1

Несмотря на то, что знаменитая Галерея Современных Искусств Гетцингера была в этот апрельский вечер закрыта для обычных посетителей, народу там было невпроворот. Для этого вернисажа, виновником которого был художник, кому выпало счастье стать любимцем непостоянных на похвалы критиков, постарались на славу. Это короткое имя Маркофф было блестками вышито на десятке спускавшихся с потолка шелковых хоругвей. Яркие, бьющие в глаза цвета спектра его картин, полыхали со стен, затянутых в черное.

Лили Крамер стояла в нескольких метрах от входа и была поглощена созерцанием толпы присутствовавших. Пресса свое дело сделала. Такое впечатление, что среди завсегдатаев вернисажей была проведена всеобщая мобилизация. Самое большое за полминуты она выявила присутствие здесь Джерри Холла и Роберта де Ниро, каждый из которых являл собою центр небольшой компактной вселенной, состоявшей из поклонников и поклонниц. И Энди Уорхол тоже здесь была. И Ширли Маклэйн. Остальная же площадь, не занятая знаменитостями, заполнялась менее знаменитыми. Такими, как она.

– Лили, ваша последняя передача – блеск, – выкрикнул какой-то проходивший мимо мужчина.

Она понятия не имела, кто он, и это было вдвойне приятно. Лили послала ему воздушный поцелуй. Потом, как по сигналу какого-то бдительного ангела-хранителя в ее визире оказалась Барбара Уолтерс. Лили хмыкнула. Ну ладно, хватит. К черту эту манию величия! Подумаешь, какие-то несчастные тридцать минут на одном из этих кабельных канальчиков раз в неделю. И посему лучше перестать корчить из себя знаменитость и не вести себя так, будто на нее и сейчас нацелен с десяток объективов, а заняться тем, ради чего она сюда пришла – искать того, с кем она должна здесь встретиться. Рост метр шестьдесят два вынуждал ее встать на цыпочки, чтобы обозреть головы. Крайне неудобная поза. Заметив чью-то голову, весьма походившую шевелюрой на голову Питера, она стала пробираться через толпу Черт, не он! Питер вот-вот должен был подойти к полувековому рубежу, а этот был значительно моложе, и, кроме того, у него не было еще одного отличительного признака Питера – пушистых усов.

Она стояла, раздумывая, в каком направлении двинуться, как в поле ее зрения попала одна женщина, и теперь Лили пришлось ахнуть и довольно громко. Здесь было полно красивых лиц, но эта леди затмевала всех. Это была уже не красота, это была сама роскошь. Женщина с кем-то разговаривала, услышав что-то, она, наклонив голову, рассмеялась. Потом, как бы влекомая магнитизмом взгляда Лили, повернулась, и их взгляды встретились. Наверное, с секунду Лили была вырвана из реального мира улыбкой этой женщины. Когда та отвела взор, ощущение у Лили было таким, будто в зале медленно погас свет. Лили почувствовала себя так, словно у нее что-то отняли. Как глупо!

Мысленно встряхнувшись, она прекратила дальнейшие поиски, позволяя толпе нести себя в медленном потоке обозревавших полотна. Через несколько секунд она поняла, что оказалась за спиной Питера Фоулера. Он стоял перед одной из работ Маркоффа и являл собой воплощение сосредоточенности, никоим образом не замечая ее присутствия рядом. Подойдя к нему, Лили взяла его за локоть.

– Привет! Прежде чем ты что-то произнесешь, заявляю тебе, что не опоздала. Я здесь уже самое малое минут пятнадцать, и отыскать тебя в этой дикой толпе не было никакой возможности.

– Привет! Как тебе здесь нравится?

– Вообще-то, недурно.

– Что ты думаешь об этом парне?

– Я толком ничего и не увидела. Меня больше волновало твое присутствие. Между прочим, костюм пингвина тебе к лицу.

Прекрасного покроя смокинг Питера облегал его широкие плечи. Строгость белой накрахмаленной рубашки и черной бабочки странно сочетались с бесовскими искорками в его синих глазах.

– Могу поспорить с тобой на пять баксов, что костюм от Армани, – продолжала натиск Лили.

– Твоя взяла. Запиши их на мой счет. Послушай, у меня просто в голове не укладывается, как долго я тебя не видел!

Он вглядывался в эти чуть грустные, как у газели, глаза, поглаживал ее волнистые волосы неповторимого оттенка красного дерева, неизменно блестящие. Затем приложил ладонь ко лбу, как бы желая убедиться в том, что у нее нет температуры.

– Ты блистательна! Я страшно рад, что у Лили Крамер есть еще порох в пороховницах. Нет, серьезно, выглядишь ты великолепно. Разве только чуть худовата.

– Если принять во внимание мое отсутствие аппетита, то я даже чуть толстовата. И вообще не теряю надежды услышать от тебя в день своего рождения хоть что-то приятное.

– О'кей. Как насчет отдельного столика у Пепе? Какое-нибудь хорошее шампанское? Суп из омаров? Твоя излюбленная утка с зелеными перечными зернышками?

– Вот это уже разговор. Но я должна предупредить тебя, если утки сегодня вечером не будет, от тебя останутся одни воспоминания.

– Будет, будет! Куда ей деться? – пообещал Питер. – С Пепе я уже обо всем договорился.

– Несмотря ни на что, ты все же – ангел. – Наклонившись к нему, она чмокнула его в щеку – Больше я не могу терпеть. Пошли.

– Минутку. Сначала скажи, как тебе вот эта картина?

Картина представляла собой ярко-розовый эмалевый фон, разделенный пополам двумя темно-красными полосами с зазубренными как у пилы краями. Их красный цвет очень походил на кровь, и у Лили создалось впечатление, что она вот-вот закапает с этих зазубрин. Лили изучала картину в течение полных пяти секунд, а затем решительно тряхнула головой.

– Мне не нравится. Скажу больше – я ее терпеть не могу.

Питер пожал плечами.

– Я этого же мнения. Насколько мне нравится ее хозяйка, настолько я не выношу эту картину.

– Хозяйка? Кто она? – поинтересовалась Лили.

– Лойола Перес. Это та леди, которой принадлежит этот сомнительный шедевр, стоимостью, вероятно, по моим прикидам, около миллиона. Она одолжила его им для выставки. Вчера вечером мы с ней познакомились на одной небольшой пирушке, которая предшествовала большой. Этого Маркоффа они на руках готовы носить.

– И ты тоже не мог остаться в стороне. Никогда бы не подумала, что твои иностранные журналы по искусству когда-нибудь вознесут тебя на такие высоты.

– Как видишь, иногда возносят. – Питер взял ее за руку. – Пойдем. Надо выбираться отсюда. Я проголодался.

Они пробирались через толпу в фойе. Лили пыталась отыскать глазами ту женщину, что вызвала у нее такой сумбур в голове. Безрезультатно. Лили почувствовала странное разочарование. Ей хотелось увидеть ее снова, подтвердить свое необычное первое впечатление и поинтересоваться у Питера, как он воспринял эту даму. Скорее всего, она уже ушла, и это вызвало у Лили чувство необъяснимой грусти. Но когда они стояли у гардероба, она внезапно опять появилась, причем была одна, и, что показалось Лили неслыханным, непостижимым, направилась прямо к ним.

– Питер, – торопливо заговорила Лили, – ты, случайно, не знаешь…

Прежде чем эта ее фраза была договорена до конца, Питер отпустил ее локоть и устремился вперед, протягивая женщине руку для приветствия. Женщина ответила ему тем же, и снова Лили была во власти этой ослепительной улыбки. Она не ошиблась – более красивой женщины ей видеть не приходилось.

Возраст ее угадать было невозможно. Она выглядела вневременной. Полные губы чувственного рта, слегка выдающиеся скулы, классической формы пря мой нос. Форма головы словно вышла из-под пальцев гениального скульптора, которому позировал сам его идеал красоты. Эффект усиливался ее черными волосами, гладко зачесанными назад и собранными в роскошный шиньон сзади за длинной лебединой шеей. Одета она была в строгое темное платье, ее единственным украшением были серьги со сверкаюшими в них настоящими рубинами.

Питер и эта женщина приблизились. Лили слышала, как Питер обратился к ней.

– Я видел вашу картину. Она, несомненно, очень любопытна.

Они подошли к Лили.

– Сеньора Перес, – обратился к незнакомке Питер. – Мне хотелось бы представить вам моего старого друга мисс Лили Крамер. Вероятно, вы могли видеть ее по телевизору, она рассказывает о том, как, что и где следует есть. Лили, – это Лойола Перес.

Тишина. Ни одна из женщин не вымолвила слова. Лили прекрасно понимала, какое было у нее выражение лица, когда она разглядывала незнакомку, но поделать с собой ничего не могла. Эта Лойола Перес совершенно лишила ее способности скрывать свои эмоции. И самое удивительное, казалось, и Лойола была поражена не меньше Лили.

Первой заговорила сеньора Перес.

– Так это Лили Крамер, – негромко повторила она ее имя. – Как интересно… Лили Крамер, – теперь ее улыбка была уже другой: мягкой и какой-то более личной. – Я в восторге от того, что нам удалось встретиться, дорогая. Я действительно видела вас и не раз по телевизору, и мне ваша передача нравится.

– Благодарю вас, – только и смогла пробормотать Лили.

Откуда-то внезапно вывернулся какой-то мужчина, кивнул Лили и Питеру, и прежде чем оба они успели опомниться, утащил за собой Лойолу Перес. Какое-то мгновение оба они продолжали смотреть вслед уходившей миссис Перес.

– Ого-го, – подвела итог виденному Лили.

– Да-да, – согласился Питер. – Именно это я и хотел сказать. Действительно ого-го.

«У Пепе» – так назывался небольшой уютный ресторанчик в Гринвич-Виллидже, открытый Лили в прошлом году и ставший известным благодаря ее телепередаче. Так что в том, что их при входе приветствовал сам хозяин по имени, не было ничего необычного.

– Добро пожаловать, Лили. С днем рождения тебя. Сегодня мы играем для тебя симфонию. Мистер Фоулер и я обо всем позаботились.

Накрыт был тот самый столик, за которым Лили восседала во время своей знаменательной телепередачи. Именно этот прием – посещение подлинных ресторанчиков «Вкусно, и как дома» принесло передаче такой успех. Камера снимала и интерьер, и процесс приготовления блюд, и сервировку. Она добралась даже до кухни: зрители получали представление и о кухонной утвари, и о том, как с ней обращаться. Много внимания уделялось и стилю оформления самых различных кухонь.

Два года назад большинство смотрело на «Вкусно, и как дома» как на проходную программу, обреченную на постепенное умирание, но уж никак на что-то, способное дорасти до уровня национальной передачи, которую бы смотрела вся Америка. Но Лили доказала обратное. Без этой передачи не могли обойтись ни в Пеории, ни в Канзас-Сити. И если у вас не текли слюнки при виде «Далласа» или «Сокола», то почему бы, в конце концов, не поглядеть, как и где в этом ужасном Нью-Йорке можно отлично поесть.

– Перво-наперво, чуть-чуть печенья с кусочком сыра, – объявил Пепе и щелкнул пальцами.

Появились двое официантов. Один открыл бутылку «Дом Периньон», другой поставил на стол тарелку с закусками – витое печенье с кусочками овечьего сыра.

Попробовав вино и печенье, Питер и Лили нашли их восхитительными. После этого их оставили одних.

– С днем рождения, – Питер поднял бокал с шампанским. – Спасибо за то, что ты проводишь его со мной.

– Это тебе спасибо за то, что вспомнил обо мне и предложил провести его вместе.

– Ты говоришь это таким тоном, будто я сделал это из сочувствия.

– Честно говоря, такая мысль может возникнуть. Питер, не забывай, что мне уже тридцать сегодня стукнуло.

– Добро пожаловать в мир взрослых. С высоты моего наблюдательного пункта тридцать – это чуть-чуть старше ребенка.

– Я сегодня долго рассматривала себя в зеркало. Морщины.

Он усмехнулся.

– Смени крем. Может быть, тебе к старости удастся выглядеть как Лойола Перес.

– Да, шансов у меня хоть отбавляй, – угрюмо произнесла Лили. – Питер, она меня просто с ног сбивает своим видом. Нокаутирует. Представления не имею, почему она на меня оказывает такое влияние, но… – Лили не договорила.

Ей было крайне трудно понять причины такой ее реакции на Лойолу Перес. Да и реакция этой сеньоры Перес тоже труднообъяснима.

– Послушай, может это мои фантазии, но тебе не показалось, что она рассматривала меня так, как жука в микроскоп?

– Да, я заметил в ее глазах нечто большее, чем просто вежливый интерес, – признался Питер. – Я уже сам собирался тебя об этом спросить.

– Как я могу это объяснить? – Лили пожала плечами. – Хотя… Питер, а она, случаем, не твое очередное увлечение?

Он от души расхохотался.

– Куда там! Я был бы не против, знаешь ли. Нет, мы только вчера познакомились. Мне говорили, что она ужасающе богата, но светские эскапады ее волнуют мало. И данный вернисаж был исключением из правил, только лишь потому, что она была одной из первых, кто стал приобретать работы этого Маркоффа.

Она понимала, что он не обманывал ее, но, тем не менее, ее чувство собственности по отношению к Питеру было задето. Она всегда реагировала так на всех женщин, которые появлялись у него, хотя понимала, что реагировать так абсурдно – они с Питером в течение всех этих пяти с лишним лет были друзьями, не более. Но даже, если Питер смог угадать ее мысли, то виду не подал.

– Расскажи, чем ты занимаешься? – попросил он. – Мы ведь уже почти два месяца не виделись.

– Расскажу. Но ты сначала признайся мне, как это ты запомнил, что у меня сегодня день рождения? Я была поражена, когда ты позвонил мне на прошлой неделе.

– Ничего удивительного, – усмехнулся он. – Он обозначен в календаре моего блокнота с семьдесят четвертого года, с тех пор как мы были в Лондоне. И каждый год я переношу эту запись в мой новый блокнот.

Она, отхлебнув шампанского, облокотилась на спинку стула.

– Лондон. Семьдесят четвертый год. Все это мне кажется уже настолько далеким, будто это было не со мной.

– Не будь фантазеркой. Шесть лет не тот срок, не так это много. За шесть лет мало что могло измениться. Кстати, этот свитер совсем неплох.

Свитер на ней был белым, ручной вязки, спереди украшен шелковой черной бабочкой. Лили носила его в паре с черными шелковыми брюками.

– Этот наряд – подарок мне от меня ко дню рождения, – ответила она. – Очень рада, что тебе он понравился.

– Понравился. Но я еще помню времена, когда, кроме джинсов, ты ничего не желала носить. Это что, принципиальная смена вкусов, Лили?

– Не совсем. Для передачи мне нужно прилично одеваться. Кроме того, я теперь могу заработать себе не только на джинсы.

– Я как раз собирался задать тебе вопрос на эту тему. Почему бы тебе не обзавестись собственной квартирой? Ты, должно быть, разбогатела на этом твоем шоу?

– Питер, не забывай, что я на кабельном телевидении. Вместе с теми, кто помешан на аэробике, консультациях по вопросам секса, женской борьбе и порнофильмах до утра. Это не обычное массовое телевещание, миленький. И я совсем не богачка.

– Все равно, ты ведь сама мне когда-то не раз говорила, что лучше и выгоднее иметь квартиру как собственность, нежели все время снимать ее.

Это было сказано когда-то давно, когда оба они выступали в роли американцев за границей и только начинали устраиваться в Лондоне. Лили приобрела в ту пору домик, а Питер предпочитал снимать квартиру.

– Конечно, купить лучше, – не стала спорить Лили. – Но для первого взноса необходим капитал. Мой капитал пока находит иное применение.

Лили откладывала каждый лишний цент в общий фонд, созданный ею и несколькими ее молодыми знакомыми для будущего вложения. У Лили была своя особая цель и эта цель никогда и ни с кем не обсуждалась.

– Но ты ведь платишь квартплату! Это не иначе, как выбрасывание денег.

– Не совсем. У меня право лизинга на десять лет, и кроме того, мой гонорар маловат для того, чтобы ежемесячно выплачивать взнос за купленную квартиру. Боже, как мы увязли в этом противном разговоре?

– Не знаю. Думаю, что все началось со свитера. Ты собиралась рассказать мне о том, чем ты занимаешься.

– Собиралась. Моя передача, разумеется, еженедельная. На подготовку каждой уходит по пятнадцать часов. Плюс кое-какие и переделочные работы, их немного. Сейчас собираюсь представить кухню в одном из ресторанов, неподалеку от Линкольн-центра. А мой агент Дэн Керри пытается сейчас продать книгу, основанную на прошлых моих передачах. Кроме того, я выступаю от лица одной компании, выпускающей кухонную утварь. Они собираются расширять рынок сбыта своих изделий и привлекают меня к их рекламной кампании, естественно, заключив со мной сделку, все как полагается.

– Ничего не подписывай без умного юриста, – предостерег ее Питер.

Лили кивнула.

– Не беспокойся, Дэн Керри следит за этим.

Появился официант, который принес им суп из омаров, как и было договорено. Суп был на вкус изумительный: ломтики омара в нежнейшем, тонком как бумага, панцире, и кружочки лосося в пюре из эстрагона. Пучки эстрагона дополняли суп, и очень скоро в тарелках, кроме них, ничего не осталось.

– Великолепно! – заключила Лили.

Сам Пепе принес сочную утиную грудку. Он долго священнодействовал над ней, вырезая наиболее аппетитную ее часть, тщательно полив ее соусом, коньяком и посыпав зелеными зернышками перца, подал на стол. Нежные розовые ломтики мяса вы звали бы обильное слюнотечение даже у сытого. Десерт состоял из праздничного миндального торта с кремом мокка…

– Оказывается, рай здесь и сейчас, – блаженствовала Лили, обращаясь к Пепе и Питеру после того, как был съеден последний кусочек. – Уж мне с вами за этот ужин вовеки не расплатиться.

– Меня-то следует поблагодарить лишь за шампанское, за остальное платил мистер Фоулер.

Питер и Лили, посмотрев друг на друга, рассмеялись, и Пепе оставил их допивать превосходный арманьяк.

Час спустя они ехали в такси в направлении Восточной 81-й улицы, где находилась ее квартира. Лили наклонилась к Питеру и поцеловала его в щеку.

– Ты – чудо… Это был день рождения, о котором можно лишь мечтать.

– Мне он тоже понравился. Ведь ты заслуживаешь наилучшего дня рождения, Лили. – Он вдруг посерьезнел. – Никогда не довольствуйся просто хорошим.

– Не буду.

Такси остановилось перед домом, где она жила. Лили вышла и дождалась пока Питер рассчитается с шофером.

– Зайдешь выпить кофе?

– С удовольствием, только ненадолго. Завтра у меня деловой завтрак. Идиотская нью-йоркская привычка устраивать дела ни свет, ни заря, но, как ни странно, сам не замечаешь, как втягиваешься.

Квартира Лили была очень миленькая. Она нигде не могла жить просто так. Здесь не было ни дорогой мебели, ни антиквариата, ни авторских изделий. Тем не менее, все до одной вещи отражали индивидуальность хозяйки. Вместо софы Лили предпочитала иметь огромные кресла, обитые ярко-синим и пыльно-розовым ситцем. Пол покрывали старые восточные ковры, купленные ею за бесценок. Они выцвели, порядком износились и именно поэтому прекрасно вписывались в этот интерьер. Кроме того, здесь было множество всяких домашних растений. Но самым важным элементом декора были, безусловно, книги. К ее, привезенному из Англии электрическому собранию, Лили постоянно что-то добавляла. Несколько полок занимали поваренные книги, некоторые из них были редкими изданиями, представлявшими немалую ценность. Они и были ее страстью.

Стиль кухни напоминал мексиканский. Стены были облицованы бело-голубыми плитками, а пол терракотовыми.

Питер стоял и смотрел, как она, тщательно размолов свежие кофейные зерна, добавила в кипящий кофе немного кардамона.

– Леди, умеющая все не только в теории, но и на практике. Как ты думаешь, что сказала бы публика про твою собственную кухню? Она миленькая, слов нет, но где же все эти хай-тековские причиндалы?

– Разумеется, их здесь нет и быть не может. Как ты недавно соизволил заметить, здесь я всего лишь снимаю угол.

– Думаю, нам лучше не начинать это снова…

– Не будем.

Лили разлила ароматнейший кофе в маленькие старенькие фарфоровые чашечки, поставила их на темно-синий блестящий поднос и внесла в гостиную. Оба уселись друг против друга в огромные кресла, в них можно было утонуть. Она поставила пластинку Баха – скрипичный квартет Жюльяра исполнял Четвертый Бранденбургский концерт. Они попивали кофе и слушали музыку.

Сегодня элегантная точность Баха не оказывала обычного магического воздействия на Лили, да и кофе был горьковат и тоже не оказывал воздействия. Тридцать лет. Все время ушло на то, чтобы оказаться впереди и там оставаться.

Она взглянула на Питера. Он расслабленно сидел, оперевшись на спинку и закрыв глаза. Волосы он носил по-прежнему чуть длинноватые, и ни в них, ни в его пушистых усах не было и намека на седину. Стабильный, добрый, неизменный, надежный Питер. Она не встречала в своей жизни другого та кого мужчины, к которому бы она столь долго могла испытывать только самые лучшие чувства. Лили ощутила к нему прилив тепла и благодарности. Может быть, она просто дурочка недалекая, может ей следовало бы еще раз попытаться пошарить в своих чувствах – вдруг обнаружится нечто большее, чем просто сестринская привязанность к этому порядочнейшему человеку?

Бах завершался запутанными скрипичными пассажами, перемешавшими между собой все темы. Наконец, прозвучал глубокий, хороший солидный финальный аккорд. Повисла тишина.

– В мире гармония и порядок, – тихо молвил Питер.

Он вздохнул, поставил чашку на блюдце, затем обнял Лили и провел рукой по ее волосам… Она послушно прильнула к нему. Несколько мгновений никто из них не проронил ни слова. Потом Питер нежно отстранил ее.

– Нет, это не то, дорогая. Извини, но я же понимаю, что для тебя я – не больше чем замена чего-то настоящего. Ты ведь до сих пор не забыла про…

– Пожалуйста не произноси при мне этого имени, я этого не переношу, – взмолилась Лили.

– И теперь вижу, что не ошибся.

Она виновато улыбнулась.

– Вероятно, не забыла. И ты, вероятно, прав насчет… насчет сегодняшнего вечера. Значит, доброй ночи и спасибо за этот вечер.

Лойола Перес позвонила Питеру Фоулеру неделю спустя после вернисажа.

– Это Лойола Перес. Вероятно, вы меня не помните. Вы встречались…

– Конечно, я вас помню. – Ее голос мгновенно вызвал у него в памяти невиданную красоту, окруженную аурой таинственности и могущества. – Очень рад слышать ваш голос, сеньора Перес. Чему обязан этим звонком?

– Может быть, я покажусь вам очень глупой, но мне хотелось бы подписаться на один журнал, который я получала в Испании несколько лет назад. Такой, знаете, легкомысленный еженедельник – светская хроника, сплетни. Хотелось бы узнать, выходит ли он еще, и подумала, что вы могли бы мне помочь.

Он подвинул к себе настольный блокнот и ручку.

– Если вы скажете мне, как он называется, то я попытаюсь разузнать.

Она назвала, и Питер обещал проверить и сообщить ей.

Через несколько дней, как и обещал, он ей позвонил.

– Да, это ваша «Семана» здравствует и поныне, но сюда они доставку не осуществляют. Однако мне удалось раздобыть для вас несколько экземпляров.

– Превосходно! Очень мило с вашей стороны, спасибо. Мистер Фоулер, не могли бы вы как-нибудь заглянуть ко мне на стаканчик, другой? Пожалуйста, прошу вас.

Вешая трубку, он усмехнулся.

Он представлял себе, что Лойола Перес должна была занимать какую-нибудь супердорогую квартиру, где-нибудь в Ист-Сайде, на фешенебельной Пятой авеню с видом на Сентрал-парк. Но она жила, оказывается, в Гринвич-Виллидже на Западной 10-ой улице. Разумеется район был вполне приличный, но далеко не фешенебельный. Дом этот был построен на стыке нынешнего и прошлого веков. К счастью, его не додумались изуродовать, поделив на квартиры. Питер был поражен высотой потолков, великолепием паркетных полов, наличием камина, очень красивыми деревянными панелями стен.

– Сказочное жилище, – восхитился Питер.

– Да, в этом отношении мне повезло, могу с вами согласиться. Не очень часто кто-нибудь, живущий в Манхеттене, может похвастаться, что целый дом принадлежит ему. Что вы пьете, мистер Фоулер?

– Скотч с водой, если позволите. И, пожалуйста, называйте меня Питер.

– Тогда и вы будете называть меня Лой.

– Имя ваше тоже редкость. Могу поинтересоваться его происхождением?

Она налила виски в стакан и чуть помедлила, прежде чем добавить содовую и лед.

– Вы уверены, что хотите разбавленный?

Питер взглянул на китайский столик черного дерева, где она приготовляла напитки, и увидел бутылку превосходного виски.

– Если вы собираетесь угостить меня такой роскошью, тогда, конечно, нет.

Длинное зеленое одеяние зашуршало по толстому ковру, когда она шла через гостиную, чтобы подать ему угощение. Очень это был волнующий звук. Принимая у нее из рук хрустальный стакан, Питер не преминул коснуться ее руки. Сделано это было, вне всякого сомнения, намеренно. Он чувствовал себя как маленький ребенок в кинотеатре, восхищающийся красавицей из сказки на экране и обуреваемый страстным желанием потрогать ее.

– Если вернуться к вашему вопросу, то корни этого имени испанские, – ответила она. – Происходит оно от Игнация из Лойолы, был такой святой в северной Испании.

– Так вы из Испании? Вы прекрасно говорите на нашем американском.

Она засмеялась странным, слегка гортанным вибрирующим смехом, который ласкал его слух.

– Ну, а как же мне на нем не говорить? Я ведь родилась и выросла в Новой Англии, хотя и происхожу из семьи испанцев. Я была еще очень молода, когда вышла замуж за одного мадридца, и он забрал меня с собой в Испанию, где я оставалась до тех пор, как вернулась в Америку. Это было несколько лет назад.

Питер призадумался: вдова ли миссис Перес или развелась с мужем. Но он не мог ей задать этого вопроса сейчас. Вокруг Лой, какой бы милой и приветливой она не казалась, лежало силовое поле, и он чувствовал, что его держали на расстоянии. Вместо этого он спросил.

– Вам нравится Испания?

– Очень. Но я Нью-Йорк очень люблю.

Питер пригубил виски, почувствовал привкус благородного дымка, и не знал, о чем еще спросить эту женщину. Она лишала его дара речи. В ее присутствии он чувствовал себя каким-то неуклюжим, туповатым. Но, тем не менее, он был готов навечно остаться в этой гостиной.

Лойола Перес не могла не заметить его смущения и быстренько заполнила брешь.

– Да, Испания… Конечно, после смерти Франко и наступления того, что называют демократией, изменилось очень многое.

– К лучшему?

Лойола колебалась.

– Для молодого поколения, для будущего, разумеется, к лучшему. Для тех же, кто чувствовал себя уютно в тех старых условиях, однозначно это утверждать нельзя.

– Но Франко ведь был тираном, диктатором.

Она пожала плечами, и зеленое одеяние снова характерно зашуршало.

– Да, но диктаторы тоже находят свое применение.

– Полагаю, что вы правы. – Он допил виски и отказался выпить еще. – Спасибо, с удовольствием бы выпил еще, но мне предстоит еще ужин.

Лой улыбнулась.

– Надеюсь, она молодая и красивая?

– Он – старый и безобразный, – ответил Питер. – В этом городе деловым переговорам посвящают и завтрак, и обед, и ужин. Правила игры таковы, что тебе нужно либо быть с ними со всеми, либо ты выпадешь из всех связей и из общества.

– Питер, я не сомневаюсь в том, что вы занимаетесь не только решением деловых вопросов.

Он усмехнулся.

– Пытаюсь. Да, пока я не забыл, вот ваши журналы. – Он достал из кейса три экземпляра бульварного испанского еженедельника. – Надеюсь, что это именно то, о чем вы просили.

Она любовно погладила глянцевые обложки пальцами.

– О да, это как раз то. Может быть, я покажусь вам ограниченной женщиной. Но поймите, иногда мне здесь очень недостает этой светской шумихи. Причем, на испанском языке. После всех этих лет… – она улыбнулась чуточку виновато.

Питер еще раз поймал себя на мысли, что затруднялся определить, сколько ей лет. Может быть пятьдесят, может, годом или двумя больше. Эта женщина была какая-то нематериальная. Лойолу Перес невозможно было отнести к какой-то определенной возрастной категории.

– Я вас прекрасно понимаю. Я попытаюсь достать их еще и попробую раздобыть для вас зарубежную подписку.

Когда он уходил, Лой пригласила его пообедать вместе как-нибудь.

– Как-нибудь, но поскорее, – добавила она и протянула ему на прощание руку.

Он взял ее в свою и не торопился отпускать.

– Знаете, у меня есть вполне конкретное предложение. Я должен буду через пару дней отправиться за границу по делам, но может быть…

Лой высвободила руку и одарила его очередной своей лучезарной улыбкой.

– Позвоните мне, когда вернетесь. И мы что-нибудь организуем.

Прозвучало это вполне искренне. Это не было одной из тех пресловутых фраз, которые говорят из вежливости, типа: «Давайте как-нибудь вместе отправимся на ленч». Его приглашали. Его хотели видеть снова.

Когда Питер шел по 10-ой улице, то чувствовал себя восхищенным, каким не чувствовал себя уже очень и очень давно. Неужели она действительно произнесла это, а ему не послышалось? В таком случае ого-го и еще раз ого-го.

 

2

Нью-Йорк и Флорида, 1980 год.

Идея того, чем занимался сейчас Питер Фоулер, родилась еще в Лондоне. В те дни он пребывал в должности издателя одного из американских журналов по вопросам дизайна, ориентированного на английского читателя. И когда перемены в руководстве стоили ему места, он отказался от чисто издательской деятельности, хотя работа в журналах была единственным занятием, в котором он знал толк. Собственно, именно это и породило новый проект.

Сбор и систематизация зарубежных публикаций ничем новым не являлись, и Питер прочесывал Европу, вытаскивая на свет Божий разные журналы и журнальчики, часто очень небольшие по тиражу, весьма специальные и, как правило, малоизвестные. Единственное, что их объединяло – это их сосредоточенность на вопросах искусства и предназначенность для весьма узкого круга пользователей.

Составив список этих изданий, Питер шаг за шагом создал достаточно широкую сеть их распространения, основанную как на частных подписчиках, так и на интересе к ним со стороны многочисленных компаний и организаций в разных странах света. Это нельзя было назвать уж очень крупным бизнесом, и он был с самого начала обречен на то, чтобы таковым и оставаться – лишь сам Питер и его секретарша справлялись со всем. А в конце мая лямку тянуть пришлось ей одной, так как Питер должен был отправиться в долгую, расписанную по дням и часам поездку по Европе.

Возвратившись в Нью-Йорк, он первым делом решил созвониться с Лойолой. Невозможно передать, с каким нетерпением ждал он этого момента.

– Это Питер Фоулер. Как вы?

– Благодарю вас, все в порядке. Очень рада снова слышать вас. Как вам наша запоздалая весна?

За стенами его офиса Манхеттен купался в лучах весеннего солнышка.

– Мне приходится наслаждаться ею со стороны. Через окно. Моя контора смены времен года не знает Камера с искусственным климатом, да и только.

– Стыд и позор.

– Согласен с вами. Я вам звоню, потому что неделю назад я был в Мадриде и прихватил с собой оттуда кое-что для вас.

– Питер, вы сокровище! Вы очень внимательный мужчина.

Голос ее звучал весело и искренне. Шарм Лойолы Перес был прежним.

– Я мог бы переслать их вам с курьером, но, полагаю, нам лучше вместе пообедать.

– Разумеется, мы могли бы пообедать вместе, но у меня есть идея получше. Вы не смогли бы приехать на ужин в пятницу?

– С большим удовольствием приехал бы.

– Вот и чудесно. Скажем, в девять или даже в десять. Было бы неплохо, если бы вы захватили с собой и вашу очаровательную мисс Крамер. Я большая ее поклонница и хотела бы встретиться с ней еще раз.

Когда оба положили трубки, он сразу же перезвонил Лили.

– Тебя приглашает на ужин Лойола Перес. В пятницу вечером. Ты придешь?

– А что мне там делать? Ты просидишь и проглазеешь на нее весь вечер.

– Возможно, – согласился он. – Но тебе все же следовало бы пойти. И знаешь почему? Потому что она – это нечто особенное. Так же, как и ты.

– Ладно, считай, что ты выкрутился, – не стала спорить Лили. – Хорошо. Постараюсь вырваться. Когда это будет?

– В восемь тридцать. Заеду за тобой в восемь.

Вечер удался, но его атмосфера все же отдавала холодком. Лили была одета в изумрудного цвета бархатный жакет в стиле одежды для верховой езды, наброшенный на холодного синего цвета блузу. Ее шея была украшена множеством золотых цепочек и цепей, а в ушах – маленькие опаловые клипсы. Питер утверждал, что вид у нее потрясающий.

– А как серьги? – озабоченно спросила она.

Он нежно убрал назад ее волосы и присмотрелся к серьгам.

– По-моему, они очень милые. – А что тебя заботит?

– Это первые в моей жизни серьги. Я проколола уши всего пару недель назад…

Он хмыкнул.

– Лили, ты являешь собой типичный случай задержки развития. Пошли, а то опоздаем.

Он намеренно не стал ничего рассказывать Лили, и поэтому вид дома привел ее в шок. Когда дворецкий в белом смокинге открыл им, она чуть было не упала в обморок и как помешанная шла вместе с Питером через освещенный свечами вестибюль, стены которого были увешаны картинами во внушительных багетовых рамах.

Их ввели в гостиную, куда сразу же вышла и Лой. На ней была красная длинная юбка из шелка и белая блестящая блуза. Ее черные роскошные волосы были заколоты изукрашенным камнями гребнем. Лили мгновенно устыдилась своей одежды, вдруг показавшейся ей неказистой и убогой. Но теплота, с которой Лойола Перес приветствовала их, быстро растопила лед отчуждения. И дело было не в том, что сказано, а в том, как это было сказано.

– Мне очень приятно, что вы сумели придти ко мне, мисс Крамер. – Она поздоровалась с Лили за руку. – Разрешите мне представить вас остальным.

– Пожалуйста, зовите меня Лили.

– С большим удовольствием.

Кроме Лили и Питера, присутствовало еще девять других гостей. Две супружеские четы лет сорока или чуть старше сорока. Похоже, что они имели какое-то отношение к аукционам и торговле антиквариатом. Молодая репортерша из «Тайме» в сопровождении мужчины, чей род занятий остался неясным, и пожилой венесуэлец, поэт, державшийся здесь в роли хозяина.

Когда они направились в столовую, Лили обнаружила, что находится по левую руку от поэта Он носил посеребренную годами эспаньолку. Глаза его весело поблескивали. Одет он был в ржавого цвета пиджак, к которому был повязан галстук-удавка.

– Вы работаете на телевидении? – поинтересовался он.

– Да. У меня там еженедельная программа на одном из кабельных каналов.

Он наклонился к ней и глаза его замигали чаще.

– А что это за еженедельная программа?

– Рассказываю о ресторанах, кухнях и еде.

Казалось, это невероятно позабавило Сантьяго.

Он от души рассмеялся.

– Но это же изумительно! Такое возможно только в Америке.

– А чем вы здесь занимаетесь?

– Читаю стихи по-испански в плохо освещенных залах, куда ходит очень немногочисленная публика.

После ужина в гостиной был подан кофе и коньяк. Непринужденные беседы и негромкий смех смягчали чопорность окружающей обстановки. Лили маленькими глотками отпивала кофе из тончайших фарфоровых чашечек, украдкой рассматривая хозяйку дома. Вероятно, Лойола Перес и не смогла бы так выглядеть при безжалостном свете дня, но сейчас от нее было невозможно взор оторвать.

Очень скоро Лой подсела к ней.

– Мне давно очень хотелось поговорить с вами, Лили. Признаюсь, ваша передача стала частью моего образа жизни. Я настолько к ней привязалась, что не пропускаю ни одну. Я понимаю, что это может показаться вам просто лестью, тем более, что я заявляю вам об этом здесь, в моем доме, когда вы моя гостья.

Лили рассмеялась.

– Да ну, что вы! Наоборот, я от души вам благодарна. Вы подарили мне такой вечер.

Лой тоже засмеялась. Эти серые глаза искрились, в них плясали огоньки, а в ее улыбке Лили почудился заговорщический оттенок.

– Что до остальных, так они скучноваты, вам не кажется? – тихо произнесла она. – Бог с ними, не будем им мешать. Лучше расскажите мне, как и где вам столько удалось узнать и о еде, и о том, как ее готовить.

Не прошло и минуты, как Лили, сдержанная, не многословная Лили, если касалось вещей, близких ее сердцу, уже непринужденно болтала с этой незаурядной женщиной.

Минут через двадцать она внезапно сообразила, что уже очень долго говорит без умолку.

– Боже мой! Извините меня. Я как бутылка с теплым шампанским: открой меня, и содержимое забьет струей.

– Как шампанское, вы правы, – согласилась Лойола. – Хорошее сравнение. – Прозвучало это так, будто это сравнение ей действительно понравилось…

– Ну, а теперь позвольте мне немного поиграть в хозяйку и заняться другими гостями. Лили, а мы не могли бы как-нибудь встретиться и поговорить обо всем подольше?

– Я была бы рада, – ответила Лили.

Несколько дней спустя мысли Лили по поводу Лойолы Перес растворились в суматохе дел. Дэн Керри придумал еще одну любопытную рубрику для ее передачи – история кухни. Он не прекращал своих попыток пробиться на настоящую телесеть, выйти на такие компании, как Эй-Би-Си, Си-Би-Эс или Эн-Би-Си и это должно было бы стать окончательной победой Лили. Появление передачи на ведущих телекомпаниях означало переход ее в категорию престижной, знаком высшего одобрения, что было не под силу станции кабельного телевидения. Не в последнюю очередь это означало бы и гораздо большие деньги, которые она смогла бы откладывать на свой будущий проект.

Работа в этом направлении занимала у Лили многие часы. Кроме того оставалась и сама передача, требовавшая ее подготовки. Вряд ли у нее оставалось время, чтобы думать о чем-то еще, кроме работы, пока она в один прекрасный июньский вечер не пришла домой и обнаружила в своем автоответчике сообщение от Лойолы Перес. Может быть, Лили была бы так любезна и перезвонила бы ей? В любое время до часу ночи.

– Нет, но вы ведь не могли всерьез подумать, что я стану звонить так поздно? – был вопрос Лили, когда Лойола ответила.

– А почему бы и нет? Я часто не ложусь спать до утра. Жуткая испанская привычка, но я никак не могу с ней расстаться.

– Вы и сиесту соблюдаете?

Лили хихикнула.

– Да, это моя маленькая тайная слабость. Да, иногда я устраиваю себе сиесту, дорогая. А позвонила я вам потому, что мне хотелось бы поинтересоваться у вас, принимаете ли вы заказы от частных лиц. Мне давно хочется сделать из своей кухни что-нибудь стоящее.

Лили ответила, что принимает, и, неделю спустя, она снова была в доме Лойолы.

На этот раз слуги не появлялись и все было гораздо менее официально…

На Лой была темно-синяя хлопковая юбка и зеленая блуза, ноги ее были обуты в высокие почти до колен плетеные сандалии. Гостиную заполнял солнечный свет. «Вероятно, Лой была все же не такой уж молоденькой, как казалось», – подумала Лили. Но все же эта сеньора выглядела по-прежнему очаровательно и не только при свете свечей. Господи, ну почему некоторым женщинам достается все? Она попыталась невзлюбить Лойолу Перес, однако противостоять ее немыслимому обаянию было ей не под силу. Хотя Лили не оставляла попыток противостоять. Она собрала в кучу весь свой профессионализм, все волевые черты своей личности.

– Хорошо, перейдем к делу. Покажите мне вашу кухню.

Лой провела ее через столовую, мимо буфетной, в обширное помещение с облицованными плитками цвета авокадо стенами и белыми шкафчиками на них. Наметанным глазом Лили мгновенно определила, что эта кухня старая, дата ее возникновения лежала где-то далеко, в 60-х годах.

– Для начала мне необходимо узнать, как вы собираетесь ее использовать, – поинтересовалась Лили. – Часто приходится вам готовить?

Этот вопрос, казалось, вызвал у Лой легкую досаду.

– Я вообще не готовлю. И никогда этому не училась. Я нанимаю одну супружескую пару: муж – слуга, а жена – кухарка. Сегодня у них выходной, – добавила она. – Вот, взгляните.

С этими словами Лой открыла холодильник. Там находилась упакованная в фольгу запеканка с прилепленной тут же инструкцией, как ее разогревать, да завернутый в пластиковую пленку сэндвич, украшенный сверху листьями петрушки и завитушками из моркови.

– Уяснила, – ответила Лили. – Вы желаете сделать для вашей поварихи такую кухню, чтобы та вас никогда не покинула? Мне говорили, что очень многие сталкиваются с подобными проблемами, связанными с прислугой.

Лой тряхнула головой.

– Вы желаете щелкнуть меня по носу, еще раз напомнив мне о том, что я принадлежу к привилегированному классу, ни на что практически не способному?

– Вы это восприняли так? Извините. Это не мое дело. И кроме тога, любой, кто выглядит так изумительно, как вы, не имеет права считать себя бесполезным и ни на что не способным.

– Изумительно выглядит, – тихо повторила Лой. – Да, полагаю, что именно в этом и состоит моя основная функция. Не надо меня за это стыдить, Лили. У меня ведь действительно никогда не было иного выбора. Ну, так можно сделать что-нибудь с этим прозаически унылым помещением? Можете превратить его в чудо?

– Могу. Но я не могу предлагать ничего конкретного, пока не встречусь и сама не переговорю с вашей поварихой. Кухня, знаете, это нечто весьма личное.

Лой покачала головой.

– Она вам не обрадуется. И вряд ли пойдет вам навстречу. Она из тех, кто ничего не желает менять, потому как терпеть не может суматохи, связанной с ремонтом.

– Тогда к чему это все?

Лой пожала плечами и уселась на стульчик, стоявший у кухонного стола.

– Может, потому, что мне все надоело и захотелось как-то развлечь себя. Может быть потому, что это с самого начала было вздорной идеей.

– Думаю, что это не так.

Лой озарилась.

– Но вы здесь, и это славно. Давайте-ка выберемся на ленч. Тут недалеко за углом есть одно местечко. Японская харчевня на Шестой авеню. Как вы относитесь к суши?

– Очень люблю, – призналась Лили.

Менее чем через час она должна была признаться себе и в том, что любит и Лойолу Перес. Несмотря на ее неприступное великолепие, с ней было легко общаться, она обладала превосходным чувством юмора. Они без конца смеялись, и когда Лили прощалась, договорились о следующем ленче вместе на следующей неделе.

Как-то в июле ей позвонил Питер и пригласил ее на матч его любимой баскетбольной команды. Но стоило ей только увидеть его, как она поняла, что он чем-то озабочен. И выигрыш его любимцев дела не исправил.

После игры он предложил съездить куда-нибудь поесть пиццы. Но Лили была настроена полакомиться не пиццей, а барбекью в каком-то только что открывшемся ресторанчике в необозримых далях Куинса. Таксист понятия не имел, где это, и они заблудились. Был уже восьмой час, и они умирали с голода, когда, наконец, прибыли в ресторан.

Выражение лица Питера было по-прежнему угрюмым. Лили гадала о причинах такого его настроения, но не могла улучить момент и без обиняков спросить его, в чем дело.

Вскоре перед ними возникла солидная горка из телячьих ребрышек и в их уютную будку принесли две здоровенных кружки пива Ребрышки были просто объеденье. Но Питер не спешил восторгаться кухней этого заведения. И они продолжали есть в молчании, до тех пор, пока он, в конце концов, спросил «Ты часто видишься с Лойолой Перес, если я не ошибаюсь?»

Сначала Лили не уловила, что это был не просто обыденный вопрос. Она положила на тарелку дочиста обглоданную косточку и вытерла пальцы о бумажную салфетку.

– М-м-м, – в общем, да. А ты?

– Я пытаюсь. Только вот, где уж мне с тобой тягаться?

Интонация, с которой это было сказано, объяснила ей все лучше его слов. Поколебавшись, Лили сказала:

– Питер, она намного старше тебя.

– Не думаю. Мне уже сорок восемь. Года на четыре, может быть, на пять лет.

– Нет. Этого я точно не знаю, но скорее всего она еще старше.

– Чушь. Да и неважно это, в конце концов.

– Согласна. Это действительно неважно.

Он пожал плечами.

– В общем-то, не я, а ты затронула тему возраста И еще. Ты, случаем, не знаешь, она разведена или вдова? Я не перестаю ломать голову, держит ли она меня на расстоянии потому, что сеньор Перес еще живехонек и находится где-нибудь вдали? Может быть, она все еще замужем?

Лили выглядела задумчиво-печальной.

– Лой никогда об этом не упоминала.

– И со мной тоже. Хорошо, ответь на более легкий вопрос. Она когда-нибудь говорила с тобой обо мне?

Питер был сейчас похож на подростка, получившего первую отставку. Он хватался за соломинку Лили, дотянувшись до него, коснулась его руки.

– Говорила, и не раз.

В действительности же Лой не баловала Лили упоминанием о Питере. У Лили было такое впечатление, что сеньора Перес всеми правдами и неправдами пытается вдолбить ее в голову мысль о том, что ее восприятие Питера лишь романтическое. Лили решила не вдаваться в объяснения.

А что именно она говорила? – не отставал Питер.

– То, что ты ей очень нравишься. – Это было правдой.

Лили снова колебалась. Не было смысла вводить его в заблуждение, это было бы нечестно.

– Это все, что я могу припомнить.

Она отчаянно пыталась разбить этот холод, возникший между ними.

– И вот, что еще я хочу сказать: Лой приедет ко мне на ужин во вторник вечером. Мы будем с ней вдвоем и это будет бабская трепотня на весь вечер. Приезжай и ты. Будет весело.

– У меня не очень большой опыт бабской трепотни.

– Питер, ради Бога, не будь таким занудой. Так ты придешь?

Он кивнул и даже сумел при этом улыбнуться.

– Будет весело, – повторила она.

И, действительно, было весело, и гамма взаимоотношений этой троицы разом изменилась.

Обычно инициатива всех приглашений была отдана в руки Лой. Это она всегда имела привилегию произнести фразу типа: «Питер, зайдите ко мне с Лили послушать музыку. У меня новые пластинки Пласидо Доминго, он поет в «Доне Джованни» в «Ковент Гарден». Или: «Я обнаружила этот новый чудесный мексиканский ресторанчик, давайте туда отправимся – вы, Лили и я».

Как бы ни был он очарован Лой, а этого он не скрывал от Лили, Питер чувствовал себя не очень комфортно в этой троице. Дружба двух женщин казалась ему чем-то чисто женским, хоть и немного экзотическим, выпадавшим из обыденности.

– С ума ты сошел, – сказала ему Лили, когда он признался ей в этом. – На дворе 1980 год. Гости не отбираются по половому признаку. И, чтобы ты это знал, ни я, ни Лой тебя не исключали.

Да нет, конечно, никто его ниоткуда не исключал. Но ведь и Лили никто не собирался исключать. Пару раз Лили намеренно отпрашивалась, видя, как страдал Питер. Но Лой никогда не стремилась оказаться с Питером вдвоем. Она скорее была готова изменить дату или время вечеринки или какого-нибудь иного мероприятия. И троица продолжала существовать. Неизбежно возникали ситуации, когда Лили встречалась с Лой и без Питера. Например, хождение по магазинам. Как вот эта, сентябрьская встреча, когда Лили задумала приобрести плащ на распродаже у Блумингдейла. Ей в голову не пришло упросить Питера сопровождать ее, а обратиться за советом к Лой было вполне естественным.

– Здесь ничего подходящего для вас, – объявила Лой после того, как они завершили странствия между рядами, где были вывешены самые разные одеяния для непогоды.

Услышав это, Лили вздохнула.

– Действительно нет. И это очень плохо. А плащ мне очень нужен.

– Разве вы так легко сдаетесь? – удивилась Лой и настояла на том, чтобы отправиться в магазин Кэлвина Клейна.

– Вот это именно то, что вам требуется, Лили. Прекрасный покрой и прекрасное настроение. Своего рода повседневная элегантность.

Лили не имела чутья при решении вопросов, связанных с приобретением одежды. Это чувство так и осталось в ней неразвитым. Ее гардероб был буквально забит вещами, которые разонравились ей, стоило ей донести их до дома. Они казались ей несочетаемыми ни с чем. У Лили был вкус, но он касался каких угодно областей человеческой деятельности, но только не собственной одежды. Когда речь заходила об одежде, у нее не хватало уверенности заявить о том, что тот или иной стиль и покрой не для нее. Лой же, напротив, обладала безошибочным чутьем. У нее было именно то, о чем мечтает каждая женщина и чем лишь немногие из них обладают: интуиция. Она направилась прямо к вывешенным плащам, их было три, выбрала один из них.

– Вот, примерьте это…

Лили примерила, плащ оказался превосходным. Покрой был великолепен, и темный плащ цвета грозового неба очень шел к ней. Лили тут же извлекла кредитную карточку и подозвала продавщицу. Потом Лили и Лой пришлось подождать, пока все данные не перейдут в компьютер.

Лили взглянула на часы.

– У меня через сорок пять минут встреча, и посему у нас есть время, чтобы съесть по сэндвичу, если вы, конечно, проголодались.

– Я не проголодалась, я изголодалась, – со смехом ответила Лой.

Обе женщины спустились в кафетерий. Поесть там было все же быстрее, чем отправиться на поиски ресторана. И одна, и другая воздержались от огромных рогаликов, начиненных ветчиной и плавленым сыром, и заказали по салату. И пока они ели, Лой призналась Лили, что собирается отправиться в Палм-Бич на весь октябрь.

– Рановато для Флориды, – сказала Лили. – Почему бы вам не дождаться пока станет не так жарко?

– У меня все не так как у людей. Я обожаю Нью-Йорк зимой. Да я и не отдыхать туда еду. В Палм-Бич у меня дом и проблема в том, что я не хочу и не могу там жить, не нравится мне то место.

– Не дай Бог, об этом прознают местные ультрапатриоты. Они сожгут крест на лужайке перед вашим домом, или же вас обмажут дегтем и вываляют в перьях, как это у них там принято.

Лой вздохнула.

– Знаю. Я же говорила вам, что у меня все не как у людей.

– Зачем вам нужно было приобретать этот дом, коли вы Палм-Бич терпеть не можете?

– Тогда мне это показалось стоящим делом. Солнце, тепло и все такое. Совсем как в Испании. Но это место не для меня. Я поручила одному агенту сдать дом в аренду, потому что рынок недвижимости был вялым. Сейчас дела пошли на лад, и я полагаю, что мне надо бы появиться там и заняться его продажей.

Они доели салаты, Лили, поддавшись искушению, заказала черничный щербет. Лой ограничилась кофе.

– А что, Палм-Бич находится неподалеку от Стюарта? – поинтересовалась Лили.

Лой тихо помешивала низкокалорийный заменитель в своей чашке. Она не поднимала глаз.

– Сорок миль к югу. А почему вы спрашиваете?

– Моя мать живет в Стюарте.

Лой все не отрывала глаз от кофе.

– Правда? Вы мне не рассказывали о вашей матери.

Это так и было. Лили никогда не говорила о прошлом, и Лой тоже. Их дружба основывалась на приятных событиях настоящего.

