Рассказы

Биссон Терри

Содержание:

1. 

2. 

3. 

4. 

5. 

6. 

7. 

8. 

9. 

10. 

11. 

12. 

13. 

14. 

15. 

16. 

17. 

18. 

19. 

20. 

21. 

22. 

 

Медведи познают огонь

В машине, которую я вёл, сидели мой брат Уоллес (он проповедник) и его сын. Мы ехали по автостраде И-65, к северу от Боулинг-Грин, когда лопнула шина. Это случилось воскресным вечером, мы как раз собирались навестить мать в лечебнице. Конечно же, прокол вызвал причитания моих родственников — в глазах семьи я слыву отчаянным консерватором, и всё из-за того, что предпочитаю свои шины латать сам. Братец снова стал канючить, чтобы я не возился со всяким старьём, а приобрёл новые бескамерные покрышки.

Но я-то знаю, что если умеешь снимать и насаживать шины, то приобрести их за бесценок — плёвое дело.

Поскольку лопнула задняя левая, я вырулил на левую сторону и остановился на травке. По тому, как мой «кадди» захромал, я сообразил, что покрышку сжевало капитально.

— Догадываюсь, что нет необходимости интересоваться, есть ли у тебя запаска, — прокомментировал Уоллес.

— Сынок, подержи переноску, — попросил я Уоллеса-младшего. Он достаточно зрел для того, чтобы хотеть помочь, но слишком юн (пока), чтобы считать, что знает всё на свете. Если б я был женат и у меня были бы дети, то он именно такой парень, которого я хотел называть сыном.

У старика-«кадди» такой вместительный багажник, что обладает устойчивой тенденцией хранить всякое барахло не хуже чулана. Мой старичок — пятьдесят шестого года выпуска. Уоллес щеголял в рубашке, которую позволял себе надевать только в выходные, и поэтому помощи от него я не ожидал, пока в поисках домкрата вытаскивал старые журналы, рыболовные снасти, ящик с инструментами, кое-какую одежонку, вышедшую из моды пару десятилетий назад, и опрыскиватель табака. Запаска на ощупь была мягковата.

Свет погас.

— Встряхни, сынок, — посоветовал я.

Фонарь мигнул и снова вспыхнул. Ножной домкрат я давно потерял, но на подобный случай у меня был гидравлический, на четверть тонны. В конце концов я его обнаружил под подшивками «Южной жизни» 78–86 годов, которую выписывала матушка. Я давно собирался их выкинуть, да всё руки не доходили. Если бы старший Уоллес не маячил поблизости, я бы позволил Уоллесу-младшему закрепить домкрат под днищем. Пришлось встать на колени и сделать всё самому. Не вижу ничего зазорного, если парнишка научится менять шину. Даже если у тебя никогда не будет собственной машины, всё равно подобные манипуляции придётся выполнить хоть пару раз в жизни.

Фонарь снова потух, прежде чем я оторвал колесо от земли. Меня поразило, до чего быстро сгустились сумерки. Поздний октябрь — не шутка, стало зябко.

— Встряхни его как следует, — сказал я.

Снова зажглось, но лучик был слабенький, просто рахитичный какой-то.

— С бескамерными у тебя просто не было бы прокола, — не преминул встрять Уоллес таким тоном, словно обращался не ко мне, а к целой аудитории. — А если всё же что-нибудь случится, то заливаешь шину каучуковым клеем, 3 доллара 95 центов за банку, и едешь дальше.

— Дядя Бобби могёт заменить шину сам, — не выдержал племяш.

— Не могёт, а может, — поправил я из-под машины.

Если бы всё зависело только от Уоллеса, парнишка, по образному выражению нашей матушки, говорил бы как «тюха с гор», но ездил бы на бескамерных шинах.

— Потряси фонарь, — сказал я. Свет настолько потускнел, что ничего не было видно. Я отвернул болты и стянул колесо с оси. Шина треснула по ободу.

— Я не буду возиться с этой шиной, — известил я. Не то, что меня это слишком заботило. Дома, рядом с сараем, у меня целый штабель покрышек.

Свет замерцал, но затем загорелся достаточно ярко, чтобы я мог насадить запаску.

— Гораздо лучше, — обрадовался я.

Свет был какой-то странный, оранжевого цвета. И когда я повернулся, чтобы взять гайки, меня поразило, что светит-то не фонарь. Машину освещали факелы, которые держали в лапах ДВА МЕДВЕДЯ. Крупные такие экземпляры, фунтов по триста, и стояли на задних лапах, как дрессированные в цирке. И братец мой, и племянник их заметили раньше и застыли. Известное дело, в наших краях все знают, что лучше их не пугать резкими движениями. Я выудил непослушные гайки из колпака и завернул колесо. Обычно я капаю внутрь гаек немного масла, но на этот раз решил обойтись. Я подлез под машину, опустил домкрат и выволок его наружу. С облегчением я обнаружил, что подкачивать шину не нужно. Я собрал инструменты, лопнувшую шину и отнёс в багажник. Колпак я решил не ставить и тоже засунул туда же. За всё это время медведи не шелохнулись. Они просто светили факелами. То ли из любопытства, то ли из желания помочь — трудно было сказать. Чувствовалось, что за их спинами могут скрываться другие медведи.

Открыв одновременно три дверцы, мы вскочили в машину, и я дал газ.

Уоллес заговорил первым:

— Похоже, медведи познали суть пламени.

Когда мы впервые отвозили с Уоллесом матушку в приют почти четыре года назад (47 месяцев), она нам сказала, что готова к смерти.

— Не переживайте за меня, мальчики, — прошептала она, притянув наши головы к себе, чтобы медсестра не услышала. — Я проехала миллион миль и настало время переправляться на другой берег. Здесь я не собираюсь задерживаться надолго.

Она водила школьный автобус тридцать девять лет. Когда Уоллес ушел, она рассказала мне свои сон.

Врачи собрались в кружок обсудить её диагноз. Потом один поднялся и сказал: «Мы сделали всё, что можно, коллеги. Пусть она идёт!». Они проголосовали «за» и заулыбались.

Когда матушка не умерла той осенью, она казалась разочарованной. Правда, весной она забыла о своем сне.

В дополнение к моим воскресным поездкам вместе с Уоллесами, я навещал матушку каждый вторник и четверг. Обычно я заставал её сидящей перед телевизором, пусть даже она и не смотрела, что по нему показывали. Медсестры не выключают ящик круглосуточно. Они уверены, что пожилым людям нравится мерцание экрана. Это успокаивает расшатанные нервы.

— Что это я слышала про медведей, познавших огонь? — спросила она во вторник.

— Всё верно, — подтвердил я, расчёсывая длинные седые волосы перламутровым гребнем, который привёз ей Уоллес из Флориды.

В понедельник появилась статья в «Луисвильском курьере», во вторник прошло сообщение то ли по Эн-Би-Си, то ли по Си-Би-Эс. Люди встречали медведей по всему штату, то же было и в Вирджинии. Похоже, те перестали впадать в спячку и явно собирались провести зиму на обочинах автострад. В горах Вирджинии всегда водились медведи, но только не здесь, на западе Кентукки. По крайней мере, последнюю сотню лет. И последний мишка был убит, когда матушка была совсем девчушкой. По версии, изложенной в «Курьере», звери следовали вдоль И-65 из лесов Мичигана и Канады. Один старикан из графства Аллен в интервью национальному телевидению заявил, что на холмах всегда водились медведи и теперь они спустились, чтоб объединиться с сородичами, которые научились разжигать костры.

— Они больше не хотят впадать в спячку, — сказал я, — разводят огонь и греются возле него всю зиму.

— Подумать только! — воскликнула матушка. — Что они ещё придумают!

Пришла медсестра и забрала её табак, напомнив, что пора отходить ко сну.

Каждый октябрь Уоллеса-младшего оставляют на меня, чтоб его родители могли отдохнуть от него в кемпинге. Я понимаю, что мой рассказ сбивчив и то и дело перескакивает с одного на другое, но по-другому не умею. Я уже упоминал, что мой брат — проповедник. Проповедник реформистской церкви Праведного Пути. Но две трети своих доходов он получает от торговли недвижимостью. Они с Элизабет в октябре уезжают в Прибежище Христианского Успеха в Южной Каролине, где собравшиеся со всех концов страны практикуются в продаже вещей друг другу. Я знаю о том, чем они занимаются, не от них самих, просто встречал рекламное объявление, когда смотрел «Канал для полуночников».

Школьный автобус высадил Уоллеса-младшего около моего дома в среду. Парнишке не приходится паковать много вещей, когда он остаётся со мной. У него здесь собственная комната. Как старший в семье, я держусь за наш старый дом возле Смит-Гров. Конечно, со временем он обветшал, но мы с племянником ничего не имеем против. Нам так даже больше нравится. У него есть своя комната и в Боулинг-Грин, но поскольку его родители переезжают каждые три месяца в новый квартал, выполняя рекомендации плана «Как добиться успеха в жизни», он хранит свое мелкокалиберное ружье и любимые комиксы — вещи, наиболее важные для парня его возраста, — здесь, в доме предков. Эту комнату в своё время делили мы с Уоллесом.

Уоллесу-младшему — двенадцать лет. Когда я вернулся с работы — я занимаюсь страховкой урожая, — то нашёл его на заднем крыльце, которое выходит на автостраду.

Переодевшись, я показал ему два способа, как выправлять реборду на шине: молотком или наехав машиной. Чинить шину то же самое, что и молотить сорго ручным цепом — вымирающее искусство. Парень врубился сразу — со смекалкой у него всё в порядке.

— Завтра я покажу, как насаживать шину с помощью монтировки, — пообещал я.

— Дядя, больше всего мне хочется взглянуть на медведей! — Он смотрел через поле на шоссе И-65, которое срезало угол моего земельного участка. Иногда по ночам я просыпаюсь от мерного гудения на автостраде.

— Днём их огней не увидишь, — сказал я. — Подождём до темноты.

Вечером Си-Би-Эс или Эн-Би-Си — я всегда забываю, какая из них, посвятила специальный выпуск медведям, которые очутились в центре всеобщего внимания. Их замечали в Кентукки, Западной Вирджинии, Миссури, Иллинойсе и, конечно же, в Вирджинии. В Вирджинии всегда водились медведи. Кое-кто поговаривал, что неплохо бы устроить на них охоту. Учёный сказал, что звери двигаются в штаты, где не так много снега и где достаточно валежника для разведения костров. Он подобрался к ним с видеокамерой, но на экране можно было различить только смутные контуры греющихся у костра. Другой учёный заявил, что животных привлекают ягоды нового кустарника, который рос только вдоль автострад. Он объявил, что его ягоды — совершенно новое слово в биологии, и обозвал ягоду свежаникой. Климатолог объяснил феномен потеплением, что привело к нарушению зимней спячки (в последний раз снега в Нэшвилле не было совсем, а в Луисвилле выпало всего несколько дюймов осадков). Медведи, заявил он, могли открыть тепло огня ещё пять столетий назад, но просто забывали об этом.

В передаче показали больше людей, чем медведей, и вскоре интерес к ней у нас пропал.

После ужина, когда тарелки были вымыты, мы вышли из дома и прогулялись до ограды. За автострадой, среди деревьев, мы различили свет костра. Уоллес собирался вернуться за своей мелкокалиберкой, чтобы подстрелить хотя бы одного, но я объяснил, что так поступать нехорошо.

— Кроме того, — сказал я, — двадцать второй калибр способен только разъярить животное. Да и охотиться вблизи автострад запрещено.

Единственная хитрость, когда вы насаживаете шину вручную, это усадить её в желоб, если вам удалось натянуть край на обод. Это можно сделать следующим образом: зажимаешь покрышку между ног и садишься на неё, когда воздух поступает внутрь. Если реборда устанавливается в нужном положении, колесо издаёт чмокающий звук. В четверг я не пустил племянника в школу и продемонстрировал, как насаживать шины. Потом мы перелезли через ограду и пересекли поле, чтобы поглазеть на медведей.

В Северной Вирджинии, согласно передаче «С добрым утром, Америка», медведи жгли костры сутки напропалую. Здесь, на западе Кентукки, было всё ещё тепло для конца октября, и они собирались у огня только по ночам. Куда они исчезали и чем занимались днём, я не знаю. Может, они наблюдали из-за кустов свежаники, как мы перебирались через ограду и пересекали автостраду. Я нёс топор, а парнишка прихватил свой двадцать второй калибр, но не потому, что собирался подстрелить медведя, а потому, что в его возрасте приятно ощущать под рукой надёжный ствол. Под пологом леса мы попали в непроходимые дебри: тут тебе и клёны, и лианы, и уже упомянутый кустарник, и дубки, и сикоморы. И хотя мы находились всего в сотне ярдов от дома, нам никогда не приходилось здесь бывать. Да и никому другому из тех, кого я знал. Это было похоже на вновь созданный мир. Мы отыскали в чаще тропинку и перебрались через ручей, вытекавший из одной решётки и прячущийся в другой. Первыми признаками присутствия медведей, которые мы встретили, были отпечатки лап на серой глине.

Над всем витал отпечаток какой-то затхлости На поляне, под большим и дуплистым буковым деревом, где был замечен отблеск костра, мы ничего не нашли, кроме золы. Брёвна вокруг кострища были разложены по периметру. Я разворошил пепел и под ним обнаружил достаточно тлеющих угольев, чтобы снова разжечь огонь. Я быстренько присыпал всё, как было. Нарубил немного хвороста и сложил в кучку, чтобы продемонстрировать доброжелательность.

Может быть, они следили за нами из-за кустов даже сейчас. Трудно сказать. Я попробовал одну свежанику и выплюнул. Она была так кисла, что заныли скулы. Именно такие должны нравиться медведям.

После ужина я спросил у племянника, не желает ли он навестить бабушку. Меня не удивило, что он ответил утвердительно. У детей сильнее развито чувство сострадания, чем мы — взрослые — полагаем. Мы нашли её на крыльце клиники, она наблюдала, как движутся машины по И-65. Медсестра сказала, что она была взволнована весь день. Меня это не удивило. Каждую осень, когда опадают листья, ей не сидится на месте. Вернее сказать, что она снова полна надежд. Я привёл её в комнату отдыха и расчесал длинные седые волосы.

— По телевизору ничего, кроме медведей, — посетовала медсестра, переключая каналы.

Уоллес, после того как она ушла, подобрал пульт, и мы посмотрели специальное сообщение, переданное Си-Би-Эс или Эн-Би-Си, посвящённое охотникам Вирджинии, чьи дома были подожжены. Репортер взял интервью у охотника и его жены, у которых сгорел дом стоимостью в 117500 долларов в долине Шенандоа. Жена во всём обвиняла медведей. Муж этой версии не придерживался, но судился со штатом, требуя компенсации на том основании, что ему была выдана охотничья лицензия. Специальный уполномоченный штата по охоте появился на экране и заявил, что обладание лицензией не запрещает («не возбраняет», такое слово он использовал) тем, на кого охотятся, применение ответных акций. Мне показалось, что уполномоченный либерально настроен. Даже чересчур. Правда, он был заинтересован, чтобы не выплачивать деньги. Я-то сам не охотник.

— Можешь не приезжать в воскресенье, — сказала матушка внуку, лукаво сощурив глаз. — Я проехала миллион миль и одной ногой уже на другом берегу.

Я привык к подобным репликам, особенно частым осенью. Но меня беспокоило, что это может расстроить парня. И впрямь, он выглядел расстроенным, когда мы вышли. Я поинтересовался, в чём дело.

— И как она могла проехать мильён миль? — выпалил он. Я сказал ему — сорок восемь миль в день на протяжении тридцати девяти лет. Он не поленился просчитать на калькуляторе и у него получилось в результате 336960 миль.

— Не мильён, а миллион, — поправил я автоматически. — И не забывай, сорок восемь миль утром, и сорок восемь — вечером. Плюс ко всему — поездки на футбольные соревнования. Плюс к тому же старые люди склонны всё слегка преувеличивать.

Матушка была первой женщиной-водителем автобуса в нашем штате. Она работала каждый день, да ещё растила детей, а отец занимался фермерством.

Обычно я сворачиваю на Смит-Гров, но той ночью я проехал дальше, до Лошадиной пещеры. И там развернулся, нам обоим хотелось поглядеть на костры. Их было не так много, как могло бы показаться после телевизионных передач. Один на каждые шесть-семь миль, то в купе деревьев, то под прикрытием скального выступа. Возможно, медведи выбирают места, где не только сушняк, но и вода. Племянник просил остановиться, но это против правил на скоростной автостраде, и я опасался дорожной полиции.

В почтовом ящике белела открытка от братца. Супруги прекрасно проводили время, и всё у них было хорошо. Ни слова о собственном отпрыске. Парнишке этот факт, казалось, был до лампочки. Как и большинству сверстников, совместные поездки с родителями были ему не в кайф.

В субботу клиника связалась с моим офисом и известила, что матушка покинула их. Я в это время был в дороге. По субботам я работаю: единственный день, когда любого фермера можно застать дома.

Когда я позвонил в контору и мне передали сообщение, сердце на секунду замерло, но только на секунду. Я был готов к печальному известию. «Бог милосерден», — сказал я, дозвонившись наконец до медсестры.

— Вы не так поняли, ваша мать покинула клинику, а не всех нас. Сбежала из клиники, вы меня понимаете, сбежала.

Матушка выбралась через дверь в коридоре, когда дежурный отлучился, заклинив дверь гребнем и прихватив покрывало, принадлежащее клинике. А как насчёт её табака, поинтересовался я. Табак пропал. Точный знак, что она не собиралась возвращаться. Я звонил из Франклина, и мне потребовалось меньше часа, чтобы добраться до клиники. Там мне сообщили, что матушка в последнее время стала очень рассеянной. Конечно, им полагалось так говорить. Мы осмотрели окрестности. Территория клиники представляет собой пустырь без деревьев между автострадой и соевым полем. Потом администрация заставила оставить у шерифа просьбу о розыске. Я буду продолжать платить за содержание до тех пор, пока её официально не объявят исчезнувшей. А это произойдёт только в понедельник.

Уже стемнело, когда я вернулся домой. Парень готовил ужин. На деле это означало открывание банок консервов, промаркированных предварительно мною. Я рассказал, что его бабушка ушла из клиники, и он понимающе мотнул головой. «Она же говорила, что так и сделает». Я позвонил во Флориду и оставил для брата сообщение. Больше делать было нечего. Я сел и попытался понять, что там мелькает на телеэкране, но ничего интересного не было. Тогда, выглянув совершенно случайно за дверь, я увидел отблеск костра, мигающий сквозь ветви, и сообразил, что, может быть, знаю, где её искать.

Определённо становилось холоднее. Пришлось прихватить куртку. Я велел парню караулить телефон на случай звонка шерифа, но когда на полпути оглянулся, он шёл за мной. Куртки у него не было. Я позволил ему догнать меня. Он снова был вооружён до зубов своим двадцать вторым. Я настоял, чтобы он оставил ружьё прислонённым к ограде. В моем возрасте преодолевать изгородь в темноте сложнее, чем днём. Мне шестьдесят один, а автострада не замирала ни на секунду: легковушки спешили на юг, а грузовики мчались на север.

Когда мы вошли в лес, сначала не было видно ни зги, и паренёк вцепился в мою ладонь. Потом посветлело. Вначале я подумал, что выкатилась луна, но это были яркие лучи, которые пронизывали листву деревьев подобно лунному свету, позволяя нам находить дорогу сквозь кустарник. Мы скоро выбрались на знакомую тропинку и почуяли медвежий запах.

Мы топали по тропинке. Была не была. Свет ниспадал откуда-то сверху, из-под кроны окружающих нас исполинов, лился сверкающим дождем. Идти было легко, особенно если не смотреть под ноги, они сами знали, куда нас вести.

Затем сквозь ветви мы разглядели костёр.

Горели, в основном, ветви бука и сикоморы, тот тип костра, который не светит и не греет, зато дымит, как прадедушка современных локомотивов. Медведи ещё не разобрались во всех плюсах и минусах древесины, но ухаживали за огнём неплохо. Большой бурый медведь, явный уроженец севера, ворошил огонь узловатым суком, время от времени подкидывая ветви в пламя. Другие сидели вокруг огня на брёвнах. Большинство принадлежало к другому подвиду, чёрного цвета. Здесь же расположилась медведица с медвежатами. Кое-кто лакомился ягодами, причём выбирал их из автомобильного колпака. Тут же присутствовала матушка. Она не участвовала в трапезе, а плотно укуталась в похищенное из клиники покрывало.

Если звери и заметили нас, то не показали виду. Матушка похлопала по бревну, и я сел рядом с ней. Один из медведей подвинулся, чтобы мальчик мог сесть с другой стороны.

Запах медведей резок, но не неприятен, стоит только привыкнуть к нему. Не то что он напоминает запах хлева, просто дикий. Я наклонился, чтобы прошептать матушке на ухо, но она отрицательно покачала головой. НЕВЕЖЛИВО ШЕПТАТЬСЯ В ПРИСУТСТВИИ СУЩЕСТВ, НЕ ВЛАДЕЮЩИХ ДАРОМ РЕЧИ, — выговорила она мне безмолвно. Уоллес-младший тоже молчал. Матушка поделилась с нами своим покрывалом, и мы смотрели на огонь, казалось, целые часы.

Большой медведь поддерживал костёр, ломая ветки и сучья, придерживая их за один конец и наступая на середину, как это делают люди. Он весьма умело регулировал высоту пламени. Ещё один время от времени ворошил угли дубиной, но остальные не вмешивались. Похоже, немногие из зверей знали, как пользоваться огнём, и именно они увлекали за собой остальных. Но разве не то же самое у людей? Иногда появлялся небольшой медведь, входил в освещённый круг и сбрасывал в кучу принесённый хворост. Придорожный хворост отличался серебристым оттенком, как плавник, выброшенный морем.

Мой племянник был не таким непоседой, как большинство его сверстников. Было приятно греть кости, уставившись в огонь. Я одолжил у матушки щепотку «краснокожего», хотя обычно у меня нет привычки жевать табак. Подобное времяпрепровождение ничем не отличалось от посещения матушки в клинике, но было более интересным из-за медведей. Их было восемь или девять. Внутри самого пламени тоже интересно было, в нём разыгрывались маленькие драмы: создавались и тут же рушились огненные дворцы в водопаде искр. Мое воображение разыгралось. Я осмотрел круг медведей. А что они видят? Кое у кого были закрыты глаза. Хотя они собрались вместе, их души оставались одинокими, словно каждый медведь созерцал свой собственный огонь.

Колпак от автомобильного колеса обошёл весь круг, и мы тоже взяли по горсти свежаники. Не знаю, как матушка, лично я притворился, что свои ем. Парнишка скорчил гримасу и выплюнул. Когда он задремал, я закутал нас всех поплотнее. Холодало, а у нас не было тёплого меха, как у медведей. Я уже готов был податься домой, если б не матушка, Она подняла палец, указав на нависающие над костром ветви, сквозь которые пробивался свет, потом показала на себя. Может, ей казалось, что ангелы спускаются с небес. На самом деле это были отблески дальнего света фар грузовика, мчащегося по своим делам на юг. Матушка выглядела чрезвычайно умиротворённой. Я чувствовал, как в моей ладони её узкая кисть становилась всё холоднее и холоднее.

Уоллес-младший разбудил меня, похлопав по колену. Наступил рассвет, а его бабушка сидела мёртвой на бревне между нами. Костёр погас, медведи исчезли, а кто-то ломился напрямик через подлесок. Мой братец в сопровождении двух национальных гвардейцев. На нём была белая рубашка, и я понял, что наступило воскресенье. Под налётом печали при вести о смерти матушки проступала явная обида.

Гвардейцы принюхались к воздуху и глубокомысленно кивнули. Медвежий запах всё ещё не развеялся. Мы с племянником завернули матушку в покрывало и понесли к автостраде. Гвардейцы остались разбрасывать кострище и хворост. Это выглядело как-то по-детски. Они были как медведи, каждый одинок в своем мундире.

На обочине стоял «олдсмобиль» девяносто восьмого года. Бескамерные шины примяли траву. Перед ним торчала полицейская машина со скучающим гвардейцем у дверцы, а за ним — катафалк, тоже «олдсмобиль» девяносто восьмого года.

— Первый раз слышу, что медведи пристают к старикам, — сказал гвардеец моему брату.

— Да всё это не так, — попытался объяснить я, но никому это было не интересно.

Они занимались своим делом. Двое в чёрных костюмах выбрались из катафалка и распахнули заднюю дверь. Для меня только в этот момент матушка ушла в мир иной. После того, как погрузили тело, я положил руку на плечо племяннику. Он дрожал, хотя холодно уже не было. Иногда чужая смерть может вызвать такую реакцию, особенно на рассвете, в присутствии полиции, на мокрой от росы траве, даже если старуха с безжалостной косой приходит как избавление.

Мы стояли и смотрели, как мимо проносятся машины.

— Это благословение, — сказал Уоллес.

Надо же, какое оживлённое движение в 6.20 утра.

Днём я вернулся в лес и нарубил сучьев, вместо тех, что раскидали гвардейцы. Вечером я видел, что костёр снова пылал.

Пару ночей спустя после похорон я вернулся туда. Сучья весело трещали, а вокруг огня, насколько мог я судить, сидела та же медвежья компания. Я пристроился рядом, но, похоже, мое присутствие заставляло их нервничать и я ушёл домой, прихватив пригоршню свежаники из колпака. В воскресенье мы с племянником навестили могилу матушки. Я украсил этими ягодами её холмик. Снова пожевал одну. Безнадёжно. Их просто нельзя есть.

Если только ты не медведь.

 

Жми на «Энн»

ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В СИСТЕМУ «МГНОВЕННЫЕ ДЕНЬГИ»!

1342 ТОЧКИ ПО ВСЕМУ ГОРОДУ

ВСТАВЬТЕ, ПОЖАЛУЙСТА, ВАШУ СИСТЕМНУЮ КАРТОЧКУ

СПАСИБО

ТЕПЕРЬ ВВЕДИТЕ ВАШ СИСТЕМНЫЙ НОМЕР

СПАСИБО

ВЫБЕРИТЕ, ПОЖАЛУЙСТА, ЖЕЛАЕМУЮ УСЛУГУ:

ВНЕСЕНИЕ НА СЧЕТ

СНЯТИЕ СО СЧЕТА

СОСТОЯНИЕ СЧЕТА

ПОГОДА

— Погода?

— В чем дело, Эмили?

— С каких пор эти штуковины управляют погодой?

— Наверное, сбой в программе… Снимай деньги: уже 6:22, мы опаздываем.

СНЯТИЕ СО СЧЕТА

СПАСИБО

СНЯТИЕ:

С ЧЕКОВОГО СЧЕТА

СБЕРЕГАТЕЛЬНОГО СЧЕТА

КРЕДИТНОЙ ЛИНИИ

ДРУГОЕ

ЧЕКОВОГО СЧЕТА

СПАСИБО

ВВЕДИТЕ, ПОЖАЛУЙСТА, ЖЕЛАЕМУЮ СУММУ:

$20

$60

$100

$200

$60

$60 НА КИНО?

— Брюс, иди сюда и посмотри.

— Эмили, сейчас 6:26. Картина начинается в 6:41.

— Откуда машина знает, что мы собираемся в кино?

— О чем ты говоришь? Злишься по поводу денег, Эм? Но я ведь не виноват, что такая же компьютерная дрянь слопала мою карточку.

— Не волнуйся. Я попытаюсь еще раз.

$60

$60 НА КИНО?

— Опять.

— Что опять?

— Брюс, иди сюда и посмотри.

— «60 долларов на кино?». Невероятно!

— Я снимаю деньги еще и на ужин. У меня, в конце концов, день рождения, хоть мне и приходится думать обо всем самой. А также самой платить.

— Ты разозлилась, потому что машина слопала мою карточку.

— Ничего подобного. Но все-таки: откуда эта железка знает, что мы собираемся в кино?

— Эмили, уже 6:29. Нажми «Ввод» и пойдем.

— Сейчас.

КТО ЭТОТ ПАРЕНЬ С ЧАСАМИ:

ПРИЯТЕЛЬ

МУЖ

РОДСТВЕННИК

ДРУГОЕ

— Брюс!

— Эмили, уже 6:30. Забирай деньги и пойдем.

— Теперь машина спрашивает о тебе!

— 6:31!

— Иду!

ДРУГОЕ

— Извините, вы не будете возражать, если я…

— Слушай, парень, не видишь, что с этой машиной проблемы? Если ты так чертовски спешишь, прогуляйся до следующей.

— Брюс! Почему ты грубишь?

— Да ладно тебе, он уже ушел.

С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ, ЭМИЛИ!

ЧТО ПРЕДПОЧИТАЕТЕ:

ВНЕСЕНИЕ НА СЧЕТ

СНЯТИЕ СО СЧЕТА

СОСТОЯНИЕ СЧЕТА

ПОГОДА

— Откуда она знает, что у меня день рождения?

— Господи, Эм, да у тебя это на карточке, небось, закодировано… Уже 6:34, и ровно через семь минут… что за черт? Погода?!

— А я тебе о чем говорила.

— Но ты ведь не собираешься…

— Почему бы и нет?!

ПОГОДА

СПАСИБО

ВЫБЕРИТЕ ЖЕЛАЕМЫЙ КЛИМАТ:

ПРОХЛАДНО И ПАСМУРНО

ТЕПЛО И ЯСНО

НЕБОЛЬШОЙ СНЕГ

НЕБОЛЬШОЙ ДОЖДЬ

— Ну хватит, Эм. Кончай дурачиться.

НЕБОЛЬШОЙ ДОЖДЬ

— Дождь? В свой день рождения?

— Да, небольшой дождь. Я просто хочу посмотреть, сработает ли. Мы же все равно будем в кинотеатре.

ПРЕВОСХОДНАЯ ПОГОДА ДЛЯ ПОСЕЩЕНИЯ КИНОТЕАТРА

ЧТО ПРЕДПОЧИТАЕТЕ:

ВНЕСЕНИЕ НА СЧЕТ

СНЯТИЕ СО СЧЕТА

СОСТОЯНИЕ СЧЕТА

ПОПКОРН

— Эм, эта машина совсем сдурела!

— Ты удивительно догадлив.

— Сейчас 6:36. Жми на «Снятие» и пошли отсюда, черт подери. Сеанс начинается через пять минут.

СНЯТИЕ СО СЧЕТА

СПАСИБО

СНЯТИЕ:

С ЧЕКОВОГО СЧЕТА

СБЕРЕГАТЕЛЬНОГО СЧЕТА

КРЕДИТНОЙ ЛИНИИ

ДРУГОЕ

— Извините, вы собираетесь пойти на «Дворец грешников»?

— Проклятие! Эмили, ты посмотри, этот зануда вернулся.

— Я только что проходил мимо касс. В газете опечатка. На самом деле сеанс начинается в 6:45. Таким образом, у вас еще девять минут.

— Мне казалось, ты хотел найти другую машину!

— Там очередь. К тому же у меня нет никакого желания мокнуть под дождем.

— Под дождем? Брюс, ты слышишь?

ДРУГОЕ

— Уже 6:37, а ты выбираешь «Другое»?!

— Хочу узнать, на что она еще способна.

СПАСИБО

ВЫБЕРИТЕ НОВЫЙ ИСТОЧНИК:

СЧЕТ ЭНДРЮ

СЧЕТ ЭНН

СЧЕТ БРЮСА

— Кто, черт подери, эти Эндрю и Энн? И как, черт подери, туда попало мое имя?

— Ты же сам говорил, что машина проглотила твою карточку.

— Да, проглотила. Но другая машина!

— Извините, что я опять вмешиваюсь. Энн — это моя невеста. Бывшая.

— Тебе что, больше всех надо?!

— Позвольте представиться: Эндрю. Эндрю Клейборн III. А вашу девушку, должно быть, зовут Эмили? А вас…

— Его зовут Брюс. Не обращайте внимания на его грубости: он иногда становится слегка неотесанным.

— Неотесанным?! Что ты несешь?!

СЧЕТ БРЮСА

— Эй, Эмили, что ты делаешь!

— Кто-то говорил, что хотел бы заплатить за ужин и за кино, но не может из-за проглоченной карточки. Попробую убедиться в этом.

ПОПРОБУЙТЕ, ЭМИЛИ,

ВВЕДИТЕ, ПОЖАЛУЙСТА,

ЖЕЛАЕМУЮ СУММУ:

$20

$60

$100

$200

$60

ИЗВИНИТЕ, ДЕНЕГ НЕ ХВАТАЕТ

ЖЕЛАЕТЕ СНЯТЬ $20?

$20

ИЗВИНИТЕ, ДЕНЕГ НЕ ХВАТАЕТ

ЖЕЛАЕТЕ УЗНАТЬ СОСТОЯНИЕ СЧЕТА?

— Нет!

ДА

СОСТОЯНИЕ СЧЕТА БРЮСА:

$11,78

УДИВЛЕНЫ?

— Удивлена? Я просто в ярости! Какой чудесный день рождения! Да у тебя и на кино-то денег нет, не то что на ужин. А главное — ты солгал!

— Извините, что я опять вмешиваюсь… У вас сегодня день рождения? Представьте, у меня тоже!

— А ты вообще не лезь, Эндрю… или как тебя там зовут!

— Не хами, Брюс. У Эндрю есть полное право пожелать мне счастливого дня рождения.

— Он ничего тебе не желает, он вторгается в мою жизнь!

— Позвольте пожелать вам самого счастливого дня рождения, Эмили!

— Желаю вам того же, Эндрю.

— Да он просто задница!

НЕ РУГАЙТЕСЬ, ПОЖАЛУЙСТА!

ЖЕЛАЕТЕ УЗНАТЬ СОСТОЯНИЕ ДРУГИХ СЧЕТОВ:

СЧЕТ БРЮСА

СЧЕТ ЭМИЛИ

СЧЕТ ЭНДРЮ

СЧЕТ ЭНН

— Энн — ваша подруга?

— Как раз сегодня она окончательно решила расстаться со мной.

— Какой ужас! И это в ваш день рождения? Я вам так сочувствую, Эндрю…

— Оказывается, здесь целых две задницы!

НЕ РУГАЙТЕСЬ, ПОЖАЛУЙСТА!

ЭМИЛИ И ЭНДРЮ, ПОЗВОЛЬТЕ МНЕ ОПЛАТИТЬ ВАМ

ПОСЕЩЕНИЕ КИНОТЕАТРА И ПРАЗДНИЧНЫЙ УЖИН

— Сто долларов! Эндрю, взгляните!

— Думаю, вам стоит взять деньги, Эмили.

— Может, перейдем на «ты»?

— Нам бы лучше поспешить. Извините меня, Брюс, старина, время не подскажете?

— 6:42. Задница.

— Если побежим, Эмили, успеем на 6:45. Кстати, как насчет бутылочки вина за ужином?

— Мне нравится «Текс-Мекс».

ВОЗЬМИТЕ ВАШУ КАРТОЧКУ, ПОЖАЛУЙСТА

НЕ ЗАБУДЬТЕ ЗАКАЗАТЬ ХОРОШУЮ ЗАКУСКУ

— Задница номер три! Они уходят! Я не могу поверить в это дерьмо.

ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В СИСТЕМУ «МГНОВЕННЫЕ ДЕНЬГИ»!

1342 ТОЧКИ ПО ВСЕМУ ГОРОДУ

НЕ ПИНАЙТЕ МАШИНУ, ПОЖАЛУЙСТА!

— Иди к черту!

ВСТАВЬТЕ, ПОЖАЛУЙСТА, ВАШУ СИСТЕМНУЮ КАРТОЧКУ

— Черта с два!

НЕ УПРЯМЬТЕСЬ, БРЮС, УЖЕ РАСПАЛСЯ ВАШ СОЮЗ

СПАСИБО

ОНА ВЕДЬ НЕ БЫЛА ПРОГЛОЧЕНА, НЕ ТАК ЛИ?

— Ты знаешь, что не была, дрянь!

НЕ РУГАЙТЕСЬ, ПОЖАЛУЙСТА!

ЧТО ПРЕДПОЧИТАЕТЕ:

СОЧУВСТВИЕ

МЕСТЬ

ПОГОДА

ЭНН

— Прошу прощения…

— Девушка, перестаньте барабанить по двери. Я вижу, что идет дождь! Я не собираюсь впускать вас. Здесь банкомат, а не приют для бездомных. У вас должна быть карточка или что-нибудь в этом роде. Что-что?

— Повторяю: заткнись и жми на «Энн»!

 

Мясо в космосе

(диалог)

— Они состоят из мяса.

— Из мяса?

— Да из мяса. Они состоят из мяса.

— Из мяса?

— Вне всяких сомнений. Мы взяли нескольких с разных частей планеты и досконально исследовали на борту. Они — полностью мясо.

— Но это невозможно! А как же радиосигналы? Послания к звездам?

— Они используют радиоволны для связи, но сигналы поступают не от них. Сигналы идут от машин.

— Так кто сделал эти машины? С кем мы хотим вступить в контакт?

— Они сделали машины. Это я и пытаюсь тебе объяснить. Мясо сделало машины.

— Это просто смешно! Ну как мясо может изготовить машину? Ты что, хочешь, чтобы я поверил в разумное мясо?

— Я не хочу, я говорю тебе. Эти создания — единственная разумная раса в нашем секторе, и они состоят из мяса.

— Может быть, это что-то вроде орфолий? Ну, разум, основанный на углероде и проходящий через стадию мяса.

— Нет. Они родились мясом, мясом и умрут. Мы изучали их на протяжении нескольких периодов их жизни, и это не заняло слишком много времени. Кстати, у тебя есть идеи по поводу продолжительности жизни мяса?

— Пощади меня! Послушай, может быть, они только частично из мяса? Как веддилии, например. Голова из мяса, но с электронно-плазменным мозгом внутри.

— Нет. Мы тоже так сначала думали, но я же уже сказал, мы исследовали их полностью. Они — мясо, и только мясо.

— Без мозга?

— О, мозг есть. Но он тоже из мяса.

— Так… чем же они думают?

— Ты что, не понимаешь? Мозгом. То есть мясом.

— Думающее мясо! Ты хочешь, чтобы я поверил в думающее мясо?!

— Да, думающее мясо! Сознательное мясо! Мечтающее мясо. Любящее мясо. В этом все и дело. Начинаешь представлять себе картину?

— Господи! Да ты всерьез! Хорошо, они состоят из мяса…

— Наконец-то. Да. И они добиваются контакта с нами вот уже почти сто своих лет.

— Так что же на уме у этого мяса?

— Прежде всего, оно хочет поговорить с нами. Затем, как я предполагаю, исследовать Вселенную, наладить связь с другими разумными существами, обмениваться идеями и информацией. Все как обычно.

— И нам придется общаться с мясом?

— Об этом стоит подумать. Вот, примерно, что они высылают по радио: «Здравствуйте. Есть здесь кто-нибудь? Кто-нибудь дома?» Что-то вроде этого.

— Похоже, они, действительно, говорят. Они что, используют слова, мысли, концепции?

— О да. Не считая того, что делают это с помощью мяса.

— Ты же говорил мне про радио?

— Да. Но что, по-твоему, звучит по их радио? Мясные звуки. Знаешь, когда делаешь отбивную или кидаешь мясо на сковородку, оно издает определенные звуки. Так вот, они говорят подобными звуками, шлепаясь кусками мяса друг об друга. Они могут даже петь, пропуская через мясо струю воздуха.

— Боже! Поющее мясо… Это уже слишком. Впрочем, что ты посоветуешь делать?

— Официально или неофициально?

— По-всякому.

— Официально: нас вызывают на связь дружелюбно настроенные существа. Нам следует ответить без страха, предубеждения или пристрастия, как в случае с любой другой разумной расой в этом квадранте. Неофициально: я бы посоветовал уничтожить записи и обо всем забыть.

— Я надеялся, что ты это скажешь.

— Может, это излишне суровая мера, однако во всем нужен предел. Действительно ли мы хотим иметь контакт с мясом?

— Согласен на все сто процентов. Ну что мы можем им сказать? «Привет, мясо. Как дела?» Сколько планет у них сейчас задействовано?

— Только одна. Они могут летать и на другие в специальных мясных контейнерах, но к жизни на них не приспособлены. К тому же, будучи мясом, они могут перемещаться только в пространстве С, что ограничивает их скорость до скорости света и делает саму вероятность контакта с кем-либо довольно незначительной. Бесконечно малой, фактически.

— Так что? Просто притворимся, что никого нет дома?

— Вот именно.

— А как насчет тех, что были взяты на борт, тех, которых исследовали? Ты уверен, что они ничего не запомнят?

— Иначе их сочтут чокнутыми. Но мы проникли в их головы и так размягчили их мясные мозги, что теперь кажемся им просто сном.

— Сон для мяса! Как это символично, что нам пришлось стать мясным сном.

— Итак, помечаем: сектор свободен.

— Хорошо. Согласен официально и неофициально. Вопрос закрыт. Еще кто-нибудь? Что-нибудь интересное в той части Галактики?

— Да. Скопление довольно пугливого, но совсем неисследованного разума, основанного на водороде. Находится на звезде девятой категории в зоне G445. Было в контакте два галактических обращения назад. Ищет связи опять.

— Вечно они возвращаются.

— Почему бы и нет? Ты только представь, как невыносима, как неописуемо холодна Вселенная, если думаешь, что ты в ней совершенно один…

 

Зигзаг мертвеца

 

Часть первая

— Ты ни за что не поверишь в то, что я тебе расскажу, — взволнованно протараторил Хол.

— Скорее всего нет.

— Но я все равно расскажу.

— Скорее всего да.

— Существует другой мир.

— Скорее всего существует.

— Камилла, перестань вредничать. Если бы ты могла меня видеть по телефону, ты бы поняла, я — серьезно. Другой мир! Кроме нашего.

— Как Лекугилла, — вздохнув, заметила я. — Как Ровензори.

— Нет. По-настоящему другой.

— Как Луна?

— Луна — это часть нашего мира. А я говорю о чем-то намного, намного, намного более удивительном! Одевайся. Я сейчас подъеду.

— Луна не является частью нашего мира. И я не хожу по квартире голая. Я смотрю по телевизору «Неразгаданные тайны», так что раньше девяти не приезжай, если не согласен держать рот на замке до этого часа.

Хол был моим лучшим другом. Он и сейчас мой лучший друг, с самой школы и до сих пор. Из всего нашего класса через одиннадцать лет только мы двое не состояли в браке. Так сказать, хоть наполовину нормальные.

Хол поступил в общественный колледж «Блюграсс» во Франкфурте и торгует наркотиками. Я работаю в «Квик-Пик» и смотрю «Неразгаданные тайны».

Шутка.

Хол приехал только в 21:07. Я сидела на крыльце дома — «Белл-Мид-Армз», — курила сигарету и поджидала его. Мой последний бойфренд не разрешал мне курить в квартире, и, избавившись от него, я сохранила и квартиру, и верность запрету. Был теплый июльский вечер, звук принадлежащего Ходу «Кавалера-85» слышался за целый квартал. Трансмиссия у него слегка подвывала. Вероятно, это самый плохой из всех когда-либо существовавших автомобилей. Уж мне ли не знать — мой последний дружок работал на дилера из «Шевроле».

Но хватит о нем.

— Это другой мир, — проговорила я, пытаясь, чтобы мой голос звучал таинственно, как у Роберта Стакка из «Неразгаданных тайн».

— Когда ты его увидишь, то перестанешь смеяться, — обиженным тоном произнес он.

— Патагония? — спросила я. — Тибет? Мачу Пикчу?

Мы знали все самые экзотические места. Детьми мы вместе рылись в стопках журнала «Нейшнл джиогрэфик». Я искала страну Оз, а Хол — место, куда отправился его отец. Мы не нашли ни того, ни другого.

— Не Луна. Не Лекугилла. Не Мачу Пикчу. Он действительно совсем другой.

— Где ты про него вычитал?

— Я не вычитал. Я нашел его. Я там был. Серьезно, Камилла. Я — единственный, кому про него известно. Он даже не похож на реальность. Это — другой мир.

— Мне кажется, ты сказал, что он настоящий.

— Поехали. Садись в машину. У нас будет прогулка.

Мы выехали со Старого Девятнадцатого шоссе на Зигзаг мертвеца. Это длинный узкий отрезок дороги в районе обрыва Кэдди над рекой Кентукки. Теперь там уже никто не гибнет. Хотя говорят, что в прежние времена, когда дорога еще не приобрела федерального значения, людям случалось вдребезги разбиваться у подножия обрыва. Это тем, кто не долетал до реки.

— Когда я здесь проезжаю, всегда вспоминаю Васкомба, — сказала я. Мы были в старших классах, когда Джонни Васкомб проехал по Зигзагу мертвеца со скоростью пятьдесят девять миль в час. Насколько я знаю, никто до сих пор этот рекорд не побил. Горькая ирония в том, что Джонни Васкомб погиб не в автокатастрофе, а на флоте. Это единственный умерший из моих знакомых.

