Это началось, когда нам было по шестнадцать. В тот год отец Оливье предоставил в полное наше распоряжение свой подвал, а Ариана даже попыталась приготовить праздничную индейку, но ничего не вышло, потому что она забыла ее выпотрошить. Мы тогда заказали курицу из ресторана, и было очень весело. С тех пор так и пошло. Каждый год под Рождество мы не подарки друг другу дарим, а просто собираемся впятером за несколько дней до официальной даты и отмечаем своей теплой компанией, после чего каждому из нас уже не так страшны бесконечные праздники в семейном кругу. Вот уже восьмой год мы свято блюдем эту нашу традицию. Ну теперь-то, конечно, график у всех разный, кто работает, кто учится, так что на этот раз долго пришлось договариваться, чтобы день всех устраивал. Я предложил собраться у меня, но Элизабет сказала, лучше у нее. Я не настаивал, мне же легче, не придется убираться. Элизабет взяла на себя горячее, хлеб и десерт, все остальное поручила принести нам.

В супермаркете было не протолкнуться. Я пробрался к прилавку с сырами и взял номерок. Пока ждал своей очереди, поглядывал на витрину: бри, козий, с плесенью и ока — пожалуй, хватит.

— Э-эй! Мартин! — крикнул кто-то.

Я узнал голос Франсиса и обернулся.

— Привет! А я тебе звонил. Как ты?

Он протиснулся ко мне, нагруженный свертками из колбасного отдела. Вид у него был довольный.

— Ты же знаешь, когда есть повод собраться, я лучше всех, — ответил он. — Я купил ветчины и паштеты, как просила Элизабет. Хорошо, что я тебя встретил, пойдем вместе.

Девушка за прилавком выкрикнула мой номер. Я сказал Франсису: «Подожди меня» — и пошел выбирать сыры.

Погода была на редкость теплая для 22 декабря. Снег еще не лежал. Мы с Франсисом не спеша шли в восточном направлении по улице Мон-Руаяль. Он рассказывал мне про свою сессию, что сдал, что завалил, с кем в последний раз надрался. Сказал, что хочет купить собаку. Это было что-то новенькое.

— Собаку? А зачем тебе собака?

Он достал из кармана пальто длинную конфету — рождественское лакомство — и поделился со мной.

— Да так, — сказал, посасывая свою половину, — просто чтобы была. Будет кто-то в доме, и вообще веселее… Ну не знаю. Хочу собаку, и все. Хочется.

— Понятно, — только и сказал я, разгрызая леденец.

Его это почему-то задело.

— А что? — вскинулся он. — Думаешь, я не справлюсь?

Это он в самую точку попал.

— Да нет, — ответил я, — только с собакой знаешь сколько возни. Прикинь, каждый день вставать ни свет ни заря, выспался ты, не выспался, потому как ее выгуливать надо, хоть в тридцать градусов мороза, все равно. И корм не забывать покупать, и прививки делать вовремя, да еще одну ее надолго не оставишь, а то затоскует, выть начнет, и ночевать придется всегда дома, потому как вечером ей тоже надо гулять, и…

— Все, хватит, прекрати! Я же говорил: по-твоему, я не справлюсь!

Он достал еще одну конфету и опять отломил мне половину. Я жестом отказался: не хотел перебивать аппетит.

— Ладно, не заводись. Хочешь собаку — дело твое, только все же подумай хорошенько.

На улице было полно народу, все нагружены сумками да свертками. И вдруг откуда ни возьмись выбегает этакая кроха — и со всего размаха прямо нам в ноги летит. Мы с Франсисом не сговариваясь бросили пакеты, чтобы поймать ее, а не то бы упала, но, видно, наши руки не внушили ей доверия, и, развернувшись, она стремглав припустила к матери — та шла чуть впереди и ничего этого не видела. Пока мы собирали свои пакеты, девчушка, уже держась за мамину юбку, обернулась и еще раз взглянула на нас: ей было и любопытно, и боязно.

— Нет, ты видел? С таких лет они уже нас боятся!

Я объяснил Франсису, что виной этому страху скорее всего детские книжки: ведь все злодеи в них, как правило, мужского пола.

— Возьми хоть Синюю Бороду. Представляешь, какой отпечаток это накладывает на детскую психику?

Франсис возразил, что в книжках кроме злодеев есть и прекрасные принцы, которые как раз очень нравятся девочкам.

— Ну, Франсис, ты хватил! Скажи, похожи мы с тобой на прекрасных принцев?

Он окинул меня оценивающим взглядом и разочарованно покачал головой.

