© Ульяна Бисерова, 2018

ISBN 978-5-4490-9771-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

 

Глава 1

— Смелее! Еще шаг! Еще! И улыбка, улыбка!

Сашка, раскинув руки, медленно скользила по канату. Черное гимнастическое трико облегало тонкую, почти мальчишескую фигуру. Каштановые кудри туго стянуты на затылке — не до красоты, лишь бы не лезли в глаза. Легко сказать — улыбайся. Хоть высота и ученическая, метра три всего, грохнешься — мало не покажется. Да и стыдно навернуться на виду у цирковых, которые уже начали подтягиваться на утреннюю репетицию.

Голове непривычно легко — вчера избавилась от надоевшей косы. Парикмахер сокрушенно качала головой, щелкая ножницами. Краем глаза Сашка видела, как медленно падают на пол темные завитки, похожие на вопросительные знаки. Если бы можно было так же легко, одним взмахом, избавиться и от мучащих ее вопросов!

Пожалуй, короткая стрижка ей даже шла. Заостренное лицо, переливчатые серые глаза, чуть вздернутый усыпанный мелкими веснушками нос, упрямо сжатые губы — словом, обычная девчонка. Мимо пройдешь — не оглянешься. Тощая и нескладная. Когда как-то разом повзрослевшие одноклассницы хвастались в раздевалке кружевным бельем, Сашке оставалось лишь подавить завистливый вздох. Она не раз замечала косые взгляды и смешки: в новой школе, куда она перешла год назад, когда мама вышла замуж и они переехали к Антону Павловичу на Петроградскую сторону, она так и не стала своей.

— О-оух! — стоило Сашке вспомнить о школьных неурядицах, канат стал раскачиваться под ногами, словно палуба корабля. Сашка нелепо взмахнула руками и, потеряв равновесие, завалилась вправо. Звонко спружинила бечевка — прицепленная за пояс трико, она уходила высоко вверх, под самый купол, а оттуда, перекинутая через невидимое колечко, возвращалась прямехонько в руки Николь.

— Аликс! О чем опять думаешь?! Сколько раз говорить: идешь по канату — голова пустая, легкая, как воздушный шарик!

Пару раз шутливо подергав подвешенную за пояс Сашку вверх-вниз, словно марионетку, Николь медленно подтянула бечевку.

— Еще раз! Вниз не смотри — только вперед, — Сашка, собрав все силы, подтянулась и, уняв предательскую дрожь в коленях, вновь ступила на канат. — Спина прямая! Руки свободные, как крылья птицы. И-и-и… пошла!

Николь — давняя подруга мамы, названая сестра в шумной цирковой семье. Вместе они долгие годы делили кочевой хлеб и ставили головокружительные трюки, опровергающие законы земного тяготения. Невесомые, сотканные из одних только сияющих блесток и перьев, они парили под куполом цирка на серебряных кольцах, как сказочные жар-птицы. Тренировались до седьмого пота, до кровавых мозолей — чтобы сотни встревоженных глаз безотрывно, зачарованно следили за каждым шагом по тонкому канату, чтобы в звенящей тишине разносилось восхищенное «а-а-а-ах…». И все было прекрасно, пока три года назад на будничном прогоне давно обкатанного номера не оборвалась не только лонжа, но и цирковая карьера мамы.

Ее жизнь тогда спасло только чудо — так в один голос заявляли врачи. Так оно и было. Чем же, как не чудом, считать то, что Сашке удалось проникнуть в самую сердцевину мира, где время остановилось, и не забыть себя, настоящую, по ту сторону зеркала судеб, спрятанного во тьме подземного лабиринта?

Сейчас все это казалось смутным сном. А может, и прав был Антон Павлович: с помощью фантазии детское сознание блокировало слишком сильные эмоциональные переживания, связанные с травмой и болезнью матери. Антон Павлович считал, что ни в коем случае нельзя поощрять нелепые выдумки вполне уже взрослой девочки, и Сашка перестала рассказывать о ночных кошмарах. Один и тот же сон, раз за разом: неясные быстрые тени в сумраке шатра, обманчивое пламя свечей, растекающееся на полу темное пятно крови, и глаза — пустые, белесые, точно прихваченные изморосью…

Спокойный, рассудительный и патологически чистоплотный Антон Павлович появился в их жизни пару лет назад. В Питер пришла ранняя весна, холодная и ветреная. Весь мир — небо, дома, дороги, лица людей — были одного и того же вылинявшего сероватого цвета. Сломанные кости давно уже срослись, но мама все так же лежала, безучастная ко всему, отвернувшись лицом к стене. Тонким пальцем водила по завиткам цветочного узора обоев — точно чертила незримые письмена. Почти не ела и только виновато улыбалась, когда Сашка пыталась растормошить, зажечь огонек интереса в потухших глазах — и таяла, таяла с каждым днем. Закрывшись в ванной, Сашка выла от бессилия и отчаяния.

Однажды Николь привела в их маленькую квартирку Антона Павловича, которого ей «очень, очень рекомендовали знающие люди». Сашка недоуменно посторонилась, когда из темного дверного проема шагнул высокий холеный мужчина средних лет с гладко зачесанными пепельными волосами. Он прошел в мамину комнату и плотно притворил дверь. Николь поставила чайник. Сашка беспокойно ерзала на табуретке, прислушиваясь к приглушенному баритону за стеной. Спустя полчаса Антон Павлович, наотрез отказавшись от чая с баранками, ушел. Сашка заглянула к маме — та сидела на кровати, задумчиво накручивая на палец поясок от халата, и на ее бледных губах блуждала растерянная улыбка.

— Саш, а дай зеркало?

Испытующе вглядываясь в свое отражение, она провела рукой по спутанным каштановым кудрям, в которых за время болезни появились серебряные нити, и с грустью отвела взгляд.

— Постарела так… Давай-ка, Сашка, открывай все окна, будем выгонять больничный запах!

Сашка, с трудом сдерживая слезы, раздернула пыльные шторы и потянула створку. В комнату ворвался студеный балтийский ветер, опрокинув склянки с лекарствами на колченогой тумбочке.

Следующий прием Антон Павлович назначил через неделю в своей клинике. Накануне вечером мама вывалила на пол содержимое платяного шкафа и, усевшись на кучу тряпок, битый час выбирала «что-то приличное». Когда среди затертых джинсов и черных водолазок блеснул цирковой костюм, Сашкино сердце екнуло. Мама осторожно подняла его, любуясь игрой света в бутафорских бриллиантах. А потом бросилась к кладовке и, пыхтя от натуги, вытащила из-под груды пыльного хлама старую швейную машинку.

Так и началась ее новая цирковая жизнь — в качестве костюмера. Как и во всем, за что она бралась, Сашкина мама не признавала полумер: ночи напролет засиживалась за эскизами и шитьем, вручную пришивала каждую блестку невидимым стежком, чтобы в огнях софитов костюм переливался, как русалочья чешуя.

Цирковые завалили ее заказами, и Сашка с готовностью вызвалась быть курьером: от цирка до школы — рукой подать, минут пятнадцать быстрым шагом. Заходя в округлое, как опрокинутая супница, здание со служебного входа, она с удовольствием вдыхала знакомый с детства волнующий цирковой дух — густую смесь запахов сосновых опилок, конского пота, больших кошек, пыльного бархата и раскаленных софитов.

Сашка любила деловитую суету, которая царит за кулисами в день представления. Униформисты подтаскивали к боковым выходам реквизит. Хихикали, сбившись в стайку, танцовщицы кордебалета с роскошными плюмажами из страусиных перьев. Нервозно порыкивали в клетках тигры. Разминались жонглеры, подбрасывая разноцветные шарики и кольца. Сашка вертела головой во все стороны, и в груди ее росло теплое чувство: она наконец среди своих. Когда она была совсем маленькой, мама часто брала ее на репетиции, и в цирке шутили, что Сашка родилась в тырсе — смеси песка и опилок, которой посыпают манеж.

Каждый раз она останавливалась у денников, где приветливо отфыркивались цирковые лошади с длинными заплетенными в косы гривами. Когда-то — так давно, что казалось, и не с ней это было — она грезила о кубке по конкуру, днями напролет пропадая в клубе «Дерби». Спортивная карьера подающего надежды юниора закончилась бесславно — после падения врачи запретили заниматься конным спортом целый год. А потом случилась мамина болезнь — и совсем не до скачек стало.

Иногда Сашка задерживалась, чтобы посмотреть репетицию номера, который ставила Николь. После маминой травмы она взяла новую напарницу, Светку, но что-то не клеилось, и номер разваливался, как карточный домик. Николь бесилась, гортанно выкрикивая французские ругательства, а Светка отмалчивалась, бросая хмурые взгляды, пока однажды не швырнула в напарницу поношенным тапочком и не ушла — все так же молча. Сашка, которая стала невольной свидетельницей этой сцены, спустилась на арену и обняла подрагивающие, по-птичьи хрупкие плечи Николь.

— Нельзя корову научить летать, — смахнув слезы, улыбнулась Николь.

— А я? Смогла бы?

В глазах Николь вспыхнули искорки.

— На канат! — хлопнула в ладоши она.

— Что? Так сразу? — испугалась Сашка.

— А чего ждать? Как раз и узнаем: можешь или нет.

«Эквилибр, как правильно называется хождение по канату, с первых же дней осваивают все студенты циркового училища, независимо от веса и комплекции», — тараторила Николь, закрепляя на поясе Сашки страховочную бечевку. Сначала — по туго натянутой проволоке, а затем — на свободно подвешенном тросе. То есть ходить по канату могут абсолютно все. Но есть те, для кого это становится призванием. И хотя Сашка мотылялась на тросе, как гладиолус в руках первоклассника, Николь, пару раз прищелкнув языком, лучезарно улыбнулась. И взялась вылепить из нее настоящего канатоходца. По молчаливому уговору ни та, ни другая ни словом не обмолвились об этих уроках Сашкиной маме. Не то чтобы они боялись ее неодобрения. Просто еще не время. Когда-нибудь, когда Сашка сможет ходить по канату хоть с завязанными глазами, они обязательно обо всем расскажут. А пока Сашка под предлогом занятий с репетитором по английскому прибегала в цирк на утренние тренировки.

Натянутая проволока далась ей без особого труда. Дело нехитрое: опорная нога прямая, неподвижная, стопа — строго вдоль. Руки на уровне плеч и постоянно ловят баланс, как и свободная нога.

— Представь, что на голове — стакан с водой, и ее ни в коем случае нельзя расплескать, — наставляла Николь. — Плечи, шея, спина неподвижны. Но ты не деревянная кукла, а… кошка на узком карнизе. Руки выше! Опустишь — непременно упадешь, утянут за собой.

Сегодня Сашка в первый раз ступила на свободную проволоку. Все губы искусала, пока голова и тело не перестроились: вместо того чтобы просто удерживать точку равновесия над канатом, приходилось постоянно подводить ногой вихлястую проволоку под свой центр тяжести. Как если бы для того, чтобы сделать новый шаг, приходилось силой воображения строить из воздуха подвесной мост.

Носком левой ноги Сашка, не глядя, нащупала проволоку, скользнула полшага, медленно перенесла вес тела. Еще шаг, другой, третий. Семь потов сошло, пока Николь не махнула рукой: «Ну, хватит на сегодня!».

Ощутив, наконец, твердую землю под ногами, Сашка покрутила головой, разминая задеревеневшую шею, и достала из кармана телефон — нет ли пропущенных звонков от мамы. Бросив быстрый взгляд на экранчик, ахнула: до занятий осталось около часа — только-только, чтобы забежать за школьной сумкой и переодеться. Хорошо бы, конечно, выкроить хотя бы минут десять на душ, а то сосед по парте опять будет пол-урока шипеть, что она зверинцем пропахла. Так-то он парень неплохой, даже выручает на контрольных, когда видит, что она безнадежно увязла в уравнении с двумя неизвестными. Но не все же любят цирк.

 

Глава 2

Сашка толкнула плечом тяжелую дверь и вылетела на улицу. У крылечка, куда цирковые обычно выскакивали перекурить, Витек, крепкий униформист, вяло препирался с бродягой.

— Да говорю же, мне на минуточку, Никольку только повидать.

— Посторонним вход запрещен.

— Да я не посторонний! Меня тут каждая собака знает!

Сашка отвела взгляд — так жалок был забулдыга с испитым, покрытым серой щетиной лицом. Но что-то в его хриплом голосе показалось Сашке смутно знакомым. Она замедлила шаг и прислушалась к разговору.

— Проваливай, говорю, пока я ребят не позвал… Чтобы они с тебя долги вытрясли.

— Да как ты со мной разговариваешь! Я выступал, когда ты еще мелочь на сладкую вату у мамки клянчил! Я Петр Колокольцев!

— Дядя Петя? — прошептала Сашка.

Тот лишь сейчас заметил ее — и сразу же сник.

— Вот ведь боялся столкнуться — и напоролся! Не хотел, старый дурак, чтоб ты видела меня в таком вот непотребном виде.

— Денег ему не давай. В цирке всем уже задолжал, — предупредил Витек и, закурив, отошел в сторону. Сашка торопливо достала кошелек и протянула несколько смятых бумажек.

— Да я… — отшатнулся дядя Петя. — Ты не думай! Я ведь не за деньгами! Хотел через Николь передать, да охламон этот не пустил. Это для мамы твоей… Год целый хранил, все случая ждал. И вот тут на днях Ваську-коверного встретил — а он говорит, ты в цирке чуть ли не каждый день бываешь, Николька тебя воздушному мастерству учит…

Он вытащил из кармана грязный платок и осторожно развернул. Там лежало старинное кольцо с большим камнем, темно-зеленым, как бутылочное стекло. Мамино кольцо.

— Откуда оно у вас?

— То самое, да? Я не мог ошибиться… Как увидел его у Любки Хамовой, сразу узнал.

Сашка едва заметно вздрогнула — что-то в звучании этого имени вызвало смутную тревогу.

— Сколько мы вам должны, дядя Петя?

Но он лишь досадливо махнул рукой.

— Это ведь талисман. Уж я-то помню, как она берегла его. Верила, что удачу приносит, беду отводит. Нам, цирковым, без оберега никак… Я ведь, как узнал, что она разбилась, чуть не рехнулся с горя. А потом гляжу: кольцо-то ейное, охранное — у старой ведьмы! Вот и не верь после этого в приметы.

Сашка с бешено колотящимся сердцем взяла кольцо. Кольцо, которое стало платой за жизнь мамы. И которое она, Сашка, считала пропавшим навсегда. Или все это только полузабытый сон?

— Так ты передай ей, — крикнул ей вслед дядя Петя. — Только не говори, что от меня, а то не возьмет. Просто скажи: нашла случайно в гримерке…

Сашка бежала домой, не чуя ног. «Неужели все было взаправду? — стучало в ее голове. — И Гриндольф, и Грей, и лабиринт». И предательство. Сердце ее камнем ухнуло вниз. Возможно, именно поэтому она так легко примирилась с медицинской теорией Антона Павловича: все это фантазии, и никакого путешествия между мирами не было и быть не могло. Потому что тогда не было и предательства.

В узком проулке Сашка остановилась, чтобы отдышаться. Если кольцо разыскало ее — значит, еще не все потеряно? Значит, еще есть шанс все исправить, искупить трусливое бегство?

А что если прямо сейчас? Раскрыла ладонь: зеленоватый камень в рассеянном свете питерского солнца казался грошовой стекляшкой. «Ну же, давай!» — мысленно взмолилась Сашка. Она закрыла глаза, пытаясь представить, что оказалась в Гриндольфе, прямо посреди Заповедного леса. Слышны птичьи трели, и пахнет прелой листвой и можжевельником, где-то вдалеке звенит быстрый ручей, и легкий ветерок доносит дым костра…

— Если бы у меня была машина времени, я бы хлеб привозил в блокадный Ленинград. Здесь скупал бы, а там раздавал, — раздался совсем рядом звонкий мальчишеский голос.

— Ну, и че, всех все равно не накормишь!

— Ну окей, а ты бы что сделал?

Сашка открыла глаза: она все так же стояла посреди тихого переулка в двух кварталах от дома. Ее обогнали пацаны лет восьми со школьными рюкзаками за спиной.

— А я бы… Я бы Гитлера убил! Без него война бы сразу кончилась.

— Ага, да у него телохранителей, наверное, тыща была! Тебя бы и на пушечный выстрел не подпустили!

— А я бы… его еще раньше убил. Ну, до того как он стал фюрером.

— Что, прям в детстве?

— А чего? Все равно гнида вырастет…

Мальчишки, оживленно жестикулируя, свернули во двор. Сашка крепко сжала кольцо. «В другой раз», — подумала она, стараясь подавить разочарование. И леденящий страх: а вдруг уже не получится разбудить кольцо?

Поднимаясь по истертым ступеням парадной, Сашка услышала надрывный детский плач и замедлила шаг. Тихон. Сводный брат пяти недель от роду. Как можно было дать такое имя младенцу, который голосит круглые сутки?

Нормальные младенцы, как считала Сашка, плачут, когда голодны. Или намочили пеленки. Или… что там еще может их волновать в первый месяц жизни? Тихон же орал всегда. И это была одна из причин, по которым Сашка в последнее время старалась при любой возможности ускользнуть из дома.

Услышав, как щелкнул замок, в прихожую выглянула мама.

— Шуня, присмотри за братом пару минут? Я быстренько смесь приготовлю.

Сашка, вздохнув, поплелась в спальню, где стояла детская кроватка. Тихон, покраснев от натуги, истошно кричал, размахивая крошечными кулачками. Сашка засунула ладони под мышки, чтобы согреть озябшие руки, а потом осторожно взяла младенца.

— Ну-ну, что раскричался-то? Сейчас мама тебя покормит.

Все уговоры были напрасны: Тихон верещал во всю глотку. «На редкость некрасивый», — промелькнуло в голове Сашки, когда она вглядывалась в багровое личико с припухлыми глазами и белесыми бровками, безуспешно пытаясь найти родные, «семейные» черты. «Как будто подменили в роддоме», — устыдившись собственных мыслей, она поспешно вернула брата в кроватку.

Мама принесла бутылочку с теплой молочной смесью, и Тихон, наконец, унялся.

Сашка быстро переоделась в школьную форму и заглянула на кухню. Как обычно, в холодильнике пусто, а в раковине полно грязной посуды. Тихон заливался плачем всякий раз, как только мама пыталась уложить его в кроватку, так что на домашние дела у нее не оставалось ни времени, ни сил. Сашка уже не помнила, когда она ела на обед что-то, кроме слипшихся в серый ком магазинных пельменей. Взглянув на часы, она вздохнула и открыла воду: если не перемыть тарелки, Антон Павлович, чья любовь к чистоте больше походила на нервное расстройство, опять будет долго-долго отчитывать маму ровным спокойным голосом, от которого у Сашки всякий раз начинали ныть зубы.

Расправившись с грязной посудой, Сашка заглянула в соседнюю комнату. Мама притулилась в неудобной позе на краешке кровати. Тихон дремал, причмокивая соской и блаженно улыбаясь.

— Мам, я…

Мама быстро приложила палец к губам и махнула рукой: «Потом, потом!». Сашка поплелась в прихожую. Вот вечно так! Стоило появиться этому капризному горлопану, как все в их жизни пошло наперекосяк. Она шагнула за порог, и от внезапного сквозняка входная дверь оглушительно хлопнула. Сашка виновато втянула голову в плечи и скатилась по лестнице. Вслед ей раскатывался пронзительный детский плач.

Ни вечером, ни назавтра рассказать маме о чудесном возвращении кольца, которое было когда-то ее счастливым талисманом, так и не получилось. Сашка чувствовала, что с каждым днем мама, самый родной и близкий человек, отдаляется от нее. Все ее мысли заняты заботами о вечно хнычущем младенце. А Сашка… А что Сашка? Уже взрослая.

Учебный год подходил к концу, цирковая труппа уезжала на гастроли почти на все лето, и Сашка с тоской думала о том, куда деть себя на каникулах. Поэтому, когда позвонила бабушка, она схватилась за предложение провести лето в маленьком городке на Урале, как утопающий за спасательный круг.

 

Глава 3

Самолет, слегка накренившись на правое крыло, разворачивался против солнца. Сашка прильнула к иллюминатору. Похожая на крестик тень скользила по разноцветным лоскутам полей и заросшим озерцам. По серой ленте трассы ползли крошечные автомобили. Сашка растерла затекшую шею и закрыла глаза. Легкий толчок — и колеса шасси коснулись посадочной полосы. В салоне раздались вялые хлопки.

— Наш самолет приземлился в аэропорту Челябинска. Местное время — пятнадцать часов пять минут. Температура за бортом — двадцать два градуса. Пожалуйста, не отстегивайте ремни и оставайтесь на местах до полной остановки судна.

Грузный пассажир, который занимал соседнее кресло и все два с половиной часа полета выводил носом звучные рулады, тут же вскочил и, перегородив проход, стал доставать что-то с верхней полки. Пристроившись следом за ним, Сашка протиснулась к выходу. Ветер, пахнувший прогретым асфальтом и полынью, взлохматил ее волосы и тут же умчался прочь.

Здание аэропорта выглядело таким же несовременным и запущенным, как и три года назад, когда мама, заключив контракт с «Цирком дю Солей», в первый раз привезла ее в Копейск, к бабушке, о которой Сашка никогда раньше не слышала.

Ожидая, пока на ленте транспортера появится ее дорожная сумка, Сашка скользила взглядом по толпе встречающих, которые сгрудились за раздвижными стеклянными дверями. Вдруг лицо ее озарилось счастливой улыбкой. Там, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, стоял Дамир. За три года он ничуть не изменился — все тот же смуглый вихрастый мальчишка. Только похудел и вытянулся сильно — наверное, теперь на целую голову выше ее. В правой руке он сжимал ярко-красную розу.

Когда Сашка, улыбаясь, подошла, Дамир совсем стушевался.

— Это тебе, — он протянул цветок. — Как долетела?

— Нормально. А ты как тут оказался?

— Да встретил вчера Веру Георгиевну во дворе, она сказала, что ты прилетаешь. Вот я и подумал: зачем тебе тратиться на такси? — и он, перехватив из ее рук дорожную сумку, повел Сашку к старенькой вишневой «десятке».

— Вот, это Леха, знакомься.

Крепкий коротко стриженный парень за рулем, цыкнув зубом, смерил Сашку оценивающим взглядом.

— Ну, залезайте быстрее, надоело торчать на солнцепеке.

Сашка смотрела на мелькающие на окном чахлые деревца, серые многоэтажки, прохожих, гудящие автомобили и старалась не задумываться о том, что сигналят, скорее всего, им, возмущаясь тем, как приятель Дамира лихо подрезает и пролетает перекрестки на желтый свет. Сабвуфер хрипел какой-то дорожный шансон. Сашка закрыла глаза и подставила лицо теплому июньскому ветру. Ее рука машинально потянулась к кольцу, которое было спрятано на кожаном шнурке за воротом футболки. Все эти дни кольцо так и молчало, не открывать путь в Гриндольф. Так ей и надо. Ее ждет самое обычное лето, дремотная скука провинциального городка, где жизнь замерла, как на стоп-кадре.

Десятка свернула во двор типовой пятиэтажки, вспугнув стайку раскормленных сизых голубей. На вытертой лужайке под старыми тополями играли две светловолосых девочки. Пожилая женщина в ситцевом халате развешивала на веревках выстиранное белье.

— Здрасьте, баба Валя! — крикнула Сашка.

— Ой, никак Сашка приехала! — приглядевшись, воскликнула та. — Давне-е-е-енько тебя не было, Вера уж извелась вся…

Сашка влетела в подъезд, заколотила в дверь, обитую коричневым дерматином. В глубине квартиры раздались шаркающие шаги.

Вера Георгиевна, охнув, обняла внучку и сразу же бросилась на кухню — ставить чайник. Сашка обвела взглядом знакомую обстановку: продавленный скрипучий диван, телевизор, накрытый пожелтевшей кружевной салфеткой, журнальный столик с истрепанной программой передач и лупой. В старом серванте, где грустно пылились хрустальные рюмки и салатницы, рядом с фотографией молодого парня — ее отца — появилась и ее собственная, сделанная еще в прошлый приезд. На маленькой кухне все так же утробно урчал пузатый холодильник, тихо бормотало радио, сладко пахло ванильными сушками и валокардином.

Прихлебывая крепкий чай, Сашка заметила, как подрагивают руки Веры Георгиевны, когда та разглаживает невидимую складку на скатерти и все пододвигает к ней вазочку с вишневым вареньем и блюдо с румяными пирожками.

— Бабуль, как здоровье?

— Да все слава богу, не жалуюсь… Дамирка чуть ли не каждый день заглядывает — то в магазин сбегает, то по хозяйству поможет. Хороший парень.

— Баб Вер, — неожиданно для самой себя сказала Сашка, — а давай я к тебе совсем перееду, навсегда?

— Что это ты удумала? Или случилось что?

— Да нет… Просто у мамы сейчас… ну, как бы совсем новая жизнь. И мне иногда кажется, что для меня там не осталось места. Все разговоры только о том, что Тихон то, Тихон сё… А меня как будто не существует. Они с Антонпалычем и Тихоном семья. А я так, мешаюсь только…

— Саша, ну что ты придумала! Мать в тебе души не чает.

— Так же, как и в папе когда-то? Это не помешало ей выскочить замуж за человека, которого она знала без году неделю.

— Уверена, Антон Павлович — достойный человек, порядочный.

— Да уж, порядок — это святое! А люди, их чувства — так, мусор.

— Ну зачем ты так?

— Ты, что, на его стороне? Я надеялась, хоть ты меня поймешь!

— Я на твоей стороне. Всегда только на твоей. Но ты несправедлива сейчас. Твоя мама столько в жизни натерпелась, что не приведи господь никому. Разве плохо, что она нашла свое счастье в новом браке?

— Если она отца забыла, то я всегда буду помнить.

— Помни, — тихо сказала Вера Георгиевна, — но не осуждай ее. Нет ничего страшнее одиночества. Вырастешь — поймешь.

Сашка нахмурилась и замолчала. Вечно эти взрослые списывают любое проявление собственного мнения на то, что она еще маленькая, жизни не знает. И как-то забывается, что когда мама три месяца не вставала постели, Сашка была за сиделку — и в магазин, и в аптеку бегала, и у плиты стояла.

Те первые, самые беспросветные месяцы после маминого падения Сашка старалась не вспоминать. Из еды в доме была только вареная картошка и гороховый суп. И еще гранаты — для мамы, как доктор велел. Все деньги уходили на лекарства и оплату счетов. Николь, забегая в гости, всякий раз оставляла украдкой на столе в кухне пару смятых купюр, да бабушка каждый месяц высылала переводы. Но денег все равно не хватало. Сашка стеснялась старой школьной формы, стоптанных сапог, а больше всего — сочувствующих взглядов, которыми провожали ее одноклассники.

«Забыть, забыть, — встряхнула кудрями Сашка. — Было — и прошло. Впереди лето, каникулы и полная свобода».

На следующее утро, когда Сашка, еще не сняв пижаму, пила чай, бездумно переключая каналы на телевизоре, в распахнутое окно влетел камешек. Высунувшись почти по пояс, она увидела Дамира.

— Пойдем гулять?

— Я обещала бабушке, что помогу разобрать хлам в кладовке.

— Эх, ну ладно… Ребята завтра в поход собрались, на Александровскую сопку. Леха и тебя звал. Пойдешь?

— Ну, не знаю…

— Я в семь за тобой зайду, не проспи!

Сашка в ответ только хмыкнула. Но про Александровскую сопку все же загуглила. Оказалось, так называется одна из вершин древнего хребта Урал-тау. Туристические сайты наперебой расписывали красоты уральской природы и дивные виды, открывающиеся с высоты птичьего полета, — притом что покорить гору по силам каждому: не потребуется ни альпинистского снаряжения, ни специальных навыков. Еще в позапрошлом веке на сопку взобрался изрядно вспотевший цесаревич Александр Николаевич, будущий император Александр II, в компании своего наставника, поэта Василия Андреевича Жуковского, — в честь этого события скала, собственно, и получила свое имя.

— Баб Вер, ты не против, если я завтра с друзьями в поход пойду? — Сашка приобняла Веру Георгиевну, которая хлопотала у плиты.

— Конечно, милая, раз Дамир с тобой, я спокойна.

Сашка опустила взгляд на ее руки и застыла на месте. Остро заточенный нож серебряной рыбкой мелькал в воздухе и с веселым хрустом нырял в тугой кочан молодой капусты. Сашка медленно втянула воздух сквозь сжатые зубы, боясь спугнуть удачу.

— Бабуль… давно у тебя этот кинжал?

— Ножик-то? Ой, давно, года три уже — и не затупился за это время совсем, можешь поверить? Я пока не приноровилась, все руки себе изрезала. Но заживало на удивление быстро — чуть ли не на следующий день. Вот что значит мастерская работа, сейчас уже таких вещей не делают.

— А как он у тебя оказался?

— Постой-ка, — задумалась Вера Георгиевна. — А, так его же вместе с твоими вещами отдали в больнице. Я поначалу думала, из ребят кто-то забыл, но никто так и не признался.

Ошибки быть не могло — в руках у бабушки был тот самый кинжал. Хвитинг. Который торжественно вручил ей в Запределье маг Искобальд перед тем, как она отправилась в подземный лабиринт. Сашка осторожно взяла холодный клинок. По матово поблескивающей стали струились рунические письмена. Вот этот последний знак — круг с двумя сходившимися линиями — проявился как раз тогда, когда она впервые взяла в руки оружие, выкованное из небесного железа. Он означал «смерть, тяжелая утрата» или «единорог» — что именно определяло правильное прочтение, Искобальд так и не разгадал.

— Тогда, ночью, когда тебя нашли без сознания, ты была в маскарадном костюме — не то пажа, не то маленького принца, — пустилась в воспоминания бабушка. — Мне в больнице все свертком и отдали. Я сунула в кладовку, даже не разворачивая, да и забыла — не до того было. А потом за вареньем полезла да случайно и наткнулась — ба-а-атюшки! Ах, там же еще зеркальце было, на ракушку похожее. Куда же я его прибрала? — наскоро вытерев руки о фартук, бабушка ушла в спальню и вынесла перламутровую раковину. — Ты уж не сердись, костюм-то я Зое Михайловне отдала — он ее внуку в самый раз пришелся, на школьном карнавале первый приз получил…

Сашка слушала вполуха. Кольцо. Клинок. Зеркало. Значит, все правда. Все было на самом деле. И Заповедный лес, и лесное братство, и кровавая битва, и предательство Тобиаса, который прошел с ней рука об руку до сердцевины подземного лабиринта, где разлились молочные воды зеркала судеб. А ведь ей почти удалось убедить саму себя, что все это было горячечным бредом: упала с лошади, потеряла сознание — вот и привиделось. И что на самом деле есть только повседневный, обжитой мир — с будильником, школьной зубрежкой и утренней толкучкой в метро. Мир, где Антон Павлович может легко объяснить суть самых таинственных явлений, опираясь на логику и жизненный опыт.

 

Глава 4

На следующее утро Сашка, разумеется, проспала — так пока и не перестроилась на уральское время. По-быстрому сполоснула лицо, пригладила растрепанные кудри, натянула узкие джинсы и белую льняную тунику. На ходу сунула в школьный рюкзак термос с крепким сладким чаем, кулек с пирожками и несколько мелких кислых яблок — до вечера точно хватит. Подумав, взяла еще легкую куртку — вдруг дождь в горах застанет.

Но, похоже, опасения оказались напрасными — на небе не было ни облачка. Румяное со сна июньское солнце золотило клейкую пахучую листву старых тополей. Где-то под крышей ворковали голуби. Дамир уже нетерпеливо поглядывал на часы.

— Ну ты и засоня! Опоздаем же, — он взял ее за руку, и они побежали к автобусной остановке.

Когда Сашка и Дамир добрались до железнодорожного вокзала, до отправления электрички оставалось всего пятнадцать минут. Оставив ее на перроне, Дамир помчался в кассу за билетами. Заметив Сашку, Леха приветливо махнул рукой. Его приятели, коротко стриженные, плечистые, в спортивных костюмах, показались Сашке слишком уж взрослыми. Парни тихо переговаривались, посмеиваясь над понятными им одним шутками. Чувствуя себя лишней, Сашка и отошла к краю перрона, где уже стоял зеленый электропоезд. Кроме нее, в компании была только одна девушка, Наталья. Кажется, она была с Лехой. И кажется, то, что он пригласил в компанию какую-то малолетку из Питера, ее не слишком обрадовало. Наталья глубоко затянулась и швырнула в сторону Сашки окурок. На оранжевом ободке остался яркий отпечаток помады.

— Иноземцева, ты, что ли?! — раздалось за спиной у Сашки. — А я смотрю-смотрю…

Увидев щербатую ухмылку Хусаинова, Сашка посветлела лицом. Хусаинов был одноклассником Дамира, второгодником и кошмаром всей школы, вечно затевал драки и тряс мелочь с мальчишек из младших классов. Как-то раз Дамир здорово с ним повздорил. И кажется, из-за Сашки. Впрочем, сейчас ту давнюю историю ворошить не хотелось, и Сашка искренне обрадовалась, увидев знакомое лицо.

Металлический голос по громкоговорителю пробубнил, что электропоезд до Златоуста отправляется через пять минут, и парни, подхватив рюкзаки, двинулись к вагону. Дамира все не было. Сашка вытягивала шею, пытаясь разглядеть его в толпе спешащих пассажиров.

— Пойдем, а то садоводы все места займут, — бросил Леха.

— А… как же Дамир? — растерянно огляделась Сашка.

— Да не переживай, успеет, — отмахнулся Хусаинов.

Но Сашка не двинулась с места. Локомотив издал пронзительный свист. Сашка увидела Дамира, который, перескакивая через бордюры, бежал к перрону.

«В вагон, быстрей!» — крикнул он ей.

Сашка запрыгнула на подножку. Двери закрылись, и поезд тронулся. Сашка прилипла к окну, стараясь разглядеть Дамира на опустевшем перроне. «Неужели не успел?!» — в панике гадала она.

Но вот из соседнего вагона вынырнул запыхавшийся Дамир. В руке он сжимал два скомканных билета.

— Куда ты провалился? Я так волновалась! — накинулась Сашка.

— Да там такая очередь в кассу была, еле успел!

Наконец, все расселись. Вместо кресел в вагоне были скамейки из деревянных реек. Один из парней, Семен, который слегка картавил, достал гитару и начал что-то тихонько наигрывать. Наташка залипла в телефоне. Хусаинов рассказывал какую-то нелепую и путанную историю, в которую попал его знакомый. После каждого взрыва хохота две старушки, занимавшие соседнее сиденье, осуждающе поджимали губы и еще крепче вцеплялись в хозяйственные сумки, которые держали на коленях. Наконец, Леха вынул засаленную колоду карт, и парни стали рубиться в «дурака».

Сашка ерзала, как на иголках. Вчера она засиделась до глубокой ночи, чтобы подготовить маленькое представление с фокусами, которое скрасило бы дорожную скуку. Но сейчас эта задумка казалась ей детской и ужасно глупой.

После нескольких станций в вагоне появились свободные места, и Сашка с Дамиром пересели на скамейку напротив женщины с маленькой девочкой. Белокурая девчушка в белоснежном платьице и красных лаковых сандалиях капризничала.

— Смотри! — Сашка раскрыла правую ладонь, на которой лежала блестящая пятирублевая монета. Затем сжала ее в кулак, дунула — и та исчезла. Заметив, как округлились от удивления глаза девочки, она улыбнулась и достала пропавшую монетку из-за ее уха. Фокус простенький, но малышке пришелся по вкусу: она восторженно захлопала в ладоши и стала требовать: «Исё! Исё!». Сашка показала еще пару домашних заготовок. Малышка хлопала и вскрикивала от радости. Сашка достала из рюкзака три яблока и, встав в проходе, ловко стала жонглировать ими, а затем протянула самое румяное малышке.

— Ну же, что нужно сказать? — напомнила мама девчушке, не сводящей с фокусницы зачарованного взгляда. — Спасибо вам большое!

— Да ладно, — пробормотала смущенная Сашка.

— Ты что, в цирке работаешь? — уставился на нее Дамир.

— Так, подрабатываю, — усмехнулась Сашка.

Наконец, их шумная компания, подхватив разноцветные рюкзаки, вывалилась из вагона. «Уржумка», — прочитала Сашка на стареньком здании станции с облупившейся краской. По ухабистой дороге, заросшей по обочинам крапивой и лопухами, они миновали деревеньку с покосившимися, почерневшими от времени домами и вышли к шоссе.