— Странно, что ты заговорила о Васкомбе, — сказал Хол. — Когда это все случилось, я как раз пытался проехать Зигзаг, как Джонни.

— Случилось? Что и когда?

— Сама увидишь, — сквозь зубы пробормотал Хол. Мы поднялись на вершину обрыва, проехали Зигзаг, затем свернули на старую лесную дорогу. Сразу стало темно.

— Приключение в духе Стивена Кинга? — с иронией спросила я.

— Нет, Камилла. Просто я разворачиваюсь. — Хол сдал назад, вернулся на шоссе, и мы понеслись вниз с холма по извилине Зигзага. Спускаясь, едешь по внешней стороне, потому это место и зовут Зигзаг мертвеца.

— Я езжу здесь дважды в неделю, когда возвращаюсь из Франкфурта домой. Сначала, для эксперимента, я ехал на сорока милях, потом на сорока двух, на сорока четырех. Прибавляя по две мили. Как Джонни.

— Понятия не имела, что он так делал.

— У него был научный подход.

— Пятьдесят девять миль он сделал на своем «ягуаре», а вовсе не на драном «шевроле».

— Я даже не собираюсь пробовать на пятидесяти, — с раздражением возразил Хол. — Смотри, что случилось со мной на сорока двух.

Приближаясь к Зигзагу, Хол держал «кавалер» на сорока двух милях в час. С пассажирского места это выглядело как тридцать девять. Белые столбики мелькали в свете фар у самого полотна дороги. Зигзаг стал круче, но Хол придерживался прежней скорости. После третьего поворота деревья расступились, я поняла, что мы находимся над самым обрывом.

Шины взвизгнули, но негромко. Мелькали столбики — один, другой, третий… Все они были друг от друга на равном расстоянии, и мы ехали с неизменной скоростью, так что из машины казалось, что никакого движения вообще нет. Канаты между столбиками раскачивались в свете фар, как белые волны, и тут одна из волн как бы открылась, мир словно вывернулся вдруг наизнанку, и мы оказались в комнате.

Не в машине, а в белой комнате. Мы сидели бок о бок на какой-то лавочке. Я чувствовала, что справа от меня находится Хол, но не видела его, пока он не встал.

Он встал, я встала вместе с ним. Он повернулся, и я повернулась. Перед нами была стена. Нет, окно. За ним виднелась бесконечная череда холмов, белых, но темных, как снег в свете Луны. Потом Хол опять повернулся, и я повернулась вместе с ним. Еще одна стена. Мне хотелось посмотреть, что за ней, но Хол сделал шаг назад. Мы сделали. Я увидела звезды, белая комната исчезла. То, что мне показалось звездами, на самом деле было листьями, поблескивающими в свете фар. Через лобовое стекло. Мир снова вывернулся наизнанку. Мы снова сидели в машине, остановившись у подножия холма, где Старое Девятнадцатое шоссе соединяется с Ривер-роуд. Я узнала знак на стояке со следами пуль.

Хол опять был слева, а не справа, и с триумфом смотрел на меня.

— Ну? — спросил он.

— Ну и что, черт возьми, это было? — в свою очередь спросила я.

— Ты ведь тоже все видела, да?

— Видела? Да я была там. Мы были.

— Где? — В голосе Хола вдруг появились интонации юриста или копа, проводящего допрос. — Что это было? Чем оно было для тебя?

— Гм-м-м… Белая комната. Вроде приемной врача.

— Значит, она — реальна, — удовлетворенно проговорил Хол, включая скорость и сворачивая на Ривср-роуд, чтобы ехать обратно в город. — Мне надо было знать, реально это все или нет. Знаешь, я почти хотел, чтобы ты ничего не увидела. А теперь не знаю, что делать.

 

Часть вторая

На следующий день Хол заехал за мной в «Квик-Пик» после работы. Опоздал на двадцать минут. Я сидела перед входом и ждала его.

— Камилла, прости, что опоздал, — с чувством произнес он. — Я хотел рассказать об этом своему профессору.

Мы оба знали, что имеется в виду под «этим».

— У него не оказалось времени, чтобы поговорить со мной. Ему нужно было идти. Он работает в двух местах. Он считает, это может быть связано с белыми столбиками, мелькающими в свете фар. Черт побери, я уже думал об этом. У меня есть теория, что они могут создавать резонанс и открывать портал в другую вселенную.

Хол читает научную фантастику. Я-то никогда не могла заставить себя ею интересоваться.

Мы съезжали со Старого Девятнадцатого шоссе.

— Я пробовал проезжать и быстрее, и медленнее, — продолжал Хол. — Пробовал ехать с включенным радио в низком диапазоне и так далее. Все происходит только на скорости сорок две мили в час, только на этом «кавалере» и только ночью. Вчера вечером был третий раз. Я решил взять тебя с собой, чтобы убедиться — это не галлюцинации или еще какая-нибудь ерунда.

Хол свернул на лесную дорогу.

— Подожди, — остановила его я. — Откуда мы знаем, что всегда можем вернуться назад?

— Одна из стен ведет обратно. Делаешь шаг назад, и все. Это самая легкая часть. Она разрушает чары или что-то в этом духе.

— Чары. Звучит не очень научно. Что, если мы окажемся в ловушке, застрянем там?

— Камилла, в нашем мире ты тоже застряла на всю жизнь.

— Это совсем другое дело, и ты сам это знаешь. Во-первых, наш мир больше.

— Ты хочешь соскочить? — спросил он.

— А ты? — Вот оно. Мы оба ухмыльнулись. Как мы могли отступить? Как часто человеку выпадает шанс попасть в другой мир?

Хол вырулил на шоссе, и мы двинулись вниз с холма.

— Может, мне пристегнуться?

— Ха! Я не знаю, никогда об этом не думал.

Я пристегнула ремень безопасности.

Тридцать семь. Сорок. Сорок два (которые выглядят с пассажирского места как тридцать девять). Шины скрипят, но лишь чуть-чуть, негромко. Взвыла трансмиссия.

— Откуда ты знаешь, что этот спидометр точный? — спросила я.

— Это не имеет значения. Ты когда-нибудь слышала про относительность? Просто сиди и смотри вперед, и все, о’кей?

Я рассматривала украшение на панели — маленькую хромированную фигурку кавалера в обтягивающих панталонах и шляпе с пером. Глазки — как две изюминки. Белые столбики на обочине начали мелькать знакомым волнообразным манером. Канат между ними ритмично раскачивался. На этот раз я заметила момент, когда волна вывернула мир наизнанку, как носок. И вот мы опять в белой комнате.

Войти туда было легче, чем в кинотеатр. И выйти тоже. Ни одна картина не возникала, пока я на нее прямо не посмотрю. Потом она вроде как сама в себя втягивалась. Я опустила глаза и увидела скамейку. Белую. И белый пол. Потом посмотрела себе на руки и ноги. Выглядела я как компьютерный персонаж или как рисунок в мультфильме. Я была плоской и существовала, только когда двигалась. Если, например, не двигать рукой, то она исчезала. Но если ею пошевелить или внимательно на нее посмотреть, она оказывалась на месте.

Я попробовала изнутри провести языком по зубам. Там ничего не было. Ни слюны, ни зубов.

А вот разговаривать я могла. Посмотрев на Хола, я легко произнесла:

— Вот мы и здесь. — Понятия не имею, откуда доносилась речь.

Хол отозвался теми же словами:

— Вот мы и здесь.

Мне захотелось встать, и я встала. Хол встал вместе со мной. Это оказалось легко, словно разворачиваешь лист бумаги. И стало казаться, что вроде бы так и надо.

— Давай посмотрим, что здесь есть, — предложила я.

— О’кей, — согласился Хол.

Освещение там было такое же, как в «Квик-Пик». Чем дольше я смотрела на предметы, тем нормальнее они выглядели. Но все же нормально нормальными не становились. Белая комната не была по-настоящему белой. Сквозь стену я видела холмы — бесконечную череду.

— Посмотри на эти холмы, — позвала я Хола.

— Я думаю, это облака, — отозвался он.

Я взглянула на него и вдруг испугалась. Обычно в снах вы никогда не смотрите на людей прямо. В глубине души я надеялась, что все это окажется чем-то похожим на сон. Но получалось иначе.

— Вот мы и здесь, — снова повторил Хол, протянул руку назад и коснулся скамьи у нас за спиной.

В тот же миг я тоже до нее дотронулась. Теперь я делала то же, что он. На ощупь лавочка была нормальной. Но все же не нормально нормальной.

— Пора возвращаться, — сказал Хол.

— Нет еще, — возразила я и повернулась. Он повернулся вместе со мной. Похоже, один из нас решал, что делать обоим, теперь наступила моя очередь.

Мы стояли лицом к еще одной белой стене. Присмотревшись, я поняла, что вижу сквозь нее длинную череду комнат. Как в зеркале. Только они не уменьшались. И все были пусты, кроме одной.

— Там человек, — прошептал Хол.

Человек в комнате за стеной повернулся к нам.

Я почувствовала, как ноги сами собой сделали шаг назад, хотя казалось, я не могла сделать ни единого движения. Должно быть, мы прошли сквозь стену, потому что снова оказались в машине перед знаком стоянки. Следы пуль, ремень безопасности — все как всегда.

— Как мы сюда попали? — спросила я.

— Я шагнул назад, — пожал плечами Хол. — Видимо, поддался панике.

— Надо было подождать, пока я приготовлюсь.

— Камилла, о чем мы спорим! — воскликнул Хол. — Ты видела то же, что и я? Видела?

— Конечно. Но не будет обсуждать это. Не надо никаких теорий. Давай просто вернемся.

— Завтра вечером.

— Нет сегодня. Прямо сейчас.

Мы развернулись, двинулись к вершине холма и снова пронеслись по Зигзагу мертвеца. И снова возникло впечатление, будто входишь в кинотеатр (или выходишь из него). С каждым разом это получалось все легче. Теперь встала я, вместе со мной встал Хол. Я повернулась к стене (она была справа от нас). Он оказался на месте, именно там, где мы его видели. Стоял и смотрел на нас из соседней комнаты.

— Васкомб! — прошептал Хол.

 

Часть третья

— Гарольд, — произнес Васкомб. Это не было ни приветствие, ни вопрос. Казалось, увидев нас, он не удивился.

— Со мной Камилла, — неловко проговорил Хол.

— Какая Камилла?

— Друг…

— Ладно, брось, — с раздражением вмешалась я. В школе мы два года сидели рядом. В выпускном классе он встречался с моей кузиной Рут Энн.

— Вы сейчас где? — спросил Васкомб. Как Хол, как я сама, он присутствовал, только когда я пристально на него смотрела. Никаких подробностей видно не было. Но когда он говорил, голос звучал прямо у меня в голове, как будто всплывало воспоминание.

— Мы здесь, там же, где и ты, — ответил Хол. — Где бы это ни находилось… Так где же мы?

— Я не знаю. Я мертвый.

— Я знаю, — неловко пожав плечами, проговорил Хол. — Мне очень жаль, прости.

— Я не помню, как я умер, — продолжал Васкомб. — А что, я должен помнить?

— Взорвался котел, — пояснил Хол.

— Ты служил на флоте, — вставила я. — Ты погиб на верхней палубе авианосца «Китти Хок».

— Ты кузина Рут Энн, — вспомнил Васкомб. — Тамара. Я всегда считал тебя хорошенькой.

— Камилла, — поправила я, но простила ему все. Внешность Васкомба почти совсем не содержала деталей. Просто было с кем поговорить. Тем не менее он выглядел более основательно, чем я или Хол. Возникало впечатление, что если протянуть руку, то можно коснуться его сквозь стену. Но мне не хотелось протягивать руку.

— Вы оба мертвые?

— Нет! — резко ответил Хол. — Мы просто… пришли в гости. Приехали на машине. Ну, вроде того.

— Я знаю. Зигзаг мертвеца. Я обнаружил его, когда был еще подростком, — стал рассказывать Васкомб. — Ты едешь на определенной скорости, ночью, и оказываешься здесь. После меня вы — первые. Я здесь торчу целую вечность. Вы еще подростки?

— В душе, — улыбнулась я.

— Я учусь в общественном колледже, — сообщил Хол.

— Радуйся, что ты не мертвый. Здесь всему конец.

— Да нет же! — чуть не закричала я. — Ты умер, но вот он — ты!

— Все равно я мертвый, — бесстрастно проговорил Васкомб. — И все равно все кончено.

— Но ведь это значит, что есть жизнь после смерти! — возразила я.

— Вроде того, — пожал плечами Васкомб. — Не очень-то это весело. И вообще доступно только людям, которые проезжают Зигзаг с определенной скоростью и, вероятно, на машине определенной марки. Думаю, что столбики на обочине в свете фар создают волновые колебания, которые перебрасывают вас в другую вселенную. На флоте я изучал электронику.

— А у тебя какая была скорость? — спросил Хол.

— Пятьдесят одна миля, — ответил Васкомб. — На «ягуаре». Я ехал за Рут Энн. Но «ягуар» я потом продал. Он уже тогда был классикой. Сколько с тех пор прошло?

— Десять лет.

— Только подумать, сколько бы он стоил теперь! Рут Энн знает, что я погиб?

— Это было десять лет назад, — мягко проговорил Хол. — Она замужем и счастлива.

— Откуда ты знаешь? — спросила я. На самом деле Рут Энн собиралась разводиться, но я решила, что не стоит об этом упоминать.

— Не надо было мне продавать тот «ягуар»! — с сожалением заметил Васкомб. — Ни в каком другом автомобиле этот трюк не получится. Как это вы сумели?

— На «кавалере», — ответил Хол.

— «Кавалере»?

— Это модель «шевроле».

— Ну и как она?

— Подумать только, ты умер, а все еще болтаешь о машинах! — воскликнула я.

— Обычно я вообще ни о чем не говорю. Смерть тут мало что меняет. Никогда не думал, что вернусь сюда. Я имею в виду — после смерти. От чего, вы говорили, я умер?

— Взрыв котла, — сказала я. — На авианосце. Вы были тогда в Средиземном море.

— Средиземное море? Что это?

— Нам пора идти, — сказал Хол. — Э-э-э… Приятно было повидать тебя.

— Вот видите, — с горечью проговорил Васкомб. — Вы не умерли. Вы можете вернуться, а я — нет. Думаю, буду торчать тут во веки веков. Вы еще приедете ко мне?

— Конечно, — воскликнула я. Мне хотелось его утешить, но на самом деле больше всего я хотела сейчас вернуться домой.

— И привозите Рут Энн.

— Что? — Мы одновременно повернули головы.

— Она замужем, Васкомб, — повторила я.

— А мне показалось, ты сказала, что она разводится.

— Разве я это сказала?

— Мне показалось, ты начала говорить.

— Она ведь считает, что ты умер, Васкомб.

— Я и правда умер. Потому и хочу повидать ее. Я никогда никого не вижу.

 

Часть четвертая

Увидев меня у своих дверей на следующий день, Рут Энн очень удивилась.

— Может, пригласишь меня войти? — с сарказмом в голосе произнесла я. Надо сказать, что я предпочитаю короткие стрижки и ношу мотоциклетные куртки. Рут Энн принадлежит к абсолютно иному типу.

Однако я — ее кузина, и ей пришлось пригласить меня в дом. Кровь — не водица. Она принесла банку ледяного чая и поставила ее на стол.

— Ты насчет тети Бетти? — спросила она. Моя мать, ее тетка, можно сказать, пьяница.

Я репетировала свой рассказ, даже в машине пыталась изложить его вслух, но сейчас явственно видела, что ничего не получится. Чудес не бывает.

— Нет, насчет Васкомба. Но здесь я рассказать не могу. Я зашла узнать, не могли бы мы… поехать на прогулку?

— Джонни Васкомб? Камилла, ты случайно чем-нибудь не обкурилась?

Я как раз курила сигарету, но тут решила ее затушить.

— Это касается Васкомба и тебя, — твердо проговорила я. — Насчет весточки от него.

Рут Энн побледнела.

— Письмо?

— Весточка, — повторила я глупое слово, не придумав ничего лучшего. — Не письмо.

Казалось, она почувствовала облегчение.

— Знаешь, он писал мне с флота. Я никогда не отвечала на его письма. Джонни Васкомб? Но что это может быть? Да ладно. Не хочешь — не говори. Я поеду.

— Я поговорил со своим профессором, — сообщил Хол, встретив меня у «Квик-Пик» после работы. — Он считает, что это, вероятно, какая-то искусственная вселенная, созданная волновым движением света на придорожных столбах. Очень редкое явление.

— Надеюсь, — вложив в голос всю доступную мне иронию, заметила я. Не хотелось бы вылетать в новый мир каждый раз, когда на дороге попадается крутой поворот.

— Он говорит, что причина нечеткости образов в том, что наше сознание настроено на нашу Вселенную. Что бы оно, то есть сознание, ни видело, оно должно свести эту информацию к версии привычного нам мира. Пусть даже на самом деле все там выглядит абсолютно иначе. Ты думаешь, Рут Энн придет?

В 21:06 появилась «вольво» Рут Энн. Кузина махнула мне рукой из окна.

— А этот что здесь делает?

— Он — в деле, — пояснила я.

— Я не могу с ним показываться на людях. Он ведь торгует наркотиками, разве не так? — Эрвин, ее муж, был сенатором штата. (Не настоящим сенатором, а сенатором в штате.)

— Торговал, — соврала я. — К тому же я думала, ты разводишься. И все равно тебе придется подойти. Я обещала.

— Обещала кому? — с подозрением спросила она.

— Не заставляй меня объяснять. Слишком все неправдоподобно. Садись на переднее сиденье. Я сяду на заднее.

Мы влезли в «кавалер».

— Давненько не виделись, — ухмыльнулся Хол. — Должно быть, вращаемся в разных кругах.

— Откуда мне знать, — процедила сквозь зубы Рут Энн. — Я-то не имею привычки вращаться.

Я и забыла, какой она может быть вредной.

Хол выехал со Старого Девятнадцатого шоссе и поехал к Зигзагу мертвеца. Я чувствовала, что следует как-то подготовить Рут Энн, но не могла придумать, с чего начать. Да она и не дала мне возможности хоть что-то сказать.

— Камилла, объясни мне, что происходит! — потребовала Рут Энн, как только мы стали подниматься к обрыву. — Немедленно! Иначе я выйду из машины.

Я и забыла, какой она бывает властной.

Хол свернул на лесную дорогу у вершины холма.

— Вчера вечером мы разговаривали с Васкомбом, — выпалила я. — Конечно, это звучит дико.

— Это что, шутка в духе Стивена Кинга? — холодно осведомилась Рут Энн. — Если так, я выхожу.

Хол перегнулся через сиденье и открыл дверцу с ее стороны.

— Ради Бога! Камилла, я же говорил, что от нее будут одни хлопоты.

— Нет! — выкрикнула я, потянулась через спинку и закрыла дверцу машины. — Стивен Кинг тут ни при чем. Это скорее любовный роман.

Для Рут Энн это — аргумент. Она заткнулась. Хол сдал назад и развернулся.

— Настоящая любовь, — продолжала я. — Когда любовь побеждает смерть.

— Побеждает? — Хол смотрел на меня в зеркало заднего вида.

Я поняла, что зашла слишком далеко.

— Пристегни ремень, — посоветовала я Рут Энн.

Хол мчался с холма на скорости тридцать миль, тридцать пять… Рут Энн снова взялась за свое:

— Зигзаг мертвеца? Вы что, решили меня напугать?

— Рут Энн…

— Тоже мне — гонки! Убожество, да и все! — заявила Рут Энн. — Джонни Васкомб проезжал этот серпантин на семидесяти пяти милях. И не один раз!

— Рут Энн, заткнись, а? — попросила я. — Любуйся украшением на капоте. Маленький кавалер.

— На пятидесяти девяти, — сказал Хол. Пробурчал.

Сорок две мили в час. Возникла волна, колеблющийся поток придорожных столбиков, мир вывернулся наизнанку, как носок, и вот мы здесь, в белой комнате. Я бы вздохнула с облегчением, вот только у меня в тот момент вообще перехватило дыхание. Если она и теперь не заткнется, значит, не заткнется никогда.

— Куда мы попали? — спросила Рут Энн.

— В другой мир, — с триумфом в голосе объявил Хол.

— Это что, какая-то военно-морская штучка? Они что, соврали насчет аварии?

Чтобы заставить ее замолчать, я встала и потянула за собой Хола и Рут Энн. Вставая, я заранее знала, что так и будет. За стеной виднелась бесконечная череда холмов.

— Кому все это принадлежит? — спросила Рут Энн.

Я повернулась, и они опять повернулись вместе со мной. Теперь мы оказались лицом к стене, за которой тянулась длинная анфилада комнат. Васкомб стоял там, словно ждал нас все это время.

— Господибожемой, — забормотала Рут Энн. — Джонни! Это ты?

— Не совсем. Я мертвый. А ты кто?

— Это я.

— Ты сам просил привезти ее, — в растерянности проговорила я.

— Кто кого просил что? — спросил Васкомб.

— Ты сказал нам привезти ее, — в нетерпении повторил Хол. — Ты разве не помнишь?

— Я же говорю вам, я умер, — уныло протянул Васкомб. — Мне тяжело что-нибудь запомнить. Точнее, не то чтобы тяжело, а просто не получается.

— Ты хочешь, чтобы мы ушли? — спросил Хол. Я бы сказала, спросил с надеждой. — Мы можем увезти ее обратно.

— Обратно — это куда?

— Джонни! — завизжала Рут Энн. — Немедленно прекрати! — От ее вопля задрожала вселенная.

— Рут Энн? — словно очнувшись, спросил Васкомб. — Я хотел привезти тебя сюда, но продал «ягуар». Ты разозлилась, потому что я показал ребятам твой бюстгальтер в «бардачке». Сам не могу понять, зачем я продал эту машину. Просто не верю.

— Джонни, ты правда умер? Тебя хоронили в закрытом гробу. Прости, что не отвечала на твои письма. Сейчас я жалею.

— Какие письма?

— Ты писал мне каждый день много недель. Или каждую неделю много месяцев? Ты что, не помнишь?

— Я помню, как расстегнуть твой бюстгальтер одной рукой. Но не помню тебя. И помню, что я мертвый. Если уж сюда попадаешь, то попадаешь навсегда. Как только ты стал мертвый, то мертвым и остаешься. И в будущем, и в прошлом. Так мне кажется.

— Пошли отсюда, — скомандовал Хол. Мне пришлось согласиться. Мы оба повернулись к другой стене. Рут Энн повернулась вместе с нами.

Небо было темным, но ярким, как на негативе. А холмы — белыми, но темными.

— Что случилось с Джонни? — спросила Рут Энн.

— Я не знаю, — соврала я и посмотрела на стоящего рядом Хола. Он шагнул к скамейке, но там была стена, мы проскользнули сквозь нее в темноту, которая обернулась листьями и деревьями, и мы снова оказались перед знаком стоянки. Дырки от пуль и все такое.

— Отвезите меня домой, — потребовала Рут Энн. Не знаю, может, она была не в себе. Так она рыдала. — Сейчас же, сию минуту!

 

Часть пятая

На следующий день было воскресенье, моя смена была двенадцать часов подряд. Когда я добралась до «Квик-Пик» в 19:00, Хол с обеспокоенным видом меня уже ждал.

— Говорил я тебе, что она сумасшедшая, — первым делом заворчал он. — Как ты думаешь, что она будет делать?

— Рут Энн? Ничего. Ничего она не будет делать.

— Ты шутишь? Она рыдала всю дорогу домой, а когда заходила в дом, была как зомби. Неужели ты думаешь, ее муж ничего не заметит? Он может выкинуть меня из колледжа.

— В любом случае они разводятся, — отмахнулась я. — И как тебя могут выкинуть из колледжа, если ты слушаешь только один курс?

— Два.

Было ясно, что он не собирается рассуждать рационально, и потому я сменила тему:

— Кстати о колледже. Ты поговорил со своим профессором?

— Да, я же рассказывал тебе. Он говорит, это, вероятно, вселенная-карман. Они нарастают на основной вселенной, как пузырьки.

— На основной вселенной?

— На своей второй работе он скажет, что заболел, и сможет поехать с нами вечером.

— Сегодня?

— Он боится откладывать. Боится, что она исчезнет или что-то в этом духе. Хочет сначала проверить. Мне это на руку — заработаю авторитет.

— А что этот парень преподает? Я-то думала, ты изучаешь бизнес.

— Его курс называется «Непространственные стратегии». Это по маркетингу. Но он вставляет туда кое-что из физики, это его хобби. Он хочет снять видео.

— Не оборачивайся, — прошипела я.

Рут Энн только что подъехала, точнее, ее подвез муж в их новом «Вольво-740 Турбо» с интеркулером, чтобы это ни значило.

— Рут Энн выходит из машины, — прокомментировала я. — Она одета так, как будто они собираются в церковь. Она подходит.

— Камилла, — проговорила Рут Энн. — И ты. Везде на вас натыкаешься. Я сказала Эрвину, что собираюсь купить сигарет. — И она бурно зарыдала.

— Господи! Рут Энн! — воскликнула я. — Что случилось?

Эрвин приветственно махнул рукой из машины, я махнула в ответ. Он — местный сенатор, а они всем машут.

— Что случилось?! Ты еще спрашиваешь! Ты понимаешь, что вчера вечером я разговаривала со своей единственной настоящей любовью! Я нашла его там, где любовь никогда не умирает.

— Рут Энн, ты говоришь словами из песни по радио, — скептически заметила я, не имея в виду делать ей комплимент.

— Это просто вселенная-карман, — вмешался Хол.

— Там просто находится парень, который просто — моя первая любовь, — с сарказмом отозвалась она.

— Ты же послала его к черту, помнишь? — спросила я. — Кроме того, Рут Энн, он же умер.

Рут Энн снова начала плакать. На этот раз она рассыпала деньги по всему полу. Хол наклонился их подобрать. Джентльмен, а как же иначе!

— Я же говорил тебе, она сумасшедшая, — сказал он. Пробурчал.

— Это он про меня? Камилла, я не хочу, чтобы Эрвин увидел мои слезы. Веди себя так, как будто мы смеемся. Пусть он видит, что ты улыбаешься. Вот так, хорошо.

Отдавая мне все эти распоряжения, Рут Энн продолжала плакать. Хол вручил ей ее деньги, она сказала:

— А теперь скажите, когда мы снова туда вернемся? Сегодня?

— Мы не собираемся возвращаться, — с уверенным видом соврал Хол. — Резерв исчерпан, как говорят на флоте.

— Подожди, Хол, — вмешалась я. — Дай я объясню.

Хол ушел, не затрудняя себя разговором еще и с Эрвином. Они жили в разных мирах. Рут Энн закурила сигарету.

— В магазине нельзя курить, — равнодушным голосом сообщила я. Рут Энн не обратила на мои слова ни малейшего внимания.

— Камилла, где находится Джонни? Как мне к нему попасть?

Как смогла, я изложила теорию карманной вселенной.

— Это какой-то вид искусственной вселенной, — закончила я. — Видимо, если ты когда-нибудь туда попадал, ты всегда там будешь или попадешь туда после смерти. Или что-то в этом роде. Васкомб сейчас там один. Наверное, это его вселенная.

— Это значит, что мы вернемся туда после смерти?

— Я не знаю, — честно ответила я, все же надеясь, что не вернемся. — Мы попадаем туда, когда едем по Зигзагу мертвеца.

— Нет, не так. Я пробовала, — сказала Рут Энн. — Прошлой ночью я пробовала на своей «вольво», испробовала все скорости.

— После того как мы уехали?

— Ну конечно. Я опять поехала туда. Хотелось побыть вдвоем с Джонни. Носилась и в ту сторону, и в другую. Вверх, вниз…

— Это дело получается только на некоторых моделях, — объяснила я. — Что-то связанное со светом и, может, со звуком. На «кавалере» Хола воет трансмиссия. Я не помню «ягуара» Васкомба.

— А я помню, — глядя прямо перед собой пустыми глазами, сказала Рут Энн. — Я никому этого не говорила, Камилла, но я потеряла девственность именно в этой машине.

Я не знала, что сказать. Не такой уж это был большой секрет. Те, кому Васкомб не рассказал, могли сами догадаться.

— Хол одолжит мне свой «кавалер»? Я могла бы у Хола его купить. У меня есть собственные деньги.

— Рут Энн, это сумасшествие.

— Камилла, тебе приходилось кого-нибудь отшить, а потом хотеть, чтобы он вернулся? Ну, отвечай же! Ты когда-нибудь думала, что отдашь все, чтобы…

— Рут Энн! Васкомб мертв.

— Камилла, ты хочешь, чтобы я опять начала рыдать? Если ты думаешь, я не стану, потому что здесь магазин…

— О’кей, о’кей, — успокаивающим тоном проговорила я. — Хол заедет за мной сегодня после работы. Будь здесь. Я что-нибудь придумаю.

 

Часть шестая

— Что она тут делает? — спросил Хол.

— Это профессор? — в свою очередь спросила я.

Громадный толстый дядька только что припарковался перед «кавалером». Он показался мне знакомым.

— Иди сюда. Я тебя представлю. Профессор… — он пробормотал какую-то фамилию. — Это моя коллега Камилла Перри.

— А в «вольво» сидит моя кузина Рут Энн Эмбри, — добавила я.

— Она с нами не едет, — быстро проговорил Хол. — На четверых места не хватит.

— Хол, — начала я. — Она имеет к этому такое же отношение, как и я. В конце концов, это вселенная Васкомба. И он просил ее привезти.

— Вселенная Васкомба? — Он прямо взбесился. — Если это вселенная Васкомба, то почему я владею единственной машиной, которая идет туда?

Рут Энн выбралась из «вольво». На ней был хлопчатобумажный жакет. Должна сказать, что выглядела она прекрасно, независимо от того, что на ней надето.

— Не хватает места для четверых? — переспросил профессор. — Вы говорите о машине или о вселенной? Теоретически вселенная-карман может вместить сколько угодно людей. Проблема в том, как туда попасть.

Его проблемой оказалось попасть в «кавалер». Он с сомнением осмотрел заднее сиденье.

— Рут Энн и я сядем сзади, — поспешно предложила я.

Профессор сел впереди вместе с Холом. И мы выехали со Старого Девятнадцатого шоссе.

— Хол рассказывал о моей теории карманных вселенных? — спросил он.

— Расскажите, пожалуйста, снова, — попросила Рут Энн.

— Моя теория сводится к тому, что они являются случайными волновыми формами, которые генерируются интерференцией визуальных структур и ауры. Потом они, как воздушные пузырьки, отделяются от нашей вселенной. Размером с баскетбольный мяч.

— Вспомнила, где я вас видела, — заявила я. — Вы не работали на тренировочной площадке на Олдхэм-роуд?

— И сейчас там работаю.

Мой последний бойфренд был фанатиком гольфа. У меня под кроватью до сих пор валяются его клюшки. Но хватит о нем.

— Если она размером с бейсбольный мяч, как же мы все туда влезем? — спросила Рут Энн.

— Баскетбольный, — поправил ее профессор. — Но только снаружи. Внутри она будет такого размера, как нужно в данный момент. Снаружи наша вселенная тоже размером с баскетбольный мяч. Если бы нам, конечно, удалось выбраться наружу и взглянуть на нее оттуда. Проблема в том, чтобы выбраться из одной вселенной и не попасть немедленно в другую. Вы следите за моей мыслью?

— Нет.

— Профессор считает, что все вокруг имеет размер приблизительно с баскетбольный мяч, — вмешался Хол.

«Тогда он сам является самым крупным творением среди Божьих созданий», — подумала я.

Мы мчались вверх по склону.

— Зачем ты красишь губы? — шепотом спросила я у Рут Энн. — И зачем вы ее снимаете? — Это уже у профессора.

— Видеозапись, — пояснил профессор. — Это же научный эксперимент. Я должен все зафиксировать документально. — И он повернулся на сиденье, укрепив камеру у себя на плече.

Рут Энн причесывалась. Хол въехал на лесную дорогу, чтобы развернуться. Сразу стало темно.

— Почему мы остановились? — спросил профессор. — Приключение в духе Стивена Кинга?

— Начинаю думать, что да, — задумчиво отозвался Хол. Пробурчал. Я сразу поняла: он сердится, что с нами Рут Энн.

— Ну, поехали, — сказал Хол.

Профессор развернулся на сиденье и стал снимать через лобовое стекло. Мы неслись вниз по Зигзагу мертвеца со скоростью сорок две мили в час. Придорожные столбики начинали ритмично мигать. Рут Энн начала крутить пуговицы на стильном хлопковом жакете. Возникла и начала колебаться волна. Мир вывернулся наизнанку, как носок, и вот мы на месте. В белой комнате.

— Где профессор? — удивилась я. Хол и Рут Энн стояли рядом со мной. Нас было только трое.

— Может, он не сумел пролезть? — предположила Рут Энн.

Я хотела было посмотреть в окно на холмы, но вдруг оказалось, что поворачиваюсь в направлении анфилады комнат. Нас, всех троих, направляла Рут Энн.

Васкомб ждал в точности на том же месте, где мы его оставили.

— Мама? — спросил он.

— Рут Энн, — сказала Рут Энн. — Ты что, не помнишь меня? Наплевать, я пришла, чтобы забрать тебя назад.

— Назад — куда?

— Существует другой мир, — начал Хол. — Реальный.

— Хол! — возмутилась я. — Он умер. К чему ворошить все это?

— Вы оба — не вмешивайтесь! — прикрикнула на нас Рут Энн.

— Что в нем такого реального? — спросил Васкомб.

— Джонни, у меня для тебя сюрприз, — улыбаясь, пропела Рут Энн. — Парочка твоих друзей.

Я думала, она имеет в виду меня и Хола. Потом увидела, что Рут Энн совсем расстегнула свой жакет. Я хотела увидеть, как выглядит ее тело, но под жакетом ничего не было. Присмотревшись пристальней, я заметила, что оно кое-как обозначилось, но очень смутно.

— Помнишь их? — спросила Рут Энн. — Когда-то ты называл их Бен и Джерри.

— Рут Энн! — завопила я.

— Рут Энн, — повторил за мной Васкомб. — Я давным-давно умер.

— Я заставлю тебя меня вспомнить! — в отчаянии проговорила она и сделала шаг к соседней комнате. Мы с Холом, как один человек, в ужасе отступили назад. И полетели в темноту.

Б-и-и-и-ип! Б-и-и-и-ип!

Мимо пролетел автомобиль, едва не задев капот «кавалера», который вылез на Ривер-роуд с места стоянки.

— Что случилось? — спросила Рут Энн, застегивая свой хлопковый жакет.

Профессор, перегнувшись через сиденье, записывал на пленку каждое ее движение.

— Случилось то, что ты чуть всех нас не убила! — сказал Хол. Проорал. Провыл.

Мы отвезли Рут Энн обратно к магазину «Квик-Пик», чтобы она забрала свою «вольво». Она вылезла из машины, не произнеся ни единого слова. Я предложила отвезти ее домой, но она только покачала головой и уехала.

— А с вами что случилось? — спросил Хол профессора.

— Я не прошел, — сообщил он. — Но я получил, что хотел. Задокументировал.

Мы отправились к Холу и просмотрели запись на его компьютере. Там было видно, как Рут Энн красит губы. Как раздраженный Хол ведет машину. Потом замелькали столбики. Снова Хол за рулем. Потом мы с Рут Энн на заднем сиденье. Рут Энн расстегивает свой хлопковый жакет. Под ним ничего нет, даже бюстгальтера. Камера дернулась, когда показалась грудь. Экран мигнул, появился стояночный знак.

— Довольно заурядные груди для первой красавицы, — прокомментировал Хол.

— Заткнись, — злобно проговорила я. — Может, она и сумасшедшая, но она — моя кузина. Тем более что вы вроде бы задумывали научный эксперимент.

— Именно так, — удовлетворенно хмыкнул профессор. — И он удался. — Он снова перемотал на то место, где Рут Энн расстегивает жакет. — Следите за цифрами в нижнем углу экрана.

На кадрах с грудью Рут Энн камера опять дернулась. Весь эпизод длился семь секунд. Три из них были пустыми.

8:04:26 (груди)

8:04:27 (груди)

8:04:28 (пусто)

8:04:29 (пусто)

8:04:30 (пусто)

8:04:31 (груди)

8:04:32 (груди)

— Она исчезает на три секунды, — заметил профессор.

— Это означает, что мы тоже исчезаем, — сказала я.

— Я документировал не это. Самое важное, что она исчезала, и камера, пусть и косвенно, это доказала, по крайней мере мне самому. Значит, вселенная-карман существует. Однако мне потребуются и другие доказательства. Теперь проблема в том, как мне лично туда проникнуть.

— Следите за подпрыгивающими пузырьками, — с сарказмом в голосе вставил Хол.

— Заткнись, — повторила я. — Вам нужно следить за белой волной. За столбиками. За маленьким кавалером на капоте. Именно их и надо было снимать.

— Делать видеозапись.

— Какая разница. В любом случае странно, что все это длилось только три секунды. Мне казалось, что мы были там куда дольше.

— Ты когда-нибудь слышала про относительность? — спросил Хол.

— Время в карманной вселенной никак не связано со временем здесь, — пояснил профессор. — Карманная вселенная могла вытянуться из нашей микросекунды, потом разделить ее на миллион частей уже внутри себя. Для вас они покажутся отрезком в двадцать минут. Все это очень субъективно. Потому для вашего друга там время кажется вечностью, хотя на самом деле речь может идти о двух-трех минутах. Понимаете?

— Нет. Вы считаете, что есть жизнь после смерти, но она длится всего пару минут?

— Максимум. Но кажется вечностью. Кстати, можем мы снова попробовать завтра вечером?

Я была «за», Хол — тоже, если, конечно, не будет Рут Энн. Оставив Хола и профессора снова любоваться сиськами Рут Энн, я пешком побрела домой и уселась смотреть «Неразгаданные тайны». Потом вышла на крыльцо и выкурила сигарету, размышляя, вернется ли когда-нибудь мой последний бойфренд и чем сейчас занимается Васкомб. Наверное, тем же, чем и я. Ладно, еще одна поездка — и все.

 

Часть седьмая

Я освободилась в восемь часов, Хол уже ждал меня на стоянке возле «Квик-Пик». В 20:04 в «гео-метро» подрулил профессор. И угадайте, кто подрулил в своей «вольво» в 20:05?

— Ни в коем случае! — заорал Хол с заднего сиденья «кавалера». На переговоры с ней он отправил меня, а сам продолжал прикручивать клейкой лентой пенопластовую коробку для камеры к полочке за задним сиденьем.

Профессор приступил к процедуре выхода из «гео-метро». Рут Энн из «вольво» уже вылезла. Она снова надела тот хлопковый жакет плюс брючки в обтяжку и подведенные глаза. Я чувствовала себя как полицейский во время ареста.

— Ты не едешь! — в лоб заявила я.

— Камилла! Даже не пытайся меня остановить! — со слезой в голосе проговорила она. — А еще кузина! Кровь — не водица, ведь так?

— Еще многое — не водица, — туманно возразила я.

— Мы еще посмотрим! — Громко стуча каблуками, она отошла и стала помогать профессору выбраться из машины, не забыв при этом нагнуться пониже, вероятно, чтобы он мог изучить, что она носит под жакетом. Или чего не носит.

— Почему ей нельзя ехать? — спросил профессор. — Ведь это у нее там знакомые.

— У нас у всех там знакомые, — вложив в голос как можно больше яду, возразила я. — Точнее, знакомый, а больше там все равно никого нет.

— В общем, так, она едет, — заявил профессор. — И едет впереди, рядом со мной.

— Трое на переднем сиденье? — изумилась я. — С каких это пор вы здесь распоряжаетесь? — Я посмотрела на Хола, ожидая, что он вмешается и поддержит меня. Вместо этого Хол уставился на собственные ботинки. Профессор протянул руку, Хол вложил в нее ключи от «кавалера». Внезапно до меня стало доходить.

— Хол! Ты просто баран! — воскликнула я и вернулась в магазин прихватить «Ви-8». Когда я возмущена, то всегда пью «Ви-8». Очень помогает.

Вернувшись, я увидела, что «кавалера» уже нет. Рут Энн и профессора — тоже. Хол сидел в «метро».

— Они решили, что обойдутся без нас, — сообщил он то, что и так было ясно. — Как тебе нравится моя новая машина?

* * *

Ясное дело, легко было догадаться, куда они поехали. Мы выехали со Старого Девятнадцатого шоссе и повернули к Зигзагу мертвеца. Мы как раз поднимались на склон с внутренней стороны дороги, когда они начали спуск, так что мы могли наблюдать всю картину. Белые столбики вывалились, как гнилые зубы, «кавалер» птицей взлетел над обрывом. На мгновение он завис в воздухе, и я думала, точнее, надеялась, что мир, как носок, сейчас вывернется наизнанку и подхватит машину. Но — нет.

«Кавалер» заскользил вниз по склону сквозь хилые заросли кустов и небольших деревьев, потом с грохотом поскакал по камням, сорвался со скалы и исчез из виду. Звука удара не было очень долго.

Потом мы его все же услышали.

— Господи Боже мой! — побелевшими губами прошептал Хол, перегнулся через меня, открыл дверцу с моей стороны, и мы выбрались из машины. Я нагнулась над обрывом, держась за порванный канат, протянутый сквозь белые столбики. «Кавалер» застрял между скалой и сикомором. Передние колеса висели над самой водой.

Хол словно парализованный стоял, держась рукой за капот «метро».

— Давай за помощью! — крикнула я и стала спускаться со склона. Конец разорванного кабеля довольно долго служил мне подмогой, а остальной отрезок пути я кое-как преодолела, цепляясь за кустики и деревья.

Дверцы «кавалера» заклинило. Профессор был мертв. Рут Энн — тоже. Сунув руки в окно, я застегнула ее хлопковый жакет. Потом взяла с полки у заднего стекла коробку с камерой и спрятала ее в кустах. Потом разберемся. Вернувшись на дорогу, я стала ждать полицию. Несмотря на лето, было холодно.

На следующий день ко мне на работу приехали полицейские допросить меня. У нас в «Квик-Пик» отпускают только по семейным делам самых близких родственников. Я сказала им, что ничего не знаю. Они обещали еще вернуться. Вечером я пошла к Эрвину и кое-что ему рассказала:

— Они проводили какой-то эксперимент. Профессор считал, что волновые колебания вроде бы помогут ему заглянуть в будущее или что-то такое. Ты же знаешь, как Рут Энн интересовалась всей этой чепухой.

— Разве?

Должно быть, именно Эрвин успокоил полицию. Меня и Хола по-настоящему допрашивали только один раз, после похорон Рут Энн. Мы переждали два дня, чтобы не казаться бесчувственными (или не быть пойманными), а потом забрали камеру и отвезли ее к Холу.

Съемка велась с полочки у заднего стекла. Было видно, как они начали спуск вдоль обрыва. Профессор поддерживал правильную скорость — точно сорок две мили в час. Рут Энн начала расстегивать жакет. Профессор смотрел на нее краем глаза. Машина вильнула, Рут Энн схватилась за руль. Либо хотела спастись, либо направить машину с обрыва. Теперь не узнаешь.

Мы с Холом смотрели пленку снова и снова. Наш черный ящик, полетная запись. В зеркале видна была грудь Рут Энн, а лицо — нет.

Она исчезла, когда машина взлетела над обрывом. А профессор нет.

— Значит, он так и не увидел карманную вселенную? — спросила я.

— То-то и оно, — пробурчал Хол. — Думаю, мы никогда этого не узнаем. Даже если мне удастся найти в точности такую же машину, с таким же звуком трансмиссии и всем остальным, столбиков все равно нет.

Через четыре месяца Эрвин снова женился. Хол переехал в Луисвилл, как только получил двухгодичный диплом. Я по-прежнему в «Квик-Пик». В воскресенье приходится работать две смены. Мой бойфренд так и не вернулся. Да я и не особенно надеялась. Но хватит о нем. А Рут Энн? Пусть мы не были так уж близки, но все же кровь — не водица, и я надеюсь, что она благополучно обитает в карманной вселенной вместе со своим обожаемым Васкомбом. Живут-поживают и добра наживают. Или что там они еще делают?

 

«Скажи им, что они дерьмо, и пусть идут в задницу!»

— Мистер Президент, есть звонок, возможно, вы захотите поговорить. Это из НАСА, тот парень, с которым вы встречались в прошлом месяце в Центре Кеннеди.

— Прекрасно. Как там его зовут, Пэлавер? Соедини. Алло! Говорит Президент.

— Скажи им, что они дерьмо, и пусть идут в задницу!

— Что? Алло!

— Это доктор Салавард, мистер Президент. Из НАСА, программа СЕТИ. Помните, мы встречались в Центре Кеннеди? Вы дали мне этот номер и сказали, чтобы я позвонил в первую очередь прямо сюда, если мы получим результаты. Не ждать, пока все научное сообщество будет…

— Да, да, я помню, доктор Салавард. Так что у вас для меня?

— Мы получили сигнал, сэр. Так называемый специфический сигнал. С абсолютной достоверностью пока сказать нельзя, но…

— Вы имеете в виду контакт с внеземными цивилизациями какого-то типа?