За два квартала до дома Элизабет мы проходили мимо сомнительного вида забегаловки под вывеской «Бар». Франсис сказал: «Подожди», сунул мне свой пакет и скрылся за дверью. Я видел, как он прошествовал через зал гордой походкой с видом завсегдатая. Направлялся он в самый конец, к бильярдным столам. Я пытался разглядеть, что он там делает, но было слишком темно. Вероятно, это был тот самый бар, в котором Франсис торчал последние недели: он их часто менял, потому что в каждом ухитрялся переспать с барменшей или какой-нибудь официанточкой, которая непременно оказывалась подружкой управляющего или патрона. Вообще-то, следуя принципу «всех баб не перетрахаешь, но надо к этому стремиться», Франсис рисковал нарваться-таки однажды на крупные неприятности. Но, на его счастье, он всегда вовремя уносил ноги. Четыре года назад, когда мы с Элизабет расстались, я одно время ходил с ним по барам каждый вечер: думал забыться, чтобы не было так больно, но не помогло. Тогда я предпочел с головой уйти в учебу.

— Ништяк! — сказал Франсис, выйдя из бара минут через пять.

Пакет я ему вернул, когда мы сворачивали на улицу Элизабет.

— Адрес у тебя есть? — спросил он. — А то я сто лет у нее не был.

Я не был у нее примерно столько же, но адрес знал наизусть. Я ведь до сих пор, бывает, по вечерам, когда нечего делать, заскучав от учебников по экономике, иду пройтись по этой улице и смотрю, горит ли свет в ее окнах. Когда горит, когда нет.

— Сюда, — сказал я Франсису.

— Забьем косячок, пока не вошли?

Свет в гостиной не горел, но сквозь занавеску было видно, как мигают разноцветные лампочки на елке. Елку Элизабет, видимо, купила на этой неделе, потому что, когда я в последний раз здесь гулял, ее еще не было. Меня неприятно кольнуло: кто бы это приволок ее, такую большую, и затащил к ней на третий этаж?

— Ну так что, Мартин? Как насчет косячка?

Заранее приготовленный джойнт лежал между сигарет в пачке легких «Плейере».

— Давай, «взрывай».

Франсис зажег, передал мне, я затянулся. Он что-то говорил, еще не выдохнув дым, и его голос звучал как из бочки. Когда мы добили косяк, из-за угла как раз показались Оливье с Арианой. Мы решили подождать их и подняться к Элизабет всем вместе. Они закупили вино: было слышно, как звякают бутылки.

Мы расцеловались с Арианой, пожали руку Оливье и потопали на третий этаж. Я отметил про себя, что лестница очень крутая, и подумал: наверно, елку втаскивали с черного хода, который выходит в переулок. Франсис запел во все горло «Джингл беллз». Элизабет открыла дверь, и я почувствовал слабость в коленках. Так всегда бывает, когда я ее вижу, — первые пять секунд. Потом мне удается взять себя в руки.

Все хором закричали: «С Рождеством!» — и по очереди расцеловались с Элизабет. У нее были горячие щеки.

— Ну-с, что ты нам приготовила, детка? — спросил Франсис, когда мы раздевались в прихожей. — Пахнет чертовски вкусно.

Элизабет сообщила меню: филе лосося и запеченный картофель под соусом бешамель. Сказала, чтобы мы располагались и чувствовали себя как дома, она скоро закончит. Взяла наши пакеты с вином, сыром и паштетами и ушла в кухню. Я спросил, не надо ли ей помочь, она ответила «нет». Мы с Оливье, Арианой и Франсисом прошли в гостиную. Зажигать свет никому не хотелось: елка с лампочками выглядела очень празднично. Вблизи она оказалась еще больше, чем выглядела в окне. К тому же я, кажется, никогда не видел таких пушистых, и мне почему-то стало обидно.

— Детка, у тебя пиво есть? — гаркнул Франсис.

Элизабет ответила из кухни «да». Я еще не успел сесть и вызвался принести.

— Четыре бутылки? — спросил я.

— Три, — поправила Ариана. — Я подожду ужина и вина, не хочу смешивать.

— Слишком ты благоразумная, — фыркнул Франсис. — Расслабься хоть немножко, мы же празднуем Рождество!

Ариана промолчала. Уже из-за двери я услышал, как Франсис подначивает Оливье: «Твоя подружка вообще никогда не расслабляется, а?» Тот что-то ответил, но я не разобрал.