– Да и нечего особенно рассказывать, – ответила Лили. – Мы с ней поддерживаем связь, но настоящей близости между нами нет.

– Но ведь это же ужасно, Лили. Я уверена, что…

Лили предостерегающе подняла руку.

– Не следует меня поучать. Дело в том, что моя мать – единственное в своем роде создание. Она не вписывается в традиционную концепцию любящих родителей. Меня выкормили, а потом, это было уже, Бог знает, как давно, произошло нечто такое, после чего я не могла больше сдерживаться и взорвалась.

– Когда это было?

– Взорвалась около пяти лет тому назад, а событие это произошло за несколько лет до взрыва.

– Прошло уже слишком много времени, чтобы и дальше носить обиду в себе. Вы действительно и сейчас еще не отошли или это просто привычка?

– О да, я еще и сейчас не отошла. Но мы не совсем порвали друг с другом. Раз в месяц мы общаемся по телефону.

Лой покачала своей роскошной прической.

– Этого мало. Вам следовало бы попытаться взглянуть на все ее глазами. Могу себе представить, что она Чувствует от того, что не может видеться с вами.

– Вы просто не знаете Ирэн Петуорт Крамер, – ответила Лили.

И потом неожиданно для себя спросила.

– Лой, а у вас есть дети?

Вообще это было довольно странно, что они так сблизились, и никогда не обсуждали эту тему, и Лили до сих пор этого не знала. Странным было и то, что задав этот вопрос, Лили тут же пожалела об этом. Она почувствовала себя так, будто ступила на запрещенную территорию.

– Нет, – пробормотала Лой, избегая смотреть в глаза Лили.

Лили поняла, что задела болезненную струну. Ей было явно не по себе.

– Впрочем, чего уж, иногда эти материнско-дочерние отношения в тягость и для матери, и для дочери. Вот, например, как в случае Ирэн и меня.

– Мне кажется, что вы когда-нибудь пожалеете о такой точке зрения на это. Почему бы вам не поехать во Флориду на несколько дней, пока я буду там? Вы бы могли пожить у меня и навещать вашу мать.

Перед ними как из-под земли вырос официант со счетом в руке. Лили поспешила взять его.

– Нет, нет, теперь моя очередь, – отмела она протесты Лой.

Поступить так, а не иначе, было для нее очень важным: Лили не собиралась покушаться на благосостояние Лой.

– Что же касается того, чтобы поехать к вам в гости, спасибо за приглашение. Но в данный момент я не могу никуда уехать. Мы еще не завершили работу над нашим проектом. Дэн полагает, что, может быть, именно сейчас удастся кого-нибудь приманить из ведущих телекомпаний.

Но когда они расстались, Лили меньше всего думала о проекте. Ее занимали воспоминания о старых, никогда не заживавших ранах.

Городок по имени Стюарт действительно находился в сорока милях к югу от Палм-Бич. Добраться туда было можно без труда – в Стюарт вела превосходная дорога, и через полчаса Лой была на месте.

Дом, который она искала, стоял в отдалении от автострады и, несмотря на свои огромные размеры, имел лишь один охраняемый въезд. Сейчас в этих краях вопросы, связанные с охраной и безопасностью, стояли на первом месте. Раньше такого не было. Новая застройка, называвшаяся Казас дель Соль, состояла из нескольких похожих друг на друга и пересекавшихся под прямым углом улиц, шлепнутых предприимчивым архитектором на бескрайние равнины Флориды.

Без особых затруднений Лой нашла перекресток Белла Виста Роуд и Конкистадор Драйв. Она припарковала машину у одной из квартир, располагавшейся в двух уровнях с террасой, затененной вьющимися растениями и газоном, подстриженным с такой тщательностью, что выглядел искусственным. Вся территория управлялась местным руководством, так что жизнь в Казас дель Соль обещала быть беззаботной, порядок был железный.

Звонить не было необходимости Ирэн Крамер стояла у окна и наблюдала за ней. Дверь отворилась мгновенно.

– Входи, – голос у нее был низкий, хрипловатый, будто она только что плакала навзрыд.

– Как ты? Выглядишь ты неплохо.

– А у меня действительно все в порядке, – Ирэн взяла зеленую, покрывавшую плечи Лой, шаль и осторожно возложила ее на кресло с мягкой плюшевой обивкой. – Я только что заварила чай. Желаешь войти в дом или мы расположимся на террасе?

– В дом, снаружи солнце палит ужасно.

Ирэн разлила пахучий горячий чай, оранжевой струей выливавшийся из носика в простые фарфоровые чашки.

– Это «Констант Коммент», когда-то твой любимый.

– Он и сейчас любимый. – Лой пригубила чай, затем поставила чашку на блюдце. – Ирэн, не сердись на меня. Все это получилось очень естественно, само собой. Мне и пальцем не пришлось шевельнуть для этого. Это все тот человек, с которым они дружны. Его зовут Питер Фоулер, он очень мил. Я с ним случайно познакомилась, а потом через него и с ней. Это действительно произошло по воле судьбы. Лили ни о чем не подозревает. Да и откуда ей догадаться?

– Я не знаю откуда, но должна тебе сказать, что Лила умна и хитра. Не надо ее недооценивать.

– Я и не собираюсь ее недооценивать. Нечего тебе об этом беспокоиться. – Лой посмотрела на свою собеседницу через плетеный стол, разделявший их.

Ирэн разглядывала свои сцепленные руки. Костяшки пальцев побелели.

– Все будет в порядке, – пообещала Лой. – Я чувствую это. Она мне рассказала о всех сложностях, которые вас разделяют. Я не сомневаюсь, что смогу их сгладить. Ты бы очень хотела этого, не так ли?

Ирэн пожала плечами.

– Да. Хотела бы, но ты не сумеешь переубедить ее. Даже ты этого не сумеешь… Лили… Лили очень упряма. Если что-то взяла себе в голову – это конец.

– Посмотрим, – сказала Лой.

Казалось, ото всех этих несчастий Ирэн исходила какая-то аура, и Лой могла ощутить ее боль. Оторвав взгляд от скованной фигуры Ирэн, Лой осматривала комнату.

– Не понимаю, – зачем она нужна тебе сейчас? – Она указала на картину, изображавшую английскую пастораль.

– Нужна, – ответила Ирэн. – Я сохранила ее после того, как продала все. Это предназначалось для Лили в качестве напоминания, но судя по ее теперешнему отношению и настроению, я вряд ли смогу на это решиться.

Лой кивнула.

– Оставь это до тех пор, пока между вами отношения не наладятся. Я уверена, что когда-нибудь это произойдет. – Она откинула волосы характерным движением головы и пристально посмотрела на рисунок. – Странно, но ведь это лишь одна вещь, которая осталась у тебя.

Ирэн нервно теребила носовой платок белыми пальцами.

– Ты сейчас даже говоришь как Лили. Я ничего дурного не сделала. Я тебе уже говорила много лет назад, что я была тогда благоразумна, я не хотела ничем тебя обременять.

– Разумеется, я могу это понять. Кроме того, не сомневаюсь, что, начиная с момента появления ее на свет, ты не совершила ни одного неверного шага.

– Благодарю, для меня очень важно услышать это. – Щеки Ирэн зарделись от удовольствия, но на улыбку она не сподобилась.

– Ирэн, прошу тебя, ты не должна обижаться на меня.

– Я и не обижаюсь на тебя, по крайней мере, из-за Лили. Как это тебя угораздило познакомиться с ней? Когда она впервые отправилась за границу, я советовала ей ехать в Испанию. Мне казалось, что рано или поздно ваши пути там пересекутся. Но она настояла на Англии. Что меня действительно расстраивает, так это то, что ты столько лет сюда не показывалась. Ведь Палм-Бич и Стюарт не очень далеко друг от друга. Но ты предпочла сдавать свой дом каким-то чужим людям, а теперь вообще хочешь его продать, и все время проводишь в Манхеттене.

– Мне необходимо быть осторожной, – объяснила Лой.

– Я понимаю, – вздохнула Ирэн. – Не будем больше говорить о прошлом. – Она наклонилась вперед, и, взяв Лой за руку, впервые за сегодняшнее утро улыбнулась.

И в этот вечер Ирэн следовала давно заведенному ритуалу. Обнаженная, она стояла перед высоким зеркалом и внимательно рассматривала свое отражение. Проводя пальцами по бедрам, она ощупала живот, затем взяла в ладони маленькие груди. После этого наклонилась и стала пристально всматриваться в свое лицо, прикасаясь к нему пальцами, исследуя каждую его черточку, каждую морщинку. Это выглядело так, будто ей хотелось еще раз удостовериться в своем материальном существовании.

Где-то за окном заухала сова. Ирэн пришли на ум иные птицы, иные места. Она думала об английских кукушках, о воронах Франции, об испанских удодах. Она обернулась и через плечо бросила взгляд на свои ягодицы. На ощупь они были гладкими и упругими, хотя сама она была уже далеко не молоденькая девушка. Прикрыв глаза, Ирэн представила себе, как взмывает и опускается хлыст. Образ был настолько живым, что она невольно вздрогнула, и заплакала. Через несколько мгновений она взяла себя в руки. И еще раз напомнила себе о том, что теперь все обстояло по-другому. Она была в безопасности. Ирэн вытерла глаза, надела батистовый пеньюар, вышитый розами и забралась на свою узкую кровать. Заснула она быстро, никакие докучливые воспоминания ее не донимали, и спала она крепко, как невинное дитя.

 

3

Филдинг, Массачусетс, 1955–1963 гг.

Большинство людей, населявших маленький городок Филдинг, сочувственно относились к малышке Лили Крамер, жившей в этом большущем доме на Вудс-роуд с одной только матерью.

Именно вследствие Ирэн Петуорт Крамер – матери девочки, общественное мнение склонялось в пользу Лили. Хотя Ирэн и была одной из тех, кто вырос в Филдинге, они питали к ней то особое недоверие, которое обычно питают к чужакам. Ирэн довольно давно покинула родительский дом, уехав из этого города, и все жители давно позабыли о ней, не надумай она вернуться сюда в пятьдесят первом году.

Вернулась вдовой, с маленькой дочерью на руках. Ее появление было воспринято скорее негативно, и с годами эта оценка не изменилась.

Первым и самым странным обстоятельством было то, что Ирэн запрещала называть ее мамой. Маленькая девочка должна была обращаться к ней «мать». Другой, не менее странной вещью, если верить Розе Кармайкл, убиравшей в доме Крамеров, было то, что от ребенка требовали неестественной аккуратности в обхождении со своими игрушками.

– Они стоили больших денег, Лили, – не уставала напоминать дочери Ирэн. Так рассказывала Роза.

Каждый раз, возвращаясь после очередной уборки у Крамеров, Роза по пути домой заворачивала в бакалейную лавку, расположенную на главной улице Филдинга, посплетничать.

– Я не знаю, что получится из Лили, – имела она обыкновение говорить во время своих визитов, – но я думаю воспитывают ее неправильно.

Остальные женщины согласно кивали и неодобрительно шумели в адрес той, которая воспитывала Лили.

– Уж как ее называть: Ирэн Петуорт или Ирэн Крамер, все одно – замужество ее не исправило. А сейчас она разважничалась, потому что живет в таком большом домище.

– А что в этом нового, – вмешалась одна из женщин. – Ирэн всегда важничала, сколько ее я помню. Вечно царила над всеми, как айсберг ледяной, и сейчас царит, пока, в конце концов, заморозит эту бедную девчушку.

Им было известно многое, но они не могли знать того, что эта маленькая девочка сама, без посторонней помощи сумела найти объект для обожания. Еще задолго до того, как она поняла, что именно делало этот огромный дом, в котором она жила, единственным и неповторимым, Лили сосредоточила всю свою любовь на нем. Он заменил ей отца, которого она никогда не знала.

– Он умер, как только ты родилась, – это стереотипное объяснение раздавалось из уст Ирэн, стоило Лили задать ей вопрос об отце. – А потом мы вернулись домой.

В ту пору Лили было пять лет, и она сделала для себя два вывода из этого краткого объяснения Ирэн: смерть ее отца была каким-то образом связана с ее рождением. Лили даже склонна была полагать, что несет на себе вину за это, а домом называлось место, где люди никогда не умирают, а посему она была здесь в безопасности.

– Ты ведь здесь уже жила раньше, когда была маленькой, правда? – не отставала она от своей матери.

– Да. Я жила в Филдинге. И все Пэтуорты тоже.

Лили знала, что фамилия Пэтуорт принадлежала Ирэн до того, как она вышла замуж. Чего она не могла знать, так это того, что в те времена Пэтуорты не жили в доме на Вудс-роуд. Это она выяснила позже, на следующий год, когда ей исполнилось шесть лет, и она пошла в первый класс школы Авраама Линкольна.

Еще одно важное событие произошло в ее короткой жизни – она стала привыкать к тому, что ее учительница мисс Кайт называла ее Лилиан. До этого никто не обращался к ней, называя ее полным именем. Таким образом, Лили мало-помалу постигала и остальные реалии взрослого мира.

Ирэн не была в курсе всех этих изменений до того ноябрьского полудня, когда она решила сама забрать девочку после занятий из школы. Лили дрожала и боролась с желанием разреветься, когда прибежала к ней с игровой площадки. Слова обвинения выплеснулись из нее, как только она оказалась внутри старенького шевроле ее матери.

– Это правда, что наш дом не совсем наш?

– Лили, что за вздор? Разумеется, он наш.

– Мисс Уайт сказала, что он чей-то еще. Их фамилия Кент.

Ирэн выпрямилась и ничего не ответила. А девочка продолжала изложение концепции Уайт.

– Мисс Уайт прочитала нам, что написано на стене учительской. Там сказано, что один человек, по фамилии Кент, дал денег на строительство школы и назвал ее именем Авраама Линкольна.

Ирэн согласно кивнула.

– Я это знаю, Лили. Я ведь ходила в ту же самую школу, что и ты, когда была девочкой. Я тебе об этом говорила.

А Лили уже вовсю рыдала и ничто, казалось, не могло ее утешить.

– Да, но еще мисс Уайт сказала, что мистер Кент построил еще и наш дом. И все, кто в нем жили, тоже были по фамилии Кент. Она еще говорила, что этот дом так и называется дом Кентов.

Ирэн сделала глубокий вдох.

– Перестань плакать, Лили. Когда-то этот дом действительно принадлежал Кентам, поэтому его и называли дом Кентов. Но сейчас он им не принадлежит. Он принадлежит нам.

Несмотря на это простое объяснение, боль от откровений учительницы не проходила. Лили чувствовала себя до глубины души оскорбленной. Все эмоции, которым не дозволялось быть выпущенными наружу, выплеснулись на дом, большой, крытый черепицей, дом с дубовыми полами, крытым балконом, увитым глицинией. И хотя у девочки не было такого символа защищенности, как отец, она чувствовала себя в безопасности в этих квадратных комнатах, перед двумя каминами, и в столовой, в окнах которой были вставлены разноцветные стекла. Теперь же это заявление мисс Уайт сильно поколебало чувство этой защищенности и безопасности. Теперь, похоже, дело обстояло так, что ей следовало вцепиться в этот дом изо всех сил, иначе, откуда ни возьмись, могли появиться эти Кенты и отобрать его у них.

Вообще-то фамилия Кент была весьма распространенной в Филдинге, Кентов здесь было хоть пруд пруди. Ей на каждом шагу попадались вывески, сообщавшие об АПТЕКЕ КЕНТОВ и СТРАХОВОЙ КОМПАНИИ КЕНТОВ. Ее успокаивало лишь то, что ни одно из этих зданий или помещений по величине и в подметки не годилось УНИВЕРМАГУ ПЭТУОРТОВ.

– В Филдинге ведь много людей по фамилии Пэтуорт, разве не так?

Девочка не раз задавала матери этот вопрос, и каждый раз в ее голосе звучало беспокойство.

– Да, – соглашалась Ирэн – ее внимание было занято, как правило, чем-то другим. – Почему ты об этом спрашиваешь?

– Мне интересно знать, больше ли здесь Кентов или Пэтуортов?

– У меня нет об этом ни малейшего понятия, Лили. Одно могу сказать, у тебя достаточно двою родных братьев и сестер среди Пэтуортов.

Рождество было единственным временем, когда Лили могла встретиться с ними. Каждый год на Рождество Ирэн брала ее с собой в один дом на другом конце городка, где жило множество Пэтуортов. Они обменивались подарками и, казалось, относились друг к другу очень дружелюбно, но никто из них никогда не показывался в доме на Вудс-роуд. Лишь в возрасте девяти лет, будучи уже в четвертом классе школы, Лили сумела разузнать подробности о прошлом своей генеалогической ветви.

Их учительница была из тех, кто страстно увлечен историей родного края. Она рассказывала о том, как около двух десятков переселенцев прибыли сюда в 1650 году, выбрав это место в четырнадцати милях к югу Бостона и окрестив его Филдингом.

– Человек по имени Джошуа Кент приехал в Филдинг в 1652 году и построил запруду на реке Уиллок, чтобы на ней соорудить мельницу. Позже Джошуа построил и мельницу. Так и повелись Кенты в этом местечке. – Учительница перевела взгляд на Лили. – Разумеется, и Пэтуорты – одна из наших самых старых семей здесь. Лили, твои предки были, в основном, фермерами до тех пор, пока Том Пэтуорт не стал мельником и не занял место во главе мельницы Кентов. Это произошло в 1756 году.

Лили очень внимательно слушала слова учительницы. Это событие было еще одним примером вытеснения Кентов Пэтуортами. То же самое и она, и ее мать совершали своим присутствием на Вудс-роуд.

Это давало успокоение, но и подвигало на дальнейшее изучение их дома. Кто его построил? Когда это было? Она расспрашивала мать, но Ирэн неизменно утверждала, что детали ей неизвестны и при этом выражение ее лица становилось таким, что лучше было вообще оставить эту тему. Эту маску непроницаемости и замкнутости на лице Ирэн Лили очень хорошо знала, и всегда замолкала, стоило ей лишь появиться, но думать об этом она не переставала, а скрытность матери лишь усиливала ее любопытство. И рано или поздно расспросы возобновлялись.

Ирэн не любила этих расспросов. Вопросы об отце, например, неизменно вызывали появление в глазах Ирэн выражения пустоты, а губы ее при этом поджимались. Когда же Лили исполнилось двенадцать, она все же решила еще раз затронуть эту тему, чтобы выяснить все до конца.

Ирэн трудилась над вышиванием чехлов для кресел столовой. Узор состоял из розовых роз на небеленом полотне. Работа была кропотливой, медленной, но вышивание делало Ирэн безмятежной и умиротворенной.

– Я восстанавливаю те покрывала, которые с давних пор были в столовой, – объясняла она девочке.

Сейчас стулья являли взору обивку темно-коричневого бархата, и Ирэн вздумалось для всех их восьми вышить покрывала. Временами Лили казалось, что эта работа никогда не закончится.

В тот самый полдень, когда Лили задала свой вопрос, ее мать, как обычно, склонилась над пяльцами с зажатой в них тканью и не подняла глаз, когда Лили в очередной раз спросила ее.

– Ты не можешь рассказать мне про моего отца? Я знаю, что он умер, когда я родилась, но, может быть, ты расскажешь о нем что-нибудь еще?

Ирэн продолжала свое вышивание.

– Он был англичанином. Я жила в Англии, пока ты не родилась, а потом я привезла тебя домой.

– Значит, я наполовину англичанка?

– Да, это так.

– Почему он умер?

– Никому неизвестно, почему умирают люди, Лили. – Ирэн всегда настаивала на правильном употреблении слов. – Ты, вероятно, хочешь знать, как он умер? Это была автокатастрофа.

Глаза газели Лили сразу же приобрели оттенок окружающей среды, точнее говоря, ее одежды. Когда она над чем-нибудь задумывалась, а сейчас это было именно так, они становились как будто темнее, в них появлялось больше зеленовато-голубых тонов.

– А меня в машине тогда не было?

– Ты не могла там быть, тебя еще не было на свете. Я ожидала тебя.

Ага, это было нечто новое для нее, появлялась хоть какая-то ясность. Лили двинулась дальше, пытаясь воспользоваться преимуществами этой странной готовности Ирэн отвечать на ее вопросы и сообщать новые и новые детали.

– Как его звали по имени?

– Кого?

– Разумеется, моего отца! – довольно дерзко пояснила Лили.

– Не надо говорить со мной таким тоном, прошу тебя, – не повышая голоса предупредила Ирэн. Она никогда не кричала на нее, даже в минуты крайнего раздражения.

– Его имя было Гарри Крамер.

– Я на него похожа? Есть какие-нибудь его фотографии?

– Нет, ты не очень похожа на Гарри Крамера.

– А на кого же тогда? – требовала Лили. – На тебя я не похожа.

– Я думаю, что все же немного похожа. Впрочем, есть очень много твоих предков, на которых ты можешь быть похожа, их здесь целые поколения как женатых, так и неженатых. Вполне нормальное явление для такого места как Филдинг.

– Но…

– Если ты не будешь против, – перебила ее Ирэн, – мне это не кажется темой для приятного разговора, и я действительно больше не желаю обсуждать это.

Стало быть, допрос можно было считать законченным, а все подозрения Лили нашедшими свое подтверждение – ее мать не сожалела о гибели мужа. Видимо, и скорее всего, если бы он остался в живых, они бы развелись. Лили не знала, принято ли было у англичан так поступать.

В этот же полдень она села на свой велосипед и отправилась в общественную библиотеку Лили вообще стала поглощать книгу за книгой, как только убедилась, что из них можно узнать ответы на очень многие вопросы.

И этот визит в библиотеку не разочаровал ее: об Англии она обнаружила уйму интересной информации.

– Вот, Лили, попробуй поискать здесь, – предложила мисс Демел, библиотекарша. – Ты ведь любишь Диккенса. – Книга называлась «История Англии для детей».

Лили покачала головой. Волосы ее были цвета красного дерева, только более темного оттенка Они были прямыми, очень густыми и всегда производили впечатление чисто вымытых Она носила короткую стрижку, с челкой, которая приплясывала, когда она делала резкие движения головой. Ирэн часто говорила ей «Ты некрасива, но волосы твои очень хороши». Лили очень часто досадовала на свой маленький вздернутый носик, вечно сокрушалась по поводу цвета своих глаз, который казался ей смешным, так же, как и маленькая ямочка на подбородке, но волосы свои она обожала.

Теперь она отбросила свою непослушную челку инстинктивным движением ладони и отказалась от той книги, которую порекомендовала ей мисс Демел.

– Мне нравятся повести Диккенса, но я хочу знать что-нибудь о теперешней Англии.

– Ах, вот оно что! А почему именно Англии?

– Потому что мой отец был англичанин.

– Ах да… – согласилась библиотекарша.

– Я знала это, но забыла.

Разумеется, она не могла этого не знать. Не было в Филдинге человека, который бы этого не знал. Да и было ли возможным вообще чего-нибудь не знать о своих соседях.

Что же до Лили, то мисс Демел не стала особенно любопытствовать на ее счет.

– Посмотрим, что там у нас есть, – сказала библиотекарша.

В финале своего расследования Лили пришла к выводу, что дела в отношении очень многих вещей в Англии обстояли, примерно, так же, как и в Америке. Оказалось, эти англичане вовсе не были такими уж старомодными, как в «Оливере Твисте» или «Больших ожиданиях». Следовательно, Ирэн вполне могла отважиться на развод с Гарри Крамером. Вот потому-то она не желала рассуждать о нем. В особенности с тех пор, как он умер, и это было очень печальным, если не сказать трагическим. И, вероятно, теперь она должна была испытывать страшные угрызения совести по поводу своих прошлых коварных замыслов.

Вскоре после того, как Лили исполнилось тринадцать лет, миссис Кармайкл заявила о том, что уходит от них. Ирэн, в свою очередь, заявила, что им отныне не по средствам нанимать новую уборщицу, ибо Лили подрастает и теперь ей потребуется больше одежды. Так что они вполне могут справиться сами со всеми этими приборками. Не будь Лили столь страстно привязана к этому дому, она непременно заупрямилась бы.

Каждую субботу Ирэн перемывала синие тарелки и вазы из красного стекла, в то время как Лили брала на себя вытирание пыли и удаление ее с помощью пылесоса. Лили никогда не капризничала. Ей нравилось натирать до блеска старый дуб лестниц, до такого блеска, что по окончании работы в это дерево можно было смотреться как в зеркало. И каждый раз, когда все дела были сделаны, она совершала свой тайный ритуал. Лили выдвигала ящички и открывала дверцы буфетов и сервантов в холле наверху, и, с блаженством вдыхая запах старого дерева, рассматривала старые скатерти и постельное белье, тщательно завернутые и аккуратно сложенные, хранившиеся здесь. Содержимое выдвижных ящиков постоянно ставило перед ней все новые и новые вопросы. Дело в том, что Ирэн приобретала дом вместе с мебелью и обстановкой, но кем приобретались все эти вещи, кто был первым их владельцем тогда? Какова история этого дома?

В одно субботнее утро во время очередной уборки Лили вдруг почувствовала, что даже сами стены это го дома способны подвигнуть ее разузнать эти тайны и разделить с ними чудо обладания этими секретами. И она по традиции отправилась в библиотеку.

– Конечно, конечно, дорогая, – сказала ей мисс Демел. – Разумеется, дом Кентов имеет свою особую историю. Я очень удивлена, что твоя мать ничего тебе об этом не рассказала.

В ответ на это Лили лишь пожала плечами, а библиотекарша, будучи женщиной тактичной, не стала настаивать на расспросах. Вместо того она вручила ей маленькую книжицу, выпущенную в свет местным историческим обществом «Филдинг в XIX столетии» – вот как называлась эта книжица.

– Ты все сможешь здесь найти, – объявила она.

Сгорая от нетерпения, Лили чуть ли не выхватила у мисс Демел книгу из рук. Ей до смерти хотелось прочитать все, что в ней было написано. Однако она решила не нести ее домой сразу. Спрятав свой велосипед в придорожных кустах, она отправилась в дальний конец их владения. Там находился полу разрушенный курятник, куда ей настоятельно не рекомендовали ходить, ибо место это считалось небезопасным. Слава небезопасного места делала его безлюдным, так что там можно было спокойно проводить долгие часы без опасений, что тебе помешают. Лили устроилась там со своей драгоценной книжкой, которую она так и несла в руках от самой библиотеки.

Лили почти тотчас же обнаружила, что искала. «Старый особняк Кентов на Вудс-роуд», – гласил заголовок над помещенной здесь серией снимков, сделанных в 1890 году. Все выглядело так, будто сделаны они были вчера, если не считать того, что сейчас клены были повыше, и перед главными воротами не стояла повозка, запряженная лошадьми.

У Лили вырвался радостный возглас: ее дом оставался таким же, каким был более полувека назад. Он всегда таким и останется, решила она. Разве только, что сейчас он не принадлежит Кентам. Он принадлежит ее матери и ей.

На следующей странице находились два столбца текста: «Самый большой и самый представительный дом в Филдинге был построен плотниками-голландцами в 1870 году по заказу Сэмюэля Кента. Дом Кентов состоял из четырнадцати комнат. Он был возведен по европейскому индивидуальному проекту и является сегодня одним из старейших особняков в этой части города, имеющих внутренний водопровод. Его первыми жильцами были Сэмюэль Кент и его невеста, которую он привез из Нью-Йорка – Аманда Мэннинг».

Кроме великолепного архитектурного стиля, дом имеет и иные отличительные черты. Это единственное сооружение в Филдинге, хранящее настоящий шедевр: висящий на стене гостиной портрет работы Констебля – свадебный подарок Аманде от ее родителей. В настоящее время Томас Кент, сын Аманды и Сэмюэля является владельцем этого дома, где он проживает вместе с женой Джейн, урожденной Шилтон из Дэдхэма, и их дочерью, названной в честь бабушки также Амандой».

Лили вернулась к начальным страницам книги. Мисс Демел научила ее разбираться в датах публикации. Дата на книге говорила о том, что она издана в 1921 году и, следовательно, она не могла дать ей объяснения по поводу того, почему и при каких обстоятельствах этот особняк перешел к Крамерам. Но девочка надеялась, что хоть последние страницы прольют на это свет. Лили перевернула еще несколько страниц и обнаружила фотографии Аманды Мэннинг Кент и ее мужа Сэмюэля. Аманда показалась ей очень милой в своем старомодном платье и со старомодной прической. Сэм выглядел так, будто готов был расхохотаться, но сумел придать своей внешности серьезное выражение, потому как его снимали. Лили легко представила себе и их самих, и их жизнь в этом особняке на Вудс-роуд.

Когда она, в конце концов, появилась дома, там Ирэн ее ждала с озабоченным видом.

– Лили, где ты была? Я давно жду тебя.

– Я ходила в библиотеку. Мисс Демел дала мне книгу о Филдинге. В ней упомянут наш дом. Вот, посмотри.

Ирэн, чуть поколебавшись, взяла книгу. Она посмотрела на снимок дома и прочла краткое описание его происхождения. Потом, не говоря ни слова, отдала книгу Лили.

– Ты их знала? – спросила Лили. – В ее голосе появилась требовательность. – Ведь ты должна была знать Аманду.

Ирэн повернулась и направилась в кухню.

– Разумеется, я их не знала. Я родилась на свет после того, как они умерли.

– Не бабушку, – не отставала Лили, идя вслед за матерью. – Другую Аманду. Ту, которая, как здесь говорится, жила в этом городе и была дочерью Джейн и Томаса Кентов.

Ирэн наклонилась над раковиной, сосредоточенно соскребая кожуру с моркови.

– Да, знала. Во всяком случае, наглядно.

Лили была явно разочарована этим ответом.

– Мне казалось, вы могли быть подругами, но мне кажется, ей было меньше лет, чем тебе.

– Да, – согласилась Ирэн. – Ненамного. Послушай, Лили… – Ирэн замолчала, пальцы ее нервно сновали по ручке ножа для чистки овощей. – Тебе не следует упоминать имя Аманды в этом городе. Ни в чьем присутствии.

– Почему? – глаза газели широко раскрылись. – Звучит это странно…

– Ей пришлось со скандалом уехать отсюда. И никто не любит об этом вспоминать. Ведь большинство Кентов продолжает жить здесь.

Не было смысла и дальше задавать вопросы. На лице Ирэн появилось хорошо знакомое Лили выражение закрытости. Да и Лили не особенно-то интересовала эта молодая Аманда. Пара первых обитателей этого дома показалась ей намного романтичнее.

После того, как книга была прочитана, Лили каждый раз вспоминала о Сэмюэле и Аманде, стоило только ей открыть ящики стола и прикоснуться к нежной льняной ткани скатертей и покрывал. Иногда ее фантазии доходили до того, что ей грезилась тихая музыка и смех, звучавшие в комнатах особняка в те далекие дни. Лили дала себе зарок, что когда она вырастет и унаследует этот дом, то непременно соберет у себя много-много гостей и тогда эти звуки прошлого смогут вернуться в стены дома.

Лили не обращала особого внимания на картину, висевшую над камином в гостиной до тех пор, пока не прочла о ней в книге исторического общества. Ни она, ни ее мать не были частыми визитерами этой гостиной. Они предпочитали другую, потому что там было множество пышных диванов и кресел, а первая гостиная была неудобна из-за громоздкой викторианской мебели с высокими спинками, резной, потемневшей от времени, задрапированной покрывалами, лежавшими на поблекшем красном бархате обивки. Но, если верить книге, картина эта, по всей вероятности играла очень важную роль.

Лили вернулась в библиотеку.

– Констебль, Джон, 1776–1837 гг. – читала она в справочнике о знаменитых художниках. – Наряду с Тенером, Дж. М. К. был самым известным английским пейзажистом.

Ей захотелось узнать побольше об этом Констебле, но где и как, она не знала. Мисс Демел лежала дома с гриппом, другая мисс, которая ее заменяла, была Лили незнакома. Ей пришлось подождать.

В ту ночь девочка не могла уснуть. Услышав, как часы в прихожей пробили один раз, поднялась с постели и спустилась вниз, в переднюю гостиную.

Лили постояла в темноте, отдаваясь чувству любви к этому дому и ощущая, как и дом отвечает ей тем же. Потом зажгла лампу, стоявшую на столике с мраморной столешницей, и потянула за шнурок, раздернувший тяжелые драпри, чтобы затенить свет и не допустить его отражения на блестящем паркете, который мог бы привлечь внимание матери, если той вздумается проснуться и странствовать по дому. После этого Лили обратила взор к картине.

Тринадцатилетней девочке мало что было известно об искусстве. Для нее оставалось загадкой, почему этому пейзажу отводилась особая роль. Картина изображала поле со стогом сена, деревья и некоторое количество людей. Лили она восхитила не какой-то особенной красотой, а вызываемыми ею ассоциациями. Этот Констебль был когда-то подарен Сэму и Аманде. И висел он на этом самом месте над камином с тех самых пор, как они вселились сюда. Он принадлежал этому дому. И ей.

Лили собралась выключить свет. Маленькая лампочка освещала часть стены, в то время как большая ее часть пребывала во мраке. Это обстоятельство заставило Лили по-иному взглянуть на обои. Узор их представлял собой розовые бутоны на бежевом фоне. Одной из особенностей этого дома было и то, что обои в этой передней гостиной никогда не менялись в течение вот уже почти целого столетия. Ирэн объясняла это тем, что этой комнатой редко пользовались. Все так, но и обоям давно бы уже следовало утратить свой первоначальный цвет.

Девочка продолжала рассматривать картину. Она висела на этих обоях с тех пор, как они были наклеены, следовательно, под ней покрытие стен должно было выглядеть таким же свежим и новеньким, каким было в ту пору…

Лили не могла удержаться от того, чтобы не убедиться в этом самой, она непременно должна была посмотреть.

Девочка придвинула один из бархатных стульев поближе к камину и вскарабкалась на него, чуть отодвинула картину, но не увидела то, что ей хотелось и того, что ожидала – она заслоняла собою свет. Что делать?

Лили, закусив губу, колебалась. А что если с картиной что-нибудь произойдет? А что, если она разобьет раму? И эта картина, такая ценная, пострадает?

Да нет, ничего не случится, она будет очень осторожна.

Картина оказалась тяжелее, чем ожидалось. Лили пришлось попыхтеть, прежде чем снять ее с крючка. И, осторожно опустив картину, она прислонила ее к спинке стула, а затем слезла с него. Девочка отступила на несколько шагов и внимательно посмотрела на открывшийся участок стены. Этот светлый прямоугольник обоев был настоящим откровением. Бутоны роз были ярко-красными, их стебли и листья сочно-зелеными. Фон, на котором они располагались, был насыщенного желто-белого цвета, очень походившего на цвет свежих сливок, а не того грязно-бежевого, который она видела перед собой на протяжении всей своей жизни. Сэм и Аманда выбрали для этого помещения яркие жизнерадостные цвета. Эта нижняя гостиная предназначалась для вечеров, доброго веселого времяпрепровождения и славных людей.

– Я должна сделать все как было… – прошептала девочка. – Когда я стану знаменитой и богатой, я тоже стану устраивать здесь вечера и обои эти будут такими же, как и тогда, когда Сэм и Аманда въезжали в этот дом. – Фраза эта звучала почти обрядово, как торжественное обещание, обращенное к призракам.

Лили посмотрела на полотно Констебля. Картина сейчас выглядела так же, как и на стене, и все еще не открыла девочке ничего особенного. Из-за закрытой двери послышался бой часов: они пробили два. Пришло время отправляться в постель.

Лили снова залезла на стул, схватилась за тяжелую багетовую раму и посмотрела на шнурок, на который вешали картину, чтобы определить правильную позицию. Она внезапно заметила небольшой бумажный сверточек, заткнутый между рамой и подогнутым лишним куском холста. Не колеблясь ни секунды, она протянула руку и достала его.

Повесив картину на место и спрыгнув на пол, она подошла поближе к свету, чтобы рассмотреть его. Очень осторожно она развернула многочисленные слои бумаги, и в руках у нее оказался небольшой конверт. Ощупав его, она убедилась, что внутри него что-то лежало. На самом же конверте никаких надписей не имелось. Она перевернула конверт – он был заклеен, а на клапане выцветшими чернилами было написано несколько слов, очень трудно различимых, но она все же разобрала: «Кордова. Испания. Дом…» Первой буквой была явно «М», но остального прочесть Лили не смогла. Чернила стерлись, смазались, будто, едва написав эти слова, конверт сложили вчетверо, не дожидаясь, пока они высохнут.

Разрывать конверт Лили не решилась, опасаясь повредить буквы. А чтобы вскрыть его не повредив, необходим был какой-нибудь инструмент. Пилка для ногтей вполне бы подошла. Ей и в голову не пришло, что прочтение этого послания могло как-нибудь потревожить дорогих ее сердцу призраков Аманды и Сэма. Лили была убеждена, что они бы ее поняли.

 

4

Лондон. 1970 год.

«А что ты здесь ожидала увидеть? – спрашивала себя Лили. Запряженные лошадьми коляски и трубочистов? Сейчас тысяча девятьсот семидесятый год. Диккенс давно умер, и да здравствуют «Битлз»!

Лили приехала в Англию по причине своего неумения рисовать. Ее мечта стать архитектором, ее отчаянье от мысли, что ее мать не сможет ее послать сюда, в колледж, ее восторг, когда она узнала, что деньги на ее учебу откладывались с незапамятных времен – Ирэн так и не сообщила ей, кем именно – но Лили была убеждена, что ее отцом, который погиб. Так вот от всех этих восторгов теперь и следа не осталось. В конце своего первого года обучения дома у Лили были весьма посредственные оценки, и в итоге она провалилась на всех экзаменах по искусству.

– У меня в голове масса интереснейших идей, – говорила она своей матери. – Но архитектор должен воплощать эти идеи на бумаге, чтобы другие люди смогли их увидеть и осуществить. Я не в состоянии это сделать.

– А ты толстеешь, – заметила Ирэн.

Лили с полуслова поняла ее. Дело было в том, что когда у Лили случались неприятности, она постоянно что-нибудь ела. И, как следствие, прибавляла в весе, что, в свою очередь, говорило Ирэн о состоянии дел ее дочери лучше всяких словесных объяснений.

Ирэн предложила Лили сменить будущую специальность. Вместо этого Лили решила изменить свою жизнь.

– Я хочу в Европу, – в один прекрасный день заявила она. Время было летнее, они сидели за обедом в столовой их дома на Вудс-роуд и блики вечернего солнца прорывались через клюквенно-красное окно эркера.

– Европа… – повторила Ирэн.

Она произнесла это слово медленно, могло показаться, что она даже не совсем понимает его значение.

– Да, в Англию.

При этих словах дочери Ирэн вздрогнула.

– Нет! – Она не сказала, а выплюнула это. – В Англии ужасный климат, – добавила она более спокойным тоном.

– Вряд ли это может играть какую-то роль, – ответила Лили. – Ты забываешь о Гарри Крамере. Я ведь наполовину англичанка. – Она наклонилась вперед и настойчиво продолжала. – Послушай, ведь ты мне почти ничего не рассказывала о нем. Я понимаю, что это очень неприятная для тебя тема. Но это еще не значит, что…

– Это не совсем так, – перебила ее Ирэн. – Было время, когда я была там безумно счастлива, – прошептала она.

То, что эти слова были сказаны шепотом, открыли Лили нечто новое в ее матери, почти что мистические черты. За почти двадцать лет своей жизни дочери не доводилось слышать чтобы ее мать говорила таким тоном. Она уставилась на Ирэн, смутно понимая, что запеканка из тунца останется недоеденной, потому что мать может сообщить ей нечто весьма важное.

На какую-то секунду серые глаза Ирэн и ее дочери встретились. Казалось, вот-вот должно последовать объяснение. Но вместо этого, мать поднялась и принялась убирать со стола тарелки с недоеденным тунцом… А Лили поняла, что мать и без ее объяснений понимала, в чем дело.

– Что даст тебе эта поездка? – поинтересовалась Ирэн, подавая десерт.

– Это не совсем поездка. Мне хотелось бы какое-то время пожить вне Америки. Я думала… я думала о том, чтобы разыскать каких-нибудь родственников Крамера.

– Нет, – снова не соглашалась Ирэн, на сей раз уже не столь яростно. – Это невозможно: они все умерли.

– Этого не может быть. Хоть кто-то из них должен остаться.

– Никого не осталось. Выбрось эту идею из головы, Лили. Я просто не хочу, чтобы ты была разочарована.

Лили положила ложечку и отодвинула вазочку с мороженым.

– Я твердо решила отправиться туда, – непреклонным тоном повторила она. – И ты значительно облегчишь мою задачу, если пожертвуешь на эту поездку часть денег, которые предназначены для моего образования.

Ирэн подошла к окну и зачем-то передвинула одну из стоявших там ваз из сине-красного стекла.

– Деньги… О да, да, конечно.

Вопрос о деньгах был, по мнению Лили, непреодолимым препятствием. Девушке казалось, что мать ни за что не согласится на это предложение, но Ирэн разрешила эту проблему легко, будто невзначай.

– Спасибо, – неуверенно проговорила дочь, продолжая смотреть на застывшую у окна спину матери и не зная, что еще сказать.

– Лили, а что ты думаешь об Испании?

Этот вопрос поставил Лили в тупик. Она ожидала услышать аргументы против ее отъезда куда-либо вообще. Но то, что мать станет предлагать заменить Англию на Испанию, она никак не ожидала.

– А с какой стати мне ехать в Испанию? Что мне там делать? Я ведь не говорю по-испански.

– Ты смогла бы научиться.

Лили наотрез отказалась от ускоренных курсов испанского языка. Англия была и оставалась единственной страной, куда ей хотелось ехать. Правда, она пока не могла объяснить причины этого хотения и, в конце концов, Ирэн, пожав плечами, согласилась. Она вообще готова была помогать Лили во всем, что касалось отъезда, и действительно помогала уладить все, связанные с этим дела. Именно Ирэн выяснила, что цены на билеты осенью гораздо ниже летних, и Лили пришлось дожидаться октября.

Теперь она, наконец, была в Англии и пребывала в крайне запуганном состоянии.

Через три дня после прибытия в Лондон она отправилась на Карнэби-стрит. Если верить тому, что ей приходилось читать о Лондоне, Карнэби-стрит и Кингс-роуд были теперь самыми престижными улицами Лондона. На ней были коричневые брюки широкого покроя и бежевый свитер, волосы ее были повязаны старомодным шарфиком, на ногах – спортивные тапочки. Лили обнаружила, что выглядит странновато в окружении разноперья, преобладавшего здесь.

Большая часть мужской половины старалась переспорить друг друга по части изделий из золота и вильветовых пиджаков. Девушки носили кожаные юбчонки, едва прикрывавшие ягодицы. Они дополнялись ярко-красными чулками и ботфортами до колен. Два часа после начала этой экскурсии Лили почти бегом вернулась в небольшой отель у Пэддингтонского вокзала, который был рекомендован ей Ирэн. «Полагаю, что Криснт-Гарденс-Отель не очень изменился с тех пор, как ты была здесь последний раз, – писала Лили своей матери. – Он по-прежнему чистый, респектабельный и в то же время недорогой, как тебе, должно быть, помнится».

В основном эта гостиница была занята постояльцами, которые проживали здесь постоянно. Это были пожилые люди, имевшие обыкновение часами сидеть в помещении, называвшемся комнатой отдыха, и беспрерывно смотреть телевизор, застыв в полной неподвижности. Но в этой гостинице можно было меньше, чем за сорок долларов в неделю, жить в опрятной комнатке и получать обильный завтрак, и она предпочла остаться там.

В том, что она поступила правильно, приехав в Англию, Лили не сомневалась. Но после визита на Карнэби-стрит и нескольких дней в гостинице «Криснт-Гарденс» ее уверенность поколебалась. «Хватит раскисать, – сказала она себе, прожив в Лондоне еще неделю. – Занимайся тем, ради чего ты сюда приехала». Она осуществит свой тайный план. Она разыщет подходящую школу, которая просветит ее относительно настоящей английской архитектуры. Она не собирается корпеть, сдавая какие-то экзамены, а будет пока вольнослушательницей.

И Лили, засев с телефонным справочником, лихорадочно выписывала из него телефоны и адреса всех интересовавших ее колледжей и университетов. Все собеседования походили одно на другое.

– Хотелось бы конкретно узнать, что бы вы желали изучить, мисс Крамер?

– Дома.

– М-м-м, понимаю. Историю домов?

– Ну да, в общем. Но не только. О том, например, как их строят.

– Ага, я понимаю, архитектуру. Это очень хорошо. Но нам хотелось бы взглянуть на ваши свидетельства. Видите ли, вам ведь пришлось учиться живописи, а архитектура, как и живопись, относится к ведению отдела изящных искусств.

И сразу же все ожидания Лили рассыпались в прах. Но так как с матерью вопросы ее будущего не осуждались, то не было нужды сообщать во Флориду об очередном провале. Дни проходили один за другим, и ее отчаянье уже готово было перерасти в панику. Что делать? Куда пойти? Где было ее место в этом мире и было ли? Как зарабатывать на хлеб насущный. И в конце октября на ее душу пролилось немного бальзама.

Лили открыла для себя отдел декоративных искусств музея Виктории и Альберта. Как-то она забрела туда совершенно случайно и, осмотревшись, буквально пришла в экстаз. Естественно, она туда много раз возвращалась. Каждое утро она шла через Гайд-парк в музей, чтобы провести там долгие часы среди сокровищ. Она была влюблена в них, причем во все сразу. Неважно, что это было, мастерски выполненная деталь миниатюрной скульптуры или величественные портьеры будуара времен Регентства.

Три недели этих экскурсий привели ее в душевное равновесие и добавили жизнерадостности. Лили попыталась осуществить вторую цель своей поездки сюда.

Она стала обзванивать всех Крамеров, указанных в телефонной книге. Всех по очереди.

– Здравствуйте, меня зовут Лили Крамер. Я американка, но отец мой – англичанин. Его имя Гарри Крамер. Мне хотелось бы знать…

Так как это проговаривалось в бешеном темпе, часть собеседников на другом конце провода принимала ее то ли за ненормальную, то ли за рекламного агента и вешала трубку. Но большинство людей реагировали на эти звонки вежливо и терпеливо, но никто из них не смог пожаловаться, что потерял двадцать лет назад кого-нибудь из мужской части родственников. Хотя одна леди упомянула о дядюшке по имени Гарри, но тут же задала Лили встречный вопрос: но вы ведь не негритянка, нет? Лили ответила, что нет, не негритянка.

– Тогда вы не можете быть нашей родственницей, – усмехнувшись ответила ей женщина.

Через три часа подобных поисков Лили вынуждена была признать, что ее мать скорее всего была права, утверждая, что Гарри Крамер не имел никого из живых родственников. Еще один пролет. Боже, храни музей Виктории и Альберта, он поможет ей не потерять рассудок до тех пор, пока ей не придет в голову какой-нибудь иной план поисков родни Гарри Крамера.

И каждое утро она продолжала свои ранние визиты в музей, пока, в конце концов, не нашелся некто, кто с ней заговорил. Это был высокий костлявый юноша с лохматыми длинными волосами и в очках в роговой оправе. Одет он был неожиданно строго: в темный костюм с галстуком, хотя на вид ему вряд ли было больше, чем ей самой.

– Вы бываете здесь каждый день, если не ошибаюсь? – спросил он, не удосужившись даже сочинить какую-либо преамбулу.

Лили мгновенно стала в оборонительную позицию.

– Я хожу сюда в учебных целях.

– Понимаю. А что вы изучаете?

– Дома. Здания. – Это было дебильным объяснением, которое ничего не объясняло и объяснить не могло.

Тем не менее, оно было без всяких контрвопросов принято.

– Вы американка. Я заключил сам с собой пари о том, что это так. Я целую неделю наблюдаю за вами.

– Так вы поэтому сюда и ходите? Чтобы наблюдать за мной? – Едва договорив, Лили поняла, насколько самодовольно это прозвучало. – Я имею в виду, что…

Он рассмеялся.

– Понимаю, что вы имеете в виду. Я сейчас пишу один роман и мне необходимо знать, как выглядела одежда в XVI столетии. И прежде чем вы начнете задавать свои вопросы, спешу вас заверить, что я не настоящий романист. Это моя первая книга и толпа издателей не ломится ко мне в двери.

Она пыталась что-то сказать, но в зале вдруг неизвестно откуда возникла ватага шумливых детей в сопровождении какой-то ханжеского вида старушенции, непрерывно повторявшей – «это ваше наследие, дети. Пожалуйста, будьте внимательны». Молодой человек, взяв Лили за локоть, стал увлекать ее в направлении выхода.

– Вот что, давайте вместе пообедаем. Я понимаю, что мы не знакомы, но должен вам сообщить, что я относительно безобиден. Да и по вашему виду могу судить, что в Англии нет никого, кто бы из кожи вон лез, дабы развлекать вас.

Лили легко могла угадать, какую бы реакцию вызвала эта ситуация у ее матери. Съём есть съём, пусть он даже осуществляется в музее. Но ведь нужно же было с кем-то общаться, кроме как с этими старцами из гостиницы.

– Хорошо, благодарю вас. С удовольствием.

Это было двадцатого ноября, день был холодный, серый, сырой. Они на минуту остановились на ступеньках музея. Он помог ей влезть в ее темно-синее пальто, а на нем самом оказался довольно заношенный твидовый пиджак. Затем молодой человек протянул ей руку: «Меня зовут Энди Мендоза».

– Лили Крамер, – ответила она, здороваясь с ним за руку, мимолетно отмечая, какое твердое и вместе с тем приятное рукопожатие у этого человека.

– О'кей, Лили. Вы уже достаточно натерпелись с нашими национальными блюдами, или я все же могу рискнуть предложив вам ростбиф и йоркширский пудинг?

При упоминании о поджаренном мясе у нее потекли слюнки. Она жила на одних сэндвичах и уже несколько дней собиралась с духом, чтобы пойти в какой-нибудь ресторанчик и наесться там до отвала, но никак не могла по-настоящему собраться.

– Это чудесно, – ответила она.

Ее энтузиазм мог показаться слегка преувеличенным.

– Железно. Я знаю одно прекрасное местечко в пределах небольшой прогулки пешком.

Ресторан находился на оживленной Бромтон-роуд. Стены его были обиты деревянными панелями, скатерти на столах ослепляли белизной, и большинство посетителей походили на бизнесменов. Никому из них не было меньше пятидесяти. Пока они искали глазами столик, Лили украдкой изучала сопровождавшую ее личность. Нет, она не ошиблась: он был действительно молоденьким. Но было очень странно, что он остановил свой выбор именно на этом ресторане.

Энди, поймав ее недоуменный взгляд, усмехнулся.

– Вчера вечером я раздумывал, куда повести вас, в паб или сюда. Мне показалось, что лучше пойти все же сюда.

– Вчера вечером? – искренне изумилась Лили.

– Да. Вчера. Именно я вчера решил, что если вы сегодня утром снова придете в музей, я представлюсь вам и приглашу вас на ленч.

– Но почему вы решили это сделать?

Он снова усмехнулся, но прежде чем он успел ответить, появился метрдотель.

– Мистер Мендоза, рад вас видеть здесь, сэр. Столик на двоих?

– Да, будьте любезны.

Метрдотель повернулся к Лили и помог ей освободиться от пальто. Она сразу же болезненно ощутила убожество своих широких штанов и выцветшего голубого свитера. Несколько женщин, сидевших здесь, были в платьях того стиля, который обожала ее мать. У Лили хватило ума не пуститься в объяснения по поводу ее одеяния. Решительно подняв подбородок, она направилась к указанному метрдотелем столику в углу, и Энди последовал за ней.

– Могу я сделать для вас заказ? – осведомился молодой человек. – Предполагается, что против ленча в традиционном лондонском духе возражений не имеется?