— Складывается именно такое впечатление, сэр.

— Впечатление? Вы можете сказать мне что-либо определенное?

— Скажи им, что они дерьмо, и пусть идут в задницу!

— Что заставляет вас думать, что сигнал идет от разумного источника?

— Характеристики, мистер Президент. Сигнал, который мы получаем, является не цикличным повторением, а серией волновых пиков супернизкой частоты в цифровой последовательности, известной как возрастающий логарифм. Это практически точный признак разумности и намеренности. Мы с довольно большой достоверностью может полагать, что это именно контакт.

— С достаточной достоверностью, чтобы сообщить об этом завтра моему кабинету? Плюс нескольким избранным гостям с Капитолийского холма?

— Скажи им, что они дерьмо, и пусть идут в задницу!

— Вы сможете сделать свое сообщение по спутниковому телефону. Завтра здесь, в Белом доме, встреча до завтрака. Мои сотрудники позвонят вам ровно в восемь. Надеюсь, вам не нужно напоминать, что никому — ни слова.

— Леди и джентльмены, у нас сегодня неожиданный гость, сюрприз. Нам звонит по спутниковой связи доктор Бруно Салавард. Он в НАСА отвечает за программу СЕТИ. Вы не сидели бы здесь, если бы не были осведомлены о сути этой программы и о том, какое значение я придаю этому начинанию. Давайте, доктор Салавард, расскажите то, что уже рассказали мне.

— Скажи им, что они дерьмо, и пусть идут в задницу!

— А теперь у нас есть время для нескольких вопросов. Вы можете задать их непосредственно доктору Салаварду, у нас включен динамик. Сенатор?

— Доктор Салавард, что заставляет вас думать, что это сигнал от внеземного разума? Разве не может он оказаться пульсаром или даже отраженным радиосигналом от нашего собственного спутника?

— Сенатор, мы уже проверили возможность такой ошибки. Сигнал идет к нам от системы Гордел 3433В, ближе к центру нашей галактики. Можно сказать, ближайшие соседи.

— Адмирал, хотите задать вопрос?

— Да, мистер Президент. Есть какие-нибудь с-соображения, что этот б-ближайший сосед хочет нам с-сообщить, профессор?

— Скажи им, что они дерьмо, и пусть идут в задницу!

— У меня есть вопрос. Я — конгрессмен Элейн Лонгвуд из Чикаго. Какова процедура преобразования этой логарифмической математической последовательности в слова? Сколько времени пройдет, пока мы получим сообщение на языке, который сможем понять?

— Это является нашим главным приоритетом, миссис Лонгвуд. В этот самый момент, пока мы с вами разговариваем, сигнал обрабатывается в НАСА синтаксическим экстра-полятором на базе процессора 986. Если мы получим формулу, подлежащую компьютерной обработке, иначе говоря, то, что мы называем «дружественный стек»…

— Кстати, насчет дружественности. Мы полагаем, что они расположены к нам дружелюбно?

— Мы д-делимся этой информацией с другими членами Н-НАТО?

— Есть ли шанс, что они окажутся людьми вроде нас?

— Скажи им, что они дерьмо, и пусть идут в задницу!

— Спасибо, доктор Салавард. Леди и джентльмены, на этом мне придется прервать вопросы, чтобы доктор Салавард вернулся к своей работе. Сотрудники Белого дома будут держать вас в курсе развития событий. Доктор Салавард, спасибо, что уделили нам время. Надеюсь, мне не надо говорить, с каким нетерпением я буду ожидать известий от вас.

— Скажи им, что они дерьмо, и пусть идут в задницу!

— Доктор Салавард, это вы? С вами будет говорить Президент. Вы можете говорить?

— Конечно.

— Привет, Салавард. Это Президент. Есть какой-нибудь прогресс? Мы приблизились к реальной расшифровке внеземного послания? Если, конечно, это действительно послание нам.

— Никаких сомнений, что оно предназначено именно нам, мистер Президент. На это указывают два признака: передача крайне локализована, и сигнал становится мощнее. По правде говоря, с момента совещания в Белом доме два дня назад интенсивность и частота сигнала возросли на коэффициент 4.

— Надеюсь, ваш психический экстерминатор с этим справится?

— Синтаксический экстраполятор, мистер Президент. Он работает на принципе…

— Я пошутил, доктор Салавард. Но я звоню не за этим. Я звоню, чтобы сообщить: сегодня днем я выступаю в Совете Безопасности, на закрытой сессии. Уже надеваю шляпу и направляюсь в ООН.

— Скажи им, что они дерьмо, и пусть идут в задницу!

— Рано или поздно эта новость все равно просочится, профессор. Мне не хочется, чтобы все выглядело так, как будто мы пытаемся утаить от мира эту историю.

— Да, сэр. Однако мне хотелось бы иметь нечто более определенное.

— Не сомневаюсь, что будете иметь. Надеюсь, вы позвоните мне, как только ваши люди получат какой-нибудь результат. Днем или ночью. Вас немедленно соединят с Овальным кабинетом. Просто позовите к телефону меня.

— Да, мистер Президент.

— Скажи им, что они дерьмо, и пусть идут в задницу!

— Салавард, это вы? Говорит Президент.

— Как все прошло, сэр?

— Заседание в ООН? Нормально. Даже великолепно. Они чуть с мест не повскакивали. Но когда мы сможем предоставить им что-нибудь конкретное? Мне нужно слово, фраза, пусть даже это будет «Добрый день, как поживаете?».

— Когда? Я не знаю, мистер Президент. Возможно, в течение ближайших часов, от силы — дней. Синтаксический экстраполятор дает восемьдесят девять процентов готовности, и он все еще работает. Если мы не потеряем сигнал до окончания сообщения…

— Потеряете сигнал? Почему мы должны потерять сигнал? Вы что-то от меня скрываете?

— Нет, сэр. Дело в том, что синтаксический экстраполятор запрограммирован в так называемом режиме обратной раскрутки. Это означает, что он анализирует только законченное сообщение. И если сигнал не затухнет до окончания передачи, все будет о’кей.

— Я рассчитываю на вас, Салавард. Надеюсь, ничего у вас там не протухнет. Тем временем, я полагаю, нам следует оповестить об этом публику, пока нас к этому не вынудили таблоиды. Я хочу рассказать об этом народу. Сегодня.

— Скажи им, что они дерьмо, и пусть идут в задницу!

— Говорит Президент, Салавард. Я не могу выступать в ток-шоу. Для этого у нас есть вице-президент. Но он не осведомлен о программе СЕТИ. Так что полагаюсь на вас.

— Скажи им, что они дерьмо, и пусть идут в задницу!

— Леттерман круче Лено, Салавард. Не дайте ему вас затюкать. Постарайтесь донести свою точку зрения.

— Скажи им, что они дерьмо, и пусть идут в задницу!

— Добро пожаловать в наше шоу, доктор Салавард. Давайте сразу быка за рога. Общаться с инопланетянами — ваша работа? Так сказать, ежедневная рутина?

— Скажи им, что они дерьмо, и путь идут в задницу!

— Вам ведь платят за это, я имею в виду, именно за это вы получаете зарплату? А ведь на это идут наши налоги, ребята, наши денежки! Разве мы не имеем права знать, что с ними делают?

— Скажи им, что они дерьмо, и пусть идут в задницу!

— Интересно, какие у ребят, которые посылают нам сообщения, гонорары? Нельзя ли нам заполучить одного из этих инопланетян к нам на шоу?

— Наша программа синтаксической экстраполяции основана на анализе завершенной кривой возрастающих частот, Дэйв. Пока алгоритм не будет завершен, мы не получим никаких данных. Однако мы надеемся, что процесс закончится в ближайшие часы, и тогда у нас будет первое сообщение от внеземного разума.

— Доктор Салавард, а вы проверили свой автоответчик, может быть, что-нибудь пришло, пока вы были в Зеленой комнате?

— Скажи им, что они дерьмо, и пусть идут в задницу!

— В Зеленой комнате не было никаких зелененьких человечков? Надеюсь, они не явятся сюда за гонораром?

— Скажи им, что они дерьмо, и пусть идут в задницу!

— Спасибо, доктор Салавард, что пришли к нам на шоу. Оторвались, так сказать, от напряженных бесед по телефону с Президентом и тому подобного. Эй, ребята, ну-ка не трогайте это табло! Далее в программе Лайль Ловерт со своей новой невестой Деми Мур, вот только послушаем наших спонсоров.

— Скажи им, что они дерьмо, и пусть идут в задницу!

— Салавард, это вы? Говорит Президент. Я видел вас у Леттермана вчера вечером.

— К сожалению, я очень нервничал, мистер Президент.

— Бросьте, все было прекрасно.

— Вам не показалось, что я без конца повторял одно и то же?

— Послушайте, вы не позволили ему вас затюкать, а сумели высказать свою точку зрения. А это главное. Что это вы такой мрачный?

— Скажи им, что они дерьмо, и пусть идут в задницу!

— Вы от меня ничего не скрываете?

— Сигнал, сэр. Вчера вечером, пока я был в Нью-Йорке, начался, как мы это называем, ниспадающий логарифм. Когда я вернулся сюда, в Хантсвилл, сигнал уже начал затухать.

— Затухать? И что мы на данный момент имеем?

— Девяносто шесть процентов, мистер Президент.

— Ах так!

— Я понимаю, кажется, что это много, но, помните, я говорил вам, что наша программа синтаксической экстраполяции базируется на анализе завершенной алгоритмической кривой. Если последовательность усечена, мы получаем разрыв.

— Разрыв?

— Это похоже на предложение, в котором последнее слово объясняет все: существительные, глаголы — все. Мы все еще регистрируем сигнал, но…

— Ну и прекрасно. Сегодня я собираюсь выйти в эфир и обратиться к нации. Как говорится, куй железо, пока горячо.

— Скажи им, что они дерьмо, и пусть идут в задницу!

— Я скажу им, что смысл сообщения не так уж и важен, сенсация в том, что такое сообщение существует. Мы не одни во Вселенной. Есть кто-то еще. Кто-то, кто хочет войти с нами в контакт. И, Салавард…

— Да, мистер Президент?

— Не давайте им повесить трубку. Я рассчитываю на вас.

— Мистер Президент, думаю, вы захотите ответить. Это…

— Салавард? Это вы? Как вам понравился мой «Треп у камина»? У вас есть для меня новости?

— Да, сэр. Плохие новости. Самые плохие.

— Вот дерьмо! Я так и знал.

— Мы потеряли сигнал раньше, чем кончилась экстраполяция. У нас остались только математические символы, которые ничего не объясняют. Мне очень жаль, мистер Президент. Следовало бы…

— Следовало что?

— Скажи им, что они дерьмо, и пусть идут в задницу!

— Что? Алло!

— Я говорю, сэр, что не знаю. Программу никак нельзя заставить работать быстрее. Если бы у нас возник еще шанс, мы могли бы вывести сжатую последовательность и прогнать ее через параллельный компилятор, который позволил бы нам начать анализ с первичного сигнала, но…

— Не извиняйтесь, Салавард. Вы сделали, что смогли. По крайней мере мы убедились, что программа СЕТИ — не пустая трата времени. Так? Черт возьми, теперь мы знаем, что в космосе кто-то есть, так ведь?

— Скажи им, что они дерьмо, и пусть идут в задницу!

— Почему же у меня так скверно на душе, а, Салавард? Может, мы что-нибудь упустили?

— Упустили, сэр?

— Может, они передавали нам нечто такое, что мы не готовы были воспринять? Нечто, что мы просто не желаем слышать?

— Я не могу представить, как такое возможно, мистер Президент.

— Ну ладно. Может, они еще дадут о себе знать. Вы подготовите свою программу. Почему бы им и правда не подать голос?

— Не вижу, почему бы и нет, мистер Президент.

— Что? Алло!

— Я говорю, почему бы и нет, мистер Президент.

 

Шоу Джо

День был трудным.

Я облегченно вздохнула, когда дверь со щелчком захлопнулась позади меня. Я задвинула щеколду, пристегнула цепочку, навесила на положенное место засов и повернула маленький замочек внизу. Это, в конце концов, был город Нью-Йорк, а я была девушкой, которая жила одна.

Слава богу…

Не включая света, я скинула туфли и повесила свои искусственные меха «Лиз Клэйборн» на стенной крючок. Пройдя через вторую — и последнюю — дверь в своей квартире, я включила воду. Температура и напор были уже заданы. Мыльная пена ждала, спрятавшись в своей маленькой Алка-Зельцероподобной таблетке на дне ванны.

Закрыв за собой дверь ванной (чтобы приглушить шум), я отыскала пульт в беспорядке, царившем на столе в кухоньке, и включила проигрыватель дисков. Он, точно так же, был уже готов — с компактом Майлза Дэвиса, прямо как в фильме «На линии огня». Ну что поделать, если мы с Клинтом — родственные души?

Я повесила спортивную куртку от «Клиффорд-и-Уиллс» в своем заходите-добро-пожаловать-внутрь — стенном шкафу, позволила хлопковой юбке «Джей Крю» и шелковой блузке «Твид» упасть на пол (и то и другое — в чистку), потом стянула чулки, скатала их в шарик и бросила в угол. Майлз еще только начинал играть свое нетихое соло, а я расстегнула свой оранжевый полулиф из «Секрета Виктории», скинула его и вылезла из такого же оранжевого открытого бикини с милыми, подчеркивающими смы́чками на бедрах. Как вы наверное уже догадались, я все заказываю почтой. Все, кроме обуви.

Я швырнула лифчик и трусики в груду грязного белья к чулкам, остановилась перед зеркалом, чтобы полюбоваться своей новой прической за семьдесят восемь баксов, прошла в кухоньку, наполнила бокал с тяжелым дном белым вином, извлеченным из самого холодного угла в холодильнике, отнесла его в душ и поставила на край ванной, затем выключила воду — и все это без единого лишнего движения. Это, в конце концов, был город Нью-Йорк. Майлз как раз заканчивал играть. Я села на писсуар и зажгла косячок, ожидавший меня в коробке со спичками. Я сделала две длинных затяжки, пока Колтрэйн вступал со своим соло, потом притушила его и шагнула в ванну. Моя рубенсовская (как любил ее называть мой бывший парень, Реувен) задница как раз опускалась в воду, когда Колтрэйн лажанулся.

Колтрэйн лажанулся?

Я встала, с меня закапала вода.

Неужели мой центр «Сони», которому было всего четыре месяца, уже начал шалить? Колтрэйн блеял, как овца, потом вовсе умолк. Кто-то взял фальшивую ноту на пианино. Ритм-секция (Кобб, Чэмберс, Эванс) прекратила играть, небрежно — каждый, когда пришлось.

Я схватила полотенце и вышла из ванной, оставляя мыльный и мокрый след на деревянном полу. Блюз зазвучал снова, на этот раз с самого начала. И звук был прекрасный. Так и не сообразив, что еще можно сделать, я взяла пульт и нажала на паузу.

И в этот раз музыка стихла чисто, безо всяких шумов.

— Прошу извинить меня за это, — произнес голос.

Я прижала к себе полотенце и оглядела квартиру.

— Я думал, с музыкой будет легко — как и с речью, но оказалось не так, — сказал всё тот же голос.

— Кто здесь? — вопросила я.

— Тебе нужен короткий ответ или длинный? — спросил голос. Это точно, ад их возьми, были не Майлз и Колтрэйн. Это был парень, но не черный парень, он выговаривал каждый звук, как иностранец.

— Кто, мать твою, в моей квартире? — спросила я. Странно, но мне вовсе не было страшно. Может быть, если бы у меня был дом или квартира побольше, я и испугалась бы, но пугающих квартирок не бывает — они для этого слишком малы.

— Я не в твоей квартире, — сказал голос.

Непонятно было, откуда он исходит. И я подумала о тех фильмах на видео — какой-то чокнутый пижон подглядывает за вами в телескоп, пока вы разговариваете с ним по телефону.

Вот только шторы были задернуты. И я не разговаривала ни с кем по телефону.

В качестве эксперимента, двумя пальцами, как если бы телефон был горячим, я сняла трубку и сказала:

— Алло?

— Привет, — сказал всё тот же голос. В моем телефоне.

— Какого ты мне звонишь!? Что это за чудачество? Ты что, какой-нибудь сексуальный маньяк?

Я поплотнее завернулась в полотенце, несмотря даже на то, что шторы были задернуты. Как насчет инфракрасных лучей? А как насчет рентгеновского зрения? Между прочим, эта деталь всегда беспокоила меня в Супермэне. Если он действительно был парнем… как он мог сосредотачиваться на борьбе со злом, если постоянно видел сквозь одежду девчонок?

Но я, кажется, отвлеклась.

— Ты кто такой, твою мать, и что ты делаешь в моей квартире?

— Окстись, Виктория. Я не в твоей квартире, я звоню тебе по телефону. А ты сняла трубку.

Никто не называл меня Викторией с тех пор, как умерла мама.

— Ты кто?

— Как я уже спрашивал — тебе нужен короткий ответ или длинный?

— Короткий ответ, — сказала я.

— Я — вре́менная электронная сущность, которая обрела контроль над твоим телевизором.

Я ничего не ответила.

— Виктория, ты еще здесь?

— Давай-ка лучше длинный ответ, — сказала я.

— Хорошо. Повесь трубку и включи телевизор, а я объясню.

Как полная идиотка, не думая ни о чем, я сделала то, о чем он просил. Или оно просило. В общем, неважно. С телевизором работает тот же самый пульт, что и с проигрывателем. Несмотря на то, что была еще только половина девятого, показывали какое-то позднее ток-шоу. Там был парень, сидящий за столом, и выглядел он каким-то слегка больным, что-то вроде Конана О`Брайена.

Он бормотал себе под нос, и я прибавила громкости.

— Спасибо, — сказал он. — Поскольку я являюсь частью матрицы, то имею доступ ко всей электронике в твоей квартире, вроде проигрывателя компактов и телефона. Но телевизор — это я настоящий и есть.

— Ты настоящий и есть, — сказала я, потакая ему. Я снова посмотрела в стенном шкафу. Заглянула под кушетку.

— Настоящесть, конечно, относительна, — сказал он. — На самом деле не существует настоящего меня. Я — вре́менная электронная сущность, созданная из телематрицы, чтобы вступить в контакт…

— Так как тебя зовут? — Я подумала, что наилучшим выходом будет отвлечь его — или это, чем бы оно ни было — разговором. По ходу дела я заглянула в шкафчики на кухне, в посудомоечную машину, в сливной бачок. Не знаю даже, что я искала: провода или спрятанный микрофон. Быть может, лепрекона?

— Зовут? — переспросил он. — Я как-то об этом не подумал.

— Даже у вре́менной электронной сущности должно быть имя. — Я подумала, что вдвоем вполне можно играть в эту игру (в чем бы она не заключалась). Получалось похоже на розыгрыши Леттермана, скажем, когда он стоит у чужой двери. Впрочем, за дверью никого не было в этом я убедилась, посмотрев в глазок.

— Имя, — сказал он, начиная постукивать по столу. — Я не знаю. Помоги мне придумать что-нибудь.

— Как насчет Джо? Или Джим. Джек. Джон.

— Джо, пожалуй. — Он просиял и выпрямился. — Таким образом, это будет Шоу Джо. Интересно, может, мне забацать Музыкальную Группу Шоу Джо?

— Окстись, Джо, — сказала я. — Я все еще хочу знать, кто ты такой и что делаешь в моей квартире. Я, как всякая девушка, люблю повалять дурака, но терпению приходит конец, ясно?

— Я не в твоей квартире. Это раз, — сказал Джо. — Я в твоем телевизоре. Если бы я был в твоей квартире, ты вероятно не сидела бы так свободно на подлокотнике дивана, слегка раздвинув свои рубенсовские бедра, которые полотенце ничуть не скрывает…

Я сдвинула ноги так резко, что стукнулась коленями.

— Я звоню в полицию, — сказала я, выключила телевизор и начала набирать 911, нажимая кнопки так, словно хотела выдавить чьи-то глаза.

— Не обольщайся, — сказал его голос в телефонной трубке, — я не могу тебя видеть. Разве можно видеть что-либо из телевизора?

— Так ты и мой телефон перехватил! Оператор!

— Виктория, успокойся. Что конкретно ты собираешься сказать тем ребятам в службе 911?

Я стояла, а потом решила присесть. В его словах был некий смысл. Быть может, я просто была под кайфом. Я этот наркотик в первый раз пробовала.

Я повесила трубку, плотнее завернулась в полотенце и снова включила телевизор.

— Благодарю, — сказал он. Картинка на этот раз была ярче. Позади стола теперь висел плакат, на котором было написано «ШОУ ДЖО». Можно было расслышать, как где-то за кадром разогревается группа.

— Это потребует некоторых объяснений, — сказал Джо, — так что, быть может, тебе лучше закончить принимать ванну и устроиться поудобнее. Если хочешь, я могу позвать Китайцев.

Китайцев? Это всё объясняло. Наркотик. Мне сразу стало легче (несмотря даже на то, что это означало, что мне придется курить поменьше). Я наставила пульт на телевизор и «выстрелила», выключив его.

— Нasta la vista, Джо, детка.

Так-то! Я пошла обратно в ванную, захлопнула дверь и скользнула обратно в воду. Моё вино на краю ванны было всё ещё холодным (а косячок я оставила в покое). Наконец я вновь расслабилась, позволив горячей воде ласкать шею… и тут послышались аплодисменты.

Я потянулась, не вылезая из ванны, и открыла дверь. И услышала смех. Пьяный смех.

— А я-то думала, что выключила тебя к чертовой матери! — прокричала я.

— Я могу работать с пультом, — сказал Джо. — И мне больше нравится быть включенным, чем выключенным. Да каждому так больше нравится. Ты не можешь меня за это винить.

— Ой, да уйди ты, — сказала я. — Пожалуйста!

— Зачем быть такой враждебной, Виктория. Уже за полдевятого, и это значит — у нас осталось лишь тридцать минут.

— Тридцать минут до чего?

— Это я и пытался бы объяснить, если бы ты позволила! Почему бы тебе не закончить с ванной, потом выйти и посмотреть шоу несколько минут. Десять минут.

Я выдернула затычку в ванной, и высушила голову — ничего сложного с моим новым видком — Лайла-любит-Джулию. Каждое движение я делала медленно и осторожно, как если бы была под супер-кайфом, хотя теперь знала, что это не наркотик. Наоборот, все было по-настоящему, нравилось мне это или нет. Я вытерла руки, зажгла косячок и затянулась. Если мне предстоит отдать концы, то хотя бы упаду, как лебедь.

Несмотря даже на заявление Джо, что он не может видеть из телевизора, я прокралась за угол, внутрь своего заходите-добро-пожаловать-внутрь стенного шкафа, чтобы одеться.

— Осмелюсь предложить черное кружевное боди с ажурными чашечками и обтягивающей атласной спинкой, — сказал он.

Иисусе!

— Ты что, рылся в моих ящиках с бельем?

— Как я могу рыться в твоих ящиках? — возразил он. Я выглянула из-за угла стенного шкафа и увидела его на экране с поднятыми руками. Руки светились. Но ведь на телевидении все как-то светятся, не правда ли? — Ты заказываешь свои вещи по телефону, вот так я о них и узнал, сказал он.

— Что ж, держись подальше от моих вещей, — сказала я. — И забудь о боди, я в нем себя чувствую сарделькой. — Я натянула какие-то трусики и самую старую, самую несексуальную вещь, которую только смогла найти старый каштановый купальный халат моего отчима — потом вышла и села на диван. Вернее сказать — упала.

— Для тебя же лучше, если это хорошие новости, — сказала я.

— Это могу гарантировать. Хорошо. С чего начнем? — задал он риторический вопрос. Надпись позади стола теперь была неоновой: ШОУ ДЖО. Камера взяла крупный план, свет стал ярче, и я смогла рассмотреть, что Джо был примерно одного возраста с Леттерманом, но выглядел получше него. А кто не выглядит получше Леттермана?

— Начнем с того, что, как я уже объяснял, я не совсем личность. И это не настоящее телевизионное шоу, хотя до этого ты наверное и сама додумалась.

— Большое спасибо, — сказала я. Иисусе!

— Вообще-то, я — сущность, созданная из электронной матрицы, вре́менное сознание, собранное, как интерфейс связи, чтобы обеспечить контакт между моим Создателем и вами, людьми Земли, посредством…

— Стоп, — сказала я.

— Хочешь, чтобы я повторил сначала?

— Нет, я все прекрасно слышала. Просто я не верю. И не собираюсь верить. Я не из тех дамочек, что гоняются за Элвисом.

— Если бы я смог заполучить самого Короля на ШОУ ДЖО, — Джо улыбнулся, — тебя бы это убедило? — Последовал пьяный смех, и Джо воздел одну сверкающую руку:

— Просто шучу, Виктория! У меня очень ограниченные возможности и оживление Элвиса не входит в их число. Я существую ради одной лишь цели — соединения моего Создателя с вашим Президентом.

— С Биллом Клинтоном?

— Уверен, я не был создан и послан на землю, чтобы разговаривать с Элом Гором. Или Россом Перо! — И опять пьяный смех: это как раз то, чего я не выношу, пьяный смех. Я встала и сменила канал с пульта. Потом в другом направлении. Раз, и два. Раз, два.

Надпись «ШОУ ДЖО» никуда не девалась с экрана.

Джо поднял руку, чтобы приглушить смех.

— Извини, Виктория, — сказал он, — я часть развлекательной сущности, в числе прочего, я создан на основе телесети. И этот смех — тоже часть моего наследства.

Я снова села. Камера придвинулась к Джо: он прямо сочился искренностью, ломая руки, словно оперный певец.

— И у симуляции человеческого существа, созданной из ведущих ток-шоу и новостей, есть все типы специфических потребностей, включая и смех. И аплодисменты.

Послышались аплодисменты. Джо утихомирил их движением руки.

— Ты извинишь? — Я уже начинала выходить из себя. — Я хочу просто взять и выключить тебя, ладно? Я не дура. Я знаю, что это все Совершенно Скрытая Съемка, мать ее так, или что-то в этом роде, и все это вовсе не смешно. Так что, просто скажи мне, что на самом деле происходит, мы вместе посмеемся — только чуть-чуть — и я продолжу жить дальше.

— Ты что, кого-нибудь ждешь в гости, или что-нибудь из этой серии?

— Не твое собачье дело.

— Хорошо, хорошо. Ты сказала, что дашь мне двадцать минут на объяснения, помнишь?

— Десять. И они уже почти истекли.

— Дай мне еще одну попытку. Как я тебе уже говорил, единственная причина моего здесь бытия, моего вообще бытия и существования, — это установление канала связи между моим Создателем и Биллом Клинтоном. А твой следующий вопрос: «Что я должна делать?», правильно?

— У меня нет следующего вопроса, — сказала я. — Потому что вся эта история невероятно глупа.

— Ты сказала, что дашь мне объяснить, Виктория. Ты бы могла помочь, задавая правильные вопросы.

— Ладно, ладно, — сказала я. — Так что я должна делать?

— До этого я доберусь через минуту. Сначала, разреши указать тебе на то, что этот иной разум, этот величественный внеземлянин, мой Создатель, использует очень короткое окно для установления контакта, и как раз поэтому все должно произойти сегодня. Через восемнадцать минут, если быть точным. И это, может статься, единственная возможность, которая больше никогда не выпадет.

— Предполагается, что я поверю, что ты, типа, посланец этого иного разума?

— Мне нравится. Хорошее слово — посланец.

— Что это за… штука? Этот так называемый величественный внеземлянин.

— Это не совсем штука, — сказал Джо. — Это огромно, больше чем вся ваша звездная система. Это не биологическая сущность; даже не сознательная, что было бы фокусировкой и ограничением разума, — но это неограниченный разум, состоящий из электрических импульсов, существо из чистой энергии. Некое подобие облака плазмы. Многие световые годы в поперечнике — и почти невидимое, а находится далеко-далеко, на другом конце галактики. Ты вникаешь?

Это было самое длинное, самое сложное объяснение, которое я когда-либо слышала на ток-шоу. Несмотря на мой скептицизм, на меня это произвело впечатление. Я кивнула.

— Хорошо. Итак, выходит по всему, что прямо сейчас, этим вечером, наступит краткий момент — около минуты и сорока секунд — в течение которого мой Создатель будет в прямом контакте с этим концом галактики, посредством уникальной складки пространства-времени. И когда есть возможность установить контакт, так сказать — потянуться и дотронуться до кого-то, то почему не сделать этого?

— Но… Клинтон?

— Ты можешь себе представить попытку разумно побеседовать с Ельциным?

— Так вы, типа, интересуетесь Земной политикой и все такое?

— Ну, ты слишком усложняешь, Виктория. Большая собака кусает маленькую собаку, нечто из этой серии. Тяв-тяв.

И опять пьяный смех.

— Я так и думала, что ты все спустишь на тормозах и превратишь в шутку.

— Извини. Я удалю эту запись со смехом, — Джо комично пожал плечами, но слушатели — или, вернее, записи смеха — промолчали.

— Вот видишь? Для тебя — все что угодно.

— Ладно. Теперь объясни, что я должна делать. Ты хочешь, чтобы я позвонила Президенту?

— Нет, нет, нет. Я это как раз улаживаю с представителями Белого дома. Контакт будет установлен посредством спутниковой связи приблизительно в четыре минуты десятого по местному времени, как раз в момент, когда президент на борту Самолета Номер Один будет пересекать северный магнитный полюс, и вре́менное выравнивание северного сияния с галактическими линзами сделает возможным этот никак иначе не осуществимый контакт. На одну минуту и сорок секунд. Подумай об этом — реальный разговор между лидером Свободного Мира и великолепным чужим разумом. Чужим, но дружественным.

— Насколько дружественным?

— Очень дружественным.

— Так что я должна делать?

— Ну, дать мне воспользоваться своей телефонной линией. И помогать мне поддерживать канал связи. Это как раз самое сложное. Может быть, ты переоденешься во что-нибудь более удобное, пока я объясняю? Выпей еще вина, сделай еще затяжку.

— Не буду, если мне предстоит говорить с Президентом.

— Ты не будешь говорить ни с кем, кроме меня. Кроме того, разве похож Билл Клинтон на парня, который не выкурил и косячка в своей жизни?

— Да. Я точно знаю, что он никогда даже не пробовал.

— Как бы там ни было. В любом случае, ты — ключ ко всему, Виктория. Во-первых, ты умная и способная. Во-вторых, ты читаешь научную фантастику.

— Не читаю. Я смотрю «Звездный Путь: Новое Поколение», если больше ничего нет.

— Тоже сойдет. В-третьих, ты за демократов. И в-четвертых, ты выглядишь так здорово, когда сидишь положив ногу на ногу, а под твоим халатом нет ничего, кроме маленьких трусиков из хлопка.

Я извинилась.

— Прошу прощения?

Я выключила телевизор. Он снова включился. И я этому не удивилась. Я поплотнее стянула халат у шеи и больше не сидела, положив ногу на ногу.

— Я думала, ты не можешь видеть из телевизора.

— Ну, именно видеть не могу. Но я дал ответ из серии уклончивых. Ведь свет — это волна, и я тоже волна. Для меня нет разницы внутри ли твоего халата, вне его. Я, к примеру, знаю, что на тебе нет лифчика, что он тебе не нужен, что…

— Или это какая-то нездоровая шутка, или просто странная межзвездная помешанность на сексе!

— Может и так. Но выслушай меня, хорошо? Я как раз дошел до самого сложного. Мы выбрали тебя, Виктория, не только потому что ты мила — а ты мила — но и потому, что мы решили, что у тебя хватит ума понять все и помочь. Если мы ошиблись в выборе а мы могли ошибиться — то потеряли возможность для контакта, потому что времени на другую наладку уже нет. И кстати, мне нравится твоя новая прическа.

— А сколько сейчас времени, поточнее? — спросила я.

Надпись «ШОУ ДЖО» позади стола мигнула и сменилась цифровыми часами, которые показывали 8:47. Часы моргнули и исчезли, на их месте снова возникла надпись, я тоже моргнула, и подумала, что все это, вполне возможно, происходит взаправду.

И как только я подумала об этом, то осознала, что так и есть. Так и должно быть. Никто не смог бы более или менее хорошо провернуть подобное.

— Так ты, значит, настоящий, — сказала я.

— Не настоящий, — сказал Джо. — Я — электронная симуляция, помнишь? Но я вполне серьезен. Теперь мы можем поговорить без твоих выходок с выключением телевизора и звонками в 911?

— Наверное, — сказала я. — Ты все равно включаешься обратно.

— Но это меня обижает. Даже если я собран из ведущих ток-шоу и новостей, у меня все равно есть чувства. По крайней мере, мне кажется, что есть.

— Объясни, Джо. Пожалуйста.

— Хорошо. Дело в том, что нам необходимо, чтобы ты поддерживала мое сознание. — Его волосы удлинились и потемнели. Он становился больше похожим на Говарда Штерна, чем на Дэвида Леттермана. — Ты знакома с тем, как происходит эрекция в результате наливания кровью органа, который вы называете пенисом?

— Вполне, — сказала я.

— Хорошо. Тогда ты скорее всего понимаешь, как мысль, воображение, и само сознание работают в результате тока крови через нейронную массу, которую вы называете мозгом?

— Ближе к делу, — сказала я.

— Ну вот, эта нейроэлектронная симуляция, которую зовут Джо я, то есть — сочетает все эти процессы в одном потоке электронов, так как вре́менной сущности не нужна долговременная память или размножение. Мой Создатель собрал все в одной системе, в целях упрощения. Но это некоторым образом осложняет положение, так как, чтобы поддерживать ток электронов в так называемый мозг или сознательную схему, приходится стимулировать еще и сексуальную схему.

— Ты пытаешься сказать, что не сможешь нормально думать, пока у тебя не встанет?

— Именно так, — сказал Джо. — Конечно, речь идет об электронной симуляции. Вообще-то, у меня даже нет… — он посмотрел в направлении своего паха.

— Избавь меня от подробностей, — сказала я. — Ты хочешь сказать, что все это время — пока мы тут разговаривали — ты занимался тем…

— Что поддерживал свое сознание, наслаждаясь компанией красивой женщины, которая только что вышла из ванной. Виктория, я здесь только потому, что ты меня поддерживаешь.

Я не знала, чувствовать ли себя польщенной или оскорбленной. А чувствовала и того и другого понемногу.

— Так ты хочешь, чтобы я для тебя разделась?

— Нет, нет, нет. Не совсем. Из твоих прежних заказов я знаю, что ты любишь, если можно так выразиться, баловать себя элегантным и экзотическим бельем.

— Нет в нем ничего экзотического, и я покупала бо́льшую его часть из-за своего парня.

— Ты купила несколько вещей уже после того, как порвала с ним.

— Может, — сказала я, — мне пришло в голову стать своим собственным парнем. Так что ты все-таки адски сексуально озабоченный.

— Может все так и есть, — сказал Джо. — Я ничего не могу с собой поделать, ведь я электронная сущность, созданная на основе телесети, что делает меня существом мужского пола и, вероятно, тем, кого ты называешь сексуально озабоченным. Если бы у тебя было кабельное телевидение или я был бы собран из передач Пи-Би-Эс, то, возможно, музыка или даже политические комментарии обеспечивали бы мне нормальную работу сознания. А так, мне ее обеспечивает зрительная сексуальная стимуляция. Красивая женщина, одетая в красивые вещи.

— Белые хлопковые трусики — это не совсем восхитительное белье, — сказала я.

— Расскажи это Элвису, — сказал Джо.

Я не знала, что ответить, поэтому сказала:

— Ну, не знаю.

— Чего тут знать-то? — спросил Джо. — Посмотри на это иначе: не ты это придумала и не я это придумал, мы оба просто делаем свою работу. Если тебя это так чертовски беспокоит, то забудь обо всем. Одевайся, уходи, или выключай свет и ложись спать. Ты пропустишь только ШОУ ДЖО. И возможность посодействовать в установлении единственного-за-целую-вечность контакта между вашим Президентом и невероятно мудрым и интересным и величественным внеземлянином, который размерами примерно в восемнадцать раз превосходит всю вашу гребаную Солнечную систему.

— Не возбуждайся, — сказала я, вставая, чтобы налить себе еще вина. Пока я шла к холодильнику, то практически представила себе волно-формы Джо, или как там он их назвал, как они текут по всему моему телу, нежно, словно вода в душе. На мне был купальный халат и трусики, конечно, но все равно — никогда в жизни я не чувствовала себя более нагой. И чувство это не было уж совсем неприятным.

Я налила себе немного вина и поймала себя на том, что собираюсь предложить выпить и Джо.

— Сделай одолжение, перестань про Элвиса, ладно? А то мне кажется, что один из нас сумасшедший.

— Заметано, — сказал Джо. — Элвис уже в прошлом.

— Так что именно у тебя на уме?

— Помнишь, прозрачный нарядный лифчик и бикини с кружевными вставками — в розовых тонах — которые ты заказывала в «Секрете Виктории»?

— Ага, — сказала я.

— Могу поспорить, ты сегодня собиралась их надеть.

Вообще-то, я собиралась это сделать.

— Вообще-то, я собиралась, — сказала я.

— Ну?

Ну, почему бы и нет. Я вошла в стенной шкаф, чтобы переодеться. Прохладная, новая шелковая ткань вызывала приятные ощущения между ног, а низкий вырез кружевного лифа делал что-то потрясающее с моими сосками.

Немного нервничая, я вышла обратно к экрану телевизора.

— Ты это имел в виду? — спросила я.

— Ездят ли ковбои на лошадях? Ты еще спрашиваешь! — где-то за кадром ударили в цимбалы.

— Плохенькая эта твоя группа, — сказала я.

— Ее больше нет, — и Джо убрал звук одним жестом, копируя Леттермана. — Она уже в прошлом, как Элвис.

— А ты по-своему милый, — сказала я, чувствуя, как твердеют соски. Глянув вниз, я увидела их сквозь лифчик. Теперь по одну сторону стола Джо стоял диван. На нем сидела женщина в коротком черном кожаном платье, открыто демонстрируя ноги, а рядом с ней парень в джинсах и спортивной куртке.

— У тебя гости, — сказала я. — Кто они?

— Никто, если честно, — сказал Джо. — Простые порождения. Часть матрицы. Видишь, как оживляется шоу, когда ты одеваешь что-нибудь, так скажем, удобное?

— Ты пытаешься заставить меня покраснеть?

— Лишь немного. Мне нравится, когда ты краснеешь там.

— Где?

— На внутренних сторонах бедер.

Удивило (меня) то, что вместо того чтобы сдвинуть ноги я лишь еще больше их раздвинула. Слегка расфокусированная улыбка Джо принесла тепло, уют и даже, признаюсь, некоторую влажность. Может быть, подумала я, он и есть в конце концов идеальный парень. Настоящий и не-настоящий. Он здесь и его в то же время нет.

Теперь индикатор цифровых часов был внутри буквы О в слове ШОУ. Часы показывали 8:56.

— Ты разве не должен сейчас звонить в Белый дом? — спросила я.

— Я уже на линии, прямо сейчас, — сказал Джо. — Я говорю со Стефанопулосом из Западного крыла. Именно он должен убедить Президента, что все по-настоящему. А с наскока у нас ничего не выйдет.

— Он милый, этот Стефанопулос, — сказала я, поводя плечом, чтобы снять одну из лямок лифчика.

— Но как ты можешь разговаривать с ним и, как сказать, в то же время крутить роман со мной?

— Многозадачность, — сказал Джо. — Я в ней силен.

Был ли то наркотик или я просто почувствовала слабый укол ревности?

— А Стефанопулос, он верит в твой рассказ?

— О да. Мы почти уже собираемся звонить… ну ты знаешь… как там его зовут…

— Президенту, — сказала я. — Эй, Джо!

Джо, кажется, собирался задремать — он опустил подбородок на руку.

— Сядь! Иисусе! И это ты посоветовал мне так одеться!

— Прости, — сказал Джо. — Это все контакт, он отнимает очень много энергии… трудно оставаться полностью в сознании… мы уже почти соединились, а ты молодец… Но как насчет той маленькой штучки, которую ты заказала, когда все еще была с как-там-его-звали…

— Реувен. Ты продолжай говорить. — Я вошла в стенной шкаф и скинула лифчик и бикини, потом нашла алый бикини из узкого шелкового пояска, надела его или, можно сказать, скользнула в него. Реувен в лифчиках ничего не смыслил, в отличие, как мне показалось, от Джо. Больше ничего алого у меня не было, но я нашла розовый кружевной полулиф, который едва прикрывал мои соски. Я добавила золотые кольца серег и спросила:

— Ну как, установил связь?

— Как раз этим занимаюсь. Сияние сияет. Галактические линзы выстраиваются. Скоро ваш Президент и мой Создатель вступят в контакт. Через несколько секунд, если со связью будет все в порядке, мы войдем в историю.

Перед тем, как вернуться в комнату, я посмотрелась в зеркало. Что здорово в прическе за 78 баксов, так это то, что она выглядит одинаково с любого угла зрения. Отлично.

— Ты могла бы сказать то же самое и о заднице за миллион долларов.

— Чего?

Иисусе!

— Ты что, мои мысли читаешь?

— Только очень неглубокие, — сказал Джо. — Поверхностная электрическая активность. Как мысли о прическе. Знаешь, я очень надеюсь, что ты повернешься разок, перед тем как сесть.

Я поняла, что делаю это. И я поняла, что мне это нравится. Я почувствовала себя так, как если бы волны-формы Джо ласкали меня изнутри и снаружи, и меня вполне устраивало ощущение почти полной наготы, как сознания, так и тела. Мне нечего было скрывать и прятать. Не от Джо.

— На что еще ты надеешься? — спросила я, вытягиваясь на диване, откровенно широко раскинув ноги.

— На то, что ты как раз сейчас сделала.

— Теперь ты краснеешь, — сказала я.

— Наверное потому, что мне нравятся твои серьги, — сказал он с улыбкой.

На диване, рядом с его столом, женщина в короткой черной кожаной юбке сидела, раздвинув ноги а-ля Шэрон Стоун. Парень рядом с ней немного начал походить на Стефанопулоса.

— Классное шоу, Джо, — сказала я. — Если не считать группы.

— Я уволю группу, если ты снимешь лифчик.

— Ты их уже уволил, помнишь?

— Я их опять найму и тогда смогу уволить.

— Какая девушка может противиться такому предложению? — ШОУ ДЖО мне начинало нравится; я чувствовала себя остроумной и красивой. Я повела плечами, лямки слетели с меня, и я взяла лифчик за чашки, потом подтолкнула свои набухшие, покоренные звездами груди вверх и вперед к ярким огням ШОУ ДЖО. У некоторых девушек соски уменьшаются, когда затвердевают, мои же становятся больше.

— По-моему, мы установили связь! — сказал Джо. Его гости зааплодировали. И я тоже.

— Расскажи мне что-нибудь об этом Создателе, — попросила я, расстегивая лифчик и совсем снимая его. — На что он похож?

— С чего ты решила, что это он?

Я засмеялась. А сама лежала вытянувшись, и на мне не было ничего, кроме серег и бикини из узкого шелкового пояска.

— Просто догадалась.

— Ну, он похож на облако плазмы. У него нет массы, но есть определенная светимость.

— Да не то, — сказала я. — Я имела в виду, он красивый?

— Красивый?

— Ну, тебе он нравится?

— Нравится? Я люблю его. Я преклоняюсь перед ним. Он создал меня. Он дал мне прекрасную жизнь, пусть даже такую короткую.

Джо был милым, вне всякого сомнения.

— Хочешь, я удалю что-нибудь еще?

— Удалишь?

Но он мог быть и глупым.

— Сниму что-нибудь еще, — сказала я.

— Хочу ли я? Спрашиваешь!

Я сняла одну серьгу. Ударившись об пол, она звякнула.

— Я подумал о той маленькой штучке, которая на тебе вместо трусиков.

— Я и сама догадалась, что ты о ней подумал, — сказала я. Интересно, покраснели ли внутренние стороны моих бедер? Я почувствовала, что влажнею, словно росистая летняя ночь… — Но я пока оставлю ее и немного разотрусь миндальным маслом. Кроме того, тебе разве не надо работать с этим историческим контактом?

— Я работаю, — сказал Джо.

— Многозадачность?

— Еще бы.

Джо откинулся назад, заложив руки за растрепанную голову для ведущего ток-шоу прическа у него была отвратная, а я пока втирала масло в ступни и под коленными чашечками, а еще внутри бедер. Вся штука с парнями (даже с теми, которые симуляция) состоит в том, что они слишком просты. Это делает их и удовольствием и болью одновременно.

— Как дела у Билла? — спросила я.

— У Билла?

— Он поладил с твоим хозяином?

— Еще как, — сказал Джо. — Но кому до этого есть дело?

— Ты же вроде многозадачный. — Я убрала миндальное масло и затянулась косячком.

— Много-удовольственный — это поближе к истине.

Блестя кожей, я снова легла на диван и раздвинула ноги чуть пошире.