Элизабет склонилась над лососиной, запеченной в алюминиевом противне, и тыкала ее вилкой, проверяя, готова ли. Ее волосы были подобраны и скреплены сзади большой заколкой. Я кашлянул, оповещая о своем присутствии. Она обернулась:

— А, это ты… Ты за пивом? Оно на балконе.

— Тебе принести?

Она кивнула; я открыл балконную дверь и взял четыре бутылки. Вернулся в кухню, откупорил одну и поставил на стойку.

— Спасибо, — сказала Элизабет и отпила глоток.

Она сунула противень с лососиной обратно в духовку, посмотрев заодно на картофель. Поставила таймер на пятнадцать минут и повернулась ко мне. Она была в длинном коричневом платье, которого я никогда на ней раньше не видел. Я был просто не в силах оторвать от нее взгляд.

— Что-нибудь не так? — спросила она.

— Это платье сидит на тебе как влитое.

— Я знаю.

— Только ярлычок торчит из-за шиворота. И розовая бумажка из химчистки не оторвана.

Она завела руку за голову. Но у нее никак не получалось оторвать бирку химчистки самой, и пришлось просить меня.

— Простые как правда они в этой химчистке, — добавила она. — Вместо того чтобы прикалывать булавками, прикрепляют намертво степлером: а что, дешево и сердито!

Лично я вовсе не имел ничего против экономии средств именно в этой отдельно взятой химчистке. Я поставил на стойку остальные три бутылки и занялся платьем Элизабет. Осторожно вытащил две металлические скобочки, засунул ярлычок внутрь. Элизабет передернулась:

— Фу! У тебя холодные руки!

Я бросил розовую бумажку в мусорное ведро.

— Это от пива.

— Что? — Она открыла кран и не расслышала из-за шума воды.

— Ничего, проехали. Что еще новенького?

Несколько капель воды брызнули ей на платье. Элизабет повернулась ко мне спиной и, роясь в принесенных нами пакетах, ответила:

— Да так, ничего. Все по-старому.

Она достала сыры, развернула их и стала раскладывать на большой тарелке.

— Красивая елка у тебя в гостиной, огромная какая. Ты ее покупала с доставкой?

— Нет, сама срубила в лесу. У тебя сигарета найдется?

Я подошел к ней. Достал пачку «Дю Морье» из кармана рубашки. Элизабет зажала сигарету губами, я поднес зажигалку. Она выдохнула дым и сказала:

— Ты хорошо выбрал сыры, но, по-моему, тебя просили купить четыре сорта, а не три.

Я наклонился над тарелкой. Ока, козий, бри, а комбозолы не было. Пакет лежал на стойке пустой. Я вспомнил девчушку на улице и как мы с Франсисом выпустили из рук пакеты. Наверно, тогда он и выпал.

— Я купил четыре, честное слово, — стал я оправдываться. — Но какая-то девочка…

— Тебе, значит, встретился Оливер Твист, переодетый девочкой? — перебила меня Элизабет язвительно.

Ну почему она все время пытается меня подколоть?

— Точно, это был Оливер Твист трансвестит, — ответил я. — Мы шли по улице Мон-Руаяль, а он навстречу. Что делать? Не всем же, как некоторым, выпадает удача на своем пути повстречать Робин Гуда.

Элизабет чистила груши.

— Робин Гуда? — переспросила она, не понимая, о чем это я.

— Ну да, Робин Гуда. Благородного лесного рыцаря, который и заблудиться не даст, и елку срубит.

— Слушай, иди-ка отсюда, дай мне приготовить закуску.

Я вышел из кухни, прихватив три бутылки пива, и в тысячный, наверно, раз сказал себе: «Забудь ее».

— Вот скажи, ты ведь работаешь в банке, объясни, почему мне в моем отделении отказываются выдать кредитную карточку? — это Франсис донимал Ариану.

Я раздал пиво. Франсис поднял бутылку: «Чин-чин». Мы с Оливье чокнулись с ним бутылками, и он опять пристал к Ариане. Я сел рядом с ним на пол. Подвинул к себе пепельницу и закурил.

— Не знаю, наверно, твой баланс не внушает доверия, — ответила ему наконец Ариана.

Франсис надолго присосался к бутылке, после чего заявил:

— А ведь мне от предка капает тысяча ежемесячно, первого числа.

Я покосился на подарки под елкой. Четыре коробочки, упакованные в одинаковую красную с золотым бумагу. Три, конечно, предназначены семье — отцу, матери и младшему брату, а вот четвертая здесь явно была лишней: и кому это, интересно, Элизабет собиралась ее подарить?