Она кивнула, и он, недолго посовещавшись с официантом, снова обратился к ней.

– В соответствии с традицией есть предстоит типично английские блюда. Стало быть, вино исключается и мы будем пить пиво. О'кей? – Все было о'кей и Энди сделал заказ.

Когда официант ушел, Лили подняла голову и еще раз уже не украдкой посмотрела на странного молодого человека, ее визави.

– Вы очень уверенный в себе человек, Энди Мендоза. Кто вы?

– Молодой писатель, борющийся за выживание.

– Возможно. Но это еще не все.

– Пока и этого достаточно. Чем вы здесь занимаетесь и сколько намерены пробыть?

– Еще не знаю. Может быть, год. Тогда, может быть, тоже научусь лаконичным ответам.

– Один-один.

Он поднял кружку, сказал тост: за вас. И за то, чтобы вы всегда носили синее, это подчеркивает ваши фантастические глаза.

Ее потуги остаться холодно-рассудочной потерпели провал. Не было еще человека, который высказался бы о ее глазах, как фантастических. Лили почувствовала, как ее щеки зарделись румянцем, и молча пригубила пиво.

Они ели суп из бычьих хвостов и ростбиф, хрустящую мешанку под названием «йоркширский пудинг», капусту, морковь, жареный картофель, а завершался ленч яблочным пирогом с патокой. Все было очень вкусно.

– Теперь я очень долго не проголодаюсь, – заявила Лили, когда опустела последняя тарелка, и они ждали, пока им подадут кофе.

Он наклонился к ней.

– А теперь выкладывайте ваш главный секрет. Кто вы на самом деле? Наследница, избегающая пересудов высшего общества? Голливудская звезда, сбежавшая от его прожекторов, фанатик искусства?..

Лили разразилась смехом.

– Никто из вами упомянутых. Как вам это могло прийти в голову?

– Потому что в вас есть что-то такое, что заставляет меня думать о странных экзотических вещах. Мне кажется, все дело в вашей походке, вообще в том, как двигаетесь, жестикулируете. Будто в вас собралось ужасно много энергии, и она вот-вот вырвется наружу. – Он заметил ее недоверчивый взгляд. – Извините меня, – ничего не могу с собой поделать. О каждом, кого я вижу, готов сочинить какую угодно байку. Видимо, поэтому я так рвусь стать писателем. Лили покачала головой.

– Мне бы очень не хотелось вас разочаровывать, но я всего лишь… – она подыскивала подходящую для себя характеристику, – сидящая у разбитого корыта…

– Ничего, – заверил ее Энди Мендоза. – Как-нибудь попытаемся его склеить.

– Куда мы спешим?

Энди широкими шагами шел по широкому бульвару рядом с океаном и Лили едва поспевала за ним. Холодные декабрьские волны, пенясь, накатывались на пляж, освещенный низким зимним солнцем.

– Извини, не понял, что иду слишком быстро.

– Я не это имела в виду. – Восточный ветер пронизывал все вокруг.

Лили запрятала стынущие руки поглубже в карманы нейлоновой парки.

– Я имею в виду, куда мы так спешим в наших отношениях. Ты ведь постоянно хочешь видеть меня, звонишь мне каждый день, приходишь, таскаешь меня повсюду за собой. В чем дело?

Он повернулся к ней, защищаясь от ветра, и шел теперь задом.

– Черт возьми, да где же находится тот маленький городок, в котором ты выросла? На Луне? Ты что действительно не понимаешь почему?

– Не понимаю. Потому и спрашиваю.

– У тебя что, никогда ни одного мальчишки не было?

– Конечно, были. И не один, а много.

– Врунья ты. – Он снова повернулся лицом к ветру, и они продолжали идти дальше.

В среду утром он позвонил ей.

– Давай проедемся немного. Я хочу на один день избавиться от Лондона.

Уже в половине восьмого они катили по какой-то дороге. Энди был немногословен, будто занят какими-то мыслями, а Лили с интересом наблюдала быстро сменявшиеся пейзажи за окном. Машиной Энди был не «Ягуар», как ожидала Лили, а «Моррис Оксфорд», английская разновидность «Шевроле» ее матери, но Энди вел его так, будто это была спортивная машина: очень умело, уверенно и очень быстро.

Часа через два они свернули с дороги у стрелки с надписью «БРАЙТОН».

– Это место летнего отдыха. Сейчас там очень мало народу. Будем с тобой пионерами в городе призраков.

Энди припарковал машину поодаль железнодорожного вокзала.

– Давай немного пройдемся. Брайтон – весьма викторианское место. В смысле архитектуры. Ведь ты же любишь архитектуру.

Она любила архитектуру. И Брайтон ей очень понравился. Они медленно шли по его широким проспектам и узким старым улочкам, пока не оказались на берегу океана, где она и задала свой вопрос о том, куда они так несутся и где он обозвал ее лгуньей, когда она положительно ответила на его вопрос о мальчишках.

Прямо перед ними раскинулся Брайтонский пирс, это летнее развлечение, воздвигнутое во времена правления короля Эдуарда.

Длинное деревянное сооружение погрузило свои огромные пальцы опор глубоко в океан. На нем находился танцзал, крытая арками галерея и магазины, торговавшие сувенирами «На память об отдыхе на берегах моря». Сейчас все они являли собой печальное зрелище опущенных жалюзи.

– Пойдем туда, на край, – предложил Энди.

Он пошел вперед, касаясь рукой шатких деревянных перил. Ветер сдувал с его лба желтые как песок кудри, что придавало лицу еще большую худощавость.

– Я приезжал сюда в детстве несколько раз. Мы удили рыбу с пирса однажды.

– Надеюсь, тогда было здесь теплее? – пробормотала Лили.

– Тебе холодно? – казалось он был этому удивлен.

– Ах, ты все же заметил.

– Пошли, найдем местечко потеплее.

На берегу моря они не обнаружили ни одного открытого заведения. Взобравшись на крутой холм, Лили и Энди в гуще узких старых улочек обнаружили, наконец, маленькую кондитерскую, в которой подавали горячие напитки. Энди заказал кофе и тарелку пирожных со взбитыми сливками. Когда он предложил их ей, Лили покачала головой.

– Давай, давай. Тебе необходимо получить чуточку энергии и калорий, после того, как я тебя чуть не до смерти заморозил. Кроме того, твой вздернутый носик и твои роскошные волосы лишь выиграют, если чуть растолстеешь.

Она не отвечала, но он и так понял по ее лицу, каков был бы ее ответ.

– Прости. Это было бездумное высказывание. Это все равно, что мои одноклассники, которые называли меня четырехглазым.

– В очках ты выглядишь необычно. Они как бы уравновешивают твое лицо.

– Может быть. Но большую часть из моих двадцати семи лет мне пришлось ходить в четырехглазых. И к лучшему: Майкл Кэйн меня в этом убедил окончательно.

– Причем здесь Майкл Кэйн?

– А я видел с ним фильм, где он играл крутого парня, но, тем не менее, носившего очки. И это придавало лишь еще больше сексуальности его внешности.

– А в детстве ты тоже мечтал стать крутым, сильным, сексуальным героем?

– Думаю, что да. – Он вообще не очень распространялся о своем детстве.

Ограничивался лишь очень краткими высказываниями на этот счет и всегда спохватывался, будто боялся сболтнуть лишнего. Вот как сейчас.

– Мы ведь обсуждали не меня, а тебя.

– Обычно я худая. Может быть лишь чуточку полновата. Но, когда у меня какие-нибудь неприятности, я сразу же начинаю много есть и толстею, а прошлый год в Бостонском университете был ужасен. – Она рассказала ему о своих бесплодных попытках стать архитектором.

Он посмотрел на нее довольно жестким взглядом своих гипнотизирующих желто-карих тигриных глаз из-под стекол очков.

– Тебе и сейчас ужасно?

– Нет, – Лили стало немного стыдно. – Но, с тех пор, как я приехала в Англию, мне кажется, что я постоянно ем лишь то, от чего сильнее всего толстеешь. – Она показала на пирожные. – Вот это, на пример.

– Да. Мы здесь предпочитаем поесть поплотнее. Все дело в этом чертовом климате. Но, тем не менее, как я уже сказал, быть худобой, как эта манекенщица Твигги, тебе не к лицу.

Напротив находилась аптека. Энди выудил из кармана пенсовую монетку и подал ей.

– Иди туда. Одна. Я не хочу знать, сколько ты весишь. Это будешь знать только ты. Я не буду тебя ни о чем спрашивать, но ты сама должна будешь сообщить мне о каждой унции, на которую ты становишься легче. Правду и одну только правду. Согласна?

Они торжественно соединили руки, и Лили отправилась в аптеку.

Вскоре она вышла с лицом, на котором застыло выражение ужаса. Маленькая карточка, которая вылетела из автоматических весов, сообщала, что весила она сто тридцать три фунта.

– Фунтов семь сбросить и все будет в порядке.

– Посмотрим.

Назад они ехали медленно, часто останавливаясь, делая привалы, и вечером съели ужин в каком-то деревенском пабе под названием «Лебедь». Энди настоял на том, чтобы ей принесли лишь минеральную воду и салат. Сам он выпил две кружки пива, после этого съел бифштекс, за которым последовал пирог с начинкой из почек и на десерт – мороженое.

– Я ведь не на диете. – Это прозвучало, как извинение.

– Очень жаль, что я не могу поделиться с тобой моими семью фунтами.

– Я просто худой от природы. И толще никогда не стану. Как ни старалась моя няня пихать в меня побольше витаминов и калорий, это ничего не изменило.

Еще одно крохотное свидетельство того, что он был привилегированным дитятей и вырос в том мире, который был знаком ей лишь из книг. Лили отреагировала немедленно.

– А ты что, жил когда-нибудь в этой местности? Мне кажется, ты в этих краях неплохо ориентируешься.

– Не могу сказать, чтобы жил. Вот тетя моя здесь жила. Когда-то. Если пожелаешь, могу показать тебе после ленча дом, в котором она жила. И, если уж говорить о тех прошедших временах… – Он не смотрел на нее, а сосредоточился на десерте, – так вот, если говорить о тех прошедших временах, так как, ты говорила, называется твой городок у черта на куличках? Фил… Фил…?

– Филдинг. И он ни на каких куличках. Всего четырнадцать миль юго-западнее Бостона. А почему ты спросил?

– Не знаю, почему. – Он старался не смотреть ей в глаза.

У Лили мгновенно возникло подозрение. Он лгал. Хотя уже через пару секунд это показалось ей абсурдным, и она отказалась от этой мысли.

Энди сидел, откинувшись на спинку стула, и сверлил ее глазами.

– Хороших женщин изготовляют в вашем Филдинге, – произнес он.

– Суждение, основывающееся на недостаточном опыте, – с ухмылкой ответила она.

Но ухмылка ее была довольной.

– Я ведь единственная женщина из Филдинга, с которой ты знаком.

– Да, но…

– Но что?

– Да нет, ничего. Одной тебя вполне достаточно, чтобы убедить меня в том, что я прав.

Лили вспыхнула от удовольствия и принялась за свой салат.

Когда они, покончив с едой, выходили из паба, она сказала себе, что не голодна, что голод – это ни больше, ни меньше, чем дурь в ее голове.

Проехав через крошечную деревушку, они выехали на дорогу, обсаженную по обе стороны высокими вязами. На ветках кое-где оставшиеся листочки трепетали на ветру. Вдруг она заметила, как один из них оторвался и, сделав грациозное антраша, упал на землю.

– Как здесь красиво! – призналась Лили.

– Согласен с тобой. Иногда я думаю, что Сассекс – мое самое любимое место во всей Англии.

Вскорости он остановил машину перед огромными воротами с двумя ананасами по бокам.

– Ананас в Китае – символ гостеприимства, – сказала Лили.

– Возможно. Но внутрь мы зайти не можем. Я не знаком с той семьей, которая живет здесь сейчас.

Отсюда, издалека, с дороги, невозможно было детально рассмотреть дом. У Лили осталось неясное впечатление чего-то массивного, выложенного из коричневато-золотистого камня и заслоненное деревьями.

– А мы не можем просто пройтись немного?

Энди сильным рывком включил передачу.

– Нет, не можем. Честно говоря, я ненавижу это проклятое место. – И с застывшей гримасой презрения на лице он рванул машину с места.

Лили не решилась задавать ему еще вопросы.

Когда они подрулили к гостинице «Криснт Гарденс», было около пяти пополудни.

– Ты не обидишься, если мы сейчас расстанемся? Мне бы надо немного поработать.

Она улыбнулась.

– Нет, не обижусь. Это и так был чудесный день.

Чуть наклонившись к ней, он взял ее лицо в свои ладони.

– Ты – чудо, – сказал он.

И крепко поцеловал. Она ощутила запах пива и трубочного табака. Затем, открыв дверь, он вышел из машины, обошел ее вокруг и открыл ей двери. Энди был первым мужчиной в ее жизни, жесты вежливости для которого были чем-то совершенно естественным.

– Спокойной ночи, – пробормотал он и, вернувшись в машину, сел, завел мотор и умчался прочь, прежде чем она смогла пожелать ему того же в ответ.

Лили действительно не обижалась на него за то, что он так рвался к работе, потому что понимала, насколько важна она для него. На какие деньги он жил, оставалось для нее загадкой, но, казалось, они у него никогда не кончаются.

Энди жил на другой стороне Лондона, в Хакни, в небольшой квартирке, похожей, по его словам, на студию художника, куда она, что было для нее очень и очень странным, до сих пор не была приглашена. Поднявшись наверх к себе в комнату, Лили, все еще ощущая вкус его поцелуя, сняла с себя кофточку и блузу и в отражении волнистого зеркала стала изучать свои груди.

– Полфунта за десять дней – не очень много, – неутешительным тоном произнесла Лили.

– Согласен. А ты не обманываешь меня?

Они сидели в пабе на Лейчестер-сквер. По радио Битлз распевали о «Земляничных полянах навсегда». Публика, которой был битком набит паб, шумела, и шум этот был веселее обычного, потому что до Рождества оставалось всего четыре дня.

– Что ты сказал, я не слышу.

Энди наклонился к ней и прошептал прямо в ухо:

– А может ты меня надуваешь, маленькая чертовочка с симпатичными сисюньками?

Лили в мгновение ока покраснела как помидор.

– Может быть совсем чуть-чуть, – призналась она.

Она никогда не была в состоянии прокомментировать его жуткие реплики, потому что просто не находила слов.

Он вдоволь посмеялся над испытываемым ею дискомфортом и щелкнул ее по носу.

– Мне страшно нравится вгонять тебя в краску, это, конечно, не очень прилично с моей стороны, но я обожаю это. Допивай свою минеральную водичку, а то мы опоздаем на фильм.

Она представления не имела о том, на какой фильм они идут. Ее мысли занимал сам Энди. Она вдруг представила себе, как он ощупывает ее груди.

Лили оставалась девственницей по необходимости. В шестидесятые годы в Филдинге существовало деление на плохих девочек и хороших. И Лили Крамер обладала всеми отличительными признаками хорошей. Бог тому свидетель – Ирэн никогда не запугивала Лили сексом и не расписывала его прелести. Она просто никогда не говорила об этом. Это было еще одной запретной темой. Занятия в школе познакомили Лили с основами репродуктивной деятельности человека и вбили ей в голову установку, что она должна обзавестись ребенком лишь после того, как выйдет замуж. Что же касалось внутренних позывов, то их ей вполне удавалось сдерживать до тех пор, пока не появился Энди. Энди будил в ней страсть.

Его пальцы были тонкими, изящными и длинными, как и он сам. Она ощущала желание погладить каждый его пальчик в отдельности, а иногда – сдавить их до боли.

В темном зале кинотеатра она почувствовала, как набухали ее соски, как они стремились на волю из-под тесного бюстгальтера. А Энди лишь держал ее за руку. Когда они вышли из кино, Энди взял ее под руку. Лейчестер-сквер была освещена в этот час неоновыми огнями и огромной луной. Некто бренчал на гитаре, вокруг него собралась небольшая толпа. Распевались рождественские гимны.

– Мне придется уехать на время Рождества, – объявил Энди.

В животе Лили нехорошо заурчало, и в горле она внезапно ощутила весьма неприятный холодный комок. Она не сомневалась, что они проведут праздник вместе.

– Я вернусь сразу же после Нового года, – пообещал он, когда она провожала его на Пэддингтон-ском вокзале. – И тогда сразу же позвоню.

Промежуток времени между двадцать вторым декабря и третьим января был настолько ужасным, что Лили не могла его потом вспомнить без содрогания. Она чувствовала себя изолированной, запертой в четырех стенах и совершенно одинокой, причем это было уже не прежней, а новой, доселе не пережитой разновидностью одиночества.

Рождество прошло в лежании на кровати и перелистывании иллюстрированных журналов, да еще в поедании конфет. В ее комнате не было телефона и ей пришлось спуститься в четыре часа пополудни в холл гостиницы, чтобы позвонить матери. В Филдинге в это время было одиннадцать утра. Ирэн еще не успела отправиться на обычное ежегодное сборище всех Пэтуортов.

– У тебя все хорошо, Лили? – первым делом поинтересовалась Ирэн.

– О, да. Все хорошо. А у тебя?

– У меня все в порядке. Хорошее Рождество намечается?

– Намечалось. Здесь уже поздно, уже темнеет. Я была на обеде у друзей.

– Да, конечно. Я и забыла, что у вас там время другое. Я рада, что ты хорошо провела Рождество. Очень мило с твоей стороны, что ты позвонила, дорогая. Но мы не должны затягивать разговор, это очень дорого. Я всем передам от тебя большой привет.

– Да, да, обязательно. Счастливого Рождества, мать.

– И тебе счастливого Рождества, Лили.

Она поднялась к себе наверх и моментально, как во время съемки со вспышкой, вдруг на мгновение увидела перед собой их красивый дом в Филдинге. Потом она бросилась на узкую кровать и разревелась. Позже ей удалось заснуть, но сновидения ее относились не к дому в Филдинге, а к Энди Мендоза.

Уже заканчивалось утро третьего января, когда к ней в комнату прибежала какая-то леди и сообщила, что внизу ее ожидает мистер Мендоза. Боже мой! Она не ожидала его, она не была одета для него, ее волосы не были вымыты для него.

– Передайте ему, что я спущусь через несколько минут.

Через двадцать минут она появилась внизу в вестибюле с волосами, собранными на голове в нечто наподобие тюрбана, вокруг которых был повязан шарф. Это неплохо сочеталось с ее красным, цвета бургундского вина, пальто и черными сапожками. Что же касалось Энди, то он заявил, что вид у нее ужасный.

– Ты чем-нибудь занята? Извини, что я явился без звонка. Я поздно приехал вчера вечером.

– Нет, нет, все в порядке. – Она избежала ответа на вопрос, чем она была занята эти дни. Лили дала себе обещание оставаться трезвой и рассудительной.

Энди не должен знать, что в его отсутствие у нее стала проявляться чуть ли не депрессия.

– У меня рождественский подарок для тебя, – сказал он, таща ее к дверям, – но не с собой. Так что придется подождать до следующего раза.

А у нее для него ничего не было. Когда он уехал, Лили подумала, что никогда больше его не увидит.

– Я не ходила ничего покупать на Рождество. У меня был грипп, – солгала она.

В автомобиле Энди они ехали в направлении Эджоур-роуд.

– Это недалеко, – успокоил он ее, пробираясь через нескончаемый поток машин.

Он что-то напевал себе под нос, то и дело отрывая взор от дороги и усмехаясь, глядя на нее. Лили видела, что он счастлив снова встретиться с ней, и сама готова была петь от счастья.

– Вот мы и здесь, – громко объявил Энди, сворачивая в обсаженный с обеих сторон деревьями тупичок под названием Принсиз-Мьюз.

Эта короткая улочка по обе стороны была застроена в стиле короля Георга.

– Это бывшие конюшни. Теперь они перестроены, – пояснил он. – Великолепны, – ты не находишь?

– Великолепны, – согласилась Лили.

Она была готова и дома эти расцеловать, и все вокруг – так ее переполняло счастье. Чувство, переживаемое ею сейчас, было совершенно новым для нее, ни разу доселе неиспытанным. Оно было неожиданным и сравнимо разве что с внезапным воскрешением из мертвых.

– Нам нужен номер восемь. Вот и он. – У Энди в руках оказался ключ.

– Энди, а ты случаем не купил здесь квартиру?

Он рассмеялся.

– Нет. Идем со мной, дорогая. Я все объясню, когда мы войдем.

Дверь, которую отпер Энди, была выкрашена черной краской, по обе стороны ее были установлены две терракотовые урны с карликовыми соснами.

Он провел ее в крохотную квадратную прихожую, в которую выходили с каждой стороны двери. Двери были распахнуты настежь. Лили успела заметить, какая великолепная эта работа. Темное дерево прекрасно сочеталось с пастельными тонами стен и обоев. Больше в этой квартире никакой мебели не было.

– Столовая и гостиная, – сказал Энди. – А кухня – прямо. Он показал на закрытую дверь. – Наверху предполагается устроить две спальни и ванную. Пойдем взглянем.

Они поднялись по очень крутой лестнице без перил, тоже из темного дерева, в небольшую комнату, по виду напоминавшую ей крохотный дворик. В ней стояла единственная кровать, покрытая стеганым ситцевым одеялом, подле нее – сосновая тумбочка с четырьмя выдвижными ящиками, а на полу возвышалась груда самых разных подушек. Здесь был и камин, которым пользовались, но с тех пор как пользовались последний раз, его ни разу не чистили.

– А здесь, оказывается, живут, – удивленно заключила Лили. – Сначала я подумала, что нет.

– И живут, и не живут. Этот дом принадлежит моему двоюродному брату Чарльзу. Он его купил месяц назад, а спустя несколько дней взял и уехал. Сейчас он в Найроби, где пробудет год.

– И ты собираешься въехать сюда? О, Энди, это же просто великолепно! Это здорово!

– Ты не умеешь слушать, моя дорогая Лили. – Он подошел к ней и взял ее руки в свои.

Его были еще в перчатках. Он так и не удосужился их снять. Но и через тонкую их кожу Лили ощутила тепло его ладоней.

– Я же сказал тебе, что это мой рождественский подарок. Ты, а не я, въедешь сюда.

– Я? Нет, Энди, что ты. Я не смогу снимать такую квартиру.

– А речь идет не о том, чтобы снимать. Ничего платить не придется. Речь идет лишь о том, чтобы кто-нибудь здесь жил и присматривал за ней, пока он в отъезде. Он и без того богат, как Крез, и с головой ушел в фотографию. Он по горло занят тем, что снимает флору и фауну. Поэтому и отправился в Кению. Он дал мне ключ и попросил меня в качестве братской услуги обжить это место. Но лучше, если это будешь ты. Тебе вот как, – он сделал выразительный жест рукой у шеи, – необходимо смотаться из этого жуткого мавзолея, из этой богадельни, в которой ты живешь сейчас, и поселиться здесь. И, кроме того, ты – надежный человек. Ты надежный человек?

Еще одна фраза, напомнившая ей мать: будь благоразумной, Лили. Надежный было синонимом к слову «благоразумный».

– Да, полагаю, что я все же надежный человек. Послушай, а ты мне не врешь? – Она пристально смотрела на него. – Мне кажется, это очень должно походить на отрывок из книги, которую ты пишешь.

– Я пишу о том, что происходит в XVI веке. И там отсутствуют персонажи, которые бы походили на моего кузена Чарльза. Он слишком нереален для моей книги. И тебя не обманываю. Это чистейшая правда, видит Бог.

Внезапно для себя она задала вопрос, который уже очень и очень давно не давал ей покоя. С того момента, наверное, когда она впервые увидела его.

– Энди, а где ты был?

Он был поглощен стягиванием перчаток и предпочитал не смотреть на нее.

– Вместе с нашей семьей проводил Рождество. Я ведь сказал тебе о том, куда еду.

– Сказал. А где твоя семья?

– На севере. В той части страны, которая называется Озерный край, Грэсмир в Уэстморленде, если быть точным до конца. Этого довольно?

– Может и довольно… – ответила она. – Но меня не покидает чувство, будто меня дурачат. – Радость, переполнявшая ее еще час назад, мгновенно улетучилась.

Теперь на ее место пришло отчаянье, чуть ли не паника, боязнь утраты Энди. Но она не могла не продолжать этот разговор.

– Дурачат. Странные словечки ты выбираешь. А кто тебя дурачит? Я? – Он все еще не смотрел на нее.

– Нет, – помедлив, ответила она. – Может быть, это я сама себя дурачу. Все еще думаю, что ты есть очаровательный Энди Мендоза, которого я знаю очень хорошо, и о котором… без конца пекусь. Но, если подумать, мне кажется, что Энди Мендоза – человек, которого я вообще не знаю.

Он промолчал.

– Энди, скажи мне, ты действительно богат? Ты говоришь, твой кузен богат, как Крез. И все Мендоза – богатые люди?

– Кое-кто из них богат. Но не я. – Он смотрел в окно на сад, раскинувшийся внизу, голос его лишен был всяких интонаций.

– Я имею доходы от имущества, управляемого по доверенности. Пять тысяч фунтов в год. Разумеется, это далеко от того, чтобы назвать состоянием в наше время, но зато вполне достаточно для меня. По крайней мере, это позволяет мне работать над книгой. – Он повернулся и посмотрел на нее. – Ничего в этом зловещего нет, Лили. – Его тигриные глаза затуманились.

– О, Боже мой! Зря я завела этот разговор. Только все испортила. Прежде всего, это меня не касается. Ты хотел сделать мне приятный сюрприз, я же повела себя не так, как следовало. Мне очень жаль, прости меня и не сердись.

Выражение его лица по-прежнему было довольно угрюмым, когда он, пройдя через комнату, остановился перед ней и тронул за пуговицу ее пальто.

– Давай все начнем сначала, а? Давай. Вот, представь себе, что мы только что переступили порог.

– Мисс Крамер, могу ли я помочь вам снять пальто?

– Да, благодарю вас, Мистер Мендоза. – Игривый тон все же не удался ей, и руки ее безжизненно повисли по бокам.

Энди расстегнул ей пальто и деликатно сняв его, бросил на кровать. На ней была коричневая твидовая юбка и белый простой, ручной вязки свитер, похожий на те, что носят рыбаки. Какое-то мгновение он изучающе смотрел на нее, затем прикоснулся к волосам.

– Мне хочется потрогать и как следует рассмотреть твои чудесные волосы.

Лили вспомнила о шарфе на голове. При этой мысли у нее вырвался стон.

– Я знаю, это выглядит ужасно. С них капала вода и я решила повязать голову шарфом. У меня не было времени, чтобы просушить волосы. Я ведь, перед тем, как спуститься к тебе, наскоро вымыла голову, а просушить не успела.

Улыбнувшись, Энди снял с ее головы шарф. Ее темные волосы, слегка влажные, рассыпались по плечам. Она не стригла их с тех пор, как покинула дом, и теперь они доходили ей до плеч. Энди взял в ладонь тяжелую их прядь.

– Они еще не высохли. Смотри, не подхвати воспаление легких. – Лицо его осенила догадка. – Сейчас мы растопим камин. Здесь есть немного угля.

Он быстро растопил камин. Лили показалось, что он занимался этим всю жизнь, и вскоре в камине на горящих угольях заплясали языки пламени.

– Сядь вот сюда, на подушки, поближе к огню.

Она села, Энди устроился рядом. Его пальцы перебирали ее волосы.

– Чем ты занималась, пока меня не было?

– Да так, обычные дела…

Она дрожала, и ее собственный голос доходил до нее как бы издалека.

– А что за обычные дела? Когда мы познакомились, ты мне сказала, что учишься. Ты действительно учишься?

– А я и не знаю. Я ведь тебе говорила о том, что пробовала изучать архитектуру. По правде говоря, мне не очень хочется об этом говорить.

Она вообще ни о чем не хотела говорить. Она хотела, чтобы он ее поцеловал. Его лицо было так близко, что она могла видеть даже поры на его коже и появившуюся, едва заметную щетинку на подбородке.

Энди чуть наклонился к ней и приложил свои губы к ее.

Прикосновение было настолько легким, что почти не ощущалось, его и поцелуем нельзя было назвать. Энди снова дотронулся до ее волос.

– Ну вот, они и высохли. Давай спустимся вниз и посмотрим квартиру. Мы ведь еще не были в кухне.

Им пришлось одеться, так как центральное отопление было отключено.

– В кухне газ. Чарльз считает, что это очень экономично. И телефон здесь есть – это не так уж и дорого. Во всяком случае, далее если за него платить, все равно это обойдется тебе дешевле, чем жизнь в этом ужасающем отеле. К тому же ты сможешь готовить сама и питаться дома.

Лили все еще дрожала изнутри. Она болезненно воспринимала его близость, одновременно привыкая к мысли, что она действительно могла бы жить здесь, стоило ей только согласиться. Подумать только, жить в таком дворце!

– Здесь даже без мебели прекрасно. И я согласна с тобой, это действительно дешевле.

– О'кей. Значит, все решено. Мы сходим с тобой в этот уик-энд на рынки, побываем в Портобелло и Петтикоат-Лэйн, туда лучше выбраться в воскресенье. Там, если тебе повезет, ты можешь купить кое-какую мебель почти задаром. – Он замолчал. – А твой бюджет это выдержит? Потом, когда будешь уезжать из Англии, ты сможешь все это продать.

– Думаю, что выдержит. Ведь все, что я трачу в отеле, я могу сейчас пустить на что-нибудь другое.

Лили запомнилось его брошенное мимоходом замечание относительно возможности ее будущего отъезда. Она поняла, что он считает ее временным увлечением, так, чем-то вроде обычного романчика, со своим началом и неизбежным концом. Разумеется, он не видел в ней спутника на всю оставшуюся жизнь. Она вздрогнула.

– Ты мерзнешь? Давай быстренько сходим на кухню и потом пойдем. Я завтра позвоню газовикам, и они подключат отопление.

Он отворил дверь в кухню и они, войдя туда, застыли на месте от изумления. Кухня была полностью оборудована и меблирована, в отличие от остальных комнат. Здесь на кофейном столике лежала даже поваренная книга.

– Чтоб мне провалиться на этом месте! – вырвалось у Энди. – Чарльз мне об этом ни слова не сказал. Может быть, он и сам не знал об этом? Вообще-то это вполне в его духе.

Что до Лили, то та вообще утратила дар речи при виде всех этих совершенств. Пол был выложен гладкими, полированными коричневыми плитками. Они отливали темно-красным огнем. Стены украшал затейливый орнамент, бело-синие доминирующие цвета которого, напоминали дельфтский фарфор. То здесь, то там висели стенные шкафчики и полки, заполненные медной утварью.

– Видимо, Чарльз все же привез с собой из дома все эти сковороды и кастрюли, – предположил Энди. – Иначе, откуда бы им здесь взяться.

Вдоль одной из стен кухни стояли два довольно заметных сооружения: газовая плита и холодильник из нержавеющей стали. Кроме того, здесь имелась даже небольшая колода для разделки мяса! На другой стороне, которая отделялась от рабочей части кухни деревянной перегородкой, располагалось большое окно-дверь, выходившее в сад, и круглый стол, вокруг которого стояли четыре стула из светлого дерева, такого же, из которого была изготовлена и перегородка.

Лили вдруг расплакалась.

– Что такое? Что с тобой? В чем дело? Глупенькая моя, о чем ты плачешь? – Энди обнял ее и легонько встряхнул.

– Да потому, что здесь все так здорово, – всхлипывая ответила Лили. – А я, представь себе, никогда в своей жизни еще ничего не приготовила. Понимаешь, никогда, ни разу за всю мою треклятую жизнь!

 

5

Лондон и Филдинг, 1971 год.

– Я вот принес для тебя книги. – Войдя в гостиную дома на Принсиз-Мьюз, Энди поставил на расшатанный столик красного дерева пластиковый пакет.

Лили переехала сюда десять дней назад. Этот столик, да огромная софа, покрытая синим бархатом – вот и вся мебель, которую она до сего времени смогла приобрести.

– Чем ты занимаешься? – поинтересовался он, заметив темное пятно у нее на щеке.

Лили знала о пятне и принялась его оттирать ладонью.

– Ох, совсем замоталась. Я решила отполировать до блеска медную кухонную утварь. Подожди минутку, я сбегаю наверх и переоденусь.

– Не торопись, дорогая. Ты даже не хочешь взглянуть на них. – Он показал на книги.

Все они были в мягких обложках. Лили взяла одну, лежавшую сверху в стопке. Это была поваренная книга и, как оказалось, остальные тоже. Она не спеша перебрала их, потом вопросительно взглянула на Энди.

– Не думаю, чтобы я в них обнаружила рецепт приготовления того пережженного омлета, которым я потчевала тебя вчера вечером. Как ты думаешь?

– Нет, скорее они подойдут для того, чтобы научиться варить спагетти так, чтобы они оставались полусырыми, как это имело место в понедельник, – в тон ей ответил Энди. – Впрочем, нет худа без добра: теперь я очень хорошо понимаю, в чем состоит разница между понятиями жевать и ломать зубы.

– Ну что же? Мне остается лишь согласиться со всем, что ты говоришь. – Лили собрала книги снова в аккуратную стопку. – Не сердись. Сегодня я купила на ужин замороженные пироги с курятиной, с ними ничего не надо делать, лишь подогреть.

Пироги оказались недурными.

– Я подумываю о том, как освоить китайскую кухню, – поделилась Лили, когда они покончили с пирогами. – Но не знаю, как ты к ней отнесешься.

– Положительно. Другого выхода нет, если ты англичанин. Все дело в нашем колониальном прошлом. Вторые сыновья никогда не являлись наследниками, посему их предпочитали отправлять к черту на рога, а вот там они развивали в себе вкус к местным дежурным блюдам.

– Значит, ты второй сын?

– И да, и нет.

– Как это?

Он рассмеялся.

– Моя мать была второй женой моего отца. У нее я первый и единственный, у него же – второй. Это же элементарно, мой дорогой Ватсон.

У нее вытянулось лицо.

– Если все объяснить, как полагается, большинство вещей таковы, мой дорогой Холмс.

– Лили, почему ты решила выбрать именно Лондон для продолжения учебы? Что, разве на свете нет более романтических мест? Например, Париж?

Она улыбнулась.

– Ты не замечаешь романтической стороны Лондона, потому что это твой родной город. А для какого-нибудь приезжего Лондон – это и Шерлок Холмс, и Вестминстерское Аббатство, и Тауэр. Наоборот, все здесь очень и очень романтично.

– М-м-м, возможно, ты и права. Но меня интересует вот что – разве действительно некуда было поехать?

– Значит, некуда. Дело в том, что мой отец был англичанином.

Энди вытирал со стола, стоя к ней спиной.

– Ведь он умер, когда ты родилась? Ты мне говорила, я помню. И долго же он до этого прожил в Америке?

– Он не был ни в какой Америке, насколько я могу судить. Моя мать повстречалась с ним здесь, и здесь же они поженились.

Она немного помолчала.

– Сомневаюсь, чтобы они были без ума друг от друга. Мать никогда мне об этом не говорила, но я всегда считала, что не погибни он, они бы рано или поздно развелись бы. А он погиб в автокатастрофе и это было очень естественным разрешением всех проблем, а она отправилась восвояси.

Энди подошел к ней и обнял ее за плечи.

– Стало быть, ты приехала в Лондон на поиски своих корней? Во всяком случае, части их?

– Да нет, не совсем. Но мне приходили в голову мысли о том, что интересно было бы обнаружить каких-нибудь родственничков. Первые дни я часами висела на телефоне, обзванивая подряд всех Крамеров, которые были в телефонном справочнике. Но Гарри имелся в одной-единственной семье, да и то, как выяснилось, семья та – чернокожие. Кроме того, их Гарри жив и здоров. Мать утверждает, что все родственники Гарри Крамера уже поумирали. Теперь я склонна ей верить.

– Может и так, – выразил свое мнение Энди, садясь рядом. – Или же их семья не из Лондона.

Она изумленно уставилась на него своими широко раскрытыми серыми глазами.

– Да нет, это же очевидный факт. Это настолько немыслимо, чтобы они были не из Лондона, что о таком варианте я даже не задумывалась. А задумайся я, так что толку? Откуда мне взять телефонные справочники со всей Англии? Как обзвонить всех людей с этой фамилией.

– Я бы мог тебе в этом помочь. Мне известны кое-какие методы такого расследования.

– Ты что же, и вправду хочешь проделать эту адскую работу?

– Можно было бы попробовать. Если ты захочешь, конечно.

– Конечно, хочу… – не раздумывая ответила она. – Если только тебе не придется очень надолго отрываться от твоей книги.

– Да нет, не придется. – Он достал из кармана шариковую ручку и записную книжку. – Так, значит, ты родилась в 1950 году. Когда твои предки поженились?

Лили не сомневалась, что этот разговор был задуман уже давно. И она знала, какие должны последовать вопросы. А к чему они? Все равно она вряд ли из-за своего незнания сможет предоставить действительно важную информацию.

– Я не знаю, когда они поженились. Я вообще ничего не знаю, за исключением того, что его звали Гарри Крамер, и он погиб в автомобильной катастрофе до того, как я родилась. Моя мать тогда была беременна мною. Следовательно, эта катастрофа должна была произойти где-то на протяжении девяти месяцев, предшествовавших марту пятидесятого года. Да, еще одно: она утверждает, что ее с ним в машине не было. Вероятно, он ехал один.

Энди пожал плечами.

– Ты не можешь всецело полагаться на это утверждение. Оно лишает наше расследование объективности. Первое: ты ведь не знаешь, были ли они счастливы или нет. Ты можешь лишь предполагать. Второе: сейчас нет смысла думать да гадать, была ли она тогда в машине или нет. Нам самим предстоит это выяснить.

Он изложил еще кое-какие свои замечания, потом тема была закрыта. Он посмотрел в окно.

– Приятный вечер, давай пройдемся.

Они добрались, ни много, ни мало, почти до самой Мраморной Арки. Энди и Лили шли чуть на расстоянии, мало разговаривали: наступил момент, когда оба слегка пресытились общением друг с другом. Перед ними сверкали яркие огни Оксфорд-стрит, чуть вдали виднелись сиявшие вывески супердорогих отелей на Парк-Лэйн.

Лили в раздумье напевала детскую песенку. Энди она показалась знакомой.

– Я часто пела ее в детстве, – задумчиво произнесла Лили. – Вот уж не думала, что кто-нибудь, кроме меня, может ее знать.

– Не кто-нибудь, а я. Давай пойдем обратно. Они отправились обратно. Теперь в походке обоих уже не чувствовалось прежней безмятежности, что-то гнало их домой. Лили по американской привычке не стала выключать отопление, когда они уходили, и дом обещал приятное тепло, уют. Энди это очень понравилось.

– Великолепно! – восхищался он. – Ох, уж эти декаденты-американцы! Ура им!

– Я не декадентка-американка, – принялась протестовать Лили. – Я разумное и надежное создание, и, по меньшей мере, на добрую половину пуританка из Новой Англии.

Энди обнял ее и слегка прижал к стене.

– Ты и правда пуританка?

– Думаю, что нет, – едва слышно промолвила Лили.

Он поцеловал ее. На этот раз это был действительно поцелуй долгий и страстный. Лили крепко-крепко прижалась к нему и так они простояли неизвестно сколько.

Энди прижался лицом к ее волосам.

– От тебя пахнет солнцем, от тебя всегда пахнет солнцем, – шептал он. – Я столько раз обещал себе, что не сделаю этого, но сейчас… Сейчас мне хотелось бы остаться у тебя на ночь. Я жутко этого хочу…

– Я тоже. – Она произнесла это едва слышно, но прозвучало это достаточно решительно.

– Вот и хорошо. Я рад.

– Давай отправимся наверх, давай?

И они любили друг друга на этой узенькой единственной кровати, накрывшись ситцевым ярким одеялом, потому что здесь не было батарей. А камином они заниматься не стали, так им хотелось поскорее оказаться вдвоем. За окном светила луна, освещая их одежду, которую они кое-как побросали на пол. В лунном свете были ясно видны их молодые обнаженные тела: длинное, долговязое – Энди и пухлая фигурка Лили. Когда одеяло съехало чуть ли не на пол, она увидела его кожу, и Лили показалось, что она отливала золотом.

Энди лежал головой на ее животе и целовал кожу на нем, ласкал губами ее соски. Лили тихо стонала от блаженства.

Время шло, они не торопились. Оба почти не разговаривали. Лишь однажды Энди поднял голову и произнес:

– Я всегда знал, что ты такая.

И продолжал гладить и ласкать ее и этот безмолвный язык был чудом взаимопонимания… Потом он задал еще один вопрос.

– С тобой это происходит впервые?

– Да, – шептала она.

– Не бойся. Я буду очень осторожным.

– А я и не боюсь…

И она действительно не боялась.

Уже потом, когда голова Лили покоилась на груди Энди, девушка впервые в жизни испытала чувство полнейшего совершенства окружающего мира.

– А почему ты не хотел этого, почему ты считал, что этого не должно быть? – спросила она.

Он ответил не сразу.

– Потому что я должен полностью сосредоточиться на моей работе. Я не хочу, чтобы у моего неясного будущего появились заложники.

– Значит я – заложница твоего будущего?

– Вероятно. Все будет зависеть от тебя.

– Тогда у меня к тебе еще один вопрос.

– Какой? – сонно пробормотал он.

– Теперь ты можешь меня назвать современной девушкой?

Сонливость Энди как рукой сняло. Его смех был настолько оглушительным, что, казалось, задребезжали стекла в рамах. Он принялся обнимать и целовать ее. А Лили почувствовала, что готова умереть от счастья.

Когда она проснулась, его рядом не было. Зато был затоплен камин, и прежде чем ее охватил панический страх, Лили услышала его шаги по лестнице.

Вошел Энди, его единственной одеждой было полотенце, обмотанное вокруг бедер. В руках он нес поднос, на котором стояла яичница, хлеб с маслом и чайник. Они уселись поближе к горевшему камину и принялись есть, разговаривая ни о чем. Все было почему-то очень смешным.

Кошмар же начался позже, примерно через час, когда они спустились вниз в шикарную кухню и занялись там мытьем посуды.

– Лили, я должен тебе это сказать, потому что я очень много думаю о наших отношениях. Ты не должна в меня влюбляться.

Она не ответила. Как она могла не влюбляться, если она уже влюбилась в него по уши, и он этого не мог не замечать?

* * *

– Мне и не верится, что это дело твоих рук, – Энди положил себе еще овощного рагу по-провансальски.

Лили осваивала кулинарию, руководствуясь книгами, подаренными ей Энди, и кое-какими еще, купленными уже самостоятельно. Она уже вполне освоилась и на этой кухне.

– Послушай, – сказал он, прожевывая. – Я ведь все время здесь питаюсь. Мне бы следовало как-то участвовать в этом.

– Не глупи, с тебя хватит твоей писанины. Кроме того, мне всегда нравилось наводить чистоту и начинает нравиться готовить.

Он усмехнулся.

– Да нет, ты меня не так поняла. Я имею в виду деньги на покупку продуктов. Знаешь, есть одно милое выражение среди этих работяг: вот тебе на хозяйство, дорогая, – приходит такой и говорит своей ненаглядной, вынимая из кармана пару медяков.

– Ах, вот ты о чем? Понимаю.

Сначала она хотела отказаться, но подумав, не стала. Ведь это могло послужить еще одной ниточкой, их связывавшей, постепенно превращавшей их в супружескую пару…

– Конечно, если тебе так хочется.

– Вот и хорошо, – проговорил он с набитым ртом, накладывая себе рагу в третий раз.

– Слушай, ты бы не пихал в себя столько, есть еще и десерт – карамельный крем. – Диета Лили была позабыта в связи с интенсивным освоением поваренных книг.

Патока была превосходна. На маленьких беленьких тарелочках возвышались золотистые горки, покрытые аппетитной корочкой. Энди, в предвкушении удовольствия, блаженно замурлыкал.

– Что это с тобой? Тебя прямо не узнать! Может, все дело в тех книгах, которые я тебе преподнес? А поначалу они вроде и не произвели на тебя особого впечатления.

Она была готова ответить ему старой как мир поговоркой о том, как добраться до сердца мужчины, но промолчала. Незачем было это говорить.

– Все дело только в этой кухне. Скажи на милость, ну как можно постоянно видеть это перед собой и не пожелать, чтобы в один прекрасный день научиться всем этим пользоваться?

– Возможно. Мне этого не понять. У меня в моей комнате, которая одновременно и спальня, и кухня, всего лишь захудалая газовая плитка, да холодильник, который взорвется, если в него, кроме масла, поставить еще бутылку молока. Так что…

Ей удалось избежать его взгляда.

– Энди, а почему ты никогда не пригласишь меня в свою квартиру?

– А к чему? Куда ей до этих апартаментов!

Он обвел рукой квартиру Чарльза. По интонации его она поняла, что он, как всегда, собирается отшутиться.

В этот вечер они снова отдались любви. Потом он, сославшись на то, что рано утром собирается засесть за книгу, отправился домой. Ночью Лили приснилось, что она пришла в квартиру Энди и обнаружила там какую-то зловещую бабу, некрасивую, старую, от которой исходил неясный ужас.

– Меня зовут миссис Мендоза, я – жена Энди, – проскрипела она и, гаденько улыбнувшись, рассмеялась замогильным смехом.

Неделю спустя Энди проинформировал ее о результатах его поисков следов Гарри Крамера.

– Ровным счетом ничего.

– То есть?

– То есть, ничего совершенно. Никакой информации. Ничегошеньки. Нет следов человека, которого бы звали Гарри Крамер и который мог бы погибнуть в автокатастрофе во второй половине сорок девятого года и в первом квартале пятидесятого.

Лили изумленно уставилась на него.

– Ты это точно знаешь?

– Абсолютно точно. Я просмотрел все газетные сообщения. Такого рода сведения обычно публикуются в газетах.

– А ты не мог чего-нибудь пропустить?

Он покачал головой.

– Нет, таких ошибок я не делаю.

Она продолжала недоверчивым взглядом смотреть на него, но в его лице было что-то такое, что убедило ее, что несмотря ни на что, он прав.

– Послушай, – обратился он к ней. – А может быть, ты что-то перепутала с этой автокатастрофой в Англии? Возможно, это произошло еще где-нибудь?

– Нет, – медленно проговорила Лили. – Не могло это произойти где-нибудь еще. Как я тебе уже говорила, моя мать небольшая охотница до таких рассказов. Но одно очевидно – Гарри Крамер погиб в Англии в автокатастрофе, незадолго до моего рождения.

Он сердито посмотрел на нее.

– Тогда, значит, все впустую, черт возьми.

Они уселись на синюю софу. Лили протянула руку и погладила его по лицу.

– Не злись. В конце концов, это не имеет смысла.

– Не имеет смысла. Не люблю я вещей, о которых говорят, что они не имеют смысла.

Не в пример ей, Энди был искренне разочарован, и Лили хотелось хоть как-то успокоить его, и она предложила следующее.

– Я напишу моей матери и еще раз расспрошу ее в деталях. Постараюсь убедить ее в том, что решила заняться поисками родственников Крамера, несмотря на то, что она всегда убеждала меня в их отсутствии.

Лицо Энди осветилось улыбкой.

– Да, обязательно напиши. Ведь все, что нужно, это дата его рождения. Тогда можно будет начать с другого конца – с Соммерсет Хауз, где хранятся архивные сведения.

Лили отправила Ирэн письмо на следующее утро. Оставалось лишь ждать ответа.

Однажды утром, это было в феврале, в дверь Лили постучали. Она поняла, что это не мог быть Энди: он по утрам обычно работал, и, кроме того, у него был свой ключ.

Это была молодая женщина, маленькая, субтильная, в нахлобученной белой шляпе, длиннющем шарфе с вызывающе яркими полосами и огненно-красном пальто, перехваченном поясом. Пальто доходило ей до середины бедер, из-под него виднелись белые чулки и ноги, обутые в ботфорты, тоже белые.

– Ох, извините, я ожидала увидеть здесь Чарльза Мендозу. Вероятно, я перепутала дома.

– Нет, нет. Все правильно, но Чарльза сейчас нет здесь. Он уехал в Африку. А я пока живу в его доме.

– В Африку? Он мне ничего не говорил.

Через раскрытую дверь в прихожую задувал холодный северный ветер.

– Может быть, зайдете ненадолго? – пригласила Лили.

Женщина перешагнула порог и осторожно затворила за собой дверь.

– Вот так-то лучше. А когда сэр Чарльз отправился в эти дебри?

Сэр Чарльз? Лили это показалось шуткой.

– Сразу же после Рождества. Я присматриваю за домом с десятого января.

– Вам везет. Домик, что надо. Вам не кажется? А вы, я смотрю, американка.

Оба утверждения были произнесены таким тоном, что в подтверждении Лили не нуждались. Но Лили решила все же ответить.

– Я согласна с вами и в отношении дома, и в том, что я – американка. Меня зовут Лили Крамер, я из Бостона. Она предпочла отрекомендоваться жительницей Бостона. Иначе было бы очень трудно и долго объяснять, что это за Филдинг и где он расположен.

Гостья протянула Лили руку.

– Рут Оуэнс. Я участвую в некоторых проектах Чарльза.

«Вряд ли она шутила, – подумала Лили. – Скорее всего, его любовница. Значит, этот кузен Энди имел дворянский титул». У Лили не было возможности как-то прореагировать на услышанное, ибо гостья трещала как пулемет.

– Я с начала декабря была в Шотландии. Далеко, на самом севере, в Оркни. Конец света, знаете. Оттуда не очень-то можно было связаться. Простите меня, что я вот так обрушила на вас эту лавину информации.

Лили понятия не имела, о каких проектах она говорила. Но эта Рут Оуэнс, похоже, была хорошо осведомлена обо всем, что касалось Чарльза Мендоза. Возможно, и об Энди ей тоже что-нибудь известно?

– Может быть, выпьете чашечку кофе? Я сейчас сварю.

– Благодарю вас. Но ни кофе, ни чая я не пью, а вот от простой горячей воды не откажусь. Ну и холодина здесь! Даже в Оркни и то было теплее.

Лили провела ее на кухню.

– Это самое приятное помещение во всем доме. В остальных комнатах практически нет никакой мебели, разве что совсем старое барахло, которое приобрела я сама. Извините, но я не знаю, где находится Оркни. И о том, чем вы с Чарльзом занимаетесь, тоже не знаю. Если не ошибаюсь, он фотограф?

– Да. Он специализируется на том, что снимает природные объекты и сотрудничает с разными музеями, зоопарками и с географическими обществами. А я делаю для него наброски. Мы вместе с ним ездим на съемки, и я выполняю эскизы, которые сопровождают его фотографии. Во всяком случае, до последнего времени, я это выполняла. Но, судя по всему, в Африку с ним отправился кто-то другой.

Рут сняла пальто и шляпу. Под пальто она носила белое вязаное платье, собственно говоря, это был просто удлиненный свитер. Она была поразительно тоненькой, ее рыжие волосы были чрезвычайно коротко острижены. Она имела голубые глаза и веснушки. Лили в своих заношенных просторных штанах и рыбацком свитере сразу же ощутила себя деклассированным элементом.

– Оркни находится на самом севере шотландских островов, – продолжала рыжеволосая пришелица. – Там сплошные пустоши. В этой местности мы производили съемки тетеревов, их там довольно много зимой и осенью.

Лили поставила на стол кофейник.

– Вы действительно отказываетесь от этого? – поинтересовалась она на всякий случай.

– Нет, нет, благодарю. Я питаюсь исключительно натуральными продуктами. Стакан горячей воды без ничего был бы очень кстати. Ну, может быть, бросьте туда ломтик лимона, если у вас найдется.

Лили принесла лимон и отрезала ломтик.

– Сахару?

– Не надо, если это не бурый сахар.

