1

Несмотря на то, что знаменитая Галерея Современных Искусств Гетцингера была в этот апрельский вечер закрыта для обычных посетителей, народу там было невпроворот. Для этого вернисажа, виновником которого был художник, кому выпало счастье стать любимцем непостоянных на похвалы критиков, постарались на славу. Это короткое имя Маркофф было блестками вышито на десятке спускавшихся с потолка шелковых хоругвей. Яркие, бьющие в глаза цвета спектра его картин, полыхали со стен, затянутых в черное.

Лили Крамер стояла в нескольких метрах от входа и была поглощена созерцанием толпы присутствовавших. Пресса свое дело сделала. Такое впечатление, что среди завсегдатаев вернисажей была проведена всеобщая мобилизация. Самое большое за полминуты она выявила присутствие здесь Джерри Холла и Роберта де Ниро, каждый из которых являл собою центр небольшой компактной вселенной, состоявшей из поклонников и поклонниц. И Энди Уорхол тоже здесь была. И Ширли Маклэйн. Остальная же площадь, не занятая знаменитостями, заполнялась менее знаменитыми. Такими, как она.

– Лили, ваша последняя передача – блеск, – выкрикнул какой-то проходивший мимо мужчина.

Она понятия не имела, кто он, и это было вдвойне приятно. Лили послала ему воздушный поцелуй. Потом, как по сигналу какого-то бдительного ангела-хранителя в ее визире оказалась Барбара Уолтерс. Лили хмыкнула. Ну ладно, хватит. К черту эту манию величия! Подумаешь, какие-то несчастные тридцать минут на одном из этих кабельных канальчиков раз в неделю. И посему лучше перестать корчить из себя знаменитость и не вести себя так, будто на нее и сейчас нацелен с десяток объективов, а заняться тем, ради чего она сюда пришла – искать того, с кем она должна здесь встретиться. Рост метр шестьдесят два вынуждал ее встать на цыпочки, чтобы обозреть головы. Крайне неудобная поза. Заметив чью-то голову, весьма походившую шевелюрой на голову Питера, она стала пробираться через толпу Черт, не он! Питер вот-вот должен был подойти к полувековому рубежу, а этот был значительно моложе, и, кроме того, у него не было еще одного отличительного признака Питера – пушистых усов.

Она стояла, раздумывая, в каком направлении двинуться, как в поле ее зрения попала одна женщина, и теперь Лили пришлось ахнуть и довольно громко. Здесь было полно красивых лиц, но эта леди затмевала всех. Это была уже не красота, это была сама роскошь. Женщина с кем-то разговаривала, услышав что-то, она, наклонив голову, рассмеялась. Потом, как бы влекомая магнитизмом взгляда Лили, повернулась, и их взгляды встретились. Наверное, с секунду Лили была вырвана из реального мира улыбкой этой женщины. Когда та отвела взор, ощущение у Лили было таким, будто в зале медленно погас свет. Лили почувствовала себя так, словно у нее что-то отняли. Как глупо!

Мысленно встряхнувшись, она прекратила дальнейшие поиски, позволяя толпе нести себя в медленном потоке обозревавших полотна. Через несколько секунд она поняла, что оказалась за спиной Питера Фоулера. Он стоял перед одной из работ Маркоффа и являл собой воплощение сосредоточенности, никоим образом не замечая ее присутствия рядом. Подойдя к нему, Лили взяла его за локоть.

– Привет! Прежде чем ты что-то произнесешь, заявляю тебе, что не опоздала. Я здесь уже самое малое минут пятнадцать, и отыскать тебя в этой дикой толпе не было никакой возможности.

– Привет! Как тебе здесь нравится?

– Вообще-то, недурно.

– Что ты думаешь об этом парне?

– Я толком ничего и не увидела. Меня больше волновало твое присутствие. Между прочим, костюм пингвина тебе к лицу.

Прекрасного покроя смокинг Питера облегал его широкие плечи. Строгость белой накрахмаленной рубашки и черной бабочки странно сочетались с бесовскими искорками в его синих глазах.

– Могу поспорить с тобой на пять баксов, что костюм от Армани, – продолжала натиск Лили.

– Твоя взяла. Запиши их на мой счет. Послушай, у меня просто в голове не укладывается, как долго я тебя не видел!

Он вглядывался в эти чуть грустные, как у газели, глаза, поглаживал ее волнистые волосы неповторимого оттенка красного дерева, неизменно блестящие. Затем приложил ладонь ко лбу, как бы желая убедиться в том, что у нее нет температуры.

– Ты блистательна! Я страшно рад, что у Лили Крамер есть еще порох в пороховницах. Нет, серьезно, выглядишь ты великолепно. Разве только чуть худовата.

– Если принять во внимание мое отсутствие аппетита, то я даже чуть толстовата. И вообще не теряю надежды услышать от тебя в день своего рождения хоть что-то приятное.

– О'кей. Как насчет отдельного столика у Пепе? Какое-нибудь хорошее шампанское? Суп из омаров? Твоя излюбленная утка с зелеными перечными зернышками?

– Вот это уже разговор. Но я должна предупредить тебя, если утки сегодня вечером не будет, от тебя останутся одни воспоминания.

– Будет, будет! Куда ей деться? – пообещал Питер. – С Пепе я уже обо всем договорился.

– Несмотря ни на что, ты все же – ангел. – Наклонившись к нему, она чмокнула его в щеку – Больше я не могу терпеть. Пошли.

– Минутку. Сначала скажи, как тебе вот эта картина?

Картина представляла собой ярко-розовый эмалевый фон, разделенный пополам двумя темно-красными полосами с зазубренными как у пилы краями. Их красный цвет очень походил на кровь, и у Лили создалось впечатление, что она вот-вот закапает с этих зазубрин. Лили изучала картину в течение полных пяти секунд, а затем решительно тряхнула головой.

– Мне не нравится. Скажу больше – я ее терпеть не могу.

Питер пожал плечами.

– Я этого же мнения. Насколько мне нравится ее хозяйка, настолько я не выношу эту картину.

– Хозяйка? Кто она? – поинтересовалась Лили.

– Лойола Перес. Это та леди, которой принадлежит этот сомнительный шедевр, стоимостью, вероятно, по моим прикидам, около миллиона. Она одолжила его им для выставки. Вчера вечером мы с ней познакомились на одной небольшой пирушке, которая предшествовала большой. Этого Маркоффа они на руках готовы носить.

– И ты тоже не мог остаться в стороне. Никогда бы не подумала, что твои иностранные журналы по искусству когда-нибудь вознесут тебя на такие высоты.

– Как видишь, иногда возносят. – Питер взял ее за руку. – Пойдем. Надо выбираться отсюда. Я проголодался.

Они пробирались через толпу в фойе. Лили пыталась отыскать глазами ту женщину, что вызвала у нее такой сумбур в голове. Безрезультатно. Лили почувствовала странное разочарование. Ей хотелось увидеть ее снова, подтвердить свое необычное первое впечатление и поинтересоваться у Питера, как он воспринял эту даму. Скорее всего, она уже ушла, и это вызвало у Лили чувство необъяснимой грусти. Но когда они стояли у гардероба, она внезапно опять появилась, причем была одна, и, что показалось Лили неслыханным, непостижимым, направилась прямо к ним.

– Питер, – торопливо заговорила Лили, – ты, случайно, не знаешь…

Прежде чем эта ее фраза была договорена до конца, Питер отпустил ее локоть и устремился вперед, протягивая женщине руку для приветствия. Женщина ответила ему тем же, и снова Лили была во власти этой ослепительной улыбки. Она не ошиблась – более красивой женщины ей видеть не приходилось.

Возраст ее угадать было невозможно. Она выглядела вневременной. Полные губы чувственного рта, слегка выдающиеся скулы, классической формы пря мой нос. Форма головы словно вышла из-под пальцев гениального скульптора, которому позировал сам его идеал красоты. Эффект усиливался ее черными волосами, гладко зачесанными назад и собранными в роскошный шиньон сзади за длинной лебединой шеей. Одета она была в строгое темное платье, ее единственным украшением были серьги со сверкаюшими в них настоящими рубинами.

Питер и эта женщина приблизились. Лили слышала, как Питер обратился к ней.

– Я видел вашу картину. Она, несомненно, очень любопытна.

Они подошли к Лили.

– Сеньора Перес, – обратился к незнакомке Питер. – Мне хотелось бы представить вам моего старого друга мисс Лили Крамер. Вероятно, вы могли видеть ее по телевизору, она рассказывает о том, как, что и где следует есть. Лили, – это Лойола Перес.

Тишина. Ни одна из женщин не вымолвила слова. Лили прекрасно понимала, какое было у нее выражение лица, когда она разглядывала незнакомку, но поделать с собой ничего не могла. Эта Лойола Перес совершенно лишила ее способности скрывать свои эмоции. И самое удивительное, казалось, и Лойола была поражена не меньше Лили.

Первой заговорила сеньора Перес.

– Так это Лили Крамер, – негромко повторила она ее имя. – Как интересно… Лили Крамер, – теперь ее улыбка была уже другой: мягкой и какой-то более личной. – Я в восторге от того, что нам удалось встретиться, дорогая. Я действительно видела вас и не раз по телевизору, и мне ваша передача нравится.

– Благодарю вас, – только и смогла пробормотать Лили.

Откуда-то внезапно вывернулся какой-то мужчина, кивнул Лили и Питеру, и прежде чем оба они успели опомниться, утащил за собой Лойолу Перес. Какое-то мгновение оба они продолжали смотреть вслед уходившей миссис Перес.

– Ого-го, – подвела итог виденному Лили.

– Да-да, – согласился Питер. – Именно это я и хотел сказать. Действительно ого-го.

«У Пепе» – так назывался небольшой уютный ресторанчик в Гринвич-Виллидже, открытый Лили в прошлом году и ставший известным благодаря ее телепередаче. Так что в том, что их при входе приветствовал сам хозяин по имени, не было ничего необычного.

– Добро пожаловать, Лили. С днем рождения тебя. Сегодня мы играем для тебя симфонию. Мистер Фоулер и я обо всем позаботились.

Накрыт был тот самый столик, за которым Лили восседала во время своей знаменательной телепередачи. Именно этот прием – посещение подлинных ресторанчиков «Вкусно, и как дома» принесло передаче такой успех. Камера снимала и интерьер, и процесс приготовления блюд, и сервировку. Она добралась даже до кухни: зрители получали представление и о кухонной утвари, и о том, как с ней обращаться. Много внимания уделялось и стилю оформления самых различных кухонь.

Два года назад большинство смотрело на «Вкусно, и как дома» как на проходную программу, обреченную на постепенное умирание, но уж никак на что-то, способное дорасти до уровня национальной передачи, которую бы смотрела вся Америка. Но Лили доказала обратное. Без этой передачи не могли обойтись ни в Пеории, ни в Канзас-Сити. И если у вас не текли слюнки при виде «Далласа» или «Сокола», то почему бы, в конце концов, не поглядеть, как и где в этом ужасном Нью-Йорке можно отлично поесть.

– Перво-наперво, чуть-чуть печенья с кусочком сыра, – объявил Пепе и щелкнул пальцами.

Появились двое официантов. Один открыл бутылку «Дом Периньон», другой поставил на стол тарелку с закусками – витое печенье с кусочками овечьего сыра.

Попробовав вино и печенье, Питер и Лили нашли их восхитительными. После этого их оставили одних.

– С днем рождения, – Питер поднял бокал с шампанским. – Спасибо за то, что ты проводишь его со мной.

– Это тебе спасибо за то, что вспомнил обо мне и предложил провести его вместе.

– Ты говоришь это таким тоном, будто я сделал это из сочувствия.

– Честно говоря, такая мысль может возникнуть. Питер, не забывай, что мне уже тридцать сегодня стукнуло.

– Добро пожаловать в мир взрослых. С высоты моего наблюдательного пункта тридцать – это чуть-чуть старше ребенка.

– Я сегодня долго рассматривала себя в зеркало. Морщины.

Он усмехнулся.

– Смени крем. Может быть, тебе к старости удастся выглядеть как Лойола Перес.

– Да, шансов у меня хоть отбавляй, – угрюмо произнесла Лили. – Питер, она меня просто с ног сбивает своим видом. Нокаутирует. Представления не имею, почему она на меня оказывает такое влияние, но… – Лили не договорила.

Ей было крайне трудно понять причины такой ее реакции на Лойолу Перес. Да и реакция этой сеньоры Перес тоже труднообъяснима.

– Послушай, может это мои фантазии, но тебе не показалось, что она рассматривала меня так, как жука в микроскоп?

– Да, я заметил в ее глазах нечто большее, чем просто вежливый интерес, – признался Питер. – Я уже сам собирался тебя об этом спросить.

– Как я могу это объяснить? – Лили пожала плечами. – Хотя… Питер, а она, случаем, не твое очередное увлечение?

Он от души расхохотался.

– Куда там! Я был бы не против, знаешь ли. Нет, мы только вчера познакомились. Мне говорили, что она ужасающе богата, но светские эскапады ее волнуют мало. И данный вернисаж был исключением из правил, только лишь потому, что она была одной из первых, кто стал приобретать работы этого Маркоффа.

Она понимала, что он не обманывал ее, но, тем не менее, ее чувство собственности по отношению к Питеру было задето. Она всегда реагировала так на всех женщин, которые появлялись у него, хотя понимала, что реагировать так абсурдно – они с Питером в течение всех этих пяти с лишним лет были друзьями, не более. Но даже, если Питер смог угадать ее мысли, то виду не подал.

– Расскажи, чем ты занимаешься? – попросил он. – Мы ведь уже почти два месяца не виделись.

– Расскажу. Но ты сначала признайся мне, как это ты запомнил, что у меня сегодня день рождения? Я была поражена, когда ты позвонил мне на прошлой неделе.

– Ничего удивительного, – усмехнулся он. – Он обозначен в календаре моего блокнота с семьдесят четвертого года, с тех пор как мы были в Лондоне. И каждый год я переношу эту запись в мой новый блокнот.

Она, отхлебнув шампанского, облокотилась на спинку стула.

– Лондон. Семьдесят четвертый год. Все это мне кажется уже настолько далеким, будто это было не со мной.

– Не будь фантазеркой. Шесть лет не тот срок, не так это много. За шесть лет мало что могло измениться. Кстати, этот свитер совсем неплох.

Свитер на ней был белым, ручной вязки, спереди украшен шелковой черной бабочкой. Лили носила его в паре с черными шелковыми брюками.

– Этот наряд – подарок мне от меня ко дню рождения, – ответила она. – Очень рада, что тебе он понравился.

– Понравился. Но я еще помню времена, когда, кроме джинсов, ты ничего не желала носить. Это что, принципиальная смена вкусов, Лили?

– Не совсем. Для передачи мне нужно прилично одеваться. Кроме того, я теперь могу заработать себе не только на джинсы.

– Я как раз собирался задать тебе вопрос на эту тему. Почему бы тебе не обзавестись собственной квартирой? Ты, должно быть, разбогатела на этом твоем шоу?

– Питер, не забывай, что я на кабельном телевидении. Вместе с теми, кто помешан на аэробике, консультациях по вопросам секса, женской борьбе и порнофильмах до утра. Это не обычное массовое телевещание, миленький. И я совсем не богачка.

– Все равно, ты ведь сама мне когда-то не раз говорила, что лучше и выгоднее иметь квартиру как собственность, нежели все время снимать ее.

Это было сказано когда-то давно, когда оба они выступали в роли американцев за границей и только начинали устраиваться в Лондоне. Лили приобрела в ту пору домик, а Питер предпочитал снимать квартиру.

– Конечно, купить лучше, – не стала спорить Лили. – Но для первого взноса необходим капитал. Мой капитал пока находит иное применение.

Лили откладывала каждый лишний цент в общий фонд, созданный ею и несколькими ее молодыми знакомыми для будущего вложения. У Лили была своя особая цель и эта цель никогда и ни с кем не обсуждалась.

– Но ты ведь платишь квартплату! Это не иначе, как выбрасывание денег.

– Не совсем. У меня право лизинга на десять лет, и кроме того, мой гонорар маловат для того, чтобы ежемесячно выплачивать взнос за купленную квартиру. Боже, как мы увязли в этом противном разговоре?

– Не знаю. Думаю, что все началось со свитера. Ты собиралась рассказать мне о том, чем ты занимаешься.

– Собиралась. Моя передача, разумеется, еженедельная. На подготовку каждой уходит по пятнадцать часов. Плюс кое-какие и переделочные работы, их немного. Сейчас собираюсь представить кухню в одном из ресторанов, неподалеку от Линкольн-центра. А мой агент Дэн Керри пытается сейчас продать книгу, основанную на прошлых моих передачах. Кроме того, я выступаю от лица одной компании, выпускающей кухонную утварь. Они собираются расширять рынок сбыта своих изделий и привлекают меня к их рекламной кампании, естественно, заключив со мной сделку, все как полагается.

– Ничего не подписывай без умного юриста, – предостерег ее Питер.

Лили кивнула.

– Не беспокойся, Дэн Керри следит за этим.

Появился официант, который принес им суп из омаров, как и было договорено. Суп был на вкус изумительный: ломтики омара в нежнейшем, тонком как бумага, панцире, и кружочки лосося в пюре из эстрагона. Пучки эстрагона дополняли суп, и очень скоро в тарелках, кроме них, ничего не осталось.

– Великолепно! – заключила Лили.

Сам Пепе принес сочную утиную грудку. Он долго священнодействовал над ней, вырезая наиболее аппетитную ее часть, тщательно полив ее соусом, коньяком и посыпав зелеными зернышками перца, подал на стол. Нежные розовые ломтики мяса вы звали бы обильное слюнотечение даже у сытого. Десерт состоял из праздничного миндального торта с кремом мокка…

– Оказывается, рай здесь и сейчас, – блаженствовала Лили, обращаясь к Пепе и Питеру после того, как был съеден последний кусочек. – Уж мне с вами за этот ужин вовеки не расплатиться.

– Меня-то следует поблагодарить лишь за шампанское, за остальное платил мистер Фоулер.

Питер и Лили, посмотрев друг на друга, рассмеялись, и Пепе оставил их допивать превосходный арманьяк.

Час спустя они ехали в такси в направлении Восточной 81-й улицы, где находилась ее квартира. Лили наклонилась к Питеру и поцеловала его в щеку.

– Ты – чудо… Это был день рождения, о котором можно лишь мечтать.

– Мне он тоже понравился. Ведь ты заслуживаешь наилучшего дня рождения, Лили. – Он вдруг посерьезнел. – Никогда не довольствуйся просто хорошим.

– Не буду.

Такси остановилось перед домом, где она жила. Лили вышла и дождалась пока Питер рассчитается с шофером.

– Зайдешь выпить кофе?

– С удовольствием, только ненадолго. Завтра у меня деловой завтрак. Идиотская нью-йоркская привычка устраивать дела ни свет, ни заря, но, как ни странно, сам не замечаешь, как втягиваешься.

Квартира Лили была очень миленькая. Она нигде не могла жить просто так. Здесь не было ни дорогой мебели, ни антиквариата, ни авторских изделий. Тем не менее, все до одной вещи отражали индивидуальность хозяйки. Вместо софы Лили предпочитала иметь огромные кресла, обитые ярко-синим и пыльно-розовым ситцем. Пол покрывали старые восточные ковры, купленные ею за бесценок. Они выцвели, порядком износились и именно поэтому прекрасно вписывались в этот интерьер. Кроме того, здесь было множество всяких домашних растений. Но самым важным элементом декора были, безусловно, книги. К ее, привезенному из Англии электрическому собранию, Лили постоянно что-то добавляла. Несколько полок занимали поваренные книги, некоторые из них были редкими изданиями, представлявшими немалую ценность. Они и были ее страстью.

Стиль кухни напоминал мексиканский. Стены были облицованы бело-голубыми плитками, а пол терракотовыми.

Питер стоял и смотрел, как она, тщательно размолов свежие кофейные зерна, добавила в кипящий кофе немного кардамона.

– Леди, умеющая все не только в теории, но и на практике. Как ты думаешь, что сказала бы публика про твою собственную кухню? Она миленькая, слов нет, но где же все эти хай-тековские причиндалы?

– Разумеется, их здесь нет и быть не может. Как ты недавно соизволил заметить, здесь я всего лишь снимаю угол.

– Думаю, нам лучше не начинать это снова…

– Не будем.

Лили разлила ароматнейший кофе в маленькие старенькие фарфоровые чашечки, поставила их на темно-синий блестящий поднос и внесла в гостиную. Оба уселись друг против друга в огромные кресла, в них можно было утонуть. Она поставила пластинку Баха – скрипичный квартет Жюльяра исполнял Четвертый Бранденбургский концерт. Они попивали кофе и слушали музыку.

Сегодня элегантная точность Баха не оказывала обычного магического воздействия на Лили, да и кофе был горьковат и тоже не оказывал воздействия. Тридцать лет. Все время ушло на то, чтобы оказаться впереди и там оставаться.

Она взглянула на Питера. Он расслабленно сидел, оперевшись на спинку и закрыв глаза. Волосы он носил по-прежнему чуть длинноватые, и ни в них, ни в его пушистых усах не было и намека на седину. Стабильный, добрый, неизменный, надежный Питер. Она не встречала в своей жизни другого та кого мужчины, к которому бы она столь долго могла испытывать только самые лучшие чувства. Лили ощутила к нему прилив тепла и благодарности. Может быть, она просто дурочка недалекая, может ей следовало бы еще раз попытаться пошарить в своих чувствах – вдруг обнаружится нечто большее, чем просто сестринская привязанность к этому порядочнейшему человеку?

Бах завершался запутанными скрипичными пассажами, перемешавшими между собой все темы. Наконец, прозвучал глубокий, хороший солидный финальный аккорд. Повисла тишина.

– В мире гармония и порядок, – тихо молвил Питер.

Он вздохнул, поставил чашку на блюдце, затем обнял Лили и провел рукой по ее волосам… Она послушно прильнула к нему. Несколько мгновений никто из них не проронил ни слова. Потом Питер нежно отстранил ее.

– Нет, это не то, дорогая. Извини, но я же понимаю, что для тебя я – не больше чем замена чего-то настоящего. Ты ведь до сих пор не забыла про…

– Пожалуйста не произноси при мне этого имени, я этого не переношу, – взмолилась Лили.

– И теперь вижу, что не ошибся.

Она виновато улыбнулась.

– Вероятно, не забыла. И ты, вероятно, прав насчет… насчет сегодняшнего вечера. Значит, доброй ночи и спасибо за этот вечер.

Лойола Перес позвонила Питеру Фоулеру неделю спустя после вернисажа.

– Это Лойола Перес. Вероятно, вы меня не помните. Вы встречались…

– Конечно, я вас помню. – Ее голос мгновенно вызвал у него в памяти невиданную красоту, окруженную аурой таинственности и могущества. – Очень рад слышать ваш голос, сеньора Перес. Чему обязан этим звонком?

– Может быть, я покажусь вам очень глупой, но мне хотелось бы подписаться на один журнал, который я получала в Испании несколько лет назад. Такой, знаете, легкомысленный еженедельник – светская хроника, сплетни. Хотелось бы узнать, выходит ли он еще, и подумала, что вы могли бы мне помочь.

Он подвинул к себе настольный блокнот и ручку.

– Если вы скажете мне, как он называется, то я попытаюсь разузнать.

Она назвала, и Питер обещал проверить и сообщить ей.

Через несколько дней, как и обещал, он ей позвонил.

– Да, это ваша «Семана» здравствует и поныне, но сюда они доставку не осуществляют. Однако мне удалось раздобыть для вас несколько экземпляров.

– Превосходно! Очень мило с вашей стороны, спасибо. Мистер Фоулер, не могли бы вы как-нибудь заглянуть ко мне на стаканчик, другой? Пожалуйста, прошу вас.

Вешая трубку, он усмехнулся.

Он представлял себе, что Лойола Перес должна была занимать какую-нибудь супердорогую квартиру, где-нибудь в Ист-Сайде, на фешенебельной Пятой авеню с видом на Сентрал-парк. Но она жила, оказывается, в Гринвич-Виллидже на Западной 10-ой улице. Разумеется район был вполне приличный, но далеко не фешенебельный. Дом этот был построен на стыке нынешнего и прошлого веков. К счастью, его не додумались изуродовать, поделив на квартиры. Питер был поражен высотой потолков, великолепием паркетных полов, наличием камина, очень красивыми деревянными панелями стен.

– Сказочное жилище, – восхитился Питер.

– Да, в этом отношении мне повезло, могу с вами согласиться. Не очень часто кто-нибудь, живущий в Манхеттене, может похвастаться, что целый дом принадлежит ему. Что вы пьете, мистер Фоулер?

– Скотч с водой, если позволите. И, пожалуйста, называйте меня Питер.

– Тогда и вы будете называть меня Лой.

– Имя ваше тоже редкость. Могу поинтересоваться его происхождением?

Она налила виски в стакан и чуть помедлила, прежде чем добавить содовую и лед.

– Вы уверены, что хотите разбавленный?

Питер взглянул на китайский столик черного дерева, где она приготовляла напитки, и увидел бутылку превосходного виски.

– Если вы собираетесь угостить меня такой роскошью, тогда, конечно, нет.

Длинное зеленое одеяние зашуршало по толстому ковру, когда она шла через гостиную, чтобы подать ему угощение. Очень это был волнующий звук. Принимая у нее из рук хрустальный стакан, Питер не преминул коснуться ее руки. Сделано это было, вне всякого сомнения, намеренно. Он чувствовал себя как маленький ребенок в кинотеатре, восхищающийся красавицей из сказки на экране и обуреваемый страстным желанием потрогать ее.

– Если вернуться к вашему вопросу, то корни этого имени испанские, – ответила она. – Происходит оно от Игнация из Лойолы, был такой святой в северной Испании.

– Так вы из Испании? Вы прекрасно говорите на нашем американском.

Она засмеялась странным, слегка гортанным вибрирующим смехом, который ласкал его слух.

– Ну, а как же мне на нем не говорить? Я ведь родилась и выросла в Новой Англии, хотя и происхожу из семьи испанцев. Я была еще очень молода, когда вышла замуж за одного мадридца, и он забрал меня с собой в Испанию, где я оставалась до тех пор, как вернулась в Америку. Это было несколько лет назад.

Питер призадумался: вдова ли миссис Перес или развелась с мужем. Но он не мог ей задать этого вопроса сейчас. Вокруг Лой, какой бы милой и приветливой она не казалась, лежало силовое поле, и он чувствовал, что его держали на расстоянии. Вместо этого он спросил.

– Вам нравится Испания?

– Очень. Но я Нью-Йорк очень люблю.

Питер пригубил виски, почувствовал привкус благородного дымка, и не знал, о чем еще спросить эту женщину. Она лишала его дара речи. В ее присутствии он чувствовал себя каким-то неуклюжим, туповатым. Но, тем не менее, он был готов навечно остаться в этой гостиной.

Лойола Перес не могла не заметить его смущения и быстренько заполнила брешь.

– Да, Испания… Конечно, после смерти Франко и наступления того, что называют демократией, изменилось очень многое.

– К лучшему?

Лойола колебалась.

– Для молодого поколения, для будущего, разумеется, к лучшему. Для тех же, кто чувствовал себя уютно в тех старых условиях, однозначно это утверждать нельзя.

– Но Франко ведь был тираном, диктатором.

Она пожала плечами, и зеленое одеяние снова характерно зашуршало.

– Да, но диктаторы тоже находят свое применение.

– Полагаю, что вы правы. – Он допил виски и отказался выпить еще. – Спасибо, с удовольствием бы выпил еще, но мне предстоит еще ужин.

Лой улыбнулась.

– Надеюсь, она молодая и красивая?

– Он – старый и безобразный, – ответил Питер. – В этом городе деловым переговорам посвящают и завтрак, и обед, и ужин. Правила игры таковы, что тебе нужно либо быть с ними со всеми, либо ты выпадешь из всех связей и из общества.

– Питер, я не сомневаюсь в том, что вы занимаетесь не только решением деловых вопросов.

Он усмехнулся.

– Пытаюсь. Да, пока я не забыл, вот ваши журналы. – Он достал из кейса три экземпляра бульварного испанского еженедельника. – Надеюсь, что это именно то, о чем вы просили.

Она любовно погладила глянцевые обложки пальцами.

– О да, это как раз то. Может быть, я покажусь вам ограниченной женщиной. Но поймите, иногда мне здесь очень недостает этой светской шумихи. Причем, на испанском языке. После всех этих лет… – она улыбнулась чуточку виновато.

Питер еще раз поймал себя на мысли, что затруднялся определить, сколько ей лет. Может быть пятьдесят, может, годом или двумя больше. Эта женщина была какая-то нематериальная. Лойолу Перес невозможно было отнести к какой-то определенной возрастной категории.

– Я вас прекрасно понимаю. Я попытаюсь достать их еще и попробую раздобыть для вас зарубежную подписку.

Когда он уходил, Лой пригласила его пообедать вместе как-нибудь.

– Как-нибудь, но поскорее, – добавила она и протянула ему на прощание руку.

Он взял ее в свою и не торопился отпускать.

– Знаете, у меня есть вполне конкретное предложение. Я должен буду через пару дней отправиться за границу по делам, но может быть…

Лой высвободила руку и одарила его очередной своей лучезарной улыбкой.

– Позвоните мне, когда вернетесь. И мы что-нибудь организуем.

Прозвучало это вполне искренне. Это не было одной из тех пресловутых фраз, которые говорят из вежливости, типа: «Давайте как-нибудь вместе отправимся на ленч». Его приглашали. Его хотели видеть снова.

Когда Питер шел по 10-ой улице, то чувствовал себя восхищенным, каким не чувствовал себя уже очень и очень давно. Неужели она действительно произнесла это, а ему не послышалось? В таком случае ого-го и еще раз ого-го.

 

2

Нью-Йорк и Флорида, 1980 год.

Идея того, чем занимался сейчас Питер Фоулер, родилась еще в Лондоне. В те дни он пребывал в должности издателя одного из американских журналов по вопросам дизайна, ориентированного на английского читателя. И когда перемены в руководстве стоили ему места, он отказался от чисто издательской деятельности, хотя работа в журналах была единственным занятием, в котором он знал толк. Собственно, именно это и породило новый проект.

Сбор и систематизация зарубежных публикаций ничем новым не являлись, и Питер прочесывал Европу, вытаскивая на свет Божий разные журналы и журнальчики, часто очень небольшие по тиражу, весьма специальные и, как правило, малоизвестные. Единственное, что их объединяло – это их сосредоточенность на вопросах искусства и предназначенность для весьма узкого круга пользователей.

Составив список этих изданий, Питер шаг за шагом создал достаточно широкую сеть их распространения, основанную как на частных подписчиках, так и на интересе к ним со стороны многочисленных компаний и организаций в разных странах света. Это нельзя было назвать уж очень крупным бизнесом, и он был с самого начала обречен на то, чтобы таковым и оставаться – лишь сам Питер и его секретарша справлялись со всем. А в конце мая лямку тянуть пришлось ей одной, так как Питер должен был отправиться в долгую, расписанную по дням и часам поездку по Европе.

Возвратившись в Нью-Йорк, он первым делом решил созвониться с Лойолой. Невозможно передать, с каким нетерпением ждал он этого момента.

– Это Питер Фоулер. Как вы?

– Благодарю вас, все в порядке. Очень рада снова слышать вас. Как вам наша запоздалая весна?

За стенами его офиса Манхеттен купался в лучах весеннего солнышка.

– Мне приходится наслаждаться ею со стороны. Через окно. Моя контора смены времен года не знает Камера с искусственным климатом, да и только.

– Стыд и позор.

– Согласен с вами. Я вам звоню, потому что неделю назад я был в Мадриде и прихватил с собой оттуда кое-что для вас.

– Питер, вы сокровище! Вы очень внимательный мужчина.

Голос ее звучал весело и искренне. Шарм Лойолы Перес был прежним.

– Я мог бы переслать их вам с курьером, но, полагаю, нам лучше вместе пообедать.

– Разумеется, мы могли бы пообедать вместе, но у меня есть идея получше. Вы не смогли бы приехать на ужин в пятницу?

– С большим удовольствием приехал бы.

– Вот и чудесно. Скажем, в девять или даже в десять. Было бы неплохо, если бы вы захватили с собой и вашу очаровательную мисс Крамер. Я большая ее поклонница и хотела бы встретиться с ней еще раз.

Когда оба положили трубки, он сразу же перезвонил Лили.

– Тебя приглашает на ужин Лойола Перес. В пятницу вечером. Ты придешь?

– А что мне там делать? Ты просидишь и проглазеешь на нее весь вечер.

– Возможно, – согласился он. – Но тебе все же следовало бы пойти. И знаешь почему? Потому что она – это нечто особенное. Так же, как и ты.

– Ладно, считай, что ты выкрутился, – не стала спорить Лили. – Хорошо. Постараюсь вырваться. Когда это будет?

– В восемь тридцать. Заеду за тобой в восемь.

Вечер удался, но его атмосфера все же отдавала холодком. Лили была одета в изумрудного цвета бархатный жакет в стиле одежды для верховой езды, наброшенный на холодного синего цвета блузу. Ее шея была украшена множеством золотых цепочек и цепей, а в ушах – маленькие опаловые клипсы. Питер утверждал, что вид у нее потрясающий.

– А как серьги? – озабоченно спросила она.

Он нежно убрал назад ее волосы и присмотрелся к серьгам.

– По-моему, они очень милые. – А что тебя заботит?

– Это первые в моей жизни серьги. Я проколола уши всего пару недель назад…

Он хмыкнул.

– Лили, ты являешь собой типичный случай задержки развития. Пошли, а то опоздаем.

Он намеренно не стал ничего рассказывать Лили, и поэтому вид дома привел ее в шок. Когда дворецкий в белом смокинге открыл им, она чуть было не упала в обморок и как помешанная шла вместе с Питером через освещенный свечами вестибюль, стены которого были увешаны картинами во внушительных багетовых рамах.

Их ввели в гостиную, куда сразу же вышла и Лой. На ней была красная длинная юбка из шелка и белая блестящая блуза. Ее черные роскошные волосы были заколоты изукрашенным камнями гребнем. Лили мгновенно устыдилась своей одежды, вдруг показавшейся ей неказистой и убогой. Но теплота, с которой Лойола Перес приветствовала их, быстро растопила лед отчуждения. И дело было не в том, что сказано, а в том, как это было сказано.

– Мне очень приятно, что вы сумели придти ко мне, мисс Крамер. – Она поздоровалась с Лили за руку. – Разрешите мне представить вас остальным.

– Пожалуйста, зовите меня Лили.

– С большим удовольствием.

Кроме Лили и Питера, присутствовало еще девять других гостей. Две супружеские четы лет сорока или чуть старше сорока. Похоже, что они имели какое-то отношение к аукционам и торговле антиквариатом. Молодая репортерша из «Тайме» в сопровождении мужчины, чей род занятий остался неясным, и пожилой венесуэлец, поэт, державшийся здесь в роли хозяина.

Когда они направились в столовую, Лили обнаружила, что находится по левую руку от поэта Он носил посеребренную годами эспаньолку. Глаза его весело поблескивали. Одет он был в ржавого цвета пиджак, к которому был повязан галстук-удавка.

– Вы работаете на телевидении? – поинтересовался он.

– Да. У меня там еженедельная программа на одном из кабельных каналов.

Он наклонился к ней и глаза его замигали чаще.

– А что это за еженедельная программа?

– Рассказываю о ресторанах, кухнях и еде.

Казалось, это невероятно позабавило Сантьяго.

Он от души рассмеялся.

– Но это же изумительно! Такое возможно только в Америке.

– А чем вы здесь занимаетесь?

– Читаю стихи по-испански в плохо освещенных залах, куда ходит очень немногочисленная публика.

После ужина в гостиной был подан кофе и коньяк. Непринужденные беседы и негромкий смех смягчали чопорность окружающей обстановки. Лили маленькими глотками отпивала кофе из тончайших фарфоровых чашечек, украдкой рассматривая хозяйку дома. Вероятно, Лойола Перес и не смогла бы так выглядеть при безжалостном свете дня, но сейчас от нее было невозможно взор оторвать.

Очень скоро Лой подсела к ней.

– Мне давно очень хотелось поговорить с вами, Лили. Признаюсь, ваша передача стала частью моего образа жизни. Я настолько к ней привязалась, что не пропускаю ни одну. Я понимаю, что это может показаться вам просто лестью, тем более, что я заявляю вам об этом здесь, в моем доме, когда вы моя гостья.

Лили рассмеялась.

– Да ну, что вы! Наоборот, я от души вам благодарна. Вы подарили мне такой вечер.

Лой тоже засмеялась. Эти серые глаза искрились, в них плясали огоньки, а в ее улыбке Лили почудился заговорщический оттенок.

– Что до остальных, так они скучноваты, вам не кажется? – тихо произнесла она. – Бог с ними, не будем им мешать. Лучше расскажите мне, как и где вам столько удалось узнать и о еде, и о том, как ее готовить.

Не прошло и минуты, как Лили, сдержанная, не многословная Лили, если касалось вещей, близких ее сердцу, уже непринужденно болтала с этой незаурядной женщиной.

Минут через двадцать она внезапно сообразила, что уже очень долго говорит без умолку.

– Боже мой! Извините меня. Я как бутылка с теплым шампанским: открой меня, и содержимое забьет струей.

– Как шампанское, вы правы, – согласилась Лойола. – Хорошее сравнение. – Прозвучало это так, будто это сравнение ей действительно понравилось…

– Ну, а теперь позвольте мне немного поиграть в хозяйку и заняться другими гостями. Лили, а мы не могли бы как-нибудь встретиться и поговорить обо всем подольше?

– Я была бы рада, – ответила Лили.

Несколько дней спустя мысли Лили по поводу Лойолы Перес растворились в суматохе дел. Дэн Керри придумал еще одну любопытную рубрику для ее передачи – история кухни. Он не прекращал своих попыток пробиться на настоящую телесеть, выйти на такие компании, как Эй-Би-Си, Си-Би-Эс или Эн-Би-Си и это должно было бы стать окончательной победой Лили. Появление передачи на ведущих телекомпаниях означало переход ее в категорию престижной, знаком высшего одобрения, что было не под силу станции кабельного телевидения. Не в последнюю очередь это означало бы и гораздо большие деньги, которые она смогла бы откладывать на свой будущий проект.

Работа в этом направлении занимала у Лили многие часы. Кроме того оставалась и сама передача, требовавшая ее подготовки. Вряд ли у нее оставалось время, чтобы думать о чем-то еще, кроме работы, пока она в один прекрасный июньский вечер не пришла домой и обнаружила в своем автоответчике сообщение от Лойолы Перес. Может быть, Лили была бы так любезна и перезвонила бы ей? В любое время до часу ночи.

– Нет, но вы ведь не могли всерьез подумать, что я стану звонить так поздно? – был вопрос Лили, когда Лойола ответила.

– А почему бы и нет? Я часто не ложусь спать до утра. Жуткая испанская привычка, но я никак не могу с ней расстаться.

– Вы и сиесту соблюдаете?

Лили хихикнула.

– Да, это моя маленькая тайная слабость. Да, иногда я устраиваю себе сиесту, дорогая. А позвонила я вам потому, что мне хотелось бы поинтересоваться у вас, принимаете ли вы заказы от частных лиц. Мне давно хочется сделать из своей кухни что-нибудь стоящее.

Лили ответила, что принимает, и, неделю спустя, она снова была в доме Лойолы.

На этот раз слуги не появлялись и все было гораздо менее официально…

На Лой была темно-синяя хлопковая юбка и зеленая блуза, ноги ее были обуты в высокие почти до колен плетеные сандалии. Гостиную заполнял солнечный свет. «Вероятно, Лой была все же не такой уж молоденькой, как казалось», – подумала Лили. Но все же эта сеньора выглядела по-прежнему очаровательно и не только при свете свечей. Господи, ну почему некоторым женщинам достается все? Она попыталась невзлюбить Лойолу Перес, однако противостоять ее немыслимому обаянию было ей не под силу. Хотя Лили не оставляла попыток противостоять. Она собрала в кучу весь свой профессионализм, все волевые черты своей личности.

– Хорошо, перейдем к делу. Покажите мне вашу кухню.

Лой провела ее через столовую, мимо буфетной, в обширное помещение с облицованными плитками цвета авокадо стенами и белыми шкафчиками на них. Наметанным глазом Лили мгновенно определила, что эта кухня старая, дата ее возникновения лежала где-то далеко, в 60-х годах.

– Для начала мне необходимо узнать, как вы собираетесь ее использовать, – поинтересовалась Лили. – Часто приходится вам готовить?

Этот вопрос, казалось, вызвал у Лой легкую досаду.

– Я вообще не готовлю. И никогда этому не училась. Я нанимаю одну супружескую пару: муж – слуга, а жена – кухарка. Сегодня у них выходной, – добавила она. – Вот, взгляните.

С этими словами Лой открыла холодильник. Там находилась упакованная в фольгу запеканка с прилепленной тут же инструкцией, как ее разогревать, да завернутый в пластиковую пленку сэндвич, украшенный сверху листьями петрушки и завитушками из моркови.

– Уяснила, – ответила Лили. – Вы желаете сделать для вашей поварихи такую кухню, чтобы та вас никогда не покинула? Мне говорили, что очень многие сталкиваются с подобными проблемами, связанными с прислугой.

Лой тряхнула головой.

– Вы желаете щелкнуть меня по носу, еще раз напомнив мне о том, что я принадлежу к привилегированному классу, ни на что практически не способному?

– Вы это восприняли так? Извините. Это не мое дело. И кроме тога, любой, кто выглядит так изумительно, как вы, не имеет права считать себя бесполезным и ни на что не способным.

– Изумительно выглядит, – тихо повторила Лой. – Да, полагаю, что именно в этом и состоит моя основная функция. Не надо меня за это стыдить, Лили. У меня ведь действительно никогда не было иного выбора. Ну, так можно сделать что-нибудь с этим прозаически унылым помещением? Можете превратить его в чудо?

– Могу. Но я не могу предлагать ничего конкретного, пока не встречусь и сама не переговорю с вашей поварихой. Кухня, знаете, это нечто весьма личное.

Лой покачала головой.

– Она вам не обрадуется. И вряд ли пойдет вам навстречу. Она из тех, кто ничего не желает менять, потому как терпеть не может суматохи, связанной с ремонтом.

– Тогда к чему это все?

Лой пожала плечами и уселась на стульчик, стоявший у кухонного стола.

– Может, потому, что мне все надоело и захотелось как-то развлечь себя. Может быть потому, что это с самого начала было вздорной идеей.

– Думаю, что это не так.

Лой озарилась.

– Но вы здесь, и это славно. Давайте-ка выберемся на ленч. Тут недалеко за углом есть одно местечко. Японская харчевня на Шестой авеню. Как вы относитесь к суши?

– Очень люблю, – призналась Лили.

Менее чем через час она должна была признаться себе и в том, что любит и Лойолу Перес. Несмотря на ее неприступное великолепие, с ней было легко общаться, она обладала превосходным чувством юмора. Они без конца смеялись, и когда Лили прощалась, договорились о следующем ленче вместе на следующей неделе.

Как-то в июле ей позвонил Питер и пригласил ее на матч его любимой баскетбольной команды. Но стоило ей только увидеть его, как она поняла, что он чем-то озабочен. И выигрыш его любимцев дела не исправил.

После игры он предложил съездить куда-нибудь поесть пиццы. Но Лили была настроена полакомиться не пиццей, а барбекью в каком-то только что открывшемся ресторанчике в необозримых далях Куинса. Таксист понятия не имел, где это, и они заблудились. Был уже восьмой час, и они умирали с голода, когда, наконец, прибыли в ресторан.

Выражение лица Питера было по-прежнему угрюмым. Лили гадала о причинах такого его настроения, но не могла улучить момент и без обиняков спросить его, в чем дело.

Вскоре перед ними возникла солидная горка из телячьих ребрышек и в их уютную будку принесли две здоровенных кружки пива Ребрышки были просто объеденье. Но Питер не спешил восторгаться кухней этого заведения. И они продолжали есть в молчании, до тех пор, пока он, в конце концов, спросил «Ты часто видишься с Лойолой Перес, если я не ошибаюсь?»

Сначала Лили не уловила, что это был не просто обыденный вопрос. Она положила на тарелку дочиста обглоданную косточку и вытерла пальцы о бумажную салфетку.

– М-м-м, – в общем, да. А ты?

– Я пытаюсь. Только вот, где уж мне с тобой тягаться?

Интонация, с которой это было сказано, объяснила ей все лучше его слов. Поколебавшись, Лили сказала:

– Питер, она намного старше тебя.

– Не думаю. Мне уже сорок восемь. Года на четыре, может быть, на пять лет.

– Нет. Этого я точно не знаю, но скорее всего она еще старше.

– Чушь. Да и неважно это, в конце концов.

– Согласна. Это действительно неважно.

Он пожал плечами.

– В общем-то, не я, а ты затронула тему возраста И еще. Ты, случаем, не знаешь, она разведена или вдова? Я не перестаю ломать голову, держит ли она меня на расстоянии потому, что сеньор Перес еще живехонек и находится где-нибудь вдали? Может быть, она все еще замужем?

Лили выглядела задумчиво-печальной.

– Лой никогда об этом не упоминала.

– И со мной тоже. Хорошо, ответь на более легкий вопрос. Она когда-нибудь говорила с тобой обо мне?

Питер был сейчас похож на подростка, получившего первую отставку. Он хватался за соломинку Лили, дотянувшись до него, коснулась его руки.

– Говорила, и не раз.

В действительности же Лой не баловала Лили упоминанием о Питере. У Лили было такое впечатление, что сеньора Перес всеми правдами и неправдами пытается вдолбить ее в голову мысль о том, что ее восприятие Питера лишь романтическое. Лили решила не вдаваться в объяснения.

А что именно она говорила? – не отставал Питер.

– То, что ты ей очень нравишься. – Это было правдой.

Лили снова колебалась. Не было смысла вводить его в заблуждение, это было бы нечестно.

– Это все, что я могу припомнить.

Она отчаянно пыталась разбить этот холод, возникший между ними.

– И вот, что еще я хочу сказать: Лой приедет ко мне на ужин во вторник вечером. Мы будем с ней вдвоем и это будет бабская трепотня на весь вечер. Приезжай и ты. Будет весело.

– У меня не очень большой опыт бабской трепотни.

– Питер, ради Бога, не будь таким занудой. Так ты придешь?

Он кивнул и даже сумел при этом улыбнуться.

– Будет весело, – повторила она.

И, действительно, было весело, и гамма взаимоотношений этой троицы разом изменилась.

Обычно инициатива всех приглашений была отдана в руки Лой. Это она всегда имела привилегию произнести фразу типа: «Питер, зайдите ко мне с Лили послушать музыку. У меня новые пластинки Пласидо Доминго, он поет в «Доне Джованни» в «Ковент Гарден». Или: «Я обнаружила этот новый чудесный мексиканский ресторанчик, давайте туда отправимся – вы, Лили и я».

Как бы ни был он очарован Лой, а этого он не скрывал от Лили, Питер чувствовал себя не очень комфортно в этой троице. Дружба двух женщин казалась ему чем-то чисто женским, хоть и немного экзотическим, выпадавшим из обыденности.

– С ума ты сошел, – сказала ему Лили, когда он признался ей в этом. – На дворе 1980 год. Гости не отбираются по половому признаку. И, чтобы ты это знал, ни я, ни Лой тебя не исключали.

Да нет, конечно, никто его ниоткуда не исключал. Но ведь и Лили никто не собирался исключать. Пару раз Лили намеренно отпрашивалась, видя, как страдал Питер. Но Лой никогда не стремилась оказаться с Питером вдвоем. Она скорее была готова изменить дату или время вечеринки или какого-нибудь иного мероприятия. И троица продолжала существовать. Неизбежно возникали ситуации, когда Лили встречалась с Лой и без Питера. Например, хождение по магазинам. Как вот эта, сентябрьская встреча, когда Лили задумала приобрести плащ на распродаже у Блумингдейла. Ей в голову не пришло упросить Питера сопровождать ее, а обратиться за советом к Лой было вполне естественным.

– Здесь ничего подходящего для вас, – объявила Лой после того, как они завершили странствия между рядами, где были вывешены самые разные одеяния для непогоды.

Услышав это, Лили вздохнула.

– Действительно нет. И это очень плохо. А плащ мне очень нужен.

– Разве вы так легко сдаетесь? – удивилась Лой и настояла на том, чтобы отправиться в магазин Кэлвина Клейна.

– Вот это именно то, что вам требуется, Лили. Прекрасный покрой и прекрасное настроение. Своего рода повседневная элегантность.

Лили не имела чутья при решении вопросов, связанных с приобретением одежды. Это чувство так и осталось в ней неразвитым. Ее гардероб был буквально забит вещами, которые разонравились ей, стоило ей донести их до дома. Они казались ей несочетаемыми ни с чем. У Лили был вкус, но он касался каких угодно областей человеческой деятельности, но только не собственной одежды. Когда речь заходила об одежде, у нее не хватало уверенности заявить о том, что тот или иной стиль и покрой не для нее. Лой же, напротив, обладала безошибочным чутьем. У нее было именно то, о чем мечтает каждая женщина и чем лишь немногие из них обладают: интуиция. Она направилась прямо к вывешенным плащам, их было три, выбрала один из них.

– Вот, примерьте это…

Лили примерила, плащ оказался превосходным. Покрой был великолепен, и темный плащ цвета грозового неба очень шел к ней. Лили тут же извлекла кредитную карточку и подозвала продавщицу. Потом Лили и Лой пришлось подождать, пока все данные не перейдут в компьютер.

Лили взглянула на часы.

– У меня через сорок пять минут встреча, и посему у нас есть время, чтобы съесть по сэндвичу, если вы, конечно, проголодались.

– Я не проголодалась, я изголодалась, – со смехом ответила Лой.

Обе женщины спустились в кафетерий. Поесть там было все же быстрее, чем отправиться на поиски ресторана. И одна, и другая воздержались от огромных рогаликов, начиненных ветчиной и плавленым сыром, и заказали по салату. И пока они ели, Лой призналась Лили, что собирается отправиться в Палм-Бич на весь октябрь.

– Рановато для Флориды, – сказала Лили. – Почему бы вам не дождаться пока станет не так жарко?

– У меня все не так как у людей. Я обожаю Нью-Йорк зимой. Да я и не отдыхать туда еду. В Палм-Бич у меня дом и проблема в том, что я не хочу и не могу там жить, не нравится мне то место.

– Не дай Бог, об этом прознают местные ультрапатриоты. Они сожгут крест на лужайке перед вашим домом, или же вас обмажут дегтем и вываляют в перьях, как это у них там принято.

Лой вздохнула.

– Знаю. Я же говорила вам, что у меня все не как у людей.

– Зачем вам нужно было приобретать этот дом, коли вы Палм-Бич терпеть не можете?

– Тогда мне это показалось стоящим делом. Солнце, тепло и все такое. Совсем как в Испании. Но это место не для меня. Я поручила одному агенту сдать дом в аренду, потому что рынок недвижимости был вялым. Сейчас дела пошли на лад, и я полагаю, что мне надо бы появиться там и заняться его продажей.

Они доели салаты, Лили, поддавшись искушению, заказала черничный щербет. Лой ограничилась кофе.

– А что, Палм-Бич находится неподалеку от Стюарта? – поинтересовалась Лили.

Лой тихо помешивала низкокалорийный заменитель в своей чашке. Она не поднимала глаз.

– Сорок миль к югу. А почему вы спрашиваете?

– Моя мать живет в Стюарте.

Лой все не отрывала глаз от кофе.

– Правда? Вы мне не рассказывали о вашей матери.

Это так и было. Лили никогда не говорила о прошлом, и Лой тоже. Их дружба основывалась на приятных событиях настоящего.

– Да и нечего особенно рассказывать, – ответила Лили. – Мы с ней поддерживаем связь, но настоящей близости между нами нет.

– Но ведь это же ужасно, Лили. Я уверена, что…

Лили предостерегающе подняла руку.

– Не следует меня поучать. Дело в том, что моя мать – единственное в своем роде создание. Она не вписывается в традиционную концепцию любящих родителей. Меня выкормили, а потом, это было уже, Бог знает, как давно, произошло нечто такое, после чего я не могла больше сдерживаться и взорвалась.

– Когда это было?

– Взорвалась около пяти лет тому назад, а событие это произошло за несколько лет до взрыва.

– Прошло уже слишком много времени, чтобы и дальше носить обиду в себе. Вы действительно и сейчас еще не отошли или это просто привычка?

– О да, я еще и сейчас не отошла. Но мы не совсем порвали друг с другом. Раз в месяц мы общаемся по телефону.

Лой покачала своей роскошной прической.

– Этого мало. Вам следовало бы попытаться взглянуть на все ее глазами. Могу себе представить, что она Чувствует от того, что не может видеться с вами.

– Вы просто не знаете Ирэн Петуорт Крамер, – ответила Лили.

И потом неожиданно для себя спросила.

– Лой, а у вас есть дети?

Вообще это было довольно странно, что они так сблизились, и никогда не обсуждали эту тему, и Лили до сих пор этого не знала. Странным было и то, что задав этот вопрос, Лили тут же пожалела об этом. Она почувствовала себя так, будто ступила на запрещенную территорию.

– Нет, – пробормотала Лой, избегая смотреть в глаза Лили.

Лили поняла, что задела болезненную струну. Ей было явно не по себе.

– Впрочем, чего уж, иногда эти материнско-дочерние отношения в тягость и для матери, и для дочери. Вот, например, как в случае Ирэн и меня.

– Мне кажется, что вы когда-нибудь пожалеете о такой точке зрения на это. Почему бы вам не поехать во Флориду на несколько дней, пока я буду там? Вы бы могли пожить у меня и навещать вашу мать.

Перед ними как из-под земли вырос официант со счетом в руке. Лили поспешила взять его.

– Нет, нет, теперь моя очередь, – отмела она протесты Лой.

Поступить так, а не иначе, было для нее очень важным: Лили не собиралась покушаться на благосостояние Лой.

– Что же касается того, чтобы поехать к вам в гости, спасибо за приглашение. Но в данный момент я не могу никуда уехать. Мы еще не завершили работу над нашим проектом. Дэн полагает, что, может быть, именно сейчас удастся кого-нибудь приманить из ведущих телекомпаний.

Но когда они расстались, Лили меньше всего думала о проекте. Ее занимали воспоминания о старых, никогда не заживавших ранах.

Городок по имени Стюарт действительно находился в сорока милях к югу от Палм-Бич. Добраться туда было можно без труда – в Стюарт вела превосходная дорога, и через полчаса Лой была на месте.

Дом, который она искала, стоял в отдалении от автострады и, несмотря на свои огромные размеры, имел лишь один охраняемый въезд. Сейчас в этих краях вопросы, связанные с охраной и безопасностью, стояли на первом месте. Раньше такого не было. Новая застройка, называвшаяся Казас дель Соль, состояла из нескольких похожих друг на друга и пересекавшихся под прямым углом улиц, шлепнутых предприимчивым архитектором на бескрайние равнины Флориды.

Без особых затруднений Лой нашла перекресток Белла Виста Роуд и Конкистадор Драйв. Она припарковала машину у одной из квартир, располагавшейся в двух уровнях с террасой, затененной вьющимися растениями и газоном, подстриженным с такой тщательностью, что выглядел искусственным. Вся территория управлялась местным руководством, так что жизнь в Казас дель Соль обещала быть беззаботной, порядок был железный.

Звонить не было необходимости Ирэн Крамер стояла у окна и наблюдала за ней. Дверь отворилась мгновенно.

– Входи, – голос у нее был низкий, хрипловатый, будто она только что плакала навзрыд.

– Как ты? Выглядишь ты неплохо.

– А у меня действительно все в порядке, – Ирэн взяла зеленую, покрывавшую плечи Лой, шаль и осторожно возложила ее на кресло с мягкой плюшевой обивкой. – Я только что заварила чай. Желаешь войти в дом или мы расположимся на террасе?

– В дом, снаружи солнце палит ужасно.

Ирэн разлила пахучий горячий чай, оранжевой струей выливавшийся из носика в простые фарфоровые чашки.

– Это «Констант Коммент», когда-то твой любимый.

– Он и сейчас любимый. – Лой пригубила чай, затем поставила чашку на блюдце. – Ирэн, не сердись на меня. Все это получилось очень естественно, само собой. Мне и пальцем не пришлось шевельнуть для этого. Это все тот человек, с которым они дружны. Его зовут Питер Фоулер, он очень мил. Я с ним случайно познакомилась, а потом через него и с ней. Это действительно произошло по воле судьбы. Лили ни о чем не подозревает. Да и откуда ей догадаться?

– Я не знаю откуда, но должна тебе сказать, что Лила умна и хитра. Не надо ее недооценивать.

– Я и не собираюсь ее недооценивать. Нечего тебе об этом беспокоиться. – Лой посмотрела на свою собеседницу через плетеный стол, разделявший их.

Ирэн разглядывала свои сцепленные руки. Костяшки пальцев побелели.

– Все будет в порядке, – пообещала Лой. – Я чувствую это. Она мне рассказала о всех сложностях, которые вас разделяют. Я не сомневаюсь, что смогу их сгладить. Ты бы очень хотела этого, не так ли?

Ирэн пожала плечами.

– Да. Хотела бы, но ты не сумеешь переубедить ее. Даже ты этого не сумеешь… Лили… Лили очень упряма. Если что-то взяла себе в голову – это конец.

– Посмотрим, – сказала Лой.

Казалось, ото всех этих несчастий Ирэн исходила какая-то аура, и Лой могла ощутить ее боль. Оторвав взгляд от скованной фигуры Ирэн, Лой осматривала комнату.

– Не понимаю, – зачем она нужна тебе сейчас? – Она указала на картину, изображавшую английскую пастораль.

– Нужна, – ответила Ирэн. – Я сохранила ее после того, как продала все. Это предназначалось для Лили в качестве напоминания, но судя по ее теперешнему отношению и настроению, я вряд ли смогу на это решиться.

Лой кивнула.

– Оставь это до тех пор, пока между вами отношения не наладятся. Я уверена, что когда-нибудь это произойдет. – Она откинула волосы характерным движением головы и пристально посмотрела на рисунок. – Странно, но ведь это лишь одна вещь, которая осталась у тебя.

Ирэн нервно теребила носовой платок белыми пальцами.

– Ты сейчас даже говоришь как Лили. Я ничего дурного не сделала. Я тебе уже говорила много лет назад, что я была тогда благоразумна, я не хотела ничем тебя обременять.

– Разумеется, я могу это понять. Кроме того, не сомневаюсь, что, начиная с момента появления ее на свет, ты не совершила ни одного неверного шага.

– Благодарю, для меня очень важно услышать это. – Щеки Ирэн зарделись от удовольствия, но на улыбку она не сподобилась.

– Ирэн, прошу тебя, ты не должна обижаться на меня.

– Я и не обижаюсь на тебя, по крайней мере, из-за Лили. Как это тебя угораздило познакомиться с ней? Когда она впервые отправилась за границу, я советовала ей ехать в Испанию. Мне казалось, что рано или поздно ваши пути там пересекутся. Но она настояла на Англии. Что меня действительно расстраивает, так это то, что ты столько лет сюда не показывалась. Ведь Палм-Бич и Стюарт не очень далеко друг от друга. Но ты предпочла сдавать свой дом каким-то чужим людям, а теперь вообще хочешь его продать, и все время проводишь в Манхеттене.

– Мне необходимо быть осторожной, – объяснила Лой.

– Я понимаю, – вздохнула Ирэн. – Не будем больше говорить о прошлом. – Она наклонилась вперед, и, взяв Лой за руку, впервые за сегодняшнее утро улыбнулась.

И в этот вечер Ирэн следовала давно заведенному ритуалу. Обнаженная, она стояла перед высоким зеркалом и внимательно рассматривала свое отражение. Проводя пальцами по бедрам, она ощупала живот, затем взяла в ладони маленькие груди. После этого наклонилась и стала пристально всматриваться в свое лицо, прикасаясь к нему пальцами, исследуя каждую его черточку, каждую морщинку. Это выглядело так, будто ей хотелось еще раз удостовериться в своем материальном существовании.

Где-то за окном заухала сова. Ирэн пришли на ум иные птицы, иные места. Она думала об английских кукушках, о воронах Франции, об испанских удодах. Она обернулась и через плечо бросила взгляд на свои ягодицы. На ощупь они были гладкими и упругими, хотя сама она была уже далеко не молоденькая девушка. Прикрыв глаза, Ирэн представила себе, как взмывает и опускается хлыст. Образ был настолько живым, что она невольно вздрогнула, и заплакала. Через несколько мгновений она взяла себя в руки. И еще раз напомнила себе о том, что теперь все обстояло по-другому. Она была в безопасности. Ирэн вытерла глаза, надела батистовый пеньюар, вышитый розами и забралась на свою узкую кровать. Заснула она быстро, никакие докучливые воспоминания ее не донимали, и спала она крепко, как невинное дитя.

 

3

Филдинг, Массачусетс, 1955–1963 гг.

Большинство людей, населявших маленький городок Филдинг, сочувственно относились к малышке Лили Крамер, жившей в этом большущем доме на Вудс-роуд с одной только матерью.

Именно вследствие Ирэн Петуорт Крамер – матери девочки, общественное мнение склонялось в пользу Лили. Хотя Ирэн и была одной из тех, кто вырос в Филдинге, они питали к ней то особое недоверие, которое обычно питают к чужакам. Ирэн довольно давно покинула родительский дом, уехав из этого города, и все жители давно позабыли о ней, не надумай она вернуться сюда в пятьдесят первом году.

Вернулась вдовой, с маленькой дочерью на руках. Ее появление было воспринято скорее негативно, и с годами эта оценка не изменилась.

Первым и самым странным обстоятельством было то, что Ирэн запрещала называть ее мамой. Маленькая девочка должна была обращаться к ней «мать». Другой, не менее странной вещью, если верить Розе Кармайкл, убиравшей в доме Крамеров, было то, что от ребенка требовали неестественной аккуратности в обхождении со своими игрушками.

– Они стоили больших денег, Лили, – не уставала напоминать дочери Ирэн. Так рассказывала Роза.

Каждый раз, возвращаясь после очередной уборки у Крамеров, Роза по пути домой заворачивала в бакалейную лавку, расположенную на главной улице Филдинга, посплетничать.

– Я не знаю, что получится из Лили, – имела она обыкновение говорить во время своих визитов, – но я думаю воспитывают ее неправильно.

Остальные женщины согласно кивали и неодобрительно шумели в адрес той, которая воспитывала Лили.

– Уж как ее называть: Ирэн Петуорт или Ирэн Крамер, все одно – замужество ее не исправило. А сейчас она разважничалась, потому что живет в таком большом домище.

– А что в этом нового, – вмешалась одна из женщин. – Ирэн всегда важничала, сколько ее я помню. Вечно царила над всеми, как айсберг ледяной, и сейчас царит, пока, в конце концов, заморозит эту бедную девчушку.

Им было известно многое, но они не могли знать того, что эта маленькая девочка сама, без посторонней помощи сумела найти объект для обожания. Еще задолго до того, как она поняла, что именно делало этот огромный дом, в котором она жила, единственным и неповторимым, Лили сосредоточила всю свою любовь на нем. Он заменил ей отца, которого она никогда не знала.

– Он умер, как только ты родилась, – это стереотипное объяснение раздавалось из уст Ирэн, стоило Лили задать ей вопрос об отце. – А потом мы вернулись домой.

В ту пору Лили было пять лет, и она сделала для себя два вывода из этого краткого объяснения Ирэн: смерть ее отца была каким-то образом связана с ее рождением. Лили даже склонна была полагать, что несет на себе вину за это, а домом называлось место, где люди никогда не умирают, а посему она была здесь в безопасности.

– Ты ведь здесь уже жила раньше, когда была маленькой, правда? – не отставала она от своей матери.

– Да. Я жила в Филдинге. И все Пэтуорты тоже.

Лили знала, что фамилия Пэтуорт принадлежала Ирэн до того, как она вышла замуж. Чего она не могла знать, так это того, что в те времена Пэтуорты не жили в доме на Вудс-роуд. Это она выяснила позже, на следующий год, когда ей исполнилось шесть лет, и она пошла в первый класс школы Авраама Линкольна.

Еще одно важное событие произошло в ее короткой жизни – она стала привыкать к тому, что ее учительница мисс Кайт называла ее Лилиан. До этого никто не обращался к ней, называя ее полным именем. Таким образом, Лили мало-помалу постигала и остальные реалии взрослого мира.

Ирэн не была в курсе всех этих изменений до того ноябрьского полудня, когда она решила сама забрать девочку после занятий из школы. Лили дрожала и боролась с желанием разреветься, когда прибежала к ней с игровой площадки. Слова обвинения выплеснулись из нее, как только она оказалась внутри старенького шевроле ее матери.

– Это правда, что наш дом не совсем наш?

– Лили, что за вздор? Разумеется, он наш.

– Мисс Уайт сказала, что он чей-то еще. Их фамилия Кент.

Ирэн выпрямилась и ничего не ответила. А девочка продолжала изложение концепции Уайт.

– Мисс Уайт прочитала нам, что написано на стене учительской. Там сказано, что один человек, по фамилии Кент, дал денег на строительство школы и назвал ее именем Авраама Линкольна.

Ирэн согласно кивнула.

– Я это знаю, Лили. Я ведь ходила в ту же самую школу, что и ты, когда была девочкой. Я тебе об этом говорила.

А Лили уже вовсю рыдала и ничто, казалось, не могло ее утешить.

– Да, но еще мисс Уайт сказала, что мистер Кент построил еще и наш дом. И все, кто в нем жили, тоже были по фамилии Кент. Она еще говорила, что этот дом так и называется дом Кентов.

Ирэн сделала глубокий вдох.

– Перестань плакать, Лили. Когда-то этот дом действительно принадлежал Кентам, поэтому его и называли дом Кентов. Но сейчас он им не принадлежит. Он принадлежит нам.

Несмотря на это простое объяснение, боль от откровений учительницы не проходила. Лили чувствовала себя до глубины души оскорбленной. Все эмоции, которым не дозволялось быть выпущенными наружу, выплеснулись на дом, большой, крытый черепицей, дом с дубовыми полами, крытым балконом, увитым глицинией. И хотя у девочки не было такого символа защищенности, как отец, она чувствовала себя в безопасности в этих квадратных комнатах, перед двумя каминами, и в столовой, в окнах которой были вставлены разноцветные стекла. Теперь же это заявление мисс Уайт сильно поколебало чувство этой защищенности и безопасности. Теперь, похоже, дело обстояло так, что ей следовало вцепиться в этот дом изо всех сил, иначе, откуда ни возьмись, могли появиться эти Кенты и отобрать его у них.

Вообще-то фамилия Кент была весьма распространенной в Филдинге, Кентов здесь было хоть пруд пруди. Ей на каждом шагу попадались вывески, сообщавшие об АПТЕКЕ КЕНТОВ и СТРАХОВОЙ КОМПАНИИ КЕНТОВ. Ее успокаивало лишь то, что ни одно из этих зданий или помещений по величине и в подметки не годилось УНИВЕРМАГУ ПЭТУОРТОВ.

– В Филдинге ведь много людей по фамилии Пэтуорт, разве не так?

Девочка не раз задавала матери этот вопрос, и каждый раз в ее голосе звучало беспокойство.

– Да, – соглашалась Ирэн – ее внимание было занято, как правило, чем-то другим. – Почему ты об этом спрашиваешь?

– Мне интересно знать, больше ли здесь Кентов или Пэтуортов?

– У меня нет об этом ни малейшего понятия, Лили. Одно могу сказать, у тебя достаточно двою родных братьев и сестер среди Пэтуортов.

Рождество было единственным временем, когда Лили могла встретиться с ними. Каждый год на Рождество Ирэн брала ее с собой в один дом на другом конце городка, где жило множество Пэтуортов. Они обменивались подарками и, казалось, относились друг к другу очень дружелюбно, но никто из них никогда не показывался в доме на Вудс-роуд. Лишь в возрасте девяти лет, будучи уже в четвертом классе школы, Лили сумела разузнать подробности о прошлом своей генеалогической ветви.

Их учительница была из тех, кто страстно увлечен историей родного края. Она рассказывала о том, как около двух десятков переселенцев прибыли сюда в 1650 году, выбрав это место в четырнадцати милях к югу Бостона и окрестив его Филдингом.

– Человек по имени Джошуа Кент приехал в Филдинг в 1652 году и построил запруду на реке Уиллок, чтобы на ней соорудить мельницу. Позже Джошуа построил и мельницу. Так и повелись Кенты в этом местечке. – Учительница перевела взгляд на Лили. – Разумеется, и Пэтуорты – одна из наших самых старых семей здесь. Лили, твои предки были, в основном, фермерами до тех пор, пока Том Пэтуорт не стал мельником и не занял место во главе мельницы Кентов. Это произошло в 1756 году.

Лили очень внимательно слушала слова учительницы. Это событие было еще одним примером вытеснения Кентов Пэтуортами. То же самое и она, и ее мать совершали своим присутствием на Вудс-роуд.

Это давало успокоение, но и подвигало на дальнейшее изучение их дома. Кто его построил? Когда это было? Она расспрашивала мать, но Ирэн неизменно утверждала, что детали ей неизвестны и при этом выражение ее лица становилось таким, что лучше было вообще оставить эту тему. Эту маску непроницаемости и замкнутости на лице Ирэн Лили очень хорошо знала, и всегда замолкала, стоило ей лишь появиться, но думать об этом она не переставала, а скрытность матери лишь усиливала ее любопытство. И рано или поздно расспросы возобновлялись.

Ирэн не любила этих расспросов. Вопросы об отце, например, неизменно вызывали появление в глазах Ирэн выражения пустоты, а губы ее при этом поджимались. Когда же Лили исполнилось двенадцать, она все же решила еще раз затронуть эту тему, чтобы выяснить все до конца.

Ирэн трудилась над вышиванием чехлов для кресел столовой. Узор состоял из розовых роз на небеленом полотне. Работа была кропотливой, медленной, но вышивание делало Ирэн безмятежной и умиротворенной.

– Я восстанавливаю те покрывала, которые с давних пор были в столовой, – объясняла она девочке.

Сейчас стулья являли взору обивку темно-коричневого бархата, и Ирэн вздумалось для всех их восьми вышить покрывала. Временами Лили казалось, что эта работа никогда не закончится.

В тот самый полдень, когда Лили задала свой вопрос, ее мать, как обычно, склонилась над пяльцами с зажатой в них тканью и не подняла глаз, когда Лили в очередной раз спросила ее.

– Ты не можешь рассказать мне про моего отца? Я знаю, что он умер, когда я родилась, но, может быть, ты расскажешь о нем что-нибудь еще?

Ирэн продолжала свое вышивание.

– Он был англичанином. Я жила в Англии, пока ты не родилась, а потом я привезла тебя домой.

– Значит, я наполовину англичанка?

– Да, это так.

– Почему он умер?

– Никому неизвестно, почему умирают люди, Лили. – Ирэн всегда настаивала на правильном употреблении слов. – Ты, вероятно, хочешь знать, как он умер? Это была автокатастрофа.

Глаза газели Лили сразу же приобрели оттенок окружающей среды, точнее говоря, ее одежды. Когда она над чем-нибудь задумывалась, а сейчас это было именно так, они становились как будто темнее, в них появлялось больше зеленовато-голубых тонов.

– А меня в машине тогда не было?

– Ты не могла там быть, тебя еще не было на свете. Я ожидала тебя.

Ага, это было нечто новое для нее, появлялась хоть какая-то ясность. Лили двинулась дальше, пытаясь воспользоваться преимуществами этой странной готовности Ирэн отвечать на ее вопросы и сообщать новые и новые детали.

– Как его звали по имени?

– Кого?

– Разумеется, моего отца! – довольно дерзко пояснила Лили.

– Не надо говорить со мной таким тоном, прошу тебя, – не повышая голоса предупредила Ирэн. Она никогда не кричала на нее, даже в минуты крайнего раздражения.

– Его имя было Гарри Крамер.

– Я на него похожа? Есть какие-нибудь его фотографии?

– Нет, ты не очень похожа на Гарри Крамера.

– А на кого же тогда? – требовала Лили. – На тебя я не похожа.

– Я думаю, что все же немного похожа. Впрочем, есть очень много твоих предков, на которых ты можешь быть похожа, их здесь целые поколения как женатых, так и неженатых. Вполне нормальное явление для такого места как Филдинг.

– Но…

– Если ты не будешь против, – перебила ее Ирэн, – мне это не кажется темой для приятного разговора, и я действительно больше не желаю обсуждать это.

Стало быть, допрос можно было считать законченным, а все подозрения Лили нашедшими свое подтверждение – ее мать не сожалела о гибели мужа. Видимо, и скорее всего, если бы он остался в живых, они бы развелись. Лили не знала, принято ли было у англичан так поступать.

В этот же полдень она села на свой велосипед и отправилась в общественную библиотеку Лили вообще стала поглощать книгу за книгой, как только убедилась, что из них можно узнать ответы на очень многие вопросы.

И этот визит в библиотеку не разочаровал ее: об Англии она обнаружила уйму интересной информации.

– Вот, Лили, попробуй поискать здесь, – предложила мисс Демел, библиотекарша. – Ты ведь любишь Диккенса. – Книга называлась «История Англии для детей».

Лили покачала головой. Волосы ее были цвета красного дерева, только более темного оттенка Они были прямыми, очень густыми и всегда производили впечатление чисто вымытых Она носила короткую стрижку, с челкой, которая приплясывала, когда она делала резкие движения головой. Ирэн часто говорила ей «Ты некрасива, но волосы твои очень хороши». Лили очень часто досадовала на свой маленький вздернутый носик, вечно сокрушалась по поводу цвета своих глаз, который казался ей смешным, так же, как и маленькая ямочка на подбородке, но волосы свои она обожала.

Теперь она отбросила свою непослушную челку инстинктивным движением ладони и отказалась от той книги, которую порекомендовала ей мисс Демел.

– Мне нравятся повести Диккенса, но я хочу знать что-нибудь о теперешней Англии.

– Ах, вот оно что! А почему именно Англии?

– Потому что мой отец был англичанин.

– Ах да… – согласилась библиотекарша.

– Я знала это, но забыла.

Разумеется, она не могла этого не знать. Не было в Филдинге человека, который бы этого не знал. Да и было ли возможным вообще чего-нибудь не знать о своих соседях.

Что же до Лили, то мисс Демел не стала особенно любопытствовать на ее счет.

– Посмотрим, что там у нас есть, – сказала библиотекарша.

В финале своего расследования Лили пришла к выводу, что дела в отношении очень многих вещей в Англии обстояли, примерно, так же, как и в Америке. Оказалось, эти англичане вовсе не были такими уж старомодными, как в «Оливере Твисте» или «Больших ожиданиях». Следовательно, Ирэн вполне могла отважиться на развод с Гарри Крамером. Вот потому-то она не желала рассуждать о нем. В особенности с тех пор, как он умер, и это было очень печальным, если не сказать трагическим. И, вероятно, теперь она должна была испытывать страшные угрызения совести по поводу своих прошлых коварных замыслов.

Вскоре после того, как Лили исполнилось тринадцать лет, миссис Кармайкл заявила о том, что уходит от них. Ирэн, в свою очередь, заявила, что им отныне не по средствам нанимать новую уборщицу, ибо Лили подрастает и теперь ей потребуется больше одежды. Так что они вполне могут справиться сами со всеми этими приборками. Не будь Лили столь страстно привязана к этому дому, она непременно заупрямилась бы.

Каждую субботу Ирэн перемывала синие тарелки и вазы из красного стекла, в то время как Лили брала на себя вытирание пыли и удаление ее с помощью пылесоса. Лили никогда не капризничала. Ей нравилось натирать до блеска старый дуб лестниц, до такого блеска, что по окончании работы в это дерево можно было смотреться как в зеркало. И каждый раз, когда все дела были сделаны, она совершала свой тайный ритуал. Лили выдвигала ящички и открывала дверцы буфетов и сервантов в холле наверху, и, с блаженством вдыхая запах старого дерева, рассматривала старые скатерти и постельное белье, тщательно завернутые и аккуратно сложенные, хранившиеся здесь. Содержимое выдвижных ящиков постоянно ставило перед ней все новые и новые вопросы. Дело в том, что Ирэн приобретала дом вместе с мебелью и обстановкой, но кем приобретались все эти вещи, кто был первым их владельцем тогда? Какова история этого дома?

В одно субботнее утро во время очередной уборки Лили вдруг почувствовала, что даже сами стены это го дома способны подвигнуть ее разузнать эти тайны и разделить с ними чудо обладания этими секретами. И она по традиции отправилась в библиотеку.

– Конечно, конечно, дорогая, – сказала ей мисс Демел. – Разумеется, дом Кентов имеет свою особую историю. Я очень удивлена, что твоя мать ничего тебе об этом не рассказала.

В ответ на это Лили лишь пожала плечами, а библиотекарша, будучи женщиной тактичной, не стала настаивать на расспросах. Вместо того она вручила ей маленькую книжицу, выпущенную в свет местным историческим обществом «Филдинг в XIX столетии» – вот как называлась эта книжица.

– Ты все сможешь здесь найти, – объявила она.

Сгорая от нетерпения, Лили чуть ли не выхватила у мисс Демел книгу из рук. Ей до смерти хотелось прочитать все, что в ней было написано. Однако она решила не нести ее домой сразу. Спрятав свой велосипед в придорожных кустах, она отправилась в дальний конец их владения. Там находился полу разрушенный курятник, куда ей настоятельно не рекомендовали ходить, ибо место это считалось небезопасным. Слава небезопасного места делала его безлюдным, так что там можно было спокойно проводить долгие часы без опасений, что тебе помешают. Лили устроилась там со своей драгоценной книжкой, которую она так и несла в руках от самой библиотеки.

Лили почти тотчас же обнаружила, что искала. «Старый особняк Кентов на Вудс-роуд», – гласил заголовок над помещенной здесь серией снимков, сделанных в 1890 году. Все выглядело так, будто сделаны они были вчера, если не считать того, что сейчас клены были повыше, и перед главными воротами не стояла повозка, запряженная лошадьми.

У Лили вырвался радостный возглас: ее дом оставался таким же, каким был более полувека назад. Он всегда таким и останется, решила она. Разве только, что сейчас он не принадлежит Кентам. Он принадлежит ее матери и ей.

На следующей странице находились два столбца текста: «Самый большой и самый представительный дом в Филдинге был построен плотниками-голландцами в 1870 году по заказу Сэмюэля Кента. Дом Кентов состоял из четырнадцати комнат. Он был возведен по европейскому индивидуальному проекту и является сегодня одним из старейших особняков в этой части города, имеющих внутренний водопровод. Его первыми жильцами были Сэмюэль Кент и его невеста, которую он привез из Нью-Йорка – Аманда Мэннинг».

Кроме великолепного архитектурного стиля, дом имеет и иные отличительные черты. Это единственное сооружение в Филдинге, хранящее настоящий шедевр: висящий на стене гостиной портрет работы Констебля – свадебный подарок Аманде от ее родителей. В настоящее время Томас Кент, сын Аманды и Сэмюэля является владельцем этого дома, где он проживает вместе с женой Джейн, урожденной Шилтон из Дэдхэма, и их дочерью, названной в честь бабушки также Амандой».

Лили вернулась к начальным страницам книги. Мисс Демел научила ее разбираться в датах публикации. Дата на книге говорила о том, что она издана в 1921 году и, следовательно, она не могла дать ей объяснения по поводу того, почему и при каких обстоятельствах этот особняк перешел к Крамерам. Но девочка надеялась, что хоть последние страницы прольют на это свет. Лили перевернула еще несколько страниц и обнаружила фотографии Аманды Мэннинг Кент и ее мужа Сэмюэля. Аманда показалась ей очень милой в своем старомодном платье и со старомодной прической. Сэм выглядел так, будто готов был расхохотаться, но сумел придать своей внешности серьезное выражение, потому как его снимали. Лили легко представила себе и их самих, и их жизнь в этом особняке на Вудс-роуд.

Когда она, в конце концов, появилась дома, там Ирэн ее ждала с озабоченным видом.

– Лили, где ты была? Я давно жду тебя.

– Я ходила в библиотеку. Мисс Демел дала мне книгу о Филдинге. В ней упомянут наш дом. Вот, посмотри.

Ирэн, чуть поколебавшись, взяла книгу. Она посмотрела на снимок дома и прочла краткое описание его происхождения. Потом, не говоря ни слова, отдала книгу Лили.

– Ты их знала? – спросила Лили. – В ее голосе появилась требовательность. – Ведь ты должна была знать Аманду.

Ирэн повернулась и направилась в кухню.

– Разумеется, я их не знала. Я родилась на свет после того, как они умерли.

– Не бабушку, – не отставала Лили, идя вслед за матерью. – Другую Аманду. Ту, которая, как здесь говорится, жила в этом городе и была дочерью Джейн и Томаса Кентов.

Ирэн наклонилась над раковиной, сосредоточенно соскребая кожуру с моркови.

– Да, знала. Во всяком случае, наглядно.

Лили была явно разочарована этим ответом.

– Мне казалось, вы могли быть подругами, но мне кажется, ей было меньше лет, чем тебе.

– Да, – согласилась Ирэн. – Ненамного. Послушай, Лили… – Ирэн замолчала, пальцы ее нервно сновали по ручке ножа для чистки овощей. – Тебе не следует упоминать имя Аманды в этом городе. Ни в чьем присутствии.

– Почему? – глаза газели широко раскрылись. – Звучит это странно…

– Ей пришлось со скандалом уехать отсюда. И никто не любит об этом вспоминать. Ведь большинство Кентов продолжает жить здесь.

Не было смысла и дальше задавать вопросы. На лице Ирэн появилось хорошо знакомое Лили выражение закрытости. Да и Лили не особенно-то интересовала эта молодая Аманда. Пара первых обитателей этого дома показалась ей намного романтичнее.

После того, как книга была прочитана, Лили каждый раз вспоминала о Сэмюэле и Аманде, стоило только ей открыть ящики стола и прикоснуться к нежной льняной ткани скатертей и покрывал. Иногда ее фантазии доходили до того, что ей грезилась тихая музыка и смех, звучавшие в комнатах особняка в те далекие дни. Лили дала себе зарок, что когда она вырастет и унаследует этот дом, то непременно соберет у себя много-много гостей и тогда эти звуки прошлого смогут вернуться в стены дома.

Лили не обращала особого внимания на картину, висевшую над камином в гостиной до тех пор, пока не прочла о ней в книге исторического общества. Ни она, ни ее мать не были частыми визитерами этой гостиной. Они предпочитали другую, потому что там было множество пышных диванов и кресел, а первая гостиная была неудобна из-за громоздкой викторианской мебели с высокими спинками, резной, потемневшей от времени, задрапированной покрывалами, лежавшими на поблекшем красном бархате обивки. Но, если верить книге, картина эта, по всей вероятности играла очень важную роль.

Лили вернулась в библиотеку.

– Констебль, Джон, 1776–1837 гг. – читала она в справочнике о знаменитых художниках. – Наряду с Тенером, Дж. М. К. был самым известным английским пейзажистом.

Ей захотелось узнать побольше об этом Констебле, но где и как, она не знала. Мисс Демел лежала дома с гриппом, другая мисс, которая ее заменяла, была Лили незнакома. Ей пришлось подождать.

В ту ночь девочка не могла уснуть. Услышав, как часы в прихожей пробили один раз, поднялась с постели и спустилась вниз, в переднюю гостиную.

Лили постояла в темноте, отдаваясь чувству любви к этому дому и ощущая, как и дом отвечает ей тем же. Потом зажгла лампу, стоявшую на столике с мраморной столешницей, и потянула за шнурок, раздернувший тяжелые драпри, чтобы затенить свет и не допустить его отражения на блестящем паркете, который мог бы привлечь внимание матери, если той вздумается проснуться и странствовать по дому. После этого Лили обратила взор к картине.

Тринадцатилетней девочке мало что было известно об искусстве. Для нее оставалось загадкой, почему этому пейзажу отводилась особая роль. Картина изображала поле со стогом сена, деревья и некоторое количество людей. Лили она восхитила не какой-то особенной красотой, а вызываемыми ею ассоциациями. Этот Констебль был когда-то подарен Сэму и Аманде. И висел он на этом самом месте над камином с тех самых пор, как они вселились сюда. Он принадлежал этому дому. И ей.

Лили собралась выключить свет. Маленькая лампочка освещала часть стены, в то время как большая ее часть пребывала во мраке. Это обстоятельство заставило Лили по-иному взглянуть на обои. Узор их представлял собой розовые бутоны на бежевом фоне. Одной из особенностей этого дома было и то, что обои в этой передней гостиной никогда не менялись в течение вот уже почти целого столетия. Ирэн объясняла это тем, что этой комнатой редко пользовались. Все так, но и обоям давно бы уже следовало утратить свой первоначальный цвет.

Девочка продолжала рассматривать картину. Она висела на этих обоях с тех пор, как они были наклеены, следовательно, под ней покрытие стен должно было выглядеть таким же свежим и новеньким, каким было в ту пору…

Лили не могла удержаться от того, чтобы не убедиться в этом самой, она непременно должна была посмотреть.

Девочка придвинула один из бархатных стульев поближе к камину и вскарабкалась на него, чуть отодвинула картину, но не увидела то, что ей хотелось и того, что ожидала – она заслоняла собою свет. Что делать?

Лили, закусив губу, колебалась. А что если с картиной что-нибудь произойдет? А что, если она разобьет раму? И эта картина, такая ценная, пострадает?

Да нет, ничего не случится, она будет очень осторожна.

Картина оказалась тяжелее, чем ожидалось. Лили пришлось попыхтеть, прежде чем снять ее с крючка. И, осторожно опустив картину, она прислонила ее к спинке стула, а затем слезла с него. Девочка отступила на несколько шагов и внимательно посмотрела на открывшийся участок стены. Этот светлый прямоугольник обоев был настоящим откровением. Бутоны роз были ярко-красными, их стебли и листья сочно-зелеными. Фон, на котором они располагались, был насыщенного желто-белого цвета, очень походившего на цвет свежих сливок, а не того грязно-бежевого, который она видела перед собой на протяжении всей своей жизни. Сэм и Аманда выбрали для этого помещения яркие жизнерадостные цвета. Эта нижняя гостиная предназначалась для вечеров, доброго веселого времяпрепровождения и славных людей.

– Я должна сделать все как было… – прошептала девочка. – Когда я стану знаменитой и богатой, я тоже стану устраивать здесь вечера и обои эти будут такими же, как и тогда, когда Сэм и Аманда въезжали в этот дом. – Фраза эта звучала почти обрядово, как торжественное обещание, обращенное к призракам.

Лили посмотрела на полотно Констебля. Картина сейчас выглядела так же, как и на стене, и все еще не открыла девочке ничего особенного. Из-за закрытой двери послышался бой часов: они пробили два. Пришло время отправляться в постель.

Лили снова залезла на стул, схватилась за тяжелую багетовую раму и посмотрела на шнурок, на который вешали картину, чтобы определить правильную позицию. Она внезапно заметила небольшой бумажный сверточек, заткнутый между рамой и подогнутым лишним куском холста. Не колеблясь ни секунды, она протянула руку и достала его.

Повесив картину на место и спрыгнув на пол, она подошла поближе к свету, чтобы рассмотреть его. Очень осторожно она развернула многочисленные слои бумаги, и в руках у нее оказался небольшой конверт. Ощупав его, она убедилась, что внутри него что-то лежало. На самом же конверте никаких надписей не имелось. Она перевернула конверт – он был заклеен, а на клапане выцветшими чернилами было написано несколько слов, очень трудно различимых, но она все же разобрала: «Кордова. Испания. Дом…» Первой буквой была явно «М», но остального прочесть Лили не смогла. Чернила стерлись, смазались, будто, едва написав эти слова, конверт сложили вчетверо, не дожидаясь, пока они высохнут.

Разрывать конверт Лили не решилась, опасаясь повредить буквы. А чтобы вскрыть его не повредив, необходим был какой-нибудь инструмент. Пилка для ногтей вполне бы подошла. Ей и в голову не пришло, что прочтение этого послания могло как-нибудь потревожить дорогих ее сердцу призраков Аманды и Сэма. Лили была убеждена, что они бы ее поняли.

 

4

Лондон. 1970 год.

«А что ты здесь ожидала увидеть? – спрашивала себя Лили. Запряженные лошадьми коляски и трубочистов? Сейчас тысяча девятьсот семидесятый год. Диккенс давно умер, и да здравствуют «Битлз»!

Лили приехала в Англию по причине своего неумения рисовать. Ее мечта стать архитектором, ее отчаянье от мысли, что ее мать не сможет ее послать сюда, в колледж, ее восторг, когда она узнала, что деньги на ее учебу откладывались с незапамятных времен – Ирэн так и не сообщила ей, кем именно – но Лили была убеждена, что ее отцом, который погиб. Так вот от всех этих восторгов теперь и следа не осталось. В конце своего первого года обучения дома у Лили были весьма посредственные оценки, и в итоге она провалилась на всех экзаменах по искусству.

– У меня в голове масса интереснейших идей, – говорила она своей матери. – Но архитектор должен воплощать эти идеи на бумаге, чтобы другие люди смогли их увидеть и осуществить. Я не в состоянии это сделать.

– А ты толстеешь, – заметила Ирэн.

Лили с полуслова поняла ее. Дело было в том, что когда у Лили случались неприятности, она постоянно что-нибудь ела. И, как следствие, прибавляла в весе, что, в свою очередь, говорило Ирэн о состоянии дел ее дочери лучше всяких словесных объяснений.

Ирэн предложила Лили сменить будущую специальность. Вместо этого Лили решила изменить свою жизнь.

– Я хочу в Европу, – в один прекрасный день заявила она. Время было летнее, они сидели за обедом в столовой их дома на Вудс-роуд и блики вечернего солнца прорывались через клюквенно-красное окно эркера.

– Европа… – повторила Ирэн.

Она произнесла это слово медленно, могло показаться, что она даже не совсем понимает его значение.

– Да, в Англию.

При этих словах дочери Ирэн вздрогнула.

– Нет! – Она не сказала, а выплюнула это. – В Англии ужасный климат, – добавила она более спокойным тоном.

– Вряд ли это может играть какую-то роль, – ответила Лили. – Ты забываешь о Гарри Крамере. Я ведь наполовину англичанка. – Она наклонилась вперед и настойчиво продолжала. – Послушай, ведь ты мне почти ничего не рассказывала о нем. Я понимаю, что это очень неприятная для тебя тема. Но это еще не значит, что…

– Это не совсем так, – перебила ее Ирэн. – Было время, когда я была там безумно счастлива, – прошептала она.

То, что эти слова были сказаны шепотом, открыли Лили нечто новое в ее матери, почти что мистические черты. За почти двадцать лет своей жизни дочери не доводилось слышать чтобы ее мать говорила таким тоном. Она уставилась на Ирэн, смутно понимая, что запеканка из тунца останется недоеденной, потому что мать может сообщить ей нечто весьма важное.

На какую-то секунду серые глаза Ирэн и ее дочери встретились. Казалось, вот-вот должно последовать объяснение. Но вместо этого, мать поднялась и принялась убирать со стола тарелки с недоеденным тунцом… А Лили поняла, что мать и без ее объяснений понимала, в чем дело.

– Что даст тебе эта поездка? – поинтересовалась Ирэн, подавая десерт.

– Это не совсем поездка. Мне хотелось бы какое-то время пожить вне Америки. Я думала… я думала о том, чтобы разыскать каких-нибудь родственников Крамера.

– Нет, – снова не соглашалась Ирэн, на сей раз уже не столь яростно. – Это невозможно: они все умерли.

– Этого не может быть. Хоть кто-то из них должен остаться.

– Никого не осталось. Выбрось эту идею из головы, Лили. Я просто не хочу, чтобы ты была разочарована.

Лили положила ложечку и отодвинула вазочку с мороженым.

– Я твердо решила отправиться туда, – непреклонным тоном повторила она. – И ты значительно облегчишь мою задачу, если пожертвуешь на эту поездку часть денег, которые предназначены для моего образования.

Ирэн подошла к окну и зачем-то передвинула одну из стоявших там ваз из сине-красного стекла.

– Деньги… О да, да, конечно.

Вопрос о деньгах был, по мнению Лили, непреодолимым препятствием. Девушке казалось, что мать ни за что не согласится на это предложение, но Ирэн разрешила эту проблему легко, будто невзначай.

– Спасибо, – неуверенно проговорила дочь, продолжая смотреть на застывшую у окна спину матери и не зная, что еще сказать.

– Лили, а что ты думаешь об Испании?

Этот вопрос поставил Лили в тупик. Она ожидала услышать аргументы против ее отъезда куда-либо вообще. Но то, что мать станет предлагать заменить Англию на Испанию, она никак не ожидала.

– А с какой стати мне ехать в Испанию? Что мне там делать? Я ведь не говорю по-испански.

– Ты смогла бы научиться.

Лили наотрез отказалась от ускоренных курсов испанского языка. Англия была и оставалась единственной страной, куда ей хотелось ехать. Правда, она пока не могла объяснить причины этого хотения и, в конце концов, Ирэн, пожав плечами, согласилась. Она вообще готова была помогать Лили во всем, что касалось отъезда, и действительно помогала уладить все, связанные с этим дела. Именно Ирэн выяснила, что цены на билеты осенью гораздо ниже летних, и Лили пришлось дожидаться октября.

Теперь она, наконец, была в Англии и пребывала в крайне запуганном состоянии.

Через три дня после прибытия в Лондон она отправилась на Карнэби-стрит. Если верить тому, что ей приходилось читать о Лондоне, Карнэби-стрит и Кингс-роуд были теперь самыми престижными улицами Лондона. На ней были коричневые брюки широкого покроя и бежевый свитер, волосы ее были повязаны старомодным шарфиком, на ногах – спортивные тапочки. Лили обнаружила, что выглядит странновато в окружении разноперья, преобладавшего здесь.

Большая часть мужской половины старалась переспорить друг друга по части изделий из золота и вильветовых пиджаков. Девушки носили кожаные юбчонки, едва прикрывавшие ягодицы. Они дополнялись ярко-красными чулками и ботфортами до колен. Два часа после начала этой экскурсии Лили почти бегом вернулась в небольшой отель у Пэддингтонского вокзала, который был рекомендован ей Ирэн. «Полагаю, что Криснт-Гарденс-Отель не очень изменился с тех пор, как ты была здесь последний раз, – писала Лили своей матери. – Он по-прежнему чистый, респектабельный и в то же время недорогой, как тебе, должно быть, помнится».

В основном эта гостиница была занята постояльцами, которые проживали здесь постоянно. Это были пожилые люди, имевшие обыкновение часами сидеть в помещении, называвшемся комнатой отдыха, и беспрерывно смотреть телевизор, застыв в полной неподвижности. Но в этой гостинице можно было меньше, чем за сорок долларов в неделю, жить в опрятной комнатке и получать обильный завтрак, и она предпочла остаться там.

В том, что она поступила правильно, приехав в Англию, Лили не сомневалась. Но после визита на Карнэби-стрит и нескольких дней в гостинице «Криснт-Гарденс» ее уверенность поколебалась. «Хватит раскисать, – сказала она себе, прожив в Лондоне еще неделю. – Занимайся тем, ради чего ты сюда приехала». Она осуществит свой тайный план. Она разыщет подходящую школу, которая просветит ее относительно настоящей английской архитектуры. Она не собирается корпеть, сдавая какие-то экзамены, а будет пока вольнослушательницей.

И Лили, засев с телефонным справочником, лихорадочно выписывала из него телефоны и адреса всех интересовавших ее колледжей и университетов. Все собеседования походили одно на другое.

– Хотелось бы конкретно узнать, что бы вы желали изучить, мисс Крамер?

– Дома.

– М-м-м, понимаю. Историю домов?

– Ну да, в общем. Но не только. О том, например, как их строят.

– Ага, я понимаю, архитектуру. Это очень хорошо. Но нам хотелось бы взглянуть на ваши свидетельства. Видите ли, вам ведь пришлось учиться живописи, а архитектура, как и живопись, относится к ведению отдела изящных искусств.

И сразу же все ожидания Лили рассыпались в прах. Но так как с матерью вопросы ее будущего не осуждались, то не было нужды сообщать во Флориду об очередном провале. Дни проходили один за другим, и ее отчаянье уже готово было перерасти в панику. Что делать? Куда пойти? Где было ее место в этом мире и было ли? Как зарабатывать на хлеб насущный. И в конце октября на ее душу пролилось немного бальзама.

Лили открыла для себя отдел декоративных искусств музея Виктории и Альберта. Как-то она забрела туда совершенно случайно и, осмотревшись, буквально пришла в экстаз. Естественно, она туда много раз возвращалась. Каждое утро она шла через Гайд-парк в музей, чтобы провести там долгие часы среди сокровищ. Она была влюблена в них, причем во все сразу. Неважно, что это было, мастерски выполненная деталь миниатюрной скульптуры или величественные портьеры будуара времен Регентства.

Три недели этих экскурсий привели ее в душевное равновесие и добавили жизнерадостности. Лили попыталась осуществить вторую цель своей поездки сюда.

Она стала обзванивать всех Крамеров, указанных в телефонной книге. Всех по очереди.

– Здравствуйте, меня зовут Лили Крамер. Я американка, но отец мой – англичанин. Его имя Гарри Крамер. Мне хотелось бы знать…

Так как это проговаривалось в бешеном темпе, часть собеседников на другом конце провода принимала ее то ли за ненормальную, то ли за рекламного агента и вешала трубку. Но большинство людей реагировали на эти звонки вежливо и терпеливо, но никто из них не смог пожаловаться, что потерял двадцать лет назад кого-нибудь из мужской части родственников. Хотя одна леди упомянула о дядюшке по имени Гарри, но тут же задала Лили встречный вопрос: но вы ведь не негритянка, нет? Лили ответила, что нет, не негритянка.

– Тогда вы не можете быть нашей родственницей, – усмехнувшись ответила ей женщина.

Через три часа подобных поисков Лили вынуждена была признать, что ее мать скорее всего была права, утверждая, что Гарри Крамер не имел никого из живых родственников. Еще один пролет. Боже, храни музей Виктории и Альберта, он поможет ей не потерять рассудок до тех пор, пока ей не придет в голову какой-нибудь иной план поисков родни Гарри Крамера.

И каждое утро она продолжала свои ранние визиты в музей, пока, в конце концов, не нашелся некто, кто с ней заговорил. Это был высокий костлявый юноша с лохматыми длинными волосами и в очках в роговой оправе. Одет он был неожиданно строго: в темный костюм с галстуком, хотя на вид ему вряд ли было больше, чем ей самой.

– Вы бываете здесь каждый день, если не ошибаюсь? – спросил он, не удосужившись даже сочинить какую-либо преамбулу.

Лили мгновенно стала в оборонительную позицию.

– Я хожу сюда в учебных целях.

– Понимаю. А что вы изучаете?

– Дома. Здания. – Это было дебильным объяснением, которое ничего не объясняло и объяснить не могло.

Тем не менее, оно было без всяких контрвопросов принято.

– Вы американка. Я заключил сам с собой пари о том, что это так. Я целую неделю наблюдаю за вами.

– Так вы поэтому сюда и ходите? Чтобы наблюдать за мной? – Едва договорив, Лили поняла, насколько самодовольно это прозвучало. – Я имею в виду, что…

Он рассмеялся.

– Понимаю, что вы имеете в виду. Я сейчас пишу один роман и мне необходимо знать, как выглядела одежда в XVI столетии. И прежде чем вы начнете задавать свои вопросы, спешу вас заверить, что я не настоящий романист. Это моя первая книга и толпа издателей не ломится ко мне в двери.

Она пыталась что-то сказать, но в зале вдруг неизвестно откуда возникла ватага шумливых детей в сопровождении какой-то ханжеского вида старушенции, непрерывно повторявшей – «это ваше наследие, дети. Пожалуйста, будьте внимательны». Молодой человек, взяв Лили за локоть, стал увлекать ее в направлении выхода.

– Вот что, давайте вместе пообедаем. Я понимаю, что мы не знакомы, но должен вам сообщить, что я относительно безобиден. Да и по вашему виду могу судить, что в Англии нет никого, кто бы из кожи вон лез, дабы развлекать вас.

Лили легко могла угадать, какую бы реакцию вызвала эта ситуация у ее матери. Съём есть съём, пусть он даже осуществляется в музее. Но ведь нужно же было с кем-то общаться, кроме как с этими старцами из гостиницы.

– Хорошо, благодарю вас. С удовольствием.

Это было двадцатого ноября, день был холодный, серый, сырой. Они на минуту остановились на ступеньках музея. Он помог ей влезть в ее темно-синее пальто, а на нем самом оказался довольно заношенный твидовый пиджак. Затем молодой человек протянул ей руку: «Меня зовут Энди Мендоза».

– Лили Крамер, – ответила она, здороваясь с ним за руку, мимолетно отмечая, какое твердое и вместе с тем приятное рукопожатие у этого человека.

– О'кей, Лили. Вы уже достаточно натерпелись с нашими национальными блюдами, или я все же могу рискнуть предложив вам ростбиф и йоркширский пудинг?

При упоминании о поджаренном мясе у нее потекли слюнки. Она жила на одних сэндвичах и уже несколько дней собиралась с духом, чтобы пойти в какой-нибудь ресторанчик и наесться там до отвала, но никак не могла по-настоящему собраться.

– Это чудесно, – ответила она.

Ее энтузиазм мог показаться слегка преувеличенным.

– Железно. Я знаю одно прекрасное местечко в пределах небольшой прогулки пешком.

Ресторан находился на оживленной Бромтон-роуд. Стены его были обиты деревянными панелями, скатерти на столах ослепляли белизной, и большинство посетителей походили на бизнесменов. Никому из них не было меньше пятидесяти. Пока они искали глазами столик, Лили украдкой изучала сопровождавшую ее личность. Нет, она не ошиблась: он был действительно молоденьким. Но было очень странно, что он остановил свой выбор именно на этом ресторане.

Энди, поймав ее недоуменный взгляд, усмехнулся.

– Вчера вечером я раздумывал, куда повести вас, в паб или сюда. Мне показалось, что лучше пойти все же сюда.

– Вчера вечером? – искренне изумилась Лили.

– Да. Вчера. Именно я вчера решил, что если вы сегодня утром снова придете в музей, я представлюсь вам и приглашу вас на ленч.

– Но почему вы решили это сделать?

Он снова усмехнулся, но прежде чем он успел ответить, появился метрдотель.

– Мистер Мендоза, рад вас видеть здесь, сэр. Столик на двоих?

– Да, будьте любезны.

Метрдотель повернулся к Лили и помог ей освободиться от пальто. Она сразу же болезненно ощутила убожество своих широких штанов и выцветшего голубого свитера. Несколько женщин, сидевших здесь, были в платьях того стиля, который обожала ее мать. У Лили хватило ума не пуститься в объяснения по поводу ее одеяния. Решительно подняв подбородок, она направилась к указанному метрдотелем столику в углу, и Энди последовал за ней.

– Могу я сделать для вас заказ? – осведомился молодой человек. – Предполагается, что против ленча в традиционном лондонском духе возражений не имеется?

Она кивнула, и он, недолго посовещавшись с официантом, снова обратился к ней.

– В соответствии с традицией есть предстоит типично английские блюда. Стало быть, вино исключается и мы будем пить пиво. О'кей? – Все было о'кей и Энди сделал заказ.

Когда официант ушел, Лили подняла голову и еще раз уже не украдкой посмотрела на странного молодого человека, ее визави.

– Вы очень уверенный в себе человек, Энди Мендоза. Кто вы?

– Молодой писатель, борющийся за выживание.

– Возможно. Но это еще не все.

– Пока и этого достаточно. Чем вы здесь занимаетесь и сколько намерены пробыть?

– Еще не знаю. Может быть, год. Тогда, может быть, тоже научусь лаконичным ответам.

– Один-один.

Он поднял кружку, сказал тост: за вас. И за то, чтобы вы всегда носили синее, это подчеркивает ваши фантастические глаза.

Ее потуги остаться холодно-рассудочной потерпели провал. Не было еще человека, который высказался бы о ее глазах, как фантастических. Лили почувствовала, как ее щеки зарделись румянцем, и молча пригубила пиво.

Они ели суп из бычьих хвостов и ростбиф, хрустящую мешанку под названием «йоркширский пудинг», капусту, морковь, жареный картофель, а завершался ленч яблочным пирогом с патокой. Все было очень вкусно.

– Теперь я очень долго не проголодаюсь, – заявила Лили, когда опустела последняя тарелка, и они ждали, пока им подадут кофе.

Он наклонился к ней.

– А теперь выкладывайте ваш главный секрет. Кто вы на самом деле? Наследница, избегающая пересудов высшего общества? Голливудская звезда, сбежавшая от его прожекторов, фанатик искусства?..

Лили разразилась смехом.

– Никто из вами упомянутых. Как вам это могло прийти в голову?

– Потому что в вас есть что-то такое, что заставляет меня думать о странных экзотических вещах. Мне кажется, все дело в вашей походке, вообще в том, как двигаетесь, жестикулируете. Будто в вас собралось ужасно много энергии, и она вот-вот вырвется наружу. – Он заметил ее недоверчивый взгляд. – Извините меня, – ничего не могу с собой поделать. О каждом, кого я вижу, готов сочинить какую угодно байку. Видимо, поэтому я так рвусь стать писателем. Лили покачала головой.

– Мне бы очень не хотелось вас разочаровывать, но я всего лишь… – она подыскивала подходящую для себя характеристику, – сидящая у разбитого корыта…

– Ничего, – заверил ее Энди Мендоза. – Как-нибудь попытаемся его склеить.

– Куда мы спешим?

Энди широкими шагами шел по широкому бульвару рядом с океаном и Лили едва поспевала за ним. Холодные декабрьские волны, пенясь, накатывались на пляж, освещенный низким зимним солнцем.

– Извини, не понял, что иду слишком быстро.

– Я не это имела в виду. – Восточный ветер пронизывал все вокруг.

Лили запрятала стынущие руки поглубже в карманы нейлоновой парки.

– Я имею в виду, куда мы так спешим в наших отношениях. Ты ведь постоянно хочешь видеть меня, звонишь мне каждый день, приходишь, таскаешь меня повсюду за собой. В чем дело?

Он повернулся к ней, защищаясь от ветра, и шел теперь задом.

– Черт возьми, да где же находится тот маленький городок, в котором ты выросла? На Луне? Ты что действительно не понимаешь почему?

– Не понимаю. Потому и спрашиваю.

– У тебя что, никогда ни одного мальчишки не было?

– Конечно, были. И не один, а много.

– Врунья ты. – Он снова повернулся лицом к ветру, и они продолжали идти дальше.

В среду утром он позвонил ей.

– Давай проедемся немного. Я хочу на один день избавиться от Лондона.

Уже в половине восьмого они катили по какой-то дороге. Энди был немногословен, будто занят какими-то мыслями, а Лили с интересом наблюдала быстро сменявшиеся пейзажи за окном. Машиной Энди был не «Ягуар», как ожидала Лили, а «Моррис Оксфорд», английская разновидность «Шевроле» ее матери, но Энди вел его так, будто это была спортивная машина: очень умело, уверенно и очень быстро.

Часа через два они свернули с дороги у стрелки с надписью «БРАЙТОН».

– Это место летнего отдыха. Сейчас там очень мало народу. Будем с тобой пионерами в городе призраков.

Энди припарковал машину поодаль железнодорожного вокзала.

– Давай немного пройдемся. Брайтон – весьма викторианское место. В смысле архитектуры. Ведь ты же любишь архитектуру.

Она любила архитектуру. И Брайтон ей очень понравился. Они медленно шли по его широким проспектам и узким старым улочкам, пока не оказались на берегу океана, где она и задала свой вопрос о том, куда они так несутся и где он обозвал ее лгуньей, когда она положительно ответила на его вопрос о мальчишках.

Прямо перед ними раскинулся Брайтонский пирс, это летнее развлечение, воздвигнутое во времена правления короля Эдуарда.

Длинное деревянное сооружение погрузило свои огромные пальцы опор глубоко в океан. На нем находился танцзал, крытая арками галерея и магазины, торговавшие сувенирами «На память об отдыхе на берегах моря». Сейчас все они являли собой печальное зрелище опущенных жалюзи.

– Пойдем туда, на край, – предложил Энди.

Он пошел вперед, касаясь рукой шатких деревянных перил. Ветер сдувал с его лба желтые как песок кудри, что придавало лицу еще большую худощавость.

– Я приезжал сюда в детстве несколько раз. Мы удили рыбу с пирса однажды.

– Надеюсь, тогда было здесь теплее? – пробормотала Лили.

– Тебе холодно? – казалось он был этому удивлен.

– Ах, ты все же заметил.

– Пошли, найдем местечко потеплее.

На берегу моря они не обнаружили ни одного открытого заведения. Взобравшись на крутой холм, Лили и Энди в гуще узких старых улочек обнаружили, наконец, маленькую кондитерскую, в которой подавали горячие напитки. Энди заказал кофе и тарелку пирожных со взбитыми сливками. Когда он предложил их ей, Лили покачала головой.

– Давай, давай. Тебе необходимо получить чуточку энергии и калорий, после того, как я тебя чуть не до смерти заморозил. Кроме того, твой вздернутый носик и твои роскошные волосы лишь выиграют, если чуть растолстеешь.

Она не отвечала, но он и так понял по ее лицу, каков был бы ее ответ.

– Прости. Это было бездумное высказывание. Это все равно, что мои одноклассники, которые называли меня четырехглазым.

– В очках ты выглядишь необычно. Они как бы уравновешивают твое лицо.

– Может быть. Но большую часть из моих двадцати семи лет мне пришлось ходить в четырехглазых. И к лучшему: Майкл Кэйн меня в этом убедил окончательно.

– Причем здесь Майкл Кэйн?

– А я видел с ним фильм, где он играл крутого парня, но, тем не менее, носившего очки. И это придавало лишь еще больше сексуальности его внешности.

– А в детстве ты тоже мечтал стать крутым, сильным, сексуальным героем?

– Думаю, что да. – Он вообще не очень распространялся о своем детстве.

Ограничивался лишь очень краткими высказываниями на этот счет и всегда спохватывался, будто боялся сболтнуть лишнего. Вот как сейчас.

– Мы ведь обсуждали не меня, а тебя.

– Обычно я худая. Может быть лишь чуточку полновата. Но, когда у меня какие-нибудь неприятности, я сразу же начинаю много есть и толстею, а прошлый год в Бостонском университете был ужасен. – Она рассказала ему о своих бесплодных попытках стать архитектором.

Он посмотрел на нее довольно жестким взглядом своих гипнотизирующих желто-карих тигриных глаз из-под стекол очков.

– Тебе и сейчас ужасно?

– Нет, – Лили стало немного стыдно. – Но, с тех пор, как я приехала в Англию, мне кажется, что я постоянно ем лишь то, от чего сильнее всего толстеешь. – Она показала на пирожные. – Вот это, на пример.

– Да. Мы здесь предпочитаем поесть поплотнее. Все дело в этом чертовом климате. Но, тем не менее, как я уже сказал, быть худобой, как эта манекенщица Твигги, тебе не к лицу.

Напротив находилась аптека. Энди выудил из кармана пенсовую монетку и подал ей.

– Иди туда. Одна. Я не хочу знать, сколько ты весишь. Это будешь знать только ты. Я не буду тебя ни о чем спрашивать, но ты сама должна будешь сообщить мне о каждой унции, на которую ты становишься легче. Правду и одну только правду. Согласна?

Они торжественно соединили руки, и Лили отправилась в аптеку.

Вскоре она вышла с лицом, на котором застыло выражение ужаса. Маленькая карточка, которая вылетела из автоматических весов, сообщала, что весила она сто тридцать три фунта.

– Фунтов семь сбросить и все будет в порядке.

– Посмотрим.

Назад они ехали медленно, часто останавливаясь, делая привалы, и вечером съели ужин в каком-то деревенском пабе под названием «Лебедь». Энди настоял на том, чтобы ей принесли лишь минеральную воду и салат. Сам он выпил две кружки пива, после этого съел бифштекс, за которым последовал пирог с начинкой из почек и на десерт – мороженое.

– Я ведь не на диете. – Это прозвучало, как извинение.

– Очень жаль, что я не могу поделиться с тобой моими семью фунтами.

– Я просто худой от природы. И толще никогда не стану. Как ни старалась моя няня пихать в меня побольше витаминов и калорий, это ничего не изменило.

Еще одно крохотное свидетельство того, что он был привилегированным дитятей и вырос в том мире, который был знаком ей лишь из книг. Лили отреагировала немедленно.

– А ты что, жил когда-нибудь в этой местности? Мне кажется, ты в этих краях неплохо ориентируешься.

– Не могу сказать, чтобы жил. Вот тетя моя здесь жила. Когда-то. Если пожелаешь, могу показать тебе после ленча дом, в котором она жила. И, если уж говорить о тех прошедших временах… – Он не смотрел на нее, а сосредоточился на десерте, – так вот, если говорить о тех прошедших временах, так как, ты говорила, называется твой городок у черта на куличках? Фил… Фил…?

– Филдинг. И он ни на каких куличках. Всего четырнадцать миль юго-западнее Бостона. А почему ты спросил?

– Не знаю, почему. – Он старался не смотреть ей в глаза.

У Лили мгновенно возникло подозрение. Он лгал. Хотя уже через пару секунд это показалось ей абсурдным, и она отказалась от этой мысли.

Энди сидел, откинувшись на спинку стула, и сверлил ее глазами.

– Хороших женщин изготовляют в вашем Филдинге, – произнес он.

– Суждение, основывающееся на недостаточном опыте, – с ухмылкой ответила она.

Но ухмылка ее была довольной.

– Я ведь единственная женщина из Филдинга, с которой ты знаком.

– Да, но…

– Но что?

– Да нет, ничего. Одной тебя вполне достаточно, чтобы убедить меня в том, что я прав.

Лили вспыхнула от удовольствия и принялась за свой салат.

Когда они, покончив с едой, выходили из паба, она сказала себе, что не голодна, что голод – это ни больше, ни меньше, чем дурь в ее голове.

Проехав через крошечную деревушку, они выехали на дорогу, обсаженную по обе стороны высокими вязами. На ветках кое-где оставшиеся листочки трепетали на ветру. Вдруг она заметила, как один из них оторвался и, сделав грациозное антраша, упал на землю.

– Как здесь красиво! – призналась Лили.

– Согласен с тобой. Иногда я думаю, что Сассекс – мое самое любимое место во всей Англии.

Вскорости он остановил машину перед огромными воротами с двумя ананасами по бокам.

– Ананас в Китае – символ гостеприимства, – сказала Лили.

– Возможно. Но внутрь мы зайти не можем. Я не знаком с той семьей, которая живет здесь сейчас.

Отсюда, издалека, с дороги, невозможно было детально рассмотреть дом. У Лили осталось неясное впечатление чего-то массивного, выложенного из коричневато-золотистого камня и заслоненное деревьями.

– А мы не можем просто пройтись немного?

Энди сильным рывком включил передачу.

– Нет, не можем. Честно говоря, я ненавижу это проклятое место. – И с застывшей гримасой презрения на лице он рванул машину с места.

Лили не решилась задавать ему еще вопросы.

Когда они подрулили к гостинице «Криснт Гарденс», было около пяти пополудни.

– Ты не обидишься, если мы сейчас расстанемся? Мне бы надо немного поработать.

Она улыбнулась.

– Нет, не обижусь. Это и так был чудесный день.

Чуть наклонившись к ней, он взял ее лицо в свои ладони.

– Ты – чудо, – сказал он.

И крепко поцеловал. Она ощутила запах пива и трубочного табака. Затем, открыв дверь, он вышел из машины, обошел ее вокруг и открыл ей двери. Энди был первым мужчиной в ее жизни, жесты вежливости для которого были чем-то совершенно естественным.

– Спокойной ночи, – пробормотал он и, вернувшись в машину, сел, завел мотор и умчался прочь, прежде чем она смогла пожелать ему того же в ответ.

Лили действительно не обижалась на него за то, что он так рвался к работе, потому что понимала, насколько важна она для него. На какие деньги он жил, оставалось для нее загадкой, но, казалось, они у него никогда не кончаются.

Энди жил на другой стороне Лондона, в Хакни, в небольшой квартирке, похожей, по его словам, на студию художника, куда она, что было для нее очень и очень странным, до сих пор не была приглашена. Поднявшись наверх к себе в комнату, Лили, все еще ощущая вкус его поцелуя, сняла с себя кофточку и блузу и в отражении волнистого зеркала стала изучать свои груди.

– Полфунта за десять дней – не очень много, – неутешительным тоном произнесла Лили.

– Согласен. А ты не обманываешь меня?

Они сидели в пабе на Лейчестер-сквер. По радио Битлз распевали о «Земляничных полянах навсегда». Публика, которой был битком набит паб, шумела, и шум этот был веселее обычного, потому что до Рождества оставалось всего четыре дня.

– Что ты сказал, я не слышу.

Энди наклонился к ней и прошептал прямо в ухо:

– А может ты меня надуваешь, маленькая чертовочка с симпатичными сисюньками?

Лили в мгновение ока покраснела как помидор.

– Может быть совсем чуть-чуть, – призналась она.

Она никогда не была в состоянии прокомментировать его жуткие реплики, потому что просто не находила слов.

Он вдоволь посмеялся над испытываемым ею дискомфортом и щелкнул ее по носу.

– Мне страшно нравится вгонять тебя в краску, это, конечно, не очень прилично с моей стороны, но я обожаю это. Допивай свою минеральную водичку, а то мы опоздаем на фильм.

Она представления не имела о том, на какой фильм они идут. Ее мысли занимал сам Энди. Она вдруг представила себе, как он ощупывает ее груди.

Лили оставалась девственницей по необходимости. В шестидесятые годы в Филдинге существовало деление на плохих девочек и хороших. И Лили Крамер обладала всеми отличительными признаками хорошей. Бог тому свидетель – Ирэн никогда не запугивала Лили сексом и не расписывала его прелести. Она просто никогда не говорила об этом. Это было еще одной запретной темой. Занятия в школе познакомили Лили с основами репродуктивной деятельности человека и вбили ей в голову установку, что она должна обзавестись ребенком лишь после того, как выйдет замуж. Что же касалось внутренних позывов, то их ей вполне удавалось сдерживать до тех пор, пока не появился Энди. Энди будил в ней страсть.

Его пальцы были тонкими, изящными и длинными, как и он сам. Она ощущала желание погладить каждый его пальчик в отдельности, а иногда – сдавить их до боли.

В темном зале кинотеатра она почувствовала, как набухали ее соски, как они стремились на волю из-под тесного бюстгальтера. А Энди лишь держал ее за руку. Когда они вышли из кино, Энди взял ее под руку. Лейчестер-сквер была освещена в этот час неоновыми огнями и огромной луной. Некто бренчал на гитаре, вокруг него собралась небольшая толпа. Распевались рождественские гимны.

– Мне придется уехать на время Рождества, – объявил Энди.

В животе Лили нехорошо заурчало, и в горле она внезапно ощутила весьма неприятный холодный комок. Она не сомневалась, что они проведут праздник вместе.

– Я вернусь сразу же после Нового года, – пообещал он, когда она провожала его на Пэддингтон-ском вокзале. – И тогда сразу же позвоню.

Промежуток времени между двадцать вторым декабря и третьим января был настолько ужасным, что Лили не могла его потом вспомнить без содрогания. Она чувствовала себя изолированной, запертой в четырех стенах и совершенно одинокой, причем это было уже не прежней, а новой, доселе не пережитой разновидностью одиночества.

Рождество прошло в лежании на кровати и перелистывании иллюстрированных журналов, да еще в поедании конфет. В ее комнате не было телефона и ей пришлось спуститься в четыре часа пополудни в холл гостиницы, чтобы позвонить матери. В Филдинге в это время было одиннадцать утра. Ирэн еще не успела отправиться на обычное ежегодное сборище всех Пэтуортов.

– У тебя все хорошо, Лили? – первым делом поинтересовалась Ирэн.

– О, да. Все хорошо. А у тебя?

– У меня все в порядке. Хорошее Рождество намечается?

– Намечалось. Здесь уже поздно, уже темнеет. Я была на обеде у друзей.

– Да, конечно. Я и забыла, что у вас там время другое. Я рада, что ты хорошо провела Рождество. Очень мило с твоей стороны, что ты позвонила, дорогая. Но мы не должны затягивать разговор, это очень дорого. Я всем передам от тебя большой привет.

– Да, да, обязательно. Счастливого Рождества, мать.

– И тебе счастливого Рождества, Лили.

Она поднялась к себе наверх и моментально, как во время съемки со вспышкой, вдруг на мгновение увидела перед собой их красивый дом в Филдинге. Потом она бросилась на узкую кровать и разревелась. Позже ей удалось заснуть, но сновидения ее относились не к дому в Филдинге, а к Энди Мендоза.

Уже заканчивалось утро третьего января, когда к ней в комнату прибежала какая-то леди и сообщила, что внизу ее ожидает мистер Мендоза. Боже мой! Она не ожидала его, она не была одета для него, ее волосы не были вымыты для него.

– Передайте ему, что я спущусь через несколько минут.

Через двадцать минут она появилась внизу в вестибюле с волосами, собранными на голове в нечто наподобие тюрбана, вокруг которых был повязан шарф. Это неплохо сочеталось с ее красным, цвета бургундского вина, пальто и черными сапожками. Что же касалось Энди, то он заявил, что вид у нее ужасный.

– Ты чем-нибудь занята? Извини, что я явился без звонка. Я поздно приехал вчера вечером.

– Нет, нет, все в порядке. – Она избежала ответа на вопрос, чем она была занята эти дни. Лили дала себе обещание оставаться трезвой и рассудительной.

Энди не должен знать, что в его отсутствие у нее стала проявляться чуть ли не депрессия.

– У меня рождественский подарок для тебя, – сказал он, таща ее к дверям, – но не с собой. Так что придется подождать до следующего раза.

А у нее для него ничего не было. Когда он уехал, Лили подумала, что никогда больше его не увидит.

– Я не ходила ничего покупать на Рождество. У меня был грипп, – солгала она.

В автомобиле Энди они ехали в направлении Эджоур-роуд.

– Это недалеко, – успокоил он ее, пробираясь через нескончаемый поток машин.

Он что-то напевал себе под нос, то и дело отрывая взор от дороги и усмехаясь, глядя на нее. Лили видела, что он счастлив снова встретиться с ней, и сама готова была петь от счастья.

– Вот мы и здесь, – громко объявил Энди, сворачивая в обсаженный с обеих сторон деревьями тупичок под названием Принсиз-Мьюз.

Эта короткая улочка по обе стороны была застроена в стиле короля Георга.

– Это бывшие конюшни. Теперь они перестроены, – пояснил он. – Великолепны, – ты не находишь?

– Великолепны, – согласилась Лили.

Она была готова и дома эти расцеловать, и все вокруг – так ее переполняло счастье. Чувство, переживаемое ею сейчас, было совершенно новым для нее, ни разу доселе неиспытанным. Оно было неожиданным и сравнимо разве что с внезапным воскрешением из мертвых.

– Нам нужен номер восемь. Вот и он. – У Энди в руках оказался ключ.

– Энди, а ты случаем не купил здесь квартиру?

Он рассмеялся.

– Нет. Идем со мной, дорогая. Я все объясню, когда мы войдем.

Дверь, которую отпер Энди, была выкрашена черной краской, по обе стороны ее были установлены две терракотовые урны с карликовыми соснами.

Он провел ее в крохотную квадратную прихожую, в которую выходили с каждой стороны двери. Двери были распахнуты настежь. Лили успела заметить, какая великолепная эта работа. Темное дерево прекрасно сочеталось с пастельными тонами стен и обоев. Больше в этой квартире никакой мебели не было.