— Но это же не стабильный доход, — ответила Ариана. — И потом, тебе ведь ненадолго хватает этой тысячи, разве не так? К концу месяца наверняка остаешься на нулях. Чтобы банк или Visa предоставили кредит, у тебя на счету всегда должна оставаться четырехзначная сумма, ну там плюс-минус… И вообще, ты студент, между нами говоря, им на тебя вообще начхать! Вот в моем банке ссуду дают только людям с положением, чтоб был дом, машина и все такое, ясно?

Франсис мотнул головой, давая понять, что ему ясно, но он не вполне согласен с подобными принципами. А Ариана не унималась:

— Тебе-то самому еще не обрыдла эта учеба? Третий диплом — сколько можно? История, социология, политология — это все прекрасно, но почему ты никак не начнешь работать? Или не пойдешь в магистратуру, как Мартин и Элизабет? Дипломы — тьфу! Хоть сорок корочек накопи — толку с них никакого, выходит, что ты застрял на этом уровне и на большее не способен.

Я вытянул шею, пытаясь прочесть надписи на карточках, приколотых к подаркам, но Ариана косилась на меня, как будто догадывалась, что я делаю. Я отпил из бутылки и потер шею, притворяясь, что просто неудачно повернулся. «Наверно, для дедушки», — решил я.

— А по-моему, наоборот, много дипломов — классно, — возразил Оливье. — Франсис — человек разносторонний, это мало кому дано. Я вот кроме компьютеров ни в чем больше не смыслю.

На полу лежала стопка книг по истории искусства. Я взял первую попавшуюся и стал перелистывать. Несколько раз наткнулся на закладки, надписанные почерком Элизабет: «Светотень у Рембрандта», «Обнаженная натура у Рембрандта», «Автопортрет у Рембрандта». Я пробежал их глазами и положил точно на прежние места.

— Честно говоря, — продолжал Оливье, — я все-таки жалею, что не пошел в университет.

Я положил книгу на пол, поднял голову и посмотрел на дверь в столовую. Там Элизабет в полумраке накрывала стол. Она не спеша расставляла приборы и чему-то улыбалась. О чем, интересно, она думала?

— Пф-ф! — фыркнула Ариана. — Если бы ты пошел в университет, разве бы мы жили так, как сейчас живем? Перебивались бы на стипендии и не вылезали из долгов. Ты бы, как Франсис, даже кредитную карточку завести не мог! Тоже мне жизнь!

Франсис залпом допил пиво.

— Презираешь, значит? — повернулся он к Ариане. — Если у меня нет кредитной карточки, так я, по-твоему, и не человек? А сама-то кто? Кассирша, чеки штампуешь с девяти до шести. У тебя что ли жизнь?

Ариана вскочила, разобиженная.

— Пошел ты на фиг, Франсис Лавалле! — бросила она ему и отправилась в столовую помогать Элизабет.

— Нервная у тебя девушка, — сочувственно глянул Франсис на Оливье. — Слушай, кстати, ты ведь работаешь с компьютерами, сможешь сделать мне скидку, если я обращусь в твою фирму?

— А ты хочешь купить компьютер? — спросил Оливье.

— Я еще не решил: или собаку, или компьютер.

— Собаку? Ты хочешь купить собаку?

— А что? — пожал плечами Франсис. — Почему бы нет?

— Собака, Франсис, требует внимания, — сказал Оливье. — Это же как ребенок. Ты больше не сможешь приходить домой под утро, не сможешь…

На этом я их оставил и пошел в туалет. Уже оттуда услышал, что Элизабет звала всех к столу. К столу так к столу, но я все же задержался, чтобы заглянуть в аптечный шкафчик. Каждый раз я боюсь не увидеть там синего флакончика с белой надписью. Мне почему-то кажется, что, только когда Элизабет сменит духи, наш разрыв станет для меня окончательным и бесповоротным. Слава богу, флакончик был все тот же, такой, как я подарил ей на восемнадцатилетие. Я давно думаю: подсчитать бы, сколько таких флакончиков она вылила на себя с тех пор и, хоть меня это и не касается, сколько парней балдели от моих духов. Я отвинтил пробку и поднес флакон к носу. Вдыхать этот запах я мог бы целый час, но Франсис уже кричал: «Мартин, ты что там застрял? Есть хочется!» И это вернуло меня к действительности. Все же, прежде чем закрыть аптечный шкафчик, я еще заглянул в стоявшую там коробочку с презервативами. Это была упаковка на двенадцать штук, в ней оставалось семь, два я стащил. «Вот тебе, Элизабет, на два траха меньше», — подумал я и спустил воду.