– Извините, но бурого нет.

– Ну нет, так нет. Ничего страшного. Где это вы познакомились с Чарльзом?

– Мы незнакомы. – Лили очень тщательно выбирала слова. – Он упросил своего двоюродного брата Энди подыскать кого-нибудь, кто мог бы присмотреть за домом в его отсутствие.

– Вот оно что. Доверительные отношения с Эндрью. С фамильной черной овечкой… Значит, Энди ваш приятель?

– Мы с Энди… близкие друзья.

– Ах, вот как! Понимаю. Надеюсь, я ничего такого оскорбительного в его адрес не произнесла? Или произнесла?

– Нет, нет. Наоборот, мне все это очень интересно. А почему Энди считается черной овечкой?

– Первое, по причине своей матери. Видите ли, они же все представляют из себя Бог знает какой древний клан, со всеми бесконечными родословными, со всеми правилами и исключениями. А лорд Уэстлейк, который испокон веку оставался вдовцом, ни с того, ни с сего, женился на какой-то йоркширке из рабочей среды, да еще на двадцать пять лет моложе себя. – Рут притворно закатила глаза. – Какой скандал! – Произнесено это было по-французски с намеренно утрированным носовым «н».

– Минутку подождите, – быстро проговорила Лили. – Но ведь фамилия Энди не Уэстлейк, а Мендоза.

Рут усмехнулась.

– Ваше американское происхождение налицо. Уэстлейк – дворянское звание, а звания и родовые имена очень часто не совпадают.

– Родовые имена – это фамилии? Правильно?

– Правильно. Отцом Энди был человек по имени Йен Чарльз Мендоза, или его светлость, четвертый барон Уэстлейк. Уэстлейком называется и одно место, фамильное имение. Это огромное здание в стиле Тюдоров, расположенное в Озерном крае с прилегающими необъятными землями.

– А что произошло, когда отец Энди женился на его матери? – глуповато спросила Лили.

– Вот в этом-то и вся пикантность этой ситуации. У нее достало мужества произвести на свет сына, нашего Энди. Полагаю, что лорду Уэстлейку было под пятьдесят, когда Энди появился на свет. Кроме того, у него уже имелся наследник. Потом вдруг выясняется, что Энди, как бы это сказать… Ну, не от мира сего.

– Что значит «не от мира сего»?

– Это значит, что он не такой, как эти, которые только и знают, что щелкать каблуками и с самого утра опустошать бутылку за бутылкой шерри из фамильных погребов. Энди не таков. Когда он написал для «Манчестер Гардиан» серию очерков о том, к чему приводит их кровосмешение ради сохранения аристократических родов, остальные Мендоза по сути дела объявили ему бойкот. Он был лишен права наследования.

– Какой бойкот? Ведь Энди бывает в семье на всех праздниках. А, скажите, у него есть титул? Он никогда мне не говорил об этом.

– Вообще-то не совсем, конечно, лишен. Если этого требуют какие-то обстоятельства, то эти Мендоза поддерживают с ним связи. А что до титула, так Энди, будучи вторым сыном в любом случае не может его иметь. Титул достался его кузену Чарльзу, его удостоили титула баронета, поэтому-то я и называю его иногда «сэр». Это звание жалуют в случаях, если имеются какие-либо заслуги перед Британией. Чарльз прославился на поприще фотографии. Звания не переходят по наследству и пэром его не сделали. Нынешний лорд Уэстлейк – старший брат по отцу Энди, его зовут Марк. Более того, когда пэры сходят со сцены, на вершине всей этой кучи оказываются бароны. Их дети не имеют дворянских званий. Но если вы посылаете Энди письмо, то на конверте должно все же стоять «достопочтенному». Вот такие дела.

Лили вспомнила, что говорил ей Энди относительно бытия в качестве второго сына.

– А колоний, чтобы отправить его подальше, не имеется? Не так ли?

– Совершенно верно, – согласилась Рут. – Посему он чуть-чуть ревнив и эксцентричен.

– Ах, вот кто здесь был! – так комментировал на следующий день Энди визит Рут. – Малышка Рут Оуэнс. Сиськи в лупу не разглядишь, зато язык – до пяток. Как она тебе?

– Мне она понравилась, – призналась Лили. – В следующую субботу она пригласила меня к себе на ленч.

Энди был слегка ошарашен. Он снял очки и пристально посмотрел на нее.

– Ты уверена, что хочешь водиться с этим сокровищем?

– С каким сокровищем? И что значит «водиться»? Я приглашена на ленч к женщине, своей знакомой. Тебе что, не нравится?

Энди вертел очки между большим пальцем и указательным.

– Вообще-то, это меня не касается. Должен сказать, эта штучка Оуэнс, с ее трепотней по-французски, под кем только не лежала.

– А вот это, как ты сам понимаешь, меня волновать не может.

– Тебя-то нет, но… Лили, о ком мы спорим? О Рут Оуэнс, Бог ты мой!

– Я ни о ком не спорю.

– Да ты вся кипишь, я же вижу. Когда у тебя появляются эти складки у рта, тогда только держись.

Он восседал на подушках на полу, она сидела на кровати, подогнув колени и обхватив их руками.

– Энди, почему ты мне не сказал, что у тебя уже были кое-какие публикации? Ты всегда старался убедить меня в том, что ты начинающий писатель, до этого ни строчки не написавший. Рут сказала мне, что у тебя была серия статей для газеты.

– Ну что тут скажешь? Язык до пяток. Репортажи, журналистика – не в счет. Это не писательство. Роман – это нечто совсем другое.

– Хорошо. Но дело не только в этом. Ты всегда очень скрытный, если речь заходит о твоих делах. Ты ведь никогда не говорил о том, что ты сын лорда и…

– … Не выдержал конкуренции со стороны своего единоутробного братца, – перебил он. – Боже праведный! И она все это успела выблевать на твою голову? Сколько же она у тебя пробыла? Неделю?

– Нет, всего лишь час. Но она быстро говорит, – Лили хихикнула.

Она не могла удержаться от смеха.

Через несколько мгновений засмеялся и Энди.

– Мне нравятся люди, способные рассмеяться своим собственным шуткам, – признался он.

Он поднялся с подушек и подошел к кровати.

– Подвинь, пожалуйста, свой роскошный зад, дай я лягу рядом. Послушай, милочка, одна из твоих самых замечательных черт – это то, что ты абсолютно свободна от всех английских предрассудков. Тебя не волнует, кто и сколько должен унаследовать, тебя не интересуют эти проклятые приемы, где всех женщин зовут Фионами, а всех мужчин – Найджелами. И мне очень не хотелось, чтоб эта твоя американская осведомленность разлетелась в пух и прах, потому что, я повторяю, она мне ужас как нравится.

Она позволила ему обнять ее и вздохнула.

– У тебя всегда находится объяснение, после которого я ощущаю себя глупой, занудной девчонкой.

– Все дело в том, что ты очень много пребываешь в одиночестве, наедине со своими мыслями, тебя некому разубедить. Ты без конца ищешь какие-то скрытые мотивы там, где их нет и быть не может. Мне бы очень хотелось, чтобы ты снова занялась своей учебой.

– Тому, что меня действительно интересует, они меня не научат. И тебе не следует противиться тому, чтобы я зналась с Рут. Она мне очень нравится. Вот у нее я смогу научиться очень многим полезным вещам.

– Не думаю.

Около пяти часов утра Энди осторожно встал с постели.

– Можешь не становиться на цыпочки, я не сплю, – пробормотала Лили.

– Ого! Значит сонное зелье доктора Энди Мендозы не действует. Придется удвоить или даже утроить дозу, а? – Он стоял на коленях перед кроватью и тихо целовал ее. – Понимаешь, мне что-то не спится. Дело в том, что мне предстоит сегодня ленч с моим литературным агентом. И это будет после того, как он встретится с одним издателем, который вроде бы заинтересовался моей книгой.

– Энди, а ты ведь мне не сказал, что закончил ее!

– А я и не закончил. Но Барри, мой агент, утверждает, что первые несколько глав настолько хороши, что он, вероятно, сможет заключить контракт. Не знаю, как там все будет.

Выходит, до этого момента она не знала, что у него есть литагент. Значит, еще одна тайна и Энди вовсе не такой уж неоперившийся птенец в этих делах, как она себе представляла.

– И ты очень расстроишься, если издатель откажется?

– Разумеется, расстроюсь. Потом приду в себя и продолжу свою работу, а Барри, тем временем, будет подыскивать другого издателя. Могу я сварить себе яйцо перед уходом? Мне очень хочется есть. По-видимому, это все нервы.

– Сейчас спустимся вниз и оба съедим ранний завтрак.

Энди запротестовал, но как-то вяло. В предрассветной мгле они отправились на кухню, и Лили сварила два яйца «в мешочке», поджарила бекон с тостами, заварила кофе. Все это в мгновение ока было проглочено Энди.

– Позвони мне после того, как ленч закончится. Позвонишь?

– Позвоню. Так что предстоит либо праздник, либо оплакивание.

Но телефонный звонок раздался значительно раньше, в одиннадцать.

– Барри позвонил мне и сообщил, что издательство готово подписать контракт со мной. Они его уже составляют, – объявил Энди. – В его голосе явственно слышались торжествующие нотки. – Мне еще ничего неизвестно о конкретных сроках, но меня это не особенно волнует, честно говоря.

– Ой, дорогой, это ведь очень здорово! Я так счастлива за тебя! – Это «дорогой» вырвалось у нее само собой, незаметно, его восхищение передалось и ей.

Энди обычно избегал этого обращения, он не шел дальше ни к чему не обязывающего словечка «милочка» или «милая». Оно и действительно было для нее пустым звуком, ибо даже хозяин бакалейной лавки обращался к ней «милочка». Но побыть раз «дорогим» вроде не вызывало у него приступов раздражения.

– И я тоже за себя счастлив. И хочу тебя пригласить отпраздновать это. Давай, приходи к нам на ленч. Барри уже очень давно желает с тобой познакомиться.

Мысль о том, что она стала предметом обсуждения двух мужчин, один из которых ей незнаком, была неожиданно приятной.

– С удовольствием. Но я не знаю, может получиться так, что мое присутствие окажется некстати.

– Разумеется, кстати. Это гриль-бар в ресторане «Дорчестер». Ни больше, ни меньше. Вот, если бы издатель нас прокинул, пришлось бы довольствоваться рыбой с картошкой. Надевай что-нибудь немыслимое и приезжай.

– Да нет у меня ничего немыслимого, что я могла бы надеть.

В Лондоне она так и не сумела ничего купить из одежды. И тут Лили вспомнила о Рут Оуэнс и ее шикарном бело-красном одеянии.

– Боюсь, что я разочарую тебя, поэтому мне, наверное, не стоит приходить.

– Что за абсурд? Надень то вязаное платье, ну, синеватое, которое мне нравится.

– Оно слишком облегающее.

– Ха-ха, вот поэтому-то оно мне и нравится. И Барри понравится, я уверен. Значит, в двенадцать сорок пять в вестибюле «Дорчестера».

Повесив трубку, Лили, недолго думая, набрала номер Рут Оуэнс.

– Это Лили Крамер. Прошу прощения за мою навязчивость но у меня сложности.

– Привет, Лили. Я это не считаю навязчивостью. Наоборот, я еще валяюсь в постели и кисну со скуки, так что вы позвонили весьма кстати. Что там у вас за сложности?

– Меня интересует, что можно надеть на официальный ленч в «Дорчестере»?

– Вы идете в ресторан или в гриль-бар?

– В гриль-бар. – Только сейчас Лили поняла, что и это тоже важно.

– Тем лучше. Там вы сможете появиться в чем угодно. Даже в брюках.

Лили молчала. Она понимала, что под брюками Рут имела в виду не ее штанищи, а брючный костюм.

– Чувствую, что не успокоила вас, – нарушила молчание Рут, когда оно стало затягиваться. – Кажется, вас мучат мысли о том, что вы не располагаете ничем, что смогло бы показаться вам действительно подходящим для «Дорчестера». С другой стороны, не пойти вы не можете.

– Все совершенно правильно. Как в пункте первом, так и во втором.

– М-м-м, значит так. Постараюсь вам помочь. Оставайтесь дома, я буду у вас примерно через полчаса. Когда ваш ленч?

– Без четверти час.

– Отлично. Время еще есть. К тому же, вам не мешает слегка припоздниться. Это сейчас можно.

Вскоре прибыла Рут. Она была в джинсах, грубых ботинках и свитере. Никакой косметики, короткие волосы казались или были взъерошенными. В руках у нее был небольшой саквояж. Лили только что вымыла голову и сидела с феном в руках.

– Послушайте, Лили. – У вас просто сказочные волосы.

– Я это знаю. Но больше ничего сказочного. Стало быть, итого: прекрасные волосы и ничего более.

Отступив на шаг, Рут изучала ее.

– Не совсем так. Огромные глаза. Да и пухлые щечки очень вам к лицу.

– Зато все остальное пухленькое – не очень.

– Не знаю. Не уверена. Конечно, сейчас не в моде быть пухленькой, но вы ведь не толстуха. И Энди Мендоза это по душе, не так ли? Это с ним вы отправляетесь на ленч?

– Да, с ним. И с его агентом. Это небольшое празднество. Энди продает свою повесть.

– Правда? Интересно, что скажет его семейка по этому поводу!

Лили сразу же пожалела о своих словах.

– Боже мой! Это, наверное, пока секрет. Он будет на меня страшно злиться за то, что вам сказала. Не говорите ему ничего, ладно?

Рут пожала плечами.

– Мне только и остается, что обсуждать дела Мендоза. Ладно, давайте-ка, показывайте мне ваши одежды. Посмотрим, что можно сделать. Я кое-что принесла с собой, что поможет вам выйти из положения.

Ее мнение совпало с мнением Энди относительно аквамаринового вязаного платья.

– Да, это именно то, что нужно. Дайте я на вас в нем посмотрю. О, это то, что прописал доктор! Чуть длинновато, но, с другой стороны, кругом все только и твердят о том, что, дескать, этой весной мини выйдут из моды, и на их место придет нечто, что они называют макси. Боже, мне же весь свой гардероб менять придется. Кстати, этот цвет делает с вашими глазами чудеса. У вас есть подходящие туфли под это?

– Только черные, – Лили достала их из шкафа. – Пальто мое цвета бургундского. Мне кажется, что я буду выглядеть простовато.

Рут изучающе посмотрела на пальто.

– Нет, это решительно не то. У меня есть кое-что получше. – Она открыла свой саквояж. – Большинство из того, что я имею, маловато для вас, но вот эта шубка должна подойти.

Это была чернобурая лиса. Шубка доходила ей до середины бедер.

– Это просто шикарно, но я не могу… Я ведь не имела в виду, что…

– Знаете что, бросьте трепаться и надевайте ее поскорее.

– Рут, я не могу. Это очень мило с вашей стороны, но ведь это меха, должно быть, она очень дорогая, и…

– Но вы же ведь в ней не смоетесь от меня, надеюсь. И, извините, не облюете ее, перепив за ленчем. Какая разница? Что здесь такого? Ну, принесете ее, когда выберетесь ко мне в субботу. Зато выглядеть в ней сегодня вы будете фантастически.

И действительно, Лили в ней выглядела фантастически: вязаное платье, высокие до колен ботфорты, пушистый мех шубки, высокий воротник которой выгодно обрамлял ее личико, темные, прямые волосы – все великолепно сочеталось. Лили не могла оторваться от зеркала, оглядывая себя, и улыбка не сходила с ее лица.

– Мы чуть поторопились. Вам необходим макияж, – объявила Рут. – Снимайте шубку на минутку и займемся им.

Рут забраковала бирюзовые тени, которыми обычно пользовалась Лили.

– Тени должны быть серыми. Поищите, поищите, может быть и найдете.

Лили, пошарив в аптечке ванной, нашла, что требовалось, и Рут принялась привычными решительными движениями наносить их на лицо Лили.

– Теперь немножко помады и румян. У вас великолепная кожа. Боже мой, с ней ничего особенного не нужно делать, – Действовала Рут очень проворно и вскоре все было закончено.

– Так. Теперь необходимо чуть оттенить вашу ямочку на подбородке. Немного ее усилить. Вот так. Отлично, это придает вам характер. Вот и все. Вы – неотразимы.

Лили посмотрелась в зеркало. Ну, может быть, ей было далеко до того, чтобы быть неотразимой, но все равно хороша. Тени добавили голубизны ее глазам газели: они прекрасно отражали цвет платья. И впервые она смотрела на свой подбородок без чувства ущербности.

– Вы действительно сказочно выглядите, – еще раз успокоила ее Рут, когда помогала надеть темную шубку. – О, уже двадцать минут первого. Давайте-ка отправляйтесь на свой ленч.

Ирэн очень долго не могла ответить на письмо Лили. Эти дни слились в недели. Она не раз читала и перечитывала его, но так и не решалась сесть и написать ответ. Впопыхах нацарапанные строчки: «… Вероятно, тебя это не удивит, что я не теряю надежды найти кого-нибудь из Крамеров, втайне надеясь, что ты ошиблась, полагая, что никого из них в живых не осталось, но пока что никаких успехов на этом поприще не добилась. Я знаю, что ты терпеть не можешь расспросов на эту тему, но все же не можешь ли ты сказать мне, из какой части Англии был родом Гарри Крамер? Где он родился? И когда? И, если можешь, сообщи, где и когда произошла эта авария. Чтобы я могла начать поиски в нужном месте…»

Каждую ночь, когда она сидела, уставившись в зеркало и пытаясь оживить прошлое, постоянно убеждая себя в том, что это уже прошлое и его не вернешь, у Ирэн это вызывало горестную, едва заметную усмешку. Виновата во всем она сама, и никто больше. Она сама отправила Лили туда и даже согласилась финансировать эту поездку. Но она была настолько выведена из себя переживаниями этой девочки, в сущности, еще ребенка, и настолько уверена в том, что ей было не под силу удержать Лили, что не решилась воспрепятствовать отъезду дочери.

И вот теперь, после всех этих спокойных лет, разве могла она сейчас с полной уверенностью считать себя по-прежнему в безопасности? «Какая же ты дура, – сказала себе Ирэн! – Пришло время курочкам возвратиться на насест. Домой. Теперь детям придется иметь дело с грешками отцов». И она решила ничего не предпринимать.

Одним вьюжным февральским днем в Филдинг пришло еще одно письмо от Лили. «Ты получила мое письмо, где я тебя просила рассказать мне об отце? – писала Лили. – Очень тебя прошу, ответь, пожалуйста, на мои вопросы. В моих поисках мне помогает один мой близкий друг. Я давно собиралась тебе о нем написать. Его зовут…»

Ирэн не верила своим глазам. Она еще и еще раз перечитывала письмо. Слова превратились в маленьких злобных змеек. Эти змейки вползали в ее затуманенные слезами глаза и больно жалили. Не могло же это быть простым совпадением, стечением обстоятельств. Нет, это само небо мстило ей за ее прошлое.

На следующее утро она сидела на кровати и приходила в себя после очередной бессонной ночи. И вынуждена была признаться себе в том, что одной ей с этим не справиться. Значит, пришло время нарушить все правила. Это и был тот самый крайний случай, которого подсознательно она ждала все эти годы.

Ирэн поднялась, прошла в ванную, приняла душ, почистила зубы, подкрасилась и оделась. Все это проделывалось очень тщательно, будто речь шла о подготовке к какому-нибудь официальному рандеву. И когда она была готова, уселась на углу своей кровати, сняла телефонную трубку и набрала номер международной телефонистки, чтобы заказать разговор с Мадридом. Через несколько секунд она услышала голос, говоривший по-испански.

– Да, я слушаю вас. Добрый вечер…

Испанские слова немного испугали ее, ей даже не сразу удалось вспомнить и имя и те несколько фраз по-испански, которые она знала. Но на другом конце провода поняли, кто мог звонить.

– Дорогая, это ты? Ну, конечно, это я, кто же еще это может быть, кроме меня. Что с тобой? Что тебя беспокоит?

При этих словах у Ирэн непроизвольно вырвался вздох облегчения.

– Слава Богу! Я надеялась, что ты ответишь сама. Если бы к телефону подошел он, то я не знаю, что…

– Да нет, его сейчас здесь нет. Рассказывай мне, что произошло. – Женщина, находившаяся на другом конце света, говорила медленно, терпеливо, явно желая успокоить собеседницу.

Ирэн произнесла эти страшные слова:

– Лили разыскивает Гарри Крамера в Англии, – длинная пауза, потом, – понятно, я вообще-то ожидала от нее что-нибудь в этом духе. Она забросала меня письмами с просьбами рассказать о нем. Хочет знать, кто он, откуда, когда умер и так далее…

– Понимаю, – сказала женщина. – Меня это не удивляет.

Ирэн глубоко вздохнула.

– Это еще не все, – она колебалась.

– У нее появился какой-то друг, ухажер, как можно понять, хотя заявить мне об этом она не решилась…

– Да, да, – женщина на другом конце провода была очень терпеливой.

– Это сын лорда Уэстлейка. Его зовут Энди Мендоза.

На другом конце провода как будто едва слышно ахнули: о, Боже мой!

– Я в это поверить не могу. Это немыслимо. Что мне делать?

– А что тебе делать? Не думаю, чтобы ты смогла что-то предпринять. Нет ничего такого, что бы ты отважилась рассказать ей об этом Гарри Крамере. Или же о Мендоза.

– Да нет, не об этом, конечно нет. Но я в ужасе. Я ведь ее знаю. Она ни за что не откажется от своего намерения. Она чудовищно упряма, эта Лили. Ведь она будет искать, и, в конце концов, все узнает. А я если впаду в отчаянье, таких дел могу наделать, что…

Женщине из Испании, вероятно, был очень хорошо известен характер Ирэн. Та никогда не могла самостоятельно выйти ни из одного кризиса. Это, можно сказать, и было причиной всех ее бед.

– Подожди, дай подумать, – сказала она. И через несколько секунд, – я должна посмотреть, что я смогу здесь предпринять.

– Да, да, – благодарно зашептала в трубку Ирэн. – Это было бы немного лучше. Если бы я только могла…

– Хватит! – жестко произнесла собеседница Ирэн. – Хватит нервничать. Я могу. Я сделаю. Выбрось из головы эту историю.

– Ты всегда была способна облегчить, что угодно, какую угодно проблему решить, – сказала Ирэн, – всегда. Я так тебе благодарна за это.

Усмешка женщины долетела через тысячи миль до уха Ирэн, прижатого к телефонной трубке в Филдинге…

– Да нет, это мне следует быть тебе благодарной. Выбрось все из головы, – повторила она. – Всего тебе наилучшего, дорогая, – нежно добавила она, – до свидания.

Связь прервалась. Ирэн сидела какое-то время неподвижно, отдавшись своим нелегким мыслям. Потом встала и расправила складки дорогого, сшитого на заказ шерстяного платья. Выходя из спальни, она бросила беглый взгляд в зеркало. Да, на этом, уже довольно древнем фасаде стали появляться первые трещинки. Джинн почти выбрался из бутылки, но ей все же удастся запихнуть его обратно. Она снова была холодной и рассудительной женщиной, к которой снова вернулось ее обычное самообладание – прежней Ирэн Пэтуорт Крамер.

 

6

Лондон, Мадрид, 1971 год.

Рут Оуэнс жила в гуще коротеньких улочек, окружавших небольшой парк, известный в Лондоне под названием Эннисмор Гарденс, в квартире, которая была выкроена из прежнего односемейного дома.

– Три этажа и в каждом по комнате, – объясняла она, показывая Лили квартиру. – И две из них настолько малы, что повернуться негде.

– Очень мило, – вежливо опровергла Лили.

– Да нет, это мерзкая конура, – поправила ее Рут. – Я не теряю надежды приобрести шикарную квартиру с двумя спальнями в каком-либо новом доме, но для этого сначала от этой надо избавиться. Но желающих купить пока что-то не видать.

Лили это не удивляло. Средний этаж, занимавший девяносто процентов всей жилой площади, мог бы выглядеть прилично, даже красиво, но те элементы комнаты, которые смогли бы заставить ее выглядеть приятнее, заслоняла ужасная современная мебель апокалиптического лилово-оранжевого цвета.

Рут исчезла где-то наверху и вскоре вернулась с подносом, на котором стояли два стакана. Скорее всего, лестница эта вела в кухню. Квартира была в той же мере неудобной, в какой несимпатичной.

– Морковный сок, – пояснила Рут, протягивая стакан Лили. – Я хочу, чтобы мои друзья были и богатыми и здоровыми. И умными тоже. Ну, и как ваш ленч в «Дорчестере»? Понравилась Энди лисья шубка?

– Думаю, что да. Он особенно не стал рассыпаться в похвалах, но вид у него был одобрительный.

Рут хмыкнула.

– Могу поспорить, что он был в восторге. Я всегда подозревала, что за этой сдержанной внешностью скрывается такой огонь, что… Где это угораздило вас с ним познакомиться?

– В музее Виктории и Альберта, – Лили отвечала тихим голосом.

Вопрос Рут ее насторожил, он показался ей подначкой.

– Боже мой, где же еще, – Рут подняла стакан. – За вас.

Лили попробовала морковный сок, он ей понравился.

– Ну и что это за книга, которую написал или пишет Энди? Она, случаем, не обещает стать бестселлером номер один?

– Да нет, это скорее должно быть нечто серьезное. Его агент посоветовал Энди сосредоточиться на разоблачении нравов мелкопоместных господ. Энди не обрадовался, услышав это. Как и то, что не исключено, что его повесть не дойдет до большинства читателей.

– Энди и самого-то не каждый поймет, во всяком случае, в нынешнее время.

Рут снова сбегала наверх и вернулась с еще одним подносом.

– Давайте поедим. Вам это пойдет на пользу.

Рут расставила огромные порции салата в деревянных мисках и толстыми ломтями нарезала грубый деревенский хлеб. Лили намазала один из ломтей маслом.

– А вы давно знакомы с Энди? – поинтересовалась Лили.

Рут улыбнулась.

– Лет семь или восемь… – Потом спросила у Лили. – Сколько вам лет?

– Через месяц будет двадцать один.

– А какого числа?

– Двадцать второго марта.

– Ага. Значит вы – Овен.

– Да, а Энди – Скорпион.

Рут положила ей еще салата.

– А сколько же Энди? Двадцать восемь?

– Двадцать семь, – поправила Лили.

Рыжеволосая Рут, оторвавшись от еды, удивленно посмотрела на Лили.

– Вы, кажется, все о нем знаете. Вплоть до того, какими ножницами он стрижет ногти на ногах. И все потому, что вы от него без ума.

Лили ответила не сразу. И когда отвечала, не смотрела на Рут.

– Не думаю, чтобы мне все о нем было известно. Рут, а Энди не женат?

– Женат? Нет. Да вы что? Чего это вам пришло в голову? Он что, говорил вам, что женат?

– Да нет. Просто это пришло мне в голову.

– Могу заверить вас в том, что если его не похитит какая-нибудь сумасшедшая особа, которая возжелает его до смерти, он так и останется в списке закоренелых холостяков. И, скажу вам по совести, хоть вы и не обрадуетесь этим словам, так будет всегда. Не думаю, чтобы Энди можно легко заграбастать кому бы то ни было.

Сделав такое, не оставлявшее ровным счетом никакой надежды заявление, Рут поднялась и отправилась на кухню на сей раз за десертом.

– Свежие дыни. Настоящие, из Испании. Единственное место, где их можно купить – продуктовый отдел у Харродса. Одно у этого моего жилья достоинство: недалеко от Харродса и от Харви Николса и от Кингс-роуд. Равноудаленное место и от старого, и от нового света.

– Но вы еще не отказались от мысли продать его? – Лили была обрадована тем, что может говорить о вещах, не имевших отношения к Энди.

– Сплю и вижу. Но вы-то покупать не собираетесь?

– Нет, боюсь, что мне не по карману покупка квартиры. А много людей приходило к вам?

– Валом валили. Но что с того? В конце концов, все кончилось тем, что они уходили от меня ни с чем и покупали жилище где-нибудь еще.

– Покажите мне, пожалуйста, кухню и ванную. – Лили отодвинула стул и поднялась из-за стола.

Рут повела ее вверх по лестнице. Кухня оказалась переделанной под кухню лестничной площадкой после того, как искромсали весь этот дом. Ванная находилась двумя пролетами ниже, рядом с тем, что служило небольшой прихожей. Плитки, покрывавшие ее стены, были лилового цвета, а краны и прочая утварь относились Бог весть к какому времени.

– Все это роскошь тридцатых, – пояснила Рут. – Хуже не придумаешь. Вам не кажется?

– Да, трудновато что-то придумать в один присест, – призналась Лили. – По моему мнению, это был один из наихудших периодов в истории развития дизайна и архитектуры.

Рут принесла ей кружку ромашкового чая и ржаное печенье.

– О чем это вы задумались, – спросила она Лили.

– О том, что место это располагает определенным потенциалом, зарядом, – ответила Лили. – Но нуждается в огромном количестве доработок и переделок, что потребует больших денег.

Глаза рыжей Рут сузились.

– Сколько?

– Не могу сказать. Я не очень-то ориентируюсь в лондонских ценах.

– А выяснить можете?

Немного подумав, Лили ответила.

– Полагаю, что смогу.

Потребовалось около трех с лишним недель, что бы две женщины пришли к договоренности о деловом сотрудничестве, и Лили решила поучаствовать в перестройке квартиры Рут Оуэнс. Временами ей казалось, что такая ответственная акция ей не под силу. Потом она все-таки вспомнила, почему она согласилась на это. Со всей ясностью она смогла понять это в тот вечер, когда вместе с Энди отмечала свой день рождения двадцать второго марта. Ей исполнялся двадцать один год. Этот день означал также, что год, который она намеревалась провести в Англии и который финансировала Ирэн, был ровно наполовину прожит. Если она не подыщет себе какую-нибудь работу и не начнет обеспечивать себя сама, через шесть месяцев она будет вынуждена оставить Энди и уехать домой. А это было вещью немыслимой.

Поначалу нервы ее были на пределе. Но постепенно уверенность в себе росла. Рут рассчитала объем всех расходов, исходя из приблизительных прикидок Лили, но очень скоро стало ясно, что работа эта может обойтись дешевле. Нашлись какие-то вольноработающие мастера, которые согласились выполнить весь объем работ очень дешево при условии, что им будет заплачено наличными. Лили отыскала также источники получения дешевых стройматериалов. Она прочесывала весь Лондон в поисках то нужной краски, то дерева, то еще чего-то, и, в конце концов, эти занятия не могли не изменить ее самое. Когда начались работы, Лили почувствовала себя живым человеком. Она сияла от удовольствия и удовлетворенности собой.

– У тебя появилось недурное занятие, как я вижу, – однажды вечером поинтересовался Энди.

Они сидели в столовой у Лили и поедали суфле из шпината.

– Исключительно недурное, – не стала скрывать Лили, – никогда не думала, что тратить чужие деньги так интересно.

– Причем во славу этой мадемуазель Оуэнс, – он усмехнулся. – И за этими всеми новыми заботами тебе и в голову не приходило, что ответа от твоей матушки так и нет.

– Ты имеешь в виду, о моем отце?

– Да. Вопрос: сможем ли мы когда-нибудь встретиться с этим таинственным Гарри Крамером.

– Это мы явно не сможем, ибо его нет на свете.

Энди смотрел в сторону.

– Может и нет. Послушай, милая, а тебе не приходило в голову, что он мог и не умирать? Может быть, именно поэтому твоя мать так упирается? Возможно, что он жив и здоров до сих пор.

Лили признала, что такой поворот дела менял все в корне.

– Нет, – сказала она, помолчав. – Не могу объяснить тебе, отчего у меня такая уверенность. Плохо, что ты незнаком с моей матерью. Ирэн – честнейший человек. Она понятия не имеет, что такое солгать. И будь у меня где-нибудь на этом свете живой отец, она ни за что не стала бы скрывать это от меня. Я себе представить не могу ту причину, по которой она могла бы от этого уклониться.

– Ну тогда объясни, почему она не желает отвечать на твои письма?

– На письма-то она отвечает, а вот на вопросы, которые я задаю – нет.

Энди нетерпеливо заерзал.

– Ну и что ты собираешься делать со всем этим?

Поднявшись из-за стола, Лили принялась убирать посуду.

– Ничего. Во всяком случае, не то, что ты думаешь. Все конфронтации между мною и моей матерью когда-либо возникавшие, были похожи друг на друга по причине того, что и она, и я одинаково упрямые.

– Значит, ты собираешься просто-напросто оставить все поиски?

Она остановилась и посмотрела на него, так и не поставив в мойку стопку грязных тарелок.

– А ты этого не хочешь? Энди, может у тебя есть какие-то свои тайные помыслы, как-то с этим связанные, о которых я ничего не знаю?

Он отводил взгляд.

– Не будь глупышкой. Просто я считаю, что ты имеешь право знать о своем отце все.

– Хорошо. Я тоже так считаю. Значит, предпримем еще одну попытку. Что ты сможешь предложить?

Он принес и поставил на стол кофейник и две кружки.

– Я должен еще подумать. И я скажу тебе, если у меня появится какая-нибудь идея. Бог знает, когда это произойдет.

От него не ушло выражение отчаянья на ее лице.

– Послушай, извини меня. Я не собирался тебя расстраивать. Ну, постарайся себя убедить, будто я ничего не говорил. Я не хотел испортить то хорошее настроение, которое появилось у тебя от забот, связанных с жилищем Рут. Мне нравится видеть тебя ожившей.

А ей нравилось чувствовать себя таковой.

Прошел месяц с тех пор, как Лили начала заниматься жилищем Рут. Однажды, придя вечером домой, она обнаружила на полу прихожей конверт, подсунутый под дверь. Ее пальцы плохо слушались, когда она поднимала его. Конверт и способ, каким он попал к ней в квартиру, был чем-то нелепым, странным. Ну кто, скажите на милость, мог послать ей письмо таким образом, кроме Энди? С другой стороны, если это сделал Энди, то к чему эти страхи?

Она не стала распечатывать письмо тотчас же. Она прошла с ним в руке в свою гостиную, уселась на синюю софу, сняла спортивные тапочки и носки и принялась растирать натруженные ступни. Весь день ей пришлось простоять на ногах, и они побаливали. Как побаливала спина и затылок. Если мастера брали невысокую плату за свою работу, это обычно означало, что они являлись без помощников. И Лили приходилось выполнять большую часть всех работ типа «принеси», «подержи», «убери». Лили чувствовала себя уставшей.

Она понимала, что обманывает саму себя. Конверт, на котором стояло ее имя, лежал тут же на софе, но она не могла решиться открыть его и прочитать письмо. Чего она боялась? Отчего этот холод в животе? Лили заставила себя посмотреть правде в глаза. Оказывается, боялась она новых тенденций в их отношениях с Энди. Особенно сильно она почувствовала это в последние дни. Ей казалось, что Энди все больше и больше отдаляется от нее.

Нет, все оставалось как и раньше. Он по-прежнему постоянно бывал здесь: они ели вместе, спали вместе, любили друг друга, смеялись. Словом, все выглядело так, как и на протяжении пяти последних месяцев. Но, тем не менее, все было по-иному. Энди казался ей постоянно чем-то озабоченным, отсутствующим. Тем более, что и она в последнее время была так поглощена этим проектом Рут Оуэнс, что не могла с прежним вниманием следить за переменами в его поведении.

Может быть, она прилагала слишком мало усилий к тому, чтобы он оставался доволен ею? Или она иногда бывала чересчур усталой и забывчивой?

Тем временем Энди завершил работу над своей повестью, и ему не давала покоя мысль, что будет с книгой, когда она окажется в руках издателей.

– Они ведь прикончат ее, прежде чем она выйдет в свет, – без конца сетовал он.

Ей бы следовало проявить здесь участие, посочувствовать ему, поговорить с ним, попытаться облегчить его страдания, развеять его опасения. Но слишком уж она уставала в эти дни и никак не могла отозваться.

Дрожащими руками Лили взяла в руки конверт. А если это прощальное письмо, в котором он заявляет, что не желает быть с ней? Что тогда она станет делать?

– Я умру, – шептали ее губы. – Я ведь так его люблю, – произнесла она, и эти слова отдавались эхом в пустой квартире.

Конверт, оказывается, заклеен не был, лишь язычок его просунут внутрь. Глубоко вздохнув, как будто собираясь прыгнуть в воду с высокой вышки, Лили открыла его и вытащила один-единственный листок, сложенный как письмо. «Боже милостивый, не позволь ему оставить меня», – молилась она про себя. Совсем как тогда, когда была еще девочкой, умоляла всевышнего не допустить провала на контрольной по истории… Лили развернула листок. Это были всего лишь четыре строчки: «Дорогая крошка! Произошло нечто, что заставило меня срочно отправиться в Испанию. Ненадолго. Я думаю, что это не продлится дольше трех недель. Оттуда я пришлю тебе открытку и, как приеду, сразу позвоню. Так что не волнуйся, все будет хорошо».

Она скомкала бумажку в руках и заплакала, испытывая с одной стороны облегчение от того, что он ее не бросил, а с другой – печаль от перспективы не видеть его так долго.

В этот вечер она разожгла камин, чтобы его огонь хоть как-то скрасил ее одиночество. Угли в нем накалились, и их розовый свет освещал стены комнаты. «Испания, – подумала она, засыпая на своей узенькой кроватке. – А почему в Испанию? Странно, он никогда не собирался туда, во всяком случае, ничего не говорил, но ведь Мендоза – разве не испанское имя?»

Марк Мендоза, пятый барон Уэстлейк, не любил Испанию. Позабыв о том, что, строго говоря, это была в какой-то степени его родина, он был оторван от своих испанских корней. Он смотрел из окон черного «мерседеса» полным предубежденности взглядом истинного англичанина. «Да, за границей все было не так, все было каким-то непривычным, неудобным. Неутешительным», – решил он. Обладая чувством юмора, он даже позволил улыбнуться своим мыслям.

Шофер уверенно вел машину через пригороды Мадрида. Они ехали по тихим улочкам, населенным благополучным средним классом. Все многоквартирные дома выглядели абсолютно однообразно. Странно, что его кузен Диего Парильес Мендоза выбрал для жилья один из них. Мерседес послушно свернул на обочину, остановившись перед домом, немного отличавшимся от своих собратьев. Англичанин продолжал сидеть в ожидании, пока не выйдет шофер и не откроет ему дверь.

– Прошу вас, дон Марко. Буду вас дожидаться.

Марк принял кивком головы обещание шофера дождаться его и окинул взглядом непритязательное соседство, окружавшее абсурдно-стандартное обиталище одного из богатейших людей мира. Среди Мендоза, вообще не очень склонных к показной мишуре, но даже среди них Диего считался монахом, аскетом. Во всяком случае, в большинстве вещей.

У входа Марк был встречен горничной, которая провела его в гостиную. Помещение было довольно просторное, с высокими потолками, надежно защищенное от солнца. Мебель в нем была тяжелая, темных тонов. Мрачность интерьера оживлял лишь простой букет темно-красных роз. Он был рад, что его не заставили слишком долго ждать в этой гостиной.

– Ах, это ты, Марк! Спасибо, что пришел. – Лингвистический дар Диего был одной из составляющих его права контролировать огромные богатства Мендоза.

Его английский был весьма беглым и практически лишен акцента.

Братья поздоровались за обе руки. Если бы Диего приветствовал какого-нибудь другого испанца, то дело не обошлось бы без поцелуев, но, понимая английскую ментальность своего кузена, воздержался от подобных проявлений чувств. Этому пониманию он учился очень долго. Диего было шестьдесят, но выглядел он значительно моложе. Высокий, изящный, темноволосый, он был тем человеком, от которого исходила жизненная сила, человек, увидев которого, никому не пришла бы в голову мысль о том, что он привык плыть по течению.

Марк Мендоза был хотя на целый десяток лет моложе его, но раза в два шире, мощнее его. Правда, они встречались сегодня не для того, чтобы помериться силами и ему было хорошо известно, что этот щуплый Диего даст ему сто очков вперед во всех вопросах, которые составляли предмет их предстоящей беседы. Этот испанец вступил в игру значительно раньше его. Марку не совсем был понятен повод этого вызова сюда. И он терпеливо дожидался, пока его старший кузен не объяснит ему суть дела.

– Присядь, пожалуйста. Может быть, немного вина, прежде чем мы начнем разговор? – Диего стал разливать вино в рюмки.

– Ты не голоден? Если голоден, то моя жена может что-нибудь приготовить.

– Нет, нет. Вполне достаточно и вина. Благодарю.

– Тебе, наверное, интересно узнать, для чего я тебя сюда пригласил, ведь мы вполне смогли бы встретиться и обсудить все в офисе.

– Да, – согласился англичанин. – Смогли бы.

– Речь пойдет об одном весьма деликатном деле. Семейном.

Марк улыбнулся.

– Все, о чем бы мы не говорили – семейное дело. Так уж повелось с незапамятных времен, еще когда здесь жили финикийцы, если, конечно, верить всем этим бесчисленным легендам.

Пригубив вино, Диего согласно кивнул.

– А почему бы не верить? Ведь первые Мендоза прибыли сюда из Иудеи вместе с финикийскими торговцами, потом поселились в Кордове и стали ростовщиками. По твоему лицу видно, что ты не очень-то склонен верить этому.

Марк снова улыбнулся.

– Я никогда этому особенно не верил. Досконально узнать об этом просто-напросто невозможно, как ты думаешь?

Диего пожал плечами.

– Невозможно, согласен с тобой. Но как бы то ни было, – продолжал Марк, – что это доказывает? Когда бы ни прибыли наши пращуры сюда, где бы они ни поселились, они процветали и наше собственное существование в нынешнем качестве тому подтверждение.

– Процветали, – задумчиво повторил Диего. – Это все очень странно. Они, будучи иудеями, действительно процветали, что бы ни происходило в Испании за прошедшие два тысячелетия. Эти бесконечные эпидемии антисемитизма, вплоть до высылки из страны, но все же им как-то удавалось удержаться на плаву.

– Да потому, что, как только их иудейство начинало чинить им препятствия, они быстренько от него отказывались и становились кем-нибудь еще, – пояснил Марк. – Мы ведь гении по части компромиссов, Диего.

– Да, этого у нас не отнимешь. Именно это и является ключом, чтобы понять нас. Именно благодаря этому нашим противникам никогда не удавалось взять нас за горло.

Испанец улыбнулся, во второй раз наполняя бокалы.

– Ну, а теперь о деле. К нашей истории это не имеет отношения. Я был бы очень тебе благодарен, если бы ты сумел вызвать сюда твоего младшего брата. В настоящее время он гостит в Кордове.

– Энди? Да, я вспомнил. Он действительно здесь. А ты хочешь пригласить его в Мадрид?

– Да, на день или на два дня.

Марк пожал плечами. По протоколу сегодняшней их встречи ему следовало бы расспросить Диего о мотивах такого решения.

– Разумеется, я пришлю его к тебе, если в этом есть необходимость.

– А он приедет? – поинтересовался Диего. – Его не придется упрашивать?

Стало быть, Диего имел представление о бунтарском характере Энди. Марк снова пожал плечами.

– Думаю, не придется. Если я его попрошу, переводя этот вопрос в рамки семейной необходимости. Это может быть непростым делом, но апеллировать к семейным традициям необходимо: Энди такой же Мендоза как ты и я. Только сознание этого ему очень не по нраву.

Вообще мотивация поведения некоторых представителей нынешней молодежи приводила Диего в недоумение. Это был как раз тот случай.

– А с какой стати это должно быть ему не по нутру?

– Потому что ему не по нутру те принципы, которые мы с тобой исповедуем, – откровенно сказал Марк. – Он неодобрительно относится к богатству и власти.

– В таком случае, он просто дурак. – Диего казалось, был даже разочарован.

В этом для него не было ничего нового.

– Мне кажется, что все это поколение – сплошь дураки. Не понимаю я их.

– Не совсем так. Они могут быть омерзительны. Но далеко не дураки. Вот Энди, например. Он не дурак, он очень умный человек и не совершай ошибки, недооценивая его. А почему ты желаешь с ним увидеться?

– Это вопреки моим желаниям, – вкрадчиво сказал Диего. – Если бы я этого желал, то просто отправился бы в Кордову, или пригласил бы его сюда сам. Я хочу, чтобы с ним встретился ты. Коль уж ты в Мадриде, то лучше утрясти все здесь.

Марк терпеливо слушал, не давая волю своему любопытству. Ему было не впервой оказываться в подобной ситуации.

– Что утрясти?

– Понимаешь, этот молодой Эндрью у себя в Англии занялся каким-то расследованием, поисками чего-то. И эта его деятельность доставляет хлопоты одной почтенной леди, моему близкому другу.

Ага, конечно же, речь шла об очередной любовнице Диего, иначе быть не могло. И по всей вероятности, эта леди являлась единственным светлым лучом в его беспросветной унылой жизни. О ее существовании Марку было известно очень давно, уже несколько лет, да и вся их семья знала об этом. Но Диего был очень осторожен и никто здесь в Испании, включая жену Диего, ни о чем не догадывался.

– Значит, ты хочешь, чтобы я уговорил Энди прекратить эти поиски, поскольку это лишает покоя твоего близкого друга? – спросил он.

– Да.

– Это не мое дело. И он, скорее всего, так мне и скажет. Причем, в самых цветистых англо-саксонских выражениях.

– Не сомневаюсь, что именно это он тебе и скажет. Так что тебе придется быть очень жестким и настойчивым. Использовать все свое влияние старшего брата.

Марк усмехнулся.

– Как ты сам только что заявил, ты отказываешься понимать современную молодежь. Не могу обещать, что мне удастся уломать Энди.

Диего это показалось очень странным.

– Но ведь ты упомянул о его верности семейным традициям?

– Он способен проявить эту верность. Только истолкование им ее отличается от нашего с тобой.

Пожилой испанец помрачнел.

– Ладно. Но ты попытаешься?

– Конечно. Ведь ты меня об этом просишь.

Диего удовлетворенно кивнул. По крайней мере хоть здесь было все в порядке: традиции Мендоза соблюдались.

Энди тоже высказался в адрес семейных традиций Мендоза, когда братья встретились в номере Марка в отеле «Ритц», в Мадриде.

– Снова эти чертовы семейные традиции Мендоза? Чуть что, тебе сразу выкручивают руки или еще что-нибудь похуже. Что захотят, то и сделают.

– Не делай из мухи слона, мой дорогой братец, – будничным тоном сказал Марк. – Дело не в этом. Я могу понять, если ты проводишь дни, месяцы и годы, описывая то, что мне кажется чистейшим вздором, но это твой выбор и меня это не касается. А здесь ты затронул нечто такое, что задевает интересы всего нашего дома. Так что найди-ка ты себе другой объект удовлетворения собственного любопытства. Видишь ли, когда ты задаешь свои вопросы об этом парне по имени Гарри Крамер, это действует старику Диего на нервы.

– Почему это его должно задевать? Какое отношение этот Гарри Крамер имеет к нашему дому?

Энди действительно не знал, почему. Он никак не мог нащупать связь между отцом Лили и их родом. Эта ниточка, тянувшаяся в Филдинг, весьма его заинтриговала. Теперь он ждал, что ему ответит Марк, пытливо вглядываясь в его лицо в надежде отличить правду от лжи.

– Я понятия не имею, – ответил Марк.

И по нему было видно, что он действительно об этом не имел понятия.

– Я впервые о нем слышу.

– Тогда почему ты передаешь приказания Диего?

– Не приказания. Просто выполняю просьбу моего кузена и компаньона. Это относится к правилам хорошего тона, Энди. И я был бы очень доволен, если бы ты таковые продемонстрировал.

– А если не стану?

Марк безучастно пожал плечами.

– Я буду очень разочарован.

– Только и всего? Значит, ты будешь разочарован? И Диего тоже готов довольствоваться твоим разочарованием?

Старший брат был, казалось, весьма удивлен этой фразой младшего.

– Разумеется. Он просто вынужден будет довольствоваться этим. Мы ведь не гангстеры, Энди, какими ты нас себе воображаешь. Мы – порядочные люди. Да, нам всегда приходилось пробивать себе дорогу, но никаких убийств, никаких трупов в реках или бетонных блоках за нами не водилось. Мендоза – это сообщество деловых людей, не путай нас с мафией.

– Боже мой, – Энди тихо вздохнул. – Ты и правда так считаешь? Ты ведь свято веришь в то, что вы ничего общего не имеете с заурядными бандюгами, потому как у вас дворянские титулы и пышные родословные вкупе с обширными связями в самых высокопоставленных кругах… Так вот – нет. Вы просто-напросто ублюдки. Все. Может быть, тебе удается спокойненько закрывать глаза на все то, что вознесло Мендоза туда, где они находятся сейчас, но вот я не могу. И не желаю.

– Мне кажется, этот разговор затянулся, – сказал Марк. – Я всего лишь был передаточным звеном для личной просьбы и свою задачу выполнил. Могу лишь добавить, что буду очень сожалеть, если тебе вздумается игнорировать ее.

Какое-то мгновение они смотрели друг на друга, не говоря ни слова. Затем Энди встал и вышел из номера.

Улицы Мадрида были малолюдны. Это было вскоре после полудня. Наступило время сиесты, дарованное им, по мнению испанцев, самим Богом. И это устраивало Энди. Это позволяло ему спокойно размышлять, так как никто не отвлекал его. Первое, свой гнев надо спрятать поглубже, взяв его под контроль. Второе, упорядочить ход своих мыслей. Существование этой незримой нити лишь подтверждало его давнюю гипотезу – этим он уже занимался не один год. Теперь ему казалось, что нить эта, эти связи обретали гораздо более отчетливую форму: эта, теперь уже достаточно прочная ниточка тянулась непосредственно от Гарри Крамера в Суоннинг Парк. А если исходить из того, каким образом Мендоза склонны были решать свои проблемы, прослеживание этих связей могло оказаться очень опасным. И начиная с этого момента забывать об этом было нельзя. Ведь в опасности может оказаться Лили.

В нескольких милях от места, где находился Энди, в одной из мадридских квартир, уже не в своей собственной, Диего Парильес Мендоза сверлил глазами свою любовницу.

– Я сделал то, о чем ты просила, дорогая моя. А теперь ты должна мне рассказать, для чего это тебе понадобилось.

– Я не могу, – ответила она.

– А вот это… невежливо с твоей стороны. Мне казалось, у нас нет никаких секретов друг от друга.

Женщина улыбнулась. Когда она улыбалась, то становилась еще красивее.

– Между нами одни сплошные секреты и больше ничего. Так было всегда.

– Ты права. Я понимаю, что ты имеешь в виду. Но этот Гарри Крамер? Кто он такой? И чего это ты о нем так печешься?

Она лишь покачала головой и потянулась за сигаретой к малахитовому портсигару, стоявшему на кофейном столике. Она очень гордилась собой, потому что ей удавалось унять дрожь в пальцах.

– Ты ведь обещал, Диего. Я попросила тебя о помощи и о том, чтобы никаких объяснений от меня не требовал. Ты сказал, что согласен. А сейчас требуешь их. Это нечестно.

Диего рассмеялся.

– Честно, нечестно. Ты что же полагаешь, что честность – одна из моих добродетелей?

– Нет, я так не полагаю. Но ты ведь всегда соблюдал определенные правила в отношениях со мной.

– Это правда, – кивнул он. – И ты отвечала мне тем же. Не так ли, дорогая?

Какие были у нее глаза, их невозможно описать, огромные, темно-серые. Похожие на ртуть. Они смотрели на него сейчас без намека на какую-то неискренность.

– Да. Всегда.

– И сейчас тоже?

– И сейчас тоже.

Он вздохнул.

– Очень хорошо. Забудем об этом мистере Крамере. Пока. Это тебя устроит?

Она согласно кивнула. Это было все, что ей сейчас требовалось. Пока.