– Столовая и гостиная, – сказал Энди. – А кухня – прямо. Он показал на закрытую дверь. – Наверху предполагается устроить две спальни и ванную. Пойдем взглянем.

Они поднялись по очень крутой лестнице без перил, тоже из темного дерева, в небольшую комнату, по виду напоминавшую ей крохотный дворик. В ней стояла единственная кровать, покрытая стеганым ситцевым одеялом, подле нее – сосновая тумбочка с четырьмя выдвижными ящиками, а на полу возвышалась груда самых разных подушек. Здесь был и камин, которым пользовались, но с тех пор как пользовались последний раз, его ни разу не чистили.

– А здесь, оказывается, живут, – удивленно заключила Лили. – Сначала я подумала, что нет.

– И живут, и не живут. Этот дом принадлежит моему двоюродному брату Чарльзу. Он его купил месяц назад, а спустя несколько дней взял и уехал. Сейчас он в Найроби, где пробудет год.

– И ты собираешься въехать сюда? О, Энди, это же просто великолепно! Это здорово!

– Ты не умеешь слушать, моя дорогая Лили. – Он подошел к ней и взял ее руки в свои.

Его были еще в перчатках. Он так и не удосужился их снять. Но и через тонкую их кожу Лили ощутила тепло его ладоней.

– Я же сказал тебе, что это мой рождественский подарок. Ты, а не я, въедешь сюда.

– Я? Нет, Энди, что ты. Я не смогу снимать такую квартиру.

– А речь идет не о том, чтобы снимать. Ничего платить не придется. Речь идет лишь о том, чтобы кто-нибудь здесь жил и присматривал за ней, пока он в отъезде. Он и без того богат, как Крез, и с головой ушел в фотографию. Он по горло занят тем, что снимает флору и фауну. Поэтому и отправился в Кению. Он дал мне ключ и попросил меня в качестве братской услуги обжить это место. Но лучше, если это будешь ты. Тебе вот как, – он сделал выразительный жест рукой у шеи, – необходимо смотаться из этого жуткого мавзолея, из этой богадельни, в которой ты живешь сейчас, и поселиться здесь. И, кроме того, ты – надежный человек. Ты надежный человек?

Еще одна фраза, напомнившая ей мать: будь благоразумной, Лили. Надежный было синонимом к слову «благоразумный».

– Да, полагаю, что я все же надежный человек. Послушай, а ты мне не врешь? – Она пристально смотрела на него. – Мне кажется, это очень должно походить на отрывок из книги, которую ты пишешь.

– Я пишу о том, что происходит в XVI веке. И там отсутствуют персонажи, которые бы походили на моего кузена Чарльза. Он слишком нереален для моей книги. И тебя не обманываю. Это чистейшая правда, видит Бог.

Внезапно для себя она задала вопрос, который уже очень и очень давно не давал ей покоя. С того момента, наверное, когда она впервые увидела его.

– Энди, а где ты был?

Он был поглощен стягиванием перчаток и предпочитал не смотреть на нее.

– Вместе с нашей семьей проводил Рождество. Я ведь сказал тебе о том, куда еду.

– Сказал. А где твоя семья?

– На севере. В той части страны, которая называется Озерный край, Грэсмир в Уэстморленде, если быть точным до конца. Этого довольно?

– Может и довольно… – ответила она. – Но меня не покидает чувство, будто меня дурачат. – Радость, переполнявшая ее еще час назад, мгновенно улетучилась.

Теперь на ее место пришло отчаянье, чуть ли не паника, боязнь утраты Энди. Но она не могла не продолжать этот разговор.

– Дурачат. Странные словечки ты выбираешь. А кто тебя дурачит? Я? – Он все еще не смотрел на нее.

– Нет, – помедлив, ответила она. – Может быть, это я сама себя дурачу. Все еще думаю, что ты есть очаровательный Энди Мендоза, которого я знаю очень хорошо, и о котором… без конца пекусь. Но, если подумать, мне кажется, что Энди Мендоза – человек, которого я вообще не знаю.

Он промолчал.

– Энди, скажи мне, ты действительно богат? Ты говоришь, твой кузен богат, как Крез. И все Мендоза – богатые люди?

– Кое-кто из них богат. Но не я. – Он смотрел в окно на сад, раскинувшийся внизу, голос его лишен был всяких интонаций.

– Я имею доходы от имущества, управляемого по доверенности. Пять тысяч фунтов в год. Разумеется, это далеко от того, чтобы назвать состоянием в наше время, но зато вполне достаточно для меня. По крайней мере, это позволяет мне работать над книгой. – Он повернулся и посмотрел на нее. – Ничего в этом зловещего нет, Лили. – Его тигриные глаза затуманились.

– О, Боже мой! Зря я завела этот разговор. Только все испортила. Прежде всего, это меня не касается. Ты хотел сделать мне приятный сюрприз, я же повела себя не так, как следовало. Мне очень жаль, прости меня и не сердись.

Выражение его лица по-прежнему было довольно угрюмым, когда он, пройдя через комнату, остановился перед ней и тронул за пуговицу ее пальто.

– Давай все начнем сначала, а? Давай. Вот, представь себе, что мы только что переступили порог.

– Мисс Крамер, могу ли я помочь вам снять пальто?

– Да, благодарю вас, Мистер Мендоза. – Игривый тон все же не удался ей, и руки ее безжизненно повисли по бокам.

Энди расстегнул ей пальто и деликатно сняв его, бросил на кровать. На ней была коричневая твидовая юбка и белый простой, ручной вязки свитер, похожий на те, что носят рыбаки. Какое-то мгновение он изучающе смотрел на нее, затем прикоснулся к волосам.

– Мне хочется потрогать и как следует рассмотреть твои чудесные волосы.

Лили вспомнила о шарфе на голове. При этой мысли у нее вырвался стон.

– Я знаю, это выглядит ужасно. С них капала вода и я решила повязать голову шарфом. У меня не было времени, чтобы просушить волосы. Я ведь, перед тем, как спуститься к тебе, наскоро вымыла голову, а просушить не успела.

Улыбнувшись, Энди снял с ее головы шарф. Ее темные волосы, слегка влажные, рассыпались по плечам. Она не стригла их с тех пор, как покинула дом, и теперь они доходили ей до плеч. Энди взял в ладонь тяжелую их прядь.

– Они еще не высохли. Смотри, не подхвати воспаление легких. – Лицо его осенила догадка. – Сейчас мы растопим камин. Здесь есть немного угля.

Он быстро растопил камин. Лили показалось, что он занимался этим всю жизнь, и вскоре в камине на горящих угольях заплясали языки пламени.

– Сядь вот сюда, на подушки, поближе к огню.

Она села, Энди устроился рядом. Его пальцы перебирали ее волосы.

– Чем ты занималась, пока меня не было?

– Да так, обычные дела…

Она дрожала, и ее собственный голос доходил до нее как бы издалека.

– А что за обычные дела? Когда мы познакомились, ты мне сказала, что учишься. Ты действительно учишься?

– А я и не знаю. Я ведь тебе говорила о том, что пробовала изучать архитектуру. По правде говоря, мне не очень хочется об этом говорить.

Она вообще ни о чем не хотела говорить. Она хотела, чтобы он ее поцеловал. Его лицо было так близко, что она могла видеть даже поры на его коже и появившуюся, едва заметную щетинку на подбородке.

Энди чуть наклонился к ней и приложил свои губы к ее.

Прикосновение было настолько легким, что почти не ощущалось, его и поцелуем нельзя было назвать. Энди снова дотронулся до ее волос.

– Ну вот, они и высохли. Давай спустимся вниз и посмотрим квартиру. Мы ведь еще не были в кухне.

Им пришлось одеться, так как центральное отопление было отключено.

– В кухне газ. Чарльз считает, что это очень экономично. И телефон здесь есть – это не так уж и дорого. Во всяком случае, далее если за него платить, все равно это обойдется тебе дешевле, чем жизнь в этом ужасающем отеле. К тому же ты сможешь готовить сама и питаться дома.

Лили все еще дрожала изнутри. Она болезненно воспринимала его близость, одновременно привыкая к мысли, что она действительно могла бы жить здесь, стоило ей только согласиться. Подумать только, жить в таком дворце!

– Здесь даже без мебели прекрасно. И я согласна с тобой, это действительно дешевле.

– О'кей. Значит, все решено. Мы сходим с тобой в этот уик-энд на рынки, побываем в Портобелло и Петтикоат-Лэйн, туда лучше выбраться в воскресенье. Там, если тебе повезет, ты можешь купить кое-какую мебель почти задаром. – Он замолчал. – А твой бюджет это выдержит? Потом, когда будешь уезжать из Англии, ты сможешь все это продать.

– Думаю, что выдержит. Ведь все, что я трачу в отеле, я могу сейчас пустить на что-нибудь другое.

Лили запомнилось его брошенное мимоходом замечание относительно возможности ее будущего отъезда. Она поняла, что он считает ее временным увлечением, так, чем-то вроде обычного романчика, со своим началом и неизбежным концом. Разумеется, он не видел в ней спутника на всю оставшуюся жизнь. Она вздрогнула.

– Ты мерзнешь? Давай быстренько сходим на кухню и потом пойдем. Я завтра позвоню газовикам, и они подключат отопление.

Он отворил дверь в кухню и они, войдя туда, застыли на месте от изумления. Кухня была полностью оборудована и меблирована, в отличие от остальных комнат. Здесь на кофейном столике лежала даже поваренная книга.

– Чтоб мне провалиться на этом месте! – вырвалось у Энди. – Чарльз мне об этом ни слова не сказал. Может быть, он и сам не знал об этом? Вообще-то это вполне в его духе.

Что до Лили, то та вообще утратила дар речи при виде всех этих совершенств. Пол был выложен гладкими, полированными коричневыми плитками. Они отливали темно-красным огнем. Стены украшал затейливый орнамент, бело-синие доминирующие цвета которого, напоминали дельфтский фарфор. То здесь, то там висели стенные шкафчики и полки, заполненные медной утварью.

– Видимо, Чарльз все же привез с собой из дома все эти сковороды и кастрюли, – предположил Энди. – Иначе, откуда бы им здесь взяться.

Вдоль одной из стен кухни стояли два довольно заметных сооружения: газовая плита и холодильник из нержавеющей стали. Кроме того, здесь имелась даже небольшая колода для разделки мяса! На другой стороне, которая отделялась от рабочей части кухни деревянной перегородкой, располагалось большое окно-дверь, выходившее в сад, и круглый стол, вокруг которого стояли четыре стула из светлого дерева, такого же, из которого была изготовлена и перегородка.

Лили вдруг расплакалась.

– Что такое? Что с тобой? В чем дело? Глупенькая моя, о чем ты плачешь? – Энди обнял ее и легонько встряхнул.

– Да потому, что здесь все так здорово, – всхлипывая ответила Лили. – А я, представь себе, никогда в своей жизни еще ничего не приготовила. Понимаешь, никогда, ни разу за всю мою треклятую жизнь!

 

5

Лондон и Филдинг, 1971 год.

– Я вот принес для тебя книги. – Войдя в гостиную дома на Принсиз-Мьюз, Энди поставил на расшатанный столик красного дерева пластиковый пакет.

Лили переехала сюда десять дней назад. Этот столик, да огромная софа, покрытая синим бархатом – вот и вся мебель, которую она до сего времени смогла приобрести.

– Чем ты занимаешься? – поинтересовался он, заметив темное пятно у нее на щеке.

Лили знала о пятне и принялась его оттирать ладонью.

– Ох, совсем замоталась. Я решила отполировать до блеска медную кухонную утварь. Подожди минутку, я сбегаю наверх и переоденусь.

– Не торопись, дорогая. Ты даже не хочешь взглянуть на них. – Он показал на книги.

Все они были в мягких обложках. Лили взяла одну, лежавшую сверху в стопке. Это была поваренная книга и, как оказалось, остальные тоже. Она не спеша перебрала их, потом вопросительно взглянула на Энди.

– Не думаю, чтобы я в них обнаружила рецепт приготовления того пережженного омлета, которым я потчевала тебя вчера вечером. Как ты думаешь?

– Нет, скорее они подойдут для того, чтобы научиться варить спагетти так, чтобы они оставались полусырыми, как это имело место в понедельник, – в тон ей ответил Энди. – Впрочем, нет худа без добра: теперь я очень хорошо понимаю, в чем состоит разница между понятиями жевать и ломать зубы.

– Ну что же? Мне остается лишь согласиться со всем, что ты говоришь. – Лили собрала книги снова в аккуратную стопку. – Не сердись. Сегодня я купила на ужин замороженные пироги с курятиной, с ними ничего не надо делать, лишь подогреть.

Пироги оказались недурными.

– Я подумываю о том, как освоить китайскую кухню, – поделилась Лили, когда они покончили с пирогами. – Но не знаю, как ты к ней отнесешься.

– Положительно. Другого выхода нет, если ты англичанин. Все дело в нашем колониальном прошлом. Вторые сыновья никогда не являлись наследниками, посему их предпочитали отправлять к черту на рога, а вот там они развивали в себе вкус к местным дежурным блюдам.

– Значит, ты второй сын?

– И да, и нет.

– Как это?

Он рассмеялся.

– Моя мать была второй женой моего отца. У нее я первый и единственный, у него же – второй. Это же элементарно, мой дорогой Ватсон.

У нее вытянулось лицо.

– Если все объяснить, как полагается, большинство вещей таковы, мой дорогой Холмс.

– Лили, почему ты решила выбрать именно Лондон для продолжения учебы? Что, разве на свете нет более романтических мест? Например, Париж?

Она улыбнулась.

– Ты не замечаешь романтической стороны Лондона, потому что это твой родной город. А для какого-нибудь приезжего Лондон – это и Шерлок Холмс, и Вестминстерское Аббатство, и Тауэр. Наоборот, все здесь очень и очень романтично.

– М-м-м, возможно, ты и права. Но меня интересует вот что – разве действительно некуда было поехать?

– Значит, некуда. Дело в том, что мой отец был англичанином.

Энди вытирал со стола, стоя к ней спиной.

– Ведь он умер, когда ты родилась? Ты мне говорила, я помню. И долго же он до этого прожил в Америке?

– Он не был ни в какой Америке, насколько я могу судить. Моя мать повстречалась с ним здесь, и здесь же они поженились.

Она немного помолчала.

– Сомневаюсь, чтобы они были без ума друг от друга. Мать никогда мне об этом не говорила, но я всегда считала, что не погибни он, они бы рано или поздно развелись бы. А он погиб в автокатастрофе и это было очень естественным разрешением всех проблем, а она отправилась восвояси.

Энди подошел к ней и обнял ее за плечи.

– Стало быть, ты приехала в Лондон на поиски своих корней? Во всяком случае, части их?

– Да нет, не совсем. Но мне приходили в голову мысли о том, что интересно было бы обнаружить каких-нибудь родственничков. Первые дни я часами висела на телефоне, обзванивая подряд всех Крамеров, которые были в телефонном справочнике. Но Гарри имелся в одной-единственной семье, да и то, как выяснилось, семья та – чернокожие. Кроме того, их Гарри жив и здоров. Мать утверждает, что все родственники Гарри Крамера уже поумирали. Теперь я склонна ей верить.

– Может и так, – выразил свое мнение Энди, садясь рядом. – Или же их семья не из Лондона.

Она изумленно уставилась на него своими широко раскрытыми серыми глазами.

– Да нет, это же очевидный факт. Это настолько немыслимо, чтобы они были не из Лондона, что о таком варианте я даже не задумывалась. А задумайся я, так что толку? Откуда мне взять телефонные справочники со всей Англии? Как обзвонить всех людей с этой фамилией.

– Я бы мог тебе в этом помочь. Мне известны кое-какие методы такого расследования.

– Ты что же, и вправду хочешь проделать эту адскую работу?

– Можно было бы попробовать. Если ты захочешь, конечно.

– Конечно, хочу… – не раздумывая ответила она. – Если только тебе не придется очень надолго отрываться от твоей книги.

– Да нет, не придется. – Он достал из кармана шариковую ручку и записную книжку. – Так, значит, ты родилась в 1950 году. Когда твои предки поженились?

Лили не сомневалась, что этот разговор был задуман уже давно. И она знала, какие должны последовать вопросы. А к чему они? Все равно она вряд ли из-за своего незнания сможет предоставить действительно важную информацию.

– Я не знаю, когда они поженились. Я вообще ничего не знаю, за исключением того, что его звали Гарри Крамер, и он погиб в автомобильной катастрофе до того, как я родилась. Моя мать тогда была беременна мною. Следовательно, эта катастрофа должна была произойти где-то на протяжении девяти месяцев, предшествовавших марту пятидесятого года. Да, еще одно: она утверждает, что ее с ним в машине не было. Вероятно, он ехал один.

Энди пожал плечами.

– Ты не можешь всецело полагаться на это утверждение. Оно лишает наше расследование объективности. Первое: ты ведь не знаешь, были ли они счастливы или нет. Ты можешь лишь предполагать. Второе: сейчас нет смысла думать да гадать, была ли она тогда в машине или нет. Нам самим предстоит это выяснить.

Он изложил еще кое-какие свои замечания, потом тема была закрыта. Он посмотрел в окно.

– Приятный вечер, давай пройдемся.

Они добрались, ни много, ни мало, почти до самой Мраморной Арки. Энди и Лили шли чуть на расстоянии, мало разговаривали: наступил момент, когда оба слегка пресытились общением друг с другом. Перед ними сверкали яркие огни Оксфорд-стрит, чуть вдали виднелись сиявшие вывески супердорогих отелей на Парк-Лэйн.

Лили в раздумье напевала детскую песенку. Энди она показалась знакомой.

– Я часто пела ее в детстве, – задумчиво произнесла Лили. – Вот уж не думала, что кто-нибудь, кроме меня, может ее знать.

– Не кто-нибудь, а я. Давай пойдем обратно. Они отправились обратно. Теперь в походке обоих уже не чувствовалось прежней безмятежности, что-то гнало их домой. Лили по американской привычке не стала выключать отопление, когда они уходили, и дом обещал приятное тепло, уют. Энди это очень понравилось.

– Великолепно! – восхищался он. – Ох, уж эти декаденты-американцы! Ура им!

– Я не декадентка-американка, – принялась протестовать Лили. – Я разумное и надежное создание, и, по меньшей мере, на добрую половину пуританка из Новой Англии.

Энди обнял ее и слегка прижал к стене.

– Ты и правда пуританка?

– Думаю, что нет, – едва слышно промолвила Лили.

Он поцеловал ее. На этот раз это был действительно поцелуй долгий и страстный. Лили крепко-крепко прижалась к нему и так они простояли неизвестно сколько.

Энди прижался лицом к ее волосам.

– От тебя пахнет солнцем, от тебя всегда пахнет солнцем, – шептал он. – Я столько раз обещал себе, что не сделаю этого, но сейчас… Сейчас мне хотелось бы остаться у тебя на ночь. Я жутко этого хочу…

– Я тоже. – Она произнесла это едва слышно, но прозвучало это достаточно решительно.

– Вот и хорошо. Я рад.

– Давай отправимся наверх, давай?

И они любили друг друга на этой узенькой единственной кровати, накрывшись ситцевым ярким одеялом, потому что здесь не было батарей. А камином они заниматься не стали, так им хотелось поскорее оказаться вдвоем. За окном светила луна, освещая их одежду, которую они кое-как побросали на пол. В лунном свете были ясно видны их молодые обнаженные тела: длинное, долговязое – Энди и пухлая фигурка Лили. Когда одеяло съехало чуть ли не на пол, она увидела его кожу, и Лили показалось, что она отливала золотом.

Энди лежал головой на ее животе и целовал кожу на нем, ласкал губами ее соски. Лили тихо стонала от блаженства.

Время шло, они не торопились. Оба почти не разговаривали. Лишь однажды Энди поднял голову и произнес:

– Я всегда знал, что ты такая.

И продолжал гладить и ласкать ее и этот безмолвный язык был чудом взаимопонимания… Потом он задал еще один вопрос.

– С тобой это происходит впервые?

– Да, – шептала она.

– Не бойся. Я буду очень осторожным.

– А я и не боюсь…

И она действительно не боялась.

Уже потом, когда голова Лили покоилась на груди Энди, девушка впервые в жизни испытала чувство полнейшего совершенства окружающего мира.

– А почему ты не хотел этого, почему ты считал, что этого не должно быть? – спросила она.

Он ответил не сразу.

– Потому что я должен полностью сосредоточиться на моей работе. Я не хочу, чтобы у моего неясного будущего появились заложники.

– Значит я – заложница твоего будущего?

– Вероятно. Все будет зависеть от тебя.

– Тогда у меня к тебе еще один вопрос.

– Какой? – сонно пробормотал он.

– Теперь ты можешь меня назвать современной девушкой?

Сонливость Энди как рукой сняло. Его смех был настолько оглушительным, что, казалось, задребезжали стекла в рамах. Он принялся обнимать и целовать ее. А Лили почувствовала, что готова умереть от счастья.

Когда она проснулась, его рядом не было. Зато был затоплен камин, и прежде чем ее охватил панический страх, Лили услышала его шаги по лестнице.

Вошел Энди, его единственной одеждой было полотенце, обмотанное вокруг бедер. В руках он нес поднос, на котором стояла яичница, хлеб с маслом и чайник. Они уселись поближе к горевшему камину и принялись есть, разговаривая ни о чем. Все было почему-то очень смешным.

Кошмар же начался позже, примерно через час, когда они спустились вниз в шикарную кухню и занялись там мытьем посуды.

– Лили, я должен тебе это сказать, потому что я очень много думаю о наших отношениях. Ты не должна в меня влюбляться.

Она не ответила. Как она могла не влюбляться, если она уже влюбилась в него по уши, и он этого не мог не замечать?

* * *

– Мне и не верится, что это дело твоих рук, – Энди положил себе еще овощного рагу по-провансальски.

Лили осваивала кулинарию, руководствуясь книгами, подаренными ей Энди, и кое-какими еще, купленными уже самостоятельно. Она уже вполне освоилась и на этой кухне.

– Послушай, – сказал он, прожевывая. – Я ведь все время здесь питаюсь. Мне бы следовало как-то участвовать в этом.

– Не глупи, с тебя хватит твоей писанины. Кроме того, мне всегда нравилось наводить чистоту и начинает нравиться готовить.

Он усмехнулся.

– Да нет, ты меня не так поняла. Я имею в виду деньги на покупку продуктов. Знаешь, есть одно милое выражение среди этих работяг: вот тебе на хозяйство, дорогая, – приходит такой и говорит своей ненаглядной, вынимая из кармана пару медяков.

– Ах, вот ты о чем? Понимаю.

Сначала она хотела отказаться, но подумав, не стала. Ведь это могло послужить еще одной ниточкой, их связывавшей, постепенно превращавшей их в супружескую пару…

– Конечно, если тебе так хочется.

– Вот и хорошо, – проговорил он с набитым ртом, накладывая себе рагу в третий раз.

– Слушай, ты бы не пихал в себя столько, есть еще и десерт – карамельный крем. – Диета Лили была позабыта в связи с интенсивным освоением поваренных книг.

Патока была превосходна. На маленьких беленьких тарелочках возвышались золотистые горки, покрытые аппетитной корочкой. Энди, в предвкушении удовольствия, блаженно замурлыкал.

– Что это с тобой? Тебя прямо не узнать! Может, все дело в тех книгах, которые я тебе преподнес? А поначалу они вроде и не произвели на тебя особого впечатления.

Она была готова ответить ему старой как мир поговоркой о том, как добраться до сердца мужчины, но промолчала. Незачем было это говорить.

– Все дело только в этой кухне. Скажи на милость, ну как можно постоянно видеть это перед собой и не пожелать, чтобы в один прекрасный день научиться всем этим пользоваться?

– Возможно. Мне этого не понять. У меня в моей комнате, которая одновременно и спальня, и кухня, всего лишь захудалая газовая плитка, да холодильник, который взорвется, если в него, кроме масла, поставить еще бутылку молока. Так что…

Ей удалось избежать его взгляда.

– Энди, а почему ты никогда не пригласишь меня в свою квартиру?

– А к чему? Куда ей до этих апартаментов!

Он обвел рукой квартиру Чарльза. По интонации его она поняла, что он, как всегда, собирается отшутиться.

В этот вечер они снова отдались любви. Потом он, сославшись на то, что рано утром собирается засесть за книгу, отправился домой. Ночью Лили приснилось, что она пришла в квартиру Энди и обнаружила там какую-то зловещую бабу, некрасивую, старую, от которой исходил неясный ужас.

– Меня зовут миссис Мендоза, я – жена Энди, – проскрипела она и, гаденько улыбнувшись, рассмеялась замогильным смехом.

Неделю спустя Энди проинформировал ее о результатах его поисков следов Гарри Крамера.

– Ровным счетом ничего.

– То есть?

– То есть, ничего совершенно. Никакой информации. Ничегошеньки. Нет следов человека, которого бы звали Гарри Крамер и который мог бы погибнуть в автокатастрофе во второй половине сорок девятого года и в первом квартале пятидесятого.

Лили изумленно уставилась на него.

– Ты это точно знаешь?

– Абсолютно точно. Я просмотрел все газетные сообщения. Такого рода сведения обычно публикуются в газетах.

– А ты не мог чего-нибудь пропустить?

Он покачал головой.

– Нет, таких ошибок я не делаю.

Она продолжала недоверчивым взглядом смотреть на него, но в его лице было что-то такое, что убедило ее, что несмотря ни на что, он прав.

– Послушай, – обратился он к ней. – А может быть, ты что-то перепутала с этой автокатастрофой в Англии? Возможно, это произошло еще где-нибудь?

– Нет, – медленно проговорила Лили. – Не могло это произойти где-нибудь еще. Как я тебе уже говорила, моя мать небольшая охотница до таких рассказов. Но одно очевидно – Гарри Крамер погиб в Англии в автокатастрофе, незадолго до моего рождения.

Он сердито посмотрел на нее.

– Тогда, значит, все впустую, черт возьми.

Они уселись на синюю софу. Лили протянула руку и погладила его по лицу.

– Не злись. В конце концов, это не имеет смысла.

– Не имеет смысла. Не люблю я вещей, о которых говорят, что они не имеют смысла.

Не в пример ей, Энди был искренне разочарован, и Лили хотелось хоть как-то успокоить его, и она предложила следующее.

– Я напишу моей матери и еще раз расспрошу ее в деталях. Постараюсь убедить ее в том, что решила заняться поисками родственников Крамера, несмотря на то, что она всегда убеждала меня в их отсутствии.

Лицо Энди осветилось улыбкой.

– Да, обязательно напиши. Ведь все, что нужно, это дата его рождения. Тогда можно будет начать с другого конца – с Соммерсет Хауз, где хранятся архивные сведения.

Лили отправила Ирэн письмо на следующее утро. Оставалось лишь ждать ответа.

Однажды утром, это было в феврале, в дверь Лили постучали. Она поняла, что это не мог быть Энди: он по утрам обычно работал, и, кроме того, у него был свой ключ.

Это была молодая женщина, маленькая, субтильная, в нахлобученной белой шляпе, длиннющем шарфе с вызывающе яркими полосами и огненно-красном пальто, перехваченном поясом. Пальто доходило ей до середины бедер, из-под него виднелись белые чулки и ноги, обутые в ботфорты, тоже белые.

– Ох, извините, я ожидала увидеть здесь Чарльза Мендозу. Вероятно, я перепутала дома.

– Нет, нет. Все правильно, но Чарльза сейчас нет здесь. Он уехал в Африку. А я пока живу в его доме.

– В Африку? Он мне ничего не говорил.

Через раскрытую дверь в прихожую задувал холодный северный ветер.

– Может быть, зайдете ненадолго? – пригласила Лили.

Женщина перешагнула порог и осторожно затворила за собой дверь.

– Вот так-то лучше. А когда сэр Чарльз отправился в эти дебри?

Сэр Чарльз? Лили это показалось шуткой.

– Сразу же после Рождества. Я присматриваю за домом с десятого января.

– Вам везет. Домик, что надо. Вам не кажется? А вы, я смотрю, американка.

Оба утверждения были произнесены таким тоном, что в подтверждении Лили не нуждались. Но Лили решила все же ответить.

– Я согласна с вами и в отношении дома, и в том, что я – американка. Меня зовут Лили Крамер, я из Бостона. Она предпочла отрекомендоваться жительницей Бостона. Иначе было бы очень трудно и долго объяснять, что это за Филдинг и где он расположен.

Гостья протянула Лили руку.

– Рут Оуэнс. Я участвую в некоторых проектах Чарльза.

«Вряд ли она шутила, – подумала Лили. – Скорее всего, его любовница. Значит, этот кузен Энди имел дворянский титул». У Лили не было возможности как-то прореагировать на услышанное, ибо гостья трещала как пулемет.

– Я с начала декабря была в Шотландии. Далеко, на самом севере, в Оркни. Конец света, знаете. Оттуда не очень-то можно было связаться. Простите меня, что я вот так обрушила на вас эту лавину информации.

Лили понятия не имела, о каких проектах она говорила. Но эта Рут Оуэнс, похоже, была хорошо осведомлена обо всем, что касалось Чарльза Мендоза. Возможно, и об Энди ей тоже что-нибудь известно?

– Может быть, выпьете чашечку кофе? Я сейчас сварю.

– Благодарю вас. Но ни кофе, ни чая я не пью, а вот от простой горячей воды не откажусь. Ну и холодина здесь! Даже в Оркни и то было теплее.

Лили провела ее на кухню.

– Это самое приятное помещение во всем доме. В остальных комнатах практически нет никакой мебели, разве что совсем старое барахло, которое приобрела я сама. Извините, но я не знаю, где находится Оркни. И о том, чем вы с Чарльзом занимаетесь, тоже не знаю. Если не ошибаюсь, он фотограф?

– Да. Он специализируется на том, что снимает природные объекты и сотрудничает с разными музеями, зоопарками и с географическими обществами. А я делаю для него наброски. Мы вместе с ним ездим на съемки, и я выполняю эскизы, которые сопровождают его фотографии. Во всяком случае, до последнего времени, я это выполняла. Но, судя по всему, в Африку с ним отправился кто-то другой.

Рут сняла пальто и шляпу. Под пальто она носила белое вязаное платье, собственно говоря, это был просто удлиненный свитер. Она была поразительно тоненькой, ее рыжие волосы были чрезвычайно коротко острижены. Она имела голубые глаза и веснушки. Лили в своих заношенных просторных штанах и рыбацком свитере сразу же ощутила себя деклассированным элементом.

– Оркни находится на самом севере шотландских островов, – продолжала рыжеволосая пришелица. – Там сплошные пустоши. В этой местности мы производили съемки тетеревов, их там довольно много зимой и осенью.

Лили поставила на стол кофейник.

– Вы действительно отказываетесь от этого? – поинтересовалась она на всякий случай.

– Нет, нет, благодарю. Я питаюсь исключительно натуральными продуктами. Стакан горячей воды без ничего был бы очень кстати. Ну, может быть, бросьте туда ломтик лимона, если у вас найдется.

Лили принесла лимон и отрезала ломтик.

– Сахару?

– Не надо, если это не бурый сахар.

– Извините, но бурого нет.

– Ну нет, так нет. Ничего страшного. Где это вы познакомились с Чарльзом?

– Мы незнакомы. – Лили очень тщательно выбирала слова. – Он упросил своего двоюродного брата Энди подыскать кого-нибудь, кто мог бы присмотреть за домом в его отсутствие.

– Вот оно что. Доверительные отношения с Эндрью. С фамильной черной овечкой… Значит, Энди ваш приятель?

– Мы с Энди… близкие друзья.

– Ах, вот как! Понимаю. Надеюсь, я ничего такого оскорбительного в его адрес не произнесла? Или произнесла?

– Нет, нет. Наоборот, мне все это очень интересно. А почему Энди считается черной овечкой?

– Первое, по причине своей матери. Видите ли, они же все представляют из себя Бог знает какой древний клан, со всеми бесконечными родословными, со всеми правилами и исключениями. А лорд Уэстлейк, который испокон веку оставался вдовцом, ни с того, ни с сего, женился на какой-то йоркширке из рабочей среды, да еще на двадцать пять лет моложе себя. – Рут притворно закатила глаза. – Какой скандал! – Произнесено это было по-французски с намеренно утрированным носовым «н».

– Минутку подождите, – быстро проговорила Лили. – Но ведь фамилия Энди не Уэстлейк, а Мендоза.

Рут усмехнулась.

– Ваше американское происхождение налицо. Уэстлейк – дворянское звание, а звания и родовые имена очень часто не совпадают.

– Родовые имена – это фамилии? Правильно?

– Правильно. Отцом Энди был человек по имени Йен Чарльз Мендоза, или его светлость, четвертый барон Уэстлейк. Уэстлейком называется и одно место, фамильное имение. Это огромное здание в стиле Тюдоров, расположенное в Озерном крае с прилегающими необъятными землями.

– А что произошло, когда отец Энди женился на его матери? – глуповато спросила Лили.

– Вот в этом-то и вся пикантность этой ситуации. У нее достало мужества произвести на свет сына, нашего Энди. Полагаю, что лорду Уэстлейку было под пятьдесят, когда Энди появился на свет. Кроме того, у него уже имелся наследник. Потом вдруг выясняется, что Энди, как бы это сказать… Ну, не от мира сего.

– Что значит «не от мира сего»?

– Это значит, что он не такой, как эти, которые только и знают, что щелкать каблуками и с самого утра опустошать бутылку за бутылкой шерри из фамильных погребов. Энди не таков. Когда он написал для «Манчестер Гардиан» серию очерков о том, к чему приводит их кровосмешение ради сохранения аристократических родов, остальные Мендоза по сути дела объявили ему бойкот. Он был лишен права наследования.

– Какой бойкот? Ведь Энди бывает в семье на всех праздниках. А, скажите, у него есть титул? Он никогда мне не говорил об этом.

– Вообще-то не совсем, конечно, лишен. Если этого требуют какие-то обстоятельства, то эти Мендоза поддерживают с ним связи. А что до титула, так Энди, будучи вторым сыном в любом случае не может его иметь. Титул достался его кузену Чарльзу, его удостоили титула баронета, поэтому-то я и называю его иногда «сэр». Это звание жалуют в случаях, если имеются какие-либо заслуги перед Британией. Чарльз прославился на поприще фотографии. Звания не переходят по наследству и пэром его не сделали. Нынешний лорд Уэстлейк – старший брат по отцу Энди, его зовут Марк. Более того, когда пэры сходят со сцены, на вершине всей этой кучи оказываются бароны. Их дети не имеют дворянских званий. Но если вы посылаете Энди письмо, то на конверте должно все же стоять «достопочтенному». Вот такие дела.

Лили вспомнила, что говорил ей Энди относительно бытия в качестве второго сына.

– А колоний, чтобы отправить его подальше, не имеется? Не так ли?

– Совершенно верно, – согласилась Рут. – Посему он чуть-чуть ревнив и эксцентричен.

– Ах, вот кто здесь был! – так комментировал на следующий день Энди визит Рут. – Малышка Рут Оуэнс. Сиськи в лупу не разглядишь, зато язык – до пяток. Как она тебе?

– Мне она понравилась, – призналась Лили. – В следующую субботу она пригласила меня к себе на ленч.

Энди был слегка ошарашен. Он снял очки и пристально посмотрел на нее.

– Ты уверена, что хочешь водиться с этим сокровищем?

– С каким сокровищем? И что значит «водиться»? Я приглашена на ленч к женщине, своей знакомой. Тебе что, не нравится?

Энди вертел очки между большим пальцем и указательным.

– Вообще-то, это меня не касается. Должен сказать, эта штучка Оуэнс, с ее трепотней по-французски, под кем только не лежала.

– А вот это, как ты сам понимаешь, меня волновать не может.

– Тебя-то нет, но… Лили, о ком мы спорим? О Рут Оуэнс, Бог ты мой!

– Я ни о ком не спорю.

– Да ты вся кипишь, я же вижу. Когда у тебя появляются эти складки у рта, тогда только держись.

Он восседал на подушках на полу, она сидела на кровати, подогнув колени и обхватив их руками.

– Энди, почему ты мне не сказал, что у тебя уже были кое-какие публикации? Ты всегда старался убедить меня в том, что ты начинающий писатель, до этого ни строчки не написавший. Рут сказала мне, что у тебя была серия статей для газеты.

– Ну что тут скажешь? Язык до пяток. Репортажи, журналистика – не в счет. Это не писательство. Роман – это нечто совсем другое.

– Хорошо. Но дело не только в этом. Ты всегда очень скрытный, если речь заходит о твоих делах. Ты ведь никогда не говорил о том, что ты сын лорда и…

– … Не выдержал конкуренции со стороны своего единоутробного братца, – перебил он. – Боже праведный! И она все это успела выблевать на твою голову? Сколько же она у тебя пробыла? Неделю?

– Нет, всего лишь час. Но она быстро говорит, – Лили хихикнула.

Она не могла удержаться от смеха.

Через несколько мгновений засмеялся и Энди.

– Мне нравятся люди, способные рассмеяться своим собственным шуткам, – признался он.

Он поднялся с подушек и подошел к кровати.

– Подвинь, пожалуйста, свой роскошный зад, дай я лягу рядом. Послушай, милочка, одна из твоих самых замечательных черт – это то, что ты абсолютно свободна от всех английских предрассудков. Тебя не волнует, кто и сколько должен унаследовать, тебя не интересуют эти проклятые приемы, где всех женщин зовут Фионами, а всех мужчин – Найджелами. И мне очень не хотелось, чтоб эта твоя американская осведомленность разлетелась в пух и прах, потому что, я повторяю, она мне ужас как нравится.

Она позволила ему обнять ее и вздохнула.

– У тебя всегда находится объяснение, после которого я ощущаю себя глупой, занудной девчонкой.

– Все дело в том, что ты очень много пребываешь в одиночестве, наедине со своими мыслями, тебя некому разубедить. Ты без конца ищешь какие-то скрытые мотивы там, где их нет и быть не может. Мне бы очень хотелось, чтобы ты снова занялась своей учебой.

– Тому, что меня действительно интересует, они меня не научат. И тебе не следует противиться тому, чтобы я зналась с Рут. Она мне очень нравится. Вот у нее я смогу научиться очень многим полезным вещам.

– Не думаю.

Около пяти часов утра Энди осторожно встал с постели.

– Можешь не становиться на цыпочки, я не сплю, – пробормотала Лили.

– Ого! Значит сонное зелье доктора Энди Мендозы не действует. Придется удвоить или даже утроить дозу, а? – Он стоял на коленях перед кроватью и тихо целовал ее. – Понимаешь, мне что-то не спится. Дело в том, что мне предстоит сегодня ленч с моим литературным агентом. И это будет после того, как он встретится с одним издателем, который вроде бы заинтересовался моей книгой.

– Энди, а ты ведь мне не сказал, что закончил ее!

– А я и не закончил. Но Барри, мой агент, утверждает, что первые несколько глав настолько хороши, что он, вероятно, сможет заключить контракт. Не знаю, как там все будет.

Выходит, до этого момента она не знала, что у него есть литагент. Значит, еще одна тайна и Энди вовсе не такой уж неоперившийся птенец в этих делах, как она себе представляла.

– И ты очень расстроишься, если издатель откажется?

– Разумеется, расстроюсь. Потом приду в себя и продолжу свою работу, а Барри, тем временем, будет подыскивать другого издателя. Могу я сварить себе яйцо перед уходом? Мне очень хочется есть. По-видимому, это все нервы.

– Сейчас спустимся вниз и оба съедим ранний завтрак.

Энди запротестовал, но как-то вяло. В предрассветной мгле они отправились на кухню, и Лили сварила два яйца «в мешочке», поджарила бекон с тостами, заварила кофе. Все это в мгновение ока было проглочено Энди.

– Позвони мне после того, как ленч закончится. Позвонишь?

– Позвоню. Так что предстоит либо праздник, либо оплакивание.

Но телефонный звонок раздался значительно раньше, в одиннадцать.

– Барри позвонил мне и сообщил, что издательство готово подписать контракт со мной. Они его уже составляют, – объявил Энди. – В его голосе явственно слышались торжествующие нотки. – Мне еще ничего неизвестно о конкретных сроках, но меня это не особенно волнует, честно говоря.

– Ой, дорогой, это ведь очень здорово! Я так счастлива за тебя! – Это «дорогой» вырвалось у нее само собой, незаметно, его восхищение передалось и ей.

Энди обычно избегал этого обращения, он не шел дальше ни к чему не обязывающего словечка «милочка» или «милая». Оно и действительно было для нее пустым звуком, ибо даже хозяин бакалейной лавки обращался к ней «милочка». Но побыть раз «дорогим» вроде не вызывало у него приступов раздражения.

– И я тоже за себя счастлив. И хочу тебя пригласить отпраздновать это. Давай, приходи к нам на ленч. Барри уже очень давно желает с тобой познакомиться.

Мысль о том, что она стала предметом обсуждения двух мужчин, один из которых ей незнаком, была неожиданно приятной.

– С удовольствием. Но я не знаю, может получиться так, что мое присутствие окажется некстати.

– Разумеется, кстати. Это гриль-бар в ресторане «Дорчестер». Ни больше, ни меньше. Вот, если бы издатель нас прокинул, пришлось бы довольствоваться рыбой с картошкой. Надевай что-нибудь немыслимое и приезжай.

– Да нет у меня ничего немыслимого, что я могла бы надеть.

В Лондоне она так и не сумела ничего купить из одежды. И тут Лили вспомнила о Рут Оуэнс и ее шикарном бело-красном одеянии.

– Боюсь, что я разочарую тебя, поэтому мне, наверное, не стоит приходить.

– Что за абсурд? Надень то вязаное платье, ну, синеватое, которое мне нравится.

– Оно слишком облегающее.

– Ха-ха, вот поэтому-то оно мне и нравится. И Барри понравится, я уверен. Значит, в двенадцать сорок пять в вестибюле «Дорчестера».

Повесив трубку, Лили, недолго думая, набрала номер Рут Оуэнс.

– Это Лили Крамер. Прошу прощения за мою навязчивость но у меня сложности.

– Привет, Лили. Я это не считаю навязчивостью. Наоборот, я еще валяюсь в постели и кисну со скуки, так что вы позвонили весьма кстати. Что там у вас за сложности?

– Меня интересует, что можно надеть на официальный ленч в «Дорчестере»?

– Вы идете в ресторан или в гриль-бар?

– В гриль-бар. – Только сейчас Лили поняла, что и это тоже важно.

– Тем лучше. Там вы сможете появиться в чем угодно. Даже в брюках.

Лили молчала. Она понимала, что под брюками Рут имела в виду не ее штанищи, а брючный костюм.

– Чувствую, что не успокоила вас, – нарушила молчание Рут, когда оно стало затягиваться. – Кажется, вас мучат мысли о том, что вы не располагаете ничем, что смогло бы показаться вам действительно подходящим для «Дорчестера». С другой стороны, не пойти вы не можете.

– Все совершенно правильно. Как в пункте первом, так и во втором.

– М-м-м, значит так. Постараюсь вам помочь. Оставайтесь дома, я буду у вас примерно через полчаса. Когда ваш ленч?

– Без четверти час.

– Отлично. Время еще есть. К тому же, вам не мешает слегка припоздниться. Это сейчас можно.

Вскоре прибыла Рут. Она была в джинсах, грубых ботинках и свитере. Никакой косметики, короткие волосы казались или были взъерошенными. В руках у нее был небольшой саквояж. Лили только что вымыла голову и сидела с феном в руках.

– Послушайте, Лили. – У вас просто сказочные волосы.

– Я это знаю. Но больше ничего сказочного. Стало быть, итого: прекрасные волосы и ничего более.

Отступив на шаг, Рут изучала ее.

– Не совсем так. Огромные глаза. Да и пухлые щечки очень вам к лицу.

– Зато все остальное пухленькое – не очень.

– Не знаю. Не уверена. Конечно, сейчас не в моде быть пухленькой, но вы ведь не толстуха. И Энди Мендоза это по душе, не так ли? Это с ним вы отправляетесь на ленч?

– Да, с ним. И с его агентом. Это небольшое празднество. Энди продает свою повесть.

– Правда? Интересно, что скажет его семейка по этому поводу!

Лили сразу же пожалела о своих словах.

– Боже мой! Это, наверное, пока секрет. Он будет на меня страшно злиться за то, что вам сказала. Не говорите ему ничего, ладно?

Рут пожала плечами.

– Мне только и остается, что обсуждать дела Мендоза. Ладно, давайте-ка, показывайте мне ваши одежды. Посмотрим, что можно сделать. Я кое-что принесла с собой, что поможет вам выйти из положения.

Ее мнение совпало с мнением Энди относительно аквамаринового вязаного платья.

– Да, это именно то, что нужно. Дайте я на вас в нем посмотрю. О, это то, что прописал доктор! Чуть длинновато, но, с другой стороны, кругом все только и твердят о том, что, дескать, этой весной мини выйдут из моды, и на их место придет нечто, что они называют макси. Боже, мне же весь свой гардероб менять придется. Кстати, этот цвет делает с вашими глазами чудеса. У вас есть подходящие туфли под это?

– Только черные, – Лили достала их из шкафа. – Пальто мое цвета бургундского. Мне кажется, что я буду выглядеть простовато.

Рут изучающе посмотрела на пальто.

– Нет, это решительно не то. У меня есть кое-что получше. – Она открыла свой саквояж. – Большинство из того, что я имею, маловато для вас, но вот эта шубка должна подойти.

Это была чернобурая лиса. Шубка доходила ей до середины бедер.

– Это просто шикарно, но я не могу… Я ведь не имела в виду, что…

– Знаете что, бросьте трепаться и надевайте ее поскорее.

– Рут, я не могу. Это очень мило с вашей стороны, но ведь это меха, должно быть, она очень дорогая, и…

– Но вы же ведь в ней не смоетесь от меня, надеюсь. И, извините, не облюете ее, перепив за ленчем. Какая разница? Что здесь такого? Ну, принесете ее, когда выберетесь ко мне в субботу. Зато выглядеть в ней сегодня вы будете фантастически.

И действительно, Лили в ней выглядела фантастически: вязаное платье, высокие до колен ботфорты, пушистый мех шубки, высокий воротник которой выгодно обрамлял ее личико, темные, прямые волосы – все великолепно сочеталось. Лили не могла оторваться от зеркала, оглядывая себя, и улыбка не сходила с ее лица.

– Мы чуть поторопились. Вам необходим макияж, – объявила Рут. – Снимайте шубку на минутку и займемся им.

Рут забраковала бирюзовые тени, которыми обычно пользовалась Лили.

– Тени должны быть серыми. Поищите, поищите, может быть и найдете.

Лили, пошарив в аптечке ванной, нашла, что требовалось, и Рут принялась привычными решительными движениями наносить их на лицо Лили.

– Теперь немножко помады и румян. У вас великолепная кожа. Боже мой, с ней ничего особенного не нужно делать, – Действовала Рут очень проворно и вскоре все было закончено.

– Так. Теперь необходимо чуть оттенить вашу ямочку на подбородке. Немного ее усилить. Вот так. Отлично, это придает вам характер. Вот и все. Вы – неотразимы.

Лили посмотрелась в зеркало. Ну, может быть, ей было далеко до того, чтобы быть неотразимой, но все равно хороша. Тени добавили голубизны ее глазам газели: они прекрасно отражали цвет платья. И впервые она смотрела на свой подбородок без чувства ущербности.

– Вы действительно сказочно выглядите, – еще раз успокоила ее Рут, когда помогала надеть темную шубку. – О, уже двадцать минут первого. Давайте-ка отправляйтесь на свой ленч.

Ирэн очень долго не могла ответить на письмо Лили. Эти дни слились в недели. Она не раз читала и перечитывала его, но так и не решалась сесть и написать ответ. Впопыхах нацарапанные строчки: «… Вероятно, тебя это не удивит, что я не теряю надежды найти кого-нибудь из Крамеров, втайне надеясь, что ты ошиблась, полагая, что никого из них в живых не осталось, но пока что никаких успехов на этом поприще не добилась. Я знаю, что ты терпеть не можешь расспросов на эту тему, но все же не можешь ли ты сказать мне, из какой части Англии был родом Гарри Крамер? Где он родился? И когда? И, если можешь, сообщи, где и когда произошла эта авария. Чтобы я могла начать поиски в нужном месте…»

Каждую ночь, когда она сидела, уставившись в зеркало и пытаясь оживить прошлое, постоянно убеждая себя в том, что это уже прошлое и его не вернешь, у Ирэн это вызывало горестную, едва заметную усмешку. Виновата во всем она сама, и никто больше. Она сама отправила Лили туда и даже согласилась финансировать эту поездку. Но она была настолько выведена из себя переживаниями этой девочки, в сущности, еще ребенка, и настолько уверена в том, что ей было не под силу удержать Лили, что не решилась воспрепятствовать отъезду дочери.

И вот теперь, после всех этих спокойных лет, разве могла она сейчас с полной уверенностью считать себя по-прежнему в безопасности? «Какая же ты дура, – сказала себе Ирэн! – Пришло время курочкам возвратиться на насест. Домой. Теперь детям придется иметь дело с грешками отцов». И она решила ничего не предпринимать.

Одним вьюжным февральским днем в Филдинг пришло еще одно письмо от Лили. «Ты получила мое письмо, где я тебя просила рассказать мне об отце? – писала Лили. – Очень тебя прошу, ответь, пожалуйста, на мои вопросы. В моих поисках мне помогает один мой близкий друг. Я давно собиралась тебе о нем написать. Его зовут…»

Ирэн не верила своим глазам. Она еще и еще раз перечитывала письмо. Слова превратились в маленьких злобных змеек. Эти змейки вползали в ее затуманенные слезами глаза и больно жалили. Не могло же это быть простым совпадением, стечением обстоятельств. Нет, это само небо мстило ей за ее прошлое.

На следующее утро она сидела на кровати и приходила в себя после очередной бессонной ночи. И вынуждена была признаться себе в том, что одной ей с этим не справиться. Значит, пришло время нарушить все правила. Это и был тот самый крайний случай, которого подсознательно она ждала все эти годы.

Ирэн поднялась, прошла в ванную, приняла душ, почистила зубы, подкрасилась и оделась. Все это проделывалось очень тщательно, будто речь шла о подготовке к какому-нибудь официальному рандеву. И когда она была готова, уселась на углу своей кровати, сняла телефонную трубку и набрала номер международной телефонистки, чтобы заказать разговор с Мадридом. Через несколько секунд она услышала голос, говоривший по-испански.

– Да, я слушаю вас. Добрый вечер…

Испанские слова немного испугали ее, ей даже не сразу удалось вспомнить и имя и те несколько фраз по-испански, которые она знала. Но на другом конце провода поняли, кто мог звонить.

– Дорогая, это ты? Ну, конечно, это я, кто же еще это может быть, кроме меня. Что с тобой? Что тебя беспокоит?

При этих словах у Ирэн непроизвольно вырвался вздох облегчения.

– Слава Богу! Я надеялась, что ты ответишь сама. Если бы к телефону подошел он, то я не знаю, что…

– Да нет, его сейчас здесь нет. Рассказывай мне, что произошло. – Женщина, находившаяся на другом конце света, говорила медленно, терпеливо, явно желая успокоить собеседницу.

Ирэн произнесла эти страшные слова:

– Лили разыскивает Гарри Крамера в Англии, – длинная пауза, потом, – понятно, я вообще-то ожидала от нее что-нибудь в этом духе. Она забросала меня письмами с просьбами рассказать о нем. Хочет знать, кто он, откуда, когда умер и так далее…

– Понимаю, – сказала женщина. – Меня это не удивляет.

Ирэн глубоко вздохнула.

– Это еще не все, – она колебалась.

– У нее появился какой-то друг, ухажер, как можно понять, хотя заявить мне об этом она не решилась…

– Да, да, – женщина на другом конце провода была очень терпеливой.

– Это сын лорда Уэстлейка. Его зовут Энди Мендоза.

На другом конце провода как будто едва слышно ахнули: о, Боже мой!

– Я в это поверить не могу. Это немыслимо. Что мне делать?

– А что тебе делать? Не думаю, чтобы ты смогла что-то предпринять. Нет ничего такого, что бы ты отважилась рассказать ей об этом Гарри Крамере. Или же о Мендоза.

– Да нет, не об этом, конечно нет. Но я в ужасе. Я ведь ее знаю. Она ни за что не откажется от своего намерения. Она чудовищно упряма, эта Лили. Ведь она будет искать, и, в конце концов, все узнает. А я если впаду в отчаянье, таких дел могу наделать, что…

Женщине из Испании, вероятно, был очень хорошо известен характер Ирэн. Та никогда не могла самостоятельно выйти ни из одного кризиса. Это, можно сказать, и было причиной всех ее бед.

– Подожди, дай подумать, – сказала она. И через несколько секунд, – я должна посмотреть, что я смогу здесь предпринять.

– Да, да, – благодарно зашептала в трубку Ирэн. – Это было бы немного лучше. Если бы я только могла…

– Хватит! – жестко произнесла собеседница Ирэн. – Хватит нервничать. Я могу. Я сделаю. Выбрось из головы эту историю.

– Ты всегда была способна облегчить, что угодно, какую угодно проблему решить, – сказала Ирэн, – всегда. Я так тебе благодарна за это.

Усмешка женщины долетела через тысячи миль до уха Ирэн, прижатого к телефонной трубке в Филдинге…

– Да нет, это мне следует быть тебе благодарной. Выбрось все из головы, – повторила она. – Всего тебе наилучшего, дорогая, – нежно добавила она, – до свидания.

Связь прервалась. Ирэн сидела какое-то время неподвижно, отдавшись своим нелегким мыслям. Потом встала и расправила складки дорогого, сшитого на заказ шерстяного платья. Выходя из спальни, она бросила беглый взгляд в зеркало. Да, на этом, уже довольно древнем фасаде стали появляться первые трещинки. Джинн почти выбрался из бутылки, но ей все же удастся запихнуть его обратно. Она снова была холодной и рассудительной женщиной, к которой снова вернулось ее обычное самообладание – прежней Ирэн Пэтуорт Крамер.

 

6

Лондон, Мадрид, 1971 год.

Рут Оуэнс жила в гуще коротеньких улочек, окружавших небольшой парк, известный в Лондоне под названием Эннисмор Гарденс, в квартире, которая была выкроена из прежнего односемейного дома.

– Три этажа и в каждом по комнате, – объясняла она, показывая Лили квартиру. – И две из них настолько малы, что повернуться негде.

– Очень мило, – вежливо опровергла Лили.

– Да нет, это мерзкая конура, – поправила ее Рут. – Я не теряю надежды приобрести шикарную квартиру с двумя спальнями в каком-либо новом доме, но для этого сначала от этой надо избавиться. Но желающих купить пока что-то не видать.

Лили это не удивляло. Средний этаж, занимавший девяносто процентов всей жилой площади, мог бы выглядеть прилично, даже красиво, но те элементы комнаты, которые смогли бы заставить ее выглядеть приятнее, заслоняла ужасная современная мебель апокалиптического лилово-оранжевого цвета.

Рут исчезла где-то наверху и вскоре вернулась с подносом, на котором стояли два стакана. Скорее всего, лестница эта вела в кухню. Квартира была в той же мере неудобной, в какой несимпатичной.

– Морковный сок, – пояснила Рут, протягивая стакан Лили. – Я хочу, чтобы мои друзья были и богатыми и здоровыми. И умными тоже. Ну, и как ваш ленч в «Дорчестере»? Понравилась Энди лисья шубка?

– Думаю, что да. Он особенно не стал рассыпаться в похвалах, но вид у него был одобрительный.

Рут хмыкнула.

– Могу поспорить, что он был в восторге. Я всегда подозревала, что за этой сдержанной внешностью скрывается такой огонь, что… Где это угораздило вас с ним познакомиться?

– В музее Виктории и Альберта, – Лили отвечала тихим голосом.

Вопрос Рут ее насторожил, он показался ей подначкой.

– Боже мой, где же еще, – Рут подняла стакан. – За вас.

Лили попробовала морковный сок, он ей понравился.

– Ну и что это за книга, которую написал или пишет Энди? Она, случаем, не обещает стать бестселлером номер один?

– Да нет, это скорее должно быть нечто серьезное. Его агент посоветовал Энди сосредоточиться на разоблачении нравов мелкопоместных господ. Энди не обрадовался, услышав это. Как и то, что не исключено, что его повесть не дойдет до большинства читателей.

– Энди и самого-то не каждый поймет, во всяком случае, в нынешнее время.

Рут снова сбегала наверх и вернулась с еще одним подносом.

– Давайте поедим. Вам это пойдет на пользу.

Рут расставила огромные порции салата в деревянных мисках и толстыми ломтями нарезала грубый деревенский хлеб. Лили намазала один из ломтей маслом.

– А вы давно знакомы с Энди? – поинтересовалась Лили.

Рут улыбнулась.

– Лет семь или восемь… – Потом спросила у Лили. – Сколько вам лет?

– Через месяц будет двадцать один.

– А какого числа?

– Двадцать второго марта.

– Ага. Значит вы – Овен.

– Да, а Энди – Скорпион.

Рут положила ей еще салата.

– А сколько же Энди? Двадцать восемь?

– Двадцать семь, – поправила Лили.

Рыжеволосая Рут, оторвавшись от еды, удивленно посмотрела на Лили.

– Вы, кажется, все о нем знаете. Вплоть до того, какими ножницами он стрижет ногти на ногах. И все потому, что вы от него без ума.

Лили ответила не сразу. И когда отвечала, не смотрела на Рут.

– Не думаю, чтобы мне все о нем было известно. Рут, а Энди не женат?

– Женат? Нет. Да вы что? Чего это вам пришло в голову? Он что, говорил вам, что женат?

– Да нет. Просто это пришло мне в голову.

– Могу заверить вас в том, что если его не похитит какая-нибудь сумасшедшая особа, которая возжелает его до смерти, он так и останется в списке закоренелых холостяков. И, скажу вам по совести, хоть вы и не обрадуетесь этим словам, так будет всегда. Не думаю, чтобы Энди можно легко заграбастать кому бы то ни было.

Сделав такое, не оставлявшее ровным счетом никакой надежды заявление, Рут поднялась и отправилась на кухню на сей раз за десертом.

– Свежие дыни. Настоящие, из Испании. Единственное место, где их можно купить – продуктовый отдел у Харродса. Одно у этого моего жилья достоинство: недалеко от Харродса и от Харви Николса и от Кингс-роуд. Равноудаленное место и от старого, и от нового света.

– Но вы еще не отказались от мысли продать его? – Лили была обрадована тем, что может говорить о вещах, не имевших отношения к Энди.

– Сплю и вижу. Но вы-то покупать не собираетесь?

– Нет, боюсь, что мне не по карману покупка квартиры. А много людей приходило к вам?

– Валом валили. Но что с того? В конце концов, все кончилось тем, что они уходили от меня ни с чем и покупали жилище где-нибудь еще.

– Покажите мне, пожалуйста, кухню и ванную. – Лили отодвинула стул и поднялась из-за стола.

Рут повела ее вверх по лестнице. Кухня оказалась переделанной под кухню лестничной площадкой после того, как искромсали весь этот дом. Ванная находилась двумя пролетами ниже, рядом с тем, что служило небольшой прихожей. Плитки, покрывавшие ее стены, были лилового цвета, а краны и прочая утварь относились Бог весть к какому времени.

– Все это роскошь тридцатых, – пояснила Рут. – Хуже не придумаешь. Вам не кажется?

– Да, трудновато что-то придумать в один присест, – призналась Лили. – По моему мнению, это был один из наихудших периодов в истории развития дизайна и архитектуры.

Рут принесла ей кружку ромашкового чая и ржаное печенье.

– О чем это вы задумались, – спросила она Лили.

– О том, что место это располагает определенным потенциалом, зарядом, – ответила Лили. – Но нуждается в огромном количестве доработок и переделок, что потребует больших денег.

Глаза рыжей Рут сузились.

– Сколько?

– Не могу сказать. Я не очень-то ориентируюсь в лондонских ценах.

– А выяснить можете?

Немного подумав, Лили ответила.

– Полагаю, что смогу.

Потребовалось около трех с лишним недель, что бы две женщины пришли к договоренности о деловом сотрудничестве, и Лили решила поучаствовать в перестройке квартиры Рут Оуэнс. Временами ей казалось, что такая ответственная акция ей не под силу. Потом она все-таки вспомнила, почему она согласилась на это. Со всей ясностью она смогла понять это в тот вечер, когда вместе с Энди отмечала свой день рождения двадцать второго марта. Ей исполнялся двадцать один год. Этот день означал также, что год, который она намеревалась провести в Англии и который финансировала Ирэн, был ровно наполовину прожит. Если она не подыщет себе какую-нибудь работу и не начнет обеспечивать себя сама, через шесть месяцев она будет вынуждена оставить Энди и уехать домой. А это было вещью немыслимой.

Поначалу нервы ее были на пределе. Но постепенно уверенность в себе росла. Рут рассчитала объем всех расходов, исходя из приблизительных прикидок Лили, но очень скоро стало ясно, что работа эта может обойтись дешевле. Нашлись какие-то вольноработающие мастера, которые согласились выполнить весь объем работ очень дешево при условии, что им будет заплачено наличными. Лили отыскала также источники получения дешевых стройматериалов. Она прочесывала весь Лондон в поисках то нужной краски, то дерева, то еще чего-то, и, в конце концов, эти занятия не могли не изменить ее самое. Когда начались работы, Лили почувствовала себя живым человеком. Она сияла от удовольствия и удовлетворенности собой.

– У тебя появилось недурное занятие, как я вижу, – однажды вечером поинтересовался Энди.

Они сидели в столовой у Лили и поедали суфле из шпината.

– Исключительно недурное, – не стала скрывать Лили, – никогда не думала, что тратить чужие деньги так интересно.

– Причем во славу этой мадемуазель Оуэнс, – он усмехнулся. – И за этими всеми новыми заботами тебе и в голову не приходило, что ответа от твоей матушки так и нет.

– Ты имеешь в виду, о моем отце?

– Да. Вопрос: сможем ли мы когда-нибудь встретиться с этим таинственным Гарри Крамером.

– Это мы явно не сможем, ибо его нет на свете.

Энди смотрел в сторону.

– Может и нет. Послушай, милая, а тебе не приходило в голову, что он мог и не умирать? Может быть, именно поэтому твоя мать так упирается? Возможно, что он жив и здоров до сих пор.

Лили признала, что такой поворот дела менял все в корне.

– Нет, – сказала она, помолчав. – Не могу объяснить тебе, отчего у меня такая уверенность. Плохо, что ты незнаком с моей матерью. Ирэн – честнейший человек. Она понятия не имеет, что такое солгать. И будь у меня где-нибудь на этом свете живой отец, она ни за что не стала бы скрывать это от меня. Я себе представить не могу ту причину, по которой она могла бы от этого уклониться.

– Ну тогда объясни, почему она не желает отвечать на твои письма?

– На письма-то она отвечает, а вот на вопросы, которые я задаю – нет.

Энди нетерпеливо заерзал.

– Ну и что ты собираешься делать со всем этим?

Поднявшись из-за стола, Лили принялась убирать посуду.

– Ничего. Во всяком случае, не то, что ты думаешь. Все конфронтации между мною и моей матерью когда-либо возникавшие, были похожи друг на друга по причине того, что и она, и я одинаково упрямые.

– Значит, ты собираешься просто-напросто оставить все поиски?

Она остановилась и посмотрела на него, так и не поставив в мойку стопку грязных тарелок.

– А ты этого не хочешь? Энди, может у тебя есть какие-то свои тайные помыслы, как-то с этим связанные, о которых я ничего не знаю?

Он отводил взгляд.

– Не будь глупышкой. Просто я считаю, что ты имеешь право знать о своем отце все.

– Хорошо. Я тоже так считаю. Значит, предпримем еще одну попытку. Что ты сможешь предложить?

Он принес и поставил на стол кофейник и две кружки.

– Я должен еще подумать. И я скажу тебе, если у меня появится какая-нибудь идея. Бог знает, когда это произойдет.

От него не ушло выражение отчаянья на ее лице.

– Послушай, извини меня. Я не собирался тебя расстраивать. Ну, постарайся себя убедить, будто я ничего не говорил. Я не хотел испортить то хорошее настроение, которое появилось у тебя от забот, связанных с жилищем Рут. Мне нравится видеть тебя ожившей.

А ей нравилось чувствовать себя таковой.

Прошел месяц с тех пор, как Лили начала заниматься жилищем Рут. Однажды, придя вечером домой, она обнаружила на полу прихожей конверт, подсунутый под дверь. Ее пальцы плохо слушались, когда она поднимала его. Конверт и способ, каким он попал к ней в квартиру, был чем-то нелепым, странным. Ну кто, скажите на милость, мог послать ей письмо таким образом, кроме Энди? С другой стороны, если это сделал Энди, то к чему эти страхи?

Она не стала распечатывать письмо тотчас же. Она прошла с ним в руке в свою гостиную, уселась на синюю софу, сняла спортивные тапочки и носки и принялась растирать натруженные ступни. Весь день ей пришлось простоять на ногах, и они побаливали. Как побаливала спина и затылок. Если мастера брали невысокую плату за свою работу, это обычно означало, что они являлись без помощников. И Лили приходилось выполнять большую часть всех работ типа «принеси», «подержи», «убери». Лили чувствовала себя уставшей.

Она понимала, что обманывает саму себя. Конверт, на котором стояло ее имя, лежал тут же на софе, но она не могла решиться открыть его и прочитать письмо. Чего она боялась? Отчего этот холод в животе? Лили заставила себя посмотреть правде в глаза. Оказывается, боялась она новых тенденций в их отношениях с Энди. Особенно сильно она почувствовала это в последние дни. Ей казалось, что Энди все больше и больше отдаляется от нее.

Нет, все оставалось как и раньше. Он по-прежнему постоянно бывал здесь: они ели вместе, спали вместе, любили друг друга, смеялись. Словом, все выглядело так, как и на протяжении пяти последних месяцев. Но, тем не менее, все было по-иному. Энди казался ей постоянно чем-то озабоченным, отсутствующим. Тем более, что и она в последнее время была так поглощена этим проектом Рут Оуэнс, что не могла с прежним вниманием следить за переменами в его поведении.

Может быть, она прилагала слишком мало усилий к тому, чтобы он оставался доволен ею? Или она иногда бывала чересчур усталой и забывчивой?

Тем временем Энди завершил работу над своей повестью, и ему не давала покоя мысль, что будет с книгой, когда она окажется в руках издателей.

– Они ведь прикончат ее, прежде чем она выйдет в свет, – без конца сетовал он.

Ей бы следовало проявить здесь участие, посочувствовать ему, поговорить с ним, попытаться облегчить его страдания, развеять его опасения. Но слишком уж она уставала в эти дни и никак не могла отозваться.

Дрожащими руками Лили взяла в руки конверт. А если это прощальное письмо, в котором он заявляет, что не желает быть с ней? Что тогда она станет делать?

– Я умру, – шептали ее губы. – Я ведь так его люблю, – произнесла она, и эти слова отдавались эхом в пустой квартире.

Конверт, оказывается, заклеен не был, лишь язычок его просунут внутрь. Глубоко вздохнув, как будто собираясь прыгнуть в воду с высокой вышки, Лили открыла его и вытащила один-единственный листок, сложенный как письмо. «Боже милостивый, не позволь ему оставить меня», – молилась она про себя. Совсем как тогда, когда была еще девочкой, умоляла всевышнего не допустить провала на контрольной по истории… Лили развернула листок. Это были всего лишь четыре строчки: «Дорогая крошка! Произошло нечто, что заставило меня срочно отправиться в Испанию. Ненадолго. Я думаю, что это не продлится дольше трех недель. Оттуда я пришлю тебе открытку и, как приеду, сразу позвоню. Так что не волнуйся, все будет хорошо».

Она скомкала бумажку в руках и заплакала, испытывая с одной стороны облегчение от того, что он ее не бросил, а с другой – печаль от перспективы не видеть его так долго.

В этот вечер она разожгла камин, чтобы его огонь хоть как-то скрасил ее одиночество. Угли в нем накалились, и их розовый свет освещал стены комнаты. «Испания, – подумала она, засыпая на своей узенькой кроватке. – А почему в Испанию? Странно, он никогда не собирался туда, во всяком случае, ничего не говорил, но ведь Мендоза – разве не испанское имя?»

Марк Мендоза, пятый барон Уэстлейк, не любил Испанию. Позабыв о том, что, строго говоря, это была в какой-то степени его родина, он был оторван от своих испанских корней. Он смотрел из окон черного «мерседеса» полным предубежденности взглядом истинного англичанина. «Да, за границей все было не так, все было каким-то непривычным, неудобным. Неутешительным», – решил он. Обладая чувством юмора, он даже позволил улыбнуться своим мыслям.

Шофер уверенно вел машину через пригороды Мадрида. Они ехали по тихим улочкам, населенным благополучным средним классом. Все многоквартирные дома выглядели абсолютно однообразно. Странно, что его кузен Диего Парильес Мендоза выбрал для жилья один из них. Мерседес послушно свернул на обочину, остановившись перед домом, немного отличавшимся от своих собратьев. Англичанин продолжал сидеть в ожидании, пока не выйдет шофер и не откроет ему дверь.

– Прошу вас, дон Марко. Буду вас дожидаться.

Марк принял кивком головы обещание шофера дождаться его и окинул взглядом непритязательное соседство, окружавшее абсурдно-стандартное обиталище одного из богатейших людей мира. Среди Мендоза, вообще не очень склонных к показной мишуре, но даже среди них Диего считался монахом, аскетом. Во всяком случае, в большинстве вещей.

У входа Марк был встречен горничной, которая провела его в гостиную. Помещение было довольно просторное, с высокими потолками, надежно защищенное от солнца. Мебель в нем была тяжелая, темных тонов. Мрачность интерьера оживлял лишь простой букет темно-красных роз. Он был рад, что его не заставили слишком долго ждать в этой гостиной.

– Ах, это ты, Марк! Спасибо, что пришел. – Лингвистический дар Диего был одной из составляющих его права контролировать огромные богатства Мендоза.

Его английский был весьма беглым и практически лишен акцента.

Братья поздоровались за обе руки. Если бы Диего приветствовал какого-нибудь другого испанца, то дело не обошлось бы без поцелуев, но, понимая английскую ментальность своего кузена, воздержался от подобных проявлений чувств. Этому пониманию он учился очень долго. Диего было шестьдесят, но выглядел он значительно моложе. Высокий, изящный, темноволосый, он был тем человеком, от которого исходила жизненная сила, человек, увидев которого, никому не пришла бы в голову мысль о том, что он привык плыть по течению.

Марк Мендоза был хотя на целый десяток лет моложе его, но раза в два шире, мощнее его. Правда, они встречались сегодня не для того, чтобы помериться силами и ему было хорошо известно, что этот щуплый Диего даст ему сто очков вперед во всех вопросах, которые составляли предмет их предстоящей беседы. Этот испанец вступил в игру значительно раньше его. Марку не совсем был понятен повод этого вызова сюда. И он терпеливо дожидался, пока его старший кузен не объяснит ему суть дела.

– Присядь, пожалуйста. Может быть, немного вина, прежде чем мы начнем разговор? – Диего стал разливать вино в рюмки.

– Ты не голоден? Если голоден, то моя жена может что-нибудь приготовить.

– Нет, нет. Вполне достаточно и вина. Благодарю.

– Тебе, наверное, интересно узнать, для чего я тебя сюда пригласил, ведь мы вполне смогли бы встретиться и обсудить все в офисе.

– Да, – согласился англичанин. – Смогли бы.

– Речь пойдет об одном весьма деликатном деле. Семейном.

Марк улыбнулся.

– Все, о чем бы мы не говорили – семейное дело. Так уж повелось с незапамятных времен, еще когда здесь жили финикийцы, если, конечно, верить всем этим бесчисленным легендам.

Пригубив вино, Диего согласно кивнул.

– А почему бы не верить? Ведь первые Мендоза прибыли сюда из Иудеи вместе с финикийскими торговцами, потом поселились в Кордове и стали ростовщиками. По твоему лицу видно, что ты не очень-то склонен верить этому.

Марк снова улыбнулся.

– Я никогда этому особенно не верил. Досконально узнать об этом просто-напросто невозможно, как ты думаешь?

Диего пожал плечами.

– Невозможно, согласен с тобой. Но как бы то ни было, – продолжал Марк, – что это доказывает? Когда бы ни прибыли наши пращуры сюда, где бы они ни поселились, они процветали и наше собственное существование в нынешнем качестве тому подтверждение.

– Процветали, – задумчиво повторил Диего. – Это все очень странно. Они, будучи иудеями, действительно процветали, что бы ни происходило в Испании за прошедшие два тысячелетия. Эти бесконечные эпидемии антисемитизма, вплоть до высылки из страны, но все же им как-то удавалось удержаться на плаву.

– Да потому, что, как только их иудейство начинало чинить им препятствия, они быстренько от него отказывались и становились кем-нибудь еще, – пояснил Марк. – Мы ведь гении по части компромиссов, Диего.

– Да, этого у нас не отнимешь. Именно это и является ключом, чтобы понять нас. Именно благодаря этому нашим противникам никогда не удавалось взять нас за горло.

Испанец улыбнулся, во второй раз наполняя бокалы.

– Ну, а теперь о деле. К нашей истории это не имеет отношения. Я был бы очень тебе благодарен, если бы ты сумел вызвать сюда твоего младшего брата. В настоящее время он гостит в Кордове.

– Энди? Да, я вспомнил. Он действительно здесь. А ты хочешь пригласить его в Мадрид?

– Да, на день или на два дня.

Марк пожал плечами. По протоколу сегодняшней их встречи ему следовало бы расспросить Диего о мотивах такого решения.

– Разумеется, я пришлю его к тебе, если в этом есть необходимость.

– А он приедет? – поинтересовался Диего. – Его не придется упрашивать?

Стало быть, Диего имел представление о бунтарском характере Энди. Марк снова пожал плечами.

– Думаю, не придется. Если я его попрошу, переводя этот вопрос в рамки семейной необходимости. Это может быть непростым делом, но апеллировать к семейным традициям необходимо: Энди такой же Мендоза как ты и я. Только сознание этого ему очень не по нраву.

Вообще мотивация поведения некоторых представителей нынешней молодежи приводила Диего в недоумение. Это был как раз тот случай.

– А с какой стати это должно быть ему не по нутру?

– Потому что ему не по нутру те принципы, которые мы с тобой исповедуем, – откровенно сказал Марк. – Он неодобрительно относится к богатству и власти.

– В таком случае, он просто дурак. – Диего казалось, был даже разочарован.

В этом для него не было ничего нового.

– Мне кажется, что все это поколение – сплошь дураки. Не понимаю я их.

– Не совсем так. Они могут быть омерзительны. Но далеко не дураки. Вот Энди, например. Он не дурак, он очень умный человек и не совершай ошибки, недооценивая его. А почему ты желаешь с ним увидеться?

– Это вопреки моим желаниям, – вкрадчиво сказал Диего. – Если бы я этого желал, то просто отправился бы в Кордову, или пригласил бы его сюда сам. Я хочу, чтобы с ним встретился ты. Коль уж ты в Мадриде, то лучше утрясти все здесь.

Марк терпеливо слушал, не давая волю своему любопытству. Ему было не впервой оказываться в подобной ситуации.

– Что утрясти?

– Понимаешь, этот молодой Эндрью у себя в Англии занялся каким-то расследованием, поисками чего-то. И эта его деятельность доставляет хлопоты одной почтенной леди, моему близкому другу.

Ага, конечно же, речь шла об очередной любовнице Диего, иначе быть не могло. И по всей вероятности, эта леди являлась единственным светлым лучом в его беспросветной унылой жизни. О ее существовании Марку было известно очень давно, уже несколько лет, да и вся их семья знала об этом. Но Диего был очень осторожен и никто здесь в Испании, включая жену Диего, ни о чем не догадывался.

– Значит, ты хочешь, чтобы я уговорил Энди прекратить эти поиски, поскольку это лишает покоя твоего близкого друга? – спросил он.

– Да.

– Это не мое дело. И он, скорее всего, так мне и скажет. Причем, в самых цветистых англо-саксонских выражениях.

– Не сомневаюсь, что именно это он тебе и скажет. Так что тебе придется быть очень жестким и настойчивым. Использовать все свое влияние старшего брата.

Марк усмехнулся.

– Как ты сам только что заявил, ты отказываешься понимать современную молодежь. Не могу обещать, что мне удастся уломать Энди.

Диего это показалось очень странным.

– Но ведь ты упомянул о его верности семейным традициям?

– Он способен проявить эту верность. Только истолкование им ее отличается от нашего с тобой.

Пожилой испанец помрачнел.

– Ладно. Но ты попытаешься?

– Конечно. Ведь ты меня об этом просишь.

Диего удовлетворенно кивнул. По крайней мере хоть здесь было все в порядке: традиции Мендоза соблюдались.

Энди тоже высказался в адрес семейных традиций Мендоза, когда братья встретились в номере Марка в отеле «Ритц», в Мадриде.

– Снова эти чертовы семейные традиции Мендоза? Чуть что, тебе сразу выкручивают руки или еще что-нибудь похуже. Что захотят, то и сделают.

– Не делай из мухи слона, мой дорогой братец, – будничным тоном сказал Марк. – Дело не в этом. Я могу понять, если ты проводишь дни, месяцы и годы, описывая то, что мне кажется чистейшим вздором, но это твой выбор и меня это не касается. А здесь ты затронул нечто такое, что задевает интересы всего нашего дома. Так что найди-ка ты себе другой объект удовлетворения собственного любопытства. Видишь ли, когда ты задаешь свои вопросы об этом парне по имени Гарри Крамер, это действует старику Диего на нервы.

– Почему это его должно задевать? Какое отношение этот Гарри Крамер имеет к нашему дому?

Энди действительно не знал, почему. Он никак не мог нащупать связь между отцом Лили и их родом. Эта ниточка, тянувшаяся в Филдинг, весьма его заинтриговала. Теперь он ждал, что ему ответит Марк, пытливо вглядываясь в его лицо в надежде отличить правду от лжи.

– Я понятия не имею, – ответил Марк.

И по нему было видно, что он действительно об этом не имел понятия.

– Я впервые о нем слышу.

– Тогда почему ты передаешь приказания Диего?

– Не приказания. Просто выполняю просьбу моего кузена и компаньона. Это относится к правилам хорошего тона, Энди. И я был бы очень доволен, если бы ты таковые продемонстрировал.

– А если не стану?

Марк безучастно пожал плечами.

– Я буду очень разочарован.

– Только и всего? Значит, ты будешь разочарован? И Диего тоже готов довольствоваться твоим разочарованием?

Старший брат был, казалось, весьма удивлен этой фразой младшего.

– Разумеется. Он просто вынужден будет довольствоваться этим. Мы ведь не гангстеры, Энди, какими ты нас себе воображаешь. Мы – порядочные люди. Да, нам всегда приходилось пробивать себе дорогу, но никаких убийств, никаких трупов в реках или бетонных блоках за нами не водилось. Мендоза – это сообщество деловых людей, не путай нас с мафией.

– Боже мой, – Энди тихо вздохнул. – Ты и правда так считаешь? Ты ведь свято веришь в то, что вы ничего общего не имеете с заурядными бандюгами, потому как у вас дворянские титулы и пышные родословные вкупе с обширными связями в самых высокопоставленных кругах… Так вот – нет. Вы просто-напросто ублюдки. Все. Может быть, тебе удается спокойненько закрывать глаза на все то, что вознесло Мендоза туда, где они находятся сейчас, но вот я не могу. И не желаю.

– Мне кажется, этот разговор затянулся, – сказал Марк. – Я всего лишь был передаточным звеном для личной просьбы и свою задачу выполнил. Могу лишь добавить, что буду очень сожалеть, если тебе вздумается игнорировать ее.

Какое-то мгновение они смотрели друг на друга, не говоря ни слова. Затем Энди встал и вышел из номера.

Улицы Мадрида были малолюдны. Это было вскоре после полудня. Наступило время сиесты, дарованное им, по мнению испанцев, самим Богом. И это устраивало Энди. Это позволяло ему спокойно размышлять, так как никто не отвлекал его. Первое, свой гнев надо спрятать поглубже, взяв его под контроль. Второе, упорядочить ход своих мыслей. Существование этой незримой нити лишь подтверждало его давнюю гипотезу – этим он уже занимался не один год. Теперь ему казалось, что нить эта, эти связи обретали гораздо более отчетливую форму: эта, теперь уже достаточно прочная ниточка тянулась непосредственно от Гарри Крамера в Суоннинг Парк. А если исходить из того, каким образом Мендоза склонны были решать свои проблемы, прослеживание этих связей могло оказаться очень опасным. И начиная с этого момента забывать об этом было нельзя. Ведь в опасности может оказаться Лили.

В нескольких милях от места, где находился Энди, в одной из мадридских квартир, уже не в своей собственной, Диего Парильес Мендоза сверлил глазами свою любовницу.

– Я сделал то, о чем ты просила, дорогая моя. А теперь ты должна мне рассказать, для чего это тебе понадобилось.

– Я не могу, – ответила она.

– А вот это… невежливо с твоей стороны. Мне казалось, у нас нет никаких секретов друг от друга.

Женщина улыбнулась. Когда она улыбалась, то становилась еще красивее.

– Между нами одни сплошные секреты и больше ничего. Так было всегда.

– Ты права. Я понимаю, что ты имеешь в виду. Но этот Гарри Крамер? Кто он такой? И чего это ты о нем так печешься?

Она лишь покачала головой и потянулась за сигаретой к малахитовому портсигару, стоявшему на кофейном столике. Она очень гордилась собой, потому что ей удавалось унять дрожь в пальцах.

– Ты ведь обещал, Диего. Я попросила тебя о помощи и о том, чтобы никаких объяснений от меня не требовал. Ты сказал, что согласен. А сейчас требуешь их. Это нечестно.

Диего рассмеялся.

– Честно, нечестно. Ты что же полагаешь, что честность – одна из моих добродетелей?

– Нет, я так не полагаю. Но ты ведь всегда соблюдал определенные правила в отношениях со мной.

– Это правда, – кивнул он. – И ты отвечала мне тем же. Не так ли, дорогая?

Какие были у нее глаза, их невозможно описать, огромные, темно-серые. Похожие на ртуть. Они смотрели на него сейчас без намека на какую-то неискренность.

– Да. Всегда.

– И сейчас тоже?

– И сейчас тоже.

Он вздохнул.

– Очень хорошо. Забудем об этом мистере Крамере. Пока. Это тебя устроит?

Она согласно кивнула. Это было все, что ей сейчас требовалось. Пока.

Ночь с воскресенья на понедельник, после своего возвращения из Испании, Энди провел у Лили, а не ушел, когда стало темнеть, как это он делал обычно. Утром они заспались. Было уже одиннадцать, когда он вышел из дома и сходил в киоск за газетами.

Энди принес номер «Обсервер» и «Санди таймс», заодно прихватив пакетик мятных пастилок.

Тем временем Лили приготовила кофе, нарезала апельсинов, посыпав их сахарной пудрой. Потом, вспомнив, что в саду росла мята, распахнула двери-окна и вскоре вернулась с зеленым пучком в руках. Мелко нарезав ароматную траву, она посыпала ею апельсины.

– Праздничный завтрак короля, – прокомментировал Энди.

– К вашим услугам, сэр, – Лили присела в реверансе.

Он стал наливать кофе, но вдруг прервал это занятие. Лили вопросительно посмотрела на него.

– Хотел бы я стать королем в царстве магов, – заявил Энди.

– Почему тебе этого хочется?

– Я все бы вокруг сделал совершенным. Никакого зла, никакого уродства. И, прежде всего, никакого издевательства или недоверчивости.

– А что, над тобой кто-нибудь издевается или не доверяет тебе?

Он не ответил, а Лили не настаивала. Теперь она ясно ощущала, что он был ей ближе, чем тогда, несколько недель назад. Пропасть, возникшая между ними, постепенно исчезала. У нее больше не было чувства, что он куда-то от нее ускользает. В душе Лили снова расцветала весна, снова забил ключ неизмеримого счастья, питавший ее жизненные силы.

После завтрака они растянулись на подушках, лежавших на полу гостиной, и занялись чтением газет. Энди сразу же набросился на книжное обозрение. Лили не очень внимательно поглядывала все разделы подряд, пока не наткнулась в «Санди Таймс» на нечто очень любопытное на ее взгляд. На весь разворот в газете был помещен цветной снимок роскошного особняка в стиле королевы Елизаветы. Неподалеку от него стоял егерь в красной униформе. Заголовок гласил: «Роскошные особняки открыты целый сезон», внизу более мелкими буквами стояло: «До весны еще пока далековато, но их светлость предпочитает распахнуть ворота настежь…» Лили читала не очень длинную заметку с чувством растущего восхищения.

– Энди, послушай, здесь говорится о том, что теперь можно свободно осматривать множество знаменитых английских имений.

– Можно. Теперь это стало национальной манией.

– Мне казалось, что аристократия презирает массы. Ты, конечно же, исключение.

– С пришествием налога на наследованную недвижимость они вынуждены проявлять к ним терпимость.

– Я не понимаю…

– Налог на наследство – это сборы, способные в одночасье оставить от почти любого состояния одни воспоминания, – объяснил он. – А если прибавить сюда еще и безумную стоимость прислуги в наши дни – и подавно. Они ведь не зевают и требуют свой фунт в час – отдай и не греши. И все это вместе взятое делает содержание этих огромных особняков такой безумно дорогой затеей, что и представить трудно. И в качестве выхода из положения некто предложил за сходную цену пускать к себе люмпенов пошляться по их владениям и поглазеть, в какой роскоши утопают их эксплуататоры. Скажем, за полкроны.

– А сколько это?

– Если пользоваться нашей новой убогой денежной системой – двадцать пять пенсов.

– Всего-то? То есть, ты имеешь в виду, что я за двадцать пять пенсов или семьдесят пять американских центов спокойно вхожу в любой из домов, помещенных здесь в списке?

– В принципе – да. Но у тебя не хватит пенсов, чтобы обежать все до одного: в Англии их тьма-тьмущая.

– Да нет, что ты! Зачем же все? – Лили осторожно вырезала статью из газеты.

Позже, когда они, устав от любви, лежали и подумывали, куда бы отправиться пообедать, Лили спросила:

– Энди, а твой брат тоже открывает ворота своего дома за двадцать пять пенсов?

– Нет. Мендоза люди иного сорта. У них, кроме земельных владений и титулов, еще и денег куры не клюют. Они по уши погрязли в бизнесе. Ничего не скажешь – континентальное влияние.

– А что это за бизнес? И что значит «континентальное влияние»?

– Мендоза являются владельцами одного частного банка. Это, конечно, не тот банк, куда шляется всякий сброд, вообразивший себя богачами, потому что имеет за душой пару сотен фунтов, а лишь акулы бизнеса и правительства ряда стран. Другими словами, это своего рода лицензия на выпуск денег.

– А для тебя в этом банке места нет?

– Разумеется, стоило мне только захотеть, тотчас бы появилось. Но я не захотел. И никогда не захочу.

– Ты не ответил на мой второй вопрос, – не отставала Лили.

– О континентальном влиянии? В своих корнях – мы испанская семья. Да и сейчас многие живут в Испании.

– И эта твоя поездка в Испанию была связана с семейным бизнесом?

– Нет, – довольно резко ответил Энди. – Я не из тех, кто на побегушках у «большого брата». Меня туда призвал замысел о моей новой книге. Но, прошу тебя, не надо больше задавать мне никаких вопросов. Не могу я об этом распинаться сейчас. Пока эти задумки – еще нечто очень и очень аморфное, расплывчатое. И начни я сейчас с кем-либо обсуждать их, так они и вовсе расплывутся. Да, кстати, ты меня натолкнула на мысль: а как там твоя мать? По-прежнему молчит? Я имею в виду, нет ли каких-либо новых деталей о Гарри Крамере?

Лили поежилась.

– Ни слова.

– Ладно. Ты не будешь обижаться на меня, если мы на какое-то время оставим в стороне эту затею? Сейчас я весь в своей книге. А это могло бы помешать работе над ней.

– Не буду, конечно. Мне это вообще кажется бессмысленным, как если бы мы бились лбом о каменную стену.

– Значит решено? Отлично.

– На какое-то время, – напомнила ему Лили.

В ее голове это было совсем не решено. Она не теряла надежды в один прекрасный день обрести если не живого отца, то хоть сведения о нем. Но думать об этом сейчас было, конечно, очень уж сложно. Энди с его проблемами заполнял всю ее жизнь. Она наклонилась к нему и поцеловала его. И они больше не касались темы его только что состоявшейся поездки в Испанию.

 

7

Лондон, 1971 год.

Роман Энди «Страсть к обману» вышел в свет в июне семьдесят первого года. Он был в шоке от ярко-красной с черным обложки. Пролистаешь книгу, и такое чувство будто в крови измарался. Ужас! Это ведь не детективный роман.

Лили получила от него авторский экземпляр с автографом. Она попыталась прочесть ее, но это было делом нелегким. Во-первых, потому что она по уши увязла в этом, съедавшем все ее время проекте вместе с Рут Оуэнс, во-вторых, сюжетная линия терялась в длинных, скучных умствованиях на тему различных политических течений и моральных приоритетов, господствовавших в XVI столетии.

Энди был в курсе ее забот, связанных с проектом. Она вместе с Рут Оуэнс занялась небольшими работами, связанными с переустройством квартир. Обширнейшие связи Рут обеспечивали им вдоволь клиентуры, Лили же решала, что и как должно быть сделано. Рут также взяла на себя выполнение визуальной части работы: она рисовала эскизы проектов, руководствуясь устными описаниями и указаниями Лили. Каким-то образом все это стало работать. В данный момент они занимались одним заказом, а другой дожидался своей очереди, и Лили была дико счастлива. Энди выразил свое мнение об этом, заявив, что все, чем они занимаются – великолепно, но в суть он предпочитал не вникать, да и не мог вникать, ибо сам был весь в работе в связи с тем, что его карьера выходила в новую ступень.

В тот день, когда его роман вышел в свет, они с Лили решились на небольшое турне по книжным магазинам и лавочкам, расположенным между Эджоур-роуд и Чэринг-Кросс. В трех из полдюжины магазинов они обнаружили его книгу.

– Ну что ж, пятьдесят процентов – это совсем неплохо, – успокоила себя и его Лили. – В Америке это уже кое-что.

– Здесь не Америка, – мрачно констатировал Энди. – И три из шести – это ужасно. Проклятые торгаши. Ублюдки безграмотные! Они в последний раз держали книжку в руках в школе, которую так и не окончили.

Лили не решилась давать комментарий этому словоизвержению. Она мельком взглянула на часы. В четыре ей полагалось быть в Брикстоне, где она встречалась с плотниками. Сейчас была половина четвертого, но, едва взглянув на лицо Энди, которое было мрачнее тучи, поняла, что не может оставить его одного.

– Подожди меня здесь, я недолго, мне нужно позвонить.

Нервы Энди, видимо, были на пределе, если даже это невинное высказывание Лили способно было его задеть. Когда она вернулась, он желчно сказал:

– Полагаю, это связано с твоей работенкой, которая, конечно же, превыше всего.

– Да, Энди. Не моя вина, что не во всех книжных магазинах твоя книга, поэтому не стоит отравлять мне то хорошее, что я чувствую, занимаясь хоть каким-то делом.

Они шли вдоль Черинг-Кросс Роуд в направлении Пикадилли, надеясь встретить по пути хоть один книжный магазин. Энди вдруг остановился и сказал:

– Знаешь, я вел себя как последний дурак, как баловное дитя. Лили, дорогая, прости меня.

До этого он ни разу не говорил ей «дорогая». Она опешила и ничего не могла вымолвить, и, взяв его под руку, прижалась к нему. Они пошли дальше. Но в книжные магазины предпочитали не заходить. Вместо этого отправились в винный погребок под названием «Виноградины Рэтмана».

– Давай войдем и пусть в вине утонет наше горе, – процитировал кого-то Энди.

– Интересно, кто такой этот Рэтман? – полюбопытствовала Лили.

– Какой-нибудь хитренький еврейчик. – Энди осмотрелся. – Дела которого, как я вижу, идут как надо.

Этой фразы она не ожидала услышать от него. Это несколько переходило границы приличия на ее взгляд.

– А ты разве недолюбливаешь евреев?

На Энди это, казалось, подействовало лучше самой изощренной шутки. Он разразился хохотом и долго смеялся, затем, протянув обе руки через стол, взял в них холодные ее ладони.

– Моя милая, моя дорогая Лили. Нет, ты никогда не сможешь стать современной девушкой. Дело в том, что ты – единственная в Англии, кто не имеет представления о том, что Мендоза – евреи.

– Правда? Но ты ведь нет? Я имею в виду, ты ведь не отказываешься от свинины и не носишь эти смешные маленькие кругленькие шапочки, как они. Да ты никогда и не говорил о том, что ты еврей.

– Я-то нет. В религиозном смысле нет. Моя мать, которая была родом из Йоркшира – это тоже одна из причин. Ведь ортодоксальный иудаизм утверждает, что быть евреем – значит родиться от матери-еврейки. Кроме того, большинство Мендоза не исповедует иудаизм. Некоторые из них вообще ничего не исповедуют, другая же часть сторонники англиканской веры, иначе говоря – протестанты. Но факт остается фактом – наше происхождение от еврейской семьи и это известно всем и каждому. И предположить, что я антисемит все равно, что утверждать, что наша королева – антимонархистка.

– Хорошо, забудем это, – она подняла бокал с вином. – Выпьем за «Страсть к обману».

– Пью за нее, – поддержал Энди. – И за то, чтобы критики были ко мне добры.

Но критики не были к нему добры. В воскресных газетах было опубликовано три рецензии: в «Гардиан» – ни то, не се, в «Обсервере» – плоховатая, а в «Тайме», что было важнее всего – помещена разгромная рецензия. Литагент Энди утверждал, что авторы рецензии должны принять книгу, а вот публика нет. Оказалось же все как раз наоборот.

– Что тебе до этих рецензий, если несколько десятков тысяч экземпляров разойдутся? – успокаивала его Лили.

Энди не счел нужным отвечать. Они были у Лили в ее гостиной. Он встал и, не говоря ни слова, принялся расхаживать по комнате. Потом вдруг вышел. Лили не стала упрашивать его вернуться, потому что знала, каково ему сейчас было, и понимала, что сейчас ему была необходима порция одиночества. Она нисколько бы не удивилась, если Энди в этот день вообще не появился бы, но он все же пришел вскоре после полудня.

– Извини меня за этот уход со сцены. Мне необходимо было просто пожалеть себя.

– Все в порядке. Все о'кей.

– Да нет, не о'кей. Дело в том, что свое отсутствие таланта, невезение, вообще творческие и жизненные неудачи, вымещаю на тебе.

– У тебя есть талант.

– Может быть и есть, но я просто-напросто себялюбивая скотина.

Он поднял номер «Тайме», который так и остался лежать на том же месте, где он его уронил утром, и стал водить пальцем по строчкам.

– Я вспомнил, что видел нечто любопытное, когда листал газету в поисках этой кошмарной рецензии. Вот. Сегодня день открытых дверей в Суоннинг Парке, в Сассексе. Помнишь это место?

– Тот дом, что поблизости Брайтона? Да, помню.

– Они приглашают сегодня к себе всех, кто пожелает. За двадцать пять пенсов. За эти деньги можно осмотреть и парк, и все остальное. Средства собирают в благотворительных целях. Тебе бы не хотелось там побывать сегодня?

– Сегодня? Так уж начало первого.

– Ну и что? Ведь это сегодня, только сегодня. Другой такой возможности не будет – происходит лишь раз в году. И часам к пяти мы туда доберемся. Сейчас поздно темнеет.

Он был прав. Одной из самых восхитительных особенностей этого английского июня было то, что темнело здесь лишь после десяти вечера.

– С удовольствием поехала бы.

– Тогда, давай одевайся и поедем.

С его стороны это было неслыханным жертвоприношением и одновременно извинением за свое хамское поведение. Лили не забыла, как он высказался в адрес этого имения тогда, в декабре:

– Я ненавижу это чертово место – были его слова.

Ладно, может быть теперь он изменил мнение о нем. Иногда Энди мог быть абсолютно непредсказуемым.

Стрелка часов приближалась к четырем, когда они прибыли в Суоннинг Парк. Здесь было полно народу. Толпа людей выглядела чрезвычайно разнообразной – и стар, и млад. Одеты они были и в джинсы и старомодные шелковые платья, и деревенские одежды с длинными юбками и белыми блузами, в твидовые пиджаки, рубашки, в галстуках и без них, в общем, здесь были представлены все социальные слои сегодняшней Англии. Конечно, это были не только зеваки-простолюдины, прибывшие сюда поглазеть на «общество» и «шикарную жизнь». Профессиональные взгляды некоторых, кто осматривал подстриженные кусты и ухоженные лужайки, могли свидетельствовать о том, что эти люди собрались сюда поучиться искусству садовников.

Рядом с ними женщина в шляпе и перчатках обсуждала с каким-то бородачом в свитере с университетской эмблемой достоинства гортензий или, может быть, орхидеи и условия их произрастания в Шотландии.

– Все здесь такие образованные, – вырвалось у Лили.

– Похоже на то, – рассеянно, как всегда, ответил Энди.

Лили прикидывала, чем вызвана эта его рассеянность, то ли Соуннинг Парком, то ли рецензиями.

Запрокинув голову, она любовалась домом. Он походил на драгоценный камень, вставленный в оправу, не менее роскошную, чем он сам. Медово-желтый цвет каменных его стен прекрасно сочетался с сочной зеленью лужаек; в окнах мансард, уютно примостившихся под крытой черепицей крышей, отражалось солнце и пестрые клумбы цветов.

– Боже, какое чудо, – пробормотала она. – Кто это построил?

– Кто здесь сейчас обитает?

– Построен он был в 1603 году. Это был год, когда умерла Елизавета Первая. В тот год и закончилось правление Тюдоров. И одним из последних деяний нашей старушки Бетти было объявление одного чудного парнишки по имени Уильям Престон первым виконтом Суоннингом. Он достаточно отвалил денег из своего состояния в пользу короны, чтобы снискать себе такие почести. А на то, что у него оставалось, он отгрохал вот это.

– Это можно назвать памятником до небес на все времена. Вряд ли есть лучший способ себя увековечить. Тебе не кажется?

Энди пожал плечами.

– Смотря как на это посмотреть.

– Ты так говоришь лишь потому, что считаешь себя антиаристократом. А кто же нынешний виконт?

– Его вообще не существует. Титул этот был упразднен в 1939 году, когда последний лорд Суоннинг отправился на тот свет, так и не заимев наследника. Понимаешь, ну не было наследников мужского пола, даже никакого паршивого кузенчика не было по прямой линии. Пиф-паф – и больше никаких виконтов. С тех пор домик этот не раз и не два сменил своих владельцев. Место это считается несчастливым, этот роскошный Суоннинг Парк. Все, кто был его владельцами, предпочитали его продать и как можно скорее.

– Откуда тебе все это известно?

Вместо ответа он предложил немного пройтись, Вблизи имелся небольшой указатель, написанный от руки, со стрелкой, направлявшей их туда, где росли ирисы и папоротники, и сад с декоративными каменными горками. Энди остановился возле него.

– Мне кажется, я помню пруд, где водились дикие утки, расположенный позади этого садика с горками. Может эта орда фанатиков-садоводов не очень интересуется утками.

Из-за обилия народу идти было затруднительно, а разговаривать и вовсе невозможно. Но, в конце концов, они все же добрались до садика. Энди увлек ее на узкую, наполовину скрытую листвой тропинку. И они сразу же оказались одни.

– Тебе действительно известны здесь все ходы и выходы, – восхитилась Лили.

– Я же говорил, что этот последний виконт Суоннинг был каким-то нашим родственником. Его первая жена была младшей сестрой моего отца, моей теткой Филиппой. Она умерла очень молодой, когда меня еще не было на свете.

Лили изучающе смотрела на него.

– Если виконт умер в тридцать девятом году, так это случилось до того, как ты появился на свет.

– Да, но дом не мог быть продан до истечения определенного срока, и мой отец присматривал за ним до пятьдесят второго года. Иногда он имел обыкновение брать меня сюда с собой.

Он свернул еще на какую-то тропинку.

– Мне кажется, сюда.

Через несколько минут деревья расступились и они стояли на довольно широком, поросшем травой берегу пруда.

– Красиво, – похвалила Лили. – И потом, тебе пришлось, наверное, как следует вызубрить историю твоих предков, как живых, так и отошедших в мир иной? Поэтому-то ты так хорошо помнишь все детали.

– Нет, не поэтому. Те статьи, которые я писал для газет, требовали определенных знаний. Этот Суоннинг Парк очень подходит для разного рода загадочных историй. Дело в том, что тринадцатый виконт не просто умер в тридцать девятом году, а был застрелен своей второй женой.

– Вот оно что! Значит, это история о призраках и скелетах в платяных шкафах? – решила подшутить Лили.

Энди не принял ее шутливого тона.

– Лили, ты веришь в то, что может существовать случайное стечение обстоятельств?

Она вспомнила об одном его высказывании.

– Мне казалось, ты готов поставить стечение обстоятельств вне закона.

– Это, конечно, очень ценная идея. Но, полагаю, мне это не под силу. Но ты так и не ответила на мой вопрос.

– Естественно, я в это верю. Такое случается постоянно.

– Хорошо, что и здесь нет никаких разногласий.

– Мне повезло. – Энди отвел глаза. – Тебе ничего не говорит имя Аманда Кент?

– Что?!. Аманда?.. Иисусе Христе! Каким образом тебе удалось раскопать это? Ты что, усыпил меня? Загипнотизировал? Или я просто пробормотала это во сне? – Несмотря на показную игривость, чувствовалось, что Лили была не на шутку поражена.

– Я спрашиваю вполне серьезно, Лили. Тебе ведь знакомо это имя, не правда ли?

– Конечно. Семья по фамилии Кент была одной из первых поселенцев в Филдинге. Именно они построили тот дом, в котором я сейчас живу. И две женщины этого рода носили имя Аманда.

– Я имею в виду последнюю, младшую.

– Это дочь Томаса и Джейн.

– Что тебе о ней известно?

Лили сделала неопределенный жест рукой.

– Да, в сущности, ничего. Однажды я спросила о ней свою мать. Они были с ней примерно одного возраста, но, вероятнее всего, едва ли знали друг друга. Потом, вроде, имел место какой-то скандал. И с тех пор никто в Филдинге не любит рассуждать об этой последней Аманде Кент.

Энди упорно смотрел в сторону.

– Я могу рассказать тебе о ней. Она приехала в Англию в тридцать шестом году, вышла замуж за Эмери Престона – Уайльда и стала, таким образом, второй леди Суоннинг. А в тридцать девятом всадила в его грудь две пули и покинула этот дом, с тех пор ее никто не видел. Полиция перевернула все вверх дном, но ее и след простыл. Сейчас все предпочитают думать, что она тоже покончила с собой.

Лили уставилась на него широко раскрытыми глазами. От этой истории у нее похолодело сердце. Ее стало даже слегка подташнивать, и сердце колотилось ужасно. Дело было не в том, что она так сокрушалась по поводу возможной смерти Аманды Кент, а в том, что Энди, оказывается, просто лжец. Он очень многое знал, но по каким-то, одному ему известным причинам, предпочитал утаивать все это от нее.

Она молчала и продолжала молчать, пока они не сели в машину и не отправились в Лондон. Сидя рядом с Энди, она хриплым шепотом, в котором явно слышались обвиняющие нотки, вопросила:

– Энди, а когда тебе стало известно об этой ниточке, которая связывает Филдинг и Суоннинг Парк?

– Я начал свое личное расследование этого убийства в Суоннинге три года назад, когда у меня возникла мысль написать об этом статью.

– Значит, когда мы познакомились, и когда я тебе сказала, что я из Филдинга, ты уже знал об Аманде Кент? Отчего же ты мне ничего об этом не сказал?

Он смотрел на дорогу.

– Понимаешь, я тогда решил завязать с этой чертовой журналистикой. Я почувствовал себя писателем, способным написать роман. И я делал все, чтобы выбить из головы все, связанное с журналистикой.

– Ладно, – сказала она себе, – пусть будет так. Это тоже причина.

Но это его объяснение вызвало у нее целую бурю противоречивых чувств.

– Скажи, а в тот день, когда ты заговорил со мной в музее, ведь тогда в принципе ты мог догадываться, что я жила в старом доме Кентов? Разве нет? – Голос ее был слабый, слабый, как у ребенка, который просит прощенья.

– Вот черт! Именно этого я и боялся! Что ты именно так и подумаешь. Поэтому я сказал, что это проклятое место, когда мы были здесь впервые. Нет, нет и нет! Откуда мог я об этом догадываться?!

– Не знаю.

– Так вот, я не мог догадываться.

– Ты меня всегда лишь жалел, но не больше.

Он саданул по рулевому колесу кулаком.

– Вот дьявол!! Лили, я не жалел тебя никогда! Ты мне действительно понравилась. Ты для меня… Я делал для тебя все, что мог. И делаю. Я не из тех журналюг с Флит-стрит, я не такая пиранья, как они, которые только и хотят вытянуть историйку из человека, неважно, если при этом ему придется с три короба наврать. Просто это такое невероятное совпадение, стечение обстоятельств и ничего больше… Е… ное стечение обстоятельств!

– Энди, ты ведь бранишься! Раньше я от тебя таких словечек не слышала.

– Никогда я еще не был до такой степени взбешен, как сейчас!

– На меня?

– На весь этот е… ый мир!

Было начало одиннадцатого, когда они подъехали к дому на Принсиз-Мьюз. На улице зажигались фонари.

– Ты зайдешь? – поинтересовалась Лили.

– Нет, сегодня нет, если ты позволишь. – И уехал не дождавшись, пока она слово скажет.

Большую часть ночи Лили проплакала. В семь утра она решила позвонить ему. Поднимая трубку он спросил:

– Лили, это ты?

– Да, я. Откуда ты знаешь?

– Я не знаю, – хриплым со сна голосом ответил он. – Как ты? В порядке?

– Не совсем. А ты? – спросила она.

– Чудесно. Так чудесно, что обделаться можно. Я ведь из рода тех, кому всегда приходилось бороться за выживание. Мы не лезем в петлю, когда наши девчонки предпочитают поверить в любую гадость о нас или наши критики утверждают, что мы бесталанны.

– Я не верю в гадости о тебе. Только для чего ты ждал столько времени?

– Я же объяснил тебе чего. Или мы снова начнем вчерашнее?

– Нет. Но могу я задать тебе один вопрос?

– Но ты и без моего соизволения задашь его.

– Мне сдается, что вчерашний визит туда был тобою вчера же спланирован. Ты взял меня с собой в этот Суоннинг Парк, чтобы побеседовать об Аманде Кент. А то, что имение оказалось открытым для всеобщего обозрения это просто твое везение. Я права?

– Да.

– Хорошо. А почему ты вдруг захотел рассказать мне обо всем этом именно сейчас, а не тогда, когда мы познакомились?

– Ты упомянула об одном вопросе, а это уже второй.

– Пойми, это очень важно для меня. Энди, ответь мне, пожалуйста.

Энди вздохнул. Голос его звучал устало, как у старика.

– Ничего в этом слишком уж загадочного нет, любимая моя. Барри Кларк, мой литературный агент, несколько месяцев уговаривал меня написать книгу, основанную на реальных фактах. Дело Суоннингов в качестве линии повествования было на первом месте среди иных его предпочтений. Именно потому, что связь с Мендоза здесь налицо. Вот поэтому я отправился в Испанию учинить небольшую проверку среди моих родственничков из Кордовы.

– Понятно.

– Надеюсь, что понятно. А если принять во внимание то, как восприняли мой роман… Не знаю, вероятно, я все же займусь этой книгой.

Лили почувствовала, будто у нее с плеч свалился очень тяжелый груз. Теперь все выглядело вполне логичным.

– Хорошо. Теперь мне все стало понятно.

– Вот и отлично. – Его жесткий тон смягчился. – Я могу зайти к тебе вечером?

– Непременно. Я с удовольствием зазвала бы тебя к себе сейчас, но мне необходимо съездить в Брик-стон и переговорить с плотником.

– А мне надо свидеться с Барри. Ну тогда, значит, до шести. Приготовь что-нибудь вкусненькое, чтобы умерить боль моего израненного духа.

Вечером Лили приготовила филе из лосося и подала его с укропным маслом. Гарнир состоял из крошечных молодых картошек и первых в этом сезоне зеленых стручков гороха.

– Традиционная еда Новой Англии, – пояснила она.

– Есть один разговор. О Новой Англии.

– Я не удивляюсь.

Энди доел филе и сидел теперь, устремив на Лили внимательный взгляд.

– Как могло стать так, что тебе ничего не было известно о том, что Аманда Кент убила своего мужа? Ее же по всему свету искали. И в Филдинге тоже.

– Может быть потому, что все имело место до того, как я родилась? Мне никто и никогда ни слова об этом не сказал. Историческое общество и другие организации очень осторожно выбирают информацию для обнародования ее в своих тоненьких брошюрках. И, как я тебе уже говорила, один раз я поинтересовалась у матери относительно Аманды, но мне было сказано, чтобы я больше на эту тему ни с кем не говорила, потому что дело это скандальное.

Он сидел уставившись в пространство.

– Мне кажется, твоей матери известно очень многое.

– На чем основывается это предположение? – Лили вытирала со стола, повернувшись к нему спиной.

– Она ведь тоже приезжала в Англию, судя по твоим словам.

– Приезжала. Но ведь Англия большая. А Аманда была моложе матери. И Ирэн была в Лондоне, а не в Сассексе. Кроме того, Кенты – это один круг общения, а Пэтуорты – совершенно другой. И так было всегда.

Энди поднялся, проследовал в прихожую, где лежал его кейс, и вернулся на кухню с конвертом в руке.

– Вот, взгляни на это…

Это было несколько вырезок из газет, аккуратно завернутых в полиэтиленовую пленку. Судя по пожелтевшей бумаге, им было не один год. И все они были посвящены одной теме – убийству в Суоннинг Парк. Заголовки были, как водится, тенденциозные: «Супруга пэра исчезает после совершения убийства», «Кровопролитие в сассекской деревне», «Неужели эта женщина могла убить?», «А вы не встречали леди Суоннинг?»

– Это Аманда Престон-Уайлд, урожденная Кент. – Энди указал на серые, крупнозернистые газетные снимки, сопровождавшие каждую из статеек. – Кроме этих статей имелась, конечно, уйма других, во всех газетах, но меня заинтересовали именно эти, потому что они сопровождались фотоснимками.

Лили пробежала глазами заметки и внимательно посмотрела на фотографии.

– Ну и что ты скажешь? Знакомо тебе лицо леди Суоннинг?

– Никогда ее в жизни не видела.

– Примерно так я и думал. – Он забрал вырезки и спрятал.

– А других снимков, более качественных, нет? – поинтересовалась Лили.

– Ничего. Занятно, правда? Представляешь, в этих сассекских хоромах, в двух сотнях комнат не обнаружилось ни одной фотографии ее светлости. Когда полиция приступила к ее поискам, им пришлось переворошить газетные архивы, чтобы обнаружить эти несколько снимков и воспроизвести их здесь.

– Очень занятно. Занятнее не придумаешь, – согласилась Лили. – А что, это были люди со странностями, она и ее супруг? Жили как отшельники?

– Ничуть. Сливки общества. Не было такого сборища снобов, где бы они не показались. В доме было сколько угодно снимков и портретов каких угодно родственников, предков от десятого колена. Но ни одного, где была бы изображена Аманда.

Лили покачала головой.

– Мне это кажется заранее спланированной акцией. Может, она все их уничтожила перед тем, как совершить убийство? Это могло быть частью ее плана.

– Конечно, ты тысячу раз права. Но сделала ли это она или кто другой, вот это мне как раз и не совсем ясно. Я расскажу тебе еще об одной забавной вещи. Ты помнишь, я говорил тебе, что дом не продавали в течение нескольких лет? Так вот, пока его, в конце концов, не продали в пятьдесят втором году, мой отец отправился туда взглянуть на него в последний раз. Тогда мне было девять лет, и он решил меня взять с собой. Тебе известно, что в каждом имении существует некое помещение, что-то вроде архива, где хранятся все документы, относящиеся к тому или иному роду?

– Да. Известно.

– Так вот, там хранятся грамоты, свидетельства и весь тому подобный официальный хлам, выдаваемый Геральдической Коллегией. Не успели мы приехать в Суоннинг, как мой папенька прямиком направился туда, будто точно знал, что именно он должен был искать. Он извлек с полки один из толстенных томов и принялся листать его. И, клянусь тебе, он что-то оттуда вырвал, каких-то несколько листков.

– Очень любопытная история, прямо как со страниц какого-нибудь романа, – изумилась Лили. – А что он взял?

– Я не знаю что, но, полагаю, фотографию Аманды. Он вырвал ее из брачного реестра. По-моему, это непременно должно было придти ему в голову, он сообразил, что все об этом источнике забыли.

– Разумеется, тогда, будучи девятилетним мальчишкой, я и думать не мог о каком-то там убийстве, но много позже, когда я начал над всем этим работать, то вспомнил, и тут меня осенила догадка. Старик был тогда еще жив, и я стал его расспрашивать, но это походило на то, как если бы я стал разговаривать с каменной стеной. Он вообще отрицал все целиком, считая, что я все перепутал, что это не больше, чем детские воспоминания.

– Но для чего ему понадобилось отказываться от всего этого, если это действительно было?

– А вот это вопрос, что называется, на засыпку. По моему мнению, потому что Мендоза по уши сидят и в этом деле, включая исчезновение леди Суоннинг.

Лили поежилась.

– Судя по твоим словам, репутация у вашей семьи явно с душком.

– Это так и есть. Но есть и еще кое-что, о чем мне не хотелось вначале тебе говорить. Но, подумав, решил, что лучше все же сказать. Когда я был в Испании, в Кордове, это на юге Испании, меня вдруг пригласили в Мадрид. На собеседование с Марком, это мой брат по отцу. Если воспользоваться титулом – лорд Уэстлейк.

Сказано это было как бы в шутку, но Лили было не до смеха. Ее охватил страх. И ей даже не хотелось слушать, что будет дальше, но знать это было необходимо.

– Говори…

– Марк в ни к чему не обязывающих расплывчатых выражениях потребовал от меня прекратить розыски этого Гарри Крамера.

– Что? – лишь это единственное слово полушепотом выдавила шокированная Лили.

– А какое, черт возьми, отношение имеет мой отец к твоему брату? – Лили была не столько ошарашена, сколько возмущена таким поворотом дела.

– Очень хороший вопрос… – тихо ответил Энди. – Но зато ответ плохой. – Я не знаю. Марк исполнял роль посредника, он просто передал мне пожелание нашего с ним кузена Диего. Диего – это старый прожженный деляга, но он не является официальным главой дома. Официальный глава дома Мендоза – второй кузен, по имени Мануэль. Мы называем его дядюшка Мануэль, что на нашем особом семейном жаргоне означает глава клана. Но это одно дело. Гораздо важнее другое – Диего – паук, сидящий в центре паутины Мендоза. Именно он и надоумил Марка, что, дескать, мои вынюхивания, кто есть Крамер, досаждают ему. И Марк предупредил меня.

– Но почему?!

– Мне неизвестно, почему…

– Значит, поэтому ты решил, что мы должны прекратить поиски, – предположила Лили.

Энди сидел, сцепив пальцы рук. При этих словах Лили его голова дернулась.

– Не подумай, что я запаниковал, нет. Я ведь как-никак, один из них, дорогая. И это дает мне определенную неприкосновенность. Если меня что-то и беспокоит, так это ты.

Она не смогла скрыть удивление.

– Ты беспокоишься обо мне? Бог мой, почему?

– Да потому что Мендоза могут быть очень жестокими. – Он наклонился к ней и пристально посмотрел на нее.

Она видела, что Энди не шутил.

– Послушай, любовь моя, я понимаю, что это может показаться глупым и очень напоминать детективный фильм, но это так, поверь.

– Что ты предлагаешь? – спросила Лили. – Что они могут плеснуть мне в лицо кислотой, вышвырнуть из окна или столкнуть с Тауэр-бридж? Это?

– Это.

Она стояла, но вдруг почувствовала настоятельное желание присесть.

– Ты с ума сошел. Наверное, ты сошел с ума… Это какая-то бессмыслица. Даже если предположить, что они действительно таковы, какими ты мне их описал, скажи на милость, какую опасность, я могу представлять для них? Да я о них знать не знала до тех пор, пока не встретилась с тобой. – Она осеклась.

Ей показалось, что ей все же приходилось слышать о них раньше.

– В чем дело? – Энди понял, что-то было не так.

Она затрясла головой.

– Я сейчас тебе расскажу. Первое, может быть твоя семья не одобряет наших с тобой отношений. Может быть, все дело в этом?

– Ну, а теперь подошла моя очередь спросить. Ты в своем уме? В их мире дела сердечные не играют никакой роли. И им безразлично, что и как происходит в моей личной жизни. Они даже сподобились принять мои писательские эксперименты и смириться с ними. Все дело в том, о чем я тебе сказал, – в том, что ты дочь Гарри Крамера. И, следовательно, не исключается, что ты можешь быть каким-то звеном в некоей цепочке.

– В какой цепочке?

– В цепочке, которая ведет к убийству в Суоннинг Парке. Между ним и твоей матерью.

Лили невольно стукнула кулаком по столу.

– Нет, здесь ты ошибаешься. Во всяком случае, в отношении Ирэн. Ты ее не знаешь. Если бы ты ее знал, ты бы понял, насколько абсурдно связывать ее с каким бы то ни было преступлением, не говоря уже об убийстве.

Энди пожал плечами.

– Ладно, пусть так. Может, ты и права. У меня всего лишь подозрения, предположения… Мы знаем слишком мало и не имеем права продолжать идти на ощупь. Не можем мы так поступать теперь, потому что это не останется незамеченным для Диего. Пожалуйста, прими это во внимание – вмешательство в дела Мендоза может стать очень рискованным.

– Тех Мендоза, что в Кордове? Их?

– Да, их. Испанской ветви, хотя бы… Впрочем Диего живет в Мадриде, но это всего лишь причуда, личная привязанность к этому городу. Сердце всего предприятия располагается в Кордове.

Лили задумчиво смотрела на наманикюренные ногти.

– И их обычно принято называть Домом Мендоза?

– И опять правильно. История семьи насчитывает много столетий, посему феодальные названия вполне уместны.

– Подожди, – вдруг сказала Лили.

Она пошла наверх и вернулась с каким-то конвертом в руке.

– Вот это я обнаружила, когда мне было тринадцать лет. За одной картиной в моем доме.

Она достала старый конверт из другого поновее, в котором она хранила это послание.

– Все это кляксы, потому что листок сложили, не дав высохнуть чернилам. И измят он потому, что его много раз складывали перед тем, как заткнуть за раму картины. Как ты думаешь, что это может быть?

Энди смотрел на бумажку.

– Первая часть читается относительно легко – Кордова, Испания. Дом… похоже на «М».

– Да, может быть даже «Me…». Значит, дом Мендоза?

– Не исключено, – согласился Энди. – Очень даже может быть. – Было видно, как он старается скрыть свое любопытство и что это у него не очень хорошо получается. – А что там внутри?

– Вот это, – Лили достала треугольный кусочек золота с выгравированной на нем надписью и подала ему.

– Это часть чего-то большого, – заключил он. – Видно, что это от чего-то отрезали, от какого-то большего предмета.

Лили кивнула.

– Я тоже так подумала.

– И вот эти странные значки, это случайно, не древнееврейское письмо?

– Да. Одна библиотекарша в Филдинге наводила для меня справки… Она утверждает, что эти значки – действительно буквы древнееврейского письма и означают они «позабуду тебя». Не спрашивай меня, к чему они относятся, потому что я представления не имею.

– Интересно, а как объяснила происхождение этого достопамятного предмета твоя матушка?

– Я ей никогда не показывала…

Ничего не говоря, он присмотрелся к ней.

– Лили, а тебе все это вместе не кажется странным? Ты ведь утверждала мне с пеной у рта, что она никоим образом не связана с делом Аманды Кент, – проговорил он это тихо и даже нежно, что только усугубляло чудовищную значимость этого предположения.

– У моей матери есть свои странности, – ответила Лили. – Я этого не отрицала и не отрицаю. Я даже пыталась вообразить какие-то романтические мотивы этого… того, что было… Понимаешь, я не хотела, чтобы мои иллюзии в отношении ее разлетелись в пух и прах. Вот, пожалуй, именно поэтому я и решила ей об этом не рассказывать. Но это никак не опровергает тот факт, что она не могла быть вовлечена ни в какое убийство. Кроме того, эта вещица находилась за картиной в течение девяноста лет.

– Откуда тебе это известно?

– По обоям. – Она объяснила ему нехитрый феномен с выцветающими обоями.

– Не могу уловить связь, – недоумевал Энди. – Ты снова перескакиваешь от одного заключения к другому. Ведь даже если картину не трогали столько лет, что помешало бы сунуть это за раму позже?

Лили так и подскочила.

– Да, пожалуй, ты прав. Но если бы это сделала моя мать, я уверена, в течение последующих семи лет она рано или поздно обнаружила бы эту пропажу и непременно спросила бы меня, где она.

– Может, и спросила бы. – Он продолжал изучать кусочек золота, вертя его между пальцами.

Как бы невзначай, он спросил.

– А что это за картина? Какая-нибудь викторианская мазня, небось?

– Нет, если быть точным, то это Констебль.

Энди присвистнул.

– Невероятно! Ты уверена?

– Так утверждают семейные хроники. И на картине есть подпись автора.

– Весьма впечатляюще. А что это за подпись?

– Я не знаю названия. На картине сценка из жизни фермеров: сено на поле и несколько человек на переднем плане.

– Ты понимаешь, что эта картина может стоить состояние?

– О да, это я понимаю, – тихо сказала она. – Действительно понимаю.

Энди взвесил амулет на ладони.

– Могу я взять его у тебя на время?

– Ты знаешь, нет. Я очень суеверна, а это как талисман для меня и я с ним никогда не расстаюсь.

– Ладно, не надо. Как ты смотришь на то, если я очень аккуратно постараюсь выяснить, что это такое?

– Положительно.

– Отлично. А что касается этого Суоннинг Парка, то я продолжу поиски, а вот с Крамером действительно придется пока повременить. Если я обнаружу что-либо непосредственно с ним связанное, тогда я очень осторожно займусь им. Так что, они не должны ничего учуять. Ты не против?

– Не против. Но что бы ты там не выяснил, ты должен держать меня в курсе всего. Это моя… – она чуть было не сказала «борьба», потом передумала. – У меня к этому не просто какой-то минутный интерес…

– Я верю. Да, а что у нас на десерт?

– Ничего особенного. У меня не оставалось времени. Да… Испортила я тебя, Энди Мендоза. Разбаловала. Ты уже высказываешься как какой-нибудь мужчина-шовинист, свинтус ты этакий. В холодильнике есть чуть-чуть мороженого, если это тебя устроит. А после можешь помыть посуду.

 

8

Лондон и Филдинг, 1971 год.

Однажды вечером, это было начало восьмого, и августовское солнце начинало золотить стены дома, в дом на Принсиз-Мьюз явился Энди. Его первыми словами были:

– Милая, прости, но я сегодня с дурными вестями.

– Боже, что же на этот раз?

– Мой кузен Чарльз. Сегодня я получил от него письмо. Он заканчивает свое турне по Кении и возвращается домой раньше, чем планировал. Он приезжает пятнадцатого сентября. И, разумеется, рассчитывает, что к тому времени его дом освободится.

Лили подвинула один из стоявших тут же стульев и села.