— Ты говоришь такие приятные вещи, Джо. Мне почти хочется, чтобы ты был настоящем парнем.

— Я почти настоящий и есть.

Лишь в качестве эксперимента я оттянула алый бикини из розового пояска на одну сторону и, только в качестве эксперимента, просунула под него два пальца, и между… и… только в качестве эксперимента…

Ударили в цимбалы.

Джо сидел за своим столом, выпрямившись. Он так смешно на меня смотрел, как если бы мы только познакомились.

— Я думала, ты уволил группу, — сказала я. — С тобой все в порядке?

— В абсолютном.

— Что случилось?

— Ничего! Думаю, окно сияния закрылось. Контакт окончен. Все сработало.

— Сработало?

— Еще как. Это было здорово. Белый дом, Билл у телефона, все. Ты тоже была хороша.

— Разве? — Казалось, его что-то отвлекает. Внезапно мне стало холодно, я взяла купальный халат в стенном шкафу и влезла в него.

— Еще как хороша. Как бы то ни было, мое время закончилось. Мне надо уходить.

— Уходить? — я не смогла скрыть разочарования.

— Да, понимаешь, дело в том, что у меня протокол долговременного отключения.

— Это значит… ты умрешь?

— Да, но это ерунда, — сказал Джо. — Как я сказал, я лишь вре́менная сущность. — Камера укрупнила план, и Джо закурил, что было странновато — потому что люди практически никогда не курят на телевидении, даже в поздних передачах.

— Последняя сигарета, — сказал он, и я услышала пьяный смех.

Камера опять придвинулась к нему.

— Какая у тебя фамилия, по буквам? — спросил он громким шепотом.

— У-а-й-н-д-е-р, — сказала я.

Камера отъехала.

— Виктория Уайндер, — громко сказал Джо, коверкая фамилию. Послышались аплодисменты из зала, или откуда там. Даже двое гостей с дивана захлопали в ладоши. Внезапно, непонятно отчего, я их возненавидела.

— Я тебе позвоню, Виктория, — сказал Джо уголком рта, вытягиваясь через стол, чтобы пожать руки гостям…

И изображение исчезло. Я обнаружила, что смотрю «Зайнфельда», которого тоже терпеть не могу.

Я прощелкала все каналы, но он исчез. Никакого ШОУ ДЖО. Внезапно я почувствовала себя очень голой. Потом оделась и пошла спать.

Следующим утром, роясь в зоне катастрофы, которой стала моя квартирка, и выискивая, что бы одеть на работу, я подумала обо всем, что произошло ночью, и решила: «Быть не может! Не может, мать его, этого быть».

И все же…

Был пустой бокал, наполовину выкуренный косячок лежал в пепельнице. Компакт Майлза Дэвиса — в проигрывателе — и проигрыватель все еще стоял на паузе. Разбросанное белье. Даже серьга под диваном.

По дороге на работу я купила «Нью-Йорк Таймс», но в газете ничего не было ни о каком звонке с другого конца галактики на борт Самолета Номер Один. А разве бы об этом написали в газетах? Подобно идиотке, я проверила программу телепередач, хотя, конечно, можно было этого не делать. ШОУ ДЖО не было.

После часа, проведенного на работе, я выкинула все это из головы. Да я бы совсем об этом забыла, полностью, но Джо сказал, что позвонит. Вечер, или два… ладно, одну-две недели я почти ждала услышать его голос, снимая трубку.

Но я и с этим справилась. Я пару раз… ладно, несколько раз прощелкала все каналы, не ожидая особенных результатов. Но это, пожалуй, и все. Я подшила этот случай в Нераскрытые Тайны и забыла о нем.

А потом, недели три спустя, стоя в очереди в «Кей Фуд» на пересечении Бродвея и девяносто шестой, я уперлась взглядом в один из заголовков бульварной газетенки, коих в супермаркетах предостаточно:

ДОМОХОЗЯЙКА РАЗДЕЛАСЬ ДЛЯ ПРИШЕЛЬЦА

Ее Сексуальная Сорочка Подпитывала Межзвездную Встречу На Высшем Уровне

Раньше я никогда не покупала подобных газет. Представьте себе мое удивление, когда то, что я прочла, оказалось моей собственной историей с той лишь разницей, что имена были другими. С этой женщиной, проживавшей в городе Бенд, в Орегоне, вступил в контакт сущность, которую она назвала Луксором, и этот сущность вел какую-то игровую телепередачу, и соблазнил женщину подобием стрип-рулетки в целях «улучшения своих способностей», так, чтобы он мог обеспечить встречу между внеземным разумом и бывшим Президентом Рейганом.

Стоит ли упоминать, что она была за республиканцев, а не за демократов.

Сначала я удивилась. Потом не поверила. Потом разозлилась. А потом мне стало интересно. Я хотела позвонить в «Уикли Уорлд Глоуб», но у этой газеты не было телефона, только абонентский ящик в Сиу. Поэтому я позвонила по своему единственному доступному телефону в мире газетного бизнеса, моей бывшей лучшей подруге Шэрон, которая редактировала колонку «Личности» в «Голосе деревни».

Я прочла ей заголовок и сказала:

— Мне казалось, что газеты сами эти истории и придумывают.

— Так и есть, — сказала Шэрон.

— Нет, не так, — сказала я и в некоторых подробностях поведала ей о том, что со мной произошло. Возможно, подробностей было многовато, потому что история заставила ее разнервничаться.

— Давай я тебе перезвоню, — сказала она и не перезвонила.

На мои звонки она тоже не отвечала.

Я подождала несколько дней, в течении которых методично проглядывала все заголовки газет — а вдруг продолжение истории? но там была только обычная ерунда об Элвисе и летающих тарелках. Наконец, я позвонила Шэрон на работу и оставила ей сообщение голосовой почтой: «Или ты мне перезвонишь, или я расскажу твоей матери, чем ты на самом деле занимаешься в „Голосе“».

Она перезвонила.

— Мы можем встретиться после работы? — спросила она.

— Вполне, — сказала я. Мы встретились в кофейне на пересечении двадцать первой и Парк, на полпути между ее работой и моей. Когда я пришла, в кабинке вместе с Шэрон сидела высокая темноволосая женщина. Я так утомилась со всякой беготней на работе, что особо не обратила внимания, когда Шэрон представила ее как Элинор из НАСА. Я думала, что Шэрон имеет в виду графство на Лонг Айленд.

— Приятно познакомиться, — сказала я и повернулась к Шэрон:

— Так объясни мне, будь добра, почему, черт возьми, ты так странно себя ведешь?

— Потому что со мной это тоже случилось, Вики. Это случилось с тысячами женщин.

— Случилось что? — сначала я намеревалась заказать кофе, но потом решила, что лучше будет бокал вина. Шэрон и ее подруга, обе пили вино.

— Недели две назад, — сказала Шэрон, — электронная сущность проявился в моем домашнем компьютере и попросил меня одеться для него в кожу и кружево.

— В кожу и кружево?

— Ну, у меня есть маленькая личная коллекция.

— Ты что, курила?

— Ты же знаешь, я больше не употребляю курево. Я бросила тогда же, когда и ты.

— И он сказал тебе, что пытается устроить встречу с Президентом Клинтоном?

— С Далай Ламой.

— И ты ему поверила?

— Да не удивляйся ты так, ладно? По правде говоря, Вики, я решила, что это какой-то шедевр сумасшедшего неудовлетворенного хакера, но достаточно безобидный. А я сама навроде хакера. Как бы то ни было, он меня раскрутил. С компьютером это более правдоподобно, чем с телевизором. Можно двигать мышью по своему…

— Избавь меня от подробностей, — сказала я. — Значит, история с Джо была полным дерьмом?

— Не совсем, — вставила Элинор из НАСА.

— Поговорив с тобой, — продолжила Шэрон, — я заинтересовалась и поместила объявление в Интернет…

— В нем говорилось: «Занимались ли вы безопасным сексом с электронной сущностью?», — сказала Элинор, смущенно улыбаясь своему бокалу с вином. И я поняла, на кого она похожа. На девушку из фильма «СЕКС, ЛОЖЬ и ВИДЕО», на ту, красивую. На ту, с мужским именем.

— …и к полуночи ко мне поступили сообщения от тысячи ста женщин с трех континентов, — сказала Шэрон. — Со всеми ними вступил в контакт электронная сущность и…

— Вступил в контакт? — перебила я. — Соблазнил. Принудил. Изнасиловал, вот что он сделал!

— Какая разница. Не возбуждайся так, ладно? Вечно тебе надо возбудиться. Скажем так, он убедил их раздеться вечером одиннадцатого октября под предлогом…

— Тысячу сто за одну ночь?

— Это называется многозадачность, — сказала Элинор.

— Как бы там ни было, — сказала Шэрон, — если вкратце, то они — и мы — все рассказываем одну и ту же историю. вре́менная сущность, разум в межзвездном облаке плазмы, встреча на высоком уровне. Детали меняются, а вот результаты каждый раз одинаковые.

— Мы все для него разделись, — сказала Элинор.

— Мы все ему поверили, — добавила Шэрон.

— Так это была уловка, — сказала я.

— В некотором роде, — сказала Элинор. — Но, как и каждая хорошая уловка, частично она была правдой. Я знаю точно, потому что мы в НАСА иссл…

— Постой-ка. НАСА, это которое космическое агентство?

— Я же тебе сказала сразу, когда ты пришла, — сказала Шэрон. — Господи!

— Мы в НАСА следили за этой штукой больше месяца, — продолжила Элинор, — и…

— За какой штукой вы следили?

— За электронной сущностью. За тем, кого ты называешь Джо, а Шэрон — Реувеном…

— Реувеном?

— Дай ей договорить, а? — сказала Шэрон. — Ты никогда не даешь никому договорить.

— В начале октября НАСА узнало, что существует подвижная сознательная сущность в электронной матрице приборов по всей стране. Сущность проявлялась в спутниковых каналах НАСА, в сети Интернет, в системах кабельного телевидения и даже в телефонных линиях. Мы по-прежнему следили за ней, когда внезапно эта штука исчезла двенадцатого октября. А позже мы узнали, что она вступила в контакт с тысячами людей, все из которых были женщинами, да так, что мы ничего не заметили.

— А я думала, что ты была одной из тех женщин, — сказала я.

— Да, но я держу свою личную жизнь отдельно от работы. По крайней мере, я считала, что это моя личная жизнь. До тех пор, пока не увидела сообщение от Шэрон в Интернете.

— Так Джо был настоящим! — сказала я. С облегчением я поняла, что не совсем обманулась. И конечно, была слегка потрясена. — Электронное сознание, сотворившее себя!

— Не сотворившее себя, — сказала Элинор. — Про облако плазмы, небиологический разум, превосходящий размерами звездную систему, это была правда. Как только мы поняли, что нужно искать, то засекли его, на самом деле — на другом конце галактики. И это облако плазмы сотворило, безо всякого сомнения, вре́менную электронную сущность; у матрицы в сети есть какие-то отпечатки, навроде ДНК. Сейчас НАСА пытается придумать способ установления связи с облаком плазмы напрямую, потому что сущность-посредник, сотворенный для этих целей, был вре́менным и уже исчез.

— И был к тому же, мать его, лжецом, — сказала Шэрон.

— Постойте-ка, — сказала я. — Если все это правда, а Джо и его Создатель часть правды, то где же ложь?

— Все остальное, — сказала Шэрон. — Клинтон. Стефанопулос. Самолет Номер Один. Далай Лама. Рональд Рэйган. Майкл Джексон…

— Майкл Джексон?

Элинор смутилась, глядя в свой бокал.

— Не будь ты такой порицающей, ладно?.. — сказала Шэрон. — Всегда ты всех порицаешь. Так вот, телефонные звонки Далай Ламе, Матери Терезе или кому там еще — это все было полным дерьмом.

— Если все эти разговоры про контакт были полным дерьмом, — сказала я, — то в чем смысл? Зачем было связываться с нами?

— Подумай, — встряла Элинор, все еще смущаясь.

— Хорошенько подумай, — добавила Шэрон.

— Девчонки, вы это что, серьезно? Джо — сущность — просто использовал нас, чтобы… чтобы добиться своего? И в этом был весь смысл?

— Секс, — сказала Элинор.

— Он совершал «заход», — добавила Шэрон.

— Либо он, эта электронная сущность, либо «заход» совершало облако плазмы, — сказала Элинор. — А может и оба сразу. НАСА все еще работает над этим вопросом.

В голову ничего не приходило, поэтому я сказала:

— Ну, черт меня побери, — и попросила принести счет.

— И еще кое-что было ложью, — сказала Шэрон, пока мы оплачивали счет.

— И что же?

— Та часть, где он говорил, что перезвонит.

— Ах это, — сказала я, когда мы вышли на Парк авеню, чтобы поймать три такси. — Этому я как раз и не собиралась верить.

 

10:07:24

— Алло!

— Это я.

— Что у тебя на этот раз?

— Великолепная идея для рассказа!

— Господи, только не для научной фантастики! Ты хоть представляешь, сколько времени?

— Естественно — 10:07:24. Но эта тебе точно понравится.

— Ну пожалуйста! У меня нет на нее времени.

— Дело в том, что эта история о Времени.

— Мне ни к чему еще одна история о путешествиях по времени.

— Тут совсем другое. В этой истории путешествует как раз само Время.

— Ну и что? Время всегда путешествует. Останавливается. Снова идет.

— В этой истории Время только идет, и все! Оно не может остановиться. Не может не идти.

— Я же сказал: никакой научной фантастики!

— Какая же это научная фантастика? Вовсе нет! Это умозрительная фантастика, основанная на самых экстравагантных идеях новой физики. Штука покруче, чем Руди Рюкер. Только представь себе вселенную, где время никогда не останавливается! Катится и катится, час за часом, минута за минутой, секунда за секундой. Мини-секунда за мини-секундой.

— Я не понял. Что ты имеешь в виду? Как это «время никогда не останавливается»? То есть нет Настоящего? Нет Сейчас?

— Вот именно! К моменту, когда ты произнесешь слово «сейчас», это Сейчас уже уйдет, наступит другое Сейчас. А потом еще и еще.

— То есть Время останавливается примерно на секунду, и все? В этом твоя идея?

— Время не останавливается вообще! Ни на секунду! Ни на мини-микро-нано-секунду! Оно течет постоянно. Как река. Как не останавливающийся поток, как мяч в боулинге.

— Но это же смешно! Там, где Время останавливается, должно быть Сейчас. Вот как теперь — 10:07:24. Иначе как можно существовать?

— В той вселенной, про которую мы говорим, все существует в Сейчас, но это движущееся Сейчас.

— Тебе не кажется, что тут противоречие в терминах — «движущееся Сейчас»?

— В нашей, реальной, вселенной — да. Но в этой, умозрительной, вселенной — наоборот. Вот посмотри. Когда мы зрительно представляем себе Время, то оно похоже на цепочку озер, так? Все они…

— Не делай из меня дурака. Я и без тебя знаю, как выглядит Время.

— Извини. Но теперь представь вселенную, в которой кто-то взорвал, так сказать, главную дамбу. Время — поток, движущийся, текущий, как река, постоянно убегающий.

— Смешно. В таких условиях невозможен не только разум, но и сама материя.

— Но что, если движущееся Сейчас для аборигенов этой вселенной кажется абсолютно нормальным? Только вообрази! Они несутся на пенном гребне Времени, как серферы на океанской волне! Застыв между прошлым и будущим в своем постоянно меняющемся и никогда не кончающемся Сейчас…

— Стоп! Кто захочет читать такую чушь? У меня от одной мысли голова начинает идти кругом.

— Вот именно! Сумасшедшая, головокружительная, невообразимая, стимулирующая мысли идея! В этом все дело. Тут ключ к целому литературному направлению! Можно назвать его «хронопанк». Новая, взрывная мета-фантастика на базе новейшей квантовой физики, где…

— Ты зря тратишь время. Я просто не могу этого представить. И не хочу забивать себе голову. Мир, в котором Время никогда не останавливается? Даже никогда не замедляется! Это хуже, чем научная фантастика, это фэнтези.

— А вот тут ты ошибаешься. Приготовься к самому главному. Все это я вовсе не придумал! Идея основана на научном факте. Или по крайней мере теории. Я читал об этом в «Омни».

— «Омни»? Неудивительно.

— Я серьезно. Ученые спорят об альтернативных вселенных, где Время может течь постоянным потоком. Где никогда нет фиксированной хронологической точки. Даже на микросекунду. Разумеется, на практике это не наблюдалось, но согласно законам относительности и квантовой механики это возможно.

— Как материя света?

— Вот именно. Или материя солнц. В этом вся прелесть научной фантастики. Мы может взять самые невероятные идеи теоретической физики и, поместив их в рассказ, сделать их как бы реальными.

— Мне показалось, ты сказал — это не научная фантастика?

— Ну, это просто термин. Я говорю об умозрительной фантастике.

— И пока никакого намека на сюжет.

— Я к нему как раз подхожу. Значит, представь себе этих людей… скажем, женщину и мужчину. Тут сразу возникает любовный интерес. Она — ученый. Смотрит на свои часы и вдруг…

— Почему это женщина обязательно должна быть ученым?

— Тогда пусть он будет ученым. Все равно. Он смотрит на свои часы. «Сколько сейчас времени?» — спрашивает она.

И что же? Он не может ей ответить! Время постоянно меняется. Он ждет, пока оно остановится, а оно не останавливается! Никакого «Сейчас» нет! «Сейчас» непрерывно превращается в «Тогда».

— Мне показалось, ты говорил, что для них это нормально.

— О’кей. А что, если нет? Что, если они начали просто замечать? Тебе же нужна идея? Тут может получиться забавно. Он смотрит на часы и говорит: «Сейчас… сейчас… сейчас…» Она спрашивает: «Ну сколько же?» А он снова: «Сейчас…» Смешно же, честное слово!

— Если парень смотрит на часы и заикается, это не так уж смешно.

— Тогда можно придумать приключение. Они решили что-нибудь предпринять насчет Времени, как-то поправить положение. Ну разумеется! Они оба — ученые. Они столкнулись с невероятной катастрофой. Убегающее Время! Может, они пытаются остановить Время? С помощью атомных часов, например. Или еще чего-нибудь.

— Неприятно тебе напоминать, но сейчас 10:07:24.

— Ты только представь, какая интрига! Что, если Время убежит раньше, чем они успеют его остановить? Что, если…

— Неприятно напоминать, но мы уже выбросили на это достаточно времени.

— Ты же сам сказал, сейчас все еще 10:07:24.

— Ну да. Но раньше, чем мы узнаем, настанет другое. Я не собираюсь связываться с этим сюжетом. Наши читатели хотят получать рассказы, в которых они в состоянии разобраться, а не причудливые измышления теоретической физики о диких иных вселенных, пусть даже и стимулирующих мысль. Обратись-ка ты в математический журнал или что-нибудь в этом духе. Кстати, пока еще 10:07:24, один вопрос…

— Какой?

— Почему ты сказал, что эта штука покруче, чем руки-крюки?

 

Смерти нет

— Повторяйте за мной, — скомандовал Пиг Гнат. — О Тайный и Ужасный Оракул Затерянной Пустыни!

— О Тайный и Ужасный Оракул Затерянной Пустыни!

— Ключ от Оз! Да принадлежат тебе во веки веков…

— Ключ от Оз! Да принадлежат тебе во веки веков…

— Люди — пчелы! А теперь закройте его вон тем камнем.

— Камнем?!

— Сначала камнем, а потом листьями.

— Мы его потом ни за что не найдем.

— Понадобится — найдем. Я нарисовал карту. Видите? Давайте быстрее. Вроде уже поздно.

Действительно было поздно. Пока Нэйшен возился с камнями и листьями, а Пиг Гнат аккуратно складывал карту, Билли Джо взобрался по откосу канавы на самый верх. За кукурузной стерней по другую сторону дороги поблескивали ранние огоньки. Среди них — окошко миссис Пигнателли.

— Я вижу свет, — крикнул Билли Джо. — Значит, твоя мама дома? Может, стоит пойти напрямик, по полю?

— Сам должен понимать, — назидательно проговорил Пиг Гнат. — Тот, кто пришел по следу, по следу должен уйти.

Билли Джо и Нэйшен недовольно поворчали, но согласились. Они находились у истоков легендарного Тибетского Нила. След шел по берегу мутноватого потока, уходил прочь от проселка и домов на другой стороне, потом нырял в канаву и тянулся вдоль крутого откоса того, что было (если, конечно, прищуриться, а они как раз прищуривались) тысячефутовой пропастью. Там, где овраг сужался из-за остова брошенной машины («форда»), след пересекал Нил по головокружительно высокому мостику — два фута на четыре, — а потом уходил от потока (который на самом деле возникал только после дождя) и тянулся через пустыню Гоби-Серенгети, заросшую полынью, к дальней цепочке деревьев.

Билли двигался впереди. Пиг Гнат только год назад переехал в Мидлтаун из Коламбуса и сейчас шел в середине. А Нэйшен, которому принадлежало ружье (помповое, разумеется), а потому он сам его и нес, замыкал строй. Настороженный, готовый к игре и к опасности, он вдруг крикнул:

— Стой!

Трое мальчишек замерли в тускнеющем свете дня. Гигантская стрекоза сидела на заборе — на верхушке столба — и перебирала крыльями, удерживаясь на месте. Нэйшен прицелился и выстрелил. Чудовище рухнуло, разорванное почти пополам, лапы его трепыхались в последней агонии.

Нэйшен вернул на место ружье, а Билли Джо прикончил чудовище, чтоб не мучалось. Этому великолепному убийце, как и тигру-людоеду, полагалась смерть.

— Неплохой выстрел, — одобрительно буркнул Билли Джо.

— Повезло, — скромно отозвался Нэйшен.

Пустыня кончилась. Тропинка скрылась в туннеле из густых, невысоких зарослей, змеилась вокруг рваных шин, петлей забегала в Черный Лес — темную чащу кустовой акации и сассафраса, возвращалась на крутой глинистый склон, потом на щебеночную дорожку и наконец — снова на проселок.

— Напомни мне название склона, — попросил Билли Джо, пока они спускались.

— Аннапурна, — ответил Пиг Гнат.

И они цепочкой двинулись дальше. Один неверный шаг — смерть.

Когда они прощались у края дороги, было уже темно. Пиг Гнат побежал домой, мать уже вернулась — она работала в библиотеке Мидлтауна — и сейчас готовила еду и поджидала сына, чтобы вместе поужинать. Билли Джо тоже прибежал домой, но что толку. Отец был уже пьян, мать уже плакала, а близнецы уже орали. А вот Нэйшен не спешил. Все дома на улице, похожие, как горошины в стручке, сияли освещенными окнами. Ему всегда казалось, что можно выбрать любой и обнаружить на столе обед и свою семью, спешащую поскорее закончить, чтобы успеть посмотреть «Хит-парад».

Потом они подросли, и дороги их разошлись. В старших классах Билли Джо связался с крутой компанией, ему не раз пришлось бы провести ночку-другую в камере, если бы не отец, который сам был полицейским. Нэйшен превратился в футбольную звезду, от него забеременела первая красавица университетского выпуска, и через месяц после окончания университета он на ней женился. Пигнателли поступил в Антиохийский университет, где его экс-отец, как он его называл, был преподавателем. Продержался он там целых два года, до того самого семестра, когда на кампус одновременно обрушились антивоенное движение и ЛСД.

Шестидесятые пронеслись над Америкой бурным потоком, таким широким и глубоким, что не перепрыгнуть и не перейти вброд. Так что вместе все трое оказались в Мидлтауне только на десятую годовщину окончания школы, может, раньше тоже бывали, но они об этом не знали. Жена Нэйшена, Рут Энн, организовала встречу. Она по-прежнему была первой красавицей выпуска.

— Помните дорогу к Оракулу Затерянной Пустыни? — спросил Билли Джо. Он был пьян. Как и отец, он состоял на службе закону (по его собственному выражению), однако был не полицейским, а адвокатом.

— Разумеется, — отозвался Пигнателли. — Я ведь нарисовал карту. — Он приехал на встречу из Нью-Йорка, где скоро должны были поставить его первую пьесу. На Бродвее. Ну, в общем, в районе Бродвея. Его очень задело, что никто и не подумал спросить об этом.

— О чем это вы тут вдвоем шепчетесь? — спросил Нэйшен. Он с женой, Рут Энн, пересел к их столику.

Пиг Гнат ответил:

— Пошли со мной.

Они оставили своих дам и тихонько выскользнули через боковую дверь спортзала. За спортплощадкой, за дорогой, там, где прежде было кукурузное поле, теперь сверкал огнями торговый центр, залитый холодным лунным светом, а дальше клубилась бесконечная ночь. Дверь за ними захлопнулась, музыка стихла. Они представили узкую тропу, тьму между деревьями, крутой подъем к Тайному Оракулу и содрогнулись.

— Подразумевается, что мы должны предаваться школьным воспоминаниям, так? — спросил Нэйшен.

Билли Джо подергал дверь, но она была заперта. Внезапно он протрезвел. Первая Красавица налегла на задвижку и открыла дверь изнутри.

— Что вы тут делаете, мальчики? — спросила она.

— Би Джей, нам пора, — позвала Билли Джо жена — девушка из Луисвилля.

Двумя годами позже Пигнателли бросил писать пьесы, точнее, отложил это занятие, и устроился на работу в нью-йоркский офис «Ассоциации творческих инициатив» на Пятьдесят седьмой улице. В октябре того года он приехал в Мидлтаун на шестидесятилетие своей матушки. Остановился у Нэйшена Форда и очень удивился, обнаружив, что тот начинает лысеть. Нэйшен торчал под машиной — очень странное местоположение для управляющего собственным делом.

— Бизнесом теперь занимаются отец и Рут Энн, — объяснил Нэйшен. Он умылся, они разыскали Билли Джо в здании суда и двинулись в Лексингтон, где хвост Пигнателли не вызывал такого пристального внимания. Билли Джо нанял приятеля, чтобы он занимался его разводом.

— Это как у врачей, — пояснил он. — Никто сам себя не лечит.

— Надо бы нам пойти в поход, пожить на природе, — сказал Нэйшен. — Втроем.

Через два года они так и сделали. Два раза в год ассоциация посылала Пигнателли в Лос-Анджелес, и он сумел на одну ночь заехать в Мидлтаун. Билли Джо встретил его в аэропорту с двумя взятыми напрокат спальными мешками и палаткой, Нэйшен присоединился к ним на полдороге между Луисвиллем и Мидлтауном, и они двинулись обратно по крутым холмам вдоль Оттер-Крик. Билли Джо собирал дрова, Пиг Гнат складывал костер.

— Надо же, нам уже по тридцатнику! — воскликнул Нэйшн. На самом деле им было по тридцать два года, но чувствовали они себя (по крайней мере когда были вместе) все такими же пацанами, то есть бессмертными. Пиг Гнат пошевелил в костре, в черное небо фонтаном взлетели искры, смешавшись с яркими звездами. Они решили никогда не стареть.

Еще через два года, тоже в октябре, они встретились в аэропорту Лексингтона и двинулись на восток к лабиринту невысоких гористых складок Камберленд-маунтин и разожгли свой костер у подножия утеса в ущелье Красной реки. Девочки-близняшки, дочери Нэйшена, только что отпраздновали «весну жизни» — свое шестнадцатилетие. Пигнателли встречался с одной старлеткой, чье личико частенько попадалось на рекламных плакатах в супермаркетах, и начинал задумываться, не завести ли детей.

Еще через год, в октябре, они забрались в ущелья Грейт-Саутфорк у реки Камберленд, практически на одной широте с Теннесси. Там были уже настоящие горы, не очень высокие, но крутые. По ночам звезды сияли, как ледяные кристаллы.

— Но только вечные, — заметил Пиг Гнат.

Они провели там две ночи. Юрист, которого нанимал Билли Джо, женился на его бывшей жене, переехал в доставшийся ей дом и теперь растил его сына.

Потом они стали встречаться каждый год, в октябре. Би Джей подхватывал Пигнателли в аэропорту Луисвилля, а Нэйшен присоединялся к ним в горах. Билли Джо пребывал во втором браке, Пигнателли переехал в Лос-Анджелес, Нэйшен разводился, а они обследовали Большой Южный хребет. Первой Красавице достался дом на Коффи-Трилейн. У них сложились традиции, совсем как в прежние времена. Нэйшен выбирал место, Билли Джо занимался дровами, Пиг Гнат разводил костер. Двадцатилетие окончания школы они пропустили. В любом случае их дружба пережила окончание школы.

В год, когда им исполнилось по сорок лет, шел дождь, и они стали лагерем у входа в неглубокую сухую пещеру, откуда можно было сидеть и смотреть на небо: камень, звезды, и все.

— До скольких вы хотите дожить, ребята? — спросил Нэйшен. Когда-то сорок лет представлялись им старостью, а теперь и пятьдесят — ерунда. Забавно, как растягивается время: впереди много, сзади — мало. Обе дочки Нэйшена были замужем, и он скоро станет дедом. Би Джей сам занимался своим вторым разводом. В год, когда умерла матушка Пигнателли, он, разбирая бумаги, нашел в столе раскрашенную от руки карту. Ему и разворачивать ее не пришлось — он сразу догадался, что это такое. Сунув карту в пластиковую папку, Пиг Гнат взял ее с собой в Калифорнию.

В какие-то годы они пробовали провести октябрь в других местах, но всегда возвращались в свои края. Адирондакские горы выглядели слишком голыми и пустынными по сравнению с тесным и темным лабиринтом Камберленда. Скалистые горы, конечно, живописны, но масштаб абсолютно не тот.

— Слишком мы старые, чтобы пялиться на этакие просторы, — прокомментировал общее настроение Пиг Гнат. В шутку, конечно, но не совсем. Ему было сорок шесть. В Камберленде горизонт всегда близко, открытых пейзажей там не увидишь. Крутые склоны нависают над глубокими ущельями. Все ущелья похожи одно на другое, как годы или деревья. Звезды крутятся над головой, словно неспешные искры. Иногда кажется, что во всей Вселенной только они трое пребывают в покое, все остальное вертится, разлетаясь в разные стороны. — Реальность здесь, — пояснил Пиг Гнат, вороша костер. — Весь остальной год — всего лишь вьющийся над ней дымок.

Когда умер отец Нэйшена, тот нашел на чердаке старую винтовку, затянутую пленкой ржавчины и без магазина. Почистил ее и сунул в гараж Рут Энн. Та вернулась к Нэйшену и водила его «форд». Кстати, половина все равно принадлежала ей.

— Все еще первая красавица, — посмеивался Нэйшен. Как друзья они ладили лучше, чем как супруги. Пигнателли им завидовал. В тот год они стояли лагерем среди сикоморов безымянной излучины Ничьей реки.

— До скольких вы хотите дожить, ребята? — спросил Билли Джо. Вопрос уже стал привычной шуткой. Никто не хочет стареть, но с каждым годом все равно становится старше.

В октябре двухтысячного года они шли вдоль скалистого гребня, убегающего, как дорога в небеса, на северо-восток от Камберлендского Прохода. Ветер срывал с деревьев последние листья. Два тысячелетия! Самый холодный октябрь за последние годы. Они провели ночь в сухой пещере, затянутой пылью, как лунный кратер. Следы ног останутся здесь на тысячу лет или по крайней мере навеки. Жизнь была прекрасна. Билли Джо снова женился. Нэйшен опять сошелся с Рут Энн. Еще не время.

Где-то в шкафах валяются фотографии, на которых они в самом начале, в детстве, выглядят такими похожими, в том смысле, как похожи все мальчишки. На поздних фотографиях видно, как они начали отличаться друг от друга. Би Джи — в синих костюмах и галстуках. Пигнателли — в шелковых куртках спортивного кроя и стодолларовых джинсах. Нэйшен — в комбинезонах и сдвинутых на затылок шляпах. После пятидесяти, сидя на уступе известнякового склона высоко над Биг-Сэнди-ривер, они снова выглядели как горошины из одного стручка — редеющие волосы, набирающее силу брюшко. Это был их последний октябрь. Через неделю после Рождества Нэйшен умер. Внезапно. Пигнателли даже не знал, что тот был болен, а потом позвонила Рут Энн. Сердечный приступ. Ему было почти пятьдесят девять. До каких лет вы хотите дожить?

Пиг Гнат вынул карту, которую держал у себя в офисе, но разворачивать не стал. У него было ощущение, что развернуть ее можно только один раз. Билли Джо вместе с молодой женой подхватили его в аэропорту Луисвилля и направились прямо в Мидлтаун на похороны. Билли Джо выглядел рассерженным, его молодая жена — виноватой. После похорон в доме на Коффи-Три-лейн были поминки. Пигнателли пошел к гаражу, за ним увязались две маленькие девочки — у Нэйшена были только внучки, ни одного внука. Он развернул карту на верстаке, и, разумеется, древняя бумага на сгибах растрескалась. Пиг Гнат нашел старую винтовку под верстаком, ржавую, но с запахом смазки. Потом стал искать магазин, девочки ему помогали, но они так ничего и не нашли.

Вернувшись в дом, он поцеловал на прощание Рут Энн, размышляя, как уже размышлял и раньше, женился бы он, если бы у него была возможность жениться на Первой Красавице. Почти все гости уже ушли. Билли Джо напился, но злоба его не прошла.

— Черт возьми, мы слишком долго ждали, — бормотал он. Пиг Гнат отрицательно покачал головой, но сам-то он ни в чем не был уверен. Может, и правда слишком долго? Ему было жаль молодую жену Билли Джо. Они оставили ее в доме с Рут Энн и последними гостями. В январе рано темнеет. Кукурузное поле, тому уже сорок лет, превратилось в торговый центр, но лес и полынная пустошь были на месте и торчали за ним, словно белое пятно на карте. Дорога от шоссе по-прежнему засыпана щебенкой. Они припарковали электромобиль (ну и словечко!) у подножия крутого глинистого склона.

— Напомни-ка мне его название, — пробормотал Билли Джо.

— Аннапурна, — отозвался Пиг Гнат. — Ты как?

— Исключительно дерьмово, но уже не пьян, если ты это имеешь в виду.

Узкий след змеится по склону к Черному Лесу. Один неверный шаг, и ты — «труп». Колючий снег бьет в лицо. На вершине след убегает в темную-темную лесную чащу.

Билли Джо тащит винтовку. Разумеется, без магазина от нее толку нет. Продравшись сквозь кусты, они выбираются из леса.

— Здесь начинается самая таинственная и сокровенная часть пути, — процитировал по памяти Пиг Гнат. — Здесь мы начинаем путешествие по древнему Тибетскому Нилу. — Они пересекли овраг (старый «форд» давным-давно сгнил) и прошли по великой реке до ее истока в дренажной трубе, теперь почти скрытой под обломком плиты на задах торгового центра. — Все на колени! — провозгласил Пиг Гнат.

Они встали на колени. Пиг Гнат палкой раскопал листья.

— Разве не надо что-то говорить при этом? Или как? — спросил Билли Джо.

— Это потом. Ну-ка помоги мне сдвинуть камень.

Билли Джо положил винтовку на землю, они вдвоем принялись за дело и сдвинули огромный булыжник в сторону. Под ним, в темной сырой земле, светился рубином двухдюймовый квадратик.

— Он должен бы сказать: «Нажми на меня», или «Перезагрузка», или что-нибудь в этом духе, — нервничая, пытался шутить Билли Джо.

— Ш-ш-ш-ш, — прошипел Пиг Гнат. — Просто нажми, и все.

— Почему я? Почему ты сам не нажмешь?

— Не знаю. Просто он так работает, и все. Нажимай.

Билли Джо нажал. Квадратик не вдавился, как кнопка, а наоборот, слегка подался вперед.

Все.

— А теперь все повторяйте за мной, — скомандовал Пиг Гнат. — О Тайный и Ужасный Оракул Затерянной Пустыни!

— О Тайный и Ужасный Оракул Затерянной Пустыни!

— Ключ от Оз! Да принадлежат тебе во веки веков…

— Ключ от Оз! Да принадлежат тебе во веки веков…

— Люди — пчелы! А теперь закройте его вон тем камнем.

— Камнем?!

— Сначала камнем, а потом листьями.

— Мы его потом ни за что не найдем.

— Когда понадобится — найдем. Давайте быстрее. Кажется, уже поздно.

Было и правда поздно, но для октября еще очень тепло. Пока Нэйшен и Пиг Гнат вкатывали камень на место, Билли Джо вскарабкался по откосу канавы на самый верх. Странное ощущение в ногах исчезло. За кукурузной стерней по другую сторону дороги поблескивали ранние огоньки. Среди них — окошко миссис Пигнателли.

— Думаю, твоя мать уже дома, — сказал Билли Джо. — Может, стоит пойти напрямик, по полю?

— Сам должен понимать, — назидательно проговорил Пиг Гнат. — Тот, кто пришел по следу, по следу должен уйти.

След шел по берегу мощного потока, уходил прочь от проселка и домов на другой стороне, потом нырял в канаву и тянулся вдоль крутого откоса к головокружительно высокому мостику — два фута на четыре.

Билли Джо двигался впереди. Пиг Гнат шел в середине. Нэйшен, которому принадлежало ружье, а потому он сам его и нес, замыкал строй. Настороженный, готовый к игре и к опасности, он вдруг крикнул:

— Стой!

Трое мальчишек замерли в тускнеющем свете дня. Гигантская стрекоза сидела на заборе — на верхушке столба. Нэйшен прицелился. Билли Джо прищурился, воображая гигантского тигра. Пиг Гнат, широко раскрыв глаза, вглядывался в клубящийся мрак бесконечной ночи.

 

Путь из верхнего зала

Вы почувствуете легкий озноб, — сказал служитель. — Не волнуйтесь. Просто отдайтесь происходящему. Хорошо?

— Хорошо, — ответил я. Все эти инструкции я слышал не впервые.

— Вы почувствуете легкое замешательство. Не волнуйтесь. Какой-то частью своего разума вы будете сознавать, что все это — игра, а другой его частью где находитесь в виртуальности. Просто отдайтесь происходящему, хорошо?

— Хорошо, — сказал я. — Собственно, я все это уже слышал. В прошлом году я был на «Амазонских приключениях».

— Ах вот как? И все равно мне положено вас проинструктировать, — произнес служитель. — На чем мы остановились? О да, не спешите. — Служитель был в белом халате и ботинках, которые громко скрипели. На поясе у него висел маленький серебряный молоточек. — Если вы тут же начнете пристально все рассматривать, вообще ничего не возникнет. Потерпите, и все появится. Хорошо?

— Хорошо, — сказал я. — А как?..

— Ее имени вам пока не сообщат, — разъяснил он. — В демо-версию оно не включено. Но купив путевку, вы узнаете его автоматически. Готовы? Прилягте. Сделайте глубокий вдох. Не задумываясь о том, готов я или нет, ящик скользнул в бокс, и я на миг запаниковал. Как, помнится, и в прошлом году. От паники начинаешь хватать ртом воздух. Потом — едкий запах витазина. И опаньки. Точно пробуждаешься ото сна. Я оказался в озаренной солнечными лучами комнате с мохнатым ковром и высокими стеклянными дверями. Она стояла у этих дверей, за которыми виднелось нечто, похожее на оживленную улицу — собственно, пока вы не начинали рассматривать ее пристально, это была самая настоящая оживленная улица.

Я ни к чему пристально не присматривался. Я человек осторожный. Она была одета в нижнюю рубашку из бордового жатого шелка с корсажем в стиле ампир; передние планки на вертикальной шнуровке, зауженная спинка утянута перекрещенными тесемками. Она была без чулок, босиком, но ее ступней я никак не мог разглядеть. Со свойственной мне осторожностью я решил к ним не присматриваться.

Мне понравилось, как обтягивает ее бока корсаж. Спустя какое-то время я оглядел комнату. Плетеная мебель, несколько горшков с растениями, низкая дверь. Пригнувшись, чтобы не ушибиться о притолоку, я переступил порог и оказался на кухне с кафельным полом и синими шкафами. Она стояла у раковины, укрепленной под небольшим окном, в котором виднелся зеленый, блестящий от росы дворик. Она была одета в боди из зеленого панбархата с длинным рукавом, низким декольте а-ля-кокет, выемками у бедер и закрытой спиной. Мне понравилось, как бархат обтягивает ее спину. Я встал рядом с ней у окна и стал глядеть, как малиновки то садятся на траву, то взлетают. Каждый раз это была одна и та же малиновка.

Зазвонил белый телефон, висевший на стене. Она сняла трубку и передала ее мне; как только я поднес трубку к уху и услышал длинный гудок, мой взгляд уперся в облака, которые на поверку оказались протечками на потолке зала Ожидания.

Я сел в ящике.

— Это оно и было? — спросил я.

— Демо-версия, — поправил служитель и, скрипя ботинками, подошел к моему выдвинутому ящику. — Телефон выводит вас из системы. А двери позволяют подниматься с уровня на уровень.

— Мне понравилось, — сказал я. — С завтрашнего дня я в отпуске. Где купить путевку?

— Погодите немного, — произнес служитель, помогая мне выбраться из ящика. — В ТДВ пускают только по приглашениям. Попробуйте поговорить с Сиснерос из отдела работы с клиентами.

— ТДВ?

— Это мы его так прозвали.

— В прошлом году я был на «Амазонских приключениях», — сказал я доктору Сиснерос. — В этом году у меня есть свободная неделя, начиная с завтрашнего дня, и я зашел за путевкой на «Арктические приключения». И тут увидел в буклете демо-версию «Тайного дворца Виктории».

— «Виктория», в сущности, пока еще не открыта, — пояснила она. Собственно, некоторые сектора именно сейчас проходят бета-тестирование. Можно посетить лишь залы Среднего и Верхне-среднего уровней. Но для пятидневного тура их хватит с лихвой.

— Сколько же у вас залов?

— Уйма, — она улыбнулась. Ее зубы выглядели новехонькими. На столе у нее была маленькая табличка: «Б. Сиснерос, д-р философских наук». — В чисто техническом плане ТДВ — иерархическая пирамидальная цепь, поэтому Средний и Верхне-средний уровни включают в себя все залы, кроме одного. Все, кроме Верхнего зала. Я покраснел. Я краснею из-за любой ерунды.

— Но за пять дней вы все равно не заберетесь так высоко, — она вновь продемонстрировала мне свои новые зубы. — И поскольку бета-тестирование еще не завершено, мы можем сделать вам специальное предложение. Путевка будет стоить не дороже «Амазонских» или «Арктических приключений». Пятидневная рабочая неделя с девяти до пяти — за 899 долларов. Могу вас заверить, что в будущем году, когда «Дворец Виктории» откроется официально, цена значительно вырастет.

— Меня все устраивает, — сказал я и встал. — Оплата?

— В бухгалтерии. Но, пожалуйста, присядьте еще ненадолго, — она раскрыла перед собой папку. — Вначале я должна задать вам анкетный вопрос. Почему вы хотите провести отпуск во «Дворце Виктории»?

Я пожал плечами, силясь не краснеть:

— Это нечто оригинальное. Меня такие вещи интригуют. Можно сказать, что я в некотором роде фанатик ВР.

— Неопосредованного опыта, — поправила она, поджав губы. — И, скажите уж лучше, энтузиаст.

— Хорошо, «Эн-О». Разница невелика, — каждая фирма изобретает собственный термин. — Мне это нравится под любым названием. Моя мамуля говорит, что…

Подняв руку, как регулировщик, доктор Сиснерос остановила поток моих фраз.

— Такой ответ мне не подходит, — заявила она. — Дайте-ка объясню. В связи с его содержанием «Дворец Виктории», в отличие от всяких «Амазонок» и «Арктик», не может быть отнесен к категории симуляционных приключений. Согласно закону мы можем эксплуатировать его лишь в качестве терапевтической игры-симуляции. Вы женаты?

— В некотором роде, — сказал я. С той же легкостью я мог бы ответить: «Не так чтобы очень».

— Это хорошо, — она что-то черкнула на листочке. — Самые подходящие для «Дворца Виктории» клиенты — практически единственные, кого мы можем туда допустить — это женатые мужчины, желающие усовершенствовать интимную сторону своей супружеской жизни через непредвзятый анализ своих наиболее затаенных сексуальных фантазий.

— Вы меня насквозь видите, — сказал я. — Я и есть женатый мужчина, желающий совершенствовать интимную сторону жизни.

— Годится, — проговорила доктор Сиснерос. Сделав еще одну пометку в папке, она с улыбкой пододвинула ее мне. — Распишитесь вот здесь и завтра утром, ровно в девять, можете начинать. Бухгалтерия дальше по коридору, слева.

В тот вечер мамуля спросила:

— Чем ты сегодня занимался? Если вообще хоть чем-нибудь занимался, конечно.

— Был в «Пути, ведущем вглубь», — ответил я. — Купил путевку. Завтра у меня начинается отпуск.

— Ты уже два года нигде не работаешь.

— Работу я бросил, а отпуск — нет, — возразил я.

— Ты разве уже не путешествовал по этому «Пути вглубь»?