Приготовленную Элизабет закуску — ветчину с грушами — смели в два счета. Все проголодались, и никто ничего не говорил, кроме разве что: «Очень вкусно!» Оливье помог Элизабет собрать маленькие тарелки, а Франсис разлил вино. Хохмы ради бокал Арианы он наполнил только на треть.

— Ох, нарываешься ты, — нахмурилась Ариана.

Франсис засмеялся и долил ее бокал до самого края, миллиметр в миллиметр — так, что еще капля, и пролилось бы.

— Твою мать! — сказала Ариана.

— Брось, не заводись, я же пошутил, — успокоил ее Франсис. — Хочешь, дай сюда этот бокал, я сам его выпью. А ты бери мой.

Он уже протянул было ей бокал, но Ариана решительно взялась за свой.

— Не трожь! — рявкнула она. — Придурок хренов!

Франсис подался назад и пожал плечами. Ариана подняла бокал — и осушила его залпом.

— О-о! Вау! — хором вырвалось у нас с Франсисом.

Оливье — он как раз нес из кухни лососину — застал только самый конец сцены. Он посмотрел на свою подружку и спросил, какая муха ее укусила. Ариана хотела было ответить, но на нее напала икота.

— Ариана расслабляется, — объявил Франсис.

Ариана икнула еще несколько раз, сделала глубокий вдох и сказала:

— Да, милый, сегодня я расслаблюсь. Пусть Франсис посмотрит, а то он думает, я дура набитая и веселиться не умею.

— А! Понятно! — кивнул Оливье. — На здоровье, милая, расслабляйся, если тебе хочется. Есть повод — Рождество как-никак.

— Рождество, Рождество! — нараспев подхватил Франсис. Элизабет села последней, поставив на стол дольки лимона на тарелочке и блюдо с картофелем. Она пригубила вино и хотела разложить горячее по тарелкам, но тут встал Франсис и вызвался сделать это за нее.

— Нет, детка, — сказал он, — ты и так весь день для нас стряпала. Посиди, я сам.

— Спасибо, — кивнула Элизабет и протянула ему нож и лопатку.

Пока мы ели, Ариана то и дело подливала себе вина, а через раз вспоминала и про наши бокалы. В какой-то момент Оливье вдруг чуть не подавился куском лососины. Откашлявшись, он воскликнул:

— Черт! Знаете что мы забыли?

Все неуверенно переглянулись.

— Мы же забыли тост!

— Еще не все потеряно, — встряла Ариана.

Мы подняли бокалы и закричали наперебой: «Чин-чин! С Рождеством!» Я посмотрел на Элизабет и улыбнулся ей, но она меня не видела. Мне показалось, что мыслями она где-то далеко. Все уже поднесли бокалы к губам, но тут Франсис спросил, за что пьем.

— За Рождество, балда! — выпалила Ариана.

Франсис смерил ее презрительным взглядом и заявил:

— Отродясь у нас такого не было! «Чин-чин! С Рождеством» — и все? Fuck! Прикиньте, через два дня я буду сидеть в дорогущем ресторане с предком, и, когда мы с ним будем чокаться, он скажет один к одному то же самое, вот это гребаное «Чин-чин! С Рождеством!» Ну ладно, мой папаша, с ним все ясно, а сейчас-то, когда мы все собрались, неужели нам нечего больше друг другу сказать?

По напряженному лицу Франсиса пробегали тени от пламени свечей. Всем стало как-то неловко и некуда девать глаза. Когда Франсис начинает вот так говорить о своем отце, нам становится его ужасно жаль, хотя никто толком не знает почему. Первой заговорила Ариана:

— Извини, Франсис.

Она встала, пошатнувшись, и выпалила:

— За нашу традицию, за то, чтобы мы так собирались еще много-много лет. За нас, за то, что мы все — друзья уже… не помню точно сколько, но очень давно!

Франсис внес уточнение:

— Десять лет. Мы подружились в третьем классе лицея, в лодочном походе, я точно помню.

Мы подняли бокалы и подхватили тост: «Чин-чин! За нашу дружбу и нашу рождественскую традицию!»

— Вот так-то лучше, — удовлетворенно изрек Франсис, садясь.

Он хотел еще что-то добавить, но на Ариану опять напала икота.

— Напугайте меня кто-нибудь, пожалуйста, напугайте! — взмолилась она.

За Франсисом не заржавело: он тут же рассказал ей про кровавое ограбление одного столичного банка, случившееся лет десять назад. Отец Франсиса — полицейский, он своими глазами видел трупы восьми кассирш, которых связали, зарезали и засунули в сейф.