— Ну, кто хочет запечатлеть исторический момент? — спросил Леха, кивнув на светлый обелиск, сложенный из тесанных гранитных кирпичей. Все, побросав рюкзаки, обступили пограничный столб, на одной стороне которого было крупно выведено «Европа», а на другой — «Азия». Пока Наталья командовала, как всем встать для удачного кадра, Сашка уселась на запыленную траву. Фотографироваться она не любила, потому что на снимках казалась еще более тощей и блеклой, чем в жизни.

Прошагав с полчаса по обочине дороги, ребята свернули в лес. Гул машин, проносящихся по шоссе, постепенно стих. Полуденное солнце, пробиваясь сквозь листву березок и осин, расплескало на земле золотые лужицы. На одной из прогалин Сашка заметила россыпь лесной земляники и за пару минут набрала полные пригоршни мелких, с легкой кислинкой, ягод. «Где ты? Где ты?» — то ли тихий всхлип, то ли шепот ветра в листве. Сашка, вздрогнув, подняла голову и прислушалась — тихо, только изредка доносился обрывок незатейливой трели безвестных лесных пичужек. «Голову, что ли, напекло? Мерещится уже», — усмехнулась она и поспешила вдогонку за остальными.

Неприметная тропинка, блуждающая среди поросших мхом и лишайниками валунов и поваленных стволов деревьев, вывела к каменной реке. Огромные гранитные глыбы напоминали застывшие перекаты стремительного потока, сбегающего с горных вершин. Сашка забралась на прогретый солнцем валун и прижалась щекой к камню, грубые изломы которого за долгие столетия не сгладили ни дожди, ни ветра.

Леха повел группу по проторенной тропе, но Сашка, прищурившись, мысленно проложила собственный маршрут по щербатому гребню. После каната, натянутого на высоте трех метров, это казалось плевым делом. Ей вдруг овладела неуемная радость, кураж, знакомый каждому цирковому артисту. Но Сашка не учла, что замшелые глыбы начнут танцевать под ее весом, а подошвы кед будут предательски оскальзываться на лишайниках.

— Больная на всю голову! — выдохнула Наталья, глядя, как Сашка балансирует на острых гранях валунов.

Когда Сашка, слегка запыхавшись, пружинисто приземлилась на мягкий мох, раздались аплодисменты. Леха присвистнул, не сводя с нее восхищенного взгляда. Но стоило Сашке увидеть мрачного как туча Дамира, как горделивая улыбка тотчас поблекла.

— Рехнулась?! Ты же шею могла свернуть! — зашипел он. — Распрыгалась тут, как… коза.

Сашка вспыхнула и, закусив губу, пошла следом за остальными. Пьянящий азарт пропал, и теперь Сашка и сама недоумевала, что это вдруг на нее нашло. Неужели она рисковала переломать ноги, чтобы произвести впечатление на Леху и его недалеких приятелей? Как глупо! «И зачем только потащилась в этот дурацкий поход!» — сожалела она, со злостью распинывая опавшую хвою и прелую прошлогоднюю листву.

«Где ты? Где ты пропала?» — протренькала серая птичка и тут же перепорхнула на соседнее дерево. Сашка проводила ее тоскливым взглядом.

Когда стало казаться, что вместо обещанного восхождения их ожидает только унылая прогулка по редкому перелеску, гора вдруг вынырнула, словно из-под земли, — сразу и вся. Серые глыбы отвесно вздымались, и на секунду Сашка засомневалась, получится ли забраться на вершину без специального снаряжения. Но затем она приметила тропку, которая вилась вокруг скалы, петляя между выщербленных гранитных валунов.

Преодолев подъем, они расположились на укрытой от ветров узкой площадке на восточной стороне гребня. Огромные тени облаков скользили по холмам, поросшим густым лесом. Вдали виднелся Златоуст: крошечные белые домики и черные трубы завода. Парни без долгих разговоров расстелили на плоском валуне газету и достали походные припасы: бутерброды, копченую курицу, вареные яйца. Сашка расшнуровала рюкзачок и выложила чуть помявшиеся в дороге пирожки и яблоки — только сейчас она поняла, что зверски проголодалась. С каждой минутой в душе росло смутное беспокойство, словно она забыла о чем-то важном — данном обещании или назначенной встрече.

Леха достал из своего рюкзака бутылку водки, и со всех сторон раздались одобрительные возгласы. Сашка бросила быстрый взгляд на Дамира — тот, нахмурившись, крутил в руках полевой бинокль. Прихватив яблоко, она отошла от парней и, побродив по окрестностям, устроилась на прогретом солнцем камне. Вынула из кожаных ножен кинжал и, щурясь от слепящих отблесков, поймала на лезвии свое отражение — испытующий взгляд серо-зеленых глаз.

Ветер донес тихое журчание и обрывки разговора. «Тут что, есть ручей?» — удивилась Сашка. А догадавшись, в чем дело, сдержала смешок, надеясь остаться незамеченной.

— Слушай, а ты не заметил, куда Сашка пошла? — в голосе Лехи скользила ленивая сытость.

— Иноземцева-то? Не-а, — хмыкнул Хусаинов. — Может, Дамир знает?

— Ты вот что… Задержи-ка его там на полчасика. А я схожу поищу гимнасточку…

— Ты что?..

— Да не боись ты, все нормалёк! Ну, иди, иди давай…

Сашка вжалась в гранитный валун. «Уходи, уходи!» — пульсировало в ее голове. Где-то внизу, совсем близко, зашуршал, осыпаясь, гравий. Вдруг на камень опустилась пичужка — та самая, которую она видела в лесу, или точно такая же. Только теперь Сашка рассмотрела, что она лишь на первый взгляд кажется серой и невзрачной, — в ярких лучах солнца ее перышки отливали лазурно-голубым, изумрудным и золотым. Она поглядела на Сашку крошечным черным глазом, забавно склонив головку, точно прислушиваясь к разговору. Внезапно наступила полная тишина — как после громкого взрыва, когда медленно оседает пыль. Смолк даже шорох ветра.

Сашку обдало холодом, и прогретая солнцем каменная плита показалась стылой, точно покрытой инеем. Вскочить — и бежать со всех ног! Но тело не слушалось, ноги стали ватными. Так бывает во сне, когда бежишь, спотыкаясь, обливаясь потом, и с ужасом понимаешь, что не сдвинулся ни на шаг. Все вокруг утратило четкие очертания, наполнилось мягким зеленым светом — словно смотришь сквозь бутылочное стекло — а потом странным образом раздвоилось. Сашка зажмурилась. Когда она вновь открыла глаза, наваждение прошло. Птицы уже не было. Как и скалы. Вокруг непроходимой стеной стояли заросли разлапистого папоротника, а высоко над головой смыкались кроны вековых деревьев.

 

Глава 5

«Это все не взаправду», — облизав сухие губы, подумала Сашка. Вокруг стоял зачарованный лес, совсем не похожий на чахлый перелесок, которым они шли к Александровской сопке. Сашка подскочила, лихорадочно соображая. Вытянула из-за ворота туники кожаный шнурок, на котором болталось мамино кольцо. Камень излучал мягкий зеленоватый свет. Сашка в растерянности огляделась, ожидая какого-то знака.

— И как теперь выбраться из этой чащобы? Так, мох растет на севере… Значит, север… буквально повсюду, — обреченно вздохнула она, глядя на замшелые стволы деревьев. — Солнце в зените — то есть сейчас около полудня. Если подождать пару часов, можно узнать, где запад. Отлично, и что это даст? Ни-че-го…

Звук собственного голоса помогал ей уверить саму себя, а заодно и тех, кто притаился за валунами и в зарослях папоротника, только и выжидая удачного момента, чтобы наброситься и сомкнуть челюсти на ее шее, что она ничуть не испугалась. А главное — заглушить таинственные шепотки, вздохи и смешки, которые сопровождали ее на каждом шагу.

— Эй, кто здесь? — Сашка замирала, всматриваясь в причудливую игру света и тени в кронах деревьев. В ответ — тишина. Но не мертвая, а такая, когда зажимаешь рот рукой, чтобы не прыснуть, испортив удачный розыгрыш. Иногда боковым зрением она замечала какое-то неясное движение воздуха — то ли взаправду, то ли мерещится, не разберешь.

Сашка резко повернула голову — за ее правым плечом, у серого валуна, стоял, чуть подрагивая листвой, кустик ольхи. Которого еще минуту назад — она бы голову дала на отсечение — на этом самом месте не было. Сашка медленно, не сводя взгляда с деревца, словно оно могло растаять в воздухе, подошла. Листва испуганно затрепетала. Только вот ветра не было. Сашка протянула руку. Коснулась шершавого, простеганного листа с заостренными краями. Потянув, отломила веточку с крепкими зелеными шишечками.

— Эй, больно же!

Деревце исчезло, и на камне перед Сашкой стоял, потирая макушку, лесной фейри. Долговязый, тонконогий, в плаще из зеленой материи, он напоминал комара-пискуна. Сашка опустилась на корточки и улыбнулась.

— Прости, я же не знала, что ты… Ну, живой.

— А дерево, что, неживое?!

— Живое. Конечно, живое. Прости, очень больно?

Фейри оскорбленно хмыкнул.

— Ты тут один? Вас же много, да? Я видела… что-то такое в воздухе.

Фейри неопределенно покачал головой, уходя от ответа.

— А почему все спрятались, кроме тебя? — допытывалась Сашка.

— Каменюка проклятущий! Втрымкался кореньком — и хрямс!

Сашка пригляделась — одна из тонких веточек, на которые опирался фейри, застряла в расщелине валуна, и кора перетерлась об острые края камня.

— Бедный! Погоди минуту, сейчас я что-нибудь придумаю!

Сашка бросилась к деревьям и нашла на земле крепкую ветку. Вставив один ее конец в трещину в камне, она сказала: «Ну, на счет три. Раз, два… три!» — и всем телом навалилась на другой конец. Палка хрустнула, больно ударив Сашку по лбу. Когда в глазах прояснилось, фейри на камне уже не было.

— Эй, где ты? — растерянно оглянулась она.

— Альнус запомнит хранителя кольца, — фейри стоял уже у кромки леса, на границе света и тени. — Альнус отплатит за добро. Или пусть покарает мой род Гексула.

Сашка вспомнила: именем Гексулы в Запределье скрепляли нерушимые клятвы. Легенду о воинственной нимфе леса ей когда-то рассказала сама Мэдб — королева цветочных фей, обитающих в кроне Мирового Ясеня. В древние времена люди иначе относились к миру, в котором живут. Не стремились покорить природу, загнать в железную клетку. Они смотрели на мир радостно, удивленно, как дети, их чувства были свежи, а глаза умели видеть красоту. Но со временем человеку стало мало того, что дарит ему природа. Холодным железом он распахивал все новые земли, вырубал леса, осушал болота, перекрывал русла рек. Вспыхивали страшные кровопролитные войны. Предвидя грядущие бедствия, Ладмир пришел к кузне грозного Виланда и принес опаленный осколок небесного металла. Виланд три дня бил молотом, но рукоять его орудия при ударе крошилась в щепы, а черный металл был все так же тверд. И тут в его кузню пришла лесная нимфа Гексула. Люди выжгли ее рощу, выкорчевали пни, распахали и засеяли рожью. В огне погибли птицы, белки, ежи — превратились в обугленные тушки, и сердце ее переполнила жажда мести. Она пришла просить Виланда выковать молнию, которая сожжет все посевы. Слеза ее упала на небесный металл и разъела, точно ржавчина, черную оплавленную корку. Виланд выковал из освобожденного металла кольцо, а русалки достали со дна океана камень дивной красоты. Призвав мощь солнца, ветра и текучих вод, Ладмир наделил кольцо великой магической силой и создал нерушимую пирамиду времени. Обжитой мир стал ее подножием, а каждая новая ступень — более ранним слепком. Так, шаг за шагом, столетие за столетием пирамида поднималась все выше. Вершиной же стал новый мир, свободная земля без людей, без войн, бедствий и катастроф. Ладмир на один только час открыл сквозной путь — и те, кто не желал более сносить соседство с людским племенем и терпеть притеснения, ушли, чтобы никогда уже не возвращаться…

— Альнус, мне нужно попасть в Гриндольф, в Заповедный лес, там остались мои друзья. Ты знаешь дорогу?

Фейри повертел головой, как флюгер, ткнул пальцем в сторону сумрачного ельника и в тот же миг растворился в воздухе.

— Спасибо, — только и успела крикнуть Сашка.

Она прошагала, наверное, около часа, отводя руками сердитые еловые лапы от лица. А когда без сил опустилась на землю, покрытую мягким ковром сухих иголок, увидела серую птицу.

— Эй, это же ты! — вскрикнула Сашка.

Пичужка испуганно перелетела на соседнее дерево.

— Стой, как там тебя… Эм-м-м, зяблик? Пустельга?

Птица вспорхнула, и Сашка бросилась следом за ней. Боясь упустить ее из вида, она перескакивала через поваленные стволы деревьев, запинаясь об узловатые корни и оскальзываясь на лежалой листве. Путь ей перегородил быстрый ручей. Сашка стянула кеды, поежилась, коснувшись босыми ступнями обжигающе холодной воды. Сделав пару осторожных шагов, она поскользнулась на травянистом дне, взмахнула руками и плюхнулась, подняв фонтан брызг. Кеды, описав красивую дугу, повисли на ветвях плакучей ивы.

Злая, как черт, Сашка выбралась на берег, стуча зубами от холода. Птицы нигде не было.

— Прекрасно, просто прекрасно… Ну, и что теперь?

До ее слуха донеслись обрывки тихой мелодии. Забыв о кедах, Сашка стала пробираться по мшистому берегу вверх по течению. Лес стал каким-то другим, осенним, в воздухе заметно похолодало.

Не пройдя и пятисот шагов, Сашка вышла на залитую сонным солнцем прогалину. В тени раскидистого вяза стояла крытая повозка, полотняные стены которой были расписаны звездами, сменяющимися в танце лунами и солнцами. Неподалеку мирно паслись пара гнедых кобыл и пегий пони. А по поляне расхаживала странная птица с длинными ногами и огромным загнутым клювом. Мелодию, которая вывела Сашку из леса, наигрывал, меланхолично перебирая струны не то гитары, не то мандолины с округлой, похожей на лист декой и коротким грифом, рыжеволосый толстяк. Его безмятежное конопатое лицо излучало сонное довольство человека, только что сытно отобедавшего. И бродивший поблизости адский циркуль-переросток ничуть его не беспокоил.

Сашка попятилась в кусты, мечтая остаться незамеченной. Под ногой хрустнула сухая ветка. Сашка застыла. Но было уже поздно. Костлявая полуптица насторожилась и медленно повернулась в ее сторону. Отбросив деревянные ходули и маску с чудовищным клювом, закрывавшую все лицо, она обратилась в горбуна. Уродливая маска оказалась карикатурным слепком с его лица: то же свирепое выражение, сдвинутые кустистые брови и крючковатый нос.

— Эй, парень! Ты кто?

Сашка оглянулась, не сразу сообразив, что горбун обращается к ней.

— Я… хворост собирал и услышал музыку.

— Ну так иди куда шел, мы бесплатных представлений не даем!

От мысли, что ей придется заночевать в наполненном шорохами лесу одной, Сашке стало не по себе.

— А можно мне с вами? Я один остался, родных нет никого. Я все умею: и за лошадьми, и так, по хозяйству.

— Лишние рты не нужны, — отрезал горбун. Толстяк, подойдя ближе, с интересом разглядывал ее, а потом что-то шепнул на ухо горбуну, но тот лишь с досадой отмахнулся.

— Это займет чертову уйму времени. Из деревенского простака…

— А я еще, смотрите, что умею, — преодолев страх, Сашка подошла к горбуну и показала тот же нехитрый фокус с монеткой, что и в электричке.

— А ну-ка, повтори, — потребовал горбун.

Когда монетка снова чудесным образом исчезла, он схватил Сашку за запястье и стал пристально разглядывать ее ладони, отгибая пальцы в разные стороны. Сашка изо всех сил пыталась не выдать омерзения и ужаса, которые вызывал карлик.

— Ха, Джейби, из пацаненка и вправду может выйти толк, — хмыкнул карлик и отвесил шутовской поклон. — Добро пожаловать в труппу мастера Эзры Ликстроя.

— Пойдем, парень, проголодался, небось? — участливо спросил толстяк, приобняв Сашку за плечи и увлекая за собой. Они уселись на траве, неподалеку от грубо сколоченной, но крепкой повозки. Толстяк сунул Сашке ломоть ржаного каравая, мягкий козий сыр и глиняный горшок с элем.

— На вот, подкрепись. Как звать-то, малец?

— Аликс.

— А меня каждый кабатчик в округе знает как весельчака Джейби. Твое лицо кажется знакомым. Мы никогда раньше не встречались?

Сашка отрицательно помотала головой.

— Спасибо, что вступился за меня.

— Да я же вижу: парнишка совсем отощал от голода, не помнит, наверное, когда и хлеб последний раз видел.

В тени расписного балагана дремали двое молодых парней.

— Спят, голубчики, — усмехнулся толстяк. — Вчера до поздней ночи развлекали гостей милорда Труберкли. Вон тот, рыжий, вихрастый — весельчак Патрик, зубоскал и балагур, каких свет не знал, и на шалмее играет, как лесной эльф. А другой, смуглый — Харрис. Поначалу кажется, что от этого нелюдима никогда не то что улыбки — слова доброго не дождешься. И это ровно тот случай, когда первое впечатление самое верное, — Джейби хохотнул. — Но на накирах он такую дробь выбивает, что даже у стариков кровь в жилах закипает.

— Так вы бродячие музыканты?

— Да, странствуем от одной ярмарки к другой, не задерживаясь в каждом городе дольше, чем на три дня, а бывает, по приглашению богатого вельможи гостим в замке неделю-другую.

Один из спящих, Харрис, приоткрыл глаз и лениво перевалился на другой бок.

— Кстати, я не только музыкант, но еще и силач: на спор поднимаю лавку с тремя девицами. Или затеваю пари с деревенским простаком: кто быстрее умнет запеченного поросенка. Проигравший берет на себя все расходы на трапезу, а сверх того уплачивает победителю пять медных монет. И, смею тебя заверить, еще ни разу старине Джейби не пришлось раскошелиться!

Полог повозки откинулся, выглянула девушка: в ее светлых волосах запуталось солнце, а в глазах плескалась синева. Увидев незнакомого подростка, она шутливо улыбнулась:

— О, какой красавчик!

Сашка залилась краской и пробормотала приветствие.

— Этот шустрый малец еще удивит всех нас, поверьте мне на слово. Само Провидение вывело его к нашей стоянке в лесу, — затараторил Джейби. Но красотка уже утратила к ним всякий интерес и уселась разбирать гребнем золотистые пряди.

— Это Клементина, дочь мастера Эзры, — шепнул толстяк.

Сам карлик, увидев красавицу-дочь, тут же подскочил к повозке.

— Сладко спала, сокровище мое? — заискивающе спросил он.

— Да, отец.

— Ну-ну, вот и славненько, — прокаркал карлик и поцеловал дочь в лоб. А затем, глянув из-под насупленных бровей в сторону Джейби и Сашки, гаркнул: — Собирайтесь в дорогу, живо!

Толстяк, покряхтывая, поднялся. Вместе с Сашкой они поймали стреноженных коней и впрягли их повозку. Джейби, подхватив Сашку, уселся на высоких козлах и взял в руки вожжи. Мастер Ликстрой потрусил на пони, а Харрис и Джейби привычно поплелись следом за повозкой.

Вскоре они вынырнули из-под тенистого полога леса на ухабистую дорогу. На зеленых холмах за низкой изгородью паслись небольшие отары овец. В облаке желтой дорожной пыли плыли телеги, груженные глиняными горшками и домашней птицей.

— В одном из окрестных городков завтра пройдет ярмарка, — сообщил Джейби, — соберутся жители со всей округи.

Он принялся насвистывать какую-то немудреную песенку, и Сашка, затаив дыхание, решилась задать мучавший ее вопрос:

— А далеко ли отсюда до Заповедного леса?

— Ну ты даешь! Лес давно вырубили, распахали и отдали под выпас.

— А лесное братство?

— В уме ли ты, парень? — толстяк даже закашлялся. — Все эти разбойники и головорезы давно на шесть футов под землей. Карающая длань лорда-канцлера не знает жалости.

Сашка отвернулась, сморгнув слезы. Все мертвы. Все. Она опоздала. И ничего уже не исправить. Надежды нет.

 

Глава 6

Из-за невысокого пригорка показались крытые соломой кровли и дым очагов. В животе у Сашки заурчало.

— Чует брюхо сытный ужин, — усмехнулся Джейби. — Только похлебку еще заработать придется. Поглядим, звенит ли в карманах у публики в этом захолустье.

По разбитой дороге они, следуя за вереницей телег с грудами ранних овощей, мешками с зерном и плетеными корзинами с домашней птицей, въехали в город. Хотя назвать городом десяток грязных кривых улочек с ветхими сараями и чахлыми огородами за покосившимся частоколом было смелым преувеличением. На окраине теснились заброшенные дома с заколоченными окнами. Глинобитные стены тихо ветшали, осыпаясь в грязь и буйно разросшуюся сорную траву, и только ветер хлопал ставнями. В канаве, по дну которой тек зловонный ручей, в кучах гниющих отбросов рылись одичавшие свиньи.

— Почему дома пустуют? — поежилась Сашка.

— Черная смерть, — буркнул Джейби и подстегнул уставших лошадей.

Наконец они оказались на рыночной площади, запруженной телегами и повозками. Утомленные дорогой жители дальних сел устраивались на ночлег тут же, под открытым небом.

— Завтра базарный день, народу будет — не протолкнуться, — сказал Джейби. — Если с вечера хорошее местечко не отвоевать, оттеснят на задворки.

Он спрыгнул с козел и с удовольствием потянулся, разминая затекшие мышцы.

— Ох, на колдобинах чуть всю душу не вытрясло. Удивляюсь, как тутошние молочники умудряются не привозить на рынок масло заместо сливок.

Сашка оглянулась, ища глазами Харриса и Патрика, — те уже ловко лавировали между телегами, лотками и навьюченными лошадьми, переговариваясь с торговцами.

— Расседлай лошадей, а я пока наведаюсь к здешнему бейлифу, приглашу на завтрашнее представление, — бросил вознице мастер Ликстрой, поправляя серебряные пуговицы на куртке из черного бархата, и направился прямиком к основательному двухэтажному строению, которое разительно отличалось от неказистых и обветшалых домов, притулившихся на окраинных улочках. Соломенные крыши нависали над выбеленными стенами так низко, что казалось, дома смотрят на чужаков исподлобья. Окна нескольких домов были наглухо заколочены деревянными ставнями.

Вскоре стемнело, но на рыночной площади продолжалось брожение: всхрапывали кони, бранились торговцы, разносчики пирогов с прибаутками сбывали залежалый товар. Джейби, довольно крякнув, отправился промочить горло в таверну. Из распахнутых дверей постоялых дворов доносились нестройное пение и густые раскаты смеха.

Перекусив пресной лепешкой и яблоками, Сашка примостилась у колеса повозки. Дневная духота отступила, сменившись освежающей прохладой. Легкий ветерок доносил запахи луговых трав. Звездное небо раскинуло роскошный шатер, расшитый миллиардами сияющих огней. Сашка, запрокинув голову, всматривалась, пытаясь отыскать знакомые созвездия: ковшик Большой Медведицы и песочные часы Пояса Ориона, но без толку. В плоском питерском небе, если его, на счастье, не заволокло тучами, звезды казались блеклыми плевочками, здесь же они походили на россыпь драгоценных камней.

Когда она уже начала клевать носом, к повозке, покачиваясь, как огромный баркас на волнах, приблизился Джейби. Он старательно высвистывал какую-то мелодию, безбожно фальшивя. Сашка похолодела: она знала эту песню, не раз слышала ее у костров лесного братства. Толстяк, обдав Сашку винными парами, забрался под повозку и тут же громко захрапел, словно лежал не на вымощенной булыжниками людной площади, а на застланном шелковыми простынями королевском ложе. Выждав пару минут, Сашка тихо позвала:

— Гарпункль?

— А?.. Ну что еще? — сонно пробормотал толстяк. И тут же подскочил, чуть не раскроив лоб о дно повозки. — Ты кто такой, дьявол тебя дери? Чуяли, ох, чуяли мои потроха, что паренек-то не так прост…

— Тебя зовут Гарпункль. Ты смотрел за лошадьми в лесном братстве.

— Что ты хочешь за то, чтобы держать язык за зубами?

— Ничего. Я не собираюсь выдавать тебя. Просто расскажи мне обо всем, что произошло после гибели Ильстрема.

— Да с тех пор уж поди лет десять минуло.

— Сколько?! — у Сашки даже дыхание перехватило.

— Ну да, так и есть. А кажется, только вчера это было! Невесть откуда взявшийся чужак убедил Ильстрема ввязаться в безнадежную затею. Мыслимо ли дело: биться на турнире с лучшими бретерами лорда-канцлера! Уж как я его ни отговаривал — да что там, он и слушать не стал! Этот гнусный предатель преподнес нашего храброго предводителя лорду-канцлеру на позолоченном блюде! Не сомневаюсь, тот щедро отсыпал золотишка из королевской казны за голову заклятого врага.

— Все было совсем не так! — в сердцах воскликнула Сашка.

— Тебе-то откуда знать, малец? Ты-то в то время еще за мамкин подол держался, — сощурился Гарпункль, и Сашка прикусила язык. — Так вот, после гибели Ильстрема в лагерь лесных братьев ворвались конники. Они смяли дозорных, как приливая волна. Их были сотни. Это была не битва, а бойня, иначе и не скажешь… Меня ранили. Очнулся уже на следующий день среди бездыханных тел товарищей… Так бесславно закончилась история лесного братства. Жалкие остатки рассеялись по всей стране, попрятались в норы, как полевые мыши под тенью коршуна.

— Но кто же предал братство?

— Грей, дьявол раздери его душу! Голову Ильстрема насадили на пику, пронесли по улицам и выставили у городских ворот. Кронк вышел к беснующейся толпе и объявил, что такая участь ждет всех, кто замыслит мятеж. А тех, кто донесет о смутьянах, ждет по-королевски щедрая награда. Как вот этого славного парня, — и он махнул рукой на пришлого этого, Грея, будь он проклят. Тот стоял позади него в раззолоченной накидке, поддерживаемый под руку одним из придворных, и с трудом держался на ногах. Видно, с утра уже порядком набрался эля. Когда Кронк на глазах у всех вручил ему мешочек с золотом, толпа стала улюлюкать и бросать объедки. И тут он уронил кошель, монеты со звоном рассыпались по помосту — и все, отталкивая друг друга, бросились подбирать их. А он даже и не бровью не повел — как будто это не золото, а козьи катышки. А что ему — уж поди успел набить полные карманы, продажная шкура!

— А потом? Что с ним стало потом?

— Пес его знает. Одни говорят, что он пьянствует и развратничает днями напролет в собственном замке. Другие — что лорд-канцлер отправил его наместником в какой-то дальний гарнизон на северной границе. Будь я в его шкуре, удавился бы на первой же осине. Сколько бы Кронк ни заплатил ему за предательство товарищей по оружию, это не позволит отмыть его черную совесть и поганое имя, которое проклинают в городах и деревнях по всему королевству. Эх, если бы только он встретился на моем пути, я бы голыми руками свернул его цыплячью шею!

Толстяк еще долго бормотал страшные угрозы — все тише и неразборчивее, а потом повернулся на другой бок и захрапел. Сашка обхватила колени руками и спрятала лицо. Сколько раз она безуспешно пыталась пробудить волшебную силу кольца, мечтая вновь оказаться в Гриндольфе, хотя бы на часок, — просто убедиться, что все это не выдумка, не полузабытый сон. И вот она снова здесь. Но как же все изменилось… И немудрено: это в ее мире прошло три года, а здесь, оказывается — все десять.

Сашка достала кольцо из-за пазухи, потерла о запылившуюся тунику — камень тускло мерцал зелеными гранями. Магия кольца не служила ей. Когда теперь она вернется домой, да и вернется ли вообще?..

На следующее утро мастер Ликстрой, хмурый, как кладбищенский ворон, растолкал музыкантов ни свет ни заря. Джейби, голова которого трещала после вчерашней попойки, страдальчески вздыхал. Сашка сомневалась, вспомнит ли он хоть слово из вчерашнего разговора. Сама же она ночью продрогла до костей и так и не сомкнула глаз.

К рассвету рыночная площадь наполнилась мерным гулом торговых рядов, сотканным из шарканья сотен ног, хлопанья петушиных крыльев, гогота белошеех гусей, поросячьего визга и веселых окликов зазывал, расхваливающих товар.

Музыканты устроили представление прямо под открытым небом: пока они наигрывали развеселую мелодию, Клементина, обворожительно улыбаясь, обходила зевак, собирая в бубен монеты.

— Ты что это без толку валандаешься? — прошипел мастер Ликстрой, больно ухватив Сашку выше локтя. — Живо за дело!

— Ф-фокус с монеткой показать?

— С монеткой, ага. Вот с этой, — ухмыльнулся карлик и сунул в разом вспотевшую ладонь Сашки затертую медную монету. Сашка машинально сжала ее и чуть не вскрикнула — остро заточенный край монетки оставил тонкий порез на коже. — Да осторожней ты, дурень! Не наберешь до вечера хотя бы горсти ее звонких подружек, будешь до рассвета слушать урчание собственного пустого брюха.

Сашка молчала, уставившись на монету, которая жгла ладонь.

— Э-ээ, да ты ж, братец, ничего, что ли, в ремесле не смыслишь? Что ж крутил-вертел монетой, пыль в глаза пускал? — подхватив растерянную Сашку, Ликстрой увлек ее в темную, пропахшую кислым пивом таверну. Отыскав свободное местечко в дальнем углу, он с блаженным вздохом стянул тесные сапоги и хлопнул ладонью по липкому столу, подзывая разносчицу с забрызганными пеной кружками.

— А пальчики-то, пальчики — тонкие и ловкие, как у наследной герцогини, только на арфе струнки перебирать! В два счета ремесло освоишь, зуб даю, — Ликстрой сделал большой глоток, и кадык на его тонкой шее судорожно дернулся. — Первый закон карманника каков? Правильно, не воруй у богатых. Как бы ни манил бархатный кошель — отвернись и иди своей дорогой, не искушай судьбу. Воруй у детишек, которым отец дал медяк на имбирный пряник, а они, разинув рты, застыли у кукольного балагана. Или у глупой кумушки, что точит лясы с соседкой или торгуется с продавцом за каждый грош. Ну а второе правило — коли поймают за руку, хоть с три короба ври, а своих не выдавай. Ни словечка, понял? И выйдешь сухим из воды.

— Я… у меня не получится… Я только фокусы умею.

— Ты мне это брось! Уж у меня-то глаз наметанный, сразу вижу, из кого может выйти толк. Что, ремесло тебе не по нраву? А чем лучше карманника сборщик податей, который обирает вдов до нитки, чтобы у дочерей лендлорда было новое шелковое платье? Или мельник, который держит впроголодь всю деревню, забирая добрую половину зерна? Или стряпчий, который так хитро поставит закорючки, что ты и опомнится не успеешь, как продашь себя с потрохами ни за грош? Такова жизнь, парень, и уж тебе-то, сироте, давно пора было понять это. Так что вытри сопли — и за дело.

 

Глава 7

Выйдя из таверны, Сашка зажмурилась от яркого солнечного света. Вокруг шумела деревенская ярмарка, кричали лоточники, шныряли ребятишки в грязных лохмотьях, вынуждая торговцев зорко следить за ароматными кренделями и сырными головами. Без толку прослонявшись среди деревенских зевак до самого полудня, она сумела разжиться только овсяной лепешкой, которую разносчик случайно уронил в дорожную пыль, да парой яблок, которыми угостила ее сердобольная торговка. Заточенная монетка впивалась в ладонь, но стоило лишь задуматься о том, чтобы применить ее в деле, как ноги становились ватными. Сашке казалось, что все насквозь видят ее постыдные мысли и только делают вид, что заняты разговорами и вовсе не глядят в ее сторону, а стоит ей только протянуть руку к чужому кошелю…

У одного из постоялых дворов собралась толпа. За плотным кольцом спин разглядеть, что там происходит, никак не получалось, и Сашка, ловко орудуя локтями, протиснулась вперед. На маленькой площадке в клубах пыли топтались двое раздетых до пояса мужчин — в одном Сашка сразу узнала мрачного молчуна Харриса, второй же был ей незнаком — вероятно, какой-то деревенский увалень. Харрис заметно уступал ему в росте и физической силе, зато был выносливее и проворнее: он ловко уворачивался от медвежьей хватки противника и, как заметила Сашка, уже порядком измотал его. Джейби совмещал роли рефери и букмекера: он подзадоривал взмыленного селянина и размахивал шапкой, где позвякивали монеты, поставленные земляками на его победу. Наконец, сочтя, что уже достаточно потешил публику, Харрис сделал резкий обманный выпад, а затем подсечкой опрокинул противника, словно подрубленное дерево. Толпа зашумела. Пока разочарованные исходом кулачного боя зрители не успели разойтись, Джейби вышел в центр круга.

— Ставлю все, что есть в этой шапке, что не найдется среди вас того, кто смог бы одолеть такого здоровяка, как я! — хвастливо заявил он.

Пока деревенские вояки раздумывали — на кону приличный куш, но поди-ка свали этого раскормленного бугая! — в круг вышел бродяга в грязных лохмотьях. Он был бос и, кажется, не вполне твердо стоял на ногах — от него даже за пять шагов разило крепким перегаром. Спутанные волосы и клочковатая борода почти закрывали лицо. В правом рукаве болталась уродливая культя.

— Поди умойся, нищеброд, — усмехнулся Джейби. — Ты и минуты не выстоишь против меня.

— В таком случае ты ничем не рискуешь, не так ли? Кроме как прослыть трусом.

В толпе раздались смешки и одобрительные возгласы.

— У тебя нет денег, чтобы сделать ставку, — сказал Джейби, багровея.

Оборванец достал из котомки пару серебряных монет.

— Ну что ж, милорд, полагаю, придется испачкать ваш чудесный наряд в дорожной пыли, — от кривой усмешки добряка Джейби у Сашки пробежал холодок по спине.

— Драться на кулаках — забава для неотесанных деревенщин. Предлагаю биться на ножах, до первой крови.

Джейби оглянулся: дело принимало нешуточный оборот — одно дело, когда драка может закончиться разве что выбитым зубом, и совсем другое — если рискуешь ощутить стальное лезвие между ребер. Но разгоряченная толпа сомкнулась в плотное кольцо, путь к отступлению был отрезан. Смачно сплюнув, Джейби достал из-за голенища нож. Несколько минут они кружили, приглядываясь друг к другу, прощупывая слабые места. А затем — Сашка даже не успела понять, как это произошло, — бродяга, поднырнув под правую руку Джейби, одним быстрым взмахом рассек ему предплечье. Толпа взревела. Толстяк зарычал, как бешеный зверь, и бросился на оборванца, но на его пути встал хмурый Харрис. Он зло высыпал монеты из шапки прямо на пыльную землю и утащил приятеля с ринга.

Бродяга, ссутулившись и сразу став ниже ростом, нагнулся, чтобы собрать монеты, словно не замечая криков и свиста зевак. Протиснувшись сквозь толпу, он купил ржаного хлеба у разносчика и свернул на кривую улочку, оставив за спиной шум ярмарки. Сашка шла следом как тень. Из проулка вышли темные фигуры. Сашка узнала парня, который проиграл в поединке с Харрисом. Один его глаз заплыл багровым кровоподтеком. В руках у его приятелей были дубинки.

— Верни деньги, калека, — гнусно ухмыльнувшись, сказал одноглазый.

— Свои ты проиграл.

Парни окружили бродягу кольцом, раздались звуки глухих ударов. Сашка, спрятавшись за кучей мусора, пронзительно закричала: «Пожа-а-ар!». Из окон и дверных проемов стали выглядывать встревоженные лица селян, и банда поспешно скрылась. Сашка, обмирая от ужаса, подошла ближе. Бродяга лежал в пыли, его грудь с хрипом вздымалась, лицо было разбито, а рубаха почернела от крови — в боку торчал его же нож.

С огромным трудом заставив истекающего кровью бродягу подняться, она, подставив свое плечо, повела его к повозке бродячих музыкантов. Клементина накладывала повязку на рану Джейби. Ликстрой раскуривал трубку, Харрис и Патрик были заняты у лошадей. Заметив Сашку, все повернули головы и молча уставились, как будто за спиной девочки стоял призрак.

— Зачем ты притащила это отребье? — взвился Ликстрой.

— Он ранен.

— А если он испустит дух, кто будет отвечать перед бейлифом? Я? Или, может, ты?

— Он не умрет, если остановить кровь и перевязать рану.