Ночь с воскресенья на понедельник, после своего возвращения из Испании, Энди провел у Лили, а не ушел, когда стало темнеть, как это он делал обычно. Утром они заспались. Было уже одиннадцать, когда он вышел из дома и сходил в киоск за газетами.

Энди принес номер «Обсервер» и «Санди таймс», заодно прихватив пакетик мятных пастилок.

Тем временем Лили приготовила кофе, нарезала апельсинов, посыпав их сахарной пудрой. Потом, вспомнив, что в саду росла мята, распахнула двери-окна и вскоре вернулась с зеленым пучком в руках. Мелко нарезав ароматную траву, она посыпала ею апельсины.

– Праздничный завтрак короля, – прокомментировал Энди.

– К вашим услугам, сэр, – Лили присела в реверансе.

Он стал наливать кофе, но вдруг прервал это занятие. Лили вопросительно посмотрела на него.

– Хотел бы я стать королем в царстве магов, – заявил Энди.

– Почему тебе этого хочется?

– Я все бы вокруг сделал совершенным. Никакого зла, никакого уродства. И, прежде всего, никакого издевательства или недоверчивости.

– А что, над тобой кто-нибудь издевается или не доверяет тебе?

Он не ответил, а Лили не настаивала. Теперь она ясно ощущала, что он был ей ближе, чем тогда, несколько недель назад. Пропасть, возникшая между ними, постепенно исчезала. У нее больше не было чувства, что он куда-то от нее ускользает. В душе Лили снова расцветала весна, снова забил ключ неизмеримого счастья, питавший ее жизненные силы.

После завтрака они растянулись на подушках, лежавших на полу гостиной, и занялись чтением газет. Энди сразу же набросился на книжное обозрение. Лили не очень внимательно поглядывала все разделы подряд, пока не наткнулась в «Санди Таймс» на нечто очень любопытное на ее взгляд. На весь разворот в газете был помещен цветной снимок роскошного особняка в стиле королевы Елизаветы. Неподалеку от него стоял егерь в красной униформе. Заголовок гласил: «Роскошные особняки открыты целый сезон», внизу более мелкими буквами стояло: «До весны еще пока далековато, но их светлость предпочитает распахнуть ворота настежь…» Лили читала не очень длинную заметку с чувством растущего восхищения.

– Энди, послушай, здесь говорится о том, что теперь можно свободно осматривать множество знаменитых английских имений.

– Можно. Теперь это стало национальной манией.

– Мне казалось, что аристократия презирает массы. Ты, конечно же, исключение.

– С пришествием налога на наследованную недвижимость они вынуждены проявлять к ним терпимость.

– Я не понимаю…

– Налог на наследство – это сборы, способные в одночасье оставить от почти любого состояния одни воспоминания, – объяснил он. – А если прибавить сюда еще и безумную стоимость прислуги в наши дни – и подавно. Они ведь не зевают и требуют свой фунт в час – отдай и не греши. И все это вместе взятое делает содержание этих огромных особняков такой безумно дорогой затеей, что и представить трудно. И в качестве выхода из положения некто предложил за сходную цену пускать к себе люмпенов пошляться по их владениям и поглазеть, в какой роскоши утопают их эксплуататоры. Скажем, за полкроны.

– А сколько это?

– Если пользоваться нашей новой убогой денежной системой – двадцать пять пенсов.

– Всего-то? То есть, ты имеешь в виду, что я за двадцать пять пенсов или семьдесят пять американских центов спокойно вхожу в любой из домов, помещенных здесь в списке?

– В принципе – да. Но у тебя не хватит пенсов, чтобы обежать все до одного: в Англии их тьма-тьмущая.

– Да нет, что ты! Зачем же все? – Лили осторожно вырезала статью из газеты.

Позже, когда они, устав от любви, лежали и подумывали, куда бы отправиться пообедать, Лили спросила:

– Энди, а твой брат тоже открывает ворота своего дома за двадцать пять пенсов?

– Нет. Мендоза люди иного сорта. У них, кроме земельных владений и титулов, еще и денег куры не клюют. Они по уши погрязли в бизнесе. Ничего не скажешь – континентальное влияние.

– А что это за бизнес? И что значит «континентальное влияние»?

– Мендоза являются владельцами одного частного банка. Это, конечно, не тот банк, куда шляется всякий сброд, вообразивший себя богачами, потому что имеет за душой пару сотен фунтов, а лишь акулы бизнеса и правительства ряда стран. Другими словами, это своего рода лицензия на выпуск денег.

– А для тебя в этом банке места нет?

– Разумеется, стоило мне только захотеть, тотчас бы появилось. Но я не захотел. И никогда не захочу.

– Ты не ответил на мой второй вопрос, – не отставала Лили.

– О континентальном влиянии? В своих корнях – мы испанская семья. Да и сейчас многие живут в Испании.

– И эта твоя поездка в Испанию была связана с семейным бизнесом?

– Нет, – довольно резко ответил Энди. – Я не из тех, кто на побегушках у «большого брата». Меня туда призвал замысел о моей новой книге. Но, прошу тебя, не надо больше задавать мне никаких вопросов. Не могу я об этом распинаться сейчас. Пока эти задумки – еще нечто очень и очень аморфное, расплывчатое. И начни я сейчас с кем-либо обсуждать их, так они и вовсе расплывутся. Да, кстати, ты меня натолкнула на мысль: а как там твоя мать? По-прежнему молчит? Я имею в виду, нет ли каких-либо новых деталей о Гарри Крамере?

Лили поежилась.

– Ни слова.

– Ладно. Ты не будешь обижаться на меня, если мы на какое-то время оставим в стороне эту затею? Сейчас я весь в своей книге. А это могло бы помешать работе над ней.

– Не буду, конечно. Мне это вообще кажется бессмысленным, как если бы мы бились лбом о каменную стену.

– Значит решено? Отлично.

– На какое-то время, – напомнила ему Лили.

В ее голове это было совсем не решено. Она не теряла надежды в один прекрасный день обрести если не живого отца, то хоть сведения о нем. Но думать об этом сейчас было, конечно, очень уж сложно. Энди с его проблемами заполнял всю ее жизнь. Она наклонилась к нему и поцеловала его. И они больше не касались темы его только что состоявшейся поездки в Испанию.

 

7

Лондон, 1971 год.

Роман Энди «Страсть к обману» вышел в свет в июне семьдесят первого года. Он был в шоке от ярко-красной с черным обложки. Пролистаешь книгу, и такое чувство будто в крови измарался. Ужас! Это ведь не детективный роман.

Лили получила от него авторский экземпляр с автографом. Она попыталась прочесть ее, но это было делом нелегким. Во-первых, потому что она по уши увязла в этом, съедавшем все ее время проекте вместе с Рут Оуэнс, во-вторых, сюжетная линия терялась в длинных, скучных умствованиях на тему различных политических течений и моральных приоритетов, господствовавших в XVI столетии.

Энди был в курсе ее забот, связанных с проектом. Она вместе с Рут Оуэнс занялась небольшими работами, связанными с переустройством квартир. Обширнейшие связи Рут обеспечивали им вдоволь клиентуры, Лили же решала, что и как должно быть сделано. Рут также взяла на себя выполнение визуальной части работы: она рисовала эскизы проектов, руководствуясь устными описаниями и указаниями Лили. Каким-то образом все это стало работать. В данный момент они занимались одним заказом, а другой дожидался своей очереди, и Лили была дико счастлива. Энди выразил свое мнение об этом, заявив, что все, чем они занимаются – великолепно, но в суть он предпочитал не вникать, да и не мог вникать, ибо сам был весь в работе в связи с тем, что его карьера выходила в новую ступень.

В тот день, когда его роман вышел в свет, они с Лили решились на небольшое турне по книжным магазинам и лавочкам, расположенным между Эджоур-роуд и Чэринг-Кросс. В трех из полдюжины магазинов они обнаружили его книгу.

– Ну что ж, пятьдесят процентов – это совсем неплохо, – успокоила себя и его Лили. – В Америке это уже кое-что.

– Здесь не Америка, – мрачно констатировал Энди. – И три из шести – это ужасно. Проклятые торгаши. Ублюдки безграмотные! Они в последний раз держали книжку в руках в школе, которую так и не окончили.

Лили не решилась давать комментарий этому словоизвержению. Она мельком взглянула на часы. В четыре ей полагалось быть в Брикстоне, где она встречалась с плотниками. Сейчас была половина четвертого, но, едва взглянув на лицо Энди, которое было мрачнее тучи, поняла, что не может оставить его одного.

– Подожди меня здесь, я недолго, мне нужно позвонить.

Нервы Энди, видимо, были на пределе, если даже это невинное высказывание Лили способно было его задеть. Когда она вернулась, он желчно сказал:

– Полагаю, это связано с твоей работенкой, которая, конечно же, превыше всего.

– Да, Энди. Не моя вина, что не во всех книжных магазинах твоя книга, поэтому не стоит отравлять мне то хорошее, что я чувствую, занимаясь хоть каким-то делом.

Они шли вдоль Черинг-Кросс Роуд в направлении Пикадилли, надеясь встретить по пути хоть один книжный магазин. Энди вдруг остановился и сказал:

– Знаешь, я вел себя как последний дурак, как баловное дитя. Лили, дорогая, прости меня.

До этого он ни разу не говорил ей «дорогая». Она опешила и ничего не могла вымолвить, и, взяв его под руку, прижалась к нему. Они пошли дальше. Но в книжные магазины предпочитали не заходить. Вместо этого отправились в винный погребок под названием «Виноградины Рэтмана».

– Давай войдем и пусть в вине утонет наше горе, – процитировал кого-то Энди.

– Интересно, кто такой этот Рэтман? – полюбопытствовала Лили.

– Какой-нибудь хитренький еврейчик. – Энди осмотрелся. – Дела которого, как я вижу, идут как надо.

Этой фразы она не ожидала услышать от него. Это несколько переходило границы приличия на ее взгляд.

– А ты разве недолюбливаешь евреев?

На Энди это, казалось, подействовало лучше самой изощренной шутки. Он разразился хохотом и долго смеялся, затем, протянув обе руки через стол, взял в них холодные ее ладони.

– Моя милая, моя дорогая Лили. Нет, ты никогда не сможешь стать современной девушкой. Дело в том, что ты – единственная в Англии, кто не имеет представления о том, что Мендоза – евреи.

– Правда? Но ты ведь нет? Я имею в виду, ты ведь не отказываешься от свинины и не носишь эти смешные маленькие кругленькие шапочки, как они. Да ты никогда и не говорил о том, что ты еврей.

– Я-то нет. В религиозном смысле нет. Моя мать, которая была родом из Йоркшира – это тоже одна из причин. Ведь ортодоксальный иудаизм утверждает, что быть евреем – значит родиться от матери-еврейки. Кроме того, большинство Мендоза не исповедует иудаизм. Некоторые из них вообще ничего не исповедуют, другая же часть сторонники англиканской веры, иначе говоря – протестанты. Но факт остается фактом – наше происхождение от еврейской семьи и это известно всем и каждому. И предположить, что я антисемит все равно, что утверждать, что наша королева – антимонархистка.

– Хорошо, забудем это, – она подняла бокал с вином. – Выпьем за «Страсть к обману».

– Пью за нее, – поддержал Энди. – И за то, чтобы критики были ко мне добры.

Но критики не были к нему добры. В воскресных газетах было опубликовано три рецензии: в «Гардиан» – ни то, не се, в «Обсервере» – плоховатая, а в «Тайме», что было важнее всего – помещена разгромная рецензия. Литагент Энди утверждал, что авторы рецензии должны принять книгу, а вот публика нет. Оказалось же все как раз наоборот.

– Что тебе до этих рецензий, если несколько десятков тысяч экземпляров разойдутся? – успокаивала его Лили.

Энди не счел нужным отвечать. Они были у Лили в ее гостиной. Он встал и, не говоря ни слова, принялся расхаживать по комнате. Потом вдруг вышел. Лили не стала упрашивать его вернуться, потому что знала, каково ему сейчас было, и понимала, что сейчас ему была необходима порция одиночества. Она нисколько бы не удивилась, если Энди в этот день вообще не появился бы, но он все же пришел вскоре после полудня.

– Извини меня за этот уход со сцены. Мне необходимо было просто пожалеть себя.

– Все в порядке. Все о'кей.

– Да нет, не о'кей. Дело в том, что свое отсутствие таланта, невезение, вообще творческие и жизненные неудачи, вымещаю на тебе.

– У тебя есть талант.

– Может быть и есть, но я просто-напросто себялюбивая скотина.

Он поднял номер «Тайме», который так и остался лежать на том же месте, где он его уронил утром, и стал водить пальцем по строчкам.

– Я вспомнил, что видел нечто любопытное, когда листал газету в поисках этой кошмарной рецензии. Вот. Сегодня день открытых дверей в Суоннинг Парке, в Сассексе. Помнишь это место?

– Тот дом, что поблизости Брайтона? Да, помню.

– Они приглашают сегодня к себе всех, кто пожелает. За двадцать пять пенсов. За эти деньги можно осмотреть и парк, и все остальное. Средства собирают в благотворительных целях. Тебе бы не хотелось там побывать сегодня?

– Сегодня? Так уж начало первого.

– Ну и что? Ведь это сегодня, только сегодня. Другой такой возможности не будет – происходит лишь раз в году. И часам к пяти мы туда доберемся. Сейчас поздно темнеет.

Он был прав. Одной из самых восхитительных особенностей этого английского июня было то, что темнело здесь лишь после десяти вечера.

– С удовольствием поехала бы.

– Тогда, давай одевайся и поедем.

С его стороны это было неслыханным жертвоприношением и одновременно извинением за свое хамское поведение. Лили не забыла, как он высказался в адрес этого имения тогда, в декабре:

– Я ненавижу это чертово место – были его слова.

Ладно, может быть теперь он изменил мнение о нем. Иногда Энди мог быть абсолютно непредсказуемым.

Стрелка часов приближалась к четырем, когда они прибыли в Суоннинг Парк. Здесь было полно народу. Толпа людей выглядела чрезвычайно разнообразной – и стар, и млад. Одеты они были и в джинсы и старомодные шелковые платья, и деревенские одежды с длинными юбками и белыми блузами, в твидовые пиджаки, рубашки, в галстуках и без них, в общем, здесь были представлены все социальные слои сегодняшней Англии. Конечно, это были не только зеваки-простолюдины, прибывшие сюда поглазеть на «общество» и «шикарную жизнь». Профессиональные взгляды некоторых, кто осматривал подстриженные кусты и ухоженные лужайки, могли свидетельствовать о том, что эти люди собрались сюда поучиться искусству садовников.

Рядом с ними женщина в шляпе и перчатках обсуждала с каким-то бородачом в свитере с университетской эмблемой достоинства гортензий или, может быть, орхидеи и условия их произрастания в Шотландии.

– Все здесь такие образованные, – вырвалось у Лили.

– Похоже на то, – рассеянно, как всегда, ответил Энди.

Лили прикидывала, чем вызвана эта его рассеянность, то ли Соуннинг Парком, то ли рецензиями.

Запрокинув голову, она любовалась домом. Он походил на драгоценный камень, вставленный в оправу, не менее роскошную, чем он сам. Медово-желтый цвет каменных его стен прекрасно сочетался с сочной зеленью лужаек; в окнах мансард, уютно примостившихся под крытой черепицей крышей, отражалось солнце и пестрые клумбы цветов.

– Боже, какое чудо, – пробормотала она. – Кто это построил?

– Кто здесь сейчас обитает?

– Построен он был в 1603 году. Это был год, когда умерла Елизавета Первая. В тот год и закончилось правление Тюдоров. И одним из последних деяний нашей старушки Бетти было объявление одного чудного парнишки по имени Уильям Престон первым виконтом Суоннингом. Он достаточно отвалил денег из своего состояния в пользу короны, чтобы снискать себе такие почести. А на то, что у него оставалось, он отгрохал вот это.

– Это можно назвать памятником до небес на все времена. Вряд ли есть лучший способ себя увековечить. Тебе не кажется?

Энди пожал плечами.

– Смотря как на это посмотреть.

– Ты так говоришь лишь потому, что считаешь себя антиаристократом. А кто же нынешний виконт?

– Его вообще не существует. Титул этот был упразднен в 1939 году, когда последний лорд Суоннинг отправился на тот свет, так и не заимев наследника. Понимаешь, ну не было наследников мужского пола, даже никакого паршивого кузенчика не было по прямой линии. Пиф-паф – и больше никаких виконтов. С тех пор домик этот не раз и не два сменил своих владельцев. Место это считается несчастливым, этот роскошный Суоннинг Парк. Все, кто был его владельцами, предпочитали его продать и как можно скорее.

– Откуда тебе все это известно?

Вместо ответа он предложил немного пройтись, Вблизи имелся небольшой указатель, написанный от руки, со стрелкой, направлявшей их туда, где росли ирисы и папоротники, и сад с декоративными каменными горками. Энди остановился возле него.

– Мне кажется, я помню пруд, где водились дикие утки, расположенный позади этого садика с горками. Может эта орда фанатиков-садоводов не очень интересуется утками.

Из-за обилия народу идти было затруднительно, а разговаривать и вовсе невозможно. Но, в конце концов, они все же добрались до садика. Энди увлек ее на узкую, наполовину скрытую листвой тропинку. И они сразу же оказались одни.

– Тебе действительно известны здесь все ходы и выходы, – восхитилась Лили.

– Я же говорил, что этот последний виконт Суоннинг был каким-то нашим родственником. Его первая жена была младшей сестрой моего отца, моей теткой Филиппой. Она умерла очень молодой, когда меня еще не было на свете.

Лили изучающе смотрела на него.

– Если виконт умер в тридцать девятом году, так это случилось до того, как ты появился на свет.

– Да, но дом не мог быть продан до истечения определенного срока, и мой отец присматривал за ним до пятьдесят второго года. Иногда он имел обыкновение брать меня сюда с собой.

Он свернул еще на какую-то тропинку.

– Мне кажется, сюда.

Через несколько минут деревья расступились и они стояли на довольно широком, поросшем травой берегу пруда.

– Красиво, – похвалила Лили. – И потом, тебе пришлось, наверное, как следует вызубрить историю твоих предков, как живых, так и отошедших в мир иной? Поэтому-то ты так хорошо помнишь все детали.

– Нет, не поэтому. Те статьи, которые я писал для газет, требовали определенных знаний. Этот Суоннинг Парк очень подходит для разного рода загадочных историй. Дело в том, что тринадцатый виконт не просто умер в тридцать девятом году, а был застрелен своей второй женой.

– Вот оно что! Значит, это история о призраках и скелетах в платяных шкафах? – решила подшутить Лили.

Энди не принял ее шутливого тона.

– Лили, ты веришь в то, что может существовать случайное стечение обстоятельств?

Она вспомнила об одном его высказывании.

– Мне казалось, ты готов поставить стечение обстоятельств вне закона.

– Это, конечно, очень ценная идея. Но, полагаю, мне это не под силу. Но ты так и не ответила на мой вопрос.

– Естественно, я в это верю. Такое случается постоянно.

– Хорошо, что и здесь нет никаких разногласий.

– Мне повезло. – Энди отвел глаза. – Тебе ничего не говорит имя Аманда Кент?

– Что?!. Аманда?.. Иисусе Христе! Каким образом тебе удалось раскопать это? Ты что, усыпил меня? Загипнотизировал? Или я просто пробормотала это во сне? – Несмотря на показную игривость, чувствовалось, что Лили была не на шутку поражена.

– Я спрашиваю вполне серьезно, Лили. Тебе ведь знакомо это имя, не правда ли?

– Конечно. Семья по фамилии Кент была одной из первых поселенцев в Филдинге. Именно они построили тот дом, в котором я сейчас живу. И две женщины этого рода носили имя Аманда.

– Я имею в виду последнюю, младшую.

– Это дочь Томаса и Джейн.

– Что тебе о ней известно?

Лили сделала неопределенный жест рукой.

– Да, в сущности, ничего. Однажды я спросила о ней свою мать. Они были с ней примерно одного возраста, но, вероятнее всего, едва ли знали друг друга. Потом, вроде, имел место какой-то скандал. И с тех пор никто в Филдинге не любит рассуждать об этой последней Аманде Кент.

Энди упорно смотрел в сторону.

– Я могу рассказать тебе о ней. Она приехала в Англию в тридцать шестом году, вышла замуж за Эмери Престона – Уайльда и стала, таким образом, второй леди Суоннинг. А в тридцать девятом всадила в его грудь две пули и покинула этот дом, с тех пор ее никто не видел. Полиция перевернула все вверх дном, но ее и след простыл. Сейчас все предпочитают думать, что она тоже покончила с собой.

Лили уставилась на него широко раскрытыми глазами. От этой истории у нее похолодело сердце. Ее стало даже слегка подташнивать, и сердце колотилось ужасно. Дело было не в том, что она так сокрушалась по поводу возможной смерти Аманды Кент, а в том, что Энди, оказывается, просто лжец. Он очень многое знал, но по каким-то, одному ему известным причинам, предпочитал утаивать все это от нее.

Она молчала и продолжала молчать, пока они не сели в машину и не отправились в Лондон. Сидя рядом с Энди, она хриплым шепотом, в котором явно слышались обвиняющие нотки, вопросила:

– Энди, а когда тебе стало известно об этой ниточке, которая связывает Филдинг и Суоннинг Парк?

– Я начал свое личное расследование этого убийства в Суоннинге три года назад, когда у меня возникла мысль написать об этом статью.

– Значит, когда мы познакомились, и когда я тебе сказала, что я из Филдинга, ты уже знал об Аманде Кент? Отчего же ты мне ничего об этом не сказал?

Он смотрел на дорогу.

– Понимаешь, я тогда решил завязать с этой чертовой журналистикой. Я почувствовал себя писателем, способным написать роман. И я делал все, чтобы выбить из головы все, связанное с журналистикой.

– Ладно, – сказала она себе, – пусть будет так. Это тоже причина.

Но это его объяснение вызвало у нее целую бурю противоречивых чувств.

– Скажи, а в тот день, когда ты заговорил со мной в музее, ведь тогда в принципе ты мог догадываться, что я жила в старом доме Кентов? Разве нет? – Голос ее был слабый, слабый, как у ребенка, который просит прощенья.

– Вот черт! Именно этого я и боялся! Что ты именно так и подумаешь. Поэтому я сказал, что это проклятое место, когда мы были здесь впервые. Нет, нет и нет! Откуда мог я об этом догадываться?!

– Не знаю.

– Так вот, я не мог догадываться.

– Ты меня всегда лишь жалел, но не больше.

Он саданул по рулевому колесу кулаком.

– Вот дьявол!! Лили, я не жалел тебя никогда! Ты мне действительно понравилась. Ты для меня… Я делал для тебя все, что мог. И делаю. Я не из тех журналюг с Флит-стрит, я не такая пиранья, как они, которые только и хотят вытянуть историйку из человека, неважно, если при этом ему придется с три короба наврать. Просто это такое невероятное совпадение, стечение обстоятельств и ничего больше… Е… ное стечение обстоятельств!

– Энди, ты ведь бранишься! Раньше я от тебя таких словечек не слышала.

– Никогда я еще не был до такой степени взбешен, как сейчас!

– На меня?

– На весь этот е… ый мир!

Было начало одиннадцатого, когда они подъехали к дому на Принсиз-Мьюз. На улице зажигались фонари.

– Ты зайдешь? – поинтересовалась Лили.

– Нет, сегодня нет, если ты позволишь. – И уехал не дождавшись, пока она слово скажет.

Большую часть ночи Лили проплакала. В семь утра она решила позвонить ему. Поднимая трубку он спросил:

– Лили, это ты?

– Да, я. Откуда ты знаешь?

– Я не знаю, – хриплым со сна голосом ответил он. – Как ты? В порядке?

– Не совсем. А ты? – спросила она.

– Чудесно. Так чудесно, что обделаться можно. Я ведь из рода тех, кому всегда приходилось бороться за выживание. Мы не лезем в петлю, когда наши девчонки предпочитают поверить в любую гадость о нас или наши критики утверждают, что мы бесталанны.

– Я не верю в гадости о тебе. Только для чего ты ждал столько времени?

– Я же объяснил тебе чего. Или мы снова начнем вчерашнее?

– Нет. Но могу я задать тебе один вопрос?

– Но ты и без моего соизволения задашь его.

– Мне сдается, что вчерашний визит туда был тобою вчера же спланирован. Ты взял меня с собой в этот Суоннинг Парк, чтобы побеседовать об Аманде Кент. А то, что имение оказалось открытым для всеобщего обозрения это просто твое везение. Я права?

– Да.

– Хорошо. А почему ты вдруг захотел рассказать мне обо всем этом именно сейчас, а не тогда, когда мы познакомились?

– Ты упомянула об одном вопросе, а это уже второй.

– Пойми, это очень важно для меня. Энди, ответь мне, пожалуйста.

Энди вздохнул. Голос его звучал устало, как у старика.

– Ничего в этом слишком уж загадочного нет, любимая моя. Барри Кларк, мой литературный агент, несколько месяцев уговаривал меня написать книгу, основанную на реальных фактах. Дело Суоннингов в качестве линии повествования было на первом месте среди иных его предпочтений. Именно потому, что связь с Мендоза здесь налицо. Вот поэтому я отправился в Испанию учинить небольшую проверку среди моих родственничков из Кордовы.

– Понятно.

– Надеюсь, что понятно. А если принять во внимание то, как восприняли мой роман… Не знаю, вероятно, я все же займусь этой книгой.

Лили почувствовала, будто у нее с плеч свалился очень тяжелый груз. Теперь все выглядело вполне логичным.

– Хорошо. Теперь мне все стало понятно.

– Вот и отлично. – Его жесткий тон смягчился. – Я могу зайти к тебе вечером?

– Непременно. Я с удовольствием зазвала бы тебя к себе сейчас, но мне необходимо съездить в Брик-стон и переговорить с плотником.

– А мне надо свидеться с Барри. Ну тогда, значит, до шести. Приготовь что-нибудь вкусненькое, чтобы умерить боль моего израненного духа.

Вечером Лили приготовила филе из лосося и подала его с укропным маслом. Гарнир состоял из крошечных молодых картошек и первых в этом сезоне зеленых стручков гороха.

– Традиционная еда Новой Англии, – пояснила она.

– Есть один разговор. О Новой Англии.

– Я не удивляюсь.

Энди доел филе и сидел теперь, устремив на Лили внимательный взгляд.

– Как могло стать так, что тебе ничего не было известно о том, что Аманда Кент убила своего мужа? Ее же по всему свету искали. И в Филдинге тоже.

– Может быть потому, что все имело место до того, как я родилась? Мне никто и никогда ни слова об этом не сказал. Историческое общество и другие организации очень осторожно выбирают информацию для обнародования ее в своих тоненьких брошюрках. И, как я тебе уже говорила, один раз я поинтересовалась у матери относительно Аманды, но мне было сказано, чтобы я больше на эту тему ни с кем не говорила, потому что дело это скандальное.

Он сидел уставившись в пространство.

– Мне кажется, твоей матери известно очень многое.

– На чем основывается это предположение? – Лили вытирала со стола, повернувшись к нему спиной.

– Она ведь тоже приезжала в Англию, судя по твоим словам.

– Приезжала. Но ведь Англия большая. А Аманда была моложе матери. И Ирэн была в Лондоне, а не в Сассексе. Кроме того, Кенты – это один круг общения, а Пэтуорты – совершенно другой. И так было всегда.

Энди поднялся, проследовал в прихожую, где лежал его кейс, и вернулся на кухню с конвертом в руке.

– Вот, взгляни на это…

Это было несколько вырезок из газет, аккуратно завернутых в полиэтиленовую пленку. Судя по пожелтевшей бумаге, им было не один год. И все они были посвящены одной теме – убийству в Суоннинг Парк. Заголовки были, как водится, тенденциозные: «Супруга пэра исчезает после совершения убийства», «Кровопролитие в сассекской деревне», «Неужели эта женщина могла убить?», «А вы не встречали леди Суоннинг?»

– Это Аманда Престон-Уайлд, урожденная Кент. – Энди указал на серые, крупнозернистые газетные снимки, сопровождавшие каждую из статеек. – Кроме этих статей имелась, конечно, уйма других, во всех газетах, но меня заинтересовали именно эти, потому что они сопровождались фотоснимками.

Лили пробежала глазами заметки и внимательно посмотрела на фотографии.

– Ну и что ты скажешь? Знакомо тебе лицо леди Суоннинг?

– Никогда ее в жизни не видела.

– Примерно так я и думал. – Он забрал вырезки и спрятал.

– А других снимков, более качественных, нет? – поинтересовалась Лили.

– Ничего. Занятно, правда? Представляешь, в этих сассекских хоромах, в двух сотнях комнат не обнаружилось ни одной фотографии ее светлости. Когда полиция приступила к ее поискам, им пришлось переворошить газетные архивы, чтобы обнаружить эти несколько снимков и воспроизвести их здесь.

– Очень занятно. Занятнее не придумаешь, – согласилась Лили. – А что, это были люди со странностями, она и ее супруг? Жили как отшельники?

– Ничуть. Сливки общества. Не было такого сборища снобов, где бы они не показались. В доме было сколько угодно снимков и портретов каких угодно родственников, предков от десятого колена. Но ни одного, где была бы изображена Аманда.

Лили покачала головой.

– Мне это кажется заранее спланированной акцией. Может, она все их уничтожила перед тем, как совершить убийство? Это могло быть частью ее плана.

– Конечно, ты тысячу раз права. Но сделала ли это она или кто другой, вот это мне как раз и не совсем ясно. Я расскажу тебе еще об одной забавной вещи. Ты помнишь, я говорил тебе, что дом не продавали в течение нескольких лет? Так вот, пока его, в конце концов, не продали в пятьдесят втором году, мой отец отправился туда взглянуть на него в последний раз. Тогда мне было девять лет, и он решил меня взять с собой. Тебе известно, что в каждом имении существует некое помещение, что-то вроде архива, где хранятся все документы, относящиеся к тому или иному роду?

– Да. Известно.

– Так вот, там хранятся грамоты, свидетельства и весь тому подобный официальный хлам, выдаваемый Геральдической Коллегией. Не успели мы приехать в Суоннинг, как мой папенька прямиком направился туда, будто точно знал, что именно он должен был искать. Он извлек с полки один из толстенных томов и принялся листать его. И, клянусь тебе, он что-то оттуда вырвал, каких-то несколько листков.

– Очень любопытная история, прямо как со страниц какого-нибудь романа, – изумилась Лили. – А что он взял?

– Я не знаю что, но, полагаю, фотографию Аманды. Он вырвал ее из брачного реестра. По-моему, это непременно должно было придти ему в голову, он сообразил, что все об этом источнике забыли.

– Разумеется, тогда, будучи девятилетним мальчишкой, я и думать не мог о каком-то там убийстве, но много позже, когда я начал над всем этим работать, то вспомнил, и тут меня осенила догадка. Старик был тогда еще жив, и я стал его расспрашивать, но это походило на то, как если бы я стал разговаривать с каменной стеной. Он вообще отрицал все целиком, считая, что я все перепутал, что это не больше, чем детские воспоминания.

– Но для чего ему понадобилось отказываться от всего этого, если это действительно было?

– А вот это вопрос, что называется, на засыпку. По моему мнению, потому что Мендоза по уши сидят и в этом деле, включая исчезновение леди Суоннинг.

Лили поежилась.

– Судя по твоим словам, репутация у вашей семьи явно с душком.

– Это так и есть. Но есть и еще кое-что, о чем мне не хотелось вначале тебе говорить. Но, подумав, решил, что лучше все же сказать. Когда я был в Испании, в Кордове, это на юге Испании, меня вдруг пригласили в Мадрид. На собеседование с Марком, это мой брат по отцу. Если воспользоваться титулом – лорд Уэстлейк.

Сказано это было как бы в шутку, но Лили было не до смеха. Ее охватил страх. И ей даже не хотелось слушать, что будет дальше, но знать это было необходимо.

– Говори…

– Марк в ни к чему не обязывающих расплывчатых выражениях потребовал от меня прекратить розыски этого Гарри Крамера.

– Что? – лишь это единственное слово полушепотом выдавила шокированная Лили.

– А какое, черт возьми, отношение имеет мой отец к твоему брату? – Лили была не столько ошарашена, сколько возмущена таким поворотом дела.

– Очень хороший вопрос… – тихо ответил Энди. – Но зато ответ плохой. – Я не знаю. Марк исполнял роль посредника, он просто передал мне пожелание нашего с ним кузена Диего. Диего – это старый прожженный деляга, но он не является официальным главой дома. Официальный глава дома Мендоза – второй кузен, по имени Мануэль. Мы называем его дядюшка Мануэль, что на нашем особом семейном жаргоне означает глава клана. Но это одно дело. Гораздо важнее другое – Диего – паук, сидящий в центре паутины Мендоза. Именно он и надоумил Марка, что, дескать, мои вынюхивания, кто есть Крамер, досаждают ему. И Марк предупредил меня.

– Но почему?!

– Мне неизвестно, почему…

– Значит, поэтому ты решил, что мы должны прекратить поиски, – предположила Лили.

Энди сидел, сцепив пальцы рук. При этих словах Лили его голова дернулась.

– Не подумай, что я запаниковал, нет. Я ведь как-никак, один из них, дорогая. И это дает мне определенную неприкосновенность. Если меня что-то и беспокоит, так это ты.

Она не смогла скрыть удивление.

– Ты беспокоишься обо мне? Бог мой, почему?

– Да потому что Мендоза могут быть очень жестокими. – Он наклонился к ней и пристально посмотрел на нее.

Она видела, что Энди не шутил.

– Послушай, любовь моя, я понимаю, что это может показаться глупым и очень напоминать детективный фильм, но это так, поверь.

– Что ты предлагаешь? – спросила Лили. – Что они могут плеснуть мне в лицо кислотой, вышвырнуть из окна или столкнуть с Тауэр-бридж? Это?

– Это.

Она стояла, но вдруг почувствовала настоятельное желание присесть.

– Ты с ума сошел. Наверное, ты сошел с ума… Это какая-то бессмыслица. Даже если предположить, что они действительно таковы, какими ты мне их описал, скажи на милость, какую опасность, я могу представлять для них? Да я о них знать не знала до тех пор, пока не встретилась с тобой. – Она осеклась.

Ей показалось, что ей все же приходилось слышать о них раньше.

– В чем дело? – Энди понял, что-то было не так.

Она затрясла головой.

– Я сейчас тебе расскажу. Первое, может быть твоя семья не одобряет наших с тобой отношений. Может быть, все дело в этом?

– Ну, а теперь подошла моя очередь спросить. Ты в своем уме? В их мире дела сердечные не играют никакой роли. И им безразлично, что и как происходит в моей личной жизни. Они даже сподобились принять мои писательские эксперименты и смириться с ними. Все дело в том, о чем я тебе сказал, – в том, что ты дочь Гарри Крамера. И, следовательно, не исключается, что ты можешь быть каким-то звеном в некоей цепочке.

– В какой цепочке?

– В цепочке, которая ведет к убийству в Суоннинг Парке. Между ним и твоей матерью.

Лили невольно стукнула кулаком по столу.

– Нет, здесь ты ошибаешься. Во всяком случае, в отношении Ирэн. Ты ее не знаешь. Если бы ты ее знал, ты бы понял, насколько абсурдно связывать ее с каким бы то ни было преступлением, не говоря уже об убийстве.

Энди пожал плечами.

– Ладно, пусть так. Может, ты и права. У меня всего лишь подозрения, предположения… Мы знаем слишком мало и не имеем права продолжать идти на ощупь. Не можем мы так поступать теперь, потому что это не останется незамеченным для Диего. Пожалуйста, прими это во внимание – вмешательство в дела Мендоза может стать очень рискованным.

– Тех Мендоза, что в Кордове? Их?

– Да, их. Испанской ветви, хотя бы… Впрочем Диего живет в Мадриде, но это всего лишь причуда, личная привязанность к этому городу. Сердце всего предприятия располагается в Кордове.

Лили задумчиво смотрела на наманикюренные ногти.

– И их обычно принято называть Домом Мендоза?

– И опять правильно. История семьи насчитывает много столетий, посему феодальные названия вполне уместны.

– Подожди, – вдруг сказала Лили.

Она пошла наверх и вернулась с каким-то конвертом в руке.

– Вот это я обнаружила, когда мне было тринадцать лет. За одной картиной в моем доме.

Она достала старый конверт из другого поновее, в котором она хранила это послание.

– Все это кляксы, потому что листок сложили, не дав высохнуть чернилам. И измят он потому, что его много раз складывали перед тем, как заткнуть за раму картины. Как ты думаешь, что это может быть?

Энди смотрел на бумажку.

– Первая часть читается относительно легко – Кордова, Испания. Дом… похоже на «М».

– Да, может быть даже «Me…». Значит, дом Мендоза?

– Не исключено, – согласился Энди. – Очень даже может быть. – Было видно, как он старается скрыть свое любопытство и что это у него не очень хорошо получается. – А что там внутри?

– Вот это, – Лили достала треугольный кусочек золота с выгравированной на нем надписью и подала ему.

– Это часть чего-то большого, – заключил он. – Видно, что это от чего-то отрезали, от какого-то большего предмета.

Лили кивнула.

– Я тоже так подумала.

– И вот эти странные значки, это случайно, не древнееврейское письмо?

– Да. Одна библиотекарша в Филдинге наводила для меня справки… Она утверждает, что эти значки – действительно буквы древнееврейского письма и означают они «позабуду тебя». Не спрашивай меня, к чему они относятся, потому что я представления не имею.

– Интересно, а как объяснила происхождение этого достопамятного предмета твоя матушка?

– Я ей никогда не показывала…

Ничего не говоря, он присмотрелся к ней.

– Лили, а тебе все это вместе не кажется странным? Ты ведь утверждала мне с пеной у рта, что она никоим образом не связана с делом Аманды Кент, – проговорил он это тихо и даже нежно, что только усугубляло чудовищную значимость этого предположения.

– У моей матери есть свои странности, – ответила Лили. – Я этого не отрицала и не отрицаю. Я даже пыталась вообразить какие-то романтические мотивы этого… того, что было… Понимаешь, я не хотела, чтобы мои иллюзии в отношении ее разлетелись в пух и прах. Вот, пожалуй, именно поэтому я и решила ей об этом не рассказывать. Но это никак не опровергает тот факт, что она не могла быть вовлечена ни в какое убийство. Кроме того, эта вещица находилась за картиной в течение девяноста лет.

– Откуда тебе это известно?

– По обоям. – Она объяснила ему нехитрый феномен с выцветающими обоями.

– Не могу уловить связь, – недоумевал Энди. – Ты снова перескакиваешь от одного заключения к другому. Ведь даже если картину не трогали столько лет, что помешало бы сунуть это за раму позже?

Лили так и подскочила.

– Да, пожалуй, ты прав. Но если бы это сделала моя мать, я уверена, в течение последующих семи лет она рано или поздно обнаружила бы эту пропажу и непременно спросила бы меня, где она.

– Может, и спросила бы. – Он продолжал изучать кусочек золота, вертя его между пальцами.

Как бы невзначай, он спросил.

– А что это за картина? Какая-нибудь викторианская мазня, небось?

– Нет, если быть точным, то это Констебль.

Энди присвистнул.

– Невероятно! Ты уверена?

– Так утверждают семейные хроники. И на картине есть подпись автора.

– Весьма впечатляюще. А что это за подпись?

– Я не знаю названия. На картине сценка из жизни фермеров: сено на поле и несколько человек на переднем плане.

– Ты понимаешь, что эта картина может стоить состояние?

– О да, это я понимаю, – тихо сказала она. – Действительно понимаю.

Энди взвесил амулет на ладони.

– Могу я взять его у тебя на время?

– Ты знаешь, нет. Я очень суеверна, а это как талисман для меня и я с ним никогда не расстаюсь.

– Ладно, не надо. Как ты смотришь на то, если я очень аккуратно постараюсь выяснить, что это такое?

– Положительно.

– Отлично. А что касается этого Суоннинг Парка, то я продолжу поиски, а вот с Крамером действительно придется пока повременить. Если я обнаружу что-либо непосредственно с ним связанное, тогда я очень осторожно займусь им. Так что, они не должны ничего учуять. Ты не против?

– Не против. Но что бы ты там не выяснил, ты должен держать меня в курсе всего. Это моя… – она чуть было не сказала «борьба», потом передумала. – У меня к этому не просто какой-то минутный интерес…

– Я верю. Да, а что у нас на десерт?

– Ничего особенного. У меня не оставалось времени. Да… Испортила я тебя, Энди Мендоза. Разбаловала. Ты уже высказываешься как какой-нибудь мужчина-шовинист, свинтус ты этакий. В холодильнике есть чуть-чуть мороженого, если это тебя устроит. А после можешь помыть посуду.

 

8

Лондон и Филдинг, 1971 год.

Однажды вечером, это было начало восьмого, и августовское солнце начинало золотить стены дома, в дом на Принсиз-Мьюз явился Энди. Его первыми словами были:

– Милая, прости, но я сегодня с дурными вестями.

– Боже, что же на этот раз?

– Мой кузен Чарльз. Сегодня я получил от него письмо. Он заканчивает свое турне по Кении и возвращается домой раньше, чем планировал. Он приезжает пятнадцатого сентября. И, разумеется, рассчитывает, что к тому времени его дом освободится.

Лили подвинула один из стоявших тут же стульев и села.

– Проклятье! Кажется, здесь не обошлось без помощи твоей семейки. Но, думаю, что не обременю его никакими претензиями – у меня нет с ним договора о снятии квартиры на какой-то определенный срок.

– Нет, – мрачно согласился Энди. – Такого договора у тебя нет. Что ты собираешься делать?

– Искать другое жилье, разумеется. Квартиру какую-нибудь…

– На эти несколько месяцев? Стоит ли? Может быть лучше вернуться в прежний отельчик у Пэддингтонского вокзала?

Слова Энди будто кольнули ее.

– Я не думаю сейчас возвращаться в Америку и мне незачем ехать в эту противную гостиницу, а если я туда поеду и останусь там, то где мы… Я имею в виду…

– Мне подумалось, через год ты должна отправиться назад…

– Я ничего не должна, – возразила она изменившимся голосом.

– Понимаю, что не должна, но я предполагал, что… – он не договорил, и они оба замолчали.

Безмолвно она поставила на стол салат из курятины, который с такой любовью приготовила для него. Энди взял вилку и тут же ее отложил.

– К чертям собачьим все это! Пошли! Поедем со мной, я хочу тебе кое-что показать.

– Что?

– Не спрашивай, пошли.

Она вышла с ним на улицу к автомобилю, и они поехали. За все пятнадцать минут, что они ехали, оба не проронили ни слова. Они оказались в соседнем районе, где прежде Лили бывать не приходилось. Она видела перед собой длиннющие ряды ужасающе однообразных домов из когда-то красного, а теперь потемневшего от времени кирпича, тянувшиеся вдоль длинной узкой улицы, небольшой газетный киоск, бакалейную лавку.

– Это Хакни, – объяснил Энди. – Я привез тебя в мое логово.

Он остановил машину у одного из таких домов и повел ее внутрь наверх, на третий этаж мрачного подъезда, провонявшего мочой и жареной рыбой. Когда он открыл дверь в квартирку, глазам Лили предстали: изношенный серый ковер, раковина в углу и крохотная газовая плитка, диван, на котором он, судя по всему, спал, и стол у окна, что выходило на крыши и трубы, почти полностью закрывавшие небо.

– Туалет внизу, в подъезде. Там же и ванная, – сообщил Энди.

– Я согласна, место это жуткое, – сказала Лили. – Ты хотел, чтобы я это увидела своими глазами?

– Да, Лили. Ты можешь представить себе, что живешь здесь? Теперь тебе понятно, почему я избегал приглашать тебя сюда?

– Понятно. Но почему ты живешь здесь?

– Потому что тех средств, которыми я располагаю, тех пяти тысяч фунтов в год, маловато для того, чтобы приобрести собственную квартиру. Рынок квартир для найма в Лондоне очень и очень невелик. Большинство из них – грязные норы, такие, как эта, или даже хуже. А хорошие предпочитают продавать, а не сдавать внаем.

– Понятно. А иного выхода ты не видишь?

– Не вижу. Да и не желаю видеть.

Лили повернулась к нему.

– Не забудь еще добавить, что ты ведь выше этих Мендоза, спокойно транжирящих миллион за миллионом, что не можешь унизиться до того, чтобы обратиться к ним за помощью, что тебе твое самолюбие этого не позволит. Но это все чепуха. Энди, а как насчет того, чтобы возвыситься до того, чтоб отказаться и от меня?

Едва произнеся это, ей страстно захотелось скончаться, умереть. Тут же, на этом месте. В этой мерзкой квартирке Энди. Но удержаться от этих слов она уже была не в силах. И они были произнесены.

Энди сначала побледнел, потом покраснел.

– Вот, оказывается, как ты обо мне думаешь. – Он не повысил голоса.

Лили безвольно опустилась на софу, ноги отказывались ей повиноваться.

– Нет, я так о тебе не думаю…

– А как же, в таком случае?

– Энди, давай разберемся в чем дело. Ты действительно хочешь, чтобы я оставалась в Англии? Может быть ты сейчас уже считаешь дни до того благословенного момента, когда ты сможешь просто запихнуть меня в самолет?

Он принялся ерошить волосы.

– Бог ты мой, нет, конечно. Как у тебя язык поворачивается говорить такое? Все дело в том, что я не могу предложить тебе ничего. Кроме вот этого, у меня ничего за душой. Моя сомнительная писательская карьера более чем проблематична. После этих двух разгромных рецензий у меня не остается никаких шансов на то, что я смогу продать и вторую свою книгу. Хватит с меня и одного фиаско. И, что значительно хуже, кажется, мне ее просто не написать, эту мою вторую книгу. И мне, если я собираюсь как-то обеспечивать свое существование, придется снова вернуться в журналистику или же искать какую-то другую работу.

– Это все бытовая сторона вопроса, – прошептала она. – Я спрашиваю о нас – о тебе и обо мне. – Ей очень не хотелось спрашивать его об этом.

Она вообще не собиралась заводить этот разговор. Он сам возник откуда-то и стал реальностью.

– Обо мне и о тебе, – повторил Энди. – Я и сам себя об этом постоянно спрашиваю…

Больше он ничего не сказал, а она совершила ужаснейшую ошибку из всех – заплакала. Лили ненавидела себя за это, но остановиться не могла. Он уселся рядом с ней, достал из кармана носовой платок и подал ей.

– Вытри слезы и высморкайся. Не о чем реветь. Мы найдем для тебя, где жить. И что-нибудь получше этого.

Позже, когда они вернулись на Принсиз-Мьюз и любили друг друга, все было уже совершенно иным. Может быть из-за того, что ее продолжало мучить чувство вины.

Лили вцепилась в Энди и всхлипывала, и всхлипывания эти были смесью страсти и сожаления, и он обнимал ее, и своими поцелуями осушивал ее слезы. Ей страстно хотелось слиться с ним, проникнуть в него, плотью своей войти в него. Его страсть влилась в нее, оба вибрировали в странном резонансе, казалось, и земля изменила свою бесконечную круговерть в космосе.

– Хорошо было тебе со мной сегодня? – нежно спросил он потом.

– Да… – Лили прижалась лицом к его груди, ее продолжало трясти, но слез больше не было, они теперь были внутри.

– И мне тоже, – прошептал Энди. – Мне всегда было хорошо, но сегодня все было как-то по-особенному чудесно. И мне очень жаль, что нам понадобилась эта ужасная сегодняшняя сцена, чтобы пережить это совершенство. Не грусти, любовь моя, все утрясется, я все улажу.

На следующий день Лили решила, что это ей придется кое-что улаживать и утрясать. Ей предстояло решить основную проблему их взаимоотношений – заставить Энди отказаться от мысли, что она была в его жизни явлением временным. Она написала матери и призналась, что в Лондоне она не учится, а работает, та, конечно, могла об этом догадываться, и что она намерена оставаться там. Посему Ирэн могла воздержаться от дальнейшей посылки денег, ибо Лили сама была в состоянии обеспечить свою жизнь здесь.

Ее первые попытки поисков квартиры подтвердили точку зрения Энди. Рынок сдаваемых внаем квартир был скуден до крайности. Но ей повезло. Ей посчастливилось прийти в одно из бюро как раз в тот момент, когда туда пришел очередной новый список. И одна квартира ее очень заинтересовала. Жилье это располагалось в районе под названием Бэнксайд, на южном берегу Темзы.

– Я отправляюсь туда сию минуту, – уверила Лили сотрудника агентства, буквально выхватив у него маленькую белую карточку с адресом.

Бэнксайд представлял собой скопление старых, неиспользуемых доков, куда Темза, отравленная промышленными отходами, доносила свою вонь. Но то место, адресом которого завладела Лили, было оазисом умиротворенности среди этого ужаса. В тени моста Лондон-бридж лежала коротенькая улочка, где несколько бывших складов были перестроены в жилые дома, окруженные крошечными садиками. Она снова посмотрела на карточку. Квартира с одной спальней стоила тридцать фунтов в неделю. Лили позвонила.

– Надо мной живет пара, у которых двое маленьких детей, – объяснил хозяин квартиры, располагавшейся на первом этаже. – Но они не шумят, – быстро добавил он.

Господи! Да Лили поселилась бы здесь даже тогда, если бы наверху жила и тренировалась целая цирковая труппа. Тем более после того, как ее взору предстала довольно обширная площадь с прекрасным, сиявшим обновленной полировкой полом, и очень красивая и удобная мебель.

– Два верхних этажа занимают владельцы дома, – продолжал ее будущий хозяин. – Они – архитекторы, занимающиеся перестройкой этого района.

Раньше он объяснил ей, что искал жильца, потому что отправлялся на работу в Бахрейн.

– Надолго вы едете? – поинтересовалась Лили.

– На год. Но когда я вернусь, я должен буду сюда въехать сразу же.

– Это вполне объяснимо. Разумеется, я готова подписать все, что в таких случаях полагается.

Он улыбнулся и закивал.

– А оплата?..

– Тридцать фунтов в неделю, – заверил хозяин.

У нее вырвался вздох облегчения. Она уже боялась, как бы он не передумал и не сказал бы триста. Ей даже показалось, что кто-то из агентства по невнимательности мог не дописать один ноль, но все было правильно.

– Очень хорошо, я согласна, – с улыбкой ответила Лили.

В тот же сентябрьский день она переехала на Бэнксайд. И тогда же, проходя мимо рыбного рынка высмотрела в витрине одного из магазинчиков двух омаров. Это были настоящие омары с большими клешнями, а не те южноафриканские, которые, кроме хвоста, ничего не имели.

– Таких ловят у берегов Шотландии, – пояснил торговец.

или купила этих двух не очень крупных омаров и позвонила Энди, чтобы объявить ему, что сегодня состоится их первый ужин в новой квартире. Он должен стать праздничным.

Вечером появился он с цветами и бутылкой «Татинье». Энди сразу же поставил шампанское в холодильник, а Лили тем временем подыскивала вазу, чтобы поставить в воду принесенные темно-красные хризантемы. За ужином они много пили, ели, болтали, без умолку смеялись над собственными же глуповатыми шутками.

Повязав белые салфетки вокруг шеи, Энди и Лили принялись за омаров в топленом сливочном масле, отказавшись от вилок и помогая себе пальцами. И ничего, казалось, не предвещало того заявления которое должно было последовать от Энди.

– Лили, я собираюсь снова отправиться в Испанию…

Она тогда наливала в бокалы остатки шампанского и лишь громадным усилием воли удержала бутылку.

– О-о-о! А когда? Надолго?

– Завтра.

Она молча поднесла к губам бокал вина и отпила глоток.

– Ну что же. Понятно. Но это как-то неожиданно. Или ты уже давно собирался?