— Не смешно, — фыркнула Ариана.

Франсис пожал плечами:

— Зато страшно-то как.

Ариана не возражала, икота у нее прошла.

Я стряхнул крошки со стола, перед тем как поставить тарелку с сырами и паштеты. Ариана была пьяна в лоскуты, она заливалась идиотским хохотом и танцевала посреди столовой. Мы снова сели за стол. Я хотел сказать Франсису, как ему повезло, что он не растерял ветчину и паштеты из-за той девчонки на улице Мон-Руаяль, но тут он достал свой «походный набор», и Ариана возбудилась.

— О! Сегодня я тоже хочу! — взвизгнула она. — Это сколько ж я не курила травку, лет шесть, наверно.

— Ни в коем случае, — заявил Франсис. — Мигом слетишь с катушек, если так давно не пробовала.

Ариана обежала вокруг стола и плюхнулась к Франсису на колени.

— Ну пожалуйста, — засюсюкала она. — Ну не жмись!

Оливье смотрел на свою подружку круглыми глазами. Она повисла у Франсиса на шее и хихикала:

— А помнишь, как мы с тобой целовались, по-настоящему, взасос? На вечеринке у Фанни Жобен во втором классе, помнишь?

— Еще как помню, — ответил Франсис и подмигнул нам из-за Арианиного плеча. — Ты вытягивала губы куриной гузкой и не могла толком высунуть язык.

— Да-а? — удивилась Ариана.

— Ей-богу, — побожился Франсис.

Я посмотрел на Оливье — он намазывал на кусок хлеба гусиный паштет с розовым перцем.

— Ну и ладно, ну и плевать, — сказала Ариана. — Я тогда на тебя западала, и это был такой кайф — поцеловаться с тобой по-настоящему. Ты-то меня в упор не видел. Бросил одну в гостиной, сказал, что принесешь чипсов и пепси, а сам пошел обжиматься с Карин Файон в ванной. Дон-жуан хренов! Ты уже в тринадцать лет под каждую юбку норовил залезть! И с тех пор не изменился, верно?

— Перестань, Ариана, — одернула ее Элизабет.

Ариана встала. Ее заметно штормило. Она с трудом добралась до своего места и плюхнулась на стул.

— А что такого, это Франсис хотел, чтобы я расслабилась, — фыркнула она, — вот пусть и получает. И вообще, он сам всегда хвалится, сколько девок из баров поимел, как, где и в каких позах, только сегодня что-то помалкивает на этот счет, в первый раз с ним такое. Что случилось, Франсис? Ты часом не сменил ориентацию? Говорят, так часто бывает: парням вроде тебя надо перетрахать миллион девок, чтобы понять, что хочется-то на самом деле мужика.

— Ариана, замолчи! — опять вмешалась Элизабет. — Это уже не смешно!

Франсис покачал головой и прикурил косяк, который он тем временем успел свернуть. Мы все сделали по затяжке, кроме Арианы: она раздумала, сказала, что ей больше не хочется и вообще ее тошнит. Франсис отрезал кусочек оки и, нагнувшись, заглянул под стол.

— Кс-кс-кс! Бубу! Бубу! Иди сюда! — позвал он. — Кс-кс! Бубу! Бубу! Вылезай, хватит прятаться, иди к дяде! Я тебе подарочек принес!

Он повернулся к Элизабет и спросил:

— Что-то Бубу весь вечер не видно, он опять спрятался под шкафом? Все еще боится гостей?

Ариана присоединилась к нему.

— Кс-с! Кс-с! Булю! Булю! — лепетала она.

Элизабет зажала уши, чтобы не слышать их.

— Замолчите вы! Бубу пропал, уже три дня как убежал. Прекратите звать, его нет.

Она отняла руки от ушей и добавила:

— Ну что за похоронный вид? Это всего лишь кот, я переживу, куплю себе другого. Нет, я, конечно, любила Бубу. Я к нему привыкла…

Мне бы прикусить язык, но я подумал: почему Ариане можно расслабиться и сводить старые счеты, а мне нельзя? Я тоже хочу в кои-то веки высказать, что накипело.

— Ничего, — сказал я Элизабет, — Бубу ведь был у тебя всего года два. Еще пара-тройка лет — и он бы все равно тебе надоел, как я через четыре года, помнишь? «Мартин, ты очень милый, но жить с тобой я не готова, мне хочется узнать, как это бывает по-другому, а мы уже так давно вместе»… Помнишь, радость моя? Твой Бубу правильно сделал, что убежал, а то бы скоро ты сама отвезла его в лечебницу на усыпление. Жаль, что я от тебя не слинял вовремя. Может, ты бы горевала, искала бы меня, кота ведь своего, наверно, ищешь? Какой же я был дурак!