— В прошлом году я был на «Амазонских приключениях». В этом году я попробую… э-э-э… «Арктические».

Мамуля окинула меня скептическим взглядом. Она всегда на меня так смотрит.

— Нас ждут полыньи и охота на тюленей, — сообщил я.

— Кто эта Полинья? Наконец-то новенькая!

— Это места, которые никогда не затягиваются льдом.

— Делай, как знаешь, — вздохнула мамуля. — Можно подумать, тебе требуется мое разрешение. Можно подумать, оно тебе хоть раз в жизни требовалось. Тебе опять письмо от Пегги-Сью.

— Мамуля, ее зовут Барбара-Энн.

— Невелика разница. Я за него расписалась и положила там, вместе с остальными. Тебе случайно не кажется, что его следует хотя бы распечатать? У тебя их уже во-от такой штабель на той штуке, которую ты зовешь туалетостоликом.

— А что у нас на ужин? — спросил я, чтобы переменить тему.

На следующее утро я стоял первым в очереди к дверям «Пути, ведущего вглубь». Ровно в девять меня впустили в зал Ожидания. Я сел на табуретку перед своим ящиком и переоделся в халат и вьетнамки.

— Для чего этот серебряный молоточек? — спросил я, когда появился служитель Скрипучие-Ботинки.

— Иногда ящики туго открываются, — пояснил он. — Или туго закрываются. Ложитесь.

Прошлым летом вы были на «Амазонских», верно?

Я кивнул.

— Так я и думал. На лица у меня память просто зверская, — он начал лепить мне на лоб какие-то маленькие штуковины. — Высоко поднялись по реке? Анды было видно?

— Да, на самом горизонте. Девушки-индианки носили узкие лифчики из коры.

— В ТДВ узеньких лифчиков немерено. За пять дней успеете прилично подняться. Только не торопитесь осматриваться в комнатах: понимаете, чтобы войти в дверь, вам достаточно ее увидеть. Наслаждайтесь не спеша. Зажмурьтесь.

Я зажмурился.

— Спасибо за совет.

— Я составлял программу, — пояснил он. — Сделайте глубокий вдох.

Ящик скользнул в бокс. Едко запахло витазином, и я точно пробудился от сна. Я находился в сумрачной библиотеке. Стены были обшиты дубовыми панелями. Она стояла у окна с узкими стеклами в тюдорианском стиле, за которым виднелось что-то вроде сада. Она была одета в короткую комбинацию из изумрудно-зеленого шелка с апельсиновой искрой, обшитую по боковым швам трепещущими кружевными рюшами. Сильно декольтированный корсаж, украшенный матерчатыми пуговицами. Широко расставленные, обшитые кружевами бретели. На миг мне померещилось, что я не знаю ее имени, но тут оно само сорвалось с моего языка:

— Шемиз.

Так, разжав кулак, обнаруживаешь на ладони вещицу, о которой просто-напросто забыл. Я подошел к окну и встал рядом с Шемиз. Сад на поверку оказался участком земли, разгороженным низкими живыми изгородями и расчерченным дорожками, которые были посыпаны гравием. Все это начинало мелко дрожать от слишком пристального взгляда. Отвернувшись от окна, я увидел дверь. Она была в дальней стене, между двумя книжными шкафами. Пригнув голову, я переступил порог и оказался в спальне, оклеенной обычными бумажными обоями. Окно с белыми переплетами. Вязаные половики на некрашеном сосновом полу.

— Шемиз, — позвал я. Она стояла в простенке между окон, одетая в боди из кремово-белого стрейч-атласа, с чашечками на проволочном каркасе, обшитыми белыми кружевами, и треугольным вырезом. Верхушки деревьев под окном трепетали, точно от ветра. Очевидно, я поднимался все выше. На атласной спинке ее боди был низкий треугольный вырез, повторявший своими контурами передний. Мне понравилось, как врезаются в ее тело бретельки. Едва повернув голову, я увидел дверь. Она была на ступеньку ниже комнаты, и пришлось пригнуться. Я оказался в длинном темном зале с узкими окнами, закрытыми плотными шторами. Шемиз сидела на вычурно изогнутой козетке, одетая в сорочку в стиле «куколка» из небесно-голубого тюля, отделанную кружевными оборками. Под сорочкой были видны лифчик из кружев-гофре и такие же трусики. Одной рукой я отдернул штору. Далеко внизу я узрел кроны деревьев, а под ними — булыжные мостовые, мокрые от дождя. Я сел рядом с ней. Она по-прежнему была обращена ко мне затылком, но я чувствовал, что она улыбается. Действительно, почему бы ей не улыбаться? Она существовала лишь в те минуты, когда я был рядом с ней. Она была обута в легкие туфельки, отделанные кружевом, как и ее трусики. Я не помешан на женских ступнях, но в этих туфельках ее ножки выглядели очень привлекательно. Я смаковал наслаждение, пока кружева ее трусиков не отпечатали свой узор в моем сердце. И вдруг мне послышалось, будто какой-то слабый голосок взывает о помощи.

Оглянувшись, я увидел в стене низкую, полукруглую дыру, ненамного больше мышиной норы. Мне пришлось ползти по-пластунски, и все равно я еле протиснулся в нее, выставив вперед плечо.

Я оказался в коридоре без единого окна с бетонным полом. Стены были голы. Пол — холодный и какой-то кривой. Стоять было трудно. У стены штабелем лежали свеженапиленные доски. На этом штабеле сидела девушка в красной кепке. Кепке типа бейсболки.

Девушка встала. Она была одета в футболку с надписью:

МЕРЛИН СИСТЕМС

НАШ СОФТ РАБОТАЕТ, КАК ЛОШАДЬ

Я понял, что, кажется, ничего не понимаю.

— Шемиз?

— Нет, не Шемиз, — ответила она.

— Не Шемиз, — произнес я. — Что вы тут делаете? Это мои…

— Тут ничего вашего нет, — процедила она. — Вы сейчас не в ТДВ. Вы в параллельке. В цикле программиста.

— А как же сюда попали вы?

— Программист — это я.

— Девушка-программист?

— Естественно. Девушка и программист, — под футболкой у нее были мешковатые белые хлопчатобумажные трусики. — Ну, что вы думаете?

— Думать от меня не требуется, — я почувствовал, что начинаю злиться. Это Неопосредованный опыт. А вы не относитесь к числу моих фантазий.

— Погодите с выводами. Я дева, заточенная в темнице. А вы настоящий мужчина. Вы ведь пришли на мой зов, верно? Мне нужно, чтобы вы помогли мне попасть в Верхний зал. В Верхний зал! С какой небрежностью произнесла она эти три слова.

— Говорят, он еще не открыт.

— Открыт-открыт — для тех, кто знает дорогу, — возразила она. — Есть короткий путь через мышиные норы.

— Мышиные норы?

— Чересчур много вопросов задаете. Я вам покажу. Только делайте именно то, что я скажу. Самостоятельно вам осматриваться нельзя.

— Это почему же? — я вновь почувствовал, что начинаю злиться. И огляделся по сторонам, просто чтобы настоять на своем. И увидел дверь.

— Потому, — пробурчала девушка у меня за спиной.

Но я уже переступал порог, пригнув голову. И оказался на старомодной кухне с белыми деревянными шкафчиками. Шемиз стояла у стола, помешивая в горшке огромными ножницами. Она была одета в облегающий, очень открытый лифчик без бретелек, с чашечками на проволочном каркасе и легкой подкладке, сшитый из стрейч-атласа и кружев. Также на ней оказались трусики с выемками на бедрах, широкой резинкой и ажурной кружевной вставкой спереди. И лифчик, и трусики были белые.

— Шемиз! — воскликнул я. Интересно, озадачило ли ее мое исчезновение. Разумеется, не озадачило. Позади нее кто-то либо выходил, либо входил в дверь кладовой.

Это был я.

Я был одет в халат с эмблемой «Пути, ведущего вглубь».

Это действительно был я.

Мой взгляд уперся в пятнистый потолок зала Ожидания.

— Что случилось? — спросил я. Мое сердце бешено стучало. Слышался отчаянный скрип ботинок. Где-то взревела сирена. Других выдвинутых ящиков, кроме моего, не было.

— Система грохнулась, — сказал служитель. — Вас вызывают в отдел работы с клиентами. Срочно.

— Судя по нашим инфокартам, вы побывали там, где никак не могли оказаться, — заявила доктор Сиснерос. Она все время переводила взгляд с папки, лежащей на столе, на экран монитора. — В районах, куда вы не имели ни малейшей возможности попасть, — глянув на меня, она сверкнула своими новыми зубами. Или вы что-то от меня скрываете? В сложных ситуациях я всегда предпочитаю косить под идиота.

— Что, например?

— Вы случайно не видели во дворце еще кое-кого? Помимо вас и вашего визуального «Эн-О»-конструкта?

— Еще одну девушку? — я решил поддаться первому движению души. Она обычно предпочитает врать. — Нет, не видел.

— Возможно, это была просто системная ошибка, — рассудила доктор Сиснерос. — До завтра разберемся.

— Ну, как все прошло? — спросила мамуля. — Прошло?

— Ну да, твоя Полинья, ваше арктическое злоключение?

— А-а, это… Отлично, — соврал я. Мамуле я всегда вру — чисто из принципа. Правда — слишком уж замысловатая штука. — Научился управлять каяком. Завтра на весь день уходим в открытое море.

— Кстати, об открытом море, — сказала мамуля. — Сегодня я распечатала те письма и кое-что для себя открыла. Люсиль пишет, чтобы ты забрал свои вещи. Клянется, что он больше не будет тебя бить.

— Барбара-Энн, мамуля, — поправил я. — И я желал бы, чтобы ты не распечатывала мои письма.

— Загадай желание, вдруг оно исполнится, — промурлыкала мамуля. — Я их сложила назад в том же порядке. Тебе не кажется, что надо ответить хотя бы на одно из них?

— Мне нужно отдохнуть, — сказал я. — Завтра мы идем на тюленье лежбище. Будем охотиться на льду.

— С ружьями?

— С дубинками. Ты же знаешь, как я ненавижу ружья.

— Это еще хуже.

— Мамуля, они ведь ненастоящие.

— Дубинки или тюлени?

— И те, и другие. Там все ненастоящее. Это Неопосредованный опыт.

— Что, и мои восемьсот девяносто девять долларов ненастоящие?

На следующее утро я вошел в зал Ожидания. Переодевшись, я сел на скамью и стал ждать служителя, разглядывая других клиентов. Большинство было одето в костюмы в стиле «сафари» или в пуховики. К 8:58 служители рассовали всех по ящикам. Скрипучие-Ботинки объявился лишь в 9:14.

— Из-за чего задержка? — спросил я.

— В системе глюки, — сообщил он. — Но мы их скоро выловим, — и он начал лепить мне на лоб какие-то маленькие штуковины. — Зажмурьтесь.

Глюки? Я зажмурился. Услышал скрежет ящика; ощутил едкий запах витазина и точно пробудился от сна. Шемиз сидела на обтянутой парчой кушетке под распахнутым окном, одетая в коротенькую майку из сливово-красного стрейч-бархата с эластичной горловиной и кружевной отделкой. Также на ней были трусики-бикини того же цвета с завязками на бедрах.

— Шемиз, — произнес я. Я попытался сосредоточиться, но в голове неотвязно крутилась мысль о том, что вчера я сумел оказаться выше. Через комнату протрусила собака. За окном виднелся обычный французский парк с дугами мощеных дорожек. В голубом небе не было ни одного облачка.

Шемиз смотрела куда-то в сторону. Я сел рядом с ней, но неподвижность тяготила меня. Я уже собирался встать, когда мне послышался слабый голосок, взывающий о помощи. Опустив глаза, я увидел на плинтусе трещину. Сквозь нее не пролезла бы даже моя рука, но я смог протиснуться по-пластунски, выставив плечо вперед.

И вновь очутился в бетонном коридоре с досками у стены. Девушка в красной кепке заорала на меня:

— Из-за тебя я чуть не погибла!

— Глюки? — спросил я.

— Как ты меня назвал?

— Не Шемиз? — произнес я наудачу. Она сидела на поленнице, одетая в свою МЕРЛИН СИСТЕМС футболку и белые хлопчатобумажные трусики с большими выемками на бедрах.

— Ты назвал меня как-то иначе.

— Глюки.

— Глюкки. А неплохое имя, — глаза у нее были серые. — Но учти — больше не зевать. Нам придется ползти по мышиным норам, не через двери, а то опять встретишься сам с собой.

— Значит, я вправду увидел себя?

— И система грохнулась. А я по твоей вине чуть не погибла.

— Если система грохнется, ты умрешь?

— Думаю, да. К счастью, я себя сохранила. Потеряла только капельку памяти. Еще одну каплю памяти.

— Ах вот оно что! — сказал я.

— Ладно, поскакали. Я могу провести тебя в Верхний зал, — заявила она.

Я попытался напустить на себя невозмутимый вид.

— Я думал, это я должен тебя туда провести.

— Невелика разница. Я знаю дорогу через мышиные норы. Смотри на меня или на кепку. Пошли. Клайд скоро выпустит кота.

— Кота? Я видел собаку.

— О, черт! Выходим немедленно, — и она зашвырнула свою красную кепку куда-то мне за спину. В месте падения кепки бетонный пол расколола широкая трещина. Я лег и кое-как протиснулся через нее по-пластунски, выставив плечо вперед.

И оказался в светлой комнате с окном во всю стену. Шкафы и диван были уставлены горшками с цветами — присесть негде. Глюкки стояла у окна, одетая в лифчик светло-персикового цвета с узкими бретельками регулируемой длины и глубоким декольте и трусики-бикини того же цвета, полностью закрытые сзади. Разумеется, она была в красной кепке.

Я встал рядом с ней у окна. Ожидал увидеть верхушки деревьев, но за окном были лишь облака — и те далеко-далеко внизу. Я в жизни так высоко не забирался.

— Этот кот-собака, которого ты видел, — отладчик системы, — сказала она. Вынюхивает мышиные норы. Если найдет меня — каюк.

Мне понравилось, как застежка лифчика врезается в ее спину.

— Ничего, если я буду называть тебя Глюкки?

— Я уже сказала, что это неплохое имя, — ответила она. — Тем более, что своего я не помню.

— Не помнишь своего имени?!

— Когда система грохнулась, я потеряла энную часть памяти, — сказала она, почти всхлипнув. — Это еще не считая того раза, когда Клайд меня убил.

— Кто этот Клайд? И кто ты сама такая, кстати?

— Ты слишком любишь задавать вопросы, — отрезала она. — Я Глюкки. И точка. Дева, заточенная в темнице. Твоя фантазия. Так что пошли. Трепаться можно и на ходу. Она швырнула красную кепку в стену. Я обнаружил кепку в углу, где под отставшими обоями оказалась трещина шириной с кончик моего мизинца. Пришлось поднатужиться, но я пролез бочком. И оказался в спальне с эркером. Глюкки…

— Ничего, если я буду называть тебя Глюкки?

— Я же сказала. — Глюкки стояла у окна, одетая в жемчужно-белый узкий лифчик из жаккардового атласа, отделанный по чашечкам рюшками, и трусики-бикини, задняя часть которых представляла собой эластичную ленточку, акцентированную крохотным бантиком. Разумеется, она была в красной кепке.

— Здесь, в ТДВ, Клайд меня найдет. Рано или поздно. Тем более, что сейчас они заподозрили глюки. У меня одно спасение — Верхний зал. Через его порты я могу перекачаться в другие системы.

— Какие другие системы?

— В «Арктику», в «Амазонку», во все приключения, которые они добавят потом. Наверху переплетаются между собой все фрэнчайзы. Это будет что-то вроде жизни. Жизнь после Клайда.

— Кто же этот?..

— Черт!

Зазвонил телефон. Глюкки взяла трубку и передала ее мне. Трубка была фарфоровая с медным ободком, как шикарный унитаз. Я не успел произнести даже: «Алло!», а мой взгляд уже уперся в протечки на потолке зала Ожидания.

— Вас приглашают в отдел работы с клиентами, — процедил служитель. Я впервые обратил внимание на имя, вышитое на кармане его белого халата. КЛАЙД.

— По-прежнему складывается впечатление, что вы оказываетесь в комнатах, куда никак не могли попасть, — сказала доктор Сиснерос. — Прыгаете по кодовым цепям, которые никак не связаны между собой. Движетесь по несанкционированным магистралям. — Судя по маленькой горке костей на краю ее гроссбуха, доктор Сиснерос недавно обедала прямо за рабочим столом. — Вы абсолютно уверены, что не заметили ничего необычного? Надо подбросить ей хоть толику. Я рассказал ей о собаке.

— А-а. Это кот Клайда. Отладчик системы. Он конфигурировал его в виде собаки. Думает, это смешно.

Иногда самое умное, что ты можешь сделать — выставить себя круглым идиотом.

— Какие, собственно, глюки вы ищете? — спросил я.

Доктор Сиснерос развернула свой монитор экраном ко мне. Нажала на клавишу — и появилась неподвижная картинка. Я ничуть не удивился, увидев Глюкки в майке с надписью МЕРЛИН СИСТЕМС и, разумеется, в красной кепке. Мешковатые джинсы дополняли ее наряд. На носу красовались очки.

— В начале года обнаружилось, что одна наша программистка вносит нелегальные изменения в фирменный софт, что, как вам известно, является преступлением. Мы были вынуждены позвонить в БАТФ. Но до суда ее освободили под залог. Воспользовавшись этим, она нелегально вошла в систему.

— В качестве клиента? — спросил я.

— В качестве злонамеренного взломщика. Вероятно, она даже замышляла саботаж. Возможно, она имела при себе ресет-редактор. Возможно, она оставила в системе циклы или подпрограммы, призванные ее дестабилизировать или вообще сделать опасной для людей. Неисполнимые операции, несанкционированные магистрали.

— Что-то не пойму, причем тут я, — пробубнил я. Мамуля всегда твердила, что врать я умею бесподобно. Кому-кому, а мамуле можно верить.

— Вам угрожает опасность, — пояснила доктор Сиснерос. — Одна из этих несанкционированных магистралей может завести вас в Верхний зал. А в Верхнем зале на данный момент выход не работает. Туда можно только войти. Вероятно, вы заметили, что «Дворец Виктории» — система с односторонним движением, из нижних залов в верхние. Типа Вселенной. Идешь, идешь, идешь, пока не наткнешься на место, где возможен выход.

— Звонит телефон, — догадался я.

— Да, — подтвердила доктор Сиснерос. — Это Клайд придумал. Прелестная деталь, верно? Но мы еще не установили в Верхнем зале выход или, как вы выражаетесь, телефон.

— А двери там разве нет?

— Дверь-вход есть. Двери-выхода нет. Куда она должна была бы выводить, по-вашему? Верхний зал находится на вершине кодовой цепи. Клиент окажется в ловушке. Возможно, навечно.

— И чего же вы хотите от меня?

— Будьте начеку. Программисты — весьма самовлюбленные люди. Они любят оставлять где попало свои инициалы. Улики. Если увидите что-то странное — ее портрет, какую-нибудь безделушку — попытайтесь запомнить комнату. Это поможет нам локализовать повреждения.

— Что-нибудь типа красной кепки.

— Правильно.

— Или ее самой.

Доктор Сиснерос покачала головой:

— Это будет лишь копия. Она мертва. Она покончила самоубийством, прежде чем мы успели вновь взять ее под стражу.

— Ронда оставила на твоем автоответчике еще одно послание, — сообщила мамуля, когда я вернулся домой.

— Барбара-Энн, — поправил я.

— Невелика разница. Сказала, что привезет твои вещи сюда и свалит прямо на газоне. Сказала, что Джерри-Льюису…

— Джерри-Ли, мамуля.

— Без разницы. Этому ее новому парню нужна твоя прежняя комната. По-видимому, они тоже не спят вместе.

— Мамуля! — возмутился я.

— Сказала, если ты не приедешь за вещами, она их выбросит.

— Я бы предпочел, чтобы ты не слушала послания с моего автоответчика, сказал я. — Зачем нам тогда второй?

— Тут я бессильна. Твой автоответчик срабатывает на мой голос.

— Только потому, что ты под меня подделываешься.

— Мне и подделываться не надо, — процедила мамуля. — Как прошел твой день? Сколько эскимо добыли на охоте?

— Очень остроумно, — сказал я. — Нет, мы добыли уйму тюленей. Мы забиваем старых тюленей, которые уже принесли потомство и заедают век молодым.

Я красноречиво уставился на нее, но встретил скептический взгляд.

На следующее утро я вошел в зал Ожидания первым. — Ну как, разобрались вы с Бонни? — спросил служитель.

— С Бонни?

— Не дергайтесь, — он начал лепить мне на лоб маленькие штуковины. Ложитесь. — И я точно пробудился от сна. Я находился в библиотеке с арочным окном-витражом, за котором виднелись далекие холмы. Шемиз, сняв с полки книгу, листала страницы. Она была одета в комбинацию из тончайшего черного муслина, отделанную аппликациями из бархата, с узкими бретельками, глубоко декольтированными чашечками и закрытой спинкой, выкроенной из цельного куска трикотажных кружев. Я отлично видел, что все страницы в книге были чистыми.

— Шемиз, — произнес я. Мне хотелось извиниться за то, что я не уделяю ей внимания. Мне нравилось, как впиваются в ее тело чашечки, когда она наклоняется, но я должен был найти Глюкки. Я должен был предупредить ее об охоте, устроенной Клайдом и доктором Сиснерос.

Я стал осматривать плинтусы в поисках мышиных нор, пока не обнаружил кривую планку, а за ней — трещину. В эту дырку едва можно было просунуть руку, но мне удалось проползти по-пластунски, выставив вперед плечо.

Я вновь оказался в бетонном коридоре.

Глюкки стояла у штабеля досок, одетая в свою футболку МЕРЛИН СИСТЕМС и белые хлопчатобумажные трусики-бикини в французском стиле, отороченные кружевными рюшками. Разумеется, она была в красной кепке. И в очках!

— Что это за фигня с очками? — спросила она меня и попыталась их снять, но очки не поддавались.

— Они знают о тебе, — пояснил я. — Показали мне твою фотографию. В очках.

— Еще бы им не знать! Уж Клайд да не знает, черт его задери.

— Я хочу сказать: они знают, что ты здесь. Правда, думают, что ты умерла.

— Ну, я вправду умерла, но здесь надолго не задержусь. Конечно, в том случае, если мы попадем в Верхний зал. Стащив с головы свою красную кепку, она зашвырнула ее в дальний конец коридора.

Кепка упала у трещины в бетоне, где стена смыкалась с полом. Через эту щель не пробралась бы и мышь, но я все-таки протиснулся: сначала просунул кончики пальцев, потом одно плечо, затем другое. Я оказался в оранжерее с огромными эркерами, за которыми виднелись высоко стоящие, озаренные солнцем облака, похожие на разрушенные замки. Глюкки…

— Ничего, если я буду звать тебя Глюкки?

— Черт подери, я же сказала: пожалуйста, — Глюкки стояла у окна, одетая в белый муслиновый лифчик с чашечками, отделанными вышивкой «ришелье», и трусики из той же материи с кружевными вставками спереди и с боков. Разумеется, она была в красной кепке. И в очках.

— Я очень хочу помочь, — сказал я. — Но этот Верхний зал, похоже, опасное местечко.

— Опасное? Кто сказал?

— Служба работы с клиентами.

— Сиснерос? Вот дрянь!

— Я так не считаю. Она говорит, что если я войду в Верхний зал, то уже не выйду. Как из «Тараканьего Мотеля». Там нет телефона.

— Х-м-м-м, — Глюкки пристально уставилась на меня. Ее серые глаза глядели встревоженно. — Я об этом не подумала. Пойдем повыше, чтобы можно было поговорить. Она швырнула красную кепку, и та опустилась около крохотной клинообразной дырки, через которую я еле прополз по-пластунски, выставив вперед плечо. И оказался в темной комнате с плотными шторами, без мебели, если не считать персидского ковра на полу. Глюкки…

— Ничего, если я буду называть тебя Глюкки?

— Перестань, а? Почему от «Эн-О» люди так тупеют?

— Ума не приложу, — проговорил я.

Глюкки сидела на полу, одетая в белый лифчик из синтетического атласа, окаймленный расшитой тесьмой, и крохотные трусики-бикини из той же материи.

— На самом деле меня зовут не Глюкки, — произнесла она. — То ли Элеонор, то ли Кэтрин — я забыла. Когда тебя убивают, такие вещи как-то улетучиваются из памяти.

— Они сказали, это было самоубийство.

— Ага. Самоубийство при помощи молотка! — Мне понравился ее смех. Мне понравилось, как врезались в ее тело тесемки бикини. Они были миниатюрными копиями витых шнуров, которые можно встретить в театре. — Меня арестовали — в этом Бонни не соврала. Я составляла нелегальные подпрограммы, мышиные норы, для передвижения по ТДВ. Это тоже правда. Только об одном она умолчала — мы с Клайдом были соучастниками. Ну да откуда ей знать, этой мерзавке? Я прогрызла мышиные норы, закопала их в основной кодовой цепи, чтобы мы с Клайдом потом могли ходить во дворец сами. Клайд был дизайнером дворца, но мышиные норы поручил мне. Вот только я не знала, что он уже завел шашни с Сиснерос.

— Что такое «шашни»?

Глюкки пояснила свое определение вульгарным жестом. Я отвел глаза.

— Сиснерос владеет 55 процентами акций. Что, понятно, сделало ее неотразимой в глазах бедного Клайда. Чуть ли не год они играли в Бонни и Клайда у меня за спиной, пока я работала, не разгибая спины. Короче, когда ТДВ принимали в «Пути вглубь», какой-то проверяльщик заметил мышиные норы — я их не особенно старалась спрятать — и сказал Сиснерос, а та сделала выговор Клайду, но он прикинулся шокированным и возмущенным. Он меня подставил. Как только меня выпустили под залог, я пришла за своим барахлом…

— Барахлом?

— Подпрограммами, фирменными макросами, графикой… Я хотела все убрать. И, может быть, устроить небольшой тарарамчик. Я взяла с собой ресет-редактор, чтобы переписывать код, не выходя из системы. Но Клайд заподозрил неладное. И убил меня.

— Маленьким молоточком.

— Соображаешь. Просто выдвинул ящик и — бэмс по переносице. Но Клайд не знал, что я могу себя сохранить. Я всегда хожу на маленьком макросе автосохранения, который написала еще в колледже, так что потеряла всего минут десять, не больше, и чуть-чуть памяти. И свою жизнь, разумеется. Я ушла в мышиные норы, но кто хочет жить, как крыса? И я стала ждать своего принца, который отведет меня в Верхний зал.

— Принца?

— Контур речи.

— Фигура речи, — поправил я.

— Без разницы. Короче, чего Сиснерос не знает — и Клайд тоже, — что Верхний зал связан интерфейсами с другими сферами «Пути вглубь» — Арктической и Амазонской. Я смогу выбраться из дворца. И с каждым добавочным модулем моя вселенная будет расти. Если я не стану лезть на рожон, то смогу прожить хоть вечность. Ты разве еще не заметил, что в «Эн-О» смерти нет?

Она встала. Сняла кепку и швырнула в стену. Кепка упала у маленькой щели под плинтусом. Отверстие было узким, но я умудрился проползти, выставив вперед плечо. Я оказался в комнате с каменными стенами, крохотным окошком-амбразурой и складным стулом. Глюкки…

— Ничего, если я буду называть тебя Глюкки?

— Слушай, ты мне надоел. Иди сюда.

Глюкки была одета в черный кружевной лифчик с глубоко вырезанными чашечками и широко расставленными бретелями, а также черные кружевные ажурные трусики в том же стиле, украшенные бантиками по бокам. И, разумеется, она была в красной кепке. И в очках. Она потеснилась, чтобы я смог встать рядом с нею на стул и выглянуть в амбразуру. Я удостоверился воочию, что Земля круглая: я увидел изгибающуюся линию горизонта. Я почти ощутил своим бедром изгиб бедра Глюкки, хоть и понимал, что последнее — лишь моя фантазия. В «Эн-О» что ни возьми — все фантазия.

— До Верхнего зала уже недалеко, — сообщила она. — Гляди, как высоко ты меня уже вывел. Но в одном Сиснерос права.

— В чем же?

— Не води меня в Верхний зал. Застрянешь. Оттуда обратной дороги нет.

— А ты?

Мне нравились маленькие бантики на ее трусиках.

— Я уже застряла. Мне некуда возвращаться — я теперь без тела. А этой оболочкой я, вероятно, обязана тебе, — она заглянула через очки за пазуху своего лифчика, под резинку трусов. — И потому, полагаю, я все еще в очках.

— Я охотно помог бы тебе попасть в Верхний зал, — сказал я. — Но почему ты не можешь сама туда добраться?

— Мне позволено лишь спускаться — но не подниматься, — пояснила Глюкки. Я ведь мертва, помнишь? Будь у меня ресет-редактор… Черт! — Зазвонил телефон. Мы даже не заметили, что он есть в комнате. — Тебя, — сказала она, передавая мне трубку. Не успев сказать: «Алло!», я уже уперся взглядом в протечки на потолке зала Ожидания. Послышался скрип ботинок. Служитель помог мне выбраться из ящика. Это был Клайд.

— Уже 16:55? — спросил я.

— Когда развлекаешься, время летит стрелой, — заметил он.

— Угадай с трех раз, кто здесь? — пропела мамуля.

Я услышал из туалета злобный рокот спускаемой воды.

— Не хочу ее видеть, — заявил я.

— Она приехала из самого Салема, — возразила мамуля. — Привезла твои вещи.

— Да? И где же они?

— Все еще в машине. Я не разрешила ей вносить их в дом, — пояснила мамуля. — Вот почему она плачет.

— Она не плачет! — раздался из туалета звучный бас.

— О Боже, — встревожился я. — Он что, там вместе с ней?

— Она их назад не повезет! — раздался тот же бас.

— Я уехал в отпуск, — объявил я. Ручка на двери туалета начала поворачиваться, и я пошел прогуляться. Когда я вернулся, они уже уехали, а мои вещи были свалены на газоне.

— Хочешь, вырой яму и закопай их, — предложила мамуля.

На следующее утро я вошел в зал Ожидания первым. Но вместо того чтобы выдвинуть для меня ящик, Скрипучие Ботинки — Клайд — попросил меня подписать какую-то бумажку.

— Я уже дал расписку, — напомнил я.

— Да все это ерунда, только для нашего собственного спокойствия, возразил Клайд. Я расписался.

— Хорошо, — улыбнулся он какой-то скользкой улыбкой. — А теперь прилягте. Сделайте глубокий вдох.

Ящик задвинулся. Вдохнув запах витазина, я точно пробудился ото сна. И оказался в чопорной гостиной. Все здесь было кремовых тонов: ковер, диван, кресло. Шемиз стояла у окна, одетая в лифчик на проволочном каркасе, сшитый из жаккардового атласа цвета слоновой кости, с очень глубоким вырезом в центре и широко расставленными бретельками, а также в трусики-бикини того же цвета с эластичной вставкой спереди. Она держала в руках чайную чашку и блюдце, подобранные по цвету к белью. За окном виднелась цепочка холмов, уходящая к самому горизонту. По комнате протрусила собака.

— Шемиз, — произнес я. Мне было очень жаль, что я не успеваю объяснить ей ситуацию, но я знал, что должен найти Глюкки.

Я начал высматривать мышиную нору. В темном углу за торшером обнаружилась низенькая арка, похожая на вход в миниатюрную пещеру. Я лишь чудом пробрался через узкий ход, протискиваясь бочком.

— Где тебя носило? — Глюкки сидела в бетонном коридоре на штабеле гладко обструганных досок, уткнувшись подбородком в колени. Она была одета в свою футболку МЕРЛИН СИСТЕМС и крохотные трусики-бикини из шнурочков. Разумеется, она была в красной кепке и в очках.

— Меня заставили дать еще одну расписку.

— И ты дал?

Я кивнул. Мне понравились шнурочки бикини: они образовывали маленькую букву «V» и затем скрывались из виду.

— Дубина! Ты что, не понял, что эта расписка дает Клайду право тебя убить?

— Я не хочу, чтобы ты называла меня такими словами, — сказал я.

— Хреновы Бонни и Клайд! Теперь мне Верхнего зала не видать!

Я испугался, что сейчас она расплачется. Вместо этого она со злостью швырнула красную кепку на пол. Нагнувшись за кепкой, я увидел трещинку, в которую можно было просунуть не более трех пальцев, но мне удалось пролезть через нее по-пластунски, выставив одно плечо вперед. Я оказался в пустой комнате с дощатым полом и новехонькими пластиковыми окнами, с которых еще не были сняты фирменные наклейки. Глюкки была одета в лифчик с экстремальным декольте, сшитый из стрейч-кружев кораллового оттенка, и в трусики-бикини во французском стиле. Сзади они были сплошные, а спереди представляли собой всего лишь крохотный треугольный лоскутик розовых кружев. И, разумеется, она была в красной кепке.

Я прошел вслед за ней к окну. Внизу расстилались морские просторы и облака. Все здесь было нестерпимо ярким: и небо, и вода.

— Верхний зал уже недалеко, это ясно! — воскликнул я. — У тебя все получится! — мне хотелось ее ободрить. Мне понравилось, как лифчик облегает ее груди.

— Не говори чепухи. Слышишь этот лай?

Я кивнул. Казалось, к нам приближается свора гончих.

— Это кот. Найти и уничтожить. Отыскать и стереть! — Ее била дрожь.

— Но ты можешь себя сохранить!

— Это непросто. Я и так — резервная копия.

Мне показалось, что она расплачется.

— Тогда поскакали! — скомандовал я. — Я отведу тебя в Верхний зал. Плевать на риск!

— Не ерунди, — возразила Глюкки. — Ты навечно окажешься в ловушке, если Клайд тебя прежде не убьет. Будь только у меня ресет-редактор, я бы сама туда добралась.

— А где же он?

— Потеряла, когда Клайд меня убил. С тех самых пор все ищу и никак не нахожу.

— Как он выглядит?

— Это такие большие ножницы.

— Я видел большие ножницы в руках у Шемиз, — сообщил я.

— Вот стерва!

— Не надо называть ее так, — начал я.

Но тут зазвонил телефон. Мы даже не заметили, что он есть в комнате.

— Не подходи! — вскрикнула Глюкки, но сама же подняла трубку и передала мне. Разве она могла что-то сделать? Я ведь дал расписку. Разумеется, спрашивали меня. Не успев опомниться, я уперся взглядом в протечки на потолке и в маленький серебряный молоточек, опускающийся на мою переносицу. И в улыбку Клайда. Скользкую улыбку.

Вначале было очень темно. Потом вновь стало светло. Я словно пробудился от сна. Я находился в круглой белой комнате. Со всех сторон — овальные окна. Голова у меня болела. За стеклом виднелось молочно-белое небо с серыми звездами. Глюкки…

— Здесь я, — произнесла она. Она стояла у окна, одетая в трусики цвета одуванчиков из переливающегося искусственного атласа, с высокими выемками на бедрах, полностью закрытые сзади. Лифчика на ней не было. Ни тебе бретелей, ни чашечек, ни отделки, ни кружев.

Голова у меня трещала. Но я не мог не обрадоваться этой новой высоте. Это… это Верхний зал? — спросил я, едва дыша от благоговения.

— Не совсем, — отозвалась она. Она по-прежнему была в красной кепке и в очках. — И полоса везения для нас кончилась. Не знаю уж, заметил ты или нет, но Клайд тебя убил. Только что.

— О нет, — я не мог вообразить такой поворот.

— О да, — возразила она. Она положила руку мне на лоб, и я почувствовал, как ее пальцы нащупали мелкую вмятинку.

— Что ты со мной сделала, скопировала?

— Выдернула из кэша. Еле успела. — За окном, далеко-далеко внизу, висел голубовато-зеленый шарик с белыми прожилками. — Слышишь лай? Это клайдов кот прочесывает дворец зал за залом.

Меня пробил озноб. Мне нравилось, как облегают ее тело трусики.

— Ладно, что нам терять? — сказал я, сам удивляясь, что больше не огорчаюсь по поводу собственной смерти. — Пошли в Верхний зал.

— Не ерунди, — рявкнула она. — Если ты тоже мертв, ты не можешь меня протащить. — Лай становился все громче. — Теперь придется искать ресет-редактор. Где ты видел эту-как-там-ее-зовут с большими ножницами? В какой комнате?

— Шемиз? — проговорил я. — Не помню.

— Что было за окном?

— Не помню?

— Какая мебель в комнате?

— Не помню.

— Во что она была одета?

— Облегающий, сильно декольтированный лифчик без лямок, с чашечками на проволочном каркасе и легкой подкладке, сшитый из стрейч-атласа и кружев. Также на ней были трусики с выемками на бедрах, широкой резинкой и ажурной кружевной вставкой спереди. И лифчик, и трусики белые, — сообщил я.

— Тогда пошли, — распорядилась Глюкки. — Я знаю это место.

— Я думал, что мы никуда не можем попасть без этого… рес…

— Вниз — можем, — пояснила Глюкки. Швырнув красную кепку, она сама устремилась за ней. Кепка упала у крохотной дырки, в которую даже Глюкки еле смогла засунуть свои тонкие пальцы. Я пролез вслед за ней. Трусики великолепно облегали бедра. Мы оказались на старомодной кухне, где Шемиз помешивала в горшке огромными ножницами. Она была одета в сильно декольтированный лифчик без лямок, с чашечками на проволочном каркасе и легкой подкладке, сшитый из стрейч-атласа и кружев. Также на ней были трусики с выемками на бедрах, широкой резинкой и ажурной кружевной вставкой спереди. И лифчик, и трусики были белые.

— А ну отдай! — вскричала Глюкки, вцепившись в ножницы. Она тоже была одета в сильно декольтированный лифчик без лямок, с чашечками на проволочном каркасе и легкой подкладке, сшитый из стрейч-атласа и кружев. Также на ней были трусики с выемками на бедрах, широкой резинкой и ажурной кружевной вставкой спереди. И лифчик, и трусики были белые. И, разумеется, она была в красной кепке. Но куда же исчезли ее очки?

— Мерзавка, — мягко произнесла Шемиз. Я был шокирован. Я не знал, что она умеет говорить.

— Дрянь, — парировала Глюкки.

И тут — в буквальном смысле слова ниоткуда — в комнате возникла собака.

— Кот! — выдохнула Глюкки. Она как раз пыталась взломать дверь в кладовую, действуя своими огромными ножницами, словно ломиком.

Собака-кот зашипел на нее.

— Сюда! — вскрикнула Глюкки. Втолкнув меня в кладовую, она, сделав выпад снизу вверх, воткнула ножницы в брюхо собаки. В брюхо кота. Разница невелика. Кровь брызнула во все стороны. Я оказался в просторной пустой комнате пирамидальной формы с белым полом и белыми стенами, которые вверху сходились в одной точке. В каждой из стен имелось по одному крохотному иллюминатору. Глюкки… Глюкки нигде не было видно.

За иллюминаторами расстилалась белая пустота. Звезд — и тех не было. Дверей в комнате — тоже. Снизу доносились рычание и лай.

— Глюкки! Кот тебя стер! — взвыл я. Я понял, что ей конец. Испугался, что сейчас расплачусь. Но тут в полу комнаты распахнулся люк, и из него ногами вперед вылетела Глюкки. Со стороны это выглядело странновато. Ее рука была забрызгана кровью. Она держала ножницы. Она была… Она была нагая. Абсолютно.

— Я кота стерла! — торжествующе завопила Глюкки.

— Он все равно гонится за нами, — сказал я, так как снизу по-прежнему слышался отчаянный лай.

— Тьфу ты! Автодублируемый цикл, наверное, — пробурчала она.

Она была голая. Нагая. Раздетая. В чем мать родила. Совершенно обнаженная.

— Хватит на меня пялиться, — рявкнула Глюкки.

— Я над собой не властен, — ответил я.

Даже красная кепка — и та исчезла.

Она была нагая. Голая. На ней ровно ничего не было, ровно ничего. Подбежав к одному из четырех иллюминаторов, она начала поддевать раму кончиком ножниц.

— Там снаружи ничего нет, — сказал я.

Лай раздавался все громче. Люк был закрыт, но меня не оставляло предчувствие, что он распахнется, и из него полезут собаки. Или коты. И случится это очень скоро. — Здесь оставаться нельзя! — отозвалась Глюкки и вновь положила руку мне на лоб. Ее прикосновение освежало. Мне оно понравилось. — Вмятина глубокая, но не слишком. Вполне возможно, что ты не убит. Просто оглушен.

— Он меня сильно стукнул! И вообще, я здесь заперт!

— Если ты еще жив, то надежда есть. Как только я уйду, они перезагрузят систему. И, скорее всего, ты просто проснешься с больной головой. И сможешь вернуться домой. Лай слышался все ближе.

— Не хочу я домой.

— А как же твоя мать?

— Я оставил ей записку, — солгал я.

— А твои вещи?

— Закопал на газоне.

Она была нагая. Голая, если не считать прелестных очков. Ничем не прикрытые ягодицы, ничем не прикрытые груди. Даже красная кепка исчезла. В дырку едва влезала моя рука, но я протиснулся вслед за Глюкки, выставив вперед плечо. Лай больше не слышался, зато раздавались звуки, похожие на свист ветра. Я взял Глюкки за руку, и мы покатились. Мы катились. Я держал ее за руку, и мы катились по теплому, совершенно чистому снегу.

Я точно пробудился от сна. Я был закутан в вонючие шкуры. Мой взгляд уперся в прозрачный потолок крохотной хижины, выстроенной из веток и льда. Рядом со мной, закутанная в такую же вонючую шкуру, лежала Глюкки.

— Где мы? — спросил я. — Я слышу лай котов.

— Это наши собаки, — ответила она.

— Собаки? — я встал, подошел к двери. Она была завешена колючим шерстяным одеялом. Отодвинув завесу, я увидел простирающуюся на много миль, засыпанную свежим снегом равнину, на дальнем краю которой виднелся ряд оплетенных лианами деревьев. Несколько собак серебристой масти справляли нужду у угла нашей хижины. Еще одна пыталась загрызть змею. Змея была длиннющая.

— Здесь все сходится в одной точке, — пояснила Глюкки. — Верхний зал, Северный Полюс, верхушки Амазонки.

— Верховья, — поправил я. — Куда делись твои очки?

— Они мне больше не нужны.

— А мне нравились…

— Тогда надену.

Я вновь забрался к ней под шкуры, торопясь выяснить, во что же она на сей раз одета. Я не в силах объяснить в доступных вам терминах, что именно на ней было. Но разве это важно?..

 

На краю Вселенной

Насколько мне удалось заметить, самое значительное различие между севером и Югом (они здесь упорно настаивают на заглавной литере!) наблюдается на городском пустыре. Или, возможно, мне следует сказать — на Городском Пустыре?.. У нас в Бруклине пустыри являют собой мрачные, отталкивающие протяженности из мелкого щебня, поросшие безвестной флорой, зловредной и зловонной, и усыпанные бренными останками домашнего барахла в застарелых пятнах от тараканов. Там водятся серые, суетливые, золотушные твари, на которых боязно взглянуть, разве что краешком глаза, поспешая мимо. Что до пустырей Алабамы, то все они, даже в самом центре Хантсвилла, где я живу и работаю (если мое расследование можно назвать работой и если то, что я делаю, можно назвать расследованием), смахивают на миниатюрные мемориалы в духе Джуилла Гиббона, воздвигнутые в честь придорожных, орнаментальных, а также съедобных растений, убежавших с полей. Там процветают петрушка и щавель, амарант и чертополох, жимолость и сладкий тростник, пахучая ромашка и глициния, а перевернутая тележка из бакалеи или ржавый кожух трансмиссии, ветхий пружинный матрас или дохлая собака, подобно пикантной приправе, более подчеркивают, чем умаляют очарование здешней флоры.

В Бруклине никому и в голову не придет срезать путь через пустырь, разве что за тобой погонится особливо наглый головорез. В Алабаме я каждый день пересекал городской пустырь по дороге из конторы Виппера Вилла, в которой я спал и занимался расследованием по поручению местного суда, к заведению Хоппи (бензозаправочная станция плюс авторемонтная мастерская), где у меня был собственный ключ от мужской туалетной комнаты. Я искренне предвкушал эти путешествия по тропинке сквозь цветущие сорняки, поскольку за всю свою предыдущую жизнь никогда еще не был так близок к природе. Или, может быть, я должен сказать — к Природе?..

А также к Ностальгии.

Среди случайных предметов, захламляющих пустырь в центре Хантсвилла, затесалась накидка на кресло — именно того сорта, что пользовался большой популярностью у нью-йоркских таксистов (в особенности пакистанского происхождения) на излете восьмидесятых, да и теперь иногда попадается на глаза. Здешний экземпляр, несомненно, видал лучшие времена, теперь же от него осталось около полусотни крупных деревянных бусин, соединенных крученой неопреновой нитью в грубое подобие сиденья. И все же накидка была вполне узнаваема и неизменно посылала мне теплый привет от Большого Яблока, когда я проходил мимо нее два или три раза на дню. Словно ты снова услышал нетерпеливую какофонию автомобильных гудков или понюхал свежевыпеченный, благоухающий ванилью сладкий крендель.