– Проклятье! Кажется, здесь не обошлось без помощи твоей семейки. Но, думаю, что не обременю его никакими претензиями – у меня нет с ним договора о снятии квартиры на какой-то определенный срок.

– Нет, – мрачно согласился Энди. – Такого договора у тебя нет. Что ты собираешься делать?

– Искать другое жилье, разумеется. Квартиру какую-нибудь…

– На эти несколько месяцев? Стоит ли? Может быть лучше вернуться в прежний отельчик у Пэддингтонского вокзала?

Слова Энди будто кольнули ее.

– Я не думаю сейчас возвращаться в Америку и мне незачем ехать в эту противную гостиницу, а если я туда поеду и останусь там, то где мы… Я имею в виду…

– Мне подумалось, через год ты должна отправиться назад…

– Я ничего не должна, – возразила она изменившимся голосом.

– Понимаю, что не должна, но я предполагал, что… – он не договорил, и они оба замолчали.

Безмолвно она поставила на стол салат из курятины, который с такой любовью приготовила для него. Энди взял вилку и тут же ее отложил.

– К чертям собачьим все это! Пошли! Поедем со мной, я хочу тебе кое-что показать.

– Что?

– Не спрашивай, пошли.

Она вышла с ним на улицу к автомобилю, и они поехали. За все пятнадцать минут, что они ехали, оба не проронили ни слова. Они оказались в соседнем районе, где прежде Лили бывать не приходилось. Она видела перед собой длиннющие ряды ужасающе однообразных домов из когда-то красного, а теперь потемневшего от времени кирпича, тянувшиеся вдоль длинной узкой улицы, небольшой газетный киоск, бакалейную лавку.

– Это Хакни, – объяснил Энди. – Я привез тебя в мое логово.

Он остановил машину у одного из таких домов и повел ее внутрь наверх, на третий этаж мрачного подъезда, провонявшего мочой и жареной рыбой. Когда он открыл дверь в квартирку, глазам Лили предстали: изношенный серый ковер, раковина в углу и крохотная газовая плитка, диван, на котором он, судя по всему, спал, и стол у окна, что выходило на крыши и трубы, почти полностью закрывавшие небо.

– Туалет внизу, в подъезде. Там же и ванная, – сообщил Энди.

– Я согласна, место это жуткое, – сказала Лили. – Ты хотел, чтобы я это увидела своими глазами?

– Да, Лили. Ты можешь представить себе, что живешь здесь? Теперь тебе понятно, почему я избегал приглашать тебя сюда?

– Понятно. Но почему ты живешь здесь?

– Потому что тех средств, которыми я располагаю, тех пяти тысяч фунтов в год, маловато для того, чтобы приобрести собственную квартиру. Рынок квартир для найма в Лондоне очень и очень невелик. Большинство из них – грязные норы, такие, как эта, или даже хуже. А хорошие предпочитают продавать, а не сдавать внаем.

– Понятно. А иного выхода ты не видишь?

– Не вижу. Да и не желаю видеть.

Лили повернулась к нему.

– Не забудь еще добавить, что ты ведь выше этих Мендоза, спокойно транжирящих миллион за миллионом, что не можешь унизиться до того, чтобы обратиться к ним за помощью, что тебе твое самолюбие этого не позволит. Но это все чепуха. Энди, а как насчет того, чтобы возвыситься до того, чтоб отказаться и от меня?

Едва произнеся это, ей страстно захотелось скончаться, умереть. Тут же, на этом месте. В этой мерзкой квартирке Энди. Но удержаться от этих слов она уже была не в силах. И они были произнесены.

Энди сначала побледнел, потом покраснел.

– Вот, оказывается, как ты обо мне думаешь. – Он не повысил голоса.

Лили безвольно опустилась на софу, ноги отказывались ей повиноваться.

– Нет, я так о тебе не думаю…

– А как же, в таком случае?

– Энди, давай разберемся в чем дело. Ты действительно хочешь, чтобы я оставалась в Англии? Может быть ты сейчас уже считаешь дни до того благословенного момента, когда ты сможешь просто запихнуть меня в самолет?

Он принялся ерошить волосы.

– Бог ты мой, нет, конечно. Как у тебя язык поворачивается говорить такое? Все дело в том, что я не могу предложить тебе ничего. Кроме вот этого, у меня ничего за душой. Моя сомнительная писательская карьера более чем проблематична. После этих двух разгромных рецензий у меня не остается никаких шансов на то, что я смогу продать и вторую свою книгу. Хватит с меня и одного фиаско. И, что значительно хуже, кажется, мне ее просто не написать, эту мою вторую книгу. И мне, если я собираюсь как-то обеспечивать свое существование, придется снова вернуться в журналистику или же искать какую-то другую работу.

– Это все бытовая сторона вопроса, – прошептала она. – Я спрашиваю о нас – о тебе и обо мне. – Ей очень не хотелось спрашивать его об этом.

Она вообще не собиралась заводить этот разговор. Он сам возник откуда-то и стал реальностью.

– Обо мне и о тебе, – повторил Энди. – Я и сам себя об этом постоянно спрашиваю…

Больше он ничего не сказал, а она совершила ужаснейшую ошибку из всех – заплакала. Лили ненавидела себя за это, но остановиться не могла. Он уселся рядом с ней, достал из кармана носовой платок и подал ей.

– Вытри слезы и высморкайся. Не о чем реветь. Мы найдем для тебя, где жить. И что-нибудь получше этого.

Позже, когда они вернулись на Принсиз-Мьюз и любили друг друга, все было уже совершенно иным. Может быть из-за того, что ее продолжало мучить чувство вины.

Лили вцепилась в Энди и всхлипывала, и всхлипывания эти были смесью страсти и сожаления, и он обнимал ее, и своими поцелуями осушивал ее слезы. Ей страстно хотелось слиться с ним, проникнуть в него, плотью своей войти в него. Его страсть влилась в нее, оба вибрировали в странном резонансе, казалось, и земля изменила свою бесконечную круговерть в космосе.

– Хорошо было тебе со мной сегодня? – нежно спросил он потом.

– Да… – Лили прижалась лицом к его груди, ее продолжало трясти, но слез больше не было, они теперь были внутри.

– И мне тоже, – прошептал Энди. – Мне всегда было хорошо, но сегодня все было как-то по-особенному чудесно. И мне очень жаль, что нам понадобилась эта ужасная сегодняшняя сцена, чтобы пережить это совершенство. Не грусти, любовь моя, все утрясется, я все улажу.

На следующий день Лили решила, что это ей придется кое-что улаживать и утрясать. Ей предстояло решить основную проблему их взаимоотношений – заставить Энди отказаться от мысли, что она была в его жизни явлением временным. Она написала матери и призналась, что в Лондоне она не учится, а работает, та, конечно, могла об этом догадываться, и что она намерена оставаться там. Посему Ирэн могла воздержаться от дальнейшей посылки денег, ибо Лили сама была в состоянии обеспечить свою жизнь здесь.

Ее первые попытки поисков квартиры подтвердили точку зрения Энди. Рынок сдаваемых внаем квартир был скуден до крайности. Но ей повезло. Ей посчастливилось прийти в одно из бюро как раз в тот момент, когда туда пришел очередной новый список. И одна квартира ее очень заинтересовала. Жилье это располагалось в районе под названием Бэнксайд, на южном берегу Темзы.

– Я отправляюсь туда сию минуту, – уверила Лили сотрудника агентства, буквально выхватив у него маленькую белую карточку с адресом.

Бэнксайд представлял собой скопление старых, неиспользуемых доков, куда Темза, отравленная промышленными отходами, доносила свою вонь. Но то место, адресом которого завладела Лили, было оазисом умиротворенности среди этого ужаса. В тени моста Лондон-бридж лежала коротенькая улочка, где несколько бывших складов были перестроены в жилые дома, окруженные крошечными садиками. Она снова посмотрела на карточку. Квартира с одной спальней стоила тридцать фунтов в неделю. Лили позвонила.

– Надо мной живет пара, у которых двое маленьких детей, – объяснил хозяин квартиры, располагавшейся на первом этаже. – Но они не шумят, – быстро добавил он.

Господи! Да Лили поселилась бы здесь даже тогда, если бы наверху жила и тренировалась целая цирковая труппа. Тем более после того, как ее взору предстала довольно обширная площадь с прекрасным, сиявшим обновленной полировкой полом, и очень красивая и удобная мебель.

– Два верхних этажа занимают владельцы дома, – продолжал ее будущий хозяин. – Они – архитекторы, занимающиеся перестройкой этого района.

Раньше он объяснил ей, что искал жильца, потому что отправлялся на работу в Бахрейн.

– Надолго вы едете? – поинтересовалась Лили.

– На год. Но когда я вернусь, я должен буду сюда въехать сразу же.

– Это вполне объяснимо. Разумеется, я готова подписать все, что в таких случаях полагается.

Он улыбнулся и закивал.

– А оплата?..

– Тридцать фунтов в неделю, – заверил хозяин.

У нее вырвался вздох облегчения. Она уже боялась, как бы он не передумал и не сказал бы триста. Ей даже показалось, что кто-то из агентства по невнимательности мог не дописать один ноль, но все было правильно.

– Очень хорошо, я согласна, – с улыбкой ответила Лили.

В тот же сентябрьский день она переехала на Бэнксайд. И тогда же, проходя мимо рыбного рынка высмотрела в витрине одного из магазинчиков двух омаров. Это были настоящие омары с большими клешнями, а не те южноафриканские, которые, кроме хвоста, ничего не имели.

– Таких ловят у берегов Шотландии, – пояснил торговец.

или купила этих двух не очень крупных омаров и позвонила Энди, чтобы объявить ему, что сегодня состоится их первый ужин в новой квартире. Он должен стать праздничным.

Вечером появился он с цветами и бутылкой «Татинье». Энди сразу же поставил шампанское в холодильник, а Лили тем временем подыскивала вазу, чтобы поставить в воду принесенные темно-красные хризантемы. За ужином они много пили, ели, болтали, без умолку смеялись над собственными же глуповатыми шутками.

Повязав белые салфетки вокруг шеи, Энди и Лили принялись за омаров в топленом сливочном масле, отказавшись от вилок и помогая себе пальцами. И ничего, казалось, не предвещало того заявления которое должно было последовать от Энди.

– Лили, я собираюсь снова отправиться в Испанию…

Она тогда наливала в бокалы остатки шампанского и лишь громадным усилием воли удержала бутылку.

– О-о-о! А когда? Надолго?

– Завтра.

Она молча поднесла к губам бокал вина и отпила глоток.

– Ну что же. Понятно. Но это как-то неожиданно. Или ты уже давно собирался?

– В общем, собирался. Мне необходимо собрать кое-какие данные для книги о Суоннинг Парке. Я об этом специально не стал тебе говорить, потому что у тебя и без того было достаточно проблем – этот переезд, да и твоя работа. – Он избегал смотреть ей в глаза.

– Когда ты намерен вернуться?

– Еще точно не знаю. – И, помолчав, очень тихо добавил, – может быть, через несколько месяцев.

– Понятно, – тоже очень тихо повторила Лили.

Как ей это удавалось? Как она могла сидеть здесь и спокойно разговаривать с ним, задавать вопросы, выслушивать ответы? Ответы, которые резали ее на куски?! Почему она не кричала, не выла, как подстреленный зверь, не обзывала его грязным ублюдком, который лишь пользовался ею, не вопила о том, что любит его, что он играл с ней в кошки-мышки целый год?

– Понимаю, – повторила она еще раз.

– Хочется верить, что понимаешь. Лили, дело не только в моей книге. Я еще ни в чем сейчас не уверен. Это отвратительное время для меня сейчас. Мне просто необходимо вдохнуть струю свежего воздуха…

Можно подумать, что она душила его, не позволяла дышать.

– Хорошо. – Она поднялась и отвернула кран мойки, чтобы заняться тарелками.

Когда она подняла голову, то увидела, как Энди стоит у дверей одетый.

– Думаю, мне лучше пойти. Я позвоню…

Она уставилась на него, не в силах произнести ни слова. Энди стал открывать двери, затем снова их закрыл и вернулся к ней. Положив обе руки ей на плечи, он наклонился и поцеловал ее.

– Для меня ты была чем-то таким, кого у меня до сих пор не было, – прошептал он. – Я никогда и ни о ком не думал столько. Хочу, чтобы ты верила мне. Именно это меня и беспокоит сейчас, Лили… Лили, пожалуйста, не торопи меня, дай мне время разобраться во всем, прошу тебя…

– Энди, – шептали ее губы. – Не уходи…

Он прижал палец к ее губам.

– Тсс… Не говори ничего, так будет лучше. Лили, пойми, я должен осуществить задуманное. Другого выхода нет. Я позвоню тебе, как только вернусь из Испании.

Лили почувствовала, как в глазах ее закипали слезы. Нет! Черт возьми, нет! Не увидит он ее слез. Она лишь кивнула, потому что язык ее онемел, и Энди ушел.

В тишине большой, мило обставленной уютной комнаты повисло эхо от хлопка закрывшейся за ним двери. Этот звук, казалось, пронизывал здесь все, отражался от стен, от полированного пола, от него ее голова готова была лопнуть. Он молотил по ее барабанным перепонкам, комком вставал в ее горле… Лили задыхалась.

Прижав пальцы к вискам, зажав уши, Лили пыталась противостоять этому нашествию звуков. Но никаких звуков не было. Они были лишь в ее воображении. Разум ее помутился. Она чувствовала, что сходит с ума, что умирает… Нет, нет… Сначала она шептала эти слова, потом произнесла вслух, громче, громче…

– Нет, нет, я не умираю. Я – жива.

Лили сжала руку в кулак, пытаясь загнать вопли во внутрь, задушить их. Она чувствовала приближающийся приступ истерики. Сорвавшись с места, Лили бросилась к дверям, распахнула их, выбежала наружу, в темноту.

– Энди, Энди, – кричала она в ночь, а улица отвечала ей безмолвием, пустотой.

Лили помчалась за угол, пытаясь разглядеть, где он. Ничего. Никого. Она побежала в сторону моста Лондон-бридж, поднялась наверх, и не заметила, как оказалась на его середине. Но нигде не было этой высокой худощавой фигуры, не было ее светловолосого Энди. Не было ни души. Она была одна, абсолютно одна в этой изуродованной до неузнаваемости вселенной, этого мира, изувеченного ее болью.

Внизу тихо плескались спокойные, гладкие черные воды Темзы. Она посмотрела вниз и разразилась слезами, теперь она плакала уже не таясь, потоки слез лились по ее щекам. Вскоре ее голубая шелковая блуза стала влажной от них. Лили повернулась и, рыдая, побрела обратно к дому.

В течение трех дней Лили уподобилась раненому животному, чудом добравшемуся до своего лежбища, запуганному зверьку, отстранившемуся от окружающего мира. Она даже не могла собраться с силами, чтобы хоть ненадолго оставить свою квартирку. Лили позвонила Рут и клиентам и дрожащим голосом сообщила им, что больна. Она и вправду была больна: у нее кружилась голова, время от времени находили приступы тошноты и рвоты. Уход Энди был подобен ампутации без анестезии, его можно было сравнить с каким-то ужасным нашествием на нее.

В пятницу, ближе к вечеру, она силком вытолкала себя в прихожую и заглянула в почтовый ящик. Может быть есть что-нибудь от Энди?

Но от него ничего не было, был лишь рекламный листок, приглашавший ее провести зимний отпуск на греческих островах, и письмо от матери.

Письма Ирэн нельзя было спутать с ничьими. Они всегда были написаны на особых бланках, складывавшихся как конверт. Такие обычно всегда продаются на почте. Почерк у Ирэн был красивый, довольно мелкий. Лили удивлялась, как Ирэн ухитрялась помещать все, что она желала сообщить на этом единственном убогом листочке. Как правило, ее письма представляли собой краткий отчет о событиях местного значения, а последняя строчка непременно содержала информацию о том, что она здорова, чего и Лили желает.

Но на этот раз письмо выглядело по-иному. В конце стояли три предложения, которые вместили в себя столько, сколько в голове не укладывалось:

– Я решила продать дом, когда поняла, что ты не собираешься возвращаться. Я уже давно задумала так поступить и у меня уже довольно много очень заманчивых предложений. Филдинг сейчас разросся и многие желают здесь обосноваться, поближе к природе.

Лили перечитала эти строки несколько раз. И после этого у нее начался истерический припадок. Она во весь голос закричала. Если уход Энди парализовал ее, то это известие от Ирэн окончательно разрушило ту хрупкую оболочку, которая оставалась. Реакция Лили была не просто граничащее с паникой сожаление. Нет, это была разрушительная, добела раскаленная злоба, ярость, требовавшая выхода. Она еще долго кричала, пока не услышала, как кто-то стучался в ее дверь.

– Мисс Крамер! Мисс Крамер! Вы здесь. У вас ничего не случилось?

Лили, вернувшись в действительность с прижатой ко рту ладонью, уставилась на дверь, не понимая, как ей поступить. Стук в дверь и расспросы продолжались.

– Мисс Крамер, отзовитесь! Что у вас происходит?

Лили отворила дверь и в стоявшем перед ней мужчине узнала Момеда, одного из архитекторов, живших наверху, на третьем этаже.

– Ничего не случилось, – хрипло прошептала она, – но я оставила телевизор включенным и не заметила, что он был включен на полную громкость.

Вариант лжи родился тут же, сам собою, буквально в последнюю секунду. Но недоверие в глазах мужчины оставалось…

– У вас действительно все в порядке? – Сосед был мужчина лет пятидесяти с лишком, довольно приятной внешности.

Они познакомились с ним во время ее переезда. Он пытался заглянуть ей через плечо, явно ожидая увидеть какого-нибудь вооруженного пистолетом или бритвой маньяка.

– Нет, нет. Все действительно в порядке, ничего не случилось. Благодарю вас, это очень любезно с вашей стороны. Я… – Лили подумалось, что такая искренняя забота не заслуживает лжи. – Просто я получила одно, меня очень расстроившее известие… – прошептала она.

Он чуть прикоснулся к ней. Это был жест сочувствия, очень редкий в среде британцев.

– Если у вас действительно ничего не…

– Действительно ничего…

Сосед ушел и Лили, закрыв дверь, снова уставилась на письмо Ирэн. Оно лежало на полу, там же, где она его обронила в отчаянье. Лили нагнулась за ним, положила его в пепельницу, подожгла спичкой и потом долго смотрела, как оно сгорает, подсознательно желая, чтобы и все планы ее матери, связанные с продажей их дома ожидала подобная участь, чтобы они тоже сгорели подобно этому светло-голубому листку с написанными на нем ужасными словами.

На стене имелись медные корабельные часы, они пробили восемь раз. Значит, уже четыре по Гринвичу, а в Филдинге должно быть одиннадцать утра. Она направилась к телефону. Вскоре Лили услышала знакомый голос.

– Мать, ты не можешь этого сделать!

– Чего я не могу сделать? Прости, Лили, очень плохо слышно, очень плохая связь. Почему ты звонишь? У тебя все хорошо?

– Нет, у меня все плохо. Я разозлена, нет взбешена! Как ты только можешь думать о продаже нашего дома?!

– Ах, ты об этом… Дорогая моя, не будь глупышкой. Ну зачем он мне, если… – Громкий треск заглушил ее слова —… мебель, потом мне хотелось бы немного попутешествовать.

– Нет! – Она просто выкрикнула это слово, скомандовала через океан. – Нет! Не делай этого! Я приеду. Я завтра прилечу. Не продавай дом.

– Сейчас стало вроде получше слышно. Лили, не глупи. Не будь странной. Ты теперь взрослый человек. Ты работаешь в Англии. У тебя своя собственная жизнь. Что тебе делать в этом Филдинге? С чего тебе вздумалось возвращаться? Кроме того, уже поздно что-либо менять – вчера я подписала договор о продаже.

Лили не сдавалась.

– Ты не можешь его аннулировать или как там это делается в подобных случаях? Послушай, если все дело только в деньгах, то возьми и продай Констебля. Этого тебе вполне хватит на то, чтобы полмира исколесить. Хватит и на ремонт дома и на мебель. Только не продавай дом… Мать, ты не должна этого делать.

Ирэн тихо рассмеялась.

– Дорогая, ты просто глупышка и рассуждаешь как глупышка. Я просто поверить не могу, что ты вообще способна на такой разговор. Констебль… Нет, вот этого я делать не стану.

– Боже, но почему? Ведь это всего лишь картина. – Ответа не последовало. – Мать, ты слышишь меня? Где ты?

– Слышу, слышу. Но Констебль… Он не может быть продан.

– Что это значит?

– Лили, я не могу объяснить тебе это сейчас по телефону. Поверь мне, я делаю единственно возможную вещь.

Лили отозвалась не сразу. Когда она заговорила с матерью снова, то смогла лишь повторить то, что уже несколько раз ей сказала:

– Не продавай дом.

– Вот что, Лили, это довольно дорогой способ высказывать друг другу свои разногласия. – Ирэн сейчас говорила очень характерным для нее тоном человека, который нисколько не сомневается в правоте и разумности собственных доводов, и одновременно очень настойчиво. – К тому же нет необходимости что-либо обсуждать. Я скоро снова тебе напишу. До свиданья, дорогая. Береги себя и будь разумной.

После этого Лили долгие дни и часы проводила в сидении и созерцании телефона в ожидании, что он вот-вот зазвонит. Однажды она даже подняла трубку и собралась позвонить Ирэн еще раз, но, подумав, отказалась от этой затеи, ввиду явной ее бессмысленности. Все равно, что пытаться дозвониться до Энди.

Не покидай меня. Не продавай дом. Обе этих мольбы, которые разрывали ее на куски, так ни до кого и не доходили, они попадали в уши двум абсолютно глухим людям. Энди она была не нужна, а дом, ее любимый дом, в действительности принадлежал не ей, а ее матери. А та, которая всегда ждала подходящего момента, а теперь, убедившись, что Лили достаточно взрослая, поспешила отделаться от непомерной обузы, столько лет лежавшей на ее плечах.

В конце концов дрожь унялась. Лили смогла встать и добраться до маленькой кухоньки, чтобы налить стакан воды. Она залпом выпила воду, приятно охладившую ее воспаленное от рыданий и хрипов горло, и прислонилась к стенке холодильника.

– Энди, – произнесла она вслух. – Энди… повторила она еще раз.

Нет, его не будет здесь и довольно долго не будет. Когда-нибудь он сюда явится, она должна была в это верить. Он ведь так заботился о ней, столько о ней думал, как ни о ком другом в своей жизни – это были его слова. А в один прекрасный день она выйдет за Энди замуж и увезет его с собой в Америку, чтобы он мог собственными глазами увидеть этот дом и они снова выкупят его. Она будет работать, не разгибая спины, экономя каждый цент или пенс, чтобы потом иметь возможность претендовать на свое старое, дорогое ее сердцу жилище.

А пока ей оставалось довольствоваться сознанием его существования, тем, что он ждет ее. Кто бы его ни приобрел, был обречен любить его и заботиться о нем. Дом этот простоял сотню лет и подождет ее еще. Ирэн что-то говорила о мебели. Лили не разобрала, что она имела в виду из-за помех, но Лили не сомневалась, что дом будет продан вместе с мебелью. И очень хорошо! Ведь когда она снова его обретет, он останется таким же как был.

Даже, если этот сценарий и был чем-то из области ненаучной фантастики, не беда. В данный момент это роли не играло. Это позволяло ей переносить боль утраты.

Эндрю Мендоза не уставал восхищаться фамильным дворцом в Кордове. Дворец этот был заключен в четырехугольник, сторонами которого были четыре узкие улочки внутри этого живописного древнего Баррио де ла Худерия – Еврейским кварталом. Паласьо Мендоза повернулся к миру фасадом своих высоких белых стен, тут и там прорезанных старыми как мир массивными деревянными воротами, сбитыми коваными гвоздями и зарешеченными окнами. Внешне он явно не соответствовал своему величественному названию, но это было уловкой тех, кто на протяжении веков был его хозяином.

За этими массивными стенами находилась святая святых этого клана на протяжении почти целого тысячелетия, враставшего своими корнями в землю Испании. Это было явлением небывалым среди представителей еврейской нации, ибо извечные скитания ее не позволяли проследить судьбу какого-нибудь рода дальше двух-трех поколений. За это постоянство была заплачена огромная цена, которая с лихвой окупалась этим дворцом.

Огромные двери свыше двух метров в высоту и столько же в длину образовывали главный вход на улицу Калла Аввероэс. Они открывали вход в величественный внутренний дворик под названием Патио дель Ресибо. Он был вымощен брусчаткой, его стены украшала мозаика, и весь он был затенен от всепроникающего солнца раскидистыми ветвями великолепного орехового дерева. Вышедший из него был ошеломлен бесчисленными дверями, коридорами, перекрытыми арками и колоннами, пассажами. Энди не мог знать, куда вела каждая из этих дверей, но он хорошо знал, что через эти аркады было можно переходить из одного внутреннего дворика – патио – в другой из четырнадцати, не входя в здание дворца.

В этот день Рождества семьдесят первого года Энди бесцельно слонялся по дворцу, искренне обрадованный своим долгожданным одиночеством. Для всех слуг этот день был выходным, а для самой семьи – время остаться в своих стенах в стороне от всех католических празднеств остального мира.

Он дошел до крайней южной точки территории дворца. Она называлась Патио дель Посо – Патио с колодцем. Водопровод здесь существовал уже очень и очень давно, но в угоду традиции решили сохранить колодец с высокой крышей над ним, расположенный в центре маленького внутреннего дворика. Вокруг были целые заросли глицинии, жасмина, олеандра. Лишь глициния была сейчас в цвету – андалузское солнце уже достигло своей крайней зимней точки. Но оно все равно казалось Энди чересчур жарким. Он вышел на прогулку в рубашке с короткими рукавами.

Энди прошел еще через три патио. Ему хотелось увидеть свою двоюродную сестру Сьюзен. В конце концов, он обнаружил ее в Патио де лос Наранхос, дворике, где, выстроенные в квадрат, произрастали апельсиновые деревья, сверкавшие оранжевыми пятнами спелых плодов, отражавшихся в небольшом, тоже квадратном, бассейне.

Энди стоял в тени и какое-то время смотрел на нее, не окликая. Сьюзен вообще-то была англичанкой, но в свое время она вышла замуж за одного из своих очень отдаленных кузенов и уже тринадцать лет жила в Кордове, причем четыре последних – вдовою. Это была маленькая, миниатюрная компактная женщина. Вид у нее был слегка высокомерный, особый, ныне вымирающий тип некоей матроны, стоявшей на одной из весьма высоких социальных ступенек, но он знал, что это было ложным впечатлением. На самом деле Сьюзен была чувствительной, остроумной, смешливой и очень милой в общении, хотя иногда проявляла отвратительное упрямство.

Сейчас Сьюзен склонилась над каким-то вышиванием и в ее освещенных солнцем, коротко подстриженных черных волосах были заметны отдельные седые прядки. Она не поворачивалась. Ему даже показалось, что она не замечала его присутствия, пока не произнесла:

– Сегодня холодновато. Ты не желаешь надеть пуловер или пиджак?

– У тебя все-таки есть глаза на затылке, – он прошел и уселся рядом с ней на каменную скамью подле бассейна. – Мне не холодно.

Сьюзен улыбнулась.

– Да, ты добрый, старый, крепкий английский дуб. А вот моя кровушка после стольких лет под южным солнцем понежнела, стала жидкой как водичка.

– И мозги заодно. Какого черта ты не желаешь мне рассказать все, что тебе известно?

– Энди, ты становишься невыносимым. То, что мне известно, я тебе уже рассказала.

– Нет, не рассказала.

– Невыносимым и, к тому же, избалованным, – дополнила она и снова уткнулась в свою работу.

Энди и Сьюзен были накоротке. Они знали друг друга Бог знает сколько лет, еще с тех самых пор, когда щупленький мальчик в очечках и с этой жуткой, бросавшейся в глаза тенью рабочей среды из Йоркшира. Когда Энди учился в школе, они раз в месяц обменивались письмами. А после окончания Кембриджского университета он много раз приезжал к ней сюда в гости.

– Послушай, – Энди решил выложить своего козырного туза, – ведь если ты со мной не станешь сотрудничать, я завалю эту чертову книгу.

– Ну, тогда отправляйся и займись какой-нибудь другой чертовой книгой. Другим романом…

Энди состроил кислую мину.

– Неудивительно, вместе с разжижением мозгов ты утратила и способность читать по-английски. Дело в том, что критики не горят желанием вознести до небес второй роман Эндрю Мендоза.

– Так ты, оказывается, только для этого и пишешь? Для того, чтобы ублажить критиков?

Сорвав с дерева апельсин, он принялся очищать его от кожуры.

– За эти месяцы я не раз задавал себе этот вопрос. Восторженные вопли критиков это всего лишь одна из причин. Вот посмотрите на этого Энди Мендозу, вряд ли у него написано на лице, что он человек целеустремленный в этой жизни, но писать романы он умеет, – скажет кто-нибудь из них. Только есть существенная деталь – я не умею писать. Во всяком случае, романы…

– Это севильские апельсины, они кислые. Из них делают мармелад. – Сьюзен оборвала желтую нитку и принялась вдевать ее в иглу.

– Ты можешь писать.

– Это спорный вопрос. Если мне не удастся добиться признания публики и премий по литературе, я займусь чем-нибудь еще.

– Чем?

– Буду делать деньги.

– Деньги? Энди, но ведь тебе незачем писать ради денег, исключительно ради них. Насколько мне известно, тебя никто не лишал наследства?

– Нет. – Он откусил сочную мякоть и тут же выплюнул. – Кислые, – согласился он. – У меня есть мне причитающееся, если ты это имеешь в виду. Пять тысяч фунтов в год. Едва хватает на то, чтобы жить.

– Но это лишь первоначально полагающееся тебе. Через пару лет ты будешь получать больше. Когда тебе исполнится тридцать, так?

– Да. Но я не хочу быть у них в долгу. Видишь ли, не подумай, что я собираюсь когда-нибудь бросить им мое наследство в лицо. Этим ничего не добьешься. Но я хочу зарабатывать свои деньги сам. Добиться чего-то самостоятельно.

Сьюзен отложила шитье, поднялась и проследовала к краю зеркального бассейна.

– Этот разговор вернулся к своему началу. Хорошо, ты желаешь зарабатывать деньги и купаться в лучах славы. И тебе кажется, что ты сможешь написать книгу определенного типа. Почему она должна быть непременно об убийстве в Суоннинге?

– Потому что мой агент и мой издатель полагают, что если книга об этом, то она имеет шанс разойтись миллионными тиражами, что американцы набросятся на нее как гиены на падаль – ведь Аманда Кент из их братии, словом, что на этом можно неплохо заработать, и что нет человека, который бы это сделал лучше меня и так далее и тому подобное.

Она остановилась и вынула из воды опавший лист.

– Хорошо. Но, как я уже тебе говорила, мне неизвестно ничего такого, что могло бы тебе помочь. Мне было всего одиннадцать лет в тот год, когда леди Суоннинг пристрелила своего мужа. И я никогда не была в Суоннинг Парке.

– Но ты же встречалась с ней…

– Не совсем так. Эмери однажды привез Аманду в Уэстлейк на уикэнд, куда он приехал поохотиться. Это было вскоре после свадьбы. Тогда мне было восемь лет, и ко мне еще была приставлена нянька. И однажды я подсмотрела за ними с лестницы. Мне хорошо запомнилось, как молодо она выглядела, совсем девочка. И то, что она была очень красивой и очень веселой. Так это тебе сотня других людей может сказать. При чем тут я?

Он подошел к ней.

– Сьюзен, я копаюсь во всем этом уже не один год. Существует нить, ведущая непосредственно сюда. В Кордову и дом Мендоза.

– С ума ты сошел… – она не смотрела на него.

– Нет, не сошел и тебе это хорошо известно. И есть еще кое-что о чем я тебе не говорил. Вернее, кое-кто. Один близкий человек в Лондоне. – Он помедлил. – Очень близкий мне человек…

– Та девушка, о которой ты упомянул?

– Да, а как ты догадалась?

– Не знаю, – она пожала плечами. – Может быть, по тону, каким это было сказано. – И потом, как бы невзначай, спросила. – Ты еще не встречался с кузиной Шарлоттой?

– Нет. Они все эти дни держат ее взаперти в ее комнате.

Сьюзен была поражена.

– Да быть того не может!

Энди хмыкнул.

– Я не имею в виду, что она как узник в дворцовой башне. Но ее старческое слабоумие достигло кульминации. Ей круглые сутки необходим надзор, ее нельзя показывать гостям, даже вниз сходить ей не дозволяется. Меня это не удивляет. Она же стара, как мир.

– Ничего подобного. Кто это тебя надоумил? Мне кажется, ей шестьдесят. А это еще не старость. Бедняжка Шарлотта!

– Хорошо, назовем это платой за беспутную молодость, – высказался Энди. – Представь себе, что ты заявила своим старикам, воспитанным в духе традиций короля Эдуарда, что ты – активная лесбиянка и гордишься этим. А Шарлотта, представь себе, заявила, что она последовательница Сафо, если не ошибаюсь…

– Да, мне кажется, все так и было.

Он пристально смотрел на кузину.

– А с чего это мы заговорили о Шарлотте?

– Просто она мне вспомнилась, – Сьюзен предпочла отвести взгляд. – Я очень хорошо ее помню. Она была… Я думаю, лучше всего здесь подойдет слово «блестящая». Она расхаживала по замку в мужских бриджах и сапогах, имела обыкновение наряжаться в шелковые блузы, в уши вставлять золотые серьги и увешивать себя нитками жемчуга. Она коллекционировала старые жемчужины. В ее комнате ими были заполнены все ящики. Зимой она надевала большой бархатный берет.

– Странно, но я ее совершенно не помню, – признался Энди. – А ведь ты не очень намного меня старше.

– Я очень хорошо запомнила, когда мне было пятнадцать лет. Это, вероятно, было году в сорок третьем, в тот год, когда ты родился. После войны она решила перебраться в Париж и Бог знает, сколько не вылезала оттуда.

– Когда я ее узнал, она мне уже тогда показалась старухой, – сказал Энди. – К тому времени она явно увяла. Мне вспоминается Рождество, это был пятьдесят девятый или шестидесятый год, я приехал домой на каникулы и увидел ее. Мне запомнились ее едва заметные усики и белые как снег волосы. Почти всегда у нее был какой-то отсутствующий взгляд, она постоянно была погружена в себя, но мне казалось, что она досконально знала историю дома.

– Да, это был ее конек. Она всегда была нашим неофициальным архивариусом.

– Тогда это ее старческое слабоумие вдвойне трагично, – сожалел Энди. – Она могла бы мне ох как помочь. Хотя, скорее всего, и у нее рот на замке, как и у всех вас здесь.

Сьюзен смотрела куда-то вдаль. Он опять смотрел на ее затылок, на ее темные ухоженные волосы с проблесками седины и спросил:

– Скажи, такие слова «позабуду тебя» говорят тебе что-нибудь. Они могут быть как-то связаны с домом?

Улыбаясь, она повернулась к нему:

– Конечно связаны. Это слова одного из псалмов.

– Какого псалма?

– «Если я позабуду тебя, Иерусалим, забудь меня, десница моя», – процитировала она. – Мне кажется, это сто тридцать седьмой псалом.

– Прости, но я не понимаю, о чем ты говоришь.

– Энди, ты из-за своей вечной враждебности остался в неведении большинства элементарных вещей. Тех вещей, которые все Мендоза вбирают в себя с молоком матери.

– Понимаешь, всему виной мой старомодный йоркширкский скептицизм. И, умоляю тебя, перестань говорить загадками и как следует объясни мне, в чем дело.

– Существует одна легенда, повествующая о том, как зачатки нашего клана, самые ранние его представители, вынуждены были спасаться бегством в Африке. Это было в VI веке. Тогда христиане в Кордове преследовали их. И патриарх тогдашнего дома Мендоза начертал эти слова на воротах их дома в Танжере. Он сделал это для того, чтобы они служили напоминанием семье об их исконной религии и о Кордове, которую они покинули. В следующем веке, когда они вернулись в Испанию, в Кордову, и жили под властью калифа, была изготовлена некая медная табличка, дощечка, на которой были выгравированы эти же слова. Похоже, что эта дощечка где-то затерялась когда домом правил Моисей-Отступник.

– Какой Моисей?

– Отступник. Он жил в XII столетии. Это был первый из Мендоза, который решил приспособиться к той религии, которая в те времена была господствующей.

Энди уселся на одну из каменных скамеек и неотрывно смотрел на Сьюзен.

– Это же дьявольски интересно… Ты говоришь, это был XII век? А с какой стати он решился на это?

– Потому что тогда начались гонения на евреев в Андалузии. До этого и арабы, и евреи мирно уживались друг с другом. И так было на протяжении четырех с лишним столетий. Еврейская община была очень богатой, она была представлена в местном правительстве. Среди них было также много ремесленников, людей искусства. Говорят, что в одной только Кордове было около трехсот действующих синагог. Потом Кордовский халифат оказался под властью шиитов.

– И мусульманских фундаменталистов, – пробормотал пораженный Энди. – Боже мой, и это уже тогда?! А я-то думал, что фундаментализм – изобретение нашего времени.

Сьюзен покачала головой.

– Движение шиитов относится к эпохе возникновения ислама. Во всяком случае тогда, в XII веке, жизнь для евреев в Кордове стала вдруг очень незавидной. И снова настала необходимость прибегнуть к тому, чтобы воспользоваться старым выбором: либо они переходят в другую веру, либо их изгоняют или убивают. И прощай большие дома, в которых они жили, и синагоги, и все остальное… Значит, добро пожаловать, Моисей-Отступник. Он выбрал переход в иную веру.

– Он стал мусульманином?

– Точно. И он решил снять эту дощечку со стены.

– А где она теперь?

– Этого не знает никто. Я просидела очень долго, роясь в старых записях здесь в библиотеке. Именно там я и обнаружила все это и о Моисее-Отступнике, и о шиитах, но после 1150 года никаких упоминаний об этой дощечке не имеется. Конечно, потом семья перешла в христианство, в угоду тогдашнего времени и в этом случае эта дощечка была в той же степени неуместна. Она в любой момент могла послужить доказательством их неверности. Потому что инквизиция вела неослабную борьбу против тех, кто перешел в христианство, но продолжал тайно оставаться иудеем.

Он кивнул, и Сьюзен продолжала.

– Дядюшка Мануэль утверждает, что эта дощечка должно быть уничтожена. Погибла.

Что-то в ее тоне насторожило Энди.

– Но ты сама так не считаешь?

– Я полагаю, что было решено это сделать. Но в старых хрониках есть указания на то, какие-то наметки, если все факты сложить воедино.

– Что за наметки?

– Ну, указания на те места, где она может храниться. Тайники, если хочешь. Что не очень-то верится, не правда ли?

– Почему не верится? – сказал Энди, невольно оглянувшись. – Эти старые кролики могли иметь и сотню таких тайников.

– Столько построек было снесено и на их месте возведено новых, столько было перестроено, что одному Богу известно, как и куда эта дощечка исчезла. Кто-нибудь вполне мог обнаружить ее, будь она здесь.

– Может быть, она разрезана на части, – задумчиво сказал Энди.

– Что ты имеешь в виду?

– Возможно, ее распилили на части, – пояснил он.

– Не исключено, что и распилили. Но что тебя навело на эту мысль?

– Потому что мне приходилось видеть маленький треугольный кусочек золота, дюйма на два с написанными на нем словами на древнееврейском. Там были именно эти слова: «позабуду тебя». Этот кусочек, несомненно, является частью чего-то большего.

Сьюзен сморщила брови и момент раздумывала.

– Нет, вряд ли это может быть частью этой таблички, – в конце концов сказала она.

– Если бы это был кусочек этой дощечки, он явно должен был быть больше. Здесь, в самой старой части дворца, существует одна комната, в которой до сих пор на одной из стен есть след от этой дощечки, на том месте, где, по преданию, она когда-то висела. Я покажу тебе ее, но, голову даю на отсечение, твой кусочек золота – нечто иное. Вероятно, и к Мендоза он не имеет никакого отношения. Не только ведь мы можем быть теми, которым известен этот псалом.

– Но ведь только мы представляем собой дом Мендоза в Кордове?

Она вздрогнула.

– Это что, написано на том кусочке?

– Да нет.

Он не стал пускаться в объяснения по поводу конверта, который когда-то нашла Лили. Как ни дорога была ему Сьюзен, как ни близка, в предстоящем деле она стала для него врагом. Так что, ему следовало поберечь патроны на потом.

Сьюзен поняла, что больше он ничего ей не расскажет и не стала настаивать.

– Ты бы лучше пошел к себе и надел пиджак и галстук. Близится время обеда. Сегодня его готовила тетя Роза. Эта та из традиций семьи, которая может быть и неизвестна тебе. На Рождество и Пасху всех слуг отпускают на праздники, и госпожа дома отправляется на кухню и сама готовит праздничный ужин. Тете Розе на этом поприще нет равных.

Роза в действительности не была тетей Сьюзен. Роза была женой Мануэля, главы дома. Вся семья называла ее «тетя», потому как Мануэля называли «дядя», что означало «глава дома» или «глава клана».

– Ну ладно, – сказал Энди. – Я и сам чувствую, что проголодался. Никогда не смогу привыкнуть обедать в три часа дня.

Он уже стал уходить, потом повернулся.

– Сьюзен, скажи мне одну вещь: с тобой лично кто-нибудь когда-нибудь заговаривал о секретарше леди Суоннинг?

– Да Боже сохрани! Энди, я же тысячу раз говорила тебе, что никто ко мне за все эти годы ни с какими расспросами не обращался. С какой стати? Когда это произошло, то об этом поговорили самое большее недели три, а потом всем вдруг стало ясно, что Аманда либо покончила с собой, либо погибла в какой-нибудь катастрофе, словом ее нет в живых. Почему это у тебя не выходит из головы? Есть же, в конце концов, и другие события, о которых не грех написать книгу.

Но Энди как ни в чем не бывало продолжал свои расспросы.

– Известно, что эта секретарша была американка, но после первого допроса полицией, имя ее каким-то образом исчезло из всех протоколов. Я даже не смог установить, как её звали.

– А что ты хотел? Каждому было ясно, что она к этому убийству не имела никакого отношения. Она была лишь случайным свидетелем.

– Хорошо, но имя ее ты можешь мне сказать, если ты помнишь?

– Этой секретарши? – Сьюзен была занята стряхиванием нитки, прилипшей к ее юбке. – Нет, не помню.

– Хорошо. А ее могли звать Ирэн? Скажи, могли?

Последовал вздох, нечто походившее на старательно подавленное «ах».

Он услышал этот вздох, так как стоял достаточно близко.

– Может быть. Я просто не помню сейчас… – Сьюзен уже полностью овладела собой: ни ее взгляд, ни голос не говорили ни о каком волнении.

– А ты помнишь кого-нибудь по имени Гарри Крамер?

– Впервые слышу, – жестко сказала Сьюзен.

В это время раздался звон колокольчика, приглашавшего принять участие в семейном рождественском обеде.

– Это звонят к обеду. Поторопись. Обед – одно из самых важных мероприятий для нашей испанской родни.

Как было обещано, обед был великолепен. А что до сервировки стола, то она была превыше всяких похвал. Стол был накрыт в малой столовой, пристроенной к кухне. Конечно, во Дворце имелось и большее помещение, служившее для более торжественных случаев, но Энди был влюблен в это почти квадратное помещение, украшенное рядом колонн, с большими проемами, которое выходило на усаженный кипарисами внутренний дворик с роскошными мозаичными панелями на стенах.

Во главе стола восседал дядя Мануэль, патриарх. Это был человек лет семидесяти с небольшим. Он был очень высокого роста и, несмотря на свой уже почтенный возраст, волосы его сохранили тот огненно-рыжий цвет, который достался ему от его бабушки-ирландки. Энди попытался вспомнить, как звали эту бабушку. Ага, Лили Кэррен, именно так ее звали. Об истории этой Лили тоже следовало бы написать книгу. Ему было известно, что ее в течение нескольких лет держали в этом Дворце как узницу, прикованной к кровати и заставляли есть на полу из миски, как собаку. Кроме этого, Энди знал еще одну историю о том, что дядя Мануэль прослыл героем во время второй мировой войны… Вот в эту сказочку верилось с трудом. Ведь Испания в этой войне не участвовала. Еще один миф о Мендоза. Он осмотрел остальных присутствовавших.

Сегодня за столом сидели четырнадцать человек, множество двоюродных братьев, сестер, золовок, невесток, зятей и прочих остальных, в возрасте от семнадцати до семидесяти. Стол был накрыт доходившей до самого пола вышитой скатертью. Существовал обычай для сидевших опускать скатерть себе на колени. Под столом на небольшом возвышении стояли специальные небольшие жаровни с горящими углями, которые согревали ноги сидевших за столом в эти недолгие зимние месяцы. Сегодня, как обычно на Рождество, в центре стола возвышалась традиционная индейка. Кроме того, стол был уставлен невиданными доселе испанскими национальными блюдами, вроде авокадо с лимонным соком и морской солью, благоухавшего анисом хлеба. Все это обильно запивалось собственным вином, изготовленным из произраставших на фамильных виноградниках ягод и выдержанным в домашних бодегах – винных погребах.

Роза настояла на том, чтобы Энди сидел рядом с ней. Она ревностно следила за тем, чтобы ни его тарелка, ни его бокал не пустовали, время от времени кивая и улыбаясь ему, так как по-английски она не понимала ни слова. Его испанский был сносным, а где требовалось его поправляла Сьюзен, другие посмеивались над его ошибками, и смех этот был беззлобный. Они всегда были очень добры к нему. Это легко могло показаться проявлением искреннего, неподдельного гостеприимства и любви к нему, но Энди нутром своим чуял, что за этими улыбками, шутками стояла непоколебимая твердость.

Причем, это распространялось на всех, как на мужчин, так и на женщин. И тот факт, что чуть ли не каждый из них обладал столь необходимой ему информацией, ничего не стоил – они были все как один в том, чтобы не позволить ему завладеть хотя малой толикой ее. Даже Сьюзен, в особенности – Сьюзен.

После обеда остальные удалились соблюсти свою священную сиесту. Но Энди не был расположен спать. Он блуждал по патио, пока не оказался в самой крайней восточной точке Дворца – в Патио де ла Реха. Здесь везде господствовали плетеные, кованые железные решетки, очень распространенные в этой части страны. Они так и назывались «рехос» по-испански. Почти каждое окно было здесь забрано ими, но эта решетка, перед которой сейчас стоял Энди не походила на другие. Огромная, несомненно старая, как мир, она закрывала обширное углубление в некой огромной скале – это место, по преданию дома Мендоза, использовалось когда-то для хранения фамильного золота.

Может быть, когда-то так и было. Но сегодня это место ничего, кроме пустоты и пыли не хранило. По каким-то законам, обратным алхимии, золото превратилось в обширные земли, бесчисленные большие дома и маленькие домики, в обширных помещениях которых были собраны бесценные коллекции предметов искусства и ремесел. Золото было теперь закладными, другими ценными бумагами, наличными деньгами в дюжине чужеземных валют, перетекавших и непрестанно двигавшихся, миновавших все причуды налоговых, таможенных и других путей, расходовавшихся и вновь восстанавливаемых в сложнейших хитросплетениях этой гигантской транснациональной паутины, известной под названием «Группа Мендоза». Обманчиво тонкая, на самом же деле прочнейшая как сталь, паутина ткалась здесь за роскошными, облицованными мрамором фасадами Банка Мендоза на авенида дель Гран Капитан в Кордове. Здесь было сердце этой вотчины Мендоза, которая с полным правом могла быть названа империей.

– Да, – размышлял Энди, – эти Мендоза имеют денег больше, чем сам Господь Бог. И деньги эти служили не только для скупки всех товаров мира, но и для достижения власти, способствовали устранению неудобных мешавших им законов. Может быть, они могли и облегчить участь некой американки, молодой женщины, решившей убить одного из их родственников? Возникал еще один, не менее важный вопрос: а для чего?

Вопросы эти пока ждали ответов на них и незаметно для него самого привели его к мысли о Лили.

Днем раньше он отправил ей рождественскую открытку. Скоро он вернется в Лондон, и они встретятся вновь. В том, что его ждали в Лондоне, он не сомневался. А сейчас пришло время сделать выбор, не откладывая в долгий ящик, как бы выразилась его дорогая Лили. Низкое декабрьское солнце постепенно уходило к западу, за холмы, и Энди долго стоял, глядя пока оно не скроется.

 

9

Нью-Йорк, Мадрид, Каракас, 1980–1981 гг.

В ноябре, вскоре после возвращения Лой из Флориды, Питер исхитрился увидеть ее с глазу на глаз. Он просто отправился к ней домой без предварительных звонков под благовидным предлогом порасспросить ее об одном испанском журнале, который в принципе мог быть использован им в его дайджесте. Не смогла ли Лой перевести для него кое-какие статьи?

Когда они, сидя в ее гостиной, обсуждали, это издание, зазвонил телефон. Звонила, как оказалось, Лили.

– Я просто в дэпрессии… – сообщила она Лой. – После всей этой двухмесячной беготни и обещаний Эн-Би-Си заявила, что не будет заниматься ее телешоу, Си-Би-Эс и Эй-Би-Си уже от него отказались еще раньше. Значит, как сидела я, так и останусь, как дурочка, сидеть на кабеле.

Лой бормотала что-то ободряюще-сочувствующее.

– Послушай, дорогая, здесь у меня Питер. Я для него кое-что перевожу с испанского, но мы уже скоро должны закончить, так что бери такси и приезжай. Мы с Питером надеемся тебя немного приободрить.

Питер нахмурился, но Лой этого не заметила, а если бы и заметила, не стала бы это никак комментировать. К тому времени, когда прибыла Лили, он снова был приветлив и любезен как всегда и решил посотрудничать с Лой в деле поднятия настроения гостьи Лой. Это было не очень легким делом. Она была действительно сильно подавлена.

– Прошу меня простить, но я действительно могу оказаться в тягость, – вздыхала Лили. – Но мне действительно очень плохо. И… – она колебалась, – я чувствую себя так, будто меня вырвали с корнями.

– Это общенациональная болезнь, – попытался смягчить ситуацию Питер. – Все американцы чувствуют себя так.

– На меня это не распространялось, – в ее голосе явственно слышалась горечь.

– Ты имеешь в виду то захолустье, откуда ты родом? – Он взъерошил ей волосы, зная, что она этого терпеть не может.

Лили мотнула головой.

– Не то я имею в виду, – ответила она и сделала большой глоток шерри из бокала, предложенного ей Лой.

Как и испанский коньяк, херес тоже являлся частью образа жизни Лой.

– Что тебе сказать, чтобы тебя могло приободрить? – спросил ее Питер.

– Ничего. Я думаю, мне лучше уйти. Я действительно никудышный член компании сейчас. – Лили поднялась, но голос Лой остановил ее.

– Пожалуйста, сядь. И, минуточку внимания, вы оба, пожалуйста. Мне кажется, сейчас именно то время, чтобы ознакомить вас обоих с той идеей, которая возникла у меня уже Бог знает когда. – Лой для большего эффекта сделала паузу. – Я хочу, чтобы вы оба занялись бизнесом.

– Безумие, – так оценила это высказывание Лили.

– И каким же? – поинтересовался Питер. – Петь и танцевать?

И он, и Лили стали наперебой задавать Лой вопросы, но та подняла руку, призывая к тишине.

– Не надо быть такими негативистами, выслушайте меня до конца.

В сути своей рассуждения Лой основывались на трех простых суждениях. Лили очень уставала и за свою работу явно недополучала, ее основные таланты и способности оставались большей частью невостребованными.

– Этот человек, этот Керри, что он в действительности сделал для тебя? Ты всегда говорила о нем в связи с какими-то планами, проектами, задумками, но, как я могу судить, очень и очень немногие из них принесли реальные плоды. Четыре года ты ведешь телепередачу, тысячи, десятки тысяч людей знают тебя в лицо и по имени, а что с того?

– Питер же, – продолжала Лой, – застрял в этом небольшом озерце, которое при всем его желании не может выйти из берегов и превратиться в море. Ему пришлось много и долго работать. Но рынок как был, так и остается очень ограниченным для такого рода изданий, и как бы он не лез из кожи вон, он таким и останется.

– И теперь третье, – продолжала она, – вы оба много лет знаете друг друга. Вы – друзья и проявляете заботу друг о друге. Вы могли бы создать прекрасный тандем, но, мне кажется, вы не задумываетесь об этом. Более того, вы совсем не обращаете внимания на то, что области деятельности у одного и у другого имеют явное сходство.

– Которое состоит в… – вопросил Питер, не особенно стараясь скрыть свой скептицизм.

– Качественная жизнь, – ответила Лой. – Она была захвачена этой идеей и изо всех сил старалась передать свой запал энтузиазма своим собеседникам. – Дорогостоящая качественная жизнь… и ее воплощение в домах, где живут, в еде, которую люди ставят на стол или им ставят на стол. Их читательские вкусы и склонности.

Последняя фраза заставила Питера задуматься над ее словами. Лили, слушая аргументацию Лой, кивала головой, но отправилась домой в том же подавленном состоянии, в котором приехала. Прошло несколько дней и этот разговор выветрился из ее головы. А вот Питер его хорошо запомнил.

* * *

За две недели до Рождества. Питер звонил у дверей особняка Лой. Было около восьми вечера.

– Извините, ради Бога, что я так, без предупреждения вваливаюсь к вам, – оправдывался он. – Это ничего, что я приехал? Я вам не помешал?

– Разумеется, вы мне не помешали. Поднимайтесь ко мне, там уютнее.

Она довольно долго инструктировала дворецкого насчет кофе и коньяка, потом привела своего нежданного гостя в небольшую, действительно уютную гостиную, примыкавшую к ее спальне. Это была маленькая и премиленькая комнатка. Здесь стояло кресло, такое широкое, что уместиться в нем можно было вдвоем, кроме того еще стул и столик. Стены были обиты ситцем, рисунок ткани представлял собой бледно-голубые силуэты птиц и стилизованную листву лимонного дерева. Наличие этой ткани придавало комнате уют и индивидуальность.

Питеру уже приходилось один раз побывать здесь. Но тогда они были здесь вдвоем с Лили. А на этот раз визит был волнительно-интимный. Лой была сегодня в том самом зеленом платье, в котором она обычно принимала гостей и в котором она впервые принимала его чуть больше полугода назад. А ему казалось, что прошло больше… Ему казалось, что он знает эту женщину всю жизнь.

«Нет, – поправил он себя, – как будто он искал ее всю свою жизнь».

– Вы прекрасно выглядите, – сообщил ей Питер.

Лой убрала со стола письменные принадлежности, разложенные на столе.

– Благодарю вас. Вы пришли лишь затем, чтобы говорить мне комплименты?

– Нет, не только. Но мне вдруг показалось, что именно это важнее для меня, чем то, ради чего я действительно пришел. – Он даже слегка охрип от чувств, нахлынувших на него.

Лой неподвижно стояла, не глядя на него.

– Питер, дорогой мой Питер, пожалуйста, давайте поговорим с вами о том, что вы мне собирались сообщить.

– Почему? – Он сделал шаг к ней.

Было видно как женщина напряглась.

– Потому что так будет лучше, – ответила она. – Прошу вас. Вы знаете, ведь я очень хорошо к вам отношусь. Я очень ценю нашу с вами дружбу и не надо ее портить.

Он был настроен на продолжение атаки, но отступил.

– Хорошо. Ладно. Я пришел к вам, чтобы более подробно обсудить вашу слегка сумасбродную идею моего и Лили вступления в бизнес.

– Идея ничуть не сумасбродная.

Питер уселся на этот укороченный диванчик или кресло на двоих и ослабил галстук.

– Вот об этом-то я и думал. Может быть и нет. И пару дней назад я натолкнулся на нечто такое, что заставило меня вновь вернуться к этим размышлениям.

– Интересно, – она села напротив него в кресло. – И что же это такое?

Прежде чем он успел ответить, в дверь легонько постучали. Вошел дворецкий с подносом. Лой отослала его и сама решила заняться разливанием кофе. Ей не нужно было интересоваться вкусами Питера, она хорошо знала, что тот пил крепкий черный кофе с малюсенькой ложечкой сахара. Их отношения изобиловали всякого рода ритуалами, носившими слегка суеверный характер. Она, подав ему чашку и маленький наперсток коньяка, повторила свой вопрос:

– Так к чему вы пришли?

Питер был способен оценить проворный ум Лой. Он не стал прибегать к длинному вступлению.

– Речь идет об издателе одного небольшого журнальчика, издательство называется «Бэсс и Деммер». Они владельцы восьми журналов. Строго говоря, Бэсса вообще-то нет, он уже давно отправился к праотцам. А издатель – немолодой уже человек по имени Рэндолф Деннер. Он в этом своем издательстве тянет сразу несколько лямок. Но… Ему под семьдесят, а наследника у него нет и не предвидится.

Из внутреннего кармана пиджака Питер извлек сложенный вчетверо листок бумаги и подал ей.

– Вот список всех их изданий.

Лой читала в очках. Это были небольшие изящные очки со специальными полукружиями особых линз в тонкой золотой оправе. Обычно, если она находилась дома, они висели у нее на шее на тонкой золотой цепочке. Сейчас она сдвинула их на кончик носа и принялась изучать листок. Здесь были перечислены восемь журналов: «Нумизматика», «Обозрение редких книг», «Куклы и домики для них», «Твой старый автомобиль», «Археология сегодня», «В мире едоков», «Руководитель», «Ежеквартальное обозрение индивидуального строительства».

Пока она была занята чтением, Питер говорил:

– Ежемесячник здесь один – «В мире едоков». Журнал по археологии выходит раз в три месяца. Так же, как и по индивидуальному строительству. Остальные появляются раз в две недели. Выходят в свет все эти издания медленно, как впрочем и расходятся. За исключением одного-единственного. Он-то и обеспечивает им высокий оборот и привлекает достаточно рекламодателей, которые и поддерживают их, позволяют им выжить.

Лой продолжала изучать список.

– Какой из них хорошо расходится?

– Угадайте!

Она не раздумывала долго.

– «В мире едоков».

– В десятку… Тираж сто тысяч. А как вы догадались?

– А что бы вас лично заинтересовало?

Он усмехнулся.

– Вы правы. Меня заинтересовали три последних в этом списке: «В мире едоков», «Руководитель», «Индивидуальное строительство». И я занялся этими изданиями вплотную. Здесь есть огромнейший потенциал для улучшения. И одновременно они располагают солидной базой рекламодателей и подписчиков. Меня одно интересует – можно ли их купить? Если они продаются, то и для Лили, и для меня появился бы хороший способ попробовать свои силы. Я бы занялся их выпуском, разумеется, при участии Лили в качестве моего редакционного консультанта. А журналы эти послужат тому, чтобы создать трамплин, чтобы позже мы смогли перейти и к тому в другие родственные области.

– А что это за области?

– Конкретно я пока не могу на этот вопрос ответить. Но я чувствую, что здесь есть какой-то потенциал. Может быть новая рубрика, которая бы знакомила читателей с новыми достижениями в области кухонной утвари. Обустройство кухонь, к примеру, и так далее.

Лой сняла очки и они скользнули вниз, мягко упав на ее затянутую в зеленое грудь.

– Ас Лили вы говорили об этом?

– Нет. Сначала я решил переговорить с вами. У меня нет надежды на то, что мне удастся одному собрать необходимый капитал. Да и у Лили не очень-то много за душой.

– А вам точно известно, что они продадутся?

– Честно говоря – нет, – признался он. – Но мне думается, что это не исключается. Все указывает на то, что эта компания выдыхается и едва успевает удерживаться на поверхности.

– А этот… этот… как же его имя? – Она снова водрузила очки и посмотрела на листок бумаги, который остался у нее в руках.

– Рэндолф Деммер? – помог ей Питер.

– Да. Этот мистер Деммер – владелец фирмы?

– Не совсем владелец. Это акционерное общество открытого типа. Вы понимаете?

– Разумеется, – Лой улыбнулась.

– О'кей. Судя по всему, этот Деммер завладел единственным большим пакетом акций. И он к тому же председатель совета директоров, также как и издатель и главный редактор.

Лой на минуту задумалась.

– Я заинтригована, – сказала она. – Мне хотелось бы обсудить все это с Лили и еще обдумать то, что вы мне сообщили.

* * *

Идея Питера заинтриговала и Лили. За поздним завтраком в воскресенье Лой сообщила ей об этом разговоре с Питером. Самого Питера за завтраком не было. У него была деловая встреча в Чикаго.

– Это замечательная идея, – сказала Лили. – Но ведь у меня нет капитала. У меня может быть даже меньше денег, чем у Питера. Как я могу приобрести это издательство?

– Давайте упорядочение всех финансовых вопросов отложим пока, – предложила Лой, сопроводив свои слова слегка пренебрежительным жестом.

– А вот эта ваша фраза – наихудшее из всех деловых предложений, когда-либо мной полученных.

Лой рассмеялась.

– Да, согласна с тобой. Вероятно это так и есть. Но ведь это не только бизнес, разве не так? Ведь мы друзья. Это тоже чего-то стоит.

– Очень многого, – согласилась Лили… – Только вот… Послушайте, почему вы именно это ставите на первое место? Почему вы хотите быть включенной в мой и Питера бизнес?

– Вы считаете это вмешательством в чужие дела с моей стороны? Что я лезу туда, куда меня не просят?

– Я не это имела в виду. Но я неуверена, что могу объяснить. Мне кажется, что и не объясню никогда, потому что, если я попытаюсь, то смысл моих слов всегда может быть понят неверно.

– Мною?

– Да, – призналась Лили. – Вами…

Лой рассеянно вертела в пальцах стакан с апельсиновым соком и не торопилась с ответом.

– Однажды вы обвинили меня в бесполезности, в том, что мои функции – чисто декоративные, – сказала она наконец. – А я, в свою очередь, сказала вам, что у меня не было возможности отправлять иные функции, кроме декоративных.

– Я помню этот разговор.

– Я не могу оставаться на вторых ролях. Пойми, Лили, теперь я во всех отношениях гораздо свободнее, чем когда-либо в своей жизни. Я имею возможность направлять мои ресурсы на то, что меня по-настоящему интересует. И коль я могу при этом еще и осчастливить вас… и Питера, конечно, – поспешно добавила она – то что здесь дурного?

– Ничего.

Лой наклонилась к ней.

– Лили, может быть есть что-то такое, чего бы вы пожелали? Что-то такое, в чем я могу вам помочь? Помочь обрести?

Вряд ли вопрос можно было бы сформулировать конкретнее. Лили вопросительно посмотрела на свою собеседницу, открыла рот, чтобы что-то спросить или сказать, но передумала. На эту тему она еще ни разу в жизни ни с кем не говорила, но в последнее время ее мечта стала казаться ей все более и более призрачной. Лили было необходимо поделиться этим с кем-то еще, это могло придать ей более зримые очертания, оживить ее.

– Моя мать продала дом, в котором я выросла. Я хочу снова купить его.

– Понимаю тебя, – тихо произнесла Лой. – Он где-то в Новой Англии, не так ли?

– Да, в Филдинге. Это штат Массачусетс, там, где прошло мое детство.

– Но ты не собираешься вернуться туда, нет? – Глаза Лой потемнели от озабоченности. – Ведь твоя настоящая жизнь здесь, в Нью-Йорке, Лили.

– Я знаю, что здесь. Но этот дом вполне мог бы быть использован для того, чтобы жить там по уикэндам. Если бы только я смогла приобрести его, вот в чем дело. В прошлом году я уже попыталась это сделать. Но владелец не желал его продавать. Один агент по продаже недвижимости украдкой сказал мне, что этот дом мог бы быть продан, но мне в этом случае пришлось бы выложить астрономическую сумму, которой у меня нет и не будет до тех пор, пока я торчу на кабеле.

– Я могла бы одолжить тебе денег для первоначального взноса.

Лили покачала головой.

– Это бы не помогло. Я бы сама обратилась к вам, если бы это могло помочь. Проблема в том, что я не зарабатываю столько, сколько нужно для того, чтобы поддерживать в пристойном виде второй дом, не говоря уже о том, чтобы постепенно возвращать вам долг.

– Я так и думала, что у тебя есть какая-то проблема. Следовательно, это еще раз подтверждает, что моя идея разумна. Ты со мной согласна? – Лой протянула через стол руку и положила свою ладонь на руку Лили. – Я позабочусь о тебе. Хочу, чтобы ты была счастливой. Я желаю стать частью того хорошего, что принесет удачу тебе и Питеру. Разве это не причина для того, чтобы попытаться?

Лили посмотрела на нее и благодарно улыбнулась.

– Ровным счетом никаких, – ответила она.

– Ну вот и хорошо. Значит решено? Что же касается этой идеи Питера, то я пока ничего не могу сказать. К ней следует присмотреться. Питер проверит все еще раз, да и мне неплохо было бы получить юридическую и финансовую консультацию на этот счет. Вероятно, всем нам троим следовало бы собраться через несколько дней и обсудить это еще раз.

В конце этой же недели троица снова встретилась в одном китайском ресторане, который был выбран для очередной телепередачи Лили. После ужина Питер извлек из кейса ворох бумаг и стопку журналов.

– Это для вас, – пояснил он, давая им материалы. – Мне тем временем удалось навести кое-какие справки. Весьма конфиденциально. Нет никаких сигналов о том, что старина Деммер собирается отрезать на продажу куски от своего приходящего в упадок королевства. И, судя по его виду, он здоров как бык. – Последние слова сопровождались жестом отчаяния. – Все выглядит так, как выглядит. Может, я только зря трачу свое и ваше время.

– Я тоже поинтересовалась этим Деммером, – сказала Лой, – у меня есть консультант по финансовым вопросам, человек, который постоянно занимается такого рода делами. И по его словам, мистер Деммер не проявлял никаких признаков того, что собирается продавать эти журналы.

– Но это ведь не исключается, – высказала свое мнение Лили. – Что нам мешает выступить с таким предложением. Ведь никогда не знаешь, пока не попробуешь. – Гримаса на лице Лили должна была служить подтверждением ее словам. – Вот, что я хочу сказать относительно того, чтобы сделать это предложение. Если мне удастся все превратить в деньги, все, что я имею, то, полагаю, я могла бы располагать сорока тысячами.

Лой подняла руку.

– Этим мы пока еще не занимаемся, мы же говорили. Сейчас мы пытаемся лишь определить в цифрах, во сколько эта идея может нам обойтись и насколько она… Что это за слово, которое всегда в ходу у бизнесменов?

– Жизнеспособная, – подсказал Питер.

– Да, вот именно. Именно так мне и сказал мистер Крэндалл.

– А кто такой мистер Крэндалл? – Лили долила во все пиалы китайский чай.

– Это мой финансовый консультант. В понедельник я имела с ним беседу, кроме того, мы еще раз встретились сегодня утром.

– И? – Питер подался вперед.

Идея стать издателем трех журналов не на шутку захватила его. Он повторял себе, что должен быть осмотрительным, но это было не так-то просто.

– Что он думает по этому поводу?

– Что можно сказать? Он совершенно по-иному подошел к этой проблеме. Совершенно по-новому. – Лой взяла маленькую записную книжку в кожаном переплете. – Я набросала кое-что, чтобы быть точной. Он утверждает, что одной из возможностей мог бы быть внезапный налет на них.

За столом воцарилось молчание. Лили и Питер уставились на Лой.

– Понимаете? Что-то вроде внезапного захвата. Переворот, если хотите. Питер, это вы упомянули о том, что акции «Бэсс и Деммер» находятся в открытой продаже?

Питер занялся подсчетами, записывая цифры на бумажной салфетке.

– Сейчас текущая стоимость шесть долларов двадцать пять центов за акцию. Объявленная прибыль на декабрь – тринадцать долларов на одну акцию. И соотношение цен – прибыль составит что-то около пяти. Чуть поменьше пяти. – Он обвел взглядом обеих сидящих перед ним женщин. – Я не эксперт на рынке ценных бумаг, но это все говорит о том, что эта компания недооценивается.

Лой кивнула.

– Да. Именно на это и указал мне мистер Крэндалл. Он утверждает, что у них есть уязвимые места. И мы сможем приобрести необходимое количество акций для того, чтобы иметь возможность контролировать компанию.

– Нам не нужна вся компания целиком, – не соглашалась Лили. – Вы только взгляните на этот мусор. – Она быстро перелистала страницы журнальчиков. – Старинные монеты и домики для кукол, открытки из Непала. Вот уж дурь, так дурь! Я этим у себя на кабеле сыта по горло!

– Не то ты говоришь, – тихим вкрадчивым голосом сказал Питер.

Он продолжал смотреть на Лой. Его глаза заблестели.

– Если я не ошибаюсь, не это вам предлагал этот ваш мистер Крэндалл.

Лой покачала головой.

– Нет, не это. Он сказал, что когда мы сможем контролировать эту компанию, то сможем отделаться от остальных листков, оставив себе лишь те три, которые представляют для нас интерес.

– Именно это я и имею в виду… – согласился Питер. – А средства от продажи остальных могли бы пойти на улучшение качества остающихся изданий. И на то, чтобы в максимально короткий срок миновать все связанные с приобретением и вхождением в нормальное русло проблемы. Прекрасная идея. Простая и прекрасная. – Он наклонился к Лой и дотронулся до ее подбородка. – Дорогая моя, вы самая восхитительная женщина из всех, которых я встречал…

Лили внимательно следила за ними обоими. Лой выглядела очень счастливой, но это было то безотносительное счастье, которое не направлено на какой-то конкретный объект. Удовольствие, которое испытывал в данный момент Питер, было другого рода, это было не просто восхищение от удачно задуманного проекта. Его чувства к Лой заставляли бежать его кровь по жилам быстрее.

Лежа в постели и безуспешно пытаясь заснуть, Лили анализировала результаты своих наблюдений за Лой и Питером. На этот раз это не было ревностью собственницы по отношению к Питеру или ревностью подруги по отношению к Лой, потому что теперь Лили действительно усматривала в его поступках нечто большее, чем просто желание Питера завести легкий, ни к чему не обязывающий романчик с Лой. Лили со своей стороны готова была признать, что у нее самой не было и следа романтических чувств по отношению к Питеру Фоулеру, хотя все же он был частью ее собственной жизни и довольно долгое время. Некой постоянной величиной на заднем плане.

Питер был тем человеком, на которого она могла рассчитывать всегда и во всем, к нему она могла обратиться за любой помощью. А вот если он собирался заключить союз с кем-либо еще, то это сулило серьезные перемены. Хорошо, пусть будет так. Единственное, что ее беспокоило по-настоящему, так это то, что Питер сейчас возжаждал недоступного. Хоть Питер и отказывался это понимать, но Лой не выказывала абсолютно никаких признаков ни влюбленности в него, ни даже увлеченности.

Убедившись в том, что заснуть она уже не сможет, Лили встала с постели и заварила себе чашку своего любимого чая. Он был как всегда несравненным на вкус и очень успокаивал ее. Она маленькими глотками пила ароматный напиток и всматривалась в не очень отдаленное будущее. Где-то на горизонте маячил покрытый аккуратными дощечками дом с крытой верандой и дверьми в голландском стиле. Ни один человек на свете не был в состоянии осознать всю глубину и серьезность ее обязательств, ее дикое атавистическое желание обрести свое жилище вновь. Лили не тешила себя иллюзиями насчет временности своего одиночества и отсутствия понимания со стороны других. И эта истина принималась ею безоговорочно.

В ее жизни было два объекта обожания: мужчина по имени Энди и ее дом в Филдинге, в котором она выросла. Мужчина ее покинул. Регулярно, примерно с интервалом в один год, она видела на полках и прилавках книжных магазинов его очередную книгу, которую неизменно покупала и читала, чтобы потом проплакать несколько ночей подряд навзрыд. Она даже поверила в возможность того, что он давно и имя ее позабыл и самое ее, и уж, конечно, сейчас не могло быть и речи ни о какой любви с его стороны. Лили же сохраняла это чувство в себе. Иногда оно было способно довести ее буквально до тошноты, комом застревая в горле, когда она слишком долго предавалась этим воспоминаниям. Но большей частью она о нем не думала. С домом же дело обстояло по-иному. Он еще мог когда-то снова принадлежать ей. С этой мыслью Лили вернулась, легла в постель и вскоре заснула.

* * *

За два дня до Рождества Питер, Лили и Лой договорились о встрече с человеком, который был заочно представлен им Лой в качестве ее консультанта по финансовым вопросам. У Питера этот день был заполнен до предела и он, извинившись, пообещал хотя и с небольшим опозданием, но обязательно присутствовать на встрече. Лой и Лили встретились в центре и на такси отправились на Уолл-стрит.

– Мне еще ни разу не приходилось быть здесь, в глубинах Уолл-стрита, – призналась Лили.

– Не думаю, что тебе очень уж понравится там, куда мы отправляемся, – предостерегла ее Лой. – Сплошной мрамор и приглушенные голоса; Построено для того, чтобы подавлять. Но я доверяю моему Джереми Крэндаллу.

– Мне не совсем понятно, кто он. Он работник сферы финансов или адвокат?

– Ни то, ни другое, – ответила Лой. – Он член правления одной компании. Скорее, даже банка, но это особый банк. Его клиенты – правительства, крупные компании, но никаких частных лиц.

– А вы ведь ни правительство, ни крупная компания.

– Нет, но так получилось, что они занимаются моими делами уже на протяжении многих лет.

На дальнейшие вопросы у Лили не хватило времени – такси остановилось у здания, облицованного гранитом с классическим фасадом. Современными были лишь стеклянные огромные двери. Рядом с дверями висела до блеска надраенная медная дощечка «Группа Мендоза». Едва завидев ее, Лили остановилась как вкопанная. Она уставилась на эти написанные на дощечке слова и мгновенно побледнела.

– Что с тобой? Лили, что случилось? Тебе нехорошо?

Она покачала головой.

– Нет, – с трудом ворочая языком вымолвила она. – Нет, все в порядке. – Но на самом деле было не все в порядке. Живот ее превратился в комок сжавшихся мускулов, ее тошнило, у нее кружилась голова.

Лой продолжала смотреть на нее обеспокоенным взглядом.

– С тобой правда все в порядке? Если надо, мы можем перенести эту встречу.

– Нет, нет, ни в коем случае, – процедила Лили сквозь сжатые зубы. – Это просто так, это бывает.

Вот и еще одно совпадение, еще одно дикое стечение обстоятельств… Очередной фокус ее судьбы. Судьба снова давала ей шанс?

Швейцар в униформе открыл перед ними дверь, прежде чем они успели взяться за массивную металлическую ручку.

– Добрый день, сеньора Перес. – Он проводил их до лифта. – К мистеру Крэндаллу? – осведомился он.

Лой улыбнулась и кивнула. Швейцар вошел в лифт и нажал нужную кнопку.

– Мистер Крэндалл не желает, чтобы вы чересчур утомлялись, – чуть иронично пробормотала Лили, когда двери лифта закрылись с легким шорохом.

Лой хихикнула.

Внутри лифт был облицован красным деревом и медью. Он бесшумно доставил их на седьмой этаж и двери открылись не в коридоре, как ожидала Лили, а в маленькой приемной.

Лой еще раз приветствовали, обратившись к ней по имени.

– Мистер Крэндалл ожидает вас, сеньора Перес. Я провожу вас к нему.

Лили ожидала увидеть пожилого мужчину, а этому Джереми Крэндаллу было от силы лет тридцать пять. «Из молодых, да ранний, – довольно неприязненно отметила Лили. – Из этих молодых ловкачей из Гарварда. С небольшим налетом аристократизма».

– Лой, вы восхитительны, как всегда. А это, вероятно, знаменитая Лили Крамер, – повернувшись, он одарил Лили профессиональной улыбкой.

Она решила не противостоять своему первому неприязненному чувству, и тут же напомнила себе, что оно основывалось на ее предубежденности по отношению ко всем, кто был в услужении у Мендоза.

– Питер вот-вот должен подойти, – поспешила заверить Крэндалла Лой. – У него какие-то многочисленные встречи, отказаться от которых он не мог.

И вообще, вы представить себе не можете, что это было для меня за проблема собрать вас всех троих занятых людей в одном месте и в одно и то же время.

– Для людей занятых проблем не бывает, – попытался сострить Крэндалл.

Лили подумала, может ли он говорить членораздельно, не прибегая к словесным клише, но прежде чем ее неприязнь успела пустить глубокие корни, его поведение стало более естественным и располагающим.

– Я тут для вас подготовил кое-какие цифры, чтобы вы имели возможность получить более детальное представление, – с этими словами он вручил всем им по листку, исписанному аккуратными столбцами цифр.

Это был последний финансовый отчет компании «Бэсс и Деммер». Лили углубилась в изучение цифр. За пару недель, которые миновали с тех пор, как она убедилась в том, что вся эта затея в принципе осуществима, она стала проглатывать уйму информации в таких изданиях, как «Форбс» или «Уоллстрит джорнел». Спектр мнений был до абсурда широк, времени до ужаса мало, но все же это было лучше, чем просто сидеть, сложа руки. Кроме того, она натренировала свой ум на то, чтобы приучить его бесстрашно задавать вопросы, независимо от того, насколько глупыми они могли бы показаться собеседнику.

– Как компания могла оказаться в числе сомнительных, мистер Крэндалл? Коль скоро это в состоянии заметить даже мы, что тогда говорить об опытных наблюдателях и аналитиках?

– Потому что, – ответил Крэндалл, – на рынке теперь сотни и тысячи разных компаний. Никто не в состоянии уследить за ними всеми. Тринадцать лет назад, незадолго до кончины Брэсса, его компания вошла на рынок с очень ограниченными возможностями. Вероятно у этого Брэсса имелись какие-то планы, но осуществить их у него не хватило времени. С тех пор эта компания не особенно высовывалась. На Уолл-стрит вообще не очень любят те компании, которые высовываются. Кроме того, акции, которые продаются открыто, это не совсем то, что способно понравиться всем. Большинство серьезных фондов ценных бумаг избегает приобретать их. Но если этим заниматься так, как планируете заняться вы, то эта игра стоит свеч.

Лили предположила, что он, вероятнее всего, даже во сне повторял индекс Доу-Джонса.

На столе у мистера Крэндалла раздался зуммер и секунду спустя чей-то официальный голос возвестил о прибытии мистера Фоулера. Вскоре появился он сам и оба мужчины были представлены друг другу.

Они пожали друг другу руки. Лили видела, как оба они прикидывали, кто чего стоил. Вскоре выяснилось, что Питер был в более выгодном положении.

Джереми Крэндалл восседал за своим импозантным столом, уставленным необходимыми для современного офиса аксессуарами, а Питер пристроился слева от него на стуле. Лили сидела на противоположном от Питера конце, справа от Крэндалла, в центре находилась Лой.

Крэндалл откашлялся, что, без сомнения, должно было означать, что собрание объявлялось открытым. Это не было дружеской болтовней нескольких знакомых, а бизнес чистейшей воды и ничего, кроме бизнеса. Это подтверждалось и дальнейшими словами Крэндалла.

– Первое. Позвольте мне поставить вас в известность, что я нахожусь здесь лишь в качестве консультанта сеньоры Перес. «Группа Мендоза» не заинтересована участвовать в этом деле ни в каком качестве.

– Почему не заинтересована? – немедленно последовал вопрос Питера. – Вы считаете это предприятие бесперспективным?

– Нет. Здесь нисколько не ущемляются наши интересы. Дело в том, что наша компания никогда не входит в качестве партнера в сделки, если речь идет о каких-то несущественных суммах.

– А что вы называете существенными суммами? – спросила Лили.

Ей не терпелось узнать, во сколько же может обойтись им вся их затея. Может быть потому, что ее собственные ресурсы были наименьшими…

Крэнделл пожал плечами.

– Скажем так – мы не интересуемся сделками, если речь идет о суммах, не превышающих двадцать пять миллионов.

Эти цифры потонули в недоверчивых возгласах, но, казалось, он не заметил их и продолжал.

– Но к нашему разговору это не имеет отношения. Я запустил несколько пробных шаров и выяснил, что этот Деммер не заинтересован в продаже трех журналов, на которые рассчитываете вы. Он вообще не заинтересован ничего продавать, в том числе и остальные, если быть точным. Совет состоит в основном из родственников, либо его, либо почившего в бозе мистера Бэсса. И те и другие предпочитают плясать под его дудку.

– Держатели акций из частных лиц не могут быть такими ручными как они, – высказал свое мнение Питер.

– Я не сомневаюсь в этом. Но не следует спешить и забегать вперед. Еще не подошло время вводить в это уравнение держателей акций.

Лой наклонилась к нему:

– Пожалуйста, объясните Питеру и Лили то, что вы мне сказали в нашем телефонном разговоре, Джереми.

– Да, это следовало бы сделать. Что касается меня, то это предприятие вызывает у меня смешанные чувства. С одной стороны, это прибыльное дело, но при более близком рассмотрении оно может таить в себе и риск. Насколько я понимаю, именно сеньора Перес явится тем источником, который обеспечит финансирование данного предприятия. До сих пор все ее финансовые сделки не являлись рискованными. В нашу задачу не входит по ее же указке вести и ее и вас по самоубийственному пути. Никакого риска здесь быть не может и не должно.

Питер стал что-то говорить, но Крэндалл перебил.

– Разрешите мне закончить. Так вот, я говорил все это сеньоре Перес, ибо ответственность за это предприятие возложена и на меня. Она же настояла на том, что желает участвовать в данном предприятии. Именно это и послужило причиной для сегодняшней встречи.

Лой вздохнула.

– Джереми, я не предусматривала, что наша сегодняшняя встреча будет включать в себя и наставительную часть. Кроме того, не сочли нужным упомянуть, что я говорила вам о том, что на протяжении многих лет у меня не было такого желания поучаствовать в подобном бизнесе. Могу же я позволить себе нечто, что способно доставить мне радость после долгих лет бездействия.

На этот раз Питеру дали договорить до конца.

– Мне с самого начала хотелось бы прояснить кое-какие вопросы. Если мы будем продолжать наше начинание, то я не представляю себе тех причин, которые смогли бы заставить меня спокойно взирать на то, как Лой в одиночку взваливает на себя весь, связанный с этим, риск. Я могу вложить своих пару сотен тысяч долларов в наш общий котел с самого начала.

– Я согласна с мистером Фоулером, – присоединилась Лили. – Лишь непорядочные люди играют чужими деньгами. Вероятно, и я смогу войти в дело примерно сорока тысячами долларов, может, чуть меньше. Я понимаю, это просто смехотворная сумма. Но если я не стану ими рисковать, мне места здесь нет и быть не может.

Лой распалилась.

– Но ведь не вы меня, а я вас вовлекла в это дело. И в мои намерения никогда не входило, чтобы вы…

– Мы оба имеем ту точку зрения, какую высказали. И конец, – заявил Питер. – И с самого начала это необходимо уяснить как данность и больше к этому не возвращаться. О'кей?

Лой молча откинулась на спинку кресла с видом полководца, проигравшего битву, но не собиравшегося проигрывать войну. Питер повернулся к Крэндаллу.

– Если предположить и избрать в качестве рабочей гипотезы то, что мы решили идти дальше, что должно послужить первым шагом?

– Разработка плана всей игры в целом – Крэндалл достал еще три листка бумаги и снова раздал каждому по листку.

– Здесь, в этой записке объясняются мои предложения. И теперь мне хотелось бы пункт за пунктом обсудить их с вами. Первое, мы создаем корпорацию, где все вы трое будете членами с равными правами. Следующим шагом явится создание компании, находящейся в полном владении мистера Фоулера. Я предложил его кандидатуру не случайно, ибо мужчина во главе фирмы или компании все же привлекает меньше внимания, чем женщина, окажись на этом посту она. А на начальной стадии нам как можно меньше следует привлекать к себе внимание.

– Почему? – спросила Лили. – Что в том такого? Мне каждый день приходится читать о том, как одни люди приобретают акции других.

– К тому времени, когда вы об этом читаете, эти люди имеют уже весьма сильные позиции. Нам же необходимо эти позиции еще только завоевывать. Могу я продолжать? – Он посмотрел на Лили и та кивнула ему. – О'кей. Значит эта фирма мистера Фоулера начинает потихоньку прибирать к рукам акции «Бэсс и Деммер». И когда в вашем владении окажется около двенадцати процентов всех акций, вы уже можете гнать волны.

– А что же тогда будет на берегу? – этот вопрос был задан опять же Лили.

Лой хранила молчание, а Питер сосредоточенно набирал какие-то цифры на своем микрокалькуляторе.

– А на берегу тоже начнут не только молоть языком, но и действовать соответственно. Большое число мелких инвесторов сразу же сообразят – что-то происходит, что-то кому-то стало известно, и уж лишь поэтому начнут покупать их. Если сразу много людей ринется покупать акции, то мгновенно подскочит их цена. Одно здесь хорошо: если это произойдет, то у вас останется запасной выход. В этот момент вы вполне сможете выйти из игры, продав все акции и заработав на этом. А если вы окажетесь уж совсем умными и точно рассчитаете время, то сможете заработать еще больше.

Питер поднял брови.

– Если мои цифры даже весьма приблизительны, то предложенный вами сценарий, согласно которому нам следует быть готовыми к тому, что прежде чем мы получим этот сомнительный запасной выход, мы должны иметь в кармане примерно миллион баксов.

Крэндалл усмехнулся.

– А как вы думали? В этом-то и состоит прелесть этого вашего предприятия. Это ведь бизнес в миниатюре, крохотная действующая модель настоящей сделки, не так ли?

– Знаете, миллион долларов для меня не детская игрушка, – высказалась Лили.

– Ах, все это так относительно, Вам не кажется? – Крэндалл переворошил бумаги, лежавшие на его столе. – Возвратимся к нашему плану игры. Так вот, после того, как вы наделаете шуму, вот тогда и начнется настоящий риск. Если вы не продадите акции, а вы не сможете продать их – это бы означало, что вы отказываетесь от стоящей перед вами главной цели, вы будете вынуждены найти способ овладеть тем, что стоит еще дороже, чем обычные акции. Вы возжелаете контрольный пакет акций. А тем временем Рэндолф Деммер тоже не будет сидеть сложа руки. Он станет обороняться.

– И что тогда? – покорно спросила Лили.

Внезапно она поняла реальность этого бизнеса.

И ставки в этой игре были умопомрачительно высокими, если принять во внимание то, что она ничего не имела, кроме этой сумасбродной работы, шубки из чернобурой лисицы, нескольких ценных книг, да тридцать с чем-то тысяч сбережений в одном общем фонде.

– А тогда возникает хрестоматийная ситуация, – сказал Джереми Крэндалл. – Вы станете контратаковать. Совершите налет.

Когда они уходили, Крэндалл потребовал от них три экземпляра своей записки.

– Так-то, знаете, надежнее, – пробормотал он. – Случайная утечка равносильна смерти.

Да, к этому приходилось привыкать – теперь они были на войне. Лили подумала, а будут ли стороны в этой войне придерживаться Женевской конвенции? И решила, что не будут. Мендоза никогда не брали в плен.

* * *

Десятого февраля тысяча девятьсот восемьдесят первого года Диего Парильес Мендоза прибыл на празднование своего семидесятилетия. Позже его семья должна была устроить большой торжественный прием в его честь, но в данный момент он пребывал в одиночестве в своем мадридском офисе. Его это очень устраивало.

В свои семьдесят Диего был еще хоть куда. Худощавый, подтянутый, но не костлявый, наоборот, весь точеный, лощеный, отполированный. Это была та твердость, против которой не способна устоять ни одна женщина, ее можно было назвать отточенной до мастерства. Мужчины мгновенно видели в нем человека, способного создавать законы, но редко соблюдать их. Находились и такие, которые заявляли, что этот Диего от гангстера недалеко ушел, но заявляли втихомолку. Разумеется, своим видом он никак не мог напоминать бандита. Сейчас, когда он склонился, сидя за своим столом над каким-то очередным отчетом, был хорошо виден его патрицианский профиль – свидетельство увенчавшихся попыток многих предшествовавших поколений вывести чистопородного аристократа.

Этот отчет очень заинтересовал его. Это была вновь образованная фирма, в которую входила молодая девушка с таким старомодным именем, что заинтриговала его. Он даже произнес его вслух – Лили. За свою долгую жизнь он научился тому, что в жизни нет ничего предписанного заранее, предсказуемого, но и одновременно он был приучен доверять своим инстинктам. Этот сдвиг в той ситуации, которая казалась ему неизменной, мог означать очень многое. И чем бы это ни оказалось, с этим ему придется иметь дело.

Он взглянул на часы, стоявшие на столе под стеклянным колпаком на другом конце кабинета. Они представляли собой некий вращающийся мини-агрегат со сферами, стержнями. Так, вероятно, могла бы выглядеть машина времени или вечный двигатель. Неумолимо отсчитывались секунды, минуты, часы, дни. Эта штуковина всегда вводила его в заблуждение. При виде ее его не покидало чувство, что его каким-то образом надувают. Теперь в Мадриде было три часа дня, следовательно, в Каракасе должно быть девять утра. Он наклонился и нажал кнопку звонка. Мгновенно в дверях возникла фигура его секретаря.

– Слушаю вас, дон Диего.

– Мне нужен разговор с Каракасом. С сеньором Кортесом. Сию же минуту.

Кивнув, секретарь удалился. Две минуты спустя на столе Диего мягко зазвонил телефон. Лишь только он снял трубку как от его расслабленности, граничащей с умиротворенностью, и следа не осталось. Из него так и прыскала энергия.

– Ну, здравствуй, дружище. Как у тебя дела?

– В общем, все прекрасно. А у вас, дон Диего?

– Тоже хорошо, благодарю тебя.

Время формально вежливых фраз миновало. Надо было переходить к делу.

– Послушай, Сантьяго. У меня есть одна очень важная информация. Без твоей помощи не обойтись. Так что давай собирайся и прилетай в Нью-Йорк.

– Это невозможно, – запротестовал поэт.

Ему была до черта и сама информация, полученная этим доном Диего, и степень ее важности.

– Не могу я лететь в Нью-Йорк. Я сейчас работаю. Весь в работе. После стольких лет молчания моя муза вновь посетила меня, дон Диего. Я полон вдохновения. Я уверен, что на сей раз это станет моим шедевром. Это будет новая эпическая поэма о лошадях.

– Сантьяго, даже в том случае, если это и действительно станет твоим, как ты выразился, шедевром, то денег за него тебе может хватить от силы на полгода.

– Да, но ведь в жизни есть вещи и поважнее денег, друг мой.

– Серьезно? Что-то я не замечал. Ты отправишься в Нью-Йорк, Сантьяго. И сделаешь это в течение ближайших дней. Я закажу для тебя билет на самолет, и он будет дожидаться тебя в моем офисе в Каракасе. И ты очень тщательно выполнишь мое поручение, иначе твой ежемесячный чек не поступит своевременно.

– Как я устал от всего этого… Год за годом я у тебя на побегушках, выполняю для тебя разные мелкие, но достаточно неприятные поручения. – Голос Сантьяго изменился. – Да, конечно, я ведь марионетка на веревочках, но когда-нибудь я обрежу эти веревочки, Диего, и ты…

– Нью-Йорк, – холодно повторил человек в Мадриде, прервав эти эмоциональные излияния.

Он купил для себя этого Сантьяго много лет назад. Просто этого человека можно было купить задешево, только и всего. Такие обычно дорого не стоили.

– Я уверен, наша милосердная сеньора Перес будет в восторге от еще одного твоего визита.

* * *

Позже, в этот же день поэт сидел за обедом в ресторане одного из лучших отелей Каракаса. Обычно визиты в такие заведения были ему не по карману. Чек, получаемый доном Сантьяго от дона Диего, был мелковат для того, чтобы стать здесь завсегдатаем. Ценность этого чека состояла в том, что он приходил регулярно. Это был тот доход, на который Сантьяго мог положиться полностью. Вот только своим искусством, поэзией приходилось жертвовать. Он должен был оставаться мальчиком на побегушках у Мендоза. Но придет время и он свое возьмет!

Сегодня он был гостем человека, с которым разговаривал по телефону вскоре после звонка из Мадрида.

– Это Сантьяго Кортес, – сказал он. – Мы с вами познакомились вчера вечером, вы меня помните?

Эндрью Мендоза помнил его. И теперь они обедали. Сердце у Сантьяго колотилось так, что он чуть ли не ушами слышал его стук. Да, без сомнения, обман – дело нехорошее, но отомстить – слаще этого не бывает. А этот молодой человек, казалось, готов был лопнуть от вопросов. Сантьяго заметил это, как только они познакомились, стоило поэту лишь заикнуться, что, он знаком с семьей Мендоза из Испании.

– Я очень тронут вашим чутким отношением к прошлому вашей семьи, – сказал Сантьяго.

– Меня, вероятно, можно назвать любящим и внимательным родственником, – сухо ответил Энди. – Меня всегда интересовали проделки моих тетушек, дядюшек и двоюродных братьев. Вы говорите, что были дружны с ними в конце тридцатых? В Кордове?

– Был.

– Этот период меня очень интересует, – сказал Энди.

– Понимаю вас. Это было очень интересное время для Испании.

Сантьяго забавляла эта игра. Этот молодой англичанин пытался все время подтолкнуть Сантьяго поведать ему о том, что происходило в тридцать девятом году в Кордове. Сантьяго было известно очень многое, но он не собирался выкладывать все. Опасно было забывать о том, что объятия этой семейки были очень и очень широки – все те издательства, которые публиковали стихи Сантьяго, были прикуплены Мендоза. Но он скажет достаточно для того, чтобы у этого молодого человека слюнки потекли, но не больше. Это может доставить этому Диего чуточку хлопот, чуточку осложнить ему жизнь, ничего – пусть этот подонок повертится немного! Но он ни в коем случае не должен быть словоохотливым настолько, чтобы те смогли догадаться от кого исходит эта информация.

Появился официант с едой на подносе.

– Я вам говорил, что наши блюда восхитительны, – с энтузиазмом расхваливал местную кухню Сантьяго. – Разве это не так?

По рекомендации поэта Энди заказал асадо вене-солано – тушеную говядину с кисло-сладким соусом. Блюдо это подавалось с очень любопытным хлебом или скорее с пирогом, испеченным с добавлением сыра и бананов. Он попробовал говядину.

– Да, верно, она превосходна.

Энди понимал, что его собеседник многого не договаривал. И он понимал, почему. Похоже, этот коротышка собирался насыпать соли на хвост этим могущественным Мендоза. И Кортес поэтому старался растянуть удовольствие. Ладно, пусть растягивает. Энди не впервой сталкиваться с такого рода шарадами – они стали теперь неотъемлемой частью его жизни. Все эти ущемленные мелкие сошки, мнящие себя суперменами, нередко служили источником полезной информации.

Энди отхлебнул пива и размышлял. Работа над книгой привела его сюда, где он собирал материалы о жизни шести богатейших фамилий Южной Америки. Работа почти была завершена, и он был по горло сыт гасиендами, гаучо и всем остальным. Душа его рвалась в Европу. Так, собственно, на кой дьявол ему эти сведения от этого третьеразрядного стихоплета? Да потому, что он, не успев родить ту книгу, над которой работал, уже был беременным новой. Энди отпил еще пива.

Сантьяго сделал знак официанту и заказал им еще по кружке. Счет Энди подрастал. Ну, хватит, пора и о деле.

– Так что у вас есть для меня сеньор Кортес?

Поэт тихонько рассмеялся.

– Вы совсем как американец нетерпеливы. Мне говорили, что англичане народ потоньше.

– Выходит, что вы не станете верить всему, что бы они ни говорили?

На следующее утро Лой разбудил телефонный звонок.

– Дорогая, это Сантьяго, – сказал старческий голос по-испански.

Лой вздохнула, но сумела изобразить сердечность. Они обменялись любезностями. Затем он перешел к тому, ради чего звонил. Он ненадолго в Нью-Йорке, есть возможность протолкнуть перевод своих стихов, собрания его сочинений, а отели так безумно дороги, и…

Она сразу поняла, в чем дело.

– О чем речь? Сантьяго, ты же знаешь – мой дом – твой дом. Это было проявлением древнего как мир испанского гостеприимства. Слова эти вылетали легко, но страстной убежденности в голосе Лой не было. Сантьяго вроде бы этого не заметил. Он стал рассыпаться в благодарностях и заявил, что прибудет где-то в конце недели. Было ясно, что сроки убытия не оговариваются. Когда Лой повесила трубку, ее обуревали противоречивые чувства.

И буквально тут же телефон зазвонил вновь. На этот раз это был Джереми Крэндалл.

– Послушайте, Лой, я тут занимаюсь всякими расчетами, подсчетами и вычислениями. Если вы собираетесь продолжить ваше начинание, вам следует идти до конца. Сейчас или никогда.

– Мне это известно, Джереми. – Прозвучало это довольно жестко.

Все этот чертов звонок из Каракаса…

– Делайте, что считаете необходимым.

– Я должен проинформировать об этом попечителей.

– Ну так проинформируйте. – Голос ее был снова ровным как всегда.

Можно подумать, что попечители этого еще не знали. Господи, еще этот Сантьяго на ее голову!

– Займитесь этим, – повторила она.

Он остановился еще на кое-каких моментах и повесил трубку, а Лой несколько мгновений сидела, уставившись в пространство. В конце концов, в трубке раздались гудки и она, спохватившись, положила ее. Лой сжала своими наманикюренными пальцами виски. Головная боль была нестерпима.

Спальня Лой была просторной. Она была выдержана в темно-красных тонах и обставлена старинной резной мебелью в испанском стиле. Это была, пожалуй, единственная спальня в испанском стиле в этом доме на Западной десятой улице, которую она любила, но сейчас пребывала в таком настроении, что ненавидела даже ее.

Она отправилась в ванную. А вот ванная была чисто американская – она была оснащена разными приспособлениями и все они работали. Облицована была белым, вокруг преобладали зеркала. Остановившись перёд одним из них, Лой принялась изучать свое отражение. Она старела, выглядела усталой, на лице ее появились отпечатки сожалений. Лой готова была рискнуть. Насколько велик был этот риск, понимала лишь она, да и, пожалуй, Ирэн… Рука ее слегка дрожала, когда она тянулась к упаковке аспирина, и вдруг поняла, что аспирин вряд ли будет способен утолить душевную боль, которая наполняла ее.

 

10

Нью-Йорк, Каракас и Мадрид, 1981 год.

– Вы окончательно решили изъять свой вклад из фонда, мисс Крамер?

– Да, окончательно, – спокойно ответила Лили, небрежно держа телефонную трубку и глядя на улицу, где задувала февральская метель.

Она уже миновала стадию переживаний по поводу этой своей акции, необходимой для участия в проекте, предложенном Лой. И после двух месяцев прикидок и раздумий, она была абсолютно уверена в правильности этого шага.

– Когда я могу рассчитывать на получение чека? – поинтересовалась она.

– По истечении пяти банковских дней.

– Отлично. Я заберу его.

В пятницу, после обеда, без пяти пять, она забрала чек. Оказалось, что она владела тридцатью семью тысячами, двумястами долларов и семьюдесятью шестью центами. Неплохо, заключила она. Ей удалось почти удвоить сумму первоначального взноса в течение этих четырех лет, противных скаредных лет. Кроме этого чека, в ее сумочке лежали еще два. Один – антиквар заплатил ей тысячу шестьсот долларов за пятнадцать старинных книг, а одна секретарша с ее телекомпании изъявила желание приобрести шубку из чернобурки за тысячу двести.

Общую сумму сорок тысяч долларов и шестьдесят семь центов Лили положила на свой счет в банке. Она не могла воспринимать эту сумму как деньги. Настоящими деньгами, по ее мнению, являлись тысячи акций «Бэсс и Деммер». Это было ее предварительным вкладом, ее входом в игру, платой за право в этой игре участвовать.

Та юридическая единица, которая была создана ими, получила название «Эл Пи Эл корпорейшн». Она, разумеется, ничего не производила, но на момент своего появления на свет располагала ликвидным имуществом в почти миллион долларов. Большая часть денег была внесена Лой, за ней следовал Питер, Лили замыкала шествие, внеся около четверти общей суммы. Но, так как Лой ни за что бы не согласилась на иное решение, все они, независимо от суммы уставного вклада имели право претендовать на одну треть.

Вскоре понадобятся деньги для покупки акций. Этого едва хватило лишь на то, чтобы дать первый залп, но победу за миллион не купишь. Они все еще пребывали в подготовительной стадии. Это было время, когда все казалось реальным и осуществимым. Сейчас им пока недоставало денег, но, дай Бог, может быть не за горами время, когда они смогут поднакопить и дополнительный капитал.

– На этой фазе следует обговорить размеры предстоящего выкупа акций, – утверждал Крэндалл. На бумаге все выглядело ясно и просто, даже слишком просто.

Приобретаться, акции должны будут от лица «Фаулер Дистрибьюшн инкорпорейтед», принадлежащей Питеру. Частью первоначального вклада Питера была эта его компания. На данный момент он должен оставаться у ее руля; хотя он и был главой корпорации, практически эта его компания была полностью дополнительной собственностью «Эл Пи Эл». Кроме того, Питер настоятельно требовал, чтобы в сумму его взноса была включена и его квартира, он будет продолжать жить в ней и выплачивать «Эл Пи Эл» все полагавшееся. Джереми Крэндалл был немало удивлен таким демонстративным желанием Питера выложиться полностью.

– Вам нет необходимости прибегать к этому, – говорил он. – Сеньона Перес ни в коей мере не настаивает, чтобы вы…

– Подготовьте необходимые бумаги, – не стал слушать его Питер. – Я решил так – или все, или ничего…

Лили тоже не считала это верхом осмотрительности, но хорошо могла понять его. Питер свято верил в то, что его будущее будет связано с Лойолой Перес и при этом никто не должен упрекать его в том, что он просто присосался к ней, обретая в ее лице некую богатенькую вдовушку на склоне лет. Лили считала, что его надеждам влюбить в себя Лой не суждено осуществиться, а все денежные страсти через несколько месяцев перестанут играть какую-нибудь роль. На успех дела она была настроена очень серьезно и все трое – тоже.

* * *

Все началось второго марта, в холодный, серый день. В девять часов Питер принес первый пакет из пяти сотен акций «Бэсс и Деммер». Он был приобретен от имени «Фоулер дистрибьюшн инкорпорейтед». В течение нескольких дней он и Лили создали особую систему. Выбирались сразу несколько брокеров, иногда до десятка в неделю, услугами самых крупных и наиболее занятых пользовались по нескольку раз. К пятнадцатому марта у них уже имелось девять процентов выпущенных в обращение акций «Бэсс и Деммер» и они продолжали покупать их. Простые операции по приобретению ценных бумаг стали требовать восьмичасового сидения на телефоне.

Питер по понятным причинам руководить сделками из стен своего офиса не мог. Нет, он, конечно, доверял своей секретарше. Параноидальная боязнь Крэндалла утечки информации свое дело сделала. Он перепоручил секретарше заниматься компанией, она прекрасно с этим справлялась, и, главное, быстро, и Питер большую часть дня проводил за тем, что стало теперь их основным видом деятельности. Квартира Лили превратилась в офис. Питер сначала мыслил расположиться в апартаментах Лой. Но к большому его удивлению, та отказалась, сославшись на своего знакомого Сантьяго Кортеса.

– А какое это имеет значение? Мы бы вполне могли запереться в одной из ваших отдаленных спален, – недоумевал Питер.

– Нет, нет и нет, – не уступала Лой. – Не нравится мне эта идея, Питер. Вы должны работать где-нибудь еще.

По нему было видно, что его страшно разочаровал отказ Лой, но женщина оставалась неумолимой, и им пришлось довольствоваться крошечной квартиркой Лили. Она обзавелась еще одним телефоном, теперь у них было два разных номера, и не очень забивалась на этой работе. К чему она не могла относиться с прохладцей, так это к своей передаче. Тому были причины. С одной стороны, она работала по контракту, срок которого еще не истек, с другой – и Питер ее в этом всячески поддерживал – сотни и тысячи людей видят ее каждую неделю по телевизору и это вносило какую-то живую струю и не давало ей упасть духом, поддерживая ее в нужной форме.

– Твой имидж для нас очень важен. Придет такое время, когда он еще может очень и очень понадобиться нам. Ты можешь изменять свою передачу как тебе заблагорассудится, даже позволять этому Керри совать нос, куда ему вздумается, но на экране должна регулярно появляться твоя мордашка.

Лили продолжала показывать свою мордашку и успевала подолгу просиживать на Восемьдесят первой улице вместе, с Питером, выпивая бесчисленные чашки кофе и вися на телефоне. А тот из-за страшного напряжения буквально поедал сигареты. В комнате постоянно висела синяя кисея дыма и к пяти часам вечера оба охрипли от громкой телефонной трепотни, но настроение у обоих было превосходное.

Девятнадцатого марта Лили отыскала блок ценных бумаг, после приобретения которых доля в компании составила бы желаемые пятнадцать процентов. В полдень Лили распорядилась о покупке его, в час двадцать пять позвонил брокер и объявил, что акции теперь принадлежали им. Она, положив трубку и взглянув на Питера, залилась истерическим смехом. Питер поддержал ее. Первой опомнилась Лили.

– Давай, звони! Вполне возможно, за этот час с чем-то, который остается до закрытия, рынок еще – что-нибудь выплюнет для нас.

Но в этот день им не удалось больше ничего найти. На следующее утро в пять минут десятого раздался звонок. Питер уже разговаривал по другому телефону. Поэтому на звонок отвечала Лили.

– Это Крэндалл. Думаю, что вам интересно будет узнать как можно скорее: стоимость акций «Бэсс и Деммер» поднялась на восемьдесят пять центов. Сегодня с утра они уже стоили семь долларов десять центов.

– Значит, сработало, – отметила Лили.

– Точно. Как по расписанию. Покупайте все, что вам удастся раздобыть. Хотя я почти уверен, что в течение ближайших часов вряд ли что-нибудь будет продаваться.

Оказалось, он ошибался. Им удалось еще купить бумаг по семь десять, а чуть позже – по семь двадцать пять. Однако, к полудню ни один брокер ничего больше не мог найти для них.

– И сколько же мы получили, – поинтересовалась Лили.

Питер уже набирал цифры на своем калькуляторе. Теперь он купил себе новый, с бумажной регистрирующей лентой. После недолгих манипуляций из машинки вылезала полоска, усеянная цифрами.

– Если я не ошибся, а ошибиться я не мог, то у нас теперь девятнадцать процентов.

– А тех, что по семь двадцать пять, на какую сумму их у нас?

Еще немного манипуляций с машинкой:

– Ровно семьсот сорок две тысячи пятьсот. Если вычесть то, что мы заплатили, то выходит, что у нас прибыль в сто двадцать тысяч долларов.

– Это на бумаге, – сказала Лили.

– Да, на бумаге.

Лили потянулась и зевнула.

– Все это теоретически. Ведь мы не продаем… Да и вообще, это кот наплакал. Ну и что мы будем делать сейчас?

Питер снова снял телефонную трубку.

– Нам надо переговорить с Лой. А потом всем троим следует встретиться в Крэндаллом.

Встреча эта состоялась после шести часов. Крэндалл отправился из своего офиса в офис Лили. Лой тоже была здесь. Сначала возникла идея пойти к ней, но она, как и ожидалось, была отметена.

– Вы забываете, что у меня гость. Это неудобно. Для него я отправилась в город к знакомым.

Воздух был как будто наэлектризован. Лили разливала напитки. Все были в ударе, даже Джереми Крэндалл.

– Пришло время еще раз взглянуть на список главных держателей бумаг, – сказал он. Они взглянули. Цифры в нем не изменились. Рэндолф Деммер имел самый большой кусок – двадцать восемь процентов. Семеро членов совета директоров – все они были родственниками либо Бэсса, либо Деммера – разделили между собой еще двадцать три процента, затем следовали сорок девять процентов, распределившиеся между остальной публикой, это и были акции, на которые покушалась «Эл Пи Эл». Короче говоря, они приобрели девятнадцать процентов того, что не было распределено между многочисленными родственниками Бэсса и Деммера.

Крэндалл сосредоточенно изучал бумагу. В раздумье, он то втягивал щеки, то с присвистом через сложенные бантиком губы выпускал воздух. Лили это показалось отвратительным, и она отвернулась. Питер пыхтел очередной сигаретой, несколько минут назад он открыл третью за этот день пачку. Он во все глаза смотрел не на Джереми, а на Лой. Лили перехватила взгляд Лой, улыбнулась ей и отсалютовала бокалом. Тишина не была уже такой напряженной.

– Уилла Грэйсон, – произнес Крэндалл. – Это дочь Бэсса. Она вошла в совет директоров, вместо своего умершего отца. Я очень смутно помню, что мне приходилось что-то читать об этом в вырезках из газет в нашем отделе газетной хроники. Нет никакой конкретной информации, но распространено мнение о том, что она и старина Деммер не очень-то ладят друг с другом. Эта Грейсон владеет десятью процентами.

– Десять процентов плюс девятнадцать – значит двадцать девять, – тихо произнес Питер. – Это больше, чем имеет сам Деммер. Это сделает нас держателями большей части акций.

Крэндалл кивнул.

– Мне кажется, вам, Питер, надо бы с ней увидеться.

– Боже мой, – прошептала Лили. – Мы уже владеем большим количеством, чем дочь одного из учредителей…

– Владеете, – не стал спорить Крэндалл.

То ли из-за Крэндалла, то ли из-за присутствия Лой, этого Лили так и не смогла понять, но Питер стал вдруг очень рассудительным.

– Даже, если она поднесет их нам на серебряном блюдечке, – сказал он, – Деммеру ничего не стоит заручиться поддержкой большинства и забаллотировать все наши решения, если, конечно, совет директоров проявит единство.

– Эти рассуждения преждевременны, – заметил Крэндалл. – На данной стадии невозможно знать, кто проявит единство, а кто не будет ничего против иметь, чтобы его прихлопнули быстро и безболезненно. Следующим шагом должен быть разговор с миссис Грэйсон.

Лой молчала, как молчала на протяжении всех последних недель. Приведя в движение эту машину, она устранилась от этих ежедневных баталий, но теперь она заговорила.

– А что, если нам не удастся завладеть акциями миссис Грэйсон? Что, если она откажется их продать?

Крэндалл закрыл кейс и поднялся.

– Я ни на секунду не сомневаюсь в том, что вы их не получите. Какую бы сумму вы ей сегодня не предложили, она будет уверена в том, что завтра вы предложите ей больше. Так что пока вы их не получите. Но время назвать вашу цену уже пришло. Она живет на Морристауне. Адрес ее вот на этом листе – это список держателей акций. И туда лучше отправиться сию же минуту. Я думаю, что именно сегодня они все стали понимать, что дело нечисто. Удачи вам, Питер.

– Я тоже хочу съездить, – заявила Лили.

Крэндалл был уже у дверей. Он обернулся и посмотрел на Лили.

– Я бы этого не советовал. Лучше будет, если Питер встретится с ней без свидетелей, как с нашей, так и с ее стороны. И не исключено, что присутствие другой женщины, которая, к тому же еще и моложе, может вызвать у нее неприязненное отношение.

Дверь за советником Лой закрылась. Лили повернулась к Питеру.

– Он что думает, что ты собираешься приобрести акции этой миссис Грэйсон, забравшись в ее постель?

– Вряд ли он так думает. Но, если возникнет такая необходимость, то я готов и на это – клянусь. И не играет роли, как она должна выглядеть.

Никто не рассмеялся. Все затаили дыхание, когда он набирал номер телефона миссис Грэйсон в Нью-Джерси. Питер, прижав трубку щекой, прикуривал сотую, наверное, за этот день сигарету.

– Вот и соединение, – тихо комментировал он.

Потом он кивнул, и все поняли, что на другом конце провода сняли трубку, а еще через несколько секунд догадались, что у телефона была именно миссис Грэйсон.

– Миссис Грэйсон, это Питер Фоулер из «Фоулер дистрибьюшн». Если не ошибаюсь, вы знаете, кто я такой?

Он помолчал, слушая собеседницу, потом улыбнулся.

– Да, правильно. Мне хотелось бы поговорить с вами. Сегодня вечером, могу ли я к вам заехать?

Десять минут спустя Питер отбыл в Нью-Джерси. Обе женщины ждали его. Лили наскоро сделала яичницу-болтушку, поджарила тосты, но ни одна, ни другая не обнаружили аппетита.

И говорить им не хотелось. Лой позвонила домой и недолго поговорила с Сантьяго Кортесом. Она сообщила ему, что якобы у нее в этот вечер сразу несколько встреч и что явится она не очень скоро, затем, вероятно, упредив расспросы и пожелания, повесила трубку.

Питер вернулся вскоре после полуночи. С пустыми руками. Перед отъездом они установили цену покупки акций в пределах одиннадцати долларов пятидесяти центов.

– Не идет, – сокрушался Питер. – Она заявила мне, что могла бы рассчитывать и на пятнадцать долларов, причем по ее виду я понял, что ей ничего не стоило запросить и больше. Мне кажется, она просто решила поиграть со мной. К этому моменту она еще не определила для себя какую позицию ей занять.

– Ну знаешь, пятнадцать долларов – это грабеж средь бела дня, – воскликнула Лили.

Мудрая Лой воздержалась от комментариев, справедливо полагая, что в данной ситуации обзывать всех остальных ворами и грабителями нетактично и глупо.

* * *

Двадцать третьего марта Энди Мендоза напечатал «КОНЕЦ» на последней шестьсот семьдесят пятой странице рукописи. Два часа он провел в раскладывании своей писанины на экземпляры, затем аккуратно сложив и упаковав первый экземпляр, написал на толстенной бандероли адрес Барри Кларка, своего бессменного лондонского литагента.

Главный почтамт Каракаса располагался в двадцати минутах ходьбы от отеля, где жил Энди. Энди пришлось довольно долго простоять в очереди, аккуратно заполнить не один бланк, пока он не получил в руки небольшую зеленую карточку, для того, чтобы наклеить ее на бандероль, которой предстояло пройти полсвета и миновать несколько таможен. Затем на посылке появился штемпель «международная» и с этого момента за нее несла ответственность почтовая служба. У Энди вырвался вздох облегчения и он подошел к другому окошечку почты. «ИДАЛЬГО ЗАВЕРШЕН ОТПРАВЛЕН ТЕБЕ СЕГОДНЯ» написал он слова телеграммы, тоже адресовывавшейся Барри. «ПУТИ ИСПАНИЮ ОБНАРУЖИЛ НОВУЮ НИТЬ ДЕЛЕ СУОННИНГ РУГАЙ МЕНЯ КАК МОЖЕШЬ».

Сутки спустя он приземлился в Мадриде.

Та часть разговора Энди в Каракасе, которую можно было охарактеризовать как содержательную, длилась очень недолго. Сначала поэт говорил загадками, в конце концов, ему удалось дойти до сути дела.

– Все это началось в мадридском университете, там я познакомился с одним из сыновей Мендоза и мы подружились. В тридцать девятом году я побывал у него в гостях в Кордове. В это же время у них гостили две молодые американки. Они жили не во дворце, а на загородной вилле, в имении. В том самом имении, которое было пожертвовано дому Мендоза христианским королем Испании Ферандо III за оказание помощи в борьбе против мусульман. Это было еще в XIII веке и с тех пор Мендоза владеют этим огромным земельным наделом. Вам известна эта история? – поинтересовался Кортес.

– Вероятно, все так и было, – не стал спорить Энди. – Мендоза всегда понимали, что значит держать нос по ветру. А как звали этих девушек?

Поэт, притворно вздохнув, стал изображать сосредоточенное рытье в закоулках памяти.

– Их звали… Луиза, одну из них звали Луиза, так мне кажется, а вторую, должно быть, Лотта или что-то в этом роде.

– Фамилии? – нетерпеливо вопрошал Энди, нервно постукивая шариковой ручкой по обложке записной книжки.

– Я не помню. Не забывайте, что это было в тридцать девятом году, а с тех пор прошло столько лет и каких лет! Да и сам по себе тот год такой, что не соскучишься: Франко стал каудильо – командующим вооруженными силами и главой государства. За три года он из ссыльного с Канарских островов превратился в диктатора Испании! Но какой же ужасной была эта война?! Я вспоминаю, как…

– Нет такой гражданской войны, которая не была бы ужасна, не было, нет и не будет, – перебил его реминисценции Энди. Я изучал историю. Какое отношение имели Мендоза к этим двум американским девчонкам? К этим вашим Луизе и Лотте?

– Я не могу вам сказать точно. Однажды произошел разговор и в нем прозвучала одна фраза… Скорее, лишь намек… Вам ведь известно, что немцы снабжали Франке оружием? Так вот, говорили, что Мендоза помогали нацистам…

– Иисусе Христе! – Энди жадно глотнул пива. – А мне казалось, что хоть здесь они не вели себя как законченные ублюдки.

Венесуэлец наклонился к Энди и понизил голос.

– Позже все переменилось. Они платили миллионы, чтобы выкупить из концлагерей немецких евреев. И даже в тридцать девятом они занимали антинацистские позиции. Правда, они были за Франко, их можно было назвать фашистами, они сами себя считали таковыми, но по отношению к Германии они были настроены весьма оппозиционно. Это и послужило причиной многих трений с Берлином. Мне кажется, один из членов семьи Мендоза имел какие-то дела с Круппом, знаменитым немецким пушечным королем. Но что до остальных, те были настроены против Германии.

– Эти Луиза и Лотта, – снова напомнил Энди, – они случайно не были нацистками?

– Нет, конечно, нет. Две симпатичные, но довольно глупенькие девочки. Я заговорил сейчас на политические темы лишь потому, чтобы дать вам картину того, насколько много событий происходило тогда и поэтому неудивительно, что имена этих особ вылетели у меня из головы.

– Да, мне понятно. Но их имена – это все, что вы помните?

– Да нет, не совсем. – Сантьяго откинулся на спинку стула с бокалом в руке, но к вину не прикасался. – Вы знаете Диего Парильеса Мендозу? Он ведь ваш кузен, так?

– Тот, что живет в Мадриде? Нам приходилось встречаться. Да, мы с ним кузены. – Энди старательно изображал забывчивость. – Бог знает, когда это было в последний раз. – А что с ним?

– Сейчас ему, должно быть, семьдесят, но и сейчас женщины все еще в восторге от него. А в те времена и говорить нечего – он был молод и красив как греческий бог. Мне казалось, у него мог быть роман с одной из этих американок… С Луизой… К тому времени он был уже женатым мужчиной, вы понимаете, и это не могло быть ничем, кроме как просто интрижкой. Хотя я не осмелюсь утверждать, что знаю, как все было. Но он очень часто бывал в Кордове, чаще даже, чем в Мадриде, стало быть, у него хватало времени, чтобы волочиться за этой Луизой.

Сантьяго мусолил в руках свой бокал. Вращая его ножку в пальцах, он пристально разглядывал густую рубиновую жидкость.

– А однажды произошло вот что. Обе сорвались куда-то без всякого сопровождения и отсутствовали два дня. Никто не знал, куда они подевались. Был август, это я помню точно. Жара стояла ужасающая. Так вот, девчонки эти смотались, и в доме был страшный переполох. Вскоре выяснилось, что они целы и невредимы. Просто решили отправиться на поиски приключений. Но несколько дней спустя в отделе светских сплетен в одной газетке появился их снимок. Обе восседали на какой-то террасе, в ресторане на берегу моря и попивали «Сангрию». Это было в Малаге. Можете себе вообразить – мир готов разлететься в пух и прах, а тут тебе «Сангрия» и светская хроника.

– А как назывался этот журнал, вы не помните? – Энди наклонился к Кортесу.

– Нет. Но семья была очень озадачена этим фото. Мендоза предпочитали держаться в тени, не… как это у вас по-английски?

– Не высовывать носа. А подписи под этой фотографией были? Указал ли этот журнал их имена? – продолжал допытываться Энди.

– Да, да правильно, «не высовывать носа». Нет, нет никаких имен не было, но Мендоза все равно расценили появление снимка как скандал. И все потому, что этот эпизод мог бросить тень на их дом: ведь американки были у них в гостях. И этого Диего подослали к издателю, чтобы слегка его припугнуть. Только не понимаю, для чего это делалось: фото ведь все равно уже было опубликовано.

Энди опустил руку в карман и выудил старую фотографию Аманды Кент, ту самую газетную вырезку, которую он несколько лет назад показывал в Лондоне Лили.

– Вот она ни на одну из тех американок не похожа?

Поэт уставился на фотографию. Его лицо ничего не выражало.

– Не могу утверждать, качество очень низкое, но скорее всего, это не может быть кто-то из них.

Энди позволил ему еще несколько секунд поглазеть на снимки, затем убрал их со стола и сложил в пластиковый пакетик, убрав его с глаз долой.

– Ну ладно, если вы так считаете, то… А что же произошло потом?

– Я не знаю. Я вернулся в Венесуэлу и встретился с Мендоза мне довелось лишь после войны.

– А с Луизой и Лоттой?

Сантьяго, наконец, отпил глоток вина.

– О них мне тоже ничего больше не известно.

Стало быть, Энди приходилось, довольствоваться этим кусочком информации. Конечно, это было не столь уж и много, но могло послужить кое-какой зацепкой.

Двадцать четвертого марта он вылетел в Мадрид.

Энди предпочел Кордове, потому что в столице были большие возможности для получения информации, кроме того ему предстояло найти подходы к Диего Парильесу, а тот предпочитал жить в столице.

Своей штаб-квартирой Энди сделал отель «Мелья». Он находился неподалеку от превосходной библиотеки. Между тем, его знание испанского значительно улучшилось за эти два прошедших года. Он хотел как можно скорее завершить работу над книгой о Южной Америке и подолгу просиживал за письменным столом. Акцент его, правда, оставался весьма заметным, но овладение испанским позволяло ему делать библиотекарю необходимые заказы и прочитывать интересовавшие его газетные материалы.

Прежде всего, было необходимо определить круг тех изданий, которые потенциально могли опубликовать снимки, о которых ему рассказал Сантьяго Кортес. Это оказалось не таким уж сложным, ибо летом тридцать девятого года, когда весь остальной мир балансировал на грани войны, в Испании, наоборот, открывались широкие перспективы мира. После страшнейшей гражданской войны и наступивших вслед за ней перемен, в стране существовало не очень много изданий, которые продолжали бы заниматься такого рода публикациями. Два дня потребовалось Энди, чтобы сузить круг поисков до четырех названий.

Ему попалась симпатичная и очень терпеливая библиотекарша, молодая женщина с приятной, располагающей улыбкой и умным взглядом. Звали ее Марисоль Рамирес, и она сообщила ему, что копии этих изданий имеются, причем в основном на микропленке.

– Тридцать девятый год был для нас очень тяжелым, сеньор.

– Да, я знаю об этом, но тем не менее, найти эту информацию для меня очень и очень важно.

Она кивнула и дала ему заполнить библиотечный бланк-заказ. Энди заполнил его, указав детали и подписался своей фамилией. Когда девушка прочла ее, она улыбнулась.

– Мендоза – испанская фамилия, а вы, сеньор, что-то не похожи на испанца.

– Я – англичанин, – пояснил он. – Мои предки были испанцами.

Вряд ли была необходимость делать упор на том, к тем ли самым Мендоза он принадлежал.

Дня через два ожиданий и шатаний по библиотеке он наконец получил в руки заветные ролики с пленкой. Испания и сейчас оставалась страной, где молниеносным исполнением заказов не злоупотребляли. Когда они прибыли из мест их нынешнего захоронения, Марисоль снабдила его проектором и, объяснив, как с ним обращаться, удалилась.

Часа через четыре непрерывной работы Энди просмотрел примерно половину имевшегося у него материала. Сантьяго Кортес не сомневался в том, что эпизод этот должен был произойти в августе, но Энди предпочел, во избежание всяких ошибок, просмотреть издания и за все предыдущие месяцы. Два из выбранных четырех журналов не очень баловали своих читателей фотоснимками. В том далеком тридцать девятом году технические возможности полиграфии были еще не на том уровне, как теперь, цинкография была довольно хлопотным и дорогим делом, да и качество оставляло желать лучшего. Но Энди скрупулезно просматривал каждый экземпляр, прежде чем отложить его.