Ариана, Оливье и Франсис покосились на Элизабет, ожидая ее реакции. Она отрезала кусочек козьего сыра и, сунув его в рот, сказала совершенно ровным голосом, даже без тени досады:

— Успокоишься ты когда-нибудь, Мартин, или прикажешь до конца жизни выслушивать твое нытье всякий раз, стоит тебе выпить?

Как она могла говорить об этом так равнодушно?

Франсис сменил тему:

— Элизабет, а по-моему, тебе надо купить собаку. Я вот тоже собираюсь. Собака — настоящий друг, не то что кот.

Я пытался поймать взгляд Элизабет, но она гоняла по тарелке кусочек хлебного мякиша и не поднимала глаз. Ариана визгливо расхохоталась и выкрикнула:

— Это кто здесь хочет собаку? Ты спятил, Франсис Лавалле? Знаешь сколько с ней возни? Ты посмотри на себя! Я бы тебе и рыбок не доверила, если б они у меня были. Собака! Франсис Лавалле хочет собаку! Нет, это сон! Я сплю, ущипните меня!

Франсис ничего не сказал, отпил вина и положил кусочек сыра, который все еще держал в руке, на край своей тарелки. А я подумал, после давешних слов Элизабет, что если это и правда сон, то кошмарный.

— Кто хочет, в холодильнике рождественское полено, — сказала Элизабет. — Лично я сыта, а вы угощайтесь, не комплексуйте.

Франсис понюхал свои пальцы и встал.

— Носками воняет этот сыр, — поморщился он. — Пойду помою руки. — И ушел в туалет.

Ариана теперь почти лежала на Оливье.

— Сыр воняет носками, сыр воняет носками, — раз десять повторила она.

— Кажется, моя девушка в полном ауте, — сказал нам Оливье.

Долго, однако, до него доходило. Зазвонил телефон, и Элизабет пошла снять трубку в спальню, хотя могла бы и в кухне. Мне это не понравилось: кто мог звонить ей в одиннадцать вечера?

Ариана отцепилась от Оливье и с трудом встала.

— Ты что? — спросил Оливье.

— Меня сейчас, кажется, вырвет, — пробормотала она и на непослушных ногах двинулась к туалету.

Она рванула на себя дверь не постучав. Мы услышали ее крик:

— Франсис! Перестань, Франсис, что ты делаешь? С ума сошел? Не надо!

Мы с Оливье разом вскочили и кинулись разбираться. Франсис стоял, склонившись над раковиной, и не поднимал головы — боялся даже посмотреть на нас. Будто закаменел. Перед ним белела «дорога» кокаина, половину он уже убрал. Голова Арианы мотнулась из стороны в сторону, и она бросилась к унитазу, но забыла поднять крышку и облевала все сверху. А я смотрел на Франсиса и не знал, что ему сказать. В те времена, когда я таскался с ним по всем этим поганым барам, мы, бывало, и ширялись, и нюхали вместе, но чтобы друг без друга — никогда. Почему же сегодня он мне не предложил? У Оливье глаза были в кучку, он не знал, куда смотреть, и косился то на Франсиса, то на свою девушку, то на кокаин, то на рвоту, стекавшую на пол. Наконец он покачал головой и вроде хотел что-то сказать, но только смачно выругался. И в эту самую минуту в дверях появилась Элизабет.

— Что здесь происходит?

Ей никто не ответил, но она сама сразу все поняла и, не удержавшись, процедила сквозь зубы: «Fuck!» Ариана лежала на полу возле унитаза вся облеванная. Франсис выпрямился. Пряча от нас глаза, он только и сказал:

— Пойду я, пожалуй, что-то мне здесь сильно не нравится.

Мы расступились. Он взял свое пальто с вешалки в прихожей. Элизабет пошла за ним и, кажется, уговаривала остаться, но он ни в какую: все так же глядя на свои ноги, вышел и громко хлопнул дверью. Оливье вернулся в ванную и стал поднимать свою подругу. А я так и стоял дурак дураком, не зная, что делать.

— Мартин, ты не вызовешь нам такси? Мы, наверно, поедем, — попросил меня Оливье, обтирая лицо Арианы мокрым полотенцем.

Элизабет ушла в чулан за тряпками и моющим средством, чтобы подтереть лужу рвоты. Я пошел в кухню и снял трубку телефона. Гудка не было.

— Алло? — сказал я. — Алло?