— Я и пальцем не прикоснусь к этому грязному пропойце, — процедила Клементина.

— Это деревенские парни — там был тот, кого победил на кулаках Харрис. Они хотели отнять деньги, которые он выиграл.

Джейби демонстративно отвернулся, окончательно потеряв интерес к разговору.

— Деньги? — насторожился Ликстрой. С обезьяньей проворностью он обыскал бродягу. Вытянув кошель с монетами, взвесил его на ладони и присвистнул.

— Надо отдать должное, мастер, — неожиданно вмешался обычно немногословный Харрис. — Парень, хоть и калека, бился мастерски. Уверен, он мог бы быть полезен.

— Что ж… Клементина, промой и перевяжи ему раны.

— Но отец!

— Делай, как я говорю. А ты помоги ей, — приказал он Сашке.

Поддерживая раненого с обеих сторон, они втянули его в повозку, уложили на набитый сеном тюфяк и стянули рубище. Сашка ахнула — вся спина была исполосована шрамами от ударов плетью, а на правом плече выжжен крест.

— Это клеймо каторжника, — в ужасе отшатнулась Клементина.

— Что ж, значит, он наш с потрохами, — потирая руки, сказал Ликстрой. — Если, конечно, протянет до утра. Эй, бездельники, готовьтесь к вечернему представлению!

Раздался звонкий сигнал горна, и на рыночную площадь влетел всадник на взмыленном коне.

Спешившись, он поднялся на помост и зачитал свиток: в королевской семье появился на свет долгожданный первенец, наследник престола, принц Артур. По случаю чего в столице и всех городах и селах королевства объявлены народные гулянья. Жители окрестных сел, собравшиеся на рыночной площади, встретили его слова бурным ликованием.

На лице Ликстроя мелькнула улыбка, похожая на звериный оскал.

— Ну, что замерли, остолопы? Живо укладывайте скарб, с рассветом отправляемся в столицу!

 

Глава 8

Клементина наотрез отказалась провести ночь в одной повозке с беглым каторжником, который, не ровен час, еще до рассвета отправится прямиком в адское пекло, куда ему и дорога. Ликстрой, скрипя зубами от злости, накинул три монеты сверх обычной платы, чтобы хозяин постоялого двора в рыночный день нашел свободную каморку под самой крышей. Ютившихся там кухарку и прачку выгнали спать в конюшню.

Сашке же строго-настрого было велено не спускать глаз с бродяги, который провалился в тяжелое забытье. Оставшись, наконец, одна, она долго прислушивалась к отрывистым фразам, которыми перебрасывались в сгущающихся сумерках Патрик и Харрис, к разносившимся из таверн хмельному пению и гоготу, но особенно — к сбивчивому, сиплому дыханию Грея. Потому что это, все всяких сомнений, был он. Сашка узнала его еще там, на площади, — ни грязные лохмотья, ни свалявшаяся борода не обманули ее. Она, как сумела, обмыла и перевязала рану, но кровь так и сочилась. Повязка — уже третья по счету — потемнела и набрякла: горячая, алая жизнь утекала из него с каждым ударом сердца.

Сашка смочила тряпицу и обтерла лоб Грея, покрытый холодной испариной. Она взяла его руку — тяжелую, с шершавыми мозолями и въевшейся грязью.

— Грей, ты должен жить. Слышишь? Ты должен жить. Я здесь. И ты нужен мне, очень-очень. Я тут пропаду совсем одна, — прошептала она, вглядываясь в его лицо. Веки чуть заметно дрогнули, и Сашка сильнее сжала его руку в горячих ладонях. — Я тебя не отпущу.

Притулившись у соломенного тюфяка, на котором лежал раненый, она сидела, крепко держа его за руку. Маленький огонек свечного огарка метался, затухая и снова поднимаясь, по полотняным стенам повозки бродили темные тени, подкарауливая желанную добычу.

Грэй метался в горячке. Никто, окинув брезгливым взглядом грязного изувеченного бродягу, не разглядел бы в нем избалованного баронета, прожигающего жизнь в кутежах, на балах и охоте, каким он был когда-то. Сашка плеснула воды из кувшина и, приподняв голову раненого, поднесла плошку к растрескавшимся губам. Он сделал несколько глотков и закашлялся. Тряпка, которую Сашка приложила к ране, намокла от крови. Она достала кинжал, чтобы аккуратно разрезать ткань. Хвитинг! Как она могла забыть? Старый Двалин, прославленный оружейник дварфов, рассказывал ей, что кинжал, выкованный мифическим Виландом из небесного железа, умеет не только наносить, но и излечивать раны. Сашка лихорадочно вытянула кинжал из ножен, обтерла лезвие о тунику и, убрав повязку, приложила его плашмя к ране.

— Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, — горячо зашептала она.

Грей вздрогнул и выгнулся всем телом, как от пронзительной боли. Сашка положила ладонь на его пылающий лоб, не сводя взгляда с лезвия, поблескивающего в сумраке. Рука, сжимающая кинжал, мелко подрагивала от напряжения — казалось, по ней бегут тысячи колючих искр. От напряжения пальцы онемели, в висках одуряющей горячей волной пульсировала боль. Наконец, искаженное страданием лицо Грея разгладилось. Жар спал, он забылся глубоким сном. Сашка медленно разжала непослушные пальцы, кинжал выскользнул.

Когда она очнулась, через откинутый полог повозки уже заливался блеклый рассвет. Заметив, что над Греем склонился горбатый силуэт, Сашка вскинулась, не сразу узнав мастера Ликстроя. Правой рукой она нащупала на полу кинжал и поспешно убрала его в ножны.

— Он жив?

— Жив ли он? — переспросил карлик, не оборачиваясь. — О да! Назло всем демонам ада этот бродяга все еще жив. И у него есть все шансы протянуть еще пару лет. Мне ни разу прежде не доводилось видеть, чтобы такая глубокая рана затягивалась за ночь.

Когда карлик вышел, чтобы отдать распоряжения Харрису и Патрику, Сашка, стараясь не дышать, сдвинула заскорузлую от засохшей бурой крови повязку. Там, где еще вчера ночью пульсировала жуткая рана, виднелся лишь кривой розоватый рубец. Не веря глазам, она легко коснулась шрама. Вокруг ее запястья сомкнулись сильные пальцы. Наткнувшись на хмурый взгляд серых глаз, Сашка стушевалась.

— Эй, это же я. Ты что, не узнаешь меня?

Грей бросил быстрый взгляд куда-то за спину Сашки.

— Ты тот самый пацан, который зачем-то выслеживал меня от рыночной площади. Видно, хотел стянуть кошель, да только опоздал: деревенские дуботолки вытрясли все до последнего медяка. Кстати, где это я?

— В фургоне тех самых циркачей, которые вчера по твоей вине лишились дневного заработка, — вклинился возникший из ниоткуда мастер Ликстрой. — И по милости которых ты все еще жив, а не валяешься с распоротым брюхом в придорожной канаве.

— Ну, раз так, дайте хоть горло промочить.

Сашка налила в стакан воды из кувшина, но Грей лишь досадливо поморщился.

— А покрепче ничего не найдется?

— На вот, — Сашка поймала брошенную мастером Ликстроем мелкую монету, — сбегай в «Две гусыни», скажи Клементине, что мы готовы выдвинуться, пусть не мешкает. Да принеси кувшин эля.

Выскользнув из затхлого сумрака фургона в серое утро, Сашка окинула взглядом рыночную площадь. О шумной ярмарке, где еще вчера толпился народ, напоминали лишь горы мусора, грязные гусиные перья и рассыпавшиеся по брусчатке конские яблоки. Окна лавок и мастерских были наглухо заколочены. Старательно обходя зловонные лужи и кучи прелой соломы, Сашка добралась до постоялого двора и разыскала Клементину. Облокотившись на высокую барную стойку, артистка напропалую кокетничала с сыном хозяина. Зачарованный сиянием ее лазурных глаз и ямочками на свежих щечках, он совершенно позабыл взять плату за постой.

Не прошло и получаса, как они, оставив позади крытые соломой хибары, приземистую башню городской ратуши и колокольню, выбрались на широкую дорогу. Сашка, сидевшая рядом с Джейби на козлах, чуть не свернула шею, высматривая Грея. Он шел в клубах дорожной пыли, погруженный в свои мысли, словно не слыша веселой болтовни Патрика, и частенько прикладывал к губам кожаную фляжку. Сашка нахмурилась и отвернулась.

— Что, брат, тебе тоже этот висельник покою не дает? — усмехнулся Джейби. — Зря, ох, зря мастер Ликстрой взял в труппу беглого каторжника. Я его грязные мыслишки как открытую книгу читаю — прикидывает уже, как бы половчее ночью прирезать всех и смыться с выручкой. Не бойся, братец, я с него глаз не спущу.

 

Глава 9

Едва стало темнеть, они свернули с лесной дороги, расседлали коней и разожгли костер.

После ужина Клементина и Ликстрой ушли спать в повозку, остальные же, закутавшись в дорожные плащи, устроились на земле вокруг догорающего огня. Быть в дозоре выпало Сашке. Дело нехитрое: следить, чтобы стреноженные лошади не забрели в лес, да подкидывать поленья в костер. Но заметив, что она клюет носом, Патрик вызвался сменить ее.

Проснулась Сашка от громких криков и перестука копыт: по лагерю носились трое черных всадников. Их лица были скрыты капюшонами, а в руках поблескивали короткие мечи. Сашка юркнула под повозку. Она заметила, как Джейби скрылся в кустах. Харрис и Грей, застигнутые врасплох, стояли, опустив руки. Где же Патрик?

— Что угодно благородным господам? — подобострастно согнувшись, пролепетал Ликстрой.

— Деньги, — глухо ответил один из всадников.

Карлик нырнул в повозку и вынес кожаный кошель с монетами. Предводитель разбойников взвесил его в руке и перекинул одному из напарников.

— Еще.

— Помилуйте, господа, мы нищие бродячие музыканты, откуда взяться деньгам? — запричитал Ликстрой, скорчив плаксивую мину.

По знаку главаря один из разбойников отшвырнул карлика и скрылся в повозке. Послышался шум борьбы, и спустя пару минут он выволок за волосы заплаканную Клементину. Побелевший Ликстрой спал с лица.

— Ну вот, — хохотнул предводитель, — настоящее сокровище припрятал. Иди-ка, Фрейдон, проверь, нет ли еще чего интересного.

Третий громила крушил все в повозке, вытряхивая тряпье и скарб из сундуков. Клементина, заливаясь слезами, старалась прикрыть разорванное на груди платье. Воспользовавшись заминкой, Грей выхватил тлеющие сучья из костра и сунул в морду коню главаря шайки — тот, неистово заржав, взвился на дыбы и скинул всадника. Завязалась ожесточенная драка. Харрис, выхватив нож, бросился к повозке. Разбойник оттолкнул Клементину и кинулся на выручку предводителю, но тут с ревом разъяренного быка и с огромной дубиной наперевес из кустов вырвался Джейби. Спустя пару мгновений все было кончено.

Пока Ликстрой суетливо пересчитывал монеты в кошеле, Грей, Джейби и Харрис разыскали в кустах тело бедняги Патрика. Разбойники перерезали ему горло, чтобы он не успел предупредить о нападении. Харрис молча вырыл неглубокую могилу. В схватке главарь шайки разбойников нанес несколько метких ударов, но Харрис словно не замечал крови, сочившейся из ран. Сашка молча глотала слезы, не в силах избавиться от мысли, что вместо весельчака Патрика в эту злосчастную ночь должна была стоять на дозоре она.

— Не кори себя. У каждого своя судьба, — угадав ее тягостные мысли, сказал Джейби, который за одну ночь словно постарел на десять лет.

Наскоро уложившись, они еще до рассвета с тяжелым сердцем покинули стоянку. Путь предстоял неблизкий. Зато теперь и Харрис, и Грей ехали верхом — Ликстрой рассудил, что выгодно сбудет разбойничьих коней в столице.

После ночного нападения Клементина буквально не сводила глаз с Грея. Сашка то и дело замечала, как она, стараясь загладить прежнее пренебрежение, заботливо меняла повязки на ранах, полученных в схватке с разбойниками, и подносила горячую похлебку во время коротких остановок в пути. Потеплел к беглому каторжнику и старина Джейби.

С того дня, заметила Сашка, Грей не брал в рот спиртного. Но приветливее так и не стал: робкие попытки Клементины завязать разговор натыкались на стену хмурого молчания. Сашку он как будто нарочно избегал. Возможность поговорить без боязни быть подслушанными выпала лишь через несколько дней, на ночной стоянке, когда остальные уже крепко спали.

— Грей, что произошло там, на турнире?

Грей помолчал, глядя в догорающий костер.

— Я услышал твой крик и бросился в шатер. Все было в сизой дымке, ни черта не разобрать. Лорд-канцлер с багровым лицом. Пол залит черной кровью. Ильстрем мертв. Ты исчезла. Пока я хлопал глазами, налетели стражники. Меня скрутили и бросили в темницу замка. Каменный мешок, где нельзя было ни лечь, ни встать в полный рост. Стоны, смрад от нечистот и гниющей плоти. Вопли тех, кого калечили палачи — днем и ночью, без передышки. Вскоре пришел и мой черед. Я ждал расспросов о лесном братстве и с ужасом осознавал, что рано или поздно сломаюсь под пытками, выдам тайну их убежища. Но им нужно было только одно: кто ты такая и как тебе удалось ускользнуть. И зная, что до тебя им уже не дотянуться, я не стал молчать. Сказал, что ты самая могущественная ведьма, которой подчиняются дождь и ветер, которая умеет читать судьбы по звездам и испепеляет врагов взглядом. Ну, или обращает их в мерзких жаб — по настроению. Припомнил все страшные сказки, что слышал в детстве от старой няньки. И по их бледным вытянутым лицам, по тому, как писарь жадно ловил каждое мое слово, я угадывал, что это именно то, что они рассчитывали и вместе с тем страшились услышать. Лорд-канцлер потерял сон и аппетит, мечтая сжечь тебя на костре, его черные псы рыскали по всем дорогам королевства, безуспешно пытаясь выйти на след. Кто-то шепнул ему, что тебя укрыли в лесном братстве. И подземелье заполонили чудом выжившие в страшной битве в лесу. Кто-то помнил тебя, кто-то — предсказание старухи Леборхам, кто-то — что ты, как по волшебству, исчезла в разгар кровопролитного сражения. В один из дней, которым я давно уже потерял счет, меня вырядили в какой-то шутовской костюм и вывели на рыночную площадь. От непрекращающихся побоев и голода я еле стоял на ногах. Толпа взревела, когда Кронк сказал, что это я предал братство. Я видел море голов. Их глаза горели ненавистью. Крикни «Ату!» — и они растерзали бы меня. И вдруг в отдалении я заметил ее. Лицо было скрыто капюшоном, но я не мог ошибиться — это была Эвейн. Даже дыханье перехватило — она жива, она свободна. И считает меня предателем, виновником гибели Ильстрема и всего лесного братства. Под громкое улюлюканье толпы меня уволокли обратно в темницу. Видимо, решив, что им удалось вытянуть все, что я знал, меня оставили гнить в каменном мешке. Я надеялся, что это конец. Но Кронк оказался человеком практичным. В одну из ночей всех узников, которые еще могли стоять на ногах, загнали в железные клетки и отправили на рудники.

— Как тебе удалось сбежать?

— Не сразу. Прошло лет пять или около того. Под землей трудно вести счет дням. Вокруг такая непроглядная тьма, что перестаешь верить, что где-то светит солнце, плывут облака, растет трава, смеются дети. При свете чадящих факелов мы рыли кротовьи норы. Иногда казалось, что смена длится целую вечность, а пресную баланду в последний раз давали еще позавчера. Может, так оно и было на самом деле — на каторге все, в том числе и то, сколько длится смена, зависит только от воли надсмотрщиков. Бежать было нечего и пытаться — повсюду сторожевые с арбалетами и кнутами, которые каждый из рудокопов не раз опробовал на собственной шкуре. Но я, наивный, самонадеянный дурак, все равно пытался. В первый раз отрубили палец. Во второй — кисть. Это как-то умерило мой пыл. Там, под землей, человеческая жизнь стоила меньше плошки с баландой. Особенно жизнь калеки. Или старика. Однажды, когда надсмотрщик, как обычно, кидал куски хлеба, с презрительной усмешкой наблюдая, как мы грыземся за плесневелые корки, точно стая бешеных псов, я увидел старика. Он был так слаб, что даже не пытался отвоевать кусок. Грязные полуистлевшие лохмотья почти не прикрывали иссохшего тела. Он зашелся в сухом кашле, вытер ребром ладони подступившие слезы. И хотя мой живот сводило от голода, хлебная корка уже не лезла в горло. Когда я склонился над ним, он закрылся рукой, ожидая удара. Я молча протянул краюху. Он пару раз сморгнул, а затем схватил ее и затолкал в беззубый рот. Ночью, когда все спали, он разбудил меня и зашептал в самое ухо: «История еще не закончена. И тебе отведена в ней важная роль. Будь наготове, не прозевай свой выход». Я отпрянул, думая, что старик окончательно рехнулся.

— Я знаю, как сбежать, — в его взгляде и впрямь плясал безумный огонь.

— Ты спятил, старик. Отработанный шлак, в том числе людской, остается здесь навсегда — в дальних штольнях. Наверх поднимаются только тачки с самоцветами.

— И надсмотрщики, — он заговорщицки улыбнулся мне. — Если ты достанешь хотя бы один волос с головы какого-нибудь из надсмотрщиков, я приготовлю отвар, который превратит тебя в его брата-близнеца, — по крайней мере, на пару часов.

Я ничего не ответил и перевернулся на другой бок, но крючок уже засел глубоко. Через пару дней план созрел. Надо сказать, все надсмотрщики брились наголо, чтоб не завшиветь. Но не так давно в шахтерскую стражу за интрижку с женой знатного вельможи сослали столичного хлыща. Он донельзя гордился роскошной шевелюрой, даже расческу всюду с собой таскал и зеркальце: нет-нет, да и снимет шлем, уложит локоны, полюбуется, а потом спохватится, оглянется по сторонам — не видел ли кто. Так вот, я достал веревку и натянул ее в узком закутке одной из штолен — чуток пониже его роста. Надо сказать, пришлось изловчиться — от голода я ссохся, как сушеный боб, а он был здоров, как племенной бык-двухлеток. Когда все было готово, старик закричал, что нашел гигантский самоцвет, — все, кто был поблизости, разумеется, сгрудились. Надсмотрщик тоже прибежал. Ну и налетел на веревку, шлем откатился, а я уже тут как тут. Через пару дней старик принес варево, на вкус — что крысиный помет. Тело всю ночь ломало и тянуло, как на дыбе. Но я перевоплотился.

На прощанье старик, вцепившись костлявыми пальцами и так близко придвинув ко мне лицо, что я чувствовал смрад его дыхания, прошептал странные слова: «Однажды, на пороге смерти, ты снова встретишь ее, в новом обличье, но все ту же. И она воскресит тебя. Слово Ладмира»…

Грей замолчал. Сашка смотрела в догорающие угли костра, боясь поднять глаза. Сколько же Грею пришлось выстрадать по ее вине. И если бы не Ладмир… Три года назад, когда Сашка оказалась в Гриндольфе, сухопарый старичок с длинной белой бородой, в ветхих лохмотьях и босой, стал первым, кого она встретила в Заповедном лесу. Величайший маг, который тысячелетия назад скрутил время в бараний рог, создал бесчисленное множество более ранних слепков цивилизаций, как при обратной перемотке в кино. Он надеялся, что это даст человечеству шанс переписать историю набело: без опустошительных войн, гонений и бессмысленной жестокости избежать гибельного финала. Но чем более значительный временной промежуток стирался, тем быстрее становилось течение времени, и тем сильнее сужались границы мира. Ладмир скрепил этот рыхлый слоеный пирог осью Мирового Древа. Его корни пронзают тлен умерших цивилизаций, а крона шелестит в Запредельном мире, где движение времени ускорилось настолько, что перестало существовать вовсе.

Все это Сашка узнала уже позже, от Королевы лесных фей. Ладмир так и не открыл ей своего настоящего имени и не прибегнул к магическим чарам, даже когда черные всадники Кронка накинули на него аркан. Сашка помнила отчаяние и бессильную злость, которые бушевали в ее сердце, когда она провожала взглядом их фигуры, удаляющиеся по пыльной дороге. Когда, бросившись за подмогой в деревню, увидела на месте дома, где они вчера нашли приют, лишь дымящееся пепелище. Укрывшись в лесу, она случайно встретила медноволосую Эвейн и Тобиаса — хмурого тощего мальчишку, который стал ей верным другом и вместе с ней спустился в подземный лабиринт. И там, в логове василиска, случилось страшное и непонятное, что Сашка так и не смогла до конца осознать. А потому старалась об этом не думать. Как и о том, действительно ли она узнала Тобиаса среди бесшумно скользящих наемных убийц Кронка в шатре на рыцарском турнире, или же это была лишь игра теней от пляшущих огоньков свечей.

 

Глава 10

С каждым днем поток повозок, всадников и груженых телег на дороге становился все плотнее, и если слетало колесо с оси или же карета увязала в раскисшем суглинке, тут же возникал нешуточный затор. На шестой день около полудня бродячие музыканты, наконец, въехали в предместья столицы. Еще утром Сашка заметила купол огромного собора, черный на фоне рассветного неба. Казалось, сотни домиков, тесно прижавшихся друг к другу без видимого порядка, — это цветная галька, нанесенная течением реки к огромному булыжнику-собору. Как молчаливый страж, он взирал на путников, приближавшихся к городу.

У главных ворот по обе стороны от островерхой украшенной барельефами арки вздымались круглые башни высотой с пятиэтажный дом. Задрав голову, Сашка разглядела в нишах раскрашенные статуи короля и королевы. Вырезанные из дерева, они растрескались от дождей, покрывавшая их краска выцвела и облупилась. На пиках вдоль крепостной стены были насажены отрубленные головы — солнце и ветра задубили коричневую кожу, а глаза давно выклевали вороны. Джейби оглянулся на Сашку, желая удостовериться, что все это великолепие произвело неизгладимое впечатление на деревенского мальчишку, никогда прежде не бывавшего в большом городе.

В нос Сашке ударил ужасный запах. Неподалеку от городских ворот протекал ручей, вдоль топких берегов которого были беспорядочно свалены кучи мусора, черепки посуды, обглоданные кости и гниющая требуха. Над всем этим кружило облако черных мух. Полная женщина в грязном переднике, по щиколотку увязая босыми ступнями в раскисшей грязи, выплеснула ведро помоев. Двое полуобнаженных работников сгружали с телеги огромные зловонные бочки. Заметив копающуюся в отбросах вислоухую, покрытую черной шерстью свинью, Сашка зажала нос ладонью и отвернулась.

Как только они пересекли скрипучий деревянный мост, повозку окружила толпа чумазых мальчишек. Цепляясь за упряжь коней, они наперебой выкрикивали названия постоялых домов, где усталых путников встретят с распростертыми объятьями. Один из попрошаек, обутый в разношенные боты, которые месили грязь еще до его рождения, щедро раздавая тумаки направо и налево, вырвал поводья из рук товарищей.

— Сэр, я вижу, вы благородный господин! Вам не пристало останавливаться на ночлег где попало! Я отведу вас в достойное место!

— Не верьте этому прощелыге, сэр! Я из ваших мест, знавал ваших отца и брата! — завопил белобрысый мальчишка, вырывая поводья.

Поднялся гвалт, в котором было невозможно разобрать ни слова. Джейби, чье терпение было уже на пределе, поднялся на козлах и смачно щелкнул хлыстом. Мальчишки порскнули во все стороны, как стайка воробьев. Качнувшись, повозка тронулась, и вслед ей полетели возмущенные вопли и комья грязи. После тишины сельской дороги, нарушаемой разве что пением птиц и шелестом листвы, город оглушал грохотом колес и стуком копыт по брусчатке, звоном церковных колоколов и мерным, как морской прибой, гулом толпы, празднующей рождение наследного принца.

— Народу-то, народу! — радостно воскликнул, высунувшись из повозки, мастер Ликстрой. — Негде кошку раскрутить!

Повозка проехала по широкой улице, где располагались дома зажиточных горожан и лучшие постоялые дворы: фронтоны на их крышах с крутым скатом едва не касались земли. По левую руку находился ряд купеческих домов, кое-где — с открытыми лавками. На витринах были выложены отрезы шелка, горы пряностей, оружие и конная упряжь.

Наконец, повозка музыкантов свернула вправо и выехала к медленной серой реке, которую, как массивные браслеты, перехватывали каменные мосты. Отовсюду доносились обрывки музыки, окрики разносчиков и глашатаев. В воздухе плыли густые запахи жареного мяса и имбирного эля, а в глазах рябило от пестрых нарядов горожан, прогуливающихся по набережной.

Потирая руки от нетерпения, мастер Ликстрой приказал дочери поскорее созывать публику. Вокруг подмостков тут же собрался кружок зевак, завороженных чарующим голосом и красотой Клементины. Бродячие музыканты решили разыграть сценку. Клементина изображала благородную даму, тоскующую о возлюбленном, с которым она разлучена по воле жестокосердного отца, намеренного выдать ее за богатого купца Джейби. Проводя гребнем по струящемуся шелку волос, она пела слезливую балладу о разбитых сердцах. Грей играл ее избранника, которому предстояло сразиться с драконом, чтобы доказать суровому отцу возлюбленной, что он достоин ее руки. Ликстрой был в своем амплуа, и каждое его появление на сцене вызывало гул и обидные выкрики. Харрис был зверски зол на то, что именно ему пришлось ворочать тяжеленной конструкцией, изображающей голову огнедышащего дракона. Сашке же была отведена скромная роль пажа при красавице-госпоже. Застыв с подносом или кувшином в руке, она должна была оттенять красоту и благородство Клементины, которая в душевном смятении металась по сцене, заламывая руки и заливаясь самыми настоящими слезами. Высокая патетика поэзии ничуть не трогала юного пажа — Сашке стоило больших усилий сдержать улыбку, в то время как сентиментальные горожанки хлюпали носом и промокали глаза кружевными платочками.

В толпе горожан Сашка заметила сгорбленную фигуру. Глубокий капюшон надежно скрывал лицо, но когда порыв ветра распахнул полы серого плаща, Сашка заметила, что ступни самым диким образом вывернуты назад, как будто какая-то неведомая и страшная сила скрутила тело посередине, как тряпку. Разносчик кренделей неосторожно толкнул старуху лотком, и на мгновение мелькнуло уродливое, сморщенное, как печеное яблоко, лицо с хищным носом.

— Леборхам! — ахнула Сашка, мгновенно узнав старую ведьму, появившуюся однажды у костра лесного братства. Бесстрашные воины, закаленные в схватках, боялись встретиться с ней взглядом. И держали за спиной скрещенные пальцы от сглаза: тот, кто навлечет гнев провидицы, услышит хулительную песнь, обрекающую наглеца на скорую бесславную смерть. Тогда, в лесу, остановив немигающий взгляд на Сашке, Леборхам нараспев произнесла путаное пророчество, предрекая битву со старым Змеем. Сашку даже передернуло от омерзения — змей, даже безобидных ужиков, она боялась до жути. Но в подземном лабиринте ей пришлось столкнуться со своим страхом лицом к лицу: взгляд василиска обращал все живое в камень, а яд в его клыках разъедал даже железо.

Завороженная, Сашка не могла оторвать взгляда от серой, почти бесплотной тени, которая скользила в толпе: пестрый поток горожан обтекал ее, как речные волны — замшелую корягу. Старуха обернулась и нетерпеливо махнула рукой, призывая следовать за собой. Сашка бросила быстрый взгляд на сцену: рыцарь в латах уже сражался с огнедышащим драконом, и каждый всполох пламени вызывал одобрительный гул в рядах зрителей. Убедившись, что ее исчезновение останется незамеченным, Сашка бросилась вдогонку.

Серый капюшон то показывался на мгновение, то вновь пропадал, приводя ее в отчаяние. Свернув в неприметный проулок, Сашка отдышалась: от быстрого бега в правом боку закололо. Леборхам свернула именно сюда — в этом она была почти уверена, а затем исчезла, как сквозь землю провалилась. Сашка поморщилась, подумав о том, как отчитает ее Грей, когда узнает о глупой выходке. «Ты хоть представляешь, какому риску себя подвергала? Одна, в большом незнакомом городе!» Что-то, а нотации читать он мастер.

Утерев рукавом бархатного камзола вспотевшее лицо, Сашка решила вернуться к шатру музыканктов. Но стоило ей сделать шаг, как она, споткнувшись об узловатый посох Леборхам, растянулась на залитой помоями мостовой. Старуха скрипуче рассмеялась.

— Ну, наконец-то. Где тебя угораздило так задержаться в пути? Я ждала тебя еще третьего дня.

— Меня? — изумилась Сашка.

— Уж не думаешь ли ты, что я ради развлечения притащила старые кости в это скопище воров, бродяг и прочего сброда? Ну, идем же!

Сашка в нерешительности поднялась. Уродливая старуха вызывала гадливое отвращение, как паук-птицеед.

— Возможно, вы меня с кем-то спутали. Я подмастерье в труппе бродячих актеров. Наш помост — вон там, на набережной. Представление скоро закончится, и если мастер Ликстрой не найдет меня за кулисами, мне крепко влетит.

— Ну-ну. Так, значит, я обозналась? И ты вовсе не та девчонка, которую я видела в лагере лесного братства? С тобой была еще рыжеволосая красавица и тощий паренек. Кажется, Тобиас? Он стал важной шишкой при дворе. А что же до той девицы, Эвейн… — старуха сделала многозначительную паузу.

— Вы знаете, где она?

— Ну, разумеется. А еще я знаю секрет кольца. В нем заключена огромная сила. Огромная! И кому она подвластна, открыты все дороги, все помыслы, все тайны природы — он видит движение мельчайших частиц в капле воды и звезд в ночном небе, слышит голоса всего живого. Он может отыскать сквозной путь в другой мир и повернуть время вспять.

Глаза старухи горели безумным огнем, а из ввалившегося рта брызгала слюна. Она протянула ссохшуюся руку к шее Сашки, и та в ужасе отшатнулась. Леборхам затряслась в беззвучном смехе.

— Не бойся, милая. Кольцо выбрало тебя. Оно не подчинится моим приказам. Но я могу научить тебя, как управлять его силой. Манускрипт, в котором заключена вся мудрость веков, останется бесполезным, если не знаешь языка, на котором он написан, не так ли?

— Хорошо. Что вы хотите взамен?

— Сущую малость. Ты должна помочь мне пробраться во дворец и выкрасть наследника престола.

— Что-о-о?

— Руны сказали мне, что его жизнь висит на волоске. Несчастная королева умерла на второй день от родильной горячки. Кронк рано или поздно расправится с ним, нить наследования прервется, и королевство погрузится в хаос. Мы должны спасти невинного малютку.

— А как же его отец, король? Разве он не защитит сына?

— Пафнукай — безвольная марионетка в руках лорда-канцлера. Ну так что, поможешь спасти юного принца?

Сашка молча кивнула. Покружив в лабиринте узеньких грязных проулков, где дома стояли так близко друг к другу, что кровли почти смыкались, не пропуская солнечные лучи, она вслед за Леборхам нырнула в неприметную дверь. По зловонной лестнице с осклизлыми ступенями они поднялись в каморку под самой крышей. Через узенькое окошко виднелись рыжие черепичные кровли, позолоченные лучами заходящего солнца, и кусочек блестящей серой реки. Сашку удивило, как далеко осталась набережная с разноцветными шатрами и пляшущими на ветру стягами.

В оконный проем влетела маленькая птица. Сделав круг по комнате, она приземлилась на посох Леборхам.

— Ну-ка, милая, расскажи, что видела.

— Эта же та самая, из леса! — воскликнула Сашка.

Леборхам шикнула.

— Эта, не эта… Какая разница? — проворчала, она, взмахом руки отпуская птицу. — Поторапливайся! Стража сменится через час.

Силуэт Леборхам резко выделялся на фоне темного окна.

— Пройдешь к восточному скату. Там натянута веревка. Не бойся, крепкая. Твои цыплячьи косточки уж точно выдержит. Переберешься на крепостную стену. Там, под зарослями плюща, есть калитка. Будь осторожна, к цветам не прикасайся — их сок обжигает сильнее раскаленного масла, а в листьях прячутся ядовитые шипы. На вот, держи ключ — отопрешь замок. И не вздумай обмануть меня — я тебя из-под земли достану!

Сашка хмуро кивнула и выбралась на узкий карниз. Стараясь не думать о том, сколько метров ее отделяет от каменной мостовой, она, вжимаясь спиной в черепицу, продвинулась до отвесного выступа. Чтобы идти дальше, нужно было развернуться лицом к крыше. Но Сашка застыла. Тело одеревенело от страха, она не могла заставить себя разжать сведенные судорогой пальцы. В глазах плясали черные мошки. Зубы отбивали дробь. Сашка провела языком по обветренным губам. Сделав пару глубоких вдохов, она медленно развернулась на крошечной площадке, где с трудом уместился бы и голубь. Черепица крошилась под ее ногами, как крекеры.

Когда Сашка наконец добралась до восточного склона, на небе уже догорали последние всполохи заходящего солнца. Она заметила веревку, затянутую на железном крюке водостока, — другой ее конец цеплялся за одну из острых пик, торчавших из крепостной стены. Поручение, которое и прежде казалось невыполнимым, теперь выглядело настоящим сумасшествием. Одно дело — идти по стальному тросу, со страховкой на поясе, и совсем другое — по кое-как натянутой веревке, да еще и под уклон. Ветра нет, но до земли добрый десяток метров. Даже если не разобьешься насмерть, попадешь в цепкие лапы средневекового лекаря-костоправа — еще неизвестно, что покажется меньшим злом. Сашка сглотнула, поставила правую ногу на веревку. Та тут же прогнулась под ее весом. Медленно подтянула левую ногу. Пройти-то всего ничего, метров двенадцать: ей ли, исходившей по тренировочному канату над ареной цирка сотни метров, бояться?

Распрямив плечи и подняв подбородок, Сашка сделала пару шагов, балансируя широко раскинутыми руками. Где-то в соседнем проулке раздались голоса подвыпивших гуляк, возвращающихся с ярмарки на набережной. Сашка замерла, не пройдя и трети пути. Веревка стала опасно раскачиваться. «Научиться эквилибру ничуть не сложнее, чем кататься на велосипеде, — уверяла Николь, когда Сашка вновь и вновь позорно повисала на страховочном тросе. — Главное — не останавливаться, двигаться, а вперед или назад — не так важно. Но только так можно поймать равновесие». Закусив губу, Сашка скользнула к ограждению дворцового парка и обеими руками вцепилась в пику, на которую была наброшена веревочная петля. Отдышавшись, мягко спрыгнула в траву.

В сгущающихся сумерках она не сразу отыскала неприметную дверцу. Видно, здесь давно никто не входил и не выходил: трава вокруг была не смята, доски совсем рассохлись, а кованые петли проржавели. Однако замок не так давно смазали: ключ повернулся в скважине легко и бесшумно. Сашка отпрянула, когда в проем скользнула серая тень.

— А, это вы, — выдохнула она. Леборхам не ответила, прислушиваясь к вечернему цокоту цикад и дальним окрикам дворцовой стражи. — Так странно, что вам вообще понадобилась моя помощь. Ну, чтобы пройти во дворец. В лесном братстве рассказывали, что вы по щелчку пальцев можете оказаться в любом месте, где пожелаете.

Леборхам бросила на нее хмурый взгляд, и Сашка прикусила язык.

— Я всего лишь человек, к сожалению. Когда родился наследник, Кронк поставил стражу на все дворцовые ворота. Все, кроме этой дверцы в самом дальнем углу парка. А молодая кухарка так мечтала об обновке, что с радостью выменяла ржавый ключ на красные башмачки. В которых так удобно бежать по кривой дорожке.

Увидев злобную усмешку старухи, Сашка поежилась. Она едва поспевала за Леборхам — полы ее балахона развевались так, словно под ним была лишь вешалка-тренога. Во дворе замка сновали слуги с разной утварью. На старую нищенку и маленького пажа никто не обращал внимания. Леборхам высматривала кого-то, бормоча под нос проклятья. Приметив румяную девушку в холщовом переднике и алых башмачках, которая кокетничала с одним из конюхов, она тихо кашлянула. Повариха изменилась в лице и, наскоро распрощавшись с приятелем, провела их в закопченную кухню.