Третий журнал назывался «Лос диас». По формату и внешнему виду он скорее походил не на журнал, а на большую газету. «Лос диас» был еженедельником. Это было нетрудно определить и по характеру шрифта и по его построению. В начале года ничего похожего опубликовано не было, но когда он дошел до августа, сердце его учащенно забилось. Судя по всему, этот «Лос диас» был именно тем изданием, которое теоретически вполне могло опубликовать такого рода фотографии. Те материалы, которые Энди с его знанием испанского мог прочесть и понять, как раз соответствовали характеристике этого еженедельника, как бульварного.

«Лос диас» выходил по средам. Первое августа, когда этот эпизод произошел, выпадало как раз на среду. Этот экземпляр Энди просмотрел особенно тщательно, как и последующие, вышедшие восьмого и пятнадцатого августа, но ничего в них не обнаружил. Это его не разочаровало. Чутье подсказывало ему, что он был на верном пути.

Пленка уже заканчивалась. Он вложил в проектор следующую, одновременно тщетно пытаясь подавить растущее приятное волнение. Первым на другой пленке был «Лос диас» от двадцать девятого августа. А номер за двадцать второе число отсутствовал. Он снова как следует проверил пленку, но ошибки быть не могло – номер за среду двадцать второго августа тысяча девятьсот тридцать девятого года был пропущен. Первой мыслью Энди было то, что он по недосмотру неправильно заполнил бланк-заказ и решил призвать на помощь Марисоль.

– Здесь нет одного выпуска…

– Да нет, этого не может быть сеньор Мендоза.

– Я тоже думал, что не может, но вот, оказывается может. Можете сами убедиться…

Она внимательно просмотрела всю пленку, быстро прогнав ее, проверила этикетки на всех коробочках.

– Кажется, вы правы, его здесь нет.

– Черт возьми! Ох, простите – это ведь не ваша вина. Но мне кажется, что пропущен именно тот выпуск, ради которого я сюда и пришел.

– Не повезло вам, сеньор.

– Дело не в везении или невезении, – бормотал явно расстроенный Энди. – Это все эти проклятые кордовские Мендоза. Это их рук дело.

Темные глаза девушки широко раскрылись.

– Вы имеете в виду тех Мендоза, которые банкиры?

– Кого же еще?

– И вы тоже из них? – Этот лобовой вопрос смутил Энди.

– Да, с Божьей помощью, – не стал скрывать Энди. – Вот в этом мне явно не повезло. Они слишком всемогущи, чтобы служить добру.

Марисоль пожала плечами.

– Полагаю, что сейчас в Испании очень многое меняется. Теперь у нас в стране демократия.

– Да-да, демократия, – ухмыльнулся Энди.

– Это действительно так, – убеждала его Марисоль, заметив гримасу недоверия на его лице. – Сеньор, существует архив, где находятся подлинные документы, с которых сделаны эти снимки. Может быть, есть смысл поискать их там?

Энди просиял.

– Марисоль, вы – просто прелесть! Где этот архив?

– Это непросто, сеньор. Он находится в нескольких километрах от города и обычные читатели туда доступа не имеют.

– А как насчет вас, вам туда вход не воспрещен?

Энди говорил тоном человека, у которого вот-вот должны отобрать последнюю надежду.

– Нам, разумеется, можно. У меня есть удостоверение работника библиотеки и… – она замолчала и посмотрела на часы на стене. – Сеньор, сейчас три часа. У меня обеденный перерыв… – и, ни слова не говоря, ушла.

Несмотря на испорченное настроение и усталость, Энди все же заставил себя досмотреть до конца все ролики, которые он заказывал. В них разумеется ничего не было, как он и предполагал. Энди стал склоняться к тому, чтобы прекратить поиски, но был все же смысл дождаться, пока Марисоль не явится после своего двухчасового обеденного перерыва. Тогда он попытается склонить ее к тому, чтобы как-то проникнуть в эти архивы. Однако, в половине шестого девушки все еще не было, и он уже стал подумывать о том, не терял ли он время попусту. Потом, когда Энди уже стал складывать свои бумаги, собираясь уйти, вдруг увидел ее в одном из коридоров, ведущих в читальный зал, где он работал. Энди рванулся к ней. Марисоль заметила его и приложила палец к губам, сделав знак следовать за ней. Вскоре они оказались на площадке пожарной лестницы в холодном свете единственной лампы дневного света. Марисоль улыбнулась и расстегнула свой кожаный пиджачок. Под ним оказался вчетверо сложенный экземпляр нужного ему бульварного еженедельника.

– Извините меня, я долго не возвращалась. Так много пришлось заполнять столько разных бланков, к тому же нужно было оказаться в одиночестве, чтобы иметь возможность взять это.

– Силы небесные! – машинально воскликнул он по-английски.

Затем обратился к ней уже по-испански.

– Марисоль, вы просто волшебница. Но как же вам…

– Я же говорила вам, что у нас в стране демократия, сеньор, а вы, кажется, мне не поверили. Теперь уже не очень важно, что тот или другой бюрократ запрещает или позволяет. Да и всемогущие банкиры тоже не такие уж и всемогущие… Вот, возьмите, – она протянула ему журнал, и когда Энди его взял и стал листать, она отвернулась и стала смотреть в сторону.

– Посмотрите, есть ли там то, ради чего вы переворачивали все выпуски. Делайте то, что вы сочтете необходимым, только ради Бога, побыстрее. Мне нужно работать, а завтра я снова должна быть в архиве и вернуть это.

Энди тут же сообразил, что то, что он держал в руках, не было обычным экземпляром еженедельника, которые поступают в продажу, а макет выпуска за двадцать второе августа тридцать девятого года. Такие составляются в типографии перед тем, как отдать номер в печать. Энди лихорадочно перелистывал эти странные страницы. То, что он искал, находилось на четвертой из шести страниц. К странице была приклеена подлинная фотокарточка, уже пожелтевшая от времени, выцветшая. Но разобрать кто был на ней, он сумел. На заднем плане был кусочек пляжа, а на переднем за маленьким столиком, стоявшим на растрескавшемся тротуаре, сидели две молодые женщины. Они улыбались друг другу и, по-видимому, не заметили, как их фотографировали. Подпись под снимком гласила: «Две элегантные иностранки наслаждаются солнцем Малаги».

Энди аккуратнейшим образом вырезал снимок и положил его себе в карман.

– Отлично, – сказал он облегченно вздохнув.

Сложив макет, он подал его Марисоль.

– Вот. Спасибо вам.

Марисоль повернулась к нему и улыбнулась:

– Вы нашли то, что искали?

– Именно то, что искал.

Конечно, лучше было бы, если бы под этим снимком стояли еще и имена этих двух девушек, но все равно он был очень доволен. Сама по себе эта фотография стоила и тысячи слов, если не больше.

– Спасибо вам, – поблагодарил он. – Я уж и не надеялся…

Вечером он сидел в номере своего отеля и изучал этот черно-белый снимок.

Обе девушки были одеты в платья тех времен – короткие пышные рукава, широкие прямые плечи. Длину этих платьев скрывал стол. Одна из них на шее имела жемчужное ожерелье и носила шляпу, слегка загнутые поля которой затеняли ее лицо. А шляпа другой девушки была маленькая и кругленькая, она была украшена пером и небольшой вуалеткой, которая, впрочем, не мешала разглядеть ее. Обе держали в руках по высокому стакану, а на столе стояло ведерко со льдом. Сантьяго указывал на то, что они очень полюбили «Сангрию», которую обычно пили с охлажденными фруктами.

Достав свои старые газетные вырезки, Энди положил их рядом с фотографией и, вооружившись лупой, в течение долгих минут изучал фото. Потом отложил лупу и вздохнул. Сопоставление снимков ничего ему не дало, хотя, конечно, факт, что женщина в шляпе с пером была Амандой Кент, на сто процентов отрицать было нельзя. Но сходство явно не бросалось в глаза. Снимок ничего не доказывал. Тем не менее, в лице женщины на снимке из журнала было нечто такое, что заставило его напрячь память, что-то знакомое, какое-то сходство с кем-то. Но с кем? На кого могла походить эта девушка, в которой он готов был признать Аманду? Мысль эта вертелась где-то глубоко-глубоко в его сознании, но на поверхность не выплывала, в конце концов, Энди решил, что все это от того, что его глаза устали.

Потом его мысли потекли в другом направлении: каким образом этот снимок мог уцелеть. Сантьяго Кортес говорил ему, что Диего был послан к издателю еженедельника. И угроза, как видно, подействовала: все копии были изъяты из библиотек. В том, что то же самое его ожидало и в любой другой библиотеке Испании, Энди не сомневался. Более того, Энди мог бы поспорить хоть на миллион, что Диего располагал и негативами этого снимка. Тот факт, что он не знал о существовании макета газеты, говорил в пользу того, что он не был знатоком всех тонкостей газетного дела.

Боже, как доволен был Энди, что ему удалось обвести этого старого черта вокруг пальца. Так что, Диего, я взял тебя за одно место! В действительности же, до этого было еще ох как далеко. Энди был вынужден признать, что эта фотография ничего не доказывала. Более того, узнай Диего о его поисках и находках, это сильно осложнило бы дальнейшую работу.

Марисоль Рамирес поставила свою подпись на бланках-заказах, когда была в архиве. И в принципе Диего ничего не стоило разыскать ее, если он заподозрит утечку информации. Подставлять же девушку под удар Энди казалось немыслимым. Таким образом, у него оставалась лишь одна возможность, лишь один путь – тот, которого он старательно избегал на протяжении десятка лет, теперь, когда отдельные элементы этой головоломки начинали складываться в единое целое, ему следовало набраться мужества, преодолеть боль и смело повернуться лицом к своему собственному прошлому, так же смело, как он обращался к прошлому рода, к которому он принадлежал.

 

11

Нью-Йорк, 1981 год.

В газете «Уолл-стрит джорнел» от двадцать восьмого марта под рубрикой «Уличные знаки» появилась небольшая заметка: «С какой стати крохотной частной компании, с головой ушедшей в импорт статеек по искусству из Европы, очертя эту же самую голову, бросаться в погоню за акциями крохотного журнальчика? Неужели и люмпен-пролетариат захвачен акционерным бумом?»

Лой и Лили обедали в русской чайной. Идея отправиться именно сюда принадлежала Лой. Сегодня неожиданно выяснилось, что у Лили был день рождения. Неожиданно потому, что в последние дни марта они были настолько загружены их новой деятельностью, что и не заметили этой даты. Кроме того, нужно было как-то разрядиться. Сейчас они были вынуждены сидеть и ждать – к ним никто и ни за чем не обращался, новых акций на рынке бумаг не появлялось, и цена застыла на семи долларах двадцати пяти центах за акцию.

Лой организовала этот визит не только для того, чтобы должным образом отпраздновать день рождения Лили, но и чтобы подвести итоги того, что им до сих пор удалось сделать.

Сюда должен был приехать и Питер, но буквально в последнюю минуту он отказался: необходимо было хоть чуть-чуть заняться и своей компанией «Фоулер дистрибюшн». И обе женщины пребывали в одиночестве.

Лили ела блины, нарезая их маленькими кусочками, на один такой кусочек она намазала чуточку знаменитой икры.

– В чем нас обвиняет «Уолл-стрит джорнел»?

– В шантаже. Нас называют агрессорами, оккупантами и так далее.

– Все равно не могу понять, – продолжала недоумевать Лой. – К примеру, вот мы посредством покупки их акций стремились заставить этого Рэндолфа Деммера выкупить свои же собственные акции по цене чуть выше последней рыночной. Теперь он будет вынужден пойти на это во избежание захвата его компании. Только и всего.

Лой поежилась. Ее серые глаза потемнели.

– Это не очень хорошие новости. Нам эта газетная шумиха совершенно ни к чему.

– Не забывайте, что мы на это не пошли. – Лили взяла себе еще икры. – Интересно, какому гению мы обязаны этим деликатесом. Боже мой! Это всего лишь рыбья икра! А на вкус – пища богов. В том случае, конечно, если ее метала рыба под названием лосось. Это наверное был кто-то из русских?

– Может быть, и кто-нибудь из персов. Лучшая икра приходит из Ирана, если не ошибаюсь?

– Это мнение меньшинства, – ответила Лили. – Нет, действительно, на прямой шантаж Деммера мы не идем, но мне иногда приходит в голову, что и в том, чем занимаемся мы – хорошего мало.

Лой удивилась.

– Почему? Этот Рэндолф Деммер варился в собственном соку. Эти журналы могли и могут быть несравненно лучше. Кроме того, приносить большую прибыль. По отношению к держателям ценных бумаг он поступил не блестяще.

– Хорошо, а что же с теми журналами, которые мы планируем продать? – Вдруг Лили осознала, что сидеть и во весь голос трепаться о таких делах там, где полно народу было верхом легкомыслия. Она нервно огляделась по сторонам.

– Что с тобой? – поинтересовалась Лой.

– Да нет, ничего, но в какой-то момент мне вдруг показалось, что мы слишком уж расхорохорились и во весь голос орем о таких вещах, о которых даже вполголоса не везде можно рассуждать. Впрочем, поблизости никого нет…

– Если бы поблизости кто-нибудь был, я бы тебя остановила, – успокоила ее Лой. – Я своего рода эксперт во всех делах, что касается конспирации.

– Вероятно, эта способность приходит вместе с богатством. Настоящим богатством.

Лой пожала плечами.

– Если уж ты заговорила об этих акциях, то я не вижу причины, почему бы не попытаться их разумно распределить. Мы ведь не собираемся демонстрировать ему нашу жестокость, в конце концов, лишь желаем добиться максимальной прибыли. Мы можем найти и издателя, который желал бы продолжать издавать эти журналы. Это бы сохранило рабочие места для нынешнего состава работников.

– Может быть тогда, потом и мы станем теми, кто не думает о держателях акций, – высказала опасение Лили.

Некоторое время они сидели молча. Потом Лой жестом подозвала официанта и заказала еще бутылку шампанского.

* * *

Два дня спустя в офисе Питера раздался телефонный звонок.

– Фоулер, это Рэндолф Деммер. В какую гнусную игру ты играешь?

Питер уже видел Деммера на фотографии. Это был маленький тщедушный человечек, с небольшой копной белых волосиков и очень нежными, но по-стариковски, чертами лица. Он не казался типом, от которого можно было ждать такого неприкрытого лобового хамства.

– Я ни во что не играю, мистер Деммер, – ответил Питер.

– К тому же ты не один. Никогда не поверю в то, чтобы ты был один. Кто-то еще есть. Я сейчас это выясню и, в конце концов, выясню.

– Если мы будем продолжать разговор в таком тоне, то явно ни к чему не придем. У вас есть какие-нибудь предложения? – голос Питера был ровным как всегда.

Таким тоном можно было попросить пиццу на вынос.

– Предложения, говоришь? Они у меня имеются. Пошел ты на…

– Это не совсем то предложение, мистер Деммер. Послушайте, никаких игр и никаких чудес здесь нет. Я желаю обрести контроль над вашей компанией. Может статься, что и вам это придется по душе, и вы усмотрите в этом что-то положительное для себя. Поверьте, очень многие мужчины вашего возраста были бы только рады уйти на покой.

– Но не я! И не компания моя вам нужна. Вам нужны деньги, много денег. Все это шантаж, ничего больше. Именно об этом и было написано в «Джорнел».

– Нет, это не соответствует действительности.

– И ты мне это еще говоришь, – Деммер начинал рычать. – Я-то уж как-нибудь могу знать.

Питер по-прежнему говорил вежливо.

– Мистер Деммер – я человек занятой. Вы желаете обсудить со мной что-нибудь конкретное?

– Послушай ты, отросток овечий, я помню, как ты вынюхивал тогда, полгода назад. Помню, как ты ходил вокруг да около: не продал бы я тебе два этих журнала, один о жратве и еще тот, что о домах. Ты говоришь, что не желаешь воткнуть мне нож в глотку. Ладно, может и не желаешь, но я знаю и уверен в том, что и компания моя тебе тоже не нужна. Тебе нужны два журнала, а остальные пять ты прикончишь и выкинешь на помойку. Разве я не прав?

– Я делаю то, что лучше для держателей акций «Басе и Деммер».

– Чушь собачья! Ты ведь сжираешь нас живьем, как людоед, да и перед тем еще и на куски норовишь разорвать. Но этого не будет. Когда остальные члены правления узнают, что у тебя на уме, они не дадут обвести себя вокруг пальца. Их тебе умолить не удастся, Фоулер. Я еще полюбуюсь, как ты будешь вылетать в трубу с твоими сотнями тысяч долларов.

Когда Деммер положил трубку, Питер был весь в поту.

– Этот тип – крепкий орешек, – сказал он потом Лили.

– Вот и хорошо, – у нас руки развязаны.

Питер вместо ответа крепко обнял ее и с тех пор прозвал ее амазонкой.

* * *

Первого апреля состоялся еще один телефонный разговор. На этот раз беседы жаждал молодой человек по имени Харви Майкл Деммер. Это был внук Деммера старшего, он желал встретиться с Питером. И встреча эта состоялась два часа спустя в соборе святого Патрика. Таково было желание Харви.

– И часто вы здесь бываете, – поинтересовался Питер.

Они находились по ту сторону высокого алтаря, там, где находится женская часовня. Туристов здесь было хоть отбавляй, но все же не столько, сколько в большом костеле. Неподалеку от них стояла коленопреклоненная женщина и с благоговением взирала на статую Девы Марии. Питер и Харви сидели позади. У Харви в руках был зонт, сам он был одет в плащ. Из нагрудного кармана его пиджака выступал красный носовой платочек. По этим приметам, сообщенным молодым человеком заранее по телефону Питер и должен был его идентифицировать.

– Да нет, не так уж часто, – прозвучало в ответ. – Я ведь не католик.

– Понимаю вас, – согласился Питер. – Я тоже. Так вы не забыли о том, почему пожелали со мной встретиться здесь?

– А вы, я думаю, сами понимаете…

– Причину встречи – да, но выбор места…

– Я должен быть абсолютно уверен в том, что нас никто не видит, – свистящим шепотом объяснил Харви. – Я хочу продать вам мою долю акций, мистер Фоулер. Я владею шестью процентами акций фирмы.

То, что этот молодой человек полагал, что Питеру это неизвестно, могло свидетельствовать лишь о его неопытности.

– В прошлом году мне их подарили на двадцатипятилетие. Такова была воля моего отца. Он умер.

– Что ж, большинство людей умирает так и не дождавшись исполнения их воли.

– Не надо смеяться надо мной, мистер Фоулер. Мой дед только этим и занимается. Поэтому…

Откуда-то сзади вдруг появился охранник внутренней службы безопасности и положил руку на плечо Питера.

– Джентльмены, не могли бы вы повременить с вашей беседой? Мы ожидаем от наших прихожан, что они будут соблюдать тишину.

– Простите меня, – прошептал Питер и повернулся к Харви. – Пойдемте отсюда, я знаю один небольшой бар неподалеку, на Первой улице. Там так темно, что вас мать родная не отыщет.

После двух стаканов пива Харви немного расслабился. Теперь он не казался таким запуганным.

– Я хочу отправиться в Европу, мне эта страна уже вот где сидит. Сплошной пластик…

– Вам же приходилось бывать в Европе? – спросил Питер.

– Нет, но я не сомневаюсь, что там лучше, чем здесь.

– Возможно. Все зависит от того, что вы там хотите искать. Я могу предположить, что именно деньги от продажи акций должны обеспечить вам необходимые для этой поездки финансы.

– Вы правы.

– Но вы ведь могли выставить их и в открытую продажу, – недоумевал Питер.

– Да нет. Это сразу же стало бы известно моему деду. И он бы обязательно этому помешал. – Харви сделал большой глоток пива. – Кроме того, на открытой продаже они стоять семь двадцать пять. А я ожидаю, что вы заплатите больше.

– Понятно. А вы, оказывается, не такой уж простачок, как кажетесь на первый взгляд, не так ли, Харви?

– Именно в этом я стараюсь убедить и мою мать и моего деда.

– Ладно. Сколько вы хотите за них?

– Назовите вашу цену, – сказал Харви.

– Никогда.

– Значит, не о чем говорить.

Питер хмыкнул.

– Патовая ситуация… А как насчет вашей матери? У нее же своих шесть процентов. Как вы думаете, она не пожелает присоединиться к вам?

Харви мрачно покачал головой.

– Я уже не раз пытался ее уговорить. Она ненавидит этого старикашку. Он никогда не хотел, чтобы его сын, то есть мой отец, женился на ней. И он до сих пор так и не изменил своего отношения к ней. Дед превратил их жизнь в кошмар. Но продавать она все равно не станет, она его боится. И узнай она, что я тут с вами веду переговоры, с ней бы случилась истерика.

– С ваших слов, ваш дедушка – осел упрямый, – вполголоса констатировал Питер. – Знаете что, Харви, давайте все же доведем нашу сделку до конца. Может, вы просто хотите с моими деньгами смыться и концы в воду, а?

– Никоим образом. Я вчера сходил в банк и изъял их из своего сейфа.

Ладони Питера слегка вспотели, ему даже почудилось, что его пальцы ощущали характерную шероховатость самих сертификатов.

– Стало быть, они у вас с собой?

– Как вы уже любезно заметили, я не такой уж простак. Они в надежном месте. И вы сможете увидеть и получить их в любое время, когда пожелаете. В обмен на чек с вашей подписью.

– А какие цифры должны быть написаны на этом чеке?

– Я же говорил вам – назовите вашу цену.

Питер откинулся на спинку стула и некоторое время изучающе смотрел на это чадо. Потом произнес:

– Харви, это, конечно, против всех правил всех сделок, но я готов так поступить. Только прошу вас, поймите одно – торговаться с вами я не собираюсь. Я сделаю вам одно единственное предложение, которое обсуждению не подлежит. Принять его или отклонить – дело ваше. Мне, конечно, нужны акции, но и без них я вполне могу обойтись. Да есть масса других возможностей вступить во владение ими.

Харви был в явном замешательстве.

– А что, если есть некто, кто может продать их вам?

– Этого я не говорил. Я сказал, что существуют возможности вступить во владение ими. Ну, ладно. Хватит. Либо-либо, о'кей? Единственное предложение – и вы говорите либо да, либо нет. Понятно вам?

Он кивнул. Питер понял, что юноша у него в руках. И ни за что не уйдет отсюда не солоно хлебавши.

И если принять во внимание сложившуюся ситуацию и возраст этого незадачливого продавца, то прибрать его к рукам ничего не стоит.

– Восемь пятьдесят, – произнес Питер. – Иными словами на полтора бакса выше рыночной.

Несколько секунд оба не произносили ни слова. Потом Харви еще раз кивнул, и оба пожали друг другу руку. Через двадцать четыре часа «Эл Пи Эл» владела двадцатью процентами акций «Бэсс и Деммер» – всего лишь три процента отделяли их теперь от статуса ведущего акционера. Однако, у них уже не оставалось свободных денег.

– Сейчас пришло время заняться поисками союзников, а не продавцов акций, – посоветовал Джереми Крэндалл во время их встречи в офисе. – Теперь вы обладаете достаточными возможностями, осталось лишь перетянуть на свою сторону кого-нибудь из совета и проголосовать против этого старого хрыча.

Долгие часы они провели в прикидках, анализируя состав совета «Бэсс и Деммер», их было шестеро, если не считать самого Деммера и его сына, которого в расчет брать теперь не приходилось. Из них было двое, заняться которыми было уместнее Лили, чем самому Питеру. Один был каким-то двоюродным или даже троюродным братом Деммера и владел сетью ресторанов быстрого питания. Лили могла взять его тем, что обеспечит ему очень хорошую рекламу его заведений в своей телепередаче. Второй возможной кандидатурой была мать этого Харви, сноха самого Деммера.

– Этот его какой-то – юродный братец проживает в Цинциннати, – проинформировал Крэндалл. – Но я предлагаю птицу в руке, а не журавля в небе. Полагаю, что вам следует сейчас обратиться к миссис Деммер, Лили. И, в зависимости от того, какова будет ее реакция, Питер сможет переговорить и с остальными.

– А какую реакцию мы должны ожидать? – спросила Лили. – Что мне можно сказать и чего не говорить?

– Мне кажется… – Крэндаллу не удалось закончить.

На его столе зазвонил телефон. Он, извинившись, поднял трубку. Звонок был, по всей вероятности, важным, коль его секретарша, заранее предупрежденная обращаться к нем лишь в случаях, не терпящих отлагательства, а также звонков, связанных с «Бэсс и Деммер». Значит, этот подходил по двум пунктам. Крэндалл не сказал ничего такого, что могло бы послужить ключом к разгадке того, о чем был разговор. Это были лишь «да», «нет», «понимаю». Потом он положил трубку, взглянул на них и сообщил: Рэндолф Деммер нашел-таки себе спасителя…

– Проклятье! – вырвалось у Питера.

Лили закрыла лицо руками.

– Может быть, кто-нибудь объяснит мне, что происходит? – потребовала Лой.

– Помощник, – повторил Крэндалл. – Иначе говоря, Деммер нашел кого-то, кто согласен приобрести компанию. Этот кто-то, скорее всего, один из его верных друзей. Вас за своих друзей он не держит.

– А мы знаем его? – спросил Питер.

– Это один эксцентричный миллионер из Нью-Мексико, который, как выяснилось, страстный нумизмат и на протяжении многих лет был подписчиком его журнала о собирательстве старинных монет. И, можете быть уверены, продать это издание он Деммеру не позволит, даже если бы он этого сам захотел.

– Следовательно, мы ничего не в силах изменить? – вопросила Лой.

– Лишь предложить держателям акций лучшие условия, чем те, которые сможет предложить полоумный нумизмат из Нью-Мексико, – ответил Крэндалл. – Вся проблема в том, что для этого у вас нет такого количества денег.

– Так или иначе, встречаться с членами совета придется, – настаивала Лой на их следующей встрече. – Мы обязаны убедить их в том, что мы действительно сможем обеспечить им увеличение их прибылей. А этот белый рыцарь Деммера будет лишь ратовать за сохранение нынешнего статус кво.

– Вы абсолютно правы, – согласился Крэндалл.

Сегодня он выглядел как-то неуверенно, энтузиазм его явно пошел на убыль, казалось даже, что он был чем-то озабочен.

– Но вам потребуется, что называется позолотить ручку. Совет пожелает увидеть деньги. А у вас сейчас их нет, без них мы все ничего не стоим.

Ни Питер, ни Лили не смогли сдержать своего изумления. Они инстинктивно взглянули на Лой.

– А я именно и хочу вложить в это дополнительные деньги, – ответила она. – Правда, мне придется кое с чем расстаться, кое-что продать, может быть, кое-какие картины. Вы, Джереми, надеюсь, сможете это устроить?

– Сожалею, – сказал он. – Но это взять на себя я не могу. Попечители на это не пойдут, они ясно дали понять.

– Очень странно, – ответила Лой. – Ведь мое соглашение с ним предусматривает, что…

Крэндалл перебил ее.

– Сегодня утром я получил из Мадрида вот этот телекс, Лой. Там все сказано. Прочтите его.

Лицо Лой мгновенно стало белое, как полотно, и какой-то момент она даже могла показаться постаревшей. С нее как будто спала маска красавицы, так показалось Лили. Но уже через секунду Лили подумала, уж не померещилось ли ей это. Лой уже снова выглядела совершенно по-иному, к ней вернулось ее обычное самообладание.

– Это недоразумение, должно быть, – сказала она. – Я уверена, что мне удастся все утрясти и очень скоро.

Сказав это, Лой поднялась и вышла из офиса. Ни Питер, ни Лили за ней не последовали. Обоим стало понятным, что Лой сейчас необходимо побыть наедине с собой.

Лой потребовалось около часа, чтобы дозвониться до Испании. Потом, когда ее соединили, не отвечал нужный ей телефон в офисе и, она была вынуждена позвонить по домашнему.

– Что происходит? – требовательно вопросила Лой. – Ничего подобного до сих пор он себе не позволял. Никогда. У нас существовала определенная договоренность. И эта договоренность соблюдалась в течение десяти лет. Почему он решил нарушить ее теперь?

– Это очень сложно объяснить по телефону. Сегодня… В последнее время наши позиции несколько… В общем, они осложнились. И он сейчас ни о чем и ни о ком не может думать, моя дорогая. И я считаю, причины для этого есть. Я даже бы могла сказать тебе: Ла Титанита… – После этого слова треск возвестил, что связь прервалась.

Лой медленно положила трубку на рычаг. Ла Титанита… Это было кодом, который решили создать много лет назад. Он использовался в случаях, когда происходило нечто экстраординарное, из ряда вон выходящее. Это слово означало «Опасность! Необходимо соблюдать крайнюю осторожность!»

Через десять минут Лой позвонила Лили.

– Извини меня, дорогая. Я сегодня взяла и ушла, ничего не объяснив. Ты что, очень расстроена?

– Скорее, какая-то отупевшая. И озадаченная. Лой, вы не можете объяснить мне, что происходит?

– Нет, не могу. Но обещаю тебе, что я все выправлю. Завтра утром я улетаю в Испанию. Оттуда сразу же позвоню тебе, как только смогу. Вероятно, дня через два. Не беспокойся ни о чем. Вы Питеру сможете передать мои слова?

– Думаю, вам лучше самой это сделать и все объяснить. Знаете, Лой, ведь это не мое дело, конечно, но вы не можете не замечать, как Питер относится к вам. Я права?

– Да, вы правы. Я замечаю. И позвоню ему.

Питер не мог обойтись кратким телефонным объяснением и настоял на личной встрече.

– Мне наплевать, что там происходит у «Бэсс и Деммер» – излагал он Лой свою точку зрения на происходящее. – Но лишь до тех пор, пока это не касается вас. А вас это касается… Вы ужасно выглядите.

– Я устала. И мне завтра рано вставать и ехать в аэропорт. Питер, мне бы хотелось, чтобы мы с вами не очень долго засиживались…

Он отхлебнул знаменитого виски и, оглядевшись, поинтересовался.

– А где же ваш этот ручной венесуэлец?

– Хвала Богу, отъехал домой. Пару дней назад. Питер, не волнуйтесь, все будет в порядке. Дело в том, что мои владения крепко-накрепко привязаны к одной испанской фирме. Попечители – люди старые и недалекие, отягощенные недоверием ко всему свету. Я повстречаюсь с ними и объясню, что и как. Все будет как надо.

Он должен был довольствоваться этим, более чем кратким объяснением. И еще тем, что ему дозволялось поцеловать Лой на прощанье. Это был довольно пресный поцелуй, скорее походивший на сестринский, нежели на страстный, но Питер был у Лой на голодном пайке.

Наступившее утро было сырым и промозглым, погода больше походила на декабрьскую, нежели на апрельскую. Питер настоял на том, что сам отвезет Лой в аэропорт, а когда они так и не смогли разыскать носильщика, он вызвался отнести ее багаж сам. И был очень удивлен, что ему пришлось иметь дело всего только с тремя кофрами. Разумеется, и этого было больше чем достаточно, но женщина ранга Лой в его представлении должна была таскать за собой по меньшей мере дюжину таких…

– Я подумал, что их будет целая гора, – признался Питер.

– Я научилась странствовать налегке еще в молодости, – улыбнулась она. В это утро она вообще выглядела почти обычной Лой – много смеялась, шутила.

– Хотелось бы мне узнать побольше о том периоде, который вы называете вашей молодостью. И еще мне хотелось бы знать о каждой прожитой вами минуте до того дня, как мы познакомились.

Лой снова улыбнулась и в знак благодарности дотронулась до его щеки.

– Милый мой Питер, вы серьезно считаете, что мне хватит моих оставшихся дней, чтобы вам все рассказать?

Он подождал, пока объявят посадку, потом проводил ее до самого контроля.

– Как бы то ни было, испанского солнышка вы отхватите. Там теперь настоящая весна, не так ли?

– Да, сейчас там солнечно и тепло. И так почти весь год.

– Вот и насладитесь этим теплом, – пробормотал он, и прежде чем она прошла на контроль багажа, чмокнул ее в щеку.

Веселость Лой мгновенно улетучилась, стоило ей только оказаться в одиночестве. Питера, который немного рассеял ее, здесь не было. И снова она была наедине со своими мыслями и четким сознанием того, что она ничем не сможет насладиться во время этой поездки.

Ла Гитанита… Это имя снова отшвырнуло ее назад к событиям многолетней давности.

* * *

– Мне кажется, этот Крэндалл еще покажет нам, где раки зимуют. – Питер проговорил это без всяких эмоций, тупо уставясь на стакан с виски, который он держал в руке.

Было пятое апреля, шесть часов вечера, воскресенье. Неделя завершалась. Перед этим они пили какой-то жуткий убойный коктейль.

– Не сходи, с ума, – Лили помешивала напиток соломинкой, вернее, пластмассовой трубочкой. – Разве я это имела в виду?

– Но ты ведь тоже так считаешь?

– Мне просто пришло в голову, что это может произойти.

– А почему ты раньше ничего не говорила?

– Лой отправилась вчера рано утром. Все это дерьмо стало подниматься за день до ее отлета. Я просто сижу и вычисляю, что и как. Вникаю в суть происходящего.

– Мне бы это тоже не помешало. Давай вникать вместе. – Питер допил виски и махнул официанту принести еще порцию. – В общем, начинается то, о чем этот Крэндалл говорил в самом начале.

– В точности то. Мы с самого начала знали, что у нас нет в кармане столько денег, чтобы довести все до конца.

– У Лой нет столько денег, – поправил Питер.

– Да, скорее у Лой. Но это не имеет значения. Если вспомнить, что наш малыш Джереми говорил тогда, когда мы только садились на телефон, мы тогда еще были в том положении, чтобы вести переговоры. Попытаться действовать не на ощупь, а встретиться с ними, придти к какому-то решению, создать какой-то рычаг, который бы позволил нам избежать того, с чем, мы столкнулись сейчас.

– И я этого не забыл, – сказал Питер.

Появился официант и поставил перед ними напитки. Лили изумленно уставилась на Питера.

– Ладно, если ты не хочешь, выпью я один.

– Куда тебе? Хватит! Ты и так уже кандидат в общество «Анонимные алкоголики». Питер, не напивайся, прошу тебя. Это нам не поможет.

– Ты права, – с этими словами он отодвинул стаканы на край стола. – Такой выход из положения достоин труса. А мы вели себя в этом деле именно как трусы, радость моя… Эта кодла под названием «Группа Мендоза» – вот им этот орешек пришелся бы по зубам, это чемпионы мирового класса в таких делах, золотко!

– В делах, которые и мы попытались осилить, – поправила его Лили.

– Да. И Крэндалл должен, по идее, иметь для нас тысячу предложений и рекомендаций относительно того, как именно нам следовало бы действовать, чтобы не проиграть. А вместо этого он говорит: извините, денег больше нет, Лой. И розетку из сети! Все! Никаких тебе добавочек! Ведь мы ни на что не рассчитывали и не добавляли. Мы ведь и не собирались получить от Лой больше.

– Не собирались.

Лили молчала. Питер прикурил сигарету, выпустил дым и раздумывал. Заговорила Лили.

– Предположим, у нас все о'кей…

– У нас действительно все о'кей, – не дал договорить ей Питер.

– Хорошо. Что нам теперь со всем этим делать?

– Вот этого я и не знаю. Черт возьми, какие у этого Крэндалла должны быть мотивы?

– Может быть, за спиной этого из Нью-Мексико и стоят Мендоза? – предположила она. – Может именно они и решили купить эту компанию сами?

– Вздор. На кой черт им эта сраная компания? Это ничтожество «Бэсс и Деммер»? Ты что, забыла, как он распинался тогда, в самый первый день? На самой первой встрече? Двадцать пять миллионов, а иначе они в ту сторону и не посмотрят.

– Хорошо. Все я помню. Но вопрос остается вопросом: что же делать с этим Джереми? Может он из этих? Из нанятых?

– Может, – не стал спорить Питер. – Но это все как-то не вяжется. Не похож он на простого нанятого тупицу. Он, кто угодно, но не тупица. Не думаю, чтобы у него ни с того ни с сего зазудело в одном месте издавать журнальчики. А если это считать выгодным вложением, то на его стол каждый день ложатся и не такие. Понимаешь, он ведь располагал очень ценной конфиденциальной информацией, используя которую он запросто мог разнести их в пух и прах. А может быть и разнес?

– Не всем бы это могло прийтись по нраву, – сказал Питер.

– Ничего, иногда можно кое на что глаза закрыть. Особенно если при этом кое-что отваливается. Но если это и так, то уже к сегодняшнему дню он отделался бы от этих «Бэсс и Дэммер». И ему не было необходимости превращать в хлам план нашей игры.

– План нашей игры… Ты забываешь о том, что у него за плечами школа бизнеса. – Питер потянулся к коктейлю и залпом выпил его… – Следовательно, напрашивается не очень приятный вывод. Он намеренно пытается втоптать нас в дерьмо. А поскольку ни ты, ни я в глаза не видели этого Джереми Крэндалла до того, как несколько месяцев назад познакомились с ним, и вряд ли успели ему чем-то насолить, то его мишенью может быть только Лой. Мы просто случайные прохожие, попавшие под пули.

– О Боже! – Лили прижала ладони к вискам. – Ты действительно считаешь, что это так?

– Я это нутром чую, и если не так, то во всяком случае очень похоже…

– Знаешь, Лой многого недоговаривает, – сказала Лили. – Это не оставляет никаких сомнений.

Питер сразу же бросился на защиту своего кумира.

– Не думаю, чтобы Лой была кем-то еще, кроме как жертвой.

– Питер, пойми, я ее ни в чем не собираюсь обвинять. Я тоже люблю Лой. И когда думаю о том, что она в одиночестве поперлась в Испанию одному Богу известно, с какой целью, у меня разрывается сердце. А мы сидим здесь и ломаем головы, чтобы развязать узел, и теряем все, что у нас с тобой было, и гораздо больше из того, что было у нее. И если ты окажешься прав, то нам без конца подставляют подножки.

– Крэндалл обо всем об этом знает, – Питер встал и выудил из портмоне несколько долларов. – Пошли-ка отсюда, пока оба не загремели в полицию по пьяному делу. Надо где-то поесть.

Когда они вышли на улицу, Лили заявила, что есть не хочет.

– Не думаю, чтобы мне вообще чего-нибудь хотелось, кроме как принять ванну да завалиться спать. Ты не примешь это близко к сердцу?

– Да нет, конечно…

Был очень теплый для апреля вечер. Они пешком прошли пару кварталов до дома Лили и распростились у дверей ее подъезда.

– Хватит сидеть прищемя задницу. Завтра утром я должен встретиться с этим Крэндаллом.

– Обязательно. А что еще остается? Мне что-то ничего больше не приходит в голову. Но если ты собираешься наносить этот визит завтра утром, то тебе придется идти одному. Я не смогу: у меня завтра утром съемка в студии.

– Ничего, ничего. Будет лучше, если я выловлю его сам. Не бей меня, пожалуйста, я не собираюсь ударяться в дискриминацию женского пола, но нам лучше поговорить как мужчина с мужчиной.

– Ты имеешь в виду, что я могу упасть в обморок, когда ты не выдержишь и пошлешь его на…?

– В общем, да, – Питер рассмеялся. – Ты знаешь, именно это мне посоветовал сегодня Деммер. Чтобы я именно туда и отправлялся. Ладно, золотко, я отправляюсь, так что спокойной ночи. Я непременно позвоню тебе завтра, как только это противостояние кончится.

– Но не раньше полудня, – предостерегла она. – Вряд ли я вернусь. И вот что, Питер, – добавила Лили, – будь повнимательнее. Будь очень осторожен. Крэндалл – хитрюга, каких свет не видывал, и если он что-то заподозрит, то ни перед чем не остановится.

Питер слегка ущипнул ее за подбородок.

– Я его перехитрю. Не тревожься. Не думай ни о чем, отправляйся спать.

Поднявшись к себе наверх, Лили решила отказаться от ванны, не могла она сейчас лениво валяться и мокнуть в ванне, когда необходимо было собрать в кулак все свое упорство и хитрость. Вместо ванны был принят бодрящий душ, после которого она выпила чаю с тостами.

Мысли ее неслись сразу по трем направлениям: что можно предпринять для того, чтобы спасти их план? Кто мог желать Лой зла и почему? И что за интерес Джереми Крэндалл, будучи скорее всего лишь хорошо образованным лакеем и, ничем, кроме лакея, мог иметь ко всему этому?

В половине одиннадцатого она убедилась, что не сможет ответить ни на один из этих вопросов. А утром чуть свет ей нужно было быть в студии, ей следовало поспать. Но прежде чем отправиться спать, она вдруг вспомнила, что не проверила свой автоответчик. Лили нажала на кнопку воспроизведения. Первое известие поступило в шесть пятнадцать, едва она отправилась на встречу с Питером. Это сообщение напрочь отбило у нее охоту прослушивать остальные, могущие быть на ленте и, естественно – спать. «Лили, это звонит Энди Мендоза. Я понимаю, что ты не желаешь меня видеть, но мне необходимо с тобой переговорить. Прошу тебя, это очень для меня важно». Далее следовал номер телефона в нью-йоркском отеле «Хилтон» на Шестой авеню и напоминание о том, что он весь вечер и даже всю ночь будет ждать ее звонка.

 

12

Лондон, Париж, 1972–1974.

В марте семьдесят второго года Лили еще хранила рождественскую открытку, присланную ей Энди из Испании в декабре. Не было такого дня, чтобы она не взглянула. Открытка была подписана фразой, где к ней обращались «любимая». И хотя больше никаких писем или звонков от него не было, Лили казалось, что она понимала, в чем дело: он ведь сказал ей тогда, что ему необходимо какое-то время побыть одному и вдохнуть, струю чистого воздуха. Значит ей нужно было оставаться такой же терпеливой, как и раньше.

А Ирэн между тем совершала кругосветное путешествие. Вот от нее регулярно приходили открытки из Гонконга, из Кашмира. Читая их, Лили не могла отделаться от мысли, на какие деньги совершались все эти вояжи, но она убедила себя, что нынешнее положение вещей временное.

Она работала как вол, стараясь отложить каждый пенс, который приближал ее к заветной цели. Разумеется, она не могла позволить себе сесть сложа руки и скорбеть об утраченном.

Круг ее знакомых постепенно расширялся. Два три вечера в неделю она проводила в какой-нибудь из компаний ее приятелей, они посещали очередной модный ресторанчик или дискотеку, открытую до третьих петухов. Словом те места, которые почитали ее далеко не глупые приятели. На первых порах Лили было трудновато общаться с ними, но она училась общению, овладевала нелегким его искусством, постепенно привыкая к мысли, что она ничуть не хуже их, такая же талантливая и умная, как они, словом, человек, с которым стоит познакомиться. Когда ее приглашали на празднование «Дня дураков» первого апреля в дом одной женщины, которую она едва знала, это приглашение Лили приняла уже без колебаний. Прибыв туда, она не заметила среди присутствовавших ни одного знакомого лица. Лили предприняла обход всех покоев в надежде отыскать кого-нибудь, с кем ей хотя бы раз приходилось встречаться. И вдруг до ее ушей донесся обрывок разговора:

– «А вы не слышали последние новости об Энди Мендоза?»

Лили остановилась как вкопанная. Потом едва сдержала себя, чтобы не броситься к тому человеку, задавшему этот вопрос. Тот стоял в окружении гостей, его собеседников, из которых она тоже никого не знала. Подойдя к ним, Лили спросила:

– Я слышала, что вы упомянули имя Энди Мендоза?

– Да, а вы его знаете? Я рассказываю о том, что он сейчас работает еще над одной серией очерков для газет. Рассказывает нам о разного рода идиотских проделках титулованных дурней. А они скулят, воют и зубами скрежещут от злобы.

– Даже, если это так, то Энди вряд ли услышит этот скрежет зубовный – он сейчас в Испании.

– Он был там, – поправил ее кто-то. – Сразу после Нового года он вернулся. Я видел его несколько раз с тех пор.

Невероятным усилием воли она сдержала улыбку на лице, правда, улыбка эта очень походила на гримасу боли. Но другие были поглощены разговором и ей, чтобы ретироваться, не пришлось прибегать к объяснениям и она тихонько отошла от этой группки молодых людей, продолжавших оживленно болтать, и даже сумела найти дорогу к столику с напитками.

Дождавшись пока утихнет дрожь в пальцах, она налила себе отменную порцию бренди, одним глотком выпила, налила следующую, затем третью. А потом сбилась со счета… Энди был в Лондоне с самого Нового года, а она ни слова о нем не слышала. Вот это была настоящая первоапрельская шутка.

* * *

На следующее утро Лили очнулась в своей постели одетой. Она не помнила как добралась домой и чувствовала себя так ужасно, как ни разу в жизни. Она вспомнила, что с ней было. Энди был в Лондоне… Был здесь уже с Нового года, так ей было сказано на этой вечеринке. Но к ней он не приехал.

Преодолевая головокружение и тошноту, она прошла в ванную, опустила голову над унитазом, ее вырвало и рвало довольно долго. Затем она кое-как, чуть не ползком, добралась до кровати. Ей хотелось освободиться от стеснявшей ее одежды. Негнущимися пальцами она пыталась расстегнуть блузку, но не могла, у нее не хватало сил. Лили была парализована и тяжким похмельем, и своими мыслями. Она могла лишь всхлипывать и затыкать себе кулаком рот, чтобы не застонать и не закричать.

Так она провела несколько кошмарных часов, лежала, уставясь в потолок и не обращая внимания на телефонные звонки. Ближе к вечеру она уже смогла подняться на ноги, раздеться и минут двадцать простоять под холодным душем. Потом Лили собрала свою одежду, которую надевала вчера на вечеринку и которая теперь бесформенной кучей лежала возле кровати, подгребла ее поближе к камину, вооружилась ножницами, и, разорвав на куски и на узкие полосы, побросала их на горящие угли. Она долго смотрела на пожиравшее ткань пламя, очень долго, пока не стало темнеть. К тому времени она уже поняла, что больше никаких сумасшедших выходок с ее стороны не будет.

Часов в девять она сделала себе кружку чаю, и, положив туда побольше сахару, давясь, выпила его. Лили где-то слышала или читала о том, что это хорошо помогает в ее нынешнем состоянии. «Я не имею права на саморазрушение, – говорила она себе. Я должна жить. Я должна стряхнуть с себя все эти иллюзии и воспоминания, все свои полудетские заблуждения и вместе с ними Энди Мендоза». Она еще станет и богатой, и независимой. Она еще станет знаменитой. Она выкупит этот дом и проведет там не один отпуск, не один уик-энд вместе со своими английскими друзьями. У нее еще будут и гости, и вечеринки, и праздники.

Без нескольких минут десять она набрала номер Рут. Несколько мгновений она боролась с сильнейшим желанием выдать ей всю эту немыслимую историю, разреветься и потребовать сочувствия к себе. Но потом, глубоко вздохнув, поборола искушение.

– Привет, – сказала она весело, как ни в чем не бывало, стараясь изо всех сил, чтобы голос ее звучал как можно беззаботнее, непринужденнее и приветливее. – Послушай, ты мне не звонила? Дело в том, что вчера меня не было весь вечер. А там, где я была, пришлось уйму выпить. Все в порядке, завтра я на работе.

* * *

Лили работала, забывая обо всем. Этой, изнуряющей ее работой, она боролась с воспоминаниями о тех днях, о добрых и о плохих, о бессонных ночах в одиночестве и ночах, когда она и Энди любили друг друга. Кроме ее обычной работы по обслуживанию клиентов, у нее имелся еще один проект. После возвращения владельца ее квартиры на Бэнкспид, Лили решила не искать себе новое жилье, а использовала все накопленные ею деньги на покупку маленького домика из четырех комнат на Масборо-роуд в квартале под названием Брук Грин. Когда Лили переехала туда, это место представляло собой ни что иное, как трущобы, но этим районом обещали вот-вот заняться, и Лили не сомневалась в правильности своего выбора в целесообразности вложений.

Однако через несколько месяцев она была в ужасе, ей казалось, что переселившись сюда, она совершила непоправимую ошибку. В начале семьдесят третьего года по милости стран экспортеров нефти имел место топливный кризис, повлекший за собой кризис всеобщий. Потом Рут часто говорила, что Оуэнс и Крамер все же выжили тогда, когда Лондон из развеселого постепенно превращался в город безработных.

Уже очень давно Лили отказалась от своих прогулок по Лондону – пуще дьявола она боялась ненароком нарваться на Энди, столкнуться с ним лицом к лицу где-нибудь в метро или в подземном переходе. Или, хуже того, встретить его не одного, с какой-нибудь женщиной. С другой стороны и Рут помогала заполнить все пустоты в ее чересчур интенсивной общественной жизни. Она бегала в поисках клиентов, без конца висела на телефоне, убеждала, умоляла, уговаривала, словом, делала все, чтобы они не сидели сложа руки. Один раз отыскала даже какого-то там лорда, старикана, из которого уже песок сыпался.

– Так вот, их светлость пожелали, – рассказывала Рут Лили, – чтобы его гостиная и столовая выглядели точно так, как в те благословенные времена, когда его последняя леди заправляла всем домом.

– Так как раньше? – недоумевала Лили.

– Ну да. Он хочет переделать все так, чтобы все выглядело в старом стиле. Ведь ты это вполне потянешь, Лили?

И Лили действительно это потянула. И на деньги, полученные от лорда, им удалось прожить холодную и дождливую осень.

Год этот дался обеим девушкам очень нелегко, но все же и в нем были какие-то просветы. И пример тому – письмо Ирэн, которая попросила Лили встретиться с ней в Париже на Рождество. Лили вдруг страстно захотелось в этот город и она поехала.

* * *

К тому времени, когда там появилась ее дочь, Ирэн уже пробыла во Франции несколько дней. Едва они встретились в аэропорту Орли, она с ходу же заявила Лили, что жить они будут у какого-то обедневшего герцога, в его дворце, покои которого он потихоньку сдавал внаем богатым приезжим.

– Разве здесь не очаровательно? – спросила Ирэн, когда они вошли в огромную спальню с высокими потолками, выцветшими гобеленами и легким запахом сырости. – Я знала, что тебе понравится здесь. Завтрак и обед входят в стоимость проживания. Еда здесь – изумление.

Она рассматривала свою дочь.

– Лили, да ты прямо кожа и кости. Ты что, бросила есть в Англии?

– Нет. Просто прошедший год был очень тяжелым. Я как похудела, так все еще не поправлюсь.

Это было очень приблизительное описание ее состояния в течение прошедшего года. На самом деле здесь следовало бы употребить такие слова как «разрушение», «истощение», «перенапряжение», «скорбь», «тоска». Но у Лили не было намерений делиться с Ирэн впечатлениями по поводу своего разбитого сердца, как и сообщать ей о том, что Энди Мендоза все еще маячит где-то на горизонте ее мира. Незачем растравлять себя рассказами о том отчаянье, охватившем ее тогда и которое временами накатывалось на нее и сейчас. Лили предпочла не рассказывать своей матери и о том, что время от времени прочитывала это имя под газетными столбцами. И о том, что однажды увидела в одном из журналов его снимок вместе с каким-то ослепительным созданием по имени Эскот; о том, что очень часто видела его по телевизору, вещавшим с экрана о классовых противоречиях в современной Англии.

Казалось Ирэн не способна была расслышать в словах Лили то, что та действительно имела в виду под «тяжелым годом».

– Ты знаешь, а худоба тебе к лицу. Надеюсь, что теперь все у тебя пойдет к лучшему…

– Да, да, конечно, – поспешила заверить ее Лили.

Ирэн повернулась к большому старинному зеркалу. Ей было сейчас пятьдесят семь, но в ее пышной шевелюре не появилось ни одного седого волоска. Она сохраняла и доныне свой светло-пепельный цвет. Прическа была прежней. Волосы Ирэн неизменно зачесывала наверх. Ирэн проверяла заколки в волосах, когда их взгляды встретились в мутноватом от времени зеркале.

– Лили, – спросила она дочь, – а ты счастлива? У тебя все хорошо?

– У меня все великолепно, – отпарировала Лили. – Я люблю свою работу, и вообще у меня все хорошо. Все мои заказчики меня обожают…

– Жизнь далеко не проста, – мягко произнесла Ирэн. – Ты планируешь остаться в Англии навсегда?

– Еще не знаю, – утверждение, которое предшествовало вопросу, Лили предпочла пропустить мимо ушей. – Вероятно. Но не позволяю себе строить никаких далеко идущих планов.

Ирэн улыбнулась.

– Ты молода и почему бы тебе себе это не позволить? Сейчас даже я могу себе такое позволить…

А вот здесь начиналась еще одна запретная тема. Ирэн должна была отхватить за дом целое состояние. Почти год она находилась в разъездах. Конечно, и речи не могло быть, чтобы она швырялась деньгами. Лили знала свою мать и была уверена, что дальше дешевеньких туров, да грошовых отельчиков ее фантазии не шли.

– Мать, ты что, продала Констэбля?

Ирэн не смотрела на нее.

– Нет. Он не продается. Я уже говорила тебе об этом.

То же самое глупое утверждение, что и раньше. Точь-в-точь, как тогда. Но, может быть, Констэбль принадлежал вовсе не ей, а кому-нибудь еще? Но ведь он висел на стене дома на Вудс-роуд со времен Аманды и Сэма, значит этого не могло быть. Вообще это все походило на отговорку, рассчитанную на дураков. Господи, она же дала себе зарок, что эта встреча не обратится в битву.

– Что же нам предстоит осмотреть в Париже? – спросила Лили, решив сменить тему.

И они несколько минут занимались изучением туристских путеводителей и проспектов и составляли план экскурсий в Версаль и Лувр.

В течение следующих трех дней Ирэн расспрашивала Лили о ее жизни в Лондоне, а на четвертый спросила:

– Не сочти за любопытство с моей стороны, но тебе ведь почти двадцать три. У тебя есть приятель?

– Не могу сказать, что есть. – Лили сосредоточенно разглядывала омлет в своей тарелке. – У меня очень много приятелей, но какого-то одного, особого, нет.

– Куда это годится? Но ведь кто-то у тебя был? Когда ты только приехала в Лондон. Ты упоминала о нем в своих первых письмах, в основном, между строк. Его звали, по-моему Энди? Это что, сокращенное от Эндрью?

– Достопочтенный Эндрью Мендоза… – Лили заметила, что в глазах Ирэн что-то мелькнуло, губы поджались.

Что-то было такое в словах Лили, что заставляло мать скрывать свои чувства. Лили не собиралась копаться в этом и поспешила прекратить этот разговор.

– Может, мы не будем говорить об Энди?

К Ирэн настолько быстро вернулось самообладание, что Лили даже подумала, уж не почудилось ли ей.

– Как хочешь… – ответила Ирэн. – Лили, доешь, пожалуйста, обед, тебе это необходимо.

Позже, когда они допили кофе и уже собирались покидать маленькое кафе, чтобы отправиться в музей мебели, который захотела посетить Лили, Ирэн задала еще один вопрос:

– Я не ошибаюсь, полагая, что теперь ты не поддерживаешь отношений с этим Энди Мендоза?

– Ты абсолютно права, настолько права, что и вообразить трудно и, если пользоваться твоим безукоризненным языком, то Энди прекратил со мной всякие отношения примерно два года назад.

Ирэн аккуратно вытерла губы бумажной салфеткой.

– У меня нет намерений встревать в твою личную жизнь, Лили. Мне лишь хочется, чтобы ты оставалась счастливой.

– Да, мать. Я это понимаю. Ну что, пойдем? А то можем опоздать.

В некотором смысле Ирэн во время своего пребывания вместе с дочерью в Париже могла даже расслабиться: девочка превратилась в молодую женщину, и у матери уже не было необходимости ходить за ней по пятам, изнывая от беспокойства, что дочь сделает что-то не так и что ее придется поучать. За исключением разве что одного.

– Лили, а волосы твои такие же, как и прежде, но не хочется ли тебе хоть что-нибудь с ними сделать?

У Лили в ушах зазвучало эхо давних фраз: «Ты не красавица, Лили, но волосы твои изумительны…»

– Они мне нравятся и такими, – отрезала Лили.

Сегодня ее роскошная тяжелая грива была завязана на затылке. Бывали дни, когда она позволяла волосам спадать на плечи, и ее лицо очень выигрывало от такого медно-красноватого обрамления.

– Я их мою самое малое три раза в неделю, – добавила она. – Как мне всегда советовала моя мать.

– Я не говорю о том, что они грязные, – с оттенком раздражения пояснила Ирэн. – Но ты уже не девочка. И тебе следует подумать о какой-то настоящей прическе.

– Для прически они, пожалуй, немного жестковаты. И не могу же я бросить все и заниматься перманентами и завивками. У меня нет времени.

– Нет, речь идет не о завивке. – Ирэн подумала немного. – Ты не помнишь ту картину, которую мы видели в одной галерее на Левом берегу Сены?

Они видели сотни картин в десятках галерей.

– Нет. А что это за картина? Какое отношение она имеет к моим волосам?

– Одна египетская сценка. Она огромная эта картина, всю стену занимает. Я говорю о прическе у одной из женщин, изображенных на ней. Когда-то в детстве ты носила челку. Мне кажется и сейчас она будет очень тебе к лицу.

Сначала Лили фыркнула, но не забыла об этом разговоре. За день до отъезда из Парижа ей удалось выбраться одной за последними покупками, и она заметила один салон красоты, который почему-то приглянулся ей.

Лили вошла и на языке жестов довела до сведения персонала, что ей нужно. Парикмахер, между прочим, очень красивый юноша, улыбнулся ей и понимающе кивнул.

Через три четверти часа волосы Лили были значительно короче, их подстригли под тупым углом, не забыв про челку. Они теперь естественной шапочкой лежали у нее на голове, которая двигалась в такт с ее движениями.

Ирэн была в восторге.

– Это так красиво! Теперь твое лицо стало симпатичнее и выразительнее, – рассыпалась в комплиментах Ирэн, когда Лили с новой стрижкой появилась в их комнатах. – Мы непременно должны сделать несколько покупок, необходимо подобрать тебе кое-что из одежды перед твоим отъездом в Лондон. Может быть, одну-две юбки?

– Послушай, мать, я последовала твоему совету и сделала себе новую прическу, но не собираюсь выряжаться так, чтобы выглядеть обложкой какого-нибудь женского журнала…

– Думай сама, дорогая.

Ирэн отвернулась от разложенных на кровати и дожидавшихся пока их сложат в чемодан джинсов, блуз в народном стиле, ярких, пестрых шалей, являвшихся дежурными прикидами ее дочери, и невольно поправила складки своего элегантного платья джерси.

Лили настолько взбесил этот жест, что она была готова заскрипеть зубами. Она уселась на кровать и принялась раскладывать покупки. Не глядя на Ирэн, она довольно ядовито поинтересовалась:

– Ты, вероятно, теперь имеешь возможность очень много тратить на одежду, мать?

Лили понимала, что это укол, а уколов она допускать не собиралась, но этот вырвался сам собой.

– Не могу этого сказать, – спокойно отвергла Ирэн. – Наверное, ты права, мне действительно следует теперь повнимательнее относиться к деньгам. Я все собиралась сказать тебе – я ведь купила дом…

Руки Лили, проворно завертывавшие в яркую бумагу шарф, предназначенный для Рут, застыли.

– Что за дом? Где?

– Ну, если уж быть совсем точной, то не дом, а скорее квартиру в доме… Это в Стюарте, во Флориде…

– Во Флориде? Боже милостивый, а для чего?

– Там тепло и хорошо. – Жест рукой означал, что от всяких внятных объяснений она отказывается.

Утихшая было боль от потери ее любимого дома в Филдинге с новой силой набросилась на нее. Она никогда не проходила, эта боль. Лишь на время затихала. Шарф медленно соскользнул из неподвижных рук Лили на пол, а она стояла, пристально глядя на мать.

– Ты ведь получила за наш старый дом целое состояние, можно сказать?

– Ну, не состояние, конечно, – ответила Ирэн.

Она, скорее всего, не подозревала о тех смертельных ранах, которые она сейчас растравляла.

– Пятьдесят две тысячи долларов… Но, слава богу, мебель продалась очень хорошо. Я даже удивилась, никогда бы не подумала, что…

В живот Лили вцепился какой-то взбесившийся зверь. Он терзал когтями и зубами ее внутренности, рвал их в клочья. Она судорожно глотнула, больше всего ей хотелось сейчас скрючиться от боли в три погибели…

Ирэн шагнула к ней.

– Лили! Что случилось? Что с тобой?

Лили с трудом подняв голову, уставилась на Ирэн, ее глаза побелели от ненависти.

– Так, значит, мебель ты продала отдельно? – странным, хрипловатым шепотом спросила она.

– Конечно. На аукционе. Я ведь говорила тебе. Я точно помню, что говорила. Аукцион позаботился и о перевозке. Они прислали грузовик и их люди погрузили и увезли все вещи до единой, они даже забрали старые скатерти и все остальное. Это было просто чудо – у меня гора с плеч свалилась. Мне оставалось лишь собрать чемоданы и уехать. И от аукциона я получила свыше пятидесяти тысяч, то есть почти столько, сколько стоил сам дом. Впрочем, чему удивляться, синий, китайский фарфор, красное стекло, все это… Лили, ты меня не слушаешь?

Лили попятилась от Ирэн, пока не уперлась спиной в дверь.

– Я слушаю, но не могу поверить в то, что слышу! Господи Иисусе! Всевышний! Я не могу в это поверить! – Ее голос становился громче.

Он эхом отражался от деревянных панелей стен и от лепного потолка в стиле рококо.

– Сука! – вдруг выкрикнула Лили, задыхаясь от слез. – Ты – разложившаяся, жадная, себялюбивая сука!

Эти слова Лили не были сиюминутной импровизацией. Они шли из прошлого. Давняя злоба рвалась наружу, она была не в силах удержать ее в себе. На какое-то мгновение Лили одновременно стала и взрослой женщиной и ребенком и ее старые, казавшиеся ей давно позабытыми обиды нашли теперь объект для атаки.

– Ты знала, как я любила этот дом, знала. Как я обожала каждый столик, каждое креслице в нем, фарфор, старые покрывала и скатерти Кентов – все! Ты это знала! И все же ты это сделала! Ты ни на минуту не задумалась, каково это будет мне. Когда я позвонила тебе и умоляла не продавать дом, ты назвала меня глупышкой. Но мне всегда казалось, что ты продашь его вместе с мебелью, ты ведь ни слова не сказала о том, что пустишь по ветру все, что ты…

Ирэн стояла оглушенная градом оскорблений, зажимая уши ладонями в попытке заглушить перечисления ее преступлений.

– Лили! Прекрати! Прекрати кричать! Нас ведь слышат.

– А мне все равно, что нас слышат! Пусть все знают, что ты сделала. Я хочу лишь…

– Заткнись! – это требование, причем сделанное в такой форме настолько не вязалось с ее матерью Ирэн Пэтуорт Крамер, что Лили даже опешила и прекратила свою исступленно-обвинительную речь.

Как и дочь, Ирэн была бледна и дрожала. И как у Лили, у нее тоже имелись обиды, жившие в ней с незапамятных времен.

– Всю свою жизнь я заботилась о тебе. Для меня не существовало ничего, кроме заботы о тебе, о том, чтобы ты росла и ни в чем не нуждалась. Я все для тебя делала. Одна. С того дня, как ты появилась на этот свет и до того, когда ты отправилась в Лондон, ты всегда была на первом месте. Только когда я была твердо уверена, что с тобой все хорошо, что ты ни в чем не нуждаешься, только тогда я занималась собою. Этот дом и все, что было в нем – единственное, что я имела. Неужели ты не понимаешь, ка… – Ирэн замолчала. – Да нет, где тебе это понять. Кому и для чего я все это объясняю? Ты, не успев родиться, уже стала эгоцентристкой. Это у тебя врожденное… – с горечью добавила она.

Наступила тишина.

Лили сидела, закрыв лицо руками, пальцы ее были прижаты ко лбу, будто она пыталась утихомирить боль, которой был охвачен ее разум. Она медленно опустила руки и посмотрела на мать. На лице Ирэн проступили морщины. Они сделали ее похожей на старуху, но это не вызвало у Лили отвращения. Ведь отвращение эмоционально по своей природе, а эмоций у Лили не было. Их больше не оставалось.

– Я не стану больше разговаривать с тобой, пока ты не надумаешь извиниться… – прошептала Ирэн.

– Я никогда не стану перед тобой извиняться, – шептала Лили, – никогда.

– Не зарекайся – не уставала повторять Ирэн своей дочери, когда та была маленькой.

Это был не самый худший из ее советов.

После того, что произошло между Лили и матерью, девушка долгие часы провела в бесцельном хождении по парижским улицам, ничего и никого не замечая. Она даже не зашла куда-нибудь поесть, потому что не чувствовала голода, но ближе к одиннадцати часам она поняла, что замерзла. У нее было мерзкое настроение. И это мерзкое настроение объяснялось чувством вины.

Лили решила вернуться в их временное жилище.

Ее мать в розовом пеньюаре сидела в постели с иллюстрированным журналом в руках. Она читала при тусклом свете маленькой лампочки, укрепленной над кроватью.

– Привет, – пробурчала Лили, закрывая за собой дверь на задвижку.

– Здравствуй. Ты ужинала?

– Нет. Мне не хотелось есть. – Лили подошла к платяному шкафу и повесила куртку.

– Здесь сегодня подавали цыпленка в каком-то соусе. Очень было вкусно, но мне тоже не хотелось есть.

– Могу тебя понять. Мать, я очень сожалею о своей вспышке.

Как всегда их ссоры больше нескольких часов не продолжались.

– Да, дорогая, да. Верю, что ты сожалеешь. Давай просто забудем об этом, давай?

* * *

Через сутки Лили должна была уезжать в Лондон, и эти последние двадцать четыре часа в Париже обе женщины прожили по давно заведенному обычаю. Они просто похоронили их ссору в недомолвках. Система недомолвок всегда существовала между ними – вещи, к которым они проявляли разный подход, не упоминались. Когда они расставались, это были поспешные поцелуи и торопливые заверения друг друга беречь себя и обещания писать друг другу.

Лили, конечно же, ничего не забыла. Она не переставала думать и скорбеть о мебели ее дома, который для нее был всем на свете, о том, как она кричала на Ирэн, обвиняя ту в разбазаривании этих чудесных дорогих ее сердцу вещей.

Она старательно подавляла в себе нанесенную ей обиду в течение всего короткого полета в Лондон. Она была какая-то отупевшая, странная. Дело в том, что вещи никогда не выходили на передний план в жизни Лили. Главное – она жила, была здорова и… Но боль внутри не покидала ее. Боже мой, ведь все это ушло, ушло безвозвратно. Все в развалинах, ее дом обобран, разграблен, над ним надругались, это было ограбление, изнасилование, Бог, знает, что еще… Он больше не существовал. Его просто не было. «Нет, – поправила она себя, – он был. И сейчас остается. Могло быть и хуже. Мог случиться пожар или какое-нибудь стихийное бедствие. Вот тогда его действительно могло не быть. Но зачем, для чего это ей надо было делать? Ведь можно было ограничиться продажей лишь одного Констэбля».

Самолет неслышно приземлился. Когда Лили снова была дома, привычное окружение не дало ей успокоения. Она побыла здесь буквально несколько минут, для того, чтобы оставить свой нехитрый багаж, затем, даже не переодеваясь, вышла из дома и села на автобус, идущий до Национальной галереи на Трафальгарской площади.

Почему она раньше не ходила сюда? Лили понимала сложность своих чувств, но доминирующим среди них была ее боязнь. Она понимала, что в этой картине, которая была привезена Амандой в этот дом в качестве части ее приданого, и в этом доме на Вудс-роуд, где выросла Лили, и в том, каким было ее детство, таилась какая-то загадка. И она из страха не стала вдаваться в исследования природы всех этих аномалий. А сегодня она почувствовала, что должна. Сегодня она ощущала непреодолимое желание увидеть то, что она утратила, обрести те несколько мгновений, которые когда-то принадлежали ей. И во всем разобраться.

Лили выбрала весьма неудачный день для этого. Школы были еще закрыты по случаю рождественских каникул и Национальная галерея была переполнена детьми, которых притащили сюда за руку их тщеславные родители в попытке насильно впихнуть в своих отпрысков порцию культурности. Пробившись через эти семейные заторы, Лили увидела служащего, который объяснил ей, что Констэбль находится этажом выше, в зале 7А.

Она поднялась по лестнице, проследовала через длинный коридор и отыскала этот зал. Каким-то чудом он оказался пуст. Здесь не было ни души. Никто и ничто не отвлекало ее от созерцания четырех картин, вывешенных на стене прямо перед ней. Она остановилась и затаила дыхание.

Эти полотна никак не походили на то, что жило в ее воображении и на сценку, висевшую над камином их бывшего дома в Филдинге.

Одна из картин в этом зале была истинным откровением. Она называлась «Телега с сеном». На ней был изображен сочный луг, прорезанный живописной речкой. Два фермера сидели на пустой телеге, вероятно, они только что разгрузили зерно, которое привозили на ближайшую мельницу. На берегу стоял пес и внимательно смотрел на воду. Краски этой изумительной картины, казалось, пели, глубина была поразительной. Как бы ощущался тот неповторимый летний деревенский запах, слышна болтовня двух фермеров, чувствовалось на лице ласковое тепло уже заходившего за красную кирпичную стену мельницы солнца, и вот-вот пес должен был вильнуть хвостом…

– Боже мой, – невольно пробормотала Лили. Она стояла перед картиной с добрых четверть часа, переживая и вбирая в себя красоту, жизненную силу и любовь, которые двигали художником.

Покой ее был нарушен ворвавшейся сюда ватагой ребятишек, но это уже не могло расстроить Лили. Сейчас она понимала, почему Ирэн не стала продавать картину, и стало понятным, что та имела в виду под фразой «он не продается». Тот Констэбль, который находился в Филдинге, был всего лишь крикливой подделкой. И ее мать, зная о привязанности дочери ко всему, что находилось в стенах того дома, предпочитала не рассказывать об этом своей дочери из-за боязни ее разочаровать.

Конечно же, Лили не могла ее простить, до прощения было еще ох как далеко, на какую-то часть этой метаморфозы она теперь была в состоянии объяснить.

* * *

Был январь, и Ирэн могла спуститься по Испанской лестнице, не опасаясь наступить на многочисленных туристов и располагавшихся тут же со своим товаром мелких торговцев сувенирами. И на Виа Венето тоже почти никого не было. Она шла быстро, было слишком холодно для того, чтобы глазеть на достопримечательности. На ней было темное твидовое пальто классического покроя, очень теплое. Она поплотнее закуталась в него и, не обращая внимания на ветер, дувший ей прямо в лицо, поспешила к отелю «Эксцельсиор». Лой уже ждала ее в холле. Она была укутана в меха и вокруг нее витало облако дорогих духов. Обнявшись и дотронувшись губами до щек, они направились в отдаленный угол холла. Усевшись на банкетки, заказали кофе и по маленькой рюмке, сильно отдававшей лакрицей «стреги».

– Как ты нашла Лили? – поинтересовалась Лой, распахивая шубу. – Как тебе Париж?

Ирэн поднялась, чтобы освободиться от своего теплого пальто. Сняв его, она повесила его на спинку одного из стульев рядом.

– У Лили все превосходно. Вот только очень похудела. И Париж был, как всегда, чудесен. Но…

– Но что? – нетерпеливо спросила Лой. – У тебя озабоченный вид. – Что-нибудь произошло?

– У нас произошла страшная ссора. Лили наговорила мне кучу ужасных вещей, обвинила меня во всех грехах. Это было отвратительно, слов нет… Но потом мы все же помирились.

– У матерей нередко возникают разногласия с дочерьми, – ласково-умиротворяюще сказала Лой. – Этого всегда следует ожидать.

– Ты права, – согласилась Ирэн. – Ты абсолютно права. И в данных обстоятельствах…

Она замолчала. Обе женщины смотрели друг на друга, отлично понимая друг друга. Не было необходимости ворошить, облекать в слова старые воспоминания. Затем Лой разрядила атмосферу.

– Расскажи мне о Лили. Она счастлива?

– Вероятно, счастлива. Но дело в том, что мы с ней по-разному понимаем счастье, – задумчиво произнесла Ирэн. – Я даже отважилась задать вопрос об Эндрью Мендоза.

– И что она?

– Сейчас это действительно кончено. Уже два года как кончено.

– Слава Богу. А что о Гарри Крамере? Какие-нибудь вопросы о нем были?

– Да нет. Она даже не упомянула это имя, а я, как ты можешь догадаться, была только рада тому, что не затронула этой темы. Разумеется, сама я о нем не стала напоминать.

– Очень благоразумно с твоей стороны. – Женщины попивали «стрегу», заказали еще кофе – стоило лишь поискать глазами официанта и он был тут как тут.

– Ну, хватит о Лили, – решительно произнесла Ирэн. – Скажи мне, что делать нам? Чего это тебе вздумалось выбрать Рим для нашей встречи? Здесь в это время года холод и сырость.

– Я и сама вижу. Но пока я не приехала сюда, это место казалось мне подходящим. Я продолжаю думать о Сицилии. Небольшой домик где-нибудь в провинции… Можем пожить там до весны. Она в Сицилию приходит очень рано.

– Как чудесно это звучит! – в голосе Ирэн звучало неподдельное счастье.

Через два месяца после возвращения Лили из Парижа, это было в феврале семьдесят четвертого года, Рут объявила ей, что им предлагают работу, связанную с пристройкой оранжереи к дому на южном берегу в местечке под названием Лаймингтон. Это было в двух часах от Лондона на поезде. Обычно они не связывались с клиентами, если они жили вдали от Лондона. Но так как этой зимой с работой было плоховато, они решили там показаться и выяснить что и как на месте.

Этот Лаймингтон оказался затерянным в бесконечных изгибах многочисленных дорог в прибрежном районе Солент, вблизи острова Айл Уайт. Здесь имелась единственная торговая улица, упиравшаяся в существовавший и поныне рынок под открытым небом. Этот маленький городок излучал особый шарм.

– Он мне чем-то напоминает Филдинг, – сообщила она Рут, когда они, закончив переговоры с клиентом, сидели в кафе неподалеку от железнодорожной станции.

Рут наморщила нос.

– Терпеть не могу того, что связано с деревней. Такая уж я есть, ничего не поделаешь. Англичане – это люди, которые уже рождаются с любовью к деревне в каждой клеточке их. А я – выродок в этом смысле.

– Может, у меня это от них в крови? – призналась Лили. – Я имею в виду, что я все же хоть наполовину, но англичанка.

Рут с недавних пор прекратила свои диетические эксперименты по питанию натуральными продуктами. И теперь поглощала неимоверное количество жареного белого хлеба. Прожевав, она спросила:

– А сколько тебе было лет, когда погиб твой отец? Ты никогда об этом не говорила…

– Я еще вообще не появилась на свет. Он погиб в авиакатастрофе, когда моя мать была мною беременна.

Глаза Рут сузились.

– Лили, как это могло получиться, что тебе никто ни разу не рассказал о родственниках твоего отца? Ты с ними когда-нибудь встречалась?

– Однажды я попыталась предпринять что-то вроде поисков, но из этого ничего не вышло. Но я не думаю, что это был счастливый брак, потому что моя мать предпочла не рассказывать мне о Гарри Крамере.

– Это имя в общем-то довольно распространенное, но все же это не какой-нибудь Смит или Джонс. Не так уж сложно отыскать этого человека.

– Наверняка не очень. Но я прекратила эти пустые поиски. Сначала мне помогал Энди, потом… Лили запнулась.

– Да черт с ним, с твоим Энди, – решительно сказала Рут. – Крамеров везде хватает. Даже здесь в Лаймингтоне этом. Я сейчас тебе это докажу.

Она куда-то исчезла и вскоре вернулась с телефонным справочником в руках.

– Вот здесь, – сказала она. – Я поспорить могу, что…

Рут замолчала.

– Что такое? – спросила Лили.

– Да здесь только единственный Крамер.

– Ну и что? – не отставала Лили.

– И зовут его Гарри.

Рут предложила позвонить по этому номеру сейчас же, но Лили, выписав его, напомнила ей, что их поезд на Лондон должен через пятнадцать минут отправиться. Ничего, она сможет позвонить и из дома. Больше на эту тему они не говорили. Через несколько дней Рут в своей обычной суматохе позабыла об этом эпизоде. А Лили, разумеется, помнила.

– Может, он еще жив, – предположил тогда, много лет назад, Энди.

Может быть, эта идея и не была такой уж дурацкой, какой она показалась тогда Лили.

Раз десять Лили снимала трубку, но набрать номер так и не решалась. В этом разговоре с Рут случайном, невинном, но возымевшем такие странные результаты, было что-то магическое. Лили хотелось вернуться в этот Лаймингтон и снова пережить то, очень странное чувство, испытанное ею при виде этой фамилии и имени, напечатанных на странице телефонного справочника. А почему бы не отправиться туда? Она же может съездить туда и сама, без Рут. Не нужны ей были ни Рут Оуэнс, ни Энди Мендоза. Поездка была предпринята в воскресенье. Поездов в этот день было поменьше, и Лили потребовалось несколько часов, чтобы добраться. В Лаймингтон она прибыла лишь ближе к трем пополудни. На платформе не было никого, улицы были пусты. Некоторое время Лили постояла, вдыхая прохладный зимний воздух. Ей показалось, что вот-вот должен пойти снег. Может все это ни к чему? Может повернуться и уехать первым же поездом? Нет, какой смысл приезжать сюда и потратить столько времени на дорогу? Нет, дело следует довести до конца.

То кафе, где они с Рут дожидались поезда, было заперто. А какой-нибудь маленькой гостиницы, где был бы уютный холл, тоже нигде не было видно. Слишком холодно для того, чтобы отправиться на поиски какого-либо теплого местечка, да еще с телефоном. Единственной возможностью оставался телефон-автомат в будке на углу.

Дверь телефонной будки никак не хотела закрываться и Лили оставила попытки прикрыть ее. Дул холодный ветер, от которого не было спасения даже в этом крохотном сооружении и из глаз Лили текли слезы. Она сняла трубку.

Господи, а что ей сказать? Привет, может, это я ваша доченька? Нет, конечно, такого говорить не следовало. Может быть, сказать, что она, случайно увидев этот номер в телефонной книге, пришла к мысли, что они могут быть в родственных отношениях? А если он скажет: нет, мисс, этого не может быть, то просто повесить трубку. Что тут такого, что она в этом случае теряла? Лили достала монетку и одеревеневшими от холода пальцами стала набирать номер.

После третьего гудка ей ответил мужской голос. Лили сунула монетку в прорезь и дождалась, пока не стихнут гудки, которые информировали абонента, что ему звонят с общественного телефона.

– Могу я поговорить с мистером Крамером?

– Это я. – Голос у него был приятный, в то же время твердый.

– Мистер Крамер, мы с вами незнакомы, моя фамилия тоже Крамер. Меня зовут Лили Крамер.

И я пытаюсь разыскать своих родственников.

– Понимаю. Вы американка? Не так ли?

Ну, конечно, как всегда, это ее акцент. Он слегка поубавился за четыре года пребывания в Лондоне, но навсегда исчезнуть не мог.

– Да, американка, – призналась Лили. – Но отец мой был англичанином.

– Как интересно. Мне кажется, и у меня найдутся родственники в Америке. В каком же крохотном мире мы живем. Никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь. Вам не кажется? Послушайте, вы что, из телефонной будки звоните?

– Да. Так получилось, что из телефонной будки. Я сейчас в Лаймингтоне, но очень ненадолго.

– Так зайдите ко мне, почему бы вам не зайти? Я бы с удовольствием предложил вам чаю. Можете сейчас придти?

Через пятнадцать минут Лили уже сидела в маленьком коттедже, окна которого выходили на гавань, пила вкуснейший чай и поедала свежее печенье со сливками по-девонширски. Гостиная была увешана поблекшими от времени ковриками, повсюду были уютные занавески, и ее наполнял дымок поленьев, пылавших в камине. Напротив Лили сидел небольшого роста субтильный человек с челкой белых волос. У него была палка, на которую он опирался даже сидя, глаза его закрывали темные очки. Гарри Крамер был слеп.

– Глаукома, – объяснил он ей. – Десять лет назад я лишился зрения. Не знаю, что бы я делал без моей Клод. Другой рукой он дотронулся до колена женщины, сидевшей рядом. Он без труда определял ее местонахождение, будто был связан с ней какими-то особыми флюидами, незаметными для остальных и неподвластными обычным чувствам.

– Хочу вам кое-что рассказать о моей жене. Клод – француженка. По-английски она не говорит. Она из тех людей, которые просто не в состоянии выучить никакой иностранный язык. В сорок шестом году мы встретились в Париже и оставались там до тех пор, пока несколько лет назад не приехали сюда. Мне очень не хотелось привозить ее сюда. Но мы были вынуждены переехать по причине моего зрения. Сложно, знаете, срываться с насиженного места двум старым увальням, таким как мы. Но я что-то совсем заболтался, а вы ведь по делу пришли. А теперь, мисс Крамер, расскажите мне о вашей семье, и я попытаюсь определить, есть ли между нами какая-нибудь связь. Всех Крамеров отличала незаурядная память.

Лила посмотрела на Гарри Крамера и его жену. Клод была из тех крупных полных женщин, которые заботливо по-матерински относятся к своим мужьям. На ней был кадет синий вязаный свитер и серая юбка. Волосы были собраны сзади в узел, а на коленях лежал клубок и спицы. На Лили она направила взгляд человека, не знавшего и не понимавшего, о чем речь, но желавшего узнать и понять. Она пробормотала несколько французских слов.

– Клод утверждает, что я вас смутил. Вы уж простите, моя слепота превратила меня просто в старого глупца. Вы не расскажете мне о своих бедах, дорогая?

– Да, нет никаких особых бед нет. Действительно, нет.

Не могла она в данной ситуации в присутствии его жены напрямую спросить – не было ли у него в пятидесятом году еще одной жены и дочери?

– Хорошо. А что вы можете рассказать мне о родственниках вашего отца?

Этот человек был сама доброта, да и жена его тоже. И это все усложняло.

– Я совершенно ничего не знаю о них, – с трудом выдавила Лили. – Вот поэтому я и пришла сюда. Как я уже сказала, он был англичанин. До замужества мою мать звали Ирэн Пэтуорт. Она из Филдинга, это в штате Массачусетс. Она рассказывала мне, что мой отец погиб в автомобильной катастрофе до того, как я родилась, и что его звали Гарри Крамер. Она никогда особенно не любила об этом говорить, и когда я случайно увидела ваше имя, то подумала, что она мне чего-то недорассказала, и…

– Вы подумали, что вам следует разузнать, тот ли я человек, – ласково сказал мужчина. – Я понимаю вас, и мне действительно очень жаль, поверьте. Но я никогда не был ни на ком женат, кроме как на моей Клод. Уже почти тридцать лет. И у нас нет детей.

Они поговорили еще немного, затем Лили, извинившись за свое вторжение, поблагодарила этих любезных милых людей и отправилась на поезд.

Клод Крамер, закрыв за Лили дверь и вернувшись в гостиную, вновь принялась за свое вязание. Какое-то время оба молчали. Первым заговорил Крамер.

– Вероятно, следовало бы сразу сказать, что это недоразумение, отправить ее подальше еще когда она звонила, но мне это показалось бессердечным. Но я, слово тебе даю, не мог так поступить. Разве я мог?! Жаль все-таки… Мне она показалась очень милой. И симпатичной. Ну, разве нет?

– Очень симпатичная, – согласилась с ним жена. – И ты прав, это было бы просто бессердечно. Но у тебя не было иного выхода.

– Нет, – пробормотал Гарри. – Думаю, не было.

Наклонившись к нему, Клод поцеловала его в щеку. В комнате становилось прохладнее, и она подбросила в камин еще пару поленьев, и подумала о том, как хорошо им здесь, как тихо и спокойно. Слава Богу, что Гарри не вздумалось ворошить давно забытое прошлое и заставлять греметь костями давно похороненные скелеты.

 

13

Лондон, Нью-Йорк, Филдинг, 1975–1976 гг.

– Вот так, мисс Крамер, отлично. Благодарю вас. – Работник студии, вооруженный каким-то измерительным прибором, скорее всего экспонометром, завершив свои таинственные манипуляции, удалился.

Лили бросила на Питера Фоулера – единственное знакомое лицо среди всех – полный отчаянья взгляд. Но Питер ее не видел. Он был поглощен беседой с каким-то мужчиной средних лет с загримированным лицом. Это еще усилило ощущение нереальности происходящего.

К затянутому ковровым покрытием помосту, где восседала Лили, подошла какая-то женщина. Этот уголок студии должен был изображать гостиную. Лили окружали бесчисленные кабели, разъемы, провода, повсюду с серьезным видом людей, знавших, что делать, сновали работники студии. Вот только Лили никак не могла взять в толк, что потребуют от нее.

– Вы пока передохните, мисс Крамер, – с улыбкой успокоила ее женщина. – Меня зовут Шэрон Райт, я продюсер этой программы. Обещаю вам, что это будет очень важная информативная передача. И вы отлично со всем справитесь. – Она повернулась и довольно громко объявила:

– Все по местам, пожалуйста. Через три минуты мы в эфире!

– Бог ты мой! Что она здесь делает? Зачем ей было сюда приходить? Как это она поддалась на уговоры Питера? Во рту Лили пересохло, ладони вспотели. Питер вместе с одним человеком, Йэном Чемберсом подошли и уселись рядом. Йэн Чемберс был ведущим этой передачи. Где-то вдали за морем света вспыхнул красный огонек. Зазвучала резкая электронная музыка. Человек с камерой направил объектив на Чемберса и стал приближаться.

– Добрый день, – приветствовал зрителей Чемберс. – Сегодня у нас в гостях Питер Фоулер, британский издатель одного из самых известных в Америке журналов по искусству под названием «Стиль жизни» и Лили Крамер – дизайнер по кухням. Так что не удивляйтесь, если сегодня у нас пойдет речь о новой современной кухне.

Его манера держать себя перед камерой была воплощением раскованности: этакий рубаха-парень, свой в доску, сосед, забежавший поболтать. Лили сидела, готовая лопнуть от напряжения, ногти ее впились в ладони и, казалось, вот-вот проткнут их насквозь.

– Предполагалось, что гостем передачи будет один известный шеф-повар одного из известных ресторанов. Точнее было бы сказать шефиня. Но у этой почтенной английской дамы вдруг случился приступ аппендицита. И Чемберс тут же позвонил мне и спросил, не буду ли я против сделать с ним передачу. Я решил подключить к этому делу тебя, – объяснял ей Питер по телефону.

И теперь Лили сидела под пышущими жаром юпитерами, слушая разглагольствования Питера и Йэна Чемберса о кухне, как показателе принадлежности к определенному социальному статусу, барометре изобилия.

– Никакого уюта сегодня не осталось, – произнес Чемберс. – Вот этого мне и не хватает. Моя жена позаботилась о его отсутствии. Сейчас нашу кухню очень легко спутать с лабораторией: кругом нержавеющая сталь и черное стекло.

– Ничего не поделаешь – стиль «хай-тек». Все эти нафантазированные дорогие безделушки. Но кухня нашими современными леди используется, в основном, для того, чтобы подогреть уже сваренное или изжаренное, а потом замороженное.

Лили на секунду забыла, где находилась: она наклонилась вперед.

– Послушайте, что за вздор? – оба мужчины повернулись к ней. – Прекрасная кухня способна заставить вашу душу петь. Это нервный центр дома, потому как больше уже почти никто не держит слуг. Она должна быть и красивой и одновременно удобной, и чтобы работать там было не в тягость. А вся эта замороженная дребедень вышла из моды вместе с мини-юбками. Теперь женщина еще более занята, чем когда-либо. И даже, если у нас появляется время для варки-жарки, то мы стараемся использовать его, чтобы приготовить нечто особенное, вложить в это блюдо частицу нашей души, умение, сноровку. Вот это по-настоящему честная позиция.

– Честная по отношению к чему? – задал вопрос Чемберс. – Мне казалось, что самое честное – приготовить незамысловатое блюдо, но с любовью.

Питер стал междометиями выражать свое согласие, а Лили снова стала негодовать.

– Ребята, вы все никак не избавитесь от мечтаний о женах, которые остаются дома и пекут хлеб. А женщина сегодня – врач, адвокат, биржевой маклер. Может быть, она все еще печет хлеб, но лишь тогда, когда ей самой это доставляет удовольствие, а не для удовлетворения ваших прихотей.

Лишь объектив камеры, наведенной на нее, мягким жужжанием двигателя наводки на фокус снова вернул Лили с небес на грешную землю. Она вспомнила, что сейчас на нее смотрят тысячи людей. Она онемела. Ее колени снова задрожали, и она возблагодарила Господа за то, что сидела, а не стояла. Питер ободряюще улыбнулся ей.

– Это походит на заявление в поддержку феминисток, – отметил Йэн Чемберс. – Ваши заказчики – это, в основном, женщины, Лили?

– Нет, не только. А то, что вы называете «заявлением в поддержку феминисток» не имеет ничего общего с тем, что мы здесь обсуждаем…

Она снова входила в ритм этого диспута, вселявшего в нее убежденность в своей правоте.

– Это просто дело справедливости, – продолжала Лили. – Ведь едят все. Мужчины едят наравне с женщинами, почему бы им в таком случае не поучиться готовить. При чем тут пол? И не пожелать бы себе хорошей удобной, красивой уютной кухни, где это делается?

Питер наклонился и посмотрел на нее из-за ведущего этого телешоу, грозившего вылиться в телеперепалку.

– Но в журнале «Стиль жизни» мы читаем, что самые выдающиеся кухни находятся в домах тех людей, которые никогда и ничего для себя не готовят и не собираются. Они – сливки общества, самые богатые люди. В конце концов, разве весь вопрос не в деньгах? В обладании ими и их растранжиривании?

– Нет. Вы придерживаетесь такого мнения лишь потому, что ваш журнал снабжает читателя историйками из жизни очень узкого круга сверхизбранных, – продолжала Лили.

– Второе, это то, что теперь дизайнеры решают, фотография какого именно дома должна быть помещена в вашем журнале. И большинство из этих дизайнеров не станет иметь дело с клиентом, который желает лишь совета, консультации за небольшую плату. Они готовы либо затянуть весь ваш дом в импортные шелка, уставить его антикварной мебелью, либо не размениваться на мелочи.

Сейчас она уже снова забыла о камерах. Она спорила с Йэном и Питером, ожесточенно доказывая что-то, приводя какие-то доводы, задавая вопросы. Ее темно-каштановые с красноватым отливом волосы мотались из стороны в сторону, мелькали ее руки, она чувствовала себя сейчас как рыба в воде. Так продолжалось до тех пор, пока ее не прервали на полуслове.

– Благодарю вас, Лили Крамер – дизайнер по кухням и вас – Питер Фоулер – издатель журнала «Стиль жизни» для Британии. Боюсь, что время нашей передачи подошло к концу. На следующей неделе моими гостями, дорогие зрители, будут…

Чемберс продолжал говорить в красный глазок камеры еще с полминуты. Затем пышущие жаром лампы стали медленно гаснуть и Шэрон Райт выбралась из своей застекленной будки где-то далеко впереди.

– Потрясающе, Йэн. Все в порядке – пойдет. Спасибо вам обоим. – Женщина повернулась к Лили: – Мы вам очень благодарны за то, что вы пришли к нам и высказали свое мнение. Это очень важно. Вы были великолепны, Лили. Не забудьте посмотреть передачу. Завтра вечером в пять часов.

– Завтра в пять? – Глаза Лили широко раскрылись.

Вот это да!

– Но перед тем, как начать, вы же сказали, что мы выходим в эфир…

Остальные, стоявшие здесь, хихикнули.

– О, это древний обычай, сейчас мы все пишем, – пояснила Шэрон Райт. – Это снижает риск.

– То есть, если я что-то сморозила, то никто, кроме вас, об этом не будет знать?

– Ни одна живая душа, – вмешался Йэн Чемберс. – Простите, но мне следовало бы вам все объяснить заранее. Но вы ничего не сморозили. Жаль только, что вы не имели возможности вправить мозги моей жене, прежде чем она ухлопала целое состояние на эту нашу новую кухню, будь она трижды неладна.

В такси, в котором они вместе с Питером ехали по домам, она поймала себя на мысли, что как ни странно, думала не о своем теледебюте, а о человеке, сидевшем рядом… Нет, этот Питер Фоулер был особенным парнем.

Их дружба началась восемь месяцев назад, когда он позвонил Лили и сообщил, что «Стиль жизни» собирается открывать новую небольшую рубрику об изысканиях Лили, могущих заинтересовать читателя – нечто среднее между архитектором и профессией декоратора – так, или похоже, собирался Питер окрестить эту новую рубрику. Пока для нее готовился материал, Питер, она и один фотограф были неразлучны, а когда все закончилось, Лили смогла узнать о себе две истины.

Первая была относительно простой. Ее лучшая и любимая работа была связана с едой и ее приготовлением, и ничем больше она заниматься не будет. Текст Питера послужил своеобразным резюме: все проекты, все визуальные концепции Лили – плод ее творческого воображения, их воплощение весьма остроумно. Но, что касается ее кухонь и столовых, то они просто откровение, синтез китча Новой Англии и помпезности старой доброй Британии. И этот синтез жизнеспособен, кроме того…

Вторая истина была посложнее.

Лили и Питер продолжали встречаться и после того, как его статья была завершена и опубликована. Лили не могла уяснить себе, как же все-таки она к нему относилась. Питер был весельчак, и с ним было чрезвычайно легко общаться. Она могла даже сказать, что он ей нравился, но чувства, проявляемые им к ней, были совсем иного толка.

Выяснилось все однажды вечером, когда они ужинали в ее небольшом домике, в помещении, представлявшем собой помесь столовой и гостиной, превращенном стараниями Лили почти в воплощение совершенства, хотя бы из-за небольшой площади.

– Лили, скажи мне, а я не занимаю сейчас чужую территорию? – вдруг спросил Питер.

Лили оторвала взгляд от блюд, которые собиралась подавать на стол.

– Не понимаю тебя.

– Может быть, у тебя уже кто-то есть?

– Ты имеешь в виду мужчину?

– Ну знаешь, по нынешним временам это вполне может быть и женщина, – усмехнулся Питер. – Но сути моего вопроса это не меняет.

Она подала ему тарелку.

– Нет, никого у меня нет. И никакой экзотики тоже не имеется. А с чего это ты спросил?

– Из-за тебя. Понимаешь, сейчас уже май. Я тебя знаю с января, но теперь, когда работа над статьей завершена и нас не связывают объективные обстоятельства, ты ясно даешь мне понять, что время мое ограничено. Я вижу тебя раз в неделю иногда и два, если я очень настойчив. Поэтому мне хотелось бы сейчас выяснить, как обстоят дела. Или они вообще никак не обстоят.

– Ты затеял весь этот разговор из-за того, что произошло в прошлый четверг?

Питер мрачно кивнул.

– Думаю, что да.

А что было в прошлый четверг? Была долгая прогулка солнечным ясным днем, потом шикарная квартира Питера в Мэйфэйр… Бутылка вина – результат был легко предсказуем, и если бы она захотела, то помешала бы естественному развитию событий…

Но она не стала мешать. И это дало ей возможность узнать о себе еще кое-что. Выяснилось, что секс, как спорт, для нее неприемлем. Может быть, в этом виде спорта Питер был непревзойденным мастером, профессионалом международного класса, но тогда перед ее глазами стоял Энди. Она слышала только его голос, чувствовала тепло и силу лишь его рук.

Тогда, на ковре перед камином, Питер Фоулер подарил ей нежную ласковую любовь. И кроме чисто физических ощущений Лили ничего, ровным счетом ничего, не пережила. Слишком уж сильно ее заморозили в свое время, чтобы этот лед враз мог растаять, и Питер это не мог не заметить.

Позже уже в доме на Масборо-роуд, когда Питер потребовал объяснений, она задумалась, рассеянно протыкая вилкой пирожки с рыбой у себя на тарелке.

– Мне очень жаль. Все дело не в тебе. Просто я была слишком напряжена.

Протянув через стол руку, он положил свою большую ладонь на руку Лили.

– Эй, Лили, ты слышишь меня? Ты не должна мне ничего объяснять. Это не тест, мы ведь не ставим друг другу оценки. Дело в том, что настоящий секс приходит не скоро. Только мне подумалось, что мы уже пришли к той, следующей за ним стадии, которую я вынужден называть дружбой, хоть меня и тошнит от этого слова. Ведь ты после этого как была холодна, так и осталась… Питер, позвони мне на следующей неделе… – передразнил он. – В чем дело, Лили?

Она молчала, обдумывая ответ.

– Кажется, все дело в том, что мне ни с кем не хочется сходиться, даже с тобой. Я ведь из недоверчивых. Что поделаешь? Я бы не против быть доверчивой, но… мне это не по силам.

Он поднялся и стал шарить среди бутылок, стоявших в шкафчике.

– У тебя нет виски? Знаешь, вино для этого разговора слабовато. Ах вот, есть оказывается. – Он налил себе почти полный стакан, не разбавляя, и вернулся к столу.

– Послушай, мне уже доводилось кое-что слышать о тебе и Энди Мендоза. Отбою не было от сплетников и советчиков, которые умирали от желания рассказать мне об этом.

Лили уже раскрыла рот, чтобы что-то сказать, но Питер остановил ее.

– Нет, нет, дай мне досказать. Если нам с тобой следовать классическому сценарию, то я сейчас должен буду участливо осведомиться у тебя о том, что произошло, как все было, а ты, глотая слезы, дрожащим голосом стала бы выкладывать мне всю подноготную, всю эту ужасную историю… Нет, Лили, так не пойдет… Понимаешь, не пойдет. У всех нас есть какие-то старые раны, которые время от времени побаливают. Жизнь есть жизнь. Взрослым людям больше к лицу собрать себя по кусочкам и шагать дальше.

– О'кей, – сказала она, помолчав.

– Что это значит?

– Это значит, что мне понятно, что ты имеешь в виду.

– Но ведь это ничего не меняет. Ты ведь хочешь лишь такого, кто бы только и мог, что время от времени посмеяться вместе с тобой над каким-нибудь анекдотом и пообедать, а на ночь убираться к себе.

Он допил виски и снова поднялся.

– Извини, Лили. Для этих побегушек я староват. Я достиг в жизни того момента, когда у меня есть время лишь на восприятие качественной стороны отношений. Всякие подделки под настоящие чувства меня не интересуют.

И с того самого разговора майским вечером до сегодняшнего звонка ни свет, ни заря Питер больше не объявлялся. Говоря с ним сейчас, Лили тщательно подбирала слова.

– Питер, то, что ты протащил меня на эту передачу очень любезно с твоей стороны. Благодарю тебя.

Он хмыкнул, впрочем довольно невесело.

– Вот такой я, старичок Питер. – Он взял ее руку – Давай будем друзьями, Лили. Я не злюсь, когда меня отшивают.

Она пожала его руку.

– Друзьями, так друзьями, – ответила она.

На следующий день в пять часов Лили, с утра пребывая в волнующем ожидании, включила телевизор. Через несколько секунд зазвучала уже знакомая ей тема музыкальной заставки. Сегодня она узнала мелодию. Это была импровизация одного старинного английского мадригала. Потом на экране стали появляться удачно с художественной точки зрения выполненные стилизованные «говорящие головы», еще через мгновение она увидела Йэна, Питера и, разумеется, себя. Впервые в жизни ей приходилось видеть себя со стороны. Ей казалось, что эта женщина не она, а кто-то еще. Она никак не могла отделаться от этого чувства отстраненности. И эта телевизионная Лили приятно удивила Лили-зрительницу живостью своих суждений, умом и богатой и в то же время уместной жестикуляцией.

Через сорок минут, когда Йэн Чемберс помахал зрителям на прощанье, ее телефон зазвонил.

– Мисс Крамер, это Шэрон Райт из «Бесед с Чемберсом». Едва мы успели закончить передачу, как в студии стали раздаваться звонки. Люди звонят и спрашивают, как можно на вас выйти, чтобы предложить Вам заняться их кухнями.

Лили невольно улыбнулась. Все было именно так, как и предсказывал Питер, именно этот довод и сыграл свою роль, когда он уговаривал ее преодолеть свой страх перед камерой. В данный момент ей была необходима реклама, потому что несколько месяцев назад Рут объявила, что выходит замуж за какого-то художника-оформителя, и посему работать дальше планирует с ним, а не с Лили. Впрочем, нет худа без добра: может быть Оуэнс и Крамер неплохо было бы расстаться.

Лили тогда очень огорчилась, но судя по всему, ей ничего другого не оставалось, кроме как согласиться. Рут быстренько выхватила подписанную Лили бумажку, именуемую договором о расторжении деловых отношений, юридическая ценность которой, как документа была более чем сомнительна, и они распрощались, хотя Лили позже сообразила, что ей вполне можно было претендовать на какую-то компенсацию, но тогда ее занимали поиски новых клиентов уже лично для себя. А дело это оказалось ох каким трудным.

Рут всегда была заводилой в их предприятии.

Лили же трудилась большей частью в неведении, не подозревая ни о конъюнктуре рынка, ни о своих собственных талантах и вот Питер вытащил ее и посадил перед телекамерой в «Беседах с Чемберсом» После этой передачи в судьбе Лили произошел решительный поворот. Неожиданно для себя Лили стояла на пути к широкой известности, тут даже, можно сказать, уже попахивало не только известностью, но и славой. И дело было не только в расширении круга ее потенциальных клиентов: Лили несколько раз приглашали поучаствовать в двух других передачах и она много раз выступала по радио. Иногда она, стоя перед зеркалом, чуть самодовольно усмехалась, не без удовольствия отмечая, что становится чем-то вроде звезды.

И как бы в подтверждение этому в августе ей позвонил один американец по имени Дэн Керри, агент, предложивший ей подписать с ним контракт. Он занимался сейчас чем-то совершенно новым. Это была программа на кабельном телевидении. Он желал, чтобы она перебиралась в Нью-Йорк и вела ток-шоу. Лили эта его идея показалась полным абсурдом, но визитную карточку его она сохранила.

* * *

Незадолго до Рождества ей позвонил Питер и сообщил, что «Стиль жизни» приказал долго жить – продан. Им теперь заправляют какие-то молодцы, умеющие считать деньги. Они собираются в корне изменить направленность журнала, чего бы им это не стоило. В общем, у нас наверху сплошные прощания, невиданная перетряска и человек десять издателей уволили, включая твоего покорного слугу.

Лили горевала из-за него, ощущая даже смутное чувство вины, потому что эта передача Йэна Чемберса, которая для нее явилась отправным пунктом в лучшую жизнь, для Питера, напротив, стала своего рода его лебединой песней. Впрочем, его трудности были объективного характера, и вряд ли этому можно было бы чем-то помочь.

В конце февраля семьдесят шестого года, когда прошло чуть менее года со дня ее дебюта в «Беседах у Чемберса», Лили была уже настолько загружена работой, что вынуждена была нанять секретаршу и бухгалтера. Но, если речь зашла о персонале, то с этим был связан и другой вопрос – о помещении, ибо она не могла разместить офис в крохотной гостиной своего небольшого домика. И она занялась поисками подходящего помещения. Эти поиски привели ее одним дождливым мартовским днем в пригород Лондона под названием Мэйда Вэйл, где она, проходя по одной из его улиц, соблазнилась довольно широким ассортиментом поваренных книг, выставленных в витрине книжной лавки на углу.

Взглянув на часы и убедившись, что у нее оставалось четверть часа свободного времени, Лили вошла в магазин. Она не обратила внимания на скопление людей в дальнем конце его. Первое, что бросилось ей в глаза, была стопка одинаковых книг. Обложки их были бело-синими, на них была изображена шестиконечная звезда Давида, отплетенная колючей проволокой. Титул гласил «Агония. Очерки о политике Израиля на Западном берегу».

Она взяла в руки один экземпляр. С последней страницы обложки ей улыбался Энди. Худощавое лицо, проницательные глаза с легким, едва заметным, презрением, глядящие на этот мир, почти неуловимая усмешка. Лили смотрела на фотографию, пока не почувствовала, как глаза ее затуманиваются слезами. Она положила книгу и… встретилась с его живым взглядом. Усевшись за столом, Энди подписывал автографы на своих книгах. Он находился всего в метрах двух от нее, чуть налево. Толпа, которую она мельком увидела, входя в магазин, сейчас рассеялась, и он был совершенно один и пристально смотрел на нее. Они не сводили глаз друг с друга в течение нескольких секунд, потом он чуть приподнялся.

Что ей оставалось делать? Повернуться и убежать? Остаться стоять как вкопанная? Плюнуть ему в лицо? Заговорить с ним как ни в чем не бывало? Никакого выбора у нее в действительно не было. Была лишь иллюзия выбора. Лили внезапно парализовала какая-то умильная, трогательная радость и безграничное отчаянье. Этот момент наэлектризованности ожидания, как ей показалось, длился вечно, хотя на самом деле занял секунду или две. Внезапно в ее визире возникла какая-то миссис из почитательниц Энди и заслонила его собой.

– Мистер Мендоза, мне бы хотелось познакомиться с вами, потому что…

Энди повернулся к этой женщине и, улыбнувшись, взял у нее из рук свою книгу, потом заговорил с ней, а Лили, уронив на пол свой экземпляр «Агонии», который она держала в руках, бросилась наутек.

В течение двух дней она боролась с приступами тошноты и с жаром, перемежавшимися с оцепенением и холодом, таким образом, что не помогало включенное на полную мощность паровое отопление. «Как же это все-таки странно, – говорила Лили себе. – Ведь все вроде должно было кончиться еще четыре года назад». Позже выяснилось, что она подцепила грипп и ее состояние объяснялось не той случайной подвернувшейся возможностью лицезреть Энди Мендоза. Но она поняла и другое, и это ее очень угнетало – она больше не сможет выдерживать такие встречи, а предугадать или избежать их было невозможно. Лондон, без сомнения, огромен, но и Энди, и она были теперь, в известной степени, людьми заметными и, если пользоваться возвышенно-поэтическим языком, их тропам суждено было когда-то скреститься.

В воскресенье она выбралась из постели и из дома, заставив себя сделать это для покупки газет в надежде, что они отвлекут ее от мыслей об Энди. Стоило ей раскрыть первую, как она увидела, что «Агония» стоит на первых местах всех списков бестселлеров, а «Обсервер» поместила рецензию на эту книгу и сообщение о том, что Энди Мендоза встречался с израильским послом.

– С каких пор вы стали экспертом по ближневосточным вопросам, мистер Мендоза? Мне кажется, раньше этот регион не входил в круг ваших исследований и вы создавали себе репутацию в других областях творчества?

– Я эксперт в вопросах злоупотребления властью теми, кто облечен привилегиями, господин посол. А именно это и происходит на западном берегу реки Иордан. И, будучи одним из тех, чьи корни по сути дела те же, что и у вас…

Скомкав газету, Лили выбросила ее в мусорное ведро.

В этот же день, позже, включив радио, она услышала голос Энди. Это было его интервью, которое он давал вместе с госсекретарем США. Короче говоря, выхода не было – от Энди ей теперь не спрятаться. Теперь Энди Мендоза заполнял всю жизнь, доходил до горизонта, застил собою небо, он выходил из-за углов улиц, ходил по набережным. Он похитил у Лили ее Лондон.

Было ли это действительно плохо? Ведь был же какой-то маленький, ничтожный, как атом, моментик, когда он уже открыл рот, чтобы заговорить с ней тогда, в книжном магазине на Мэйда Вэйл. Может быть сейчас, сегодня, он уже вышел из той спячки, или как там называлось его состояние, в котором он пребывал в течение всех этих четырех лет и он снова готов быть с ней, любить ее? Может быть, они могли бы попытаться начать все сначала? Лили нашла в себе силы признаться в этом за эти два ужасных дня. Она была готова душу отдать свою за то, чтобы все это началось снова. А если Энди не был способен разделить ее чувства? Ведь, если бы он хотел, он бы нашел способ встретиться с ней или хотя бы позвонить… Хорошо, даже если бы у него не хватило духу ни позвонить, ни встретиться: из-за мучившего его стыда и чувства вины, то уж тогда, в магазине, ему ничего не стоило бы удержать ее.

– Лили! – мог бы он прокричать ей вслед. – Подожди, пожалуйста, не уходи!

Он мог бы выскочить за ней на улицу, втащить в магазин, в кафе, в паб…

Но все это были иллюзии. Не было сомнений в том, что Лили Крамер больше не интересовала Энди Мендоза.

И вдруг вся Англия стала давить на нее. Теперь эта страна больше не была ее Англией. Она сейчас принадлежала Энди. Здесь она обречена на то, чтобы всегда быть в его власти и на вечную боль. Ей оставалось лишь бежать отсюда.

Лили позвонила Питеру Фоулеру.

– Питер, что собой представляет Нью-Йорк?

– Нью-Йорк? Все, что ты о нем читала, все, что тебе о нем приходилось видеть в кино или по телевизору. Большое Яблоко. Вымирающий город. Пристанище богатейших и величайших, равно, как и подлейших. Место, где ставки – до небес, а к славе не дорвешься. Ну что, и дальше продолжать перечисление штампов?

– Да нет, не надо, – ответила Лили. – Этих с меня вполне хватит.

– Да-а… думаю хватит. Лили, ты подумываешь о том, чтобы сорваться в Нью-Йорк?

– Может быть, – это было все, что она могла в данный момент сказать.

Но это было не «может быть», а уже принятое решение.

В ящике стола она отыскала визитную карточку Дэна Керри и в понедельник позвонила ему.

В течение многих часов полета в Нью-Йорк Лили не выпускала из пальцев треугольничек золота. Он был ее талисманом, знаком, найденным ею давным-давно, в незапамятные времена, еще в Филдинге. Она приделала к нему петельку, и теперь он висел у нее на цепочке на шее. Она размышляла о загадочных словах на древнееврейском, выгравированных на нем «… позабуду тебя…» Она летела домой, чтобы забыть, она летела домой, чтобы помнить.

Эти первые несколько месяцев жизни Лили в Америке были до предела заполнены работой, связанной с телепередачей, где она была ведущей, и права на которую Ден Керри продал одной кабельной станции. Вначале у Лили была мысль назвать шоу «Переходящий праздник», но эти сочинители, эти творчески мыслящие выдумщики с телестанции не согласились с ее вариантом и склонились к более прозаическому «Вкусно, как дома». Они утверждали, что это понятнее и доступнее телезрителю. Лили быстро осваивала правила игры в этом новом для нее мире и, пожав плечами, не стала им перечить, хотя ни на минуту не сомневалась в убожестве этого названия.

И теперь ее карьера снова была на твердой колее, теперь можно было и подыскать себе подходящее обиталище. Сюда в Америку Лили привезла двадцать две тысячи долларов, в основном, это были деньги от продажи ее лондонского домика, и она решила даже и не пытаться приобретать жилье в Манхэттене, где цены на недвижимость были астрономическими. Дэн помог ей снять квартиру в новом доме на восточной Восемьдесят первой улице, последней в городе, по его словам. Лили подписала с владельцем дома договор на длительный срок, успокаивая себя тем, что это была субаренда, занялась меблировкой квартиры и вскоре въехала в нее. Оставшиеся восемнадцать тысяч долларов она решила внести в некий общий фонд, обещавший хорошие проценты.

Все это заняло очень много времени и энергии. И День Труда в семьдесят шестом году был первым днем, когда Лили смогла вздохнуть свободно и немного побездельничать. С самого приезда в Нью-Йорк у нее такой возможности не было. Праздничные дни начались с ужасающе-жаркого вечера пятницы. В ее квартире был кондиционер, но на улицу выйти было невозможно. Она жалела, что не отнеслась повнимательнее к своим планам относительно уик-энда и не составила программу выезда из города на эти три дня.

На следующее утро в шесть часов, едва лишь забрезжил розовый рассвет, Лили внезапно проснулась и поняла, что решение пришло к ней во сне. Она натянула на себя джинсы и майку, кое-что из одежды побросала в дорожную сумку. В семь тридцать она уже была в аэропорту Ла Гардия. В девять приземлилась в Бостоне. Еще через сорок минут она на такси подъехала к Филдингу. Лили высунулась из окна. Она смотрела, пытаясь угадать, с какими чувствами она окажется в том месте, которое когда-то было ее родным домом.

На окраине города построили новую заправочную станцию самообслуживания и торговый центр. Автостоянка при нем была до отказа забита машинами.

– Вот мы и в Филдинге, мисс, – объявил таксист.

– Да, я вижу…

– Хорошо, а куда вам надо?

– Сверните вон там дальше, направо. Я вам скажу, где остановиться.

Такси довезло ее до конца Хэйвэн-авеню, до самой библиотеки, которая была, по случаю праздника, разумеется, закрыта. Улица была совершенно безлюдна. Лили пошла на юг, туда, где были магазины, размышляя о том, не встретит ли она здесь кого-нибудь из знакомых. Хорошо, а если встретит, то узнают ли они ее? Сомнительно. Но никого из знакомых видно не было. На Хэйвен все словно вымерло. Открыто было лишь несколько мест. Среди них – универмаг Пэтуорта, но там было лишь несколько человек. Без сомнения – влияние нового торгового центра.

Она медленно шла по Филдингу, очень болезненно осмысливая происшедшие изменения и одновременно успокаивая себя тем, что они неизбежны.

Солнце вскарабкалось уже довольно высоко и становилось неприятно жарко. Сейчас она свернет на Вудс-роуд и там будет прохладнее. Сворачивая за знакомый угол, Лили испытала прилив удовольствия. Старые деревья как солдаты выстроились вдоль проезжей части. Казалось, это был парад в ее честь. Она пошла медленнее, ощутив какое-то странное стеснение в груди, затем уселась под одной из сосен, растягивая удовольствие от того, что момент, ради которого она сюда приехала, вот-вот наступит. По улице шел мальчик с удочкой в руках. Вид у него был такой, будто он сошел с картины Нормана Рокуэлла – мальчик лет десяти, с всклокоченными каштановыми волосами, редкими веснушками на вздернутом носу. Он с любопытством взирал на Лили.

– У вас все в порядке, мисс? – не выдержал и спросил он.

– Все в порядке, – ответила Лили. – Какой ты внимательный. Идешь половить рыбу там у Уиллоук-стрим?

– Ну. Пескарей там до отвала.

– Удачи тебе.

– Спасибо. – Он не спешил уходить, явно ожидая разузнать об этой странной мисс побольше. – Вы здесь живете где-нибудь недалеко?

– Нет, когда-то жила. А сейчас не живу.

– Ага! Так значит вы сюда в гости приехали?

– Правильно. – Лили тоже снедало любопытство. – А ты знаешь дом Кентов?

– Это тот большой дом дальше? Конечно, знаю. А вы туда идете?

– Да нет. Просто вспомнила, что он здесь неподалеку, хотелось еще раз взглянуть на него.

– Въезд к нему вон там, за этим поворотом. Но вчера ворота были на замке – те люди, которые там живут, редко здесь бывают.

Значит, были и ворота… Это было еще одним новшеством. Раньше никаких ворот и в помине не было. Лили поднялась и отряхнула с джинсов сосновые иголки и пыль.

– А ты их знаешь?

– Так, не очень хорошо. У них нет детей. Мой папа говорит, что это дурость покупать такой домище, когда в семье нет детей. Тем более, если сюда не ездить.

Лили промямлила что-то невразумительное и несколько минут они шли молча. На повороте Лили остановилась. Огромные ворота, забор, увенчанный металлическими пиками, ограждали дом. Ворота были на цепи. Буйная поросль закрывала от нее фасад.

– Вот видите. Я же говорил вам, что ворота заперты.

– Да, вижу. Думаю вернуться в город. Удачной тебе рыбалки.

Он махнул ей на прощанье и пошел своей дорогой. Лили прошла несколько шагов в противоположном направлении, потом остановилась, повернулась и огляделась – мальчика не было, и улица была пуста.

Лили прошмыгнула в заросли. Они были гуще, чем раньше, и она еще раз поздравив себя с тем, что решила обуть спортивные тапочки. Ей помнилось, что здесь рос густой ядовитый плющ, прикосновение к которому ничего хорошего не сулило. Она чуть было не ступила в самую гущу его, но вовремя заметила и свернула на знакомую до боли тропинку. Листва на деревьях приобрела золотистый осенний оттенок. Она ожидала увидеть старый заброшенный курятник, но на его месте располагался прямоугольник выложенного кафельной плиткой бассейна. Над бассейном устроен тент из фиброгласса. Рядом появилось еще какое-то небольшое строеньице, скорее всего, оно тоже относилось к бассейну. Все ставни на окнах были закрыты. Некоторое время Лили постояла, привыкая к новым впечатлениям.

Значит, здесь сейчас живут люди, у которых нет детей и которые, кроме того, что запирают ворота на цепь и замок, еще и бассейн здесь построили. Эти новые хозяева, должно быть, люди со средствами. А что же они сделали с интерьером? Лили зажмурилась, чтобы слезы не брызнули у нее из глаз. Глупо было реветь, если она не знала, стоит ли реветь вообще. Что, в конце концов, могла означать потеря какого-то старого курятника, к тому же, не использовавшегося по назначению? А бассейн был прекрасным дополнением к ее дому. И домик рядом с ним был облицован светло-коричневой дранкой и окрашен в синий цвет. Какой смысл было выбирать такой цвет?

Чтобы получить ответы на все интересующие вопросы, надо было походить и поглядеть. И Лили отправилась на разведку. Тропинка, ведущая от бассейна, по краям была выложена кирпичей. Это ей тоже понравилось. Остальные старые тропинки были выложены точно так же. В те времена имелась дорожка, которая вела к заднему ходу и на кухню. Сейчас здесь все оставалось, как и прежде. Лили обошла дом сбоку и увидела, что и здесь все оставалось по-прежнему. Ничего не изменилось, только ухожено получше, насколько она могла помнить.

Она долго стояла, всматриваясь в окна и представляя себе любую из комнат. Потом отправилась к веранде. Она по-прежнему была в целости и сохранности.

– Слава Богу, – прошептала Лили и слова этой хвалы Господу были истинными.

Из-за плотно задернутых штор на окнах Лили так и не удалось заглянуть внутрь дома, теперь лишенного его мебели. Оно и к лучшему, – решила Лили, уже возвратившись в Нью-Йорк. А еще лучше было бы вообще не представлять себе эту новую выхолощенную картину, которая могла бы предстать ее взору, если бы каким-то образом ей удалось проникнуть в дом или хотя бы заглянуть через окно. Когда-нибудь этот дом снова будет принадлежать ей, и она не пропустит ни одного антикварного магазина во всей Новой Англии. Ни одного аукциона. Сколько бы времени ей на это не потребуется, она восстановит все. Когда-нибудь.

 

14

Нью-Йорк, 1981 год.

Лили еще раз прослушала запись автоответчика.

«Это Энди Мендоза. Я знаю, что ты не желаешь меня видеть, но мне необходимо с тобой поговорить. Прошу тебя, это очень для меня важно…».

Она нажала кнопку и знакомый голос замолк. Лили застыла около столика с телефоном, не в силах пошевелиться, парализованная шквалом эмоций. Сколько раз она представляла себе эту сцену? Миллион? Но это было еще тогда, в те, уже ставшие прошлым, годы, когда она жила воспоминаниями о нем. А сейчас этих воспоминаний не было, они исчезли. И, как ей казалось, навсегда. Неужели это она сама сумела отделаться от них? И вот сейчас они снова заполняли ее, снова ее затопил поток желания, отчаянья, надежды…

О Боже! Лили прижала пальцы к пульсировавшим вискам. Не нужна была ей еще одна порция страданий по милости Энди Мендоза. Он не должен стать виновником тому, чему он уже был однажды. Лили взглянула на часы. Было десять минут двенадцатого. Он назвал ей свой номер телефона в отеле «Хилтон» и заявил, что хоть всю ночь готов ждать ее звонка. Лили подняла трубку.

– А ты похудела! Где твое кругленькое личико? – произнес Энди.

– А ты пополнел. Садись.

Он опустился на один из вышитых цветами стульев Лили в ее гостиной. Близилась полночь. Но все еще было довольно жарко. Лили растворила окно и выглянула на безмолвную улицу. Казалось, никого нет в этой вселенной, кроме них двоих.

– Как ты меня нашел? – поинтересовалась Лили.

Ей хотелось спросить, для чего он ее искал, но это потом. Не сейчас. Она еще задаст этот вопрос.

– Это было нетрудно. Когда я сюда приехал, прослышал, что ты сейчас в Нью-Йорке и сразу же нашел тебя по телефонной книге.

– Да, это и правда нетрудно… И ты впервые в Нью-Йорке, не так ли? И в Лондон ты не возвращался из Испании все эти годы? Так?

– Нет, – тихо ответил он. – Не так.

– Не так. – Лили было трудно говорить.

Она повторяла себе, что нужно сдерживаться, может быть даже постараться убедить его в том, что все забыто. Но откуда-то изнутри поднимались обвинения и удержать их было совершенно невозможно.

– Как же ты мерзко поступил тогда по отношению ко мне, – шептала она. – Почему? Мне всегда хотелось знать, почему? Почему ты поступил со мной так жестоко?

Он сидел, развалясь в кресле, вытянув ноги перед собой, и созерцал носки своих туфель.

– Я убедил себя, что так было милосерднее и порядочнее. К чему сейчас растравлять старые раны? Тогда я не видел будущего в наших отношениях. Мне казалось, что если я исчезну из твоего мира, тебе будет легче меня забыть…

Лили уставилась на него. Те же русые волосы цвета песка, те же острые, будто топором вырубленные, черты лица, допотопные роговые очки – все такое знакомое и такое любимое когда-то. Одна половина ее таяла, умоляла ее обнять, обвить руками его шею, ощутить его реальность. Энди был здесь, действительно был здесь – перед ней сидел живой Энди из плоти и крови. Но другую часть ее разума сотрясала злоба. Этой минуты она дожидалась давно, и теперь она кипела, буквально готова была взорваться вопросами и жаждала знать ответы на них. Сейчас она обрела возможность задавать их.

– На самом деле? Ты действительно чувствовал, что бросить меня в неведении было бы порядочнее? Я не верю этому. И если ты даже сейчас продолжаешь лгать, то тогда ты просто худший из подлецов!

– Лили, прекрати. Не надо, прошу тебя, любимая… – При этих словах она вздрогнула и даже вынуждена была отвернуться.

Нет, не увидит он, как она плачет, не увидеть ему ее слез. Сейчас, когда прошло столько лет. Ей тысячу раз приходилось слышать этот любимый голос и это слово, которое так мало значило для него и так много – для нее.

– Не надо, – с горечью повторила она. – У меня сердце сейчас разорвется на части.

Лили сжала руки в кулаки, чтобы хоть это не позволило ей броситься к нему в объятия, желание в ней боролось со злостью. Она сидела, спрятав свои судорожно сжатые кулачки в карманах спортивного костюма в виде комбинезона в обтяжку. Она надела его сразу же после телефонного разговора с Энди, это произошло чисто инстинктивно, ни о какой сексуальной привлекательности она не думала.

Лили обычно ходила в нем делать покупки на неделю по субботам.

– Мне нравится твоя прическа, – сказал Энди. – Ты так похожа на Клеопатру, она тебе очень идет.

– Не надо забивать мне голову комплиментами, – бросила она. – Ради всех святых, Энди!

– Что бы я ни говорил – все не так?

– Не так.

– Тогда мне лучше уйти.

Этого ей тоже не хотелось.

– Нет. О чем таком важном для тебя ты хотел со мной говорить?

– Я и сейчас хочу. Потому что это действительно важно.

– Хорошо. Значит, останься. Хочешь чего-нибудь выпить?