— Э-э… Я говорил с Элизабет, — ответил мне мужской голос. — Она попросила меня подождать, потому что услышала крики…

У меня отвисла челюсть.

— Надеюсь, ничего не случилось? — спросил он встревоженно.

Славный, кажется, парень, но мне он совсем не нравился.

— Нет-нет, ничего страшного. Но мне надо вызвать такси. Она может тебе потом перезвонить? Это вообще кто?

— Нет проблем, — ответил он. — Это Жан-Себастьян. А я с кем говорю?

— С Мартином.

На том конце провода глухо замолчали. Может быть, Элизабет уже успела рассказать ему про меня, про нас, не знаю и знать не хочу. Я избавился от него одним нажатием телефонной клавиши и вызвал такси. Когда я диктовал девушке адрес, Элизабет сняла трубку в спальне и сказала:

— Жан-Себастьян, извини, у меня тут такой бардак.

— Что-что? — переспросила девушка. — Бардак?

— Алло? Алло? — удивилась Элизабет.

Я чуть не поперхнулся, сказал Элизабет: «Повесь трубку» — и снова продиктовал адрес. Девушка, похоже, не врубилась, что происходит. Напоследок она спросила:

— Не рановато ли вы начали праздновать Рождество?

Я положил трубку. Может, кто-то что-то и праздновал, но только не я.

Я надел пальто и вместе с Оливье помог его подруге спуститься по лестнице. Ариана была почти в коме, таксист не хотел их везти, боялся, что она испортит ему обивку салона, но мы уже запихнули Ариану на заднее сиденье, и ее оттуда было не сдвинуть. Она разревелась, и я спросил Оливье, что это с ней сегодня. Он пожал плечами.

— А с Франсисом? Как думаешь, это серьезно?

Не имел ни малейшего представления на этот счет, что ему и поведал.

— Что ж, приятного тебе вечера, — сказал Оливье. — Созвонимся.

Я помахал вслед удаляющемуся такси. Сквозь заднее стекло мне было видно, как Ариана кинулась на шею Оливье.

Я обернулся. Элизабет стояла на балконе и дрожала в своем легком платье. За ее спиной сияла разноцветными огоньками рождественская елка.

— Может, поднимешься выпьешь кофе? — предложила она.

— Нет.

Я был зол на нее, и я ушел.

Падал снег. Я свернул на улицу Мон-Руаяль и зашагал в западном направлении. У витрины бара, там, где я ждал Франсиса, лежал ничком человек. Ну вот, подумал я, кому-то в этой жизни еще хуже, чем мне. Но это меня ничуть не утешило. Только подойдя совсем близко, я узнал бедолагу: это был Франсис. Он лежал лицом вниз и не шевелился. Я наклонился и перевернул его на спину. Он был как куль с мукой.

— Франсис, — спросил я, — во что ты еще вляпался?

— Я любил ее, Мартин, это совсем другое, честное слово, я любил ее по-настоящему, — простонал он, ощупывая свои ребра.

Из носа у него текла кровь, один глаз заплыл.

— Здорово же тебе досталось, — сказал я и хотел помочь ему подняться, но он обмяк, как тряпичная кукла, и опять упал. Мне стало смешно.

— Мать твою, не смейся! Ты думаешь, я и любить не способен? Ни собаку держать, ни девушку любить, я совсем ни на что не годен, да? Ты вот любил Элизабет, Оливье любит Ариану, у всех у вас любовь, а я могу только трахаться и ничего больше. Вы так обо мне думаете, я знаю!

Он исхитрился встать на ноги и привалился спиной к витрине бара. Я попытался угомонить его и предложил пойти ко мне. Все равно надо смазать йодом его ссадины, а потом будем всю ночь биться в компьютерные игры, они все у меня сохранились, как в старые добрые времена, когда Элизабет уезжала на выходные за город к родителям и он заваливался ко мне с ящиком пива, ведь вдвоем веселее. Франсис обозвал меня идиотом.

— Как ты себе это мыслишь? Щас, буду я играть в Пэк-Мэна, когда такое случилось! Я пойду бить морду этому гаду! Я люблю ее, ты что, не понимаешь? — сорвался он на крик, и я увидел у него в глазах слезы.

Выругавшись, Франсис кое-как дохромал до двери и скрылся в баре. Я хотел войти за ним, но потом решил, что лучше подожду снаружи. Прошло пятнадцать минут, он не появлялся, и я пошел дальше. Пройдя немного, увидел свой кусок сыра, раздавленный, размазанный по тротуару. Мне было абсолютно плевать.