В бесчисленных котлах что-то булькало, вздыхало и пыхало. На вертеле, который медленно крутил усталый поваренок, зажаривалась туша огромного вепря. Не проронив ни слова, Леборхам толкнула боковую дверь, ведущую на узкую винтовую лестницу. Сашка скользнула следом. Они поднимались, освещая дорогу жалким огарком свечи. Затхлый воздух башни гасил все звуки. Пахло мышиным пометом и пылью. Сашка принялась было считать стертые ступени, но сбилась, когда счет перевалил за третью сотню. Когда, по ее расчетам, они уже должны были взобраться на Эверест, Леборхам остановилась и прислушалась. Откинув тяжелый гобелен, они шагнули в длинный, освещенный факелами коридор с высокими арочными сводами. В нишах стояли рыцари в стальных доспехах. Грозные стражи не сдвинулись с места и не проронили ни звука, только буравили незваных гостей тяжелым взглядом из-под опущенных забрал.

 

Глава 11

— Это просто жестянки, глупая девчонка, — насмешливо бросила Леборхам, толкнув в бок застывшую в испуге Сашку. — Жди тут!

Дрожащий огонек свечи растаял в сумраке. Оставшись одна среди шорохов, шепотков и завываний ветра, Сашка попятилась, пока не уперлась спиной в каменную кладку. Тени обступили ее со всех сторон, дыша ледяными сквозняками, подбираясь все ближе, затекая в глаза, уши, нос. Минуты ожидания тянулись бесконечно. Когда Сашка уже почти отчаялась, из бокового коридора выплыл робкий огонек. Но это была не Леборхам. Двое мальчишек — ровесников Сашки или чуть младше — в таких же, как у нее самой, нелепых пажеских костюмах, шли, тихо переговариваясь. Первый, длинный и худой, как палка, нес маленький глиняный светильник. А тот, что, поминутно отдуваясь и покряхтывая, шел следом за ним, — поднос с кувшином и какой-то снедью. Сашка шмыгнула за гобелен и затаила дыхание.

— Слышь, Эванс, у меня сейчас руки отсохнут.

— Да не ной ты, совсем чуть-чуть осталось!

Но поднос с легким дребезжанием уже опустился на пол. Послышался тихий всплеск.

— Дай хоть горло промочить. Пока заберешься на эту верхотуру, все башмаки сотрешь.

— Ты что, ешь там, что ли?!

— Да ладно, что раскричался-то? Отщипнул веточку винограда — подумаешь, велика потеря. Да он все равно ни к чему не прикоснется. Зря только таскаем каждый день. А в благодарность — оплеухи да зуботычины. Слыхал, Родрика засекли за то, что он пролил каплю, когда наливал вино из кувшина? А бедняга Уинрой? Лишился правой руки…

Сашка услышала тихий писк.

— Крысы еще эти… Робин вот сказывал, что давеча видел крысу размером с борзую.

— Да заливает он, как обычно.

— Ага, а толстяк Руперт напился до чертиков, и его нашли с обглоданным лицом — и родная мать не узнала бы. На это ты что скажешь?

Волоски на руках Сашки встали дыбом. Почувствовав, как по ноге, цепляясь за гамаши острыми коготками, кто-то карабкается, она завизжала и бросилась вон из укрытия. Запнувшись о поднос, повалилась прямо на пажа. Тот, вытаращив глаза от ужаса, заорал дурным голосом. Сашка еще сильнее навалилась на него и зажала рот ладонью.

— Да тише ты, сейчас вся стража сбежится! Я не крыса, ясно?

Паж неуверенно кивнул. Сашка медленно убрала ладонь от его лица. Тот судорожно сглотнул и поднялся на ноги, отряхивая камзол от пыли.

— Эй, а ты кто такой вообще? — спросил долговязый мальчишка, выставив канделябр на манер меча при поединке. — Что-то я тебя никогда прежде в замке не видел.

— Э, да ты из свиты леди Лионвери, крестной матери наследника? — догадался толстяк.

— Да, она отправила меня на кухню за кувшином вина, а я заплутал, — заверила Сашка.

— И немудрено — тут столько переходов и лестниц, что я сам первые месяцы блуждал, как в кротовьей норе.

Тут толстяк глянул на поднос, и благодушие на его лице тут же сменилось непритворным ужасом.

— Вино разлилось. Он меня четвертует.

Худой, наклонившись, шепнул ему что-то на ухо.

— Эй ты, как там тебя? — спросил толстяк, обращаясь к Сашке. — Вино разлилось по твоей вине, тебе и отдуваться. Бери поднос.

Сашка попятилась.

— А иначе мы сейчас крикнем стражу и скажем, что ты, во-первых, шастаешь там, где тебя даже близко быть не должно, а во-вторых, напал на нас и затеял драку.

Сашка с тоской глянула в ту сторону, где исчезла Леборхам. «Ну и ладно, быстренько отнесу и вернусь. Иначе эти два остолопа и вправду поднимут на уши всех в замке», — решила она.

— Шагов через двести свернешь направо, пройдешь еще немного и затем налево — а там уже и сам разберешься.

Ухмыляясь, пажи всучили Сашке поднос, который оказался просто тяжеленным. Кроме полупустого кувшина, там было блюдо с холодной телятиной, лепешка и фрукты. Толстяк собрал с пола рассыпавшиеся яблоки и наскоро обтер о рукав камзола.

— Ты, вот что, как зайдешь, встань у дверей — и ни звука. Глаза в пол, по сторонам не зыркай. Жди, что прикажут. Может, все вернут на кухню, даже не прикоснувшись, со мной сто раз так бывало. И не забывай после каждого слова вставлять «милорд», иначе недосчитаешься зубов, — его взгляд был полон сочувствия, но Сашка только поджала губы. Что ж, если этот жалкий трус боится подать обычный ужин какому-то знатному самодуру, то она уж как-нибудь справится. Впрочем, стоило ей оказаться перед резной дверью с позолотой, которую охраняли четверо огромных стражников с пиками и мечами, как ее решительный настрой растаял, словно утренний туман.

— Я… ужин, — пробормотала Сашка, едва удерживая поднос. Но стражники не удостоили ее даже взглядом. Сашка на цыпочках проскользнула в комнату и, помня о наставлениях пажа, застыла, не поднимая глаз. Прошло несколько тягостных минут. В застоявшемся воздухе оплывали свечи, рассеивая тусклый свет. Огромная кровать с балдахином на резных столбиках и горой подушек была пуста. У Сашки запершило в горле. Из курительниц тянулся сладковатый дымок, от которого мысли стали путаться, как после бессонной ночи.

— Подойди, — голос был скрипучим, словно человек, которому он принадлежал, молчал так долго, что почти разучился складывать звуки в слова. Как если бы заговорил валун или поросшее мхом дерево. Сашка узнала этот бесцветный голос, и у нее подкосились колени.

У камина, где тихо потрескивали поленья, стояло кресло с высокой изогнутой спинкой. Сашка не видела лица того, кто сидел в кресле, но на нее словно повеяло февральским холодом. Приблизившись, она опустила кувшин и блюдо с фруктами на маленький стол и, не решаясь поднять глаза и встретиться с самым страшным ночным кошмаром, снова отступила в сумрак.

— Что там, снаружи?

— Милорд?

— Я спрашиваю, пустая башка, утро сейчас или вечер? Я пробыл здесь так долго, что совсем потерял счет времени.

— Скоро ночь, милорд.

Тот, кто был в кресле, пошевелился и издал неясный стон.

— Ужин, милорд?

— Оставь. Уходи.

Обмирая от страха, Сашка попятилась к двери. Но тут в комнату влетел высокий худой человек. От него пахло ветром и конским потом, дорожный плащ был забрызган грязью.

— Господин, я выполнил поручение, — сказал он, склоняясь в глубоком поклоне. Звук его голоса заставил Сашку застыть на месте.

— Где бумага?

Вручив свиток тому, кто сидел в кресле, он поставил кувшин с вином ближе к каминной решетке.

— Разверни кресло ближе к огню.

Отсвет упал на ссохшегося, немощного старика, укрытого звериными шкурами. Изможденное лицо с ввалившимися темными глазницами покрывала мертвенная бледность, при каждом вздохе из груди вырывался хрип. Это был Кронк, всесильный правитель, железной рукой управлявший Гриндольфом на протяжении долгих лет. С момента их первой и последней встречи — там, в шатре на рыцарском турнире, — прошло три года в той, обычной, жизни, и десять — здесь, в Гриндольфе. Срок немалый, но это совершенно не объясняло разительных перемен, произошедших с некоронованным правителем Гриндольфа, чье имя внушало ужас всем жителям страны от мала до велика. Сколько раз Сашка продумывала план мести, мечтая всадить кинжал в сердце Кронка. А сейчас в ее душе не было ненависти — только брезгливое отвращение, как при виде старой кобры, потерявшей ядовитые клыки. Ее рука, потянувшаяся было к кинжалу на поясе, сжалась в кулак.

Веки старика дрогнули, и свиток выпал из безвольно опущенной руки. Человек в плаще поднес к его губам чашу с вином. Сделав пару глотков, старик обессиленно откинулся на подушки.

— Сожги бумагу.

— Повелитель… Час близок. Вы должны выбрать преемника.

— Что ты бормочешь, недоумок? Ты что, считаешь, что вправе давать мне советы? Или, может, ты сам рассчитываешь получить жезл лорда-канцлера?

— О нет. Мне нужен вовсе не жезл. Мне нужна сила и мудрость, которые дарит Змей.

На лице старика промелькнула улыбка, от которой у Сашки пробежал холодок по спине.

— А парнишка, оказывается, не так прост. Но ты опоздал. Он сам уже выбрал истинного правителя. Не чета тебе, безродному выродку.

— Когда? Как?

Старик зашелся кашлем. На его губах вспенилась кровь.

— Вина, — прохрипел он.

— Кто он?

Лысый череп, казавшийся слишком большим для дряхлого ссохшегося тела, болтался, словно у тряпичной куклы — канцлер беззвучно смеялся.

— Десять лет. Десять лет я пресмыкался, исполняя твои приказы, — выслеживал, убивал, истязал. Хранил твой сон от наемных убийц и твой ужин от яда. И какую награду я получил?

— Жизнь, — прохрипел старик. — Я сохранил твою жалкую, никчемную, пустую жизнь, когда ты приполз, как шелудивая гиена, чтобы предать своих друзей.

В слепой ярости гонец схватил графин с водой и грохнул об пол. Осколки брызнули во все стороны. Сашка вжалась в стену и затаила дыхание.

— Игра еще не окончена, — прошипел Тобиас. Вне всяких сомнений, это был он, хотя узнать в нем мальчишку, который однажды спас жизнь Сашки, заплатив за это высокую цену, было почти невозможно. Сейчас, из-за разного течения времени, разрыв между ними увеличился, а тогда он был лишь немногим старше ее — смуглый нескладный мальчишка, немногословный и верный друг. Сашка вспомнила, как они, обхитрив никогда не спящего двухголового пса Гармра, спустились подземный лабиринт. Как угодили в логово тролльда, который счел, что два худых подростка — недурной суповой набор. Больше всего на свете он любил отгадывать загадки, и им удалось обвести его вокруг пальца. Но в темных закоулках лабиринта притаилась мантикора. Мерзкое чудовище с телом льва, крыльями летучей мыши и загнутым, как у скорпиона, хвостом с ядовитым жалом. Тобиас вынул меч, чтобы принять бой и дать Сашке шанс на спасение. Только она не убежала. Желтые кошачьи глаза мантикоры парализовали Сашку, лишили воли. Не сводя немигающего кошачьего взгляда с кольца на ее шее, мантикора крадучись приближалась, словно и не замечая Тобиаса. Их разделяло всего несколько метров, и Сашка уже слышала клокочущее дыхание зверя, в азарте хлеставшего себя по бокам хвостом с жалом, напоминающим хорошо заточенное копье. Тобиас бросился, пытаясь пронзить ее клинком, но тот соскользнул, не причинив ей вреда. Атаки мантикоры были быстры и продуманны. Лицо Тобиаса посерело от боли: из правого бока сочилась кровь, а левая рука повисла, как пришитая. Мантикора утробно урчала, радуясь скорой победе. Счет шел на секунды. Сашка с разбега запрыгнула на холку чудовища, чувствуя, как за ее спиной бешено хлопают крылья обезумевшего от ярости зверя. Побелевшими пальцами она вцепилась в косматую гриву, выхватила кинжал и что есть силы вонзила его за правое ухо зверя. Краем глаза Сашка заметила, как зазмеился, закручиваясь и поднимаясь над землей, хвост со смертоносным жалом. Воздух засвистел, и Сашка крутнулась на шее мантикоры. Жало вонзилось в то место, где еще секунду назад сидела Сашка. Зверь взревел от боли и ярости. Сашка висела на гриве, так близко от острых клыков, что клочья пены из разинутой пасти чудовища падали ей на волосы. Через мгновение мантикора рухнула, как подкошенная, смяв ее под собой. Собрав последние силы, они двинулись дальше, пока не заметили в одной из пещер серебристое сияние. Любой звук, даже едва слышный шорох, превращался под высокими сводами в гремящий камнепад. Мягкое свечение струилось из дальнего закута, где в грубо сколоченной клетке стоял, осторожно перебирая копытцами, единорог. Белоснежная шелковая грива почти касалась земли, а посреди лба был длинный витой рог. Прежде Сашке казалось, что единорог должен напоминать лошадь, но он был, скорее, похож на олененка — стремительный, тонконогий, с большими доверчивыми глазами. Тобиас торопливо схватил ее ладонь и приложил палец к губам. Сашка проследила за его взглядом и замерла от ужаса: то, что поначалу показалось ей небрежно брошенным мотком толстого каната, на самом деле было огромной змеей, покрытой иссиня-черной чешуей. За их спинами раздалось тихое зловещее шипение. Тобиас быстро обернулся, а Сашка зажмурилась от леденящего ужаса. У нее не было сил открыть глаза. И вдруг поняла — в пещере царит абсолютная тишина, словно в могильном склепе. От взгляда василиска Тобиас окаменел. Обратив колдовство василиска против него самого, Сашка, одолела порождение тьмы и освободила единорога. Прощаясь с верным другом, который встретил опасность лицом к лицу и отдал жизнь за нее, Сашка гладила холодный камень, всматривалась в знакомое лицо, стараясь навеки впечатать его в памяти. Кое-где серый камень отслоился и осыпался, как старая штукатурка, и под ним проглядывала кожа. «Чтобы освободить Тобиаса из каменного саркофага, нужно омыть его живой кровью», — сказал единорог. Сашка полоснула клинком по левой ладони, провела по щеке Тобиаса и закричала от дикой боли: рука покрылась язвами и волдырями, словно на нее брызнули кислотой. Камень, на котором остались кровавые отпечатки ее ладони, шипел и пузырился, как сода в уксусе. Закусив губы от боли, Сашка снова и снова прижимала ладонь к статуе, и каменный панцирь таял от ее прикосновений. Руку невыносимо жгло, из язв сочились гной и сукровица. Она надеялась увидеть хоть малейший признак жизни. Но Тобиас был неподвижен. Видя ее горе, единорог оживил Тобиаса, но предупредил, что яд василиска превращает в камень не только тело, но и душу. «Это уже не тот Тобиас, которого ты знала. Тебе придется смириться с тем, что ты потеряла друга», — сказал он. И Сашка попятилась, наткнувшись на враждебный, чужой взгляд другого, незнакомого Тобиаса. Спустя пару дней он исчез во время кровопролитной битвы, когда лесные братья пытались отбить обоз и заключенных, которых стражники перегоняли в королевскую тюрьму. В следующую их встречу он был среди похожих на смутные тени наемных убийц Кронка и по его приказу пронзил сердце Ильстрема, бесстрашного предводителя лесного братства…

Когда Тобиас в заляпанном грязью дорожном плаще, отвесив лорду-канцлеру шутовской поклон, удалился, Сашка на цыпочках прокралась к двери. Но стоило ей коснуться позолоченной ручки, как старик снова зашелся в иссушающем кашле.

— Эй, мальчишка! — просипел он.

Сердце Сашки ухнуло в бездну. На негнущихся ногах она подошла к креслу.

— Налей вина.

Она сняла с каминной решетки кувшин и плеснула черное вино в серебряный кубок с затейливой гравировкой. Руки мелко дрожали, и несколько капель упало на каменный пол. Сашка втянула голову в плечи, ожидая окрика. Но канцлер, погруженный в раздумья, не заметил ее оплошности. Сделав глоток, он, не удостоив маленького пажа даже взгляда, отпустил ее небрежным взмахом руки.

С бешено колотящимся сердцем Сашка попятилась, бесшумно притворив за собой дверь. Она чинно удалилась, спиной чувствуя взгляды стражников. Но стоило ей свернуть за угол, как ноги подкосились. Она прислонилась к холодной каменной стене и закрыла глаза. Лоб пылал. Кронк был в шаге от нее — жалкий, дряхлый, немощный. Ей выпал шанс отомстить за тысячи безвинных, погибших по его вине. Один быстрый взмах кинжала, и… Сколько раз она видела это во сне. Но ей не хватило духу. Не хватило ненависти…

 

Глава 12

Почувствовав, как предплечье сжали ледяные пальцы, Сашка едва не вскрикнула.

— Где тебя лихие ветры носят, мерзавка? — прошипела разъяренная Леборхам.

— Меня приняли за настоящего пажа и велели отнести поднос с ужином. А оказалось…

Но Леборхам шикнула, велев ей немедленно замолчать, и провела к высоким дверям, по обе стороны которых храпели, опираясь на копья, стражники.

Все в комнате тоже были околдованы сонными чарами: дремала, склонившись над рукоделием с искусной вышивкой, хорошенькая белокурая девушка. На низком табурете прикорнула с раскрытой на середине книгой ее подруга. В кресле у растопленного камина спала, присвистывая носом, как закипающий чайник, дородная женщина в меховой накидке.

— Не бойся, они не проснутся до самого рассвета, — сказала Леборхам. — Возьми младенца.

Откинув кружевной полог, Сашка увидела в кроватке туго спеленатого младенца. Покраснев от натуги, он недовольно ворочался и кряхтел, пытаясь высвободить руку. «Совсем как Тихон», — вздрогнула Сашка. Хотя что удивляться: все младенцы похожи друг на друга, как близнецы-братья, — красные, капризные и вечно орущие. Увидев склонившееся над ним лицо, младенец довольно причмокнул и растянул рот в беззубой улыбке. У Сашки екнуло сердце.

— Он не спит, — отчего-то шепотом сказала она Леборхам.

— Знаю. Живее, что ты там копаешься?

Поймав не по-детски внимательный взгляд наследника престола, Сашка смущенно отвела глаза и осторожно взяла спеленатое полешко из кроватки. Младенец сыто рыгнул, испачкав ей рукав слюнявой простоквашей. «Ну да, точно. Все одинаковые», — поморщилась Сашка.

Леборхам, бормоча что-то на каркающем, гортанном языке, вытянула из кроватки простынку и, расстелив ее на каменном полу, стала бросать в кучу разный мусор: щепки для растопки, остывшую золу, ивовые прутья из веника, остатки ужина со стола, черепки глиняной миски. Сашка смотрела во все глаза, подозревая, что старуха окончательно спятила.

— Дай мне прядь его волос, — проскрипела Леборхам.

Сашка распеленала сверток. Младенец счастливо акугал, дрыгая в воздухе пухлыми ручками и ножками, как перевернувшийся на спинку жук. Вытащив из ножен кинжал, Сашка осторожно срезала прядку светлых волос. Леборхам, продолжая бормотать заклинания, бросила ее в кучу мусора на пеленке тем же жестом, каким мама Сашки солила салат в миске.

— Теперь слеза.

— Что?

— Заставь его зареветь!

Сашка в растерянности взглянула на безмятежно улыбающегося младенца, который пускал слюнявые пузыри. Леборхам подскочила и ткнула наследника престола ивовым прутиком. Будущий король покраснел и насупил белесые брови. Леборхам замахнулась.

— Не смейте! — крикнула Сашка, перехватывая прут. Младенец вздрогнул и басовито заревел. Леборхам оторвала клок кружевного полога кроватки и протянула Сашке, чтобы та утерла малышу слезы. Завернув мусор в пеленку, как младенца, ведьма стала кружить по комнате, произнося заклинания на неведомом языке. В спертом воздухе комнаты покалывали звенящие искры, как перед сильной грозой. Сашка встряхнула золотой погремушкой, стараясь унять плачущего младенца, но он оттолкнул ее руку. Кормилица тревожно заворочалась в кресле. Наскоро укутав принца, Сашка взяла его на руки и стала баюкать, напевая ту же колыбельную, что мама всегда пела Тихону.

Услышав тихий писк, Сашка обернулась и остолбенела от ужаса: из пеленки, где еще пару минут назад была лишь куча мусора, тянулись две кривые ручонки, похожие на прутья.

— Посмотри, не правда ли, просто копия?

Сашка подошла ближе и отшатнулась — в пеленке лежал младенец: тощий, сморщенный и темный, как древесная кора. Его глаза горели недобрым блеском, а рот щерился множеством мелких зубов, острых, как иглы.

— Что, проголодался? — проворковала Леборхам, поглаживая уродливое личико с по-жабьи выпученными глазами. Младенец сморщил нос, ухватился за ее палец и яростно вцепился в него зубами. Причмокивая и захлебываясь, он принялся высасывать кровь. Сашку замутило.

— Ну-ну, хватит на первый раз, — Леборхам с трудом выдернула палец из щучьей пасти подменыша. — Конечно, долго морочить голову не удастся — всего лишь день или два. Но и этого времени хватит, чтобы поднять ил и залечь на дно.

Она провела Сашку к потайной лестнице и отогнула гобелен.

— Вот, держи ключ от калитки. На твоем месте я бы очень постаралась не попасться на глаза страже: за похищение наследника престола тебя утопят, колесуют, повесят и сожгут. Впрочем, за точную последовательность не поручусь.

— Я что, пойду одна?

— Да, я, пожалуй, останусь, чтобы досмотреть спектакль. В какую же ярость впадет старый Змей, когда поймет, что его обвели вокруг пальца.

— Я обещала помочь спасти наследника. Что я стану его нянькой — такого уговора не было. И вообще, что я скажу циркачам, Грею?

— Ничего. Ты не вернешься в цирк. Старый прощелыга сдал беглого каторжника городскому дозору. И получил обещанную награду.

На глазах у Сашки вскипели слезы.

— Что?!

Старуха хмыкнула.

— Вы знали, что так будет, и ни слова не сказали. Вы обманули меня.

— Нет. Я блюду уговор. Я научу тебя управляться с кольцом. Через три дня ты отдашь мне ребенка и вернешься домой. Если, конечно, не решишь остаться в Гриндольфе до конца своих дней.

— А Грей снова попадет на каторгу?!

— На его счет никакого уговора не было.

Сашка услышала металлический щелчок: захлопнулась мышеловка, в которую она так глупо угодила. Младенец на ее руках смотрел во все глаза, словно прислушиваясь к их разговору.

— Его зовут Артур, да?

— Да какая разница? Ну же, иди!

— Еще один, самый последний вопрос. Зачем вам этот младенец? На самом деле?

— А вот это уже не твоя забота. Уходи из города, сегодня же на рассвете. Иди на север, в Дарктрол. Только держись подальше от проторенных дорог. Весть о пропаже наследника быстро разлетится по королевству. Не забудь, через три дня.

— А если я не приду?

— О, об этом можешь не беспокоиться, — криво усмехнулась Леборхам. — Я найду тебя, где б ты ни была.

 

Глава 13

Когда Сашка, крепко прижимая к груди младенца, выскользнула из потайной калитки дворцового парка, уже светало. «Это, наверное, самая длинная ночь в моей жизни», — обреченно думала она.

Сашка шла по темной кривой улочке, и звук шагов гулким эхом блуждал между домами с наглухо запертыми ставнями. Мысли роились в голове, как дикие пчелы. Малыш спал. Но Сашка знала: самое большее через час он проснется и потребует есть. Очень громко потребует. Испачкает пеленки. Простудится на сквозняке. Будет вопить от колик, несварения или просто так. Очень, очень громко. И Грей — единственный человек, который мог бы защитить ее, — сам в беде. Что же делать? Как выбраться из города? Как продержаться три долгих дня?

Предрассветный сумрак разорвал скорбный звон колокола. Он медленно плыл над спящим городом, словно лиловая грозовая туча. Из распахнутых окон и дверных проемов выглядывали заспанные лица растерянных, недоумевающих горожан.

«Кронк мертв».

Произнесенная задушенным шепотом, эта фраза вспыхнула и понеслась, захватывая город, как пожар, — дом за домом, улицу за улицей.

«Кронк мертв».

Хлопали ставни, слышалось шарканье ног по ступеням, приглушенные голоса. «Вы слышали? — Нет, невозможно. — Прислушайтесь, весь город говорит. И колокол звонит. — Что же теперь?».

«Кронк мертв!»

Худой мужчина со всклокоченными волосами и совершенно безумным взглядом выкрикнул это в лицо Сашке, заставив ее отшатнуться, и зашелся в приступе истерического хохота. «Мертв, мертв, мертв», — как заклинание, повторял он, а затем громко зарыдал, сотрясаясь всем телом.

Стремясь укрыться от безумия, накрывшего город с колокольным звоном, Сашка нырнула в полумрак таверны. Как видно, здесь веселье продолжалось до самого рассвета: кое-где за столами, залитыми липким пивом, всхрапывали припозднившиеся гуляки. Пахло перебродившей брагой, кислой капустой и застарелым потом. Дородная женщина с безбровым лицом, окинув хмурым взглядом вымазанный влажной землей, разорванный костюм придворного пажа, вышла из-за стойки.

— Что изволите? — спросила она, вытирая тряпкой красные, будто ошпаренные, руки.

Сашка нащупала на поясе кошелек, где звякнуло несколько мелких монет.

— Мне бы хлеба. И молока.

Женщина, перекинув тряпку на левое плечо, поставила на стол перед Сашкой глиняную кружку с молоком, отрезала четверть ржаного каравая и отступила на шаг. Младенец, который устал ждать, пока его покормят, разразился обиженным плачем. Почувствовав, как по левой ноге заструилось что-то теплое, Сашка лишь устало вздохнула. Поудобнее перехватив орущего наследника престола, она поднесла к его губам кружку с молоком, но он, захлебываясь плачем, отпихнул ее руку, расплескав половину.

— Дай-ка я, — сказала трактирщица. Она умело взяла младенца и стала укачивать, напевая. Почувствовав умелые руки, он быстро затих и только изредка всхлипывал. Пританцовывая, она достала тряпицу и, смочив ее в молоке, дала ребенку. Услышав, как он довольно причмокнул, Сашка облегченно выдохнула.

— Ты ведь из дворца, верно? — спросила женщина, когда младенец, сыто отрыгнув, снова засопел.

Сашка кивнула с набитым ртом. Интересно, как быстро распространятся слухи о том, что наследник престола похищен, а в его кроватке — зубастый подменыш? Сашка с опаской оглянулась на дверь.

— Внебрачный сын одной из придворных вертихвосток. Тебе велели от него избавиться, не так ли? — перехватив ее взгляд, спросила женщина.

Сашка, уткнувшись носом в кружку, неопределенно пожала плечами. В два глотка допив остатки, она поднялась из-за стола и протянула руки, чтобы взять младенца. Но трактирщица, словно не замечая ее, любовалась безмятежно спящим наследником. В душе Сашки шевельнулась смутная тревога.

— Мне пора идти.

— Нет-нет, подожди, ребенок только-только уснул. На улице толчея, разбудят.

— Мне действительно пора, — Сашка с натянутой улыбкой попыталась перехватить младенца, но трактирщица мягко отвела ее руку.

— Оставь его мне. Не губи малютку! Мои-то сыновья давно выросли и сгинули в чужих краях, а тут хоть будет мне утешение в старости.

Сашка обмерла. «Оставь. Оставь и беги, — пульсировало в ее голове. — Это же просто удача». Еще полчаса назад Сашка и не мечтала, что от младенца, который нежданно-негаданно свалился на ее голову, получится так легко и быстро избавиться. Отдать наследника этой простой сердечной женщине, которая, в отличие от нее, прекрасно знает, как обращаться с орущим от голода младенцем полутора месяцев от роду. Развязать себе руки, разыскать Леборхам и вынудить ее спасти Грея. А потом вернуть маленького принца во дворец: ведь теперь, когда Кронк мертв, ему уже ничего не угрожает. Ну а если Леборхам задумала недоброе, ей никогда не отыскать будущего наследника престола здесь, в маленькой таверне в одном из кривых закоулков огромного города, в двух шагах от стен дворцового парка.

Но Сашка, проклиная все на свете, лишь упрямо помотала головой.

— Ты что? Никто не узнает. Скажешь госпоже, что бросил ребенка в реку, — убеждала трактирщица.

— Нет, — Сашка снова протянула руки, но женщина отпрянула.

— Неужто хочешь руки в крови невинного малютки обагрить?

— Отдайте.

— Нет! Убирайся, а не то крикну городскую стражу!

Сашка, пригнувшись, кинулась вперед, врезавшись головой в мягкий живот трактирщицы. Та, охнув, осела и ослабила хватку. Сашка выхватила младенца и бросилась бежать. Вслед ей неслись проклятья и угрозы. Заметив стражников, возвращавшихся с ночного дозора, трактирщица истошно заверещала: «Держи вора!». Обернувшись, Сашка увидела, как вслед за ней бросились двое дозорных с пиками. Дело принимало опасный поворот. В одиночку ей, возможно, и удалось бы сбежать от стражников, которые не проявляли особого рвения. Но с младенцем на руках ее изловят в два счета. Задыхаясь, она свернула в боковой проулок и налетела на телегу с бочками — одна из них опрокинулась, и по мостовой растеклась зловонная коричневая жижа. Золотарь разразился отборной бранью, а стражники расхохотались и, махнув рукой, отправились восвояси: мараться только ради того, чтобы изловить мелкого воришку, им явно не хотелось.

А Сашка, втянув голову в плечи и крепко прижимая к груди тяжелый сверток, бежала по улочкам, пока ноги не вынесли ее к реке. Заметив на том берегу отряд конных стражников, она на спине съехала по глинистому обрыву к заросшему камышами мелководью и укрылась под мостом. Копыта звонко процокали над ее головой.

Сашка опустилась на сырой песок и уткнулась лбом в колени. Бегство от дозорных отняло последние силы: даже если бы ее окружила целая армия, она бы не сдвинулась с места. После бессонной ночи голова гудела. Наследник престола сосредоточенно причмокивал, пытаясь засунуть в рот собственный кулак. Поймав ее встревоженный и усталый взгляд, он благодушно улыбнулся, так и не вынимая большого пальца изо рта.

— Давай так: поспим хоть с полчаса, а там придумаем, как выбраться из города, — пробормотала Сашка и, прислонившись спиной к каменной опоре моста, закрыла глаза.

Ее разбудили громкие крики и звон клинков. На мосту шла ожесточенная схватка. Раздался всплеск — в реку упало бездыханное тело. И еще одно. Третий сброшенный с моста был жив: он отчаянно колотил руками и вопил, пока не скрылся под водой. Сашка зажала рот рукой. Со всех сторон доносились крики и звон оружия, как будто в город вторглось вражеское войско. В воздухе пахло гарью. Совсем недалеко от того места, где сидела Сашка, течением прибило мертвеца, — невидящим глазом он смотрел прямо на нее и, казалось, залихватски ухмылялся. Превозмогая отвращение, она корягой столкнула тело обратно в реку, где его медленно, точно нехотя, подхватило течение.

Наследник тоже проснулся и, всхлипывая, завозился в мокрых пеленках. Лицо маленького принца стало красным, как вареная свекла: он совсем озяб и зверски проголодался, а кормилица, будь она неладна, как сквозь землю провалилась. Со злости Артур даже укусил собственный кулак, который безуспешно пытался затолкать в рот, и тут уж разревелся на полную мощь.

Прижав его к груди, Сашка взобралась по глинистому берегу и вышла в город. Как же все изменилось за то утро, что она провела под мостом, скрываясь от погони. После вчерашней праздничной сутолоки казалось, что город вымер. Пройдя несколько улочек, она вышла на маленькую площадь. Ставни торговых лавок и окон домов были наглухо закрыты, на грязной мостовой среди бурых луж лежали рассыпавшиеся овощи — искореженная тележка зеленщика валялась тут же, неподалеку. Заметив под ней грузное тело торговца в поношенных башмаках, Сашка поспешно отвернулась.

— Ме-е? — спросил кто-то робко.

К заднему колесу телеги была привязана тощая, облезлая коза.

— Эй, Белка-Белка, — не веря своему счастью, позвала Сашка.

Коза, кося на ее злым желтым глазом, пригнула голову к земле, выставив вперед ребристые рога.

— Не бойся, милая, хорошая. Я не обижу. Вот только веревку отвяжу — смотри, как шею перетянула!

Но перепуганная коза заняла круговую оборону — как ни изворачивалась Сашка, пытаясь дотянуться до грязной веревки, она натыкалась на бодливые рога. Янтарный глаз с продольной черточкой безотрывно следил за каждым ее шагом.

— Дурында рогатая! Больно ты нужна! Ребенок голодный, не видишь, что ли?! А так бы плюнула на тебя, пропадай совсем! — взвилась Сашка. Артур заплакал. Коза нервно переступила тонкими ногами с вышарканными коленками и медленно мигнула, разрешая Сашке приблизиться. Боясь вздохнуть, чтобы не вспугнуть строптивую животину, Сашка рассекла кинжалом старую веревку, затянутую мертвым узлом, и потянула козу.

— Твой хозяин… его больше нет. Теперь я твоя хозяйка, ясно, — приговаривала она, уводя ее с площади. — Я назову тебя Дейзи. Очень красивое имя, тебе идет. Сейчас вот накормим принца, и все будет хорошо. Так что давай, без фокусов тут.

Коза сочла, что в сложившихся обстоятельствах разумнее промолчать на этот счет до поры до времени. Не прошло и четверти часа, как беглянка была накрепко привязана к колышку, а наследник престола накормлен.

Судя по приглушенным крикам, на улицах еще продолжались стычки, а Сашка даже не знала, кто с кем воюет. «Возможно, — с надеждой подумала она, — к ночи все утихомирятся и переберутся в кабаки, удастся незаметно выскользнуть из города». До наступления сумерек Сашка укрылась под раскидистой ивой, росшей на берегу. Коза, которую она напоила из реки, присмирела и лежала, не сводя с нее насмешливого взгляда, мерно пережевывала съеденное за день. Маленький принц безмятежно посапывал во сне, и Сашка боялась шевельнуться, чтобы не потревожить его, стараясь не замечать немеющие плечи и голодное урчание в животе. Река плескалась у их ног, медленно катя серые волны.

К вечеру с реки задул ветер. Из-за туч вышла луна, сияя обманчивым серебристым холодом. Сашка увидела, как на берег, озираясь, вышел высокий мужчина. В руке он сжимал меч. Сашка затаила дыхание. Маленький принц, который рассчитывал получить поздний ужин, сморщился и заплакал. Сашка зажала ему рот ладонью, но было поздно: незнакомец отвел ветку и хрипло спросил:

— Кто здесь?

Сашка взвизгнула и бросилась к нему на шею.

— Грей!

— Сашка! Ты как тут оказалась? Я со вчерашнего дня разыскиваю тебя по всему городу, все трактиры, все рынки, все сточные канавы…

— Ликстрой не выдал тебя стражникам?

— Кто? Нет. Может, старый лис и собирался продать мою шкуру, но не успел: я ушел еще до конца представления, как только заметил, что ты исчезла.

Младенец закатился голодным плачем.

— Надо поскорее выбираться из города. Старый Змей издох этой ночью, ходят дурные слухи о короле… В городе с самого утра творится невесть что, солдаты бесчинствуют, громят лавки, мародеры повсюду. Я слышал, бароны, родственнички наследника престола, стягивают к городу войска, чтобы побиться за честь быть его опекунами до совершеннолетия. Пока все не утрясется, я бы не дал за жизнь малютки и ломаного гроша. А потом — так и вовсе. Но это все не наша забота. Скажи на милость, откуда взялись эта шелудивая коза и младенец? Где его мать?

— Грей, тут такое дело…

Где-то неподалеку послышались громкие возгласы и звуки борьбы, и Грей дал знак молчать. Когда все стихло, он сказал:

— Ладно, все разговоры можно отложить до утра. Жди здесь и покорми малыша. Я постараюсь раздобыть лодку. И чтобы ни шагу, ясно?

Грей ушел. Сашку обступила ночь. На улицах города, который еще совсем недавно шумно праздновал крестины наследника престола, пылали костры и вырастали баррикады из обломков телег, старых бочек и прочего хлама. Жители столицы, вооруженные ножами и кольями, не смыкали глаз за накрепко запертыми дверями и ставнями.