– Я бы выпил чашку настоящего хорошего чая. У тебя есть?

– Разумеется. Все эти лондонские годы не прошли для меня бесследно в смысле заимствования колониальных привычек. Обожди минуту.

Она отправилась в кухню и вскипятила воду. В подогретый над паром чайничек она всыпала три чайных ложки ассамского чая и поставила на поднос кружки и маленький молочник. Сахар ставить не стала. Лили помнила, что Энди пил чай без него. Она вообще все помнила. Он так и остался сидеть в ее гостиной с таким видом, будто бывал здесь уже в сотый раз. И по-прежнему обозревал свои туфли.

Лили налила чаю и подала ему.

– Вот, никакого сравнения с тем тепловатым бурым пойлом, который получается в результате опускания в кружку мешочка с чаем.

– Действительно, – согласился он, отхлебнув чай. – Ты не вцепишься мне в глотку, если я спрошу тебя о том, как ты жила все это время?

Она пожала плечами.

– Спрашивай, пожалуйста. По правде говоря, хорошо. Сейчас у меня есть собственная телепередачка, я болтаю о разных кухнях, еде и ресторанчиках.

– Мне это известно.

Лили была удивлена.

– Известно? Вот, как значит… Тебя же долгое время не было в Нью-Йорке.

– Не было. Я сюда обычно приезжаю не часто, от силы раз в год, когда мне необходимо встретиться с моими нью-йорскими издателями. Но я никогда не выпускал тебя из – виду и знал, чем ты занимаешься.

– Как интересно… А ты тем временем стал знаменитым. Я повсюду видела твои книги.

– Просто мне удалось найти интересующие публику темы. Наверное, ты права. Я стал знаменитостью. Иногда даже раздаю автографы в книжных магазинах.

– Ах, это? Еще одна демонстрация заботы о моих чувствах.

– Минутку. Это произошло не по моей вине, а по твоей. Ты величаво повернулась ко мне задом и вышла. Мне было очень больно убедиться в том, что ты меня, оказывается, ненавидишь.

– Вот ты о чем подумал!

– Да, именно об этом я и подумал, – вызывающе ответил он.

Ему, вероятно, стало надоедать, что его так стегают.

– Это было не так. Я ждала, когда ты хоть жестом дашь мне понять, что готов говорить со мной. Но не дождалась.

– Не очень же долго ты ждала, секунд двадцать или того меньше. Не было у меня времени для жестикуляций…

– Ты лжешь.

Энди вздохнул.

– Лили, хорошо. Я признаю, что вел себя отвратительно. Но мотивы мои совершенно иные, чем то, что ты думаешь. Я действительно считал, мне казалось тогда, что так будет честнее. Я понимаю, что причинил тебе боль и сожалею об этом. И себе я причинил боль и немалую. Я любил тебя, и ты это знаешь…

Это было впервые, когда он упомянул о любви. Она сидела, вцепившись в кружку с чаем, но пить не могла. Ее душили его слова.

– Я любил тебя… Я люблю тебя и сейчас…

Нет, она их не произнесет. Ничто не заставит ее обнажить свои чувства перед ним. Нет, никогда больше, после того, как пришел этот долгожданный, с таким трудом завоеванный мир. Но, с другой стороны, оставить все так, как было, она не могла, как и не могла наплевать на свое прошлое.

– И ты даже сейчас не можешь сказать мне почему?

Он помолчал, раздумывая.

– Думаю, что могу попытаться… Конечно, должен объяснить тебе, почему я среди ночи, спустя десять лет, явился сюда к тебе. Лили, скажи мне, ты еще помнишь ту историю с леди Суоннинг?

– Об убийстве твоего какого-то дальнего родственника Амандой Кент? О том имении в Сассексе? Да, помню… А ты все еще работаешь над этим?

– Я не переставал над этим работать. Не мог я все бросить и заставить себя позабыть эту историю. Это стало моей, что называется, идеей фикс – навязчивой идеей. На протяжении многих лет меня не покидало подозрение, что Мендоза в этом деле сидят по уши. И сейчас не покидает. И убийство виконта, и исчезновение леди Суоннинг – их рук дело.

– Ладно. Тебе лучше знать, я полагаю. Но ты ведь собирался объяснить, почему ты, не сказав ни слова, ушел? Слушаю тебя, но что-то не могу понять, какое отношение все эти события сорокалетней давности имеют ко мне?

– Я сейчас дойду до этого. Как твоя мать?

– Моя мать? А, понимаю… Ты ведь всегда в это верил. Верил и продолжаешь верить в то, что она к этому причастна. У Ирэн все прекрасно. Живет во Флориде. Мы с ней видимся редко.

– Послушай. Я действительно уверен в том, что она имеет ко всему этому самое прямое отношение. Я думаю, что она была секретаршей у Аманды Кент и помогла леди Суоннинг скрыться после того, как та совершила убийство. Я стал это подозревать еще тогда, когда ты рассказала мне, что она росла в Филдинге вместе с Амандой. И потом эта история с твоим отцом, когда моя семейка стала чинить мне препятствия в розыске Гарри Крамера. Нечего удивляться, это им совершенно ни к чему, потому что он каким-то образом связан с твоей матерью, а она замешана в деле Суоннингов.

Лили смотрела на него, стараясь вникнуть в содержание его слов. Она поставила чашку и отбросила волосы со лба, будто это позволило лучше видеть его и вникнуть в его мысли.

– Значит, дело в этой сенсации, которую ты намерен раскопать, значит именно поэтому ты и…

– Ушел, не сказав ни слова, – докончил он. – Но тогда, когда я это сделал, это не было еще никакой сенсацией. Сейчас уже не очень важно, как мне это удалось. Кроме того, рассказывать об этом мне пришлось бы очень и очень долго. Но тогда, в Испании, во время моей поездки туда на Рождество в семьдесят первом году, я сумел получить подтверждение тому, что секретаршу звали Ирэн. Как я мог, черт возьми, оставаться с тобой, если мне было известно такое?

Лили покачала головой.

– Знаешь, все это для меня слишком быстро. Я что-то не улавливаю связи. Хорошо, пусть ты прав, пусть Ирэн действительно часть этого заговора. Но мне-то об этом зачем было говорить? Неужели ты не мог просто промолчать? Ведь это дело явно никого в мире, кроме тебя, уже не интересовало. Тебе только и нужно было сделать, что оставить все как было. Похоронить эту историю навеки.

– Я этого не мог, – прошептал он. – И сейчас не могу…

– Почему? – она почти кричала. – Ради Бога, ответь мне. Почему?

– Потому что целью моей жизни всегда было отделиться от них. Потому что Мендоза – чума на весь мир, потому что они – хищники, питающиеся теми, кто слабее их. А большинство – слабее. А я могу доказать, что они по уши сидят в этом хладнокровном убийстве. А если я могу, но не стану этого делать, стало быть, и я ничем их не лучше.

Ему никогда доселе не приходилось облекать в слова мотивацию своего поведения, никогда это не становилось для него так ясно, чего именно он хотел, погружаясь в эти события сорокалетней давности. И произнося это теперь вслух, Энди понял, что сказал даже больше, чем ему хотелось. И сказанное им сейчас, эта правда, вырвавшаяся из него, призывала его теперь к оплате тех долгов, которые нависали над ним в течение многих лет.

– Извини, – шептали его губы. – Досталось тебе от меня… Все это очень тяжело для тебя и мне не следовало приходить к тебе, чтобы сыпать соль на старые раны.

Он поднялся, собираясь уйти, но Лили жестом остановила его.

– Не уходи, останься. Не можешь ты просто так уйти, оставив все как было. Ты здесь, и мы с тобой говорим об этом. И если не доберемся до сути, до всей правды, я никогда больше не найду покоя.

– Я – тоже, – признался Энди.

– Ты мне так и не рассказал всего. И никогда не рассказывал. Ведь так? Наверняка, появилось много нового, иначе, к чему этот твой визит?

– Да есть кое-что новое для меня, хотя, в принципе, это все очень древнее.

Из кармана пиджака он достал конверт, а из конверта фотографию, похищенную недавно в Мадриде.

– Этот снимок был сделан в тридцать девятом году. Я уверен, что это единственное сохранившееся фото. Мне известно также и о тех титанических усилиях, которые предпринимались для того, чтобы уничтожить фотографии в газетах и негативы. Но это каким-то чудом уцелело. Я достал ее в Мадриде, несколько дней назад. Это было снято в Малаге, на юге Испании. Хочешь взглянуть?

Лили протянула руку, и Энди подал ей фото. Она с любопытством стала его рассматривать, дивясь моде тогдашних времен, длинной нитке жемчуга вокруг шеи улыбающейся девушки, и несерьезной шляпке ее подружки.

– Ты хочешь, чтобы я кого-нибудь из них узнала? – спросила Лили, насмотревшись на фотографию.

– Именно.

Но она лишь покачала головой.

– Нет, не могу. Тебе кажется, одна из них должна быть Ирэн?

– Да. Вместе с Амандой Кент или леди Суоннинг.

– У тебя сохранились еще какие-нибудь вырезки из тех газет, которые писали об этом убийстве тогда? Те, на которых снята Аманда?

Он кивнул и выложил перед ней еще несколько фотоснимков. Лили переводила взгляд с одной фотографии на другую, будто следя за полетом мяча на теннисном турнире.

– Не могу сказать точно… Может быть, та, что в маленькой шляпке с пером, слева. Она может быть Амандой, а справа, в таком случае, возможно, моя мать. Но, повторяю, это всего лишь предположение. Ирэн было тридцать три года, когда я родилась, сейчас ей шестьдесят шесть. В тридцать девятом ей должно было быть, подожди, дай подумать, тогда ей было двадцать два. Я представления не имею, как она могла выглядеть в двадцать два.

Энди взял у нее фотографию и посмотрел сначала на девушек, а потом на Лили.

– Ты ведь не похожа на мать, разве не так?

– Нет. И никогда не была похожа.

– Вначале мне показалось, что в лице одной из них может быть что-то знакомое. Если бы ты была похожа на Ирэн, то это бы все объяснило. Он снова рассортировал по конвертам фотографии и вырезки из газет, затем спрятал все в карман.

– Я не похожа на Ирэн… Скорее, уж на кого-нибудь из Крамеров. Но не на того.

– На какого «не того»?

– Я уже встречалась с одним Гарри Крамером.

– Что? Когда? – он подался вперед. – Ты разыскала Гарри Крамера. Он жив?

– По крайней мере, в семьдесят четвертом году был жив. Хотя сейчас может быть и нет. Случайно тогда в семьдесят четвертом году я наткнулась на одного пожилого человека по имени Гарри Крамер и встретилась с ним. Он был слепым, и ему было сильно за семьдесят. Кроме того, у него жена-француженка, с которой они живут сорок лет, и у него никогда не было детей. Так что никаких восторгов, никаких радостных объятий, ничего…

Энди снял свои в роговой оправе очки и повертел их дужку в пальцах.

– Может быть, у него просто был небольшой романчик с твоей матерью? Возможно, вся таинственность, которую она напускала и объясняется тем, что ты – незаконнорожденное дитя?

Лили покачала головой.

– Нет. Не думаю, чтобы это было так. Во-первых, это не похоже на Ирэн. Во-вторых, все мои инстинкты говорили мне о том, что этот старый человек не врал. Просто он был не тем Гарри Крамером, а его однофамильцем.

– Ладно, будь по-твоему. – Он снова посмотрел на фотографию. Должен же быть что-то еще, какой-нибудь снимок, который можно было бы сравнить с этим. Неужели у твоей матери нет фотографий, на которых она была бы снята в молодости?

Лили встала и начала водружать на поднос чашки и чайник.

– Я никогда ничего подобного не видела. Я же тебе говорила, что Ирэн была очень скрытной. Она не из тех, кто охотно станет совать тебе в руки старые фотокарточки времен молодости или тешить тебя байками о молодых годах.

– Ты намекала на большее. Мы с тобой несколько раз об этом говорили, и у меня создалось впечатление, что разговоры о прошлом в твоем доме всегда были табу. Нечто, что обсуждению не подлежало. Это вполне согласуется с моей теорией о твоем внебрачном происхождении.

Лили прошла на кухню, Энди последовал за ней.

– Это похоже на правду, – призналась она и замолчала.

Присутствие здесь Энди вызывало какое-то смещение времени. Лили не стала ставить кружки в посудомоечную машину, а вымыла их под краном. Энди автоматически потянулся за полотенцем и вытер их.

– Послушай, – сказала после продолжительного молчания Лили, – дело в том, что матушка моя – крепкий орешек. Несколько лет назад у нас произошел страшный скандал по поводу продажи ею нашего дома в Филдинге.

Он положил полотенце и дотронулся рукой до плеча. Это было первое его прикосновение к ней с тех пор, как он сегодня переступил порог ее нью-йоркской квартиры.

– Тот дом, который ты так любила?

– Тот самый. Я узнала об этом сразу же после твоего отъезда. Я никогда не могла с этим смириться. И сейчас не могу. С тех пор мы с матерью отдалились друг от друга. Но как бы то ни было, я никогда не поверю в то, что она могла стать соучастницей в убийстве. Понимаешь, она в своей основе – человек наивный и… мягкий. В ней совершенно никакого насилия, оно в ней просто не заложено.

Казалось, он пропустил мимо ушей последнюю фразу.

– Твой дом, – тихо повторил он. – Бедная ты моя… Какую же пакость тебе сделали! И что, нет никакой возможности заполучить его назад?

Энди понимал ее. За все эти годы не было ни одного человеческого существа, которое понимало бы ее в этом несчастье. Если бы она отважилась намекнуть на то, что мечтает вернуть себе свой старый дом в Массачусетсе, то и Питер, и Лой, и сама Ирэн расценили бы это как признак ее психической ненормальности. Энди же так не думал, он воспринял это всерьез. И на этот раз Лили уже не могла сдержать слез и по-настоящему разревелась.

Энди прижал ее к себе и она продолжала всхлипывать у него на груди. Она сейчас оплакивала все: и их прежнюю любовь, и его одержимость этой мерзкой, непристойно-преступной историйкой, и страх потерять его снова, теперь уже навсегда, и боль от потери своего дома.

– Никто больше, ни один человек не способен понять, что для меня это значило, что я тогда пережила, – шептала она в паузах между рыданиями. – Никто…

– Не очень многие могут похвастаться тем, что у них на протяжении всей жизни сохраняется чувство привязанности к дому, к тому месту, где они родились, – сказал Энди. – Сейчас мы все склонны носиться с места на место и считаем это в порядке вещей. Однако, чувство это существует в людях, должно существовать.

– Чувство привязанности к дому… Да, наверное, это так и есть.

Но даже эта фраза, столь точно объяснявшая причину ее расстройства не могла укротить ее слезы. Энди взял ее на руки и отнес в гостиную, где уселся в кресло, усадив Лили к себе на колени. Он обнимал ее, пытаясь успокоить, укачивая ее как дитя. Она понимала, что он видел в ней далеко не малое дитя, а взрослую женщину и легко можно было угадать, что должно вслед за этим произойти, в какие чувства должна была трансформироваться его нежность. Но Лили не хотела этого сейчас. Она не хотела, чтобы это произошло невольно или случайно, либо из жалости к ней. Это не должно было случиться до тех пор, пока все между ними не станет ясным и понятным им обоим. Огромным усилием Лили освободилась от его объятий.

– Нет, не сейчас… – сказала она.

– Хорошо, – согласился он. – Не сейчас и не при твоем теперешнем настроении. Лили, любимая, я, пожалуй, пойду. Могу я позвонить тебе завтра?

Она кивнула, потому что говорить была не в силах.

В половине седьмого утра Лили необходимо было быть в студии: предстояло записать кое-какие фрагменты следующих трех передач. Ничего особенного – она должна была показать и пояснить несколько диаграмм. Это была одна из небольших рубрик внутри самой передачи. Речь шла о кухнях, типовых проектных решениях кухонь. Благодаря незадачливым проектантам они сейчас распространялись по всей Америке. В передаче Лили речь шла о том, чтобы помочь зрителям избавить свою кухню от стандартов и придать ей больше своеобразия.

– Что, Лили, побывали на природе? – поинтересовался гример. – У вас красные глаза.

– Да, – солгала она. – Слишком уж напряженная вечеринка была вчера. Сможете меня подремонтировать?

Отступив на шаг назад, он изучающе посмотрел на нее.

– Смогу, но тогда я вправе требовать прибавки к зарплате за такой труд.

– С меня – выпивка, – пообещала Лили.

Разумеется, это был не более, чем фамильярно-дружеский треп. Гример вооружился кисточками и кистями и в течение десяти минут, сосредоточенно сопя, хлопотал над физиономией Лили. Затем навел на нее самый мощный из юпитеров.

– Ну вот, теперь ваши зрители ни за что не догадаются, какая нехорошая вы девочка.

– Благодарю. Так вот, выпивка за мной, я помню. И не забуду.

Лили спустилась вниз, в студию.

– Доброе утро, – приветствовала ее Джоанна Файн, продюсерша, ожидавшая ее.

– Доброе утро.

– Вы, я вижу, выглядите так же устало, как я себя чувствую.

– О, это было ужасно. Но меня починил гример, во всяком случае, так мне показалось.

– Ничего. Остается надеяться, что на камере видно не будет. Вы готовы?

– Да, готова.

Но она не была готова. Все чертежи были на довольно высокой подставке. Их было несколько и время от времени, по ходу объяснения, ей приходилось их перелистывать. Тяжелые листы глянцевой бумаги выскальзывали из ее пальцев. Несколько раз она вместо одного листка захватывала два. Самое неприятное, что она этого не замечала и, естественно, сбивалась при объяснении. Приходилось извиняться и начинать все сначала. Но на этот раз она забыла, что ей нужно было говорить.

– Лили, что с вами, вы больны?

– Нет, нет. Простите меня, Джоан. Просто дайте мне минут пять передохнуть, и начнем все сначала.

Эти пять минут, пожалованные ей продюсершей, она провела в холле, стоя у кофейного автомата, с пластиковым стаканом с буроватой жидкостью, называвшейся здесь кофе, в руках, пытаясь привести в порядок мысли.

Свалившийся как снег на голову Энди Мендоза совершенно выбил ее из колеи. Да нет, не только Энди занимал ее мысли. И Питер, и Джереми Крэндалл. Образы всех трех мужчин и их непохожие роли в ее жизни вихрем кружились в ее голове. Это надо было остановить, хоть на два часа прекратить. Сейчас перед ней стояла задача, ни с одним из них ничего общего не имевшая, сейчас все здесь зависело от нее одной. Ей подобало вести себя как хладнокровному профессионалу, а не распускать нюни. Расправив плечи, Лили решительным шагом вошла в студию. И на этот раз перед камерой она была непревзойденной Лили Крамер. Только в полдень она могла вернуться домой. Когда она отпирала дверь, то с порога услышала, как звонит телефон. Она бросилась к аппарату, видя, что на автоответчике мигает красная лампочка, свидетельствовавшая о полученном сообщении.

– Это я, дорогая.

– Питер? Привет Питер. Ты виделся с Крэндаллом? Как это все было?

– Я встретился с ним. А вот как это все оценить – не знаю. Ни кулачных боев, ни даже криков. Оба мы проявили образцы сдержанности и хладнокровия. Я не думаю, что это был очень содержательный разговор. Разумеется, он держался молодцом. И я в этом смысле тоже старался не отстать от него.

– Он не подозревает, что мы его раскусили?

– Видимо, подозревает. Но все это зарыто на такую глубину, что… Вряд ли он чем-то обнаружит это. Есть ли хоть словечко от Лой?

– Я только что ввалилась, буквально минуту назад. Телефон все звонил, когда я открывала дверь. Не клади трубку, я должна проверить автоответчик, – она опустила трубку рядом с аппаратом и включила магнитофон автоответчика.

Энди звонил дважды. Услышать этот голос для нее было почти потрясением даже сегодня.

– Нет, от Лой ничего нет, – сообщила она Питеру.

– Вот дьявол! Лили, черт возьми, как нам поступать дальше?

– Послушай, здесь появилась одна дикая накладка, – она колебалась, подбирая слова. – Ты не поверишь, но появился Энди Мендоза.

– Ты права, я в это действительно не могу поверить.

– Это правда. И не забывай, Энди никогда не имел ничего общего со своей семейкой. Он не входит в «Группу Мендоза», которую мы знаем и любим и, конечно, шансов у нас один к миллиону, что он может что-нибудь знать касательно нашего дела, но меня же не убудет, если я к нему обращусь!

– Лили, а ты уверена, что можно довериться этому парню? Я не имею в виду ваши сердечные дела – это твое личное дело. Но ведь Мендоза – сила, с которой приходится считаться. Это ведь самые из самых… Как Морганы или Ротшильды, только еще значительнее.

– Я это знаю. Да, я могу довериться Энди.

– Как ты можешь говорить такое после…

– Питер, не задавай слишком много вопросов, прошу тебя, – не дала ему договорить Лили.

Он замолчал и в трубке было слышно лишь его дыхание.

– Хорошо, родненькая моя. Ты – босс. Не упусти эту возможность…

– Постараюсь. Я позвоню тебе, как только что-нибудь разузнаю.

– Или что-нибудь услышишь от нашей Лой.

Оба сообщения Энди содержали одно и то же: просьбу позвонить ему. Она позвонила. Похоже, что он не отходил от телефона – трубка была снята после первого гудка.

– Где ты была? Я уже стал беспокоиться.

Будто и не было этих десяти лет. Будто они наизусть знали ежедневные дела друг друга.

– Энди, я – работающая женщина. И у меня рано утром была запись на студии.

– Да, да, конечно… Глупо было с моей стороны… – похоже такой ответ его раздосадовал. – Послушай, мне кажется, ты не совсем поняла мои сбивчивые объяснения вчера вечером. И это меня мучит – все мучившее и переполнявшее его перетекало к ней через лишенные эмоций телефонные линии. – Я перестал общаться с тобой, потому что боялся, что ты можешь опознать Ирэн. Я надеялся на это, конечно. Но и дальше в поисках идти я не мог, не рассказав тебе об этом. Ты меня понимаешь?

– Да. Энди, все в порядке. Эту часть твоего объяснения я поняла. Но я тебе уже говорила, что не собираюсь ломать голову над тем, участвовала ли моя мать в этом преступлении или нет. Я в это не верю. Просто-напросто, это не в ее духе…

Он никак не отреагировал на ее слова.

– Ты уже обедала? Если нет, так может, вместе пообедаем?

– Ладно. Почему бы и нет? – она чуть было не пригласила его к себе.

У нее в холодильнике оставался какой-то салат. Но, конечно же, не стала. Она еще не была готова для того, чтобы броситься в кухню и начать стряпать обед для него. Трудновато было пока как ни в чем ни бывало, по прошествии десяти лет, бросаться в тот образ жизни, который когда-то приносил и ему и ей столько приятных минут. Очень может стать больно потом, когда все это во второй раз кончится…

– Энди, недалеко от твоей гостиницы есть одно чудное место «У печального Билли». Это на Пятьдесят шестой улице, между Бродвеем и Седьмой авеню. В сторону центра города. Это близко и ты не должен заблудиться. Через сорок минут встречаемся там.

Ресторан был полон народу. Он сидел в ожидании ее за стойкой бара, но столик уже был заказан.

– Мне было сказано подождать десять минут, ты чего-нибудь выпьешь?

– Перье с лимонным соком.

– Ты что, все помнишь о своей диете? – спросил он и улыбнулся.

И это была его прежняя улыбка, и она снова сидела с ним в той брайтонской кондитерской, уплетая пирожные с кремом и сокрушаясь по поводу своей фигуры, и пытаясь сообразить, с какой стати этот чудесный человек уделяет ей столько внимания…

– Я все еще помню очень многое, – ответила Лили.

– Ты такая же, как и была, и в то же время другая, – ласково произнес Энди.

Пальцем он дотронулся до ее щеки.

– Я забыл, что твои глаза меняют цвет, когда ты одета в синее.

На ней была темно-синяя блуза и брюки от Кэлвина Клейна в клетку тоже голубого оттенка и очень подходивший к ним по цвету пиджак. Синий был любимым цветом Энди. Неужели она выбрала его намеренно? Вряд ли она смогла бы ответить на этот вопрос, может все произошло помимо ее воли? Прикосновение пальца Энди будто обожгло ее щеку. Он довольно долго смотрел на Лили, его тигриные глаза не мигали за стеклами роговых очков, потом он опустил взгляд.

Через несколько секунд появился метрдотель, церемонно дотронулся до локтя Энди и отвел их к только что освободившемуся столику. Появился официант, весь такой свеженький, чуть агрессивный экстраверт.

– Привет, ребята. Меня зовут Бобби и я вас сегодня с полудня обслуживаю. Сегодня у нас… – и начал перечислять длиннющий список блюд, подлив, соусов, гарниров – невозможно было уследить, тем паче узнать, сколько это стоило и что собой представляло.

– Ты что-нибудь запомнила из этого? – спросил Энди, когда юноша удалился.

– Не думаю, что очень много. Достойная сожаления привычка не давать в руки меню, и она распространяется. Я всегда их ругаю, как могу, на телевидении, но… Сам видишь, каково мое влияние на массы, – с легкой грустью усмехнулась она.

– Кстати, здесь подают совсем недурной салат из спагетти.

– Терпеть не могу их холодными.

– Да отбрось ты эти твои островные предпочтения. Живете на йоркширском пудинге и ростбифе и безумно рады.

В конце концов ей удалось его переубедить, и они заказали этот салат – фирменное блюдо ресторана. Он был превосходен.

– Нет, мне кажется, что я все-таки люблю холодные спагетти, – признался Энди.

– Никакие это не спагетти, они с ними и рядом не лежали. Это фузильи, – Лили продемонстрировала ему макаронину, по форме очень напоминавшую штопор для открывания бутылок. – Разные по форме макароны по-разному называются и требуют других соусов и других рецептов приготовления.

– Если ты так настаиваешь…

Она перестала жевать.

– Что, я очень тебе досаждаю? Достаю тебя, как ты бы выразился?

– Может только совсем чуточку. Видимо, ты это делаешь для того, чтобы избежать разговора на менее приятную тему. Ты подумала над тем, что я тебе говорил?

– Конечно, подумала. Но мне хотелось бы обсудить сейчас не это, а другое. Этот твой вопрос ждет разрешения с тридцать девятого года, подождет и сейчас. Разве не так, Энди!

– Все правильно, – не стал спорить он.

Энди обладал даром без особого труда враз завоевать ее расположение. Так было всегда и так оставалось сейчас. И это поразительное умение слушать и вникать очаровывало не только ее, но и многих других людей, иначе это заставляло их выкладывать ему всю подноготную с тем, чтобы он потом соответствующим образом описал ее в своих книгах. Это в известной мере недоставало ей.

– Ты помнишь наш тот разговор несколько лет назад? О том, какими странными могут быть стечения обстоятельств?

– Помню. У меня осталось такое впечатление, что это был спор…

– Нам, кажется, никуда от этих совпадений не деться… Ладно, ладно, продолжай, я слушаю.

– Дело в том, что я связалась с «Группой Мендоза» и увязла в этих делах по уши. Мало того, мне кажется, что они прибирают меня к рукам потихоньку. Или, по крайней мере, кто-то, кто на них работает.

– Это меня не удивляет, они всех привыкли прибирать к рукам. Но как, черт возьми, тебя угораздило связаться с ними?

– Не только меня. Я лишь член вновь созданной компании. У меня еще двое партнеров. Один из них имеет долгосрочные связи с твоей всесильной семейкой и, разумеется, именно к ее представителю мы обратились за консультацией. А то, что мы собираемся осуществить – это их специальность.

– Да, запускать когти они мастера, здесь им нет равных. А это только ты одна считаешь, что эта история с душком или у тебя с твоими партнерами на этот счет нет разногласий?

– Один из партнеров придерживается того же мнения, что и я, а другого сейчас здесь нет.

Она чуть было не начала ему объяснять, кто такая Лой, но промолчала. Все это было очень сложным, кроме того, было полным-полно и других вопросов, требовавших ответов.

– Тот парень, с которым мы имеем дело, его зовут… – Лили замолчала и стала оглядываться по сторонам. – Может лучше и не говорить?

Энди покачал головой.

– Ты знаешь, мне все это начинает напоминать диалог двух персонажей из какого-нибудь романа Роберта Лэндлэма.

Лили пропустила иронию мимо ушей, достала из сумочки листок бумаги, нацарапала на нем имя Джереми Крэндалла и подвинула его к Энди.

– Это имя тебе что-нибудь говорит?

Прочитав, он отрицательно покачал головой.

– Ровным счетом ничего. Очень жаль, но это так. Я к их бизнесу никакого отношения не имею.

– Да, знаю. Но я лишь надеялась, что ты смог бы кое-что разузнать… Очень осторожно разузнать.

Он задумчиво надул губы.

– Спросить-то всегда можно. А вот что до того, чтобы, как ты выражаешься очень осторожно… Это трудновато. Когда речь заходит об иерархической лестнице и секретности, мои родственники ведут себя так, что мафия по сравнению с ними – жалкие кустари.

Лили упала духом.

– Именно этого я и опасалась.

– Не надо так сразу унывать, дорогая. Кто хочет, тот добьется и т. д. и т. п. Дай мне подумать над этим пару часов.

Он пожелал остаться с ней и после обеда.

– Может быть, погуляем в централь парке? – предложил он. – Или сходим посмотрим какой-нибудь фильм?

– Нет, не могу, мне очень жаль, но не могу. У меня много всяких дел. – В действительности же ничего такого срочного у нее не было.

Но темп, с которым их отношения входили в прежнее русло, приводил ее в ужас. Лили и Энди снова вместе, будто этого десятилетия одиночества и в помине не было. Но оно было. И его не вычеркнешь из жизни, и во второй раз она в эту трясину не ступит.

Они расстались. И она пообещала позвонить ему на следующий день. Но позвонить пришлось раньше, нынешним же вечером, после того, как она переговорила с Питером, который, как они и договаривались, появился, но никаких вестей с собой не принес.

– Что ты можешь сказать о твоем укрощенном Мендозе? – поинтересовался он.

– Он не укрощенный. И пока раздумывает, что ему предпринять в данной ситуации. Энди должен все обдумать, он тоже не семи пядей во лбу. Послушай, Питер, я хочу, чтобы ты с ним познакомился. Мне хочется знать, что ты о нем думаешь.

– Отлично. Кроме того, с Веллингтоном мне будет приятно познакомиться…

– С Веллингтоном? – не поняла она.

Питер усмехнулся.

– Мне на ум пришла битва при Ватерлоо.

– Ах, вон что! А я, по-твоему, Наполеон, так?

– Да.

– Не глупи. Вот что, я сейчас прикину, как все это организовать, а потом тебе перезвоню. Что у тебя там, на твоей повестке дня на завтра?

– Занят, конечно, но все в пределах норм. Только сообщи мне сразу же, как сможешь. Да, кстати, ты не видела последних биржевых сводок?

– Нет. Расскажи.

– «Бэсс и Деммер» соскользнули вниз на полпункта.

– Прелестно. Именно это мне и хотелось услышать.

Когда все трое встретились на следующее утро за завтраком, Энди высказал несколько иное мнение на этот счет.

– Если акции падают в цене, это означает, что напряжение спадает. Ажиотажный спрос на них отсутствует. Вам это должно быть на руку, я думаю.

Питер кивнул. На эту встречу он ехал полный предубежденности. Несколько лет назад, когда он был увлечен Лили и готов был влюбиться в нее по уши, над ними, как ему казалось, постоянно витал призрак этого человека и именно этот призрак все тогда и испортил, считал Питер. Кроме того, он явно психологически не был готов к встрече с кем-либо по фамилии Мендоза. Но, несмотря на все это, Энди произвел на него хорошее впечатление. Он был дружелюбен, не обнаруживал ни следа скрытности, в нем не было той ложной скромности, когда Питер упомянул о том, что читал большинство из его книг, и что они ему понравились. Этот человек обладал всем, что всегда симпатизировало Питеру в английских писателях – тактом, особым очарованием и суховатым специфическим юмором.

– У меня для вас кое-что есть. Немного, правда. Был бы рад сообщить больше, но думаю, что не смогу.

– В любом случае, сработали вы быстро, – сказал Питер. – Невероятно.

Они сидели в квартире Лили, а поэтому не было необходимости прибегать к конспиративным ухищрениям и можно было говорить в открытую.

Энди извлек небольшой блокнот.

– Джереми Крэндалл стал сотрудничать с «Группой Мендоза» семь лет назад. Сразу после окончания Уортонской школы бизнеса.

– Мне всегда казалось, что он из Гарвардской школы бизнеса, – недоумевала Лили.

– Это одно и то же, – вмешался Питер. – Одно отпочковалось от другого. Продолжайте, Энди.

– Он всегда находился в нью-йоркской штаб-квартире Мендоза и, судя по всему, должен был бы считать это признаком некоторой его недооценки. В их духе наиболее удачливых и ценных работников направлять в Европу, как правило, в Испанию, так сказать, для дальнейшего ознакомления.

– Следовательно, не исключено, что эта его афера с нами не санкционирована сверху, а лишь осуществляется по его личному хотению.

– Я сказал, что он вероятно должен считать себя недооцененным, – пояснил Энди. – Кроме того, мне известно, что он бегло говорит по-испански и два последних курса учился в Университете Саламанки.

Питер тихо присвистнул.

– Там его и кооптировали, как я понимаю. Разве не могли?

– Именно, – Энди захлопнул блокнот. – Но это лишь первое предположение, первое, что может прийти на ум. А может быть и наоборот: после того, как он побывал в Саламанке, оказавшись там случайно и научившись там лопотать по-испански, так вот именно после этого и по этой причине Мендоза и наняли его для работы в своей компании. Ничего таинственного в этом варианте развития событий нет.

Подперев голову, Лили задумчиво гоняла крошки от рогалика по гладкой поверхности стола.

– Ты прав. Но мы ведь хватаемся за соломинку. А что нам может дать дополнительная информация об этом Крэндалле? До тех пор, пока мы не сможем нащупать его ахиллесову пяту, все это не очень существенно.

Питера заботило другое.

– Скажите, а вы не можете указать нам источник этой информации? Ведь если есть кто-то, чьи подозрения совпадают с нашими, так нам уж лучше знать об этом человеке.

– Не беспокойтесь, – заверил Энди. – Я просто решил, – что лучшая маскировка – полное ее отсутствие. Информацию я получил от секретарши лондонского офиса. Я сказал ей, что одна газета обратилась ко мне с просьбой кое-что написать для нее о моей семье и о нью-йоркской фирме. Мои родственники никогда особенно не жаловали мою писанину, но знают, что ее я никогда не брошу и посему не очень-то препятствуют мне в получении кое-какой информации. Это все блестящий изворотливый ум моего братца, который предпочел сам предоставлять мне сведения вместо того, чтобы ставить меня перед необходимостью выдумывать их. Вот поэтому-то ничего загадочного в этой информации о Крэндалле нет и быть не может. Не настолько мне доверяют, чтобы санкционировать доступ к тем сведениям, которые хранятся в их сейфах.

– Сейчас пользуются не сейфами, – сказала Лили, – а банками данных. – Она встала и начала убирать со стола.

Мужчины поднялись и стали ей помогать. Когда все было закончено, все трое вернулись в гостиную.

– Хорошо, ребята. Есть какие-нибудь идеи относительно того, как нам действовать?

Питер быстро взглянул на Энди. Не нравилось Питеру его присутствие.

– Я, пожалуй, не буду вам мешать и пойду, – произнес Энди, будто мог читать мысли Питера. – Лили, я могу тебе позвонить потом, попозже.

– Да, позвони. – Когда Лили вернулась в гостиную, проводив Энди, ее первый вопрос к Питеру был: – Ну как, понравился он тебе?

– Очень понравился. Теперь я могу понять, что именно тебя в нем так притягивает, – голос Питера стал нежнее. – Ты же и сейчас любишь его, да?

Она тяжело опустилась в кресло.

– Думаю, что да. Я никогда не переставала его любить. Но меня приводит в ужас мысль о том, что он может теперь вернуться ко мне, а через какое-то время без всяких объяснений опять бросить меня. Во второй раз этого я не выдержу, Питер.

– Перестань, – нежно успокоил ее Питер. – Подумай хоть немного о себе, займись своей собственной жизнью. Пойми, эта пресловутая безответная любовь – страшная докука. Тебе говорит человек, который знает, что это такое.

– Верю я этому человеку, – она улыбнулась. – Как бы мне хотелось влюбиться не в Энди, а в него…

– Когда-то в стародавние времена и я этого хотел, – он поднялся и поцеловал ее в лоб. – Но я о другом хотел спросить. Лили, не кажется ли тебе, что молчание Лой затянулось, и мы не можем больше ждать?

– Кажется. Но что мы можем поделать?

– Ну подумай сама, все оперативные распоряжения исходят от Джереми Крэндалла. Он здесь самый главный, правильно?

– Правильно.

– Ладно. Ты и я, оба знаем, что он ведет себя не так, как следовало бы, темнит, явно преследует какие-то свои собственные цели или же представляет интересы других, словом, что-то от нас скрывает. Короче, доверять ему нельзя. Следовательно, нам остается действовать так, как нам подсказывает наша интуиция. Как ты думаешь?

– Нам необходимо встретиться с остальными членами правления компании, – не раздумывая ответила Лили. – И это я говорила еще тогда, когда этот южанин-нумизмат впервые был упомянут. С какой стати они должны последовать совету этого Рэндолфа Деммера и позволять пихнуть издательство этому типу из Нью-Мексико? Ведь их можно убедить, что они могут зарабатывать свои деньги и с нами.

– Так вот, мои мысли полностью совпадают с твоими, – согласился Питер. – И у нас с тобой должно быть два предложения, которые следует довести до их сведения сразу при встрече. Либо мы получаем от них какие-то серьезные заверения в том, что они не будут голосовать против нас и, таким образом, мы сумеем перетянуть голоса в свою пользу, либо мы возвращаемся к самому первому нашему сценарию и выкупаем акции одного-двух из них, и обретаем тем самым возможность контролировать компанию, – он зажег сигарету. – Это снова вернет нас к деньгам.

– Нет, – не соглашалась Лили. – Я не думаю, что проблема здесь в деньгах, Питер. Все дело в той дымовой завесе, которую распустил Крэндалл. Если принять во внимание, сколько мы имеем и насколько грандиозны наши планы, то не думаю, что какой-нибудь банк согласится оказать нам поддержку. До тех пор, пока мы не сможем убедить их в том, что акции будут проданы нам, а не этому миллионеру-коллекционеру. Вот тогда мы сможем провернуть эту сделку.

– Ладно, ты меня убедила. Значит мы должны стремиться овладеть этими акциями. Это наше исходное условие для переговоров.

– Да, именно это, – Лили направилась к столу и достала из ящика список членов правления. – С кого мы начнем?

– Я и так помню его наизусть, можешь мне не показывать, – заверил ее Питер. – И, полагаю, даже знаю, с кого нам следует начать.

– Уилла Крэйсон? Дочь, вызвавшая такое недовольство у покойного мистера Бэсса?

– Нет. Прошло двенадцать лет с тех пор, как умер Бэсс. У меня нет такого чувства, что миссис Грэйсон до сих пор носит по нему траур. Нет, это должен быть кто-нибудь из свеженьких, попавших в опалу. Мамочка Харви Майкла Деммера, например.

Назавтра, в четверг, во второй половине дня Лили занималась записями некоторых сцен для передачи, она была свободна до трех часов. Еще вчера было решено, что именно ей, а не Питеру, следует позвонить миссис Деммер.

– Если верить словам Харви Майкла, – размышлял вслух Питер, – мамочка не только боится этого старикашку, но и ненавидит его всей душой. Этого, конечно, маловато для нас, но все же мне кажется у тебя больше шансов, чем у меня.

И она согласилась. И стояла теперь в вестибюле дома на Восточной шестьдесят пятой улице в четверг, в одиннадцать утра под плотоядным взором лакея. Вчера вечером она разговаривала с этой женщиной по телефону. Теоретически неожиданный визит мог бы быть и результативнее, но на практике это было неосуществимо. Нынче уже не оставалось возможности просто так попасть на верхние этажи мало-мальски приличного манхэттенского дома, избежав допросов и выяснений. Лили наврала ей по телефону с три короба, убедив эту леди в том, что им следует побеседовать относительно будущей телепередачи Лили.

– Лили Крамер, – повторила ее имя эта дама. – Знаете, а моя кухня очень далека от совершенства. Даже когда был жив мой муж, мы часто ели в гостях или ресторанах. А сейчас и подавно…

– Я просто собираю материал для серии передач о манхэттенских квартирах и различных типах кухонь и мне хотелось бы взглянуть на вашу, – очень вежливо прервала ее Лили.

– Ну, если вам так надо, то поговорить можно. Заходите.

И теперь лакей этой самой миссис, изучив ее, принялся говорить в домофон:

– Да все так. Это именно та леди, которая рассказывает о ресторанах по телевизору. Я ее уже много раз видел. Это действительно Лили Крамер. Я в этом не сомневаюсь.

Лили должна была быть благодарна человеческой натуре. Бывало, проходя по улицам, обедая в ресторанах, делая покупки в магазинах, она замечала, что ее не узнают. Но стоило чуть подтолкнуть людскую память, хотя бы намекнуть, кто она есть, что они могли ее видеть по телевизору, и люди тотчас же ее узнавали. Может быть, и не узнавали, так делали вид. Люди не очень охотно готовы признать свою невежественность в отношении тех или иных событий культурной жизни, и Нью-Йорк в этом смысле не исключение. Она поблагодарила привратника и направилась к лифту.

Луиза Деммер имела светлые волосы с латунным отливом. Вероятно, ей лет пятьдесят пять, пятьдесят шесть, отметила Лили. Далеко не красавица: очень длинное лицо, почти полное отсутствие подбородка, но эти недостатки с лихвой восполнялись ее фигурой, которая и теперь была очень хороша. На ней было одно из платьев в стиле Дианы фон Фюрстерберг – одеяние, обернутое вокруг тела. Разумеется, теперь оно не было последним криком моды, но достоинства фигуры оно подчеркивало. Она поздоровалась с Лили за руку, и чего в этом жесте было больше: жадности до впечатлений или осмотрительности, Лили так и не смогла понять, и привела ее в гостиную, представлявшую собой жуткое смешение эпох и стилей, переполненную мебелью и безделушками, со стенами, на каждом квадратном дюйме которых что-то висело.

– Садитесь вот туда, будьте любезны, там лучше, – пригласила миссис Деммер Лили, кивнув на плюшевый диванчик, а сама устроилась на отороченной бахромой маленькой банкетке.

– Очень мило, что вы согласились встретиться со мной, – начала Лили. – Но с самого начала хочу сказать вам, что, по правде говоря, мой приход не имеет отношения к моей передаче.

Рот ее собеседницы открылся и в ту же секунду она вскочила.

– Ну вот что, леди, я не знаю, кто вы такая и какое вам до меня дело, но…

– Миссис Деммер, я действительно Лили Крамер. И у меня нет никаких преступных намерений по отношению к вам. Просто мне было необходимо увидеться с вами, а выложи я вам свою истинную цель моего прихода, вы вряд ли согласились бы встретиться.

Близко посаженные глаза Луизы приобрели палевый оттенок и сузились.

– Может быть, вы мне в двух словах объясните, что к чему, а потом выметайтесь отсюда…

– Хорошо, если вы желаете, все именно так и будет. Но прежде выслушайте меня, пожалуйста.

– Выслушать-то я вас могу, это ничего мне стоить не будет, не так ли? Вы ведь ничего не собираетесь предлагать мне купить?

Грабителей, насильников, убийц и бродячих торговцев нью-йоркцы всегда считали одним и тем же.

– Нет, разумеется, – заверила ее Лили. – Наоборот, это мне хотелось бы у вас кое-что приобрести.

– Что же?

– Вашу долю акций «Бэсс и Деммер».

– Господи Иисусе, – проговорила миссис Деммер. – Господи Иисусе, – повторила она. – И все лишь из-за них? Вам-то до этого какое дело? Кроме того, мой свекор собирается продавать компанию какому-то типу из Нью-Мексико, коллекционеру что ли.

– Он не сможет это сделать без согласия членов правления. Так же, как никто без вашего желания не может обязать вас продать акции кому-нибудь еще.

– Плохо вы знаете этого старого засранца, моего свекра, – Луиза уселась, первая вспышка миновала.

Теперь она снова поднялась.

– Господи Иисусе. – По-видимому, это было ее любимым выражением. – Мне нужно выпить. Хотите чего-нибудь?

На часах было четверть двенадцатого. Рановато. Но выпить было необходимо в интересах дела.

– Маленькую рюмочку шерри, пожалуй, если у вас есть…

– Может и есть, сейчас посмотрю. – Она пошарила в шкафчике, где стояли бутылки. – Это мой сын Харви обычно его покупает. Вот, «Дядюшка Пепе», это шерри, если не ошибаюсь.

– Да, да, – успокоила ее Лили.

Ей была подана объемистая рюмка, доверху наполненная вином.

– Благодарю.

В руках у Луизы оказался стакан, больше подходящий для апельсинового сока или воды, тоже почти доверху наполненный виски. С единственным кубиком льда.

– Нет, если уж я пью, то мне нужно выпить как следует. Ну, как вам шерри, ничего? Он там не превратился в уксус? Бог знает, сколько он там простоял. Скорее всего, это Харви его принес, больше некому. Он недели две назад уехал. Отправился в Европу. Жаль, что вы раньше не появились. Харви продал свои акции. Я думала, что этот старый ублюдок обделается от злости, если узнает… – она хихикнула.

– Я уже владею акциями Харви, миссис Деммер. – Сделав это заявление, Лили ждала реакции.

Тонкогубый рот вновь приоткрылся.

– Как это вы умудрились? Он ведь их продавал этому шустряку, который желал, чтобы все было шито-крыто. Питер-как-его-там?

– Питеру Фоулеру из «Фоулер-дистрибьюшн». Это мой партнер.

Миссис Деммер облокотилась на спинку и отхлебнула виски.

– Мне кажется, я понимаю теперь, зачем вы сюда явились.

– Надеюсь, что понимаете, вот что, миссис Деммер, я хочу заплатить вам за ваши бумаги больше, чем они сейчас стоят в открытой продаже. Два дня назад они упали до шести девяноста, вместо семи пятидесяти. Еще через пару дней они будут стоить снова шесть двадцать пять или того меньше. Потому что весь Уолл-стрит отлично понимает, что этот нумизмат из Нью-Мексико усядется на эти журналы своей задницей и будет на них сидеть так же, как сидел ваш свекор многие годы. Не думаю, что вам в этом случае можно будет рассчитывать на какие-то проценты. По крайней мере до тех пор, пока вы не расстанетесь со своим сентиментально-трогательным желанием сохранять существующий порядок вещей.

Блондинка разразилась смехом.

– Сентиментально-трогательным, говорите? Неплохое словечко. Славно вы меня поддели! Нет, там, где этот проклятый скот, где эти мерзкие журнальчики, там у меня никаких сантиментов нет. Когда я вышла замуж, мы с мужем была парочка детей, сопляков, по уши влюбленных друг в друга. Дело в том, что я была танцовщицей в шоу, а старику это не нравилось. Да он просто ревновал меня! Я могу чем угодно поклясться, что у него в одном месте очень свербит при мысли обо мне, – как бы в подтверждение она вытянула ногу, обтянутую нейлоном и обутую в туфель на немыслимо высоком каблуке. – Еще ничего? Как вы считаете?

– Великолепно, – призналась Лили и это была не лесть с ее стороны. – Вы заставляете меня позеленеть от зависти. – И это тоже было недалеко от истины.

Но дело было не в ногах этой леди.

– Уж не по причине ли моего владения акциями? – требовательно спросила блондинка.

Да, ума ей было не занимать, как и проницательности.

– И то, и другое, – не стала скрывать Лили.

– Верю вам. Так вот, этот чертов старик здорово осложнил жизнь моему Харви. Я имею в виду моего мужа, его ведь тоже звали Харви. А сына моего зовут Харви-Майкл-младший… Нельзя сказать, что этот окаянный Рэндолф не ставит его вообще ни во что. Так, конечно сказать нельзя, но… Но моя жизнь превратилась в сущий ад.

– Тогда почему…

– Тогда почему я руками и ногами не хватаюсь за возможность накрутить ему хвост? Это вы хотели спросить? Все не так просто. Видите эти апартаменты? Я ведь не владею ими, они не мои. Мой опекун – Рэндолф Деммер. То же самое относится и к моим доходам. Они тоже исходят из рук совета опекунов. Я, конечно, не верю в то, что ему удастся все это отобрать у меня, если ему вздумается. Во всяком случае, мой адвокат утверждает, что не сможет. Но усложнить мне жизнь он может.

Лили отпила шерри. В мозгах у нее вихрем носились варианты, предположения, идеи. У нее на раздумье выпало несколько лишних секунд, пока Луиза Деммер отправилась наливать себе еще порцию виски.

– Вам налить еще этого шерри?

– Нет, спасибо. Знаете, мне нельзя сейчас затуманивать голову. Насколько я понимаю, у вас шесть процентов?

– Ага.

– А у нас двадцать пять процентов. Так что, если вы продадите нам свои, мы заимеем тридцать один процент и забаллотируем любое решение вашего свекра.

– Остальные члены совета пойдут за ним, а все вместе имеют… – Луиза запнулась.

– Минус ваши и вашего сына. Тогда у них остается одиннадцать процентов, – закончила за нее Лили.

Все это было подсчитано уже Бог знает когда.

– Двадцать восемь и одиннадцать равно тридцати девяти. При этом количестве Деммер еще сможет осуществлять контроль, а если нам удастся перетянуть на нашу сторону еще двоих членов, то… А почему бы этим людям не пойти за нами? Мы ведь в состоянии обеспечить возможность повышения прибылей, в отличие от вашего свекра или его нумизмата из Нью-Мексико.

– Думаете, что вам удастся уломать Уиллу, так? У нее единственной довольно солидный кусок. А у остальных там всяких двоюродных-троюродных всего лишь по одному-два процента у каждого.

Лили не ответила, да и не нужно было отвечать: все цифры были хорошо известны.

– Но, как я уже говорила, – продолжала Луиза, – я не могу продать их вам. Этот старикан мне устроит такое…

– Что он может вам устроить? Кроме того, мы пообещаем вам хорошую цену. А если мы предложим вам контрольный пакет? Вы в будущем спокойно будете получать свою долю, да и сейчас вам отвалится неплохая сумма.

– Вы действительно можете это мне обещать? А, душечка?

Лили встала. Лицо ее оставалось серьезным.

– Мы действительно это можем обещать, миссис Деммер. И вы тоже, по-моему, заинтересовались нашим предложением. Вы ведь действительно хотите продать акции. Вы спите и видите, как бы свалить этого старикашку.

Ее собеседница пожала плечами.

– Это ни для кого не секрет. Да, хочу…

– Ну и хорошо. Я вам могу помочь сделать это, практически ничем не рискуя. Так вы собираетесь играть?

– Практически и совсем – не одно и то же, – заметила Луиза.

– Правильно, не одно и то же. Жизнь есть жизнь. Как вы уже имели возможность убедиться, в чем я нисколько не сомневаюсь.

– Да-да…

Еще несколько мгновений обе женщины продолжали смотреть друг на друга. Лили не собиралась открывать рот первой, впрочем, ей и не пришлось.

– Заинтриговали вы меня, – блондинка в очередной раз приложилась к стакану, – очень заинтриговали. Но я должна все как следует обдумать и посоветоваться с моим адвокатом. И потом дам вам знать.

– Отлично. Но не позже, чем через двадцать четыре часа. Я звоню вам завтра в одиннадцать утра.

– Скажи мне, если бы ставкой в этой игре была твоя собственная жизнь, – спросил ее потом Питер, – ты бы отважилась поставить ее на эту леди.

Лили подумала.

– Она продаст нам акции, – в конце концов ответила она.

Именно так все и произошло. Но оставалось еще одно условие.

– Мне необходимо получить от Уиллы заверение в том, что она будет голосовать за нас. И пока я не получу такого подтверждения, у нас не может быть никаких сделок.

Это было задачей Питера. Лили встречалась с Луизой Деммер в четверг, а ее ответ был получен в пятницу вечером. Питер сразу же позвонил Уилле Грэйсон и предложил встретиться, но ему было заявлено, что она весь уикэнд, вплоть до воскресного вечера, занята и готова была встретиться с ним не раньше конца воскресенья.

– Может к тому времени и Лой о себе даст знать, – с надеждой в голосе произнес Питер. – Не нравятся мне все эти дела без нее. Не уверен, что это вообще правомочно.

Потом в какой-то кофейне в центре города они пили кофе, заедая сэндвичами с тунцом.

– Мы не можем больше ждать, – рассуждала Лили. – На данной стадии мы ничем не рискуем. Это все лишь слова и обещания, никакой особой правомочности для них не требуется.

– Но меньше, чем через полчаса нам ведь предстоит серьезный разговор, – напомнил Питер.

Они собирались встретиться с руководством одного из банков неподалеку. Это был один из тех банков, с которыми Питер имел дело на протяжении нескольких лет. Там находился его личный счет и счет его фирмы, и избрать именно это учреждение для финансирования их предприятия было вполне логично.

– Я готов локти кусать себе, что мы не пришли сюда сразу же, а связались с этой «Группой Мендоза», – сокрушался Питер, когда они ждали встречи с представителем банка в оживленном вестибюле.

– Конечно, но ведь с самого начала Лой подала идею о том, что именно она будет все финансировать, и посему у нее все права быть заводилой.

– Ай, не напоминай ты мне об этом, – Питер действительно очень беспокоился за Лой.

Лили могла его понять. Она соглашалась с ним в том, что это действительно было весьма странным, что от Лой до сих пор не было вестей, тем более, что она словом не обмолвилась относительно своего местонахождения, но Лили особенно за нее не волновалась.

– Ничего страшного. Лой – женщина достаточно самостоятельная и вполне сумеет постоять за себя. Не понимаю, чего раньше времени психовать, нам же пока ничего не известно.

Их провели в кабинет для посетителей в глубине банка. Поздоровавшись с ними за руку, банкир уселся поудобнее в своем кресле, затем всем своим видом дал понять, что он весь внимание. И оставался таковым, пока Питер объяснял цель их визита, а Лили, изредка вставляемыми репликами, помогала ему.

Они решили объяснить банкиру все как было. И о сущности изданий компании «Бэсс и Деммер», о их содержании и о будущих планах «Эл-Пи-Эл». Это заняло около часа. Но человек, сидевший перед ними, не проявлял ни малейших признаков нетерпения или утомления. Лили и Питер подробно объяснили ему их намерения, не скупясь на логичную, по их мнению, аргументацию.

– Таким образом, нам необходим примерно миллион для того, чтобы суметь взять их под контроль и начать свою деятельность, – резюмировал Питер. – Ну, и как по-вашему? Стоит ли игра свеч?

Теперь настала очередь банкира выложить свои про и контра. Поинтересовавшись у Лили относительно ее отношения к курению и получив заверения в том, что она не имеет ничего против, он принялся медленно и сосредоточенно набивать табаком трубку и затем неспешно ее раскурил.

– По сегодняшним масштабам это весьма малое предприятие, Питер. Обычно такие дела не стоят и той бумаги, на которой они изложены.

– Хорошо. Но могут же быть исключения к тому, что считается, как вы выражаетесь, обычным?

– Иногда, разумеется, могут. Но мне не совсем понятна одна вещь. Вы утверждаете, что ваш консультант – человек из «Группы Мендоза». А они корифеи в такого рода сделках. Почему, в таком случае, вы обращаетесь к нам.

Этот вопрос не застал их врасплох и ответ на него был обдуман всесторонне. Инициативу перехватила Лили.

– Как Питер уже упоминал «Группа Мендоза» участвует лишь вследствие личных мотивов и личных длительное время существующих контактов с третьим партнером – сеньорой Лойолой Перес, и, кроме того, нам было заявлено, что «Группа Мендоза» тоже не занимается сделками, сумма которых менее двадцати пяти миллионов.

Банкир хранил молчание, посасывая трубку. Потом кивнул.

– Жаль, что здесь сегодня не присутствует эта сеньора Перес. Мне бы хотелось познакомиться с ней.

– Нам тоже очень жаль, – сказала Лили. – Но она в данный момент в Испании. Там же находится и большая часть ее состояния. Лой сейчас занимается тем, что ищет пути высвобождения дополнительных средств, необходимых нам для того, чтобы увереннее продвигаться дальше.

Банкир снова кивнул.

– Понимаю. Но это лишь часть проблемы. Ведь эти пять журналов, которые вы собираетесь затем продать, вряд ли смогут обеспечить вам покрытие ваших расходов на всю сделку. Второе, вам придется столкнуться с неприятельской корпорацией. Это тоже может доставить вам массу хлопот.

– Если у нас в руках будет контроль над ними, то этого не произойдет. Все неприятности могут исходить лишь от самого Рэндолфа Деммера. Что же касается остальных, то их интересуют лишь прибыли и собственное спокойствие. Стоит нам его убрать, остальные будут послушно играть по предписанным нами правилам.

– Возможно. – Трубка выпустила облачко синего дымка. – Мне необходимо будет обсудить этот вопрос с комиссией по займам, и я с ними посоветуюсь, естественно. Я уже и сейчас знаю, какие вопросы будут заданы мне и, полагаю, что их будет беспокоить примерно тоже самое, что и меня. Поверьте, я целиком и полностью одобряю ваш план и ни на йоту не сомневаюсь в истинности ваших намерений. Не говоря уже о серьезности всех финансовых обязательств, которые вам предстоит взять на себя. Я знаю, Питер, что вы первоклассный менеджер и уверен в том, что и мисс Крамер тоже имеет определенный опыт в этом. Именно ее репутация ведущей телепередачи и должна послужить будущему процветанию тех изданий, которые останутся. Но, тем не менее, я все еще вынужден говорить – может быть. Первое, это будет зависеть от того, насколько безболезненно вам удастся перетянуть на вашу сторону этих двух владельцев акций, – он взглянул на бумаги, выложенные перед ним Питером, – миссис Деммер и миссис Грэйсон, не так ли? Вам совершенно необходимо добиться их готовности к сотрудничеству, в противном случае мы вряд ли проявим интерес ко всему этому.

И с этим им пришлось уйти.

– Как насчет завтрашнего дня? – спросил Питер, когда они пили кофе в маленьком ресторанчике напротив банка, где только что были. – Ты занята?

Лили покачала головой.

– Нет, мне необходимо будет уехать. Но всего лишь на двадцать четыре часа. Я вернусь в воскресенье, ближе к вечеру. Это будет еще до того, как ты отправишься обольщать Уиллу Грэйсон.

Питер сосредоточенно размешивал сахар в своей чашке.

– Можешь, конечно, сказать, что это не мое дело, но позволь все же спросить – ты едешь одна?

– Нет, не одна…

– Ясно, – он положил свою руку на ее. – Будь осторожна, родная моя. Не попадись на удочку этому красавчику.

Она покачала головой.

– Нет, нет. Все это не то, что ты думаешь. Никаких романтических эскапад не предусматривается. Это поездка своего рода деловая.

– Мне кажется, сейчас у тебя и без того дел более, чем достаточно.

– А это не мои дела, а Энди. И только я одна могу в этом ему помочь.

Энди незадолго до этого обратился к ней: Лили, больше тянуть я не могу, мне необходимо побывать в Филдинге.

 

15

Нью-Йорк, Массачусетс, Испания, 1981 год.

Ехать было решено рано утром, через Бостон. Энди заехал за ней в субботу, когда было еще темно. Напрокат взяли «порше». Мощная машина с легкостью проглатывала бесконечные мили пустынных улиц Манхэттена.

– Если не ошибаюсь, нам надо ехать через мост Джорджа Вашингтона? – спросил Энди.

Пилотом была Лили. На коленях у нее была разложена карта.

– Да можно ехать и через него.

– Поехали, если ты не против. Когда я был ребенком, у меня была одна книжка, она называлась «Города мира». И там была фотография моста имени Джорджа Вашингтона. Мне он казался тогда самым прекрасным из всех сооружений в мире.

Они ехали по Генри Хадсон-Паркуэй. Тем временем светлело, и с противоположного берега реки медленно вырисовывался Джерси-Пэлисейд. Когда они добрались до моста, солнце еще не успело взойти и гирлянды огней на нем были подобны сверкающему ожерелью из драгоценных камней. Энди издал торжествующий клич:

– Вот он! Привет, мост! Я всегда знал, что когда-нибудь увижу тебя!

– Неужели это казалось тебе недостижимой мечтой? – поинтересовалась Лили. – А сейчас, когда у тебя есть на что жить?

– Понимаешь, дело не в средствах. Когда ты богат, богачом себя не чувствуешь. Во всяком случае, тогда ребенком мне это казалось совершенно недоступным. Мне вообще в детстве казалось, что я заключенный. Узник. Огромный дом, толпа слуг, все должно выполняться согласно предписанным ритуалам.

– Но теперь-то это кончилось, – сказала Лили.

– Теперь да. В особенности сегодня, – он откинулся назад, упершись руками в руль. – Долгожданная свобода, – пропел он. – Боже всевышний, наконец-то я свободен!

Его энтузиазм был настолько заразительным, что не мог не увлечь Лили, и та засмеялась.

В розоватом свете раннего утра они свернули на восток, на Кросс Ривер-Паркуэй, где почти не было движения, и поехали в направлении Меррита.

– Здесь дорога живописнее, чем этот Нью-Инглэнд-Труэй, – отметила Лили.

И Энди был тоже настроен на приятные впечатления. Они проехали мимо «Макдональдса»

– В Лондоне теперь тоже есть «Макдональдсы», но все-таки не совсем такие, как здесь, – просветил ее Энди.

– Теперь ты мне заявишь, что хочешь в Диснейленд, – сыронизировала Лили.

– Разумеется, и в Голливуде поглазеть на звездочек. Туда можно поехать и на автобусе. Или на самолете, где-нибудь позади устроюсь, где места подешевле.

– В Америке это называется «экономический класс».

– Неплохое название, – одобрил Энди. – Стопроцентно американское. Вчера вечером меня пригласили в один дом на ужин и потчевали там, кроме всего иного, еще и ячменными лепешками. И самое интересное, называли их «бисквитами». Можешь себе представить?

– Не забывай, что ты в Америке, – напомнила Лили. – Мы все привыкли называть как нам удобнее.

– Не забываю, что я в Америке и что ты – американка. И за это я тебя очень и очень люблю. Правда.

Лили промолчала, глядя на дорогу, набегавшую под колеса «порше» и время летело незаметно. Часам к девяти они были уже на границе Массачусетса, а в десять с четвертью на въезде во Фрэминг-хэм.

– Лучше свернуть здесь, – Лили сверилась с картой. – Ведь в Бостон нам не нужно. Если мы едем прямо в Филдинг, то заезжать в Бостон нет необходимости.

– Да, – согласился он. – Тогда повернем здесь. – И через секунду сказал: – Лили, ты чудо, что согласилась поехать со мной. Самое настоящее чудо. Тем более, если принять во внимание…

– Ничего принимать во внимание не следует. Я тебе говорила миллион раз – твои подозрения – дурь несусветная, во всяком случае, в отношении моей матери. Кроме того, я очень люблю Филдинг.

Много лет назад, когда она была молода, Лили считала, что миру ничего не стоит уподобиться ее мечтаниям, Лили не сомневалась, что в один прекрасный день они отправятся сюда вместе с Энди, и она покажет ему ее дом. Так должен был, по ее мнению, выглядеть их медовый месяц. Предусматривалось, что и Энди также влюбится в дом, как и она, и они купят его. И что он будет любить ее вечно, и они останутся вечно до глубокой старости. Да, все это было в прошлой жизни, очень и очень давно.

Лили собралась с духом и решилась на то, чтобы зайти в новый торговый центр на окраине города. Издали ей уже приходилось видеть его, и шок, испытанный ею от этого нововведения, был переносимым. Он ей казался больше и оживленнее, чем представлялось, но этого следовало ожидать.

– Все здесь по-новому, в мои годы здесь ничего такого не было.

– Непременный американский торговый центр. Не очень-то оригинальное сооружение, как ты думаешь?

– Не издевайся, Америка – новая страна, но, тем не менее, Филдинг тоже имеет свою историю. Это один из старейших городов Новой Англии. – Лили была не лишена американского патриотизма.

Она показала в сторону Хэйвен-авеню.

– Библиотека за следующим поворотом. Полагаю, начать следует с нее.

Он взглянул на часы на приборной доске «порше».

– Как мы славно уложились, у нас еще масса времени. Может быть, ты мне все же покажешь город? Ну, хоть немного…

– С удовольствием, если ты этого желаешь.

– Так вот, сначала проедемся немного, – решил Энди. – Это не для развлечения, поверь, просто мне необходимо взглянуть на тот фон, где развивались события, предшествовавшие Суоннинг-Парку.

– Хорошо. Тогда едем до следующего светофора. Потом мимо аптеки Кентов, она останется по левую сторону.

Но когда они доехали до того места, где должна была находиться аптека, Лили ее не увидела.

Там, где испокон веку помещалась аптека Кентов, красовался теперь какой-то ресторан с плотно зашторенными хлопчатобумажными занавесками окнами.

– Здесь была аптека Кента? – заметил Энди. – Или, может быть, ты перепутала поворот?

– Ничего я не перепутала, – не соглашалась Лили.

Она смотрела на магазины по обеим сторонам улицы. Среди них не было ни одного, который был бы ей знаком. Все это были дорогие магазины верхнего платья и сувениров. Здесь даже появилось нечто вроде художественного салона.

– Я была здесь сразу же по возвращении в Америку в семьдесят шестом году, – недоумевала Лили. – Но тогда здесь ничего подобного не было и в помине.

– Это возникло в противовес чудищу на окраине, – считал Энди. – Повсюду теперь так. Либо изменяйся со временем, либо на свалку. Непреложное правило любой главной улицы в любом городе на Западе, будь то Европа или Америка.

– Боже, а это что? – воскликнула Лили.

– Что случилось? – спросил Энди.

– Да вон, универмаг Пэтуортов…

Энди быстро посмотрел, куда она указывала. Его взору предстало здание из красного кирпича с громадными шарообразными фонарями и широкими ступенями, ведущими к главному входу, по обе стороны которого росли маленькие приземистые деревца. На вывеске стояло: ФИЛДИНГСКАЯ АРКАДА. Они подъехали к светофору и остановились на красный свет. Лили высунулась из окна и глядела наружу.

– Любуешься, как изгадили и продолжают гадить твой родной город? – с горечью спросил Энди. – Кому-то пришло в голову, что так должен выглядеть шик начала восьмидесятых.

– Боже мой! Ведь универмаг Пэтуорта простоял здесь сотню лет. С ума они здесь все посходили, что ли?

– Экономический бум… Что тут скажешь? Куда сейчас?

На светофоре появился зеленый свет.

– Налево по Вудс-роуд, – скомандовала Лили. «Порше» плавно свернул.

Она хотела что-то сказать, как вдруг в изумлении или ужасе прижала ладони ко рту.

– Остановись… – прошептала она сквозь пальцы.

Он тут же свернул к краю проезжей части и затормозил. Лили неподвижно сидела рядом, белая как мел, не в состоянии вымолвить ни слова.

– Что с тобой, дорогая моя?

– Посмотри! Нет, ты только посмотри!

Он не знал, на что он должен смотреть и что видеть. То, что предстало его взору, ничем особенным его не поражало. Вполне обычная, даже стандартная американская улица, обсаженная деревьями. Или когда-то обсаженная. Большая зеленая полянка перед комплексом одно– и двухэтажных домиков с плоскими крышами и стеклянными дверьми. Бетонные тропинки, по бокам которых рос декоративный кустарник. В основном постройки здесь были деревянными, некрашеными, посеревшими от дождей. Крыши были также из аккуратной, потемневшей от времени щепы. На другой стороне улицы был воздвигнут массивный щит, тоже из дерева «ПИТОМНИКИ ВУДС ХЭИВЕН». Чуть дальше еще одна дощечка, эта выглядела несколько менее презентабельно: «СОВРЕМЕННОЕ ЖИЛЬЕ В ДУХЕ ТРАДИЦИИ. ВЫСТАВОЧНЫЙ ПАВИЛЬОН И КОНТОРА ПРЯМО».

– Полагаю, что и это новинка? – поинтересовался Энди.

Он положил руку ей на плечо. На Лили были джинсы и он, прикоснувшись к толстой хлопчатобумажной ткани, почувствовал как она дрожит.

– Да, – все еще шепотом отозвалась она. – Боже мой, они же спилили почти все деревья!

Энди молчал, понимая, что сейчас не время говорить что-либо, как-то попытаться ее успокоить.

– Может быть, вернемся? Или поедем дальше?

– Дальше, – решительно сказала Лили.

Он медленно взял с места. И они поехали. У Энди было предчувствие, что сейчас ей предстояло увидеть нечто такое, от чего ей станет совсем невмоготу, но надеялся, что ошибется.

– Там дальше, примерно через милю, слева будут ворота. – Говорила она медленно, голос ее чуть дрожал. – Этих домов тоже не было тогда, когда мы жили здесь, но я их уже видела, когда была здесь в семьдесят шестом.

Они оставили позади крытые щепой серенькие домики. Энди показалось, что запас сюрпризов истощился и даже вздохнул с облегчением. Показались два огромных клена и несколько сосен.

– Это и есть те старые деревья, о которых ты говорила?

Лили кивнула, ее напряжение даже показалось ему осязаемым.

– Вот. Здесь…

Ворота на этот раз были распахнуты настежь, из-за разросшегося кустарника их почти не было видно. Если бы Лили не указала ему место, где свернуть, Энди ни за что бы их не заметил.

– Мне повернуть?

– Да… – пробормотала она.

«Порше» въехал на длинную дорожку, усаженную деревьями…

– Отсюда дом не виден, – пояснила Лили. – Вот оттуда, с того поворота. – Она напряженно вглядывалась вперед.

– У тебя есть какие-нибудь соображения насчет того, как мы будем объяснять причину нашего появления тем, кто здесь сейчас живет? – спросил ее Энди, стараясь говорить как можно легкомысленнее. – Мне кажется…

Что именно ему казалось, она так и не узнала. Едва миновав поворот, они оказались на стройплощадке.

Стройка эта была, судя по всему, начата недавно, но никакого дома здесь не было. На его месте была вырыта огромная яма, предназначавшаяся для укладки в нее плит фундамента, но пока в ней еще ничего не было. Издали сюда протянулась покрытая грязью дорога, она начиналась от питомников. Тут же, чуть поодаль, стояли два трактора и бульдозер. По случаю субботы вокруг было пусто.

Едва он остановил машину, как Лили буквально выскочила из «порше» и побежала по изуродованной протекторами и гусеницами земле. Энди бросился вслед.

– Лили! Пожалуйста, не волнуйся! Не надо. Нечего тебе здесь делать, ничего хорошего ты здесь не увидишь!

Она не обращала внимания на его призывы. Теперь Лили стояла на самом краю ямы и смотрела вниз. Энди подошел и стал рядом. Он попытался взять ее за локоть, но она, не глядя на него, отстранилась.

– Лили, – обратился он к ней.

Но она лишь потрясла головой и он умолк.

В нескольких метрах от них возвышался еще один наспех сооруженный щит. Постояв несколько минут в молчании, созерцая эту рану в земле, она повернулась и направилась к этому щиту. Энди пошел следом за ней и увидел слова: НА ЭТОМ МЕСТЕ ПРЕДПОЛАГАЕТСЯ СООРУДИТЬ КЛУБ ПИТОМНИКА ВУДС-ХЭИВЕН. У ног Энди вдруг заметил лежавшую на земле маленькую книжицу, скорее буклет, кем-то случайно оброненный. Буклет был сырой, испачканный в земле, но он не погнушался, поднял его и, развернув, стал читать. Судя по изданию, дела у этих строителей были в порядке. Яркая обложка знакомила читателя с комплексом, мимо которого они только что проехали. На первой странице содержалась краткая историческая справка: «Город Филдинг был основан в 1649 году и юридически учрежден в 1680 году. К этому времени в Филдинге его жизнь во многом определяли две семьи: Пэтуорты и Кенты. Джошуа Кент построил мельницу у Уиллок-Стрим и обосновался на ферме Хэйвен. В 1682 году был прикуплен небольшой лесной участок, располагавшийся между фермой и мельницей, прежним владельцем которого был Эдам Пэтуорт, сумма этой сделки составила двадцать шесть тогдашних шиллингов…»

Стоявшая рядом Лили застыла в безмолвии. Энди, сложив буклет, сунул его в карман своей кожаной военного образца куртки, повернулся к ней и обнял ее за плечи.

– Пойдем, любовь моя, – тихо и нежно произнес он. – Вот так стоять и смотреть – только хуже будет.

Когда она подняла голову, он заметил, как по ее щекам катятся слезы. Какое-то мгновение Энди продолжал стоять в нерешительности.

– Пойдем отсюда, – уговаривал он.

Очень нежно взяв ее за локоть, он попытался отвести ее в машину. Они прошли уже несколько шагов, как Лили вдруг вырвалась и побежала вдоль дорожки, которая когда-то вела к ее дому. Энди инстинктивно последовал было за ней, но потом решил, что лучше не идти и стал смотреть вслед. Когда она скрылась из виду, он вернулся к машине и проехал до пересечения дорожки с улицей. А затем, заглушив мотор, стал ждать.

Лили не помнила, как она шла. Куда? Зачем и откуда? А теперь уже ниоткуда. Внутри она ощущала страшную пустоту, она казалась себе вырванной из времени и пространства. Никаких чувств не осталось. Ей чудилось, что ноги ее не касаются земли, что она в тумане плывет в никуда.

Лили механически повернула на дорогу и пошла вдоль оставшихся еще деревьев. Налево. Потому что направо находились эти ужасные новостройки. Теперь прямо по асфальту, по его черной гладкой поверхности. Ни людей, ни проезжавших машин она не замечала. Единственное, чего ей хотелось, так это как можно скорее уйти с этого места. Быстрее, как можно быстрее покинуть его… Она не заметила, как перешла почти на бег. Лили неслась, как никогда в своей жизни. Бежать было легко, земного притяжения больше не было, – ее нес туман…

Потом она почувствовала, что страшные удары ее сердца готовы оглушить ее, ощутила нараставшую боль в груди, перед глазами заплясали красные и зеленые круги. Она выбилась из сил. Лили остановилась, в изнеможении упала на колени и стояла так, упершись руками в землю и жадно хватая ртом воздух.

Она не могла потом сказать, сколько простояла так… Постепенно туман стал рассеиваться, глаза ее стали обретать способность различать окружающие предметы. Она упиралась ладонями в побуревшую траву. У левой руки она заметила молодой побег крапивы. Она во все глаза смотрела на этот росток, выбивавшийся из земли. Его листочки были еще очень маленькими, но зазубрины на них уже были явственно видны. Лили стала считать их. Шесть. Она подняла голову и осмотрелась. Берег был пустынным. Разве что какой-то человек сидел на берегу чуть вниз по течению. Ноги его были обуты в высокие сапоги, и в руках у него была удочка. Скорее всего, он ее не замечал.

Лили поднялась на ноги, все еще не вернувшись в реальность окончательно. Она была в состоянии воспринимать лишь небольшие объекты, мелкие детали, такие как шесть зазубрин на молодом листике крапивы. И больше ничего. Ее стало покачивать. Она чувствовала себя так, как будто на нее нашел приступ морской болезни. Волны тошноты накатывались откуда-то снизу. Сейчас ее вырвет. Инстинкт гнал ее в какое-то убежище, скрытое от посторонних взоров. И она отступила в заросли деревьев. Лили схватилась за полусгнивший ствол какого-то дерева, а другой рукой оперлась о молодую сосенку, и тут ее стало выворачивать наизнанку. Рвало ее страшно, судороги сотрясали ее всю, из глаз текли слезы. Желудок ее готов был выскочить наружу, теперь ее рвало уже просто горькой, отвратительно-зеленоватой желчью. Все!.. Лили подняла голову и выпрямилась. Она ощущала во всем теле страшную слабость и взмокла от пота, но тошнота куда-то исчезла. Головокружение тоже постепенно проходило, дышать становилось легче. Сломав несколько веточек сосны, она забросала экскременты и вернулась к речке.

Она знала здесь все – каждый изгиб, каждый обрыв. Каждый дюйм песчаного, поросшего травой берега. Ей хотелось умыться и еще сильнее – пить. Но в этом месте до воды было не достать. Берег был высокий, почти отвесный, речка протекала примерно в метре внизу. Лили следовало пройти метров десять-пятнадцать до того места, где берег был ниже и она бы смогла зачерпнуть несколько пригоршней воды. Рыболов оставался там, где стоял. Умывшись, Лили направилась в сторону дороги.

Энди ждал ее, сидя в машине. Едва завидев ее, он вылез и пошел ей навстречу. Он встретил ее молча. Лили первой подошла к нему, и он обнял ее.

– Мне показалось, что тебе лучше побыть одной, – сказал он.

Она лишь кивнула в ответ и обошла «порше».

Энди, открыв дверь, помог ей усесться, затем вернулся, сел за руль и вставил ключ в замок зажигания…

– Мы выедем отсюда, если поедем прямо? – спросил он.

– Нет. – Не могли они отсюда выехать из-за реки.

– Черт возьми! – Энди завел машину, развернулся и они поехали в обратном направлении туда, откуда въезжали сюда.

Когда они миновали новостройки, Лили не поворачивала голову ни вправо, ни влево, а молча смотрела перед собой. Они не разговаривали до тех пор, пока торговый центр не остался позади, почти до самого пересечения с главной улицей.

– Куда мы едем? – безжизненным голосом спросила Лили. – Тебе ведь надо было в библиотеку. Поехали в библиотеку. Со мной все в порядке, поехали туда.

– Нет, пожалуй, уж на сегодня хватит впечатлений. Давай как-нибудь в другой раз, – не соглашался Энди. – Не сейчас.

– Да нет, ничего, я чувствую себя вполне нормально. Действительно, со мной все в порядке. Надо сделать и то, ради чего ты сюда приехал.

– Надо, конечно, – он замедлил ход, потом снова встрепенулся. – Лили, пойми, я не хочу вести себя как какой-нибудь эгоцентрик и…

– Энди, давай вернемся. Поедем в библиотеку. И я хотела бы тоже там побывать. Не беспокойся, когда мы ехали сюда, она выглядела, как и раньше, так что никаких потрясений больше не предвидится.

И они поехали в библиотеку. На часах было половина первого, когда они поднимались по широким гранитным ступеням. Войдя в обширное помещение, Лили увидела, что оно по-прежнему заставлено темно-золотистыми дубовыми стульями и столами.

Здесь по-прежнему ощущался специфический запах книг и мебельной политуры. Правда, возле входа установили автомат с газированной водой. Лили остановилась возле него и заметила, что и здесь появились кое-какие новшества, например: НОВОЕ КРЫЛО БИБЛИОТЕКИ И ТУАЛЕТЫ, указатель был снабжен стрелкой, показывающей направление доселе не известное Лили.

Невнятно пробормотав Энди какое-то объяснение, она направилась туда, куда указывала стрелка и вскоре оказалась у двери с символом женского туалета. Свою сумку, где помимо прочего, лежали туалетные принадлежности, чудом сумела не забыть в автомобиле, и сейчас она была как нельзя кстати. Лили тщательно вымыла руки и лицо холодной водой, причесалась и подкрасилась. Эти обычные действия совершались автоматически, оставляя боль от недавно пережитого странствования где-то в глубине. Лили осмотрела себя и с облегчением установила, что не испачкала одежду. На ней были джинсы и короткая прямая куртка, из тех, которые обычно носят дровосеки и под ней свитер с высоким воротом. За исключением того, что она была бледнее обычного, Лили выглядела в общем неплохо для ее сегодняшнего состояния.

Вернувшись в читальный зал, она обнаружила Энди, который сидел за столом и сосредоточенно вглядывался в аппарат для чтения микрофильмов. Эта штука тоже была новшеством. Она уселась рядом, он оторвал взгляд от белого экрана.

– Ну как ты?

– Все о'кей!

И снова углубился в работу. Лили огляделась. В зале, в целом мало что изменилось. Вероятно, все новое сосредоточилось в новом крыле здания, в пристройке. Она была так им за это благодарна, что готова была разрыдаться от счастья.

Заметив на себе пристальный взгляд библиотекарши, Лили стала вспоминать, не были ли они знакомы. Женщине на вид было примерно столько же лет, сколько ей. Она вспомнила мисс Демел и невольно улыбнулась. Библиотекарша, подумав, что это адресовалось ей, ответила тем же. Лили встала и решила подойти к ее столу.

Первой заговорила библиотекарша.

– Ведь вы – Лили Крамер? Я не ошиблась?

– Нет, не ошиблись. Но, простите, я вас не помню, вернее, мне кажется, что я знаю вас откуда-то, но…

Ее горло еще саднило, и она была очень удивлена, что голос ее звучал почти как обычно.

– О нет, вряд ли. Дело в том, что я из Канзас-Сити. Мы с мужем переехали сюда лишь в прошлом году. Я вас знаю по вашей передаче. И еще потому, что нет в Филдинге человека, который бы вас не знал. Вы же здесь выросли.

У нее было такое чувство, что ей напомнили о какой-то другой ее жизни, проходившей в каком-то абсолютно ином временном измерении. И телевидение, и Нью-Йорк – все, что до сегодняшнего утра казалось таким важным, отодвинулось неизвестно куда и представлялось ей теперь частью некоего совершенно иного, иррационального мира.

– О! – ответила Лили. – Теперь понятно. Говорите, вы здесь всего только год?

– Да. Мой муж – программист, работает в Бостоне. Но он всегда мечтал пожить в деревне. И Филдинг для этой цели подходит как нельзя лучше. С одной стороны, он недалеко от такого большого города как Бостон, а с другой – очень тихий и можно сказать даже первозданный в какой-то степени…

– Сейчас уже не настолько, как когда-то…

Женщины беседовали, понизив голос. Мисс Демел не раз повторяла ей, что в библиотеках следует вести себя тихо, но все же нельзя прикидываться немым.

– Скажите, а вот эти новостройки на Вудс-роуд появились уже при вас? – поинтересовалась Лили.

Ей было необходимо это знать, хотя вряд ли бы от этого ей стало бы легче.

– Нет, нет, раньше, конечно. Все это началось довольно давно, несколько лет назад. А квартиры там действительно загляденье. Мы бывали там и видели. Но покупать не стали – дорого. Нам хотелось иметь две спальни. А квартиры с двумя спальнями стоят там больше сотни тысяч.

Лили кивнула. Снова в горле у нее набухал этот противный комок. Ей казалось, что стоит ей заговорить, как градом польются слезы.

– Мы тогда купили дом на Милл-стрит, – продолжала библиотекарша. – Он совсем старый и нам пришлось кое-что предпринять, чтобы он выглядел сносно. Теперь все дело лишь в кухне. Знаете, мне хотелось бы иметь такую кухню, которые вы показываете в вашей передаче.

Лили улыбнулась вымученной улыбкой.

– Ничего, еще обзаведетесь. Но спешить с этим не следует. Хорошая кухня требует времени и тщательного планирования, причем в меньшей степени, чем денег. Вы сами в этом убедитесь со временем.

К столу подошла какая-то женщина и библиотекарша занялась ею. Лили, воспользовавшись моментом, вернулась к Энди. Он по-прежнему сидел, склонившись над аппаратом. Рядом с ним на столе были разложены старые газетные вырезки с фотографиями, снятыми в Малаге. Когда она села рядом, он поднял голову и улыбнулся ей, проведя ладонью по ее щеке.

– Сильная ты женщина, – произнес он.

– Да-да, наша несгибаемая Лили, – вероятно это было задумано как шутка, но так не прозвучало. – Ну, нашел ты что-нибудь?

Он сразу оживился.

– Да… Но не думаю, чтобы это явилось чем-нибудь существенным. Вот взгляни сама.

Он отмотал пленку назад, показал ей как ее двигать и Лили, усевшись поудобнее, стала смотреть на экран. Перед ней была первая полоса газеты «Филдинг пост таймс» за двадцать пятое апреля тридцать девятого года. Здесь был помещен большой черный заголовок: «Аманда Кент разыскивается за убийство». История эта занимала пять колонок и потеснила остальные новости с первой полосы газеты. «Английская полиция разыскивает Аманду Кент, дочь Томаса Кента и его жены Джейн, проживающих на Вудс-роуд. Аманда обвиняется в убийстве ее мужа – Эмери Престона-Уайльда, виконта Суоннинга…» Далее следовало описание деталей убийства и исчезновения Аманды.

Внизу под статьей была помещена фотография Аманды, сделанная за пять лет до описываемых событий, в ту пору ей было девятнадцать лет. Этот снимок был сделан на каком-то официальном приеме. Аманда стояла в вечернем платье и двойной ниткой жемчуга на нежной шее. Ее распущенные волнистые волосы доходили ей до плеч. Очень красива была эта Аманда, но красота эта была какая-то стандартная, чуточку даже безжизненная. Может, все дело было в качестве фотографии и условностях, господствовавших в те времена. Лили стала смотреть пленку дальше. «Пост Тайме» был еженедельник и, насколько ей было известно, таковым и сейчас оставался, и в течение двух следующих месяцев он продолжал публиковать серию очерков преступления в Суоннинг-Парке и исчезновении Аманды. Она внимательнейшим образом просмотрела все эти выпуски, но не обнаружила хотя бы косвенного упоминания об Ирэн.

Лили оторвалась от аппарата. Энди сосредоточенно разглядывал газетные фотографии леди Суоннинг. Лили тоже посмотрела на них через плечо Энди, потом снова на экран аппарата.

– Нетрудно заметить, что и здесь и там изображена одна и та же девушка.

– Да, но вот здесь явно не хватает резкости, чтобы это точно определить… Может быть, и одна и та же, но… – Он пробормотал что-то невнятное.

Ей показалось, что это было ругательство и посему не стала переспрашивать. Он снова обратился к аппарату.

– Вот, хочу тебе еще кое-что показать. – Он быстро сменил пленку и некоторое время проматывал ее вперед, пока не нашел нужный кадр.

– Что ты вот об этом думаешь?

На сей раз на шапке газеты красовалась другая дата: 17 марта 1935 года. Заголовок сообщал: «Продан универмаг Пэтуортов». Внизу на фотографии молодая Ирэн пожимала руку лысоватому мужчине. На Ирэн было платье с длинными рукавами и пышными манжетами, а на мужчине двубортный костюм. Оба застенчиво улыбались в объектив.

Лили прочла заметку: «Мисс Ирэн Пэтуорт заявила сегодня о том, что ее четвертый кузен Генри Дэвис Пэтуорт из Ньютона приобрел права на владение универмагом на Хэйвен-авеню. Этот магазин вошел в историю Филдинга, как один из самых старейших. Он назывался «Главный универмаг Филдинга» до тех пор, пока отец Ирэн вступил во владение им и назвал его своим именем…» Далее в заметке говорилось, что универмаг перешел к Ирэн Пэтуорт после трагической гибели ее родителей и текст заканчивался такими словами: «… мисс Пэтуорт получила огромное удовлетворение от того, что формально универмаг не перестанет быть собственностью Пэтуортов».

Это выражение не могло не принадлежать Ирэн. Да и на фотографии была несомненно она, и никто другой. Лили долго всматривалась в пожелтевший от времени газетный снимок. Она бы все равно узнала на нем свою мать, даже если здесь не имелось бы пояснений или цитат. И дело было скорее не в различимости ее черт, а в ее позе, посадке головы. Разумеется, это была Ирэн, в этом не могло быть ни малейших сомнений. Затем ее внимание переключилось на снимок, сделанный в Малаге. Энди без слов подал ей маленькую лупу.

Несмотря на миниатюрные размеры, ее степень увеличения была очень велика. Такие используют обычно в редакциях газет при работе со снимками. Увеличение усиливало зернистость снимка и Лили пришлось долго вглядываться в лица обеих девушек, затем она снова присмотрелась к тому снимку, что был на микропленке аппарата. Наконец, она кивнула на фото, лежавшее на столе: среди этих женщин нет Ирэн.

– Мне тоже так кажется, – сказал Энди.

Произнесено это было нейтральным тоном. Если он и был этим разочарован, то виду не подал.

– А в Филдинской газете снята твоя мать?

– Да, это она. Я бы узнала ее из тысячи. – Она снова показала на снимок двух девушек. – Пару дней назад я тоже подумала было, что одна из них может быть Ирэн. Возраст вроде подходит. Но после того, как я сравнила этот снимок и тот, который был сделан четырьмя годами раньше, я уверена, что ее в Малаге тогда быть не могло.

– Похоже, что нет, – ответил Энди. – А вот, что касается другой, то не уверен. Я имею в виду Аманду Кент.

Губы Лили сжались.

– Дай-ка взглянуть на тот снимок, что в «Пост таймс».

Он снова занялся аппаратом, как вдруг у их стола снова возникла библиотекарша.

– Я помню, что вы это заказывали, – с этими словами она поставила на стол перед ними стопку переплетенных в кожу альбомов. – Это как раз из того периода, что и газета. Альбомы были размером примерно тридцать сантиметров на сорок пять в кожаном переплете темно-бордового цвета. Сверху золотом было вытиснено «На память». Чуть ниже – Средняя школа в Филдинге.

Энди непонимающе смотрел на них.

– Это школьные фотоальбомы, – объяснила ему Лили. – Обычная американская традиция. Память о незабываемых школьных годах, снимок выпускного класса. – Она стала их перекладывать. – Вот 1934 год. В том году моя мать закончила школу.

Они принялись листать альбом и обнаружили в нем несколько снимков Ирэн, тематика которых охватывала самые различные элементы школьной жизни. Эта информация послужила еще одним подтверждением их умозаключениям: ни одна из девушек, изображенных на снимке, сделанном в Малаге, не была Ирэн.

– Аманда Кент родилась в 1919 году, – уточнил Энди. – В каком году она должна была заканчивать школу?

– Давай-ка посмотрим 1937 год. – Лили нашла соответствующий альбом, но Аманды в нем не оказалось. После более тщательных поисков им удалось установить, что она была в классе «36».

– Закончить школу в семнадцать лет – я не вижу в этом ничего удивительного, – пояснила Лили. – Все зависит от того, когда у тебя день рождения.

Энди ее не слушал. Он был погружен в перелистывание альбома за 1936 год.

– Вот. Почти на каждой странице она, – отметил он. – Популярное дитятко. И мордашка премилая…

– Кенты в те времена имели в Филдинге очень большой вес, – Лили придвинулась поближе, чтобы видеть фотографии.

Со страниц альбома ей улыбалась Аманда Кент. Она сидела на санках, отплясывала на зимнем школьном карнавале. Играла в какой-то пьеске. Ей водружали на голову корону «Королевы вечера», и так далее. Все фотографии были черно-белыми, разумеется, цвет ее волос определить было невозможно, но на снимке они были светло-серыми. И очень был хорошо виден ее вздернутый носик и не было ни одного снимка, на котором она бы не улыбалась. Все были просто вынуждены ее обожать.

– Не похожа она на хладнокровного убийцу, – пробормотала Лили.

– Не похожа, – согласился Энди. – Редко кто вообще бывает похож на убийцу.

Человек, который минут десять назад уселся за соседним столиком, вдруг повернулся и негромко призвал их к порядку. Ему было лет семьдесят, может, чуть больше.

– Т-с-с, – еще раз повторил он. – Это вам библиотека, а не дискотека.

Энди скривил рожицу и снова склонился над альбомом. Сейчас он пользовался лупой, положив рядом с одним из снимков Аманды фотографию, сделанную в Малаге. Некоторое время он пристально изучал оба снимка, затем жестом призвал Лили. Она тоже посмотрела, затем повернувшись к нему отрицательно покачала головой.

– Черт, – выругался Энди, не обращая внимания на испепеляющий взгляд старика. – Так я и думал.

Энди пришлось однажды побывать в Бостоне. Поездка эта была связана с продвижением его новой книги. Город ему понравился. Они даже стали поговаривать о том, чтобы заехать туда после того, как завершат свои дела в Филдинге. Но вместо Бостона они направились на Запад, в Беркшир.

– Куда-нибудь, где потише, – заявил Энди.

Он посмотрел несколько путеводителей и карт, затем связался по телефону с каким-то отделом и они забронировали там номер.

Грейт Бэррингтон, куда они приехали, был еще одним городком, который вобрал в себя все черты Новой Англии. Недалеко располагался Тэнглвуд, известный своими летними выступлениями Бостонского симфонического оркестра, а в двух милях от центра города был отель «Гарсон Хаус». Он был собственностью человека, который в XIX веке сколотил себе состояние на хлопкопрядильном производстве, когда-то процветавшем в этой местности. Теперь этот отель подавлял своей викторианской архитектурой. И сады, его окружавшие, обещали истинное наслаждение после того, как весна по-настоящему вступит в свои права.

– Вы просили оставить для вас две комнаты, мистер Мендоза, – объявила женщина-портье. – Конечно, вы можете взять и их, но вероятно, вам будет удобнее воспользоваться двухкомнатным покоем?

– Ну, если только самым лучшим из ваших, – согласился Энди.

Она одарила его улыбкой.

– Конечно. Начиная с нашего фестиваля он зарезервирован надолго, но пока, в это время года, он обычно свободен.

Высказывание это было, пожалуй, слишком сдержанным. Могло показаться, что и гостей здесь, кроме Энди и Лили, не было.

– В данный момент мы предлагаем нашим гостям лишь завтрак, – продолжала женщина. – Полного пансиона не будет до июня. Неподалеку есть два-три очень приличных ресторанчика, где вы вполне можете пообедать. Вас это устроит?

– Вполне, – заверил ее Энди.

Покой был очень симпатичным. Окна обширной гостиной выходили в сад и на видневшийся в отдалении пруд. Сюда же в гостиную выходили и двери обеих спален. Ковры в одной из них были светло-зеленого цвета с пышными розами, обои в другой были нежно-голубого цвета, а ковер, устилавший паркетный пол, был темно-синим.

– Цветы для леди? – осведомился носильщик, доставивший их небольшие саквояжи.

– Непременно, – улыбнулся Энди.

Лили не успела еще ничего пожелать. Едва они вошли в этот роскошный люкс, как она сразу направилась к окну и стояла, очарованная видом в сад, предоставив мужчинам все устраивать. Когда Энди, дав лакею чаевые, закрыл за ним дверь, она все еще продолжала стоять.

Он подошел к ней и уже протянул руку, чтобы обнять ее, но вдруг передумал. Нет, рановато было для лобзаний и объятий, кризис еще не миновал. Рановато было претендовать на это. Энди повернулся, уселся в одно из удобных кресел и принялся набивать свою трубку.

Лили по-прежнему молчала. Минут через пять Энди спросил.

– Лили, хочешь я расскажу тебе одну историю?

– Любую, только пусть у нее не будет конца, например, такого: «… и жили они долго и счастливо». Так вот, к такого рода историям я не расположена, – выпалила она, не оборачиваясь.

– Нет, это не то, что ты думаешь. Хотя и начинается она традиционно, во всяком случае должна начинаться так: когда-то давным-давно… Очень давно это было. Это история о Мендоза. Я понимаю, что ты их не очень-то жалуешь, но тем не менее, она должна тебя заинтересовать. – Он добавил табаку в трубку, примял его и раскурил трубку.

– В Кордове говорят, что дом Мендоза был основан еще до того, как туда пришли римляне, до Рождества Христова. Никто это не в состоянии доказать, разумеется, но предание такое существует. А в V или VI веке уже нашей эры Мендоза были вынуждены сбежать в Африку из-за того, что евреев в те времена жестоко преследовали.

– Ничего в этом нового нет, я полагаю, – эта фраза была признаком того, что она все же стала его слушать.

– Нет, ничего нового, конечно. Но если верить легенде, в Африке они процветали. Однако, счастья так и не обрели, потому что никогда не считали Африку родным домом. – Он подумал о том, что следовало бы процитировать ей и семейный девиз, возникший именно в те времена: «Если я позабуду тебя, Иерусалим, забудь меня, десница моя…» Он мог бы спросить, есть ли у нее тот самый кусочек золота с древнееврейскими буквами. Но ему показалось, что пока не время для этого. И решил опустить эту часть.

– Предполагается, что они были ростовщиками, имели дело с финансами уже в те далекие времена и были очень богатыми людьми. Они страстно желали вернуться в Кордову и именно поэтому сотрудничали с маврами и даже оказали им финансовую поддержку для вторжения в Испанию. Когда войска победителей маршировали по стране в семисотом с чем-то году, Мендоза были первыми, кто следовал за ними. И они снова обрели свои земли у Кордовы. Тогда-то и был построен их дом, ставший их резиденцией. Я не знаю, где в этой истории правда, а где нет, но одно могу с уверенностью утверждать, что они продолжают жить в этом построенном еще в VIII веке доме и до сих пор.

– Повезло им, – комментировала Лили. – Но я, к сожалению, не знаю ни одного подходящего диктатора, который бы возжелал завоевать Филдинг. Да и к тому же, дома моего там больше нет.

– Да не в этом дело. – Забытая трубка лежала в пепельнице и Энди подался вперед, всем своим видом желая привлечь ее внимание. – Дело в том, что само по себе это небывалая вещь. Возникает вопрос: что же им приходилось предпринимать, чтобы суметь жить там в течение двенадцати с лишним веков? Ответ: и убийства, и шантаж и обычное воровство. Словом, дела, от которых у тебя бы волосы встали дыбом. И они ни перед чем не останавливались, никакая цена за это не казалась им слишком высокой. Если это было необходимо для достижения их целей, они шли даже на то, что меняли вероисповедание. Мендоза помогали свергать правителей. Родители могли убивать детей, и наоборот. Не было ничего такого, на что Мендоза не могли бы отважиться.

– И что, все это лишь из-за права оставаться в своем доме?

– Не думаю, что только из-за этого. Что до того дома, то он, строго говоря, сейчас не совсем тот, который стоял в те времена. Его разрушали, сжигали дотла, множество раз перестраивали, расширяли. Но что никогда не менялось, так это место, на котором он стоял. Этот дом стал теперь символом Кордовы. Ведь они с гордостью называют себя кордовцами, жителями Кордовы. Лили, я полагаю, что в этой истории есть немало поучительного и для тебя.

Она встала и задумчиво направилась к окну. Бросив взгляд на улицу, она повернулась и медленно прошествовала по комнате, рассеянно прикасаясь к вазам, ручкам кресел и потом уселась на один из стульев напротив Энди.

– Я не понимаю, что ты имеешь в виду. Умирать я не собираюсь, даже не собираюсь записываться в сумасшедшие и бегать по улицам, дико вопя. Но пойми, мне кажется, я все же немного свихнулась после того, как увидела, что дома моего больше нет. Пойми, я ведь его так любила… – добавила она, закрывая лицо руками как бы в отчаянной попытке отделиться от этого жестокого мира.

– К чему это, Лили? – он встал и опустился перед ней на колени. – Ты можешь мне объяснить, почему ты была так привязана к нему? Я понимаю, что это был красивый дом, ты мне об этом много раз говорила. Помню я и снимки, которые ты мне показывала. В том, что касается новых и красивых домов, ты знаешь толк. Ты ведь можешь построить еще один такой. Разве не так?

– Нет, ни в коем случае, – выдавила она из себя сквозь пальцы ладоней, прижатых к лицу.

– Пойми, твои психозы гроша ломаного не стоят. Извини меня, но это так. Я стараюсь быть точным, а не каким-то образом оскорбить тебя. Ты просто-напросто отождествила себя, свою личность, ее цельность с этим домом. Может это произошло потому, что ты никогда не знала своего отца, возможно и потому, что у тебя всегда были сложные отношения с матерью. Как бы то ни было – результат один – в твоем сознании этот дом превратился в символ чего-то вечного, дьявольски фундаментального. Здесь ты неправа. Разумеется, никто не станет отрицать, что это для тебя потеря, и она, вне сомнения, достойна твоих слез. Но дом снесен, разрушен и стерт с лица земли, но не ты сама! То, что представляешь из себя ты, это не кирпичные стены, скрепленные цементным раствором.

– Не было никаких кирпичей и никакого раствора. Только дерево и камень…

– Это не играет роли.

– Да, не играет. – Наконец Лили отняла руки от лица и посмотрела на него.

Энди продолжал стоять на коленях. Она наклонилась к нему, взяла в ладони его лицо.

– Знаешь, когда ты теперь стал взрослым, ты стал таким славным парнем, Энди. Благодарю тебя от всей души.

Он взял ее за руки.

– Вот так-то… Мгновенное исцеление по методу доктора Энди. Но бывают моменты, когда и это исцеление не помогает, во всяком случае, сразу.

Какое-то время они молча смотрели друг на друга, затем Лили очень деликатно освободилась от его объятий и встала…

– Уже поздно. И, если ты не желаешь остаться без ужина, то надо было отправиться на поиски какого-нибудь ресторанчика.

Они пошли в тот, который им порекомендовали в отеле. Он назывался «У кузнеца». Остатки кузни были перестроены в оригинальное заведение для приема пищи, привлекавшее заезжую публику из Бостона и Нью-Йорка. Здесь все было пронизано духом старых традиций Новой Англии.

– Раки, моллюски, поджаренная молодая треска, – стала перечислять Лили блюда, обозначенные в меню. – Типичная еда Новой Англии, но, боюсь, далековато мы с тобой отъехали от побережья, чтобы все это здесь умели как следует приготовить.

Ни он, ни она не могли решиться, что же им выбрать. Они долго изучали меню и подробно изучали каждое блюдо.

– Как насчет уточки? – осведомился Энди.

– Это не их фирменное блюдо, уток здесь вообще-то не очень жалуют.

– Тогда нам ничего, кроме ростбифа, не остается, – заключил Энди. – Я бы предпочел толстый настоящий американский ростбиф. А вот если дома кто-нибудь узнает о том, что я всерьез предпочитаю американский ростбиф британскому, то меня непременно сбросят с башни Тауэра.

Они заказали в качестве закуски прекрасные ребрышки и ассорти из моллюсков. На сей раз Лили все же поела, хотя и не очень много.

– Извини, я не особенного голодна.

– Съешь хоть немножко, – настаивал Энди, я не хочу, чтобы ты свалилась в обморок от голода по пути в Нью-Йорк.

Лили попыталась было последовать его совету, но вдруг вилка замерла в ее руке.

– Энди, я еще раз хочу вернуться к этой истории о твоей семье, которую ты мне рассказал. Речь шла об Испании. А как Мендоза оказались в Англии?

– Это тоже длинная сказочка. Их присутствие в Англии связано с торговлей вином, хересом. Эту историю я предпочел бы оставить на другой раз. Мораль той другой басни несколько иная и когда-нибудь, я полагаю, мне понадобится поведать ее и это окажется кстати.

Когда-то раньше он готов был выложить ей все сразу, будто они должны были вот-вот расстаться, и это наполняло ее душу болью. Теперь же, напротив, он неизменно намекал на какие-то отдаленные перспективы, будто он собирался быть с ней навеки, и это вызывало эмоции несколько иного порядка. Но Лили предпочитала не углубляться в них.

– Мне кажется, мы слишком сосредоточились на мне, – сказала она. – Но ведь и для тебя сегодняшний день был полон разочарований.

Он улыбнулся.

– Ты знаешь, мои разочарования не столь разрушительны. Мои разочарования означают лишь то, что мне придется начать поиски с другого конца и еще немного потрудиться.

– Что именно начать? Если на этом снимке нет ни Ирэн, ни Аманды Кент, что ты теперь станешь делать?

– Прежде всего, доверюсь моей интуиции, – начал он медленно. – Ведь все, что я делаю, основано, главным образом, на ней. Понимаешь, если я начинаю о чем-то догадываться, то продолжаю копать и копать, пока не наткнусь на подтверждение своих догадок.

– Значит, ты собираешься и дальше раскапывать эту историю?

– Да. И теперь я собираюсь вплотную заняться этим делом Суоннингов, ни на что больше не отвлекаясь. Слишком уж много раз мне приходилось откладывать это в долгий ящик. – Он налил себе и ей еще бургундского.

– Ты не очень будешь злиться на меня за это?

– Злиться? А с чего это мне на тебя злиться?

– Но ведь твоя мать…

– Моя мать ни на одной из твоих фотографий не присутствует и, скорее всего, не окажется героиней твоих историй. Говорю это тебе в последний раз. Нет такого средства, которое бы заставило меня поверить, что Ирэн Пэтуорт Крамер замешана в убийстве, во имя чего оно бы не было совершено.

Появился официант и убрал пустые тарелки. Лили подождала пока он удалился.

– Странное дело, я в такой ярости на нее, что мне сейчас даже уже хочется, чтобы она была здесь и посмотрела бы своими глазами на дело рук своих.

– Ты имеешь в виду, что не продай она дом тогда, эти горе-застройщики не подобрались бы так близко?

– Конечно. – Она вновь почувствовала, как на нее накатывает волна гнева. – Энди, давай сменим пластинку… Лучше расскажи мне, чем ты все эти годы занимался. Ответь мне, например, на такой вопрос, где ты живешь? Уж, наверное, не в этом крысятнике в Хакни?

Он усмехнулся.

– Да нет, конечно. Я купил себе дом в Кенсингтоне, в самом конце Бромптон-роуд.

Лили удивленно подняла брови.

– Очень мило!

– Да, довольно мило. Послушай, вот что я тебе хочу еще сказать. Дело в том, что несколько лет назад я женился.

Лили очень медленно и аккуратно поставила свой бокал на стол.

– Вот оно как… Понимаю. Да, тебе следовало сказать мне об этом, причем не затягивая.

– Да не смотри ты на меня так, я сейчас скорчусь от твоего взгляда. Все это выглядит не так, как ты думаешь. Это было просто недоразумение. Свадьба состоялась в семьдесят восьмом году, а развод – в семьдесят девятом. Она пожелала денежную компенсацию и мне таким образом удалось сохранить дом.

Желудок ее, поднявшийся было к горлу, снова был на месте. Она уже не чувствовала, как он готов был раздавить ей сердце… Боже мой, как это ему до сих пор удается так действовать ей на нервы!

– Как ее зовут? – Ее совершенно не интересовало имя жены Энди, но нужно было хоть что-то спросить, чтобы скрыть свою паническую реакцию.

– Ты только не смейся. Ее зовут Фиона. Фиона Фаррадей.

Лили захихикала.

– Нет, я извиняться за свой смех не намерена, это все ты сам. Понятно. Добрый вечер, Найджел. Конечно, вы были друг другу под стать. Такая парочка, просто загляденье…

– Да нет, понимаешь, не были. Она тотчас, как получила от меня развод, выскочила за какого-то французского виконта. Господи, ну почему мы говорим об этом?

– Мы заговорили об этом после того, как ты рассказал мне, что купил дом. Что это за дом? Хороший?

Но Энди послышалось в ее голосе что-то такое, что не позволило ему дальше распространяться на темы домов.

– Не хочу я больше рассуждать о домах. Хватит с нас домов на сегодня.

Сегодня Лили явно принарядилась для ужина. На ней было платье из мягкого шуршащего материала. Темное, но не мрачное, странного цвета: нечто среднее между синим и фиолетовым.

– Ты сегодня очень хороша, – заметил Энди. – Что это за материал?

– Шелк. Благодарю тебя за комплимент. Ты тоже выглядишь весьма неплохо. Я всегда хотела увидеть тебя в тройке от Сэвиля Роу.

– Я подумал, что мы сегодняшний вечер проведем в Бостоне, поэтому так и вырядился.

Он наклонился и дотронулся до ее медальона, тут же сообразив, что это могло быть воспринято как немой вопрос: это та самая вещица с древнееврейскими буквами, если не ошибаюсь?

– Да, это она. Несколько лет назад я приладила к ней цепочку и с тех пор почти не снимаю.

– Она явно как-то связана с Мендоза. Это часть того, что мне удалось выяснить во время тогдашней моей поездки в Испанию на Рождество семьдесят первого года.

– И именно это заставило тебя подумать, что…

– Да, – быстро ответил Энди, явно не желая останавливаться на своих обвинениях и подозрениях.

Чтобы отвлечь ее, он заговорил о том, что ему в свое время удалось узнать от Сьюзен. О том семейном девизе дома Мендоза, который родился в Африке и о дощечке на стене дома Мендоза в Кордове.

– Она точно знает, что эта дощечка существовала? – спросила Лили.

– Да. Вообще эта Сьюзен много чего знает. Ей очень хорошо даются разгадки шарад подобных этой. Твой кусочек имеет самое прямое отношение к моей семейке – голову на отсечение могу дать.

– Возможно, – сказала Лили.

Ей не хотелось увязать в обсуждении этих древних тайн. Весьма кстати появившийся официант принял заказ на кофе и коньяк.

– Нравится тебе испанский коньяк? – спросила Лили.

– Иногда да. Во всяком случае, если я в Испании, то мне там никакого другого пить не хочется. А где-нибудь еще он мне кажется резковатым. Не знаю, почему…

– Не могу с тобой согласиться. Одна моя знакомая впервые угостила меня им много лет назад. Ей пришлось прожить в Испании много лет, и она привыкла там к нему. И, знаешь, мне он тоже очень понравился.

– Может быть, спросить, есть ли он у них здесь? – Энди кивнул официанту.

– Не утруждай себя. Скорее всего, у них его нет. Да и я ничего не имею против французского.

– А где именно в Испании жила твоя приятельница?

Вопрос был задан скорее для проформы, чтобы поддержать наметившуюся было тенденцию обычной болтовни ни о чем, которая должна была отвлечь их от мрачных событий прошедшего дня.

– По-моему, в Мадриде. Она не очень-то любит говорить на эту тему. Но, тем не менее, предпочитает, чтобы и теперь к ней обращались на испанский манер и для всех она сеньора Перес.

Энди поморщился.

– Звучит несколько вычурно.

– Да нет, нисколько. Просто Лой так больше нравится. Она чудесная женщина. Очень интересный человек. Тебе она понравится.

– Ну, так представь нас друг другу…

– Может быть. Если ты еще будешь в Нью-Йорке к тому времени, как она вернется. Сейчас она в Испании.

Энди понимающе кивнул.

– Уж не она ли тот самый третий партнер, о котором говорил Фоулер, когда вы просили меня разузнать об этом Джереми-как-его-там.

– Да, это она.

– Ясно. Видимо, она действительно нечто особенное, я догадался об этом по глазам Питера, когда он заговорил о ней.

– Ты это тоже заметил? Питер влюблен в нее по уши. Ты не ошибся. Но эта любовь – безответная, насколько я могу судить… Во всяком случае, у нее к нему явно неадекватные чувства.

– Бедняга Фоулер. – Им принесли коньяк. Энди залпом выпил свою рюмку. – Кстати, Лили, я собираюсь пробыть в Нью-Йорке довольно долго. Если ты, конечно, не будешь против.

Эти слова вроде должны были бы обрадовать ее, а они ее испугали. Лили сжала в ладонях кофейную чашку, пытаясь согреть о нее свои заледенелые пальцы, но им что-то от этого теплее не становилось…

– Энди, ведь от моего хотения мало что зависит в твоих делах.

– Да нет. Сейчас уже зависит.

В «Гарсон хаус» они возвратились уже в двенадцатом часу. В комнате была прекрасная стереосистема, но ни одной пластинки. Владельцы отеля явно с большой серьезностью относились к увлечениям музыкой своих постояльцев, видимо полагая, что они все подряд меломаны и возят с собой свои фонотеки. Энди включил радио и настроился на какую-то станцию, передававшую Моцарта. Но через две минуты музыка кончилась и Моцарта сменил мужской голос, расписывавший тонкости ухода за пчелами и производства продуктов из меда в Нигерии. Он снова принялся крутить ручку настройки. Послышалась танцевальная музыка. Играл чуть старомодный джаз. Энди приглашающе раскинул руки. Лили с готовностью приняла этот призыв танцевать.

– Стареем мы с тобой, – сказала она. – Я уже забыла, когда танцевала.

– Да и мне самому не мешало бы подучиться, – признался Энди. – Хотя в свое время я этому уже учился. Ведь танцкласс – непременное условие воспитания детей в привилегированном обществе.

Она положила голову ему на плечо, и они стали танцевать под тягучее завывание саксофона и аккомпанемент нескольких гитар. Она чувствовала, чем этот танец должен был кончиться. Чувствовал это и он.

– Нет, не хочется больше, – сказала Лили, когда музыка замерла.

– Нет так нет, – он без протеста выпустил ее из своих объятий. – Пока ты сама этого не пожелаешь.

Лили думала, что не сможет заснуть, но ее сморило почти сразу же, стоило лишь ей лечь в постель. Но, проспав всего – несколько часов, она пробудилась. Часы на ночном столике показывали четыре часа пополуночи. Лили тихо лежала, прислушиваясь. Из соседней комнаты не доносилось ни звука. Впрочем, Энди никогда не храпел, насколько ей помнилось.

Каждая спальня имела отдельный душ. Лили отправилась в тот, что примыкал к ее комнате и посмотрелась в зеркало над раковиной. События прошедшего дня никак не отразились на ее лице. Выглядела она прекрасно. Конечно, это уже не двадцать один, но… Сокрушаться оснований не было, равно, как и удивляться некоторым переменам. Время не могло не оставить своих отметин. Кто-то, – она не помнит, кто, – сказал однажды, что готов прожить жизнь в тихом безумии. Она не из тех, кто живет в тихом безумии. Жить лишь надеждами на будущее она тоже не желает. Сегодня она еще раз убедилась, к чему это может привести… Огромная яма на месте ее дома и больше ничего…

Его дверь не была заперта. Со стороны постели тоже не доносилось ни звука.

– Ты спишь? – прошептала она.

– Нет, лежу и размышляю.

– И я не сплю…

– Я так и думал. Ты останешься со мной или моим надеждам не суждено сбыться?

– Именно об этом и я думаю. Не знаю, смотря по обстоятельствам. Но, что касается сегодняшней ночи, то твоим надеждам ничего не грозит. А уж после – не могу знать…

– Мило, ничего не скажешь.

Он поднял одеяло, и она проскользнула к нему в постель.

– Тепло? – осведомился Энди. – А то я закрою окно.

– Да нет, ничего. Пусть будет открыто. Энди, поцелуй меня.

– Сейчас поцелую. Но сначала я хочу кое-что сказать тебе…

– Слушаю.

– Я люблю тебя, Лили. Я давно тебя люблю… Раньше меня это пугало, теперь – уже нет.

Она не ответила. Она могла бы сказать, что тоже его любит – это было так – но не решалась произнести эти слова сейчас. Боль от воспоминаний еще не утихла. Она лишь крепче прижалась к нему. Ощущение было очень знакомым. И чудесным… Его губы нашли ее, и уста их слились в долгом страстном поцелуе. Энди обнимал ее, на Лили был лишь пеньюар, едва доходивший ей до середины бедер. Его рука проникла внутрь и ласкала ее кожу. Дрожащими пальцами Лили расстегивала пуговицы его пижамы.

– Сейчас, – горячо шептала она. – Хватит ждать… Я хочу тебя сейчас…

В половине шестого Энди остановил «порше» у подъезда дома, где жила Лили.

– Я могу оставить машину здесь? – спросил он.

– Нет, здесь нельзя, тебя оштрафуют. И, кроме того…

– Что?

– Энди, пусть это тебя не задевает, ну пожалуйста, не обижайся, но мне хотелось бы сегодня вечером побыть одной. Все это так… – Она в замешательстве потрясла головой.

И темные кудри ее заколыхались у него перед глазами.

– Я не знаю, что со мной… Не могу понять…

– Зато я понимаю тебя, любовь моя. Хорошо, конечно, лучше так. Тогда я прямо сверну в этот переулок и отправлюсь к себе в отель. Могу я позвонить тебе и пожелать спокойной ночи?

– Да, обязательно. – Знакомая улица, не раз слышанные звуки и привычные запахи постепенно приводили ее в равновесие, возвращали в реальный мир. – Но если вдруг телефон будет занят, не удивляйся. У Питера сегодня вечером должна состояться одна сверхважная встреча. И он собирался мне позвонить сразу после ее завершения. Похоже, разговор обещает быть долгим.

– Узнаю Америку. Ничего святого, даже в воскресенье вечером все в работе. Но я буду пытаться до победного конца.

Питер позвонил ей в четверть десятого.

– Привет, как прошел твой уик-энд?

– С одной стороны, очень даже ничего, с другой – ужаснее некуда. Как-нибудь я тебе обо всем расскажу. Но не сейчас, Питер, не заставляй лезть меня на стенку. Ты встретился с ней?

– С кем? – невинно переспросил он.

Лили почувствовала, как волнение мгновенно поднялось в ней от кончиков ее пальцев на ногах до лица, которое, помимо ее воли, мгновенно запылало и тут же это волнение сменилось буйной радостью – она понимала, что он не стал бы подтрунивать над ней и строить из себя дурачка, если бы все не решилось в их пользу.

– Ты же отлично знаешь, черт побери, кто. И у меня возникло сильное подозрение, что эта Уилла Грэйсон спала и видела, чтобы ты ей, сучке эдакой, пощекотал пузечко!

Питер рассмеялся.

– Ну, все выглядело не совсем так, конечно, она не совсем та женщина… Знаешь что Лили?

– Что?

– А то, что у нас с ней намечается серьезная сделка.

– Фантастика! Питер, что ты говоришь?! Ты уверен, что она согласится?

– Не сомневаюсь в этом. Она из тех, кому вынь да положь. Еще перед тем как мне уходить, она созвонилась с Луизой Деммер. Мне удалось подслушать разговор по параллельному телефону. Обе леди ворковали от удовольствия, не забывая, однако, подточить коготки для предстоящего сражения со стариной Деммером. Они ждут не дождутся, когда этот, по их словам, старый ублюдок, шлепнется в дерьмо и в нем увязнет.

Лили вздохнула.

– Знаешь, и я этого жду, с таким нетерпением, как и они. Вот уж никогда не думала, что во мне живет такая стерва!

– Самая очаровательная из всех стерв. Так, а теперь немного о другом. Тебе случайно не довелось ничего услышать о Лой?

– Ты знаешь, нет. Я проверила автоответчик, как только приехала. Ни слуху, ни духу.

Несколько секунд Питер молчал.

– Если до завтрашнего вечера ничего не будет, я вынужден буду кое-что предпринять.

– А что ты можешь предпринять?

– Еще не знаю. Может быть стоит связаться с американским посольством, попросить их разузнать. Ну не могу я смириться с мыслью, что она просто как в воду канула.

Лили по-прежнему пребывала в убеждении, что Лой, если задумает связаться с ними, то непременно сделает это, но убеждать в этом Питера было бесполезно.

– Хорошо. Но давай подождем не до завтра, а до послезавтра.

– Идет, – согласился он. – Ты можешь позвонить в банк с утра? Я намерен встретиться кое с кем и убедить их в том, что и моя компания в этом деле пригодится.

– Да, конечно. Тем более, что наш банкир хочет заручиться не только нашим честным словом. Как нам убедить его, что Грэйсон и Деммер будут играть за нас?

– Будет заготовлен протокол о намерениях. И нам всем следует его подписать. Может быть, даже завтра после обеда. Так что готовься.

Лили пообещала ему ничего не планировать на послеобеденное время и повесила трубку. Что-то теряешь, а что-то находишь, думала она. Конечно, ее потеря была ужасна, но и обретения были замечательные. И когда зазвонил телефон, она еще раз убедилась в этом. Положив руку на трубку, она не спешила снимать ее. Это мог звонить только Энди… И сознавать это было очень приятно, настолько приятно, что она готова была до бесконечности растягивать удовольствие от ожидания разговора с ним.

В это время в Мадриде наступило раннее утро. Лой пробудилась в украшенной золотом с белым и розовым спальне, являвшей собой олицетворение вкусов конца XIX века. Стиль этот был скорее французским, чем испанским, но ведь «Ритц» ничем иным и быть не мог. Лакеи в белых перчатках, в светло-голубых ливреях, хрустальные люстры, канделябры, золотые обои, узорчатые ковры и коврики нежных пастельных тонов – за те сорок лет, прошедших с того дня, когда она остановилась здесь впервые, отель этот ни капли не изменился.

Лой нажала кнопку у изголовья кровати. Не более, чем через три минуты в дверь раздался осторожный стук.

– Вызывали, сеньора?

На пороге стоял одетый в белое лакей. Тут же на низком столике оказался поднос, и вскоре она снова была одна. Не притронувшись к свежим рогаликам и маслу в серебряных приборах, Лой налила в тонкую фарфоровую чашку дымящийся кофе и добавила молока. Прихлебывая кофе, она связалась по телефону с консьержем отеля «Ритц», чтобы тот распорядился подготовить ее авто через полчаса. Кофе остыл. Но Лой больше не хотелось кофе. Ее желудок, казалось, был завязан на узел. Двадцати пяти минут ей хватило на то, чтобы принять душ, причесаться, облачиться в свитер, юбку, куртку и ботинки и спуститься вниз. Через десять минут она уже катила по Мадриду за рулем взятого напрокат автомобиля в направлении маленькой деревушки Санто-Доминго де ла Крус. Это довольно длинное название имело крохотное селение, затерявшееся в покрытых лесом горах и состоявшее едва ли из десятка небольших домиков, единственного магазинчика, где продавалась всякая всячина, и охотничьего домика, принадлежавшего некоему состоятельному мадридцу.

Лой непременно заплутала бы в бесконечных изгибах и поворотах узкой, напоминавшей скорее тропинку, дороги, если бы издавна не знала эту местность. Тут и там мелькали ручейки, весной превращавшиеся в бурные потоки стекавшей с гор воды. Теперь, когда зимние дожди шли на убыль, и приближалась ранняя в этом году весна, повсюду видны были синие пятнышки распускавшихся под первыми лучами апрельского солнца крокусов. Лой никогда не могла определить для себя лучшее время года в этих местах. Когда-то она имела возможность проводить здесь круглый год, но дни эти канули в лету. Это все было в той, другой жизни. Лой тряхнула головой, отгоняя назойливые воспоминания, лишь отпуская педаль акселератора перед очередным крутым поворотом.

Санто-Доминго де ла Крус появился перед ней как всегда внезапно. По обе стороны дороги возникли ряды неказистых домиков. На центральной площади или том месте, которое могло бы ею служить, имелись даже две заправочные станции. Она еще помнила времена, когда работник станции заправлял машины из заржавленной канистры, которую он наполнял из большого резервуара позади дома. Сами домики ничуть не изменились. Это были те же белые кубы под красной черепицей крыш и с зелеными ставнями окон. Она тихо миновала деревню. Никто из местных не мог узнать ее. Крестьяне уже закончили свою работу, к которой приступили спозаранку и теперь их жены шествовали за покупками к обеду.

С десяток настороженных глаз сопроводил приземистый «феррари», прошмыгнувший через Санто-Доминго. Жители увидели, как он свернул вправо и стал взбираться выше по холмам, не сомневаясь в том, что кто-то из богатеев направился в охотничий домик. Эти мадридцы с толстым кошельком бывали здесь частыми гостями.

За домиком присматривала древняя старуха. У нее, конечно, как и у всех, было имя, но она была настолько стара, что имени ее уже никто не помнил. Она и в молодости была не из высоких, а теперь, казалось, вообще пригнулась к земле, очень напоминая сварливого гнома. Невозможно было себе представить, что она могла хоть что-то помнить. Но едва Лой припарковала спортивную машину у домика, как старуха ей приветливо улыбнулась. Она узнала сеньору Перес.

– Вот кто к нам приехал! Здравствуй, девочка моя! Как у тебя дела? Надолго? Я уж думала, что и не увижу тебя больше на этом свете.

Лой расцеловала старуху в обе щеки.

– Ты никогда не умрешь, мамочка. Дон Диего не позволит.

Женщина сконфуженно пожала плечами, а затем рассмеялась неожиданно звонким для ее возраста смехом.

– Нет, бывает и такое, что даже нашему дону Диего не под силу. И ты, и я, мы обе это хорошо знаем, разве нет?