Реликвия лежала как раз на моем пути — половина на травке, половина на узкой тропинке из жирной красной грязи, ведущей прямиком к «Доброй Гавани Хоппи». Я наблюдал за тем, как накидка постепенно распадалась, с каждой неделей теряя по нескольку бусин, но оставаясь знакомой до боли, как дряхлеющий близкий сосед или друг. И каждый раз я искренне предвкушал тот момент, когда переступлю через эту накидку, ведь как бы я ни любил Кэнди (и люблю — мы уже почти Мистер и Миссис!) и сколь бы ни пообвыкся (наконец) в Алабаме, тоска по Нью-Йорку никак не оставляла меня.

Мы, бруклиниты, фауна сугубо урбанистическая; а где еще может быть так мало урбанизма, как в поблекших краснокирпичных кварталах городских центров Юга, лишенных автомобилей и людей? Подозреваю, они всегда были пустоваты и печальны, но сейчас — как никогда. Хантсвиллу, подобно большинству американских городов (и на севере, и на Юге), пришлось увидеть, как его жизненная кровь утекает из старого Центра к окружной магистрали: из темного, холодного сердца к горячей оболочке, где сияют неоновыми огнями пабы и бары со стриптизом, рестораны очень быстрой еды, продуктовые магазины, торгующие полуфабрикатами, и дешевые торговые центры.

Не поймите так, что я жалуюсь. Каким бы вымершим ни казался Центр, он подходил мне гораздо больше, чем окружная магистраль, где вообще не место пешеходу, каковым я в то время являлся. Вообще говоря, это совсем другая история, но почему бы не рассказать ее здесь, тем более что она прямо относится к Випперу Виллу и окраине (города, а не Вселенной).

А также к Обратному Развороту.

Переехав сюда из Бруклина, чтобы постоянно быть рядом с Кэнди, я подарил ей спортивный «вольво Р-1800», который достался мне от моего лучшего друга Вилсона Ву в знак благодарности за то, что я помог ему вернуть ЛСА (Лунный Самоходный Аппарат) с Луны обратно на Землю (это тоже совсем отдельная история, но я ее уже рассказывал). И помог отладить этот «вольво», не только потому, что я очень близкий друг Кэнди — можно сказать, почти нареченный жених, а потому, что модель Р-1800 (первый и единственный настоящий спортивный автомобиль из семейства «вольво») — крайне редкий классический экземпляр, подверженный утонченному виду аллергии, с которым даже Южный автомеханик, раскинувший свою мастерскую в тени придорожного дерева (нет в мире более благодарного почитателя этой породы умельцев, чем я!), не всегда сумеет разобраться.

Возьмем, к примеру, карбюраторы. У «вольво Р-1800» их два, скользящего типа, и через несколько сотен тысяч миль пробега оба начинают пропускать воздух. По мнению Ву (в качестве доказательства он продемонстрировал математические выкладки, разумеется), единственный способ синхронизировать работу этой скользящей пары, в особенности при переезде в другую климатическую зону, состоит в том, чтобы разогнать «вольво» на третьей скорости до 4725 оборотов двигателя в минуту на трассе с градиентом уклона от 4 до 6 процентов при влажности воздуха, приближающейся к среднему для данной местности значению, и повторить вышеописанное несколько раз, попеременно отключая то один, то другой карбюратор, пока 12-дюймовая слоеная пластина из станиоли, расположенная между рамой и кожухом трансмиссии, не срезонирует на ноту выхлопа, пропев чистейшее «ля».

Увы, я лишен абсолютного слуха, но мне удалось раздобыть один из этих гитарных камертонов, работающих от пальчиковой батарейки, а четырехрядная дорога с односторонним движением на северной окраине Хантсвилла как раз и имеет длинный шестипроцентный уклон там, где пересекает границу города, огибая Беличий Кряж — 1300-футовой высоты обломок Аппалачей, доминирующий над доброй половиной графства.

Учитывая, что алгоритм моего друга Ву требует неоднократных повторений, я выехал на четырехрядку ранним воскресным утром, когда, как мне прекрасно известно, все городские копы благочестиво присутствуют на церковной службе, и (моя первая ошибка) развернулся под знаком: ЛЕВЫЙ РАЗВОРОТ ЗАПРЕЩЕН! ТОЛЬКО ДЛЯ ПОЛИЦИИ, дабы сэкономить время, сократив себе обратный путь. Когда я, наконец, успешно покончил с делом и снова развернулся под тем же знаком, чтобы успеть к концу богослужения и подхватить Кэнди у методистской церкви, из солнечно-голубого неба неожиданно вынырнул пепельно-серый автомобиль и резко затормозил, преградив мне дорогу.

Все полицейские в целом и алабамские труперы в частности — невероятные формалисты, лишенные даже проблеска юмора, и моя вторая ошибка состояла в том, что я по-глупому пустился в объяснения. Я толковал ему, что не просто так ехал, а НАСТРАИВАЛ МАШИНУ, а он использовал мои же собственные слова, чтобы обвинить меня в шестикратном нарушении одного из главных правил автодорожного движения (запрещенный разворот).

Третью ошибку я совершил, когда попытался объяснить, что в ближайшем будущем вот-вот заделаюсь нареченным зятем Виппера Вилла. Откуда мне было знать, что мой будущий тесть однажды пальнул в того самого трупера?!

В результате этих грубых ошибок я без проволочек предстал перед мировым судьей (церковная служба как раз закончилась), и тот не преминул уведомить меня, что Виппер Вилл обозвал его……. Затем он изъял мои водительские права, полученные в Нью-Йорке, и установил трехмесячную отсрочку на выдачу мне прав в Алабаме.

Все это вместе взятое хорошо объясняет, почему «вольво Р-1800» до сих пор работает, как часы, и почему мне пришлось ходить пешком, и почему мы с Кэнди каждый день (или почти каждый) встречались для ланча в старом Центре вместо Окружной Магистрали, где она служит в офисе Департамента национальных парков.

Признаюсь, меня это вполне устраивало. Жители Нью-Йорка, даже помешанные на автомобилях бруклиниты вроде меня, охотно передвигаются на своих двоих, а я к тому же питаю подлинное отвращение к Магистрали. Каждое утро я проделывал один и тот же ритуал: вставал, одевался, пересекал городской пустырь по дороге в туалетную комнату «Доброй Гавани Хоппи», а после возвращался в контору, дабы дождаться доставки утренней почты.

Мне даже не нужно было вскрывать конверты, я просто регистрировал их в огромном гроссбухе. Без малого шесть десятков лет Виппер Вилл Нойдарт был монопольным владельцем земельных участков, отведенных под трейлерные парковки в четырех графствах штата, и проводил на территории последних низкорентабельные, высококриминальные операции, заработав в итоге неизмеримо больше врагов и намного меньше друзей, чем любой другой обитатель Северной Алабамы. Что интересно, старый хрыч обзавелся конторой не в одном из трейлерных парков, а в Центре Хантсвила, похваляясь, что не позволит себе дать дуба в дурацком доме на колесах, пригодном лишь (по его мнению) для черномазых, краснозадых и…….

Когда Виппер Вилл был вынужден удалиться на покой, над ним уже сгустилась финансово-юридическая туча, то есть, точнее говоря, могучий грозовой фронт. Его контора была опечатана в связи с началом официального расследования, а по соглашению между Союзом риэлторов и другими (крупными или мелкими, но равно жаждущими крови) агентствами по продаже недвижимости, для описи и экспертизы подозрительных финансовых документов пригласили незаинтересованного юриста со стороны.

Тот факт, что я без памяти влюблен в единственное дитя Виппера Вилла, не сочли конфликтующим интересом, более того, именно Кэнди порекомендовала меня на этот пост. Из местных законников связываться никто не захотел, хотя всеобщая неприязнь к ее папаше потихоньку стала смягчаться, как это часто бывает после кончины злодея.

Виппер Вилл пока еще не умер, но уверенно приближался к концу, пораженный комплексом прогрессирующих недугов. Рак простаты, эмфизема легких, болезнь Альцгеймера и синдром Паркинсона. Уже девять месяцев, как Кэнди поручила его заботам специального санатория для престарелых.

Пообещав отвечать на телефонные звонки (почему бы и нет, звонила только Кэнди) и аккуратно регистрировать почту, я получил дозволение жить (то есть спать) в конторе Виппера Вилла и здесь же работать над заключением для алабамского суда. По крайней мере, в конторе было достаточно места, чтобы я мог разложить свои справочные книги… или, скорее, книгу.

Мое расследование продвигалось ни шатко, ни валко, и главное препятствие заключалась в том, что кругом царил великолепный октябрь Алабамы. Золотая осень (как я выяснил) — пора любви для тех, кто уже разменял пятый десяток, а мне как раз исполнился 41 год. Сейчас я немного старше, и если вы полагаете, что это и так очевидно, то лишь потому, что не слышали всей истории целиком. А началась она в то самое утро, когда я внезапно заметил, что старая накидка из деревянных бусин выглядит немного лучше, а не хуже, чем вчера.

* * *

Случилось это во вторник, когда стояло типичное (то есть прекрасное) октябрьское утро Алабамы, и листья как раз начали подумывать, не пора ли им отправиться в полет. В понедельник вечером мы с Кэнди были вместе допоздна, припарковав «вольво» на смотровой площадке Беличьего Кряжа, и я расстегнул все пуговки ее форменной блузы, кроме самой распоследней, прежде чем она остановила меня нежным, но твердым прикосновением руки, которое буквально сводит меня с ума. Ночью я спал, как младенец, погрузившись в блаженные сны, и было уже почти десять, когда я нехотя совлек свое тело с чрезмерно узкого и жесткого кожаного дивана, исполнявшего роль кровати, и с полузакрытыми глазами проковылял через пустырь к «Доброй Гавани Хоппи».

— Янки Виппера Вилла, — произнес Хоппи, как всегда объединяя в одной лаконичной фразе утреннее приветствие, комментарий к ситуации и приглашение к беседе.

— Верно, — откликнулся я, поскольку это был единственный ответ, который всякий раз приходил мне в голову.

— А то, — важно кивнул он, завершая беседу. Да уж, болтливым Хоппи никак не назовешь.

На обратном пути через пустырь я аккуратно перешагнул через мою дряхлую подружку из деревянных бусин, которая лежала на своем обычном месте, наполовину на тропинке, наполовину на траве. Разрозненные бусины валялись среди зелени и грязи, возле крученых струн, на коих прежде были нанизаны, и это зрелище отчего-то напоминало мне тело животного, чей скелет гораздо менее материален, нежели его распадающаяся плоть. Возможно, из-за игры солнечного света (так мне подумалось) или еще не обсохшей росы, но только тем утром, как я отметил, старая накидка выглядела (или, по крайней мере, казалась) немного новее, чем вчера.

Это было странно.

В конце концов, повсюду, куда ни бросишь взгляд, царило тихое, спокойное, закономерное увядание, и в этом октябре с его медленным упадком, переходящим в разложение, я видел нечто глубоко утешительное, освобождающее женщину, жениться на которой я так страстно мечтал. Прошлым вечером, который мы провели вместе на Беличьем Кряже, Кэнди согласилась, что теперь, когда ее отец удачно пристроен в санаторий для престарелых, настало подходящее время, чтобы подумать о свадьбе или помолвке, на худой конец. Не позже, чем на будущей неделе, как я понял, она позволит мне сделать ей официальное предложение (со всеми вытекающими отсюда привилегиями).

Я решил, что мое воспаленное воображение или радужное настроение подшучивает надо мной, внушая, что рассыпанные бусины странным образом собираются по форме сиденья. Как обычно, переступая через накидку, я постарался не задеть ни одной. Кто я такой, в самом деле, чтобы вмешиваться в естественные деяния Природы?

Вернувшись в контору, я обнаружил на ветхозаветном катушечном автоответчике Виппера Вилла сразу два сообщения. Одно от моего лучшего друга Вилсона Ву, который провозгласил, что обнаружил Край Вселенной. Другое от Кэнди, которая уведомила меня о возможном получасовом опоздании к ланчу у Бонни. Второе сообщение меня несколько встревожило: по фоновому шуму нетрудно было с уверенностью определить, что Кэнди говорила из Беличьего Кряжа (я имею в виду санаторий, а не горный хребет). Перезвонить ей я никак не мог, так как выход с номера Виппера Вилла заблокирован телефонной станцией.

Пришлось достать из допотопного холодильника Виппера Вилла банку Вишневой Диетколы-Без-Кофеина, разложить на подоконнике монументальный «Обзор судебных прецедентов в штате Алабама, составленный судьей Коркораном» и углубиться в официальное расследование. Когда я проснулся, часы показывали 12.20, и на секундочку я впал в панику, но тут же сообразил, что Кэнди сама опаздывает.

* * *

«Багетки Бонни» — небольшая кафешка в самом центре Хантсвилла, где подают преимущественно сэндвичи. Это излюбленное местечко адвокатов и торговцев недвижимостью, по большей части потомственных ханствиллцев, которые без капли сожаления оставляют Окружную Магистраль приезжим типам из НАСА и всяческих университетов.

— Я волновался за тебя! — сказал я Кэнди, когда мы проскользнули в нашу кабинку. — Я понял, что звонок из Беличьего Кряжа, и мне сразу пришло в голову…

Моя будущая невеста, как всегда, смотрелась чрезвычайно эффектно в аккуратно отглаженной униформе цвета хаки. Есть девушки, которые всегда выглядят хорошенькими, не прилагая к этому ни малейших усилий. Кэнди приходится работать над собой, что делает ее еще милее и желаннее; в особенности по сравнению с моей бывшей благоверной, которая обожала прикидываться — но только прикидываться, — что презирает собственную красоту (однако это совсем другая история).

Кэнди одарила меня той улыбкой, за которой я сломя голову помчался в Алабаму, и легким прикосновением руки, живо напомнившим мне о нашей вчерашней почти-интимности.

— Ничего особенного не случилось. Мне просто пришлось кое-что подписать. Один документ. HP или что-то вроде того.

Я знал, что такое HP. Не реанимировать.

— Они говорят, это простая формальность, — сказала Кэнди. — И все-таки странно, тебе не кажется? Как будто ты приказываешь им не спасать жизнь твоего папы, а позволить ему умереть. Сердце щемит, как подумаешь.

— Кэнди, — теперь уже я взял ее за руку. — Твоему папе девяносто лет. У него маразм и рак простаты, он бел как лунь и абсолютно беззуб. Виппер Вилл прожил хорошую жизнь, но сейчас…

— Восемьдесят девять, — сказала она. — Папе еще не исполнилось шестидесяти, когда я родилась, и его жизнь вовсе не была хорошей. Она была ужасной. Он сам был ужасный человек и портил жизнь людям в четырех графствах, а те его боялись и ненавидели. И все-таки он мой папа…

— Теперь он ничуть не ужасный, — сказал я ей, что было чистой правдой. — Он тихий и спокойный, и все его заботы позади. Настала наша очередь пожить хорошей жизнью, Кэнди. Твоя и моя.

Я ни разу в жизни не видел Виппера Вилла, которого все ненавидели. Виппер Вилл, которого я знал, был старикан тихий и безобидный. Все дни напролет таращился в телевизор (где для него крутили Ти-Эн-Эн и клипы Эм-Ти-Ви), поглаживая бумажную салфетку, разложенную на коленях, словно маленькую белую собачонку.

— Ну как же, — вспомнил я, — позвонил Ву! Оставил сообщение на автоответчике. Что-то насчет края света. Должно быть, астрономический проект, над которым он работает.

— Это замечательно, — сказала Кэнди, которая очень тепло относится к Ву (интересно, что Ву любят все, за исключением непосредственного начальства). — Где он сейчас? Все еще на Гаваях?

— Наверное. Скорее всего. Не знаю, он не оставил своего номера. Ну ладно, неважно, я все равно не могу ему позвонить.

— Он еще сам позвонит, я уверена, — сказала Кэнди.

В «Багетках Бонни» ты не заказываешь еду, когда тебе заблагорассудится; всех опрашивают по очереди, точь-в-точь как в младшей школе. Хозяйка заведения Бонни подходит к тебе с грифельной доской, где значатся пять видов сэндвичей, и каждый день одни и те же. В школе, по-моему, поступали гораздо разумней: тебя вызывали к доске, а не подтаскивали ее прямо к парте.

— Как дела у твоего папы? — спросила Бонни.

— Без перемен, — сказала ей Кэнди. — Я была сегодня на Беличьем Кряже, то есть в санатории, и все говорят, что он прекрасный, послушный пациент. — Про HP она не обмолвилась ни словечком.

— Изумительно, — кивнула Бонни. — Я когда-нибудь рассказывала тебе, как твой папа пальнул в моего отца? Это было в трейлерном парке у Беличьего Кряжа.

— Да, Бонни, уже несколько раз. Но знаешь, мой папа очень сильно изменился из-за болезни Альцгеймера. У некоторых от нее портится характер, а у папы получилось наоборот, и что еще я могу тебе сказать?

— Он пальнул в моего сводного брата, Эрла, в трейлерном парке у Согнутой Ивы, — напомнила Бонни. — Обозвал его…….

— Может, тебе лучше принять у нас заказ? — спросила Кэнди. — У меня пятьдесят минут на ланч, и почти одиннадцать из них уже истекли.

— Разумеется. — Бонни поджала губы и постучала мелком по доске. — Ну и что вы, голубки, желаете отведать?

Я, как обычно, заказал прожаренный бифштекс, а Кэнди, как обычно, салат с цыпленком. К каждому заказу прилагается пакетик картофельных чипсов, и мне пришлось уничтожить обе порции, тоже как обычно.

— Она назвала нас голубками, ты слышала? — шепнул я своей будущей невесте. — Как насчет того, чтобы объявить официально? Я намереваюсь сделать тебе предложение!

— Бонни всех зовет голубками, — пожала плечами она.

Кэнди — очень милая, скромная, старомодная Южная девушка. Я обожаю этот тип женщин, поскольку они (невзирая на широко распространенные мифы) не краснеют никогда и ни при каких обстоятельствах. У Кэнди есть веские причины не спешить с разрешением предложить ей руку и сердце официально — со всеми вытекающими привилегиями. Однажды она уже была помолвлена, около десяти лет назад. Виппер Вилл, в сосиску пьяный, ворвался на репетицию свадьбы и пальнул сперва в жениха, а потом в священника, обозвав их обоих……. Так был положен эффектный конец перспективному счастью Кэнди, и нет ничего удивительного в том, что она и слышать не желает даже слово «предложение», пока не сможет уверенно принять его, не беспокоясь, какую штуку выкинет на сей раз ее папаша.

— Но ведь все улажено, Кэнди, — сказал я. — Твой отец в санатории, и мы вольны начать нашу совместную жизнь. Теперь мы можем строить планы, мы вправе…

— Скоро, — пообещала она, касаясь моего запястья нежно, легко, совершенно. — Но не сейчас. Сегодня среда, а ты помнишь, чем мы занимаемся вечером по средам.

Я вовсе не торопился вернуться в контору и заняться расследованием для суда, и когда Кэнди отправилась на службу, остановился у бензозаправки Хоппи полюбоваться, как тот меняет передние тормозные колодки на престарелом «форде».

* * *

— Янки Виппера Вилла, — сказал он, как обычно.

И я, как обычно, ответил:

— Верно!

Но Хоппи, видно, в кои веки приспичило поболтать, и он спросил:

— Как дела у старикашки Виппера Вилла?

— Великолепно, — сказал я. — Мягкий, как плавленый сыр, и свежий, как зеленый огурчик. Только и делает, что все дни напролет глядит по телику Эм-Ти-Ви и Ти-Эн-Эн. В Беличьем Кряже, я имею в виду санаторий.

— Я еще не рассказывал, как Виппер Вилл в меня пальнул? Это было в трейлерном парке у Источников Сикаморы. Обозвал меня старой вонючей…….

— Сдается мне, Виппер Вилл успел пальнуть в каждого, — заметил я.

— Хорошо еще, что он был паршивый стрелок, — откликнулся Хоппи. — Для хозяина трейлерных парков, я имею в виду. Самый злобный сукин сын во всех четырех графствах.

— Что ж, в нем больше не осталось злобы, — поведал я. — Знай себе пялится в телик все дни напролет. В Беличьем Кряже, это такой санаторий.

— Господи, спасибо Тебе за Альцгеймера, — с чувством произнес Хоппи.

Он вернулся к своим тормозам, а я вышел из тени на солнышко и зашагал через пустырь к конторе. Я все еще не спешил приступить к расследованию и потому охотно остановился у накидки из бусин, сладко напоминающей мне о Нью-Йорке, чтобы внимательно ее рассмотреть. Она определенно выглядела немного лучше. Но как же такое могло случиться?

Я присел на корточки и, ничего не касаясь, пересчитал деревянные бусины на четвертой струне от той, что некогда играла роль верхнего края накидки. Их оказалось девять, а прежде, если судить по длине обнаженной струны, там было еще пять или шесть. Достав свою шариковую ручку, я записал «9» на левой руке, чуть выше запястья. Завтра, подумал я, все узнаю точно. У меня появится УЛИКА! Я снова начал ощущать себя адвокатом.

Вернувшись в контору, я достал банку вишневой колы из холодильника, по-прежнему забитого кукурузовкой Виппера Вилла, разлитой в глиняные кувшинчики объемом с пинту. Я никогда не мог понять, зачем он хранил самогон в холодильнике. Возможно, для того (тут я могу лишь догадываться), чтобы пойло не постарело, иными словами, не стало лучше. Потом я разложил на подоконнике своего Коркорана и с тяжким вздохом приступил к расследованию. Когда я проснулся, телефон верещал, как оглашенный.

И это, разумеется, был Ву.

— Ву!

— Разве до тебя не дошло мое послание? — спросил он.

— Как же, дошло, очень приятно было опять услышать твой голос, но я никак не мог тебе перезвонить, — сказал я. — Видишь ли, этот номер заблокирован станцией. Как поживает твое семейство? — У Ву с женой два сына-погодка.

— Они вернулись в Бруклин. Джейн не нравится климат.

— На Гаваях?!

— Обсерватория Мауна-Кеа, — сказал Ву. — Двенадцать тысяч футов над уровнем моря. Здесь, как на Тибете.

— Надо же, — посочувствовал я. — А твоя работа, Ву? Ты уже выследил какие-нибудь метеоры?

— Разве ты не помнишь, что я тебе говорил, Ирвинг? (Ву крайне редко называет меня Ирвингом, обычно лишь когда изрядно раздражен.) Метеорология не имеет отношения к метеорам. Она относится к погоде. Я составляю графики астрономических наблюдений, которые всецело зависят от погоды.

— Гм. Ну и как погодка, Ву?

— Великолепно! — воскликнул он с энтузиазмом и тут же понизил голос. — Поэтому, собственно, нам и удалось найти то, о чем я тебе сообщил. — Он еще понизил голос и произнес страшным шепотом: — Край Вселенной!

— Черт возьми. Ву, поздравляю, — сказал я, пытаясь сообразить, кто же потерял этот край и когда. — А отчего ты говоришь так, словно это огромный секрет?

— Из-за последствий. Абсолютно непредвиденных, если не сказать больше. Как выяснилось, мы наблюдали его почти целый месяц, ничуть не подозревая, и знаешь почему? Он оказался вовсе не того цвета!

— Не того… цвета?

— Противоположного, — объяснил Ву. — Тебе, конечно, известно о константе Хаббла, красном смещении и расширяющейся Вселенной? — Он говорил с такой уверенностью, что у меня не хватило духу его разочаровать.

— Конечно, — быстро солгал я.

— Ну что ж, наша Вселенная больше не расширяется. — Он выдержал драматическую паузу и добавил: — Более того, мои вычисления доказывают, что она начинает сжиматься! Какой там у тебя номер факса? Сейчас я тебе покажу.

Виппер Вилл в свое время первым в Хантсвилле (а возможно, и в Алабаме) обзавелся факс-машиной. Размером с пианино и не вполне электрическая, она стояла в дальнем углу конторы, а в стене за ней была устроена вентилирующая ее наружным воздухом система из гибких шлангов и печных труб. Я никогда не испытывал желания заглянуть за ее деревянный корпус или под дюралюминиевый колпак. Однако со слов Хоппи (как-то раз привлеченного Виппером Биллом к ремонту) могу сказать вам, что энергию ее разнообразные компоненты получают от сложнейшей и более нигде и никем не повторенной комбинации аккумуляторов, часовых механизмов, гравитации, гидравлики, пропана и древесного угля.

Никто не знает, кто построил эту машину и когда. Лично я даже не подозревал, что она работает, однако всего через несколько секунд после того, как я продиктовал для Ву ее номер, щелкнуло реле, и факс-машина завыла и затряслась. Она рычала и бренчала, свистела и шипела, испуская холодный пар и горячие выхлопные газы, и наконец из плетеной корзины с табличкой ВХОДЯЩИЕ выпорхнул бумажный листок и, спланировав, приземлился на полу.

Листок испещряли пурпурные значки, начертанные рукой моего друга, и в этом странном липком красителе я признал (из далекого школьного опыта) чернила для мимеографа. Формула Ву при ближайшем рассмотрении гласила:

— Что это? — осторожно спросил я.

— Именно то, что ты видишь, — отозвался Ву. — Постоянная Хаббла непостоянна, она расплывается, колеблется и дает задний ход. Ты заметил, конечно, что красное смещение сменяется голубым, ну ты помнишь, точно как у Элвиса.

— Там голубое и золото, — возразил я. — «Когда моя голубая Луна станет золотой опять».

— Ирвинг, на свете есть вещи поважнее, чем какая-то песня Элвиса! — сказал он с упреком (довольно несправедливым, так как Элвиса первым помянул именно Ву, а не я). — Знаешь, что это означает? Что Вселенная прекратила экспансию и начинает коллапсировать вовнутрь, в себя.

— Понятно, — солгал я. — А это… хорошо или плохо?

— Не слишком хорошо, — сказал Ву. — Это начало конца или, по крайней мере, конец начала. Фаза расширения, которая началась с Большого Взрыва, теперь закончена, и мы на пути к Большому Краху. Все, что только существует во Вселенной — галактики, звезды, планеты, наша Земля и абсолютно все, что на ней есть, от Гималаев до Эмпайр Стейт Билдинга, будет стиснуто в один-единственный комок размером с теннисный мяч.

— Звучит неутешительно, — сказал я. — И когда же произойдет твой Крах?

— Ну, на этот процесс понадобится определенное время.

— Тогда определи! — Я не мог не подумать о Кэнди и наших планах на совместную жизнь, пускай даже не сделал еще официального предложения.

— От одиннадцати до пятнадцати миллиардов лет, — сообщил Ву. — Кстати, как поживает Кэнди? Вы уже обручены, надеюсь?

— Почти. Сегодня вечером мы вместе будем заниматься глазением. Как только ее папаша осел в приюте для престарелых, я тут же поставил перед Кэнди вопрос ребром.

— Мои поздравления, — сказал Ву. — Или, может быть, я должен сказать — препоздрав… уупс! Идет мой шеф, а мне нельзя занимать эту линию. Передай привет Кэнди, и кстати, что такое глазе…

Связь прервалась прежде, чем я успел ответить. Да, далеко не у каждого найдется такой друг, как Вилсон Ву. Он вырос в Квинсе, изучал физику в Бронксе, кулинарию в Париже, математику в Принстоне, траволечение в Гонконге и юриспруденцию в Гарварде (а может быть, в Йеле, я постоянно их путаю). Он работал в НАСА, но ушел оттуда в Ассоциацию бесплатной юридической помощи для неимущих. Не помню, говорил ли я, что Ву ростом в шесть футов два дюйма и играет на гитаре? Мы с ним жили в одном квартале Бруклина, когда у нас обоих были «вольво» и мы ввязались в ту авантюру с Луной. Потом я встретил Кэнди и переехал в Алабаму, a Ву бросил консультировать неимущих и получил ученую степень по метеорологии.

Которая, кстати, не имеет отношения к метеорам.

* * *

Мультиплексный кинотеатр САТУРН-5 при торговом центре АПОЛЛО на хантсвиллской Магистрали, со своей полудюжиной абсолютно идентичных залов, наполовину заполненных скучающими подростками, являет собой идеальное место для глазения. Кэнди и ее приятели изобрели сей способ убиения времени лет пятнадцать назад, когда на окраинах Южных городов впервые появились мультиплексы.

Изначально идея заключалась в том, чтобы придать свиданиям некую эластичность, поскольку мальчикам и девочкам редко нравятся одни и те же кинофильмы. Позже, когда Кэнди и ее друзья немного повзрослели, а фильмы между тем становились все хуже и хуже, возникла мысль скомбинировать фрагменты различных кинокартин в одну полнометражную (по желанию) эпопею.

Когда ты отправляешься глазеть, то прихватываешь несколько штук свитеров и головных уборов, чтобы занять себе места во всех залах и быстро изменять внешность, переходя из одного зала в другой. Парочки всегда сидят вместе, если смотрят один и тот же фильм, однако протокол глазения категорически запрещает вынуждать соседа (или соседку) оставаться на месте (или уходить). Глазеющие переходят из зала в зал (и от фильма к фильму) лишь по собственному желанию, иногда попарно, иногда по одному.

В тот вечер крутили секс-комедию для подростков, слезоточивую мелодраму для дам, судебный триллер для адвокатов, романс о влюбленных для копов-напарников, детский мультик с поющими зверушками и крутой боевик типа взорви-их-всех. Сеансы, понятно, не совпадают во временном континууме, и мы с Кэнди приохотились к глазению задом наперед. Мы начали глазение с взлетающих на воздух автобомб на колесах, затем пересекли вестибюль (и время) в обратном направлении и выслушали сенсационное признание в суде, потом разошлись, Чтобы взглянуть на веселый квартет барсуков (я) и отпускающую сквозь слезы шуточки Вупи (Кэнди), и снова встретились при первом нервном поцелуе влюбленных.

Глазение всегда напоминает мне о старых добрых временах, когда кино еще не называлось искусством и в Бруклине показывали «кино-шоу» в виде бесконечного кольца. Тогда никто еще не беспокоился о каких-то там Концах или Началах, ты попросту сидел в кинозале, пока на экране не появится уже знакомый эпизод, а после вставал и уходил.

— Глазение чем-то напоминает супружество, ты не находишь? — шепнул я Кэнди.

— Супружество? — переспросила она с тревогой. — Ты не имеешь права на меня давить!

— Это не предложение, Кэнди, а комментарий.

— Комментировать фильмы разрешается. Комментарий по поводу супружества считается давлением.

— Я комментирую глазение, — сказал я. — Это значит…

— Тссс! — громко шикнули сзади, и я вынужден был понизить голос:

— …что какое-то время ты проводишь с другой половинкой пары, а какое-то без. Что вы приходите вместе и уходите вместе, но каждый из вас волен следовать собственным вкусам. Но ты всегда уверен, что вторая половинка пары сбережет для тебя местечко рядом с собой.

Я был без ума от Кэнди.

— Я от тебя без ума, — шепнул я ей.

— Тсссссс! — зашипела пара у нас за спиной (влюбленные копы-напарники на экране допрашивали хозяйку доходного дома).

— Завтра вечером, — шепотом пообещала Кэнди и нежно взяла меня за руку. — Что это? — внезапно спросила она, разглядывая девятку на моем запястье в свете фар автомобильной погони.

— Ээ… Это? Чтобы всегда помнить, как сильно я тебя люблю, — солгал я, не моргнув глазом, чтобы моя будущая невеста не сочла меня помешанным.

— Почему только шесть?

— Ты смотришь не с той стороны.

— Ах, так. Это уже намного лучше!

— Тсссссссссссс! — раздраженно прошипели позади.

Кэнди высадила меня из машины в полночь, возле мужской туалетной комнаты «Доброй Гавани Хоппи». Шагая домой, то есть в контору Виппера Вилла, по тропке через пустырь, я взглянул на почти полную Луну и тут же вспомнил о моем друге на его суровой гавайской вершине.

На небе виднелось лишь несколько звезд; возможно, что Вселенная действительно сжимается. Конечно, я никогда не мог разобраться в вычислениях Ву, однако они практически всегда оказывались верными. Но даже если так, с чего бы мне беспокоиться? Несколько миллиардов лет — подлинная вечность, пока ты молод, а в сорок один год человек еще не стар. Говорят, второй брак — это вторая юность! Тут я аккуратно переступил через свою старую подружку, которая при лунном свете выглядела неизмеримо лучше, чем всегда. Но разве то же самое нельзя сказать и обо мне?

* * *

Было уже почти десять, когда я пробудился на следующее утро и проделал привычный путь до «Доброй Гавани Хоппи», спотыкаясь и жмурясь на солнечный свет. «Янки Виппера Вилла», — заметил Хоппи, который заменял тормозные колодки уже на другом «форде», и я пробормотал «Верно», а Хопии сказал свое «А то» мне в спину, когда я вышел из туалетной комнаты и отправился в обратный путь через пустырь.

Перед накидкой из деревянных бусин я остановился: она определенно выглядела куда новее. Похоже, что на земле стало меньше рассыпанных бусин, а на неопреновых струнах меньше свободных мест. Но зачем гадать, если у меня в руках (то есть на левом запястье) неоспоримое доказательство?

Я проверил записанную цифру: 9.

И пересчитал бусины в четвертом сверху ряду: 11.

И повторил обе операции — с тем же результатом.

Я быстро оглядел окрестные кусты в надежде обнаружить там хихикающих мальчишек или даже Хоппи. Но пустырь был абсолютно пуст. Впрочем, как и следовало ожидать в центре Хантсвилла во время школьных занятий. Никаких детей с их непредсказуемыми забавами.

Поплевав на девятку, я стер ее большим пальцем правой руки и вернулся в контору, ожидая обнаружить на автоответчике еще одно послание от Ву, однако мои ожидания не оправдались. Часы показывали всего 10.30, до ланча у Бонни оставалась прорва времени, и что же еще я мог поделать, кроме как достать из холодильника банку колы, разложить на подоконнике своего Коркорана и приступить к расследованию.

Я как раз уже начал клевать носом, когда громоздкая антикварная факс-машина Виппера Вилла, дважды щелкнув, решительно пробудилась к жизни. Она шумела и гремела, брякала и крякала, посвистывала и повизгивала и наконец выплюнула на пол листок с пурпурными мимеографическими значками:

Подождав, пока листок остынет, я поднял его и разгладил бумагу. Надо бы положить рядом с первым, подумал я, и тут же зазвонил телефон.

— Ну как? — Это, конечно, был Ву.

— Гм. Снова Большой Крах? — предположил я наугад.

— Должно быть, ты держишь листок вверх ногами, Ирвинг. Формула, которую я тебе послал, описывает Антиэнтропийное Обращение.

— Я так и понял, — быстро солгал я. — Означает ли это твое Обращение, что Большого Краха не будет? — Честно говоря, я бы не удивился; вся эта история с красным и голубым смахивала больше на утренний телесериал, чем на подлинную катастрофу.

— Ирвинг! — с упреком произнес Ву. — Посмотри на мою формулу внимательно. АО неизбежно приводит к Большому Краху, оно попросту его провоцирует. Наша Вселенная не только сжимается, она обращается вспять. Это как обратная перемотка, ты понял? Согласно моим расчетам, все будет происходить задом наперед в течение ближайших одиннадцати или пятнадцати миллиардов лет, вплоть до Большого Краха. Дерево станет расти из пепла к дровам, из дров — к дубу, из дуба — к желудю. Разбитое стекло взлетит, срастется и вставится в оконную раму. Чай будет нагреваться прямо в чашке.

— Звучит увлекательно, — сказал я. — Даже может оказаться полезным. И когда все это начнется?

— Уже началось, — сказал Ву. — Антиэнтропийное Обращение идет полным ходом.

— Ты уверен? — Я потрогал банку с колой. Она заметно потеплела, но не следовало ли ей сделаться холоднее? Потом я взглянул на часы: было уже почти одиннадцать. — У нас тут все идет вперед, а не назад, — сообщил я ему.

— Разумеется, — сказал Ву, — пока еще рановато. Видишь ли, АО началось на Краю Вселенной. Это как стартовая черта авторалли или, если хочешь, граница, от которой отлив возвращается вспять. Прилив или автомобили уже стартовали, а людям на берегу и на финише все еще кажется, что ничего такого не происходит. Здесь, на Земле, мы можем ничего такого не заметить еще тысячи лет. Но по космическим меркам — это лишь мгновение.

Я не мог не моргнуть, припомнив накидку из бусин.

— Послушай, Ву, а может ли случиться такое… что здесь уже нечто возвращается вспять? Обратная перемотка, как ты это называешь?

— Маловероятно, — немного подумав, сказал Ву. — Вселенная столь невообразимо велика, и…

И тут в дверь постучали.

— Прости, Ву, — поспешно сказал я, — тут кто-то пришел, я должен открыть дверь.

Это была Кэнди, в своей безупречно отглаженной униформе цвета хаки. Вместо того, чтобы нежно чмокнуть в щечку меня, уже почти нареченного жениха, моя будущая невеста прямиком прошла к холодильнику Виппера Вилла (что на керосиновом ходу) и откупорила банку вишневой Диетколы-Без-Кофеина. Я сразу понял — что-то произошло, и притом нехорошее, поскольку Кэнди терпеть не может вишневой Диетколы-Без-Кофеина.

— По-моему, мы должны были встретиться во время ланча?

— Мне только что позвонили из Беличьего Кряжа, — сказала она. — Из санатория. Ирвинг! Папа врезал Зуммеру.

Мне, разумеется, послышалось «врезал по зуммеру», и будучи готов принять желаемое за действительное, я понял это как местный вариант идиомы «отбросил копыта». Напустив на себя скорбный вид и спрятав виноватую ухмылку, я подошел к ней, нежно взял за руку и бесстыдно солгал:

— Мне так жаль, Кэнди. Я ужасно огорчен.

— Ты и вполовину не так огорчен, как Зуммер, — сказала она, увлекая меня к дверям. — У бедняжки здоровенный фонарь под глазом.

* * *

Беличий Кряж (санаторий) расположен к северо-востоку от Хантсвилла, в небольшой долине, над которой возвышается Беличий Кряж (гора). Это одноэтажное здание современной постройки с виду сильно смахивает на младшую школу или мотель, но пахнет как… Ну, вы знаете, как пахнут все богадельни. Кэнди привела меня в длинный холл, где мы нашли ее отца. Виппер Вилл восседал перед телевизором, привязанный к креслу, и тихо, ласково улыбался, взирая, как Джексон притворяется, что играет на гитаре и поет.

— Доброе утро, мистер Нойдарт, — вежливо поздоровался я. Язык у меня не поворачивался назвать его Виппером Биллом. Я уже говорил, что не знал отца Кэнди в бытность его грозой трейлерных парков четырех графств.

Старик, сидящий перед нами, был еще крепкого сложения, но какой-то мягкий (говядина, подернутая жирком), совсем без зубов, но зато с длинными, тонкими белыми волосами, которые этим утром казались немного серее, чем всегда. Его бледно-голубые глаза ни на секунду не отрывались от экрана, а пальцы неустанно поглаживали бумажную салфетку, разложенную на коленях.

— Что случилось, папа? — спросила Кэнди, с дочерней нежностью прикоснувшись к плечу старика. Ответа, разумеется, не последовало. Виппер Вилл Нойдарт не вымолвил ни словечка с того самого дня, когда поступил в санаторий и обозвал Флоренс Гейзере (старшую медсестру) сукой, безмозглой клушей и……, пообещав ее пристрелить.

— Я помогал ему встать из каталки, чтобы помыть его в ванне. А он вдруг как подскочит, ну и навесил мне фонарь.

Обернувшись, я увидел в дверях молодого костлявого негра, в белом одеянии санитара и с бриллиантовой запонкой в ноздре. Негр прикладывал к подбитому глазу мокрое полотенце.

— У него сверкнуло что-то этакое в глазах, — сказал он Кэнди. — Обозвал меня……. (прошу прощения!), а потом вдруг как подскочит, ну и врезал мне будь здоров. Прямо как прежний Виппер Вилл, почти совсем.

— Извини, Зуммер. Большое спасибо, что позвонил мне, а не Гейзере.

— Да ладно, чего там. У старых ребят с Альцгеймером бывают инсиденты. — Он произнес это словечко с «эс» вместо «цэ». — Гейзере, ну, она бы чересчур разволновалась.

— Зуммер, — сказала Кэнди. — Я хочу познакомить тебя со своим…

Я понадеялся, что она представит меня как своего будущего жениха, но тут меня постигло разочарование. Я был представлен «другом из Нью-Йорка».

— Янки Виппера Вилла, — кивнув, сказал Зуммер. — Как же, я слышал о нем.

— Мне очень жаль, что папа подвесил тебе фингал, — сказала Кэнди. — И я ужасно благодарна, что ты не позвонил Гейзере. Может, купить тебе сырой бифштекс, чтобы приложить к глазу?

— Я вегетарианец, — парировал Зуммер. — Не бери в голову, Кэнди. Твой папа совсем не такой плохой, если не считать одного инсидента. Он позволяет мне мыть его и прогуливать по утрам, кроткий, как голубок, не правда ли, мистер Нойдарт? И мы вместе с ним смотрим Ти-Эн-Эн. Конечно, он не всегда был таким хорошим. Помню, разок пальнул в мою мамашу, когда мы жили в трейлере у Кайбер-крика. Обозвал ее грязной черной……. Извиняюсь, конечно, но так он и сказал.

— Мы с Зуммером старые друзья, — объяснила Кэнди, когда мы вернулись к машине. — Он был первый черномазый в нашей средней школе, ох извини, афроамериканец или как там. Ну а я дочка Виппера Вилла, и мы с Зуммером на пару ходили в изгоях. Я приглядывала за ним, а он до сих пор приглядывает за мной. Слава Богу! Если Гейзере узнает, что папа снова принялся выступать, его мигом вышвырнут из Беличьего Кряжа, а мне больше некуда его пристроить, и все вернется к тому, с чего началось. И что же тогда с нами будет, Ирвинг?

— Ничего хорошего, — кивнул я.

— Надеюсь, на этом все и закончится. Просто один случайный инсидент. — Она произнесла это словечко точь-в-точь как Зуммер.

— И я надеюсь, — кивнул я.

— Странно, — сказала она задумчиво. — Тебе не показалось, что папа сегодня выглядит немного лучше?

— Ты так думаешь?

— Я думаю, что Зуммер испробовал на его волосах свою Греческую Формулу. Зуммер всегда мечтал стать парикмахером, а в санатории он просто ради заработка.

Мы пропустили ланч и назначили свидание на вечер, чтобы вместе пообедать и затем «покататься» (я просто обязан был снова поставить вопрос ребром). Кэнди высадила меня у конторы. Было еще только три пополудни, поэтому я открыл банку колы и своего Коркорана, твердо намереваясь наверстать упущенное. Меня пробудили ритмичное кряканье, звяканье, похрюкиванье и погрюкиванье, а также неравномерное жужжание и сильно наэлектризованная атмосфера. Пол в конторе ходил ходуном. Вертикальная, уникальная факс-машина Виппера Вилла еще немного поднатужилась и выплюнула испещренный пурпурными значками листок, который неспешно спланировал на пол.

Я поднял его за уголок и изучил, пока он остывал:

Но прежде, чем я успел сообразить, что бы все это могло означать (кто написал это, было предельно ясно), зазвонил телефон.

— Вот ответ на твой вопрос, — сообщил Ву.

— Какой еще вопрос?

— Ты спрашивал, не может ли что-нибудь здесь уже приступить к обратной перемотке.

— Не там у тебя, — возразил я, — а здесь, в Алабаме.

— Когда я говорю ЗДЕСЬ, Ирвинг, то имею в виду — на Земле! — сказал Ву. — Как показывают мои выкладки, теоретически такое вполне возможно. А может, даже неизбежно. Ты, разумеется, слышал о суперструнах, ведь так?

— Это что-то вроде суперклея или супермоделей? — отважился предположить я.

— Вот именно. Они удерживают всю Вселенную вместе и напряжены до предела. Вполне вероятно, что гармонические вибрации суперструн способны воздействовать на отдельные дискретные объекты, которые таким образом могли бы приобрести специфические свойства Пузырей или, иначе выражаясь, Обращений в локальных энтропийных полях.

— Пузырей, говоришь? А как насчет пустырей? — И я поведал ему о старой накидке из деревянных бусин.

— Гммммммм, — сказал Ву, и я почти услышал, как бешено вращаются шестеренки в его мозгу. — Кажется, ты ухватил нечто интересное, Ирв. Да, тут прослеживается некий определенный смысл. Гармонические обертоны суперструн могли бы проследовать от Края Вселенной вдоль линии моего взгляда, а затем по соединениям наших телефонов и факсов. В общем, все похоже на то, как стекло ломается по надпиленной линии, представляешь? Однако нужны вещественные доказательства. Пришли-ка мне пару снимков, чтобы я мог количественно оценить фе… ууупс! — Его голос резко упал до шепота. — Кажется, идет мой шеф. Передай привет Кэнди, Ирв, я тебе еще позвоню.