Время шло, а Грея все не было, и в душе Сашки с каждой минутой росла тревога. Услышав тихий всплеск вверх по течению, она вздрогнула. Через пару минут в мокрый песок ткнулся нос старого рыбацкого челна.

— Набрось, а то пажеский костюм слишком уж приметен, — Грей, который стал почти неузнаваем в ветхом балахоне и шляпе с обвислыми полями, бросил ей какую-то тряпку, пропахшую затхлой водой и рыбьими потрохами. — Забирайтесь под дерюгу и ни звука — если повезет, дозорные перепились, и нам удастся проскользнуть незамеченными.

Сашка притулилась на дне лодки, на пахнувшей водорослями старой сети. Коза косилась на Грея, словно подозревая его в краже королевской сокровищницы (что, учитывая обстоятельства, было не так уж далеко от истины), и заартачилась, когда он попытался втянуть ее в шаткий челн. Растопырив ноги с раздвоенными копытцами, она склонила голову и упрямо выставила вперед рога.

— Дейзи, — ласково позвала Сашка. — Ну, давай же!

Коза, сменив гнев на милость, вскочила, едва не опрокинув лодку, и улеглась, отдавив маленькой хозяйке ноги. Грей накрыл их заскорузлой от морской соли дерюгой и мягко оттолкнулся длинным веслом от берега.

Речные волны тихо плескались о борта старого челна, убаюкивая и нашептывая сказки. В прорехи дерюги Сашка видела холодный свет далеких звезд. Тревоги прошедшего дня отступили, глаза слипались от усталости.

Вскоре они вошли в узкий канал. По обе стороны высились стены с дозорными башнями, на которых горели яркие костры.

— Эй, кто там? — раздался властный оклик.

— Рыбак, господин.

— И хорош ли улов?

— Половину распродал, а другую так раздал. Деньги невелики, да и те в кабаке оставил, — нараспев произнес Грей.

На башне раздался дружный хохот.

— Так бросай свое гнилое корыто и записывайся к нам на службу!

— Если не успею выйти в море до прилива, моя карга всю бороду мне повыдергает да сеть сплетет, — усмехнулся Грей.

— Ну, так плыви, хоть к морскому чудищу в пасть! — засмеялись пьяные дозорные.

У Сашки отлегло от сердца. Но тут один из молодчиков на башне сказал:

— А ну, кто попадет в рыбью требуху? Ставлю пинту доброго эля!

Сашка услышала, как совсем рядом звонко просвистела стрела. Почти сразу за ней — вторая, третья. Не произнеся ни слова, Грей налег на весло, только рубаха на спине затрещала. Сашка крепче прижала к себе спящего принца, пытаясь прикрыть его своим телом. Одна из стрел вонзилась в борт челна, еще одна — в рогожу, совсем рядом с правой ногой Сашки. Зажмурившись от страха, она быстро и горячо зашептала молитву, обращаясь сразу ко всем высшим силам. Грей дернулся всем телом и, глухо застонав, завалился на левый бок, едва не опрокинув лодку. В башни донеслись насмешливый гогот и улюлюканье.

 

Глава 14

— Грей, ты как? Ты жив?

— Да, все в порядке. Разыграл представление, чтобы эти охламоны прекратили расстреливать нас, как призовую свинью на ярмарке. Дурак, что сразу не догадался. Сама-то как?

— В порядке.

— А ребенок?

— Тоже. Даже не проснулся.

Волны мерно бились в борта, и лодка плыла, подхваченная течением. С весла, нырявшего в стальную гладь, срывались ледяные капли, кропили заскорузлую рогожку. Острая деревяшка впивалась в бок, но Сашка боялась пошевелиться, чтобы не потревожить маленький теплый сверток.

— Проснулась? — тихо спросил Грей, когда небо просветлело. — Скоро пристанем к берегу. Вон за той излучиной должен показаться Олдибрук. Селенье захудалое, но там точно нет королевских гвардейцев. И есть постоялый двор, где можно разжиться едой и теплой одеждой.

Вскоре показались крытые дерном хибары, кое-как сложенные из почерневших бревен. Грей направил лодку в заросли осоки и привязал к кривой коряге, торчавшей из воды. Только сейчас Сашка заметила, что его рубаха покрыта бурыми пятнами крови, а левое предплечье туго перетянуто выше локтя.

— Ты ранен?!

— Ерунда, эти лоботрясы так перепились, что не попали бы в меня и при свете дня с пяти шагов. Так, зацепили слегка. Ждите здесь, я скоро.

Однако прежде чем он вернулся, прошло не меньше часа. Сашка извелась от волнения, да и в животе, где со вчерашнего утра не было ни крошки, громко урчало. Она решилась выйти на пустынный берег, где привязанная на колышек Дейзи невозмутимо щипала чахлую травку. Младенец, который за свою короткую жизнь вряд ли когда-нибудь прежде покидал пределы дворца, спал так крепко, словно впал в летаргический сон. На плотно сомкнутых веках проступили голубые жилки, а с щек схлынул весь румянец. Несколько раз Сашка, обмирала от страха, что он умер во сне, — наклонялась к крошечному носу, стараясь услышать дыхание, а потом легонько тормошила его. Младенец плаксиво морщился и причмокивал, но как только получал несколько глотков молока, снова безмятежно засыпал.

Грей вернулся с маленьким свертком, в котором нашлись ржаной каравай, козий сыр и пара терпких груш. А еще ношеное платье из коричневого сукна, уже порядком выцветшее на солнце, и чепчик.

— Что это? — со смехом спросила Сашка, разглядывая странный наряд.

— Переодевайся скорее. Плохи дела. Кронк убит прошлой ночью. Последний, кто заходил в его опочивальню, — паж в красном расшитом камзоле и синих панталонах, который принес поднос с ужином. Невысокий, тощий, с вьющимися каштановыми волосами. Никого случайно не напоминает? Король тоже убит — в собственной спальне. Но это еще полбеды — той же ночью из дворца похищен юный принц, наследник престола. Вы ничего не хотите мне рассказать, юная леди?

— Грей, все произошло так быстро, как в дурном сне…

— Да неужели? Как, как, скажи на милость, ты умудрилась за одну ночь убить Кронка и похитить наследника?

— Я не убивала Кронка! Ну, то есть я, конечно, думала об этом, когда стояла там, в его комнате… Но он был так жалок, что вызывал только омерзение. Думаю, он умер просто от старости. А наследника на самом деле похитила Леборхам.

— Кто?! Час от часу не легче! Она-то в этой истории как оказалась?

— Ну, я увидела ее в толпе на ярмарке и решила выследить. Знаю, это было глупо.

— Не то слово.

— Она сказала, что жизнь маленького принца в огромной опасности. Мы условились, что она заберет ребенка через три дня, в Дарктроле.

— Уверен, она не сказала тебе и сотой доли правды. Так или иначе, тебя — вернее, худого невысокого пажа в красном камзоле с грудным ребенком на руках — теперь разыскивают стражники всего королевства.

С этими словами Грей завернул в расшитый пажеский камзол серый булыжник и утопил сверток в прибрежных зарослях камыша.

— Залезайте в лодку. Дарктрол неблизко.

Почти до самого полудня они проплыли в тягостном молчании. Сашка дулась на Грея, который до сих пор обращался с ней, как с маленькой, на себя, потому что она и вправду сглупила не на шутку, на Леборхам, которая впутала их в свою игру, на младенца, который оттянул ей руки и замочил весь подол, и снова на Грея, который был так безнадежно прав, когда упрекал ее в легкомыслии.

— Грей, — неуверенно позвала Сашка. — Как ты думаешь, зачем он понадобился Леборхам?

— Я не звездочет и не прорицатель, чтобы гадать, что на уме у старой ведьмы. Никто, разумеется, не скажет про нее худого слова — если, конечно, планирует проснуться поутру в том же обличье, что и был с вечера. А не мерзкой жабой или двухвосткой. Я слышал, кого-то она излечила от страшной болезни, вырвала из лап смерти. Кого-то заговорила от беспробудного пьянства, так что теперь он и не взглянет на кружку с элем. Девицы выторговывают у нее приворотные снадобья да выспрашивают судьбу, да только никому это не приносит счастья. Никогда на одном месте не задерживается дольше, чем на несколько седьмиц, — срывается с места, как сухой лист под порывом ветра. И всем в округе, от стариков до младенцев, которые издали первый крик в ее руках, сразу становится отрадней жить. Одно я знаю точно: не хотел бы я встать ей поперек дороги.

— А вдруг она задумала что-то дурное?

— Не думай об этом. Что уж теперь сокрушаться? Ты обещала отдать ей ребенка — значит, так тому и быть. Я ничем не обязан короне и мне нет дела до судьбы наследника. И тебе тоже. Не хочешь же ты сказать, что успела привязаться к нему?

— Нет, конечно. Но… я не знаю, как будет правильно.

— Правильно было бы не соваться в эту историю. Но сейчас вспять уже не поворотишь, так что послезавтра мы передадим Леборхам ребенка и все заботы о нем. И ты вернешься домой.

— А ты?

— А я? Завалюсь в ближайший кабак и напьюсь вдребезги, — Грей отхлебнул воды из кожаной фляжки и налег на весло.

На ночлег они остановились на пустынной отмели. Пока Сашка вбивала колышек для козы, Грей, собрав последние силы, вытянул лодку на пологий берег и перевернул ее для просушки.

— Костер разводить нельзя — в этих местах огонь будет заметен на десятки миль вокруг, — предупредил Грей.

Сашка, закутавшись в старую мешковину, нырнула под навес лодки. Дрожа всем телом, она примостилась на жесткой траве, привалившись спиной к влажной древесине. Стоило ей закрыть глаза, как она видела медленно катящиеся серые волны, и все качалось, как будто они до сих пор плыли по реке. Младенец, похоже, выспался на всю оставшуюся жизнь — с самого полудня он не сомкнул глаз, куксился и капризничал, отказываясь от козьего молока.

Вконец измучившись, Сашка механически укачивала его, мыча какую-то однотонную мелодию, как будто ее донимала зубная боль. Как ни странно, наследному принцу колыбельная пришлась по вкусу — стоило Сашке замолчать, как он принимался кричать. Не в силах выносить их заунывный дуэт, Грей ушел к реке, и даже накрапывающий дождь не заставил его вернуться под навес.

К рассвету Сашка продрогла до костей. Укутав младенца, она выбралась из-под лодки. По реке струился белесый туман. Грея нигде не было, и сердце Сашки сжала тревога.

— Грей, — тихо позвала она. Звук собственного голоса показался ей незнакомым, глухим.

Заметив друга, который лежал у самой кромки воды, она бросилась к нему. Отвела прядь волос со лба Грея и едва не отдернула руку — он был горячим, как раскаленная сковорода.

— Что случилось? Ты болен? Ну же, вставай!

Грей глухо застонал.

— Рука! Ты хоть раз промывал рану?

Сашка размотала грязную, заскорузлую от крови повязку. Рука распухла, рана в плече уже начала гноиться. Сашка прополоскала повязку и обмыла рану, стараясь не думать о микробах, кишащих в речной воде. Как жаль, что Хвитинг заживлял лишь раны, нанесенные другим кинжалом или мечом, но не стрелой.

— Тебе срочно нужен лекарь! Грей, ты слышишь? Ну же, вставай!

— Плохой из меня защитник, верно?

— Самый лучший. Только надо тебя немного подлатать. И я знаю, кто вылечит твою руку в два счета. Далеко еще до Дарктрола?

— Нет, осталось пройти вниз по течению около пятнадцати миль, а затем через торфяные болота и взобраться на холм.

— Звучит захватывающе, особенно про болота.

Вдвоем с Греем они кое-как стащили лодку в воду.

— Так, сегодня ты за няньку. Устраивайся поудобнее и наслаждайся дивными видами, — Сашка схватилась за весло и стала править. Но то, что выглядело плевым делом, оказалось хитрой наукой. Весло вихляло, хлопало по воде, поднимая тучи холодных брызг, и то и дело норовя выскользнуть из рук, как проказливый козленок. Лодка то забирала вправо, грозя сесть на мель на поросшем камышом песчаном плесе, то начинала вертеться волчком.

За полчаса Сашка совершенно выбилась из сил, промокла до последней нитки и натерла на ладонях жгучие волдыри.

— Да что ж такое! — в отчаянье крикнула она, бросив весло, которое тут же едва не выскользнуло из уключины.

— Время в запасе еще есть, поэтому просто постарайся держаться ближе к середине реки, и пусть течение несет само, — сказал Грей.

Так они плыли почти до полудня. От яркого солнца по воде плясали слепящие блики, Сашка до черной ряби в глазах пыталась высмотреть на пологих холмах, между которыми текла река, островерхую крышу, дымок, вьющийся из печной трубы, или мирно пасущееся стадо овец, — любой признак, который указывал бы на близость деревеньки, где можно найти лекаря. На бледном, осунувшемся лице Грея застыло безучастное, сонливое выражение.

— Как рука? Болит?

— Нет. Не сильно.

— Хочешь пить?

— Да.

Сашка подала ему фляжку с остатками колодезной воды. Он отпил пару глотков и снова прикрыл глаза.

— Ты спишь?

— Нет.

Сашка боялась. Отчаянно боялась, что если он заснет, ей уже не вывести его из забытья. Она боялась тишины. Боялась серой реки. Боялась королевских гвардейцев, которые вздымали пыль по всем проезжим дорогам. Боялась остаться одна.

— Ты искал Эвейн? — вопрос, который крутился в ее голове с самой первой встречи, слетел с языка быстрее, чем она успела опомниться.

Губы Грея чуть заметно дрогнули.

— Да. Первые года три.

— А потом?

— Потом благословил богов, что не нашел. Пусть все остается как есть. Знать бы просто, что она жива, окружена заботой близких и кучей славных рыжеволосых ребятишек, — и довольно… Что мог бы предложить ей я, беглый каторжник, жалкий калека? Бродяга, который зарабатывает на выпивку и ночлег драками на деревенских ярмарках?

— Ты не такой. Ты другой.

— Сашка, ты, кажется, так и не поняла. Гриндольф — не волшебная страна из детской книжки. Это жестокий и грязный мир. Здесь люди за медный грош готовы вцепиться друг другу в глотку, а за неосторожно сказанное слово рискуешь получить кинжал в сердце. Но это мой мир. В нем нет места для цветочных фей и единорогов. И ты в нем тоже лишняя.

Сашка сморгнула закипевшие в глазах слезы.

— Зачем ты вернулась?

— Мне никогда не было так страшно, как тогда в шатре. Даже в подземном лабиринте. И я сбежала. Меня не было рядом, когда палачи Кронка день за днем истязали тебя. Меня не было рядом, когда ты загибался от голода и промерзал до костей в сырых шахтах. Меня не было рядом, когда ты полз, обессиленный, и видел, как в небе кружат стервятники, высматривая добычу. Я попросту сбежала. Неужели ты думаешь, что я все забыла? Что я смогла себе это простить?!

Сашка рыдала. Вина, которая грызла ее три года, выплеснулась наружу и затопила весь мир. Она вздрогнула, когда горячая ладонь Грея слегка сжала ее руку.

— Только мысль о том, что тебя тут нет, что ты далеко, недосягаема для всего этого ужаса, крови и грязи, и спасала. Иначе я бы просто не вынес.

 

Глава 15

К вечеру они, наконец, высадились на пологий берег. Река в этом месте заметно мелела, словно вода просачивалась в подземную губку. Стоило свернуть с тропинки, как в отпечатке следа на мягкой изумрудной траве медленно проступала черная вязкая жижа. Чуть задержишься на одном месте — увязнешь по колено. Пробираться через эти топи в сгущающихся сумерках — верная гибель. Увидев рассохшуюся корягу, Сашка решила разжечь костер — до этого медвежьего угла королевские стражники вряд ли успели добраться, а стучать зубами от холода которую ночь подряд не хотелось.

Когда она возвращалась с охапкой сухих веток, то не могла избавиться от ощущения, что за ней кто-то следит. Беспечно напевая под нос, Сашка пошла к стоянке, но на полпути, якобы запнувшись, опустилась на корточки, чтобы растереть ушибленную ногу. А затем в один быстрый прыжок преодолела расстояние до ближайшей кочки, пригвоздив к земле перепуганного деревенского мальчишку.

— Зачем следишь?

— Она сказала.

— Кто?

— Она, — упрямо мотнул головой он.

— Что приказала?

— Что ежели я увижу в наших краях чужих людей с младенцем, провести через болота прямиком к Темным Великанам.

— К-куда? — переспросила Сашка, надеясь, что ослышалась.

— Ну, камни это. Большие. Вон за тем холмом.

Убедившись, что более толкового разъяснения от мальчишки все равно не добиться, Сашка помогла Грею подняться и привязала принца к груди широкой перевязью из мешковины. В левой руке она крепко держала за веревку Дейзи, которая отчаянно упиралась, не желая идти через болото, а в правой длинный шест, которым, как она не замедлила пояснить, от души поколотит провожатого, если он затащит их в непролазную топь.

Но мальчишка, утерев нос рукавом грязной рубахи, только усмехнулся и затопал босыми пятками по одной ему видной тропе между болотными кочками, на которых росли кустики с волчьей ягодой.

— Да тут совсем близко уже, — оборачиваясь, сообщал он после каждой сотни шагов и только прибавлял ходу.

На небе показалась полная луна, величественная царица ночи, взошедшая на престол. Разноголосый хор лягушек и цикад затянул унылый ночной концерт. В каждой сухой ветле Сашке мерещилось чудовище, тянувшее к ней когтистые лапы. Лес становился все гуще, пока кроны деревьев совсем не сомкнулись над их головами, закрыв звезды.

— Ну все. Там они, великаны-то, — мальчишка неопределенно махнул рукой. — Уже не собьетесь: все прямо да прямо, никуда не сворачивайте.

— Эй, а ты куда это собрался?

Но тот уже припустил со всех ног. Грей достал меч и пошел первым, прорубая дорогу в густых зарослях крапивы. Вскоре они вышли на лужайку, на которой громоздились исполинские каменные плиты.

— Как будто боги бросили руны, чтобы узнать судьбу мира, — тихо сказал Грей.

Сашка вздрогнула, заметив, как от одного из валунов отделилась черная сгорбленная тень.

— А, вот и ты, наконец, — сварливо проскрипела Леборхам, окинув хмурым взглядом странную троицу. — Уже пора. Луна в полной силе.

Сашка оглянулась. За ее спиной черной стеной стоял непроходимый частокол деревьев. Змеился зловонный сизый туман с болот. Изредка тишину прорезал горестный крик ночной птицы, словно оплакивающей чью-то смерть. Старуха, дав знак идти за ней, нырнула в узкий лаз между каменных плит. Почувствовав на своем плече тяжелую руку Грея, Сашка благодарно потерлась щекой о тыльную сторону ладони и шагнула сквозь расщелину вслед за Леборхам.

Там, где она оказалась, все было тем же и все же немного другим — и черное небо, усыпанное россыпями сияющих звезд, и мрачные валуны, прикосновение к которым обжигало руку холодом. Леборхам, похожая на всклокоченного филина, суетливо приплясывала у большой кучи хвороста, припасенного для костра. Она запалила сухой мох, и рыжее пламя взметнулось к самым звездам, разгоняя ночную тьму. Сашка вошла в круг света и протянула озябшие руки к огню.

Ребенок завозился, и Сашка, ослабив перевязь, взяла его на руки. «Ну что ж, вот и все, — невесело усмехнулась она, всматриваясь в его лицо, которое отчего-то теперь казалось ей миловидным. Ребенок узнал ее и улыбнулся — впервые за прошедшие три дня. Сердце Сашки тревожно сжалось. — Пришло время расставаться». Будто поняв ее слова, принц скорчил обиженную гримасу и крепко ухватил ее за волосы, когда она наклонилась, чтобы поцеловать его на прощание. Сморщившись, Сашка осторожно вытянула прядь из липкого кулачка.

— Леборхам, мой друг ранен.

— После, все после!..

В правой руке Леборхам держала пучок душистых трав. Сунув руку почти в самую сердцевину пламени, она подпалила их, и поляну окутал сладковатый, сонный аромат. Подавив зевок, Сашка потерла глаза и хлопнула себя по щекам, чтобы тут же, не сходя с места, не провалиться в сон. Маленький принц уснул на ее руках, так и не дождавшись ужина. Грей, который присел на траву рядом с ней, недоуменно озирался, но с каждой минутой сон одолевал его, как морок. Дейзи, которая всю дорогу недобро косилась на него выпуклым желтым глазом с зрачком, похожим на фасолину, по-собачьи устроилась рядом, положив голову ему на колени.

— Что это за трава? — испуганно спросила Сашка.

Но Леборхам, не говоря ни слова, лишь подбросила в огонь еще пригоршню дурманящих трав.

Сашка точно знала, что не спит: ее глаза были широко распахнуты, она видела улетающие в черное небо искры костра и древние валуны, невесть откуда возникшие среди топких болот и сухостоя. Но перед ней, наслаиваясь на реальность, стали разворачиваться события, которые происходили на этом самом месте когда-то давно, много столетий назад. Она видела размытые светлые силуэты альвов и пеших воинов, облаченных в латы, с короткими мечами в руках. Шла ожесточенная битва. Альвы теснили, в отряде их противников в живых остался только один воин. Он выбился из сил и знал, что гибель неизбежна, но не опускал меча. Одна из веток огромного вяза обломилась и рухнула на землю. Она свилась в тугую петлю, а затем резко распрямилась, обратившись огромным змеем. Его покрывала серая шипастая броня. Сильное тело все скручивалось, свивалось и распрямлялось, кольца множились. Хвостом, на кончике которого дрожал нарост с ядовитыми шипами, он сшибал альвов, рвал их зубами и заглатывал, сминал и крушил все вокруг. Застыв на мгновение в боевой стойке, он бросался вниз, ввинчиваясь в торфяную топь, словно штопор, и увлекая за собой несчастную жертву. И уже через мгновение вспарывал землю, вздымая комья грязи. Он прошивал ковер болотных трав, как игла с черной ниткой: блестящие дуги показывались и снова опадали, пока ненасытная пасть утаскивала под землю истекающую кровью добычу. Набивая брюхо изувеченными телами альвов, он безобразно раздувался, но ничто, казалось, не способно было утолить его страшный голод. От сияющей армии альвов остался один-единственный воин — совсем юный, почти мальчишка. В его расширенных зрачках плясал ужас. А затем Сашка увидела длиннобородого старца в светлых одеждах. Он поднял посох, и змей, растеряв безудержный запал битвы, смиренно склонился. Старик, закрыв глаза, произнес заклинание. По его впалым щекам струились слезы. Достав кинжал, он рассек змея. Отрубленная голова чудища скатилась на землю и в один миг окаменела. А тело змея превратилось в серые валуны, вздымавшиеся из-под земли. Посохом старик очертил круг — по траве разбежались зеленые искры, и вокруг поляны поднялся густой лес. Подперев плечо юного альва, истекающего кровью от раны в бедре, старик исчез вместе с ним. А его единственный уцелевший противник отрубил один из каменных отростков, который был когда-то ядовитым шипом на кончике хвоста змея, и сжал его в ладони.

— Что это? — прошептала ошеломленная Сашка.

— Так родился первый Змей.

— Он умер, стал камнем.

— О нет, он по-прежнему жив. Но он научился хорошо прятаться. В уме, в сердце человека, выгрызая его изнутри, превращая в пустую оболочку. Он властвует. Ты видела, кем был Кронк. Всесильным правителем, не знавшим жалости. Но Змей покинул его дряхлое, бесполезное тело. Как и все их ползучее племя, он сбросил старую кожу. Ты видела, чем стал Кронк. Жалким стариком, который молит о смерти. Змей никуда не исчез. Он здесь, — она ткнула пальцем в младенца.

— Нет, нет, — замотала головой Сашка. — Это обычный ребенок.

— Он все просчитал. Выбрал самый короткий путь к абсолютной власти. Чтобы начать новую игру.

— Вы же не причините зла ребенку?

— Нет. Змей чуял, что я разгадала его план, что я тоже в игре. Он наложил заклятье, из-за которого я не могу коснуться его. Поэтому его убьешь ты.

— Нет!

— Да, кинжалом из небесной стали, который выковал сам Виланд. Так было предначертано изначально. Я знала, что ты сразишь Змея, как только увидела тебя впервые. Ждать этого часа и так пришлось слишком долго. Не медли! Вонзи кинжал прямо в сердце!

— Вы сошли с ума!

— Ты знаешь, что я права. В глубине сердца ты чувствуешь, что в моих словах нет лжи. В ребенке растет новый Змей. Неужели ты трусливо сбежишь от своего предназначения, как и в прошлый раз? Я потратила годы на то, чтобы разыскать тебя, чтобы вернуть тебя в Гриндольф. Так предначертано.

— Нет! Ни за что!

— Он уже оплел тебя своей сетью? Уже приручил твое глупое сердце? Этот ребенок — просто пустая скорлупа, в которой свернулось Зло. Он станет тираном, какого не видел мир, истребит целые народы.

— Я не знаю, кем он станет. Но сейчас это просто маленький ребенок, и я его не отдам.

Старуха закричала диким голосом. В ее руке блеснул кинжал.

— Грей! — Сашка пятилась назад, крепко прижимая ребенка. — Грей! Проснись же!

Дейзи, стряхнув сонную одурь, вскочила на разъезжающиеся в разные стороны ножки и боднула Грея, пытаясь разбудить его. Издав истошный крик, она пригнула голову к самой земле и бросилась на Леборхам. Но не успела приблизиться к ведьме и на пару шагов. Неведомая сила приподняла и отбросила козу. Жалобно заблеяв, она дважды перекувыркнулась в воздухе и глухо ударилась о каменный валун. Ножки с раздвоенными копытцами нелепо торчали из бесформенного мехового мешка, как трубки волынки. Сашка закричала от ужаса.

— Я не могу прикоснуться к нему, но я могу испепелить вас обоих! — в глазах старухи плескалось безумное пламя. Ее губы начали беззвучно шевелиться, костер погас, и наступила непроглядная тьма. Сашка попятилась, пока не уперлась спиной в ледяной валун. Свистящий шепот Леборхам звучал отовсюду, наползал на нее, как полчища змей, с каждым мгновением набирая разрушительную силу. «Это хулительная песнь. Когда она замолчит, я упаду замертво», — с отчетливой ясностью поняла Сашка.

Ребенок проснулся и заплакал.

— Не бойся, маленький. Я не отдам тебя. Не отдам. Клянусь именем Гексулы.

Воздух раскололся от раскатов грома. А затем наступила звенящая тишина.

Сашка почувствовала, как зашевелилась земля под ее ногами. Корявые корни стали обвивать ее стопы, быстро поднимаясь все выше по ногам, добрались до пояса, груди, образуя вокруг нее непробиваемый кокон из плотно переплетенных прутьев. Прежде чем она успела вскрикнуть, они оплели ее целиком. Неведомая сила дернула ее вниз и понесла, как вагончик американских горок. В ее ушах еще долго звенел полный ярости вопль Леборхам. Сквозь прутья на лицо Сашки сыпалась земля, но она не могла ни закричать, ни даже глубоко вздохнуть, закупоренная в саркофаг из переплетенных корней и веток. А вслед за ней неслось что-то огромное, разъяренное, с диким воем ломая сухие прутья.

 

Глава 16

Сашка открыла глаза. Она лежала на опушке леса. Золотые солнечные блики пробивались сквозь густую крону деревьев. Терпко пахло прелой листвой, доносились птичьи трели. Сашка провела ладонями по лицу, смахнув со щеки прилипшую хвоинку. Сейчас, наверное, около полудня. Сколько же она спала? События вчерашней ночи вспомнились так отчетливо, что она резко вскочила. Где ребенок? Что с Греем?

Маленький принц лежал в десяти шагах от нее, на залитой солнцем прогалинке, совершенно голенький и, кажется, абсолютно счастливый. Сосал большой палец, дрыгал пухлыми ножками и заливисто смеялся, словно кто-то щекотал его за пятки. Куча мокрых серых пеленок валялась рядом.

— Простудишься! — бросилась к нему Сашка. Увидев склонившееся над ним озабоченное лицо Сашки, маленький принц растянул рот в беззубой улыбке.

— Ах ты глупыш, — сдерживая неожиданно подступившие слезы, пробормотала Сашка. Но когда она попробовала снова закутать его в пеленки, принц скуксился и завредничал, больно дернув ее за волосы.

Боковым зрением Сашка все время замечала какое-то неясное движение, но когда она оглядывалась, то видела лишь солнечные блики на листве, сухую корягу или поросший мхом пень. Как ни странно, малыш, казалось, совсем не был голоден, хотя не ел со вчерашнего вечера. Сашка вспомнила, как Леборхам равнодушно швырнула Дейзи на камни, переломав ей все кости, и сморгнула непрошенные слезы.

— Как же мы теперь? И где Грей?

Она снова уложила ребенка на прогретый солнцем мох и села рядом, спрятав лицо в ладонях.

— Ыш, пригорюнькалась.

— Ну ды, подвысунься тока, вряз покрамсакает — узыркал, яко вострожало?

— Знамо, то ж стархолюды — кто кумекает мал-мала, тишуйничат.

Сквозь пальцы Сашка видела, как на фоне прелой листвы медленно вырисовываются корявые силуэты древесных фейри. Они были ближе к миру растений, чем живых существ, и различались между собой так же сильно, как ландыш и чертополох. Бородавчатые, узловатые, покрытые растрескавшейся корой, серым лишайником и паутиной, одни из них больше напоминали жука-палочника и бражника, других же было не отличить от трухлявого пня. Сашка могла бы неделю блуждать по лесу, не замечая их молчаливой слежки, пока они сами не решились бы показаться ей на глаза.

— Я вас вижу, — тихо сказала она. — И слышу.

На поляне повисла тишина. Сашка медленно отняла ладони от заплаканного лица.

— Спасибо, что спасли.

Маленький юркий фейри на длинных ножках в плаще из зеленого листа, ее старый знакомый, учтиво положил перед Сашкой веточку земляники.

— Вы знаете, где Грей?

Древесные фейри недоуменно переглянулись.

— Хтось?

— Там, на поляне, был мой друг. Он ранен.

— А, тамось. Тижоленный, яко лось.

— И лупасит кудысь ни попадя, — обиженно добавил Альнус.

Сашка бросилась к Грею. Его лоб пылал. Почувствовав прикосновение ее прохладной ладони, он вздрогнул, приоткрыл глаза, но, кажется, не узнал ее. Сашка отогнула край повязки: каемка гноящейся раны стала темно-лиловой.

— Железо и древо еще тамось, внутрях, — сказал фейри, отдаленно напоминающий жука-оленя. — Сгинет.

— Нет, нет! — зажала рот Сашка.

Фейри, сбившись в кучу, снова зашушукались, как деревья в роще. До слуха Сашки доносились лишь отдельные слова, и чаще всего — непонятное «златокруг», повторенное десятками скрипучих, басовитых и звонких голосов. Наконец, все тот же жук-олень, чуть выступив вперед, изрек:

«Что это еще за околесица?» — подумала Сашка, растерянно озираясь по сторонам. Альнус ткнул узловатым пальцем в кольцо, которое болталось на тонком кожаном ремешке на ее шее. Сашка трижды крутнула кольцо и прошептала имя, которое однажды уже нежданно спасло ее от злых чар.

— Гексула.

Она возникла из ниоткуда, сотканная из смолистого духа прогретых солнцем сосен и тонкого аромата душицы и чабреца. Высокая, смуглая, словно выточенная из редкого дерева, в летящей накидке цвета палой листвы — золотистой, бордовой, зеленоватой, бурой, в пятнышках и крапинках, как оперение лесных птиц. Там, где ступали ее босые стопы, распускались незабудки. Крошечные бирюзовые цветы были вплетены и в темные волосы, которые спускались до самой земли и окутывали лесную нимфу, как плащ. За ней, высунув лиловые языки, следовали два огромных волкодава — каждый размером с годовалого теленка.

— Ты звала?

— Мой друг ранен, он умирает.

Гексула склонилась над Греем. Нахмурилась, провела смуглой тонкой рукой по его щеке.

— Красивый.

Гексула отстегнула маленькую фляжку, которая висела на поясе, и поднесла к его губам. Грей сделал несколько жадных глотков. Потом она отпила сама и обрызгала его лицо и рану.

— Теперь спи. Как попали в мой лес? — обернувшись, спросила она у Сашки.

Сашка сбивчиво рассказала о событиях последних дней и планах Леборхам убить наследника престола. В зеленых, как болотный мох, глазах Гексулы затаилась недобрая усмешка.

— Нет спасенья. Она найдет ребенка. И убьет. Она видит, слышит, чует. Не убежать. Но ты! Ты владеешь кольцом Ладмира. Почему боишься, почему прячешься? Бейся!

— Я… не умею, не знаю, как управлять его силой.

Гексула совсем по-птичьи прищелкнула языком.

— Иди в Запределье. Ищи Искобальда. Он укроет. Но иди одна. Ребенку нельзя. Смерть.

— Но как же я попаду в Запредельный мир?

— Ищи Три-Дерево. Верь кольцу. Оно укажет.

Судорожно вздохнув, Грей открыл глаза и попробовал приподняться.

— Лежи. Еще рано, — сказала Гексула, склонившись над ним.

Сашке показалось, что в ее голосе, где еще недавно звенел металл, послышалось журчание лесных ручьев, шепот листвы и щебет птиц.

— Оставайся. Здесь, со мной. Навсегда. Чтобы не стареть, не умирать, не печалиться, не помнить.

— Спасибо, — прохрипел Грей, отведя глаза. — Я выжил только потому, что помнил.

Усмехнувшись, она легко коснулась его лба.

— Никогда не держу против воли. Затоскуешь. Сам придешь. Как верный пес. Не сейчас. Но скоро.

Она вложила в его ладонь маленькую свирель, выточенную из светлого дерева.

— Зови. Из любой беды выручу. Моим станешь — навсегда прошлое забудешь, — сказала она, а затем исчезла, растворившись в прогретом солнцем, душистом воздухе.

— Как рука?

— Не болит. Вообще ничего не чувствую. Так странно.

— Давай помогу тебе подняться? — Сашка подставила плечо, и Грей, тяжело навалившись, поднялся на ноги.

— Грей, Леборхам не отступится, она в бешенстве из-за того, что нам удалось улизнуть из-под самого ее носа, и не успокоится, пока жив принц. Нужно где-то укрыться. Ты еще не крепко стоишь на ногах, и Дейзи больше нет.

— Соломинку легко спрятать в стоге, человека — в большом городе, а ребенка — в обители черных сестер.

— Что это за место?

— Там оказываются все бастарды и сироты, которым посчастливилось не умереть в придорожной канаве.

— Далеко это?

Древесные фейри, которые при появлении Гексулы притихли и попрятались, сейчас снова осмелели и обступили их плотным кругом, загалдели все разом, перебивая друг друга.

— Тутась близехонько, коли напрямки.

— Ежели кто короткий путь прознает.

— Не сворачивать, так и до темени поспеете.

— Вы покажете дорогу? — спросила Сашка.

Все фейри, как по команде, вытянули руки-сучья, и все — в разные стороны.

— Так куда же идти?

— А хоть за солнцем, хоть супротив. Все одно — кудысь хошь, тудысь и придешь. Место таковское.

Сашка вздохнула и подхватила на руки заметно потяжелевшего малыша. Он мгновенно уснул на ее руках. Как только полянка скрылась за стеной деревьев, их нагнал Альнус и сунул Сашке погремушку из бобового стручка и маленькую сушеную тыкву, в которой плескался нектар.

— Дитяте, — смущенно пробормотал он и прежде, чем Сашка успела поблагодарить, превратился в кустик ольхи.

Грей шел впереди, прокладывая дорогу через густые заросли папоротника, и с каждым шагом силы возвращались к нему. Когда они уходили с поляны, Сашка заметила, как он выронил свирель — не выбросил намеренно, не потерял, а просто равнодушно разжал ладонь, словно там был использованный трамвайный билет. Сашка подняла дар лесной нимфы и спрятала за перевязь, в которой несла спящего принца.

 

Глава 17

Когда они прошли около часа, Сашка заметила, что лес вокруг стал неуловимо меняться. Смолкли птичьи трели. Все чаще стали попадаться иссохшие деревья, покрытые серым лишайником. Посмурнело, повеяло холодом. Сашка вздрогнула, когда на ее щеку опустилась осенняя паутинка.

В отдалении послышался печальный перезвон колокольчиков. По дорожной грязи, хранившей отпечатки сотен ног, лошадиных копыт и колес телег, медленно двигалась вереница фигур, одетых в черные балахоны и остроконечные капюшоны, которые закрывали все лицо, оставляя только прорези для глаз. Предводитель и замыкающий звонили в маленькие колокольчики.

— Кто это?