– Знаем, знаем… Кстати, он здесь?

– Нет еще. Он лишь сказал, чтобы я тебя ждала. Позвонил мне сегодня ночью и предупредил, что ты приезжаешь. – Слово «позвонил» она произнесла с гордостью.

Телефон имелся здесь лишь несколько лет.

– У меня есть для тебя кофе и «чуррос», твой любимый хворост. Заходи скорее в дом, а то холодно.

Старуха развела огонь в камине, предусмотрительно придвинув к очагу стол и два уютных креслица. Лой уселась на одно, вытянув обутые в ботинки ноги и выставив вперед ладони в надежде их согреть. Старушка принесла поднос с обещанным испанским завтраком. Кофе был крепчайший, «чуррос» – длинные, хрустящие, витые, горячие.

Несмотря на нервное напряжение, поездка пробудила у Лой аппетит. И Лой буквально набросилась на кофе и хворост. Где-то часы пробили одиннадцать.

– А дон Диего не сказал, когда появится? – спросила она.

Эта старушенция, по прозвищу Мамочка, относилась к типу состарившихся у одних и тех же хозяев слуг, которые настолько привыкают к своим работодателям, что, в конце концов, начинают считать тех своими детьми. Она заговорщицки улыбнулась.

– Нет, ему хочется, чтобы ты его подождала. Он хочет, чтобы все было сейчас так же, как в те давние времена, когда он приезжал, а ты…

– Да, да, я понимаю, – перебила ее Лой, нетерпеливо взмахнув рукой.

Старуха разговорилась. Она обрушила на Лой целый шквал комплиментов по поводу ее одежды и выразила полное удовлетворение тем фактом, что груди у Лой не обвисли.

– А вот у меня они уже висят, как соски коровьи, дорогая, – жаловалась она Лой.

В подтверждение этому она распахнула вырез на груди черного платья.

– И это все потому, что у меня было семеро детей, а у тебя ни одного. Это правда, что там у вас в Америке молодые женщины не желают иметь детей, пока им не стукнет тридцать?

– Некоторые не желают, это правда. И в последнее время таких становится все больше и больше, – призналась Лой. – Все с головой ушли в работу.

Она не стала прислушиваться к тому потоку опровержений и критики, которые вызвали ее слова. Больше всего ей хотелось, чтобы эта мамочка убралась отсюда поскорее и оставила ее наедине со своими не очень веселыми мыслями.

Чтобы решиться на эту встречу, Лой потребовалась целая неделя прикидок, раздумий и колебаний. Неделя ожесточенной внутренней борьбы, упорных поисков ответа на вопрос, что ей нужно и как ей защитить себя? Теперь ее разум прояснился. И ей необходимо было на какое-то время остаться наедине с собой и провести своего рода генеральную репетицию предстоящего ей чрезвычайно трудного разговора, но Мамочка продолжала сидеть и болтать с ней вплоть до полудня. Затем обе женщины услышали, как к дому подъехал еще один автомобиль.

– Это уже точно он. Пойду-ка посмотрю, – сказала старуха.

Лой осталась одна. Через минуту до нее донеслись звуки шагов двух людей, направлявшихся к дверям в гостиную домика. Дверь отворилась, и вошел Диего. Он не спешил приветствовать Лой и некоторое время продолжал смотреть на нее, оставаясь у порога.

– Вон.

Эта негромкая команда, подходившая скорее для собаки, была адресована старухе. Та повиновалась, но не бросилась к дверям, как испуганная кошка, а медленно вышла, сопроводив свой уход кашляющим астматическим смехом и вульгарными предположениями относительно крайне низкой способности своего хозяина.

– Кнута бы ей хорошего, – беззлобно ответил на это Диего, обращаясь к Лой.

– Ну, здравствуй, – добавил он.

– Здравствуй, Диего. Ты славно выглядишь.

– Ты – тоже. Как всегда молодая и красивая.

– Спасибо, – негромко поблагодарила она.

– Да-а… стало, быть, не забыла… А мне в последнее время казалось, что позабыла.

– Ничуть. Что могло навести тебя на эту мысль?

– Да эти твои делишки в Нью-Йорке. И то, что ты уже неделю в Испании, а позвонить мне соизволила только вчера вечером.

Такое начало разговора ее не удивляло. То, что он, вероятно, обо всем достаточно хорошо информирован, ничем необычным не являлось. Как и остальные, с кем ей уже пришлось встретиться. Так вот чем объяснялась их осторожность.

– Диего, ты ведь всех запугал. Я не смогла найти союзников. Даже Мануэля запугал. Куда подевалась его былая храбрость?

Он пожал плечами и направился к столу, чтобы налить себе большую рюмку коньяку из бутылки, предусмотрительно оставленной для него заботливой Мамочкой.

– Да-а… в прежние дни тебе и Мануэлю было храбрости не занимать. Поиздержался Мануэль сейчас. Но ты-то нет, а?

– Да нет. Мне кажется, и я уже не та. Не чувствую я себя такой смелой, Диего. Разве что, может быть…

– Отчаянной? – было видно, что ему доставило удовольствие ответить за нее.

Она отрицательно покачала головой.

– Нет. Никакой не отчаянной, потому что я уверена, что когда-нибудь ты поймешь, что все будет как надо.

– То, чем ты занимаешься в Нью-Йорке, никогда не будет «как надо».

– Господи, да почему, Диего? У меня малюсенький проектик, в который я вхожу сама, да двое моих друзей. Как, скажи на милость, это может задевать твои интересы?

– Это задевает мои интересы.

Лой, прежде чем спросить, сделала большой глоток бренди.

– Каким образом?

Диего улыбнулся.

– Знаешь, дорогая, нет надобности отвечать на этот вопрос. Не забывай, что встреча эта состоялась по твоему желанию. И мне кажется, что я еще не успел позабыть твои уверения несколько лет назад относительно того, что тебе никогда и ничего от меня нужно не будет.

– Прошли те времена, Диего. И оба мы это отлично понимаем.

Он покачал головой.

– Это твои ощущения, а не мои.

– Но мы же договорились, что расстаемся друзьями. И ты повел себя по отношению ко мне весьма великодушно. Почему же теперь ты вдруг стал вмешиваться в мою жизнь?

– Я не тот человек, который легко прощает, как тебе известно.

– Я не сделала тебе ничего такого, что потребовало бы твоего прощения.

Он пожал плечами.

– Может и так. Но основной капитал траст-компании после твоей смерти обязан перейти снова к семье. С какой стати я должен закрывать глаза на то, как ты растранжириваешь деньги на эту дурацкую затею с журналами?

Лой бросилась в контратаку.

– Диего, а почему, скажи мне, ты никак не можешь отойти от дел? И тебе, и Мануэлю самое время передоверить весь бизнес своим сыновьям.

Отличавшийся обычно сверхутонченными манерами Диего вдруг грубо харкнул в огонь очага. Было слышно, как зашипела слюна.

– Сыновья наши прогнили до основания…

– Что это значит? Как это понимать?

– Все эта демократия. Прогнили, разложились. Это видно по всему: по музыке, которую они слушают, по той грязи, которую они вычитывают из этих книжек, по тому, что они предпочитают смотреть по телевизору. Вся Испания сейчас гниет заживо. Хуану, моему старшему через полгода исполнится пятьдесят. А тебе известно, как он предпочитает проводить время? Он погряз в распутстве в Монте-Карло. И в своём теннисе. У него уже две жены. И этому человеку ты прикажешь отдать в руки ключи от дома Мендоза?

Теперь она понимала, что она всегда ненавидела в этом человеке, и именно это заставило ее однажды покинуть и эту страну, и его: его ортодоксальный фанатизм правого толка, демонстративная неприязнь ко всему новому, нежелание даже попытаться понять чужую точку зрения. И Лой уже не было желания обсуждать судьбу этого Хуана, имевшего несчастье быть сыном этого твердолобого монстра – своего отца Диего.

– А что ты думаешь о Мануэле, сыне Роберто?

– А с ним и того хуже. Он – тупица.

Некоторое время они не произносили ни слова.

Наконец, заговорила Лой.

– Я знаю одну молодую женщину, про которую уж никак не скажешь, что она прогнила и которая в общем-то заслуживает твоей помощи. И еще я знаю, что ты вставляешь мне палки в колеса. А Мендоза так не поступают…

Глаза Диего напоминали глаза газели. Сейчас они прищурились. Он пристально смотрел на Лой.

– Дорогая моя, много ты знаешь как поступают и как не поступают Мендоза. Помни об этом. К чему этот разговор?

– Присядь, – попросила его она, – присядь и налей выпить себе и мне, а я тебе кое-что расскажу…

К шести часам Лой вернулась в Мадрид. Машину она сдала служащему у входа и обратилась к консьержу с просьбой заказать ей билет на самолет до Нью-Йорка на завтрашний день.

– Желательно на вторую половину дня, – добавила она. – Мне бы хотелось завтра еще немного походить по магазинам.

– В пять часов есть самолет компании «Тран-суорлд». Прибытие в семь тридцать по нью-йоркскому времени.

– Это вполне подойдет.

Поднявшись в номер, она тотчас вызвала горничную, заказала чай и долго смотрела на телефон цвета слоновой кости, украшенный золотом. Ей необходимо было позвонить Лили… Питеру… И еще нужно было, конечно, переговорить с Ирэн, но это… Завтра.

Отдавшись переполнявшим ее эмоциям этого безумного дня остаток вечера Лой проплакала.

 

16

Нью-Йорк и Лондон, 1982 год.

– У вас такой измотанный вид, это из-за полета, да? – Лили подхватила один из принадлежавших Лой чемоданов на колесиках и поставила его рядом с другими. Питер, Лой и она приехали к Лой в особняк на Десятой улице.

– Да нет, дело не в полете. Дело в том, что было в Испании.

– И все впустую, – с горечью заключил Питер. – Все из-за того, что этот проныра Крэндалл обделывал какие-то свои делишки.

– Он ни в чем не виноват. Джереми всего лишь следовал указаниям.

Лой опустилась на софу, скинула туфли и подобрала под себя ноги.

– Питер, Лили, присядьте вон там. И пусть, ради Бога, принесут напитки. Садитесь так, чтобы я могла вас видеть. А теперь рассказывайте мне, что тут без меня было. Не уверена, что я все поняла из разговора в такси.

Питер хлопотал с бутылками и стаканами и объяснять пришлось Лили.

– Все очень просто – мы сделали, что планировали. – Она взглянула на часы.

Было восемь часов вечера.

– Если быть точным, в течение последних четырех часов мы овладели тридцать одним процентом всех акций «Бэсс и Деммер», и таким образом смогли забаллотировать Рэндолфа Деммера.

– Но как же вам это удалось? Кто продал вам остальные акции? И откуда вы достали недостающую сумму?

Чувствовалось, что Лой очень взволнована. Лили даже показалось, что эта поездка измотала ее сильнее, чем это было видно вначале.

– Акции мы приобрели у Луизы Деммер, матушки Харви Майкла.

Питер принес Лой виски.

– Вы помните, что этот сынок мне говорил? О том, как его мать терпеть не может Деммера? Мы подумали-подумали и выбрали ее в качестве нашей главной мишени, и Лили отправилась к ней в гости. И, как выяснилось, не ошиблись.

– Это-то, более или менее, понятно. Но откуда вы достали деньги? – допытывалась Лой. – Джереми утверждал, что нет смысла вступать в дальнейшие переговоры с членами правления «Бэсс и Деммер» до тех пор, пока у нас не будет дополнительных свободных денег. Тогда как…

– Джереми лгал вам как… – перебила ее Лили. – Он решил воспользоваться нашей неопытностью в этом деле.

Питер налил для Лили шерри. Она взяла бокал, но пить не спешила.

– Вот что нам следует уяснить себе. Мы не знаем, по какой причине, но уже на полдороги к тому, что мы решили назвать нашим планом игры, Крэндалл стал давать нам не те советы. Самый худший из них касался дополнительной суммы денег для окончательного завершения нашей операции. Питер и я поняли это, вскоре после вашего отъезда в Испанию, и затем отправились с ним в один знакомый банк, который впоследствии любезно предоставил нам заем.

– Все это было не так уж просто, – признался Питер. – Но особых препятствий и сложностей не было. Пять журналов, от которых мы решили отказаться, нам удалось продать. Так и должно было быть – мы на них и не рассчитывали. И… – он посмотрел на Лой. – Лили права, сейчас, видимо, не время для серьезного разговора. Вы выглядите очень усталой. Все эти тонкости, связанные с получением банковского займа, я предпочел бы оставить на потом. Сейчас время пока терпит.

– Лишь об одном вам следовало бы узнать сейчас, – продолжала Лили. – Мы подписали с Уиллой Грэйсон обязательство, что она проголосует в нашу пользу. За это мы пообещали, что предоставим ей возможность приобретения привилегированных акций в компании «Эл-Пи-Эл». Таким образом, мы сможем не только побить Деммера, но и обрести контроль над советом правления.

Лой не смотрела ни на Питера, ни на Лили. Она уставилась в пространство перед собой.

Питер поднялся, подошел к ней и стал массировать ей голову и плечи.

– Конечно, пока вас здесь не было, это был сущий ад и нервотрепка. Очень, знаете, трудно, когда не с кем проконсультироваться. Мы должны были действовать быстро, вас здесь не было, возможности связаться с вами тоже не было. Мы ведь представления не имели, где вы и что с вами.

– Как бы то ни было, – Лой положила свою руку на его и даже сумела улыбнуться.

Правда, улыбка получилась очень вялая…

– То, что вы сделали – единственно правильное. Ведь ваша победа – лучшее свидетельство тому, что вы поступили правильно.

«Диего тоже поступал правильно, – размышляла Лой. – Давил ее, душил, выкручивал как мокрую тряпку, выворачивал ее наизнанку, пока не обрел возможность разобрать ее на части. Теперь после всех этих лет он, наконец, сумел победить ее. Да, Диего теперь был победителем…» Лой взглянула на Лили и почувствовала, как на глаза навертываются слезы.

Лили не заметила этого. Она была поглощена воспоминаниями от триумфа сегодняшнего дня.

– Лой, у меня к вам один вопрос. Вы можете объяснить, почему Джереми Крэндалл вел себя так? Каковы мотивы его поступков?

– Нет, у него никакой личной мотивации. Он выполнял то, что ему сказано. – Лили показалось, что Лой не желала распространяться на эту тему, хотя взгляд ее говорил о другом. – Поймите, я не могу вам объяснить, в чем дело. В чем состоит суть этого. Это имеет отношение лишь ко мне одной и… и к кое-кому еще в Испании…

Лили чуть было не спросила, уж не носит ли этот «кое-кто» фамилию Мендоза?

«Нет, – подумала она, – не сейчас и не здесь».

– Ладно, если вы не желаете говорить, не надо. – Лили допила шерри и поднялась. – Как я понимаю, это не имеет отношения ни ко мне, ни к Питеру, ни к «Эл-Пи-Эл». И затрагивает сферу ваших личных дел. Если это так, значит так. А сейчас, я полагаю, нам следовало бы оставить вас в покое и дать вам возможность выспаться.

– Не уходите, – попросила Лой. – В любом случае спать я не смогу. Оставайтесь. Если вы не ужинали, то можно организовать и ужин.

Лили покачала головой.

– Нет, я, к сожалению, не могу, дорогая. Может быть, Питер…

– Действительно не можешь? – спросила Лой.

Было видно, что Лой не хотела, чтобы Лили ушла.

– Не может, – вмешался Питер. – Тут, пока вас не было, еще кое-что произошло. Возвращение друга юности. Старой любви Лили.

Питер говорил ироничным тоном, казалось, возможность проинформировать Лой об этом доставляла ему удовольствие.

– Не надо сейчас об этом говорить. Я сама все объясню Лой, но не теперь, – быстро сказала Лили.

Сказано это было не только быстро, но и резковато. Питер пожал плечами.

– Как знаешь…

Лой переводила взгляд с одного на другого, потом поднялась, но Питер мягким жестом усадил ее на место.

– Сидите, сидите, я сам провожу Лили.

Он последовал за Лили в фойе. Когда они были достаточно далеко от гостиной, Лили раздраженно зашептала Питеру:

– Ради всех святых, Питер, не надо было этого говорить ей. Дело в том, что она как-то может быть связана с этими Мендоза. Мы же об этом ничего не знаем… И мне нужно время, чтобы сочинить правдоподобное объяснение относительно Энди. Питер озадаченно хлопнул себя ладонью по лбу.

– Вот идиот! Как это я мог об этом забыть!? Осел, да и только!

– Ладно, не кори себя. Ничего страшного не произошло. Но больше не заводи разговора о нем. И не засиживайся, она ужасно выглядит, ты что, сам не видишь?

– Меня больше устраивает считать свое присутствие здесь как своего рода транквилизатор для Лой, – с лукавинкой в глазах прошептал ей Питер. – Это обычно принято называть трогательной заботой о любимом человеке.

И, как выяснилось позже, Лой против его присутствия именно в таком качестве ничего не имела. Питер уехал от нее далеко за полночь.

Лили обещала Энди встретиться с ним в «Хилтоне» и посидеть за стаканчиком на сон грядущий. Приехала она в четверть одиннадцатого. Он ожидал ее в баре, сидя за стойкой и уставившись в свой стакан с уже растаявшим льдом. Она незаметно уселась на табурет рядом.

– Привет! А почему у нас взгляд приговоренного к повешению?

Он вздрогнул и повернулся к ней.

– Ты? – спросил он и поцеловал ее в щеку. – Все из-за тебя…

– Из-за меня? А в чем дело?

– В том, что ты опоздала. Я уже не сомневался в том, что ты не придешь.

Лили не ответила. В это время показался бармен, и она заказала для себя «перрье» с лимонным соком, и когда ей его принесли, они пересели за маленький столик в углу.

– Ты раздумывала идти или не идти сюда? – продолжал допытываться Энди.

– И мыслей таких не было. Просто кое-что меня задержало. Подруга моя заехала за мной позже обычного, потом нам пришлось поехать к ней и побыть там. Это заняло времени больше, чем я предполагала.

– Мне приходится платить за свои прежние грехи, тебе не кажется? – тихо спросил он. – В ожидании того, что ты без предупреждения исчезнешь. Как я в свое время…

Лили поигрывала тонкой трубочкой в своем стакане с минеральной водой.

– Знаешь, это очень любопытно, что ты сейчас трактуешь все именно так. Но все дело в том, что такие мысли – не самая хорошая основа для отношений. Как ты думаешь?

– Не очень хорошая.

– Так, стало быть, что нам делать и как быть? – Она наклонилась к нему. – Как нам быть, Энди?

– Смотря по обстоятельствам. Я, например, знаю, как.

– Может быть об этом лучше сказать мне? На этот раз я очень хотела бы знать точно, чего лично ты хочешь.

Нарочито медленно он отнял ее пальцы от стакана, который она удерживала, и переплел их со своими.

– Я хочу, чтобы мы провели остаток жизни вместе. Я хочу, чтобы ты стала моей женой.

Лили ответила не сразу, слишком важным было сказанное сейчас. Не могла она так быстро разобраться в этом вихре разноречивых эмоций. Слишком неожиданно все на нее навалилось. Кроме того, ждали ответа и другие вопросы. В ее жизни наступала полоса, когда утрачивалась стабильность, это требовало от нее не менее важных решений и в других ее областях. Она все еще опасалась своей уязвимости для него.

– Не сейчас, – сказала она. – Теперь моя очередь сказать, что мне потребуется время.

– Ладно. Но это, случаем, не означает, что ты меня отправляешь подальше? Лили, скажи, ты не хочешь, чтобы я ушел?

– Нет, ни в коем случае не означает, чтобы ты ушел… Не уходи, Энди. – Ее голос перешел в шепот.

– Не уйду, – пообещал он.

Через два дня, когда у нее состоялся разговор с Лой об Энди, Лили уже была в состоянии более или менее четко облечь отношения с Энди в слова.

– Когда-то я его безумно любила. Мне было невыносимо больно, когда он покинул меня. Я и сейчас его люблю, но я не в состоянии сразу позабыть все… Скажите, в этом, по-вашему, есть смысл?

– Есть, – Лой помешивала кофе, целиком сосредоточившись на этих однообразных круговых движениях.

Ей требовалось занять чем-то свои руки.

– Мне, по крайней мере, этот смысл ясен. Может быть, не будь этот человек одним из Мендоза, я не смогла бы понять все это, но поскольку это так, то я понимаю…

– Тот ваш приятель в Испании, который так не желал, чтобы мы приобрели журналы, он ведь тоже Мендоза, как я полагаю?

Лой кивнула.

– Я знала, что ты догадаешься. Да, Мендоза… Это вообще весьма своеобразные люди. Не сразу их полюбишь, это точно. Тем не менее, в чем-то они, несомненно, замечательны. – Она накрыла своей ладонью ладонь Лили. – Кроме того, они могут быть еще и очень опасными, дорогая…

Именно то, о чем ей уже однажды говорил Энди. Несомненно, это правда. Это не могло быть неправдой. Но среди них было и одно исключение.

– Энди не опасен, – не соглашалась Лили. – Он ни в какое сравнение со всей семьей не идет. Я говорила вам, он их сам терпеть не может. И, прошу вас, не пытайтесь его судить огульно. Мне бы очень хотелось, чтобы Энди вам понравился.

– Я тоже хочу, чтобы мне понравился этот твой необычный Мендоза, – добавила Лой, улыбаясь. – Правда, хочу. Когда же ты нас познакомишь.

– Скоро, – пообещала Лили. – Вот устроим вечеринку вчетвером: двое на двое – вы, Питер, Энди и я.

– В моем-то возрасте вечеринки двое на двое?! – шутливо укоризненно произнесла Лой.

– Вы женщина – без возраста, – опровергла Лили.

Сегодня Лой и вправду выглядела отдохнувшей и посвежевшей. Снова прежняя Лой. Не та, что позавчера вечером.

– У каждого есть свой возраст. И я не устаю это повторять Питеру. Он может вести себя иногда очень неразумно. Он заслуживает кого-то, более подходящего по возрасту.

И, видя, что Лили собирается протестовать, остановила возможные ее контрдоводы жестом руки.

– Хорошо, хорошо, не вы, согласна. Но кто-нибудь, кто на вас похож…

– Знаете, люди обычно не склонны задумываться в вопросах любви о том, чего они заслуживают, а чего нет, – сказала Лили. – Большинству из нас нужно именно то, чего они желают.

– Да. И неважно, какие последствия это будет иметь в будущем.

Хорошее отношение к Питеру перевесило и Лили бросилась защищать его.

– Я не сомневаюсь в том, что Питер может быть только хорошим для того, кого любит. Он очень милый человек и он любит вас, и вы это знаете.

– Я это знаю. Просто я имела в виду, что может быть, я сама для него не очень хороша. Но Питер очень быстро привязывается. Мне трудно, очень трудно постоянно отказывать ему, хотя в моем возрасте этому пора бы уж и научиться.

На этот раз Лили не могла удержаться от соблазна.

– А сколько вам лет?

– Нет, нет, не спрашивай, – Лой рассмеялась. – Даже тебе я не могу об этом сказать. Эту тайну я предпочитаю унести с собой в могилу.

Она изо всех сил старалась говорить весело и фривольно, и Лили не стала обижаться на нее за ее скрытность.

– Ладно, не буду даже пытаться угадать, – успокоила ее Лили, и, спохватившись, взглянула на часы. – О, мне уже пора. Через час мне нужно быть в студии. Так что давайте пойдем отсюда.

Было уже около трех. Ресторан, в котором они сидели, практически был пуст. Официант, словно угадав намерения Лили, появился тут же с чеком в руках. Лой настояла на том, чтобы заплатить. Они собрались и вышли на Первую авеню.

– Хотите, я могу вас подбросить, – предложила Лой. – Мне нужно в центр, это по пути.

Чтобы удобнее было ловить такси, они перешли на другую сторону улицы и остановились перед витриной весьма респектабельного антикварного магазина. Увидев то, что там стояло, Лили оцепенела…

Лой тем временем удалось поймать такси.

– Лили, поехали… призвала она ее, открывая дверь машины. – Но Лили не шевелилась.

– Поезжайте, – деревянным голосом произнесла Лили, не обернувшись.

Лой пробормотала таксисту извинения и отправила машину.

– Что случилось? Что с тобой?

Лой подошла ближе, чтобы рассмотреть выставленное в витрине и пыталась определить, что именно так шокировало ее спутницу. В витрине были выставлены шесть стульев красного дерева в стиле времен правления королевы Анны. Стулья предназначались для столовой. Они были обиты вышитой вручную тканью.

Лой беззвучно ахнула, потом спросила наигранно-будничным тоном:

– Миленькие, не правда ли?

– Они из моего дома, – ответила Лили.

Она уже успела рассказать Лой про яму в земле, оставшуюся в Филдинге от ее дома. Лой не проявила особого сочувствия. Да и сейчас не выглядела уж очень заинтересованной.

– Может быть это не они, – предположила Лой. – Вы путаете?

– Нет, я не путаю. Покрывала вышиты рукой моей матери. Они пришли на смену прежним. На выделку их ушли годы. Я так и не знала, закончила она их или нет. – Последнюю фразу Лили произнесла уже на ходу, устремившись к дверям магазина.

Они были закрыты, но это не означало, что магазин не работал. Лили нажала кнопку звонка.

Мужчина, открывший им дверь, выглядел мощным и у него был очень настороженный взгляд. Он имел такой вид, будто у него запросто мог быть спрятан винчестер под прилавком и будто он был изначально готов столкнуться на нью-йоркских улицах с кем и чем угодно.

– Что вам угодно?

– Вот эти шесть стульев у вас на витрине… Их должно быть восемь, – пояснила Лили. – У вас есть и остальные два?

– Да, у меня действительно есть еще два. Но на них нет вышитой обивки, поэтому я предпочел их не выставлять.

– Они обиты коричневым бархатом, если не ошибаюсь?

– Верно. – Он пристально посмотрел на Лили. – Откуда вам это известно?

– Они много лет назад стояли в моем доме. – Витрина представляла собой чуть поднятое, но ничем не отделенное от торгового зала пространство.

Лили не удержалась от того, чтобы не прикоснуться к нежной гладкой поверхности грациозно изогнутой ножки и невольно провела пальцем по вышитому бутону розы на сиденье.

– А где находился ваш дом? – поинтересовался мужчина.

– В Филдинге, недалеко от Бостона.

– Возможно, – согласился продавец. – Я достал их в Бостоне. Кажется та пара, которая продавала мне эти стулья, приобрела их на каком-то аукционе несколько лет назад.

– В семьдесят втором году, – уточнила Лили. – Сколько вы хотите за все восемь?

– Дорогая, куда ты собираешься ставить восемь стульев? – недоумевала Лой.

Это были первые ее слова с тех пор, как они вошли в магазин.

– Еще не знаю. Где-нибудь да поставлю. Это не играет никакой роли. Так сколько? – снова спросила Лили, доставая чековую книжку из сумки.

– Две тысячи двести, – ответил продавец. – Это ведь классические изделия и к тому же – старинные. И учтите, это цена со скидкой, потому как я могу предположить, что одна из вас декоратор.

– Нет среди нас декораторов, – отмела его предположения Лили.

Она повернулась к Лой.

– Знаете, я не смогу заплатить столько. Вы сможете мне одолжить денег?

– Конечно, но я думаю тебе не…

– Вообще-то мы не продаем частным лицам, – не дал договорить продавец.

Лили тоже не обратила внимания на возражения Лой.

– Я совсем не частное лицо. Вы телевизор смотрите?

Он пригляделся к ней, как-будто пытаясь что-то припомнить.

– Минуточку, мне ваше лицо сразу показалось знакомым. – Он щелкнул пальцами. – Вспомнил… «Вкусно как дома, но не дома». Вы – Лили Крамер.

– Правильно. Вот и продайте мне кресла, позабыв на минуту о ваших предпочтениях и правилах. Сделайте одолжение.

Он хмыкнул.

– Разумеется, почему бы и нет. Может быть, вы когда-нибудь кое-что из моего барахла в вашу передачку воткнете: я как раз сейчас жду, когда мне подошлют один великолепный обеденный стол.

– А вот это могло бы быть моим следующим вопросом. Кстати, у вас нет стола к этим стульям?

– К сожалению, нет. Продавались лишь стулья. Без стола.

Да, Лили должна была довольствоваться лишь этим, да еще обещанием продавца разыскать фамилии людей из Бостона, продавших ему эти стулья, а также перспективой связаться с ними и разузнать, не согласны ли они продать что-нибудь еще, если имеют.

Лили выписала чек на часть суммы. На недостающую сумму чек был выписан Лой.

– Расписку я отдам позже, – пообещала Лили. – Я уже опаздываю на работу.

Лой отмахнулась.

– Это неважно. Но мне до сих пор непонятно, где ты их разместишь?

Лили промолчала – просто это событие относилось к числу тех, которые некоторые люди либо способны понять сразу без каких-либо объяснений, либо неспособны, даже если им предоставляют сколь угодно подробные. Лили снова повернулась к мужчине.

– Пожалуйста, пусть они останутся у вас на несколько дней. А я тем временем попытаюсь подыскать для них какое-нибудь подходящее место для хранения и к концу недели дам вам знать.

Лили в душе надеялась, что Лой изъявит желание взять их на время к себе, но такого предложения от сеньоры Перес не последовало, а сама Лили ее упрашивать не стала.

* * *

Эта случайная покупка стульев должна была бы вдохнуть жизнь в Лили, но она, напротив, содействовала тому, чтобы утрата дома стала для нее еще острее ощутимой.

– Меня просто на куски разрывает, когда я начинаю думать об этом, – признавалась Лили Энди, когда они лежали в постели ночью. – Стоит мне задуматься об этом, как внутри у меня все содрогается от боли.

Он не пытался ни переубеждать, ни успокаивать ее. Погладив по роскошным волосам, он обнял ее и сильнее прижал к себе.

– Знаешь что, попытайся сосредоточиться на практической стороне этой проблемы, – посоветовал он. – Что ты собираешься делать с этими стульями?

– Еще не знаю… Но уверена, что для этой квартиры они подойдут как…

– А как насчет того, чтобы они подошли для какого-нибудь милого домика где-либо подальше от города? В пределах досягаемости от Манхеттена, но как можно дальше от этих проклятых крысиных гонок.

– А как насчет рая небесного? Понимаешь, мне он пока что-то не очень чтобы доступен. Даже для того, чтобы завладеть этими стульями мне и то пришлось одолжить денег у Лойолы Перес.

– Тебе следовало бы призвать на помощь меня. Послушай, любимая моя, вероятно, я тебе так и не сумел все как следует объяснить, что я из себя представляю. Дело в том, что в моей жизни очень многое сильно изменилось с тех пор, как я жил в Хакни. Я… я сейчас до неприличия богат, действительно по-настоящему богат.

– Тебе повезло. Но все в порядке. Лой, я думаю, тоже не из бедных и я у нее забрала не последние деньги.

– Так вот, что касается дома, – продолжал он. – Что ты думаешь о таком домике?

Она повернулась на спину, пытаясь в проникавшем в комнату лунном свете разглядеть выражение его лица.

– Ты это серьезно?

– А почему бы и нет? Мне хотелось бы сказать тебе о двух вещах. Первое, я принял очень важное решение – бросить эту книгу о Суоннинг-парке.

– Энди! Как же так? Нет, ты не можешь бросить ее сейчас. Если все дело в моей матери, то… Я ведь тебе уже говорила, что…

– Я помню, что ты мне говорила. Дело не в Ирэн, и без этого эта проклятущая историйка доставила достаточно нам неприятностей. Не говоря уж о том несчастье, которое она принесла и очень многим другим людям. Пусть этим занимается кто-нибудь из начинающих. Из молодняка. А с меня хватит. Тошнит меня от этого. Кроме того, у меня есть планы заняться другим романом. Недавно я закончил одну книгу о Южной Америке. Мои издатели от нее в восторге и я могу позволить себе небольшую передышку. И если я после этого думаю взяться за фантастику, то передышка мне тем более необходима.

Она вспомнила его прежние высказывания о том, что, мол, журналистика – это не есть настоящее писательство.

– Хорошо. Я считаю, что это разумная идея. Только ты говорил о двух вещах. Какая же вторая?

– А вот какая. Я ведь могу писать роман не только у себя в Англии, но и здесь, стало быть, мне ничего не мешает остаться здесь на какое-то время. Как ты на это смотришь? Даже в том случае, если ты не готова ответить на мой главный вопрос: желаешь ли остаться со мной навсегда?

Она, не говоря ни слова, крепко его обняла.

– Я на это смотрю очень даже хорошо. Где ты собираешься жить?

Она не предлагала ему поселиться у нее. Да и Энди, казалось, такой вариант не приходил в голову. Может быть, потому что квартирка Лили была маленькой, а может быть оттого, что он хорошо понимал теперь, какие чувства испытывала Лили.

– Именно в том доме, о котором я и сказал тебе. В деревенском доме. Именно этого мне сейчас хочется и всегда хотелось. Но мне необходимо осмотреться. А пока я вполне могу довольствоваться «Хилтоном». Завтра договорюсь с ними, что сниму здесь номер еще на месяц.

Лой не спалось в своем доме на Десятой улице. Эта ночь была для нее очень долгой и прошла она в горестных размышлениях. На рассвете она, поддавшись какому-то импульсу, позвонила во Флориду.

– Я не стала бы просто так беспокоить тебя, дорогая, но пойми, это не терпит отлагательства и очень беспокоит меня. Дело в том, что она действительно любит этого человека.

– Энди Мендоза? – угадала Ирэн. – Ты вполне уверена, что она именно его имела в виду?

– Разумеется, я в этом уверена. Посуди сама, как я могла бы ошибиться?

– Да нет, не могла, конечно… Но ведь он бросил ее. Не думала я, что Лили способна простить такое.

– Ну и что с того, что он ее бросил? Бросил, а она его простила, потому что, как я тебе уже говорила, она действительно любит его.

Ирэн вздохнула.

– Боже, какой стыд! Лили заслуживает лучшего.

– Ирэн, я очень тревожусь за Лили. Она продолжает жить в прошлом. Вчера она выкинула сумасбродный номер. – Лой рассказала Ирэн об эпизоде с покупкой стульев.

– Могу себе представить ее чувства, когда она увидела их после стольких лет, – с грустью сказала Ирэн. – Как странно!

– Да, ты совершенно права, странно было покупать эти стулья. Ирэн, у нее ведь двухкомнатная клетушка. Ирэн, мне все это не по силам… Что я могу сделать? Ведь ты единственный человек, который знает ее настолько хорошо, что в состоянии помочь ей. Мне кажется, тебе следовало бы приехать в Нью-Йорк и еще раз поговорить с ней, объяснить ей, наконец, истинные причины того, почему ты решилась на продажу этого дома. Мне кажется наступило время для окончательного примирения с Лили.

– Возможно, это и так. Я подумаю.

Два дня спустя она позвонила Лой и сообщила, что решила не приезжать и не встречаться с дочерью.

– Ты права, я действительно хорошо знаю Лили. Но ускорять события сейчас – дело неразумное. Мы должны утешить себя тем, что создаем для нее условия, которые работали бы на нее. И она, я уверена, сумеет ими воспользоваться.

Еще через несколько дней после этого разговора Лили решила позвонить своей матери. Сначала шли обычные обмены любезностями, затем Лили перешла к делу.

– Помнишь о той сделке с приобретением журналов, о которой я тебе писала. Так вот, нам удалось обрести контроль за компанией, их издающей.

Но голос Ирэн ни о какой восхищенности не свидетельствовал. И Лили не стала углубляться в размышления о возможных причинах такой неадекватной реакции Ирэн. Не для того она звонила, чтобы распинаться о деле «Брэсс и Деммер».

– Пару недель назад я съездила в Филдинг. Тебе известно, что там произошло?

– Думаю – очень большие перемены…

– Да. Очень большие перемены. – Лили помолчала, справляясь с дыханием.

Она твердо обещала себе, что второй такой сцены, как тогда в Париже, она не допустит. Какой в этом смысл? Все, что она намеревалась сказать этой женщине, ее матери, было давным-давно сказано. И не для этого она решила обратиться к Ирэн, чтобы снова осыпать ее упреками по поводу тяжких последствий ее прихоти.

– На Вудс-роуд теперь новый микрорайон.

– О! – восклицание было очень сдержанным.

И все, и ничего, кроме этого вежливого «о!». У Лили снова возникло знакомое уже чувство, что она пытается головой пробить каменную стену. И расскажи она сейчас Ирэн об этой ужасной дыре, этой гигантской, подобной кладбищенской могиле, яме, результат был бы таким же. Лили подумала, что она, наверное, сошла бы с ума, если бы допустила такое направление их разговора.

– Послушай, – сказала Лили, – ты тогда успела закончить все покрывала для стульев в столовой?

– Тех стульев, что были у нас в доме?

– Конечно. О каких еще стульях я могла бы у тебя спрашивать?

Нет, стоп. Необходимо держать себя в руках.

– Я имею в виду те покрывала, которые ты очень долго вышивала, и они должны были закрывать вытертую обивку стульев.

– Ах, это те розы, которые я вышивала. Да, я помню их. Нет, мне удалось закончить лишь шесть покрывал к тому времени, когда столовый гарнитур был продан.

– Ты, наверное, не поверишь, но я увидела эти стулья в витрине одного антикварного магазина и решила их купить. Все восемь. Но, как я уже сказала, чехлы есть только на шести. Я подумала было, что они до сих пор остаются у тебя.

– Нет, я продала все…

Лили стиснула зубы.

– Мать, а есть возможность докончить оставшиеся два? С тем, чтобы покрывала были на всех восьми?

– Думаю, что есть. Но это займет немало времени. Работа чрезвычайно медленная, да и зрение мое не то, что было раньше…

– Хорошо. Я буду держать эти стулья в месте хранения. Дома у меня нет для них места, некуда мне их поставить.

– Тогда, для чего ты их покупала?

Чтобы удержаться и не закричать, Лили изо всех сил сжала телефонную трубку. Ну как ее мать могла задать такой вопрос?! Почему она их купила? Да потому, что выросла в доме, в таком прекрасном, что ничто и никогда в этом мире не сможет с ним сравниться. Потому что она привыкла к нему, полюбила его…

– Я купила их потому, что они когда-то были нашей собственностью, – сухо объяснила Лили.

Она говорила медленно, пытаясь оставаться терпеливой и рассудительной.

– Настанет день, когда я уже не буду жить в этой игрушечной квартирке, а в таком доме, где для них хватит места. А сейчас, я была бы невероятно благодарна тебе за то, что ты изготовила бы еще два покрывала. Понимаешь, сама я не могу. Я не умею вышивать.

– Да, мне это известно. Хорошо, отлично… Я разыщу пяльцы и орнамент и завтра же начну. К счастью, у меня остались образцы и нитки. Где-то лежат… Я разыщу их.

Еще один разговор с матерью, принесший Лили чувство глубокого удовлетворения.

Неделю спустя, в первую пятницу мая, Лили, Энди, Лой и Питер отправились в дорогой французский ресторан на ужин. Это был классический французский ресторан, одно из любимейших мест Лили. Персонал и кухня были здесь выше всяких похвал. Все наперебой пытались внести свой вклад в то, чтобы вечер удался. Но тем не менее, Лили была уверена, что он не удался…

– Тебе Лой не понравилась, правда? – спросила она Энди, когда они остались вдвоем.

– Ну как она могла мне не понравиться? – спросил Энди. – Она красива, умна, обходительна, богата, наконец. Как она может кому-то не нравиться?

Лили усмехнулась.

– Ты не заметил, что у тебя словарный запас, как у «Вога»? Так ты не ответил на мой вопрос.

– Честно говоря, она мне понравилась. Только у меня такое чувство, что я ей – не очень.

Когда Лили задумалась над его словами, убедилась, что все именно так и было. Лили не стала сейчас рассказывать ему, что ей было известно о связях Лой с членами его семьи. И решила пока не говорить.

Кроме того, ей показалось, что им удалось избежать впечатления, что их вечер был «двое на двое», чего так опасалась Лой.

 

17

Нью-Йорк, Лондон, Лаймингтон, 1981 год.

Для Лили уже давно было обычным делом считать нью-йоркцев за людей не вполне нормальных. Впадающие в экстаз с приходом весны, когда солнце ненадолго становится приятно теплым, бризы несказанно мягкими, они забывают о том, что скоро наступит ужасающая влажная жара. Короткая память – нью-йоркская болезнь.

– Какой великолепный день сегодня, – произнесла Лой в один из июньских понедельников, – действительно погожий день.

– Да, до поры, до времени погода великолепная, – согласилась Лили, выдавливая сок из лимона в свой стаканчик с чаем со льдом.

Прошло уже около двух месяцев с тех пор, как они обрели контроль над «Бэсс и Деммер» и вместе с этим права хозяев на обшарпанный офис на четвертом этаже старого здания на Западной двадцать первой улице, где и сидели сейчас. Офис блистал отсутствием уюта. Он принадлежал в свое время Рэндолфу Деммеру, а с некоторых пор здесь обосновался Питер. Но Питера в данный момент здесь не было, только они с Лой вдвоем.

– Не могу даже представить себе, что будет, если до четверга не успеют установить кондиционеры, – призналась Лили.

– Вероятно, тогда вместе с нашими гостями мы просто изжаримся как картошка в «Макдональдсе», – ответила Лой.

– И ответьте мне, пожалуйста, еще на один вопрос: как мы собираемся обустраивать это место таким образом, чтобы здесь в четверг не было стыдно принять гостей?

Лой рассмеялась:

– Но эксперт-то в этом – ты.

Лили отрицательно покачала головой.

– Мой метод работы – сначала разрушить все до основания, а затем строить заново. А за три дня мне этого не осилить.

– Ты права, не осилить, – вдруг раздался за спиной у них комментарий Питера. – Что касается кондиционера, то их установят, люди уже работают. А что до оформления, дизайна, то тут… Впрочем, это может и подождать, – добавил он.

– Ясно, – ответила Лили. – Но мы говорим о том, чтобы хоть как-то подчистить, подмазать, навести лоск на помещение до нашей вечеринки.

– Мне кажется, мы решили специально устроить ее здесь, а не в каком-нибудь ресторане. – И он повторил те свои аргументы, которые приводил уже не раз. – Мы пришли к согласию, что будем честны с нашими друзьями и компаньонами относительно того, где разместились. И этот небольшой прием, который мы для них собираемся устроить, должен возвестить о новом направлении, которое выразится и в новом внешнем виде наших журналов. Мы так и заявим всем этим ребятам: о'кей, мы согласны, это крысиная нора, а не офис, но прислушайтесь к нашим планам.

– Я помню, – согласилась Лили. – Но неужели неряшливость можно поставить в один ряд с аристократической скромностью?

Питер огляделся.

– Здесь довольно обшарпанно? Разве нет? Обшарпанно – это не то слово. Но вечеринка ни в коем случае не должна выглядеть аналогично. Осталась же у нас хоть какая-то амбициозность, если можно так выразиться?!

– А почему бы вам не поручить заниматься этим мне? – вопросила Лой. – Вы оба нахватали себе обязанностей, сколько могли, а я снова не у дел. Уж украсить офис к вечеринке я смогла бы.

– Вы, по-моему, взяли на себя хлопоты о закусках, – напомнил Питер.

Он все еще упорно убеждал себя и других, несмотря на явное несоответствие действительности, в том, что Лой хрупкое, слабое создание.

– Не много ли для вас?

– Разумеется, нет. Так что, как я полагаю, этот вопрос можно считать улаженным. – Она повернулась к Лили. – Что ты собираешься надеть, дорогая?

Лили усмехнулась.

– А что бы вы предложили? Вы же мой лучший советчик в вопросах моды и гардероба.

Лой дотронулась ладонью до подбородка Лили.

– Ты так восхитительно выглядишь в последнее время, что одежда уже почти не играет никакой роли. Разве не так, Питер?

– Восхитительно!

Мог ли Питер перечить Лой?!

– Ах, что только не делает с людьми любовь, – притворно вздохнул он.

– Вот что, давайте не будем об этом. Я собираюсь выглядеть агрессивной, решительной и деловой. В подтверждение этому я скорее всего надену костюм в полоску, а на ноги – простые туфли.

В четверг, когда Лили прибыла в офис, чтобы принимать толпу, состоявшую из гурманов, издателей, множества разных типов с телевидения, «очень важных персон» и владельцев ресторанов, на ней была блузка цвета охры и платье в обтяжку с пышными рукавами.

Лой одобрила этот ансамбль.

– Очень мило. Это случаем не от Билла Блэсса?

От изумления Лили выпучила глаза.

– А откуда вы это знаете? Что, я где-то позабыла спороть этикетку?

– Нет, просто я видела это одеяние недавно в магазине Бергдорфа. К этому еще и свитер прилагается, если не ошибаюсь? – Лили кивнула. – И, должна признаться, я сразу же вспомнила о тебе, стоило мне увидеть этот ансамбль, – добавила Лой. – И действительно, он будто сшит для тебя на заказ.

– Но я не заплатила за него ту цену, что у Бергдорфа. Это мне досталось по случаю на одной распродаже на Бродвее. И расплатилась я за него кредитной карточкой. Бергдорфа мое финансовое положение выдержать бы не смогло, – Лили сконфуженно улыбнулась. – Чего доброго дойдет до того, что я буду вытаскивать мой «мастер кард» тогда, когда потребуется предъявлять «Виза». Мне кажется я немного того, в последнее время…

– Очень милое сумасбродство, – Лой разгладила невидимую складку на плече Лили. – Это всего лишь любовь, дорогая. Вот и держись за нее.

Лили зябко поежилась.

– Вы имеете в виду, пока есть за кого держаться?

Лой ничего не ответила.

– Как вам наш бал? – вместо этого спросила она.

Званый ужин предпочли организовать здесь именно в этом офисе, потому что он был самым большим помещением из тех, которыми они располагали. Лой сдвинула все столы и столики к стене, покрыла их несметной площадью из скатертей, хоть и дешевеньких, но чрезвычайно миленьких. Кроме того, она уставила всю комнату цветами. Повсюду стояли огромные букеты сирени и тюльпанов.

Приготовлением и доставкой закусок занимались люди, которых откуда-то раскопала Лой. Это была супружеская чета испанцев. Они, в отличие от традиционно присутствующих официантов из дорогих ресторанов Нью-Йорка, не заломили за услуги кошмарных денег, которых, как правило, стоят такого рода сборища. Испанцы доставили сюда свои собственные небольшие прилавки и переносную стойку и не воспротивились предложению Лой положить поверх их собственных скатертей бумажные.

– Сказка, да и только, – так оценила Лили усилия Лой.

– Можно было, конечно, организовать и получше, но, полагаю, и это неплохо, – улыбнулась Лой. – А что Энди обещал быть?

– Может быть позже, ближе к концу. Когда мне надо будет собираться и ехать в аэропорт.

Лили отправлялась на шесть дней в Лондон. Поездка была связана с ее контрактом с Дэном Керри. Ему удалось протолкнуть несколько телепередач частной британской телекомпании «Ай-Ти-Ви». Ну не может же вся нация изо дня в день смотреть лишь «Даллас» и «Династию!» Почему бы им не показать экзотические и не очень экзотические нью-йоркские кабачки? Лили пообещала ему тогда, что приедет и поучаствует в рекламной компании, чтобы поддержать их продвижение, внести свежую струю, так сказать.

– Как же Энди перенесет разлуку? – спросила Лой.

– Одну неделю? Думаю, что нормально. – И потом, неожиданно для себя она спросила: Лой, он вам нравится? Сначала мне показалось, что не очень…

– Скажем так, сначала я еще не знала, нравится он мне или нет. – Лой сопроводила свои слова жестом, выражавшим неопределенность, роскошные широкие рукава ее платья описали в воздухе грациозную дугу.

На ней было нарядное платье из черного шифона с ярко-красными тюльпанами, отороченное по низу черными кружевами. На шее ожерелье из бисера, бисерины были подобраны так, что образовывали причудливый орнамент. Лой сняла одно из ожерелий и повесила его на шею Лили.

– Послушай, я взяла это с собой сегодня специально для того, чтобы отдать тебе. Возьми и носи, это хорошо будет смотреться вместе с ансамблем от Билли Блэсса.

Лили задумчиво повертела бисерины в пальцах. Каждая из них была украшена миниатюрной резьбой.

– Какая красота! Я никогда в жизни не видела ничего подобного!

– Они со времен правления королевы Виктории, – объяснила Лой, – древние драгоценности с тех времен, когда леди заботилась лишь о том, чтобы заиметь побольше таких вещиц. Сами по себе они особой ценности не представляют, разве что для какого-нибудь собирателя. Надеюсь, они тебе понравятся. У меня они пробыли уже достаточно времени, теперь очередь за тобой.

– А вам не жалко расставаться с ними? – поинтересовалась Лили.

Лой принялась было протестовать, но в это время показались первые ласточки – почетные гости и Лили должна была встречать их.

– Лили, как вы потрясающе выглядите!..

– Поздравляю тебя, Питер, дорогой… Мне не устают рассказывать о ваших подвигах…

– Это Лойола Перес, если не ошибаюсь? Я слышал, что и у нее есть кусочек компании. Значит, все правда…

– Послушайте, мне известно, что в эфире Лили Крамер сумеет связать пару слов, мне также известно, что у нее есть вкус, а вот насчет того, чтобы писать… Чем же она будет заниматься в журнале вместе с этим Фоулером?

Бормотанье перешло сначала в гомон, а вскоре и в настоящий шум. Лили была довольна. И когда шум достиг нужного уровня децибел, она уже не сомневалась в том, что вечеринка удалась на славу.

– Лили – твое угощение – просто объеденье, – реставратор из Гринвич-Виллиджа по имени Пепе деликатно откусил маленький кусочек изжаренной в масле креветки.

– Спасибо, Пепе, – ответила Лили, у которой от бесчисленных улыбок стало сводить мышцы на лице.

Запах сирени стал смешиваться с пряным ароматом еды. В помещении была страшная духота. Кондиционеры были установлены в срок. Рабочим пришлось много часов кряду вкалывать здесь почти без перерывов, чтобы успеть закончить монтаж к приему. Но здесь было что-то не так, эти машины явно не справлялись. Лили перехватила взгляд Лой, которая оживленно о чем-то спорила с главным распорядителем. По-видимому, по поводу нехватки льда. Слушая вполуха Пепе, она глазами искала в толпе Питера. Сначала это ей никак не удавалось, потом она увидела, как он выходит из лифта. По его торжественному и радостному виду она поняла, что он явно не расположен отвлекаться на дискуссии по поводу плохо работавших кондиционеров. В руках у него была толстая стопка журналов.

– Внимание всем! – пытался перекричать гомон Питер. – В руках у меня первые издания «Мира кулинарии» и «Домов».

Это было триумфом, потому что Лили никак не ожидала, что выпуски появятся здесь и сейчас. Еще утром типография не могла твердо обещать ей, что к вечеру они будут готовы. Лили удалось протиснуться в сектор обзора Питера. Она подняла обе руки в приветственном жесте. Он, заметив ее, улыбнулся своей неизменной плутовато-дружелюбной улыбкой, и тут же вокруг него собралась небольшая толпа, и свежие, пахнущие типографской краской журналы пошли по рукам.

На них еще не было никакой информации, которая бы указывала на их периодичность – все они нуждались в доработках и существенных изменениях. Но, тем не менее, новоиспеченным их издателям удалось изобрести для них новые шапки, вообще улучшить их визуальное решение. Издания стали толще, в них появилось много новых рубрик, среди которых была и рубрика Лили, причем рубрика эта присутствовала в том и другом журнале.

– А почему бы и не в двух? – недоуменно спросил ее тогда Питер. – Это два различных рынка потребностей, но все же у них много общего – ведь каждый дом, в конце концов, должен иметь и имеет кухню. Почему бы не попробовать? Хотя бы один раз.

И они решили попробовать. Лили очень беспокоилась относительно своей новой рубрики.

– Мне никогда не приходилось доселе этим заниматься, – жаловалась она Питеру, когда подошло время писать статью.

– И, пожалуйста, не рассчитывай на меня в эти сумасшедшие последние дни. Сама будь добра сядь и напиши – ты сама себе редактор и репортер и все остальное.

Позже выяснилось, что она не репортер и, тем более, не редактор. Не кто иной как Энди помог ей облечь написанное в ту форму, которая была бы пригодна для публикации.

– Как я посмотрю, твой мальчик имеет недурной стиль, – признался Питер после того, как получил из рук Лили рукопись.

– Да, ему пришлось чуть-чуть причесать меня, – не стала скрывать Лили. – Но это все, что касалось стиля. Что касается заголовка и содержания, то это целиком и полностью моя идея. Ну и что ты скажешь?

– Я скажу, что ты – засекреченный гений. Это просто великолепно.

Страничка, которую представляла в обоих изданиях Лили, называлась «Дом изнутри». И она была посвящена всем вопросам, которые неизбежно встают перед каждым, кто пытается превратить свой дом в домашний очаг. В основном Лили сосредоточилась на типах кухонь и столовых – среди будущих читателей ведь наверняка окажутся и телезрители, которые знали ее по передаче «Вкусно как дома». Первая статья была посвящена размещению мебели в столовых. Лили апеллировала к творчеству и изобретательности читателей, – суть телезрителей.

В момент, когда прибыл Энди, Лили была занята разговором с одним экспертом в области виноделия.

– Судя по тому, как здесь орут, ты на вершине славы, – проорал Энди прямо ей в ухо.

– Да, кажется, так и есть. Энди это… – она повернулась, чтобы представить Энди ее собеседника, но того уже и след простыл, – не иначе как вызвали в Калифорнию на дегустацию шампанского, – сокрушалась Лили. – Куда там нам, сереньким, против такой конкуренции!

– Все-таки не мешало бы и меня ввести в курс того, о чем ты говоришь, – Энди не понимал, в чем дело.

– Да так, ничего особенного. Лучше сядь где-нибудь, поешь, выпей, если желаешь…

Он состроил гримасу.

– Ну, не здесь, во всяком случае… Очень уж это напоминает кормление хищников в зоопарке.

Лили усмехнулась, и тут ее стал призывать Питер, так что Энди пришлось заботиться о еде и выпивке самому.

Он дождался ее минут через сорок, когда толпа гостей стала постепенно редеть, оставались лишь самые близкие ее и Питера приятели. Лили увидела Лой и ей показалось, что сеньора Перес уже планировала отчалить, а Питер, разумеется, всячески пытался отговорить ее от этого.

– Знаешь, нам не мешало бы поторопиться, если ты, конечно, не желаешь опоздать на самолет, – поторапливал ее Энди.

Лили прихватила свитер – третий элемент своего ансамбля – и кроме того, еще два чемодана, не позабыв захватить и плащ: Энди критически осмотрел ее багаж.

– Да-а, ничего не скажешь, времена изменились. И эта та самая Лили, которая, уезжая на неделю, берет с собой два чемодана барахла? Бывало ей приходилось довольствоваться одной единственной сумочкой…

– У этой новой Лили с десяток выступлений на телевидении и ей по три раза на день приходится переодеваться.

Лифт в этом здании был древний и, кряхтя, дюйм за дюймом, нехотя полз вниз.

– Вероятно, с моей стороны верх легкомыслия отпускать тебя в Лондон одну, когда ты так восхитительно выглядишь.

– Не о чем беспокоиться, мистер Мендоза. Я женщина – однолюб. – Она поднялась на цыпочки и чмокнула его в щеку.

Он поцеловал ее, и они стояли так до тех пор, пока дверь лифта не отворилась на первом этаже.

Самолет должен был отлетать в одиннадцать, было же без четверти десять, когда они прибыли в аэропорт им. Джона Ф. Кеннеди. В оставшееся время они решили пойти в бар. Энди не сводил с нее глаз, будто пытаясь впрок накопить визуальные впечатления на время ее отсутствия.

– Как ты мне нравишься в этом платье! Ты что, недавно его купила?

– Да, на прошлой неделе.

Свитер очень подходил по цвету к ее янтарного цвета платью. На нем красовались пуговицы из поддельного топаза. Лили расстегнула их и стянула свитер с себя, повесив его на плечи.

– Я что-то не видел раньше этого ожерелья. – Энди коснулся длинной нитки его черных бусин.

– И это совсем не новый атрибут. Подарок от Лой. Она утверждает, что они викторианские. Те, которые леди тех времен носили в знак траура. Чего это ты так на них смотришь? Речь не идет о том, что я пытаюсь предвосхитить твои похороны…

Он пожал плечами.

– Просто я кое о чем подумал. Они мне что-то напомнили.

Он хотел сказать ей еще что-то, но услышал объявление о начале регистрации пассажиров на ее рейс.

– Напомни мне, когда вернешься, – попросил он Лили и они направились к стойке «Пан-Америкен».

Задумчивое выражение оставалось на его лице, и когда он помогал Лили передвинуть оба чемодана на колесиках к паспортному контролю.

«Ай-Ти-Ви» позаботилась о ней на славу. Ее поселили в номере роскошного отеля «Коннот» на Карлос-плейс, неподалеку от американского посольства на Гросвенор-сквер. Отель «Коннот» был весь облицован красным деревом и медью. Здесь господствовал мрамор и нежный тонкий бархат кресел, вероятно, этот отель оставался одним из последних оплотов традиционно английской элегантности – изобретения короля Эдуарда. Лили он очень понравился и она еще долго вспоминала его старомодный комфорт. Единственное, что ее по-настоящему опечалило, так это невозможность повидаться со старыми друзьями из-за страшной ее занятости.

На студии она познакомилась с одной дамой. Даму звали Шелли Купер, и она взяла на себя нелегкие обязанности по улаживанию всех вопросов, возникавших в процессе работы Лили в Лондоне. Публицист Шелли Купер взяла Лили в такой оборот, что у той едва оставалось время для сна.

Телевидение, работающее в утренние часы, и передачи, предназначенные для просмотра исключительно в утреннее время за завтраком, в Англии тоже были новинкой. А теперь это уже были целых две программы – Би-Би-Си и Ай-Ти-Ви, и Лили показывали и там, и там.

– Как это Би-Би-Си удалось воткнуть и мою физиономию между этими бесконечными сериалами?

Шелли Купер усмехнулась.

– Все просто как дважды два. Потому, что ты наша любимая Лили Крамер. Наша знаменитость. Неудивительно, что и Би-Би-Си и мы показываем тебя по два, а то и по три раза в день.

– Боюсь, что к концу моего пребывания здесь англичан будет тошнить от моей мордашки, – призналась Лили.

В понедельник она приняла участие в прямом эфире в одной из утренних передач, потом была записана еще одна с Терри Воганом, показ которой был назначен на следующий вечер. После лихорадочного ленча состоялось выступление по радио, где слушатели могли связаться с ней по телефону и задать ей свои вопросы.

Это заняло около часа. После этого теле и радиомарафона она добралась до своего номера в отеле и уже собиралась прилечь отдохнуть перед ужином, на который нельзя было не пойти, и который должен состояться в присутствии Шелли Купер и людей, коих та считала очень важными персонами.

Шоу Терри Вогана начиналось в шесть часов вечера. Лили посмотрела его одним глазом у себя в роскошном номере «Коннота«, где был телевизор, одновременно переодеваясь к ужину. Ей предстояло ужинать с представителями ассоциации торговцев кухонной мебелью и оборудованием. Когда зазвонил телефон, она вставляла в ухо вторую жемчужную серьгу.

– Мисс Крамер! – обратился к ней немного смущенный девичий голосок. – Я из тех, кто занят на «Терри Воган шоу». Дело в том, что сейчас прошла передача…

– Я в курсе, – перебила ее Лили. – У меня включен телевизор. Великолепно, вы сотворили чудо, должна признаться.

– Благодарю вас, но я обращаюсь к вам по поводу одного человека, который позвонил нам и сказал, что видел нашу с вами передачу. Он рвался поговорить с вами и настаивал на том, что это весьма срочное дело.

– Ну, знаете, я не могу разговаривать с каждым, кто желает переделать свою кухню, – слегка раздраженно ответила Лили, – серьга никак не хотела продеваться в мочку. – Сейчас я не занимаюсь частными консультациями.

– Именно это я ему и сказала, – продолжала девушка. – Но он сказал, что дело не терпит отлагательства, и что это не консультация, а что-то личное. Естественно, я не стала ему сообщать, где вы остановились, но согласилась передать вам его номер телефона и адрес.

– Правильно, – похвалила ее Лили. – Очень правильно вы поступили. – Бумага и ручка были перед ней. – Диктуйте, пожалуйста.

– Он назвался Гарри Крамером и дал свой номер телефона в Лаймингтоне.

– Здравствуйте, моя дорогая. С тех пор, как мы с вами виделись, вы успели стать знаменитостью.

Интерьер маленького коттеджа в Лаймингтоне выглядел теперь неряшливее, чем тогда, насколько Лили могла помнить. Но слепой его владелец передвигался с завидной бодростью. Она последовала за ним в крохотную гостиную, взглядом пытаясь отыскать его супругу.

Будто видя ее, Крамер сказал:

– Вы, конечно, рассчитываете обнаружить здесь мою Клодетт. Очень жаль, но моя жена умерла в прошлом году.

– Я соболезную вам, – слова вырвались автоматически.

Но Лили действительно было жаль эту пожилую француженку. Она вспомнила о том, как они были привязаны друг к другу.

– Благодарю вас, – ответил Гарри Крамер.

Близился полдень среды, ей каким-то чудом удалось выкроить время для поездки сюда и то лишь ценою того, что ей пришлось расстроить планы нескольких приглашенных на завтрак рестораторов, что, в свою очередь, взбесило Шелли Купер. Гарри Крамер поставил перед ней поднос с кофе и малюсенькими пирожными.

– Вы не нальете себе сами, дорогая? – осведомился он смущенно.

Разливая по чашкам кофе, Лили присмотрелась к нему. Он изменился за это время очень мало. Все те же белые волосы, все то же впечатление хрупкости, субтильности и не очень хорошего здоровья. Но он, хилый, тщедушный Гарри Крамер, был жив, а его пышущая здоровьем жена умерла. Лили осторожно подала ему в руки чашку кофе, мельком отметив, что жизнь в этом коттедже, похоже, замерла. Обивка на мебели поизносилась, да и пыль была заметна повсюду. Мебель выглядела так, будто месяцами не знала полировки.

И ей еще раз пришлось убедиться в сверхъестественной телепатической способности хозяина. Не имея возможности читать мысли по мимике собеседников, он словно угадывал на расстоянии.

– Должен признаться, что со смертью Клодетт дом приходит в запустение. Я, конечно, пытаюсь что-то делать, но…

– Вы теперь совершенно один?

– О да, и меня это вполне устраивает. Социальная служба пыталась поместить меня в какую-то богадельню, но я им указал на дверь. Пару раз в неделю они присылают кого-нибудь из своих посмотреть, что со мной и как, да и соседи постоянно забегают, так что… кое-как держусь…

– Мистер Крамер, мне очень не хотелось бы показаться невежливой, но у меня очень мало времени. Вообще приехать сюда было для меня большой проблемой. Я в Англии всего на несколько дней.

– Я понимаю. – Он сделал предостерегающий жест рукой. – Я слышал, как вы говорили об этом в своей передаче. Мне очень повезло. Я уже много раз думал, как бы мне выйти на вас, но понятия не имел, как это сделать после того, как вы отправились назад в Америку.

– А вы что знали, что я поехала в Америку?

– Да, в общем. Кто-то из соседей прочел об этом в каком-то журнале и передал мне, это было несколько лет тому назад. Соседи приходят ко мне и регулярно читают мне прессу. Очень мило с их стороны, и кроме того, позволяет мне не упускать вас из виду.

– Вы говорили, что встреча эта очень важная, не так ли? В последний раз, когда мы встречались, вы утверждали, что вы обо мне ничего не знаете, и что мы с вами ни в какой родственной связи не состоим.

Он вздохнул.

– С тех пор я места себе не нахожу. Мне всегда казалось, что я поступил тогда неправильно. Но сейчас я все для себя решил. Вы уехали к себе, Клодетт умерла, и я остался совсем один, понимаете. Это облегчило мне принятие этого решения. Хотя, по правде говоря, до вчерашнего вечера, пока я не включил телевизор и не услышал «Терри Воган шоу» и не узнал из него, что вы здесь в Лондоне, я не знал, смогу ли я это сделать.

Ей страшно хотелось перебить его, потребовать от него краткости, попросить его побыстрее перейти к делу, но, судя по всему, пришпорить этого старичка ей не удалось бы. Он продолжал говорить.

– Теперь это твой единственный шанс», – сказал я тогда себе. – И если ты, Гарри Крамер, не развяжешь теперь этот старый узел, то… Короче говоря, я решился позвонить вам на студию, а они согласились передать вам, что я звонил.

Он продолжал нервно постукивать пальцами по толстой деревянной палке, которой он не пользовался внутри дома, но которая неизменно стояла прислоненной к его креслу. В конце концов, она упала, и Лили едва успела подхватить ее и подала ему.

– Благодарю вас. Вы – славная девушка. И Клодетт, и я так сразу и подумали, поэтому… он колебался. – Знаете, дорогая моя, – тихо сказал он. – Когда мы тогда с вами повстречались впервые, это было в семьдесят четвертом году, я солгал вам.

У Лили вырвался короткий вздох. Вообще-то она была к этому готова. Это вступление, это хождение вокруг да около говорило о том, что он собирался сообщить ей нечто важное.

Но терпеливо дожидаться, пока он станет рассказывать, она не могла.

– То есть, вы хотите сказать, что вы действительно мой отец?

Он улыбнулся.

– Нет, ни в коем случае.

Странно, но она от этих его слов ощутила значительное облегчение. Она не имела мужества признаться себе, но тем не менее ей не хотелось, чтобы этот человек оказался ее отцом. Не было у нее такого чувства, что между ними существовала какая-то незримая связь, не было той электрической искры, той вспышки озарения, которая обычно сопровождает любое внезапное открытие. Не было у нее желания убедиться в том, что человек, которого она искала, о котором она столько мечтала, которого она столько раз представляла себе в своих фантазиях и видела в снах – что этот сидящий перед ней слепой пожилой человек – ее отец.

– Тогда кто же вы?

– Я не ваш отец, – повторил Крамер. – Но я присутствовал при вашем рождении. И дал вам свое имя. – Он снова замолчал.

Лили тоже ничего не оставалось, кроме как молча ждать объяснений.

– Верность данным когда-то обещаниям, безусловно, заслуживает уважения, – продолжал Гарри Крамер. – Но после стольких лет она для меня менее важна, чем какие-то другие вещи. Понимаете, жить вот так, как живете вы, так и не зная необходимых и основополагающих сведений о себе просто невозможно. Это – противоестественно.

Лили стал бить озноб. Она ничего не могла с этим поделать, чтобы хоть как-то унять эту противную дрожь… И в течение целого часа, потребовавшегося Гарри Крамеру, чтобы поведать ей его странную историю, Лили не переставала дрожать.

Каким-то образом ей удалось просуществовать на протяжении следующих полутора суток, даже что-то делать, общаться с кем-то, решать массу важных вопросов и при этом ничем не выдать своего состояния. Никто и подумать не мог, что этот лондонский вояж Лили Крамер поставил весь мир с ног на голову. Лишь один Энди почувствовал неладное. Он позвонил ей в полночь с четверга на пятницу, когда она лежала без сна на широкой постели «Коннота», уставясь в темноту и размышляя. Стоило ей услышать его голос, как ее хваленый самоконтроль испарился в мгновение ока.

– Что с тобой Лили? – Энди потребовалось десять секунд, чтобы определить ее состояние… – Голос у тебя какой-то замогильный.

– Кое-что произошло, но по телефону я сейчас не могу ничего объяснить. Завтра во второй половине дня я уже буду дома. Встретишь меня в аэропорту?

– Вот поэтому-то я и звоню тебе, дорогая. Дело в том, что я сейчас не в Нью-Йорке.

– А где?

– В Уэстлейке. В имении моих родственников.

– Так ты здесь, в Англии?

– Да. И тоже не могу объяснить тебе по телефону почему. Думаю, что останусь здесь еще на день-два. Но к воскресенью обязательно вернусь в Нью-Йорк. – Его голос стал мягче, нежнее. – А пока потерпи, милая. Ты ведь хочешь видеть меня? Если хочешь, я могу сесть в поезд и примчаться в Лондон.

Конечно, она хотела его видеть. Но может быть все же не сейчас, а позже. После того, как пробудет в Нью-Йорке пару дней и приведет в порядок свои мысли.

– Я всегда хочу тебя видеть, – тихо проговорила она в трубку. – Но до воскресенья вполне могу обождать. Я буду дома, как обычно. Только Энди, возвращайся как можно скорее…

Самолет Лили приземлился в аэропорту имени Джона Ф. Кеннеди в пять часов по местному времени, а в шесть тридцать, она была уже у себя в квартире. Сначала она просто сидела какое-то время, уставившись в пространство, потом взяла ручку, лист бумаги и принялась записывать то, что сочла необходимым. Она принималась за это еще в самолете, но слишком она была измотана для того, чтобы суметь сконцентрировать свое внимание. Теперь в ее крови было достаточно адреналина, чтобы голова ее была или казалась ей ясной и ее охватило неуемное желание увидеть это все представленным графически, черным по белому: и ответы, данные Гарри Крамером, и те вопросы, которые он сам того не желая вызвал этими ответами.

Лишь около десяти часов вечера она отложила в сторону ручку. Некоторое время Лили сидела в раздумье. Нет, не будет она жить с этой тайной, камнем лежавшей у нее на сердце все оставшуюся жизнь. Не собирается она изображать невинную незнайку. И какие бы это не возымело последствия, она все равно поднимет эти вопросы перед теми, кто в состоянии дать на них исчерпывающие ответы. И она сумеет добыть именно исчерпывающие ответы на них.

Лили потянулась у телефону, набрала в легкие побольше воздуха и сняла трубку. Сначала она позвонит Ирэн, а потом очередь дойдет и до Лой.

В воскресенье Энди из аэропорта прямиком отправился к Лили на квартиру. Она ждала его. Оба долго не выпускали друг друга из объятий. Потом, держа ее за плечи, он присмотрелся к ней.

– Устала ты…

– Да, немного. И кроме того…

– И кроме того что?

– Проходи и садись. – Он прошел, увлекая ее за собой к одному из огромных кресел и, усадив ее, присел сам на одну из его ручек.

– Мне страшно много надо рассказать тебе. Кое-что, наверное, очень тебя опечалит, но я решил, что не вправе скрывать от тебя ничего.

Могло показаться, что Лили вообще никак не реагировала на сказанное.

– Ладно, давай выкладывай…

Энди извлек из кармана очередную фотографию. На ней была изображена женщина в шляпе с полями и с ожерельем на шее.

– Это моя двоюродная сестра Шарлотта. Она известна, кроме всего иного и прочего, как страстная любительница ожерелий. Именно это обстоятельство и натолкнуло меня на кое-какие размышления. Тогда, на вечеринке, посвященной открытию вашей фирмы, когда я увидел на тебе ожерелье, я уже тогда уловил какое-то сходство, мне еще тогда показалось, что где-то раньше приходилось видеть это ожерелье, которое ты получила в подарок от Лой. Я должен был узнать ее, но сначала не узнал. А натолкнули меня на мысль твои бусы. Хотя фото это сделано еще до моего рождения и ей на этой фотографии всего тридцать лет.

– Понимаю, – ответила Лили. – А другая? Кто она? Ты не знаешь, кто она?

– Аманда Кент – Престон-Уайльд леди Суоннинг, как мы и подозревали. К тому времени, когда был сделан этот снимок, ей уже провели пластическую операцию. Потому-то она и не похожа на ту Аманду, прежние фотографии которой нам приходилось видеть.

Лили без слов поднялась. Он последовал за ней в кухню и молча наблюдал, как Лили наливала для себя и для него чистый виски без льда и без содовой. Это несколько его шокировало, потому что он знал, что Лили к алкоголю относилась скорее отрицательно.

– Ты позволишь мне рассказать всю эту историю до конца, пока моя решимость не улетучилась? – спросил он. – Понимаешь, не могу я смириться с тем, что делаю тебе больно…

– Продолжай, – сказала она, повернувшись к нему.

Он не мог смотреть ей в глаза.

– Я уверен, что Аманда сделала себе и вторую пластическую операцию.

Он вздохнул.

– И еще: я совершенно уверен в том, что Лойола Перес – это Аманда Кент.

Лили молчала. Слова Энди отдались в тишине. Энди пристально смотрел на Лили.

– Как бы нелепо это не звучало, но мне думается, что для тебя это не новость.

– Да нет, совсем не так. Дело в том, что у меня состоялась еще одна встреча с Гарри Крамером во время этой моей поездки в Англию. Давай вернемся в гостиную. Теперь моя очередь ошарашить тебя.

Лили уселась прямо перед ним так, чтобы видеть его лицо.

– Есть и еще кое-что важное, что тебе неизвестно – негромко произнесла она. – Аманда Кент – моя мать.

 

18

Филдинг и Лондон, 1925–1936 гг.

Именно отец Ирэн Билл Пэтуорт был тем человеком, который расширил один из крупных магазинов Филдинга, назвав его универмагом Пэтуорта. Билл был ровесником сына Сэма и Аманды Томаса – выпускника Эндовера и Гарварда, и бостонского бизнесмена, владевшего немалым состоянием в ценных бумагах и облигациях.

В 1911 году, Билл женился на Мэри Симмз, девушке из Филдинга. Томас женился двумя годами раньше и привел свою жену Джейн под крышу большого дома на Вудс-роуд.

Ни Томасу, ни Биллу не удалось сразу обзавестись детьми. Мэри Пэтуорт, прежде чем произвести на свет в 1917 году Ирэн, три раза имела выкидыш. И в 1919 году после десяти лет бесплодия и когда уже все надежды были потеряны, Джейн Кент родила девочку. В честь бабушки девочку назвали Амандой.

Нельзя сказать, чтобы Пэтуорты и Кенты были очень уж близкими друзьями, напротив, они практически не общались. Но обе девочки посещали одну и ту же школу имени Авраама Линкольна. Аманда и Ирэн встречались на игровых площадках, когда третья и первая ступень имели общие перемены, и кроме того, здесь главенствовал принцип – «рыбак рыбака видит издалека» – обе девочки каким-то образом, несмотря на отсутствие в этой школе тенденций на соблюдение социальных различий, осознали их принадлежность к одной и той же прослойке. Позже, как рассчитало общественное мнение, да и семьи той и другой, их пути неизбежно должны были разойтись. Аманда Кент стала заниматься тем, что подобало всем без исключения богатым молодым женщинам их поколений, затем надлежало удачно выйти замуж за человека их круга и по возможности не из их города или даже штата. А Ирэн Пэтуорт была уготована участь брака с каким-нибудь парнем из местных, но с дальним прицелом, что впоследствии он сможет взять на себя универмаг. И посему ей предстояло укорениться в Пэтуорте, как это делало бесчисленное множество ее родственниц женского пола из рода Пэтуортов до нее.

Вероятно, по милости новых веяний, распространившихся почти по всей Америке в двадцатые годы с поразительной быстротой, этого не произошло. Разумеется, в Филдинге и в помине не было ни фанатичных феминисток, ни танцевальных марафонов, ни даже тех мисс, которые отваживались дымить сигаретами на людях – но, тем не менее, в воздухе пахло переменами. Чувствовалось, что старые порядки отходят в прошлое. Может быть, именно поэтому обе девочки оставались неразлучными подружками, несмотря на традиции прошлого.

Дружба эта была, конечно, весьма своеобразной, но когда Аманда и Ирэн были молодыми, общественное мнение Филдинга большую часть своего недовольства предпочитало вымещать на Ирэн.

Не любили эту девчонку Пэтуортов в городе и все. Какая-то лягушачья кровь, холодная, отстраненная, говорили те, что это пресловутое общественное мнение представлял. Им вторили и другие, дескать, нос задирает по всякому поводу и без. Нет, она, конечно, как тип блондинки безусловно хороша собой, но красота эта какая-то ледяная – ни тепла тебе, ни естественности.

Вот к Аманде они чувствовали больше расположения и не только потому, что она была из Кентов. Аманда была чрезвычайно миловидна, из тех, кто готов всегда улыбаться и улыбаться, излучая живость и естественность, веселого от природы нрава.

Сумасбродству двадцатых пришли на смену тяжкие тридцатые. Во время экономического бума Томас Кент сумел продать почти все земельные участки и все до последнего цента деньги всадить в акции. А когда в двадцать девятом разразился кризис, он потерял все до того же последнего цента. И после этого его жизнь и жизнь его семьи сильно изменилась в худшую сторону. Впрочем, кое-что еще у него оставалось.

– Что здесь судить, да рядить. Надо действовать. Если мне не удастся сейчас подняться, то все кончено – мы действительно потеряем все.

– Томас, – тихо сказала ему однажды его супруга. – А что представляет из себя наш Констэбль?

– Я уже думал об этом, – признался он.

Через несколько дней к ним явился эксперт из Бостона и долго пил с ними чай в той самой гостиной, где на обоях были розы и бутоны роз. Он восседал на обтянутом красным бархатом кресле и обозревал инкрустированные мрамором столы и столики. Джейн подавала бисквиты и чай лучшей ее заварки «Эрл грэй».

– Что вы можете сказать о моем Констэбле? – вопросил мистер Кент своего гостя.

Бостонский специалист очень внимательно и очень долго рассматривал пейзаж с сеном, прежде чем произнести следующее:

– Напомните мне, пожалуйста, каким образом он вам достался.

– Вероятно, эта картина была привезена моим дедом из Англии где-то около 1835 года. А затем она стала частью приданого моей матери, когда та выходила замуж за моего отца в 1870-ом, – словоохотливо принялся объяснять Кент.

Искусствовед понимающе кивнул.

– Весьма правдоподобно. Констэбль умер в Англии в 1937 году. И писал до конца дней своих. Но…

Томас и Джейн подались вперед.

– И?

– Вот что, – продолжал эксперт, чувствуя себя явно не в своей тарелке. – Последнее слово не за мной, вероятно, вы сочтете необходимым услышать и какое-то другое мнение?

– Мне говорили о вас, как о наиболее знающем свое дело специалисте в Бостоне, если дело касается английской пейзажной живописи, – оправдывался Томас. – Именно поэтому мы вас и пригласили.

– Понимаю. Так вы думаете продавать этот пейзаж?

– Возможно, – не стал скрывать Томас.

Эксперт по английской пейзажной живописи вздохнул.

– Сожалею, поверьте, мне действительно очень жаль, но это подделка. Копия. Вы можете предпринять какое угодно количество экспертиз, проверок и выяснений его подлинности, но нет абсолютно никакого сомнения в том, что эта картина подлинником не является. Да что говорить, сходите в любой музей, где висит Констэбль, пусть даже это будут самые ранние его работы, и присмотритесь к его полотнам. И у вас тогда тоже не останется никаких сомнений.

– Значит, надежд никаких, так следует понимать ваши слова? – едва спросил Томас.

– Никаких, – повторил искусствовед.

– Может быть, вам следовало бы взглянуть на него при другом освещении? – поинтересовалась Джейн. – Сегодня день такой пасмурный.

– Миссис Кент, простите меня, но я не думаю, что эта картина нуждается в каком-то более пристальном изучении.

Это было смертным приговором этому пейзажу.

Так что рассчитывать на то, чтобы выбраться из финансового кризиса с помощью Констэбля не приходилось. И в один прекрасный день Томас Кент отправился в свой бостонский офис и там повесился.

Хоронили его в первый понедельник мая, в фамильном склепе Кентов на кладбище конгрегационной церкви. День был яркий, солнечный, по лазурному небосводу неслись легкие пушистые облачка. А семнадцатилетняя Аманда от души желала, чтобы лил дождь. Если бы он был, то вероятно, никто бы не смог заметить, что она не пролила ни слезинки по своему внезапно отошедшему в мир иной отцу.

– Я ничего не могла с собой поделать, – каялась она позже своей матери, когда они остались одни в большом доме.

– Пойми, я ничего не испытываю к нему, кроме злости, за то, что он бросил нас на произвол судьбы.

Но Джейн отличалась большей терпимостью, чем ее дочь.

– У каждого есть точка разрушения, – сказала она. – Когда дальше выдержать уже невозможно. И наш папа дошел именно до этой точки.

Аманда имела орехового цвета волосы с несколькими русоватыми прядями. Прическу она носила под пажа – ее изумительные волосы падали ей на плечи чуть вьющимися локонами. Сейчас она нервными движениями отбрасывала их со лба.

– Ведь он оставил меня ни с чем! Мама, я не могу этого вынести. Что люди скажут! Что нам теперь делать?

– Люди скажут то, что склонны говорить всегда, чуточку правды, покрытой чудовищно толстым слоем того, что породило их воображение. А делать нам теперь ничего не остается, кроме как потуже затянуть пояса и сделать свой выбор… Тот, который уже не смог сделать наш отец.

Четыре дня спустя уже полным ходом шли переговоры с их адвокатом о продаже участков вокруг их дома с целью выручить деньги для покрытия наиболее зловредных и срочных долгов. К счастью, нашелся покупатель, который издавна мечтал о том, чтобы их приобрести. Оказывается, Великая Депрессия оставила после себя не только экономические трупы. И поэтому Джейн без колебаний согласилась на ту цену, которая в лучшие времена была бы в два раза больше.

– Нищие не выбирают, – сказала она тогда своей дочери.

– Не получится из меня нищенка, мама, – прошептала девушка. – С этим я никогда не смогу смириться.

Сказано это было с такой внутренней убежденностью и с таким отчаяньем в голосе, что матери ничего не оставалось, кроме как принять эти слова дочери всерьез.

– Верю, – пробормотала Джейн. – Вероятно, не сможешь. И папа тоже не смог.

В тот раз Джейн больше ни слова не сказала на эту тему, но думала над этим очень много. Проявление малодушия и слабости со стороны покойного мужа не были для нее неожиданностью. Уже в первые годы их супружества Джейн поняла, что Томас был тем человеком, который держался на плаву лишь благодаря своему громкому имени, богатству, которые были им унаследованы и обеспечивали ему соответствующий социальный статус. Может быть, и Аманда страдала тем же ущербным восприятием действительности?

Джейн, как могла, поддерживала былой статус-кво путем фанатичного следования давно заведенной рутине, обед подавался как и прежде в столовой в час дня. Это правило было и оставалось непреложным. Ничего не изменилось даже в день похорон Томаса, разве что в тот траурный понедельник Аманда и Джейн восседали за столом красного дерева вдвоем и еду подавала им лишь одна служанка, которая и готовила обед. Она поставила перед ними тарелки с тушеной говядиной и картофельным пюре с морковью.

– Ешь, Аманда, тебе необходимо поесть, – говорила Джейн, видя как дочь ковыряет кусок говядины в тарелке. – Папа никак не рассчитывал заморить тебя голодом, уходя в могилу.

Но плохой аппетит Аманды объяснялся не скорбью о внезапно умершем отце и мать ее это отлично понимала. Джейн скорее сама выбрала для дочери приличествовавшую случаю отговорку. Аманда ничего не ответила и в столовой среди витражей и синих китайских фарфоровых ваз повисла напряженная тишина.

– Мне кажется, что обивка этих стульев свое отжила, – заметила Джейн после того, как молчание затянулось. – Она настолько износилась, что уже не сможет служить дальше.

Аманда обвела взглядом стулья.

– Да, – с печалью в голосе согласилась она, – отжила.

Аманда всегда восторгалась тем, что жила в самом красивом доме из всех в Филдинге. А в последние годы, когда удавка на шее ее отца стала затягиваться все туже, средств для поддержания этого дома в надлежащем виде становилось все меньше, их приходилось урезать, экономя буквально на всем. Еще одно обвинение против него.

– У тебя нет никого, кто мог бы изготовить новую обивку для них?

Джейн вздохнула.

– Я должна буду обойтись сама, у меня есть коричневый материал, который должен подойти. Нет возможности сейчас заплатить за такую работу. Ты просто не желаешь этого понять? Я не права?

– Права. Я никогда этого не могу понять и не понимала. – Аманда положила вилку на скатерть.

Если бы она была менее воспитанной девушкой, она с шумом грохнула бы ее о стол.

– Послушай, у меня есть одна идея. Почему бы нам не продать Констэбля? Он ведь, наверное, немало стоит?

– Нет, наш Констэбль не стоит и гроша, – тихо ответила Джейн. – В декабре папа провел консультацию с экспертом. Это всего лишь подделка. Если бы это было возможно, мы сумели бы многое спасти. – Голос ее чуть дрогнул. – И отец твой сидел бы сейчас с нами.

Столкнувшись с таким противоречием, Аманда не смогла выговорить ни слова.

Позже, когда мать и дочь удалились в гостиную для питья кофе – заключительной части обеденного ритуала в доме Кентов, Джейн вернулась к теме начатого разговора.

– У меня есть план, Аманда, и денег на его осуществление потребуется не очень много. Зато многое будет зависеть от тебя самой.

– Каким образом это будет зависеть от меня? И что это за план?

У Джейн было такое чувство, какое бывает у человека, решившегося, наконец, прыгнуть в ледяную воду…

– Я полагаю, что тебе следует уехать из Филдинга. Недопустимо опускаться ниже того уровня, на каком ты здесь находишься. Если же ты останешься здесь, это неизбежно произойдет.

Глаза Аманды были серого цвета, сейчас, когда она пристально смотрела на свою мать, они сузились.

– Уехать отсюда, но куда? В Бостон?

– Нет, это недостаточно далеко. В Бостоне каждому известно, кто ты и что с нами произошло. Я подумываю о Европе. Может быть, об Англии. Все дело в языке, и кроме того, твои предки были англичане. Этого вполне достаточно, чтобы выбор наш остановить на Англии.

– А что я там буду делать? – требовательно спросила Аманда.

– А вот эта часть плана лежит целиком на твоей совести. Но мне кажется, что для такой девушки, как ты, хорошо воспитанной, хорошенькой, симпатичной и умной может открыться масса возможностей. Там ты будешь предоставлена сама себе, дорогая моя. Все, что в моих силах, это отправить тебя в дорогу, обеспечив тебе проезд. Мне же предстоит остаться здесь и присматривать за всем, что еще остается.

Мысли Аманды неслись наперегонки.

– Но если у нас нет денег, то, позволь, каким образом мне попасть в Англию?

Джейн заранее подготовила решение этого вопроса, ее природная сообразительность подстегивалась обстоятельствами. Если она окажется права и Аманда действительно унаследовала ту же его слабость, последствия которой оказались для него фатальными, то у нее, Джейн, оставалось немного времени. Она была вдовой самоубийцы. И теперь она не желала сидеть сложа руки и дожидаться пока и с ее дочерью не произойдет что-нибудь ужасное. Не хватало ей только стать еще и матерью самоубийцы.

– Я при желании смогу дать тебе триста долларов, – объяснила она. – Конечно, это из тех денег, что мы должны, но я полагаю, Билл Пэтуорт сможет и еще подождать немного, если мне удастся его уговорить.

– Трехсот долларов слишком мало, это совершенно ясно, – ответила Аманда.

– Конечно, мало, но есть и еще кое-что. Остается жемчуг. Я давно собиралась продать его, но папа ни за что не хотел мне это позволить, – ее голос снова едва заметно дрогнул. – Для него это было бы концом стабильности, свидетельством того, что неприятности стали необратимыми. Он не мог просто так расстаться с ними. А потом… потом они уже помочь ничем не могли.

Джейн извлекла платочек из рукава и приложила его к глазам. Когда она заговорила снова, голос ее был уже твердым как прежде.

– Это ожерелье оценено в тысячу долларов. Значит, пятьсот ты сможешь выручить за него в любом случае, кроме того, есть еще и брошь, доставшаяся тебе от твоей бабушки. Она украшена по краям бриллиантами, а в центре сапфир.

– Если мне удастся в Англии их продать, то я вполне смогу обойтись этими деньгами, – сказала Аманда.

Ее стало охватывать приятное волнение, к ней постепенно возвращалась ее обычная веселость и жизнерадостность.

– Думаю, что вполне сможешь, – согласилась Джейн. – Так что я считаю, что следует справиться относительно рейсов в Европу, как ты на это смотришь?

– О да, конечно! – Аманда прошла через комнату к креслу, где сидела ее мать и присела рядом на пол, как раньше, когда была маленькой девочкой. – Спасибо тебе, мама. Ты – ангел. Теперь я вижу свет в конце тоннеля, а я ведь уж стала думать, что все кончено, что все потеряно.

Джейн ласково положила руку на волосы дочери.

– Никогда, ни за что на свете, моя дорогая… Я никогда не допущу, чтобы ты страдала. А теперь мне кажется, тебе следует сбегать к Ирэн и рассказать ей обо всем. Надеюсь, ты сможешь объяснить ей, что это наша тайна, и мы не можем раззвонить об этом на весь город, пока все не сделаем.

Аманда уже очень давно заметила, что ее ближайшая подруга умела хранить тайны. Она и Ирэн проводили долгие часы вместе на берегу Уиллок-стрим, сидя на увитой глицинией веранде дома Аманды или на развалинах старого курятника Кентов, или позади дома Ирэн. У них не было секретов друг от друга, и они постоянно клялись друг другу навсегда оставаться вместе так, как сейчас.

В то воскресенье, когда Джейн своим разговором изменила мир вокруг, девушки договорились встретиться в три часа у въезда в дом Келтов. Аманда достала из шифоньера черный шерстяной жакет и накинула его на плечи – ей требовалось хотя бы при помощи своей одежды изобразить подобие скорби, и побежала вдоль посыпанной гравием дорожки, туда, где должна была ждать ее Ирэн.

Девушки обнялись, как обнимались всегда при встречах и расставаниях. Эта привычка сформировалась у них давно, еще с детства, как и многие другие.

Обе были одинакового роста, Аманда потоньше, Ирэн – немного полнее. Волосы у Ирэн были светлее, чем у Аманды, она могла считаться блондинкой, а глаза у них были одинакового серого цвета.

Хотя Ирэн была двумя годами старше Аманды, младшая из девочек всегда была лидером. Можно было подумать, что Ирэн неким усилием воли сумела затормозить свое физическое развитие, чтобы и здесь шагать со своей подружкой нога в ногу.

Первые месячные появились у Ирэн в четырнадцать лет, через три месяца после того, как свои первые пережила двенадцатилетняя Аманда. В те времена они часто запирались в спальне у одной или другой и со скрупулезностью врача рассматривали признаки взросления на телах друг друга. Все эти осмотры носили невинно-детский характер, вряд ли им могло придти в голову как-то расширить диапазон своих познаний, но став старше, обе по молчаливому согласию прекратили эти взаимные осмотры, подсознательно ощутив их непристойность. И теперь оставались лишь объятья.

– Какое счастье, – щебетала Аманда, прижавшись щекой к щеке своей подружки. – Счастье! Счастье! Счастье!

– О чем ты говоришь, Аманда, что произошло? – недоумевала Ирэн.

Ирэн всегда вела себя более сдержанно, чем Аманда. Она была в большей степени привязана к соблюдению светских норм поведения. Может быть именно поэтому она так обожала Аманду, чей энтузиазм и жизнерадостность, доступные для всех, явно преобладали в ней. Но иногда, это случалось довольно редко, вот и сегодня был один из таких дней, радость выплескивалась из нее. Тем более Ирэн имела полное право недоумевать, ибо тело отца Аманды еще не успело остыть в свежей его могиле.

– Что же произошло? О каком счастье ты можешь говорить, если и недели не прошло со дня смерти твоего бедного отца?

– Не напоминай мне о нем, – резко ответила Аманда. – Я и имени его слышать больше не желаю… Все эти беды по его милости. Лишь только потому, что мама такая умная и смелая, все еще можно исправить.

– Что следует исправлять? Как? Аманда, ты иногда бываешь такая… неточная. Успокойся и расскажи мне, что происходит.

И они отправились к реке, уселись на берегу, и Аманда Кент рассказала Ирэн Пэтуорт, что ей предстояло уехать.

– А надолго? – упавшим голосом спросила ее Ирэн.

– Этого я не знаю. – Солнце пригревало, и Аманда сняла свой черный жакет, свернула его и улеглась на нежную весеннюю травку, положив его под голову, как подушку. – Может быть на несколько лет. Может быть, навсегда… Мне предстоит найти какого-нибудь богатого англичанина и выйти за него, Ирэн. Разве тебе это непонятно? Все дело именно в нем…

Ирэн ответила не сразу. Над ними кружилась малиновка, потом птица, ухватив клювом кусочек тростника, улетела прочь. В конце концов, она сказала:

– Я очень буду по тебе скучать.

Аманда повернулась к ней и взяла ее за руку.

– Все равно ты не будешь скучать так, как я. Ирэн, у меня есть блестящая идея. Почему бы нам не отправиться вдвоем?

Ирэн покачала головой.

– Нет, я не смогу. Моя мать уже многие месяцы нездорова. Не могу я ее оставить. Кроме того, дела в магазине не очень хороши. И мои родители не смогут отправить меня в Англию.

– Ты не можешь упросить своего отца подождать немного, чтобы моя мать оплатила счет попозже? Я пришлю ему деньги из Англии, как только там устроюсь.

– Как же я могу ему об этом сказать, если ты сама просила, чтобы это пока оставалось тайной? Но я уверена, он не будет требовать от твоей матери немедленной оплаты. Я сама слышала, как он говорил моей матери об этом.

– Тогда все в порядке, – Аманда встала и принялась отряхивать приставшие к ее юбке травинки. – Пойдем, киска. Пошли ко мне домой, и ты поможешь мне решить, что мне взять с собой в Англию.

В целом огромном мире Аманда была единственным человеком, кто называл Ирэн ласкательным именем. Она невольно задала себе вопрос, как ей жить дальше, если никого не будет рядом, кто бы называл ее киской?

Первого июня Аманда отчалила в Англию. И к тому времени, как через восемь дней «Куин Мэри» пришвартовалась у доков Саутгэмптона, сбылось одно из предвидений Джейн, хотя и несколько странным образом.

Билет в маленькую одноместную каюту этого плавучего дворца стоил Джейн и Ирэн сто семьдесят пять долларов. Это была большая часть из того, что Аманда имела за душой.

– Это не трата денег, а вложение их, – ободряла ее Джейн. – Нигде нельзя встретить тех людей, которые могут оказаться тебе полезными, кроме как в первом классе.

Аманда согласилась с ней. И теперь ей предоставилась возможность путешествовать, как подобало девушке ее класса. На борту лайнера она завела знакомство с высокой молодой особой, которая неизменно носила ожерелье из бисера, всегда была в мужского покроя брюках и беспрерывно курила тонкие черные сигары. Особа эта, не будучи чрезвычайно красивой, была, тем не менее, весьма привлекательной и обладала поистине колоссальным зарядом веселья. Аманда даже позабыла о том, что ей следовало бы поискать знакомств среди мужской части пассажиров, но мы не всегда выбираем наши возможности.

– Я вообще-то не очень типичный представитель рода человеческого, – заявила ей Шарлотта Суитхэм, когда они в последний вечер стояли на палубе перед прибытием в Саутгэмптон. – Так что тебе не следует судить обо всех остальных англичанах на примере меня.

– Тем хуже для всех остальных англичан, – весело ответила Аманда. – Такой, как ты, действительно, быть не может и во всем мире, а не только в Англии.

И они от всей души смеялись. Шарлотта, взяв руку Аманды, прижала ее к своему бедру, как это уже не раз у них было, и Аманда почувствовала себя очень странно, хотя и не понимала, что с ней.

С прибытием в Саутгэмптон, залитый солнцем чарующий пейзаж, который сопровождал их в океане, сменился грубой, требовательной реальностью. Внезапно мир переменился, предстал перед нею в виде грязных, уродливых доков, таможенных служащих, пронизывающих ее орлиными взорами, орущих носильщиков и серых дождливых небес…

Впервые за время своего не очень долгого путешествия Аманда испытала страх.

– Выше нос, – ободряла ее Шарлотта, завидев выражение лица своей попутчицы. – Добро пожаловать в империю! И ни о чем не тревожься. Меня встречают. Кто бы это ни был, он получит от меня соответствующие указания относительно твоего багажа. Так что и опомниться не успеешь, как мы отсюда выберемся. А пока не отходи от меня никуда и делай, как велено.

И Аманда буквально вцепилась в красный плащ Шарлотты и следовала ее инструкциям. И чудо продолжалось. Потому как она действительно опомниться не успела, как оказалась в огромном роскошном «роллс-ройсе» с шофером в униформе и мини-интерьером внутри, который состоял из роскошной, хоть и небольшой, вазы с единственной розой, объемистым графином шерри и маленькими хрустальными рюмками. Этот огромный черный лимузин доставил их в Лондон, в чудесный дом периода позднего Регентства, стоявший на Гордон-сквер.

– Ты, случаем, не читала ничего Вирджинии Вулф? – поинтересовалась Шарлотта. – Или Виты Сэквилл-Уэст? И не знаешь, что означает Блумсберри?

Аманда трижды отрицательно покачала головой, и Шарлотту это привело в неописуемый восторг. Она засмеялась.

– Эх ты, дитя невинное! Овечка! Так вот, Блумсберри вокруг нас. – Она сделала круг рукой. – Мы торчим с тобой как раз в его центре. Так вот семья Вулфов живет тут неподалеку, на Тэвисток-сквер. Но не печалься, ты все со временем узнаешь. Я все тебе объясню, а ты обещай, что будешь хорошей девочкой и будешь все делать так, как я скажу.

Шарлотте было двадцать пять, она была на семь лет старше юной американки Аманды. И что еще для юной американки Аманды было слегка непривычным то, что на сей раз в лидерах была не она сама, как это имело место с Ирэн. Впрочем, она по этому поводу не очень-то и сокрушалась. Перед ней стояла задача подцепить какого-нибудь богатого муженька в Лондоне, а Гордон-сквер как нельзя лучше подходил для этой цели.

Приглашение погостить у Шарлотты последовало незамедлительно, едва они успели познакомиться, еще на борту лайнера. И принято оно было также незамедлительно, без колебаний. Аманда решила воспользоваться гостеприимством этой странноватой аристократки. А в том, что мисс Суитхэм аристократка – Аманда не сомневалась, особенно после того, как порасспросила стюарда, обслуживавшего ее каюту, относительно своей новой знакомой. Выяснилось, что Шарлотта состояла в каком-то родстве с неким лордом по имени Уэстлейк. Аманда хорошо понимала, что аристократический титул не мог не сопровождаться богатством.

– Мне не очень-то по душе эта громадина в Озерном крае, – призналась ей Шарлотта. – Тебе ведь хочется поглазеть не на провинцию, а на сам Лондон. Поэтому мы останемся в городе до тех пор, пока моя родня не протрубит генеральный сбор.

Так решила Шарлотта, значит так и должно было быть. Вряд ли Аманда могла бы быть довольна больше.

Через неделю по прибытию в Лондон Аманда без лишнего шума сбыла жемчуг своей матери и брошь своей бабушки, за что выручила около двухсот фунтов. Как выяснилось позже, деньги свои она могла тратить лишь на безделушки и какие-то мелочи, поскольку склонная к роскошествованию Шарлотта обеспечила ей в своем доме полный пансион – она оплачивала все их счета.

Кроме полного пансиона, Аманда была введена и в высшее общество. Очень часто в этом доме собирались гости: элегантные леди в сопровождении не менее элегантных мужчин, которые оказывали Шарлотте знаки почтительного внимания, не забывая при этом и молодую прехорошенькую американку. Последняя очень пригодилась для того, чтобы развеять извечную чопорную скуку английских приемов и ужинов. Та социальная группа, которая заявила о себе, как Блумсберри, являла собой воплощение современности и так же себя величала, впрочем, это был не очень большой сегмент элиты. И в этом окружении вкусы и странности Шарлотты воспринимались всеми, как некие чудачества. Откровенно говоря, Шарлотта была далеко не глупой, и с ней было очень интересно общаться. Не говоря уж о ее поистине фантастических связях.

– Моя мать была младшей дочерью Джеймса Мендоза, второго лорда Уэстлейка, – объяснила ей Шарлотта, одним июньским непогожим днем, когда обе девушки сидели в оранжерее дома на Гордон-сквер, попивая кофе после ленча в окружении посаженных в огромные горшки апельсиновых деревьев. – Первоначально Мендоза были испанской семьей.

Молодая американка, однако, предпочитала не углубляться в гущу ветвей генеалогического дерева своей покровительницы, хотя и знала, как любила Шарлотта покопаться в темном прошлом своего рода. И задала лишь формальный вопрос: а когда твои предки появились в Англии?

– В шестнадцатом веке по причине торговли шерри или хересом. Это вино делают в Испании и отправляют сюда – это было, и остается до сих пор, бизнесом, приносящим баснословную выгоду. Так что Мендоза не случайно оказались в Англии. – Шарлотта замолчала и бросала украдкой взгляды на Аманду, поглощенную выбором шоколадных конфет, выложенных на роскошном серебряном блюде. – По причине торговли вином и еще кое по какой причине, – добавила она.

– По какой?

– Прежде чем я тебе скажу, поклянись, что дашь честный ответ на один вопрос. Согласна?

Аманда смотрела на нее, впервые по-настоящему заинтригованно.

– Что это за вопрос?

– Сначала поклянись.

– Ладно, хорошо, поклянусь. Я клянусь. – Эта произнесенная шутливо-торжественным тоном клятва сопровождалась хихиканьем, которое находилось в явном диссонансе с напряженно-пытливым выражением лица Шарлотты.

– Каково твое отношение к евреям?

К евреям? Какой-то дикий вопрос… Аманда мгновение колебалась.

– Вообще-то, не знаю, не задумывалась об этом, – ответила она, наконец. – Я никогда с ними не общалась. Они ведь все иностранцы, не так ли? Мужчины у них всегда с бородами, женщины носят шали, и все они, к тому же, говорят очень смешно…

Шарлотта фыркнула:

– Сплошные предрассудки. Абсурд! Они далеко не все такие. Я, например, не такая…

– Ты? Так ты что, Шарлотта, еврейка? Как это?

– Мои предки были евреями. Как мне объяснили, Мендоза, кордовские Мендоза когда-то давно были евреями. Когда Испания находилась под владычеством арабов, они стали мусульманами. Несколько веков спустя, христиане победили и изгнали арабов, и семья эта на какое-то время снова стала исповедовать иудаизм. Но в 1492 году всех евреев выселили из Испании, выбросили из страны просто-напросто. Они предпочли перейти в христианство и, таким образом, сумели выжить. Но позже, еще через сто лет, среди них был один такой по имени Рамон, который снова пожелал стать иудеем. И по настоянию его семьи он отправился в Лондон, чтобы основать здесь торговую ветвь для поставки шерри.

– И он тоже жил в этом доме? Как интересно! – Аманде и вправду было интересно.

Она позабыла о шоколаде и ее внимание теперь было целиком и полностью приковано к Шарлотте.

– Да нет, не сюда, конечно, глупенькая. Этого дома до 1825 года не было. Рамон приехал в дом, который находился на улице под названием Кричарч Лэйн, что в Ист-Энде. Теперь это трущобы, но в те времена там жило много выходцев из Испании и Португалии, тоже евреев. Они бежали в Англию от инквизиции. Все они прикидывались протестантами, но каждому было известно, что на самом деле они евреи, иудеи. Англичане прогнали своих английских евреев из страны еще в XIII веке, но позже все же их пускали сюда, потому что те очень оживляли торговлю.

Аманда присмотрелась к своей собеседнице.

– Значит ты действительно еврейка?

– Да нет, все это не совсем так просто, как может тебе показаться. Мой прадедушка Джозеф Мендоза приобрел в свое владение имение Уэстлейк к 1825 году, в этом же году он построил и этот дом. Потом начались сложности. Дело в том, что английские законы не дают четкого определения прав евреев. Джозеф, например, не был до конца уверен, сможет ли он завещать свою собственность наследникам.

Шарлотта подобрала под себя длинные ноги и закурила одну из бесчисленных тонких сигар. В своих неизменных брюках мужского покроя и ожерелье из бусин она казалась Аманде пришелицей из какой-то далекой экзотической страны.

– Одно дело иметь невзрачный домишко где-нибудь в Ист-Энде, – продолжала она, – но великолепный дом, да не дом, а целый дворец эпохи правления Тюдоров из двухсот сорока комнат – дело другое. Не исключалось, что найдутся и завистники и те, кто пожелал бы создать неприятности. В планы Джозефа никак не входило, чтобы его собственность в один прекрасный день стала собственностью Короны. И в 1835 году, когда умер его отец, он перешел в христианство и стал сторонником англиканской церкви.

Шарлотта, затянувшись сигарой, выпустила в теплый летний воздух плотную струю синего дымка, которую пронизывало солнце.

– Есть множество кузенов и кузин в роду Мендоза, которые не пожелали пойти за Джозефом. Некоторые из них и ныне иудеи, но обе фамильные ветви, испанская и английская, входят в такое родовое предприятие, как банк, во всяком случае, это относится к мужчинам, и Уэстлейк сегодня нечто вроде их штаб-квартиры в Англии.

Аманда почувствовала, что в этой истории есть нечто такое, что может представлять интерес лично для нее. И поэтому ей очень захотелось вытянуть из Шарлотты как можно больше.

– А каким образом твой прадедушка сумел обзавестись дворянским титулом? Он что, купил его за деньги вместе с домом?

Шарлотта усмехнулась.

– Видишь, постигаешь понемногу, как дела делаются, не так ли? Ну уж так совсем примитивно это не было. Дело в том, что Джозеф кучу денег пожертвовал Королевскому двору на покрытие расходов на коронацию королевы Виктории и вскоре специально для него был основан новый титул баронета. – Шарлотта щелкнула пальцами. – И, гопля! Вот он уж и лорд Уэстлейк и Мендоза могли унаследовать от него и титул, и имение.

– Вот оно как, – задумчиво произнесла Аманда.

– Именно так, – подтвердила Шарлотта.

Аманда выглядела даже вроде как опечаленной. Казалось, эта история произвела на нее впечатление.

– О чем задумалась? – поинтересовалась Шарлотта.

Аманда махнула рукой.

– Да так ни о чем… Просто о том, чего только в прошлом не бывает… и в жизни. Жизнь, она… непредсказуема…

«Какое счастье войти живым в рассвет! А молодой… блаженней рая не сыщешь».

Аманда закрыла книгу со строками Водсворта о французской революции и почувствовала волнующее ощущение прозрения. Этот поэт очень точно охарактеризовал ее мысли, не дававшие ей покоя в то самое лондонское лето тридцать шестого года. Она смотрела на однообразные ряды кожаных переплетов библиотеки дома на Гордон-сквер, на рисунки лошадей, автором которых был кто-то, по словам Шарлотты, страшно знаменитый и фамилия его была Джордж Стаббс, на антикварное красное дерево и дуб, на великолепную лепку гипсового потолка и ее переполнял восторг.

Благодаря тому, что Джейн сумела вдохновить ее на этот вояж и благосклонности фортуны, Аманда оказалась в нужном месте и в чрезвычайно подходящее время. Именно здесь ее разлетевшаяся на куски жизнь могла бы быть собрана в единое целое. Нет, жизнь ее обещала стать тем, о чем она даже и не отваживалась мечтать. Ее улыбку на милом личике согнало выражение решимости. Нет, она ничему и никому не позволит встать на пути открывавшихся перед ней блестящих, фантастических возможностей, и уж, конечно, не станет принимать всерьез прихоти и капризы Шарлотты. И пока ей будет удаваться сохранить ясность ума, все должно быть как надо… И неважно, что некоторые вкусы Шарлотты несколько эксцентричны, более того, иногда даже весьма непонятны…

Не было такого дня, чтобы Шарлотта не получала приглашения на ужин в какой-нибудь дом. Но она настояла на том, чтобы пятичасовой чай они пили всегда дома, при этом хозяйка заставляла Аманду облачаться в особую для этого ритуала одежду. И в пять часов Аманда должна была снимать с себя все, что было на ней и переодеваться в экстравагантное одеяние, изобретенное для нее Шарлоттой и купленное у «Хэрродса».

– Я обожаю видеть тебя одетой в декадентском стиле поры «белль эпох», милая моя. Ты простишь мне мою маленькую странность.

И Аманда в очередной раз прощала. Каждый день без нескольких минут пять она направлялась в свою спальню, отделенную от спальни Шарлотты холлом, снимала свое обычное платье и даже нижнее белье, и надевала розовые шелковые штанишки, отороченные кружевами. Поверх этого она накидывала пастельных тонов атласное кимоно и закутывалась в него так, чтобы оно обтягивало ее фигуру. И когда часы в коридоре пробивали пять ударов, Аманда вместе со своей хозяйкой и подругой усаживалась пить чай.

Чай подавался в маленькой гостиной, примыкающей к спальне Шарлотты, стены которой были увешаны коврами, а мебель обита Дамаском. В холодные дни предпочитали затопить камин, но в то лето таких дней было мало. К тому времени как Аманда садилась за стол, на нем уже стоял поднос с чаем. Никто из слуг не нарушал покоя двух девушек. Аманда подозревала, что они даже на звонок Шарлотты не явились бы.

Чай разливала в чашки всегда Шарлотта. И в тот июньский день, когда Аманда нашла отклик позывам своей души в стихах Водсворта, все было так, как заведено раньше. Аманда глядела на Шарлотту и размышляла о прочитанных ею строчках.

Шарлотта собралась было добавить в чашку своей гостьи сахару и молока, но, когда та протянула руки, чтобы забрать у нее чай, руки Шарлотты замерли с сахарницей и молочником.

– Я совершенно без ума от тебя. Понимаешь ли ты это, Мэнди? – странным голосом проговорила Шарлотта.

Никто и никогда еще до Шарлотты не называл Аманду Мэнди. Имя это не особенно ей нравилось, но она предпочитала не протестовать. Шарлотта величала себя «той, кому ты должна подчиниться», и это было шуткой лишь отчасти.

– Но и я ведь без ума от тебя, – осторожно забирая у нее из рук молочник, – сказала Аманда. – Ты так добра ко мне, как же я могу не обожать тебя?

Шарлотта не ответила. Аманда пригубила чай и взяла из стоявшей на подносе вазы печенье. Она даже не успела откусить от него, как вдруг Шарлотта резко наклонилась к ней и с размаху выбила его у нее из рук.

– Прекрати! Кончай эту еду и не прикидывайся, что не понимаешь и не слышишь, что я сказала тебе сейчас! Я понимаю, что ты у нас – сама невинность, но не до такой же степени, чтобы не понимать, в чем дело…

Аманду это ошеломило. Она впервые видела, как Шарлотта не на шутку взбесилась.

– Дорогая, я не понимаю, что ты имеешь в виду.

Эту до мозга костей английскую привычку обращаться к другой женщине «дорогая» Аманда усвоила уже давно и прочно, ей очень хотелось походить на англичанку.

– Дорогая, может быть ты объяснишь, в чем дело и тогда я…

– Не стану я ничего объяснять, а вот показать – покажу… Я покажу тебе, что означает «быть без ума» от кого бы то ни было, – перебила ее Шарлотта. – Подожди.

И через мгновение чувственный рот Шарлотты прижался к губам Аманды, а рука ее по-хозяйски проворно стала расстегивать завязки кимоно. Атласное кимоно подалось легко и вот возбужденному взору Шарлотты предстало то, о чем она уже так мечтала и издавна представляла: мягкая розовая кожа, розовые, за исключением темных пятнышек сосков, упругие молодые груди, нежный живот, нежные упругие бедра, выступавшие из-под кружев. Шарлотта отстранилась и уставилась на Аманду горящими черными глазами.

Аманда застыла, но не от испуга или отвращения, а скорее от изумления. Да, конечно, на этой Шарлотте были мужские брюки, она курила сигары, но это ведь не больше, чем придурь… Она все же была и оставалась женщиной. Так почему же Шарлотта наклонилась и начала страстно лизать ее груди? Почему ее пальцы сновали теперь уже внутри ее шелковых штанишек? Вообще-то, дело это сугубо мужское… И именно этого было предписано ей бояться, избегать, если ты, конечно, не замужем. Все это Аманде было хорошо известно, но происходящее сейчас не укладывалось в прокрустово ложе общепринятых рамок.

– Шарлотта… дорогая… послушай… ох… ах… Я не могу… Ты должна… прекратить это, у меня голова кружится, Шарлотта… умоляю…

– Т-сс! Ни слова! Не говори ни слова, – горячо шептала ее подруга. – Не говори ни слова, лишь чувствуй! Ничего страшного… Я люблю тебя, моя несравненная Мэнди и сейчас тебе докажу это. Ты узнаешь сейчас, что такое моя любовь.

То, что произошло в этот золотой июньский день на тахте маленькой гостиной дома на Гордон-сквер, могло, разумеется, со стороны показаться изнасилованием, особенно в первые пять минут, когда Аманда еще прекрасно сознавала, насколько высока степень ее зависимости от Шарлотты, чтобы в данной ситуации вырываться и протестовать. Но изнасилованием это не было. Это было обоюдным выходом чувств, принесшим обоим, в особенности Аманде, доселе неслыханное и неизвестное удовольствие. И когда они в гардеробной Шарлотты переодевались к ужину в Белгравии, куда их пригласили друзья, они поминутно бросались друг к другу в объятия и целовались. И Шарлотта шептала ей: я знала, что ты сторонница женской любви, моя маленькая Сафо! Я знала это всегда, как только увидела тебя в первый раз.

Вероятно, это так и было.

Очень скоро Аманде стало ясно, что и ей весьма нравится то, чем они занимались с Шарлоттой. При воспоминании о губах этой женщины у нее подкашивались ноги, перед глазами у нее возникали ее бедра, маленькие груди, ее ласковые нежные руки. Но когда она подвергла анализу все то, что ей удалось за это время узнать о Шарлотте Суитхэм, Аманда поняла и другое: никаких долгосрочных планов, которые были бы связаны с этой дружбой, она строить не имела права. Шарлотта была и оставалась для нее лишь ступенькой в тот сверкающий бриллиантами мир, о котором мечтала Аманда и полноправным членом которого она собиралась однажды стать. Это был мир стабильный, надежный, и эту стабильность и надежность не могла обеспечить ей связь с Шарлоттой.

И в сентябре, когда она познакомилась с Эмери Престоном-Уайльдом, встреча эта произошла на одном из званых обедов, – Аманда сразу же приняла его предложение выйти за него замуж. Он вполне соответствовал тому портрету, который Аманда мысленно уже давным-давно нарисовала себе: он имел титул, был вдовцом, само собой разумеется, весьма обеспеченным вдовцом.

Несколько дней спустя, она, набравшись храбрости, объявила Шарлотте, что собралась выходить замуж.

– Нет, ты не можешь этого сделать, – прошептала побелевшая от бешенства Шарлотта. – Я не позволю тебе этого. Он был женат на моей кузине Филиппе, которая умерла. Он старше тебя на двадцать лет. И что самое худшее – он мужчина. Ты что, Мэнди, не понимаешь! – Мужчина!

– Я понимаю.

– Да нет, не понимаешь. Ты ведь действительно не можешь понять, что все это для тебя значит. Или может быть ты до сих пор не можешь понять, кто ты такая? Дьявол тебя возьми! Я тебе устрою замужество!

И прокричав эти слова в лицо девушке, она снова набросилась на нее и снова буквально изнасиловала ее – в течение нескольких минут Аманда вновь обратилась в клубок обнаженных нервов. Но когда страсть прошла, иссякла, для Аманды ничего не изменилось. Этот эпизод стал лишь подтверждением тому, насколько осторожной и последовательной должна она быть на пути осуществления ее планов.

– Эмери, милый, а это не будет выглядеть ужасно, если нам с тобой сбежать и обвенчаться тайно?

Лорд Суоннинг посмотрел на свою невесту с мягким укором и не без удивления.

– Ужасно? Нет, я думаю, нет. Но к чему это? Многие девушки мечтают о том, чтобы их свадьба была большим событием. А что, твоя, мать не собирается приехать?

– Моя мать не настолько здорова, чтобы пуститься в столь далекое путешествие. – Аманда ни слова не сказала ему о том бедственном финансовом положении, в котором оказалась ее мать. – Мой отец умер всего пять месяцев назад. А без моей мамы мне не хотелось бы устраивать здесь большое свадебное торжество.

– Да, да, конечно, моя дорогая. – Эмери немедленно принялся проявлять всякого рода сочувствие и взаимопонимание. – Как глупо с моей стороны не учитывать всех этих обстоятельств. Дорогая, для меня главное в жизни не свадьба с тобой, а ты сама. Так что, давай сбежим, если тебе так хочется…

 

19

Суоннинг-Парк и Лондон, 1936–1939 гг.

Через неделю после возвращения молодой четы Престон-Уайльдов из их свадебного путешествия, которому предшествовала свадьба инкогнито, Шарлотта отправилась в Сассекс на встречу с Амандой.

– Ну, и как это было? – хамоватым тоном потребовала она объяснений от своей неверной любовницы. – Как же прошла ваша брачная ночь? Отвечай, девка! Ну что, заставил он почувствовать то, что давала почувствовать я?

В действительности так и не заставил, но у Аманды не было намерений заявлять Шарлотте об этом.

– Шарлотта, нам необходимо придти к согласию. – Теперь это говорила уже не просто американская девчонка по имени Аманда или Мэнди, а леди Суоннинг, подошла ее очередь диктовать условия дружбы. – Пойми, я теперь замужем за Эмери и не желаю никаких скандалов вокруг его имени или моего. И если ты попытаешься затеять скандал, я сделаю так, что это обернется против тебя и вывалю на твою голову такой ушат грязи, что даже твоя принадлежность к Мендоза не спасет тебя от позора. Тебе ясно?

Темные глаза Шарлотты смотрели на нее, в них была смесь желания, боли, злобы и мольбы. Она открыла рот, чтобы заговорить, но слов не было, и в следующий момент она предпочла просто отвернуться. Плечи ее слегка вздрагивали, но если она и рыдала, то без слез.

– Ладно, – тихо сказала Аманда. – Успокойся. Я думаю, ты найдешь в себе силы посмотреть правде в глаза, как выразился бы Эмери.

Они стояли в одном из стеклянных домиков, что рядом с коттеджем садовника. Обе отправились туда под предлогом насладиться видом королевских лилий. И цветы эти, несмотря на их поистине королевское величие, и в подметки не годились тому величию, которое излучала Аманда. Маленькая американочка стала Их Светлостью. И подобно великой Саре Бернар в точности исполняла свою роль, вникая в каждый нюанс поведения сценического образа.

Элегантно-небрежным движением руки Аманда обнажила запястье и взглянула на маленькие изящные золотые часики. С болью Шарлотта увидела, что это были те самые часики, которые она подарила Аманде тогда, в тот самый летний день, на память об их первом настоящем свидании в доме на Гордон-сквер.

– До ленча еще сорок минут, – объявила Аманда, теперь голос ее звучал значительно мягче, в нем были нотки обещания. – Мы должны вернуться в дом. И если ты поклянешься мне никогда больше не называть меня Мэнди, то я разрешу тебе подняться в мою комнату. – Сказав это, Аманда чуть раскрыла губы и провела по ним языком. – Времени, чтобы продемонстрировать мое белье первой брачной ночи хватит, – прошептала она.

Суоннинг-Парк предъявлял не очень большие требования к его новой смотрительнице. За почти четыре столетия, которые простоял этот дом, ритуалы в нем происходившие, казалось, въелись в древний камень. Они поддерживались великолепно вышколенным персоналом, большинство из слуг впитало их с молоком матери, так как родились в этих стенах. Аманде не приходилось сильно утруждать себя.

И Эмери данное обстоятельство не внушало покоя. Он женился на этой молодой американке потому, что находил ее очаровательной, могущей украсить его жизнь, в буквальном смысле этого слова, декоративной. Кроме того, ему не раз приходилось слышать о способности представительниц этой нации к воспроизведению потомства.

Он очень надеялся на то, что она подарит ему сына. Лорд Суоннинг замыкал свою родовую линию, будучи единственным ребенком в семье своего отца, тоже единственного ребенка. Его первая жена Филиппа Мендоза страдала раком матки, который не только сделал ее бесплодной, но, в конце концов, отправил ее на тот свет. Согласно условиям, которые ставились перед его предками Елизаветой Тюдор, когда она жаловала им дворянство, лишь прямые наследники мужского пола имели право наследовать титул. Таким образом, необходимость заиметь сына была для Эмери крайне настоятельной. Кроме этого, он ничего от Аманды не требовал.

Но проходил месяц за месяцем, а леди Суоннинг так и не желала беременеть, несмотря на отчаянные попытки супруга. Иногда в процессе темпераментного ерзанья и обливания потом на подушках и простынях супружеского ложа, Эмери замечал, что все его попытки распалить темперамент молодой жены терпят неудачу. Может быть, все дело было именно в этом? Может быть фригидность Аманды, в которой Эмери уже почти не сомневался, и является причиной ее бесплодия? Если бы она хоть чуточку пошевелилась под ним, продемонстрировала бы хоть раз капельку энтузиазма, ну может быть не раз, а два, то… Но она этого энтузиазма не проявляла.

Эмери постепенно стало выводить из себя это обстоятельство, и злость стала принимать довольно уродливые формы. Скоро эти соития вообще перестали походить на любовь. Они напоминали штурм хорошо укрепленной цитадели горсткой отважных, даже фанатичных, но плохо вооруженных бойцов.

– Может быть, ты сможешь хоть попытаться, – бесчисленное количество раз нашептывал он ей.

– Но я же пытаюсь, – шептала Аманда в ответ. – И никогда не отказываю тебе…

И то и другое утверждение было чистой правдой, но от этого ничего не менялось. Аманда не становилась беременной. Эмери, конечно, никак не связывал такое поведение Аманды в их спальне с тем, что она водила дружбу с этой колоритной дамой Шарлоттой Суитхэм, поведение которой не вписывалось ни в какие рамки. Просто он не склонен был замечать такие вещи, тем более делать из них какие-то выводы. Он предпочитал жить внутри ситуации днем, и продолжать свои, ставшие уже почти экспериментами, репродуктивные попытки по ночам.

Внешне в отношениях между ними ничего не изменилось. Они выглядели очень преданной супружеской парой, их постоянно видели во всех местах престижнейших светских сборищ. Престон-Уайльды никогда не позволяли себе ни опоздать, ни как-то обмишуриться в глазах света, выбрав не тот дом или вернисаж. Они много времени проводили в поездках по стране, уикэнды посвящались охоте, крокету, гольфу, долгие зимние вечера коротались в компании друзей за бриджем. Аманда неизменно излучала радость, у Эмери не было решительно никаких оснований для малейших упреков к ней по причине ее неправильного поведения.

Что касалось Аманды, то та искренне наслаждалась этими публичными аспектами своей жизни. В остальное же время она, стиснув зубы, скучала. Одно ей досаждало постоянно, напоминало о себе каждый день, и конца этой пытке не было: Аманда была лишена наличных денег. Пребывая в статусе леди Суоннинг, она не нуждалась в них. Чтобы платить и покупать, для этих целей имелась экономка, на которую были возложены обязанности заниматься счетами, чеками. Выбрав в магазине ту или иную понравившуюся ей вещь, Аманда лишь не выпускала ее из рук, а финансовая сторона вопроса тут же решалась ее супругом, без которого она по магазинам не ходила. Все счета оплачивались Эмери без малейших возражений или комментариев с его стороны, и посему ей не было необходимости обращаться к нему за такой вульгарностью, как например, наличные деньги. Отсутствие этих вульгарных наличных денег могло означать лишь одно: она никак не могла оказать помощь своей матери Джейн.

Аманда не могла забыть о той нужде, в которой по-прежнему пребывала ее мать. Но она понятия не имела, как ей достать денег, чтобы избавить ее от этой нужды. Объяснить эту ситуацию Эмери было делом немыслимым, просить денег у Шарлотты означало бы, что та обретет над ней дополнительную власть, что также не устраивало юную леди Суоннинг.