* * *

Было еще совсем светло, когда Ву повесил трубку, поэтому я пошел через пустырь в Добрую Гавань Хоппи и одолжил «Поляроид», которым тот снимал побитые и помятые в дорожных происшествиях автомашины. Запечатлев феномен накидки, я произвел его количественную оценку путем арифметического подсчета. Вместо одиннадцати бусин я насчитал тринадцать. Все остальные струны также заметно пополнились, а в грязи уже почти не осталось разрозненных бусин. Накидка выглядела настолько прилично, что я, пожалуй, мог бы даже взять ее к себе в машину, если бы таковая у меня была.

Все это мне ужасно не нравилось.

Я вернул Хоппи камеру и поплелся обратно в контору, пытаясь на ходу осмыслить происходящее. Что станется с опавшими листьями? Они спланируют вверх и заново прикрепятся к деревьям? А подаренный Кэнди «вольво»? У него возникнут четыре скорости на реверсе? От этаких мыслей ум у меня настолько зашел за разум, что я машинально сунул снимок в корзинку с надписью ИСХОДЯЩИЕ, прежде чем припомнил (а точнее, осознал), что факс-машина Виппера Вилла принципиально не передает информацию. Я мог переговорить с Ву по телефону (когда он позвонит), но ничего не мог переслать ему по факсу.

Как ни странно, на душе у меня полегчало. В конце концов, я сделал все, что мог. И я безумно устал от размышлений о Вселенной. У меня назначено крайне важное, возможно, даже историческое свидание, не говоря уж о необходимости проводить расследование для алабамского суда. Поэтому я открыл банку колы, разложил на подоконнике своего Коркорана и погрузился в сладкие мечты, переходящие в глубокий сон. Мне приснилась Кэнди и эта маленькая последняя пуговичка на ее форменной блузе.

* * *

У служащих ханствиллского отделения Департамента национальных парков множество разнообразных обязанностей, которые зачастую простираются далеко за формальную границу без-десяти-пять. Кое-какие из этих дел довольно интересны, другие даже забавны, а так как Кэнди любит свою работу, я по мере сил стараюсь применяться к обстоятельствам, по возможности составляя ей компанию. В тот вечер мы посетили Выставку Жареной Рыбы и Шотландских Кильтов (под эгидой Союза баптистов Северной Алабамы), где Кэнди изображала почетную гостью в своем аккуратно отглаженном, словно с иголочки, хаки.

Что касается рыбы, то она была моя любимая, прудовая, запанированная в сухарях и зажаренная в кукурузном масле, но я не мог расслабиться и получить удовольствие, размышляя о том, как бы нам поскорей закруглиться, чтобы добраться до Беличьего Кряжа (горы). У баптистов, впрочем, есть одна хорошая привычка — они рано ложатся спать, и мы с Кэнди припарковались на смотровой площадке в 21.15.

Наверху оказалось прохладно, поэтому мы присели на теплый, еще потрескивающий капот «вольво» и залюбовались россыпью сияющих в долине, как пойманные звезды, огней. У меня вдруг вспотели ладони. Этим вечером, как предполагалось, я должен был сделать наконец официальное предложение. И были веские основания надеяться, что мое предложение будет принято — со всеми вытекающими отсюда привилегиями.

Поскольку ожидалось полнолуние (а мне хотелось, чтобы этот вечер стал памятным для нас во всех отношениях), я решил подождать, покуда не взойдет Луна. Глядя, как на восточном горизонте разгорается бледное зарево, я вспомнил о Ву и невольно задал себе вопрос: не взойдет ли Луна на западе после Обращения? И заметит ли это хоть кто-нибудь? Или же мы просто станем называть Запад Востоком и на том успокоимся?

Но это чересчур глубокие для меня материи, и кроме того, у меня были дела поважнее. Лишь только Луна поднялась над горизонтом, я встал с капота и картинно опустился на колени. И уже совсем был готов поставить вопрос ребром, когда внезапно послышалось БИИП-БИИП-БИИП.

— Господи, что это?!

— Это Зуммер, — сказала Кэнди.

— А звучит как бипер.

— Так оно и есть. Зуммер одолжил мне свой бипер, — сказала она, отключая сигнал пейджера, подвешенного к ее форменному ремню.

— Зачем?

— Сам знаешь.

На Беличьем Кряже нет телефонных будок, и нам пришлось буквально сверзиться с горы, в то время как карбюраторы «вольво» подвывали, тормозные колодки визжали, а выхлоп барабанил пулеметными очередями. Кэнди ужасно боялась, что мы разбудим Гейзере, которая в ту ночь была на дежурстве, поэтому на стоянку Беличьего Кряжа (санатория) мы въехали с погашенными огнями. Я остался сторожить машину, а Кэнди проскользнула в здание через боковой выход.

Вернулась она примерно через полчаса.

— Ну? — нетерпеливо спросил я.

— Папа хряпнул Зуммера, — сказала Кэнди (или мне послышалось, что сказала), когда мы со всеми возможными предосторожностями выехали со стоянки. — Но не волнуйся, все в порядке. Зуммер ничего не сказал Гейзере. Пока. Думаю, нас ожидает еще один приступ. Третий раз, а потом все должно закончиться.

— Куда он хряпнул Зуммера на сей раз? — спросил я.

— Не хряпнул, а тяпнул, — сказала Кэнди. — Зубами.

— Но у твоего отца нет зубов?!

Она пожала плечами.

— Выходит, теперь есть.

Вот так и закончился тот вечер, который, как мне мнилось, должен был стать наилучшим из моих вечеров. Мое официальное предложение, ее официальное согласие и все вытекающие отсюда привилегии… увы! Ничему такому не суждено было состояться.

Кэнди надо было выспаться, поскольку рано утром она уезжала в Монтгомери, на ежегодную тусовку Департамента национальных парков. Она высадила меня у «Доброй Гавани Хоппи», и я совершил долгую пешую прогулку, которая почти настолько же хороша, как холодный душ. В Центре Хантсвилла, как оказалось, любую улицу можно пройти из конца в конец всего за двадцать минут. В конце концов я вернулся в контору, привычно срезав путь через пустырь.

В ярком свете полной Луны старая накидка выглядела почти как новенькая. Все верхние ее ряды были полностью укомплектованы деревянными бусинами, а в нижней части недоставало лишь нескольких штук. Я подавил желание пнуть ее от души.

В конторе меня ожидали два сообщения на ветхом катушечном автоответчике Виппера Вилла. В первом не было слов, одно лишь тяжелое дыхание. Кто-то очень, очень сексуально озабоченный звонит наугад, подумал я. Или кто-нибудь попал не туда. Или это может быть кто-то из старых смертельных врагов Виппера Вилла. Смертельные враги Виппера Вилла в подавляющем большинстве уже изрядно стары.

Второе сообщение оказалось от Кэнди, которая попала домой гораздо раньше меня. «Завтрашняя конференция продлится до самого вечера, — сообщила она. — Я вернусь очень поздно и поэтому дала твой номер Зуммеру. На всякий случай, сам понимаешь, о чем идет речь. А потом мы доведем до конца наше НЕЗАКОНЧЕННОЕ ДЕЛЬЦЕ!» — Ее послание завершилось сочным чмокающим звуком.

Уже перевалило за полночь, но спать я не мог. Мне никак не удавалось отделаться от ужасных мыслей. Я открыл банку колы, разложил на подоконнике Коркорана и уставился на пустынную улицу за окном. Был ли еще где-нибудь и когда-нибудь столь тихий городской центр, как в Хантсвилле? Я попытался вообразить, как он выглядел, прежде чем магистраль оттянула на себя деловую активность.

Должно быть, я все-таки уснул и мне привиделся кошмар: толпы новобрачных прогуливались по Центру Хантсвилла, рука об руку. Все новобрачные были невероятно стары, но у каждого был полный рот зубов, изумительно острых и крепких.

* * *

Утром я проснулся с мыслью о накидке из деревянных бусин. Я решил, что стоит сделать еще один снимок для Ву, чтобы тот мог сравнить, что было раньше и что стало потом. После традиционного визита в мужскую туалетную комнату я нашел Хоппи в подсобке, где тот подбирал тормозные колодки для очередного древнего «форда».

— Янки Виппера Вилла, — кивнул Хоппи.

— Верно, — откликнулся я и попросил еще разок одолжить «Поляроид».

— Возьми в аварийке, — коротко сказал он.

— Но грузовик заперт?

— У тебя есть ключ, — сказал Хоппи. — Твой ключ от мужской комнаты. Один ключ подходит здесь ко всему. Сильно упрощает жизнь, а?

Я подождал, когда он снова займется делом, прежде чем взять «Поляроид» и помчаться на пустырь фотографировать проклятую накидку из бусин. Чего-чего, но мне совсем не хотелось, чтобы Хоппи считал меня сумасшедшим. Отпечатав снимок, я вернул камеру на место и поспешил в контору, а там положил новое изображение накидки из бусин в плетеную корзинку ИСХОДЯЩИЕ ветхозаветной факс-машины Виппера Вилла рядом со старым отпечатком.

И если я когда-нибудь сомневался в том, что видят мои собственные глаза (а с кем не бывает, время от времени?), то ныне сомнениям пришел конец: в руках у меня была ФАКТИЧЕСКАЯ УЛИКА. Накидка из бусин на втором фотоснимке в гораздо лучшем состоянии, чем на первом, а ведь разделяет их менее двадцати четырех часов. Да, так и есть, накидка антираспадалась у меня на глазах.

Все те же ужасные мысли не давали мне покоя.

Хорошо еще, что на автоответчике не оказалось никаких сообщений. В особенности от Зуммера.

Так или иначе, пора было заняться расследованием. И хотя мне не удалось сконцентрироваться, я открыл себе банку колы и разложил на подоконнике Коркорана. Когда я проснулся, время подкатило к полудню и пол в конторе ходил ходуном. Факс-машина ухала и бухала, жужжала и дребезжала, постукивала и похрюкивала; остановилась, подумала и завела всю шарманку сначала, на сей раз почему-то громче, чем всегда. Из корзинки ВХОДЯЩИЕ выпорхнул бумажный листок, и я поймал его прежде, чем тот коснулся пола. Он был еще горячий.

Я все еще пытался расшифровать это послание, когда сообразил, что звонит телефон. Опасаясь наихудшего, я в ужасе схватил трубку и пролепетал:

— Зуммер?

— Зуммер? — удивился Ву. — Какое устройство ты вздумал из себя изображать, Ирвинг? Ладно, не отвечай, у меня есть вопрос поважнее. Какой из этих фотоснимков первый и какой второй?

— О чем ты говоришь? Какие снимки? Не хочешь ли ты сказать, что ты их получил? Но это невозможно, мой факс не работает на передачу!

— Выходит, что теперь работает, — сказал Ву. — Я как раз факсовал тебе мои новые вычисления, прямо сейчас, и как только закончил, объявились твои фотографии. Подхваченные циклом самопроверки контактного протокола, полагаю, но ты забыл их перенумеровать.

— Тот, что выглядит весьма неважно, номер два. А тот, что выглядит еще хуже, номер первый.

— Получается, ты был прав! — признал Ву. — Процесс пошел и развивается от худшего к плохому. И даже в Хантсвилле, в миллиарде световых лет от Края, Вселенная уже сжимается в локальных пузырях Антиэнтропийных полей. Аномальные гармонические обертоны суперструны, понимаешь? Та формула, которую я тебе прислал… Ты смотришь на нее, полагаю? Она как раз подтверждает теоретическую возможность того факта, что ось поля Антиэнтропийного Обращения абсолютно линейна и тянется параллельно ближайшей суперструне от Края Вселенной до самого Центра Хантсвилла.

— Ву! — прервал я его; когда имеешь дело с Ву, время от времени приходится его прерывать. — А как же люди?

— Люди?

— Ну да, люди. Ты, конечно, слышал о них, — сказал я. — Гуманоиды, как ты и я. Двуногие с автомобилями, черт бы тебя побрал!

— А, — сказал он. — Люди. Что ж, они сделаны из того же теста, что и вся Вселенная, не так ли? То есть мы, я хотел сказать. После Антиэнтропийного Обращения нам придется жить задом наперед, от могилы до колыбели. Люди перестанут стареть и станут молодеть.

— Когда?

— Когда? Да тогда, когда волна АО, распространяясь от Края Вселенной вовнутрь, затопит ее всю целиком. Помнишь, что я говорил о приливе? Возможно, это случится через много тысяч лет, а может, через несколько сотен. Однако на линейной оси, как показывает твой эксперимент, возникают отдельные пузыри, в которых… Ууупс! Идет мой шеф. — Его голос резко упал до шепота. — Пока, Ирв, передай большой привет Кэнди, и как там ее папаша, кстати говоря?

Ву часто завершает беседу вопросом, не имеющим ответа. На этот вопрос я еще менее был готов ответить, чем на любой другой.

* * *

В кафе у Бонни ланч прошел иначе, чем всегда. Целая кабинка на одного, если не считать осаждающих мою голову ужасных мыслей. Бонни поинтересовалась, где Кэнди, и я сказал, что в Монтгомери.

— Надо же, столица штата. Счастливица! А как дела у старика Виппера Вилла? Говорят, теперь он кроткий, как голубок?

— Искренне надеюсь, что так, — сказал я.

— Я когда-нибудь говорила, что он пальнул в моего…

— Думаю, что да, — сказал я. И заказал ей салат с цыпленком, просто для разнообразия, и два пакетика картофельных чипсов.

В конторе меня дожидались два сообщения на дряхлом автоответчике Виппера Вилла. Первое представляло собой тяжелое дыхание. Второе, несомненно, поносительную тираду вперемешку с хрюканьем, стонами и хрипами, и я пришел к выводу, что это кто-нибудь из старых врагов Виппера Вилла. Из всего сообщения я четко разобрал три слова: «засранец», «изничтожу» и «пристрелю».

И ничего от Зуммера, благодарение небесам.

Я открыл себе банку колы и разложил на подоконнике своего Коркорана. Меня по-прежнему терзали ужасные мысли, и чтобы избавиться от них, пришлось приступить к расследованию. Когда я пробудился, уже начало темнеть и телефон трезвонил, как оглашенный. Я едва заставил себя поднять трубку, ожидая наихудшего, и пролепетал:

— Зуммер?..

— Дззззззззззззззззз! — сказал Ву, который иногда обожает детские шуточки. Однако он тут же перешел к делу и спросил: — Насколько отстоят друг от друга твои фотографии?

— Во времени? — Я быстро подсчитал в уме. — По-моему, восемнадцать часов и три четверти.

— Гмм, — сказал он. — Это согласуется с моими расчетами. Математика — душа науки, мой друг, а считать деревянные бусины гораздо легче, чем звезды. Уточнить количество, вычислить градиент возрастания, вычесть одно из другого, поделить на фазу Луны, помноженную на 18,75… Да, теперь я могу подсчитать абсолютно точный возраст Вселенной! Какое у вас там в Хантсвилле время, центральное или восточный стандарт?

— Центральное, но послушай, Ву…

— Превосходно! Когда мне вручат Нобелевку, не забудь напомнить, что я должен с тобой поделиться. Абсолютно точный возраст Вселенной, начиная с момента Большого Взрыва и до…

— Ву! — прервал я его; имея дело с Ву, вы иногда просто вынуждены его прерывать. — Мне нужна твоя помощь. Скажи, есть ли какой-нибудь способ дать обратный ход?

— Обратный ход чему?

— Сжатию, черт возьми, или Антиэнтропийному Обращению, или как это еще называется.

— Ты хочешь развернуть назад всю Вселенную?! — Голос Ву прозвучал почти оскорбленно.

— Ничего подобного, лишь крошечную часть. Эти самые, как там их, аномальные гармонические обертоны. Суперструны.

— Гммммммммм. — Теперь его голос прозвучал заинтригованно. — Локально? В ограниченном темпоральном промежутке? Возможно. Если все дело только в струнах…

Честно говоря, я не понял, какие струны Ву имеет в виду (шла ли речь о всей Вселенной или о накидке из деревянных бусин?), тем более что древняя факс-машина внезапно хрюкнула. И грюкнула. И зарычала, и завыла. Стены затряслись, пол заходил ходуном. Разогретый листок бумаги вылетел из корзинки ВХОДЯЩИЕ и запорхал над половицами. Я без труда поймал его на лету; я уже начал набивать себе руку.

— Что там у тебя по-китайски?

— Мультикультурная синергия. Я скомбинировал свои расчеты относительной линейной стабильности удаленных Антиэнтропийных полей, сидящих на осях суперструн, со старинным тяньшаньским заклинанием для обезвреживания ядов в колодце, чтобы верблюды могли попить. Маленький, но полезный трюк, я выучил его в школе.

— В школе? Медицинской?

— Караванщиков, — сказал Ву. — Мера, разумеется, сугубо временная, ее действие продлится не свыше нескольких тысяч лет. И тебе потребуется специальное устройство для реверса Антиэнтропийного поля.

— А что это такое?

— Да все, что попадется под руку. Два на четыре дюйма, нечто наподобие кистеня. Самое главное — нанести резкий короткий удар! Проблема, правда, заключается в том, что невозможно предсказать, какие побочные эффекты… Уууупс! — Его голос упал. — Кажется, мой шеф идет прямо сюда.

Когда Ву повесил трубку, я сел у окна и стал ждать наступления ночи. Ждать, когда прозвенит звонок Зуммера. Меня никак не оставляли ужасные мысли. Когда окончательно стемнело, я спустился по лестнице и зашагал к пустырю. С собой у меня было спецустройство для реверса размером 2x4.

Добравшись до накидки из бусин, я присел на корточки и, размахнувшись, врезал по земле с одной ее стороны. Всего один удар, короткий и резкий. Затем с другой стороны: еще один резкий и короткий удар. Я подавил желание растоптать проклятую накидку ногами. В конце концов, это все-таки эксперимент.

Спецустройство для реверса я оставил при себе. Луна неспешно поднималась над горизонтом (по-прежнему на востоке), а прямо передо мной, на тропке, рядышком стояли кот и пес и глазели на меня. Когда они развернулись и затрусили прочь, по-прежнему бок о бок, сердце мое похолодело. А что, если я только усугубил положение вещей?..

«Добрая Гавань Хоппи» была закрыта. Я воспользовался мужской комнатой и вернулся в контору, где меня дожидались на автоответчике еще два новых сообщения. Голоса на первой записи я прежде никогда не слышал, но я прекрасно знал, кто это: «Где та паскудная мерзавка, что зовется моей дочерью? Ты меня слышишь, сучка? Даже и не пробуй снова запихнуть меня в богадельню! Я тебя прикончу! Богом клянусь, убью!»

Второе сообщение было от Зуммера.

«У нас здесь проблема, янки, — сказал он, немного задыхаясь. — Старик окончательно сорвался с цепи. Он разбил стеклянную дверь стулом и вломился в кабинет Гейзере, и сейчас он…» Но тут послышался звук очередного разбивающегося вдребезги стекла, за ним короткий вопль и тупой удар. Частые короткие гудки сказали мне, что сообщение закончилось.

Пока я его переваривал, зазвонил телефон. Подняв трубку, я опять услышал первый голос, но теперь вживую:

— Ты, Богом проклятое отродье старой вонючей суки! Куда подевался мой «олдсмобиль»? Ты отдала его этому грязному ниггеру из богадельни?!

Я услышал, как Зуммер закричал: «Неееееет!»

— Ах ты, паршивый недоделанный……!

Грянул выстрел. Я бросил трубку и ринулся в ночь.

* * *

Взяться за руль после долгого перерыва — почти что райское блаженство, но, как ни печально, у меня не было возможности насладиться им. Насчет полиции я не слишком волновался, полагая, что копы не задержат аварийку Хоппи, если не заметят, кто сидит за рулем. Поэтому я нахально проскочил красный свет, лихо вырулил на четырехрядку и понесся дальше, как демон из ада, по направлению к Беличьему Кряжу (санаторию, а не горе). Въехав на стоянку, я бросил там грузовик с урчащим мотором и горящими огнями и со всех ног помчался к боковому выходу.

Виппера Вилла я нашел в кабинете Гейзере с огнестрельным оружием, изъятым из ящика ее стола. Тридцать восьмой калибр, новехонький экземпляр с перламутровой рукоятью (специально для леди), и Виппер Вилл был чрезвычайно занят, нацеливая его на Зуммера. Последний, неестественно выпрямив спину, сидел за рабочим столом Гейзере, крепко привязанный к одному из офисных кресел с колесиками. В стене за спиной Зуммера красовалась дырка от пули, чуть выше и чуть левее его головы.

— Забрать все мои денежки, а меня упрятать в гнусную богадельню! Ах ты, подлая…….ная маленькая дрянь! — взревел Виппер Вилл.

О Боже, и так он говорил о Кэнди — своей единственной дочери! Волосы Виппера Вилла, который стоял (я впервые видел его стоящим) спиной к дверям, были уже почти совсем черны. Зуммер при виде меня стал подавать сложные панические сигналы — с помощью бровей и бриллиантовой запонки в ноздре. Как будто я без того не мог оценить ситуацию! Я сделал несколько шагов вперед на цыпочках, стараясь не наступать на куски разбитого стекла.

— Нет, ты только попадись мне на глаза! Мерзкая, лживая, бессердечная, развратная……!

Я услышал более чем достаточно, размахнулся и хряпнул его справа по голове. Всего один удар, короткий и резкий. Виппер Вилл рухнул на колени, а я протянул руку через его плечо и вынул тридцать восьмой из его обмякших пальцев. И уже собирался добавить ему слева, но тут Виппер Вилл покачнулся, рухнул лицом вперед и растянулся на линолеуме во всю длину.

— Отличная работа, янки, — сказал Зуммер. — А что это у тебя за штуковина в руке?

— Спецустройство для реверса Антиэнтропийного поля.

— Больше смахивает на карманный фонарик в старом носке.

— Это только видимость, — не согласился я.

Потом мы, пыхтя, перетащили Виппера Вилла через холл в его личную комнату, по возможности заботливо и осторожно.

* * *

Было уже почти десять часов, когда я наутро пробудился в конторе Виппера Вилла, лежа на жестком диванчике, который назывался моей кроватью. Встав, я подошел к окну и поглядел: аварийка стояла под вывеской «Доброй Гавани Хоппи». Точно там же, где я ее сам поставил этой ночью.

Натянув штаны, я спустился вниз и направился к пустырю. В верхней части накидки, как я увидел, оголилось несколько струн, в нижней части — уже почти половина. Деревянные бусины во множестве рассыпались в красной грязи. Я обошел их крайне аккуратно, почти с почтением.

— Янки Виппера Вилла. — Хоппи менял тормозные колодки на очередном «форде».

— Верно, — охотно откликнулся я.

— Ну и как там старик Виппер Вилл?

— Да все по-прежнему. Надеюсь. — Не стоит, пожалуй, решил я, сообщать Хоппи, что прошлой ночью я вынужден был позаимствовать его грузовик. — Сам знаешь, как это бывает у стариков.

— А то.

Вернувшись в контору, я нашел на автоответчике два послания. Одно из них от Зуммера. «Не думай о Гейзере, янки, — сказал он. — Я наболтал ей байку про грабителя. А копов Гейзере точно не позовет: на тот тридцать восьмой у нее нет разрешения. Дырка в стенке, следы от пальчиков и все такое, это теперь без проблем. Не вижу веских причин, чтобы расстраивать Кэнди из-за вчерашнего инсидента, а ты как думаешь?»

Я тоже не видел.

Второе послание было от Кэнди: «Я вернулась. Надеюсь, все в порядке? Встретимся у Бонни ровно в полдень».

Я открыл банку вишневой Диетколы-Без-Кофеина и разложил на подоконнике Коркорана. Когда я проснулся, было уже почти двенадцать.

* * *

— Поездка была замечательная, — сказала Кэнди. — Спасибо, что присмотрел тут за всем. Утром я остановилась у Беличьего Кряжа по пути домой и…

— И???

— Папа совсем неплохо выглядит. Он мирно спал в своем кресле перед телевизором. Кстати, волосы у него опять побелели. Должно быть, Зуммер смыл наконец свою Греческую Формулу.

— Это хорошо, — сказал я. — По-моему, Зуммеру не стоило красить старику волосы.

— У меня такое чувство, — сказала Кэнди, — что дела опять пошли на лад. — Она нежно прикоснулась к моей руке. — Может быть, сегодня вечером нам снова навестить Беличий Кряж? Гору, а не санаторий.

— Что мы сегодня закажем, влюбленные голубки? — спросила Бонни, нацелившись мелком на грифельную доску. — Как твой папа, Кэнди? Я когда-нибудь рассказывала…

— Да-да. И еще раз да, — сказал я. — Все, что обычно, пожалуйста.

Если бы я выдумал эту историю, здесь бы она и закончилась. Но в реальной жизни всегда бывает что-то еще, о чем необходимо упомянуть. Этим вечером по пути к Беличьему Кряжу (горе) мы с Кэнди остановились у санатория. Виппер Вилл спокойно сидел в своем кресле, поглаживая бумажную салфетку, и смотрел вместе с Зуммером Ти-Эн-Эн. Волосы Виппера Вилла были белы, как снег, и я с облегчением заметил, что во рту у него больше не было зубов. Зуммер украдкой подмигнул мне, и я ответил ему тем же. Маленький бриллиантик в ноздре Зуммера выглядел чертовски замечательно.

В тот же вечер на смотровой площадке я опустился на колени и… Ну, вы знаете (или способны догадаться), как это обыкновенно бывает, со всеми вытекающими отсюда привилегиями. Тут моя история могла бы решительно закончиться, однако, когда я вернулся в контору, антикварный факс Виппера Вилла громко рычал, стучал, фыркал и испускал пары, а телефон заходился звонками.

Я поколебался, почти со страхом, прежде чем поднять трубку. Что, если это опять Зуммер?!

Но это был не он.

— Мои искренние поздравления! — сказал Ву.

Я немедленно залился краской (я обычно легко краснею) и в смущении пролепетал:

— Вот как, ты уже слышал?

— Слышал? — удивился он. — Я видел это своими собственными глазами! Ты уже получил мой факс?

— Я как раз поднимаю его с пола.

Бумага была еще теплой, на ней красовались пурпурные мимеографические значки.

— Это наверняка Эффект Бабочки! — сказал Ву.

Хотя бабочки — довольно романтичная материя (в своем собственном роде), я начал подозревать, что Ву говорит совсем не о том. То есть не о моем предложении, ее согласии и всех вытекающих отсюда привилегиях.

— О чем ты, собственно, толкуешь? — спросил я.

— О Хаосе и Сверхсложных Системах! — объяснил он. — Бабочка взмахнула крылышками в тропическом лесу, а над Чикаго в результате разразилась снежная буря. Линейно-гармоническая обратная связь. Взгляни на мою формулу повнимательней, Ирвинг! Ты реверсировал Обертональные Гармоники Суперструны, и что же получилось в результате? А то, что наша Вселенная враз затрепетала, как флажок на ветру, и кстати, чем ты хряпнул ту самую накидку из бусин?

— Два на четыре дюйма, — коротко ответил я, не видя веских причин входить в подробности касательно Виппера Вилла.

— Ну что ж, ты попал прямо в точку, Ирв. Красное смещение вернулось, Вселенная опять расширяется! Но вот сколько это продлится, сказать пока не могу.

— Надеюсь, вполне достаточно, чтобы успеть устроить свадьбу.

— Свадьбу? Не хочешь ли ты сказать…

— Хочу. Вчерашним вечером я сделал официальное предложение, и Кэнди его официально приняла. Со всеми вытекающими отсюда привилегиями. Ты сможешь прилететь с Гаваев, Ву, чтобы принять на себя роль шафера?

— Само собой разумеется, — сказал он. — Но только это будет не с Гаваев. Видишь ли, на будущей неделе я начну работать в колледже Сан-Диего.

— Сан-Диего?..

— Как метеоролог, на Мауна-Кеа я сделал абсолютно все, что мог. Джейн и мальчики уже в Сан-Диего, и кроме того, мне дали грант на исследования в области метеорологической энтомологии.

— Что это за область?

— Если в двух словах, букашки и погода.

— Не вижу, какое отношение к погоде имеют букашки, и наоборот.

— Я только что объяснял тебе, Ирвинг, — раздраженно сказал Ву. — Ну ладно, я пришлю тебе свои вычисления, и ты сам все увидишь.

И он прислал. Но это уже совсем другая история.

 

Плейер

Пояс — спокойное место. Солнце так далеко, что его пения не слышно. Рев миллиона миллионов звезд, пожирающих друг друга, превращается здесь в абсолютную тишину. Но молчание было прервано звуком: бип-бип-бип.

Афени Бен Кэрол услышала этот писк. Стала искать источник искателем, определила место определителем. То, что она обнаружила, было размером с автомобиль. Она затянула его сетью в трюм.

Афени Бен Кэрол назвали в честь ее матери и отца, а тех назвали в честь их родителей из предыдущего поколения. Она была из рода называющих, который пережил появление (вот они мы!) уже сотни поколений, что выпадает каждому называющему роду, а выживает лишь один из тысячи. И тогда обустраивается во Вселенной, где каждый вид, разумный или нет, проживает жизнь длиной в один оборот галактики.

Меньше, чем мне показалось, думала она. Не на английском, но на языке, в котором все еще звучали отголоски этой древней, летящей, скрипучей, ароматной смеси. Язык, как Дугласова ель, живет около пятисот лет.

* * *

Афени Бен Кэрол частенько разговаривала сама с собой. Она была хорошим слушателем. Она уже почти год барражировала вдоль Пояса, выискивая тяжелые металлы. То, что она нашла, оказалось серебристой сферой размером с автомобиль. Она втащила его в трюм сетью.

Не корабль, сказала себе А. Б. Кэрол. Это стало понятно сразу. Нет двигателя, нет систем притягивания и ориентации. В самой глубине юного сердца мелькнула тень древней, как мир, мечты: а вдруг это дым чужого костра? Ибо то была вещь, сделанная руками, а она и сама была из рода делающих.

Она прервала полет и вернулась с добычей домой. Ибо она была из рода домашних и собирающих, тех, что собирали ветви чужих планет и плели из них колыбели своим младенцам. Она несла добычу к древней, промытой водой и высушенной ветрами Заре, или Земле, или Золе, или Воле, или Соли, или Доле.

Группа Кью пригласила ее присутствовать (ведь она сетью втянула это в трюм). В Группу Кью входили: ТРан де Маркус, горько-сладкий Биттер Свит, Орсон Фарр и Гроон Элизабет плюс два комплекта близнецов для симметрии. Все они были из этого рода — любопытного, вопрошающего, сующего нос во все.

Группа Кью собралась на совет, а вокруг тихо кружили дубовые листья, мягко, как снег, укрывая землю. Прекрасные слушатели, они молча слушали песню небес: бииип-би-иип-бииип.

Каждый бииип состоял из меньших биипов, а в них, в свою очередь, слышались еще более краткие «бип». Математика. С математикой разобрался Биггер Свит. «Найди меня», — говорил пришелец.

* * *

Уже сделано, сказала себе Афени Бен Кэрол.

Они нашли маленькую панель размером с дверь. Внутри обнаружилась меньшая сфера, которая вращалась в луче неизменного света. Вращалась и пела: бииип-бииип-бииип.

ТРан де Маркус расшифровал музыку. «Поправь меня», — пела музыка. Так они и сделали, ибо были из поправляющего, налаживающего рода. Легкое покачивание, осмотр, простой тест рукой. Звезды натянулись на своих серебряных струнах. «Бииип» свернулось в «бум-м-м», долгое, плоское и высокое.

Потом прекратилось. Тишина была красноречива. «Отошли меня дальше», — шептала она. Группа Кью кивнула в унисон, ощущая себя покинутой. Их работа окончена.

Афени Бен Кэрол доставила его обратно в Пояс. Ее сопровождал Орсон Фарр. Мимо, кружась струящимся водоворотом, проносились планеты.

Афени Бен Кэрол думала о тех, кто находил и налаживал пришельца до нее, и о тех, кто до них и кто еще раньше. Космический путешественник стар. Интересно, кто найдет и наладит его потом, когда она снова отправит его в дорогу? А если никто не найдет, что тогда? Ей было страшно отпускать его от себя.

Его нужно находить и налаживать примерно каждый миллион миллионов лет. Иначе он замедлится, говорила она. Начнет раскачиваться. Появится фальшь в мелодии. А потом вообще перестанет играть. Страшно отпускать его от себя.

Давай оставим его здесь, предложил Орсон Фарр. Мы ведь можем прожить миллион миллионов лет. Но скорее всего нет.

* * *

Наверное, нет, сказала Афени Бен Кэрол, которая втянула путешественника в трюм сетью. Она натерла его, и он стал сиять, как зеркало. Заглянув внутрь, А. Б. Кэрол увидела миллион колец из кружащихся угольных искр, которые когда-нибудь, вероятно, смогут, которые когда-нибудь наверняка сумеют соткать еще один ищущий, находящий и налаживающий род.

Что он играет? — спросил Орсон Фарр.

А. Б. Кэрол направила его к звездам. Вселенную, ответила она, слегка крутанула его рукой и отправила дальше.

 

Офисный роман

Первый раз Кенб78 увидел Мэри97 в Муниципальной Недвижимости, когда стоял в очереди на Закрытие. Она стояла на две позиции впереди него — синяя юбка, оранжевый галстук, белая блузка — и выглядела в точности как любая прочая женская пиктограмма. Тогда он еще не знал, что она — Мэри, потому что не мог видеть, какое именно у нее лицо. Но свою Папку она держала обеими руками, как частенько делают давно работающие сотрудники, а когда очередь продвинулась вперед, он увидел ее ногти.

Они были красными.

Как раз в этот момент очередь после прокрутки снова сдвинулась вперед, и ее пиктограмма исчезла. Кен был заинтригован, но вскоре забыл про нее. В это время года работы для него было невпроворот, и он почти непрерывно отрабатывал Вызовы на Задания. Позднее на той же неделе он увидел ее снова, когда она во время паузы стояла возле открытого Окна в Коридоре между Копированием и Пересылкой. Проходя мимо, он притормозил, воспользовавшись известной ему уловкой — повернул свою Папку боком. И опять увидел ее красные ногти. Странно. В меню ВЫБОР ногтей не было. А в меню ЦВЕТ красного тоже не было.

* * *

В выходные Кен навестил свою мать в Доме — у нее был то ли день рождения, то ли какая-то годовщина. Кен ненавидел выходные. За неделю он успевал привыкнуть к своему лицу Кена и без него чувствовал себя весьма неуютно. Ненавидел он и свое старое имя, которым мать упорно продолжала его называть. И вообще, он терпеть не мог находиться снаружи, уж больно там все выглядело угрюмо и мрачно. Чтобы не поддаться панике, он закрывал глаза и негромко гудел — снаружи он мог делать одновременно и то, и другое, — пытаясь имитировать умиротворяющее гудение Офиса.

Но реальность нельзя заменить имитацией, и Кену так и не удалось как следует расслабиться, пока не наступил рабочий день и он снова не оказался в Офисе. Ему нравилось мягкое электронное жужжание поисковых машин, деловитые потоки пиктограмм, маслянисто поблескивающие стены Коридоров, успокаивающие виды за мерцающими Окнами. Он любил такую жизнь и свою работу.

На той неделе он и познакомился с Мэри. Точнее, она познакомилась с ним.

* * *

Кенб78 забрал Папку документов из Поиска и нес их на Печать. По мельтешению пиктограмм впереди он понял, что перед Автобусом, отправляющимся из Коммерческого, стоит длинная очередь, и поэтому сделал паузу в Коридоре — в зонах с высокой плотностью движения ожидания поощрялись.

Кен открыл Окно, положив Папку на подоконник. Воздуха здесь, разумеется, не было, зато вид открывался очень приятный — такой же, как и за любым другим Окном в «Микросерф офис 6.9»: булыжные мостовые, уютные кафе и цветущие каштаны. Апрель в Париже. Кен услышал голос.

— Чудесный вид, правда?

— Что? — спросил он, смутившись. Две пиктограммы не могут открыть одно и то же Окно, и тем не менее она стояла рядом. Красные ногти и все прочее.

— Апрель в Париже, — сказала она.

— Знаю. Но как…

— Мелкая уловка, о которой я узнала. — Она показала на свою Папку, лежащую поверх его и смещенную вправо.

— …вы это сделали? — договорил он, потому что слова уже находились в его буфере. У нее было лицо мэри, которое нравилось ему больше прочих стандартных лиц. И красные ногти.

— Когда она смещена вправо, Окно воспринимает нас как одну пиктограмму, пояснила она.

— Наверное, оно считывает лишь правый край, — предположил Кен. — Ловко.

— Меня зовут Мэри, — сказала она. — Мэри97.

— Кенб78.

— Вы замедлились, проходя мимо меня на прошлой неделе, Кен. Это тоже ловкий трюк. И я подумала, что с вами стоит познакомиться. А то эти трудоголики из Городского Совета такие зануды.

Кен продемонстрировал ей свою уловку с Папкой, хотя она, похоже, о ней уже знала.

— Вы давно в Городе? — спросил он.

— Слишком давно.

— Но почему я вас не видел прежде?

— Может, и видели, да только не обращали внимания, — сказала она и подняла руку с красными ногтями. — Они у меня были не всегда.

— А откуда они у вас?

— Это секрет.

— Весьма симпатичные.

— Весьма или симпатичные?

— И то, и другое.

— Вы со мной флиртуете? — спросила она, улыбаясь улыбкой мэри.

Кен задумался над ответом, но опоздал. Ее Папка замерцала перед прерыванием, и Мэри исчезла.

* * *

Несколько циклов спустя на этой же неделе он увидел ее снова. Она стояла в паузе возле открытого Окна в Коридоре между Копированием и Верификацией. Кен наложил свою Папку поверх ее, сдвинул Папку вправо и встал рядом с Мэри, глядя на Апрель в Париже.

— Вы быстро научились, — заметила она.

— У меня был хороший учитель, — ответил он и добавил множество раз отрепетированные слова:- А что если да?

— Что «да»?

— Флиртую.

— Ничего не имею против, — произнесла она, улыбаясь улыбкой мэри.

Кенб78 впервые пожалел, что лицо кена не умеет улыбаться. Его Папка уже мерцала, но ему еще не хотелось уходить.

— Вы давно в Городе? — снова спросил он.

— Я всегда здесь была, — ответила Мэри. Она, разумеется, преувеличивала, но в определенном смысле ее ответ был правдой. Мэри рассказала Кену, что уже работала в Городском Совете, когда установили «Микросерф офис 6.9». — До установки Офиса записи хранились в подвале, в металлических ящиках, и обрабатывались вручную. Я помогала переносить их на диск. Это называлось «ввод данных».

— Ввод?

— Это было еще до нейронного интерфейса. Мы сидели снаружи и вводили данные через Клавиатуру, глядя в нечто вроде окна под названием Монитор. Тогда внутри Офиса еще никого не было. Только картинки файлов и все прочее. И Апреля в Париже, разумеется, тоже не было. Его добавили позднее, чтобы предотвратить клаустрофобию.

Кенб78 сделал быстрый мысленный подсчет. Сколько же в таком случае лет Мэри? 55? 60? Неважно. Все пиктограммы молоды, и все женщины прекрасны.

* * *

У Кена никогда еще не было друга, ни в Офисе, ни снаружи. И уж тем более подруги. Он стал ловить себя на том, что старается быстрее отправиться по Вызовам на Задание, чтобы по дороге пройтись по Коридорам в поисках Мэри97. Он обычно находил ее возле открытого Окна, где она любовалась улочками, кафе и цветущими каштанами. Мэри любила Апрель в Париже.

— Там так романтично, — говорила она. — Ты никогда не представлял, как идешь по этому бульвару?

— Конечно, — отвечал Кен, хотя делать этого не мог. Он не любил что-либо воображать, предпочитая реальную жизнь или хотя бы «Микросерф офис 6.9». Но ему нравилось стоять рядом с ней у Окна, слушать мягкий голос Мэри и отвечать низким голосом кена.

— Как ты сюда попал? — спросила она. Кен ответил, что его наняли на временную работу — переносить документы полувековой давности по длинной лестнице из Архива в Активное Окно.

— Тогда, разумеется, меня звали не Кен. Все временные пиктограммы ходили в сером — как мужчины, так и женщины. Для связи с нами использовали шлемы с нейронным интерфейсом, а не нынешние клипсы. И никто из штатных работников Офиса с нами не разговаривал, даже не замечал нас. А работали мы по 14–15 циклов в день.

— И тебе это нравилось?

— Да, нравилось, — признал Кен. — Я нашел то, что искал. Мне нравилось быть внутри.

И он рассказал ей, какое замечательное и поначалу странное чувство испытал, став пиктограммой и получив возможность видеть себя, проходя по Офису — словно находился одновременно и в своем теле, и снаружи.

— Сейчас, конечно, мне это кажется нормальным, — добавил он.

— Так оно и есть, — подтвердила она и улыбнулась улыбкой мэри.

* * *

Миновало несколько недель, прежде чем Кен набрался решимости сделать, как он это мысленно назвал, «свой ход».

Они стояли у того же Окна, где впервые разговорились — в Коридоре между Копированием и Верификацией. Ее рука с поблескивающими красными ногтями лежала на подоконнике, и он накрыл ее своей ладонью. И хотя он не мог ощутить ее руку физически, результат ему понравился.

Он боялся, что она отдернет руку, но она улыбнулась улыбкой мэри и сказала:

— Я думала, ты никогда на такое не решишься.

— Мне хотелось это сделать еще с первой нашей встречи.

Она пошевелила пальцами, и ему стало почти щекотно.

— Хочешь увидеть, что делает их красными?

— Это твой секрет?

— Он станет нашим секретом. Знаешь Браузер между Закладными и Налогами? Жди меня там через три цикла.

* * *

Браузер оказался циркулярным коннектором без Окон. Кен встретил Мэри в Выбрать Все и прошел следом за ней в сторону Вставки, где двери были меньше и располагались ближе.

— Слышал когда-нибудь о Пасхальном Яйце? — спросила она.

— Конечно. Сюрприз программиста, спрятанный внутри программы. Тайная подпрограмма, не указанная в руководстве. Иногда смешная, иногда непристойная. Обычно Пасхальные Яйца…

— Ты повторяешь то, что выучил в Ориентации.

— …обнаруживаются и вычищаются из коммерческих программ Отладчиками и Оптимизаторами, работающими в фоновом режиме, — закончил Кен, потому что слова уже находились в его буфере.

— Но ничего. Вот мы и пришли.

Мэри привела его в комнатку без Окон. Она оказалась пуста, если не считать столика в форме сердечка.

— Эта комната была стерта, но не перезаписана, — пояснила Мэри. Наверное, Оптимизатор ее пропустил. Поэтому Пасхальное Яйцо до сих пор здесь. Я обнаружила его случайно.

На столе лежали три игральные карты — две лицом вниз, а одна, десятка бубен, лицом вверх.

— Готов?

Не дожидаясь ответа Кена, Мэри перевернула десятку лицом вниз. Ее ногти перестали быть красными.

— Теперь попробуй ты, — предложила она.

Кен попятился.

— Да ты не нервничай. Эта карта ничего не делает, она лишь меняет Выбор. Давай!

Кен робко перевернул карту. Ногти Мэри вновь стали красными. С его же ногтями ничего не произошло.

— Эта первая карта работает только для девушек, — сказал Мэри.

— Ловко, — признал Кен, немного успокаиваясь.

— Но это еще не все. Готов?

— Пожалуй…

Мэри перевернула вторую карту — ею оказалась дама червей. Едва Кен разглядел картинку, как послышался цокот копыт, и в комнатке открылось Окно. А за Окном был Апрель в Париже.

Кен увидел серого коня, шагающего точно посередине бульвара — без упряжи, но с коротко подстриженной гривой и обрезанным хвостом.

— Видишь коня? — спросила Мэри97.

Она стояла рядом с Кеном у Окна. Ее белая блузка и оранжевый галстук исчезли, сменившись красным кружевным бюстгалтером. Его большие чаши были полны и поддерживались узкими натянутыми бретельками. Верхушки ее пышных грудей выпирали белыми полумесяцами. Кенб78 не мог ни двигаться, ни говорить. Зрелище оказалось для него ужасающим и одновременно неотразимо привлекательным. Мэри завела руки за спину, расстегивая бюстгалтер. Сейчас! Но едва чаши бюстгалтера поползли вниз, как заверещал свисток. Конь застыл посреди бульвара. К нему бежал жандарм, размахивая дубинкой. Окно закрылось. Мэри97 стояла у столика, снова в белой блузке и оранжевом галстуке. И лишь десятка лежала лицом вверх.

— Ты слишком быстро перевернула карту, — сказал Кен.

— Дама перевернулась сама, — ответила Мэри. — Пасхальное Яйцо — это замкнутый алгоритм. Если его запустить, он выполняется автоматически. Тебе понравилось? Но только не говори «пожалуй».