— Прокаженные. По приказу короля они обязаны оповещать о своем приближении звоном колокольчика. Им запрещено пить проточную воду или разговаривать с кем-то, откинув капюшон. Отлучены от церкви и отпеты, как покойники. И продолжают жить еще долгие годы, отверженные всем миром, перебиваясь случайным подаянием.

— Какой ужас…

— Да. Но это добрый знак. Обитель черных сестер совсем близко.

Вскоре до их слуха донесся мягкий колокольный звон. Он плыл над поросшими редким перелеском холмами, баюкая их, как больного ребенка, укрывая невесомым пуховым одеялом. Безмолвные фигуры в черных балахонах все так же медленно брели по дороге. Грей и Сашка держались в отдалении.

— А что за болезнь такая — проказа?

— Человек гниет заживо, покрывается безобразными струпьями и смердит, как падаль. Священники в церквях говорят, что это кара за грехи. Может, так оно и есть.

— Глупости все это средневековые. От любой болезни есть лекарство, — убежденно сказала Сашка. Но Грей лишь покачал головой.

— Ленивая смерть прибирает медленно, но про того, кого пометила своей печатью, уже не позабудет.

Вдоль дороги потянулись поля ржи, овса и ячменя. Черные фигуры жнецов в таких же остроконечных капюшонах, как те, что шли по дороге, издали казались стаей ворон. На холмах за изгородью паслись отары серых овец.

Вскоре Сашка с Греем подошли к стенам обители. По обе стороны высоких ворот возвышались каменные башни с зубчатыми краями и узкими бойницами.

— Как-то это не похоже на госпиталь или приют. Скорее, на неприступную крепость.

— Догадываюсь, что эти стены не раз уже спасали от набегов жителей окрестных селений, которые винят прокаженных во всех бедах — и в падучей скота, и в неурожае, и в засухе или затяжных дождях.

— Но это же несправедливо!

— А кто здесь говорит о справедливости? Боюсь, этого диковинного товара не найти ни на одной ярмарке Гриндольфа, — горько усмехнулся Грей.

Вслед за вереницей прокаженных в черных балахонах они прошли в распахнутые настежь ворота. За крепостными стенами вокруг строящегося храма с высокой колокольней лепилось с десяток каменных зданий, а за ними — глинобитные хижины, хлевы, амбары. По проулкам сновали безмолвные черные фигуры — прокаженные и монахини, и от этого казалось, что обитель отверженных населяют только бесплотные тени. Сашка зябко повела плечами, прогоняя эту мысль.

— Странное местечко, — пробормотал Грей. — Я слышал, в подземельях старого замка хранится несметное богатство: за то, что Орден черных сестер избавил города от прокаженных, король освободил их от всех податей и выделил земли, чтобы возделывать пашню и пасти скот.

— Зачем же они ходят по городам и просят милостыню?

— Чтобы напомнить людям о неотвратимости смерти и сострадании, — назидательно произнесла дородная монахиня, остановившаяся в двух шагах от них.

— Сестра, нам поручено передать на воспитание бастарда.

— Я отведу вас к сестре Ровенне, — поджав губы, сказала монахиня.

Большое каменное строение, где жили юные подопечные черных сестер, располагалось в отдалении от лечебниц и храма, за небольшим садом, в котором наливались восковой спелостью яблоки и вызревали лиловые сливы. Во дворике бегали мальчишки лет шести — семи — сражались на палках, запрыгивали друг другу на закорки. Увидев монахиню с незнакомыми людьми, они замерли, раскрыв рты. Монахиня провела Грея и Сашку в зал с высоким сводчатым потолком, который служил столовой. Молоденькая румяная кухарка уже выставила большие котлы с дымящейся густой похлебкой.

— Ждите здесь.

Спустя пару минут столовая заполнилась топотом, смехом и детскими голосами: воспитанники торопились занять места за длинными столами. Брякали глиняные плошки, скрипели скамьи, но вот все возгласы смолкли, а головы повернулись в одну сторону — туда, где стояла бледная худощавая монахиня в темном одеянии. Дождавшись полной тишины, она начала читать слова молитвы, и дети вторили ей нестройным приглушенным хором. Закончив, она ободряюще улыбнулась и вместе с кухаркой стала разливать похлебку по мискам.

— Тебе не кажется, что она немного похожа… — начала было Сашка, но осеклась, заметив посеревшее, как от сильной боли, лицо друга. — Так я не ошиблась?! Это она, да?!

Грей сжал ее руку так, что она чуть не вскрикнула.

— Ни слова про меня, слышишь? Отдай ребенка и уходи. Я буду ждать снаружи.

— Но Грей…

— Ни слова!

Закончив обход, монахиня подошла к дальнему столу, за которым сидела Сашка.

— Это ты принесла ребенка? — участливо спросила она, наливая похлебку.

— Эвейн, — тихо позвала Сашка, не поднимая глаз.

Рука, которая держала миску с ароматным варевом, чуть заметно дрогнула.

— Меня зовут сестра Ровенна, — ровным голосом сказала она.

Как же трудно было узнать в монахине, закутанной в темное покрывало, гордую и смешливую красавицу Эвейн, неутомимую охотницу, которая мастерски высвистывала песни лесных птиц.

— Где же твои лук и стрелы, Эвейн?

Их взгляды встретились, и Сашка увидела, как отхлынула кровь от лица Эвейн, как проступила на носу россыпь золотистых веснушек.

— Сашка?! Как же ты тут оказалась? И почти не изменилась! Десять лет ведь прошло?.. Как такое может быть? — Эвейн, крепко сжав ее в объятьях, осыпала торопливыми поцелуями ее лицо, отстраняла, чтобы посмотреть, и снова прижимала к бешено колотящемуся сердцу. — Милая моя, где же ты пропадала все это время? Неужели в Запределье? Или все это мне только привиделось?

Маленький принц высунул ручонку из перевязи. Сашка торопливо сунула ему тыквенную бутылочку, которую дал им в дорогу древесный фейри.

— Постой… Это что, твой?! — увидев, что Сашка отрицательно качнула головой, Эвейн облегченно выдохнула. — Сколько же тебе лет? Пятнадцать?! Совсем невеста… А я по-прежнему вижу тебя маленькой девочкой в пажеском костюме. Идем же, а то на нас все смотрят, — смахнув слезы, Эвейн взяла ее за руку и увела в большую спальню, где рядами стояли кровати. Деревянной ширмой в углу было выгорожено небольшое пространство, где помещались только узкая кровать и знакомый Сашке сундук.

— Да, он по-прежнему со мной. Все мое бесполезное приданое, пожелтевшее и затхлое, как палая листва, — перехватив ее взгляд, грустно улыбнулась Эвейн.

Словно завороженная, Сашка медленно сняла покрывало с ее головы. По плечам Эвейн рассыпались тугие кудри, точно свитые из тончайшей медной проволоки. От правого виска тянулась широкая седая прядка.

— Поверить не могу… Ты остригла волосы, — потрясенно вздохнула Сашка. Отчего-то ей это казалось кощунством.

— Да… Сестра Ольгелла сказала, что это грех. Что это рождает зависть. Да и к чему мне теперь эта грива? Одна морока только. Видишь, совсем старуха стала — половина головы седая.

— Ты остригла волосы, — глупо повторила Сашка, все еще не в состоянии осознать перемену, произошедшую в облике Эвейн.

— Ну же, перестань! — засмеялась та, проводя рукой по волосам — так, словно настолько давно прикасалась к ним, что уже и забыла, какие они на ощупь. — Дай-ка мне лучше ребеночка. Чей он?

Сашка тяжело вздохнула, а затем, собравшись с силами, на одном дыхании рассказала о том, что произошло в замке, и как они с Греем сбежали из охваченного волнениями города, как Леборхам едва не отобрала маленького принца, как они оказались в зачарованном лесу и встретили древесных фейри и Гексулу. Эвейн слушала, закусив нижнюю губу, с потемневшими глазами, машинально укачивая младенца.

— Так ты говоришь, Грей… жив? — спросила она, стоило Сашке остановиться, чтобы перевести дух, как будто только это и запомнила из сумбурного рассказа Сашки.

— Да, и если бы не он, нам бы ни за что не выбраться из города.

— И он… здоров?

— Да, лесная нимфа…

— Да-да, точно. Где же он сейчас?

Сашка замялась.

— Ну, монахиня велела дожидаться в обеденном зале. А потом он увидел тебя и почему-то ушел.

— Ну да, конечно. Понятно, — пробормотала Эвейн, с отрешенным видом снова пряча волосы под темное покрывало.

Сашке, которой, напротив, совершенно ничего не было понятно, кроме того, что все почему-то пошло наперекосяк и счастливого воссоединения влюбленных не случилось, оставалось только виновато улыбнуться.

— Так ты говоришь, Кронк мертв? Какое счастье! Наследника необходимо как можно скорее вернуть в королевский замок. Здесь мы не сможем защитить его от Леборхам.

— Но король, его отец, убит. И бароны грызутся за то, чтобы взять его под опеку. Во дворце его жизнь не в меньшей опасности!

— Кажется, я знаю человека, который сможет дать разумный совет.

С этими словами Эвейн порывисто встала и вернулась в обеденный зал — Сашка едва поспевала за ее быстрым шагом. Эвейн подозвала одного из старших мальчиков и поручила ему сбегать на голубятню и отправить белого голубя.

— Письма никакого не будет. Слишком опасно, вдруг кто-то перехватит. Сам все увидит, как приедет.

Она приобняла Сашку.

— Поживите пока тут, отдохните с дороги. Здесь спокойно и хорошо.

В глубине души Сашка была рада этой передышке. Рада, что ей больше не нужно убегать и прятаться, мокнуть под дождем и стирать ноги в кровь, пробираясь сквозь лесной бурелом. Не нужно беспокоиться о том, чем накормить и как успокоить плачущего ребенка, где взять чистые пеленки. Она была рада, что рядом есть взрослые, которые снимут с ее плеч заботы и тревоги, которые свалились так внезапно. Эвейн, разумеется, никому не раскрыла тайны наследника трона, и монахини окружили его такой же прохладной заботой, как и остальных брошенных младенцев. Сашка придумывала разные предлоги, чтобы подольше задержаться у его колыбели, и стоило ей отойти хоть на полчаса, как сердце начинало тревожно поднывать, словно на невидимой леске кто-то тянул его к спящему принцу. Да и ребенок в ее присутствии заметно оживлялся, тянул ручки и радостно гулил. Видя, как хнычущий младенец мгновенно затихает на ее руках, Сашка испытывала тайную радость. Артур уже не казался ей похожим на всех прочих, она знала все его забавные гримасы, безошибочно отличала плач пустого живота от рева мокрых пеленок.

Эвейн, не слишком одобряя ее болезненную привязанность к ребенку, с которым, так или иначе, вскоре придется расстаться, пыталась отвлечь ее заботами о других воспитанниках приюта. Эвейн была не просто патронессой приюта — она была его живой душой, и это был огромный, каждодневный, но не слишком заметный постороннему взгляду труд. Просыпаясь рано, часов в пять утра, она целый день крутилась между лазаретом, комнатой для занятий, столовой и спальней для грудничков, так что к заходу солнца уже валилась с ног от усталости и засыпала без сновидений, словно погружаясь в толщу темной воды. Сашка была при ней почти неотлучно: они чуть раздвинули ширму, чтобы вместить еще одну кровать.

Грей уходил ночевать на конюшню. Да и днем они не виделись, он все время пропадал где-то, словно нарочно избегая попадаться им на глаза. А если и доводилось случайно встретиться, буркал «добрыйденьмилыедамы» и старался поскорее пройти мимо. Эвейн бледнела и отворачивала лицо. Они отталкивали друг друга, как одноименные полюсы магнитов. После пары попыток подстроить этим двоим случайную встречу, которые заканчивались лишь обоюдной неловкостью и тягостным молчанием, Сашка бросила эту затею. Этих странных взрослых хлебом не корми, дай только усложнить и запутать все.

Да и других забот хватало: как-то незаметно Сашка подружилась с воспитанниками Эвейн, и они теперь повсюду бегали за ней шумной и бестолковой свитой. Монахини учили их молитвам и Священному писанию — других книг в обители, да и во всем королевстве не было. Однажды Сашка рассказала сказку, чтобы утихомирить ребятню — и с тех пор они требовали все новых и новых историй, страшных и волшебных. В особенности им нравилось слушать про чудесную страну, населенную вечно юными и прекрасными альвами, где сотни лет длится лето.

Дни пролетали один за другим, и однажды Сашка, выйдя во двор, увидела всадника на вороном коне в запыленном дорожном плаще. Эвейн держалась за стремя и что-то оживленно рассказывала. Даже не дослушав, всадник оттолкнул ее и, пришпорив коня, взял с места в карьер.

— Эвейн, кто это был?

— Тобиас.

— Тобиас?!

— Да, хотела устроить сюрприз, радостную встречу старых друзей. Но стоило ему услышать про Грея, как он изменился в лице и сорвался с места.

— Что ты знаешь о нем?

— Кажется, он служит какому-то знатному лорду, приближенному ко двору. Он приехал в обитель года три назад, привез мальчика, единственного выжившего в деревне, жители которой умерли от странного мора. К сожалению, через несколько дней он тоже умер. Но Тобиас — он потом часто приезжал, привозил мешки с зерном, целые отрезы холста… И оставил мне белого голубя. Сказал, что если случится беда, сразу примчится. И как видишь, сдержал обещание.

— Так ты ничего не знаешь…

— Что?

— Тобиас служит Кронку. Вернее, служил. С того самого дня, как пропал там, в лесу, когда братство пыталось освободить узников.

— Не может быть…

— Но это правда. Помнишь, я рассказывала о том, что произошло в подземном лабиринте, — Тобиасом овладела темная сила, он стал другим. Постоянно слышал голос в своей голове, который приказывал, призывал его. Это Змей, он подчинил его волю, его разум. Я видела его там, в шатре Кронка. Это он убил Ильстрема. Это он предал лесное братство.

Эвейн смотрела расширившимися от ужаса глазами, не в силах поверить в страшную правду.

— Это еще не все. Скорее всего, именно он убил Кронка. Он мечтает захватить власть и стать новым Змеем. Эвейн, — Сашка мягко взяла ее за руку и заглянула ей в глаза, — постарайся вспомнить, что именно ты успела рассказать? Он знает о том, что маленький принц здесь?

— Нет, нет. Я не успела… Я все испортила, да?

— Ох, Эвейн, ты же ничего не знала. Но, наверное, нам нельзя здесь оставаться…

— Да, ты права. Разыщи Грея, — это был, наверное, первый раз, когда Эвейн назвала его по имени. — А я соберу припасы в дорогу. Вы должны уйти до заката.

Но прежде чем Сашка успела добежать до конюшни, раздался громкий звук рога, и в ворота обители въехал отряд вооруженных всадников.

 

Глава 18

— Именем короля! — холеный вороной конь под Тобиасом бил копытом и встряхивал гривой, разгоряченный скачкой.

Из толпы прокаженных в черных балахонах, которая росла с каждой минутой, выступил сухопарый старик с венчиком седых волос. Его накидка из темной холстины была подпоясана простой веревкой с бубенчиками на концах. Он слегка прихрамывал и опирался на деревянный посох. При его появлении все, кроме всадников, склонились в почтительном поклоне.

— Как настоятель обители, прошу разъяснить причину вашего вторжения.

— Именем короля требую незамедлительно выдать опасного преступника, который скрывается в этих стенах.

— Сын мой, обитель всегда была и останется прибежищем для всех страждущих. Все, кто нуждается в защите и помощи, встретят их здесь.

— Ты что, оглох, старик?! — всадник достал из раструба перчатки пергаментный свиток, скрепленный королевской печатью. — Именем короля я требую выдать беглого каторжника, который здесь прячется от правосудия.

По толпе пронесся глухой ропот. Но настоятель остался невозмутим.

— Королевские указы, как вам прекрасно известно, не имеют силы в стенах обители. Здесь правит не король, а Орден черных сестер, устав которого предписывает проявлять гостеприимство и милосердие ко всем страждущим.

Краем глаза Сашка увидела Грея, который с каменным лицом наблюдал за этой сценой, и, протиснувшись через сомкнувшиеся ряды, схватила его за руку.

— Я повторяю в третий и в последний раз: выдай мне беглого каторжника, известного под именем Грея!

Старик лишь горестно улыбнулся и покачал головой. С побелевшими губами Тобиас выхватил свиток и зачитал, чеканя каждое слово:

— Тому, кто выдаст на суд короля преступника, именуемого Греем, высокого роста, волосы темные, без кисти на правой руке, со шрамами на спине от ударов плетью, полагается награда в размере 10 золотых. Королевская стража перекроет ворота обители для всех обозов, телег, пеших и конных, пока преступник не предстанет перед праведным судом. Каждый, кто попытается покинуть обитель, будет убит на месте, — закончив читать, он обвел собравшихся мрачным взглядом.

— А ты слазь с лошадки да сам и поищи, коли он тебе так позарез понадобился, — осклабился один из прокаженных, медленно стягивая капюшон с узкими прорезями для глаз. То, что оказалось под ним, заставило стражников отшатнуться. Серая кожа на лице, совершенно лишенном бровей и ресниц, вздулась уродливыми буграми, превратив его в свирепую маску, ощерившуюся гнилыми осколками зубов. Вслед за ним и другие постояльцы обители стали стягивать балахоны, являя миру зловонные, гноящиеся язвы, вывернутые, увечные суставы и страшные культи. Они сомкнули кольцо вокруг всадников, словно армия полуразложившихся трупов, восставших из могил. И ни одно оружие не внушило бы королевским гвардейцам большего ужаса.

— Если вы не выдадите его до заката, мы начнем жечь посевы и резать скот. Вас ждет голодная смерть! — крикнул Тобиас, разворачивая коня и расшвыривая всех, оказавшихся на его пути. — Стоит ли никчемная жизнь висельника такой жертвы?

— Нет, — тихо сказал Грей, провожая его мрачным взглядом. Несколько людей бросились к воротам и заперли их на тяжелый засов.

— Что ты задумал? — вцепилась в его рукав Сашка. — Припасов в амбарах и погребах хватит на то, чтобы выстоять многолетнюю осаду. Он не посмеет сжечь посевы, это пустая угроза!

— Я не буду прятаться за спинами детей и больных стариков. К тому же у меня давние счеты с мальчишкой.

— Грей!

Он устало улыбнулся и провел ладонью по ее волосам.

— Все будет хорошо. Вот увидишь.

Почувствовав чье-то молчаливое присутствие, они оглянулись и увидели того самого худого старика в рясе из небеленого холста.

— Отец Виспасиан, — Грей почтительно склонился в поклоне. — Простите, что навлек беду на вашу обитель.

— Она вовсе не моя. Это обитель всех страждущих. В глазах короля мы всегда были рассадником заразы. Зловонной язвой на теле королевства, которую надо безжалостно выжечь. Кронк был умнее, он понимал, что разумнее дать убежище прокаженным, чем ждать, пока они разбредутся по всем городам и дорогам королевства. Но Кронка больше нет. Боюсь, для обители наступают тяжелые времена.

— Я не прошу предоставить мне укрытие.

— Если бы не ты, нашелся кто-то иной. Мы не должны молча ждать своей участи, как безвольный скот на бойне. Мы должны дать отпор.

— Как? В обители нет воинов — только больные, обездоленные и сироты.

— Да, и обитель — их единственный дом, последняя надежда на спокойную жизнь. Поэтому и биться за нее они будут до последнего вздоха.

— И кто же поведет их в бой?

— Ты, разумеется.

— Я? Однорукий калека?!

Отец Виспасиан положил руку на плечо Грея.

— Посмотри, — он обвел рукой большой двор, где по-прежнему оставалось около сотни прокаженных, которые, стоя в отдалении, прислушивались к их разговору. — Ты нужен этим людям, ты призван помочь им.

— Что ж, коли так, лучше уж погибнуть в бою, чем быть вздернутым на виселице.

— Воистину. Идем же, в крепостных подвалах есть небольшой склад оружия, которое оставили в разное время рыцари, вернувшиеся из дальних походов. Что-то совсем проржавело и затупилось, но что-то еще может оказаться вполне пригодным…

Проводив их долгим взглядом, Сашка сорвалась с места и побежала к приюту. Эвейн тревожно вглядывалась вдаль, слушая ее сбивчивый рассказ.

— Я пойду к Тобиасу, буду на коленях умолять его избежать кровопролития…

— Эвейн, ворота заперты, выставлена стража, которой приказано без промедления убить каждого, кто попытается покинуть обитель. Да и сомневаюсь, что Тобиас согласится выслушать тебя, — видела бы ты его лицо, он просто взбешен!

Весь остаток дня обитель гудела, как растревоженный муравейник. А вечером, на закате солнца, раздался тоскливый звон набата, возвещая об очередном бедствии: с востока поднимались густые клубы дыма — горело поле, засеянное ячменем. Отовсюду раздавались горестные вопли, обитатели крепости стягивали черные капюшоны и, не скрывая слез, смотрели в небо. С лязгом и грохотом на мощенный камнем двор выкатилась телега, запряженная пегой кобылой. В повозке было свалено оружие: мечи, боевые топорики, копья. Толпа расступилась, пропуская вперед отца Виспасиана.

— Братья! — его надтреснутый голос обрел неожиданную силу и глубину. — Сегодня они сожгли наши посевы, а завтра спалят наш дом, и нас самих поджарят, как кур на вертеле. Каждый, кто может держать в руках оружие — неважно, меч или мотыгу, должен встать на защиту обители и прогнать врагов от ее ворот!

Толпа ответила дружным ревом и боевыми возгласами.

— Сейчас каждый выберет оружие. Завтра все получат сытный обед, будет время заточить клинки и помолиться. А на рассвете нас ждет бой.

Рыжий кузнец в кожаном фартуке, окидывая мрачным взглядом каждого подошедшего, подбирал ему оружие по росту и комплекции. Арсенал быстро опустел, послышалось роптание и недовольные выкрики: те, кому не досталось меча или топорика, двинулись к сараям, где хранились вилы и мотыги.

— Они просто сметут королевских стражников, — пробормотала Сашка.

— Сомневаюсь, что наш старый друг Тобиас терял время даром, — в голосе Грея послышалась такая безнадежность, что у Сашки мороз прошел по коже. — Если, конечно, он не распоследний дурак.

Весь следующий день Сашка наравне со взрослыми таскала корзины с камнями и связки сучьев к башням у ворот. Она то и дело, вытягивая шею, пыталась высмотреть Грея, но тот словно сквозь землю провалился. Наконец, один из ополченцев обмолвился, что видел Грея в восточной башне.

Сашка поднялась по деревянной лестнице с полусгнившими пролетами. В маленькой круглой комнате, открытой всем ветрам, стоял Грей. Скрестив руки на груди, он смотрел через вырубленную в каменной кладке бойницу.

— Их уже более сотни, — сказал он, не оборачиваясь.

Подойдя ближе, Сашка встала на цыпочки и ахнула. На поле был разбит настоящий лагерь: она насчитала более сорока хорошо вооруженных воинов в форме королевских стражников. Между кострами, на которых зажаривались бараньи туши, бродили крестьяне из окрестных деревень.

— И они все прибывают и прибывают. По одиночке и целыми отрядами. Вооруженные, с добрыми лошадьми и припасами.

— Но почему?

— Кто знает? Отец Виспасиан признался, что в местных краях не слишком-то жалуют обитателей крепости, — люди боятся заразы и сглаза. А может, просто не прочь запустить руку в крепостные погреба.

— Что же делать?

— Ясно одно: всех, кто завтра выйдет за ворота обители, прирежут, как жертвенных овец. А через месяц здесь соберется целая армия. Крепость возьмут так или иначе, штурмом или измором, и все, кто еще остался в живых, будут перебиты. А затем король пожалует крепость и земельный надел новому, более сговорчивому барону, — может быть, даже самому Тобиасу. Не стоит ввязываться в войну с королями.

— Но отец Виспасиан…

— Отец Виспасиан твердо верит, что стоит нам выйти на поле брани, как с облаков спустится небесное воинство, чтобы подсобить в праведном бою. Это святой человек, но какие-то земные вещи ускользают от его понимания. Церковь не встанет на его защиту, не пойдет против короля, да и всем этим толстобрюхим святошам он давно поперек горла.

— Почему?

— Потому что люди ненавидят тех, кто осмеливается жить так, как они сами считают правильным. Отец Виспасиан ведь даже, строго говоря, не рукоположен, он не служитель церкви. Он из славного и древнего рода воинов, которые на поле брани, а не на придворных балах, завоевывали титулы и земли. Кронк отправил его подавлять бунт на южных границах королевства, и он вернулся с маленькой бляшкой проказы, мечтая только о том, чтобы умереть в родных стенах. Как видишь, жив до сих пор. Но вся его большая семья — жена, пятеро сыновей и дочь — умерли на его руках от лихорадки. Когда он засыпал последнюю могилу, то надел рясу и открыл крепость и закрома для всех страждущих. У обители крепкие стены, но ей не выстоять.

— Что ты задумал, Грей? — тихо спросила Сашка.

— Я уйду. И у Тобиаса не будет повода для осады крепости.

— Но как?!

Грей снова выглянул в бойницу.

— Отсюда можно перебраться на крепостную стену, это не так уж высоко. Нужно только найти хорошую веревку.

Сашка прикинула, где раздобыть такую, — те, что она видела на конюшне и в сарае, не казались достаточно крепкими, чтобы выдержать вес взрослого мужчины. Она уже развернулась, чтобы идти, когда услышала вопрос:

— Ты считаешь меня жалким трусом, да?

Сашка порывисто обняла Грея, стараясь сдержать подступившие к горлу слезы.

Когда она вышла во двор, звон колоколов уже созывал обитателей крепости на вечернюю молитву. Сашка подняла глаза в небо, провожая взглядом вспорхнувших с колокольни сизых голубей. И как она сразу не догадалась!

Она подождала минут пятнадцать, когда из колокольни выйдет долговязый конопатый звонарь, и шмыгнула в темный проем. Почти все внутреннее пространство колокольни занимал каменный стержень, который по спирали опоясывала лестница со стертыми ступенями. Воздух был спертым и затхлым, а стены с каждым витком наползали все ближе. Немудрено, что звонарем стал худосочный Вильям, — любой из более упитанных служителей обители попросту застрял бы здесь, как пробка в бутылочном горлышке. Борясь с приступами подступающей дурноты, Сашка карабкалась все выше, пока, наконец, не вырвалась на открытую площадку. От быстрого подъема голова слегка кружилась. Площадка была совсем крошечной. На засиженном птицами полу, как клубок пыльных змей, свились изрядно потрепанные веревки разнокалиберных колоколов. С языка самого большого колокола свешивался тяжеленный канат толщиной в руку. Выбрав подходящую веревку, Сашка выхватила клинок, подпрыгнула и одним махом отсекла ее у колокола над головой. Тащить ее по лестнице нечего было и думать. К тому же Вильям мог вернуться в любой момент. Ухватившись за край колонны побелевшими пальцами, Сашка высунулась и, убедившись, что в округе нет любопытных глаз, подтащила моток веревки к краю и сбросила вниз. К счастью, ей удалось улизнуть незамеченной.

Грей ждал ее. Он встал из-за стола и передал тонкий свиток.

— Отдай завтра отцу Виспасиану. Надеюсь, слова, начертанные на бумаге, покажутся ему весомее тех, что произнесены вслух. И, вот еще… — он мял в левой руке маленький, вчетверо сложенный кусочек пергамента, не решаясь ни отдать его, ни хотя бы назвать имя той, кому предназначено послание. Сашка молча кивнула.

Дождавшись наступления темноты, Сашка обвязала Грея за пояс и, отыскав между камней кладки ржавый железный крюк, соорудила что-то вроде блока. Крепко уперевшись обеими ногами и обмотав ладони тряпкой, она медленно стравливала веревку. Веревка натянулась, а затем резко ослабла. Сашка услышала глухой звук удара о землю. Высунувшись чуть ли не по пояс, она увидела, как Грей, тяжело припадая на левую ногу, двинулся было в сторону леса, а затем, круто развернувшись, пошел прямо на огни костров.

 

Глава 19

Серый рассвет застал Сашку в большой спальне приюта, где смешались запахи кислого молока, грязных пеленок и младенческого пота. В кроватке спал маленький принц. Всю долгую ночь Сашка держалась за его пухлую ручонку, как за последнюю надежду на то, что все еще может быть хорошо.

Сашке так и не хватило решимости рассказать Эвейн о том, что Грей ушел. Его письмо по-прежнему лежало в лифе платья, царапало, жгло кожу. Сашка неслышно поднялась, поправила сбившееся покрывальце и уже не в первый раз удивилась тому, как же быстро растет Артур. Во сне его лицо казалось не по-детски серьезным. Вчера, завидев ее, он так обрадовался, что едва не опрокинул колыбель, свесившись через бортик, — она едва успела подхватить принца на руки.

«Та», — пролепетал он, обняв ее за шею.

Пока он не уснул, Сашка еще как-то держалась, старалась спрятать слезы, которые тихо катились по щекам. Вместо того чтобы спастись, Грей пошел на верную смерть, чтобы отвести беду от обители и избежать кровопролития. Глупое геройство.

Стараясь ступать как можно тише, Сашка выбралась из спальни.

У главных ворот царила полная сумятица. Встревоженно топтались и всхрапывали оседланные лошади, бестолково метались кое-как вооружившиеся защитники крепости в длиннополых балахонах, поблескивали начищенные с вечера гнутые доспехи, лязгали мечи, частоколом вздыбливались колья. Кто-то крепко ухватил Сашку за предплечье и развернул.

— А, вот ты где, — осклабился бродяга, заросший черной щетиной до самых глаз. — Ну, и где же твой дружок?

— Я… не знаю, — пробормотала она.

— Затеял, значит, сыр-бор — а сам в кусты?

Сашка дернулась, пытаясь вырваться из стальных клещей. На ее плечо мягко опустилась ладонь.

— Оставь ее, Ингвар.

Отец Виспасиан отвел ее в сторону и испытующе посмотрел в глаза.

— Грей ушел ночью. Он надеялся, что так спасет всех, — призналась она.

Сашка протянула настоятелю обители смятый свиток. Тот быстро пробежал его глазами и устало вздохнул. За воротами протрубили в рог.

— Именем короля, откройте ворота обители. Преступник пойман и понесет заслуженное наказание. К чему бессмысленное кровопролитие?

Все взгляды обратились к отцу Виспасиану, который отчего-то медлил.

— Братцы, да пес с ним, баламутом пришлым, — выкрикнул кто-то в толпе. — Жили худо-бедно, пока он не заявился тут… Вздернут — и поделом!

Раздалось несколько одобряющих возгласов, но большинство защитников обители молчали, не сводя глаз с настоятеля.

— Откройте ворота, — приказал он. — Дайте дорогу королевским стражникам.

Сразу с десяток прокаженных, которые еще вчера, горя праведным гневом, были готовы защищать стены обители, бросились к воротам, чтобы вынуть тяжелые запоры из кованых скоб.

Во двор въехала кавалькада королевских гвардейцев во главе с Тобиасом. Следом промаршировал строй пеших воинов — они все прибывали и прибывали, выстраиваясь в большой круг и тесня обитателей крепости. Вновь протрубил горн, и в наступившей тишине раздался тяжелый цокот копыт и громыхание обитых железом ободьев по брусчатке. Вытянув шею, Сашка увидела гнедого коня с белыми щетками и длинной гривой, который тащил повозку с высокой деревянной клеткой. В углу, скрючившись, сидел Грей — его одежда была изодрана, а лицо и тело покрывали кровоподтеки. «Им мало просто казнить его, они намерены преподать нам урок. Чтобы впредь неповадно было бунтовать», — прошептал отец Виспасиан.

— Этот изменник совершил преступление перед короной и будет казнен завтра в полдень. Любой, кто поднесет ему воду или еду, разделит его участь, — сообщил глашатай.

Обитатели крепости, бросая сумрачные взгляды на гвардейцев, разбрелись. У клетки осталось лишь пять стражников, остальные же — вероятно, среди них было немало жителей окрестных деревень — двинулись к рощице фруктовых деревьев. Заслышав стук топоров, отец Виспасиан горестно всплеснул руками и бросился вдогонку.

— Эвейн, его казнят завтра в полдень! — воскликнула Сашка, ворвавшись в столовую.

Взяв протянутый Сашкой аккуратно сложенный кусочек пергамента, Эвейн развернула его побелевшими дрожащими пальцами и всхлипнула, едва прочитав первые строки.

— Эвейн, — мягко тронула ее за плечо Сашка, — помнишь, я рассказывала о Гексуле, лесной нимфе? Она хотела, чтобы Грей навсегда остался в лесу, с ней. Когда он уходил, она обещала спасти его из любой беды.

— Что же мы ждем?

— Только она сказала, что он станет совсем другим — человеком леса. Забудет прошлую жизнь. И людей, которых любил когда-то.

— Главное, что он будет жить.

Сашка достала из дорожной котомки тонкую флейту и поднесла ее к губам. Мелодичный напев выткался в воздухе, как прозрачная вуаль. Свежий ветер принес смолистый пряный запах хвои. Стены расступились, растаяли за стволами вековых кедров, по которым перепархивали шумные синекрылые сойки.

— Где он? И как эта, в черном, попала в мой лес? — ледяной тон Гексулы обескуражил Сашку.

— Грей в беде.

— Он просил меня о помощи?

— Э-э, да, — замявшись на мгновение, сказала Сашка. — Ты можешь его спасти?

— Он помнит о цене?

— Да, — опередила Сашку Эвейн. — Он покорен твоей красотой и хочет уйти от людей, стать человеком леса. Ни одной смертной не по силам тягаться с вечно юной и прекрасной лесной нимфой.

— Особенно той, розы на щеках которой давно увяли, а волосы покрылись белым инеем.

Сашка тихо сжала руку Эвейн. Гексула развязала вышитый причудливым цветочным орнаментом мешочек и положила на Сашкину ладонь черный желудь.

— Пусть проглотит, — сказав это, она исчезла. Волшебный лес в один миг растаял, как туман, а Сашка и Эвейн снова оказались в темной келье.

На закате, когда колокол собрал всех на вечернюю молитву, Сашка и Эвейн, прихватив глиняный кувшин с имбирным элем и корзинку с разной снедью, вышли во двор крепости, в центре которого стояла клетка и возвышалась виселица.

Охранники весь день маялись со скуки и развлекались тем, что тыкали острием копья несчастного пленника, над ранами которого вился рой мух. При виде девушек стражники встрепенулись и напустили воинственный и строгий вид.

— Стой! Лорд-канцлер строжайше запретил…

— Но это не для преступника, — обезоруживающе улыбнулась Эвейн. — Это угощение для вас, храбрые воины, ведь вы весь день провели здесь, на холодном ветру.

Сашка, кокетливо улыбнувшись, подала кувшин одному из стражников. Другой приподнял ножом край беленой холстины в корзинке и, увидев хлеб и колбасы, расплылся в широкой улыбке.

— Эй, оставь-ка мне, приятель, — толкнул он напарника, отбирая кувшин. — Из рук эдакой милашки и уксус будет сладким!

Пока Сашка, мило болтая с охранниками, отвлекала их внимание, Эвейн быстро просунула сквозь прутья круглый хлебный мякиш, в котором был спрятан желудь. Грей, который не сводил с нее глаз, не двинулся с места. Одними губами прошептав что-то, Эвейн отошла к Сашке. Оглянувшись, она увидела, как Грей дотянулся до хлебного шарика и быстро положил его в рот.

К полудню вокруг виселицы уже собралась толпа зевак. Тобиас гарцевал на вороном коне в окружении гвардейцев. Сашка бродила среди черных балахонов, как в дурном сне, не в силах поверить, что все это взаправду. Слишком уж абсурдной, невозможной казалась сама мысль о том, что Грея могут казнить. Она искала взглядом холщовую рясу отца-настоятеля. Двое стражников выволокли Грея из клетки и вывели на помост. Один из стражников достал свиток и пробубнил что-то — издалека было не разобрать отдельных слов. Палач накинул на шею узника петлю. Сашка с тоской всматривалась в толпу, надеясь увидеть золотисто-зеленый наряд Гексулы. Но время шло, а ее все не было. И надежда таяла, таяла с каждым ударом сердца — тяжелого, как булыжник. Пелена слез застилала глаза.

Она шла к помосту, раздвигая темные рясы, как пыльные вещи в гардеробе. Гулко прозвонил колокол. Толпа смолкла. Тобиас взмахнул рукой, и палач выбил колоду из-под ног Грея. Сашка крепко зажмурилась. Виселица, то ли неумело и наспех сколоченная, то ли ловко подпиленная кем-то ночью, со страшным грохотом рухнула. Грей, покачиваясь, поднялся на ноги и, судорожно вцепившись связанными на запястьях руками в удавку, сорвал ее с шеи. В толпе раздались радостные возгласы, которые через минуту слились в гул потревоженного улья.