Почти на протяжении целого года она находилась в таком положении, пока в марте тридцать седьмого года не получила из дома письмо с приложенной к нему ее матерью газетной вырезкой «Филдинг пост тайме» от семнадцатого марта. Вырезка была посвящена подруге детства Ирэн, родители которой за несколько месяцев до описываемых событий погибли в железнодорожной катастрофе. Ирэн передоверяла магазин одному из кузенов ее отца. Наконец она была свободна от всех обязательств и могла заполучить в руки немного денег. У Аманды мгновенно созрел план пригласить Ирэн в Суоннинг Парк. Когда она увидела эту фотографию в газете, то поняла, как ей не хватало здесь ее закадычной подруги. И их переписка, письма, которые они регулярно посылали друг другу, было нечто совсем другое…

Письмо, в котором она приглашала Ирэн приехать, Аманда уселась писать в тот же самый день, и одно то, что она могла просто отправить письмо такого содержания своей подруге, было для нее огромным счастьем. Скоро у нее с Эмери состоялся разговор, который значительно расширил ее возможности как благодетельницы для Ирэн.

В тот же вечер у них в доме имел место очередной званый ужин. Было довольно много гостей. Когда Аманда увела всех женщин в гостиную, оставив мужчин при своих сигарах и бокалах с портвейном, она услышала, как одна из женщин обратилась к ней с вопросом, нет ли у нее секретарши?

– А что, у вас есть? – с явным удивлением вопросила Аманда. – А для чего?

Конечно, такой вопрос могла задать лишь американка по происхождению, и то весьма молодая и неопытная. Та леди, которая имела секретаршу, даже усмехнулась.

– Не удивляйтесь. Разумеется, речь не может идти ни о каком бизнесе, дорогая. Это секретарь для деловых встреч, по социальным связям. И она необходима, чтобы все приглашения, посланные вам или вами, не перепутались у вас в голове. Особенно это необходимо, когда речь идет о благотворительности и делах деревенских.

Незадолго до этого разговора Аманда дала себя втянуть двум церковным обществам, обязалась участвовать в ежегодном музыкальном фестивале и фонде вдов погибших рыбаков. Эмери неоднократно бормотал одобрительные слова по адресу этих начинаний, которые, по его мнению, подобали знатным и порядочным леди.

В ноябре тридцать седьмого года в Суоннинг-Парк прибыла Ирэн Пэтуорт.

– Ой, кисонька моя, мне даже не верится, что ты здесь!

Они обнимались, они не могли друг с другом наговориться вдоволь, предпринимали дальние прогулки вдвоем. Аманда хотела показать все многообразие своей теперешней жизни в статусе леди Суоннинг. Почти все то, что происходило в спальне мужа между Эмери и ею, обсуждению не подлежало, равно как и ее эскапады с Шарлоттой.

– Твоя подружка Шарлотта приводит меня в ужас, – призналась ей Ирэн, побеседовав с темпераментной дамой пару раз.

– Приводит тебя в ужас? Глупенькая. Шарлотта – эксцентрична, не более того. А быть чуточку эксцентричной – старинный английский обычай…

– Возможно. А что есть и такой английский обычай, который предписывает смотреть на человека, с которым ты знаком всего несколько минут, будто ото всей души желаешь ему лечь в могилу?

– Ирэн, это просто абсурдно! Шарлотта не могла смотреть на тебя так. Пойми…

– Да нет. У нее был именно такой взгляд. Впрочем, это меня не волнует. Я не к ней приехала сюда, а к тебе.

Но если Ирэн предпочитала воспринимать с легкостью существование Шарлотты, то для той появление Ирэн было событием, которое она не могла переварить так стоически. Может быть, все было в том, что, будучи по уши влюбленной в Аманду, Шарлотта не могла не увидеть того, в чем даже сама Аманда еще ясного отчета себе не отдавала, что она была влюблена в Ирэн, но не осознавала этого. Так что внутренне Шарлотта хоть и пыхтела от злости, но на деле вряд ли могла изменить этот статус кво.

Что же касалось Эмери, то он немедленно почувствовал сильную симпатию к Ирэн. Ее уравновешенность, спокойствие и доброта очень ему импонировали. Некоторые склонны были рассматривать Ирэн как равнодушную, даже холодную. Эмери же удалось нащупать и открыть в ней те глубинные бурные потоки, которые клокотали в этой девушке. Кроме того, наслушавшись вдоволь болтовни Аманды, Эмери находил в общении с Ирэн отдохновенье от перманентной общительности и веселья своей супруги, которые заменяли ей недостаток чувств по отношению к нему. Когда Аманда обратилась к Эмери с просьбой разрешить Ирэн остаться у них на какое-то время, он был весьма обрадован этим обстоятельством и с удовольствием разрешил.

– А ты думаешь, она согласится? – спросил он. – Ведь должна же у нее в Америке быть какая-то жизнь?

– Да нет, такой жизни у нее в Америке больше нет. Родители ее погибли не очень давно, я тебе об этом говорила… Но…

Аманда колебалась.

– Но что?

– Дело в том, что они смогли оставить Ирэн очень мало, – сказала она. – У нее нет сейчас своих средств. И оставить ее просто так я не могу. Следовало бы назначить ей нечто вроде жалования. Эмери, а я могла бы, например, использовать ее в качестве своей секретарши по связям с общественностью.

Но Эмери уже думал о чем-то другом.

– Секретарша? А почему бы и нет, – рассеянно пробормотал он. – Это имеет смысл, коль скоро ты так много времени посвящаешь всем этим акциям благотворительности и тому подобным вещам.

– И платить ей я буду, скажем, три фунта в неделю.

Эмери поднял брови.

– А не многовато ли, дорогая?

– Я знаю, что многовато. Но ведь Ирэн это не служанка. Она – леди, привыкшая жить как подобает леди. Эмери, я хочу ей помочь.

Он пожал плечами.

– Хорошо. Делай, как считаешь необходимым.

– Твоей секретаршей? – спросила Ирэн, когда услышала предложение. – За три фунта десять шиллингов в неделю? – Быстренько произведя необходимые подсчеты на листке бумаги, она подняла на Аманду удивленные глаза… – Аманда, да это почти семнадцать долларов. Что мне предстоит делать?

– Очень немного. И, послушай, дорогая, это действительно гораздо больше, чем обычно. Я специально попросила Эмери платить именно такую сумму. Для мамы.

Аманда потом объяснила, что запросила у мужа именно столько с таким расчетом, что десять долларов из еженедельной суммы, выделяемой для ее секретарши, Аманда будет оставлять себе для того, чтобы таким образом получить возможность посылать деньги Джейн в Филдинг. Ирэн без колебаний согласилась.

Почти год жизнь в Суоннинг-Парке текла безмятежно. Но намечались глубинные течения во взаимоотношениях некоторых его обитателей. Шарлотта по-прежнему регулярно наносила визиты Аманде, а та, в свою очередь, изыскивала моменты для того, чтобы предаваться со своей подругой любовным утехам подальше от глаз людских. Ирэн ничего не подозревала об этом до того дня конца лета тридцать восьмого года, когда она случайно обнаружила двух женщин в доме лодочника рядом с прудом. Не то, чтобы застукала в момент, когда они что-то предпринимали, но ей бросилась в глаза расстегнутая блуза Аманды, лицо ее пылало, да и волосы были в беспорядке. Более того, Ирэн могла поклясться, что за секунду до ее прибытия Шарлотта покрывала поцелуями груди Аманды. Можно было спокойно позабыть об этом эпизоде, если бы не ненавидящий взгляд Шарлотты, направленный на Ирэн.

Несколько дней Ирэн разрывалась между желанием обо всем рассказать Аманде и страхом. Аманда ведь была замужней женщиной, более того, женщиной с дворянским титулом. Вероятно, что бы она ни делала, как бы ни поступала, Ирэн это не касалось. Да и сама Ирэн за эти годы достаточно повзрослела, чтобы смотреть на подобные вещи по-иному. Хотя она оставалась еще девственницей, тем не менее, приобрела кое-какой жизненный опыт и о многом была наслышана, даже о лесбийской любви. Во время ее поездки через океан пассажиркой второго класса к ней не раз приставали мужчины из пассажиров лайнера, но когда ей это наскучило, она решила погрузиться в чтение. Однажды среди книг корабельной библиотеки она обнаружила «Кладезь одиночества» Рэдклиффа Холла. Книгу эту Ирэн прочла взахлеб от корки до корки. Проблемы, поднимавшиеся в ней, были близки ей до чрезвычайности. Она даже на минуту задумалась, могла ли она стать лесбиянкой, и не лежало ли именно это в основе ее привязанности к Аманде. Но, поразмыслив над этим, решила, что не смогла бы. И последние несколько месяцев убедили ее в том, что она не ошибалась. Но это ни в коей мере не объясняло отношений, которые наверняка существовали между Шарлоттой и Амандой.

Все было бы ничего, если Ирэн не замечала бы перемен в отношении к Аманде Эмери. Она все больше и больше убеждалась, что лорд Суоннинг понемногу охладевал к своей жене, вероятно, по той причине, что она, похоже, и не собиралась осчастливить его в один прекрасный день тем наследником, которого он так страстно желал.

И в случае, если Аманда даст повод, Эмери без колебаний выставит ее из дома и лишит средств к существованию. Ирэн подобно буриданову ослу раздиралась от внутренних противоречий, как ей поступить. Но однажды Аманда сама создала ситуацию, которая могла бы рассматриваться в качестве решения этой проблемы, пусть даже временного.

В тот день, когда Ирэн наткнулась в домике лодочника на Аманду и Шарлотту, которые занимались там любовью, Шарлотта просто озверела. Она сумела сдержаться и спокойно дождалась, пока Ирэн не уйдет. Но потом набросилась на Аманду, угрожая, обвиняя, проклиная ее. И среди обвинений имелось одно, которое Шарлотта обещала себе никогда не выдвигать против Аманды.

– Ты жалкая, ничтожная девка! Ни с кем не можешь быть до конца искренней ни с мужчиной, ни с женщиной! Ты, по уши втрескавшись в эту ханжу Ирэн, даже не имеешь мужества признаться ей в этом.

Как только Шарлотта произнесла эту тираду, она ощутила острейшее желание отрезать себе язык. Она достаточно хорошо знала Аманду, знала, что в ней гнездится особая тупость в сочетании с природной проницательностью. Вероятно, Аманда вследствие именно неспособности заглянуть внутрь себя, не отдавала себе отчета в своих чувствах. А теперь заглянет, непременно заглянет, после того, как эту идею вложили ей в голову.

Две недели спустя, в один ветреный сентябрьский вечер, когда ветер завывал в бесчисленных дымовых трубах Суоннинг-Парка, и здание стонало и трещало по швам, Аманда забралась в постель Ирэн.

– Не спишь? И я тоже не могу в эту бурю… Я замерзла. – И свернулась калачиком подле своей старой подруги.

С самого детства они не были еще ни разу так близко друг от друга.

– Шла бы ты к себе в постель, Аманда. Что скажет Эмери, если станет искать тебя и обнаружит здесь?

Аманда хихикнула.

– Не беспокойся, не станет… Эмери спит как убитый. Особенно после того количества вина, которое он выпил сегодня за ужином.

– А что, с тех пор, как вы поженились, Эмери стал чаще выпивать?

– Может быть, я не обращаю на это внимания.

– Лучше бы обратить. Мне кажется, что Эмери не совсем счастлив. И еще мне кажется, что это из-за тебя.

Аманда положила руку на бедро Ирэн.

– Киса, не надо сейчас говорить об Эмери. Сейчас я хочу говорить о тебе и обо мне…

Ирэн затаила дыхание.

– А здесь не о чем говорить…

– Да нет, есть о чем. Даже, если ты еще и не понимаешь этого.

Очень нежно и очень твердо Ирэн убрала руку Аманды с бедра.

– Я понимаю, я знаю, что ты имеешь в виду, и мне сдается, что знаю про тебя и Шарлотту…

– Шарлотта – шлюха. Это так, для отвлечения. А люблю я тебя, дорогая моя киска. Я всегда тебя любила, и ты всегда меня любила.

– Да, но не так, как ты меня. – Ирэн дотянулась до лампы на ночном столике. – Аманда, я не собираюсь ни обвинять тебя, ни стыдить. Мне нет дела до… до твоих предпочтений. Но эти предпочтения твои, а не мои и, если ты сможешь принять к сведению эту точку зрения, мне придется уехать.

Аманда была слишком умна, чтобы ускорять события. Она хорошо знала Ирэн, чтобы не сомневаться в том, что та не шутила с ней и шутить не собиралась.

– Ладно, так значит, – беззаботно сказала она. – Тогда давай мне сигаретку, и мы просто поболтаем.

И они говорили о любви, о жизни, о мужчинах и женщинах, делились своими новыми сокровенными мыслями и постигнутыми во время разлуки истинами. Именно это и позволило Аманде в конце их беседы заявить следующее:

– Ирэн, ты что не понимаешь, что Эмери влюблен в тебя?

– Да ты с ума сошла!

– Нет, я не сумасшедшая. Он сейчас собирается с духом заявить тебе об этом. И если он тебе еще об этом не сказал, то попомни мои слова, скажет…

– О Аманда, но ведь это же ужасно… – Ирэн была расстроена не на шутку и готова была расплакаться. – Если это правда, то я должна уехать.

– И не думай об этом! Не ты ли мне говорила, что я должна соблюдать осторожность в своих словах и поступках, чтобы не оказаться в один прекрасный день за воротами этого дома. Так вот, я предпочитаю быть осмотрительной. И жить без той, моей любви не могу, понимаешь ты это? Не могу! Разве это не будет настоящим поступком настоящей подруги?

Конечно, это было абсурдным требованием, взывать к дружбе ради такого поведения, но их дружба всегда отличалась некоторым своеобразием. Кроме того, Ирэн некуда было пойти отсюда, и если уж ей быть до конца честной, хотя бы с самой собой, то и ее не оставляли равнодушной ухаживания лорда Суоннинга.

Аманда оказалась очень хорошим предсказателем в том, что касалось ее мужа. И в начале ноября он действительно сделал первый шаг. Они вдвоем с Ирэн пили кофе в гостиной. Аманда, сославшись на головную боль, удалилась в спальню и решила пораньше лечь спать. Эмери стоял у столика с напитками, который только что подкатил дворецкий.

– Чего-нибудь покрепче, дорогая? Чего-нибудь такого, что согрело бы твою душу в этот холодный вечер?

– М-м-м, может быть чуточку абрикосового ликера…

Эмери налил ей ликер и сам подал ей рюмку в руки. Их пальцы соприкоснулись.

– Выпей, – хриплым от волнения шепотом произнес он. – А потом и я выпью из твоей рюмки и прильну губами туда, где только что были твои. Для меня это все равно, что поцеловать тебя.

Какое-то время Ирэн молча смотрела на него, потом сделала глоток ликера и послушно отдала ему тонкую хрустальную рюмку. Эмери одним духом проглотил ликер, потом наклонился к ней и нежно поцеловал.

Час спустя Ирэн Пэтуорт перестала быть девственницей. Вскоре после Рождества она почувствовала, что беременна. Ни она, ни Аманда не затрагивали больше эту тему. Но Ирэн подозревала, что Аманда все знала. Но то, что Аманда даже и не подозревала о ее будущем ребенке, казалось Ирэн гибельным обстоятельством. Это молчание, равносильное лжи, Ирэн не могла взвалить на свои плечи.

У Ирэн не стоял вопрос о том, как отреагирует Эмери, если она ему об этом скажет. Он придет в восторг и разом сделает ее хозяйкой дома, но не Суоннинг-Парка, а какого-нибудь небольшого домика, подальше от глаз. Если это будет мальчик, он без малейших колебаний усыновит его и это даст ему все, чего он так страстно желал всю свою жизнь – наследника его титула. Но ни тот, ни другой вариант развития событий не устраивал Ирэн. Она не любила Эмери. Она отдалась ему с сознанием внутреннего разлада, от отчаяния, от незнания, как поступать в таких диких ситуациях, которые одна за другой возникали в этом старом импозантном имении. Если бы она призналась ему в своей беременности, до скончания века ей пришлось бы довольствоваться неофициальным титулом любовницы Эмери Престона-Уайльда. И эта мысль приводила ее в безграничное отчаянье.

Примерно неделя ушла на колебания и раздумья, потом она поняла, что ей делать. Помочь ей мог в этом лишь один человек. Одним промозглым январским днем Ирэн отправилась в Лондон. Эмери и Аманда были в это время в Монте-Карло, куда отправились на две недели отдохнуть. А Шарлотта, как было известно Ирэн, пребывала в тоске в доме на Гордон-сквер.

Дворецкий, попросив ее назвать свое имя, отправился с докладом к хозяйке и, вернувшись через минуту, препроводил ее в гостиную.

– Мисс Суитхэм сейчас выйдет, – объявил он и, сдержанно поклонившись, вышел.

Прошло несколько минут, прежде чем появилась Шарлотта. Она даже не посмотрела в ту сторону, где сидела Ирэн, прошла к курительному столику, подчеркнуто медленно прикурила свою любимую тонкую сигару, затем налила себе виски, не удосужившись предложить гостье. Потом, облокотившись о стенку камина в стиле рококо, повернулась к Ирэн и смерила ее высокомерным взглядом.

– Ну и для чего вы сюда явились? Заклинать меня оставить Аманду в покое?

– Нет, ничего подобного.

– Понятно. Для чего же тогда?

– Мне нужна помощь. Ваша помощь. Вы и только вы тот человек, который в состоянии помочь.

– Какого дьявола и в чем я должна вам помогать?

– Потому что вам это ничего не будет стоить. Потому что я вам не соперница, если дело касается Аманды и ваших чувств к ней. Потому что не помоги вы мне, это может сильно осложнить и жизнь Аманды. Не думаю, чтобы вам этого хотелось.

Глаза Шарлотты сузились, она раздумывала.

– Причины, заслуживающие внимания, – негромко сказала она. – Так что это за проблема и чем я могу вам помочь?

– Я беременна. Я решилась на аборт, но не знаю, как это делается.

– Господи Иисусе! – Шарлотта зажгла новую сигару от окурка первой. – Позвольте полюбопытствовать, кто же отец?

– А вы не догадываетесь?

– Думаю, что догадываюсь. Значит в вас сейчас сидит зародыш этого ублюдка Эмери?

Шарлотта помедлила. Ирэн тоже молчала и Шарлотта понимала, что это молчание служит подтверждением ее догадки.

– Вот что, сядьте, – пригласила она Ирэн жестом. – Я сейчас распоряжусь насчет чая. И сделаю несколько телефонных звонков людям, чтобы разузнать, что к чему. Не волнуйтесь. Я не сомневаюсь, что все это можно будет устроить.

* * *

К тому времени как Аманда и Эмери вернулись из Монако, Ирэн уже осуществила задуманное и вернулась в Суоннинг-Парк. Она выглядела, как будто ничего не произошло, но страшно переживала происшедшее…

Ни один человек, никто не предупреждал о возможных последствиях этого шага для ее психики, ее эмоционального состояния. В те времена женские журналы не допускали и мысли о существовании каких-то там абортов, в популярной прессе не было статей Психологов на данную тему, женщины не посылали писем издателям этих журналов с подробными описаниями своих ощущений до и после этих операций и во время их. И Ирэн не обладала шкалой отсчета степени глубины своих страданий.

Ее случай оказался легче, чем у многих других ее товарок по несчастью. Несмотря на то, что прерывание беременности было противозаконным актом в Англии, Шарлотте удалось найти для нее весьма квалифицированного врача, и операция была проведена хоть и не в больнице, но с соблюдением всех необходимых гигиенических и тому подобных условий. Операция проводилась под наркозом, со всей тщательностью, ее никто не презирал и не укорял, наоборот, все только и делали, что успокаивали и ободряли.

Но после этого наступил ад.

Вскоре лорд Суоннинг дал, наконец, конкретный повод презирать его. В феврале тридцать девятого года Эмери присоединился к Британскому фашистскому Союзу, во главе которого стоял сэр Освальд Мосли, к британским чернорубашечникам.

Ирэн была не из тех, кто создан для политики. Она до сих пор в некоторых социальных вопросах проявляла удивительное невежество и не отличалась особой приязнью к евреям. Но этика чернорубашечников, их философия, их видение будущего совершенно противоречили всему тому миропорядку, дитя которого она была, этому так распространенному среди американцев чувству равенства всех перед всеми, вошедшими в ее плоть и кровь. Хуже того, фашизм, исповедуемый Эмери, напрямую перекликался с германским фашизмом, с Гитлером, который с каждым днем все демонстративнее заявлял о своем присутствии в Европе. И тот концентрационный лагерь, в который превратилась тогда Германия, был точной копией того, чего желали для Англии и их родные чернорубашечники. Ирэн поступок Эмери привел в ярость. Шарлотта Мендоза испытывала тоже во многом сходные чувства, но по другой причине.

– Все эти ублюдки одинаковы, – говорила она Аманде. – Не забывай, я происхожу из длинной-предлинной еврейской линии, но даже я не была в синагоге ни разу в жизни. Если ты прочтешь столько по истории, сколько прочла я, ты поймешь. Мне очень хорошо известно, что антисемиты сделали с нами. А теперь Мосли и вся его банда собираются осуществить это здесь у нас, в Англии. И к ним потянулся Эмери вместе с другими антисемитами. Подонки всегда тяготеют только к подонкам. Ничего в мире не меняется.

Аманда слушала эти размышления Шарлотты, но они до нее просто не доходили.

– Не думаю, чтобы Эмери планировал что-то вроде изгнания тебя из страны. Шарлотта, дорогая, ты не должна все это воспринимать так серьезно.

Но Шарлотта лучше Аманды знала, как ей следовало это воспринимать. И Ирэн тоже знала. И разными средствами, совершенно отдельно друг от друга, используя в корне разный подход, обе воздействовали на Аманду. И эта кампания не возымела бы успеха, если бы не произошли два других события.

Первое, Аманде удалось разузнать, что Эмери сделал блистательно неудачные капиталовложения и, как следствие, это привело к превышению суммы займа в банке. А выяснила она это совершенно случайно, по ошибке вскрыв письмо, адресованное не ей, а ее мужу. Она сразу снова запечатала письмо, ничего ему не сказав, но подозревала, что для оплаты своих долгов Эмери придется продать с молотка большую часть своих земельных владений.

Чем это могло обернуться для нее? Не пострадали бы от этого ее драгоценности? Меха? Дом, слуги, роскошные авто? И она решила предпринять небольшое тайное расследование и вскоре обнаружила еще один нелицеприятный факт: Эмери пытался улучшить свое пошатнувшееся финансовое положение, став агентом одного известного немца по имени Адольф Крупп фон Болен унд Хальбах. Герр Крупп являлся оружейных дел мастером для Гитлера и Эмери тайно встречался с ним во время их пребывания в Монако и, судя по всему, сумел убедить немца в том, что вся Англия вскоре, сломя голову бросится под знамена фашистов. И, стало быть, очень умным ходом, по его мнению, было бы размещение завода по выпуску вооружений в Британии. Эмери готов был предоставить место для строительства такого завода, а позже, когда Мосли сумеет склонить Его Величество к заключению союза с Гитлером, он сможет сразу начать производство оружия и тем самым работать на герра Гитлера и одновременно сколачивать новое состояние.

Аманда была склонна к размышлениям о политике нисколько не больше, чем Ирэн и, кроме того, она не обладала чувством осознания моральной правоты. Но ее внутренние, подсказанные ей инстинктом суждения о натуре человеческой, были здравыми, логичными и неиспорченными и она была абсолютно уверена в неосуществимости сценария по Эмери.

Британцы в массе своей не были склонны броситься в объятия человеконенавистнической теории Мосли. Более важным было, по крайней мере для нее, что случись так, что реверансы Эмери с Круппом и Мосли стали бы достоянием гласности, он непременно стал бы посмешищем почти для каждого здравомыслящего британца. Хуже того, если бы Британия вступила в войны с Германией, он мог бы быть привлечен к суду по обвинению в государственной измене. Перспективы быть женой человека в той или другой ипостаси были для Аманды неприемлемы.

И когда Шарлотта предложила Аманде убить своего мужа, это не показалось ей какой-то вздорной и преступной идеей. Сомнения вызывала лишь чисто техническая сторона.

Обе женщины обсуждали предложение Шарлотты в спальне Аманды в один из ветреных дней.

– Дело вот в чем. Хорошо, если я даже и сделаю это, то что это мне даст? Разумеется, Эмери будет устранен и это очень бы тебя устроило. Но как мне из этого выйти?

– Свободу, – сказала Шарлотта.

– Свободу от чего? Для чего?

Шарлотта не стала давать прямой ответ. Вместо этого лишь сказала:

– Ты можешь уехать отсюда, будучи свободной.

– Как? Ты имеешь в виду заставить всех поверить, что это был всего лишь несчастный случай? А потом смотреть в лицо тем, кто будет проводить расследование, и леденеть от страха, что все, в конце концов, раскроется? Как какой-нибудь персонаж из романа Агаты Кристи? Нет, мне через это не пройти. К тому же единственное, что Эмери в настоящий момент мог бы мне оставить, это дом, который является заповедной собственностью и поэтому не может быть продан, чтобы покрыть эту кучу долгов.

Шарлотта покачала головой.

– Ты все не так понимаешь. Не думаю, чтобы тебе потребовалась бы какая-то разработанная схема. Просто возьми пистолет в оружейной комнате и застрели его. Выбери момент, когда никого нет поблизости и некому услышать звук выстрела. Потом, когда выйдешь из дома, я встречу тебя и вывезу из Англии.

Аманда хихикнула. Издали эта жутковатая ситуация казалась невинной загадкой, подобно шараде, игре для собственного удовольствия. В данный момент она никак не могла представить себе, что сможет убить Эмери и что это могло бы сойти ей с рук…

– А куда ты планируешь меня вывезти? В Занзибар? Или, может быть, в какую-нибудь сказочную страну, которой вообще нет на карте? Шарлотта, ты живешь в мире фантазий…

– Нет, ни о какой неизвестной стране речи быть не может. В Испанию, Аманда. Ты хоть имеешь какое-нибудь представление о том, кто такие Мендоза? Знаешь ли ты хоть что-нибудь о силе и богатстве моей семьи?

– Вероятно, нет. Но это как-то не по-английски. Тем более, когда дело еще не сделано, выпячивать это, ставя вопрос так.

Аманда капнула на ноготь немного крема для полирования ногтей. Шарлотта протянула руку и выбила у нее из рук серебряный флакончик, как однажды в доме на Гордон-сквер выбила из рук печенье. И результаты были схожими. Аманда, хоть и привыкла к вывертам Шарлотты, но все же была шокирована.

– Я говорю с тобой вполне серьезно, Аманда… И тебе советую быть со мной тоже серьезной, в противном случае ты рискуешь оказаться в положении, которое вряд ли тебе уж очень понравится. И будешь потом сожалеть, что сказочно богатые Мендоза могли бы оказаться у тебя в должниках.

Так Аманда, Шарлотта и Ирэн пришли к согласию о том, что было, в конце концов, совершено в страстную пятницу апреля тридцать девятого года.

 

20

Мадрид и Кордова, 1939 год.

Диего перевел взгляд со своей английской кузины на американку, которую та привезла с собой, и причина этого в высшей степени неожиданного визита за день до Пасхи постепенно прояснялась.

– Так что же она сделала?

– Застрелила своего мужа. Двадцать четыре часа назад, – продолжала Шарлотта. – Полиция рыщет везде и повсюду, разыскивая ее.

– Понимаю. И ты привезла ее сюда… В мой дом. В дом, где живут моя жена и мои дети. Туда, где ее связь с Мендоза может в любой момент вылезти наружу. – Диего не повышал голоса, и в его английском не ощущалось ни малейшего акцента. – Зачем ты это сделала, Шарлотта?

– Потому, что она совершила этот поступок ради нас. Потому, что ты сможешь помочь ей исчезнуть. И никто, кроме тебя, не сумеет организовать это так, как ты.

Шарлотта тщательно взвесила свои возможности, прежде чем отправиться с Амандой к Диего в Мадрид. Мануэль, глава дома, жил в Кордове. Конечно, были основания полагать, что Мануэль проявил бы гораздо большее понимание и даже симпатию, но Шарлотта была более склонна верить в способность Диего быстро реагировать на внезапно возникавшие всякого рода внештатные ситуации и надеялась, что не ошиблась.

– Понимаю. Она убила своего мужа ради нас. – Диего повторил слова, сказанные Шарлоттой, наливая в три бокала шерри.

Когда он подавал им хрустальные массивные бокалы с орехово-темным олоросо, он пристально смотрел на Аманду. А она, оказывается, красавица да и только, стоило ей снять этот дурацкий рыжий парик. Побледнела, как мел, от испуга, вся трясется…

– Стало быть, ты желаешь, чтобы она исчезла? – Диего по-прежнему не отрывал взгляд от Аманды, хотя обращался к Шарлотте. – Может, мне следует понимать так, что я должен ее убить? Нам что, остается лишь уподобиться гангстерам из американских фильмов?

Аманда ахнула и буквально упала в кресло, поражаясь полному отсутствию эмоций Диего, холоду его глаз газели.

– Прекрати, – скомандовала Шарлотта. – Прекрати этот спектакль! Не смей издеваться над ней и поучать меня! Ты прекрасно понимаешь, черт тебя побери, что я имею в виду.

Диего спокойно уселся в кресло и пригубил вино.

– Наверное, понимаю. Но даже, если я в состоянии сделать то, о чем ты просишь, с какой стати я должен делать?

– Я тебе уже объяснила почему. Она совершила этот поступок ради нас. У него были шашни с Крупном. Он хотел отдать Британию на растерзание Гитлеру. Как ты думаешь, хорошо бы пришлось Мендоза, окажись они под Гитлером?

– Думаю, что не очень, – признался он. – Мы не имеем общих дел с Германией. Но это распространяется лишь на фашизм Гитлера, не больше. Здесь, в Испании, мы поддерживаем Франко и фалангистов. И здесь, в Испании, существуют законы, наказывающие за убийство. И другие законы, запрещающие сокрытие лиц, объявленных преступниками.

– Диего! Прекрати, наконец, нести околесицу! Аманда здесь. Я – тоже. Ты должен и можешь помочь. Ты прекрасно можешь это сделать, и ты это знаешь, ведь так? И хватит меня поучать…

Он уже был готов выпроводить их отсюда, сдать властям, отдать их на волю судьбы или отправить обратно в Англию. Потом снова взглянул на эту американку.

– Пожалуйста, прошу вас, – шептали ее губы.

Она действительно была очень красива, та маленькая американка.

– Ладно, – сдался наконец Диего. – Рассказывайте. Расскажите мне все, как было. С самого начала и до конца и без утайки! Потом посмотрим, что можно сделать.

Шарлотта не переоценила влиятельности Диего. Он начал подбираться к власти над домом в тридцать первом году, когда ему исполнилось двадцать пять. В те времена домом правил Майкл Кэррен, наполовину ирландец, наполовину еврей, его двоюродный брат. Майкл был настоящим великаном, обладал незаурядной физической силой и, кроме того, был очень проницательным человеком. Он умел предугадать обстоятельства, обращать их в свою пользу и добиваться того, что задумал.

После второй мировой войны Майклу удалось расширить границы владений Мендоза. Их интересы достигли уровня стран Латинской Америки. Именно тогда и родилась «Группа Мендоза».

Матерью Диего была представительница рода Мендоза. Как и Майкл, она происходила из линии Роберта Ренегата и его жены цыганки Софьи. Еще будучи мальчиком и живя во дворце Мендоза в Кордове, Диего своими глазами наблюдал межнациональный характер семейных интересов. Когда Диего исполнилось девятнадцать, ему представился шанс чуть облегчить непосильное бремя своих неудовлетворенных амбиций.

Старший сын Майкла Мануэль по закону должен был унаследовать мантию патриарха, но Диего обладал умением, которое было уникальным среди представителей его родственного клана. Он был полиглотом. Его мозг впитывал слова чужих языков как губка, причем для этого ему приходилось прилагать не больше усилий, чем любому другому, чтобы, скажем, загореть на южном солнце. Он бегло и почти без акцента говорил по-английски, по-немецки, по-итальянски и французски, и это его умение не раз оказывало дому Мендоза ряд неоценимых услуг.

В тридцать первом году Майкл поставил его во главе отдела «Группы Мендоза», который занимался вложениями за рубежом, и у Диего появилась реальная власть. Этот год был знаменательным и во многих других аспектах. Именно тогда перестала существовать испанская монархия, и страна перешла под управление республиканцев. В этот год умирает от пневмонии Майкл. И Мануэль берет на себя руководство домом Мендоза в период наибольшей политической нестабильности.

Позже Испания пережила жесточайшую гражданскую войну, и когда это безумное кровопролитие закончилось, Франко и фалангисты праздновали свою победу над республиканцами. Именно Диего предсказал полную и окончательную победу Франко, которого поддерживали германские и итальянские фашисты. Ко времени этого приезда в Мадрид Шарлотты и Аманды в тридцать девятом году Мануэль уже имел опыт обращаться, если это требовалось, к своему младшему брату, чей блестящий ум он уважал и который был хорошо осведомлен об их заокеанских операциях. Тем не менее, Диего решил сейчас не лезть напролом, а действовать осторожно. И в понедельник после Пасхи он сам отправился в Андалузию.

Братья встретились в имении – «кортихо». Имение это было пожаловано дому Мендоза еще в XIII столетии испанским королем-христианином в знак благодарности за их помощь в деле изгнания мавров из Испании. Дом, как был, так и оставался простым и непритязательным. Здесь не было и следа той вызывающей роскоши, которая отличала дворец в Кордове. Диего и Мануэль восседали друг против друга на обтянутых кожей креслах в почти пустой комнате, стены которой сияли белизной. В очаге, формой сильно напоминавшем обычный деревенский, жарко пылали поленья. Над этим импровизированным камином висел портрет основателя сионизма Теодора Герцля.

Жена Майкла Бэт вернула их семье иуйдейское вероисповедание. Согласно иудейскому закону «ха-лака» Майкл был евреем по матери – Лила Кэррен родилась в семье беглецов-евреев, осевших в Дублине. Бэт, напротив, перешла в иудаизм из протестантства. Но именно Бэт привила своим детям глубокое уважение и любовь к этой древней вере. Именно благодаря ей, Майкл постепенно стал преданным иудеем, а в последние годы жизни – ревностным сторонником сионизма.

– Так в чем дело, Диего? – спросил его Мануэль. – Что за причина столь внезапного визита? Что-нибудь произошло? Ты ведь говоришь, что это касается скорее семьи, чем бизнеса.

– Строго говоря, да. – Диего взглянул на портрет Герцля. – Скажи мне, ты помнишь того англичанина по имени Эмери Престон-Уайльд, виконт Суоннинг?

– Мы никогда не были знакомы и не встречались, но он ведь женат на одной из Мендоза, если не ошибаюсь?

– Был женат. Его первой женой была дочь Чарльза Мендозы Филиппа. Пять лет назад она умерла, едва дожив до тридцати.

Мануэль кивнул:

– Ну и?

– Два года назад этот Суоннинг женился второй раз на одной молодой американке по имени Аманда Кент. Она – подружка нашей кузины Шарлотты, как выяснилось.

– Но дело же не в этих романтических байках, Диего, а?

– Нет, не в них. Но, тем не менее… В последнее время этому виконту Суоннингу вскружили голову лавры побед Третьего Рейха. Он вступил в ряды партии Мосли. И, что важнее, имел несколько тайных встреч с Круппом. Речь идет о некоем плане разместить завод в Англии, продукция которого попадала бы в Германию, в руки нацистов, естественно…

– Каков ублюдок, – пробормотал Мануэль. – А ты не имеешь возможности слегка надавить на него?

– Нет необходимости, – тихо ответил Диего. – Два дня назад эта малышка Аманда застрелила его.

– Он что, мертв?

– Мертвее не бывает. Две пули в сердце выстрелом в упор, вообрази себе.

– Вот это здорово! – Мануэль не скрывал своего удовлетворения. – Но, подозреваю, ты хочешь мне еще что-нибудь сообщить? Так я слушаю тебя, Диего.

– Шарлотта привезла ко мне свою подругу. И хочет, чтобы мы, как она выражается, «помогли Аманде исчезнуть». В данный момент они находятся в охотничьем домике в Сан-Диего де ла Крус. Разумеется, их там никто не сможет обнаружить, но это ведь не решение проблемы.

Мануэль зажег сигару и уставился в потолок.

Диего смотрел на него и ждал. В том, что Мануэль симпатизировал Аманде, сомнений не могло быть. Если бы речь шла о том, что их обожаемая кузина Шарлотта решила бы прославить их дом очередным шальным поступком – дело другое. А это был не просто шальной поступок: она решила вызволить из беды героиню, которая устранила одно из этой многочисленной банды убийц герра Гитлера. Это было нечто совсем иное. Одним антисемитом было меньше. Диего ожидал, что Мануэль одобрит его поступок и посоветует ему поступить, как он считает нужным, но сам в это дело вмешиваться не станет.

Но он недооценил ненависть своего брата к нацистам.

– В общем-то, ничего сложного в этом нет, – наконец ответил Мануэль, наклоняясь к медной пепельнице, чтобы стряхнуть с кончика сигары плотный столбик голубоватого пепла. – Просто дать этой молодой женщине возможность сначала на время исчезнуть, а потом всплыть где-нибудь под другим именем, в этом нет ничего сложного. Все дело в том, что ей нужна иная внешность. А я знаю одного человека в Швейцарии, который способен творить чудеса.

Диего был весьма удивлен. Он понимал, что сионистические связи Мануэля могли распространиться и до Швейцарии, и куда угодно, но чтобы он имел дела с хирургами, занимающимися пластическими операциями?! Это было чем-то новым.

– Я поражен размахом твоих связей. Хорошо. Когда же мы сможем доставить этого хирурга сюда?

Мануэль покачал головой.

– Нет. Думаю, что это ее следует отправить туда, в Швейцарию. У него своя клиника, свои постоянные ассистенты. Лучше всего, если она отправится к нему.

– Да, но это означает, что у нее должен быть паспорт, – нахмурился Диего. – Чтобы приехать сюда, Шарлотта смогла помочь ей перейти границу, пока та могла еще воспользоваться своим собственным, но теперь-то ее ищут повсюду.

– Это не проблема, – улыбнулся Мануэль, махнув рукой.

Диего поднял брови.

– Ты уверен в этом?

– Уверен. Вместе с несколькими моими друзьями мы занимаемся нелегальной переброской людей в Палестину. Примерно раз в неделю мы отправляем туда группу из нескольких человек. И выправить паспорт мне не составит труда, а поехать в Швейцарию она может со мной, в качестве, скажем, моей секретарши. И, поскольку мне приходится ездить довольно часто, никому это не покажется странным.

Диего кивнул. Этот эпизод неожиданно предоставил ему большую выгоду. Оказывается, Мануэль вовлечен в эти сионистские дела гораздо глубже, чем он, Диего, мог предполагать. Знание всегда сила и бывали случаи, когда Диего считал некоторую информацию гораздо ценнее денег. Он взглянул на часы и поднялся.

– Значит, все эти формальности я оставляю на тебя.

Мануэль проводил Диего до машины.

– Есть еще один вопрос, – сказал младший из братьев, перед тем, как сесть в машину. – Передай своему швейцарскому чудотворцу, чтобы он постарался оставить Аманду такой же красавицей, какая она сейчас.

И уже через неделю после их бегства из Суоннинг-Парка Аманда отправилась в Швейцарию, а Шарлотта домой, в Англию.

В июне Мануэль привез Аманду назад в Испанию, и Диего отправился в Кордову встретиться с ней, Аманда оставалась красивой. Но красота эта была теперь какой-то странной, холодно-отчужденной, бессодержательной. И абсолютно нейтральной. Она больше не была Амандой Кент-Престон-Уайльд, но и не была никем другим.

А тем временем Мануэль сильно ею увлекся. Он пригласил ее пожить в имении, чтобы ей было легче оправиться после операции, пригласил туда Шарлотту и провел с ними несколько дней. Конечно, все это не могло не действовать Диего на нервы. Шарлотта всегда раздражала его. А он ощущал сильнейшее желание затащить эту молодую американку к себе в постель. А в присутствии Шарлотты это было задачей не из легких.

Впрочем, это было не очень сложно, как выяснилось. В Кордове в это время находился один молодой венесуэлец, вдохновенный поэт, который дружил с одним из мальчишек Мануэля. И когда он однажды приехал в Андалузию из Мадрида, чтобы провести там уик-энд, Диего использовал латиноамериканца для того, чтобы разлучить на пару дней Шарлотту и Аманду, которая теперь называлась Луизой, ибо так было обозначено в ее новом паспорте, которым ее снабдил Мануэль.

Компания молодежи должна была отправиться на пикник, который должен был состояться на их «кортихо», в их имении, и Диего сумел устроить все так, что венесуэлец должен был пригласить покататься на тележке запряженной осликами, всех, кроме Луизы. Дело в том, что Луизе было строжайше предписано врачом избегать солнца.

Диего вошел в дом, едва тележка отъехала. Луиза была удивлена видеть его, причем приятно удивлена. Ему необходимо было действовать быстро и наверняка. Сантьяго было приказано не появляться раньше, чем через час. Но американка не проявила никаких признаков сопротивления. Все произошло прямо на полу перед камином, под портретом Теодора Герцля. Особого удовольствия Диего не получил. Она была напрочь лишена и подобия страстности. Тем не менее, он был доволен и тепло поблагодарил ее, целовал, ласкал, пообещав привезти что-нибудь в подарок, когда в следующий раз приедет из Мадрида.

– У меня есть к тебе просьба, Диего, дорогой.

– И что это за просьба?

– Мне бы хотелось, чтобы сюда приехала Ирэн. В Англии она была моей секретаршей.

– Ирэн?

– Но ты же должен помнить об этом. Она знает все, она помогала мне и Шарлотте, я же рассказывала о ней тебе в самый первый день…

– Ах да, помню, рассказывала.

Он предпочел бы об этом позабыть. Потому что единственное, что представляло в этом деле опасность, было большое число людей, вовлеченных в эту операцию: Аманда, ставшая теперь Луизой, Шарлотта, он сам, Мануэль, швейцарский хирург… Всегда опасно, когда столько людей знают одну тайну.

– Ирэн… – сказал он. – Да, вероятно, это разумное решение. Я посмотрю, как можно это устроить.

Ему была необходима встреча с этой женщиной, ему незнакомой – надо было определить степень ее потенциальной опасности. Кто его знает, может и вправду придется уподобиться персонажам из американских гангстерских фильмов, как он давеча в шутку сказал Шарлотте, тогда, в самый первый день их прибытия в Испанию.

И в конце июля Ирэн приехала в Испанию. Приезд ее ознаменовал глубокие перемены.

Едва Ирэн успела приехать, как ею завладел Диего. Он часами допрашивал ее в своем офисе в Мадриде, задавая бесконечные вопросы, порой одни и те же по нескольку раз, и она с каждым новым ответом на них, сама того не желая, добавляла новые и новые детали, к доселе считавшимся выясненными до конца обстоятельствам, которые Шарлотта намеренно утаивала от него.

Благодаря Ирэн, Диего теперь знал, что это было не просто спонтанным всплеском ненависти, повлекшим за собой убийство осточертевшего мужа, а тщательно разработанным и соответственно законспирированным заговором, в котором были заняты очень многие действующие лица. Шарлотте удалось втянуть в него и главу английского дома Мендоза Йэна Мендозу, четвертого барона Уэстлейка. И вследствие того, что Йэн был ярым противником Мосли, он согласился на сотрудничество. И Бог знает, кто еще был вовлечен в это. Все смешалось в этой Англии! Ничего более не шло своим чередом.

Голос Ирэн от усталости совсем ослабел, ей приходилось отвечать на вопросы Диего, которым не было конца, и это очень утомило ее. Но ей нравилось повиноваться этому человеку, как ни удивительно это было для нее самой. Каким-то образом ей хотелось покориться ему, ублажить его своими ответами. Диего Парильес Мендоза излучал какую-то невидимую силу, которую доселе ей не приходилось наблюдать ни в одном из мужчин. И эта сила заставляла ее без утайки выкладывать ему все. Ну, не все, конечно, кое-что просто необходимо было скрыть, но она поведала ему столько, сколько могла.

– А за несколько дней до того, как это должно было произойти, лорд Уэстлейк явился в Суоннинг-Парк и уничтожил все фотографии Аманды.

– И что же, никто из слуг ничего не заметил? – требовал ответа Диего.

– Никто ни о чем даже не подозревал. Его светлость очень умен и предусмотрителен. Я, конечно, помогла ему в этом. А позже ему удалось изъять мое имя и из полицейских протоколов, и из газет.

– Для чего? Как?

– Не знаю, для чего. Просто лорду Уэстлейку это показалось необходимым. А что до того, как… Если, например, какое-нибудь лицо из газеты или из полиции графства получает просьбу или намек от английского пэра, то, как правило, они склонны послушаться его, если, конечно, нет другой очень серьезной причины не делать этого. Если они не видят вреда от того, чему подчиняются.

– А что, мог быть вред? – спросил Диего, пристально глядя на нее.

Да, эта Ирэн была женщиной незаурядной. Очень холодна. Очень умна. Совершенно отлична от Аманды или Шарлотты.

Она избегала смотреть ему в глаза.

– Думаю, что нет. Не было.

– Что же вы собираетесь делать теперь, после ваших каникул в Испании?

– Я еще не решила.

– Понимаю. Но возвращаться вам не очень хотелось бы?

– Нет, не хотелось бы…

Секунду оба смотрели друг на друга. Затем оба стали смотреть в сторону.

Диего настаивал на том, что Ирэне следует ехать в Кордову. И так уже достаточно людей втянуто в это дело. По крайней мере, от этого сумасшедшего дома в Андалузии тебя следует держать в стороне. Моя семья патологически гостеприимна: во Дворце, когда ни приедешь всегда полно разного люда. Этот венесуэлец, две наших беженки, Шарлотта и Аманда, то есть, теперь она уже Луиза, и Бог знает, кто еще. Да, кстати, скоро Луиза сможет приехать сюда повидаться с тобой. Вместе со своей Шарлоттой…

И они действительно приехали, и всех трех женщин Диего разместил в удобной пустовавшей квартире, где имелось три спальни. Квартира эта была собственностью компании Мендоза. Из трех спален одна была занята ею самой, в другой жили Аманда-Луиза и Шарлотта, но Диего, казалось, не заметил этого обстоятельства. Похоже, Диего и сам не знал, сколько в этой квартире комнат.

Через несколько дней это сидение взаперти наскучило Ирэн. Почему, она и сама этого не понимала, но скучать скучала. Эту скуку развеял своим визитом Диего, который решил зайти и справиться, как дела.

– Ты выглядишь невеселой, Ирэн.

– Да нет, ничего. Может только немного растревоженной.

– У меня есть одно чудное местечко в горах к северо-западу отсюда. Оно называется Санто Доминго де ла Крус. Это одна очень милая деревенька, кусочек самой настоящей Испании, чудом сохранившийся кусочек. Тебе не хотелось бы там побывать?

– Ой, как любезно с твоей стороны, Диего! Очень хотелось бы…

Каждый из них понимал, к чему шло. Оба уже давно неясно сознавали, что их влечет друг к другу, но никто не решался признаться об этом ни себе, ни другому. А теперь эти силы притяжения стали настолько ощутимыми, что даже казались зримыми.

– Я не стремлюсь здесь к какой-то особой изысканности, – говорил Диего, вводя ее в маленький охотничий домик. – Здесь живет одна женщина, которая присматривает за домом и заботится обо мне, когда я здесь и когда меня нет. Но она нам не помешает.

Ирэн повернулась к нему. На ней была светлая хлопчатобумажная юбка и такого же цвета блуза. Туфли ее были белого цвета, белыми же были и перчатки, с шеи спускался розовый шарф из шифона, которым она обвязала голову, когда они ехали в машине.

– Понимаю… – довольно мрачно констатировала она. – Ну, а поскольку мы здесь одни, я бы очень хотела, чтобы мы любили друг друга, Диего…

– Я тоже этого хочу, дорогая.

Взяв ее руку в свою, он повел ее в спальню, окна которой выходили в патио, внутренний дворик, и в которой стояла высоченная кровать, на ней громоздилось множество пуховых перин и подушек. Обычная скованность Ирэн исчезла, когда она оказалась наедине с Диего. Она спокойно сняла с себя всю одежду, и то, что он при этом смотрел на нее, не только не вызывало никакого стыда, а наоборот, приводило ее в какое-то особое восхищенное состояние.

– Я у тебя не первый, как я понимаю?

– Нет, не первый…

– Но ты не была замужем?

– Нет, я никогда не была замужем. Это тебя расстроило, Диего? Ты же не считаешь, что я распутная женщина?

– Я считаю, что ты самая замечательная из всех женщин. И не могу понять, почему я так считаю.

– Может быть, хватит разговоров?

Он согласился с этим и оба легли на постель с необъятными перинами и долгие часы предавались любви. Сначала они набросились друг на друга, словно это была их первая и последняя встреча, потом, успокоившись, они неспешно ласкали друг друга, как бы стараясь растянуть эти мгновения блаженства. Ирэн тихо стонала от пронзающего ее чувства восторга и удовольствия. До сих пор она не подозревала о существовании внутри себя такого бурного источника чувств. Лишь он, Диего, был в состоянии добраться до него и никто прежде.

Когда он привез ее назад в Мадрид, было уже довольно темно. Диего припарковал автомобиль у большого дома, где жили трое женщин, и повернулся к ней.

– Я не смогу поехать туда с тобой снова до следующей недели. Но мне кажется, я не выдержу столько, понимаешь? Я с ума схожу, Ирэн! Я правильно выражаюсь? Есть такое выражение в английском?

– Правильно. – Ничего больше не сказав, она поцеловала его на прощанье и убежала к себе.

Поднявшись наверх, она обнаружила, что квартира пуста. Ни Аманды, ни Шарлотты не было. Ирэн это обрадовало. Ей необходимо было какое-то время побыть одной, чтобы разобраться в своих чувствах, которые она испытывала к этому испанцу, который был, ко всему иному и прочему, еще и женатым мужчиной.

Лишь к полуночи она по-настоящему забеспокоилась по поводу отсутствия двух подружек. Она ничего не могла предпринять. О том, чтобы звонить Диего домой и речи не могло быть. Всю ночь Ирэн прождала девушек. Не дождавшись их, утром она решилась позвонить Диего в его контору и сообщить о том, что Аманда-Луиза и Шарлотта исчезли.

Переполох начался ужасный, но сутки спустя обе обнаружились в Кордове. Просто им наскучило сидение дома, и они решили отправиться на поиски приключений. Они сели на поезд и объехали все Андалузское побережье, а потом день провели в портовом городе Малага. Разумеется, они вели себя осторожно. Для этой поездки Шарлотта даже решила отказаться от своих брюк и надела обычное платье, в котором ее вряд ли кто-нибудь мог бы узнать.

Когда Диего рассказывал эту историю Ирэн, он был в гневе.

– Они себе представить не могут, сколько неприятных минут они мне доставили. Эти девчонки не понимают, в какие игры они играют. Я поручил этому венесуэльцу глаз с них не спускать, но ему, судя по всему, туго с ними придется.

– Значит, – тихо сказала она. – Пока их в этой квартире не будет, я так понимаю?

Она правильно понимала, и они оба сумели воспользоваться этим подарком судьбы.

А через неделю появился снимок в «Лос Диас». Разумеется, этот журнал побыл в киосках лишь один день: весь выпуск был выкуплен Диего, затем уничтожен. Кроме того, он приложил огромные усилия, чтобы завладеть негативами и всеми фотографиями.

– А чего это тебя так беспокоит? Ведь Аманда больше не похожа на Аманду? – спрашивала его Ирэн после того, как он рассказал ей обо всех его акциях.

– Да потому что Шарлотта похожа на Шарлотту. Даже тогда, когда на ней нет этих ее дурацких штанов, а нормальное платье. И потому, что ее дружба с леди Суоннинг ни для кого не секрет.

– Теперь понятно… Да, глупо было, конечно, с моей стороны считать, что все так просто. Это ты меня сделал такой глупой, Диего. Моя голова занята только тобой одним. Мне кажется, что я вообще не могу ни о чем больше думать.

– Может быть, это говорит о том, что ты любишь меня, дорогая?

– Не знаю еще… – мрачно ответила Ирэн. – Может и люблю…

Ирэн не могла с полной определенностью ответить на этот вопрос Диего, потому что ничего в ее уравновешенной и контролируемой жизни не было готово к той буре чувств, нахлынувшей на нее, тому восторгу, который охватывал ее каждый раз, когда она оказывалась в его объятиях, или той депрессии, в которую ввергала ее даже кратковременная разлука с ним. Несомненно, именно эти ее чувства к Диего и сыграли решающую роль тогда, когда Аманда ознакомила ее со своим немыслимым планом, и Ирэн согласилась в нем участвовать.

Этот швейцарский хирург действительно оказался мастером своего дела, как и обещала Аманда, операция оказалась почти безболезненной. Когда она была завершена, Аманда, бывшая после первой операции ни на кого не похожей Луизой, стала точной копией Ирэн после второй.

– Мы ведь всегда были немного похожи. Скорее всего, когда-то наши семьи могли быть и родственниками, кто знает, – сказала Аманда, когда изложила Ирэн этот сумасшедший план. – Рост у нас одинаковый, у обеих серые глаза. Только мои чуть светлее, но этой разницы никто не сможет заметить.

Да никто и не склонен был ее замечать. Теперь у Аманды был нос Ирэн, ее подбородок, ее прическа. Все это было делом рук этого хирурга, а детали взяла на себя сама Аманда.

Дар перевоплощения, позволивший ей сначала овладеть ролью инженю в доме на Гордон-сквер, а потом и леди Суоннинг, и на этот раз сослужил ей добрую службу. Она помнила каждый жест Ирэн, ее манеры, манеру говорить, стоять, ее походку. И скопировала их в совершенстве.

– Вот это успех! Вот это удача! – восклицала Аманда-Ирэн, стоя у высокого зеркала в платье Ирэн, и оглядывая себя, сравнила себя с фотографией в паспорте Ирэн, который она держала сейчас в руках. – Вот теперь хоть в Англию отправляйся!

Именно для этого все и делалось, чтобы отправиться в Англию.

– Надвигается война, – сказала Аманда. – И путь в Англию будет отрезан. И Шарлотте было настоятельно рекомендовано немедленно вернуться, иначе они прекратят снабжать ее деньгами. Мне не внушает доверия тот фальшивый паспорт, который есть у меня. По нему я – испанка, но я же никакая не испанка… И вполне возможно, что британцы не согласятся даже впустить меня, не то, что остаться, как впустили бы американку. Но мне необходимо пробраться в Англию и остаться там. Я не могу выносить разлуку с Шарлоттой.

Вероятно, Ирэн и не стала бы поддаваться на уговоры лишь потому, что еще какая-то одна Аманда не могла что-то там выносить. Но у нее были свои собственные причины для того, чтобы согласиться.

– Ты хочешь остаться в Испании, разве нет? – спросила Шарлотта.

Эта хитрюга Шарлотта, видимо, пронюхала о том, что у них с Диего роман.

– Америка утверждает, что останется нейтральной, Испания – тоже. Но, кто знает, что может произойти во время войны? Тогда тебя в любой момент могут выслать из страны.

Ирэн взвесила все, как следует, и решила обсудить этот вопрос с Диего. Аманда и Шарлотта желали сохранить все их планы в тайне, но Ирэн с этим не могла согласиться. И поэтому рассказала своему любовнику о том, что ей предложила Аманда. Он поначалу принялся протестовать.

– С какой стати ты должна давать свою идентичность этой маленькой твари? – вопрошал он. – Это уж слишком, моя дорогая, она с ума сошла требовать от тебя такое. Она считает, что все должны скакать вокруг нее на задних лапках потому только, что она избавила мир от одного единственного нациста. Их еще осталось предостаточно. И никто не собирается делать из нее Деву Марию, которой все должны беспрекословно подчиняться и еще считать это за честь для себя. Кроме того, я могу обеспечить тебя испанским паспортом без всех этих сумасшествий. Я недавно открыл для себя, что мой братец Мануэль эксперт в таких делах.

Ирэн покачала головой.

– Пойми, я вовсе не собираюсь соглашаться на это лишь потому, что этого хочет Аманда. Послушай…

И она выложила ему то, о чем не решалась сказать в тот самый первый день, когда он подверг ее такому детальному допросу. Диего внимательно прослушал эту занимательную историю, и когда она закончила, некоторое время продолжал сидеть молча. Потом он согласился, что ей следует поехать вместе с Амандой в Швейцарию.

– А кем станешь ты? – спросила Аманда Ирэн во время поездки. – Не может же быть нас две, как ты думаешь.

– А это я предоставлю решать доктору, – ответила Ирэн. – Если, конечно, он меня не изуродует…

Но он не изуродовал. И не сделал из нее безликую куклу, которой была Аманда после ее первой операции. Он сделал ее красавицей.

 

21

Женева, Мадрид, Париж, 1939–1950 гг.

– Ну, вот и все, мадемуазель, – объявил хирург Ирэн, снимая повязки с ее лица.

Она с нетерпением взглянула на себя в зеркало.

– У вас замечательная костная ткань, сильные скулы, лицо, обладающее структурой. Природа сама чуть было не сделала вас красавицей, а мне осталось лишь довершить ее работу.

А Ирэн добавила последний штрих. Она дала волю своим детским фантазиям и, когда Аманда перекрасила свои волосы в более светлый тон, сама Ирэн предпочла стать брюнеткой. Перемена эта оказала чудесное воздействие: ее темные волосы в сочетании с серой сталью глаз и бледностью кожи делали ее неотразимой.

Доктор сначала не разрешал ни той, ни другой тут же покинуть его женевскую клинику. И первого сентября они оставались еще там, и именно там узнали о нападении Гитлера на Польшу, а двумя днями позже Невилл Чемберлен, премьер-министр Великобритании, обращаясь к соотечественникам на коротких волнах британского радиовещания, произнес слова, вошедшие в историю: наша страна отныне находится в состоянии войны с Германией.

Еще через два дня Аманда, которая уже не была Амандой, а Ирэн Пэтуорт, отправилась в Лондон, где ее поглотила лавина возвращавшихся из-за границы британцев. На следующий день Диего встретился в Женеве с настоящей Ирэн.

Он долго смотрел на нее, не в силах вымолвить ни слова.

– Это просто потрясающе! – в конце концов сказал он. – Ведь это, несмотря ни на что, прежняя ты! Но теперь ты выглядишь так, словно прошла через некое чистилище. Какая-то обновленная… Будто в тебе раскрылись все твои потенциальные возможности, все скрытые черты, которые сделали тебя красавицей. А ты теперь красавица, дорогая моя… И я тебе привез тоже нечто выдающееся. Во всяком случае, надеюсь, что это таким окажется.

А принес он всего-навсего американский паспорт.

– На сей раз Мануэль предпочел лично заняться этим. И на сей раз это была уже не фальшивка, а настоящий документ. Не спрашивай меня, пожалуйста, как все это удалось организовать, но, как я тебе уже говорил, братец мой – эксперт в этих делах. И паспорт этот подлинный. Нам требуется лишь вставить в него твою фотографию. Я договорился с одним человеком, мы встретимся с ним, и он все сделает. Но ты мне ничего не сказала о том, нравится ли тебе твое новое имя. Я сам выбрал его для тебя.

Ирэн посмотрела имя, напечатанное на одной из страниц паспорта: Лойола Перес.

– Не удивляйся, что здесь всего лишь одно имя. Просто мы всем будем говорить, что ты – американка испанского происхождения, а не испанка.

– Это очень хорошее имя, Диего. Мне думается, оно мне еще больше понравится, когда я к нему привыкну.

Насколько невыносимой была для нее мысль о том, чтобы быть и оставаться любовницей Эмери Престона-Уайльда, настолько пребывание в статусе любовницы Диего ее совершенно не смущало.

Женщина, которую теперь звали Лой, понимала, что никем другим она быть не сможет. Диего был женат, а разводов в Испании просто не существовало. Более того, он был отцом четверых детей, о нем поговаривали как о возможном кандидате в правительство. Все это требовало осмотрительности в делах любовных.

Но жизнь не может протекать без каких-то компенсаций. У нее появился мужчина, которого, как она себе призналась, действительно любила. Диего и его жена обрели свой покой давным-давно: она тоже, как и ее муж, имела связи на стороне и свою собственную жизнь, и отсюда никакие неприятности не грозили.

Диего предоставил Лой собственную квартиру в Мадриде, так же как и горничную, автомобиль и щедрое денежное содержание. И в течение первых лет она занималась тем, что помогала Мануэлю в его антинацистской деятельности.

Во время войны они весьма активно занимались нелегальным вывозом из рейха евреев, которым грозило физическое уничтожение или концлагерь, потом к ним добавились и участники сопротивления, и парашютисты, которых забрасывали в тыл врага союзники. Именно тогда Мануэль дал Лой конспиративную кличку Ла Гитанита – Цыганочка. Когда-то это было псевдонимом Софии Валон, цыганки, вышедшей замуж за Роберта-Ренегата и ставшей символом испанского сопротивления французам во время испанской войны за независимость.

А в этой последней войне Лой и Мануэль делали общее дело с басками в Пиренеях, неподалеку от границы с Францией. Васки тоже ратовали за независимость. Это помогало им встать в оппозицию испанскому правительству в вопросах нейтралитета по отношению к странам оси Берлин – Рим – Токио. Это были выносливые, крепкие жители гор, которым было героизма не занимать и которые смогли по достоинству оценить героизм этой замечательной женщины. И это имя Ла Гитанита стали использовать для того, чтобы предупредить о серьезной опасности, и о том мужестве, которое требовалось для ее преодоления.

После войны Лой заслужила право быть любимой и нужной, и уважаемой. Кроме того, что очень важно, война дала ей возможность понять, что она заслуживала свободы.

Именно поэтому Лой была так шокирована тогда, в конце сорок девятого года, когда обнаружила, что беременна. Поначалу она в это не поверила. Она всегда была очень осторожна в этом смысле, в ее памяти были еще свежи воспоминания об Эмери. К тому же, ей было уже тридцать два года и казалось невероятным забеременеть в этом возрасте. Но тем не менее это случилось. Лой отправилась в Барселону, где ее никто не знал, и там прошла медицинское обследование, которое подтвердило факт беременности: по меньшей мере два месяца, сеньора, может быть три…

Она была не в себе. Раз десять в течение нескольких последующих недель она порывалась рассказать обо всем Диего, но не могла на это отважиться. Диего был человеком весьма прагматичным. Как бы он ее ни любил, он тогда не был готов к тому, чтобы столкнуться с подобной реалией своей жизни. Диего стал бы настаивать на аборте, он бы все блестяще устроил, все прошло бы так, что никто и подкопаться бы не смог. Однажды она уже пережила пример такого блестящего подхода, но во второй раз Лой не смогла бы этого перенести. Может быть, существовали такие женщины, которым это было все равно. Но ей – нет. Она решила затребовать уплаты всех долгов.

– Диего, я хотела бы немного развеяться и съездить ненадолго в Париж.

– В Париж? Ну, хорошо, надеюсь, что это действительно ненадолго. Я бы с удовольствием поехал с тобой, только вот мне не видать в этом году отдыха, как своих ушей. Работы – пропасть.

– Я понимаю. А вот насчет того, чтобы ненадолго, это как сказать. Месяцев на шесть, я думаю…

Его это слегка ужаснуло. Лой погладила его по волосам, понимая, что она затевала рискованную игру. В свои сорок лет Диего был мужчина, которому не способна была солгать ни одна женщина, стоило ему лишь посмотреть ей в глаза. Но она знала и другое, то, что он обожал ее и всегда будет обожать, что она была единственная настоящая любовь в его жизни, а также то, что узы, соединявшие их, могли устоять перед таким испытанием, как полугодовая разлука.

– Не смотри на меня так, – добавила она. – Я вернусь, дорогой. Просто дай мне немного передохнуть, пожалуйста.

Он всегда знал, когда ей можно и нужно уступить, если видел, что она желала этого по-настоящему. И он согласился.

Париж был выбран Лой не случайно. Ей было известно, что Аманда, она так и продолжала называть ее Амандой, вместе с Шарлоттой поселились там, едва закончилась война. Они могли бы присмотреть за ней и помочь ей составить какой-то план на ближайшее будущее.

– Но что ты будешь делать с ребенком, когда он появится на свет? – полюбопытствовала Аманда-Ирэн.

– Не знаю еще. Сейчас меня занимает лишь то, как его родить. Много лет назад я делала аборт, второй аборт я делать не собираюсь.

Аманда-Ирэн посмотрела на нее с искренней симпатией. Шарлотта же расхохоталась.

– Не обращай на нее внимания, дорогая, – успокоила ее Аманда-Ирэн. – У нее не все дома, клянусь, что это так.

Новоиспеченная Ирэн и вправду уже давно стала замечать, что с подругой ее что-то не так. Очень многое изменилось в последние годы в ее отношениях с Шарлоттой, которые все меньше и меньше напоминали отношения двух подруг. Раньше это была и любовь, и страсть, и секс. Теперь оставались лишь страсть и секс, а любви уступило место нечто, что даже отдаленно на любовь не походило.

Когда Аманда в ипостаси Ирэн вернулась в Англию, она обнаружила, что Шарлотта очень изменилась. Может быть, она считала, что теперь Аманда-Ирэн окончательно в ее руках. И та должна была выполнять все, что бы ни пожелала Шарлотта. Неважно что. И теперь это не было игрой в тиранию, какими-то невинными проделками их первых месяцев знакомства. Теперь все было вполне серьезно. А иногда просто уродливо и даже болезненно. Доходило до издевательств, однажды Шарлотта затушила о ее тело окурок сигары. Вот этого Аманда-Ирэн уже выдержать не смогла и на какое-то время исчезла. Шарлотта, убоявшись этого, никогда впредь не позволяла себе ничего подобного.

Когда Шарлотта настояла на том, чтобы переехать в Париж, а поскольку у Аманды-Ирэн не было средств, чтобы жить самостоятельно, отдельно от Шарлотты, ей ничего не оставалось как отправиться с ней. Она надеялась, что там, во Франции все уладится. Но, наоборот, все стало гораздо хуже.

Шарлотта вела себя в соответствии с самыми отвратительными традициями женского лесбийского братства. Ей ничего не стоило притаскивать своих очередных новых подружек на Левом берегу к ним на квартиру. Ирэн должна была принимать участие в этих сомнительных увеселениях. Причем, какими именно должны быть эти увеселения, решали Шарлотта и ее гости. В Аманде-Ирэн росла ненависть, но она не знала, как от всей этой мерзости избавиться. И та Аманда, которую Ирэн встретила в Париже, подруга ее детства, представляла из себя жалкое и печальное зрелище – это была запуганная, робкая женщина, в глазах которой ничего, кроме забитости и деградации, не было. Реакция Лой могла бы быть более негативной, если бы она сама на собственном опыте не пережила бы ничего подобного.

Лой поселилась в маленькой гостинице на Монмартре и оставалась там до самых родов. Все оказалось не таким уж страшным, как ей думалось. В этой же гостинице жила одна очень приятная супружеская пара: молодой симпатичный англичанин и его жена француженка. Лой подружилась с ними и они очень много ей помогали.

Звали этого англичанина Гарри Крамер, его жену Клодетт. Именно она навела необходимые справки и отыскала для Лой очень квалифицированную акушерку. Лой тщательно соблюдала все предписания, питалась так, как ей было указано. Часто она обедала вместе с Крамерами, ходила на долгие прогулки, иногда ее сопровождал Гарри, и много отдыхала. Присутствие в Париже Шарлотты и Ирэн, ее дружба с четой Крамеров, вселяли в Лой чувство защищенности и уверенности. Это было, хотя и весьма странное, но тем не менее счастье.

– А что же потом? – не уставала ее спрашивать Ирэн. – Что ты собираешься делать с ребенком?

– Я не знаю. Может быть отдам его в приют, – тихо ответила Лой. – Вряд ли у меня будет возможность поступить по-иному.

Мысль эта всегда портила ей настроение, и она предпочитала не развивать эту тему.

Двадцать второго марта пятидесятого года в маленькой частной парижской клинике появилась на свет дочь Лойолы Перес и Диего Парильеса Мендозы.

– Я назову ее Лили, – объявила Лой, прижимаясь к мягонькой щечке дочурки.

– Что значит Лили? Лили – это всего лишь уменьшительное, – возражала Ирэн, осторожно поглаживая маленькие пальчики ребенка.

– Почему не Лилиан? Как можно ее звать Лили, когда она вырастет?

– Я ничего не имею против. Пусть она будет Лилиан, но я ее буду называть Лили.

Ирэн закусила губу и вздохнула.

– Знаешь что, если ты отдашь ее чужим людям, то они после того, как ее удочерят, скорее всего, дадут ей другое имя. Насколько я знаю, люди всегда склонны так поступать.

Это было очень резким напоминанием, почти упреком. Лой даже зажмурилась, услышав эти слова, как будто эта кратковременная темнота могла скрыть ужасную реальность.

– Нет, нет. Ты, пожалуйста, не закрывай глаза, – шепнула Ирэн. – Открой их и послушай. У меня есть одна идея.

Лой внимательно посмотрела на эту женщину, чьи идеи неоднократно меняли ее жизнь.

– Отдай ребенка мне, – предложила Ирэн. – Я ее выращу.

– Ты?

– Да. И не смотри на меня так. Я ведь не собираюсь ее растить вдвоем с Шарлоттой. У нас с Шарлоттой все кончено. Во всяком случае, будет покончено в самое ближайшее время. Но у меня нет никого и ничего. И не будет, если ты не отдашь мне Лили. Я могла бы отправиться вместе с ней в Америку, в Филдинг. Мать моя недавно умерла и этот дом на Вудс-роуд выставлен на продажу. Ты что, этого не знала?

– Нет. Откуда я могла это узнать? Кстати, а как ты узнала?

Ирэн опустила глаза.

– Твой приятель Гарри Крамер выяснил это для меня.

– Гарри? Как же он мог додуматься до этого? – голос Лой перешел в шепот. – Боже мой! Надеюсь, ты не сказала ему, что ты Аманда Кент?

– Нет, конечно, – ответила Ирэн. – Но просто месяца два назад у нас состоялся такой разговор, он спросил у меня, где бы я хотела жить, если бы мне представилась возможность выбирать. И я возьми да и расскажи ему о Филдинге. И вот несколько дней назад он пришел ко мне и заявил, что в Филдинге дом Кентов продается.

Она наклонилась к Лой и цепко ухватила ее за Руку.

– Ты что, не понимаешь? Я бы смогла там жить, если бы ты смогла получить на это деньги от твоего Диего. Ты же понимаешь, что я теперь уже Ирэн Пэтуорт и никто больше. И ни один человек даже не подумает усомниться в этом. После стольких лет… Я поеду домой, куплю этот дом, буду жить нормальной жизнью и растить Лили. Я предоставлю и ей возможность жить нормальной жизнью. Такой, какой жили мы перед тем, как нам пришлось уехать оттуда.

Сказано это было таким тоном, что прозвучало как печальнейшее из воспоминаний. «Да, крепко же жизнь потрепала это сидящее перед ней создание, – подумала Лой. – Именно поэтому она так горит желанием вычеркнуть эти последние четырнадцать лет из жизни и начать все сначала».

– Ты действительно хочешь вернуться туда?

– Да, да, да! Единственное, чего я по-настоящему хочу, так этого!

Лой взглянула на свою дочурку, прильнувшую к ее груди, и вдруг все сказанное Ирэн показалось ей очень правдоподобным и легко осуществимым. Это маленькое дитя, ее бесценная дочь сможет вырасти в Филдинге, в этом красивом старинном доме Кентов. Она будет играть на берегах Уиллок Стрим, ходить в школу Авраама Линкольна, в библиотеку… Ей не грозит судьба подкидыша, которая может повернуться как угодно. Наоборот, ей уготовано место, которое испокон веку принадлежало Пэтуортам. И это будет ее дочь, хотя она никогда не сможет стать для нее настоящей матерью. Но ведь если все сделать, как советует ей Ирэн, то она останется для нее ближе, чем если бы она отдала девочку совершенно незнакомым людям…

Лой потребовалось два дня для раздумий, чтобы решиться на это. Затем обе женщины разработали план.

– Дать тебе столько, сколько хотела бы, не смогу, – сказала Лой. – Потому что ни за что не отважусь признаться Диего в том, что у него есть дочь. Но на протяжении многих лет мне удалось скопить порядочную сумму. Кроме того, у меня есть что продать и что продавать не жалко. Кое-что могу взять у Мануэля и он не потребует никаких объяснений. Думаю, что пару сотен тысяч я смогла бы осилить. А какова цена дома?

– Тридцать тысяч.

– Хорошо, кроме того, следовало бы оставить еще десять тысяч и отложить их на будущее. Могут понадобиться деньги на колледж, или куда там она пожелает пойти учиться. И у тебя, таким образом, останется сто шестьдесят тысяч, которые ты смогла бы вложить. Я немного в этом понимаю, но мне не раз приходилось слышать разговоры, которые вел Диего. Я думаю, если суметь вложить эти деньги выгодно, то вполне можно рассчитывать на пять процентов годовых. А это восемь тысяч долларов в год. Тебе, я полагаю, этого хватило бы на жизнь?

– Еще бы! Конечно хватило бы. И мне и Лили, чтобы девочка смогла жить нормально. Клянусь тебе, я выращу ее так же, как и вырастила бы ее сама Ирэн Пэтуорт.

Лой улыбнулась.

– Хорошо, но ты-то уже не сможешь быть Пэтуорт, когда возвратишься туда. Тебе нужно быть вдовой, которая носит фамилию мужа.

– Я помню об этом, – руки Ирэн были сложены на коленях и она, опустив голову, рассматривала их. – Гарри предложил мне кое-что.

– Гарри? Дорогая, ты что, обсуждала эту идею с Гарри Крамером?

Да, – призналась Ирэн. – Мне было необходимо поделиться этим с кем-нибудь.

Незачем рассказывать Лой, что это именно Гарри Крамер подсказал ей взять на себя воспитание Лили. Тогда Лой непременно подумает, что это Гарри Крамер ее уговорил. А на самом деле, она готова была умереть от счастья, когда Гарри Крамер подал ей эту идею. Она подняла глаза. Их взгляды встретились.

– Гарри на нашей стороне, он даже предложил воспользоваться его фамилией. И он поможет уладить все необходимые формальности и запастись нужными документами. Таким образом мы станем вдовой Крамер и ее дочерью Лили. А потом домой, в Филдинг.

Тысяча девятьсот пятьдесят первый год был именно тем годом, когда все в Филдинге переполошились, узнав, что Ирэн Пэтуорт вернулась домой. Теперь это была вдова тридцати одного года от роду, теперь ее звали Ирэн Крамер, у которой была годовалая дочь Лили, и, кроме того, судя по всему, достаточно денег.

И она выкупила этот дом со всем, что в нем находилось.

Дом пребывал в том же состоянии, каким и был: все та же обтянутая красным бархатом мебель, все тот же Констэбль на стене в гостиной. Ирэн въехала вместе с малышкой Лили и наняла Розу Кармайкл, которая три раза в неделю должна была приходить и убирать в доме. И никто даже и не помыслил на помнить ей, что она когда-то водила дружбу с этой ужасной Амандой Кент, которая где-то там в Англии прибила своего муженька и смоталась неизвестно куда.

Действительно, никто не заговаривал с Ирэн Пэтуорт-Крамер не только об этом, но и вообще об очень многом. Она по-прежнему оставалась той же спокойной, высокомерной, холодно вежливой Ирэн, которую знали жители Филдинга и отношение которых к ней не изменилось и теперь. Но, как ни крути, фамилия Пэтуорт до сих пор кое-что значила в Филдинге и многоголосый роток этого городка по-прежнему был на замке и он молча терпел присутствие этой вдовушки с доченькой на руках.

По прошествии некоторого времени после ее возвращения в Мадрид Лой казалось, что Диего стал догадываться о том, что ее пребывание в Париже было чем-то большим, нежели просто разгон тоски или, как выражалась Лой, «струя свежего воздуха». Он выглядел каким-то отстраненным, его мысли были далеко. Порой ей даже казалось, что он на нее злится. Могло даже показаться, что он стал уделять ей меньше внимания чем до их разлуки.

– Диего, что-нибудь произошло?

Лой отважилась задать ему этот вопрос одним жарким июльским вечером, когда они сидели на балконе ее квартиры на Калле Толедо, в сердце старого Мадрида. Недавно Диего переселил свою жену с детьми в новый район, находившийся в западной части города. Это был тихий, опрятный, агрессивно-современный пригород, населенный, в основном, представителями свободных профессий. А Лой изъявила желание остаться жить в доме, который стоял между Королевским дворцом, выстроенным в XVIII столетии, тем самым, из которого двадцать лет назад бежал низвергнутый последний из испанских монархов, и Музеем Прадо, где находились произведения Гойи и Веласкеса, равных которым не было в воспевании характера и натуры испанцев.

Балкон был освещен лишь лунным светом, во тьме, внизу лежала улица, но со стороны Плаза Майор доносился характерный ежевечерний шум толпы. В домах напротив, пристроенных вплотную друг к другу, десятки хозяек готовили ужин. Это подтверждалось запахами лука, чеснока и разогретого подсолнечного масла, витавшими в тяжелом, насыщенном влажными испарениями воздухе.

– Ничего не произошло, – последовал ответ Диего. Потом он добавил. – Вот это и есть настоящий Мадрид, настоящая Испания… Шум, грязь, многолюдье…

– Да. Именно за это я ее и люблю. – Лой наполнила их бокалы темно-красным вином из Риохи. – Так именно это тебя расстраивает? Тебе это кажется знаком того, что старые порядки отходят в прошлое?

– Мне это не кажется, я это знаю. Все так и должно быть. Именно это и происходило в мире с незапамятных времен, дорогая. И именно на этом он и стоит.

– И тебе это не дает покоя? Когда я приехала из Франции, мне показалось, что это все из-за меня…

Он повернулся к ней. Его лицо сейчас, в свете луны, было красивее, чем когда-либо и в его голосе слышалось изумление.

– Из-за тебя? Что за вздорная идея! – его глаза сузились. – А что, у меня должны быть основания беспокоиться из-за тебя, любовь моя?

Лой не стала отступать. Она сознавала, что ввязалась в опасную игру, но она уже научилась встречать опасности во всеоружии и побеждать их.

– Нет. Я думала только, что из-за меня…

Сомнения Диего рассеялись. Он покачал головой.

– Нет, это не из-за тебя. Прости меня, я могу показаться тебе слишком уж погруженным в свои дела, но я не могу иначе.

– Ничего страшного, я больше не буду задавать тебе таких вопросов.

Он пожал плечами.

– Вообще-то я не вижу причин умалчивать о том, что сейчас происходит. Ты ведь мое второе «Я», любовь моя. Я тебе доверяю как самому себе, и ты это знаешь. – Он допил вино и смотрел теперь вниз на улицу.

Диего понизил голос, будто опасаясь возможных врагов или доносчиков даже здесь, в этой квартире.

– Я предложил вниманию генералиссимо этот… не совсем обычный план. И я пока не могу разобраться, смог ли я его убедить или нет.

– Франко обычно прислушивался к тебе.

– Но не всегда. На этот раз, я думаю, он меня послушает. Никто не живет вечно. И мы поэтому должны уже сейчас знать, что делать, когда его не будет.

– Но он же еще не старый мужчина! Как и все вы.

– Да, но так будет не всегда, – не соглашался Диего. – А если мы не начнем уже сейчас строить будущую Испанию, вся эта кровавая драма разыграется снова. Прислушайся к ним, к тем, которые внизу. – Он кивнул в сторону Плаза Майор, откуда доносился шум. – Песенки, вино и удовольствия. Вот о чем думает обычный испанец. До тех пор, пока кто-нибудь ради разнообразия не предложит ему пролить чуть-чуть чьей-нибудь крови, бычьей ли, человеческой – не столь важно. Об этом они тоже любят подумать.

– Думаешь, если Франко сойдет со сцены, разразится война? – с тревогой спросила Лой.

– Не исключено. До тех пор пока мы не дадим им нечто такое, что способно будет целиком занять их воображение, захватить их и отвлечь от братоубийственной войны.

– Что же это такое?

– Король.

Лой уставилась на него.

– Короля нет уже с тридцать первого года. Ты считаешь, они могут вернуть дона Хуана из ссылки? У него же тысячи врагов.

– Нет, речь идет не о доне Хуане. О его сыне, внуке смещенного Альфонсо XIII, принце Хуане Карлосе. Сейчас ему только двенадцать лет, но я, тем не менее, сумел добиться с ним тайной встречи в Греции. У этого мальчишки замашки правителя. И если мы начнем все сейчас, если соответствующие указания даст Франко, то Хуан Карлос может быть выпестован для того, чтобы взойти на трон, когда придет время.

На балкон вышла служанка и сообщила, что ужин готов, и они направились в небольшую столовую, освещенную свечами в массивных подсвечниках. На белых стенах старого XVII столетия помещения танцевали отблески пламени, они отражались и на панелях из мореного дуба. Лой и Диего выпили еще риохского вина, закусив голубями, тушеными с корицей, луком и миндалем. Лой пришло в голову: этим блюдом испанцы были обязаны маврам, она вспомнила о христианах, их изгнавших, и вообще об истории этой приютившей ее страны.

Позже, когда они пили кофе и коньяк, она поинтересовалась:

– Ты действительно веришь в то, что народ примет реставрацию монархии?

– Думаю, что должен принять, – негромко сказал Диего. – Чтобы не допустить разброда нации одного Франко уже недостаточно, должен быть другой. Иначе, если мы этого не сделаем, сразу же появятся эти идиоты и примутся вопить о демократии. Но здесь не Англия и не Франция, демократия совершенно чужда нам. Она здесь никогда не сработает. Испанией должна управлять твердая рука, диктатор, если хочешь. Великодушный, благосклонный, не тиран, но, тем не менее, диктатор.

Диего оставался при своих убеждениях и, в конце концов, по крайней мере в том, что касалось молодого принца, сумел одержать победу. Мало-помалу силы, контролировавшие страну при Франко, стали готовить Хуана Карлоса к восшествию на престол после смерти Франко.

Лой несколько раз приходилось встречаться с принцем, и он произвел на нее, также как и на Диего, большое впечатление. Но ее не тревожила сама перспектива заполучить на трон короля. Больше всего ее беспокоила точка зрения Диего, ставшая его идеей фикс, и состоявшая в том, что испанский народ не может-де самостоятельно выбирать себе достойных лидеров, а всего лишь марионеток. Случилось, что у них с Диего даже возникали споры по этому поводу. Но спорить с этим человеком было бессмысленно. Он был не в состоянии усмотреть никаких позитивных моментов в – ее позиции!

– Все это либеральный идеализм, – неизменно так характеризовал он ее точку зрения. – Сладенькая кашка для дурачков, дорогая… И не следует тебе забивать голову этой ерундистикой. Оставайся вечно той, которую я люблю, а политику предоставь мне.

Франко старел, хворал, и было очевидно, что принц Хуан Карлос понемногу отходит к тем, кто собирался поставить над Испанией эксперимент, сделав ее демократической. Диего бился с ними со всеми не на жизнь, а на смерть, хотя понимал, что победы ему не видать и постепенно скатывался на самые экстремистские позиции.

Другим тяжким крестом Лой была ее ложь прошлого: ребенок, которого она была вынуждена отдать в чужие руки и жизнь которого теперь была совершенно отделена от ее собственной. Это было единственной тайной, которую она скрывала от Диего, и теперь она была склонна даже обвинять его самого в том, что вынуждена была ему лгать. Эта поездка в Париж и те решения, там принятые, были ядовитым семенем в их любви. Семена эти не замедлили дать всходы, разрастаясь теперь пышным цветом.

В семьдесят первом году Лой исполнилось пятьдесят четыре. Но выглядела она намного моложе. Она по-прежнему оставалась очень красивой женщиной, той же, какой стала в результате пластической операции в тридцать девятом году. В душе же она оставалась женщиной, бремя печали которой, как ей казалось, будет вечно отягощать ее, пока она будет оставаться с Диего в Испании.

– Я должна буду уехать, – заявила она однажды Диего в золотой от солнца вечер, когда они сидели в охотничьем домике в Сан Доминго де ла Крус.

– Уехать? Мне казалось, мы останемся здесь до воскресенья.

Лой покачала темной шапкой волос.

– Я не это имею в виду… Я хочу уехать из Испании.

– Понимаю, – ответил Диего после продолжительной паузы.

Он отвернулся, она видела его патрицианский профиль на фоне синеватых гор в окне.

– Ты хочешь сказать, что ты уходишь от меня?

– Да.

– Ты больше не любишь меня? Тридцать один год жизни для тебя ничего не значит?

– Они для меня значат все. Все. И я по-прежнему люблю тебя. Только вот жить с тобой не могу. Диего, ты превратился в фанатика. Ты весь без остатка захвачен идеей переделать мир по своему усмотрению. И ведь, благодаря твоим талантам и богатству Мендоза, ты сможешь в этом преуспеть. Но я не желаю оставаться здесь и видеть это.

– Политика не имеет к нам никакого отношения. И никогда не имела…

Лой упрямо покачала головой.

– Нет, имеет. И если ты меня действительно любишь, то позволишь мне уйти. Все кончилось, Диего… Я хочу уйти, пока еще не умерли мои иллюзии.

– То, что связано с тобою, для меня никогда не умрет. Никогда… – повторил он.

И отпустил ее.

 

22

Нью-Йорк, 1981 год.

Лили замолчала.

За все полчаса, пока она рассказывала эту историю, Энди ни разу не перебил ее.

– Позволь мне подытожить сказанное тобой, – сказал он, когда Лили закончила.

– Согласно тому, что ты рассказала, главное здесь в том, что Ирэн Пэтуорт-Крамер в действительности не кто иной, как Аманда Кент.

– Да, – ответила Лили.

– А настоящая истинная Ирэн – Лойола Перес?

– Да.

– И Лой – твоя мать?

Лили пожала плечами.

– И на этот раз – да… В буквальном смысле слова, Лой произвела меня на свет, обеспечила меня, а затем, по всей видимости, предпочла умыть руки от своего материнства. Я была главным неудобством, угрозой ее элегантному образу жизни.

– Не забывай о том, что она была связана с Диего Парильесом Мендозой, – напомнил Энди. – Это кому хочешь подействовало бы на нервы.

Лили покачала головой.

– Не надо ее защищать, это все равно ничего не изменит. Она мне не мать в том смысле, в каком это можно сказать об Ирэн. И я должна ей об этом заявить.

Ему показалось, что Лили просто дурачится, ибо это вряд ли смогло играть какую-нибудь роль для Лой. Но не время было для таких высказываний.

– Ладно. Давай пока оставим это.

– Чаю не хочешь?

– Да, с удовольствием.

Лили отправилась в свою облицованную белыми и голубыми плитками кухоньку. Энди смотрел, как она наливала в чайник воду и потянулась за чашками.

– А почему четыре? – недоуменно спросил он.

– Ирэн сейчас в Нью-Йорке. Вчера утром она прилетела из Флориды. Мы… долго с ней говорили. Она и Лой вот-вот появятся здесь. И желают видеть тебя.

Он охватил голову руками.

– Черт возьми! Осиное гнездо растревожилось! А где остановилась Ирэн?

– В каком-то маленьком отеле, поближе к центру. Лой предложила ей пожить у нее, да и я тоже звала ее к себе, но она предпочла отель.

– Лили, а ты уверена, что они не лгут в отношении обмена своими личностями?

Лили подняла руку.

– Обожди. Пока об этом не надо. Они сейчас сюда приедут. Им тоже было бы интересно послушать. Так что тебе еще раз придется задать все эти вопросы, но на сей раз им самим.

Первой прибыла Лой. Лили неприятно удивило, что она была не одна, а в сопровождении Питера.

– Я настоял на том, чтобы пойти с ней, – объяснил он слегка раздраженным тоном, пожимая Энди руку и чмокнув Лили в щеку.

Было видно, что Питер рассержен, приходится сдерживать себя. Лой же, в отличие от него, выглядела воплощением кротости, что, честно говоря, было не очень типично для нее. Она уселась в одно из кресел, услужливо придвинутых ей Питером. Питер держался крайне скованно. Изображать спокойствие было для него пыткой. Потом он, взяв руку Лой в свою, обратил к ней полный любви и надежды взгляд, не заметить который мог бы разве что слепец. Лили этот взгляд напомнил прежнего Питера, ее старого друга…

«Он все знает, – мелькнуло в голове у Лили. – Лой выложила Питеру всю эту историю. Что он мог подумать? Как вообще можно было расценить это? Как жестокую, страшную сказку? И почему в его глазах было столько подавляемого гнева и раздражения? Это все из-за Энди», – решила она.

Энди представлял для них угрозу. Питеру должно быть известно, что Энди Мендоза в течение пятнадцати лет вел поиски Аманды Кент и Ирэн Пэтуорт. И, в конце концов, обнаружил их и мог теперь разнести в пух и прах весь этот тщательно продуманный маскарад при помощи своего извечного оружия – пишущей машинки. «Что бы это означало и для той, и для другой? – спросила себя Лили. – Процесс по делу об убийстве спустя сорок с лишним лет? Какой срок давности предусмотрен английским законодательством для такого преступления, как убийство? Имеет ли значение вид преступления? И не будет ли скандал настолько громким, что сможет порушить людские судьбы, включая и ее собственную?»

Гримаса злости на лице Питера, когда он бросал редкие взгляды на Энди, была подтверждением ее мыслей о том, что тот задавал себе те же вопросы. Но Энди плевать хотел на гнев Питера. Он стоял за креслом, в котором сидела Лили, нежно поглаживая волосы у нее на затылке.

– Ты о'кей? – тихо осведомился он.

– Со мной все в порядке.

Лили воспринимала эти его жесты как единственное утешение. «Нет, он ни за что не бросит ее на съедение волкам», – думала она. Но вместе с тем, она лучше, чем кто-либо из присутствующих понимала, каких усилий будет ему стоить преодоление собственных амбиций. Как он сумеет противостоять тому непомерному грузу эмоций, которых потребует от него отказ от публикаций. Она крепче сжала его руку.

Напряжение росло. Наконец Питер откашлялся.

– Я получил отчет о рынке на сегодняшний день, который мы затребовали, – обратился он к Лили. – Твой рейтинг на Западе и Среднем Западе заметно повысился.

– Вот и хорошо, – не скрывая иронии, ответила Лили. – Жду не дождусь, когда получу этот отчет в руки.

Она пыталась сейчас вспомнить детали заключенной ею сделки с одной компанией, производившей кухонное оборудование, и не могла.

У входной двери зазвонил звонок.

– Скорее всего, это моя мать, – сказала Лили, вставая и направляясь в прихожую.

С Ирэн Энди встречался впервые. И он с нескрываемым интересом смотрел на нее.

Судя по тому, что рассказала Лили, это и была та самая Аманда Кент, которая не давала ему покоя столько лет. Она оказалась симпатичной женщиной лет шестидесяти.

Энди давным-давно уяснил для себя истину, что никто из убийц не носит на челе каинову печать. Едва взглянув на Лой, он еще раз убедился в неоспоримости этой истины: ее сногсшибательная красота и то, что ни один человек не дал бы ей и пятидесяти – эта Лой очень мешала тому, чтобы уверовать в правдоподобие всей этой истории.

Ирэн подали чашку чаю; усадили в кресло. Она бормотала слога благодарности, казалось, устранилась от присутствовавших. Лицо ее ничего не выражало.

– Как всегда, ты ни при чем, – со знакомым раздражением заметила Лили. – Но поздновато забираться в скорлупу.

Лили с мольбой в глазах посмотрела на Энди. Когда Лой первая предложила им всем встретиться, Лили восприняла ее намерение как попытку нейтрализовать возможную угрозу на тот случай, если Энди попытается все же опубликовать эту историю. И сейчас она ломала голову, как им начать этот очень не легкий разговор.

Знди не смог не заметить этой молчаливой мольбы Лили. Он заговорил, но его тут же перебила Лой. Ситуацией овладела она.

– Вероятно, нам следует начать, – объявила Лой. – Первое, я обо всем решила рассказать Питеру. – Сказав это, она посмотрела на него и нежно ему улыбнулась.

Питер улыбнулся ей в ответ. Этот обмен улыбками длился не более секунды, но в нем было так много, что Лили теперь уже не сомневалась в том, что наконец любовь Питера принята безоговорочно. У Лили не было времени на анализ этих разительных перемен в их отношениях, потому как Лой снова заговорила.

– Полагаю, что и ты, Лили, посвятила в это дело и вас, Энди?

– Да, она мне рассказала, то, о чем рассказали ей вы, – подтвердил Энди.

– И теперь вы диву даетесь, как эти две глупые женщины всю жизнь прожили во лжи? – тихо, но не без неприязни, спросила она.

– Вероятно, это так и есть.

Лой не выпускала руку Питера и, казалось, скорее обращалась к нему, а не к Энди.

– Я же не могу дать всей этой истории никакого вразумительного объяснения. Вот, что я могу вам сказать: иногда поступаешь очень даже неординарно, свято веря в то, что в этом есть смысл, но позже начинаешь считать это сумасшествием. Тогда уже поздно что-либо менять.

Слушая теперь Лой, которая несколько дней назад, поведав ей эту историю, полностью разрушила все ее иллюзии, Лили не могла усидеть на месте. Ее обуревало желание действовать. Она поднялась и, пробормотав что-то о том, что, дескать, следовало бы заняться чаем, вышла в кухню.

В кухне, когда она нарезала ветчину и сыр для сэндвичей, на нее вдруг напал приступ истерического смеха. И, как это нередко бывает с женщинами, она предложила традиционный выход: плевать на какие-то там кризисы, надо всем предложить поесть. Теперь до нее доносился голос Энди. Он задавал Лой какие-то вопросы. Лили подавила в себе это паническое хихиканье и прислушалась.

– Вы действительно верите, что Диего так и не знает о существовании Лили? А вам не кажется, что вы его недооцениваете?

До Лили донесся приглушенный стон Ирэн. Прозвучало это очень трогательно. Лили стала выходить из кухни, держа в руке только что наполненный новой порцией чая чайничек, и ждала, что ответит на это Лой.

– Теперь знает, – в голосе Лили явно чувствовалась горечь. – После всех моих усилий, попыток, после долгих лет неведения, Диего это знает…

Лили ахнула. Чайник грохнулся на пол и разлетелся вдребезги. Энди вскочил и бросился к ней. Лили оттолкнула его.

– Знает?! – пронзительным голосом она требовала ответа. – Вы говорите, он это знает?! Этот… этот международный бандит знает, что он мой отец?!

– Да, – призналась Лой. – Ему удалось это вытянуть из меня, когда я была в Испании, куда отправилась за деньгами для «Эл-Пи-Эл».

Энди попытался усадить Лили в кресло, но она не пожелала и продолжала стоять там, где ее настигла эта сногсшибательная новость, не обращая внимания на осколки фарфорового чайника у ее ног. В одно мгновение ее раскаленная добела ненависть стала ледяной. И она понимала, почему.

– Вы ему рассказали? – спросила она чужим от отчаянья и недоверия голосом. – Вы ему сказали об этом?

Лой подалась вперед, ее поза, ее душа, казалось, молили о пощаде.

– Лили, пожалуйста, дорогая… Умоляю тебя хотя бы попытаться понять меня. Ведь иного выбора у меня не было… Я должна была…

Лили протестующе вскинула руки, как бы отгораживаясь от слов Лой, от ее объяснений. И повернулась к Ирэн. По щекам ее матери скатились две быстрые слезы, проложившие отчетливые грязноватые дорожки в безукоризненной косметике. Лили впервые в жизни видела Ирэн плачущей.

– А ты это знала? Лой тебе рассказала о том, что выболтала все моему… этому Диего?!

Ирэн, шмыгнув носом, кивнула.

– Лой позвонила мне из Мадрида, когда она ездила туда в апреле. Она, естественно, не могла мне не рассказать об этом. Мы понятия не имели, как поступит Диего. Он ведь совершенно непредсказуем и очень упрям.

Лили побелела, ее начало трясти. Ей казалось, что ее вот-вот разорвет на части. Энди схватил ее в объятья и почувствовал, что тело ее как ватный манекен, казалось она утратила контроль за руками и ногами, и выпусти он ее хоть на секунду, как она тут же упадет замертво.

– Он знает, – шептали ее побелевшие губы… – Он уже знал это еще Бог знает, когда… Но…

– Забудь об этом, – озабоченно шептал ей Энди, обращаясь только к ней, не желая, чтобы его слышали остальные. – Не стоит этот подонок твоих слез, дорогая. Пройди, пожалуйста, сюда и давай сядем.

Лили позволила ему проводить себя до кресла, и Энди усадил ее словно маленького ребенка, и, не выпуская ее из объятий, сел в широкое кресло рядом с ней. Он не сводил глаз с Лой.

Страдание исказило ее красивое лицо. Кожа, казалось, лопалась на ее маленьких благородных скулах. Она выглядела сейчас хрупкой, как фарфоровая статуэтка, которая могла рассыпаться при малейшем прикосновении. Что бы там ни было, а Энди чувствовал жалость к этой женщине, но отступать, тем не менее, не собирался. Ради Лили он не имел права на жалость или снисхождение.

– Послушайте… – начал он.

На Лой смотрел во все глаза и Питер, теперь он повернулся к Энди.

– Да заткнись ты! Ты уже достаточно наговорил!

Энди не стал отвечать ему. Больше всего его сейчас заботила Лили, и он знал тот вопрос, который она непременно бы сейчас задала, будь у нее на это силы.

– Пока еще недостаточно, – тихо ответил он Питеру. – Пусть Лой расскажет нам, что же сказал Диего, узнав о Лили.

Питер стал подниматься, видимо, собираясь броситься в атаку, но Лой вцепилась в его рукав.

– Ты же обещал… – бормотала она.

– Я расскажу все, хотя Лили это будет нелегко выслушать. – Питер снова уселся. – Диего сказал, что займется этим делом вплотную позже, и будет действовать так, как он считает нужным, – решительно заявила Лой.

Из горла Лили вырвался сдавленный стон. Такой звук мог исходить из глотки раненого животного. Энди крепче обнял ее за плечи.

– А почему вы так уверены, что для Диего должно быть новостью то, что у него есть дочь? – требовательно спросил он Лой. – Много лет назад, когда Лили предприняла поиски Гарри Крамера и я помогал ей при этом, Диего через своего брата передал мне, чтобы я прекратил эти поиски. С чего бы ему выдвигать такие требования, не знай он о существовании Лили?

– Это требование не имеет ничего общего с Диего, – возразила Лой. – Он обратился к Марку, потому что я попросила его об этом. Вспомните, Лили написала обо всем Ирэн. Когда та узнала, что идут поиски Гарри Крамера, она позвонила мне. Я воспользовалась моим влиянием на Диего и попросила его надавить на вас. Но я никогда не говорила ему, для чего это мне нужно.

– А он не догадался? – Энди это объяснение не убеждало.

Лой покачала головой.

– Нет, – сказала она. – Пока я не поведала ему историю о том, как родилась Лили и что произошло в Париже, Диего и понятия не имел, кто такой Крамер.

– Вы рассказали ему обо всем, когда вы были в Испании, – мрачно сказала Лили. – Это было пару месяцев назад. А почему, почему вы после стольких лет молчания решили признаться во всем именно теперь?

Питер взорвался.

– Хватит! Боже мой! Лили, ты не видишь, через что ты заставляешь Лой пройти?! Тебе что? Мало? Мало этих, сдирающих кожу с живого человека, объяснений?

– Пожалуйста, не кричи. Я хочу, чтобы она все поняла… она снова в мольбе простерла к Лили руки. – Разве ты не помнишь? Лили, дорогая? Он же пытался лишить меня доступа к моим средствам. После того, как я ушла от Диего в семьдесят первом году, он основал для меня фонд. Он всегда был таким щедрым. Но вдруг решил перекрыть мне доступ к капиталу Джереми Крэндалл регулярно информировал его о всей моей деятельности, я это знала: Сантьяго Кортес, поэт из Венесуэлы, – это второй шпион Диего. Понимаешь, Диего не может, если что-то, неважно что, уходит из-под надзора, но он никогда не вмешивался в то, чем я занималась. А теперь вмешался. Поэтому-то я и хотела, чтобы у вас был свой собственный бизнес, чтобы вы не зависели ни от кого, ни от каких-то там дэнов керри. Ни вы, ни Питер… Ведь у тебя такой отличный партнер, как Питер, Лили. Я же все делала ради тебя… Сама я ни на что ни когда не была способна, кроме, как тратить деньги. А потом вдруг поняла, что имею возможность поддерживать тебя. А Диего пытался все это испоганить.

– Вы говорите, что он вытянул это из вас. Как ему это удалось? – потребовала Лили.

В ее тоне не чувствовалось особых симпатий к Лой.

И Питер и Энди, хотя сидели в разных углах гостиной, синхронно слегка отпрянули, даже не отпрянули, а выпрямились. Движение это было практически незаметным для постороннего глаза. Оно свидетельствовало о том, что оба они вдруг поняли, что все это их, в общем-то, не касалось. И как бы каждый из них ни любили этих женщин, они не имели права вмешиваться. Лили и Лой суждено было пережить эти страдания в одиночку. Это были их страдания, и право вынесения приговора принадлежало им и только им.

И бой, разыгравшийся между двумя женщинами, был предопределен.

«Конечно, и Ирэн была отведена своя особая роль», – подумал Энди.

Почему она все время молчит? Он внимательно посмотрел на нее. Ирэн сидела, уставившись в потолок. Казалось, эти страсти, разыгравшиеся здесь, в этой гостиной, ее не касались. От этой женщины исходил замогильный холод, и Энди даже невольно поежился.

Лой все еще пыталась оправдаться.

Когда я поехала в Мадрид, я со многими там говорила, в том числе и с моими старыми друзьями. Они сказали мне, что Диего стал мягче, терпимее. Но когда я обратилась к ним с просьбой одолжить мне денег, они наотрез отказались. Все боялись испортить с ним отношения.

– Чудеса, да и только, – вздохнул Энди.

Лой посмотрела на него, а потом на Лили.

– Я даже с Мануэлем пыталась говорить, мы ведь с ним всегда были близки. Но он болен. Сьюзен сказала, что…

Энди наклонился к Лили и прошептал ей прямо ухо:

– Мануэль – глава дома, что-то вроде монарха на троне. Его жена несколько лет назад умерла. Сьюзен – англичанка. Она живет в Кордове во дворце и присматривает сейчас за Мануэлем.

Лой дождалась, пока он закончит это объяснение, и продолжала:

– Сьюзен сказала, что сейчас не время нагружать Мануэля проблемами. Ему уже за восемьдесят. В последнее время он маялся с вирусным гриппом. И мне ничего не оставалось, как обратиться к самому Диего. Разве это непонятно? – умоляющим голосом спросила она. – Я ведь хотела, чтобы все было как можно лучше. И мне казалось, что стоило рискнуть.

– Думаете, стоило? – холодно спросила Лили.

Энди видел, что она напряглась.

– И как же это было?

– Мы встретились с Диего в его охотничьем домике в Сан-Доминго де ла Крус. Он хотел… – Лой осеклась, быстро взглянула на Питера, и продолжала. – Это неважно… Важно то, что, в конце концов, мне пришлось объяснить, для кого я прошу эти деньги. Иначе он не стал бы со мной разговаривать. И когда он отказался, то поступил скверно, потому что ты – его дочь.

– И он не дал вам денег?! – это прозвучало как утверждение.

– Нет, не дал. Он заявил, что я нарушаю стабильность ситуации, которая складывалась годами. Что я вношу нервозность… Он желал, чтобы я все это прекратила.

– Значит, он считает, что из-за меня много шума, – с горечью констатировала Лили. – Он желал, чтобы вы забыли о моем существовании и намеревается сам сделать то же самое. Следовательно, ему до меня нет никакого дела. Но мне на это наплевать.

Лой откинулась на спинку кресла и замолчала, утомленная этим разговором. Прошло несколько секунд.

– В действительности все дело было не столько в тебе, хоть и слышать тебе это будет неприятно, я знаю. Диего получил возможность наказать меня за мое молчание все эти годы и за то, что я ушла от него. Он ухватился за эту возможность. Диего не из тех, кто прощает…

Лили спрятала лицо в ладонях, пытаясь одолеть это отвратительное чувство, когда тебя обманывают. Лой – женщина, которую Лили всегда уважала и ценила, отправила ее, свою дочь, подальше, в какой-то Филдинг и на протяжении многих лет, по сути говоря, всю ее жизнь, не обращала на дочь никакого внимания. А человек, который на самом деле был ее отцом, о ком она столько грезила, был жив и здоров и жил припеваючи в Мадриде и нисколько не был заинтересован знать, как поживает его собственная дочь.

– Здорово мне перепало в последнее время, – шептала Лили.

– Я никогда не хотела, чтобы ты хоть что-то из этого узнала, – устало сказала Лой. – И уже очень давно решила это для себя, мне казалось единственно разумным не ворошить прошлое.

Лой сцепила руки на коленях и сидела, уставясь на них, ища в этом утешение или, по крайней мере, понимание в созерцании своих длинных изящных пальцев, белых костяшек, голубоватых прожилок вен.

– Все это из-за меня… Я совершила ужасную ошибку, познакомившись с тобой через Питера. Ирэн предупреждала меня, что…

Упоминание этого имени напомнило им о присутствии здесь и третьей женщины. Она съежилась в своем кресла. Челюсть отвисла, голова была склонена набок, были заметны старческие складки дряблой кожи на шее. Плечи ее были вывернуты вперед. Впечатление угловатости усиливалось проступавшими из них костями. Из ее прически выпало несколько шпилек и пепельно-серые волосы рассыпались. Ее пепельно-серые волосы, которые испокон веку были собраны в строгую прическу, висели сейчас седоватыми лохмами вокруг лица. Буквально за несколько минут Ирэн превратилась в старуху, немощную, траченную жизнью старуху.

– Ирэн? – пробормотала Лой.

Это был вопрос.

– Мать, – позвала ее Лили.

Ирэн не отреагировала ни на один зов. Лили это испугало. В поведении ее матери Лили видела что-то совершенно незнакомое, абсолютно чужое. В этом распаде личности таилось что-то непривычно жуткое.

– Мать, – повторила Лили, теперь уже обеспокоенно, – что с тобой?

Казалось, Ирэн не слышала этих слов.

Лили наклонилась к ней и взяла мать за руку. Рука была безжизненной и холодной. Ужас охватывал душу Лили, он теперь заглушал все остальные эмоции, с которыми она пыталась сражаться на протяжении всего этого вечера. Что бы ни произошло, какие бы обвинения не могли быть бы выдвинуты против этих двух женщин, эта была и оставалась ее матерью, женщиной, ее вырастившей. Лили лихорадочно искала подступы к Ирэн, пыталась пробиться через толщу ее безразличия и апатии.

– Мать, вчера вечером, когда я была у Лой, а мы говорили о Гарри Крамере и обо всем, что тогда произошло, ты помнишь, как ты сказала мне… – Лили осеклась.

Серые глаза Ирэн сфокусировались теперь на ней, но в них не было и следа понимания того, кто был сейчас перед ней.

– Мать, – повторила Лили, пытаясь побороть панику, охватывавшую ее. – Ты разве не помнишь, как ты сказала, что до сих пор вспоминаешь Шарлотту?

– Шарлотта… – шептала Ирэн. – Шарлотта… – Лили опустилась на колени возле кресла, в котором сидела Ирэн, она схватила мать за руки, пытаясь отогреть ледяные ладони в своих. – Да, да, о Шарлотте Мендоза. Энди видел ее несколько дней назад. Он может тебе о ней рассказать.

– Шарлотта, – повторила Ирэн. – Шарлотта, – продолжала заунывно, без всяких эмоций бормотать она, – Шарлотта, Шарлотта… Это было взывание к неведомому Богу, хотя очень напоминало проклятье.

Лили попыталась сменить тактику. Слова вырывались из нее спонтанно, неожиданно для себя она поняла, что говорит сейчас то, что уже давно безуспешно пыталась сказать.

– Мать, я понимаю. Я все понимаю. И тебя, и Лой… Я не обвиняю ни тебя, ни ее в том, что произошло. Нечего об этом и думать. Понимаю, что ты всегда делала лишь то, что считала лучшим для меня.

Ирэн никак не восприняла и эти слова Лили. И та женщина, которая спустя секунду заговорила, была просто чужим человеком для Лили, незнакомкой, которую она никогда в своей жизни не видела.

– А ведь Шарлотта так и не узнала, куда я уехала, – шептала она. – Я так все рассчитала, так умно…

Фраза эта завершилась коротким смешком, хихиканьем сродни квохтанью, которое затем перешло в смех. Было ясно, что Ирэн не осознавала присутствия остальных. Она продолжала.

– Шарлотта всегда считала себя умнее всех. Но ей так и не удалось узнать о том, что я переменила имя и фамилию и отправилась в Америку. А потом она свихнулась и уж вообще ничего не соображала. – И снова этот безрадостный отрешенный смех. – Шарлотта рехнулась, – торжествующе объявила Ирэн. – Я знала, что это когда-нибудь произойдет и это произошло.

Было слышно, как Лой испустила вздох отчаянья.

– Не надо, перестань, – бормотала она. – Аманда, я прошу тебя.

Лой никогда не называла Ирэн этим именем, с самого детства. И когда Лили вдруг осознала, что перед ней, в этом доме, в этой комнате, сидела не ее мать, теперь это была другая женщина, с другим лицом. Аманда-Ирэн пребывала сейчас далеко и во времени, и в пространстве.

– Мать, – стараясь не обращать внимания на эту метаморфозу, умоляла Лили, – вернись, пожалуйста, не уходи. Ты мне нужна. He оставляй меня…

Внезапно Ирэн посмотрела на Лили уже другим взглядом. Казалось, в этих серых глазах, наконец, появилось отражение ее собеседницы.

– Ты нужна мне, мать, – повторяла Лили.

И теперь все заметили, что будто незримая пелена упала с лица, и все стало, как прежде.

– Конечно, я никуда не ухожу и не уйду, – устало отозвалась Ирэн.

– Лили, дорогая, ну что за глупости ты говоришь? – Теперь это уже был голос обычной Ирэн, ее матери.

Лили взяла ее за руку, и ее пальцы ощутили теплую плоть.

– Боже, ну и ну! – спохватилась Ирэн, заметив, что ее волосы в беспорядке. Вооружившись шпильками, она собрала их в обычный свой узел. – Так мы говорили о бедняжке Шарлотте? – Теперь она повернулась к Энди. – Лили сказала мне, что вы будто бы встречались с ней. Как она?

Энди вздохнул с облегчением, зашевелились и остальные. Чувствовалось, что напряжение этих последних минут спадает, в воздухе уже не ощущалось прежней наэлектризованности.

Лили поднялась с колен и вернулась в свое кресло.

– Расскажи, – обратилась она к Энди. – Расскажи о Шарлотте.

– Ты считаешь, что следует рассказать? – недоверчиво спросил он, быстро кивнув в сторону Ирэн.

– Да, считаю, – ответила Лили, посмотрев на мать и бросив взгляд на Питера и Лой. – Надо и с этим разделаться.

– Мне кажется, что Шарлотта по-своему счастлива, – начал Энди. – Почти все время она в состоянии непонимания, где она и что с ней. Она не ведает, что происходит. Конечно, сбивчивая речь, помутившийся разум, но она производит впечатление человека, в общем, довольного жизнью.

– Вы упоминали о том, что сейчас она находится в Уэстлейке? – спросила Ирэн.

Таким тоном вежливо осведомляются о том, как у подруги детства дела сейчас. Казалось, Ирэн и не подозревала о том, как она еще минуту назад шокировала всех присутствовавших. Сейчас это был обычный человек, проявивший обычное любопытство.

– Да, Шарлотта сейчас в Уэстлейке, – подтвердил Энди. – Марк сделал все от него зависящее, чтобы ей было хорошо и спокойно. Почти все время она проводит в своей комнате под присмотром слуг. По их словам, любое волнение ей во вред. Врачи называют это преждевременным старческим слабоумием. Началось это, когда ей еще не было и пятидесяти. И теперь ей не намного хуже. Она, видимо, вышла на какой-то более или менее постоянный уровень.

– А ваш брат знал о том, что вы желали с ней побеседовать? – спросила Лой.

– Я с ним не встречался. Марк вместе с Мануэлем и моей кузиной Сьюзен находились в Лондоне. Может быть вам известно, что он любит иногда походить по лондонским театрам и магазинам?

– Да, знаю за ним такую слабость. Мануэль всегда обожал Англию. – На лице Лой появилась едва заметная улыбка.

– Я, не заезжая в Лондон, отправился прямо в Уэстлейк, – продолжал Энди. – И когда приехал туда, договорился с одной сиделкой, чтобы она позволила мне встретиться и побеседовать с Шарлоттой в саду.

Он встал и подошел к окну. Некоторое время Энди стоял молча, глядя на улицу и повернувшись спиной ко всем. Затем продолжил.

– Мне Шарлотта показалась человеком счастливым. Она была рада мне, хотя я сомневаюсь, чтобы она понимала, с кем говорит. Мне кажется, ей просто интересно было поболтать с кем-нибудь, кроме надоевших сиделок. Говорила она без умолку. И могу сказать, что большинство из того, что мне довелось услышать, были вполне разумные вещи. Пока не…

Энди сделал паузу и обвел взглядом остальных сидящих. Все три женщины с любопытством ждали, когда он продолжит. Лишь Питер казался раздраженным и даже злым. Энди взглянул на Лили.

– Дальше, – настаивала она. – Чего уж? Джинна выпустили из бутылки и обратно его не загнать.

– Хорошо. Так вот, как я уже говорил, мы с ней болтали. Я показал Шарлотте фотографию, которая была сделана в Малаге в тридцать девятом году. Сначала я думал, она не узнает это фото, но она, взглянув на него рассмеялась: – Это нас сняли, когда Аманда и я решили сбежать… – пояснила она.

– Я спросил ее, почему девушка на фотографии не похожа на Аманду, – продолжал Энди, не сводя взгляда с Ирэн. – Она сперва не хотела отвечать на этот вопрос, но потом, когда я уж надежду потерял и считал, что она давно забыла обо всем, Шарлотта вдруг прошептала мне: «Она сделала пластическую операцию. Вот именно поэтому она сумела стать Лойолой Перес. Но ты никому не должен говорить об этом – это тайна».

Передавая содержание этой беседы с Шарлоттой, Энди невольно стал передразнивать, имитировать ее мимику и интонацию, и это у него получалось пугающе похоже.

– В ней как бы живут два человека, – добавил он. – И никогда нельзя знать точно, какая Шарлотта предстанет перед тобой.

– Как жаль… – произнесла Лили после долгого молчания. – Как это печально…

– Шарлотта заплатила за все свои грехи, – произнесла Ирэн, поднося к сухим глазам маленький кружевной платочек, который она извлекла из стоявшей подле ее ног на полу сумочки.

Лили отметила, что и этот жест принадлежал той Ирэн, с которой она привыкла иметь дело, которую она знала всю жизнь. Теперь никакой Аманды уже не было, а была только Ирэн.

– Мы все заплатили за наши грехи, – тихо произнесла Лой.

Питер склонился к Лой.

– Пойдем. Ты очень устала. Мы так много наговорили, что больше сказать нечего.

– И еще одно, – добавила Лой. – К первоначальной цели этой встречи, – она посмотрела на Энди. – Все эти годы вы стремились разгадать эту загадку и теперь разгадали. Теперь вы знаете все. И что, вы собираетесь написать об этом?

Энди достал из кармана трубку и принялся набивать ее табаком.

– Ну, что касается книги, я поступлю так, как скажет Лили. Я не понимаю, как вы обе умудряетесь предположить, что я могу поступить как-нибудь по-другому. Что же до остального – да, я теперь знаю «кто есть кто» – его взгляд задержался на Лой… – Но вот только не знаю «что есть что». Ведь всегда и везде, где бы ни были Мендоза, всегда существовали какие-то глубинные течения, невидимые глазу.

Лой внимательно посмотрела на него и всем своим видом дала понять, что принимает его слова к сведению и не сомневается в их правдивости, а затем поднялась. Тут же встал Питер, а за ним и Ирэн.

Мысль о том, что ее матери предстоит провести ночь в гостиничном номере, угнетала ее.

– Оставайся здесь, – предложила она. – Послушай меня. Не стоит тебе сейчас оставаться одной.

Ирэн огляделась.

– У тебя очень мило, дорогая, но боюсь, здесь маловато места.

– Зато у меня достаточно, – вмешалась Лой. – Не надо быть упрямой, Ирэн. Оставайся у меня.

Наверное привычки, формировавшиеся годами, заставили Ирэн отказываться от предложения. Но ее голос выдавал ее истинные желания, и она все-таки отважилась на вопрос:

– Ты так считаешь? Не знаю, стоит ли?

Лой вздохнула.

– Скрывать больше нечего, Ирэн. И не от кого. Так что ты вполне можешь оставаться у меня.

– Хорошо. Я с удовольствием останусь у тебя, если ты так хочешь.

Было уже за полночь, когда Лили закрыла дверь за Ирэн, Лой и Питером. После этого она направилась в кухню, подобрать с пола осколки разбитого чайника.

Некоторое время Энди стоял и смотрел, как она занималась этим. Он не знал, что спросить и что сказать, едва только они остались вдвоем. Потом он взял у нее из рук совок и метелку.

– Дай я уберу.

Лили слабо протестовала, но отдала ему все и прислонилась к стене. Он увидел, что она снова плачет.

– Не стоит этот Диего твоих слез, – со злостью сказал он.

Лили вытерла слезы.

– Ты прав… – произнесла она дрожащим голосом, но чувствовалось, что она приходит в себя, становится прежней собранной и твердой Лили. – Дьявол с ним… Ничего, проживу как-нибудь и без отца, как жила прежде. Сейчас он мне уже не нужен.

Вернувшись в комнату, она стала наводить там порядок. Некоторое время они не говорили с Энди. Потом он вернулся из кухни и вопросительно посмотрел на нее.

– Ты что, на самом деле считаешь, что Диего не нужен тебе?

– Какой в этом смысл? – вопросом на вопрос ответила Лили, делая отчаянные попытки говорить тверже и решительнее. – Хотя, впрочем, смысл есть, – подумав, сказала она. – Во всяком случае, для меня. Дело в том, что я хочу знать.

– Что же ты хочешь знать?

Она не ответила, он шагнул к ней и положил руки на ее плечи.

– Скажи мне, Лили, – стал он умолять ее. – Скажи мне и себе. Что ты хочешь знать?

– Кто я есть! – выкрикнула она ему в лицо сквозь подступившие слезы. – Откуда я?! Не хочу я быть просто куском… Словом, чем-то таким, что выбрасывают за ненадобностью. Как этот чертов разбитый чайник.

– Тебя никто не собирается выбрасывать. Это просто безумная мысль, – он сжал ее лицо в ладонях и заглянул ей в глаза. – Ты – женщина, которую я люблю. Ты – Лили…

– То, что ты меня любишь – это чудо, поверь… – прошептала она. – Но и это еще не все. Этого мало.

Руки Энди повисли.

– Ага, меня решили поставить на место.

– Не говори так! Нет! Это не так. Ты мне нужен. Но это другое, – она вскочила и стала расхаживать по комнате.

– Это какое-то безумие, – продолжала она, меряя шагами гостиную. – Все так запутано, сложно. Боже, когда я только из всего этого выберусь. Энди, скажи мне! Где я смогу найти саму себя? Ведь все отрезано, отрублено. Одно за другим, все, что казалось вечным и незыблемым, разлетается в пух и прах. – Она уже почти кричала, голос ее срывался.

– Сначала это был мой дом, в утешение ты сказал тогда мне, что это, мол, всего лишь груда кирпича и раствор, в действительности не стоившие того, чтобы из-за них так убиваться, и я пыталась поверить тебе. Но теперь у меня такое чувство, что меня просто вырвали с корнем и бросили на землю.

Энди обнял ее, потом взял ее на руки, прижал к себе и долго не отпускал. Перед его глазами вспыхивали отдельные картины прошлого, он размышлял о том, что место во вселенной для него и для Лили создавалось веками их предками, людьми с самыми разными судьбами, в которых переплелись зло и добро. Он всегда протестовал против тех схем и стандартов, которые ему навязывались кланом, но понимал, что они не могли не оставить на нем своего отпечатка, своей зловещей отметины. Нравилось ему это или нет, он был и оставался Мендозой. И она тоже, как выяснилось…

Он отнес ее в спальню, положил на кровать. Лили свернулась калачиком, но Энди не собирался уходить. Он прилег рядом, и стал тихонько бормотать ей на ухо ее имя, гладил ее чудесные волосы, ласкал спину, целовал бархатную кожу ее шеи. Потом, убедившись, что Лили заснула, тихонько встал и долго искал в шкафу одеяло, чтобы укрыться.

Энди проснулся от ощущения, что он в постели один и долго не мог понять, сколько времени.

– Лили! – позвал он в темноте. – Где ты?

И тут же услышал, как она закрывала дверь в ванную и через мгновение была уже рядом, пахнущая мылом и цитрусовыми, на ней был коротенький пеньюар.

– Я просто решила раздеться и принять ванну, – пробормотала она. – Извини, что разбудила тебя.

– Хорошо, что разбудила, – он привлек ее к себе и снова принялся гладить ее влажные волосы.

На ощупь они казались попавшим под весенний ливень шелком.

– Ну как, лучше тебе сейчас? – спросил он.

– Немного. Во всяком случае, волнуюсь уже не так. Но мне не дают покоя мысли о матери. Я имею в виду Ирэн.

– Я понимаю, когда ты имеешь в виду…

– Думаешь, у нее все будет хорошо? Думаешь, все как прежде? Что ей удастся войти в свою привычную роль?

– Нет, я так не думаю. Мне кажется именно из-за тебя у нее и случился этот надлом. А что касается умения поддерживать эту личину и дальше, то у нее великий в этом опыт. И, судя по тому, что ты мне о ней рассказывала, ей доселе удавалось не идти на поводу у своих эмоций. Вот только сегодня вечером это было трудно, ох как трудно! Она не выдержала и сломалась. Но, надо думать, этого больше не произойдет.

Лили ближе прижалась к нему, ощущая это такое знакомое, такое любимое тело, каждый изгиб которого она знала наизусть.

– Энди, я все думаю, поскольку я настоящая Мендоза, то мы с тобой теперь кузен и кузина.

– Но ты ведь не собираешься делать из этого трагедию, надеюсь? Я должен проверить все эти генеалогические тонкости. Седьмая вода на киселе, вот мы кто. Это ничего не решает.

– Разумеется, не решает… – она оперлась на локоть, чтобы видеть его лицо.

В комнату, через незанавешенное окно, уже пробиралась предрассветная мгла.

– Энди, я хочу с ними познакомиться.

– С кем?

– С Мендоза.

– Ты имеешь в виду Диего? – осторожно спросил он.

Вот этого он по-настоящему страшился. Он боялся, что Лили захочет встретиться с Диего, а тот в резкой форме откажется. Чтобы этого не произошло, он готов был душу заложить дьяволу.

– Вероятно и это, но это потом, – призналась Лили. – Сейчас я имею в виду английских Мендоза.

– Я так и подумал, – сказал он. – Я всегда был против этого, вследствие моего особого отношения к моей семье. Но теперь это и твоя семья. Так что, ты ни в коем случае не дерево, вырванное с корнем, как ты утверждаешь. В действительности у тебя, дорогая моя, корни очень крепкие. И у тебя, и у меня.

– Я должна увидеться с ними, – повторила Лили. – Во всяком случае, познакомиться хотя бы с представителями одной ветви этого дерева.

– Хорошо, – согласился он. – Наверное, так и надо.