– В общем, собирался. Мне необходимо собрать кое-какие данные для книги о Суоннинг Парке. Я об этом специально не стал тебе говорить, потому что у тебя и без того было достаточно проблем – этот переезд, да и твоя работа. – Он избегал смотреть ей в глаза.

– Когда ты намерен вернуться?

– Еще точно не знаю. – И, помолчав, очень тихо добавил, – может быть, через несколько месяцев.

– Понятно, – тоже очень тихо повторила Лили.

Как ей это удавалось? Как она могла сидеть здесь и спокойно разговаривать с ним, задавать вопросы, выслушивать ответы? Ответы, которые резали ее на куски?! Почему она не кричала, не выла, как подстреленный зверь, не обзывала его грязным ублюдком, который лишь пользовался ею, не вопила о том, что любит его, что он играл с ней в кошки-мышки целый год?

– Понимаю, – повторила она еще раз.

– Хочется верить, что понимаешь. Лили, дело не только в моей книге. Я еще ни в чем сейчас не уверен. Это отвратительное время для меня сейчас. Мне просто необходимо вдохнуть струю свежего воздуха…

Можно подумать, что она душила его, не позволяла дышать.

– Хорошо. – Она поднялась и отвернула кран мойки, чтобы заняться тарелками.

Когда она подняла голову, то увидела, как Энди стоит у дверей одетый.

– Думаю, мне лучше пойти. Я позвоню…

Она уставилась на него, не в силах произнести ни слова. Энди стал открывать двери, затем снова их закрыл и вернулся к ней. Положив обе руки ей на плечи, он наклонился и поцеловал ее.

– Для меня ты была чем-то таким, кого у меня до сих пор не было, – прошептал он. – Я никогда и ни о ком не думал столько. Хочу, чтобы ты верила мне. Именно это меня и беспокоит сейчас, Лили… Лили, пожалуйста, не торопи меня, дай мне время разобраться во всем, прошу тебя…

– Энди, – шептали ее губы. – Не уходи…

Он прижал палец к ее губам.

– Тсс… Не говори ничего, так будет лучше. Лили, пойми, я должен осуществить задуманное. Другого выхода нет. Я позвоню тебе, как только вернусь из Испании.

Лили почувствовала, как в глазах ее закипали слезы. Нет! Черт возьми, нет! Не увидит он ее слез. Она лишь кивнула, потому что язык ее онемел, и Энди ушел.

В тишине большой, мило обставленной уютной комнаты повисло эхо от хлопка закрывшейся за ним двери. Этот звук, казалось, пронизывал здесь все, отражался от стен, от полированного пола, от него ее голова готова была лопнуть. Он молотил по ее барабанным перепонкам, комком вставал в ее горле… Лили задыхалась.

Прижав пальцы к вискам, зажав уши, Лили пыталась противостоять этому нашествию звуков. Но никаких звуков не было. Они были лишь в ее воображении. Разум ее помутился. Она чувствовала, что сходит с ума, что умирает… Нет, нет… Сначала она шептала эти слова, потом произнесла вслух, громче, громче…

– Нет, нет, я не умираю. Я – жива.

Лили сжала руку в кулак, пытаясь загнать вопли во внутрь, задушить их. Она чувствовала приближающийся приступ истерики. Сорвавшись с места, Лили бросилась к дверям, распахнула их, выбежала наружу, в темноту.

– Энди, Энди, – кричала она в ночь, а улица отвечала ей безмолвием, пустотой.

Лили помчалась за угол, пытаясь разглядеть, где он. Ничего. Никого. Она побежала в сторону моста Лондон-бридж, поднялась наверх, и не заметила, как оказалась на его середине. Но нигде не было этой высокой худощавой фигуры, не было ее светловолосого Энди. Не было ни души. Она была одна, абсолютно одна в этой изуродованной до неузнаваемости вселенной, этого мира, изувеченного ее болью.

Внизу тихо плескались спокойные, гладкие черные воды Темзы. Она посмотрела вниз и разразилась слезами, теперь она плакала уже не таясь, потоки слез лились по ее щекам. Вскоре ее голубая шелковая блуза стала влажной от них. Лили повернулась и, рыдая, побрела обратно к дому.

В течение трех дней Лили уподобилась раненому животному, чудом добравшемуся до своего лежбища, запуганному зверьку, отстранившемуся от окружающего мира. Она даже не могла собраться с силами, чтобы хоть ненадолго оставить свою квартирку. Лили позвонила Рут и клиентам и дрожащим голосом сообщила им, что больна. Она и вправду была больна: у нее кружилась голова, время от времени находили приступы тошноты и рвоты. Уход Энди был подобен ампутации без анестезии, его можно было сравнить с каким-то ужасным нашествием на нее.

В пятницу, ближе к вечеру, она силком вытолкала себя в прихожую и заглянула в почтовый ящик. Может быть есть что-нибудь от Энди?

Но от него ничего не было, был лишь рекламный листок, приглашавший ее провести зимний отпуск на греческих островах, и письмо от матери.

Письма Ирэн нельзя было спутать с ничьими. Они всегда были написаны на особых бланках, складывавшихся как конверт. Такие обычно всегда продаются на почте. Почерк у Ирэн был красивый, довольно мелкий. Лили удивлялась, как Ирэн ухитрялась помещать все, что она желала сообщить на этом единственном убогом листочке. Как правило, ее письма представляли собой краткий отчет о событиях местного значения, а последняя строчка непременно содержала информацию о том, что она здорова, чего и Лили желает.

Но на этот раз письмо выглядело по-иному. В конце стояли три предложения, которые вместили в себя столько, сколько в голове не укладывалось:

– Я решила продать дом, когда поняла, что ты не собираешься возвращаться. Я уже давно задумала так поступить и у меня уже довольно много очень заманчивых предложений. Филдинг сейчас разросся и многие желают здесь обосноваться, поближе к природе.

Лили перечитала эти строки несколько раз. И после этого у нее начался истерический припадок. Она во весь голос закричала. Если уход Энди парализовал ее, то это известие от Ирэн окончательно разрушило ту хрупкую оболочку, которая оставалась. Реакция Лили была не просто граничащее с паникой сожаление. Нет, это была разрушительная, добела раскаленная злоба, ярость, требовавшая выхода. Она еще долго кричала, пока не услышала, как кто-то стучался в ее дверь.

– Мисс Крамер! Мисс Крамер! Вы здесь. У вас ничего не случилось?

Лили, вернувшись в действительность с прижатой ко рту ладонью, уставилась на дверь, не понимая, как ей поступить. Стук в дверь и расспросы продолжались.

– Мисс Крамер, отзовитесь! Что у вас происходит?

Лили отворила дверь и в стоявшем перед ней мужчине узнала Момеда, одного из архитекторов, живших наверху, на третьем этаже.

– Ничего не случилось, – хрипло прошептала она, – но я оставила телевизор включенным и не заметила, что он был включен на полную громкость.

Вариант лжи родился тут же, сам собою, буквально в последнюю секунду. Но недоверие в глазах мужчины оставалось…

– У вас действительно все в порядке? – Сосед был мужчина лет пятидесяти с лишком, довольно приятной внешности.

Они познакомились с ним во время ее переезда. Он пытался заглянуть ей через плечо, явно ожидая увидеть какого-нибудь вооруженного пистолетом или бритвой маньяка.

– Нет, нет. Все действительно в порядке, ничего не случилось. Благодарю вас, это очень любезно с вашей стороны. Я… – Лили подумалось, что такая искренняя забота не заслуживает лжи. – Просто я получила одно, меня очень расстроившее известие… – прошептала она.

Он чуть прикоснулся к ней. Это был жест сочувствия, очень редкий в среде британцев.

– Если у вас действительно ничего не…

– Действительно ничего…

Сосед ушел и Лили, закрыв дверь, снова уставилась на письмо Ирэн. Оно лежало на полу, там же, где она его обронила в отчаянье. Лили нагнулась за ним, положила его в пепельницу, подожгла спичкой и потом долго смотрела, как оно сгорает, подсознательно желая, чтобы и все планы ее матери, связанные с продажей их дома ожидала подобная участь, чтобы они тоже сгорели подобно этому светло-голубому листку с написанными на нем ужасными словами.

На стене имелись медные корабельные часы, они пробили восемь раз. Значит, уже четыре по Гринвичу, а в Филдинге должно быть одиннадцать утра. Она направилась к телефону. Вскоре Лили услышала знакомый голос.

– Мать, ты не можешь этого сделать!

– Чего я не могу сделать? Прости, Лили, очень плохо слышно, очень плохая связь. Почему ты звонишь? У тебя все хорошо?

– Нет, у меня все плохо. Я разозлена, нет взбешена! Как ты только можешь думать о продаже нашего дома?!

– Ах, ты об этом… Дорогая моя, не будь глупышкой. Ну зачем он мне, если… – Громкий треск заглушил ее слова —… мебель, потом мне хотелось бы немного попутешествовать.

– Нет! – Она просто выкрикнула это слово, скомандовала через океан. – Нет! Не делай этого! Я приеду. Я завтра прилечу. Не продавай дом.

– Сейчас стало вроде получше слышно. Лили, не глупи. Не будь странной. Ты теперь взрослый человек. Ты работаешь в Англии. У тебя своя собственная жизнь. Что тебе делать в этом Филдинге? С чего тебе вздумалось возвращаться? Кроме того, уже поздно что-либо менять – вчера я подписала договор о продаже.

Лили не сдавалась.

– Ты не можешь его аннулировать или как там это делается в подобных случаях? Послушай, если все дело только в деньгах, то возьми и продай Констебля. Этого тебе вполне хватит на то, чтобы полмира исколесить. Хватит и на ремонт дома и на мебель. Только не продавай дом… Мать, ты не должна этого делать.

Ирэн тихо рассмеялась.

– Дорогая, ты просто глупышка и рассуждаешь как глупышка. Я просто поверить не могу, что ты вообще способна на такой разговор. Констебль… Нет, вот этого я делать не стану.

– Боже, но почему? Ведь это всего лишь картина. – Ответа не последовало. – Мать, ты слышишь меня? Где ты?

– Слышу, слышу. Но Констебль… Он не может быть продан.

– Что это значит?

– Лили, я не могу объяснить тебе это сейчас по телефону. Поверь мне, я делаю единственно возможную вещь.

Лили отозвалась не сразу. Когда она заговорила с матерью снова, то смогла лишь повторить то, что уже несколько раз ей сказала:

– Не продавай дом.

– Вот что, Лили, это довольно дорогой способ высказывать друг другу свои разногласия. – Ирэн сейчас говорила очень характерным для нее тоном человека, который нисколько не сомневается в правоте и разумности собственных доводов, и одновременно очень настойчиво. – К тому же нет необходимости что-либо обсуждать. Я скоро снова тебе напишу. До свиданья, дорогая. Береги себя и будь разумной.

После этого Лили долгие дни и часы проводила в сидении и созерцании телефона в ожидании, что он вот-вот зазвонит. Однажды она даже подняла трубку и собралась позвонить Ирэн еще раз, но, подумав, отказалась от этой затеи, ввиду явной ее бессмысленности. Все равно, что пытаться дозвониться до Энди.

Не покидай меня. Не продавай дом. Обе этих мольбы, которые разрывали ее на куски, так ни до кого и не доходили, они попадали в уши двум абсолютно глухим людям. Энди она была не нужна, а дом, ее любимый дом, в действительности принадлежал не ей, а ее матери. А та, которая всегда ждала подходящего момента, а теперь, убедившись, что Лили достаточно взрослая, поспешила отделаться от непомерной обузы, столько лет лежавшей на ее плечах.

В конце концов дрожь унялась. Лили смогла встать и добраться до маленькой кухоньки, чтобы налить стакан воды. Она залпом выпила воду, приятно охладившую ее воспаленное от рыданий и хрипов горло, и прислонилась к стенке холодильника.

– Энди, – произнесла она вслух. – Энди… повторила она еще раз.

Нет, его не будет здесь и довольно долго не будет. Когда-нибудь он сюда явится, она должна была в это верить. Он ведь так заботился о ней, столько о ней думал, как ни о ком другом в своей жизни – это были его слова. А в один прекрасный день она выйдет за Энди замуж и увезет его с собой в Америку, чтобы он мог собственными глазами увидеть этот дом и они снова выкупят его. Она будет работать, не разгибая спины, экономя каждый цент или пенс, чтобы потом иметь возможность претендовать на свое старое, дорогое ее сердцу жилище.

А пока ей оставалось довольствоваться сознанием его существования, тем, что он ждет ее. Кто бы его ни приобрел, был обречен любить его и заботиться о нем. Дом этот простоял сотню лет и подождет ее еще. Ирэн что-то говорила о мебели. Лили не разобрала, что она имела в виду из-за помех, но Лили не сомневалась, что дом будет продан вместе с мебелью. И очень хорошо! Ведь когда она снова его обретет, он останется таким же как был.

Даже, если этот сценарий и был чем-то из области ненаучной фантастики, не беда. В данный момент это роли не играло. Это позволяло ей переносить боль утраты.

Эндрю Мендоза не уставал восхищаться фамильным дворцом в Кордове. Дворец этот был заключен в четырехугольник, сторонами которого были четыре узкие улочки внутри этого живописного древнего Баррио де ла Худерия – Еврейским кварталом. Паласьо Мендоза повернулся к миру фасадом своих высоких белых стен, тут и там прорезанных старыми как мир массивными деревянными воротами, сбитыми коваными гвоздями и зарешеченными окнами. Внешне он явно не соответствовал своему величественному названию, но это было уловкой тех, кто на протяжении веков был его хозяином.

За этими массивными стенами находилась святая святых этого клана на протяжении почти целого тысячелетия, враставшего своими корнями в землю Испании. Это было явлением небывалым среди представителей еврейской нации, ибо извечные скитания ее не позволяли проследить судьбу какого-нибудь рода дальше двух-трех поколений. За это постоянство была заплачена огромная цена, которая с лихвой окупалась этим дворцом.

Огромные двери свыше двух метров в высоту и столько же в длину образовывали главный вход на улицу Калла Аввероэс. Они открывали вход в величественный внутренний дворик под названием Патио дель Ресибо. Он был вымощен брусчаткой, его стены украшала мозаика, и весь он был затенен от всепроникающего солнца раскидистыми ветвями великолепного орехового дерева. Вышедший из него был ошеломлен бесчисленными дверями, коридорами, перекрытыми арками и колоннами, пассажами. Энди не мог знать, куда вела каждая из этих дверей, но он хорошо знал, что через эти аркады было можно переходить из одного внутреннего дворика – патио – в другой из четырнадцати, не входя в здание дворца.

В этот день Рождества семьдесят первого года Энди бесцельно слонялся по дворцу, искренне обрадованный своим долгожданным одиночеством. Для всех слуг этот день был выходным, а для самой семьи – время остаться в своих стенах в стороне от всех католических празднеств остального мира.

Он дошел до крайней южной точки территории дворца. Она называлась Патио дель Посо – Патио с колодцем. Водопровод здесь существовал уже очень и очень давно, но в угоду традиции решили сохранить колодец с высокой крышей над ним, расположенный в центре маленького внутреннего дворика. Вокруг были целые заросли глицинии, жасмина, олеандра. Лишь глициния была сейчас в цвету – андалузское солнце уже достигло своей крайней зимней точки. Но оно все равно казалось Энди чересчур жарким. Он вышел на прогулку в рубашке с короткими рукавами.

Энди прошел еще через три патио. Ему хотелось увидеть свою двоюродную сестру Сьюзен. В конце концов, он обнаружил ее в Патио де лос Наранхос, дворике, где, выстроенные в квадрат, произрастали апельсиновые деревья, сверкавшие оранжевыми пятнами спелых плодов, отражавшихся в небольшом, тоже квадратном, бассейне.

Энди стоял в тени и какое-то время смотрел на нее, не окликая. Сьюзен вообще-то была англичанкой, но в свое время она вышла замуж за одного из своих очень отдаленных кузенов и уже тринадцать лет жила в Кордове, причем четыре последних – вдовою. Это была маленькая, миниатюрная компактная женщина. Вид у нее был слегка высокомерный, особый, ныне вымирающий тип некоей матроны, стоявшей на одной из весьма высоких социальных ступенек, но он знал, что это было ложным впечатлением. На самом деле Сьюзен была чувствительной, остроумной, смешливой и очень милой в общении, хотя иногда проявляла отвратительное упрямство.

Сейчас Сьюзен склонилась над каким-то вышиванием и в ее освещенных солнцем, коротко подстриженных черных волосах были заметны отдельные седые прядки. Она не поворачивалась. Ему даже показалось, что она не замечала его присутствия, пока не произнесла:

– Сегодня холодновато. Ты не желаешь надеть пуловер или пиджак?

– У тебя все-таки есть глаза на затылке, – он прошел и уселся рядом с ней на каменную скамью подле бассейна. – Мне не холодно.

Сьюзен улыбнулась.

– Да, ты добрый, старый, крепкий английский дуб. А вот моя кровушка после стольких лет под южным солнцем понежнела, стала жидкой как водичка.

– И мозги заодно. Какого черта ты не желаешь мне рассказать все, что тебе известно?

– Энди, ты становишься невыносимым. То, что мне известно, я тебе уже рассказала.

– Нет, не рассказала.

– Невыносимым и, к тому же, избалованным, – дополнила она и снова уткнулась в свою работу.

Энди и Сьюзен были накоротке. Они знали друг друга Бог знает сколько лет, еще с тех самых пор, когда щупленький мальчик в очечках и с этой жуткой, бросавшейся в глаза тенью рабочей среды из Йоркшира. Когда Энди учился в школе, они раз в месяц обменивались письмами. А после окончания Кембриджского университета он много раз приезжал к ней сюда в гости.

– Послушай, – Энди решил выложить своего козырного туза, – ведь если ты со мной не станешь сотрудничать, я завалю эту чертову книгу.

– Ну, тогда отправляйся и займись какой-нибудь другой чертовой книгой. Другим романом…

Энди состроил кислую мину.

– Неудивительно, вместе с разжижением мозгов ты утратила и способность читать по-английски. Дело в том, что критики не горят желанием вознести до небес второй роман Эндрю Мендоза.

– Так ты, оказывается, только для этого и пишешь? Для того, чтобы ублажить критиков?

Сорвав с дерева апельсин, он принялся очищать его от кожуры.

– За эти месяцы я не раз задавал себе этот вопрос. Восторженные вопли критиков это всего лишь одна из причин. Вот посмотрите на этого Энди Мендозу, вряд ли у него написано на лице, что он человек целеустремленный в этой жизни, но писать романы он умеет, – скажет кто-нибудь из них. Только есть существенная деталь – я не умею писать. Во всяком случае, романы…

– Это севильские апельсины, они кислые. Из них делают мармелад. – Сьюзен оборвала желтую нитку и принялась вдевать ее в иглу.

– Ты можешь писать.

– Это спорный вопрос. Если мне не удастся добиться признания публики и премий по литературе, я займусь чем-нибудь еще.

– Чем?

– Буду делать деньги.

– Деньги? Энди, но ведь тебе незачем писать ради денег, исключительно ради них. Насколько мне известно, тебя никто не лишал наследства?

– Нет. – Он откусил сочную мякоть и тут же выплюнул. – Кислые, – согласился он. – У меня есть мне причитающееся, если ты это имеешь в виду. Пять тысяч фунтов в год. Едва хватает на то, чтобы жить.

– Но это лишь первоначально полагающееся тебе. Через пару лет ты будешь получать больше. Когда тебе исполнится тридцать, так?

– Да. Но я не хочу быть у них в долгу. Видишь ли, не подумай, что я собираюсь когда-нибудь бросить им мое наследство в лицо. Этим ничего не добьешься. Но я хочу зарабатывать свои деньги сам. Добиться чего-то самостоятельно.

Сьюзен отложила шитье, поднялась и проследовала к краю зеркального бассейна.

– Этот разговор вернулся к своему началу. Хорошо, ты желаешь зарабатывать деньги и купаться в лучах славы. И тебе кажется, что ты сможешь написать книгу определенного типа. Почему она должна быть непременно об убийстве в Суоннинге?

– Потому что мой агент и мой издатель полагают, что если книга об этом, то она имеет шанс разойтись миллионными тиражами, что американцы набросятся на нее как гиены на падаль – ведь Аманда Кент из их братии, словом, что на этом можно неплохо заработать, и что нет человека, который бы это сделал лучше меня и так далее и тому подобное.

Она остановилась и вынула из воды опавший лист.

– Хорошо. Но, как я уже тебе говорила, мне неизвестно ничего такого, что могло бы тебе помочь. Мне было всего одиннадцать лет в тот год, когда леди Суоннинг пристрелила своего мужа. И я никогда не была в Суоннинг Парке.

– Но ты же встречалась с ней…

– Не совсем так. Эмери однажды привез Аманду в Уэстлейк на уикэнд, куда он приехал поохотиться. Это было вскоре после свадьбы. Тогда мне было восемь лет, и ко мне еще была приставлена нянька. И однажды я подсмотрела за ними с лестницы. Мне хорошо запомнилось, как молодо она выглядела, совсем девочка. И то, что она была очень красивой и очень веселой. Так это тебе сотня других людей может сказать. При чем тут я?

Он подошел к ней.

– Сьюзен, я копаюсь во всем этом уже не один год. Существует нить, ведущая непосредственно сюда. В Кордову и дом Мендоза.

– С ума ты сошел… – она не смотрела на него.

– Нет, не сошел и тебе это хорошо известно. И есть еще кое-что о чем я тебе не говорил. Вернее, кое-кто. Один близкий человек в Лондоне. – Он помедлил. – Очень близкий мне человек…

– Та девушка, о которой ты упомянул?

– Да, а как ты догадалась?

– Не знаю, – она пожала плечами. – Может быть, по тону, каким это было сказано. – И потом, как бы невзначай, спросила. – Ты еще не встречался с кузиной Шарлоттой?

– Нет. Они все эти дни держат ее взаперти в ее комнате.

Сьюзен была поражена.

– Да быть того не может!

Энди хмыкнул.

– Я не имею в виду, что она как узник в дворцовой башне. Но ее старческое слабоумие достигло кульминации. Ей круглые сутки необходим надзор, ее нельзя показывать гостям, даже вниз сходить ей не дозволяется. Меня это не удивляет. Она же стара, как мир.

– Ничего подобного. Кто это тебя надоумил? Мне кажется, ей шестьдесят. А это еще не старость. Бедняжка Шарлотта!

– Хорошо, назовем это платой за беспутную молодость, – высказался Энди. – Представь себе, что ты заявила своим старикам, воспитанным в духе традиций короля Эдуарда, что ты – активная лесбиянка и гордишься этим. А Шарлотта, представь себе, заявила, что она последовательница Сафо, если не ошибаюсь…

– Да, мне кажется, все так и было.

Он пристально смотрел на кузину.

– А с чего это мы заговорили о Шарлотте?

– Просто она мне вспомнилась, – Сьюзен предпочла отвести взгляд. – Я очень хорошо ее помню. Она была… Я думаю, лучше всего здесь подойдет слово «блестящая». Она расхаживала по замку в мужских бриджах и сапогах, имела обыкновение наряжаться в шелковые блузы, в уши вставлять золотые серьги и увешивать себя нитками жемчуга. Она коллекционировала старые жемчужины. В ее комнате ими были заполнены все ящики. Зимой она надевала большой бархатный берет.

– Странно, но я ее совершенно не помню, – признался Энди. – А ведь ты не очень намного меня старше.

– Я очень хорошо запомнила, когда мне было пятнадцать лет. Это, вероятно, было году в сорок третьем, в тот год, когда ты родился. После войны она решила перебраться в Париж и Бог знает, сколько не вылезала оттуда.

– Когда я ее узнал, она мне уже тогда показалась старухой, – сказал Энди. – К тому времени она явно увяла. Мне вспоминается Рождество, это был пятьдесят девятый или шестидесятый год, я приехал домой на каникулы и увидел ее. Мне запомнились ее едва заметные усики и белые как снег волосы. Почти всегда у нее был какой-то отсутствующий взгляд, она постоянно была погружена в себя, но мне казалось, что она досконально знала историю дома.

– Да, это был ее конек. Она всегда была нашим неофициальным архивариусом.

– Тогда это ее старческое слабоумие вдвойне трагично, – сожалел Энди. – Она могла бы мне ох как помочь. Хотя, скорее всего, и у нее рот на замке, как и у всех вас здесь.

Сьюзен смотрела куда-то вдаль. Он опять смотрел на ее затылок, на ее темные ухоженные волосы с проблесками седины и спросил:

– Скажи, такие слова «позабуду тебя» говорят тебе что-нибудь. Они могут быть как-то связаны с домом?

Улыбаясь, она повернулась к нему:

– Конечно связаны. Это слова одного из псалмов.

– Какого псалма?

– «Если я позабуду тебя, Иерусалим, забудь меня, десница моя», – процитировала она. – Мне кажется, это сто тридцать седьмой псалом.

– Прости, но я не понимаю, о чем ты говоришь.

– Энди, ты из-за своей вечной враждебности остался в неведении большинства элементарных вещей. Тех вещей, которые все Мендоза вбирают в себя с молоком матери.

– Понимаешь, всему виной мой старомодный йоркширкский скептицизм. И, умоляю тебя, перестань говорить загадками и как следует объясни мне, в чем дело.

– Существует одна легенда, повествующая о том, как зачатки нашего клана, самые ранние его представители, вынуждены были спасаться бегством в Африке. Это было в VI веке. Тогда христиане в Кордове преследовали их. И патриарх тогдашнего дома Мендоза начертал эти слова на воротах их дома в Танжере. Он сделал это для того, чтобы они служили напоминанием семье об их исконной религии и о Кордове, которую они покинули. В следующем веке, когда они вернулись в Испанию, в Кордову, и жили под властью калифа, была изготовлена некая медная табличка, дощечка, на которой были выгравированы эти же слова. Похоже, что эта дощечка где-то затерялась когда домом правил Моисей-Отступник.

– Какой Моисей?

– Отступник. Он жил в XII столетии. Это был первый из Мендоза, который решил приспособиться к той религии, которая в те времена была господствующей.

Энди уселся на одну из каменных скамеек и неотрывно смотрел на Сьюзен.

– Это же дьявольски интересно… Ты говоришь, это был XII век? А с какой стати он решился на это?

– Потому что тогда начались гонения на евреев в Андалузии. До этого и арабы, и евреи мирно уживались друг с другом. И так было на протяжении четырех с лишним столетий. Еврейская община была очень богатой, она была представлена в местном правительстве. Среди них было также много ремесленников, людей искусства. Говорят, что в одной только Кордове было около трехсот действующих синагог. Потом Кордовский халифат оказался под властью шиитов.

– И мусульманских фундаменталистов, – пробормотал пораженный Энди. – Боже мой, и это уже тогда?! А я-то думал, что фундаментализм – изобретение нашего времени.

Сьюзен покачала головой.

– Движение шиитов относится к эпохе возникновения ислама. Во всяком случае тогда, в XII веке, жизнь для евреев в Кордове стала вдруг очень незавидной. И снова настала необходимость прибегнуть к тому, чтобы воспользоваться старым выбором: либо они переходят в другую веру, либо их изгоняют или убивают. И прощай большие дома, в которых они жили, и синагоги, и все остальное… Значит, добро пожаловать, Моисей-Отступник. Он выбрал переход в иную веру.

– Он стал мусульманином?

– Точно. И он решил снять эту дощечку со стены.

– А где она теперь?

– Этого не знает никто. Я просидела очень долго, роясь в старых записях здесь в библиотеке. Именно там я и обнаружила все это и о Моисее-Отступнике, и о шиитах, но после 1150 года никаких упоминаний об этой дощечке не имеется. Конечно, потом семья перешла в христианство, в угоду тогдашнего времени и в этом случае эта дощечка была в той же степени неуместна. Она в любой момент могла послужить доказательством их неверности. Потому что инквизиция вела неослабную борьбу против тех, кто перешел в христианство, но продолжал тайно оставаться иудеем.

Он кивнул, и Сьюзен продолжала.

– Дядюшка Мануэль утверждает, что эта дощечка должно быть уничтожена. Погибла.

Что-то в ее тоне насторожило Энди.

– Но ты сама так не считаешь?

– Я полагаю, что было решено это сделать. Но в старых хрониках есть указания на то, какие-то наметки, если все факты сложить воедино.

– Что за наметки?

– Ну, указания на те места, где она может храниться. Тайники, если хочешь. Что не очень-то верится, не правда ли?

– Почему не верится? – сказал Энди, невольно оглянувшись. – Эти старые кролики могли иметь и сотню таких тайников.

– Столько построек было снесено и на их месте возведено новых, столько было перестроено, что одному Богу известно, как и куда эта дощечка исчезла. Кто-нибудь вполне мог обнаружить ее, будь она здесь.

– Может быть, она разрезана на части, – задумчиво сказал Энди.

– Что ты имеешь в виду?

– Возможно, ее распилили на части, – пояснил он.

– Не исключено, что и распилили. Но что тебя навело на эту мысль?

– Потому что мне приходилось видеть маленький треугольный кусочек золота, дюйма на два с написанными на нем словами на древнееврейском. Там были именно эти слова: «позабуду тебя». Этот кусочек, несомненно, является частью чего-то большего.

Сьюзен сморщила брови и момент раздумывала.

– Нет, вряд ли это может быть частью этой таблички, – в конце концов сказала она.

– Если бы это был кусочек этой дощечки, он явно должен был быть больше. Здесь, в самой старой части дворца, существует одна комната, в которой до сих пор на одной из стен есть след от этой дощечки, на том месте, где, по преданию, она когда-то висела. Я покажу тебе ее, но, голову даю на отсечение, твой кусочек золота – нечто иное. Вероятно, и к Мендоза он не имеет никакого отношения. Не только ведь мы можем быть теми, которым известен этот псалом.

– Но ведь только мы представляем собой дом Мендоза в Кордове?

Она вздрогнула.

– Это что, написано на том кусочке?

– Да нет.

Он не стал пускаться в объяснения по поводу конверта, который когда-то нашла Лили. Как ни дорога была ему Сьюзен, как ни близка, в предстоящем деле она стала для него врагом. Так что, ему следовало поберечь патроны на потом.

Сьюзен поняла, что больше он ничего ей не расскажет и не стала настаивать.

– Ты бы лучше пошел к себе и надел пиджак и галстук. Близится время обеда. Сегодня его готовила тетя Роза. Эта та из традиций семьи, которая может быть и неизвестна тебе. На Рождество и Пасху всех слуг отпускают на праздники, и госпожа дома отправляется на кухню и сама готовит праздничный ужин. Тете Розе на этом поприще нет равных.

Роза в действительности не была тетей Сьюзен. Роза была женой Мануэля, главы дома. Вся семья называла ее «тетя», потому как Мануэля называли «дядя», что означало «глава дома» или «глава клана».

– Ну ладно, – сказал Энди. – Я и сам чувствую, что проголодался. Никогда не смогу привыкнуть обедать в три часа дня.

Он уже стал уходить, потом повернулся.

– Сьюзен, скажи мне одну вещь: с тобой лично кто-нибудь когда-нибудь заговаривал о секретарше леди Суоннинг?

– Да Боже сохрани! Энди, я же тысячу раз говорила тебе, что никто ко мне за все эти годы ни с какими расспросами не обращался. С какой стати? Когда это произошло, то об этом поговорили самое большее недели три, а потом всем вдруг стало ясно, что Аманда либо покончила с собой, либо погибла в какой-нибудь катастрофе, словом ее нет в живых. Почему это у тебя не выходит из головы? Есть же, в конце концов, и другие события, о которых не грех написать книгу.

Но Энди как ни в чем не бывало продолжал свои расспросы.

– Известно, что эта секретарша была американка, но после первого допроса полицией, имя ее каким-то образом исчезло из всех протоколов. Я даже не смог установить, как её звали.

– А что ты хотел? Каждому было ясно, что она к этому убийству не имела никакого отношения. Она была лишь случайным свидетелем.

– Хорошо, но имя ее ты можешь мне сказать, если ты помнишь?

– Этой секретарши? – Сьюзен была занята стряхиванием нитки, прилипшей к ее юбке. – Нет, не помню.

– Хорошо. А ее могли звать Ирэн? Скажи, могли?

Последовал вздох, нечто походившее на старательно подавленное «ах».

Он услышал этот вздох, так как стоял достаточно близко.

– Может быть. Я просто не помню сейчас… – Сьюзен уже полностью овладела собой: ни ее взгляд, ни голос не говорили ни о каком волнении.

– А ты помнишь кого-нибудь по имени Гарри Крамер?

– Впервые слышу, – жестко сказала Сьюзен.

В это время раздался звон колокольчика, приглашавшего принять участие в семейном рождественском обеде.

– Это звонят к обеду. Поторопись. Обед – одно из самых важных мероприятий для нашей испанской родни.

Как было обещано, обед был великолепен. А что до сервировки стола, то она была превыше всяких похвал. Стол был накрыт в малой столовой, пристроенной к кухне. Конечно, во Дворце имелось и большее помещение, служившее для более торжественных случаев, но Энди был влюблен в это почти квадратное помещение, украшенное рядом колонн, с большими проемами, которое выходило на усаженный кипарисами внутренний дворик с роскошными мозаичными панелями на стенах.

Во главе стола восседал дядя Мануэль, патриарх. Это был человек лет семидесяти с небольшим. Он был очень высокого роста и, несмотря на свой уже почтенный возраст, волосы его сохранили тот огненно-рыжий цвет, который достался ему от его бабушки-ирландки. Энди попытался вспомнить, как звали эту бабушку. Ага, Лили Кэррен, именно так ее звали. Об истории этой Лили тоже следовало бы написать книгу. Ему было известно, что ее в течение нескольких лет держали в этом Дворце как узницу, прикованной к кровати и заставляли есть на полу из миски, как собаку. Кроме этого, Энди знал еще одну историю о том, что дядя Мануэль прослыл героем во время второй мировой войны… Вот в эту сказочку верилось с трудом. Ведь Испания в этой войне не участвовала. Еще один миф о Мендоза. Он осмотрел остальных присутствовавших.

Сегодня за столом сидели четырнадцать человек, множество двоюродных братьев, сестер, золовок, невесток, зятей и прочих остальных, в возрасте от семнадцати до семидесяти. Стол был накрыт доходившей до самого пола вышитой скатертью. Существовал обычай для сидевших опускать скатерть себе на колени. Под столом на небольшом возвышении стояли специальные небольшие жаровни с горящими углями, которые согревали ноги сидевших за столом в эти недолгие зимние месяцы. Сегодня, как обычно на Рождество, в центре стола возвышалась традиционная индейка. Кроме того, стол был уставлен невиданными доселе испанскими национальными блюдами, вроде авокадо с лимонным соком и морской солью, благоухавшего анисом хлеба. Все это обильно запивалось собственным вином, изготовленным из произраставших на фамильных виноградниках ягод и выдержанным в домашних бодегах – винных погребах.

Роза настояла на том, чтобы Энди сидел рядом с ней. Она ревностно следила за тем, чтобы ни его тарелка, ни его бокал не пустовали, время от времени кивая и улыбаясь ему, так как по-английски она не понимала ни слова. Его испанский был сносным, а где требовалось его поправляла Сьюзен, другие посмеивались над его ошибками, и смех этот был беззлобный. Они всегда были очень добры к нему. Это легко могло показаться проявлением искреннего, неподдельного гостеприимства и любви к нему, но Энди нутром своим чуял, что за этими улыбками, шутками стояла непоколебимая твердость.

Причем, это распространялось на всех, как на мужчин, так и на женщин. И тот факт, что чуть ли не каждый из них обладал столь необходимой ему информацией, ничего не стоил – они были все как один в том, чтобы не позволить ему завладеть хотя малой толикой ее. Даже Сьюзен, в особенности – Сьюзен.

После обеда остальные удалились соблюсти свою священную сиесту. Но Энди не был расположен спать. Он блуждал по патио, пока не оказался в самой крайней восточной точке Дворца – в Патио де ла Реха. Здесь везде господствовали плетеные, кованые железные решетки, очень распространенные в этой части страны. Они так и назывались «рехос» по-испански. Почти каждое окно было здесь забрано ими, но эта решетка, перед которой сейчас стоял Энди не походила на другие. Огромная, несомненно старая, как мир, она закрывала обширное углубление в некой огромной скале – это место, по преданию дома Мендоза, использовалось когда-то для хранения фамильного золота.

Может быть, когда-то так и было. Но сегодня это место ничего, кроме пустоты и пыли не хранило. По каким-то законам, обратным алхимии, золото превратилось в обширные земли, бесчисленные большие дома и маленькие домики, в обширных помещениях которых были собраны бесценные коллекции предметов искусства и ремесел. Золото было теперь закладными, другими ценными бумагами, наличными деньгами в дюжине чужеземных валют, перетекавших и непрестанно двигавшихся, миновавших все причуды налоговых, таможенных и других путей, расходовавшихся и вновь восстанавливаемых в сложнейших хитросплетениях этой гигантской транснациональной паутины, известной под названием «Группа Мендоза». Обманчиво тонкая, на самом же деле прочнейшая как сталь, паутина ткалась здесь за роскошными, облицованными мрамором фасадами Банка Мендоза на авенида дель Гран Капитан в Кордове. Здесь было сердце этой вотчины Мендоза, которая с полным правом могла быть названа империей.

– Да, – размышлял Энди, – эти Мендоза имеют денег больше, чем сам Господь Бог. И деньги эти служили не только для скупки всех товаров мира, но и для достижения власти, способствовали устранению неудобных мешавших им законов. Может быть, они могли и облегчить участь некой американки, молодой женщины, решившей убить одного из их родственников? Возникал еще один, не менее важный вопрос: а для чего?

Вопросы эти пока ждали ответов на них и незаметно для него самого привели его к мысли о Лили.

Днем раньше он отправил ей рождественскую открытку. Скоро он вернется в Лондон, и они встретятся вновь. В том, что его ждали в Лондоне, он не сомневался. А сейчас пришло время сделать выбор, не откладывая в долгий ящик, как бы выразилась его дорогая Лили. Низкое декабрьское солнце постепенно уходило к западу, за холмы, и Энди долго стоял, глядя пока оно не скроется.

 

9

Нью-Йорк, Мадрид, Каракас, 1980–1981 гг.

В ноябре, вскоре после возвращения Лой из Флориды, Питер исхитрился увидеть ее с глазу на глаз. Он просто отправился к ней домой без предварительных звонков под благовидным предлогом порасспросить ее об одном испанском журнале, который в принципе мог быть использован им в его дайджесте. Не смогла ли Лой перевести для него кое-какие статьи?

Когда они, сидя в ее гостиной, обсуждали, это издание, зазвонил телефон. Звонила, как оказалось, Лили.

– Я просто в дэпрессии… – сообщила она Лой. – После всей этой двухмесячной беготни и обещаний Эн-Би-Си заявила, что не будет заниматься ее телешоу, Си-Би-Эс и Эй-Би-Си уже от него отказались еще раньше. Значит, как сидела я, так и останусь, как дурочка, сидеть на кабеле.

Лой бормотала что-то ободряюще-сочувствующее.

– Послушай, дорогая, здесь у меня Питер. Я для него кое-что перевожу с испанского, но мы уже скоро должны закончить, так что бери такси и приезжай. Мы с Питером надеемся тебя немного приободрить.

Питер нахмурился, но Лой этого не заметила, а если бы и заметила, не стала бы это никак комментировать. К тому времени, когда прибыла Лили, он снова был приветлив и любезен как всегда и решил посотрудничать с Лой в деле поднятия настроения гостьи Лой. Это было не очень легким делом. Она была действительно сильно подавлена.

– Прошу меня простить, но я действительно могу оказаться в тягость, – вздыхала Лили. – Но мне действительно очень плохо. И… – она колебалась, – я чувствую себя так, будто меня вырвали с корнями.

– Это общенациональная болезнь, – попытался смягчить ситуацию Питер. – Все американцы чувствуют себя так.

– На меня это не распространялось, – в ее голосе явственно слышалась горечь.

– Ты имеешь в виду то захолустье, откуда ты родом? – Он взъерошил ей волосы, зная, что она этого терпеть не может.

Лили мотнула головой.

– Не то я имею в виду, – ответила она и сделала большой глоток шерри из бокала, предложенного ей Лой.

Как и испанский коньяк, херес тоже являлся частью образа жизни Лой.

– Что тебе сказать, чтобы тебя могло приободрить? – спросил ее Питер.

– Ничего. Я думаю, мне лучше уйти. Я действительно никудышный член компании сейчас. – Лили поднялась, но голос Лой остановил ее.

– Пожалуйста, сядь. И, минуточку внимания, вы оба, пожалуйста. Мне кажется, сейчас именно то время, чтобы ознакомить вас обоих с той идеей, которая возникла у меня уже Бог знает когда. – Лой для большего эффекта сделала паузу. – Я хочу, чтобы вы оба занялись бизнесом.

– Безумие, – так оценила это высказывание Лили.

– И каким же? – поинтересовался Питер. – Петь и танцевать?

И он, и Лили стали наперебой задавать Лой вопросы, но та подняла руку, призывая к тишине.

– Не надо быть такими негативистами, выслушайте меня до конца.

В сути своей рассуждения Лой основывались на трех простых суждениях. Лили очень уставала и за свою работу явно недополучала, ее основные таланты и способности оставались большей частью невостребованными.

– Этот человек, этот Керри, что он в действительности сделал для тебя? Ты всегда говорила о нем в связи с какими-то планами, проектами, задумками, но, как я могу судить, очень и очень немногие из них принесли реальные плоды. Четыре года ты ведешь телепередачу, тысячи, десятки тысяч людей знают тебя в лицо и по имени, а что с того?

– Питер же, – продолжала Лой, – застрял в этом небольшом озерце, которое при всем его желании не может выйти из берегов и превратиться в море. Ему пришлось много и долго работать. Но рынок как был, так и остается очень ограниченным для такого рода изданий, и как бы он не лез из кожи вон, он таким и останется.

– И теперь третье, – продолжала она, – вы оба много лет знаете друг друга. Вы – друзья и проявляете заботу друг о друге. Вы могли бы создать прекрасный тандем, но, мне кажется, вы не задумываетесь об этом. Более того, вы совсем не обращаете внимания на то, что области деятельности у одного и у другого имеют явное сходство.

– Которое состоит в… – вопросил Питер, не особенно стараясь скрыть свой скептицизм.

– Качественная жизнь, – ответила Лой. – Она была захвачена этой идеей и изо всех сил старалась передать свой запал энтузиазма своим собеседникам. – Дорогостоящая качественная жизнь… и ее воплощение в домах, где живут, в еде, которую люди ставят на стол или им ставят на стол. Их читательские вкусы и склонности.

Последняя фраза заставила Питера задуматься над ее словами. Лили, слушая аргументацию Лой, кивала головой, но отправилась домой в том же подавленном состоянии, в котором приехала. Прошло несколько дней и этот разговор выветрился из ее головы. А вот Питер его хорошо запомнил.

* * *

За две недели до Рождества. Питер звонил у дверей особняка Лой. Было около восьми вечера.

– Извините, ради Бога, что я так, без предупреждения вваливаюсь к вам, – оправдывался он. – Это ничего, что я приехал? Я вам не помешал?

– Разумеется, вы мне не помешали. Поднимайтесь ко мне, там уютнее.

Она довольно долго инструктировала дворецкого насчет кофе и коньяка, потом привела своего нежданного гостя в небольшую, действительно уютную гостиную, примыкавшую к ее спальне. Это была маленькая и премиленькая комнатка. Здесь стояло кресло, такое широкое, что уместиться в нем можно было вдвоем, кроме того еще стул и столик. Стены были обиты ситцем, рисунок ткани представлял собой бледно-голубые силуэты птиц и стилизованную листву лимонного дерева. Наличие этой ткани придавало комнате уют и индивидуальность.

Питеру уже приходилось один раз побывать здесь. Но тогда они были здесь вдвоем с Лили. А на этот раз визит был волнительно-интимный. Лой была сегодня в том самом зеленом платье, в котором она обычно принимала гостей и в котором она впервые принимала его чуть больше полугода назад. А ему казалось, что прошло больше… Ему казалось, что он знает эту женщину всю жизнь.

«Нет, – поправил он себя, – как будто он искал ее всю свою жизнь».

– Вы прекрасно выглядите, – сообщил ей Питер.

Лой убрала со стола письменные принадлежности, разложенные на столе.

– Благодарю вас. Вы пришли лишь затем, чтобы говорить мне комплименты?

– Нет, не только. Но мне вдруг показалось, что именно это важнее для меня, чем то, ради чего я действительно пришел. – Он даже слегка охрип от чувств, нахлынувших на него.

Лой неподвижно стояла, не глядя на него.

– Питер, дорогой мой Питер, пожалуйста, давайте поговорим с вами о том, что вы мне собирались сообщить.

– Почему? – Он сделал шаг к ней.

Было видно как женщина напряглась.

– Потому что так будет лучше, – ответила она. – Прошу вас. Вы знаете, ведь я очень хорошо к вам отношусь. Я очень ценю нашу с вами дружбу и не надо ее портить.

Он был настроен на продолжение атаки, но отступил.

– Хорошо. Ладно. Я пришел к вам, чтобы более подробно обсудить вашу слегка сумасбродную идею моего и Лили вступления в бизнес.

– Идея ничуть не сумасбродная.

Питер уселся на этот укороченный диванчик или кресло на двоих и ослабил галстук.

– Вот об этом-то я и думал. Может быть и нет. И пару дней назад я натолкнулся на нечто такое, что заставило меня вновь вернуться к этим размышлениям.

– Интересно, – она села напротив него в кресло. – И что же это такое?

Прежде чем он успел ответить, в дверь легонько постучали. Вошел дворецкий с подносом. Лой отослала его и сама решила заняться разливанием кофе. Ей не нужно было интересоваться вкусами Питера, она хорошо знала, что тот пил крепкий черный кофе с малюсенькой ложечкой сахара. Их отношения изобиловали всякого рода ритуалами, носившими слегка суеверный характер. Она, подав ему чашку и маленький наперсток коньяка, повторила свой вопрос:

– Так к чему вы пришли?

Питер был способен оценить проворный ум Лой. Он не стал прибегать к длинному вступлению.

– Речь идет об издателе одного небольшого журнальчика, издательство называется «Бэсс и Деммер». Они владельцы восьми журналов. Строго говоря, Бэсса вообще-то нет, он уже давно отправился к праотцам. А издатель – немолодой уже человек по имени Рэндолф Деннер. Он в этом своем издательстве тянет сразу несколько лямок. Но… Ему под семьдесят, а наследника у него нет и не предвидится.

Из внутреннего кармана пиджака Питер извлек сложенный вчетверо листок бумаги и подал ей.

– Вот список всех их изданий.

Лой читала в очках. Это были небольшие изящные очки со специальными полукружиями особых линз в тонкой золотой оправе. Обычно, если она находилась дома, они висели у нее на шее на тонкой золотой цепочке. Сейчас она сдвинула их на кончик носа и принялась изучать листок. Здесь были перечислены восемь журналов: «Нумизматика», «Обозрение редких книг», «Куклы и домики для них», «Твой старый автомобиль», «Археология сегодня», «В мире едоков», «Руководитель», «Ежеквартальное обозрение индивидуального строительства».

Пока она была занята чтением, Питер говорил:

– Ежемесячник здесь один – «В мире едоков». Журнал по археологии выходит раз в три месяца. Так же, как и по индивидуальному строительству. Остальные появляются раз в две недели. Выходят в свет все эти издания медленно, как впрочем и расходятся. За исключением одного-единственного. Он-то и обеспечивает им высокий оборот и привлекает достаточно рекламодателей, которые и поддерживают их, позволяют им выжить.

Лой продолжала изучать список.

– Какой из них хорошо расходится?

– Угадайте!

Она не раздумывала долго.

– «В мире едоков».

– В десятку… Тираж сто тысяч. А как вы догадались?

– А что бы вас лично заинтересовало?

Он усмехнулся.

– Вы правы. Меня заинтересовали три последних в этом списке: «В мире едоков», «Руководитель», «Индивидуальное строительство». И я занялся этими изданиями вплотную. Здесь есть огромнейший потенциал для улучшения. И одновременно они располагают солидной базой рекламодателей и подписчиков. Меня одно интересует – можно ли их купить? Если они продаются, то и для Лили, и для меня появился бы хороший способ попробовать свои силы. Я бы занялся их выпуском, разумеется, при участии Лили в качестве моего редакционного консультанта. А журналы эти послужат тому, чтобы создать трамплин, чтобы позже мы смогли перейти и к тому в другие родственные области.

– А что это за области?

– Конкретно я пока не могу на этот вопрос ответить. Но я чувствую, что здесь есть какой-то потенциал. Может быть новая рубрика, которая бы знакомила читателей с новыми достижениями в области кухонной утвари. Обустройство кухонь, к примеру, и так далее.

Лой сняла очки и они скользнули вниз, мягко упав на ее затянутую в зеленое грудь.

– Ас Лили вы говорили об этом?

– Нет. Сначала я решил переговорить с вами. У меня нет надежды на то, что мне удастся одному собрать необходимый капитал. Да и у Лили не очень-то много за душой.

– А вам точно известно, что они продадутся?

– Честно говоря – нет, – признался он. – Но мне думается, что это не исключается. Все указывает на то, что эта компания выдыхается и едва успевает удерживаться на поверхности.

– А этот… этот… как же его имя? – Она снова водрузила очки и посмотрела на листок бумаги, который остался у нее в руках.

– Рэндолф Деммер? – помог ей Питер.

– Да. Этот мистер Деммер – владелец фирмы?

– Не совсем владелец. Это акционерное общество открытого типа. Вы понимаете?

– Разумеется, – Лой улыбнулась.

– О'кей. Судя по всему, этот Деммер завладел единственным большим пакетом акций. И он к тому же председатель совета директоров, также как и издатель и главный редактор.

Лой на минуту задумалась.

– Я заинтригована, – сказала она. – Мне хотелось бы обсудить все это с Лили и еще обдумать то, что вы мне сообщили.

* * *

Идея Питера заинтриговала и Лили. За поздним завтраком в воскресенье Лой сообщила ей об этом разговоре с Питером. Самого Питера за завтраком не было. У него была деловая встреча в Чикаго.

– Это замечательная идея, – сказала Лили. – Но ведь у меня нет капитала. У меня может быть даже меньше денег, чем у Питера. Как я могу приобрести это издательство?

– Давайте упорядочение всех финансовых вопросов отложим пока, – предложила Лой, сопроводив свои слова слегка пренебрежительным жестом.

– А вот эта ваша фраза – наихудшее из всех деловых предложений, когда-либо мной полученных.

Лой рассмеялась.

– Да, согласна с тобой. Вероятно это так и есть. Но ведь это не только бизнес, разве не так? Ведь мы друзья. Это тоже чего-то стоит.

– Очень многого, – согласилась Лили… – Только вот… Послушайте, почему вы именно это ставите на первое место? Почему вы хотите быть включенной в мой и Питера бизнес?

– Вы считаете это вмешательством в чужие дела с моей стороны? Что я лезу туда, куда меня не просят?

– Я не это имела в виду. Но я неуверена, что могу объяснить. Мне кажется, что и не объясню никогда, потому что, если я попытаюсь, то смысл моих слов всегда может быть понят неверно.

– Мною?

– Да, – призналась Лили. – Вами…

Лой рассеянно вертела в пальцах стакан с апельсиновым соком и не торопилась с ответом.

– Однажды вы обвинили меня в бесполезности, в том, что мои функции – чисто декоративные, – сказала она наконец. – А я, в свою очередь, сказала вам, что у меня не было возможности отправлять иные функции, кроме декоративных.

– Я помню этот разговор.