— Помилован! Помилован! — кричали прокаженные, размахивая руками.

Грей скатился с помоста и, покачиваясь, поднялся. Настоятель, воздев руки к небу, произнес молитву. Люди вокруг Сашки стаскивали уродливые колпаки, улыбались, сжимали друг друга в объятьях. А она боялась поверить, что все кончено, боялась даже выдохнуть, чтобы не вспугнуть счастье.

— Это древний закон: если веревка оборвется или топорище сломается над шеей осужденного на казнь, — значит, он невиновен, — сказал Виспасиан.

Но всаднику на вороном коне не было дела до знаков судьбы и суеверий. На мертвенно бледном лице Тобиаса проступили горячечные пятна, а губы сжались в тонкую линию. Выхватив меч, он налетел на чудом спасшегося осужденного. Грей упал. По брусчатке заструилась темная кровь. Толпа отхлынула. Издалека, словно отзвук дальней грозы, стал крепнуть ропот. Под ноги породистому скакуну бросился сгорбленный калека: кривляясь и остервенело стуча в бубен, он заставил коня попятиться, а затем прокричал:

— Проклят! Навеки проклят!

Взбешенный Тобиас, размахнувшись, нанес ему страшный удар. Несчастный юродивый, забился в судороге, а потом затих на мостовой. Но шепот «проклят, проклят, проклят» уже расходился в толпе, как круги от камня, брошенного в сонный пруд.

 

Глава 20

Сашка проснулась среди ночи, сквозь узорчатые окна с причудливыми переплетами проглядывала яркая полная луна. Соломенный тюфяк, казалось, был набит камнями: все тело ныло, а лоб словно сдавило стальным обручем. Несмятая постель Эвейн была пуста. Сашка опустила босые ступни на ледяной пол и торопливо оделась.

Она нырнула в промозглые, неприветливые сумерки и направилась к кладбищу. Вчерашний день плыл, словно в тумане, и у нее по-прежнему недоставало сил поверить в необратимость произошедшего. Грей, ее Грей убит. Убит.

В обители было принято хоронить умерших без промедления. Слепо спотыкаясь о рытвины, Сашка подошла к кладбищу, где возвышались покрытые травой холмики. Надгробных крестов в обители не ставили — каждый, кто приходил сюда, навеки отрекался от прошлой жизни и прежнего имени, становился безымянным братом в большой семье. Она без труда отыскала свежую могилу. Сашка подняла ком свежей земли и растерла в ладони. На вывороченном дерне каким-то чудом уцелел едва заметный дубок с тремя жухлыми листочками. Сашка вытянула из-за пояса свирель, с сухим щелчком разломила ее на две половины и зашвырнула в кусты. Она закрыла лицо руками, упала коленями в мокрую землю и зарыдала в голос.

Внезапно она почувствовала рядом чье-то молчаливое присутствие. Эвейн? Но, подняв глаза, вместо монашеского облачения увидела переливчатый наряд, сотканный из шелковых нитей и солнечных лучей. Оглянувшись, Сашка заметила и пару пегих волкодавов, которые неотлучно следовали за хозяйкой, — они лежали в высокой траве, высунув фиолетовые языки, и бока их высоко вздымались, как после долгого бега.

— Ты опоздала, Гексула. Он мертв.

— Я пришла забрать свое, — невозмутимо произнесла она.

Сашка нехотя отступила на пару шагов. Гексула склонилась и провела рукой над черной землей — пальцы ее чуть подрагивали, точно она читала невидимый орнамент, вытканный в воздухе. Заметив тонкий дубок, она ласково коснулась сухих листочков, опустилась на колени и стала руками разгребать землю у корня. Медленно обошла побег по кругу, шепча заклинание на языке, который больше напоминал совиный клекот, чем человеческую речь. Ветер, взметнувший подол ее наряда, принес запах прелой листвы и осенних грибов. Лесная нимфа достала веревку, сплетенную из сухой древесной коры, и свистнула одного из псов. Его собрат поднялся и, не двигаясь с места, наблюдал с тревожным беспокойством. Один конец веревки Гексула обвязала вокруг корня деревца, а другой накинула петлей на шею пса.

— Заткни уши, — не оборачиваясь, бросила она Сашке.

— Что?

Гексула, ласково погладив пса, отступила на пару шагов. Зверь, тоскливо поскуливая и не сводя взгляда с хозяйки, нерешительно двинулся следом, и веревка натянулась, как струна. Гексула отрывисто крикнула, и волкодав резко сорвался с места, вырвав побег с корнем. Пронзительный крик прорезал ночную тишину — исступленный, разрывающий сердце. Сашка присела, зажав уши ладонями. Оглушенный пес встал как вкопанный, его взгляд на миг остекленел, а из пасти вырвалось легкое облачко пара. Гексула бросилась к зверю и, выхватив длинный кинжал, перерезала веревку на его шее. В призрачном лунном свете Сашке померещилось, что корни дубка извиваются, точно щупальца только что выловленного осьминога.

— Прощай, — сказала Гексула, и ее силуэт стал дробиться, расплываться, как отражение в быстрой реке.

— Постой! — закричала Сашка, хватаясь за подол ее наряда, который расползался в ее руках белесыми клочьями тумана. Рваные тучи на миг заслонили луну, а когда Сашка моргнула, она уже стояла посреди маленькой хижины, пол которой был устлан хвойной стружкой, а в воздухе стоял терпкий аромат лечебных трав. У очага, подкидывая сухую щепу в едва тлеющие угли, возилась старуха с седыми всклокоченными патлами.

— Что, увязалась все-таки следом? — проскрипела она, бросив сердитый взгляд на Сашку. Только заметив у порога пару пегих волкодавов, не сводивших с непрошеной гостьи настороженного и враждебного взгляда, Сашка поняла, кто перед ней. Впрочем, Гексула, кажется, тут же забыла о ней. Она поднесла росток ближе к огню, рассматривая толстый узловатый корень, кривые отростки которого, как показалось Сашке, напоминали ручки и ножки недоношенного ребенка. Достав кинжал, Гексула отсекла побег и бросила его в огонь. Словно пробудившись от боли, корень зашевелился, заерзал в ее руках, жалобно попискивая. Старуха опустилась на медвежью шкуру, расстеленную у очага, и, перехватив нож за середину лезвия, сноровисто прорезала в корневище щелочки глаз, уши, чуть подправила уродливый нарост, превратив его в нос. Быстрыми штрихами наметила колени, локти, запястья и лодыжки, прорезала на конце каждого отростка по пять крошечных пальчиков. Затем она уперла острие ножа чуть ниже носа и, покрепче взявшись за рукоять, последним точным движением провернула воронку на месте рта. Чуть отставив руку, чтобы полюбоваться своим творением, по-беличьи прицокнула языком и уложила корень на сгиб локтя, точно младенца. Прикрыв глаза и тихо раскачиваясь из стороны в сторону, она принялась петь тихую песню на языке старом, как сам лес. Большой палец свободной руки она настойчиво вдавливала в грудь куклы, созвучно ударам сердца. Сашка смотрела во все глаза, боясь шелохнуться, но все равно не могла бы с точностью назвать миг, когда в уродливом обрубке проклюнулся огонек жизни. Но вот едва заметно встрепенулись веки, пролетел легкий, как взмах крыльев бабочки, вздох.

Тихая колыбельная все лилась, обволакивая теплым сонным мороком, потрескивали дрова в очаге, трещал сверчок, изредка встряхивался на насесте нахохлившийся сыч. Время замкнулось.

Когда Сашка проснулась, комната была залита солнечным светом, а за окном на разные голоса пели птицы. В комнату впорхнула Гексула, снова юная и прекрасная, как весна. Следом за ней в дверном проеме показался охотник с луком и колчаном за спиной. Он снял с плеч большую вязанку хвороста. Сашка смотрела во все глаза: это был Грей. Только, кажется, чуть выше и шире в плечах, покрытый бронзовым загаром, с копной каштановых кудрей. Он бросил на нее равнодушный взгляд и стал растапливать очаг.

— Грей? — тихо позвала Сашка.

— Не старайся. Не помнит тебя. Не помнит ничего. Теперь человек леса.

— Не может быть, — Сашка подошла ближе. — Грей, — снова требовательно позвала она и, коснувшись его плеча, тут же отдернула: он был теплым и твердым, как прогретое солнцем дерево. — Грей?

— Стал иным. Плоть от плоти леса. Каждый в лесу — брат. Дал каплю своей крови.

— Ты не помнишь меня, Грей? — Сашка взглянула на охотника сквозь пелену слез. Он поднял на нее пустой, непонимающий взгляд.

— Тебе пора, — сухо бросила Гексула. — Уходи.

— Эвейн будет счастлива узнать, что ты жив, — обернувшись, сказала Сашка напоследок. В лице Грея что-то дрогнуло. Он встал и выронил сучья из рук.

— Эвейн?

Потемневшее лицо Гексулы исказили гнев и ярость, а волосы взметнулись и окружили ее голову, как извивающийся клубок змей. Сашка выхватила кинжал и почувствовала, как на ее плечо опустилась теплая шершавая ладонь.

— Ты прекрасна, госпожа. И в лесу хорошо. Но мой дом не здесь. Ты дала слово, что не будешь удерживать меня, если я решу уйти. Слово Гексулы.

Сашка вжала голову в плечи. Но гнев Гексулы схлынул, сменившись печалью. Ее руки бессильно опустились, а около бледных губ проступили глубокие морщины.

— Уходите. Оба, — глухо сказала она, отвернувшись.

Сашка подергала за руку Грея, но тот застыл, как истукан, не сводя горестного взгляда со сгорбленной седовласой фигуры, закутанной в ветхие лохмотья.

— Спасибо, госпожа.

— Убирайтесь!

Услышав, как над головой просвистел глиняный кувшин и разбился о стену, разлетевшись на мелкие кусочки, Сашка решила больше не медлить.

 

Глава 21

— Ты жив, — беззвучно прошептала Эвейн. Глиняная миска выскользнула из ее рук, и сухие горошины, подпрыгивая, рассыпались по каменному полу.

— Да, правда, стал деревянным чурбаном, — в качестве доказательства Грей ударил себя кулаком в грудь — как будто о ствол дерева. — Теперь меня не так-то просто пронзить копьем — придется поломать на дрова и сжечь в костре.

— Ты жив.

— И у меня снова две руки, кто бы мог подумать, — грустно усмехнулся Грей.

— Ты жив, мое счастье, — как будто все еще не до конца веря своим глазам, Эвейн подошла и легко коснулась смуглой щеки, убрала со лба каштановую прядь. Грей порывисто сжал ее в объятьях и чуть приподнял над землей. По лицу Эвейн катились слезы, но ее глаза сияли ярче самоцветов.

— Ну, вот, взрослые люди, называется, — с напускной сердитостью пробурчала Сашка, у которой щипало в носу. — Вы же друг от друга целую неделю прятались, даже парой слов не перекинулись.

— Я же калека, нищий бродяга…

— Монахиня…

— Что я мог дать…

— Старая, почти седая…

— Какие же вы смешные, — воскликнула Сашка, крепко сжимая их обоих в широких объятьях. — Где принц?

— В спальне. С тех пор как ты пропала, он стал беспокойным и все время плачет. Тобиас все еще тут — лагерь с каждым днем растет, и, я боюсь, назревает что-то страшное.

Грей посерьезнел.

— Но это еще не все. Кажется, вчера я видела Леборхам.

— Она все-таки разнюхала, где Артур! — ахнула Сашка.

— И если она хоть словом обмолвится Тобиасу, что наследника престола укрыли в стенах обители, он истребит всех от мала до веклика.

— Что ты такое говоришь? — попятилась Эвейн.

— Сюда, верно, еще не успели просочиться слухи о том, какое несчастье повлекло безвременную кончину молодого короля? Причем в ту же самую ночь, когда испустил дух всесильный лорд-канцлер? Что ж, придется рассказать: поутру слуги нашли его в залитой кровью постели, искромсанного на такие мелкие кусочки, точно кто-то собирался варить из него суп.

Увидев полные ужаса и отвращения лица Эвейн и Сашки, он осекся.

— Простите. Я не собирался понапрасну пугать вас, пересказывая случайно подслушанный разговор королевского гонца с трактирщиком в деревне у реки. Но вы должны знать. Это зверь в облике человека.

— Но зачем, почему?!

— Кажется, я знаю, — прошептала Сашка. — Я видела Кронка незадолго до смерти. И Тобиас был там. Он вернулся, выполнив какое-то сложное поручение. Но Кронк обращался с ним, как с приблудным псом и лишь рассмеялся, когда Тобиас сказал, что Змей должен выбрать преемника. «Он уже выбрал. Истинного правителя, по крови, не чета тебе, жалкому отребью», — так он сказал. Тобиас был в ярости, чуть не придушил старика. Так значит, он решил, что Змей выбрал наследником Пафнукая!

— Ты хочешь сказать, что он терзал мертвое тело короля, пытаясь отыскать, где прячется Змей?..

— Хорошо, если уже мертвое, — мрачно ответил Грей. — На следующее утро королевские гвардейцы, подстрекаемые Тобиасом, присягнули лорду Вирдишу — тщеславному пустозвону, который в благодарность тут же вручил ему жезл лорда-канцлера и, по сути, неограниченную власть, так как его самого мало что заботит, кроме балов и увеселений. Именем короля Тобиас может вершить суд, карать и миловать. Полагаю, жалкая марионетка на королевском троне ему нужна ровно до того момента, пока он не разыщет наследника Змея.

— Но он не знает, что Змей погибает в тот же миг, что и человек, в теле которого он живет, — пробормотала Сашка. — А Леборхам знает. Она хочет только одного — убить Змея. И идет по следу, как охотничий пес. Нужно уносить ноги из замка.

— Но как? Крепость по-прежнему в осаде.

— Кажется, я знаю, — задумчиво проговорил Грей. — Обитель с первого взгляда показалась мне смутно знакомой. И немудрено: я был здесь лишь раз, в детстве. Когда мне было лет пять или шесть, отец взял меня с собой навестить двоюродную тетку, которая вышла замуж за одного из ближайших соратников короля Оберона, получившего в награду за верную службу большой надел с крепким замком. Правда, с тех времен здесь многое сильно изменилось, поэтому я и узнал крепость не сразу, а только когда, спустившись вместе с отцом Виспасианом в хранилище за оружием, увидел на стене фамильный герб.

— То есть отец Виспасиан — твой родственник?

— Ну, не такой уж близкий, что-то вроде внучатого племянника. Честно говоря, я никогда не был силен в родственных связях. Но то, что мы ветви одного семейного древа — это точно.

Во время той поездки Грей часто слонялся без дела, пока взрослые охотились и устраивали пиры, и завел приятелей среди местной детворы. Сын поварихи однажды показал ему тайный лаз, по которому он не раз сбегал от тяжелых оплеух матери за взятые без спросу шанежки или невыученный псалом. Он выходит из-под земли прямо у кромки леса. Правда, Грей не был уверен, что ему удастся отыскать тайный проход спустя столько лет.

Сашка и Эвейн переглянулись. Конечно, лес — не самое надежное укрытие: того и гляди, наткнешься на дозорных или крестьян из окрестных деревень, собирающих хворост. Далеко, да еще и с ребенком, им не уйти. Побег дарил лишь краткую передышку, но оставаться в обители было еще опаснее. Пока Эвейн собрала на кухне нехитрые припасы, Сашка вынесла маленького принца из спальни — к счастью, монахини уже привыкли, что она все время возится с младенцем.

В северо-западной части крепости, за овчарней, в зарослях орешника Грей отыскал под слоем палой листвы проржавевшее кольцо. Потянув за него, он приподнял тяжелую пластину. Из темноты пахнуло сыростью и мышиной кислятиной. Сашка поежилась. Лаз был узким, как кроличья нора, сквозь трухлявые скобы пробивались бледные корни растений.

— Сначала я пройду сам, один — возможно, подпорки сгнили и земля осыпалась.

Но едва Грей спустился и запалил чадящий факел, со стороны главных ворот донесся лай собак и громкие окрики. Подобрав монашескую рясу, Эвейн проворно спустилась в лаз и приняла из рук Сашки спящего принца. Сашка нырнула последней, и тяжелая заслонка захлопнулась над ее головой.

Грей и Эвейн уже ушли вперед, и Сашка поспешно стала пробираться следом, с невольным содроганием отводя от лица холодные корни. За шиворот сыпалась земля, под ногами что-то влажно чавкало. Иногда ей казалось, что проход все время незаметно сужается, и она останавливалась на мгновение, уперев полусогнутые руки в глинистые стены, чтобы унять панику. «Если это и был ход для отступления или внезапной атаки защитников крепости, то, надо полагать, все они были низкорослыми дварфами», — мысленно усмехнулась Сашка.

Когда они, наконец, выбрались на поверхность, перемазанные грязью, Сашка расхохоталась от облегчения.

— Зато теперь нам точно не стоит беспокоиться о маскировке! Мы просто сольемся с пейзажем.

Эвейн ласково оттерла краем простынки чумазое лицо младенца. Забирая его из спальни, Сашка заметила, что за тот день, что они не виделись, он заметно подрос и потяжелел.

— Эвейн, — задумчиво спросила она, — а ты не считаешь, что Артур растет как-то ненормально быстро?

— Ну, он просто крепыш.

— Неделю назад ему было дней сорок от роду. А сейчас у него уже прорезались зубы и он зовет меня Та. Может, все дело в напитке, которым его напоили древесные эльфы? — предположила она, припоминая, что впервые заметила, как ощутимо потяжелел младенец, еще в городе, когда пряталась под мостом от королевских стражников. — Странно как-то все это.

— Ну, растет малыш, и хорошо. Если бы было наоборот, тогда и был бы повод для беспокойства, — прервал ее Грей. — До темноты надо уйти как можно дальше от замка.

Стоило им вступить под тенистый полог леса, как Сашку охватил странный, необъяснимый покой, ощущение, что она находится под защитой. Словно какой-то незримый хранитель прокладывает им дорогу сквозь лесную чащу, отводит от чужих глаз. Пару раз ей почудилась неясная тень, мелькнувшая в густых зарослях орешника и бузины. Прежде она не обратила бы внимания, посчитав, что это лесная птица вспорхнула с ветки, но теперь она точно знала, как смотреть, чтобы видеть, и с каждым шагом ее догадки крепли.

Когда они остановились, чтобы дать отдых усталым ногам, Сашка забралась на поваленное дерево, поросшее бархатным изумрудным мхом. Прищурив глаза от яркого солнца, она слушала звуки леса: стук дятла, шепот листвы, крик незнакомой птицы.

— Здравствуй, Альнус — тихо сказала она, краем глаза заметив неясную рябь в воздухе. Древесный фейри показался, смущенный, но обрадованный.

— В чужом лесу не утаишься, — вздохнул он.

— Ты как здесь оказался?

— Да так, за дитятей приглядываю. Мало ли…

— Нам грозит опасность. Вот если бы попасть в Запределье… Гексула говорила что-то о Три-Дереве. Ты знаешь, что это значит?

Альнус неуверенно кивнул.

— Покажешь дорогу? — вскочила Сашка.

— Нельзя мне.

Он протянул ей руку, но когда она взяла ее в свою ладонь, ветка хрустнула и отломилась. Сашка, ахнув, выронила ее на землю.

— Возьми. Она приведет.

Сашка осторожно подняла сухую палочку и почувствовала легкое натяжение. Она покрутилась на месте, но убедилась, что ветка тянется только в одну сторону. Туда они и направились. И с этой минуты лес точно ополчился против них: вздыбился крутыми пригорками и глубокими оврагами, ощетинился зарослями ежевики и шиповника. К закату они вышли на прогалину, где росло раскидистое дерево. Присмотревшись, Сашка увидела, что это не одно дерево, а три: бук, вяз и дуб росли из одного корня, их стволы тесно переплелись, вросли друг в друга, а ветви образовали единую крону. При этом, что странно, три дерева словно пребывали в разных временах года: на тонких ветвях вяза еще только-только набухли почки, между округлых листьев бука виднелись пушистые сережки, а разлапистые листья дуба уже тронула осенняя ржавчина. Палочка рванулась из Сашкиных рук и, словно притянутая мощным магнитом, прилепилась к стволу, приросла. Сашка коснулась шершавой коры. Дерево вздрогнуло, заскрипело, выпирающие из-под земли корни чуть раздались в стороны, приоткрыв узкий проход.

 

Глава 22

Они прошли сквозь дерево и вышли на точно такой же поляне: только там, в Гриндольфе, уже чувствовалось дыхание осени, а здесь стояло знойное лето. Багряное солнце почти скрылось за лиловыми верхушками деревьев, воздух был напоен запахами луговых цветов, в высокой траве звенели цикады. Запредельный мир, созданный магией Ладмира. Однажды в видении ему открылась страшная истина: алчность, жестокость и себялюбие приведут человеческую расу к вымиранию. Изначальная, истинная цивилизация уже погибла, нижнюю ступень нерушимой пирамиды времени поглотил черный океан — остались лишь ее более ранние слепки. И новые цивилизации пройдут этот путь снова и снова, только каждый раз катастрофа будет приближаться со все большей скоростью, потому что знания, как и тревоги, страхи, страдания, накапливаются в водах вселенского океана. Ладмир опасался, что Мировой Ясень, который скрепляет пирамиду как ось, потеряв опору в нижних мирах, зачахнет и утратит былую силу. И однажды великий маг навсегда покинул эти края, чтобы странствовать по нижним мирам, жить среди людей и рассказывать им о красоте и хрупкости мира.

Артур, сгорая от нетерпения, заерзал, заскимел на руках у Сашки, и она опустила тяжелого малыша на траву, с удовольствием расправив усталые плечи. Уцепившись ручонкой за подол ее платья, он встал на ноги, нелепо шагнул, шлепнулся и заливисто рассмеялся.

— Это что, был первый шаг? В неполных два месяца от роду?! Ну, теперь-то вы видите, что с ребенком творится что-то неладное — он так за год в старика превратится!

В лесу разнесся звонкий лай, и на поляну во весь опор вылетел альвин на гнедом тонконогом скакуне, окруженный сворой гончих. Их шелковистая шерсть отливала серебром, а глаза горели, так что собак можно было бы принять за призраков. Заметив незнакомцев, альвин звонко протрубил в изогнутый рог. Вскоре показались и остальные охотники. Они гарцевали на взмыленных конях, разглядывая Сашку и ее спутников. Сашка подхватила маленького принца и крепко прижала его к груди.

— Мы друзья Искобальда и пришли с миром. Возможно, Свандолин не откажет в гостеприимстве усталым путникам, — выступив вперед, сказал Грей.

Альвы молча переглянулись, и один из них кивнул. Трое всадников подхватили седоков и, усадив позади себя, пришпорили коней. Вскоре вдали показались огни селения. Альвы жили в живых домах, сплетенных из гибких лоз гринворина: смоченное водой, растение росло в сотни раз быстрее бамбука, выбрасывая все новые ростки, цепляясь за шероховатости и уступы завитыми в спирали усиками и мгновенно оплетая все, до чего дотягивались ползучие побеги. Спустя примерно месяц в травянистых побегах появлялись древесные волокна, а через год переплетение лоз было почти невозможно разрубить топором. Альвы усмирили странное растение, научившись свивать из еще неокрепших лоз хижины самых причудливых форм. Для альвов, которые причисляли гринворин к существам скорее не растительного, а животного мира, он был не только природным строительным материалом, но и чем-то вроде хранителя, духа дома. Узкие листья, напоминающие ивовые, радостно шелестели, когда кто-то из семейства возвращался в дом, а побеги откликались на ласку, как домашние питомцы.

В окружении альвов Сашка, которая никогда не причисляла себя к счастливицам, одаренным природной красотой и грацией, чувствовала себя особенно неловко. Они были безупречно прекрасны, как античные статуи богов, — и так же холодны. Казалось, ничто на свете не способно поколебать их олимпийского спокойствия, заставить от души рассмеяться или пролить слезы.

В селении царило оживление: альвинки в ярких свободных одеждах несли корзины с фруктами и огромные блюда со сладостями, кувшины с изогнутыми носиками и музыкальные инструменты.

На небе показался мерцающий, отлитый из багряного золота диск луны. Сначала она, как прима на бенефисе, выглянула из-за кулис, проверяя, полон ли зал, а затем, приковывая все взгляды, величаво выкатилась на небосвод, затмив ярким сиянием кордебалет звездных созвездий.

Охотники провели гостей к амфитеатру под открытым небом. На истертых каменных ступенях были расстелены мягкие пледы, стояли блюда с праздничными угощениями и кувшины с напитками. Среди зрителей Сашка заметила не только альвов, но и представителей других народов, населявших Запределье. Здесь были и крошечные цветочные феи, чье радужное одеяние напоминало оперение колибри, а взмахи прозрачных стрекозиных крылышек рождали мелодичный перезвон серебряных колокольчиков. Нахохлившись, словно пара сердитых барсуков, сидели два неприветливых коренастых дварфа, поминутно оглаживая окладистые бороды и сквозь едкий дым из коротеньких трубок неодобрительно поглядывая на творящуюся вокруг праздничную суматоху. На дальней трибуне, как бесформенная груда булыжников, возвышался тролльд — он опасался ненароком раздавить кого-то из устроившихся рядом лесных фейри и суетливо сгребал в кучу то и дело осыпающиеся камни. Были и совсем странные создания, которых Сашка прежде видела только в книгах: домовитые брауни, чумазые, с копной нечесаных волос и пронзительно синими глазами, и проказливые пикси с зеленой кожей и заостренными ушами, которые обладают даром внезапно появляться под самым носом и так же быстро исчезать, и безобразные карлики гвиллионы в накидках из козлиных шкур, частенько подкарауливающие припозднившихся путников на горных тропах. Там были покрытые болотной тиной водяные духи и мерцающие блуждающие огоньки, прекрасные смуглокожие дриады, хранящие рощи деревьев, и их речные сестры наяды, чьи синие волосы с вплетенными нитями водорослей струились до пят.

Заиграла чарующая музыка, и в окружении альвинок, одетых в белоснежные наряды, вышел Свандолин.

— Приветствую всех, кто, отбросив разногласия и старую вражду, собрался здесь, чтобы вместе с нами отпраздновать Ночь Полной Луны, которая случается раз в столетие! Пусть до рассвета не смолкают музыка, песни и смех!

Зрители одобрительно загудели, но предводитель альвов, дождавшись тишины, продолжил:

— Вчера я видел во сне давно потерянную дочь. Старый Змей мертв, и его семя истреблено.

Новость была встречена оглушительной овацией: все вскакивали с мест, кричали, свистели, вопили. Сашка притянула Артура и покрепче обняла его. Один из охотников провел чужеземцев к Свандолину, и предводитель альвов встретил их широкой улыбкой, как старых друзей.

— Поистине ночь, полная небывалых чудес! Что вновь привело хранительницу кольца Ладмира в наши края?

— Мы ищем Искобальда.

— В таком случае вам несказанно повезло. Он ни за что не пропустит праздника в честь Полной Луны. Развлекайтесь, вы мои почетные гости!

Искусные музыканты и танцоры сменяли друг друга на круглой арене, в то время как предводитель альвов, погруженный в свои мысли, машинально отщипывал налитые янтарной сладостью ягоды с виноградной грозди и сминал их пальцами. Он по-прежнему выглядел статным и моложавым, хотя на висках уже серебрилась седина, а высокий лоб пересекли тонкие морщины. Но даже не это свидетельствовало о его возрасте, а, скорее, неуловимый отпечаток груза прожитых лет, бесчисленных — и радостных, и горестных — событий.

— Свандолин, вы сказали, что видели во сне потерянную дочь? — осмелилась спросить Сашка.

— Да. Самая младшая, она была одной из последних, кто родился после великого переселения. Прекрасная, как утренняя заря, как песня соловья, как запах фиалки. Она была отважной охотницей, умела читать знаки судьбы по звездам и древним рунам, любую хворь прогоняла настоями лечебных трав. Они были дружны с Искобальдом: он учил ее забытым праязыкам, открывал тайны, которые хранят полуистлевшие свитки. Ее всегда манило узнать — что там, за пределами нашего мира, ей казалось несправедливым, что все прочие миры принадлежат лишь глупому людскому племени, которое не видит красоту природы. Прости мою откровенность — кольцо Ладмира выбрало тебя, и в моих глазах ты ближе к обитателям Запределья, чем к людям.

— Но зачем же стремиться в другие миры? Разве есть на свете место прекраснее Запределья?

— Да, это дивный мир. Но мой народ умирает. Пройдет еще пара столетий, и все, что останется, — лишь красивые сказания, записанные искусной вязью на пожелтевших свитках. Я был рядом с Ладмиром, когда он закручивал временные петли. Мы ушли в Запределье, предоставив неразумное и алчное людское племя своей судьбе. Но, возможно, не стоило бояться развязать войну за мир, который был нам так дорог?

— Войну?

— Да. Альвы, без сомнения, одержали бы сокрушительную победу. Но Ладмир отчего-то жалел и оберегал людей. Он поставил Змея охранять проход между мирами. Мой отец и братья погибли в последней стычке, когда дверь была запечатана навсегда.

Свандолин встал, опираясь на красивый посох.

— Простите, видно, к утру будет гроза — старые раны всегда ноют перед непогодой.

«Это он, — перед глазами Сашки вновь встали видения, возникшие в клубах дыма на святилище Темных Великанов. — Тот самый мальчишка — единственный, кого Ладмир успел спасти в той битве».

— Простите, если я слишком любопытна, но что случилось с вашей дочерью?

— Здесь, в Запределье, не чувствуется дыхания времени — оно навеки остановилось. Мы застыли, как мухи в янтаре. С горечью видя, как сохнет ее родовое древо, Леборхам замыслила сразить Змея и открыть проход в нижние миры для своего народа. В одном из древних манускриптов она отыскала нужное заклинание. Искобальд заметил пропажу свитка, но слишком поздно: яростный вихрь скрутил мою дочь, свил ее тело, словно веревку, и огромный смерч унес ее навсегда. По вашему летосчислению прошло уже более ста лет, но я по-прежнему скорблю.

— Как ее звали? — тихо спросила Сашка.

— Леборхам. Так альвы называют цветок, который растет только высоко-высоко в горах, на острых выступах скал, которые столетиями спят под снежным покрывалом.

 

Глава 23

— Нет, ты слышал?! Ему даже Гриндольфа мало — он собирается истребить всех людей! — Сашка металась по комнате, как лев в клетке.

— Да, слышал. Я ведь все время был рядом, — устало ответил Грей, бросив взгляд на ширму, за которой спали Эвейн и Артур.

— Как ты можешь оставаться таким спокойным?!

— Саша, я не помню, когда спал в последний раз, и буквально вчера меня казнили и воскресили из мертвых. Давай мы подумаем о том, как спасти Гриндольф, а заодно и твой мир, завтра?

— Чурбан бесчувственный, — пробурчала Сашка, выскочив из хижины, в которой Свандолин разместил почетных гостей. Сашка чувствовала себя вовсе не гостьей, а пленницей. Ценной заложницей, у которой можно выпытать все тайны чужого, незнакомого мира.

— Вот и открылась истинная сущность распрекрасных альвов, вот и показали они свое настоящее лицо, — Сашка шла, не разбирая дороги в темноте. Лицо ее пылало, а мысли проносились с космической скоростью. Все, наконец, сложилось, как пазл: и откуда взялся дар пророчества Леборхам, и почему она собиралась убить Артура. Возможно, уже завтра в Гриндольф ворвется армия альвов, тролльдов, гоблинов и великанов, которые от королевства и камня на камне не оставят.

Сашка с разбегу врезалась во что-то.

— Юная леди, праздник Полной Луны — вовсе не повод затоптать старого мага.

— Искобальд! — радостно завопила Сашка.

— Рад новой встрече, милая Александра, — волшебник церемонно отвесил глубокий поклон.

— А уж я-то как рада! Ах, Искобальд, тут такое творится!..

Сашка скороговоркой выдала все, что успело приключиться за последние дни.

— Хм-м, плохие новости… — пробормотал Искобальд, напряженно обдумывая что-то.

— Плохие новости? Да это просто катастрофа! Свандолин одержим идеей захватить Гриндольф. Да и остальные миры в придачу, что уж мелочиться.

— Подожди, не горячись, дай собраться с мыслями… Я давно подозревал о том, что в его голове зреют недобрые замыслы, но все же надеялся, что он не решиться развязать войну между мирами. Хорошо, что ты здесь. Сбудется древнее пророчество о том, что однажды в Запределье придет великий воин-примиритель — я понял это сразу, как только увидел тебя впервые, маленькой девочкой.

— Боюсь тебя в очередной раз разочаровать, Искобальд, но…

— Бывает и так, что один в поле — воин. Ладмир поставил грозного стражника между мирами. Если старый Змей действительно мертв, а его наследник еще не проявил свою силу, тебе придется найти нового стража.

Рассвет застал Сашку уже в дороге. Путь предстоял неблизкий, в самое сердце Грозовых гор. Искобальд дал старую карту, нарисованную рукой Ладмира. Пройти тайной тропой мог лишь хранитель кольца: намеченный пунктиром маршрут проступал на ветхом пергаменте, если провести над ним рукой.

Сашка шла и шла, в котомке на ее плече всегда был хлеб и сыр, а на поясе болталась фляжка с родниковой водой. На третий день тенистые рощи и пологие холмы остались позади: перед ней расстилалась бескрайняя степь. Вольные ветра гнали волны по зеленому морю ковыля, а в блеклом, выгоревшем от нестерпимо яркого солнца небе раскинул крылья орел. Вглядываясь в далекие серые зубцы горного кряжа, Сашка пару раз терла глаза, пытаясь избавиться от черных мошек. Но вскоре убедилась, что усталость тут ни при чем: что-то стояло в знойном воздухе, как марево.

К подножию гор она добрела к концу пятого дня пути, когда солнце почти скрылось за горизонтом. Сашка давно приметила тонкую струйку дыма и держалась ее, как магнитная стрелка компаса. У походного костра собралась странная компания: серый гоблин с торчащими клыками, похожими на зубья старой пилы, болотный дух, похожий на клочья тумана, и коренастый дубовик в островерхой шапке из крапчатого мухомора. Как оказалось, все они держали путь в селение альвов, где все еще продолжались празднования в честь Полной Луны, чтобы рассказать о страшном бедствии.

— В Гнилом Болоте, откуда я родом…

— Должно быть, дивное местечко! — улыбнулась Сашка.

— О, совершенно прелестное! — с неподдельной грустью воскликнул болотный дух. — Так вот, вчера случилось что-то… что-то очень и очень странное. Совершенно непостижимое…. Это… трудно описать… Все началось с того, что… Словом, на рассвете вся восточная оконечность болота… исчезла…

— Оно пересохло? — уточнила Сашка.

— Если бы! Если бы болото попросту пересохло, все равно на месте трясины остались бы тина, старые коряги, грязь или песок — ну, словом, хоть что-то, что прямо указывало бы на то, что здесь было болото. Но не осталось ничего.

— То есть как это?

— Ну, я же говорю: ровным счетом ни-че-го… — огонек беспомощно переводил взгляд с одного путника на другого, мучительно стыдясь своего косноязычия.

— Дырка, что ли? — усмехнулась Сашка, но заметив, с каким напряженным вниманием в сбивчивый рассказ болотного духа вслушиваются горный гоблин и дубовик, осеклась.

— Нет же. Если бы там осталась яма или даже пропасть — это было бы полбеды. Но нет ни ямы, ни горки, ни ровного места. Никакого другого места. Совсем ничего нет.

— Да как же оно выглядит? На что похоже?

— Как?.. Да вот именно, что никак… Никогда прежде такого видеть не доводилось. Ну, то есть, не видеть не доводилось, — окончательно запутавшись, болотник удрученно смолк.

— Как если бы стал вдруг слепым, когда смотришь на это место — вот как, — пробурчал дубовик.

— Да, именно так, — воспрянул дух. — Точнее и не скажешь.

— Откуда вы знаете? — спросила Сашка.

— Потому что эта зараза поползла и по моей дубраве.

— То есть как это: поползла?

— А так. Я поначалу-то и значенья особого не придал: ну, так, мельтешат перед глазами черные мошки. А проморгаешься — вроде и нет ничего, поблазнилось просто. Ну, думаю, совсем старый стал, пора на покой, мхом обрастать. Но эта тьма как лишайник: живая, растет, расползается. Я спохватился, когда цельное дерево пропало, а за ним и другое, третье… Ни пенька, ни спила — ничегошеньки не осталось. Эдак тьма всю дубраву проглотит и не подавится — вот вам мое слово.