Лили, закусив губу, немного подумала, затем сняла телефонную трубку и стала нажимать на кнопку номеронабирателя.

– Это я, Питер, – сказала она в трубку, спустя несколько секунд. – Нет, нет, все в порядке… Послушай, я действительно не желаю знать, как она себя чувствует… Я не по этому поводу. Только хочу спросить, выдержишь ли ты без меня одну неделю?

Лили посмотрела на Энди. Он поднял вверх два пальца.

– Питер, послушай, это вероятно может продлиться и две недели, а не одну… Хорошо, я это сделаю.

Повесив трубку, Лили сказала, что он хочет, чтобы она написала ему впрок две статьи.

– Через пару дней я смогу их закончить, если ты поможешь мне их облечь в форму, годную для публикования.

– Конечно, что за вопрос, мне это только в радость. А когда твое очередное шоу?

– С этим дело обстоит не так серьезно, – быстро проговорила Лили, набирая еще один номер. – Дэн Керри что-нибудь да смонтирует из моих предыдущих. Знаешь, сейчас сезон отпусков, кто в Лондоне станет всматриваться в экран, сам посуди?

 

23

Лондон, Уэстлейк, Нью-Йорк, 1981 год.

В аэропорту Хитроу Энди и Лили проходили въездной паспортный контроль раздельно: британские подданные и континентальные европейцы выстраивались в очередь справа, а все остальные, к числу которых относился и Энди – шли прямо. Они встретились при получении багажа, который тут же был препоручен носильщику, и, выйдя из здания аэровокзала, окунулись в прохладное и волглое раннее июльское утро.

Энди позаботился о том, чтобы один из служащих гаража, в котором Энди держал свою машину, пригнал ее в аэропорт. Лили была почти уверена, что это будет старенький «Моррис Оксфорд», но нынче Энди уже разъезжал на огромном «Бентли». «Бентли» был надраен так, что Лили могла видеть свое отражение в бездонных синих глубинах каждого квадратного дюйма вылизанной поверхности.

– Чуть великоват, ты не находишь? – сконфуженно улыбаясь спросил Энди. – Я приобрел его после развода с Фионой, для того, чтобы как-то успокоить себя после всех этих передряг и как-то возвыситься в собственных глазах, потому что тогда я чувствовал себя ослом. Не понимаю, как я мог безошибочно выбрать абсолютно не тот тип женщины.

В течение всех этих четырех дней, прошедших с их встречи на квартире Лили в Нью-Йорке, она казалась ему отсутствующей, ее мысли витали где-то далеко-далеко. Энди рад бы был поверить в то, что эта причина озабоченности Лили, заключается лишь в работе, которая замерла на две недели. Но он отлично знал, что это не так.

Было без нескольких минут десять, когда они, выехав из аэропорта, сразу окунулись в самую гущу движения, а ближе к полудню тяжелый автомобиль несся на север сквозь индустриальное сердце Британии. Несколько раз Энди порывался остановиться перекусить, но Лили упрямо качала головой, и они ехали дальше. Часам к двум дня пейзажи стали более спокойными, умиротворяющими. Картина за окном уже не была столь прозаичной и меркантильной. Мало-помалу стали появляться даже щиты, возвещавшие о том, что они приближаются к Озерному краю – месту великолепного отдыха.

В пятом часу они прибыли в Грэсмир, эту деревеньку, казалось, предназначенную лишь для натурных съемок фильмов о викторианской Англии: каменные домики, старомодные пабы. Деревня располагалась на берегу Грэсмир-Лэйк, озера, которое поблескивало вдали в дымке пасмурного дня. Лили никак не могла заставить себя почувствовать туристкой и пережить туристические эмоции, но из кожи вон лезла, чтобы угодить Энди. Он предпринял несколько попыток показать ей местные достопримечательности, но заметив ее вымученные восторги, решил умолкнуть – их путешествие вообще отличалось тем, что они разговаривали мало. Энди и Лили ехали через город, стараясь держать курс параллельно берегу озера, затем Энди свернул на грязную дорогу. Лили успела заметить указатель с надписью «Динмэйл Рэйз».

– Это очень высокая скала, одна из самых высоких здесь, – объяснил Энди. – Это тоже местная достопримечательность.

У указателя Энди довольно резко свернул на еще более узкую дорожку и теперь ехал медленнее.

Через некоторое время показалась длинная каменная стена и они, наконец, остановились у больших фигурных железных ворот, распахнутых настежь. Тут же стоял маленький домик привратника, но он казался необитаемым. Энди въехал через ворота, затем остановился.

– Наверное лучше все же закрыть их, их оставили открытыми специально для нас.

Он уже поставил одну ногу на землю, чтобы выйти из машины, как из-за берез вышел пожилой человек в рабочих штанах и грубошерстной блузе и направился к ним.

– Не утруждайте себя, мистер Эндрью, – крикнул мужчина. – Я сам этим займусь. Извините, что отлучился и не заметил вас. Вчера щенилась Флосси, у нее шестеро деток и ей сегодня не по себе. И я решил троих отнести домой, чтобы Элис за ними присмотрела.

Он подошел к машине и раскрыл сетку. Внутри лежали три коричнево-желтоватых меховых шарика. Щенки были еще, конечно, слепыми и их несуразно большие уши казались прилепленными к головкам.

Энди повернулся к Лили.

– Это Джэйсон Дюрант, наш егерь. Флосси – спаниэль. – Он ласково дотронулся пальцем до щенков. – Их прапрабабушка была когда-то моим щенком, когда я и сам был таковым… – сказал он предварительно объяснив, что Лили его подруга из Америки.

И через несколько секунд они уже снова катили дальше, оставив Дюранта позади.

Это скорее походило не на въезд, а на вполне нормальную настоящую дорогу, покрытую асфальтом, которая находилась в прекрасном состоянии. По обеим сторонам ее росли березы, дубы и ореховые деревья.

– В основном, здесь на территории владений смешанные леса, – комментировал Энди. Он не оставлял попыток как-то отвлечь Лили, снять напряжение. – Сейчас предпочитают высаживать хвойные деревья, они не так быстро разрастаются. Марк предпринял титанические усилия, чтобы спасти наши вязы. Не помогло. Но он сумел кое-что посадить и…

Молчание Лили нависло над ними грозовой тучей.

– Кажется, тебя не очень-то волнуют прелести флоры или фауны, не так ли? – спросил он.

– Во всяком случае, не сейчас, – призналась она. – Извини, но…

– Не нужно извиняться, я и так все прекрасно понимаю.

Лили коснулась его руки в знак благодарности и откинулась на спинку сиденья.

– Ничего не могу с собой поделать, – пробормотала она. – Все это вокруг, как и вообще теперешняя ситуация кажется мне чем-то нереальным. И даже ты на фоне этого пейзажа нереальный. Мне кажется, я здесь утрачиваю связь с реальностью…

– Предоставь это времени, дорогая. – Он подумал, может ему следовало бы каким-то образом подготовить ее к встрече с этой роскошью, с дворцом, к которому они сейчас приближались.

Но тут же ему пришло в голову, что это ведь не кто-нибудь, а Лили Крамер, чьей специальностью и были дома, особняки. Это был ее хлеб. Кроме того, им пришлось уже однажды, много лет назад, совершить экскурсию в одно из бывших поместий.

Будто читая на расстоянии его мысли, Лили спросила:

– Этот дом в тюдоровском стиле, если не ошибаюсь? Я помню, ты как-то мне говорил об этом.

– Да, он был построен в 1507 году, за два года до коронации Генриха VIII, и в течение целого столетия здесь никто не жил, пока Джо Мендоза не приобрел его в 1825 году – за бесценок.

От ворот они ехали уже добрых пять минут.

– Когда же мы, наконец, приедем? – недоумевала Лили. – Никогда прежде не приходилось бывать в таких удаленных от въезда имениях.

– Теперь уже недалеко. Вон, посмотри туда, – Энди показал налево. – Там над деревьями уже виднеется крыша.

Лили посмотрела туда, куда он указал, и тоже заметила кучу башен и башенок на фоне свинцово-серого неба. Подобно вечным стражам они поднимались из сетки тумана, висевшей в воздухе.

* * *

Энди открыл незапертую дверь и ввел Лили в пустынный вестибюль. Причудливой формы роза под потолком и симметрично расположенная по обеим сторонам помещения грациозно изгибавшаяся лестница гостеприимно раскрыла им свои объятия.

Им навстречу, широко улыбаясь, вышла пожилая женщина в черном платье и белом переднике.

– Добрый день сеньор Эндрью. Рада снова видеть вас так скоро, если я могу так выразиться. Мне передали, что вы должны приехать. Вся семья в оранжерее, сэр. И у меня для вас есть еще и вот это. Было сказано передать это вам, как только вы приедете.

– Благодарю вас, Имельда, – Энди взял у служанки записку и быстро прочел ее.

– Это от кузины Сьюзен. – Его голос гулким эхом отдался в огромном до бесконечности помещении. – Они вместе с Мануэлем приехали сюда утром из Лондона. Марк передал ей, что мы должны приехать.

Закончив читать, он взглянул на часы, а потом и на Лили. Она уставилась на витиеватые украшения стен.

– Сейчас все пьют чай. Мы можем отправиться к ним, если хочешь. Но Сьюзен пишет, что они не разобидятся на нас, если мы не придем к чаю и рекомендует нам занять покои Ротшильда.

– Звучит это весьма солидно, – сказала Лили.

– Так что мы будем делать? Ворвемся к ним и внесем сумятицу в этот чисто английский святой ритуал пятичасового чаепития в оранжерее? Я думаю, не стоит. Лучше подняться наверх и хоть немного отдохнуть. Времени у нас достаточно.

– Вероятно, так будет лучше – прошептала Лили.

– Вот и отлично. – Он повернулся к служанке. – Лучше мы прошмыгнем наверх и переоденемся, прежде чем поздороваться. А покой Ротшильда готов?

– Конечно, мистер Эндрью. Я сейчас скажу Фрэнку отнести туда ваши чемоданы.

Энди отдал ей ключи от машины, потом, взяв Лили за руку, повел вверх по лестнице.

Покои состояли из двух спален, гостиной и огромной ванной комнаты. Лили остановилась в коридоре, привлеченная необычными панелями красного дерева, которыми были облицованы стены, и охотничьими сценками, в изобилии висевшими на них. Мебель была старинная, позолоченная. Помещение поражало своей величиной.

– Я спокойненько могла поместить сюда всю свою квартиру, – изумленно заключила Лили, подойдя поближе, чтобы как следует рассмотреть массивные медные краны ванной в виде дельфинов с выгравированными на каждом из них буквами R.

– Этот покой был специально перестроен для барона де Ротшильда, когда он гостил здесь в 1870 году, – объяснил Энди. – Это был друг семьи.

– Могу себе представить, – Лили провела пальцем по надраенному до блеска хвосту дельфина и добавила:

– Мой дом в Филдинге был построен в 1870 году. Это был год, когда поженились Аманда и Сэм.

Он слышал ее будто издалека. Ему вспомнилось, как она выглядела тогда в Нью-Йорке в ту ночь, перед отлетом сюда. Уже тогда она показалась ему настолько отстраненной, настолько далекой и незнакомой, что ему почудилось, что это лишь какой-то одушевленный манекен в образе Лили, биоробот.

– Послушай, – обратился он к ней. – Может быть, тебе хотелось бы иметь свою собственную спальню? Здесь ведь их две. Я могу понять, если ты пожелаешь, побыть одна.

– Как тогда, когда мы ночевали в Грейт Баррингтоне? – спросила она. – В тот день, когда я узнала, что мой дом снесли?

– Лили…

Внезапно она повернулась к нему и, обняв его изо всех сил, не дала ему договорить.

– Энди, что со мной происходит? Я уже больше не знаю, кто я есть на самом деле.

– Зато я знаю это, – ответил он, не выпуская ее из объятий и мысленно благодаря судьбу за то, что плотину наконец прорвало и одновременно страшась, что этот неистовый поток унесет Лили прочь.

Единственное, что он мог, так это повторить уже им сказанное. Он не умел лгать во спасение.

– Ты моя несравненная любовь. Ты единственная женщина, которую я по-настоящему хотел и хочу. Не надо исключать из всего этого меня. Я не хочу, дорогая моя, милая моя Лили, чтобы ты замыкалась в каком-то обособленном мире, где не было бы места для меня.

– Я не исключаю тебя, – шептала она. – Я этого тоже не хочу.

Она чуть отстранилась от него, чтобы видеть его лицо и с любовью смотрела на эти угловатые черты, такие знакомые ей, и легонько прикоснулась пальцем к его подбородку.

– Эндрью Мендоза. Я тебя люблю… – тихо сказала она.

Это было невероятным, но за все эти долгие годы, которые отделяли ее от момента, когда она впервые осознала это как непреложный факт, слова эти вырвались из ее уст первый раз. В те далекие времена она не отваживалась облечь в словесную форму свои мысли и желания, потому что знала – он не хотел ее тогда. И много позже, когда он вернулся в ее жизнь, и тогда она не была полностью уверена в том, что он ее действительно хочет. Теперь же эти слова казались ей той единственной вселенной, в которой она была способна жить полноценной жизнью.

– Я ведь так ужасно тебя люблю, – дерзко сказала она. – Это то, в чем я абсолютно уверена.

Сказав эти слова, Лили крепко прижалась лицом к его груди. Она ощутила запах его рубашки, он отдавал прачечной, едва уловимый специфический дух его твидовой спортивной куртки, чуть влажный аромат его тела, отдававший мускусом и чуть потом, потому что ни он, ни она еще не успели принять душ после их долгой поездки, продолжавшейся двадцать четыре часа. Она еще сильнее прижалась к нему, стремясь соединиться с ним, раствориться в нем, проникнуть в его плоть и стать ею, ощутить его, ее единственного мужчину, слившись с ним воедино.

– Скажи мне, что ты хочешь выйти за меня замуж, – умолял Эндрью, шепча ей эти слова прямо в волосы. – К чертям все прошлое, к дьяволу его призраки. Мы так долго ждали, Лили, дорогая. Мы прошли через столько неправильных решений, сделали столько неверных шагов.

Лили смотрела на него, в его тигриные глаза, скрытые за толстыми стеклами очков и излучавшие столько любви, и в ней росло чувство уверенности в том, что эти глаза ей больше никогда не солгут, что они не способны лгать.

– Да! – произнесла она. – Да!..

Энди прижался губами к ее губам. Казалось, этот поцелуй не кончится никогда. Он не может никогда кончиться, он будет длиться вечность, ровно столько, сколько будет существовать их любовь и их мир. Он нежно взял ее на руки и осторожно положил на огромную кровать с пологом. Через раскрытые окна в комнату проникал влажный воздух, приносивший с собой аромат роз.

– Тебе не холодно? – осведомился он.

– Нет, нет. Очень хорошо, – она уселась на постели и выглянула в окно.

Был ранний вечер. Теплый золотистый свет солнца окрасил вершины невысоких гор. Лили видела лишь то, что находилось вдали, почти на линии горизонта. Но запах роз сообщил ей, что они сами росли под окном, невидимые для нее сейчас, но в то же время реальные из-за их сказочного аромата.

Энди вернулся к ней и стал медленно раздевать ее. Он покрывал поцелуями каждый изгиб ее тела. Лили, закрыв глаза, продолжала шептать его имя как заклинание.

Они отдались любви с тем же чувством новизны, как бы вновь и вновь открывая для себя друг друга, возвращаясь к тем, уже далеким дням, когда они впервые познали друг друга в Принсиз-Мьюз, но теперь их любовь была не просто робкими попытками двух неискушенных молодых любовников познать блаженство, а людей близких, способных предвосхитить желания партнера. Короткие вскрики, возвещавшие о пике переживаемых наслаждений, чередовались с одурманивавшими их волнами сна и озарениями пробуждения, когда их руки сами стремились найти друг друга. Казалось, время изменило свой ход и само уже старалось приспособиться к этому неумолимому ритму любовных переживаний, их страсти и ненасытной жажды обладания. И не было больше этого дрянного, навязчивого, агрессивного мира, который притаился за дверью их спальни…

Утром Лили под руку с Энди спустилась с лестницы. Их охватывало смущение при мысли о том, что они до самого утра так и не сподобились показаться на глаза хозяевам и даже не отужинали с ними.

– Не думай об этом, – утешал ее Энди. – Они ничего не заметят. Что в этой семье достойно всяческого уважения, так это их способность, если необходимо, ничего не видеть и ничего не слышать.

В отличие от дня предыдущего, сегодняшнее утро блистало во всем великолепии лета, этот день был действительно днем английского лета, что само по себе хоть и не часто, но случается. Завтрак был подан в столовой, выходившей на освещенную летним солнцем террасу. Блики солнечного цвета танцевали на серебряных блюдах сервировки, и почтительный дворецкий осведомлялся у мисс Крамер, какой соус предпочла бы она, и как именно должно быть сварено яйцо к завтраку, вкрутую, всмятку или «в мешочке».

Впервые за все эти дни Лили по-настоящему проголодалась. Она съела и сосиски, и бесчисленное количество тостов и мармелад, но вот яйца съесть не решилась. Они в своих серебряных подставках выглядели настолько изумительно и до такой степени декоративно, что просто взять и съесть их показалось ей просто кощунством.

Очень красивая женщина вышла к ним после того, как они позавтракали. Она была маленькой, изящной и имела очень хорошую фигуру. Ее темные вьющиеся волосы были темнее, чем у Энди, кроме того, в них было достаточно серебра и она, похоже, нисколько не была этим озабочена, даже не пытаясь хоть как-то скрыть их. Вначале Лили подумала, что это жена Марка, но Энди представил ее, как свою непревзойденную кузину Сьюзен.

– Это – Лили, – сказал он кузине, – моя единственная любовь.

– Здравствуйте, Лили. Энди много говорил мне о вас. Добро пожаловать, надеюсь, что вам здесь понравится, – улыбка у Сьюзен была теплой и искренней.

– Большое спасибо, мне уже очень нравится. Такой дом…

Сьюзен продемонстрировала Лили, что мимика у нее может быть очень живой.

– Мы с Энди можем вам много порассказать о нем.

– И меня, и Лили в не очень далеком прошлом объединяла общая ненависть к нему, – вмешался Энди. – Но, так как Лили – дока по части домов, то ее мнение – закон и если она назвала его великолепным, стало быть, это так и есть.

Они еще некоторое время говорили о доме и домах вообще, после этого Сьюзен удалилась, и они снова были вдвоем. Ни брат Энди, ни его кузен Мануэль не появлялись.

– Преимущество двухсот сорока комнат: можно целый день заниматься своими делами без риска наткнуться на кого-нибудь. Как они не устают повторять, все они очень тактичны, вежливы, не вмешиваются в чужие дела и дают нам отдохнуть и набраться сил. Мы можем с ними отобедать, если у тебя есть настроение, нет – так подождать до ужина…

– Но ведь не очень-то вежливо с моей стороны, так и не познакомиться с теми, у кого я в гостях, – протестовала Лили.

– Ты уже познакомилась с одной из них, – вспомнил Энди. – А что до Марка и его супруги, так они никогда не бывают здесь вместе. Поскольку Сьюзен сейчас здесь, все остальные с готовностью уступили ей роль хозяйки дома.

– Ну, хорошо, – сдалась Лили. – Тогда пройдемся немного по окрестностям.

– Сколько тебе вздумается, – не стал протестовать Энди. – Но для того, чтобы облазить эти владения хотя бы по периметру, потребуется, по меньшей мере, месяц.

– К чему лазанье? Я подумала о небольшой прогулке по свежему воздуху. Дозированной ходьбе.

Он расхохотался этой невинной шутке, скорее даже не самой шутке, а тому, что она мало-помалу становилась обычной остроумной Лили, и повел ее через сады.

Сьюзен обедала вместе с ними, извинившись за отсутствие Мануэля. По ее словам, он чувствовал себя не очень хорошо и посему предпочел, чтобы обед был подан ему в комнату. Что касается Марка, то он уехал в Грэсмир по каким-то своим делам.

После обеда Лили и Энди снова почувствовали, как на них стала давить разница во времени и отправились на несколько часов вздремнуть к себе наверх. Лили вообще спала до тех пор, пока ее в бок не толкнул Энди и не сообщил, что пора одеваться к ужину.

Когда оба они входили в столовую, другие уже восседали на своих местах. Оба мужчины мгновенно вскочили при приближении Лили.

– Вероятно, это и есть Лили, – констатировал тот, что был моложе. – Меня зовут Марк Мендоза, я брат Энди. Добро пожаловать в Уэстлейк.

Лили пробормотала какой-то подходивший по ситуации ответ, а Сьюзен указала ей место справа от старика с аристократической внешностью.

– Это мой кузен, которого мы все называем Дядюшка Мануэль, – сказал Энди.

Старик кивнул. Лили протянула руку, он взял ее и поднес примерно на дюйм к своим губам.

– Мать Дядюшки Мануэля была англичанкой, так что по-английски он многое понимает, но вот говорить почти не может, – объяснил Энди. – Не беспокойся, Сьюзен переведет для тебя.

Сьюзен поддерживала застольную беседу, тем временем был подан и съеден суп, и уже прибыла рыба, когда Лили обратилась к пожилому испанцу.

– Часто вы бываете в Англии, дон Мануэль?

Так как он не ответил, Лили подумала, что он не понял ее. Она уже стала повторять свой вопрос, но он перебил ее пулеметной очередью испанских слов, тыча ревматическим пальцем туда, где находились ее груди.

– Дядюшка Мануэль интересуется вашим медальоном, Лили, – перевела Сьюзен.

На Лили было простое платье из белого шелка. На груди, в вырезе платья поблескивал золотой треугольничек с буквами древнееврейского шрифта.

Она склонила голову и посмотрела на него, потом снова на старика, сидевшего рядом.

– Пожалуйста, объясните ему, что эту вещицу я нашла, – тихо ответила Лили. – Объясните ему еще, что я могу рассказать ему после ужина, где и когда.

Марк взял со своего стола маленькую, покрытую синим бархатом, шкатулочку.

– Вот здесь находятся три других кусочка.

Лили держала на ладони свой кусочек, затем склонилась над шкатулкой и взяв его двумя пальцами, аккуратно положила в специальное углубление, оставшееся незаполненным. Золотой полумесяц сверкал на синеве шелковой подкладки.

Они находились в кабинете Марка. Туда подали коньяк и кофе. Мануэль сидел в кресле тут же, с сигарой во рту. Некоторое время он молча созерцал раскрытую шкатулку, склонив голову, затем сунул руку за ворот рубашки и извлек еще один кусочек. Этот был побольше, у него была правая часть полукружия, сверху было просверлено отверстие, в которое был продет кожаный шнурок. И когда Мануэль поднес свой элемент к остальным четырем, круг был завершен.

– Буквы совпадают полностью, – отметил Энди. – Даже не обязательно быть знатоком иврита, чтобы понять, что это так.

– «Если я забуду тебя, Иерусалим, забудь меня, десница моя» – негромко произнесла Сьюзен.

– А дальше не помнишь? – спросил Марк.

Сьюзен отрицательно покачала головой. Шестой барон Уэстлейк выглянул в окно и его взору предстал сад, красивый ухоженный сад с посеребренными лунным светом бесчисленными кустами роз. Вид очень напоминал театральную сцену. Марк, казалось, полностью ушел в созерцание этой живой декорации, но через некоторое время он повернулся к Лили:

– «При реках Вавилона, там сидели мы и плакали, когда вспоминали о Сионе».

– Из этого сделали шлягер! – ошеломленно воскликнула Лили. – Я и не знала, что это псалом!

– Да, да мне знакома эта песня, – отвечал Марк. – Но самые важные и самые жестокие слова они выпустили. Ничего романтичного и сентиментального в тогдашнем древнем мире не было, – еще раз взглянув на Лили, он продолжал. – Последний стих говорит: «Дочь Вавилона, опустошительница! Блажен, кто воздаст тебе за то, что ты сделала нам! Блажен, кто возьмет и разобьет младенцев твоих о камень!».

Слова эти эхом отдались в комнате, где вдруг повисла напряженная тишина. Во рту у Лили пересохло. Именно этот способ, избранный Мендоза – тот, кто не со мной, тот против меня, отмщение моим врагам. Именно то, о чем всегда предупреждал Энди.

Мануэль, протянув руку, извлек принадлежавшую ему четверть круга и круг нарушился. Лили, поколебавшись, тоже забрала свой кусочек. Она даже не заметила, а скорее почувствовала, как Марк и Мануэль переглянулись, это был немой диалог. Но, не обращая внимания на эти переглядки, спокойно повесила свой медальон вокруг шеи на золотой цепочке. Она чувствовала, что и Энди тоже смотрит на нее, но ей удалось избежать его взгляда.

Сьюзен нарушила это напряжение, указав на стол Марка:

– Почему же он такой маленький? Эта дощечка должна быть гораздо больших размеров, если это она висела на стене одной из комнат Дворца?

– Да потому, что эта никакая не доска и даже не дощечка, – объяснил Марк. – Она исчезла несколько веков назад. А вот этот медальон в целом виде прибыл в Лондон вместе с Районом, который приехал в Англию из Кордовы оживлять торговлю вином. Именно Роберт-Ренегат был тем, кто впервые поделил его надвое. Одну часть отдал своему сыну, который должен был быть отцом дома в Испании, а вторую – своему английскому племяннику, моему пра-праде-душке Джозефу Мендоза.

– А как же английская половина оказалась поделенной? – поинтересовался Энди. – И как же четверть этой самой половинки смогла оказаться в маленьком городке на северо-востоке США?

– Ничего загадочного в этой истории нет, – сказал Марк. – У Джозефа были два брата-близнеца, лет на пятнадцать моложе его самого – Сисл и Роджер. Где-то году в 1835 он отправил Роджера в Нью-Йорк с этим кусочком медальона, вручив ему, кроме того, и небольшой капиталец для открытия американского филиала банка Мендоза. Джозеф в свое время тоже заимел троих сыновей: Джеймса, Нормана и Генри, каждый из которых получил по одной трети принадлежавшего Джозефу кусочка. Вот и все.

Марк жестом показал на кусочки золота, разложенные у него на столе.

– То, что мы сейчас видим – есть эти три кусочка. Но дело в том, что Роджер как в воду канул. Никому не известно, что с ним стало. И вот до этого момента, – он посмотрел на Лили, – никто ни один человек не знал, где отыскать отсутствовавший четвертый кусочек.

– А сам Джозеф не пытался разыскать своего младшего брата? – спросила Сьюзен. – Очень уж это как-то не по мендозовски просто свыкнуться с исчезновением какого-нибудь члена семьи, – говоря это, она смотрела на Лили.

Это было первым знаком того, что остальные, по крайней мере Сьюзен, знали о том, кто ее отец. Энди, вероятнее всего, все же изыскал возможность поставить их в известность об этом. Наверное, пока она спала сегодня после обеда как убитая.

Марк улыбался, и Лили была вынуждена признать, что улыбка эта была доброй. Мало того, и ей удалось улыбнуться ему в ответ. И это дало ей странное ощущение причастности. Так бывает с человеком, который в зрелом возрасте совершает обряд крещения. Она поспешила заверить себя в том, что это всего лишь сентиментальная чушь, но ощущение приобщенности от этого не исчезало.

– А что касается Роджера и Джозефа, – продолжал Марк, – то в том периоде много неясного. К тому же, Роджер, в отличие от большинства наших предков, не вел дневника, или же вел, но дневник этот каким-то образом исчез. Во всяком случае, нигде в архивах этого дневника не сыскать. Так что Джозеф мог искать своего брата, он мог даже и найти его, но нам об этом ничего неизвестно.

– Вопрос о том, как кусочек медальона, принадлежавший некогда Роджеру Мендоза, оказался в доме Лили в Филдинге, за рамой картины, так и остается открытым, – резюмировал Энди.

– Да, это пока ждет своей разгадки, – согласился Марк. – Лили, пожалуйста, не могли бы вы еще раз рассказать мне, где именно вы его обнаружили?

– За картиной, в моем доме. Утверждалось, что эта картина принадлежала кисти Констэбля. Вообще-то, она, конечно, была подделкой, хотя я об этом не знала буквально до последних лет. А когда мне было лет тринадцать, мне однажды вдруг захотелось посмотреть, как выглядели обои раньше, и я сняла картину, чтобы рассмотреть выгоревшее место под ней. А это было заткнуто сзади, за раму.

– И положено в конверт, на котором было что-то написано, – добавил Энди. – Лили показывала мне его много лет назад: «Кордова, Испания, дом М… и далее неразборчиво». Предположительно, Мендоза.

Мануэль продолжал сидеть неподвижно, молча глядя на них. Так как от волнения они не могли говорить медленно, он не схватывал их слов, и Сьюзен вполголоса переводила ему. Вдруг он поднялся и быстро сказал что-то по-испански. В его голосе чувствовалось неподдельное волнение.

– Дядя Мануэль говорит, что ты должен кое-что объяснить ей, – перевела Сьюзен.

– Что объяснить? – спросил Энди.

Марк принялся трясти головой, как бы пытаясь предостеречь своего кузена от чего-то, но тот не обращал на него внимания.

Вообще-то сейчас всеми делами дома, финансовыми операциями заправлял Роберто, сын Мануэля, но формально главой оставался Мануэль и многие традиционные правила оставались в силе. Старик стал говорить отдельными фразами, чтобы Сьюзен имела возможность перевести.

– Дядя Мануэль утверждает, что этот медальон не что иное, как кодекс законов. Он говорит, что его изготовил в XIII веке один ювелир по заказу Бенхая Мендозы, тогдашнего главы дома.

Сьюзен замолчала и снова стала слушать, что говорил ей Мануэль. То, что ей пришлось сейчас услышать, она доселе не знала, и ей приходилось его останавливать и переспрашивать. После того, как этот приглушенный диалог был завершен, она приступила к объяснению для всех остальных.

– В 1391 году в Андалузии пышно расцвел антисемитизм. Однажды вечером один верный человек предупредил Бенхая о готовящемся в Кордове погроме и тот был вынужден скрыться вместе с женой и детьми. На следующий день были зверски убиты две тысячи евреев. Трупы их так и остались лежать на улицах непогребенными. Весь еврейский квартал выгорел дотла, включая и большую часть их дома, но семье Мендоза удалось спастись. Бенхай Мендоза вручил этому человеку медальон, как свидетельство того, что он всегда сможет впредь рассчитывать на поддержку со стороны дома Мендоза.

Мануэль снова заговорил и Сьюзен перевела его слова.

– Более века спустя один человек представил тогдашнему главе дома этот медальон и просил о помощи. Он был виноделом и стал партнером Мендоза в торговле вином. К тому времени формально евреи уже были изгнаны из Испании, и семья Мендоза были католиками, за исключением Рамона, который вернулся в иудаизм. Если бы он оставался в Кордове, всей семье пришлось бы испытать на себе, что такое инквизиция. И отец помог Рамону отправиться в Англию. Перед отъездом он дал ему этот медальон, который должен был служить связующим звеном между двумя ветвями дома – кордовской и лондонской.

Мануэль откашлялся. История была досказана, но он желал добавить к ней кое-что еще. И снова Сьюзен слушала бормотание старика, затем она повернулась к остальным.

– Дядя Мануэль говорит, что и Лили тоже имеет право заявить права семье Мендоза, как владелица этого кусочка. И требование ее должно быть удовлетворено. А она должна вернуть этот кусок, потому что медальон должен быть собран в единое целое.

Марк презрительно махнул рукой.

– Боже мой, времена теперь иные. Послушай Сьюзен, скажи ему по-испански, что…

Но Мануэль понял, что сказал молодой человек, и протестующе покачал головой.

– Он утверждает, что это было бы нечестно, что дом Мендоза никогда не идет на обман и не поступает в ущерб семейным традициям.

Марк повернулся к Лили, сопровождая слова извинительным пожатием плеч.

– Дорогая, я очень сожалею. Мы ведь очень старомодны и верны нашим феодальным привычкам и обычаям, как вы сами убедились. Скажите, пожалуйста, есть ли что-нибудь такое, в чем вы очень нуждаетесь и что мы могли бы сделать для вас в обмен на этот кусочек? О деньгах я не решаюсь спросить, но если бы вы были так любезны назвать свою цену, то мы, разумеется…

– Мне деньги не нужны, Марк, – тихо ответила Лили.

Она чувствовала, что Энди сейчас не сводит с нее глаз, но продолжала смотреть на его брата.

– У меня такое ощущение, что вы все обо мне знаете, – сказала она.

На мгновенье повисла тишина.

– Дорогая, нет необходимости… – начал Энди.

– Я понимаю, что нет необходимости объяснять, – перебила его Лили. – Но уж позволь мне оставаться и сейчас американкой. И выложить карты на стол. Я – незаконнорожденное дитя. Вы все здесь, я в этом не сомневаюсь, отлично знаете, кто мои родители и что они предпочли не общаться со мной в детстве.

Она дотронулась до своего кусочка, висевшего у нее на шее на золотой цепочке, и поднесла его к свету так, что он сверкнул.

– Но это очень загадочная вещь. Узы с семьей, можно сказать… Он не только завершает круг. Именно это в данный момент мне и нужно больше всего и именно об этом мне хотелось бы в данной связи заявить. Вы выясняете, что произошло в действительности с Роджером и каким образом это маленькое сокровище оказалось в Филдинге и расскажете мне об этом. И тогда я вам его возвращаю.

 

24

Нью-Йорк, Грэсмир, Лондон, 1981 год.

В Нью-Йорке стояла невыносимая жара. И на Лой такая погода действовала сильнее, чем когда-либо. Возможно, потому, что Энди вместе с Лили отправились в Лондон двумя днями раньше, и Лой никак не могла избавиться от смутного предчувствия грозящей катастрофы. Ей чудилось, что над ней завис огромный меч, готовый вот-вот опуститься на ее голову.

– С Лили все будет в порядке, – заверяла ее Ирэн, догадавшись о причинах ее беспокойства. – Я не сомневаюсь в этом. Мне кажется, что эта поездка в Англию для знакомства с родственниками Энди была сама по себе идеей очень разумной. Во всяком случае, это должно помочь ей обрести под ногами твердую почву.

– Не знаю! – ответила Лой капризным тоном маленького ребенка.

– Ты стала такая раздражительная, – отметила Ирэн. – Поверь. Волноваться не о чем. Все будет в порядке. Вот увидишь, Диего все же пойдет на какой-то разумный шаг, он уже, наверное, предпринял его.

– Откуда нам это знать? Я все думаю о том, что мы не сказали Лили всего, – добавила Лой, понизив голос.

– Не думай об этом, – жестко сказала Ирэн. – Забудь. Ты должна забыть.

По ее виду никак нельзя было сказать, какой душевный надлом она пережила всего несколько дней назад, когда они встречались на квартире у Лили. Теперь это решительная женщина, способная трезво оценить обстановку и принять правильное решение.

– Об этом знают лишь двое: я и ты. И незачем нам ни о чем ей рассказывать.

Лой открыла рот, чтобы возразить, потом снова закрыла. Это был груз последней лжи, истина, которую она смогла удержать на своих плечах даже вместе со своим сиамским близнецом в образе Ирэн, со своим вторым «я». Ирэн ошибалась, когда утверждала, что никто больше не знал. Диего знал тоже. Лой рассказала ему об этом очень давно. Если бы она этого не сделала, он никогда бы не пошел на то, чтобы позволить вторую пластическую операцию, обеспечившую им их маски, а тем самым – безопасность. Диего никогда об этом не упоминал и не шантажировал ее знанием этой тайны – до сих пор… Но Лой не сомневалась, что он ничего забыть не мог.

– Да, Ирэн, – сказала Лой, сумев скрыть вспышку нервозности, в чем преуспела за все эти годы, – ты совершенно права.

Через несколько минут, сославшись на головную боль, она отправилась к себе в гостиную, минуту задержавшись у окна и рассеянным взглядом окинула Десятую улицу – пыльную, пустынную, в металлическом блеске послеполуденного солнца. И тогда к ней пришло решение.

Лой уселась за стол и начала писать. Перо быстро скользило по листу бумаги. Это было как ритуал очищения, будто бумага обладала способностью впитывать не только чернила, но и весь тот яд, который накапливался в ней десятилетиями жизни во лжи. Примерно, через час она закончила. Аккуратно сложив пять исписанных страниц, она сунула их в конверт, заклеила его и после этого почувствовала облегчение.

В дверь раздался тихий стук. Сказав «войдите», Лой ожидала увидеть Ирэн, но это был Питер, он прошел к ней и поцеловал ее в щеку. Лой прижалась лицом к его груди и несколько мгновений боролась с желанием, бурлившем в ней, потом ей все же удалось подавить взрыв эмоций. Ее улыбка выглядела хоть и теплой и приветливой, но это была улыбка, которая лучше всяких слов объяснила ему, в каком состоянии она пребывала.

– Ну как ты? – Питер внимательно смотрел на нее.

– Я – хорошо. Было бы лучше, если бы мне довелось услышать что-нибудь о Лили, мне кажется, я так и не дождусь этого…

– Скорее всего, нет, – согласился он. – Вот что. Я прекрасно понимаю, что ты сейчас чувствуешь. Но сейчас это скорее проблема самой Лили. Она должна принять решение по ней, свое собственное.

– Да, это так. Я очень бы хотела, чтобы это было не так…

По всей видимости, Питер заехал к ней по пути из своего офиса. Ослабив галстук и расстегнув воротник рубашки, он уселся в кресло.

– Боже, ну и духотища у тебя. Что, разве кондиционер не работает?

– Я не заметила, – призналась она. – Но ты прав, что-то с ним не так.

Питер встал, снял пиджак, бросил его на спинку кресла и, подойдя к окну, принялся хлопотать у кондиционера. Минут через пять у него вырвался вздох разочарования.

– Все это сложнее, чем мне показалось. Исправить своими силами я не в состоянии. Так что ремонтные мастерские Фоулера поднимают руки вверх.

Прикуривая, он смотрел на Лой поверх пламени зажигалки.

– Послушай, я собираюсь въехать сюда сразу после того, как Ирэн отправится к себе во Флориду и думаю, что тогда можно будет оборудовать здесь систему централизованного кондиционирования. Это гораздо удобнее и надежнее. Вот когда мы состаримся, тогда сможем оценить это по-настоящему.

В серо-стальных глазах Лой была печаль и это подтверждалось ее тоном.

– Питер, дорогой, я уже состарилась. И тебе следует взглянуть правде в глаза. Мне скоро исполнится шестьдесят пять.

– Вот как! – его подбородок дернулся.

– Следовательно, ты на пятнадцать лет меня моложе. И все это безумие.

– Где ты вычитала, что любовь – безумие?

– Об этом написаны горы книг, Питер. За всю историю человечества об этом написано столько, что…

Он погасил сигарету и опустился перед ней на колени. Лой запустила пальцы в его густую каштановую шевелюру. И все, что было у нее в мыслях, можно было без труда прочесть на ее лице.

– Скажи мне правду, – обратился он к ней. – Вот если бы все было наоборот, если старше на пятнадцать лет был бы я, тогда это не показалось бы тебе таким безумием, я не прав?

Она улыбнулась.

– Нет, конечно, тогда бы кое-кто мог бы, удивленно поднять брови, но не больше.

– Вот то-то и оно, – сказал он, вставая и придвигая свое кресло поближе к ней. – А я могу тебе сказать, почему мужчина должен быть старше. Это древнее табу, основанное на необходимости сохранения рода.

Он сидел напротив нее, завладев ее вниманием. Питер воплощал сейчас в жизнь ту идею, ради чего он и пришел сюда.

– Задумайся над этим, – продолжал он. – У мужчин нет какой-то конкретной возрастной границы, когда способность к оплодотворению исчерпана. И пока женщина не утратила способность рожать, мир по-прежнему признает и будет признавать так называемые неравные браки. Я думаю, что миру все же не грозит вырождение по нашей с тобой вине, как ты считаешь? Кроме того, мне бы доставило большое удовольствие стать вдруг отчимом для нашей Лили. Воображаю, какое мощное оружие обрели бы мы с тобой в борьбе с ее хорошо подвешенным язычком!

Лой усмехнулась, потом посерьезнела.

– Ты думаешь об этом? Я вижу, ты человек не только сердца, но и головы.

– Не очень-то я и задумываюсь, – признался Питер. – Понимаешь, когда ты сейчас сказала, сколько тебе лет, я был шокирован, не стану скрывать, я был в шоке. Но тут же понял, что я тебя люблю, несмотря ни на что, ни на возраст… ни на что. Выходи за меня замуж, моя дорогая Лой. Пожалуйста, будь моей женой.

Она покачала головой.

– Нет. Я тоже много думала об этом. И поняла, что я не могу выйти замуж за тебя. Просто не могу, и все.

– Но почему, черт возьми? Лой, ты же любишь меня?

– Да, – призналась она, ее голос звучал сейчас очень тихо. – Да, мой дорогой, люблю…

– Тогда в чем дело? В общем, решено, – торжествующе объявил он, вставая и протягивая к ней руки.

Лой уклонилась. Питер снова плюхнулся в кресло и недоуменно смотрел на нее.

Лой взяла со стола конверт, тот самый, в котором лежали пять написанные ею страничек.

– Нет, ничего не решено… Я очень и очень много об этом думала, дорогой мой Питер. Я не подхожу для замужества. Кроме того, что существует эта до абсурда большая разница в возрасте, мне необходимо… – Она колебалась. – Мне необходима свобода.

– Даже от меня?

– Даже от тебя.

Он помолчал.

– Значит, ты желаешь, чтобы я исчез из твоей жизни? – спросил он через несколько секунд, не в состоянии избавить свой голос от горечи и разочарования.

– Нет, – прошептала Лой. – Я скажу, что нет. Ты этого не заслуживаешь. Но я эгоистична, слишком эгоистична. Если бы ты ушел, я смогла бы это понять, но я не могу сказать, что мне этого хочется.

– Я не ухожу. Понимаешь, всю свою сознательную жизнь я был в поисках чего-то особого незаурядного. Иначе с чего бы мне оставаться в холостяках? В конце концов, я нашел, что искал. И не жди, чтобы я просто повернулся и ушел от этого…

– Питер, пойми, ведь так будет не всегда. Скоро, очень скоро мои годы дадут о себе знать, я начну разваливаться, дряхлеть, болеть. Не исключено, что на меня обрушится какое-нибудь старческое слабоумие, как нашу бедную Шарлотту. Что тогда?

– А может быть, меня завтра собьет машиной? – возразил он. – И после этого меня парализует. Или я заболею раком, ослепну, или… Да что об этом говорить. Что тогда?

– А тогда я все равно буду тебя любить и заботиться о тебе столько, сколько смогу, пока и со мной произойдет что-нибудь подобное. Вот так, дорогой.

– Хорошо, принимается. А вот тебе следует принять то, что сейчас, в данный момент, мы оба, слава Богу, живы-здоровы и любим друг друга. Так что давай вместе вцепимся в наше счастье. Оно, как ты могла заметить, на дороге не валяется.

– Я не спорю, не валяется, – она взяла конверт. – Я хочу, чтобы ты сделал для меня кое-что.

– Все, что в моих силах, – в тот же момент ответил он.

– Если что-то произойдет со мной или ты почувствуешь, что я тебе надоела, вот тогда прочти. Это обеспечит тебе… – она колебалась, не зная, как ей поточнее выразиться. – Это обеспечит тебе путь к отступлению, если это можно так назвать… Некое утешение для твоей совести, если таковое тебе потребуется.

– Это произойдет тогда, когда нам будет лет по сто пятьдесят, но даже и тогда я не планирую возненавидеть тебя или даже охладеть к тебе, – торжественно заявил он.

Лой не ответила. Она все еще держала в вытянутой руке конверт. Помедлив, Питер взял его и спрятал в карман.

– Ты не слишком любопытен? – спросила она.

– Думаю, что не очень. Явно недостаточно для того, чтобы это было моей отличительной чертой. И сомневаюсь, что когда-нибудь перекочую в лагерь любопытных. Ты знаешь, твое это коммюнике очень сбивает меня с толку. Так что же будет с нами? Что ты хочешь?

Лой наклонилась к нему и взяла в ладони его лицо.

– Я хочу, чтобы все оставалось между нами так, как сейчас, – сказала она. – Но условия нашего договора в любой момент могут быть пересмотрены, Питер. Причем и той, и другой стороной. Согласен?

– Согласен, – вздохнул он. – Значит, мне все еще можно готовиться вступить в роль отчима Лили?

– Можно…

Когда он поцеловал ее, она рассмеялась.

Сьюзен открыла дверь в комнату Шарлотты.

– Доброе утро, – приветствовала она сиделку. – Я пришла навестить мою кузину.

Женщина недоверчиво посмотрела на нее.

– Ей не рекомендуют волноваться. А визитеры утомляют ее.

– Ерунда. Я не какой-нибудь пришлый визитер. – Сьюзен обвела взглядом комнату.

Вязанье лежало на софе, повсюду на столах были разложены журналы.

– А где моя кузина? – поинтересовалась Сьюзен.

– Мисс Мендоза у себя в спальне, она предпочитает быть там. – Сиделка была полная приземистая женщина и движения ее были замедленными.

Когда Сьюзен вошла, она поднялась, теперь же, казалось, ее мешковатый серо-синий балахон врос в землю.

– У себя в спальне, – задумчиво повторила Сьюзен, медленно отстраняя женщину со своего пути. – Значит, я зайду к ней и побеседую с ней там. Это всего на несколько минут. – И прежде, чем этот цербер в образе сиделки успел опомниться, она уже входила в спальню к Шарлотте.

Закрыв дверь, она стала искать ключи, но их нигде не было видно. Что ж, вполне логично предположить, что Шарлотте запираться не дозволялось.

Кузине ее теперь было семьдесят один, она была на семнадцать лет старше Сьюзен, но выглядела древней старухой. Волосы ее были изжелта-белыми, истончившимися, а лицо представляло собой сеть морщин. Сьюзен почувствовала прилив жалости к этой старой женщине. Да, она сильно отличалась от той, которая осталась в ее воспоминаниях. Почему бы этой чертовой сиделке не подкрасить чуть-чуть волосы Шарлотте, чтобы они не были такого ужасного цвета? Или хотя бы время от времени не причесывать их?

Она подошла к сидящей возле окна Шарлотте.

– Здравствуй, дорогая, это я – Сьюзен.

Она наклонилась и поправила плед, прикрывавший ее костлявые колени. Сначала Сьюзен показалось, что Шарлотта не расслышала ее приветствия. Может, она оглохла? Она повторила уже громче:

– Шарлотта, ты ведь помнишь меня?

Изборожденное морщинами лицо медленно повернулось к ней, дрожащая рука протянулась и дотронулась до ее волос.

– Конечно, помню. Сегодня твой день рождения, если не ошибаюсь? Тебе сегодня пятнадцать?

Сьюзен вздохнула.

– Да, правильно. И у нас сегодня обед, праздничный обед. На столе будет все, что мне больше всего нравится. Жаркое из барашка с картофельным пюре и бисквит, залитый хересом и политый сливками.

– И креветки с пряностями. Обычно на закуску предпочитают давать сардины, но сегодня будут непременно креветки, потому как сегодня твой день рождения.

– А ты пригласила меня в свою комнату, чтобы показать мне сокровища. Ведь ты попросила меня придти к тебе, так, тетя Шарлотта?

– Я не помню… Наверное, попросила. Хочешь взглянуть на них?

– О да, да, конечно!

Шарлотта стала подниматься. Сьюзен протестующе вытянула вперед руку.

– Нет, нет, не надо, лежи. Ты скажи мне, где они и я их достану. Ты устала. Сегодня был трудный день.

– Устала. Да, устала. Бусы вон там, в выдвижном ящике, в том, который в подзеркальнике.

Сьюзен направилась к вытянутой формы столу с инкрустированной столешницей, покрытому парчовой салфеткой. Сьюзен выдвинула ящик, но он был пуст. Вот ужас! Зачем они отобрали у нее бусы?

– Здесь их нет, дорогая. – Она вернулась к кузине. – Может, ты их еще куда-нибудь положила, где-нибудь спрятала? В какой-нибудь тайничок?

– В тайничок. – Голос Шарлотты был лишен интонаций.

Вдруг у нее вырвался странный кашляюще-хрипловатый звук. Сьюзен потребовалось несколько секунд, чтобы определить, что это все же был смех.

– Никто не знает, где мои тайнички.

Шарлотта еще раз повернулась к Сьюзен. На какое-то мгновение в ее бесцветных глазах появились проблески разума, ей уже показалось, что перед ней вот-вот предстанет прежняя Шарлотта.

– Ты знаешь – я ведь лесбиянка. И не собираюсь этого отрицать. И вся эта чертова семейка должна принять этот факт к сведению. А ты, когда вырастешь, тоже будешь сторонницей лесбийской любви, Сьюзен?

– Думаю, что нет. Но считаю, что каждый должен иметь право выбора. У тебя сохранились письма в твоем тайнике, Шарлотта? От тех женщин, которые были твоими любовницами?

На ее глаза снова упала пелена.

– Я не рассказываю об этом.

– Но ты обещала мне показать твои сокровища. Скажи мне, дорогая, где твой тайник, чтобы я могла отыскать твои ожерелья? Ты же мне обещала, что покажешь их мне в день моего рождения.

Шарлотта не отвечала. Она отвернулась и уставилась через окно на розарий и стеклянные крыши оранжерей, тех самых, где полтора столетия назад безумно дорогая программа выведения роз подарила миру желтую розу-вьюнок под названием «Каприз Сисла». Сьюзен посмотрела туда, куда был устремлен взгляд Шарлотты.

– Кузен Сисл посадил этот розарий, – правда Шарлотта? Это было в 1839 году.

Ответ последовал незамедлительно, будто речь шла о чем-то само собой разумеющемся.

– Нет, он только начал им заниматься в 1840-ом. Никто, ни один человек из нашей семьи не знает историю дома так, как знаю я.

– Да, да, ты в этом деле – эксперт. А что тебе известно о старшем брате Сисла Джозефе? Он вел дневник?

– Разумеется. Все Мендоза всегда вели дневники. И я много читала таких дневников.

Сьюзен старалась скрыть свою радость и взволнованность этим неожиданным сообщением. Она находилась здесь уже десять минут и опасалась, что настроение старухи может в любую минуту перемениться и тогда все кончено. Она взяла ладони Шарлотты в свои, как бы желая помочь этой старушенции сбросить пелену времени.

– Пожалуйста, дорогая, могу я поискать в твоем тайничке? Я очень хочу посмотреть на твои бусы и может мне посчастливится отыскать и дневник Джозефа.

Пальцы Шарлотты, помертвевшие, холодные и малоподвижные вдруг напряглись.

– Ладно, так и быть – ведь у тебя сегодня день рождения. Вон там, на камине, одна из панелей легко откроется, если ты на нее чуть нажмешь.

Это крыло дома было построено во времена правления королевы Анны, где-то в последние годы XVI столетия, задолго до того, как здесь обосновались Мендоза. Камин был очень маленький и элегантный, он был облицован деревянными панелями, покрытыми резьбой, окрашенной в нежный цвет – нечто среднее между белым и светло-розовым. Сьюзен прошла через комнату и, подойдя к камину, стала нажимать на мраморные плитки. Сверху шли два ряда овальных панелей, составлявших обрамление. Она поочередно надавливала на каждую. Безрезультатно.

– А на какую панель, Шарлотта? Где мне надавить?

Ответа не последовало. Разум этой женщины снова был в тумане. Вдруг до Сьюзен донеслись звуки шагов. Кто-то направлялся к Шарлотте, скорее всего сиделка. Сьюзен, лихорадочно работая пальцами, нажимала на все панели подряд. Когда она добралась до конца первого ряда, она нашла спрятанную задвижку. Когда она ее отодвинула, панель подалась вперед и повисла на цепочке. Перед глазами Сьюзен в образовавшемся тайнике были четыре полочки. На них стояло с полдюжины коробочек, шкатулочек, некоторые обтянутые кожей, некоторые фарфоровые, другие покрыты шелком. Кроме того, здесь находились еще три толстых книги в кожаных переплетах и с золотым обрезом.

– Вот, посмотри, дорогая! Здесь твои ожерелья!

Открыв шкатулки, Сьюзен увидела целые нитки малахита, нефрита, темно-красного камня, который Сьюзен сочла за гранат. Взяв целую пригоршню этих ожерелий, она положила их на колени Шарлотте. Та, испустив кряхтяще-квохчущие звуки, принялась перебирать их сморщенными пальцами…

– Вот они, милые мои! Сколько же я вас не видела!

В этот момент двери открыла сиделка:

– Извините, мадам, но мне кажется… – Увидев, чем занята ее пациентка, она онемела. – Бог ты мой! Ну и ну! Это и есть те самые ожерелья, о которых она все время твердит? Мы их никак не могли найти. Ее светлость все время покупает для Шарлотты все новые и новые, но она их и видеть не хочет…

– Да. Но эти она захочет посмотреть. Там еще полно шкатулок с ними за панелью. Там есть один тайничок, его не сразу откроешь, но с краю есть небольшой рычажок, на который нужно надавить.

Сьюзен собрав переплетенные в кожу томики в стопку, подошла к кузине и поцеловала ее в щеку.

– Ну, я пошла, дорогая. Спасибо за твой подарок мне ко дню рождения.

Шарлотта не обратила внимания на уход Сьюзен. Она целиком была занята своими бусами, на шее у нее красовались три или четыре ожерелья.

– Дневник Джозефа в полном порядке, – объявила Сьюзен Лили и Энди на следующее утро.

Было около одиннадцати. Часа два назад закончился завтрак, потом Марк увел Лили в свой кабинет и долго расспрашивал ее.

– Мне нужно услышать от вас все, что вы об этом знаете, если хотите, чтобы я сумел разгадать эту загадку, Лили, – объяснил он.

– Я вам расскажу, как я его нашла, но вряд ли это прольет свет на узы, связывающие мой дом и вашу семью…

– Но именно с этого нам следует начать, не так ли? – настаивал Марк.

И Лили описала ему и Филдин, и ее старый дом и то, как Аманда Мэннинг приехала из Нью-Йорка, чтобы выйти замуж за Сэма Кента в 1870 году и все, что ей было известно об этой молодой женщине.

– Это звучит так, будто вы очень привязаны к этому городку, – улыбнулся Марк, когда Лили закончила свой рассказ. – Кто там живет сейчас?

– Никто, поскольку дом этот снесли несколько месяцев назад, чтобы освободить участок под новые застройки. Моя мать продала дом еще раньше, в семьдесят первом. Сейчас в Филдинге очень много строят, он постепенно становится престижным пригородом Бостона. Она так и не смогла произнести это без досады.

– Здесь та же история, – посочувствовал Марк. – Стыд и позор. Я не считаю это прогрессом.

Лили поднялась. Она не могла сидеть и разглагольствовать о новостройках с человеком, который, по-видимому, львиную долю своего состояния всадил в строительство…

– Боюсь это все, что я могу вам рассказать.

Марк тоже поднялся.

– Вы достаточно много мне рассказали, – сказал он, провожая ее к дверям. – Прежде у нас не было никаких зацепок для того, чтобы напасть на след Роджера Мендоза, вы же дали нам существенный ориентир. Нам теперь известна фамилия Мэннинг и это может в значительной степени упростить поиски. В Америке, да и не только в Америке, полно агентств, которые занимаются этим. Мне нужно будет тотчас же связаться с моими людьми в Нью-Йорке и велеть им немедленно приступать к делу.

«Вероятно, – это будет следующим заданием Джереми Крэндалла», – подумала Лили.

– Вы будете первой, кто узнает об этом, – заверил ее Марк, открывая перед ней дверь кабинета. – Могу я задать вам еще один вопрос? – осведомился он.

– Да, пожалуйста.

– Энди говорил мне, что вы собираетесь замуж за него… Мои самые наилучшие пожелания и поздравления по случаю вашего становления членом нашей семьи. Я буду искренне рад видеть в вас свою родственницу. Причем вполне… официальную…

Лили не усмотрела в этих словах намека на свое внебрачное происхождение. Марк, похоже, не собирался щелкать ее по носу этим упоминанием.

– Благодарю вас, – ответила она. – Я очень люблю Энди и уверена, что мы с ним будем счастливы. – И с этими словами удалилась.

Да прав был Энди, когда говорил, что всегда, где бы ни были эти Мендоза, там всегда существовали какие-то невидимые глазу глубинные течения. Как он был прав!

Сейчас она сидела в малой гостиной с Энди и Сьюзен, попивая кофе из тончайших фарфоровых чашечек и не обращая внимания на дождь за окном, а сосредоточившись на небольших книжицах которые, по утверждению Сьюзен, были дневниками Джозефа Мендозы.

– Шарлотта уже давно работала с ними, еще когда была в здравом уме. Там между страниц я нашла множество сложенных листков бумаги с ее пометками.

Сьюзен разгладила на столе эти листки. Она смотрела на них и не могла поверить, что эти аккуратные ровные строчки вышли из-под тех самых пальцев, которые она вчера видела трясущимися в спальне времен правления королевы Анны, но это было бесспорно так.

– Скорее всего, Шарлотта соотносила записи Джозефа с другими документами, которые она изучала в Библиотеке Британского музея, – продолжала Сьюзен. – Она собирала данные о том, как Рамон Мендоза в XVI веке обосновался в Ист-Энде.

Энди внимательно смотрел на исписанные листочки, и в нем пробуждалась хорошо знакомая страсть исследователя.

– Да это весьма кропотливая работа. Все эти отсылы снабжены указанием номеров страниц и названий книг.

– Зачем Шарлотта прятала эти дневники? – спросила Лили.

– Не думаю, чтобы она стала их специально прятать, – объяснила Сьюзен. – Мне кажется, она просто положила их в этот секретный ящик в своей спальне и потом забыла о них. К тому же, она часто уезжала и подолгу не жила здесь. А когда они с Ирэн отправились в Париж, она об этом начисто забыла, так и не вернув их обратно в библиотеку. А потом, когда она приехала сюда, разум ее уже дал осечку…

– Понятно, – сказала Лили. – А что там говорится об этом медальоне.

Сьюзен едва заметно вздрогнула. В отличие от Марка и Мануэля, она не горела желанием забрать у Лили этот фрагмент медальона. Она симпатизировала американке и от души сочувствовала ей, этой девушке, которой так сильно не повезло с ее настоящими родителями. Сьюзен хотелось лишь просто заполнить отдельные белые пятна неизвестности для удовлетворения своего любопытства.

– Не думаю, чтобы это смогло дать нам исчерпывающее объяснение. Джозеф, разумеется, упоминает о том, что медальон этот решено было поделить на части и о том, что один из кусочков отправился в Нью-Йорк вместе с его братом Роджером. Он посвятил этому целых два абзаца. Кроме этого, есть еще одно указание на это – письмо от Софьи, в котором сказано, что часть медальона должна отправиться в Америку.

– Что за письмо? – полюбопытствовал Энди.

Сьюзен пожала плечами.

– Понятия не имею. Во всяком случае, Роджер не желал ехать туда. Он вообще не хотел иметь ничего общего с бизнесом, он мечтал быть художником. – «Сущий бред» – как всегда по этому поводу высказался Джозеф.

В дверь очень деликатно постучали, и вошел дворецкий, объявив, что мисс Крамер просят к телефону. Лили последовала за ним и через несколько минут вернулась.

– Это Ирэн, – сообщила она Энди. – Она звонила от Лой. Они пожелали осведомиться, как обстоят мои дела.

Да, воистину, должен был наступить конец света, чтобы Ирэн Пэтуорт Крамер отважилась бы на междугородный телефонный звонок лишь для того, чтобы узнать, как мои дела.

Сьюзен от изумления открыла рот, и при этом у нее даже вырвалось какое-то невнятное восклицание, которое она безуспешно пыталась приглушить поднесенной ко рту ладонью. Но было поздно. Энди и Лили изумленно уставилась на нее.

– Вы сказали Ирэн Пэтуорт?

– Ирэн Пэтуорт Крамер, – торжественно объявила Лили, – моя мать, во всяком случае, женщина, вырастившая меня, та которую я воспринимала как мать. Лой Перес наделила ее такими полномочиями через несколько дней после моего появления на свет.

Энди повернулся к Сьюзен.

– Тебе ведь известно о причастности Ирэн к тому событию, которое имело место в Суоннинг-Парке? Уверен, что известно. Я всегда подозревал, что ты знаешь об этом. Ты ведь была в курсе всего, когда мой папенька носился как угорелый, выметая все, что хоть отдаленно могло послужить хоть косвенной уликой, хоть малейшей зацепкой после убийства…

Сьюзен, поколебавшись, вздохнула.

– Я думаю, что сейчас отрицать это бессмысленно. Но нельзя сказать, что я была, как ты выражаешься «в курсе». Когда Аманда Престон-Уайльд застрелила своего мужа, мне было всего одиннадцать лет. Единственное, что запечатлелось в моей памяти, так это слова дядюшки Йэна о том, что нам, мол, не следует распускать языки, если сюда заявятся эти типы из газет. В особенности нельзя было распространяться о секретарше Аманды Ирэн Пэтуорт.

– А чего ради ты держала это в себе все эти годы? Почему ты мне ничего не рассказала тогда, когда я впервые спросил тебя об этом в семьдесят первом году? И я не могу сказать, почему… Да потому, что вы все как один думали об Ирэн как о человеке, уже мертвом.

Сьюзен покачала головой.

– Ничего подобного! Она была очень молодой, когда это произошло. И всегда помнила то, что мне приходилось случайно слышать от взрослых: Ирэн была невинной жертвой. Вдохновительницами всего этого были Аманда и Шарлотта. Конечно, я свято верила, что Аманды уже не было на свете. Я и сейчас думаю, что она покончила жизнь самоубийством после того, как убила Эмери. Ты говоришь, Шарлотта не в себе. Стало быть теперь осталась лишь Ирэн, которая пребывает в здравом уме. И если бы она была достойна защиты и поддержки тогда, в тридцать девятом, то в таком случае она была бы достойна защиты и поддержки и в семьдесят первом.

– Черт возьми, – бормотал Энди. – Стоит мне только подумать о том, сколько бы ты смогла мне сберечь сил и времени…

– Да не сердись ты на меня за это, – протестовала Сьюзен. – Вспомни, как я тогда на Рождество, когда ты был в Кордове, натолкнула тебя на Шарлотту, заговорив с ней.

– Мне кажется, я помню это. Хотя весьма смутно. Но тогда я был не в состоянии усмотреть никакой связи.

Сьюзен закрыла один из томиков, лежавших на столе.

– Ладно, это не моя вина. А теперь твоя очередь ответить на один вопрос. Какое отношение все это имеет к Лой Перес?

– Ты знакома с Лой? – последовал контрвопрос Энди, он очень старался, чтобы это прозвучало как можно безразличнее.

– Конечно. И к тому же, все знали о том, что было у нее с Диего. Сьюзен сделала вид, что поглощена дневниками, стараясь не смотреть на Лили.

– И Лой была частым гостем в Кордове, куда приезжала навестить дядюшку Мануэля. Они сотрудничали во время войны. Лой – истинная героиня. Мануэль мне рассказывал о ней самые невероятные истории.

Энди и Лили посмотрели друг на друга. Именно имя Ирэн и заставило Сьюзен вздрогнуть. Она понятия не имела о том, кто такая была Лой, и об обмене фамилиями и внешностью. Им было достаточно взглянуть друг на друга, чтобы все понять.

А Сьюзен это было невдомек – она была занята собственными мыслями.

– Но откуда Лой знает Ирэн? Ах да, понимаю, – сказала она, уловив, видимо связь. – Лой должна знать ее, иначе как бы она поручила ей свою дочь, когда… – Сьюзен осеклась.

– Извините, я, наверное, что-то напутала. Да и для вас, Лили, это не очень-то приятно.

– Ничего, переживу, – заверила ее Лили. – У меня опыта в этом хоть отбавляй.

 

25

Жерновам этой мельницы, именуемой домом Мендоза, потребовалось всего четыре дня для того, чтобы перемолоть информацию, которую Марк получил от Лили. Если бы не выходной, не воскресенье, то они обошлись бы тремя.

Об их первом успехе Лили услышала в среду вечером после ужина.

– Кофе будет подан в Длинной Галерее, – объявил Марк. – Я уже распорядился. Мне необходимо поведать вам целую историю, и это место показалось мне наиболее подходящим.

Длинная Галерея шла через все здание по второму этажу восточного крыла. Одну стену занимали окна, выходившие на розарий, а противоположная была увешана портретами предков Мендоза. Энди уже показывал ее Лили днем раньше. Между прочим, во время этого осмотра подбородки очень многих предков, взиравших на них свысока с портретов в золоченых рамах, весьма походили на подбородок Лили, хотя Энди признался ей, что доселе не был склонен замечать подобного сходства Лили с почившими в бозе пращурами.

Вечером при свете ламп Галерея выглядела совершенно иначе, чем при дневном свете. Портреты растворялись во тьме, а на первый план выходили живые.

– Я сказал Девису, что мы позаботимся о себе сами, – так Марк объяснил отсутствие дворецкого. – И вот мы здесь и все для нас готово.

Слева на столике на колесиках были сервированы напитки, здесь же стояло несколько кресел. Лили устроилась поудобнее в одном из них, оправляя складки красных шелковых брюк, которые она надела вместе с пестрой марокканской туникой.

– Ты потрясающе выглядишь, – не удержался Энди и, садясь рядом с ней, пробормотал ей на ухо один из своих комплиментов, на которые он нынче не скупился. – И мне требуется собрать в кулак всю свою выдержку, чтобы не изнасиловать тебя прямо тут же.

– Тогда тебя нарекли бы Эндрью-насильником и в один прекрасный день повесили бы твой портрет вон там. – Она показала на портреты предков.

Марк предложил Лили бренди, налив ей рюмку из бутылки, на этикетке которой была изображена цыганка.

– Это и есть та самая Софья? – полюбопытствовала Лили, принимая хрустальный бокал с янтарной жидкостью.

Марк взглянул на бутылку.

– Не думаю, что здесь можно уловить ее сходство с Гитанитой, но то, что Софья – прообраз ее – это несомненно. Именно муж Софьи Роберт впервые начал отправлять морем херес в Англию, причем в бутылках с этикетками. До него вино прибывало в Англию только в бочках. Ну, а вслед за хересом сюда добрался и бренди.

Лили дождалась, пока каждый не получил свой желаемый напиток и пока Мануэль не выкурит свою единственную за день, позволенную ему докторами, сигару. Потом она пригубила крепкий коньяк. Лили не сводила взгляда с Марка. Тот сидел с чуть самодовольным видом. Невольно Лили дотронулась пальцами до висевшего у нее на шее кусочка золота. Марк, заметив это, понимающе улыбнулся ей. Лили спохватившись, поспешно отдернула руку.

– Ну что, я думаю, начнем, – осведомился Марк.

Из внутреннего кармана смокинга он извлек стопку сложенных вчетверо листков.

– Это было получено нами после обеда. Кстати сказать, прислано это было сюда совершенно новым способом. И мы проявляем к нему не только академический интерес. Называется это факсимильным копировальным аппаратом, но не сомневаюсь, что в недалеком будущем все его будут называть не иначе как факс. – Он представил всем на обозрение листок.

Бумага была белая и мягкая.

– Текст передается по телефонным линиям. Аппараты эти, конечно, пока дороговаты, но вскоре, помяните мое слово, они станут таким же обыденным явлением, как и телефон.

– Марк, – пробормотала Сьюзен, склонившись над текстом. – Ага, значит этот Роджер Мэннинг, который живет в Нью-Йорке с… – Она сделала паузу, надела очки и еще раз посмотрела на листок бумаги у себя в руках… – с 1840 года, когда он женился и по 1882 год, когда умер. Он был художником-любителем и владел небольшим художественным салоном в районе, который называется Мюррей-Хилл. – Она вопросительно посмотрела на Лили.

– Это в восточной части Манхэттена, – пояснила Лили. – В районе Тридцатых улиц.

К ней повернулся Энди.

– Вот что мне пришло в голову. А нам известно имя отца Аманды Мэннинг Кент? Его звали не Роджер?

Лили покачала головой.

– Понятия не имею, как его звали. И у меня не было повода интересоваться этим.

Марк откашлялся. Не отрывая взгляда от бумаг, он произнес:

– В 1846 году Роджер Мэннинг зарегистрировал рождение своего четвертого по счету ребенка – дочери. Ребенка назвали Амандой.

– Вот! – торжествующе воскликнул Энди.

– Но не забывайте, – продолжала Сьюзен. – В соответствии с тем, что мы читаем в дневнике Джозефа, его брат Роджер был очень недоволен тем, что его решили отправить в Америку, потому что он всегда хотел стать художником. – Она повернулась к Марку. – Говоришь, Роджер Мэннинг был художником-любителем?

– Да. Мне тоже приходилось видеть дневник Джозефа. Там есть места, подтверждающие, что Роджер не мог похвастаться коммерческим складом ума. Джозеф пишет, что его брат сделал неудачные вложения и потерял деньги, которые были ему вручены, чтобы основать американский филиал банка.

– Да, – согласилась Сьюзен. – Джозеф посылал дополнительные средства, но когда Роджер потерял и их, Джозеф, судя по всему, предпочел умыть руки. Если верить дневнику, он больше ничего о Роджере не слышал.

– Готов держать пари, что Роджер Мендоза сменил свою фамилию на Мэннинг, – сказал Энди. – Он не мог не хотеть освободиться от тех уз, которые приковывали его к семье после того, как все эти денежки пошли прахом в Америке. И в действительности, Роджер Мэннинг не кто иной, как Роджер Мендоза и отец той самой Аманды, которая когда-то жила в том доме, где выросла Лили и где она обнаружила этот фрагмент медальона.

Он повернулся к Лили и взял ее руку в свою.

– Похоже на то, что Марк ответил на твой вопрос, дорогая.

– Да, он сдержал свое обещание. – Лили освободилась от пальцев Энди и сняла с шеи цепочку с висевшим на ней медальоном.

– Минуту, – сказал Марк. – У меня есть еще кое-какая важная информация. – Он показал на кипу бумаг. – После того, как я изложил свою просьбу, в работу включилось человек пятнадцать экспертов. Один из них обнаружил в архивах Нью-Йоркского исторического общества бумаги, заметки, принадлежавшие Аманде Мэннинг Кент. Лили затаила дыхание.

– Не может быть! Ее заметки? Те, которые она сама писала?

Марк кивнул.

– Вот не знала… За все эти годы я столько передумала о ней, столько размышляла, но никак не могла предположить, что в один прекрасный день мне удастся узнать о ней так много. Интересно, а почему этих материалов, вышедших из-под пера Аманды, нельзя было найти в библиотеке Филдинга?

– Скорее всего, она доживала свои последние годы в Нью-Йорке. Когда она умерла, кто-нибудь из ее племянников или племянниц, видимо, собрал все это и решил отправить в «Историческое общество». В этом нет ничего необычного. Масса частных бумаг переживает подобную участь и большинство из них так и остается непрочитанным, пока какой-нибудь исследователь случайно не нападет на них во время своих поисков. Аманда была ничем не примечательной женщиной, и никому до нее дела не было. За исключением разве что нас. Я думаю… – Марк замолчал. – Хотя, что здесь говорить? Лучше я прочту вам весь отчет от начала до конца.

Немного подождав, он начал читать.

Нью-Йорк и Филдинг, 1841–1910.

Через несколько лет после своего прибытия в Нью-Йорк Роджер Мендоза женился на Ребекке Шульман. В Англии брат Роджера Джозеф перешел в христианство и присоединился к англиканской церкви. Роджер, хотя и не был фанатичным иудаистом, все же в душе считал себя таковым. Его невеста тоже была еврейкой, но именно Ребекка высказала предложение, что отныне ни он, ни она не будут проявлять никакого интереса к религии и откажутся признавать себя евреями.

В действительности же Роджер в неуспехе своих финансовых начинаний винил именно национальные предрассудки, с которыми ему пришлось столкнуться в Нью-Йорке.

– Не имеет никакого значения, какую религию мы будем исповедовать, – не раз говорил он Ребекке. – Американцы все равно из-за фамилии будут нас считать евреями.

– Значит, надо эту фамилию сменить, – заявила Ребекка. – Почему бы нам не стать Мэннингами? А тебе, Роджер, давно уж пора прекратить твои попытки стать тем, кем тебе никогда не быть. Так что забудь свою семью в Европе. И давай жить своей собственной жизнью, а не чужой.

И спустя несколько месяцев, мистер и миссис Мэннинг покинули фешенебельный центр, где они были известны как Мендоза, и перебрались в менее престижный район Тридцать Третьей улицы и Мэдисон-авеню.

Именно Роджеру пришла тогда в голову мысль попытать счастья, открыв художественный салон. И, собрав последние крохи своего капитала, выданного ему Джозефом, он открыл на Бродвее небольшой магазинчик, где продавал гравюры, акварели, масло. Это предприятие стало приносить ему скромный, но регулярный и надежный доход, и в период с 1841 по 1846 год Мэннинги произвели на свет четверых детей, младшей из которых была Аманда, она же была единственной девочкой в семье.

В 1870 году Сэмюэль Кент привез ее в Филдинг в качестве своей второй жены, Аманде Мэннинг Кент было в ту пору двадцать четыре года. Предложение Сэма подоспело как раз вовремя – ей уже казалось, что она обречена оставаться в старых девах. И Аманда знала, кто чинил ей препятствия в выборе мужей. Несмотря на самые хитроумные маневры ее родителей, продолжали циркулировать упорные слухи о наличии семитской крови в роду Мэннингов.

Аманда росла в полной уверенности, что слухи эти не лишены основания. Ей было известно, что ее отец и мать были от рождения евреями, хотя это довольно нелицеприятный факт никогда и нигде, кроме, как в кругу семьи, не обсуждался. Более того, Аманда всегда сознавала, что ей придется выходить замуж тайно от всех. Ей требовался такой муж, который не стал бы выискивать сомнительные места в ее родословной.

Когда ее отцу посчастливилось познакомиться с неким Сэмом Кентом и между делом пригласить его на семейный ужин к себе в дом, Аманда мгновенно разгадала намерения Роджера. Она держала глаза, стыдливо опущенными книзу, зная о том, что этот человек был на добрых четверть века старше ее и о том, что он был сражен ею. На следующий день она поинтересовалась у матери, кто был этот гость из Массачусетса.

– Мне показалось, что у него денег куры не клюют, – многозначительно отметила Ребекка. – И, как сказал твой отец, он знает толк в том, как с ними обходиться. Его жена умерла почти пять лет назад, дочери его повыходили замуж и живут отдельно. Она сопроводила свои слова глубоким вдохом. – Бедняга построил себе особняк вблизи Бостона, да только что толку с него, если он пустой.

В ту же секунду Аманда решила выскочить за этого Сэмюэля Кента. И это оказалось делом совсем нехитрым. Он и сам готов был пойти за ней хоть на край света.

В течение первых пяти лет существования этого брака у них появилось трое детей, две девочки и, наконец, радость и надежда Сэмюэля – сын, которого нарекли Томасом. Что касалось ее иудейского происхождения, то Аманда предпочла хранить его в глубокой тайне и от мужа, и от детей. Ни Томасу, ни его сестренкам она ни разу и словом не обмолвилась об их еврейском происхождении. Аманда была уже уверена, что унесет эту тайну с собой в могилу.

Сэмюэль Кент, дожив до восьмидесяти восьми лет, спокойно умер, завершив свою спокойную и безмятежную старость в 1908 году. Своим дочерям от первого и второго брака он оставил солидное наследство, но большая часть его так же, как и дом на Вудс-роуд, отошли к Томасу, которому было в ту пору тридцать три года, и который все еще оставался холостяком.

– Ты стал теперь состоятельным человеком, – сказала ему тогда его мать, вскоре после смерти Сэмюэля. – Пришло время и тебе жениться.

Томас продолжал бизнес, начатый его отцом, в течение десяти лет. Он до последнего цента знал, сколько унаследовал, знал также, сколько осталось его матери. Но холостяцкая жизнь, судя по всему, его устраивала, так же как и его квартирка на Бикон-хилл в Бостоне. В Филдинг он предпочитал приезжать лишь на уикэнды, а за домом присматривала Аманда.

– Ладно, посмотрим… – сказал он. – Времени еще достаточно.

Но Аманде претило пребывание в такой роли. И через год после смерти Сэмюэля она заявила, что желает возвратиться в Нью-Йорк и жить вместе со своей овдовевшей свояченицей. Хотя еще год она вполне может и подождать. И если ее сынок в течение этого срока не соизволит обзавестись хозяйкой для этого дома, то его придется просто-напросто заколотить досками. Томас Кент покорился судьбе. За два месяца до истечения срока ультиматума он привел в дом молодую особу по имени Джейн Шилтон.

Вскоре после их свадьбы, когда Аманда уже поковала чемоданы, чтобы отправиться в Нью-Йорк, ей снова вспомнилось то решение, которое заставило ее тогда, много лет назад, поступить именно так. Может у них с сыном состоялся разговор на эту тему, может при нем присутствовала и ее будущая невестка, но вопрос о происхождении стал известен и ее сыну и его невесте. Эта идея какое-то время не давала ей покоя, но потом она отошла на задний план. И, вероятно, это наличие семитской крови и послужило поводом к охлаждению отношений между Томасом и Джейн в этом маленьком городке Новой Англии. Джейн отказалась выйти за Томаса под каким-то надуманным предлогом.

Аманда решила не делать никаких заявлений по этому поводу, но все же записать все то, что ей в детстве нашептывали родители в их доме на Тридцать Третьей улице.

«Возможно, лет через сто, кто-нибудь возьмет и прочитает эти ее опусы, – думала она, – и поймет, что к чему». Это решение внесло в ее душу некоторое успокоение, но до настоящего покоя было еще далеко. Несмотря на то, что ее покойный муж очень бережно относился к нажитому им, при составлении завещания, у нее оставалась одна вещица, ни в каких завещаниях не фигурировавшая и принадлежавшая ей еще в качестве ее приданого. В день, когда должна была состояться свадьба, отец отдал ей на хранение нечто очень любопытное.

– Ты покидаешь мой дом, дорогая моя, я больше не несу ответственности за твое счастье, – торжественно произнес тогда Роджер Мэннинг. – Я вручаю тебе картину английского художника Констэбля. Он очень своеобразный мастер, который когда-нибудь в будущем может представлять большой интерес. И эта его картина тоже. – Одновременно с этим он вложил ей в ладонь маленький предмет. – Когда ты, не дай Бог, окажешься в очень большой нужде, когда исчерпаешь все средства, чтобы добиться помощи, возьми это и отправляйся в Испанию, в Кордову и предъяви это главе дома Мендоза. Тебе не нужно будет давать никаких объяснений, само по себе владение этим достаточно. И я обещаю тебе, какая бы помощь тебе не потребовалась, она будет тебе оказана.

Молодая невеста была весьма удивлена этим напутствием, причем в гораздо большей степени, чем самой этой маленькой штучкой.

– Папа, а если я действительно окажусь в нужде, то как сумею добраться до Испании? – задала резонный вопрос дочь.

– А вот это решать придется уже тебе самой. Но, как бы там ни было, поверь мне. Я не шучу, все действительно так. Это самая ценная вещь из того, что у меня есть. Из года в год это передавалось от отцов к сыновьям, потому что существуют правила, заведенные раз и навсегда, и они никогда не меняются. Братья твои – люди, способные позаботиться о себе. А ты женщина и тебе нужна защита и протекция, причем, в большей степени, чем им. Поэтому я и решил, что именно ты должна владеть этим сокровищем.

Аманда спрятала этот талисман в свой ридикюль.

– Спасибо, папа, – прошептала она, когда они прощались. – Я буду беречь его… Обещаю тебе это.

В вплоть до этого дня, когда паром увозил ее в Бостон, Аманда так и не рассмотрела как следует этот кусочек золота, который дал ей отец. Оказалось, что там по краю шли какие-то надписи, но буквы были ей незнакомы, и она понятия не имела, что они означали. Она положила медальон подальше, и мысли о нем отодвинула куда-то вглубь сознания, чтобы они хранились там, пока не возникнет в этом нужда.

Но, как оказалось, нужды такой не возникло. Не было в жизни Аманды больших потрясений и ничто не подвигло Аманду на то путешествие в Испанию, какое предрекал ей отец. И она, разумеется, никогда не обсуждала этот медальон с Сэмом. Заговорить с ним об этом значило бы заговорить о своем тщательно скрываемом прошлом. А заставить ее пойти на это могло лишь нечто совершенно экстраординарное, какое-то чрезвычайное обстоятельство. А обстоятельств таких, к счастью, не было.

К тому времени, когда ее Сэм почил вечным сном, а Томас женился, она уже почти забыла о существовании этого кусочка золота. Потом она случайно наткнулась на него среди других ее драгоценностей, которые она тоже упаковывала перед отъездом в Нью-Йорк. И поняла тогда, что еще до конца не выполнила свои обязательства.

И вот в последний вечер своего пребывания смотрительницей дома на Вудс-роуд Аманда открыла свою шкатулку, в которой хранила драгоценности, и извлекла на свет Божий нечто крохотное, завернутое в папиросную бумагу. Она долго держала его в руках, не разворачивая, и снова утвердилась в своем решении ничего не рассказывать об этом своему сыну. Но одновременно с этим она приняла другое решение, которое впоследствии, вероятно, смогло бы кое-что изменить.

После полуночи, когда все домашние спали крепким сном, Аманда незаметно прокралась в гостиную. В том, что ее не услышат, она была уверена, но все же решила запереть двери, и, несмотря на то, что в доме уже было электричество, решила воспользоваться единственной маленькой свечкой. Придвинув к камину одно из обтянутых красным бархатом кресел, она сняла еще одно из завещанного ей отцом – Констэбля. Рама картины была из массивного багета, Аманда едва справилась с ней, но все же ей удалось относительно бесшумно и очень аккуратно поставить его на пол. Эти хлопоты вымотали ее, ей стало жарко, и она была вынуждена передохнуть. Аманда подошла к дверям и еще раз прислушалась. Ей казалось, что шум, хоть и небольшой, мог привлечь чье-либо внимание, но в доме стояла тишина. Затем, вернувшись к камину, она принялась за работу и вскоре картина лежала лицом вниз на ковре. Как она и рассчитывала, между холстом и рамой имелась небольшая щель.

Золотой талисман лежал в кармашке ее пеньюара, он был запечатан в конверт. На конверте были написаны следующие слова: «Кордова, Испания. Дом Мендоза». Аманда увидела, что последнее слово было слегка смазано, но у нее не было с собой ни пера, ни чернильницы, чтобы поправить дело, а идти искать их означало лишний раз рисковать. Томас и Джейн могли в любую минуту проснуться. Она сложила конверт сначала вдвое, потом вчетверо и так до тех пор, пока он не превратился в маленький сверточек, и она смогла его сунуть под золоченую багетовую раму. Когда все было сделано, она, мобилизовав все свои силы, даже те, о наличии которых она и не подозревала, подняла картину, вскарабкалась на кресло и водрузила ее на прежнее место.

Теперь она была спокойна. Она не нарушила связи прошлого с будущим, она совершила то, что было в ее силах. Остальное – в руках Бога, или судьбы, или того, кто управляет людьми и создает тот неповторимый орнамент из обстоятельств, которые и составляют в конечном итоге человеческую жизнь.

Марк замолчал. Молчали и все остальные. Он неторопливо сложил листки и положил их на стол перед собой.

– Завтра вы получите письменную копию этого, Лили, – пообещал он.

– Благодарю вас, – негромко поблагодарила Лили. – А пока, пусть вот это останется у вас: чуть привстав, она отдала Марку свою часть медальона.

Мануэль бормотал по-испански слова благодарности.

– Дядюшка Мануэль сказал, что вы сохранили веру, – перевел ей Энди слова старика и обнял за плечи. – Мне хотелось бы заменить одно украшение на другое. Как ты на это смотришь?

– Энди, незачем это делать… Этот медальон принадлежит всем остальным и…

Он прижал палец к губам.

– Ни слова больше, женщина. Ты грозишь испортить великую минуту. Этот мой жест ни в коей мере не означает «зуб за зуб». Это нечто совершенно другое… – Энди сунул руку в карман. – Я давно собирался купить тебе что-нибудь поновее, но вдруг вспомнил одну вещицу и обратился к Марку с просьбой взять ее и он дал согласие. Это принадлежало когда-то Бэт Мендоза – моей прапрабабушке. – Он взял ее ладонь и надел на палец кольцо.

Лили посмотрела и восхищенно ахнула: на пальце красовался огромный рубин, сверкая в филигранной оправе серебра.

– Боже, ведь это такая роскошь… – прошептала она. – Я даже не знаю, что и сказать…

– Скажи, что ты не собираешься отказываться от своего обещания. Скажи это здесь при свидетелях. Скажи, что выйдешь за меня замуж при первой же возможности.

Лили подняла глаза. Ее улыбка сияла, как солнце.

– Я скажу это, я торжественно клянусь. Здесь при свидетелях.

Марк и Сьюзен восторженно зааплодировали, раздались радостные возгласы и пожелания.

– Послушайте, – радостно воскликнул Энди. – Слушайте вы, все древние Мендоза, древние как сам мир, Мендоза, полные таинственности, проклятье моей жизни, слушайте вы? Самая красивая, самая чудесная из женщин собирается замуж за меня, и я теперь уже не буду больше паршивой овцой среди вас, – после этого он обнял и поцеловал Лили.

Большая часть следующего дня для Лили прошла в золотой дымке блаженства. Она любила Энди, он любил ее и до конца жизни они пребудут вместе. Большинство вопросов, мучивших и одолевавших ее, получили ответы, другие же были просто забыты. Конечно, оставались еще и трещины, и шрамы и груз пережитого. Но думать о них не следовало, не позволит она им и дальше омрачать ее счастье.

Но очень скоро, как это водится, явилось прошлое и требовательно постучалось в дверь. Новость эту принесла с собой Сьюзен. Она отыскала Лили и Энди в Длинной Галерее вскоре после пяти. Оба они стояли под портретом Бэсс Мендоза, умершей в 1807 году. На картине была изображена Бэсс в свои лучшие годы, восседающей в якобинском кресле с высокой спинкой в роскошном изумрудно-зеленом бархатном платье.

– Взгляни, – сказал Энди. – У нее на пальце кольцо. Его можно разглядеть в складках ее юбки.

Сьюзен посмотрела на картину.

– Да, точно, ты не ошибся. Это кольцо с рубином. Бэсс была из тех, кого называют стяжателями, и ей всегда было нужно заиметь что-нибудь раньше других. После нее осталось многое, в частности, великолепное столовое серебро XVIII века. Я хочу предложить Марку, чтобы он подарил вам этот набор к свадьбе. Я… – Сьюзен спохватилась. – О Боже, Я же совсем забыла, для чего я вас искала!

– Так для чего же? – Энди заметил, что она была необычайно бледна и обеспокоена. – Давай, Сьюзен, выкладывай, что там у тебя стряслось?

– Диего, – ответила Сьюзен. – Он здесь…

У Лили вырвался короткий вскрик. Потом она стала озираться по сторонам, как будто Диего Парильес Мендоза должен был засесть здесь, в каком-нибудь укромном уголке Длинной Галереи.

– Здесь – недоверчиво переспросил Энди. – Какого черта он явился сюда?

– Он не докладывает, – ответила Сьюзен. – Полагаю для того, чтобы познакомиться с Лили.

Энди поморщился.

– Это не в его духе. Он предпочитает сидеть как паук в центре паутины и призывать мух к себе. Он…

– Я не муха, – перебила Лили.

Голос ее звучал спокойно, хотя и дрожал.

– Он спрашивал обо мне?

Сьюзен избегала смотреть ей в глаза.

– Нет, не спрашивал. Он неожиданно приехал, полчаса назад и сейчас Мануэль, Марк и он пьют чай. Насколько мне известно, Диего вообще ничего никому не стал объяснять. Так что можно лишь строить догадки, но я ни в коем случае не желаю вас запугивать.

– Спасибо, – невесело усмехнулся Энди.

– И часто он приезжает сюда вот так, как сегодня? – поинтересовалась Лили.

– Не думаю, – ответила Сьюзен. – Во всяком случае я этого не логу припомнить. Он даже в Кордове нечастый гость. Как выразился Энди, он предпочитает всех вызывать к себе.

Энди повернулся к Лили, и взяв ее ладони в свои, легонько сжал их.

– Ну так что? Может быть, пожелаешь бесстрашно забраться в логово льва, пусть даже не в его собственное? А что? Взять вот так и войти без всяких предупреждений. Интересно знать, как он себя поведет тогда?

По его вопросу Лили поняла, что Энди не шутил, а действительно хотел, чтобы она это сделала. Лили казалось, что ей этого ни за что не одолеть. Она покачала головой.

– Мне все это как-то необходимо переварить. Понимаешь, он здесь.

«Он здесь! – кричал внутренний голос Лили. – Он приехал сюда! Значит, ему не все равно…» Другой голос нашептывал ей, чтобы она сохраняла спокойствие и вела себя осторожно и ни на что не надеялась, чтобы вновь не оказаться разочарованной.

– В семь тридцать мы собираемся пить шерри в библиотеке, – объявила Сьюзен. – Почему бы этот разговор не оставить до вечера?

Лили одевалась с необычайной тщательностью, массу хлопот доставили прическа и макияж. И, когда она, в конце концов, вышла из ванной, ждавший ее Энди без труда догадался, каково было у нее на душе.

– От твоего вида дух захватывает, – попытался он приободрить ее. – Мне казалось, ты напялишь на себя что-нибудь черное.

– Я ведь не на похороны иду, – раздраженно ответила Лили.

Она выбрала платье из светло-голубого крепдешина с короткой юбкой в складку, едва доходившей ей до колен. Это платье полгода назад, еще тогда, в другой жизни откопала на какой-то распродаже Лой и настояла на том, чтобы Лили его непременно купила. Это воспоминание вызвало у Лили раздражение, не собиралась она сейчас предаваться размышлениям о Лой.

– Пойдем, – коротко сказала она.

Они прибыли к вечернему ритуалу, предшествовавшему ужину одними из последних. Марк, Мануэль и Сьюзен, стоя у камина о чем-то разговаривали. С ними был еще какой-то пожилой мужчина. Когда Энди и Лили вошли в библиотеку, этот стоявший чуть поодаль, пристально посмотрел на них. Разговор затих, в столовой повисла напряженная тишина.

В полном молчании Лили проследовала вперед, казалось она каждым своим шагом добавляет напряженности в эту и без того достаточно наэлектризованную ситуацию, несколько любопытных пар глаз следили за ней. Наконец она остановилась перед своим отцом.

Первым заговорил он, не желая, видимо, терять время понапрасну на эти лицемерные представления кто есть кто.

– Стало быть, это и есть Лилиан, – проговорил Диего на своем безукоризненном английском.

Она почувствовала, как Энди придвинулся к ней ближе и взял ее за руку, но не отводила глаз от Диего.

– Лили, – поправила она его, удивляясь себе, потому что, в общем, ничего не имела против такой интерпретации ее имени.

– Хорошо, Лили так Лили, – согласился Диего. – И вы, значит, выходите замуж за Энди. Очень хорошо, я одобряю.

Лили онемела. Он что, на самом деле вообразил себе, что все только и ждут его одобрения или запоздалого благословения? Она смотрела в его глаза, которые были того же цвета, что и у нее, заметила небольшую ямочку у него на подбородке. Лили жаждала увидеть в этом лице хоть каплю сострадания или заинтересованности, но Диего сохранял маску безразличия.

Мануэль переводил взгляд с Диего на Лили. Он выжидал – все сейчас выжидали. Все ждали, когда же Диего произнесет нечто фундаментальное, свидетельствовавшее о признании им Лили в качестве своей дочери. Но этого не произошло.

Марк откашлялся.

– Вероятно, есть смысл поужинать?

И вся небольшая группа скопом двинулась в столовую; каждый играл заранее отведенную ему роль, словно ничего особенного и не произошло. Марк рассаживал присутствующих. Диего было рекомендовано усесться справа от Марка, Энди занял место рядом с Лили. Еда была, как обычно, восхитительная, мало-помалу завязалась и застольная беседа. Марк ухитрился втянуть Диего в какую-то запутанную дискуссию по не менее запутанному вопросу, имевшему отношение к международному банковскому праву. Сьюзен, Мануэль и даже Энди поочередно вставляли свои комментарии и замечания.

Только Лили не произносила ни слова.

Голоса остальных доходили до нее словно издалека, их заглушала какофония других голосов, тех, которые старались перекричать друг друга. У нее кружилась голова. Один раз Энди склонился к ней и прошептал.

– Так держать!

– Все в порядке, – шепотом успокоила она его.

Но было все как раз не в порядке. Она изо всех сил старалась не свалиться в бездну отчаянья, не дать засосать себя болоту безнадежности и стыда. Ее опущенные под роскошную скатерть роскошного стола руки сжались в кулачки, да так, что ногти впивались в кожу ладоней и боль от этого, казалось, помогала ей сохранять рассудок и контроль над собой, хоть как-то ощущать свое физическое присутствие на этом свете. К дьяволу этого Диего! Не доставит она ему такого удовольствия, как созерцание ее истерики или демонстративного ухода из-за стола. Она выпрямилась, повернулась к Сьюзен и поинтересовалась у нее, сколько же лет этим изумительным хрустальным подсвечникам.

– Они привезены из Франции, – ответила Сьюзен, поняв каких героических усилий стоило Лили держать себя в руках. – Своим появлением в доме они обязаны Чарльзу Мендозе, который выиграл их в карты. Лет до пятидесяти Чарльз был вполне благопристойным джентльменом, потом вдруг стал испытывать болезненное пристрастие к карточной игре, видимо пытаясь азартной игрой поправить свое довольно шаткое финансовое положение.

Внезапно Диего обратил свой взор на двух женщин.

– Все, истории, житейские истории… В семье Мендоза жить без них не могут, – язвительно прокомментировал он.

– Но ведь именно они и составляют нашу большую историю, Диего – защищалась Сьюзен. – Наше право первородства, можно сказать.

– Или наше проклятье, – ядовито добавил он.

– Тебе не нравится, когда пересказывают старые легенды? – спросил Марк.

Диего вздохнул.

– Наверное, все-таки не нравится, я не могу сказать точно. – Он искоса взглянул на Лили. – Одно могу сказать с определенностью – все эти экскурсы в прошлое иногда очень болезненны. Никогда нельзя быть уверенным до конца, что за скрытые обманы подкарауливают тебя, и как ты воспримешь их позже.

Лили уже открыла рот, чтобы ответить ему. Ей очень хотелось сказать ему, что это не она обманщица, а скорее, наоборот, но прежде чем эти слова были произнесены, она заметила негодующе-протестующий жест Диего и восприняла это как требование молчать.

А ужин тем временем продолжался. Все старались перещеголять друг друга в подаче факта неожиданного приезда сюда Диего, как чего-то само собой разумеющегося, будто присутствие на ужине его самого, или присутствие неизвестно откуда взявшейся дочери, не было чем-то совершенно беспрецедентным, как и его беседы с дочерью, которую он до этого в глаза не видел. Лили никак не могла заставить себя не смотреть на него, но он с неутомимой последовательностью ни разу не взглянул в ее сторону.

«Задумайся о нем, – говорила себе Лили. – Попытайся понять его, проанализируй его поведение. Попытайся смотреть на него просто как на обычное человеческое существо. На обычного человека, каких миллионы, а не как на некого монстра, вдруг выплывшего из ее прошлого. И о том заодно, что именно тот человек, существует в действительности, а не тот, о котором она мечтала и видела в снах, и который, якобы любил ее еще до ее рождения, который заботливо откладывал деньги на ее образование и жизнь – того человека не было на свете. Это она Лили Крамер, выдумала его, а теперь пришло время избавляться от этой иллюзии».

Диего не выглядел моложе своих семидесяти одного года, но красота, которая отличала этого человека в молодости, не поблекла окончательно, она все еще сохраняла ауру. Легко было понять Лой Перес, которая однажды увидев его, свято уверовала в его неотразимость. Несомненно, противостоять этому человеку было невозможно. В какой-то момент внутреннего озарения Лили поняла, почему Диего так возжелал увидеть ее.

Все дело было в Лой. Именно Лой интересовала его, а не Лили. Он явился сюда для проверки фактов. Он желал воочию убедиться в том, что рассказанное ему несколько месяцев назад в Испании, правда, а не ложь. А что до самой Лили? Для него это было не суть важно. Лили оставалась для Диего существом очень далеким. Главное состояло в том, чтобы убедиться, что всего лишь однажды, один-единственный раз за все эти безоблачные годы жизни при нем, Лой ему солгала.

Лили смотрела на его профиль, потому как в анфас он предпочитал не поворачиваться, и с каждой секундой все больше и больше убеждалась в своей правоте и крохотная искорка надежды угасала.

Дворецкий расставлял на столе хрустальные вазочки с малиной и взбитыми сливками, когда в дверях появилась молоденькая горничная. Марк и Сьюзен вопросительно посмотрели на нее, она, едва переступив порог, остановилась и кивнула Диего. Тот наклонил голову, это должно было быть сигналом, чтобы та ушла, и девушка бесшумно исчезла. Все с нетерпением уставились на Диего. Выждав момент, он заговорил.

– Марк, ты должен простить мне злоупотребление твоим гостеприимством, но я все же решил пригласить еще одну гостью, – объявил он. – И вот она здесь.

Прежде, чем Марк успел что-либо ответить, в столовую вошла Лой.

 

26

Лондон, Вифлеем, Коннектикут, 1981 год.

При появлении Лой мужчины поднялись, но первым ее приветствовал Мануэль. Он подошел к ней и расцеловал ее в обе щеки.

– Не знаю, почему ты приехала сюда, но для меня нет большей радости, чем видеть тебя, девочка моя, – бормотал он по-испански.

Мануэль повернулся к Марку.

– Ты не знаком с Лой Перес?

Марк склонил голову в легком поклоне.

– Нам приходилось встречаться.

Обычная сдержанность, казалось, в этот день изменила Лой. Она пребывала в смятении.

– Пожалуйста, прошу всех простить меня за то, что я вот так, без предупреждения врываюсь к вам и нарушаю покой вашей семьи, но так пожелал Диего. Он сказал, что…

– Да, да, я все понимаю, – нетерпеливо перебил ее Марк. – Садитесь, пожалуйста. Вы ужинали? Что вам предложить?

– Ничего, благодарю вас. – Лой охотно уселась на предложенный ей стул.

То, что она уселась рядом с Лили никому из присутствовавших не показалось случайным.

Лили не отваживалась смотреть на нее, она, склонив голову, уставилась на сцепленные, побелевшие от напряжения пальцы рук, лежавшие на скатерти.

Диего откашлялся.

– Марк, я еще раз прошу простить меня. Если ты позволишь, мне и Лой хотелось бы побыть некоторое время с нашей дочерью.

Голова Лили дернулась. Наконец-то он решился на то, чтобы назвать вещи своими именами. Уж не ожидал ли он, что она сейчас с воплем благодарности бросится ему на шею? Поздновато было для таких мелодраматических сцен, и за исключением этого почти рефлекторного движения головой, она ничем не выдала своей реакции на запоздалое заявление своего отца де-факто.

Только что усевшийся Марк снова был вынужден подняться, вслед за ним встали Сьюзен и Мануэль и тут же покинули столовую. Лишь Энди не пошевелился.

– Если это касается Лили, то не может не касаться и меня, – заявил он.

В его голосе слышалась неприкрытая воинственность.

– И пока она сама не попросит меня об этом, я никуда отсюда не уйду.

– Останься, пожалуйста, – пробормотала Лили.

Диего примирительно пожал плечами.

– Как пожелаешь, – не стал протестовать он и направился к буфету налить для Лой бокал хереса.

Он даже не поинтересовался, хочет ли она. Ему не было необходимости задавать такие смешные вопросы. Диего знал, чего она хотела, а чего нет. Он вообще все знал наперед об этой женщине.

– Вот, возьми, дорогая, – сказал он, протягивая ей бокал.

Благодарно улыбнувшись ему, Лой возложила ладони на тонкий широкий бокал и, прежде чем заговорить, отпила большой глоток. Обращалась она к Лили.

– Я приехала потому, что Диего считает, что у нас с ним есть, что объяснить тебе.

– Объяснить? – эхом повторила Лили.

В ее голосе чувствовалась горечь.

– А разве здесь мало было сказано? Да и сделано было, я уверена больше, чем достаточно.

Лой отшатнулась от этих слов Лили, как от удара. Энди взглянул на Диего, ожидая, что тот взорвется, но старик по-прежнему оставался спокоен.

– Лили, – обратился он к ней, – послушай меня. – Диего наклонился к ней, желая, чтобы она смотрела ему прямо в глаза, и она подняла голову.

– С тех пор, как мы два часа назад впервые увидели здесь друг друга, ты ждешь от меня, что же я должен сказать. Ты ждешь от меня чего-то такого, что позволило бы тебе убедиться в том, что я способен понять источник твоей боли, верно оценить и свою собственную роль в создании причин, эту боль вызвавших. Но я не могу, я не в силах сделать это, потому что прочувствовать и воспринять боль другого, как свою собственную не дано никому. Надеюсь, ты способна понять эту нехитрую истину. И еще надеюсь, что ты способна простить меня и за то, что я как и любой другой, лишь пленник своей судьбы, не более того.

– Вы просите меня простить вас? – прошептала Лили.

– Да, я прошу тебя об этом. Но не потому, что я жажду этого прощения, а для того, что ты сама в нем нуждаешься. Твое прощение для меня роли не играет, оно даже для Лой не играет роли, – тихо добавил он. – А вот для тебя это жизненно важно. Дело в том, что в ненависти, в способности ненавидеть Мендоза достигли своего рода совершенства. И всегда готовы к отмщению, но каждый раз нам приходилось платить слишком высокую цену за эту готовность. А я не желаю платить такую цену, и твоя мать тоже не желает. Мы…

– Есть что-то, что вам следует знать, – перебила его Лили дрожащим от волнения голосом. – Вы – не мой отец, а она – не моя мать и это факт, не подлежащий обсуждению.

– Я понимаю это, – с готовностью согласилась Лой. – И я для себя лично ничего не жду. Но то, что сказал Диего – правда. Ненависть равносильна яду. Она устремляется в кровь и способна отравить все.

Лили стояла с опущенной головой, сжимая и разжимая кулаки. В ней шла борьба и когда она, несколько мгновений спустя, заговорила, слова выходили из нее с трудом, медленно. Она обращалась к Лой.

– Уже много дней я пытаюсь разобраться в этом. В том, что я чувствую. Почему не питаю ненависти к вам. А вот его, – она кивнула в сторону Диего, – его мне ничего не стоило возненавидеть. И я возненавидела его. Не знаю, смогу ли я простить. Кое-что я, конечно, понимаю. Вы жили и сейчас живете в таком мире, где роль отдавать приказы для вас привычна, где вам всегда удавалось добиваться такого хода вещей, который вас устраивал. Разумеется, когда вы пришли к заключению, что вы беременны, это должно было означать, что вы оказались в очень непростой ситуации. Это я понимаю. Я даже могу понять и то, что вы пожелали отдать меня кому-то. Сначала не понимала, но чем больше я над этим размышляла, тем больше приходила к пониманию, что именно такая реакция на ту ситуацию могла иметь место. Вы оказались в таком положении, когда были вынуждены выбирать между мною и человеком, которого вы любили. – Сказав это, Лили метнула быстрый взгляд на Энди, потом снова смотрела на Лой. – Окажись я в вашем положении, я думаю, что я сделала бы тот же выбор. Но, – она замолчала, слова, казалось, застыли у нее на губах.

И вдруг и Диего, и Энди исчезли – их больше не было, они растворились, улетучились под напором той мощной лавины эмоций, которая теперь бушевала вокруг обеих женщин.

– Но что? – допытывалась Лой, с мольбой протягивая руки к Лили, в последние две недели этот жест должен был войти у нее в привычку. – Что? Скажи мне, Лили, умоляю тебя! Не оставляй ничего недосказанным, и так уже слишком много недосказанного между мною и тобою.

– Ирэн, – прошептала Лили. – Ирэн. – Имя это обжигало ей горло, от него саднило.

Ее трясло.

– Ирэн – это то, чего я не могу понять.

Лили смотрела куда-то вдаль, мимо Лой. Казалось, она вглядывалась в прошлое, пытаясь оживить его, сделать осязаемым, реальным.

– То, что я сейчас говорю – ужасно, ведь я предаю женщину, которую я всегда считала и теперь считаю своей матерью. Но разве вы не видите? Ведь все оказалось как нельзя лучше. Ирэн была для меня хорошей матерью во всех отношениях. Мне не в чем упрекнуть вас в этом смысле, но как вы могли знать тогда, как все обернется?

Несмотря на отчаянные попытки Лили сдержаться, голос ее становился громче, срывался почти на крик.

– Если взять вашу с ней судьбу, биографию, как, во имя Бога, как вы могли доверить ей растить вашего ребенка? Если вы любили меня, как вы могли так поступить?

Лой опустила голову. Ее дрожащие плечи говорили о том, что она плакала, хотя рыданий слышно не было. Диего подошел к ней, взял ее за подбородок и вытер платком струившиеся по ее щекам слезы.

– Не плачь, – успокаивал он. – Расскажи ей. Она должна знать обо всем, может быть тогда в ее сердце и твоем тоже наступит покой.

Англия, 1939 год.

Седьмого апреля в день Страстной пятницы единственный тусклый солнечный лучик коснулся напоенной влагой земли сада в одном из уголков Сассекса. И уже на ступеньках дома леди Суоннинг впервые этой весной услышала кукушку.

Дом безмолвствовал, как она и предполагала. В оружейной комнате она быстро нашла то, что ей требовалось, «маузер», который Эмери позаимствовал у плененного немецкого офицера во время войны. Прошлой ночью, когда муж спал, она обзавелась ключами от обставленного в духе времен царствования короля Иакова I кабинета, где ее супруг держал патроны. Это было несложно. Как несложно было и зарядить револьвер и спрятать его в кармане ее твидового жакета.

Аманда вернулась в длинный коридор, шаги ее заглушались плотным ковром восточной работы. Через несколько секунд она, уже стоя перед дверью кабинета, снова посмотрела на часы. Было два сорок пять.

Аманда пришла минута в минуту. Улыбнувшись про себя, она вошла в кабинет. Эмери стоял спиной к ней у балконных дверей, из которых открывался вид на розарий. Его высокая фигура застила тусклый свет пасмурного дня.

– Снова заладил окаянный дождь, – произнес он, не поворачиваясь.

– Да.

Аманда достала пистолет и сняла его с предохранителя. Щелчок был почти не слышен.

– Но, ничего не поделаешь – надо идти.

– Нет, – тихо молвила она. – Не думаю, чтобы мы пошли. Сегодня мы с тобой туда не пойдем.

– Не будь глупой. Мы же не можем…

С недовольным видом Эмери повернулся и остолбенел, заметив в ее руке револьвер.

– Зачем ты взяла пистолет?

Она не ответила. Незачем было отвечать, все и так было ясно. Ее намерения в объяснениях не нуждались.

Эмери и Аманда продолжали смотреть друг на друга. Часы с кукушкой, стоявшие на его вишневого дерева письменном столе, громко отсчитывали секунды.

– Ну, – в конце концов нарушил молчание Эмери, – стреляй, если ты собралась стрелять. Или все же не надо, лучше нам отправиться в церковь.

Маленькая ладошка Аманды изо всех сил сжала рукоятку пистолета. Она почувствовала, как ее указательный палец вот-вот должен был пройти мертвый ход, но она никак не могла заставить себя нажать на спусковой крючок.

– Ты сам во всем виноват – шептала она. – Я должна тебя убить, потому что ты всегда был и оставался дураком.

Эмери смог даже пожать плечами и едва заметно улыбнуться.

– Ну, знаешь, быть дураком – не такое уж и большое преступление, кроме того, я не считаю, что был дураком. А теперь, пожалуйста, отдай мне то, что у тебя в руке. Я думаю, так будет лучше для нас обоих. – И он протянул к ней руку.

Аманда неуверенно взглянула на мужа, а потом снова на пистолет. Вдруг на фоне балконной двери появился силуэт и она открылась. Аманда ахнула.

Эмери повернулся.

– Ирэн! Слава Богу! Пожалуйста, помоги мне убедить Аманду в том, что она совершает страшную глупость и, кроме того, подвергает себя огромному риску, не говоря уж обо мне.

Он по-прежнему оставался стоять у письменного стола. Ирэн обошла его, не спуская с него глаз.

Что-то похожее на страх появилось в его глазах.

– Ирэн, – снова произнес он. – Ирэн!

Ирэн прошла к Аманде, не глядя на нее, она протянула руку за пистолетом.

– Отдай мне револьвер, – потребовала она.

Аманда послушно отдала ей «маузер».

– Ты что, собираешься…

Ее слова оборвали два выстрела.

Тело Эмери отшвырнуло силой пуль, попавших в него. Хотя револьвер был небольшим, но двух выстрелов в упор было достаточно, чтобы он, повернувшись вокруг своей оси, рухнул на пол лицом вниз метрах в трех от письменного стола.

Ирэн застыла на месте с дымящимся пистолетом в руках. По телу Аманды прошли судороги, как будто стреляли и в нее. Всхлипывая, она опустилась у ног Ирэн на колени.

– Я не могла. Ох, Ирэн, я просто не могла. Пойми меня, Ирэн!

– Я предполагала, что именно так и произойдет. Поэтому я и решила остаться в саду. Поднимайся, тебе необходимо взять себя в руки, Аманда. Я сейчас исчезаю, а тебе нужно оставаться здесь и сделать вид, будто ты только что обнаружила тело.

Какое-то мгновение Аманда смотрела на свою старую дорогую подругу.

– Нет, – сказала она. – Я не выдержу. Я и этого не смогу выдержать. Они сразу же станут задавать мне все эти вопросы, я чувствую, что я на части развалюсь. Ведь я же соучастница.

Она поднялась с пола и оправила свой жакет, пригладила волосы. С момента выстрелов прошло не более двух минут. Времени у них оставалось очень мало. Аманда выхватила револьвер из рук Ирэн.

– Тебе надо уходить. Отправляйся в свою комнату и оставайся там, как было договорено.

Ирэн колебалась. Она услышала шаги слуг на лестнице. Шли секунды. Аманда смотрела на Ирэн, а та на нее. Торопливые шаги приближались. Ирэн открыла одну из дверей и проскользнула в полутемный коридор.

Аманда, бросив короткий взгляд на распростертое на ковре тело, бросилась к балконным дверям, ведущим в сад, где ее должна была ждать Шарлотта.

– Вот теперь это действительно все, – тихо сказала Лой. – Теперь тебе все известно.

Этот рассказ охладил ее. Она говорила очень тихо, без аффектации, почти буднично, что лишь усиливало ужас описываемых ею событий.

– Я, а не его жена застрелила Эмери Престона-Уайльда. Аманда не смогла этого сделать. В последний момент она испугалась. В ней всегда преобладали нежность и доброта. Она знала, что он был нацистом, и понимала, что совсем немного отделяло его от того, чтобы он стал предателем своей страны, как и то, чего это лично ей будет стоить, но в роли палача выступить не смогла.

Лили попыталась что-то сказать, но Лой остановила ее жестом руки.

– Подожди, дай мне закончить. Между мною и Амандой-Ирэн – огромная разница и разница эта присутствовала всегда. В своей основе она – человек добрый. Тогда, когда ей ничего не стоило закричать, призвать на помощь и обвинить меня в убийстве ее мужа, она этого не сделала. Вместо этого она предпочла исчезнуть вместе с Шарлоттой. И весь позор этого акта автоматически лег на нее, ведь меня лишь подозревали, в самом худшем случае. И поэтому, когда она пожелала стать Ирэн Пэтуорт, я не стала возражать. Уступить ей было моим долгом. Аманда имела все права на то, чтобы стать мною и претендовать на невиновность в глазах общества – ведь она была невиновна.

– И право на ребенка, – тихо добавил Энди, подходя к Лили и обнимая ее за плечи.

– Да, и это, – согласилась Лой. – Но не столько для своего блага, сколько для блага Лили. – Она повернулась к своей дочери, к своему единственному судье.

– Ты должна понять, ты обязана это понять. Я отдала тебя Ирэн потому, что никогда не сомневалась в правоте этого шага, а не потому, что я тебя не желала или не любила. Как бы это ни выглядело сейчас, какой бы Ирэн ни представлялась тебе, кем бы она ни была, она с этим делом справилась. Я – нет. Она заслужила тебя, а я заслужила боль от того, что отдала тебя ей, но, что гораздо более важно – ты не заслужила, чтобы твоя мать была бы убийцей.

Лой замолчала. Все было сказано, теперь она ждала слов Лили – обвинитель должен был вынести свой приговор.

За огромными окнами стали сгущаться сумерки, длинный день английского лета постепенно переходил в ночь. Где-то вдали запела птица. Лой встала. Она застыла в неподвижности, как изваяние, олицетворение несгибаемой силы, определившей всю ее жизнь, заковавшей ее в броню, защищавшей ее так же надежно, как заточившей ее.

Лили дрожала. Энди чувствовал, как содрогалось ее тело. Она взглянула на него, тихонько погладила его руку, потом очень аккуратно освободилась от его сильной, желавшей защитить ее, руки.

– Лой, – прошептала она, делая шаг вперед.

Пожилая женщина пыталась в сумеречном свете разглядеть лицо своей дочери, от которой она когда-то, так давно отказалась, пыталась прочесть на ее лице либо прощение, либо отказ и отвращение.

– Лой, – еще раз повторила Лили.

Она шагнула к Лой и обе женщины обнялись, их щеки прижались друг к другу. Обе тихо плакали. Так они стояли довольно долго. Каждая понимала, что прошлое нельзя устранить из жизни, просто забыв его. Они могли стать подругами, но матерью и дочерью – никогда. Лой заплатила за свое преступление и будет продолжать расплачиваться за него на протяжении всей своей жизни. Ее единственный ребенок не принадлежал ей и никогда принадлежать не будет. Этот единственный союз Лой разрушила собственными руками, и воссоздать его было теперь невозможно – но они будут заботиться друг о друге, пытаться сблизиться, ведь это им оставалось и они сумеют хоть отчасти понять друг друга. Уже одного этого было достаточно. Даже больше, чем достаточно.

Диего откашлялся. Лили повернулась к нему, вспомнив о его присутствии.

– Последний вопрос, – обратилась она к нему. – Когда Шарлотта привезла Аманду к вам, вам было сказано, что это Аманда застрелила своего мужа. А когда же вы узнали правду?

– Тогда, когда Аманда предложила это решение – обменяться личностями, я вначале подумал, что она сошла с ума. Я никогда бы не допустил, чтобы женщина, которую я люблю предстала бы передо мной в один прекрасный день с чужим лицом. А узнал я об этом, когда Ирэн рассказала мне всю правду.

Прошлое понемногу расставалось со всеми своими тайнами. Загадок больше не оставалось, неизвестность теперь принадлежала будущему.

В комнате стало совсем темно. Диего включил небольшую лампу и кружок желтоватого света выхватил из тьмы всех четверых.

– Послушайте меня, – произнес он, неотрывно глядя на залитое слезами лицо Лили, в каждом его слове ощущалась внутренняя сила.

– Волею судьбы получилось так, что я одарил тебя жизнью, не имея на то намерений и теперь уже поздно для меня разыгрывать роль твоего отца. Но, тем не менее, я хочу сейчас вручить тебе нечто. Я обсудил это с Марком и Мануэлем, и они оба согласились со мной, что все должно быть именно так, а не иначе.

Диего достал из кармана коробочку, обтянутую синим бархатом, уже однажды виденную Лили в кабинете Марка.

– Ты уже знаешь, что это такое, – продолжал он. – Это уникальная вещь – талисман Мендоза, символ принадлежности к дому, на протяжении многих столетий переходивший от отцов к сыновьям.

Открыв крышку, он вынул медальон. Теперь медальон изменился – он уже не состоял из отдельных кусочков, а был сплавлен воедино. Когда Диего надевал ей на шею цепочку, золото теперь уже законченного круга мягко поблескивало у нее на груди.

Диего соединил руки Энди и Лили.

– Будьте оба счастливы. Никогда не забывайте, что он означает, но и никогда не зацикливайтесь на пепле прошлого Мендоза. И не бойтесь его. Если учиться на ошибках прошлого, оно может стать для вас очень сильным союзником. А вам нужны сильные союзники, чтобы выстоять. – Он взглянул на Лой, – но больше всего на свете вам нужна любовь.

В следующее воскресенье Энди и Лили сели на самолет компании «Пан Америкэн», летевший прямым рейсом до Нью-Йорка. Лой уже улетела двумя днями раньше.

– Мне казалось, она должна была остаться с Диего, – недоумевал Энди.

Лили покачала головой.

– Нет. Да он и сам хотел, чтобы она уехала. Раньше он этого не хотел, а теперь понял, что к чему и решил, что ей лучше уехать. Ведь она решила быть с Питером. Она сама рассказала мне об этом, когда все улеглось.

– Повезло Питеру, – сказал Энди, беря ее за руку. – И мне тоже.

Полет был хоть и долгим, но приятным и комфортабельным. Энди настоял на том, чтобы они летели в первом классе.

– Тебе следует привыкать к роли жены богача, – сказал он Лили полушутя-полусерьезно.

В аэропорту имени Кеннеди они приземлились вскоре после обеда.

– Ну что, пойдем к машине. Дело в том, что я заказал машину, – многозначительно сказал Энди, когда они получили багаж.

– Для чего нам машина? В город можно вполне добраться и на такси, – удивилась Лили.

– А нам не нужно в город. – И воздержался от дальнейших объяснений.

И позже, часа через два, когда они прибыли в небольшой городок с библейским названием Вифлеем, что в штате Коннектикут слова из него было невозможно вытянуть.

– Как ты думаешь, – спросил он. – Нравится тебе здесь?

Энди вел машину осторожно, не спеша, чтобы она смогла рассмотреть проплывавший за окнами городок.

– Очень мило здесь, – одобрительно сказала Лили, глядя на примостившиеся на единственной главной улице старомодные лавочки, мотель, ухоженные домики времен Гражданской войны прошлого века, зеленую траву газонов перед ними.

– Это ведь похоже на Филдинг, а?

– Да, похоже. Энди, ты случаем не здесь нашел дом? Это именно та жизнь в деревне, о которой ты мне тогда говорил?

– Да, но только, пожалуйста, ничего не говори, пока ты его собственными глазами не увидишь.

С полминуты он молча изучал карту, потом они выехали из города и, проехав примерно милю, свернули на проселочную дорогу. На въезде Лили бросился в глаза старинный почтовый ящик ярко-красного цвета.

– Я решил приобрести это место, даже не осмотрев его, потому что меня очаровало его название. Но, если тебе не понравится, то можно будет его продать. Агент предупредил меня об этом.

Дом этот был выстроен в том же голландском колониальном стиле, к которому так тяготел и дом Сэмюэля Кента в Филдинге. Этот дом не был тёмным, наоборот, его стены были покрыты белой дранкой, ставни были зеленого цвета.

Вдруг Энди озадаченно хлопнул себя по лбу.

– Вот я дубина! Ведь в твоем старом доме ставни были синие, но ничего, мы их обязательно перекрасим, я бы уже перекрасил их, если бы вовремя вспомнил. Там позади есть веранда, крытая и тоже увитая плющом, жаль, что сезон подходит к концу.

– Да, лето кончается, – согласилась Лили.

Он заметил, что ее реакция была несколько сдержанной, но решил не ускорять события и не подстегивать ее эмоции.

– Давай зайдем внутрь, – настаивал он. – У меня есть для тебя еще один приятный сюрприз.

Энди отпер дверь, и они вошли в пустое помещение. Шаги эхом отдавались в комнатах. Энди молча отпер еще одну дверь в комнату, битком забитую мебелью. Лили остановилась и замерла в оцепенении.

Здесь находились восемь ее стульев и стол, подходивший к ним. Рядом стоял столик из соснового дерева, из их филдингской кухни. С десяток ваз и кувшинов из красного стекла выстроились на подоконнике, на столе стояли вазы и вазочки из синего китайского фарфора. Потом она разглядела софу с синей бархатной обивкой, старый туалетный столик в углу, несколько небольших столиков с мраморной столешницей.

Здесь было полно разных коробочек, ящичков. Подняв крышку одного из них, Лили обнаружила там льняные скатерти, лежавшие раньше в их комоде из дерева ливанского кедра. Оглядев это, она повернулась к Энди, не в силах вымолвить ни слова.

– Я понимаю, что это лишь одна десятая того, что ты потеряла, – оправдывался Энди. – Я начал охоту за этим всем с тех пор, как ты приобрела эти стулья. Просто отправился к тому парню, который тебе их продавал и сказал ему, что мне нужно. В общем, предложил ему сделку, от которой он не смог отказаться. Он оказался очень усердным. Правда, я ожидал, что он сумеет отыскать больше, но ничего, не все еще потеряно, может и отыщет.

– Энди, дорогой мой… – бормотала она.

Больше она ничего не сумела вымолвить, переполнявшие ее эмоции были вызваны не ностальгией. Ее сердце готово было выскочить из груди от счастья и сознания того, что любовь Энди и ничего больше позволила этому, казалось бы, навек утраченному сокровищу вновь предстать ее глазам. Это была радость обретения, но не вещей, хотя они, безусловно, были ей очень дороги, это было нечто другое…

– Ох, Энди, милый, – повторила она.

Он обнял ее.

– Это, конечно, не Филдинг, не старый дом Кентов, но может и это пока сойдет?

Лили была вне себя от сознания совершенства своего счастья, его безграничной полноты. Позже, когда ее сердце перестало колотиться как безумное, она отстранилась qt него и заглянула ему в глаза.

– Скажи мне об одном, скажи мне самую чистую правду из всех правду – тебе действительно хочется жить здесь?

– Мне хочется лишь одного – чтобы ты была счастлива. Я от души желаю, чтобы боль внутри тебя, твоя ни на минуту не утихающая боль с того мгновения, когда ты увидела эту зиявшую рану в земле на том месте, где стоял твой дом, наконец исчезла.

Она говорила медленно, раздельно, стараясь подчеркнуть, убедить его в том, как важно для нее его понимание.

– Боль ушла, – ответила она. – И пустота тоже. – Она обвела рукой комнату. – Не из-за этого, хотя это прекрасные, дорогие мне вещи. А по причине моего понимания, постижения. Из-за того, что произошло в Грэсмире. Из-за того, что теперь я, наконец, знаю, где мои корни. И больше всего из-за того, что мы любим друг друга.

– Ты действительно так думаешь, Лили? Действительно?

– Я в самом деле уверена в этом. Энди, ты всегда призывал меня оставаться самое собой и не беспокоиться по тому поводу, что я принадлежу к Мендоза. И за последнюю неделю я поняла это гораздо лучше. Ведь, по сути дела, вся твоя жизнь приводилась в движение именно ненавистью к твоей семье. Больше этого быть не должно. Ни для тебя, ни для меня. Ты – Энди, а я – Лили. А вместе мы – нечто еще большее.

Он прижал ее к себе и их сердца забились на расстоянии ладони друг от друга. Некоторое время они молчали, потом Энди сказал.

– Ладно, дом так дом. Надо же где-то жить.

– Да, – согласилась она. – Мы будем жить здесь. Но я представления не имею, что буду делать со всей этой площадью. Я ведь уже отвыкла жить в домах. Но ничего, как-нибудь привыкну. И мебель эта будет здесь смотреться великолепно.

– А вот это – самая лучшая похвала для меня, – признался он. – Конечно, я горожанин и люблю жизнь в городе. Но жизнь в городе все равно не дает того чувства стабильности, постоянства, чего-то прочного, какое возникает в деревне. Как ты думаешь? Что ты можешь сказать о своем чувстве привязанности к месту?

– Я поняла, что это такое, – тихо ответила Лили. – Это, прежде всего, место в сердце для тебя. И пока ты там, я останусь с тобой навеки, где бы то ни было.