– Я не могу оставаться на вторых ролях. Пойми, Лили, теперь я во всех отношениях гораздо свободнее, чем когда-либо в своей жизни. Я имею возможность направлять мои ресурсы на то, что меня по-настоящему интересует. И коль я могу при этом еще и осчастливить вас… и Питера, конечно, – поспешно добавила она – то что здесь дурного?

– Ничего.

Лой наклонилась к ней.

– Лили, может быть есть что-то такое, чего бы вы пожелали? Что-то такое, в чем я могу вам помочь? Помочь обрести?

Вряд ли вопрос можно было бы сформулировать конкретнее. Лили вопросительно посмотрела на свою собеседницу, открыла рот, чтобы что-то спросить или сказать, но передумала. На эту тему она еще ни разу в жизни ни с кем не говорила, но в последнее время ее мечта стала казаться ей все более и более призрачной. Лили было необходимо поделиться этим с кем-то еще, это могло придать ей более зримые очертания, оживить ее.

– Моя мать продала дом, в котором я выросла. Я хочу снова купить его.

– Понимаю тебя, – тихо произнесла Лой. – Он где-то в Новой Англии, не так ли?

– Да, в Филдинге. Это штат Массачусетс, там, где прошло мое детство.

– Но ты не собираешься вернуться туда, нет? – Глаза Лой потемнели от озабоченности. – Ведь твоя настоящая жизнь здесь, в Нью-Йорке, Лили.

– Я знаю, что здесь. Но этот дом вполне мог бы быть использован для того, чтобы жить там по уикэндам. Если бы только я смогла приобрести его, вот в чем дело. В прошлом году я уже попыталась это сделать. Но владелец не желал его продавать. Один агент по продаже недвижимости украдкой сказал мне, что этот дом мог бы быть продан, но мне в этом случае пришлось бы выложить астрономическую сумму, которой у меня нет и не будет до тех пор, пока я торчу на кабеле.

– Я могла бы одолжить тебе денег для первоначального взноса.

Лили покачала головой.

– Это бы не помогло. Я бы сама обратилась к вам, если бы это могло помочь. Проблема в том, что я не зарабатываю столько, сколько нужно для того, чтобы поддерживать в пристойном виде второй дом, не говоря уже о том, чтобы постепенно возвращать вам долг.

– Я так и думала, что у тебя есть какая-то проблема. Следовательно, это еще раз подтверждает, что моя идея разумна. Ты со мной согласна? – Лой протянула через стол руку и положила свою ладонь на руку Лили. – Я позабочусь о тебе. Хочу, чтобы ты была счастливой. Я желаю стать частью того хорошего, что принесет удачу тебе и Питеру. Разве это не причина для того, чтобы попытаться?

Лили посмотрела на нее и благодарно улыбнулась.

– Ровным счетом никаких, – ответила она.

– Ну вот и хорошо. Значит решено? Что же касается этой идеи Питера, то я пока ничего не могу сказать. К ней следует присмотреться. Питер проверит все еще раз, да и мне неплохо было бы получить юридическую и финансовую консультацию на этот счет. Вероятно, всем нам троим следовало бы собраться через несколько дней и обсудить это еще раз.

В конце этой же недели троица снова встретилась в одном китайском ресторане, который был выбран для очередной телепередачи Лили. После ужина Питер извлек из кейса ворох бумаг и стопку журналов.

– Это для вас, – пояснил он, давая им материалы. – Мне тем временем удалось навести кое-какие справки. Весьма конфиденциально. Нет никаких сигналов о том, что старина Деммер собирается отрезать на продажу куски от своего приходящего в упадок королевства. И, судя по его виду, он здоров как бык. – Последние слова сопровождались жестом отчаяния. – Все выглядит так, как выглядит. Может, я только зря трачу свое и ваше время.

– Я тоже поинтересовалась этим Деммером, – сказала Лой, – у меня есть консультант по финансовым вопросам, человек, который постоянно занимается такого рода делами. И по его словам, мистер Деммер не проявлял никаких признаков того, что собирается продавать эти журналы.

– Но это ведь не исключается, – высказала свое мнение Лили. – Что нам мешает выступить с таким предложением. Ведь никогда не знаешь, пока не попробуешь. – Гримаса на лице Лили должна была служить подтверждением ее словам. – Вот, что я хочу сказать относительно того, чтобы сделать это предложение. Если мне удастся все превратить в деньги, все, что я имею, то, полагаю, я могла бы располагать сорока тысячами.

Лой подняла руку.

– Этим мы пока еще не занимаемся, мы же говорили. Сейчас мы пытаемся лишь определить в цифрах, во сколько эта идея может нам обойтись и насколько она… Что это за слово, которое всегда в ходу у бизнесменов?

– Жизнеспособная, – подсказал Питер.

– Да, вот именно. Именно так мне и сказал мистер Крэндалл.

– А кто такой мистер Крэндалл? – Лили долила во все пиалы китайский чай.

– Это мой финансовый консультант. В понедельник я имела с ним беседу, кроме того, мы еще раз встретились сегодня утром.

– И? – Питер подался вперед.

Идея стать издателем трех журналов не на шутку захватила его. Он повторял себе, что должен быть осмотрительным, но это было не так-то просто.

– Что он думает по этому поводу?

– Что можно сказать? Он совершенно по-иному подошел к этой проблеме. Совершенно по-новому. – Лой взяла маленькую записную книжку в кожаном переплете. – Я набросала кое-что, чтобы быть точной. Он утверждает, что одной из возможностей мог бы быть внезапный налет на них.

За столом воцарилось молчание. Лили и Питер уставились на Лой.

– Понимаете? Что-то вроде внезапного захвата. Переворот, если хотите. Питер, это вы упомянули о том, что акции «Бэсс и Деммер» находятся в открытой продаже?

Питер занялся подсчетами, записывая цифры на бумажной салфетке.

– Сейчас текущая стоимость шесть долларов двадцать пять центов за акцию. Объявленная прибыль на декабрь – тринадцать долларов на одну акцию. И соотношение цен – прибыль составит что-то около пяти. Чуть поменьше пяти. – Он обвел взглядом обеих сидящих перед ним женщин. – Я не эксперт на рынке ценных бумаг, но это все говорит о том, что эта компания недооценивается.

Лой кивнула.

– Да. Именно на это и указал мне мистер Крэндалл. Он утверждает, что у них есть уязвимые места. И мы сможем приобрести необходимое количество акций для того, чтобы иметь возможность контролировать компанию.

– Нам не нужна вся компания целиком, – не соглашалась Лили. – Вы только взгляните на этот мусор. – Она быстро перелистала страницы журнальчиков. – Старинные монеты и домики для кукол, открытки из Непала. Вот уж дурь, так дурь! Я этим у себя на кабеле сыта по горло!

– Не то ты говоришь, – тихим вкрадчивым голосом сказал Питер.

Он продолжал смотреть на Лой. Его глаза заблестели.

– Если я не ошибаюсь, не это вам предлагал этот ваш мистер Крэндалл.

Лой покачала головой.

– Нет, не это. Он сказал, что когда мы сможем контролировать эту компанию, то сможем отделаться от остальных листков, оставив себе лишь те три, которые представляют для нас интерес.

– Именно это я и имею в виду… – согласился Питер. – А средства от продажи остальных могли бы пойти на улучшение качества остающихся изданий. И на то, чтобы в максимально короткий срок миновать все связанные с приобретением и вхождением в нормальное русло проблемы. Прекрасная идея. Простая и прекрасная. – Он наклонился к Лой и дотронулся до ее подбородка. – Дорогая моя, вы самая восхитительная женщина из всех, которых я встречал…

Лили внимательно следила за ними обоими. Лой выглядела очень счастливой, но это было то безотносительное счастье, которое не направлено на какой-то конкретный объект. Удовольствие, которое испытывал в данный момент Питер, было другого рода, это было не просто восхищение от удачно задуманного проекта. Его чувства к Лой заставляли бежать его кровь по жилам быстрее.

Лежа в постели и безуспешно пытаясь заснуть, Лили анализировала результаты своих наблюдений за Лой и Питером. На этот раз это не было ревностью собственницы по отношению к Питеру или ревностью подруги по отношению к Лой, потому что теперь Лили действительно усматривала в его поступках нечто большее, чем просто желание Питера завести легкий, ни к чему не обязывающий романчик с Лой. Лили со своей стороны готова была признать, что у нее самой не было и следа романтических чувств по отношению к Питеру Фоулеру, хотя все же он был частью ее собственной жизни и довольно долгое время. Некой постоянной величиной на заднем плане.

Питер был тем человеком, на которого она могла рассчитывать всегда и во всем, к нему она могла обратиться за любой помощью. А вот если он собирался заключить союз с кем-либо еще, то это сулило серьезные перемены. Хорошо, пусть будет так. Единственное, что ее беспокоило по-настоящему, так это то, что Питер сейчас возжаждал недоступного. Хоть Питер и отказывался это понимать, но Лой не выказывала абсолютно никаких признаков ни влюбленности в него, ни даже увлеченности.

Убедившись в том, что заснуть она уже не сможет, Лили встала с постели и заварила себе чашку своего любимого чая. Он был как всегда несравненным на вкус и очень успокаивал ее. Она маленькими глотками пила ароматный напиток и всматривалась в не очень отдаленное будущее. Где-то на горизонте маячил покрытый аккуратными дощечками дом с крытой верандой и дверьми в голландском стиле. Ни один человек на свете не был в состоянии осознать всю глубину и серьезность ее обязательств, ее дикое атавистическое желание обрести свое жилище вновь. Лили не тешила себя иллюзиями насчет временности своего одиночества и отсутствия понимания со стороны других. И эта истина принималась ею безоговорочно.

В ее жизни было два объекта обожания: мужчина по имени Энди и ее дом в Филдинге, в котором она выросла. Мужчина ее покинул. Регулярно, примерно с интервалом в один год, она видела на полках и прилавках книжных магазинов его очередную книгу, которую неизменно покупала и читала, чтобы потом проплакать несколько ночей подряд навзрыд. Она даже поверила в возможность того, что он давно и имя ее позабыл и самое ее, и уж, конечно, сейчас не могло быть и речи ни о какой любви с его стороны. Лили же сохраняла это чувство в себе. Иногда оно было способно довести ее буквально до тошноты, комом застревая в горле, когда она слишком долго предавалась этим воспоминаниям. Но большей частью она о нем не думала. С домом же дело обстояло по-иному. Он еще мог когда-то снова принадлежать ей. С этой мыслью Лили вернулась, легла в постель и вскоре заснула.

* * *

За два дня до Рождества Питер, Лили и Лой договорились о встрече с человеком, который был заочно представлен им Лой в качестве ее консультанта по финансовым вопросам. У Питера этот день был заполнен до предела и он, извинившись, пообещал хотя и с небольшим опозданием, но обязательно присутствовать на встрече. Лой и Лили встретились в центре и на такси отправились на Уолл-стрит.

– Мне еще ни разу не приходилось быть здесь, в глубинах Уолл-стрита, – призналась Лили.

– Не думаю, что тебе очень уж понравится там, куда мы отправляемся, – предостерегла ее Лой. – Сплошной мрамор и приглушенные голоса; Построено для того, чтобы подавлять. Но я доверяю моему Джереми Крэндаллу.

– Мне не совсем понятно, кто он. Он работник сферы финансов или адвокат?

– Ни то, ни другое, – ответила Лой. – Он член правления одной компании. Скорее, даже банка, но это особый банк. Его клиенты – правительства, крупные компании, но никаких частных лиц.

– А вы ведь ни правительство, ни крупная компания.

– Нет, но так получилось, что они занимаются моими делами уже на протяжении многих лет.

На дальнейшие вопросы у Лили не хватило времени – такси остановилось у здания, облицованного гранитом с классическим фасадом. Современными были лишь стеклянные огромные двери. Рядом с дверями висела до блеска надраенная медная дощечка «Группа Мендоза». Едва завидев ее, Лили остановилась как вкопанная. Она уставилась на эти написанные на дощечке слова и мгновенно побледнела.

– Что с тобой? Лили, что случилось? Тебе нехорошо?

Она покачала головой.

– Нет, – с трудом ворочая языком вымолвила она. – Нет, все в порядке. – Но на самом деле было не все в порядке. Живот ее превратился в комок сжавшихся мускулов, ее тошнило, у нее кружилась голова.

Лой продолжала смотреть на нее обеспокоенным взглядом.

– С тобой правда все в порядке? Если надо, мы можем перенести эту встречу.

– Нет, нет, ни в коем случае, – процедила Лили сквозь сжатые зубы. – Это просто так, это бывает.

Вот и еще одно совпадение, еще одно дикое стечение обстоятельств… Очередной фокус ее судьбы. Судьба снова давала ей шанс?

Швейцар в униформе открыл перед ними дверь, прежде чем они успели взяться за массивную металлическую ручку.

– Добрый день, сеньора Перес. – Он проводил их до лифта. – К мистеру Крэндаллу? – осведомился он.

Лой улыбнулась и кивнула. Швейцар вошел в лифт и нажал нужную кнопку.

– Мистер Крэндалл не желает, чтобы вы чересчур утомлялись, – чуть иронично пробормотала Лили, когда двери лифта закрылись с легким шорохом.

Лой хихикнула.

Внутри лифт был облицован красным деревом и медью. Он бесшумно доставил их на седьмой этаж и двери открылись не в коридоре, как ожидала Лили, а в маленькой приемной.

Лой еще раз приветствовали, обратившись к ней по имени.

– Мистер Крэндалл ожидает вас, сеньора Перес. Я провожу вас к нему.

Лили ожидала увидеть пожилого мужчину, а этому Джереми Крэндаллу было от силы лет тридцать пять. «Из молодых, да ранний, – довольно неприязненно отметила Лили. – Из этих молодых ловкачей из Гарварда. С небольшим налетом аристократизма».

– Лой, вы восхитительны, как всегда. А это, вероятно, знаменитая Лили Крамер, – повернувшись, он одарил Лили профессиональной улыбкой.

Она решила не противостоять своему первому неприязненному чувству, и тут же напомнила себе, что оно основывалось на ее предубежденности по отношению ко всем, кто был в услужении у Мендоза.

– Питер вот-вот должен подойти, – поспешила заверить Крэндалла Лой. – У него какие-то многочисленные встречи, отказаться от которых он не мог.

И вообще, вы представить себе не можете, что это было для меня за проблема собрать вас всех троих занятых людей в одном месте и в одно и то же время.

– Для людей занятых проблем не бывает, – попытался сострить Крэндалл.

Лили подумала, может ли он говорить членораздельно, не прибегая к словесным клише, но прежде чем ее неприязнь успела пустить глубокие корни, его поведение стало более естественным и располагающим.

– Я тут для вас подготовил кое-какие цифры, чтобы вы имели возможность получить более детальное представление, – с этими словами он вручил всем им по листку, исписанному аккуратными столбцами цифр.

Это был последний финансовый отчет компании «Бэсс и Деммер». Лили углубилась в изучение цифр. За пару недель, которые миновали с тех пор, как она убедилась в том, что вся эта затея в принципе осуществима, она стала проглатывать уйму информации в таких изданиях, как «Форбс» или «Уоллстрит джорнел». Спектр мнений был до абсурда широк, времени до ужаса мало, но все же это было лучше, чем просто сидеть, сложа руки. Кроме того, она натренировала свой ум на то, чтобы приучить его бесстрашно задавать вопросы, независимо от того, насколько глупыми они могли бы показаться собеседнику.

– Как компания могла оказаться в числе сомнительных, мистер Крэндалл? Коль скоро это в состоянии заметить даже мы, что тогда говорить об опытных наблюдателях и аналитиках?

– Потому что, – ответил Крэндалл, – на рынке теперь сотни и тысячи разных компаний. Никто не в состоянии уследить за ними всеми. Тринадцать лет назад, незадолго до кончины Брэсса, его компания вошла на рынок с очень ограниченными возможностями. Вероятно у этого Брэсса имелись какие-то планы, но осуществить их у него не хватило времени. С тех пор эта компания не особенно высовывалась. На Уолл-стрит вообще не очень любят те компании, которые высовываются. Кроме того, акции, которые продаются открыто, это не совсем то, что способно понравиться всем. Большинство серьезных фондов ценных бумаг избегает приобретать их. Но если этим заниматься так, как планируете заняться вы, то эта игра стоит свеч.

Лили предположила, что он, вероятнее всего, даже во сне повторял индекс Доу-Джонса.

На столе у мистера Крэндалла раздался зуммер и секунду спустя чей-то официальный голос возвестил о прибытии мистера Фоулера. Вскоре появился он сам и оба мужчины были представлены друг другу.

Они пожали друг другу руки. Лили видела, как оба они прикидывали, кто чего стоил. Вскоре выяснилось, что Питер был в более выгодном положении.

Джереми Крэндалл восседал за своим импозантным столом, уставленным необходимыми для современного офиса аксессуарами, а Питер пристроился слева от него на стуле. Лили сидела на противоположном от Питера конце, справа от Крэндалла, в центре находилась Лой.

Крэндалл откашлялся, что, без сомнения, должно было означать, что собрание объявлялось открытым. Это не было дружеской болтовней нескольких знакомых, а бизнес чистейшей воды и ничего, кроме бизнеса. Это подтверждалось и дальнейшими словами Крэндалла.

– Первое. Позвольте мне поставить вас в известность, что я нахожусь здесь лишь в качестве консультанта сеньоры Перес. «Группа Мендоза» не заинтересована участвовать в этом деле ни в каком качестве.

– Почему не заинтересована? – немедленно последовал вопрос Питера. – Вы считаете это предприятие бесперспективным?

– Нет. Здесь нисколько не ущемляются наши интересы. Дело в том, что наша компания никогда не входит в качестве партнера в сделки, если речь идет о каких-то несущественных суммах.

– А что вы называете существенными суммами? – спросила Лили.

Ей не терпелось узнать, во сколько же может обойтись им вся их затея. Может быть потому, что ее собственные ресурсы были наименьшими…

Крэнделл пожал плечами.

– Скажем так – мы не интересуемся сделками, если речь идет о суммах, не превышающих двадцать пять миллионов.

Эти цифры потонули в недоверчивых возгласах, но, казалось, он не заметил их и продолжал.

– Но к нашему разговору это не имеет отношения. Я запустил несколько пробных шаров и выяснил, что этот Деммер не заинтересован в продаже трех журналов, на которые рассчитываете вы. Он вообще не заинтересован ничего продавать, в том числе и остальные, если быть точным. Совет состоит в основном из родственников, либо его, либо почившего в бозе мистера Бэсса. И те и другие предпочитают плясать под его дудку.

– Держатели акций из частных лиц не могут быть такими ручными как они, – высказал свое мнение Питер.

– Я не сомневаюсь в этом. Но не следует спешить и забегать вперед. Еще не подошло время вводить в это уравнение держателей акций.

Лой наклонилась к нему:

– Пожалуйста, объясните Питеру и Лили то, что вы мне сказали в нашем телефонном разговоре, Джереми.

– Да, это следовало бы сделать. Что касается меня, то это предприятие вызывает у меня смешанные чувства. С одной стороны, это прибыльное дело, но при более близком рассмотрении оно может таить в себе и риск. Насколько я понимаю, именно сеньора Перес явится тем источником, который обеспечит финансирование данного предприятия. До сих пор все ее финансовые сделки не являлись рискованными. В нашу задачу не входит по ее же указке вести и ее и вас по самоубийственному пути. Никакого риска здесь быть не может и не должно.

Питер стал что-то говорить, но Крэндалл перебил.

– Разрешите мне закончить. Так вот, я говорил все это сеньоре Перес, ибо ответственность за это предприятие возложена и на меня. Она же настояла на том, что желает участвовать в данном предприятии. Именно это и послужило причиной для сегодняшней встречи.

Лой вздохнула.

– Джереми, я не предусматривала, что наша сегодняшняя встреча будет включать в себя и наставительную часть. Кроме того, не сочли нужным упомянуть, что я говорила вам о том, что на протяжении многих лет у меня не было такого желания поучаствовать в подобном бизнесе. Могу же я позволить себе нечто, что способно доставить мне радость после долгих лет бездействия.

На этот раз Питеру дали договорить до конца.

– Мне с самого начала хотелось бы прояснить кое-какие вопросы. Если мы будем продолжать наше начинание, то я не представляю себе тех причин, которые смогли бы заставить меня спокойно взирать на то, как Лой в одиночку взваливает на себя весь, связанный с этим, риск. Я могу вложить своих пару сотен тысяч долларов в наш общий котел с самого начала.

– Я согласна с мистером Фоулером, – присоединилась Лили. – Лишь непорядочные люди играют чужими деньгами. Вероятно, и я смогу войти в дело примерно сорока тысячами долларов, может, чуть меньше. Я понимаю, это просто смехотворная сумма. Но если я не стану ими рисковать, мне места здесь нет и быть не может.

Лой распалилась.

– Но ведь не вы меня, а я вас вовлекла в это дело. И в мои намерения никогда не входило, чтобы вы…

– Мы оба имеем ту точку зрения, какую высказали. И конец, – заявил Питер. – И с самого начала это необходимо уяснить как данность и больше к этому не возвращаться. О'кей?

Лой молча откинулась на спинку кресла с видом полководца, проигравшего битву, но не собиравшегося проигрывать войну. Питер повернулся к Крэндаллу.

– Если предположить и избрать в качестве рабочей гипотезы то, что мы решили идти дальше, что должно послужить первым шагом?

– Разработка плана всей игры в целом – Крэндалл достал еще три листка бумаги и снова раздал каждому по листку.

– Здесь, в этой записке объясняются мои предложения. И теперь мне хотелось бы пункт за пунктом обсудить их с вами. Первое, мы создаем корпорацию, где все вы трое будете членами с равными правами. Следующим шагом явится создание компании, находящейся в полном владении мистера Фоулера. Я предложил его кандидатуру не случайно, ибо мужчина во главе фирмы или компании все же привлекает меньше внимания, чем женщина, окажись на этом посту она. А на начальной стадии нам как можно меньше следует привлекать к себе внимание.

– Почему? – спросила Лили. – Что в том такого? Мне каждый день приходится читать о том, как одни люди приобретают акции других.

– К тому времени, когда вы об этом читаете, эти люди имеют уже весьма сильные позиции. Нам же необходимо эти позиции еще только завоевывать. Могу я продолжать? – Он посмотрел на Лили и та кивнула ему. – О'кей. Значит эта фирма мистера Фоулера начинает потихоньку прибирать к рукам акции «Бэсс и Деммер». И когда в вашем владении окажется около двенадцати процентов всех акций, вы уже можете гнать волны.

– А что же тогда будет на берегу? – этот вопрос был задан опять же Лили.

Лой хранила молчание, а Питер сосредоточенно набирал какие-то цифры на своем микрокалькуляторе.

– А на берегу тоже начнут не только молоть языком, но и действовать соответственно. Большое число мелких инвесторов сразу же сообразят – что-то происходит, что-то кому-то стало известно, и уж лишь поэтому начнут покупать их. Если сразу много людей ринется покупать акции, то мгновенно подскочит их цена. Одно здесь хорошо: если это произойдет, то у вас останется запасной выход. В этот момент вы вполне сможете выйти из игры, продав все акции и заработав на этом. А если вы окажетесь уж совсем умными и точно рассчитаете время, то сможете заработать еще больше.

Питер поднял брови.

– Если мои цифры даже весьма приблизительны, то предложенный вами сценарий, согласно которому нам следует быть готовыми к тому, что прежде чем мы получим этот сомнительный запасной выход, мы должны иметь в кармане примерно миллион баксов.

Крэндалл усмехнулся.

– А как вы думали? В этом-то и состоит прелесть этого вашего предприятия. Это ведь бизнес в миниатюре, крохотная действующая модель настоящей сделки, не так ли?

– Знаете, миллион долларов для меня не детская игрушка, – высказалась Лили.

– Ах, все это так относительно, Вам не кажется? – Крэндалл переворошил бумаги, лежавшие на его столе. – Возвратимся к нашему плану игры. Так вот, после того, как вы наделаете шуму, вот тогда и начнется настоящий риск. Если вы не продадите акции, а вы не сможете продать их – это бы означало, что вы отказываетесь от стоящей перед вами главной цели, вы будете вынуждены найти способ овладеть тем, что стоит еще дороже, чем обычные акции. Вы возжелаете контрольный пакет акций. А тем временем Рэндолф Деммер тоже не будет сидеть сложа руки. Он станет обороняться.

– И что тогда? – покорно спросила Лили.

Внезапно она поняла реальность этого бизнеса.

И ставки в этой игре были умопомрачительно высокими, если принять во внимание то, что она ничего не имела, кроме этой сумасбродной работы, шубки из чернобурой лисицы, нескольких ценных книг, да тридцать с чем-то тысяч сбережений в одном общем фонде.

– А тогда возникает хрестоматийная ситуация, – сказал Джереми Крэндалл. – Вы станете контратаковать. Совершите налет.

Когда они уходили, Крэндалл потребовал от них три экземпляра своей записки.

– Так-то, знаете, надежнее, – пробормотал он. – Случайная утечка равносильна смерти.

Да, к этому приходилось привыкать – теперь они были на войне. Лили подумала, а будут ли стороны в этой войне придерживаться Женевской конвенции? И решила, что не будут. Мендоза никогда не брали в плен.

* * *

Десятого февраля тысяча девятьсот восемьдесят первого года Диего Парильес Мендоза прибыл на празднование своего семидесятилетия. Позже его семья должна была устроить большой торжественный прием в его честь, но в данный момент он пребывал в одиночестве в своем мадридском офисе. Его это очень устраивало.

В свои семьдесят Диего был еще хоть куда. Худощавый, подтянутый, но не костлявый, наоборот, весь точеный, лощеный, отполированный. Это была та твердость, против которой не способна устоять ни одна женщина, ее можно было назвать отточенной до мастерства. Мужчины мгновенно видели в нем человека, способного создавать законы, но редко соблюдать их. Находились и такие, которые заявляли, что этот Диего от гангстера недалеко ушел, но заявляли втихомолку. Разумеется, своим видом он никак не мог напоминать бандита. Сейчас, когда он склонился, сидя за своим столом над каким-то очередным отчетом, был хорошо виден его патрицианский профиль – свидетельство увенчавшихся попыток многих предшествовавших поколений вывести чистопородного аристократа.

Этот отчет очень заинтересовал его. Это была вновь образованная фирма, в которую входила молодая девушка с таким старомодным именем, что заинтриговала его. Он даже произнес его вслух – Лили. За свою долгую жизнь он научился тому, что в жизни нет ничего предписанного заранее, предсказуемого, но и одновременно он был приучен доверять своим инстинктам. Этот сдвиг в той ситуации, которая казалась ему неизменной, мог означать очень многое. И чем бы это ни оказалось, с этим ему придется иметь дело.

Он взглянул на часы, стоявшие на столе под стеклянным колпаком на другом конце кабинета. Они представляли собой некий вращающийся мини-агрегат со сферами, стержнями. Так, вероятно, могла бы выглядеть машина времени или вечный двигатель. Неумолимо отсчитывались секунды, минуты, часы, дни. Эта штуковина всегда вводила его в заблуждение. При виде ее его не покидало чувство, что его каким-то образом надувают. Теперь в Мадриде было три часа дня, следовательно, в Каракасе должно быть девять утра. Он наклонился и нажал кнопку звонка. Мгновенно в дверях возникла фигура его секретаря.

– Слушаю вас, дон Диего.

– Мне нужен разговор с Каракасом. С сеньором Кортесом. Сию же минуту.

Кивнув, секретарь удалился. Две минуты спустя на столе Диего мягко зазвонил телефон. Лишь только он снял трубку как от его расслабленности, граничащей с умиротворенностью, и следа не осталось. Из него так и прыскала энергия.

– Ну, здравствуй, дружище. Как у тебя дела?

– В общем, все прекрасно. А у вас, дон Диего?

– Тоже хорошо, благодарю тебя.

Время формально вежливых фраз миновало. Надо было переходить к делу.

– Послушай, Сантьяго. У меня есть одна очень важная информация. Без твоей помощи не обойтись. Так что давай собирайся и прилетай в Нью-Йорк.

– Это невозможно, – запротестовал поэт.

Ему была до черта и сама информация, полученная этим доном Диего, и степень ее важности.

– Не могу я лететь в Нью-Йорк. Я сейчас работаю. Весь в работе. После стольких лет молчания моя муза вновь посетила меня, дон Диего. Я полон вдохновения. Я уверен, что на сей раз это станет моим шедевром. Это будет новая эпическая поэма о лошадях.

– Сантьяго, даже в том случае, если это и действительно станет твоим, как ты выразился, шедевром, то денег за него тебе может хватить от силы на полгода.

– Да, но ведь в жизни есть вещи и поважнее денег, друг мой.

– Серьезно? Что-то я не замечал. Ты отправишься в Нью-Йорк, Сантьяго. И сделаешь это в течение ближайших дней. Я закажу для тебя билет на самолет, и он будет дожидаться тебя в моем офисе в Каракасе. И ты очень тщательно выполнишь мое поручение, иначе твой ежемесячный чек не поступит своевременно.

– Как я устал от всего этого… Год за годом я у тебя на побегушках, выполняю для тебя разные мелкие, но достаточно неприятные поручения. – Голос Сантьяго изменился. – Да, конечно, я ведь марионетка на веревочках, но когда-нибудь я обрежу эти веревочки, Диего, и ты…

– Нью-Йорк, – холодно повторил человек в Мадриде, прервав эти эмоциональные излияния.

Он купил для себя этого Сантьяго много лет назад. Просто этого человека можно было купить задешево, только и всего. Такие обычно дорого не стоили.

– Я уверен, наша милосердная сеньора Перес будет в восторге от еще одного твоего визита.

* * *

Позже, в этот же день поэт сидел за обедом в ресторане одного из лучших отелей Каракаса. Обычно визиты в такие заведения были ему не по карману. Чек, получаемый доном Сантьяго от дона Диего, был мелковат для того, чтобы стать здесь завсегдатаем. Ценность этого чека состояла в том, что он приходил регулярно. Это был тот доход, на который Сантьяго мог положиться полностью. Вот только своим искусством, поэзией приходилось жертвовать. Он должен был оставаться мальчиком на побегушках у Мендоза. Но придет время и он свое возьмет!

Сегодня он был гостем человека, с которым разговаривал по телефону вскоре после звонка из Мадрида.

– Это Сантьяго Кортес, – сказал он. – Мы с вами познакомились вчера вечером, вы меня помните?

Эндрью Мендоза помнил его. И теперь они обедали. Сердце у Сантьяго колотилось так, что он чуть ли не ушами слышал его стук. Да, без сомнения, обман – дело нехорошее, но отомстить – слаще этого не бывает. А этот молодой человек, казалось, готов был лопнуть от вопросов. Сантьяго заметил это, как только они познакомились, стоило поэту лишь заикнуться, что, он знаком с семьей Мендоза из Испании.

– Я очень тронут вашим чутким отношением к прошлому вашей семьи, – сказал Сантьяго.

– Меня, вероятно, можно назвать любящим и внимательным родственником, – сухо ответил Энди. – Меня всегда интересовали проделки моих тетушек, дядюшек и двоюродных братьев. Вы говорите, что были дружны с ними в конце тридцатых? В Кордове?

– Был.

– Этот период меня очень интересует, – сказал Энди.

– Понимаю вас. Это было очень интересное время для Испании.

Сантьяго забавляла эта игра. Этот молодой англичанин пытался все время подтолкнуть Сантьяго поведать ему о том, что происходило в тридцать девятом году в Кордове. Сантьяго было известно очень многое, но он не собирался выкладывать все. Опасно было забывать о том, что объятия этой семейки были очень и очень широки – все те издательства, которые публиковали стихи Сантьяго, были прикуплены Мендоза. Но он скажет достаточно для того, чтобы у этого молодого человека слюнки потекли, но не больше. Это может доставить этому Диего чуточку хлопот, чуточку осложнить ему жизнь, ничего – пусть этот подонок повертится немного! Но он ни в коем случае не должен быть словоохотливым настолько, чтобы те смогли догадаться от кого исходит эта информация.

Появился официант с едой на подносе.

– Я вам говорил, что наши блюда восхитительны, – с энтузиазмом расхваливал местную кухню Сантьяго. – Разве это не так?

По рекомендации поэта Энди заказал асадо вене-солано – тушеную говядину с кисло-сладким соусом. Блюдо это подавалось с очень любопытным хлебом или скорее с пирогом, испеченным с добавлением сыра и бананов. Он попробовал говядину.

– Да, верно, она превосходна.

Энди понимал, что его собеседник многого не договаривал. И он понимал, почему. Похоже, этот коротышка собирался насыпать соли на хвост этим могущественным Мендоза. И Кортес поэтому старался растянуть удовольствие. Ладно, пусть растягивает. Энди не впервой сталкиваться с такого рода шарадами – они стали теперь неотъемлемой частью его жизни. Все эти ущемленные мелкие сошки, мнящие себя суперменами, нередко служили источником полезной информации.

Энди отхлебнул пива и размышлял. Работа над книгой привела его сюда, где он собирал материалы о жизни шести богатейших фамилий Южной Америки. Работа почти была завершена, и он был по горло сыт гасиендами, гаучо и всем остальным. Душа его рвалась в Европу. Так, собственно, на кой дьявол ему эти сведения от этого третьеразрядного стихоплета? Да потому, что он, не успев родить ту книгу, над которой работал, уже был беременным новой. Энди отпил еще пива.

Сантьяго сделал знак официанту и заказал им еще по кружке. Счет Энди подрастал. Ну, хватит, пора и о деле.

– Так что у вас есть для меня сеньор Кортес?

Поэт тихонько рассмеялся.

– Вы совсем как американец нетерпеливы. Мне говорили, что англичане народ потоньше.

– Выходит, что вы не станете верить всему, что бы они ни говорили?

На следующее утро Лой разбудил телефонный звонок.

– Дорогая, это Сантьяго, – сказал старческий голос по-испански.

Лой вздохнула, но сумела изобразить сердечность. Они обменялись любезностями. Затем он перешел к тому, ради чего звонил. Он ненадолго в Нью-Йорке, есть возможность протолкнуть перевод своих стихов, собрания его сочинений, а отели так безумно дороги, и…

Она сразу поняла, в чем дело.

– О чем речь? Сантьяго, ты же знаешь – мой дом – твой дом. Это было проявлением древнего как мир испанского гостеприимства. Слова эти вылетали легко, но страстной убежденности в голосе Лой не было. Сантьяго вроде бы этого не заметил. Он стал рассыпаться в благодарностях и заявил, что прибудет где-то в конце недели. Было ясно, что сроки убытия не оговариваются. Когда Лой повесила трубку, ее обуревали противоречивые чувства.

И буквально тут же телефон зазвонил вновь. На этот раз это был Джереми Крэндалл.

– Послушайте, Лой, я тут занимаюсь всякими расчетами, подсчетами и вычислениями. Если вы собираетесь продолжить ваше начинание, вам следует идти до конца. Сейчас или никогда.

– Мне это известно, Джереми. – Прозвучало это довольно жестко.

Все этот чертов звонок из Каракаса…

– Делайте, что считаете необходимым.

– Я должен проинформировать об этом попечителей.

– Ну так проинформируйте. – Голос ее был снова ровным как всегда.

Можно подумать, что попечители этого еще не знали. Господи, еще этот Сантьяго на ее голову!

– Займитесь этим, – повторила она.

Он остановился еще на кое-каких моментах и повесил трубку, а Лой несколько мгновений сидела, уставившись в пространство. В конце концов, в трубке раздались гудки и она, спохватившись, положила ее. Лой сжала своими наманикюренными пальцами виски. Головная боль была нестерпима.

Спальня Лой была просторной. Она была выдержана в темно-красных тонах и обставлена старинной резной мебелью в испанском стиле. Это была, пожалуй, единственная спальня в испанском стиле в этом доме на Западной десятой улице, которую она любила, но сейчас пребывала в таком настроении, что ненавидела даже ее.

Она отправилась в ванную. А вот ванная была чисто американская – она была оснащена разными приспособлениями и все они работали. Облицована была белым, вокруг преобладали зеркала. Остановившись перёд одним из них, Лой принялась изучать свое отражение. Она старела, выглядела усталой, на лице ее появились отпечатки сожалений. Лой готова была рискнуть. Насколько велик был этот риск, понимала лишь она, да и, пожалуй, Ирэн… Рука ее слегка дрожала, когда она тянулась к упаковке аспирина, и вдруг поняла, что аспирин вряд ли будет способен утолить душевную боль, которая наполняла ее.

 

10

Нью-Йорк, Каракас и Мадрид, 1981 год.

– Вы окончательно решили изъять свой вклад из фонда, мисс Крамер?

– Да, окончательно, – спокойно ответила Лили, небрежно держа телефонную трубку и глядя на улицу, где задувала февральская метель.

Она уже миновала стадию переживаний по поводу этой своей акции, необходимой для участия в проекте, предложенном Лой. И после двух месяцев прикидок и раздумий, она была абсолютно уверена в правильности этого шага.

– Когда я могу рассчитывать на получение чека? – поинтересовалась она.

– По истечении пяти банковских дней.

– Отлично. Я заберу его.

В пятницу, после обеда, без пяти пять, она забрала чек. Оказалось, что она владела тридцатью семью тысячами, двумястами долларов и семьюдесятью шестью центами. Неплохо, заключила она. Ей удалось почти удвоить сумму первоначального взноса в течение этих четырех лет, противных скаредных лет. Кроме этого чека, в ее сумочке лежали еще два. Один – антиквар заплатил ей тысячу шестьсот долларов за пятнадцать старинных книг, а одна секретарша с ее телекомпании изъявила желание приобрести шубку из чернобурки за тысячу двести.

Общую сумму сорок тысяч долларов и шестьдесят семь центов Лили положила на свой счет в банке. Она не могла воспринимать эту сумму как деньги. Настоящими деньгами, по ее мнению, являлись тысячи акций «Бэсс и Деммер». Это было ее предварительным вкладом, ее входом в игру, платой за право в этой игре участвовать.

Та юридическая единица, которая была создана ими, получила название «Эл Пи Эл корпорейшн». Она, разумеется, ничего не производила, но на момент своего появления на свет располагала ликвидным имуществом в почти миллион долларов. Большая часть денег была внесена Лой, за ней следовал Питер, Лили замыкала шествие, внеся около четверти общей суммы. Но, так как Лой ни за что бы не согласилась на иное решение, все они, независимо от суммы уставного вклада имели право претендовать на одну треть.

Вскоре понадобятся деньги для покупки акций. Этого едва хватило лишь на то, чтобы дать первый залп, но победу за миллион не купишь. Они все еще пребывали в подготовительной стадии. Это было время, когда все казалось реальным и осуществимым. Сейчас им пока недоставало денег, но, дай Бог, может быть не за горами время, когда они смогут поднакопить и дополнительный капитал.

– На этой фазе следует обговорить размеры предстоящего выкупа акций, – утверждал Крэндалл. На бумаге все выглядело ясно и просто, даже слишком просто.

Приобретаться, акции должны будут от лица «Фаулер Дистрибьюшн инкорпорейтед», принадлежащей Питеру. Частью первоначального вклада Питера была эта его компания. На данный момент он должен оставаться у ее руля; хотя он и был главой корпорации, практически эта его компания была полностью дополнительной собственностью «Эл Пи Эл». Кроме того, Питер настоятельно требовал, чтобы в сумму его взноса была включена и его квартира, он будет продолжать жить в ней и выплачивать «Эл Пи Эл» все полагавшееся. Джереми Крэндалл был немало удивлен таким демонстративным желанием Питера выложиться полностью.

– Вам нет необходимости прибегать к этому, – говорил он. – Сеньона Перес ни в коей мере не настаивает, чтобы вы…

– Подготовьте необходимые бумаги, – не стал слушать его Питер. – Я решил так – или все, или ничего…

Лили тоже не считала это верхом осмотрительности, но хорошо могла понять его. Питер свято верил в то, что его будущее будет связано с Лойолой Перес и при этом никто не должен упрекать его в том, что он просто присосался к ней, обретая в ее лице некую богатенькую вдовушку на склоне лет. Лили считала, что его надеждам влюбить в себя Лой не суждено осуществиться, а все денежные страсти через несколько месяцев перестанут играть какую-нибудь роль. На успех дела она была настроена очень серьезно и все трое – тоже.

* * *

Все началось второго марта, в холодный, серый день. В девять часов Питер принес первый пакет из пяти сотен акций «Бэсс и Деммер». Он был приобретен от имени «Фоулер дистрибьюшн инкорпорейтед». В течение нескольких дней он и Лили создали особую систему. Выбирались сразу несколько брокеров, иногда до десятка в неделю, услугами самых крупных и наиболее занятых пользовались по нескольку раз. К пятнадцатому марта у них уже имелось девять процентов выпущенных в обращение акций «Бэсс и Деммер» и они продолжали покупать их. Простые операции по приобретению ценных бумаг стали требовать восьмичасового сидения на телефоне.

Питер по понятным причинам руководить сделками из стен своего офиса не мог. Нет, он, конечно, доверял своей секретарше. Параноидальная боязнь Крэндалла утечки информации свое дело сделала. Он перепоручил секретарше заниматься компанией, она прекрасно с этим справлялась, и, главное, быстро, и Питер большую часть дня проводил за тем, что стало теперь их основным видом деятельности. Квартира Лили превратилась в офис. Питер сначала мыслил расположиться в апартаментах Лой. Но к большому его удивлению, та отказалась, сославшись на своего знакомого Сантьяго Кортеса.

– А какое это имеет значение? Мы бы вполне могли запереться в одной из ваших отдаленных спален, – недоумевал Питер.

– Нет, нет и нет, – не уступала Лой. – Не нравится мне эта идея, Питер. Вы должны работать где-нибудь еще.

По нему было видно, что его страшно разочаровал отказ Лой, но женщина оставалась неумолимой, и им пришлось довольствоваться крошечной квартиркой Лили. Она обзавелась еще одним телефоном, теперь у них было два разных номера, и не очень забивалась на этой работе. К чему она не могла относиться с прохладцей, так это к своей передаче. Тому были причины. С одной стороны, она работала по контракту, срок которого еще не истек, с другой – и Питер ее в этом всячески поддерживал – сотни и тысячи людей видят ее каждую неделю по телевизору и это вносило какую-то живую струю и не давало ей упасть духом, поддерживая ее в нужной форме.

– Твой имидж для нас очень важен. Придет такое время, когда он еще может очень и очень понадобиться нам. Ты можешь изменять свою передачу как тебе заблагорассудится, даже позволять этому Керри совать нос, куда ему вздумается, но на экране должна регулярно появляться твоя мордашка.

Лили продолжала показывать свою мордашку и успевала подолгу просиживать на Восемьдесят первой улице вместе, с Питером, выпивая бесчисленные чашки кофе и вися на телефоне. А тот из-за страшного напряжения буквально поедал сигареты. В комнате постоянно висела синяя кисея дыма и к пяти часам вечера оба охрипли от громкой телефонной трепотни, но настроение у обоих было превосходное.

Девятнадцатого марта Лили отыскала блок ценных бумаг, после приобретения которых доля в компании составила бы желаемые пятнадцать процентов. В полдень Лили распорядилась о покупке его, в час двадцать пять позвонил брокер и объявил, что акции теперь принадлежали им. Она, положив трубку и взглянув на Питера, залилась истерическим смехом. Питер поддержал ее. Первой опомнилась Лили.

– Давай, звони! Вполне возможно, за этот час с чем-то, который остается до закрытия, рынок еще – что-нибудь выплюнет для нас.

Но в этот день им не удалось больше ничего найти. На следующее утро в пять минут десятого раздался звонок. Питер уже разговаривал по другому телефону. Поэтому на звонок отвечала Лили.

– Это Крэндалл. Думаю, что вам интересно будет узнать как можно скорее: стоимость акций «Бэсс и Деммер» поднялась на восемьдесят пять центов. Сегодня с утра они уже стоили семь долларов десять центов.

– Значит, сработало, – отметила Лили.

– Точно. Как по расписанию. Покупайте все, что вам удастся раздобыть. Хотя я почти уверен, что в течение ближайших часов вряд ли что-нибудь будет продаваться.

Оказалось, он ошибался. Им удалось еще купить бумаг по семь десять, а чуть позже – по семь двадцать пять. Однако, к полудню ни один брокер ничего больше не мог найти для них.

– И сколько же мы получили, – поинтересовалась Лили.

Питер уже набирал цифры на своем калькуляторе. Теперь он купил себе новый, с бумажной регистрирующей лентой. После недолгих манипуляций из машинки вылезала полоска, усеянная цифрами.

– Если я не ошибся, а ошибиться я не мог, то у нас теперь девятнадцать процентов.

– А тех, что по семь двадцать пять, на какую сумму их у нас?

Еще немного манипуляций с машинкой:

– Ровно семьсот сорок две тысячи пятьсот. Если вычесть то, что мы заплатили, то выходит, что у нас прибыль в сто двадцать тысяч долларов.

– Это на бумаге, – сказала Лили.

– Да, на бумаге.

Лили потянулась и зевнула.

– Все это теоретически. Ведь мы не продаем… Да и вообще, это кот наплакал. Ну и что мы будем делать сейчас?

Питер снова снял телефонную трубку.

– Нам надо переговорить с Лой. А потом всем троим следует встретиться в Крэндаллом.

Встреча эта состоялась после шести часов. Крэндалл отправился из своего офиса в офис Лили. Лой тоже была здесь. Сначала возникла идея пойти к ней, но она, как и ожидалось, была отметена.

– Вы забываете, что у меня гость. Это неудобно. Для него я отправилась в город к знакомым.

Воздух был как будто наэлектризован. Лили разливала напитки. Все были в ударе, даже Джереми Крэндалл.

– Пришло время еще раз взглянуть на список главных держателей бумаг, – сказал он. Они взглянули. Цифры в нем не изменились. Рэндолф Деммер имел самый большой кусок – двадцать восемь процентов. Семеро членов совета директоров – все они были родственниками либо Бэсса, либо Деммера – разделили между собой еще двадцать три процента, затем следовали сорок девять процентов, распределившиеся между остальной публикой, это и были акции, на которые покушалась «Эл Пи Эл». Короче говоря, они приобрели девятнадцать процентов того, что не было распределено между многочисленными родственниками Бэсса и Деммера.

Крэндалл сосредоточенно изучал бумагу. В раздумье, он то втягивал щеки, то с присвистом через сложенные бантиком губы выпускал воздух. Лили это показалось отвратительным, и она отвернулась. Питер пыхтел очередной сигаретой, несколько минут назад он открыл третью за этот день пачку. Он во все глаза смотрел не на Джереми, а на Лой. Лили перехватила взгляд Лой, улыбнулась ей и отсалютовала бокалом. Тишина не была уже такой напряженной.

– Уилла Грэйсон, – произнес Крэндалл. – Это дочь Бэсса. Она вошла в совет директоров, вместо своего умершего отца. Я очень смутно помню, что мне приходилось что-то читать об этом в вырезках из газет в нашем отделе газетной хроники. Нет никакой конкретной информации, но распространено мнение о том, что она и старина Деммер не очень-то ладят друг с другом. Эта Грейсон владеет десятью процентами.

– Десять процентов плюс девятнадцать – значит двадцать девять, – тихо произнес Питер. – Это больше, чем имеет сам Деммер. Это сделает нас держателями большей части акций.

Крэндалл кивнул.

– Мне кажется, вам, Питер, надо бы с ней увидеться.

– Боже мой, – прошептала Лили. – Мы уже владеем большим количеством, чем дочь одного из учредителей…

– Владеете, – не стал спорить Крэндалл.

То ли из-за Крэндалла, то ли из-за присутствия Лой, этого Лили так и не смогла понять, но Питер стал вдруг очень рассудительным.

– Даже, если она поднесет их нам на серебряном блюдечке, – сказал он, – Деммеру ничего не стоит заручиться поддержкой большинства и забаллотировать все наши решения, если, конечно, совет директоров проявит единство.

– Эти рассуждения преждевременны, – заметил Крэндалл. – На данной стадии невозможно знать, кто проявит единство, а кто не будет ничего против иметь, чтобы его прихлопнули быстро и безболезненно. Следующим шагом должен быть разговор с миссис Грэйсон.

Лой молчала, как молчала на протяжении всех последних недель. Приведя в движение эту машину, она устранилась от этих ежедневных баталий, но теперь она заговорила.

– А что, если нам не удастся завладеть акциями миссис Грэйсон? Что, если она откажется их продать?

Крэндалл закрыл кейс и поднялся.

– Я ни на секунду не сомневаюсь в том, что вы их не получите. Какую бы сумму вы ей сегодня не предложили, она будет уверена в том, что завтра вы предложите ей больше. Так что пока вы их не получите. Но время назвать вашу цену уже пришло. Она живет на Морристауне. Адрес ее вот на этом листе – это список держателей акций. И туда лучше отправиться сию же минуту. Я думаю, что именно сегодня они все стали понимать, что дело нечисто. Удачи вам, Питер.

– Я тоже хочу съездить, – заявила Лили.

Крэндалл был уже у дверей. Он обернулся и посмотрел на Лили.

– Я бы этого не советовал. Лучше будет, если Питер встретится с ней без свидетелей, как с нашей, так и с ее стороны. И не исключено, что присутствие другой женщины, которая, к тому же еще и моложе, может вызвать у нее неприязненное отношение.

Дверь за советником Лой закрылась. Лили повернулась к Питеру.

– Он что думает, что ты собираешься приобрести акции этой миссис Грэйсон, забравшись в ее постель?

– Вряд ли он так думает. Но, если возникнет такая необходимость, то я готов и на это – клянусь. И не играет роли, как она должна выглядеть.

Никто не рассмеялся. Все затаили дыхание, когда он набирал номер телефона миссис Грэйсон в Нью-Джерси. Питер, прижав трубку щекой, прикуривал сотую, наверное, за этот день сигарету.

– Вот и соединение, – тихо комментировал он.

Потом он кивнул, и все поняли, что на другом конце провода сняли трубку, а еще через несколько секунд догадались, что у телефона была именно миссис Грэйсон.

– Миссис Грэйсон, это Питер Фоулер из «Фоулер дистрибьюшн». Если не ошибаюсь, вы знаете, кто я такой?

Он помолчал, слушая собеседницу, потом улыбнулся.

– Да, правильно. Мне хотелось бы поговорить с вами. Сегодня вечером, могу ли я к вам заехать?

Десять минут спустя Питер отбыл в Нью-Джерси. Обе женщины ждали его. Лили наскоро сделала яичницу-болтушку, поджарила тосты, но ни одна, ни другая не обнаружили аппетита.

И говорить им не хотелось. Лой позвонила домой и недолго поговорила с Сантьяго Кортесом. Она сообщила ему, что якобы у нее в этот вечер сразу несколько встреч и что явится она не очень скоро, затем, вероятно, упредив расспросы и пожелания, повесила трубку.

Питер вернулся вскоре после полуночи. С пустыми руками. Перед отъездом они установили цену покупки акций в пределах одиннадцати долларов пятидесяти центов.

– Не идет, – сокрушался Питер. – Она заявила мне, что могла бы рассчитывать и на пятнадцать долларов, причем по ее виду я понял, что ей ничего не стоило запросить и больше. Мне кажется, она просто решила поиграть со мной. К этому моменту она еще не определила для себя какую позицию ей занять.

– Ну знаешь, пятнадцать долларов – это грабеж средь бела дня, – воскликнула Лили.

Мудрая Лой воздержалась от комментариев, справедливо полагая, что в данной ситуации обзывать всех остальных ворами и грабителями нетактично и глупо.

* * *

Двадцать третьего марта Энди Мендоза напечатал «КОНЕЦ» на последней шестьсот семьдесят пятой странице рукописи. Два часа он провел в раскладывании своей писанины на экземпляры, затем аккуратно сложив и упаковав первый экземпляр, написал на толстенной бандероли адрес Барри Кларка, своего бессменного лондонского литагента.