Гоблин лишь утвердительно замычал, медленно покачивая головой, которая казалась несуразно маленькой на его исполинском теле.

Поутру, простившись с новыми знакомыми, которые несли такие тревожные вести, Сашка стала забираться все выше в горы. Искобальд предупредил, что важно отыскать пещеру к рассвету седьмого дня. Прочие его советы и пояснения были крайне путанными и потому совершенно бесполезными. Пытаясь выяснить, что же ждет ее в пещере, Сашка задала тысячу уточняющих вопросов, но так и не добилась прямого ответа. Искобальд нехотя признался, что новый хранитель прохода в нижние миры «слегка, весьма отдаленно, напоминает дракона».

— Я что, отправляюсь прямиком в логово дракона?!

— Это не дракон!

— Но вы сами только что сказали…

— Я сказал, что он только похож на дракона. Но это не дракон. И не вздумай назвать его так, иначе он разозлится и выпустит огненную струю.

— Он еще и огнедышащий?

— Ну, разумеется. Как и все в его роду. Правда, в живых остался лишь он, последний. Один из древнейших существ, когда-либо живших на земле, — задолго до альвов, дварфов, лесных фейри и гоблинов и, уж конечно, задолго до появления разумных людей. Возможно, поэтому Ладмир так оберегал его.

— Так, подытожим, — устало вздохнула Сашка. — Я должна найти чудовище, которое невероятно похоже на дракона и поджарит меня, как цыпленка, если я назову его драконом. Все верно, ничего не упустила?

— Да, именно так. Не забудь: ни слова о драконах.

Наконец, Сашка добралась до места, где, если верить карте, находилась не-драконья пещера. Уставшая от долгого пути, она стояла на краю обрыва и с тоской смотрела на отвесную скалу, которую окружала зияющая чернотой пропасть. Гора напоминала ломоть сыра эмменталь, изъеденный сквозными дырами. Гоблины, которые здесь обитали, питались обломками скал, выгрызали в толще горной породы пещеры и бесчисленные ходы. Свирепые и воинственные, они не терпели чужаков на своей земле. Сашка с тоской глянула на светлеющую кромку горизонта: до рассвета оставалось меньше часа, ей нужно успеть под покровом темноты перебраться через пропасть и среди множества пещер, напоминающих издали ласточкины норки, найти ту самую, где обитает не-дракон.

Скинув заплечный мешок, Сашка достала росток гринворина. Обдирая ногти, выкопала маленькую ямку и опустила растение, присыпав корешок. Полила из фляжки: вода мгновенно просочилась в каменистую почву. Стебелек безжизненно клонился к земле. Сашка опустилась на колени и ласково погладила вялые листочки.

— Милый, хороший, оживи, — шептала она. — Ты устал в пути. И тут камни, а не земля, на которой ты рос. Но мне очень, очень нужна твоя помощь, слышишь? Судьба всего Запределья зависит сейчас от тебя. Мне нужно попасть в драконью пещеру.

Прошла пара мгновений. Росток воспрянул, напружинился и выбросил кудрявый усик. А затем — еще один и еще. Как маленький зеленый ручеек, заструился между камней, до самого края пропасти. Приподнявшись, покрутился, как перископ, улавливая потоки воздуха, и выстрелил зеленой пружиной. Но, едва долетев до середины пропасти, сорвался вниз. Сашка бросилась к краю обрыва и попыталась вытянуть стебель, толстый и тяжелый, как корабельный канат. Но гринворин уже и сам, цепляясь усиками за выступы, поднялся и, свернувшись в тугую спираль, снова выстрелил. Каким-то чудом зацепившись за уступ, пустил усики, мертвой хваткой приклеился к отвесной скале.

По раскачивающемуся подвесному мосту из переплетенных стеблей Сашка прошла в одну из пещер. Она оказалась на удивление неглубокой, всего шагов двадцать, и на первый взгляд, ничем не отличалась от соседних — непроглядная темень и сырой затхлый воздух. Прислушавшись, Сашка различила лишь мерный звук падающих капель. Подсветив факелом, Сашка быстро убедилась, что пещера совершенно пуста: ни огнедышащего дракона, ни даже писклявого нетопыря. Ни малейшей искры жизни. Неужели Искобальд ошибся?! Край солнца уже показался из-за горизонта. Сашка различила утробное рычание и резкие лающие голоса — гоблины обнаружили подвесной мост. Осторожно выглянув наружу, она увидела, как под градом булыжников стебель гринворина сломался и улетел в пропасть. Путь к отступлению был отрезан. Сашка ждала, что гоблины с минуты на минуту ворвутся в пещеру и разорвут ее на части, но вопли постепенно стихли. Все равно. Она не птица, чтобы перелететь через ущелье. Ей суждено погибнуть в этой каменной тюрьме. Сашка устало опустилась на землю.

Взошло солнце, озарив вершины серых скал. Сашка проводила его тоскливым взглядом. Она проделала такой путь, и все напрасно. В косых лучах суматошно толклись золотистые пылинки. Вглядевшись, Сашка заметила, что примерно в середине пещеры есть место, где солнечные лучи странным образом преломляются. Она подсветила факелом, но ничего не заметила. Поднявшись, она пошла, выставив вперед руки, как слепая, пока не наткнулась на невидимую преграду. Это был округлый предмет — шар или, скорее, эллипс, и довольно большой, метра два от одного полюса до другого, а то и два с половиной. Гладкий, как стекло, только гораздо-гораздо прочнее. Сашка постучала — звук был звонкий и гулкий. Подняв увесистый камень, она попробовала разбить невидимую сферу, но булыжник раскрошился в ее руках, как ком сухой глины. Она достала Хвитинг и, перехватив за рукоять поудобнее, вонзила в спрессованный воздух. Раздался треск и хруст, и тугая волна отшвырнула ее к дальней стене пещеры.

Незримая оболочка лопнула, и наружу хлынул ураган, взметая пылевые смерчи, круша каменные уступы. Из сгустка воздуха стремительно возникало что-то, свивалось, билось в судорожном стремлении вырваться на свободу. Что-то живое, полное буйной силы, грозное и вместе с тем ослепительно-прекрасное. Ощерившаяся шипастыми наростами голова, вытянутая гибкая шея с зубчатым гребнем, широкая грудь, сложенные крылья с острыми когтями и кожистыми перепонками и мощные задние лапы, покрытые бронированными чешуйками.

— Дракон, — изумленно прошептала Сашка и тут же испуганно зажала рот.

— Пф-ф-ф, — дракон с шумом втянул воздух и выпустил из ноздрей струйки белого дыма.

Сашка зажмурилась от страха. Но дракон, освободившийся из плена и занявший все пространство пещеры, похоже, был настроен вполне миролюбиво. Прикрыв глаза, он положил голову рядом с Сашкой. Обмирая от страха, она протянула руку и коснулась чутких ноздрей — на ощупь они были шершавыми и теплыми, почти как у лошади.

— Не дракон. Виверна. Если быть точным, — раздался вкрадчивый низкий голос в Сашкиной голове. — Драконов не существует: это глупая выдумка людей. Как и всякие пегасы. Это противоречит законам природы.

Сашка отдернула руку. Виверна чуть приоткрыла янтарный глаз и снова смежила веки. Сашка догадалась, что она приглашает продолжить разговор, и с некоторой опаской коснулась покрытой шипами морды.

— Спасибо. Там было… тесно. И скучно.

— Почему Ладмир спрятал тебя здесь, в горах?

— Наверное, чтобы я не доставляла хлопот во время Великого Ухода и в первое время, пока народы обживают новый мир. Но ожидание несколько затянулось, — Сашка готова была поручиться, что виверна горько усмехнулась. — Что же небывалого случилось, что обо мне наконец-то вспомнили?

— Свандолин, предводитель альвов, собирает войско, чтобы покорить нижние миры и истребить всех людей. Ты должна стать новым хранителем прохода между мирами.

Виверна удовлетворенно хмыкнула.

— Что ж, как я чувствую, намечается веселье. Но это подождет, а пока мне не терпится размять крылья! Забирайся верхом и держись покрепче!

Сашка без лишних слов оседлала виверну, и та, протиснувшись к отвесному краю, камнем ухнула вниз. Закручиваясь по огромной спирали, они падали с головокружительной высоты в непроглядную черноту ущелья, и лишь когда Сашке уже была уверена, что они вот-вот разобьются об острые выступы, виверна расправила огромные крылья, которые захлопали, как паруса под ветром. В три сильных взмаха она вынырнула из пропасти и устремилась к сияющей лазури неба. Только сейчас ошеломленная Сашка разглядела, что броня, которая покрывала все тело виверны, — вовсе не черная, как показалось ей в темноте пещеры, а небывалого, насыщенного цвета индиго. Виверна, описывая широкие круги, взлетала все выше, и вскоре неприступные снежные пики Грозовых гор остались далеко позади.

 

Глава 24

Виверна шумно спланировала на прогалину, и вековые буки и вязы затрепетали от шквалистого ветра. Втянула воздух, напоенный медовым ароматом луговых трав, чихнула, выдав целый фонтан бенгальских огней, и блаженно растянулась на мягкой траве.

— Ты, наверное, страшно голодна? После стольких-то лет? — спросила Сашка, спускаясь на землю.

Виверна фыркнула, выпустив облачко пара.

— Меня питают лучи солнца. Там, в небе, когда я парю выше облаков, мои силы растут с каждым взмахом.

— Это… просто здорово, — с плохо скрываемым облегчением выдохнула Сашка. Пожалуй, только сейчас ей пришло в голову, что поселить огромное плотоядное чудовище на лесной полянке так близко от селения альвов далеко не самая удачная мысль. — Я все думаю: как ты уместилась там, в яйце?

— На самом деле внутри все то же: небо, скалы, лес. Однажды, когда мне стало смертельно скучно, я попыталась долететь до границы мира. Но так и не нашла ее. Так что главная проблема была в том, что я знала о том, что эта граница есть. Может, и Запределье — это всего лишь мирок внутри яичной скорлупы, только чуть большего размера? У Ладмира, знаешь ли, странное чувство юмора.

Сашка представила вселенную, похожую на исполинский киндер-сюрприз, и улыбнулась.

— Ты хорошо помнишь изначальный мир? Расскажи, каким он был?

— Просторным. Нет, беспредельным. Полным солнца. Покрытым изумрудными лесами и голубыми океанами. В те времена нас, обитателей Запределья, было много, и самых разных. Далеко не все дотянули до переселения. Мои сородичи исчезли одними из первых. Остальные тоже вымирали — медленно, но неумолимо. Скоро займется день, который не увидит никто из нас. И все бесчисленные миры будут принадлежать только вам, людям. Но что толку? Вы все равно их уничтожите, один за другим, как саранча.

— Ты тоже ненавидишь людей? Как и альвы?

— Ненавижу? Пожалуй, нет. Со временем все перегорает. Тлеет, как припорошенные пеплом угли, но вряд ли уже разгорится в сильное пламя. Там, в скорлупе, было вдоволь времени для раздумий. Была бы судьба народов Запределья иной, если бы не было человека? Если бы кто-то растоптал искру разума в зародыше, пока людское племя было немногочисленным народцем вонючих, заросших шерстью дикарей. Я видела их ненасытную кровожадность, исступленную злобу, с которой они могли закидать камнями и дикого зверя, и своего же соплеменника. Но в том, что сегодня земля принадлежит им, есть высшая справедливость. Каждому народу отмерен свой срок. И наш уже на исходе. Но и людскую цивилизацию когда-нибудь потеснят иные создания. Это колесо жизни.

— Если ты так не любишь людей, зачем же согласилась защищать проход между мирами?

— Мне нет дела до устремлений альвов. Равно как и гоблинов или дварфов. Мы никогда не водили дружбы, слишком уж разные. Но все мы из прежнего мира. Из единого корня. Все мы ветви Мирового Древа. И с этой точки зрения альвы мне ближе, чем людской род. Но я чту замысел Ладмира, разделившего миры, и буду охранять проход до последней капли крови.

Сложив крылья, виверна обвилась вокруг исполинского ствола Три-Дерева, и ярко-синяя окраска чешуек померкла, побурела, став почти неотличимой от коры исполинского дерева.

До селения альвов было около часа пути. Лес вокруг стоял странно притихший, как перед сильной грозой. Не слышалось птичьего гомона, ветер не шелестел листвой, только тихо похрустывали сухие ветки под ногами. Прошагав немного, Сашка вдруг засомневалась — не сбилась ли она с дороги: слишком уж чужим был лес, неприветливым. Заметив кряжистую сосну, она, уцепившись за обломанные сучки, быстро вскарабкалась почти на самую вершину, чтобы осмотреть округу. Терпкий запах смолы, нагретой на солнце, щекотал ноздри, на ладони и одежду налипли золотистые чешуйки. Крепко обняв ствол, Сашка окинула взглядом зеленое море — она и вправду немного отклонилась, селение альвов было чуть восточнее. Но что это? С севера его окружала тьма. Вернее, не тьма, а что-то такое, что от одного взгляда в глазах появлялась невыносимая резь и охватывал ужас. Сашка закрыла ладонями глаза и покачнулась. Осторожно, выверяя каждое движение, спустилась на землю. Волосы слиплись от пота и смолы, руки мелко подрагивали.

— Что это такое, черт возьми?!

Было похоже на то, как будто кто-то неосторожно капнул на живописное полотно серной кислотой, и она разъела ткань до самых основ. Сашка бросилась бежать.

Улицы селения альвов были пусты. Со стороны амфитеатра долетал смутный гул множества голосов. «Неужели Свандолин уже собрал войско?» — пронеслось в голове у Сашки. Все подступы к амфитеатру были переполнены. Представители всех народов Запределья пытались пробраться внутрь. Увидев неподалеку огромного тролльда, Сашка с разбегу вскарабкалась ему на загривок. Каменный великан, как ледокол, раздвигал плотную толпу, отмахиваясь от кружащих в воздухе цветочных фей, как от назойливой мошкары.

На позолоченном постаменте в роскошном кресле, похожем на королевский трон, восседал Свандолин. По правую руку от него сидел сумрачный Искобальд, по левую — Двалин, седобородый и коренастый вождь дварфов. «Что заставило предводителей двух народов, которые на дух не выносили друг друга, собраться вместе?» — удивилась Сашка. Перед помостом стояла та же троица, которую Сашка встретила накануне вечером в Грозовых горах.

— Каких размеров достигла тьма, поглотившая Круш-гору? — в голосе Свандолина звенели ноты плохо скрываемого гнева и нетерпения. Серый гоблин промычал в ответ что-то маловразумительное. Отпустив его взмахом руки, предводитель альвов обернулся к Искобальду.

— Как я и говорил, буквально всюду, во всех концах одна и та же картина. И вам прекрасно известно, что это значит. В Запределье проник Змей.

Гнетущая тишина, которая повисла над амфитеатром, когда он начал говорить, взорвалась сотнями возмущенных и испуганных воплей.

— Но не вы ли сам, глубокоуважаемый Свандолин, известили нас, что Змей мертв?

Лицо предводителя альвов посерело, став еще более похожим на выточенную из мрамора статую греческого бога.

— Значит, я ошибся. Древнее зло проникло в Запределье. И если мы в считанные часы не найдем и не выкорчуем эту заразу, наш мир будет стерт с лица земли.

— Что же вы предлагаете? — развел руками Искобальд.

— Хватит притворства!

Свандолин махнул рукой. Толпа зашумела и расступилась, несколько альвов, вооруженных длинными пиками, вывели пленников. Грей, безоружный, со связанными за спиной руками, бросил хмурый взгляд на судейский помост. Его левый глаз почти заплыл, из раны на плече сочилась кровь. Эвейн несла на руках зареванного Артура. Правда, Сашка не сразу узнала его в светловолосом мальчике, которому на вид было уже около трех лет.

Разноголосая толпа в амфитеатре заволновалась, задние ряды стали напирать, стремясь прорваться ближе к трибуне судей. Искобальд с тоской посмотрел на небо, словно надеясь увидеть там кого-то.

— Ты знаешь, кто Змей, Искобальд. Как и я. Как и все мы. Мы приняли этих чужестранцев как дорогих, почетных гостей. Не подозревая о том, что они подло пронесли в наш мир средоточие зла, которое сеет всюду хаос и разрушение.

Все взгляды устремились на Эвейн, но она лишь крепче прижала к себе Артура.

— Ты знаешь, что следует сделать, Искобальд. Древнее зло может истребить только очищающий огонь.

— Ты предлагаешь сжечь ребенка?

— Не ребенка. А Змея, который угрожает погубить Запределье и все населяющие его народы.

Искобальд снова бросил тоскливый взгляд в небо.

— Мы пришли в Запределье без злого умысла. Мы сами искали защиту, — сказал Грей. — Просто дайте нам уйти в свой мир.

— Долгие столетия я ждал шанса поквитаться со Змеем, а сейчас, когда я схватил змееныша за горло, должен разжать руку? — усмехнулся Свандолин, потирая старую рану на ноге.

— Я поклялся защищать ребенка, пока жив.

— Это твое право.

Зарычав, как дикий зверь, Грей попытался разорвать путы и бросился на стражников, но те сбили его с ног несколькими ударами. Альвы заключили пленных в плотное кольцо, наставив на них острые копья.

— Свандолин! — что есть мочи закричала Сашка. — Неужели ты пойдешь против хранителя кольца Ладмира?

Тролльд, на загривке которого уселась Сашка, удивленно замотал головой, пытаясь понять, откуда идет звук. Быстро спустившись, Сашка двинулась к помосту. Кольцо, которое она надела на большой палец, сияло ровным изумрудным светом. Толпа почтительно расступалась перед ней.

— У меня нет оснований сомневаться в искренности и чистоте помыслов хранителя кольца. Но это не распространяется на тех, кто пришел в Запределье вместе с тобой.

— Это мои друзья. И если хоть один волос упадет с головы ребенка, я за себя не ручаюсь!

Голос Сашки предательски дрогнул. Она блефовала, отчаянно блефовала. Она так и не разгадала секрет кольца, не научилась управлять заключенной в нем магией. Как же она сглупила, оставив виверну сторожить Три-Дерево!

Артур мягко отстранил руки Эвейн и соскользнул на землю.

— Я буду вести себя хорошо, обещаю. И у меня нет змеи.

— Есть. Просто она очень-очень хитрая и умеет хорошо прятаться. И она медленно сожрет тебя, как яблоко, — сказал Свандолин. В расширившихся от ужаса глазах Артура проступили слезы.

— Прекратите! — закричала Сашка.

Она бросилась к друзьям и подхватила Артура на руки. Беспомощно озираясь по сторонам, она видела лишь настороженные, враждебные лица обитателей Запределья, многие из которых, казалось, появились прямиком из ночных кошмаров. Кто-то отводил взгляд, но многие не скрывали злорадства.

По знаку Двалина дварфы подтащили к ногам чужестранцев сухой хворост.

— Хранитель кольца и двое его друзей могут уйти. Прямо сейчас. Но не ребенок, — глухо сказал Свандолин. Никто не двинулся с места.

— Ты будешь держать меня за руку? — с дрожью в голосе спросил Артур. Сашка кивнула, глотая слезы.

Искобальд с изменившимся, точно перевернутым лицом что-то прошептал на ухо предводителю альвов, но тот лишь сердито отмахнулся, не проронив ни слова. Взяв зажженный факел, Свандолин запалил ветки.

«Ладмир, если ты и вправду выбрал меня хранителем кольца, самое время появиться и спасти нас», — мысленно взмолилась Сашка.

На небе, прежде сиявшем безоблачной лазурью, вмиг сгрудились сизые тучи. Хлынул ливень. Занимавшийся огонь с шипением погас. В то же мгновение тучи расступились, и переполненный амфитеатр осветили яркие лучи солнца.

— Верно ли ты выбрал сторону в этом противостоянии, Искобальд? — тихо спросил предводитель альвов.

— Да, если на твоей стороне сжигают людей живьем.

В воздухе затрещали электрические искры. По приказу Свандолина отряд альвов окружил мага и набросил на него сеть, сплетенную из гринворина, с маленькими серебряными колокольчиками. Любой металл губителен для обитателей Запределья, и в особенности серебро.

Свандолин вновь поднес зажженный факел.

— Уходи. Я не желаю зла хранителю кольца, — сказал он. Сашка отвернулась. Из безмолвной толпы вырвалась альвинка и повисла на руках у Свандолина.

— Отец! Пощади их! Дай им уйти! Это же просто ребенок! Маленький, чудесный ребенок!

Сашка узнала Эсмерильд, которая когда-то уговаривала ее остаться в селении и втайне от сестер подарила волос единорога, который помог им с Тобиасом отыскать верный путь в подземном лабиринте. Но Свандолин грубо оттолкнул дочь. Заливаясь слезами, она шагнула к пленникам и встала, обняв Сашку за плечи. Следом за ней перелетел болотник и несколько цветочных фей. Настроение толпы неуловимо изменилось, на задних рядах уже слышался смутный ропот. Чтобы остановить протест, Свандолин запалил костер. Пламя взметнулось, обдав пленников нестерпимым жаром. Феечки искорками вспыхнули и превратились в пепел.

— Ладмир! — во весь голос закричала Сашка. — Ладми-и-ир!

Сквозь всполохи огня ей показалось, что она различила вдали, у самой кромки леса, крошечные светлые фигуры — человека и пони. Сашка хотела закричать, но едкий дым раздирал легкие, разъедал глаза. Внезапный порыв ветра затушил пламя. У дымящихся головней стоял единорог. Шерсть его мягко отливала серебром, хрупкий, невесомый, он был словно соткан из лунного света и сновидений.

Предводитель альвов бросил горящий ненавистью взгляд на плененного мага.

— Ты и сам знаешь, что это мне неподвластно. Единорог — душа Запределья, его суть. Одумайся, Свандолин. Отступись.

Свандолин отбросил потухший факел.

— Огонь! Дайте мне огня!

Но альвы застыли, как мраморные статуи. Толпа буйствовала, в судейский помост полетели камни, и один из булыжников ударил предводителя альвов в лоб, сбив с его головы диадему.

— Альвы! К оружию! — крикнул Свандолин, размазывая кровь рукавом расшитого одеяния.

Его слова заглушили крики, свист и вой. Пошатываясь, опираясь на плечо Эсмерильд, предводитель альвов побрел прочь. Толпа расступалась и вновь смыкалась за его спиной.

Сбросив сковывающую его сеть, Искобальд расправил плечи.

— Ну, что ж. Судьба наследника определена. Он вернется в свой мир и все придет в равновесие, задуманное изначально, — задумавшись на пару мгновений, он добавил: — Убежден, что лучших опекунов, чем Грей и Эвейн, которые готовы были пожертвовать ради него своими жизнями, не найти ни в одном из миров. Воспитайте его правильно.

— А… А как же змея? Которая живет внутри меня? — спросил маленький принц.

Единорог, преклонив колени, дунул в его лицо, высушив слезы.

— Нет никакой змеи, — убежденно сказал маг. — Ничего не бойся и всегда поступай так, как подсказывает сердце. А сейчас, думаю, самое время готовиться к свадьбе. Открывайте погреба!

Толпа радостно зашумела и хлынула из амфитеатра, как вышедшая из берегов река. Когда площадь опустела, Сашка опустилась на колени перед единорогом и обняла его за шею. Миллион вопросов роился в ее голове, не давая покоя.

— Мне показалось, я видела Ладмира — там, рядом с тобой, — прошептала она.

Единорог задорно тряхнул головой, и Сашке послышался перезвон серебряных колокольчиков. «Ну конечно. Он создал Запределье. Он все время здесь. А ты — хранитель кольца».

Грей и Эвейн, держась за руки, ушли вперед. Артур весело скакал вокруг них.

— Вы сказали правду? Змей уже не опасен? — проводив их взглядом, спросила Сашка у Искобальда.

— Это сложный вопрос, и у меня нет на него ответа. Я уверен только в том, что Змей вовсе не абсолютное зло, каким его видит Свандолин. Он лишь приумножает задатки, которые есть в человеке изначально: если он мечтает о власти — становится правителем, повелевающим народами, если о мудрости — перед ним открываются все тайны Вселенной. Беда в том, что Змей редко выбирает человека без скрытой червоточинки: темные желания исполнить легче и заманчивей, чем воплотить мечту о всеобщем благоденствии. Но я верю, что Артур справится с этой ношей.

— Он действительно мог погубить Запределье?

— Видишь ли, в нем таится сильная магия, чуждая природе нашего мира. Он пьет эту энергию, как эликсир жизни. Когда ты брала его на руки, кольцо Ладмира подпитывало его, вот он и рос не по дням, а по часам. Но если он останется в Запределье, оно исчезнет вместе со всеми народами, что его населяют. Ну что, поспешим, а не то рискуем остаться без куска свадебного пирога?!

 

Глава 25

Вслед за Греем Сашка шагнула в осенний лес Гриндольфа. Ночью ударили ранние заморозки, и листья, еще не успевшие облететь с ветвей, покрылись льдистой окаемкой. За ней, крепко держа за руку Артура, шла Эвейн. Она не успела сменить зеленое свадебное платье, расшитое по лифу и подолу искусным цветочным узором, которое подарили ей альвинки, и сейчас, с легким румянцем на щеках и искрящимися радостью глазами, казалась Весной, ненароком заблудившейся в притихшем, сумрачном лесу. Грей, подхватив Артура на руки, высоко подкинул его и усадил на правое плечо.

— Пришло время прощаться, да? — улыбнулась Сашка.

— Да, нужно успеть засветло добраться до Гринчбарда, чтобы найти ночлег.

— А потом? Где вас искать, если я когда-нибудь снова вернусь в Гриндольф?

Эвейн и Грей переглянулись — похоже, эти двое давно все решили.

— Остров Скайт, — улыбнувшись, сказала Эвейн. — Это далеко от столицы, на севере. Поначалу кажется, что там есть лишь серые скалы и просоленные ветра. Но весной цветут вересковые пустоши, и в воздухе разлит мед, а над побережьем парят белые чайки, и рыбаки сушат сети. Суровый и дивный край. Оттуда родом моя бабка. Так что это и моя земля. После ее смерти остался дом — ее считали колдуньей, поэтому никто из местных так и не отважился поселиться там. Он не очень велик, но так надежно сложен, что простоит еще не одну сотню лет. Он стоит на обрыве, за которым лишь бескрайняя гладь моря, поэтому местные называют его Грандор — это значит «край земли».

— Я запомню, — сказала Сашка, и они крепко обнялись на прощание.

Оставшись одна, Сашка задумчиво взвесила на ладони холщовый мешочек с волшебной пыльцой, который дал ей Искобальд. Одна щепоть — и она вернется в свой мир. Но что-то свербело, не отпускало ее. Смутная тревога. Предчувствие беды. Порыв студеного ветра донес слабый запах гари.

— Что-то не так, — тихо сказала Сашка. — Что-то случилось в обители. Что-то плохое.

Сашка вспомнила Эйка, Криспин, Джереми и других ребят из обители, с которыми успела подружиться, и в груди остро кольнуло.

— Я просто посмотрю. Одним глазком. И сразу домой, — сказала она, словно Грей все еще был рядом и мог ее удержать. Уж он-то наверняка был бы против опасной затеи, и сомневаться не приходилось. — Это совсем не опасно, если лететь на виверне. Нас не заметят — никто никогда не смотрит в небо.

Три-Дерево заскрипело, застонало под напором виверны. Высунув шипастую морду, она с опаской втянула воздух чужого мира и шумно выдохнула, выпустив из ноздрей кудрявые струи белого пара. Расправив огромные перепончатые крылья, подняла вихрь палой листвы. Сашка забралась к ней на спину и не успела толком ухватиться за жесткий гребень, как виверна, сильно толкнувшись, взмыла в воздух.

Золотые, багряные, охристые, изумрудные кроны деревьев стали яркими стежками на бескрайнем покрывале осеннего леса. Из-за пологих холмов на востоке поднимался столб черного дыма. Сердце Сашки тревожно сжалось. Виверна рассекала воздух быстрее выпущенной из лука стрелы. Глаза Сашки слезились от ледяного ветра.

Ее худшие опасения сбылись — обитель была объята огнем. Громадина храма чернела в полыхающем капкане строительных лесов. Языки пламени жадно лизали стены и кровли построек. Заполошно метались прокаженные в черных рясах. Преследуемые всадниками и пешими воинами, они валились с ног, запинаясь о мертвые тела, оскальзываясь в лужах крови.

Как и предрекал отец Виспасиан, укрывательство беглого каторжника было лишь удобным прикрытием для нападавших. Ополченцы не собирались расходиться без добычи — серебра, вина и зерна из погребов крепости.

Виверна бесшумно парила над крепостью, невидимая в клубах черного дыма. Огонь уже подбирался к роще фруктовых деревьев, за которой был приют. Когда в крепость ворвались вооруженные ратники, монахини задвинули тяжелые засовы на дверях и закрыли ставни на окнах в надежде, что, разграбив обитель, армия откатится, как морская волна, оставив горы пепла и тела убитых. Разве кто-то мог бы заподозрить, что самая желанная добыча для предводителя шайки мародеров — здесь, в детской спальне? Небольшой отряд конных воинов оцепил здание. У тяжелых дубовых дверей с медными заклепками была свалена куча хвороста. Рядом стоял Тобиас с зажженным факелом в руках. Чуть поодаль Сашка приметила горбатую Леборхам.

Огромная крылатая тень виверны накрыла дворик. При виде закованного в броню чудовища воины дрогнули. Виверна дохнула огнем, и они бросились врассыпную, бросив оружие.

— Убирайся! Я не дам причинить зло детям, — крикнула Сашка.

— Мне нужен только один, и ты это знаешь. Отдай его, и я уйду.

— Старая ведьма обманула тебя, Тобиас. Ты не сможешь получить силу Змея, если убьешь его наследника.

Тобиас отшвырнул факел.

— Ты лжешь!

— Нет. Спроси ее сам. Пусть поклянется именем Гексулы.

С перекошенным от злости лицом Тобиас оглянулся, но Леборхам уже и след простыл.

— Значит, не стать мне новым Змеем… Что ж, так тому и быть. Быть лордом-канцлером и править страной за короля — это не так уж и мало. Я остановлю разграбление обители. Но Эвейн с наследником должны отправиться в столицу вместе со мной.

— Их уже нет здесь. Они так далеко, что тебе никогда их не найти.

На побелевшем лице Тобиаса проступили каменные желваки.

— Ты… Это все ты. Снова свалилась с неба и путаешь все карты. Это ты привела в лесное братство грязного бродягу, который вскружил ей голову! С каким наслаждением я убил его. Жаль, что это нельзя сделать снова. И снова.

— А Ильстрему ты горло перерезал тоже из ревности? Как ты мог предать его, Тобиас? Как ты мог предать братство?

— Братство! Горстка жалких разбойников, промышляющих грабежом на дорогах и браконьерством. Я не был предателем. Я мечтал быть героем. Чтобы она смотрела на меня так, как смотрела на этого смазливого проходимца. Я решил убить Кронка. Сам, в одиночку. Глупец! Он смял меня одним только взглядом. Раздавил, как букашку. И я понял, что на самом деле хочу не убить Кронка. Я хочу стать им. Всесильным лордом-канцлером. И тогда все будет принадлежать мне. Все — и даже она. Никто не сможет противостоять силе, которую дает канцлерский жезл. Я ждал долгих десять лет. И сейчас, в миг моего торжества, снова ты… О, не сомневайся, я разыщу ее. Наши судьбы неразделимы. Но сначала я убью тебя.

Виверна угрожающе зашипела, выпустив из ноздрей клубы дыма.

— Оглянись, Тобиас. Ты один. Твоя армия разбежалась, солдаты предали тебя. Как ты сам когда-то предал друзей. Так ли уж всесилен канцлерский жезл? Сделает ли он тебя счастливым?

Ослепленный яростью, Тобиас выхватил меч. Виверна слегка тряхнула головой, мягко сбросив Сашку на землю, и взмыла в воздух. На месте, где еще мгновение назад был Тобиас, валялся запыленный черный сапог. Сашка медленно поднялась. Двери приюта распахнулись, и во двор высыпали встревоженные монахини, окруженные заплаканными, чумазыми воспитанниками. Старая сестра с сурово поджатыми губами, которая несколько дней назад первой встретилась им в обители, раздвинув плотное кольцо галдящей ребятни, подошла к Сашке.

— Обитель разрушена. Когда уйдут королевские стражники, соберутся жители окрестных деревень и разграбят то, что еще осталось. Мы с сестрами укроемся в монастыре святой Агнессы.

— А дети?

— Крестьяне их не тронут.

— Вы что, бросите их на произвол судьбы?! — Сашка задыхалась от ярости.

— Бог милостив. Он не оставит их в беде.

Скупо кивнув на прощание, монахиня двинулась к приюту, чтобы забрать пожитки.

— Стойте! Да стойте же!

Но монахини, переваливаясь, точно стайка пингвинов, скрылись в темном дверном проеме. Заголосил один ребенок, затем второй, третий.

— Тише! — Сашка решительно вскинула голову. — Сейчас я отведу вас в одно прекрасное, волшебное место. В настоящую сказку. В Запределье. Там на каждом шагу чудеса, — дети подходили ближе, завороженно слушая ее. — И всегда лето. И никакой дурацкой зубрежки!

Дети радостно загалдели. Сашка поручила старшим мальчишкам взять на закорки малышей. Не медля больше ни минуты, они направились к лесу.

Где-то на середине пути Сашка сквозь просветы в кронах деревьев заметила парящую в небе крылатую тень. Ее не заботила судьба Тобиса. Тот вихрастый хмурый мальчишка, который был ей верным и надежным другом, умер в подземном лабиринте. И она оплакала его. А сейчас она вела маленьких людей через лес, подбадривая отстающих, вселяя надежду в уставших и почти отчаявшихся.

…Эсмерильд, тихо напевая, вышивала цветочный орнамент по вороту туники, сидя на пороге хижины. Собака у ее ног подняла голову и прислушалась к смутному шуму множества голосов, похожему на гул потревоженного улья. Заходящее солнце слепило глаза. Альвинка, приложив ко лбу ладонь, встревоженно вглядывалась на растущее облако желтой пыли на дороге. А затем, всплеснув руками, кинулась навстречу, смеясь и плача.

 

Глава 26

Мягкие зеленоватые отсветы, похожие на болотные огоньки, медленно таяли в воздухе. Сашка прижалась щекой к шершавому прогретому солнцем валуну. Где-то рядом слышалось сопение и шорох осыпающихся под ногами мелких камешков. Увидев в кустах коротко стриженную макушку Лехи, Сашка резко поднялась, приложив к уху молчащий телефон.

— Да, бабушка, да, ребята отличные, — громко сказала она. — У нас опытный проводник, Алексей. Ну, Подкорытов, из соседнего дома. Да-да, сын тети Тани. Он тут каждую тропинку знает.

Сделав вид, что только что заметила оторопевшего Леху, Сашка улыбнулась и как ни в чем не бывало продолжила болтать по телефону.

— Ну, и представляешь, кого еще я встретила?! Хусаинова! Да-да, того самого, которого дядя Николай, помнишь, на ночь в КПЗ запер, когда он у Дамира велик стащил. Ну как украл — просто взял покататься и спрятал в кустах, в шутку. А дядя Коля — он же ненормальный, без башни совсем. Вечно твердит: мол, если кто обидит, ты только пальцем покажи — в клочья разорву. Бабуль, я тут, представляешь, немножко заблудилась — и даже испугаться не успела, а Лешка меня уже спас. Так что не волнуйся, все в порядке! Да, скоро буду дома.

Закончив разговор, Сашка с деланным облегчением вздохнула.

— Ох, бабушка вечно переживает по пустякам. Так хорошо, что ты меня нашел! Давай скорее выбираться — ребята, наверное, уже ищут нас. Да и на электричку бы не опоздать, — Сашка удивилась тому, что сказала все это совершенно спокойно, как будто разговор с бабушкой не был выдумкой от первого до последнего слова. На самом деле после того, как они перешли каменную реку, связь пропала. И вдруг телефон в ее руке и вправду запиликал.

— О, это мама, извини, — как ни в чем не бывало улыбнулась она, на секунду прикрыв экран ладонью. — Да, мам, привет! Как у вас дела? Как Тихон? Ты знаешь, я что-то так по всем вам соскучилась, как будто целую вечность уже не виделись — просто сил нет!..

Продолжая трещать без умолку, она следом за скисшим Лехой вернулась к скале, где они устроили привал. Парни уже уложили походные рюкзаки. Хусаинов тушил костер. Услышав, как все приветствуют Сашку, он с плохо скрываемой тревогой оглянулся, но, увидев ее беззаботную улыбку, тоже повеселел.

— Ты где пропала? — хмуро спросил Дамир.

— Это было настоящее приключение, — лучезарно улыбнулась Сашка. — На обратном пути расскажу.