Главный почтамт Каракаса располагался в двадцати минутах ходьбы от отеля, где жил Энди. Энди пришлось довольно долго простоять в очереди, аккуратно заполнить не один бланк, пока он не получил в руки небольшую зеленую карточку, для того, чтобы наклеить ее на бандероль, которой предстояло пройти полсвета и миновать несколько таможен. Затем на посылке появился штемпель «международная» и с этого момента за нее несла ответственность почтовая служба. У Энди вырвался вздох облегчения и он подошел к другому окошечку почты. «ИДАЛЬГО ЗАВЕРШЕН ОТПРАВЛЕН ТЕБЕ СЕГОДНЯ» написал он слова телеграммы, тоже адресовывавшейся Барри. «ПУТИ ИСПАНИЮ ОБНАРУЖИЛ НОВУЮ НИТЬ ДЕЛЕ СУОННИНГ РУГАЙ МЕНЯ КАК МОЖЕШЬ».

Сутки спустя он приземлился в Мадриде.

Та часть разговора Энди в Каракасе, которую можно было охарактеризовать как содержательную, длилась очень недолго. Сначала поэт говорил загадками, в конце концов, ему удалось дойти до сути дела.

– Все это началось в мадридском университете, там я познакомился с одним из сыновей Мендоза и мы подружились. В тридцать девятом году я побывал у него в гостях в Кордове. В это же время у них гостили две молодые американки. Они жили не во дворце, а на загородной вилле, в имении. В том самом имении, которое было пожертвовано дому Мендоза христианским королем Испании Ферандо III за оказание помощи в борьбе против мусульман. Это было еще в XIII веке и с тех пор Мендоза владеют этим огромным земельным наделом. Вам известна эта история? – поинтересовался Кортес.

– Вероятно, все так и было, – не стал спорить Энди. – Мендоза всегда понимали, что значит держать нос по ветру. А как звали этих девушек?

Поэт, притворно вздохнув, стал изображать сосредоточенное рытье в закоулках памяти.

– Их звали… Луиза, одну из них звали Луиза, так мне кажется, а вторую, должно быть, Лотта или что-то в этом роде.

– Фамилии? – нетерпеливо вопрошал Энди, нервно постукивая шариковой ручкой по обложке записной книжки.

– Я не помню. Не забывайте, что это было в тридцать девятом году, а с тех пор прошло столько лет и каких лет! Да и сам по себе тот год такой, что не соскучишься: Франко стал каудильо – командующим вооруженными силами и главой государства. За три года он из ссыльного с Канарских островов превратился в диктатора Испании! Но какой же ужасной была эта война?! Я вспоминаю, как…

– Нет такой гражданской войны, которая не была бы ужасна, не было, нет и не будет, – перебил его реминисценции Энди. Я изучал историю. Какое отношение имели Мендоза к этим двум американским девчонкам? К этим вашим Луизе и Лотте?

– Я не могу вам сказать точно. Однажды произошел разговор и в нем прозвучала одна фраза… Скорее, лишь намек… Вам ведь известно, что немцы снабжали Франке оружием? Так вот, говорили, что Мендоза помогали нацистам…

– Иисусе Христе! – Энди жадно глотнул пива. – А мне казалось, что хоть здесь они не вели себя как законченные ублюдки.

Венесуэлец наклонился к Энди и понизил голос.

– Позже все переменилось. Они платили миллионы, чтобы выкупить из концлагерей немецких евреев. И даже в тридцать девятом они занимали антинацистские позиции. Правда, они были за Франко, их можно было назвать фашистами, они сами себя считали таковыми, но по отношению к Германии они были настроены весьма оппозиционно. Это и послужило причиной многих трений с Берлином. Мне кажется, один из членов семьи Мендоза имел какие-то дела с Круппом, знаменитым немецким пушечным королем. Но что до остальных, те были настроены против Германии.

– Эти Луиза и Лотта, – снова напомнил Энди, – они случайно не были нацистками?

– Нет, конечно, нет. Две симпатичные, но довольно глупенькие девочки. Я заговорил сейчас на политические темы лишь потому, чтобы дать вам картину того, насколько много событий происходило тогда и поэтому неудивительно, что имена этих особ вылетели у меня из головы.

– Да, мне понятно. Но их имена – это все, что вы помните?

– Да нет, не совсем. – Сантьяго откинулся на спинку стула с бокалом в руке, но к вину не прикасался. – Вы знаете Диего Парильеса Мендозу? Он ведь ваш кузен, так?

– Тот, что живет в Мадриде? Нам приходилось встречаться. Да, мы с ним кузены. – Энди старательно изображал забывчивость. – Бог знает, когда это было в последний раз. – А что с ним?

– Сейчас ему, должно быть, семьдесят, но и сейчас женщины все еще в восторге от него. А в те времена и говорить нечего – он был молод и красив как греческий бог. Мне казалось, у него мог быть роман с одной из этих американок… С Луизой… К тому времени он был уже женатым мужчиной, вы понимаете, и это не могло быть ничем, кроме как просто интрижкой. Хотя я не осмелюсь утверждать, что знаю, как все было. Но он очень часто бывал в Кордове, чаще даже, чем в Мадриде, стало быть, у него хватало времени, чтобы волочиться за этой Луизой.

Сантьяго мусолил в руках свой бокал. Вращая его ножку в пальцах, он пристально разглядывал густую рубиновую жидкость.

– А однажды произошло вот что. Обе сорвались куда-то без всякого сопровождения и отсутствовали два дня. Никто не знал, куда они подевались. Был август, это я помню точно. Жара стояла ужасающая. Так вот, девчонки эти смотались, и в доме был страшный переполох. Вскоре выяснилось, что они целы и невредимы. Просто решили отправиться на поиски приключений. Но несколько дней спустя в отделе светских сплетен в одной газетке появился их снимок. Обе восседали на какой-то террасе, в ресторане на берегу моря и попивали «Сангрию». Это было в Малаге. Можете себе вообразить – мир готов разлететься в пух и прах, а тут тебе «Сангрия» и светская хроника.

– А как назывался этот журнал, вы не помните? – Энди наклонился к Кортесу.

– Нет. Но семья была очень озадачена этим фото. Мендоза предпочитали держаться в тени, не… как это у вас по-английски?

– Не высовывать носа. А подписи под этой фотографией были? Указал ли этот журнал их имена? – продолжал допытываться Энди.

– Да, да правильно, «не высовывать носа». Нет, нет никаких имен не было, но Мендоза все равно расценили появление снимка как скандал. И все потому, что этот эпизод мог бросить тень на их дом: ведь американки были у них в гостях. И этого Диего подослали к издателю, чтобы слегка его припугнуть. Только не понимаю, для чего это делалось: фото ведь все равно уже было опубликовано.

Энди опустил руку в карман и выудил старую фотографию Аманды Кент, ту самую газетную вырезку, которую он несколько лет назад показывал в Лондоне Лили.

– Вот она ни на одну из тех американок не похожа?

Поэт уставился на фотографию. Его лицо ничего не выражало.

– Не могу утверждать, качество очень низкое, но скорее всего, это не может быть кто-то из них.

Энди позволил ему еще несколько секунд поглазеть на снимки, затем убрал их со стола и сложил в пластиковый пакетик, убрав его с глаз долой.

– Ну ладно, если вы так считаете, то… А что же произошло потом?

– Я не знаю. Я вернулся в Венесуэлу и встретился с Мендоза мне довелось лишь после войны.

– А с Луизой и Лоттой?

Сантьяго, наконец, отпил глоток вина.

– О них мне тоже ничего больше не известно.

Стало быть, Энди приходилось, довольствоваться этим кусочком информации. Конечно, это было не столь уж и много, но могло послужить кое-какой зацепкой.

Двадцать четвертого марта он вылетел в Мадрид.

Энди предпочел Кордове, потому что в столице были большие возможности для получения информации, кроме того ему предстояло найти подходы к Диего Парильесу, а тот предпочитал жить в столице.

Своей штаб-квартирой Энди сделал отель «Мелья». Он находился неподалеку от превосходной библиотеки. Между тем, его знание испанского значительно улучшилось за эти два прошедших года. Он хотел как можно скорее завершить работу над книгой о Южной Америке и подолгу просиживал за письменным столом. Акцент его, правда, оставался весьма заметным, но овладение испанским позволяло ему делать библиотекарю необходимые заказы и прочитывать интересовавшие его газетные материалы.

Прежде всего, было необходимо определить круг тех изданий, которые потенциально могли опубликовать снимки, о которых ему рассказал Сантьяго Кортес. Это оказалось не таким уж сложным, ибо летом тридцать девятого года, когда весь остальной мир балансировал на грани войны, в Испании, наоборот, открывались широкие перспективы мира. После страшнейшей гражданской войны и наступивших вслед за ней перемен, в стране существовало не очень много изданий, которые продолжали бы заниматься такого рода публикациями. Два дня потребовалось Энди, чтобы сузить круг поисков до четырех названий.

Ему попалась симпатичная и очень терпеливая библиотекарша, молодая женщина с приятной, располагающей улыбкой и умным взглядом. Звали ее Марисоль Рамирес, и она сообщила ему, что копии этих изданий имеются, причем в основном на микропленке.

– Тридцать девятый год был для нас очень тяжелым, сеньор.

– Да, я знаю об этом, но тем не менее, найти эту информацию для меня очень и очень важно.

Она кивнула и дала ему заполнить библиотечный бланк-заказ. Энди заполнил его, указав детали и подписался своей фамилией. Когда девушка прочла ее, она улыбнулась.

– Мендоза – испанская фамилия, а вы, сеньор, что-то не похожи на испанца.

– Я – англичанин, – пояснил он. – Мои предки были испанцами.

Вряд ли была необходимость делать упор на том, к тем ли самым Мендоза он принадлежал.

Дня через два ожиданий и шатаний по библиотеке он наконец получил в руки заветные ролики с пленкой. Испания и сейчас оставалась страной, где молниеносным исполнением заказов не злоупотребляли. Когда они прибыли из мест их нынешнего захоронения, Марисоль снабдила его проектором и, объяснив, как с ним обращаться, удалилась.

Часа через четыре непрерывной работы Энди просмотрел примерно половину имевшегося у него материала. Сантьяго Кортес не сомневался в том, что эпизод этот должен был произойти в августе, но Энди предпочел, во избежание всяких ошибок, просмотреть издания и за все предыдущие месяцы. Два из выбранных четырех журналов не очень баловали своих читателей фотоснимками. В том далеком тридцать девятом году технические возможности полиграфии были еще не на том уровне, как теперь, цинкография была довольно хлопотным и дорогим делом, да и качество оставляло желать лучшего. Но Энди скрупулезно просматривал каждый экземпляр, прежде чем отложить его.

Третий журнал назывался «Лос диас». По формату и внешнему виду он скорее походил не на журнал, а на большую газету. «Лос диас» был еженедельником. Это было нетрудно определить и по характеру шрифта и по его построению. В начале года ничего похожего опубликовано не было, но когда он дошел до августа, сердце его учащенно забилось. Судя по всему, этот «Лос диас» был именно тем изданием, которое теоретически вполне могло опубликовать такого рода фотографии. Те материалы, которые Энди с его знанием испанского мог прочесть и понять, как раз соответствовали характеристике этого еженедельника, как бульварного.

«Лос диас» выходил по средам. Первое августа, когда этот эпизод произошел, выпадало как раз на среду. Этот экземпляр Энди просмотрел особенно тщательно, как и последующие, вышедшие восьмого и пятнадцатого августа, но ничего в них не обнаружил. Это его не разочаровало. Чутье подсказывало ему, что он был на верном пути.

Пленка уже заканчивалась. Он вложил в проектор следующую, одновременно тщетно пытаясь подавить растущее приятное волнение. Первым на другой пленке был «Лос диас» от двадцать девятого августа. А номер за двадцать второе число отсутствовал. Он снова как следует проверил пленку, но ошибки быть не могло – номер за среду двадцать второго августа тысяча девятьсот тридцать девятого года был пропущен. Первой мыслью Энди было то, что он по недосмотру неправильно заполнил бланк-заказ и решил призвать на помощь Марисоль.

– Здесь нет одного выпуска…

– Да нет, этого не может быть сеньор Мендоза.

– Я тоже думал, что не может, но вот, оказывается может. Можете сами убедиться…

Она внимательно просмотрела всю пленку, быстро прогнав ее, проверила этикетки на всех коробочках.

– Кажется, вы правы, его здесь нет.

– Черт возьми! Ох, простите – это ведь не ваша вина. Но мне кажется, что пропущен именно тот выпуск, ради которого я сюда и пришел.

– Не повезло вам, сеньор.

– Дело не в везении или невезении, – бормотал явно расстроенный Энди. – Это все эти проклятые кордовские Мендоза. Это их рук дело.

Темные глаза девушки широко раскрылись.

– Вы имеете в виду тех Мендоза, которые банкиры?

– Кого же еще?

– И вы тоже из них? – Этот лобовой вопрос смутил Энди.

– Да, с Божьей помощью, – не стал скрывать Энди. – Вот в этом мне явно не повезло. Они слишком всемогущи, чтобы служить добру.

Марисоль пожала плечами.

– Полагаю, что сейчас в Испании очень многое меняется. Теперь у нас в стране демократия.

– Да-да, демократия, – ухмыльнулся Энди.

– Это действительно так, – убеждала его Марисоль, заметив гримасу недоверия на его лице. – Сеньор, существует архив, где находятся подлинные документы, с которых сделаны эти снимки. Может быть, есть смысл поискать их там?

Энди просиял.

– Марисоль, вы – просто прелесть! Где этот архив?

– Это непросто, сеньор. Он находится в нескольких километрах от города и обычные читатели туда доступа не имеют.

– А как насчет вас, вам туда вход не воспрещен?

Энди говорил тоном человека, у которого вот-вот должны отобрать последнюю надежду.

– Нам, разумеется, можно. У меня есть удостоверение работника библиотеки и… – она замолчала и посмотрела на часы на стене. – Сеньор, сейчас три часа. У меня обеденный перерыв… – и, ни слова не говоря, ушла.

Несмотря на испорченное настроение и усталость, Энди все же заставил себя досмотреть до конца все ролики, которые он заказывал. В них разумеется ничего не было, как он и предполагал. Энди стал склоняться к тому, чтобы прекратить поиски, но был все же смысл дождаться, пока Марисоль не явится после своего двухчасового обеденного перерыва. Тогда он попытается склонить ее к тому, чтобы как-то проникнуть в эти архивы. Однако, в половине шестого девушки все еще не было, и он уже стал подумывать о том, не терял ли он время попусту. Потом, когда Энди уже стал складывать свои бумаги, собираясь уйти, вдруг увидел ее в одном из коридоров, ведущих в читальный зал, где он работал. Энди рванулся к ней. Марисоль заметила его и приложила палец к губам, сделав знак следовать за ней. Вскоре они оказались на площадке пожарной лестницы в холодном свете единственной лампы дневного света. Марисоль улыбнулась и расстегнула свой кожаный пиджачок. Под ним оказался вчетверо сложенный экземпляр нужного ему бульварного еженедельника.

– Извините меня, я долго не возвращалась. Так много пришлось заполнять столько разных бланков, к тому же нужно было оказаться в одиночестве, чтобы иметь возможность взять это.

– Силы небесные! – машинально воскликнул он по-английски.

Затем обратился к ней уже по-испански.

– Марисоль, вы просто волшебница. Но как же вам…

– Я же говорила вам, что у нас в стране демократия, сеньор, а вы, кажется, мне не поверили. Теперь уже не очень важно, что тот или другой бюрократ запрещает или позволяет. Да и всемогущие банкиры тоже не такие уж и всемогущие… Вот, возьмите, – она протянула ему журнал, и когда Энди его взял и стал листать, она отвернулась и стала смотреть в сторону.

– Посмотрите, есть ли там то, ради чего вы переворачивали все выпуски. Делайте то, что вы сочтете необходимым, только ради Бога, побыстрее. Мне нужно работать, а завтра я снова должна быть в архиве и вернуть это.

Энди тут же сообразил, что то, что он держал в руках, не было обычным экземпляром еженедельника, которые поступают в продажу, а макет выпуска за двадцать второе августа тридцать девятого года. Такие составляются в типографии перед тем, как отдать номер в печать. Энди лихорадочно перелистывал эти странные страницы. То, что он искал, находилось на четвертой из шести страниц. К странице была приклеена подлинная фотокарточка, уже пожелтевшая от времени, выцветшая. Но разобрать кто был на ней, он сумел. На заднем плане был кусочек пляжа, а на переднем за маленьким столиком, стоявшим на растрескавшемся тротуаре, сидели две молодые женщины. Они улыбались друг другу и, по-видимому, не заметили, как их фотографировали. Подпись под снимком гласила: «Две элегантные иностранки наслаждаются солнцем Малаги».

Энди аккуратнейшим образом вырезал снимок и положил его себе в карман.

– Отлично, – сказал он облегченно вздохнув.

Сложив макет, он подал его Марисоль.

– Вот. Спасибо вам.

Марисоль повернулась к нему и улыбнулась:

– Вы нашли то, что искали?

– Именно то, что искал.

Конечно, лучше было бы, если бы под этим снимком стояли еще и имена этих двух девушек, но все равно он был очень доволен. Сама по себе эта фотография стоила и тысячи слов, если не больше.

– Спасибо вам, – поблагодарил он. – Я уж и не надеялся…

Вечером он сидел в номере своего отеля и изучал этот черно-белый снимок.

Обе девушки были одеты в платья тех времен – короткие пышные рукава, широкие прямые плечи. Длину этих платьев скрывал стол. Одна из них на шее имела жемчужное ожерелье и носила шляпу, слегка загнутые поля которой затеняли ее лицо. А шляпа другой девушки была маленькая и кругленькая, она была украшена пером и небольшой вуалеткой, которая, впрочем, не мешала разглядеть ее. Обе держали в руках по высокому стакану, а на столе стояло ведерко со льдом. Сантьяго указывал на то, что они очень полюбили «Сангрию», которую обычно пили с охлажденными фруктами.

Достав свои старые газетные вырезки, Энди положил их рядом с фотографией и, вооружившись лупой, в течение долгих минут изучал фото. Потом отложил лупу и вздохнул. Сопоставление снимков ничего ему не дало, хотя, конечно, факт, что женщина в шляпе с пером была Амандой Кент, на сто процентов отрицать было нельзя. Но сходство явно не бросалось в глаза. Снимок ничего не доказывал. Тем не менее, в лице женщины на снимке из журнала было нечто такое, что заставило его напрячь память, что-то знакомое, какое-то сходство с кем-то. Но с кем? На кого могла походить эта девушка, в которой он готов был признать Аманду? Мысль эта вертелась где-то глубоко-глубоко в его сознании, но на поверхность не выплывала, в конце концов, Энди решил, что все это от того, что его глаза устали.

Потом его мысли потекли в другом направлении: каким образом этот снимок мог уцелеть. Сантьяго Кортес говорил ему, что Диего был послан к издателю еженедельника. И угроза, как видно, подействовала: все копии были изъяты из библиотек. В том, что то же самое его ожидало и в любой другой библиотеке Испании, Энди не сомневался. Более того, Энди мог бы поспорить хоть на миллион, что Диего располагал и негативами этого снимка. Тот факт, что он не знал о существовании макета газеты, говорил в пользу того, что он не был знатоком всех тонкостей газетного дела.

Боже, как доволен был Энди, что ему удалось обвести этого старого черта вокруг пальца. Так что, Диего, я взял тебя за одно место! В действительности же, до этого было еще ох как далеко. Энди был вынужден признать, что эта фотография ничего не доказывала. Более того, узнай Диего о его поисках и находках, это сильно осложнило бы дальнейшую работу.

Марисоль Рамирес поставила свою подпись на бланках-заказах, когда была в архиве. И в принципе Диего ничего не стоило разыскать ее, если он заподозрит утечку информации. Подставлять же девушку под удар Энди казалось немыслимым. Таким образом, у него оставалась лишь одна возможность, лишь один путь – тот, которого он старательно избегал на протяжении десятка лет, теперь, когда отдельные элементы этой головоломки начинали складываться в единое целое, ему следовало набраться мужества, преодолеть боль и смело повернуться лицом к своему собственному прошлому, так же смело, как он обращался к прошлому рода, к которому он принадлежал.

 

11

Нью-Йорк, 1981 год.

В газете «Уолл-стрит джорнел» от двадцать восьмого марта под рубрикой «Уличные знаки» появилась небольшая заметка: «С какой стати крохотной частной компании, с головой ушедшей в импорт статеек по искусству из Европы, очертя эту же самую голову, бросаться в погоню за акциями крохотного журнальчика? Неужели и люмпен-пролетариат захвачен акционерным бумом?»

Лой и Лили обедали в русской чайной. Идея отправиться именно сюда принадлежала Лой. Сегодня неожиданно выяснилось, что у Лили был день рождения. Неожиданно потому, что в последние дни марта они были настолько загружены их новой деятельностью, что и не заметили этой даты. Кроме того, нужно было как-то разрядиться. Сейчас они были вынуждены сидеть и ждать – к ним никто и ни за чем не обращался, новых акций на рынке бумаг не появлялось, и цена застыла на семи долларах двадцати пяти центах за акцию.

Лой организовала этот визит не только для того, чтобы должным образом отпраздновать день рождения Лили, но и чтобы подвести итоги того, что им до сих пор удалось сделать.

Сюда должен был приехать и Питер, но буквально в последнюю минуту он отказался: необходимо было хоть чуть-чуть заняться и своей компанией «Фоулер дистрибюшн». И обе женщины пребывали в одиночестве.

Лили ела блины, нарезая их маленькими кусочками, на один такой кусочек она намазала чуточку знаменитой икры.

– В чем нас обвиняет «Уолл-стрит джорнел»?

– В шантаже. Нас называют агрессорами, оккупантами и так далее.

– Все равно не могу понять, – продолжала недоумевать Лой. – К примеру, вот мы посредством покупки их акций стремились заставить этого Рэндолфа Деммера выкупить свои же собственные акции по цене чуть выше последней рыночной. Теперь он будет вынужден пойти на это во избежание захвата его компании. Только и всего.

Лой поежилась. Ее серые глаза потемнели.

– Это не очень хорошие новости. Нам эта газетная шумиха совершенно ни к чему.

– Не забывайте, что мы на это не пошли. – Лили взяла себе еще икры. – Интересно, какому гению мы обязаны этим деликатесом. Боже мой! Это всего лишь рыбья икра! А на вкус – пища богов. В том случае, конечно, если ее метала рыба под названием лосось. Это наверное был кто-то из русских?

– Может быть, и кто-нибудь из персов. Лучшая икра приходит из Ирана, если не ошибаюсь?

– Это мнение меньшинства, – ответила Лили. – Нет, действительно, на прямой шантаж Деммера мы не идем, но мне иногда приходит в голову, что и в том, чем занимаемся мы – хорошего мало.

Лой удивилась.

– Почему? Этот Рэндолф Деммер варился в собственном соку. Эти журналы могли и могут быть несравненно лучше. Кроме того, приносить большую прибыль. По отношению к держателям ценных бумаг он поступил не блестяще.

– Хорошо, а что же с теми журналами, которые мы планируем продать? – Вдруг Лили осознала, что сидеть и во весь голос трепаться о таких делах там, где полно народу было верхом легкомыслия. Она нервно огляделась по сторонам.

– Что с тобой? – поинтересовалась Лой.

– Да нет, ничего, но в какой-то момент мне вдруг показалось, что мы слишком уж расхорохорились и во весь голос орем о таких вещах, о которых даже вполголоса не везде можно рассуждать. Впрочем, поблизости никого нет…

– Если бы поблизости кто-нибудь был, я бы тебя остановила, – успокоила ее Лой. – Я своего рода эксперт во всех делах, что касается конспирации.

– Вероятно, эта способность приходит вместе с богатством. Настоящим богатством.

Лой пожала плечами.

– Если уж ты заговорила об этих акциях, то я не вижу причины, почему бы не попытаться их разумно распределить. Мы ведь не собираемся демонстрировать ему нашу жестокость, в конце концов, лишь желаем добиться максимальной прибыли. Мы можем найти и издателя, который желал бы продолжать издавать эти журналы. Это бы сохранило рабочие места для нынешнего состава работников.

– Может быть тогда, потом и мы станем теми, кто не думает о держателях акций, – высказала опасение Лили.

Некоторое время они сидели молча. Потом Лой жестом подозвала официанта и заказала еще бутылку шампанского.

* * *

Два дня спустя в офисе Питера раздался телефонный звонок.

– Фоулер, это Рэндолф Деммер. В какую гнусную игру ты играешь?

Питер уже видел Деммера на фотографии. Это был маленький тщедушный человечек, с небольшой копной белых волосиков и очень нежными, но по-стариковски, чертами лица. Он не казался типом, от которого можно было ждать такого неприкрытого лобового хамства.

– Я ни во что не играю, мистер Деммер, – ответил Питер.

– К тому же ты не один. Никогда не поверю в то, чтобы ты был один. Кто-то еще есть. Я сейчас это выясню и, в конце концов, выясню.

– Если мы будем продолжать разговор в таком тоне, то явно ни к чему не придем. У вас есть какие-нибудь предложения? – голос Питера был ровным как всегда.

Таким тоном можно было попросить пиццу на вынос.

– Предложения, говоришь? Они у меня имеются. Пошел ты на…

– Это не совсем то предложение, мистер Деммер. Послушайте, никаких игр и никаких чудес здесь нет. Я желаю обрести контроль над вашей компанией. Может статься, что и вам это придется по душе, и вы усмотрите в этом что-то положительное для себя. Поверьте, очень многие мужчины вашего возраста были бы только рады уйти на покой.

– Но не я! И не компания моя вам нужна. Вам нужны деньги, много денег. Все это шантаж, ничего больше. Именно об этом и было написано в «Джорнел».

– Нет, это не соответствует действительности.

– И ты мне это еще говоришь, – Деммер начинал рычать. – Я-то уж как-нибудь могу знать.

Питер по-прежнему говорил вежливо.

– Мистер Деммер – я человек занятой. Вы желаете обсудить со мной что-нибудь конкретное?

– Послушай ты, отросток овечий, я помню, как ты вынюхивал тогда, полгода назад. Помню, как ты ходил вокруг да около: не продал бы я тебе два этих журнала, один о жратве и еще тот, что о домах. Ты говоришь, что не желаешь воткнуть мне нож в глотку. Ладно, может и не желаешь, но я знаю и уверен в том, что и компания моя тебе тоже не нужна. Тебе нужны два журнала, а остальные пять ты прикончишь и выкинешь на помойку. Разве я не прав?

– Я делаю то, что лучше для держателей акций «Басе и Деммер».

– Чушь собачья! Ты ведь сжираешь нас живьем, как людоед, да и перед тем еще и на куски норовишь разорвать. Но этого не будет. Когда остальные члены правления узнают, что у тебя на уме, они не дадут обвести себя вокруг пальца. Их тебе умолить не удастся, Фоулер. Я еще полюбуюсь, как ты будешь вылетать в трубу с твоими сотнями тысяч долларов.

Когда Деммер положил трубку, Питер был весь в поту.

– Этот тип – крепкий орешек, – сказал он потом Лили.

– Вот и хорошо, – у нас руки развязаны.

Питер вместо ответа крепко обнял ее и с тех пор прозвал ее амазонкой.

* * *

Первого апреля состоялся еще один телефонный разговор. На этот раз беседы жаждал молодой человек по имени Харви Майкл Деммер. Это был внук Деммера старшего, он желал встретиться с Питером. И встреча эта состоялась два часа спустя в соборе святого Патрика. Таково было желание Харви.

– И часто вы здесь бываете, – поинтересовался Питер.

Они находились по ту сторону высокого алтаря, там, где находится женская часовня. Туристов здесь было хоть отбавляй, но все же не столько, сколько в большом костеле. Неподалеку от них стояла коленопреклоненная женщина и с благоговением взирала на статую Девы Марии. Питер и Харви сидели позади. У Харви в руках был зонт, сам он был одет в плащ. Из нагрудного кармана его пиджака выступал красный носовой платочек. По этим приметам, сообщенным молодым человеком заранее по телефону Питер и должен был его идентифицировать.

– Да нет, не так уж часто, – прозвучало в ответ. – Я ведь не католик.

– Понимаю вас, – согласился Питер. – Я тоже. Так вы не забыли о том, почему пожелали со мной встретиться здесь?

– А вы, я думаю, сами понимаете…

– Причину встречи – да, но выбор места…

– Я должен быть абсолютно уверен в том, что нас никто не видит, – свистящим шепотом объяснил Харви. – Я хочу продать вам мою долю акций, мистер Фоулер. Я владею шестью процентами акций фирмы.

То, что этот молодой человек полагал, что Питеру это неизвестно, могло свидетельствовать лишь о его неопытности.

– В прошлом году мне их подарили на двадцатипятилетие. Такова была воля моего отца. Он умер.

– Что ж, большинство людей умирает так и не дождавшись исполнения их воли.

– Не надо смеяться надо мной, мистер Фоулер. Мой дед только этим и занимается. Поэтому…

Откуда-то сзади вдруг появился охранник внутренней службы безопасности и положил руку на плечо Питера.

– Джентльмены, не могли бы вы повременить с вашей беседой? Мы ожидаем от наших прихожан, что они будут соблюдать тишину.

– Простите меня, – прошептал Питер и повернулся к Харви. – Пойдемте отсюда, я знаю один небольшой бар неподалеку, на Первой улице. Там так темно, что вас мать родная не отыщет.

После двух стаканов пива Харви немного расслабился. Теперь он не казался таким запуганным.

– Я хочу отправиться в Европу, мне эта страна уже вот где сидит. Сплошной пластик…

– Вам же приходилось бывать в Европе? – спросил Питер.

– Нет, но я не сомневаюсь, что там лучше, чем здесь.

– Возможно. Все зависит от того, что вы там хотите искать. Я могу предположить, что именно деньги от продажи акций должны обеспечить вам необходимые для этой поездки финансы.

– Вы правы.

– Но вы ведь могли выставить их и в открытую продажу, – недоумевал Питер.

– Да нет. Это сразу же стало бы известно моему деду. И он бы обязательно этому помешал. – Харви сделал большой глоток пива. – Кроме того, на открытой продаже они стоять семь двадцать пять. А я ожидаю, что вы заплатите больше.

– Понятно. А вы, оказывается, не такой уж простачок, как кажетесь на первый взгляд, не так ли, Харви?

– Именно в этом я стараюсь убедить и мою мать и моего деда.

– Ладно. Сколько вы хотите за них?

– Назовите вашу цену, – сказал Харви.

– Никогда.

– Значит, не о чем говорить.

Питер хмыкнул.

– Патовая ситуация… А как насчет вашей матери? У нее же своих шесть процентов. Как вы думаете, она не пожелает присоединиться к вам?

Харви мрачно покачал головой.

– Я уже не раз пытался ее уговорить. Она ненавидит этого старикашку. Он никогда не хотел, чтобы его сын, то есть мой отец, женился на ней. И он до сих пор так и не изменил своего отношения к ней. Дед превратил их жизнь в кошмар. Но продавать она все равно не станет, она его боится. И узнай она, что я тут с вами веду переговоры, с ней бы случилась истерика.

– С ваших слов, ваш дедушка – осел упрямый, – вполголоса констатировал Питер. – Знаете что, Харви, давайте все же доведем нашу сделку до конца. Может, вы просто хотите с моими деньгами смыться и концы в воду, а?

– Никоим образом. Я вчера сходил в банк и изъял их из своего сейфа.

Ладони Питера слегка вспотели, ему даже почудилось, что его пальцы ощущали характерную шероховатость самих сертификатов.

– Стало быть, они у вас с собой?

– Как вы уже любезно заметили, я не такой уж простак. Они в надежном месте. И вы сможете увидеть и получить их в любое время, когда пожелаете. В обмен на чек с вашей подписью.

– А какие цифры должны быть написаны на этом чеке?

– Я же говорил вам – назовите вашу цену.

Питер откинулся на спинку стула и некоторое время изучающе смотрел на это чадо. Потом произнес:

– Харви, это, конечно, против всех правил всех сделок, но я готов так поступить. Только прошу вас, поймите одно – торговаться с вами я не собираюсь. Я сделаю вам одно единственное предложение, которое обсуждению не подлежит. Принять его или отклонить – дело ваше. Мне, конечно, нужны акции, но и без них я вполне могу обойтись. Да есть масса других возможностей вступить во владение ими.

Харви был в явном замешательстве.

– А что, если есть некто, кто может продать их вам?

– Этого я не говорил. Я сказал, что существуют возможности вступить во владение ими. Ну, ладно. Хватит. Либо-либо, о'кей? Единственное предложение – и вы говорите либо да, либо нет. Понятно вам?

Он кивнул. Питер понял, что юноша у него в руках. И ни за что не уйдет отсюда не солоно хлебавши.

И если принять во внимание сложившуюся ситуацию и возраст этого незадачливого продавца, то прибрать его к рукам ничего не стоит.

– Восемь пятьдесят, – произнес Питер. – Иными словами на полтора бакса выше рыночной.

Несколько секунд оба не произносили ни слова. Потом Харви еще раз кивнул, и оба пожали друг другу руку. Через двадцать четыре часа «Эл Пи Эл» владела двадцатью процентами акций «Бэсс и Деммер» – всего лишь три процента отделяли их теперь от статуса ведущего акционера. Однако, у них уже не оставалось свободных денег.

– Сейчас пришло время заняться поисками союзников, а не продавцов акций, – посоветовал Джереми Крэндалл во время их встречи в офисе. – Теперь вы обладаете достаточными возможностями, осталось лишь перетянуть на свою сторону кого-нибудь из совета и проголосовать против этого старого хрыча.

Долгие часы они провели в прикидках, анализируя состав совета «Бэсс и Деммер», их было шестеро, если не считать самого Деммера и его сына, которого в расчет брать теперь не приходилось. Из них было двое, заняться которыми было уместнее Лили, чем самому Питеру. Один был каким-то двоюродным или даже троюродным братом Деммера и владел сетью ресторанов быстрого питания. Лили могла взять его тем, что обеспечит ему очень хорошую рекламу его заведений в своей телепередаче. Второй возможной кандидатурой была мать этого Харви, сноха самого Деммера.

– Этот его какой-то – юродный братец проживает в Цинциннати, – проинформировал Крэндалл. – Но я предлагаю птицу в руке, а не журавля в небе. Полагаю, что вам следует сейчас обратиться к миссис Деммер, Лили. И, в зависимости от того, какова будет ее реакция, Питер сможет переговорить и с остальными.

– А какую реакцию мы должны ожидать? – спросила Лили. – Что мне можно сказать и чего не говорить?

– Мне кажется… – Крэндаллу не удалось закончить.

На его столе зазвонил телефон. Он, извинившись, поднял трубку. Звонок был, по всей вероятности, важным, коль его секретарша, заранее предупрежденная обращаться к нем лишь в случаях, не терпящих отлагательства, а также звонков, связанных с «Бэсс и Деммер». Значит, этот подходил по двум пунктам. Крэндалл не сказал ничего такого, что могло бы послужить ключом к разгадке того, о чем был разговор. Это были лишь «да», «нет», «понимаю». Потом он положил трубку, взглянул на них и сообщил: Рэндолф Деммер нашел-таки себе спасителя…

– Проклятье! – вырвалось у Питера.

Лили закрыла лицо руками.

– Может быть, кто-нибудь объяснит мне, что происходит? – потребовала Лой.

– Помощник, – повторил Крэндалл. – Иначе говоря, Деммер нашел кого-то, кто согласен приобрести компанию. Этот кто-то, скорее всего, один из его верных друзей. Вас за своих друзей он не держит.

– А мы знаем его? – спросил Питер.

– Это один эксцентричный миллионер из Нью-Мексико, который, как выяснилось, страстный нумизмат и на протяжении многих лет был подписчиком его журнала о собирательстве старинных монет. И, можете быть уверены, продать это издание он Деммеру не позволит, даже если бы он этого сам захотел.

– Следовательно, мы ничего не в силах изменить? – вопросила Лой.

– Лишь предложить держателям акций лучшие условия, чем те, которые сможет предложить полоумный нумизмат из Нью-Мексико, – ответил Крэндалл. – Вся проблема в том, что для этого у вас нет такого количества денег.

– Так или иначе, встречаться с членами совета придется, – настаивала Лой на их следующей встрече. – Мы обязаны убедить их в том, что мы действительно сможем обеспечить им увеличение их прибылей. А этот белый рыцарь Деммера будет лишь ратовать за сохранение нынешнего статус кво.

– Вы абсолютно правы, – согласился Крэндалл.

Сегодня он выглядел как-то неуверенно, энтузиазм его явно пошел на убыль, казалось даже, что он был чем-то озабочен.

– Но вам потребуется, что называется позолотить ручку. Совет пожелает увидеть деньги. А у вас сейчас их нет, без них мы все ничего не стоим.

Ни Питер, ни Лили не смогли сдержать своего изумления. Они инстинктивно взглянули на Лой.

– А я именно и хочу вложить в это дополнительные деньги, – ответила она. – Правда, мне придется кое с чем расстаться, кое-что продать, может быть, кое-какие картины. Вы, Джереми, надеюсь, сможете это устроить?

– Сожалею, – сказал он. – Но это взять на себя я не могу. Попечители на это не пойдут, они ясно дали понять.

– Очень странно, – ответила Лой. – Ведь мое соглашение с ним предусматривает, что…

Крэндалл перебил ее.

– Сегодня утром я получил из Мадрида вот этот телекс, Лой. Там все сказано. Прочтите его.

Лицо Лой мгновенно стало белое, как полотно, и какой-то момент она даже могла показаться постаревшей. С нее как будто спала маска красавицы, так показалось Лили. Но уже через секунду Лили подумала, уж не померещилось ли ей это. Лой уже снова выглядела совершенно по-иному, к ней вернулось ее обычное самообладание.

– Это недоразумение, должно быть, – сказала она. – Я уверена, что мне удастся все утрясти и очень скоро.

Сказав это, Лой поднялась и вышла из офиса. Ни Питер, ни Лили за ней не последовали. Обоим стало понятным, что Лой сейчас необходимо побыть наедине с собой.

Лой потребовалось около часа, чтобы дозвониться до Испании. Потом, когда ее соединили, не отвечал нужный ей телефон в офисе и, она была вынуждена позвонить по домашнему.

– Что происходит? – требовательно вопросила Лой. – Ничего подобного до сих пор он себе не позволял. Никогда. У нас существовала определенная договоренность. И эта договоренность соблюдалась в течение десяти лет. Почему он решил нарушить ее теперь?

– Это очень сложно объяснить по телефону. Сегодня… В последнее время наши позиции несколько… В общем, они осложнились. И он сейчас ни о чем и ни о ком не может думать, моя дорогая. И я считаю, причины для этого есть. Я даже бы могла сказать тебе: Ла Титанита… – После этого слова треск возвестил, что связь прервалась.

Лой медленно положила трубку на рычаг. Ла Титанита… Это было кодом, который решили создать много лет назад. Он использовался в случаях, когда происходило нечто экстраординарное, из ряда вон выходящее. Это слово означало «Опасность! Необходимо соблюдать крайнюю осторожность!»

Через десять минут Лой позвонила Лили.

– Извини меня, дорогая. Я сегодня взяла и ушла, ничего не объяснив. Ты что, очень расстроена?

– Скорее, какая-то отупевшая. И озадаченная. Лой, вы не можете объяснить мне, что происходит?

– Нет, не могу. Но обещаю тебе, что я все выправлю. Завтра утром я улетаю в Испанию. Оттуда сразу же позвоню тебе, как только смогу. Вероятно, дня через два. Не беспокойся ни о чем. Вы Питеру сможете передать мои слова?

– Думаю, вам лучше самой это сделать и все объяснить. Знаете, Лой, ведь это не мое дело, конечно, но вы не можете не замечать, как Питер относится к вам. Я права?

– Да, вы правы. Я замечаю. И позвоню ему.

Питер не мог обойтись кратким телефонным объяснением и настоял на личной встрече.

– Мне наплевать, что там происходит у «Бэсс и Деммер» – излагал он Лой свою точку зрения на происходящее. – Но лишь до тех пор, пока это не касается вас. А вас это касается… Вы ужасно выглядите.

– Я устала. И мне завтра рано вставать и ехать в аэропорт. Питер, мне бы хотелось, чтобы мы с вами не очень долго засиживались…

Он отхлебнул знаменитого виски и, оглядевшись, поинтересовался.

– А где же ваш этот ручной венесуэлец?

– Хвала Богу, отъехал домой. Пару дней назад. Питер, не волнуйтесь, все будет в порядке. Дело в том, что мои владения крепко-накрепко привязаны к одной испанской фирме. Попечители – люди старые и недалекие, отягощенные недоверием ко всему свету. Я повстречаюсь с ними и объясню, что и как. Все будет как надо.

Он должен был довольствоваться этим, более чем кратким объяснением. И еще тем, что ему дозволялось поцеловать Лой на прощанье. Это был довольно пресный поцелуй, скорее походивший на сестринский, нежели на страстный, но Питер был у Лой на голодном пайке.

Наступившее утро было сырым и промозглым, погода больше походила на декабрьскую, нежели на апрельскую. Питер настоял на том, что сам отвезет Лой в аэропорт, а когда они так и не смогли разыскать носильщика, он вызвался отнести ее багаж сам. И был очень удивлен, что ему пришлось иметь дело всего только с тремя кофрами. Разумеется, и этого было больше чем достаточно, но женщина ранга Лой в его представлении должна была таскать за собой по меньшей мере дюжину таких…

– Я подумал, что их будет целая гора, – признался Питер.

– Я научилась странствовать налегке еще в молодости, – улыбнулась она. В это утро она вообще выглядела почти обычной Лой – много смеялась, шутила.

– Хотелось бы мне узнать побольше о том периоде, который вы называете вашей молодостью. И еще мне хотелось бы знать о каждой прожитой вами минуте до того дня, как мы познакомились.

Лой снова улыбнулась и в знак благодарности дотронулась до его щеки.

– Милый мой Питер, вы серьезно считаете, что мне хватит моих оставшихся дней, чтобы вам все рассказать?

Он подождал, пока объявят посадку, потом проводил ее до самого контроля.

– Как бы то ни было, испанского солнышка вы отхватите. Там теперь настоящая весна, не так ли?

– Да, сейчас там солнечно и тепло. И так почти весь год.

– Вот и насладитесь этим теплом, – пробормотал он, и прежде чем она прошла на контроль багажа, чмокнул ее в щеку.

Веселость Лой мгновенно улетучилась, стоило ей только оказаться в одиночестве. Питера, который немного рассеял ее, здесь не было. И снова она была наедине со своими мыслями и четким сознанием того, что она ничем не сможет насладиться во время этой поездки.

Ла Гитанита… Это имя снова отшвырнуло ее назад к событиям многолетней давности.

* * *

– Мне кажется, этот Крэндалл еще покажет нам, где раки зимуют. – Питер проговорил это без всяких эмоций, тупо уставясь на стакан с виски, который он держал в руке.

Было пятое апреля, шесть часов вечера, воскресенье. Неделя завершалась. Перед этим они пили какой-то жуткий убойный коктейль.

– Не сходи, с ума, – Лили помешивала напиток соломинкой, вернее, пластмассовой трубочкой. – Разве я это имела в виду?

– Но ты ведь тоже так считаешь?

– Мне просто пришло в голову, что это может произойти.

– А почему ты раньше ничего не говорила?

– Лой отправилась вчера рано утром. Все это дерьмо стало подниматься за день до ее отлета. Я просто сижу и вычисляю, что и как. Вникаю в суть происходящего.

– Мне бы это тоже не помешало. Давай вникать вместе. – Питер допил виски и махнул официанту принести еще порцию. – В общем, начинается то, о чем этот Крэндалл говорил в самом начале.

– В точности то. Мы с самого начала знали, что у нас нет в кармане столько денег, чтобы довести все до конца.

– У Лой нет столько денег, – поправил Питер.

– Да, скорее у Лой. Но это не имеет значения. Если вспомнить, что наш малыш Джереми говорил тогда, когда мы только садились на телефон, мы тогда еще были в том положении, чтобы вести переговоры. Попытаться действовать не на ощупь, а встретиться с ними, придти к какому-то решению, создать какой-то рычаг, который бы позволил нам избежать того, с чем, мы столкнулись сейчас.

– И я этого не забыл, – сказал Питер.

Появился официант и поставил перед ними напитки. Лили изумленно уставилась на Питера.

– Ладно, если ты не хочешь, выпью я один.

– Куда тебе? Хватит! Ты и так уже кандидат в общество «Анонимные алкоголики». Питер, не напивайся, прошу тебя. Это нам не поможет.

– Ты права, – с этими словами он отодвинул стаканы на край стола. – Такой выход из положения достоин труса. А мы вели себя в этом деле именно как трусы, радость моя… Эта кодла под названием «Группа Мендоза» – вот им этот орешек пришелся бы по зубам, это чемпионы мирового класса в таких делах, золотко!

– В делах, которые и мы попытались осилить, – поправила его Лили.

– Да. И Крэндалл должен, по идее, иметь для нас тысячу предложений и рекомендаций относительно того, как именно нам следовало бы действовать, чтобы не проиграть. А вместо этого он говорит: извините, денег больше нет, Лой. И розетку из сети! Все! Никаких тебе добавочек! Ведь мы ни на что не рассчитывали и не добавляли. Мы ведь и не собирались получить от Лой больше.

– Не собирались.

Лили молчала. Питер прикурил сигарету, выпустил дым и раздумывал. Заговорила Лили.

– Предположим, у нас все о'кей…

– У нас действительно все о'кей, – не дал договорить ей Питер.

– Хорошо. Что нам теперь со всем этим делать?

– Вот этого я и не знаю. Черт возьми, какие у этого Крэндалла должны быть мотивы?

– Может быть, за спиной этого из Нью-Мексико и стоят Мендоза? – предположила она. – Может именно они и решили купить эту компанию сами?

– Вздор. На кой черт им эта сраная компания? Это ничтожество «Бэсс и Деммер»? Ты что, забыла, как он распинался тогда, в самый первый день? На самой первой встрече? Двадцать пять миллионов, а иначе они в ту сторону и не посмотрят.

– Хорошо. Все я помню. Но вопрос остается вопросом: что же делать с этим Джереми? Может он из этих? Из нанятых?

– Может, – не стал спорить Питер. – Но это все как-то не вяжется. Не похож он на простого нанятого тупицу. Он, кто угодно, но не тупица. Не думаю, чтобы у него ни с того ни с сего зазудело в одном месте издавать журнальчики. А если это считать выгодным вложением, то на его стол каждый день ложатся и не такие. Понимаешь, он ведь располагал очень ценной конфиденциальной информацией, используя которую он запросто мог разнести их в пух и прах. А может быть и разнес?

– Не всем бы это могло прийтись по нраву, – сказал Питер.

– Ничего, иногда можно кое на что глаза закрыть. Особенно если при этом кое-что отваливается. Но если это и так, то уже к сегодняшнему дню он отделался бы от этих «Бэсс и Дэммер». И ему не было необходимости превращать в хлам план нашей игры.

– План нашей игры… Ты забываешь о том, что у него за плечами школа бизнеса. – Питер потянулся к коктейлю и залпом выпил его… – Следовательно, напрашивается не очень приятный вывод. Он намеренно пытается втоптать нас в дерьмо. А поскольку ни ты, ни я в глаза не видели этого Джереми Крэндалла до того, как несколько месяцев назад познакомились с ним, и вряд ли успели ему чем-то насолить, то его мишенью может быть только Лой. Мы просто случайные прохожие, попавшие под пули.

– О Боже! – Лили прижала ладони к вискам. – Ты действительно считаешь, что это так?

– Я это нутром чую, и если не так, то во всяком случае очень похоже…

– Знаешь, Лой многого недоговаривает, – сказала Лили. – Это не оставляет никаких сомнений.

Питер сразу же бросился на защиту своего кумира.

– Не думаю, чтобы Лой была кем-то еще, кроме как жертвой.

– Питер, пойми, я ее ни в чем не собираюсь обвинять. Я тоже люблю Лой. И когда думаю о том, что она в одиночестве поперлась в Испанию одному Богу известно, с какой целью, у меня разрывается сердце. А мы сидим здесь и ломаем головы, чтобы развязать узел, и теряем все, что у нас с тобой было, и гораздо больше из того, что было у нее. И если ты окажешься прав, то нам без конца подставляют подножки.

– Крэндалл обо всем об этом знает, – Питер встал и выудил из портмоне несколько долларов. – Пошли-ка отсюда, пока оба не загремели в полицию по пьяному делу. Надо где-то поесть.

Когда они вышли на улицу, Лили заявила, что есть не хочет.

– Не думаю, чтобы мне вообще чего-нибудь хотелось, кроме как принять ванну да завалиться спать. Ты не примешь это близко к сердцу?

– Да нет, конечно…

Был очень теплый для апреля вечер. Они пешком прошли пару кварталов до дома Лили и распростились у дверей ее подъезда.

– Хватит сидеть прищемя задницу. Завтра утром я должен встретиться с этим Крэндаллом.

– Обязательно. А что еще остается? Мне что-то ничего больше не приходит в голову. Но если ты собираешься наносить этот визит завтра утром, то тебе придется идти одному. Я не смогу: у меня завтра утром съемка в студии.

– Ничего, ничего. Будет лучше, если я выловлю его сам. Не бей меня, пожалуйста, я не собираюсь ударяться в дискриминацию женского пола, но нам лучше поговорить как мужчина с мужчиной.

– Ты имеешь в виду, что я могу упасть в обморок, когда ты не выдержишь и пошлешь его на…?

– В общем, да, – Питер рассмеялся. – Ты знаешь, именно это мне посоветовал сегодня Деммер. Чтобы я именно туда и отправлялся. Ладно, золотко, я отправляюсь, так что спокойной ночи. Я непременно позвоню тебе завтра, как только это противостояние кончится.

– Но не раньше полудня, – предостерегла она. – Вряд ли я вернусь. И вот что, Питер, – добавила Лили, – будь повнимательнее. Будь очень осторожен. Крэндалл – хитрюга, каких свет не видывал, и если он что-то заподозрит, то ни перед чем не остановится.

Питер слегка ущипнул ее за подбородок.

– Я его перехитрю. Не тревожься. Не думай ни о чем, отправляйся спать.

Поднявшись к себе наверх, Лили решила отказаться от ванны, не могла она сейчас лениво валяться и мокнуть в ванне, когда необходимо было собрать в кулак все свое упорство и хитрость. Вместо ванны был принят бодрящий душ, после которого она выпила чаю с тостами.

Мысли ее неслись сразу по трем направлениям: что можно предпринять для того, чтобы спасти их план? Кто мог желать Лой зла и почему? И что за интерес Джереми Крэндалл, будучи скорее всего лишь хорошо образованным лакеем и, ничем, кроме лакея, мог иметь ко всему этому?

В половине одиннадцатого она убедилась, что не сможет ответить ни на один из этих вопросов. А утром чуть свет ей нужно было быть в студии, ей следовало поспать. Но прежде чем отправиться спать, она вдруг вспомнила, что не проверила свой автоответчик. Лили нажала на кнопку воспроизведения. Первое известие поступило в шесть пятнадцать, едва она отправилась на встречу с Питером. Это сообщение напрочь отбило у нее охоту прослушивать остальные, могущие быть на ленте и, естественно – спать. «Лили, это звонит Энди Мендоза. Я понимаю, что ты не желаешь меня видеть, но мне необходимо с тобой переговорить. Прошу тебя, это очень для меня важно». Далее следовал номер телефона в нью-йоркском отеле «Хилтон» на Шестой авеню и напоминание о том, что он весь вечер и даже всю ночь будет ждать ее звонка.