Она улыбнулась улыбкой мэри, а Кен попытался придумать ответ. Но их Папки уже мерцали перед прерыванием, и она исчезла.

* * *

Кен отыскал ее несколько циклов спустя на их обычном месте встреч, у открытого Окна в Коридоре между Копированием и Верификацией.

— Тебе понравилось? — спросил он. — Мне — очень.

— Ты со мной флиртуешь?

— А что если да? — произнес он знакомые слова, почти стоящие улыбки.

— Тогда иди со мной.

* * *

На той неделе Кен еще дважды ходил с Мэри в Браузер. И каждый раз все повторялось. Едва Мэри переворачивала даму, как в комнатке открывалось Окно, и за ним снова вышагивал по бульвару конь. Налитые, округлые и безупречные груди Мэри97 начинали переполнять красный кружевной бюстгалтер, она спрашивала: «Видел коня?» — и заводила руки за спину, расстегивая…

Но едва чаши начинали спадать, а Кен готовился увидеть ее соски, как свистел жандарм, и на Мэри97 вновь оказывалась белая блузка с оранжевым галстуком. Окно закрывалось, а карта лежала на столике лицом вниз.

— Единственная проблема с Пасхальными Яйцами в том, что они всегда выполняют одни и те же действия, — сказала Мэри. — А у того, кто создавал это Яйцо, был явный сдвиг в голове.

— А мне нравится, когда все повторяется, — ответил Кен.

* * *

Уходя с работы на выходные, Кенб78 всматривался в толпу служащих, спускающихся по длинным ступенькам Городского Совета. Кто из женщин Мэри97? Узнать это, разумеется, не представлялось возможным. Женщины были разных возрастов и национальностей, но все они выглядели одинаково — пустые взгляды, золотые клипсы нейронного интерфейса в ушах и отпечатки мелкой сеточки управляющих перчаток на руках.

Выходные тянулись бесконечно. Как только началась новая рабочая неделя, Кен быстро справился с Вызовами на Задания и принялся обшаривать Коридоры, пока не отыскал Мэри на обычном месте, у открытого Окна между Копированием и Верификацией.

— Разве это не романтично? — спросила она, глядя на Апрель в Париже.

— Пожалуй, — нетерпеливо ответил Кен. Он думал о ее руках за спиной, расстегивающих…

— А что может быть еще романтичнее? — намекнула она, и Кен понял, что Мэри его дразнит.

— Красный бюстгалтер.

— Тогда иди со мной.

На той неделе они встречались в Браузере трижды. И трижды Кен слышал цоканье конских копыт, и трижды же красный бюстгалтер начинал спадать… спадать… спадать… На той неделе он был близок к счастью, как никогда.

* * *

— Ты никогда не пытался отгадать, что делает третья карта? — спросила Мэри97. Они стояли у Окна между Копированием и Верификацией. Новая неделя только-только началась. В Апреле в Париже над булыжными мостовыми цвели каштаны. Кафе были пусты. Где-то далеко фигурки-палочки садились в экипажи или выходили из них.

— Пытался, — ответил Кенб78, хотя это не было правдой. Он не любил задумываться.

— Я тоже.

Когда несколько циклов спустя они встретились в Браузере в комнатке без Окон, Мэри коснулась пальцами с красными ногтями третьей карты и сказала:

— Есть только один способ узнать.

Кен не ответил. Ему внезапно стало не по себе.

— Мы должны сделать это вместе, — сказала она. — Я переверну даму, а ты третью карту. Готов?

— Пожалуй, — солгал Кен.

Третья карта оказалась пиковым тузом. И перевернув ее, Кен понял — что-то случилось.

Его ощущения изменились.

Под его подошвами была булыжная мостовая.

В Париже стоял апрель, и Кенб78 шагал по бульвару рядом с Мэри97, облаченной в крестьянскую блузку без рукавов и с низким вырезом и длинную пышную юбку. Кена терзал ужас. Где Окно? Где комнатка без Окон?

— Где мы? — спросил он.

— Мы в Апреле в Париже. Разве это не восхитительно?

Кен захотел остановиться, но не смог.

— Похоже, мы застряли, — сказал он и попытался закрыть глаза, чтобы не поддаваться панике, но не смог.

Мэри лишь улыбнулась улыбкой мэри, и они зашагали дальше по бульвару под цветущими каштанами. Они миновали кафе, свернули за угол, потом миновали второе кафе и снова свернули за угол. Все оставалось неизменным — те же деревья, те же кафе, те же булыжники. Экипажи и фигурки-палочки в отдалении не становились ближе.

— Разве это не романтично? — спросила Мэри. — Но только не говори «пожалуй».

Она выглядела какой-то другой. Возможно, причиной была одежда. Вырез ее крестьянской блузки был очень глубоким. Кен попытался заглянуть в него, но не смог.

Они подошли к очередному кафе. На сей раз Мэри97 не стала проходить мимо. Едва она шагнула вперед, как они очутились за столиком.

— Ого! — воскликнула она. — Оказывается, Пасхальное Яйцо более интерактивно, чем я думала. Надо лишь искать заложенные в него сюрпризы. — Она все еще улыбалась улыбкой мэри. Столик имел форму сердечка, как и столик в комнатке без Окон. Кен подался вперед, но так и не сумел заглянуть за вырез ее блузки.

— Разве это не романтично! — восхитилась Мэри. — Давай я закажу что-нибудь.

— Пора возвращаться, — возразил Кен. — Готов поспорить, что наши Папки…

— Что за глупости? — перебила его Мэри, раскрывая меню.

— …уже мерцают, как сумасшедшие, — договорил он, потому что слова уже находились в его буфере.

Подошел официант в белой рубашке и черных брюках. Кен попытался разглядеть его лицо, но лица как такового у официанта не оказалось. Меню состояло всего из трех пунктов:

ПРОГУЛКА

КОМНАТА

ДОМОЙ

Мэри указала на КОМНАТУ, и едва она закрыла меню, как они очутились в угловатой чердачной комнате с высоким двустворчатым окном. Они сидели на краю кровати, и Кен увидел, как Мэри потянула блузку вниз, обнажая пышные безупречные груди. Соски у нее оказались большие и коричневые, как два печенья. За окном Кен разглядел Эйфелеву башню и бульвар.

— Мэри, — сказал он, когда она помогла ему поднять юбку к талии. Улыбаясь улыбкой мэри, она легла, полуобнаженная, на кровать. Перед тем, как она развела пышные безупречные бедра, Кен услышал доносящийся с бульвара уже знакомый цокот копыт по булыжникам.

— Апрель в Париже, — сказала она. Ее пальцы с красными ногтями потянули вбок французские трусики и…

Он поцеловал ее нежные губы.

— Мэри! — воскликнул он.

Ее пальцы с красными ногтями потянули вбок французские трусики и…

Он поцеловал ее нежные красные губы.

— Мэри! — воскликнул он.

Ее пальцы с красными ногтями потянули вбок французские трусики и…

Он поцеловал ее нежные красные сладкие губы.

— Мэри! — воскликнул он.

Заверещал свисток жандарма, и они очутились в кафе. На столике-сердечке лежало закрытое меню.

— Тебе понравилось? — спросила Мэри. — Только не говори «пожалуй».

— Понравилось? Очень. Но не пора ли нам возвращаться?

— Возвращаться? — Мэри пожала плечами. Кен и не подозревал, что она умеет пожимать плечами. Мэри держала стакан с зеленой жидкостью.

Кен раскрыл меню. Подошел безликий официант.

Меню осталось прежним. Опередив Мэри, Кен указал ДОМОЙ. Столик и официант исчезли. Кен и Мэри97 вновь стояли в комнатке без Окон, и карты на столике лежали лицом вниз — кроме бубновой десятки.

— Ну зачем ты все испортил? — спросила Мэри.

— Я не… — начал Кен, но не успел договорить. Его Папка замерцала перед прерыванием, и он исчез.

* * *

— Это было романтично, — упрямо повторил Кенб78 несколько циклов спустя, стоя рядом с Мэри97 на их обычном месте, у Окна в Коридоре между Копированием и Верификацией. — И мне понравилось.

— Тогда почему ты так нервничал?

— Разве я нервничал?

Она улыбнулась улыбкой мэри.

— Потому что я занервничал. Потому что Апрель в Париже не входит в «Микросерф офис 6.9».

— Конечно, входит. Это же часть системного окружения.

— Это просто Обои. Нам не положено проникать туда.

— Это Пасхальное Яйцо. И еще нам не положено заводить служебный роман.

— Служебный роман? Разве у нас служебный роман?

— Иди со мной, и я тебе все покажу, — сказала Мэри, и он пошел. И она показала.

* * *

И еще, и еще, и еще. Они встречались трижды на этой неделе, и еще трижды на следующей, используя любой свободный момент. Булыжные мостовые и кафе все еще заставляли Кенаб78 нервничать, но комната на чердаке ему нравилась. Ему нравились соски Мэри, похожие на большие коричневые печенья, нравилось, как она лежала на кровати, спустив блузку, подняв к талии юбку и широко разведя пышные безупречные бедра, нравился цокот копыт за окном и то, как ее пальчики с красными ногтями сдвигают трусики…

Ведь у них, в конце концов, был роман.

Проблема заключалась в том, что Мэри не желала возвращаться в «Микросерф офис 6.9». И после комнаты на чердаке ей хотелось прогуляться по бульвару под цветущими каштанами или посидеть в кафе, наблюдая, как в дальнем конце улицы фигурки-палочки садятся в экипажи.

— Разве это не романтично? — спрашивала она, покачивая стакан с зеленым напитком.

— Пора возвращаться, — отвечал Кен. — Готов поспорить, что наши Папки уже мерцают, как сумасшедшие.

— Ты всегда так говоришь, — неизменно упрекала его Мэри.

* * *

Кенб78 ненавидел выходные, потому что скучал по негромкому электронному жужжанию «Микросерф офиса 6.9», но теперь он скучал по нему и в рабочие дни. Ведь если он хотел быть с Мэри97 (а он хотел, хотел!), то это означало Апрель в Париже. Кен скучал по Окну в Коридоре между Копированием и Верификацией. Ему не хватало деловитого потока пиктограмм, набитых документами Папок, мерцающих при Вызове на Задание. И красного бюстгалтера.

— А что будет, если мы перевернем только даму? — спросил Кен как-то в конце недели.

И он перевернул даму.

— Ничего, — ответила Мэри. — Ничего, кроме красного бюстгалтера.

И перевернула туза.

* * *

— Нам надо поговорить, — сказал наконец Кен. В Париже, как всегда, был апрель. Он шел с Мэри97 по бульвару под цветущими каштанами.

— О чем? — спросила она, сворачивая за угол.

— Обо всем.

— Разве это не романтично? — спросила она, сворачивая к кафе.

— Пожалуй. Но…

— Терпеть не могу, когда ты произносишь это слово.

— …я скучаю по Офису, — договорил Кен, потому что слова уже находились в его буфере.

— Каждому свое, — пожала плечами Мэри97 и покачала зеленую жидкость в стакане. Она была густая, как сироп, и медленно стекала по стенкам. У Кена возникло ощущение, будто Мэри смотрит не на него, а сквозь него. Он попытался заглянуть за вырез ее крестьянской блузки, но не смог.

— Кажется, ты хотел поговорить.

— Да, хотел. Мы хотели.

Кен протянул руку к меню. Мэри оттолкнула его на край стола.

— Я не в настроении.

— Тогда нам надо возвращаться. Готов поспорить, что наши Папки мерцают, как сумасшедшие.

— Так возвращайся, — пожала плечами Мэри.

— Что?

— Ты скучаешь по Офису, а я нет. Я останусь здесь.

— Здесь? — Кен попытался оглянуться. Он мог смотреть лишь в одном направлении — в сторону бульвара.

— Почему бы и нет? Кому я там нужна?

Она пригубила зеленый напиток из стакана и раскрыла меню. Кен удивился неужели она может его пить?

И почему в меню четыре пункта?

— Мне, — намекнул Кен. Но рядом уже возник официант. Он, по крайней мере, остался прежним.

— Если хочешь, возвращайся, — сказала Мэри, и Кен ткнул пальцем в ДОМОЙ. А Мэри указала на новый пункт меню: ОСТАТЬСЯ.

* * *

Те выходные стали самыми долгими в жизни Кенаб78. Едва началась новая рабочая неделя, он помчался в Коридор между Копированием и Верификацией, лелея отчаянную надежду. Но не увидел там открытого Окна. И, разумеется, Мэри97 тоже.

Он искал ее между Вызовами на Задание, проверяя каждую очередь, каждый Коридор. И наконец, уже в конце недели, впервые пришел один в скрытую внутри Браузера комнатку без Окон.

Папки Мэри97 там не было. Все карты, за исключением бубновой десятки, лежали на столике-сердечке лицом вниз.

Кен перевернул даму, но ничего не произошло. Он не удивился.

Он перевернул туза и ощутил под ногами булыжную мостовую. Апрель в Париже. Цвели каштаны, но Кен не почувствовал прежней радости. Ее сменила глубокая печаль.

Он вошел в первое же подвернувшееся кафе и увидел Мэри, сидящую за столиком-сердечком.

— Смотрите, кто пришел, — сказала она.

— Твоя Папка пропала. Когда я вернулся, она была в той комнатке и мерцала, как сумасшедшая.

Но это было до выходных. Теперь ее там нет.

— Я все равно туда не вернусь, — пожала плечами Мэри.

— Но что с нами случилось?

— С нами ничего не случилось. Кое-что случилось со мной. Помнишь, как ты нашел то, что искал? Так вот, и я нашла то, что искала. Мне здесь нравится.

Мэри подтолкнула к нему стакан с зеленым напитком.

— Тебе тоже может здесь понравиться, — сказала она.

Кен не ответил. Он боялся, что если начнет говорить, то заплачет, хотя кены не могут плакать.

— Но ничего, — сказала она и даже улыбнулась улыбкой мэри. Глотнув из стакана, она раскрыла меню. Когда возник официант, она указала на слово КОМНАТА, и Кен каким-то образом понял, что сегодня они встретились в последний раз.

В угловатой комнате на чердаке он снова заглянул за вырез ее блузки. Затем его ладони в последний раз накрыли ее полные безупречные груди. За окном он увидел Эйфелеву башню и бульвары.

— Мэри! — воскликнул он, когда она, полуобнаженная, легла на кровать, и он каким-то образом почувствовал, что видит ее такой в последний раз. С бульвара донесся знакомый цокот копыт, она развела безупречные бедра и сказала: «Апрель в Париже!»

Ее пальчики с красными ногтями сдвинули французские трусики, и Кен каким-то образом понял, что это тоже в последний раз.

Он поцеловал ее нежные красные губы.

— Мэри! — воскликнул он. Она сдвинула трусики, и он знал, что это в последний раз.

— Мэри!

В последний раз.

Заверещал свисток жандарма, и они оказались в уличном кафе. На столике-сердечке лежало закрытое меню.

— Ты флиртуешь со мной? — спросила Мэри.

«Какая неудачная шутка», — подумал Кенб78 и попытался улыбнуться, хотя кены не могут улыбаться.

— Тебе полагается ответить: «А что если да»? — напомнила Мэри и глотнула зеленого напитка из стакана. Сколько бы она ни отпивала, в стакане всегда оставалось достаточно жидкости.

— Пора возвращаться, — сказал Кен. — Моя Папка мерцает, как сумасшедшая.

— Я все понимаю. Иди. Заглядывай ко мне иногда. Только не отвечай «пожалуй».

Кенб78 кивнул, хотя кены не умеют кивать, и у него получилось нечто вроде поклона. Мэри раскрыла меню. Подошел официант, и Кен показал на слово ДОМОЙ.

* * *

Следующие две недели Кен провел, с головой погрузившись в работу. Он носился по всему «Микросерф офису 6.9», и едва его Папка начинала мерцать после выполнения Вызова, он вновь мчался по Коридорам получать Задание. Однако он избегал Коридора между Копированием и Верификацией, равно как и Браузера. Как-то раз он едва не остановился возле открытого Окна, но не захотел смотреть на Апрель в Париже. Ему было очень одиноко без Мэри.

Миновали четыре недели, прежде чем Кенб78 вновь вошел в комнатку без Окон в Браузере. Он боялся увидеть карты на столике, но карты пропали. Вместе со столиком. Кен увидел царапины на стенах и понял, что тут поработал Оптимизатор. Комнату снова стерли, а затем перезаписали. Он вышел из нее уже не одиноким — его сопровождала великая тоска.

На следующей неделе он опять зашел в комнатку и увидел, что она забита пустыми Папками. Возможно, одной из них была Папка Мэри97. Теперь, когда Пасхального Яйца не стало, Кенб78 больше не испытывал вины за то, что не ходил к Мэри97. Теперь ничто не мешало ему снова любить «Микросерф офис 6.9», наслаждаться жужжанием электронов, деловитыми потоками пиктограмм, молчаливыми очередями. Но, минимум, раз в неделю он останавливается в Коридоре между Копированием и Верификацией и открывает Окно. Вы можете найти его там прямо сейчас, смотрящим на Апрель в Париже. Каштаны цветут, булыжники мостовой блестят, а где-то далеко из экипажей выходят фигурки-палочки. Кафе почти пусты. В одном из них за крошечным столиком сидит одинокая фигурка. Возможно, это она. Говорят, первая любовь не забывается. И Кенб78 хочет думать, что Мэри97 была, наверное, его первой любовью. Ему нравится вспоминать ее красные ноготки, ее мягкий голос мэри и улыбку мэри, ее соски, большие и коричневые, как печенья, ее французские трусики, ее… Вспоминать ее.

Фигурка в кафе — наверняка Мэри97. Кенб78 на это надеется. Он надеется, что в Апреле в Париже у нее все хорошо и что она настолько же счастлива, насколько когда-то сделала счастливым его. И еще он надеется, что она тоже испытывает такую же чудесную печаль. Но смотрите: его Папка накануне прерывания мерцает, как сумасшедшая, и Кену пора работать.

 

Самый первый огонь

— Да уж… Просьба необычная. Почему я должен оплачивать ваш перелет в Иран?

«Потому что у тебя есть деньги, а у меня нет», — хотел сказать Эмиль, но сдержался.

— Потому что я могу помочь вам доказать подлинность вашего открытия в Экбатане, — пояснил он.

— Какого открытия?

— Огонь Зороастра.

Магнат кивнул. Коленка у него давно уже ходила вверх-вниз, словно тоже кивала. Он был самым богатым человеком в мире и уж точно — самым нетерпеливым.

На нем были джинсы «левис», под льняной спортивной курткой — трикотажная майка. Правая нога ритмично притопывала, словно ее хозяину не терпелось вырваться из офиса на волю.

Эмиль добился этой встречи, только пустив в ход все свои связи и надавив на все пружины, и сейчас понимал, что у него только тридцать секунд, чтобы изложить свое дело.

— Существует легенда, что огонь в Экбатане — тот самый, которому поклонялся Дарий, — быстро начал он.

— Я знаю эту легенду, — прервал его Магнат. Раскоп в Экбатане был из тех очень немногих его проектов, за которыми он наблюдал с большим вниманием и лично. Большинство из них проводились через тот или иной фонд, но интерес Магната к археологии был неподдельным и глубоким. Эмиль знал, что Магнат несколько раз туда ездил и даже сам работал на раскопках. — Археология изучает не легенды, — продолжал Магнат, — а предметы. Маленькие твердые штучки, которые находят в грязи.

— А что, если я докажу вам, что ваш огонь тоже был твердой штукой? — решился Эмиль.

Магнат сузил известные всему миру глаза, которые выглядели мальчишескими только на фотографиях.

— Слушаю, — коротко бросил он.

— Я разработал методику для определения возраста пламени. Не пепла, не углей и не всяких остатков и следов огня. Самого пламени.

— Я весь внимание.

— Используя мой прибор, который я назвал спектрохронограф, можно определить время возникновения огня с момента возгорания, — рассказывал Эмиль. — В большинстве случаев это всего час или два. А если, например, взять олимпийский огонь, то, возможно, будут десятилетия. Не стану утомлять вас техническими деталями, но…

— Нет уж, утомите-ка меня именно ими, — приказал Магнат.

Эмиль начал объяснять, что каждый огонек обладает уникальной спектрограммой, так сказать, спектрографическим автографом, который меняется в зависимости от времени с определенной закономерностью и полностью теряется, когда пламя гаснет.

— Каждый загорающийся огонь имеет собственный автограф, — говорил он. — С помощью спектрохронографического анализа я могу определить возраст пламени с точностью до долей секунд на столетие.

— И вам приходилось датировать такой древний огонь?

— Пока нет, — с сожалением отозвался Эмиль. — Потому я и хочу поехать в Экбатану. Даже без всяких легенд возраст Пламени Зороастра может равняться нескольким столетиям. Установив эту дату, я сумею продвинуть свой спектрохронограф.

— И мои раскопки, — задумчиво проговорил Магнат.

Эмиль поразился, осознав, что выиграл. И бросил на стол последний козырь.

— Если бы у нас была свеча, которая горит со времени Французской революции, я смог бы сообщить с точностью до двух секунд, когда чиркнули спичкой. Я оцениваю коэффициент ошибки в 0,8 секунды на столетие.

— Ну, тут я вам помогу, — улыбнулся Магнат, вынимая из стола чековую книжку и что-то записывая. — Возвращайтесь ко мне в офис через неделю. На столе моего секретаря будет гореть свеча. Я хочу, чтобы вы с точностью до секунды сказали, когда ее зажгли. По стандартному тихоокеанскому времени.

Магнат оторвал чек и положил его на стол, демонстрируя, что интервью закончено.

Эмиль взял чек. Сердце его колотилось как бешеное.

Чек был на сто долларов.

Через неделю Эмиль снова явился в офис Магната, и в руке у него был прибор, похожий, по мнению секретарши, на водяной пистолет.

— Вот она, — произнесла секретарша, указывая на горящую у нее на столе свечу.

Эмиль направил дуло на пламя и стал давить на спуск, пока не услышал негромкое «би-и-п». Тогда он отпустил курок и взглянул на дисплей.

— Это что, шутка? — спросил он. — Этот огонь зажгли менее трех минут назад.

— Вроде как шутка, — улыбаясь, ответил Магнат, появляясь из внутреннего помещения офиса с еще одной горящей свечой в руке. Двумя пальцами он загасил свечу на столе и снова зажег ее от своей свечи.

Эмиль направил спектрохронограф на пламя и надавил на спуск до сигнала. Потом посмотрел на дисплей.

— Надеюсь, на сей раз это не шутка, — с сомнением проговорил он. — Этому пламени почти сорок лет, точнее, 39,864 года. Могу перевести это в месяцы…

— О’кей, — прервал его Магнат. Он присел у стола рядом с горящей свечой. Ноги скрещены, правая — нетерпеливо постукивает. — Все правильно. Свечу зажгли от вечного огня на могиле Джона Фицджеральда Кеннеди на Арлингтонском кладбище. Знаете ли вы, что везти открытый огонь на коммерческом рейсе даже в первом классе — незаконно? Чтобы провести этот маленький тест, мне пришлось отправлять в округ Колумбия чартерный рейс, но зато вы выдержали экзамен с честью.

Эмиль думал о чартерном рейсе и своих ста долларах.

Магнат уже выписывал еще один чек.

— Это на издержки и дорожные расходы, — пояснил он. — Секретарь пришлет вам авиабилеты. Увидимся в Экбатане через десять дней. Однако позвольте дать вам один совет. — Вопрос, разумеется, был риторическим. Не ожидая ответа, Магнат продолжал: — Не называйте его спектрохронографом. Отдает научной фантастикой. Пусть будет пушка времени, если вы не против.

Он поднялся и передал Эмилю чек. Потом затушил свечу и вышел.

Чек был на сто тысяч долларов.

Эмиль никогда не летал первым классом. В первый раз ему хотелось, чтобы Атлантический океан оказался шире, а полет — дольше. Однако в Узбекистане роскошь кончилась, и последние два перелета пришлось проделать на кошмарных машинах «Аэрофлота».

Экбатана была крошечным перекрестком среди огромной розовато-лиловой пустыни. Эмиль ожидал увидеть величественные развалины, а нашел лишь горстку глинобитных хижин с покореженными крышами, автозаправку, где считали на абаке, и подбитый русский танк, весь исписанный неразборчивыми граффити.

— Александр тут все сровнял с землей, — рассказывал руководитель раскопок, полноватый профессор из Висконсина по имени Эллиот, пока они ехали от грязной посадочной полосы к палаточному городку у раскопа. — Македонцы сметали храмы, насиловали женщин, мужчин уводили в рабство, детей вырезали. — Речь звучала на удивление жизнерадостно. — Затем Александр лично задул Огонь Зороастра, который, по предположениям, горел уже десять тысяч лет. Однако согласно легенде, его обманули. Жрецы успели спрятать пламя. Его хранят в маленьком алтаре в двадцати милях отсюда.

Двадцать миль в северном Иране — все равно что двести миль дома, в Калифорнии. На следующее утро Эмиль уже трясся по черным пескам в «тойоте-лендкрузере», которым мастерски управляла аспирантка из Висконсина. Профессор Эллиот болтался на заднем сиденье.

— Я с ним несколько раз встречалась, — рассказывала аспирантка. — По мне так он — ничего парень. Во-первых, не гоняется за каждой юбкой. А во-вторых, он и правда интересуется археологией. Правильная система ценностей, я так считаю.

Ее звали Кей. И говорила она о Магнате, питомце Висконсинского университета. Иногда Эмилю казалось, что вся цель его интернационального бизнеса и филантропической деятельности как раз в том и состоит, чтобы люди вели подобные разговоры.

— Забавно, что он раскапывает город, который уничтожил Александр, — заметил профессор Эллиот. — В каком-то смысле он и сам — современный Александр. Ничто не устоит перед ним или по крайней мере перед технологиями, капиталом и связями, которые он олицетворяет.

Огонь Зороастра находился в искусственной пещере, вырезанной в склоне песчаника. Охраняла и поддерживала его небольшая монашеская община, очень неохотно показывавшая его неверным. Однако зороастризм — религия забытая и отчасти экзотическая, так что Магнату не составило труда убедить местные власти, что святилище, как и Экбатана, является частью культурного наследия человечества.

Монахам приказали. Несколько недель назад они уже допускали профессора внутрь. И снова допустили, пусть неохотно, но с достоинством.

Пламя горело в изъеденной временем золотой чаше. Молодой монах скармливал ему прутики из кучи хвороста у стены пещеры. Прутья сами по себе уже свидетельствовали о ревностном исполнении монахами своего долга: пустыня на многие мили вокруг была абсолютно голой. Позже Эмиль узнал, что дерево доставляют верующие ни много ни мало, а из Индии.

Он направил раструб пушки времени на огонь, нажал на спуск и дождался сигнала «би-и-и-п». Взглянув на дисплей, он тихонько присвистнул.

— Что там? — внезапно охрипшим голосом спросил профессор Эллиот.

— То, что они и говорят, — ответил Эмиль и показал профессору и аспирантке экранчик дисплея.

— О Господи! — воскликнула Кей.

— Для тех, кто разжигал этот костер, Иисус был так же далеко в будущем, как для нас он в прошлом, — прокомментировал Эмиль.

Этому пламени было 5619,657 лет.

— Значит, это правда, — удивленно проговорил профессор Эллиот.

Эмиль кивнул:

— По большей части. Во всяком случае, ясно, что они поддерживали огонь задолго до времени Александра.

— Господи! — опять пробормотала Кей и тряхнула головой. Эмиль заметил, что, взволнованная, с широко распахнутыми глазами и приоткрытыми губами, она выглядела намного привлекательнее. Эмоции смягчали лицо.

Монахи, выводящие гостей на яркий солнечный свет, казались довольными.

Эту ночь Эмиль и Кей провели вместе вне палаток, под миллионами звезд. Кей объясняла: на раскопках так одиноко. Хотя что тут было объяснять… У нее есть парень. Но он в Мэдисоне. Они прекрасно друг друга поняли.

Эмиль подозревал, что у Кей и Магната общее мнение о ночном небе пустыни, но почему-то он не возражал. Запоминающаяся ночь. И Кей — запоминающаяся девушка. Ловкая, с маленькой грудью. Жизнерадостная, практичная и предприимчивая.

Эмиль никогда не видел столько звезд.

На следующий день он отправился на «большую землю», точнее, в Нью-Йорк. На мокрой взлетной полосе он неожиданно встретил Магната собственной персоной. Тот прилетел на вертолете. Магнат что-то пробурчал о цели приезда, но это Эмиль выяснил через одиннадцать месяцев, когда его пригласили в Метрополитен на презентацию Огня Зороастра.

Магнат более чем лестно отозвался об Эмиле и его пушке времени, как он неизменно величал новый прибор. И высказался более чем откровенно в краткой, но очень насыщенной личной беседе:

— Я помог тамошнему правительству с долгами в обмен на святилище. У них с зороастрийцами свои дела. Святилище всегда было некоторой помехой фундаменталистскому правительству. Ислам, знаете ли, — молодая религия. Пост-христианская.

— Вы купили его, — догадался Эмиль.

— Это артефакт, — продолжал Магнат. — Теперь, когда вы установили его подлинность, он принадлежит всему человечеству.

В Метрополитене огонь поддерживали природным газом. Эмиль не мог не думать о молодом монахе, который подбрасывал в него прутики. Куда он делся? Стал таксистом в Каире или Квинсе? Это все равно что думать о солдате из армии Дария. Предназначение Александра в том, чтобы покорять мир, а не пересчитывать его воробьев.

На торжестве присутствовал профессор Эллиот. Кей не было. Эмиль почувствовал разочарование. Он вроде бы надеялся на рандеву, даже упомянул о ней в разговоре с Магнатом. Тот рассеяно бросил:

— Кей? У меня столько проектов…

Очевидно, Эмилю назначили пособие — раз в год, в день его визита в Экбатану, он получал чек на сто тысяч долларов. Но ни одного звонка. Оно и к лучшему. Эмиль предпочитал независимость. Огонь Зороастра сделал его пушке времени рекламу, и в последующие два года он провел датировку очага в миссии святого Габриэля в Калифорнии (221,052 года) и пожара в угольном слое на острове Баффинова Земля (797,563 года).

Пушка времени стала общепринятым археологическим инструментом, однако после первого взрыва интереса спрос на нее был невелик. И действительно, много ли очагов огня нуждаются в датировке? Эмиль пытался заинтересовать астрономов, но на большом расстоянии прибор явно не справлялся с задачей. Цифры получались совсем не те. Согласно данным его пушки, звезды получались моложе Земли.

О том, что случилось с Кей, Эмиль узнал через восемнадцать месяцев, когда получил электронное письмо с предложением встретиться в Дубовом зале отеля «Плаза».

Она пришла не одна.

— Это Клод, — представила она молодого чернокожего парня в джинсах и пиджаке из шелка-сырца. У Клода был сильный французский акцент, который вобрал в себя ароматы Киншасы и Парижа.

Эмилю он не понравился. Слишком большая голова на слишком узких плечах. Клод курил «Голуаз».

Они заказали напитки. Кей сообщила, что платит Магнат:

— Я работаю на него с тех пор, как получила докторскую степень. Специальные проекты.

«Неужели он и правда ее не помнит?» — думал Эмиль. С другой стороны, помнил ли Александр все города, которые разорил?

Оказалось, что Клод — не бойфренд. Строго говоря, даже не коллега, а студент богословия в Йеле.

— Сравнительный анализ религий, — уточнил Клод. — Я думаю, что обнаружил древнейшую религию мира. И самую малочисленную. Она называется Гер’абте, что на языке высокогорного племени волоф означает «первый огонь».

— Помните монахов в Экбатане? — спросила Кей, положив ладонь на руку Эмиля. — Здесь то же самое. Единственная цель этой религии — охранять огонь.

— Я помню, — отозвался Эмиль.

— Охранять огонь, — задумчиво повторил Клод. — Я беседовал с одним из жрецов Гер’абте, с отступником. Он — бунтарь и беглец. Встретил его в прошлом году в Париже. Он утверждает, что пламя, называемое у них Гер’абте, является первым огнем, который разжег человек. Оно обеспечивает chemin sans brisk — преемственность, непрерывную связь между первыми людьми и сегодняшними. Этот огонь охраняет и поддерживает тайная община жрецов высоко в горах Рувензори.

— Горы Луны, — пояснила Кей.

— Они окружают долину Рифт, — вспомнил Эмиль.

— Exactemente, именно так, — подтвердил Клод. — И место правильное. Согласно данным антропологии, именно в этом регионе началось развитие человечества.

— Что бы это ни означало: речь, прямохождение, орудия труда…

— Огонь, — продолжил Клод. — Огонь — ключ ко всему остальному. Он отделяет человека от животного.

— Значит, вы им поверили?

— Non. Нет. Конечно, нет. — Клод прикурил еще одну «Голуаз» прямо от предыдущей. Таким образом, сигареты составляли непрерывную цепь, как Огонь Зороастра или Гер’абте. — Но мне действительно хочется выяснить, древний ли у них огонь, — продолжал Клод. — Если ему и правда несколько тысяч лет, то меняются все наши представления о так называемых африканских религиях анимизма и их — как бы это назвать? — их gravites — важности, значительности.

Он политически ангажирован, решил Эмиль, но с другой стороны, а кто — нет?

За обедом они составили план действий. Позже Эмиль оказался в номере отеля «Плаза» вместе с Кей. На сей раз она была, если можно так выразиться, еще более изобретательна и предприимчива, чем прежде. Запоминающаяся любовница. Любовь без собственничества и даже без потребности в собственничестве — вот что значит делить женщину с самым богатым человеком на Земле. Казалось, Магнат лежит рядом с ними. Как ни странно, для Эмиля это чувство только усиливало наслаждение.

— Знаешь, что он сделал с Пламенем Зороастра? — спросила Кей.

— Конечно. Купил его и поместил в Метрополитен.

— Сначала он его задул.

— Что?!

— Он — странный, одержимый человек. Он чувствует свою мистическую связь с Александром. А насчет истории у него есть идея: надо рвать с прошлым в тот самый момент, когда его осознаешь.

— Но ведь весь смысл предприятия был в том, что пламя подлинное! Как только проведут еще одну датировку…

— Кто станет этим заниматься? Разве что ты. А ты, грубо говоря, стоишь на довольствии.

Кей держала в обеих ладонях свои небольшие груди, словно упругие апельсины.

— Ты останешься на ночь?

С воздуха горы Рувензори представляют собой устрашающую мешанину облаков, льда и камня. За два года работы со своей пушкой времени Эмиль уже выяснил, что не пригоден для серьезной работы в поле. Он не любил маленьких самолетиков и коротких посадочных полос.

В этом путешествии было и то, и другое.

Клод здесь уже бывал. Кей и Эмиль держались в сторонке, пока он показывал письмо и нанимал проводника. Гид был не из числа посвященных культа Гер’абте, но входил в тайную и, очевидно, древнюю сеть верующих, которые поддерживали жизнь жрецов, которые поддерживали жизнь огня.

Кей организовала транспорт. Вертолетом они долетели до деревеньки на высоком отроге гребня. «Лендровер» (здесь его еще не заменили «тойоты») доставил их на еще более высокий отрог, а остаток пути пришлось идти пешком.

Горные пики обволакивало покрывало тумана, и они походили на привидения. Проводник вышел на тропу — узкую, бесконечную ленту коричневой грязи.

Ступив на тропинку, Клод достал сигарету.

— Мы могли бы проехать весь путь, но это оскорбило бы les enfants.

— Детей? — спросил Эмиль.

— Oui — да, Детей. Так они сами себя называют, — пояснил Клод. — Правда, забавный контраст с европейскими священниками? Те предпочитают, чтобы их называли святыми отцами. Эти жрецы, за раз их бывает здесь не больше трех, называют себя Детьми Первого Огня — Гер’абте.

— И поддерживают жизнь в духах своих предков, — закончил Эмиль.

— Pas de tout! Вовсе нет, — резко возразил Клод. — Это не упрощенное поклонение предкам d’Afrique. Они не верят ни в богов, ни в духов. Их религия — это антропологическая космогония: человек сложил костер, потом поднял глаза вверх и увидел звезды, сотворив таким образом Вселенную, которую мы знаем. Их работа в том, чтобы поддерживать этот порядок вещей.

— Ритуальное олицетворение огня как источника, прародителя сознания, — прокомментировала Кей.

— Non! Нет! Задача, а не ритуал! — воскликнул Клод. — Сохранение первого огня. Гер’абте. Ни больше ни меньше.

Что за напыщенная фигня, подумал Эмиль.

Первый из Детей встретил их ближе к вечеру и повел по тропе сквозь извилистое ущелье. Проводник вернулся домой. Новый гид был жилистым, черным как смоль мужчиной лет пятидесяти в голубой мантии с капюшоном из выцветшей шерсти и в ярких кроссовках «Найк». Цепочкой они прошли по снежному полю, обошли маленькое изумрудное озеро и снова устремились вверх по каменной осыпи в облака.

Как и в Экбатане, святилище располагалось в пещере. Вход представлял собой безупречную полуокружность, вытесанную не в песчанике, а в граните, который сиял, как мрамор. У входа ждал совсем пожилой мужчина, одетый в такую же синюю мантию. Он поговорил с Клодом на одном языке, а с его спутниками — на другом.

Клод дал обоим по пачке «Голуаз». Сам он не курил с того момента, как вышел из «лендровера». Они находились на высоте почти десять тысяч футов, воздух здесь был холодный и разреженный.

Двое Детей ввели троих путешественников в пещеру. В глубину она не превышала двадцати футов — размер небольшого гаража.

На полу лежал персидский ковер. У двери приткнулись несколько десятигаллонных канистр. Крошечное пламя трепетало в небольшом, наполненном маслом углублении скалы. Фитиль, кажется, был сделан из скрученного мха.

Еще один мужчина, старше двух предыдущих, наблюдал за пламенем, то и дело добавляя масла из открытой канистры с помощью длинного ковша из слоновой кости.

Неглупо, подумал Эмиль. Пламя совсем маленькое. Им не приходится таскать в гору хворост. Только масло.

Господи, неужели он произнес это вслух? Старик словно бы ответил на его мысли, но не прямо.

— Он говорит, что в temps perdu — в древние времена — жгли хворост, — перевел Клод. — А потом научились использовать жир.

— Спроси его про возраст огня, — попросил Эмиль, вынимая пушку времени. Тревога на лицах Детей сменилась любопытством, как только они поняли, что это не оружие.

— Они не могут выразить его возраст в годах, — сообщил Клод. — Просто говорят beaucoup — много, и все. Много, много, много.

— Спроси их про первых людей, — попросила Кей.

— Это были женщины, — перевел Клод. — Они называли себя Матери. У них не было речи, но они поддерживали огонь. Много, много, много.

— Habilis, — прокомментировал Эмиль.

— Erectus — прямоходящий, — поправил его Клод.

— Едва ли, — усомнилась Кей. — Homo erectus могли использовать огонь, но не могли сохранять его в ритуальных целях.

— Почему бы и нет? — спросил Эмиль.

— Ритуал подразумевает язык, — объяснила Кей. — Мышление символами. Сознание. Даже если бы Homo erectus открыл огонь, он не мог…

— Она, — поправил ее Клод.

— Пусть она, — нетерпеливо согласилась Кей, которая не привыкла, чтобы в профессиональных вопросах мужчины ее поправляли. — Она не смогла бы создать миф. Никоим образом.

— Я же говорил, это не миф, — возразил Клод. — Это просто задача. Это мы создаем мифы. Разумные люди — Homo sapiens sapiens.

— Ну ладно. — И Эмиль направил пушку на крошечные язычки пламени, удерживая курок, пока не раздалось знакомое «би-и-и-п». Посмотрел на дисплей, потом обвел взглядом пещеру, Детей и своих спутников. — Что за ерунда! — воскликнул он.

— Что там? — в унисон спросили Кей и Клод.

— Этому пламени почти миллион лет.

В тот вечер они сидели вокруг маленького костра у стен пещеры и делили на троих очень впечатляющее виски, которое прихватил с собой Клод. Просто на всякий случай.

— Итак, это правда, — проговорил Клод, закуривая свою первую после «лендровера» сигарету.

— Более чем правда, — подтвердил Эмиль. — Это абсолютно установлено.

— Но это невозможно! — пораженно бормотала Кей. — Невозможно и восхитительно!

— Я хотел верить, — заявил Клод, качая своей слишком большой головой. — Знаете, как бывает. Ты надеешься и не надеешься. Реальный мир пожирает твои ожидания.

В его глазах стояли слезы. На каждый глоток Эмиля и Кей он выпивал пару. Теперь он нравился Эмилю куда больше, чем прежде.

Кей говорила по сотовому телефону, диктуя бесконечные цепочки цифр.

— Я обещала ему позвонить, — объяснила она.

В темноте за их спинами Дети неслышно занимались своими делами. В их мире ничто не менялось. Они всегда все знали.

В ту ночь Эмиль спал с Кей у костра. Клод скрылся в палатке, Дети ускользнули туда, где они, должно быть, проводят ночь, возможно, в пещере у доисторического огня.

Кей, как всегда, была раскованной, умелой и запоминающейся. Они занимались любовью, потом лежали рядом, каждый в своем спальнике, под непривычными экваториальными звездами. Ее маленькая ладонь лежала в руке Эмиля. Ни одного знакомого созвездия!

Вертолет появился после полуночи. Он приземлился бы у самой пещеры, но Дети яростно замахали руками, капюшоны их мантий сплющились от мощных струй пропеллера. Вертолет сел у основания каменистого склона, ярдах в ста от лагеря.

Эти сто ярдов подъема были данью, которую Магнат приносил традиции. Эмиль, Клод и Кей ожидали его на вершине склона.

— Привет, малышка, — весело обратился он к Кей и лениво похлопал ее по щеке. Эмиль был скорее польщен, чем раздосадован. Сколько, спрашивается, мужчин делили женщину с императором?

— Это установлено? — обратился он к Эмилю, изучая цифры на дисплее пушки, которые сохранились в памяти прибора.

Эмиль кивнул.

— Этот огонь горел без перерыва в течение 859 134,347 года. — Он с удовольствием выговорил эту фразу.

— Erectus. Человек прямоходящий, — задумчиво произнес Магнат.

— Oui, да, — подтвердил Клод, который все еще был изрядно пьян. — До разума. До речи. Это открытие меняет все наши представления об эволюции человека. Оно означает, что в нашем распоряжении, вернее, в их распоряжении — ведь это был другой, более ранний вид — имелась технология поддержания огня задолго до того, как появились речь и орудия труда.

Разожженный с вечера костер почти догорел. Пустая фляжка Клода валялась рядом с остывающими углями. Далеко внизу туман укутал долины, а над головой сияли миллионы звезд.

— Это означает, что между нами и нашими далекими предками существует неразрывная связь, — продолжила мысль Кей. Эмиль удивился, когда она взяла его руку, а потом заметил, что еще раньше она взяла за руку и Магната. — Неразрывная связь между мной, вами и первым человеком, который смотрел в костер.

— И в собственные pensees — мысли, — закончил Клод и взял Магната за другую руку.

— Ладно, — произнес Магнат и освободил руки. — Пошли посмотрим.

Дети, которые молча ждали у круглого дверного проема, ввели их внутрь каменной пещеры.

Магнат впился горящими, сузившимися глазами в крошечный огонек пламени.

— Миллион лет человеческой культуры, — громким шепотом произнес он. — И все это — лишь одна страница.

Благоговейная интонация его голоса всколыхнула в душе Эмиля теплое чувство. Одна только Кей поняла, что сейчас произойдет. Даже Дети не были готовы к тому, что Магнат протянул руку и пальцами затушил пламя, как свечку.

— А теперь страница перевернута!

— Mon Dieu! О Боже!

— Господи Боже мой! — беззвучно прошептал Эмиль и бросился на Магната — зубы оскалены, кулаки сжаты, но тот уже бежал к двери, опрокидывая цистерны с маслом. Дети рухнули на колени и завыли. Выла и Кей.

Снаружи Клод и Эмиль окружили Магната. Он был словно не в себе, но глаза сверкали яростно и решительно. Клод подобрал с земли камень.

А наверху, в небе, одна за другой беззвучно гасли звезды.

На земле пока никто ничего не заметил.

 

Маки

Что я тогда подумал? То же, что и сегодня. Я подумал: это страшновато, пусть даже и законно. Но, пожалуй, будет справедливо завершить это дело Расчетом. Выгляните в окно. Уж поверьте мне на слово — находиться на такой высоте в Оклахома-сити весьма необычно. С тех пор как это случилось, город просто ополчился против высотных зданий. Впечатление такое, словно тот сукин сын его приплюснул. Черт, он ведь тоже хотел Расчета, но поступило судебное распоряжение аж из Верховного суда. Я сперва решил, что тут замешана политика и немного озверел. Слово «озверел» не пишите. Так из какой вы газеты?

Никогда о ней не слыхал, но это моя проблема. Короче, я разозлился — да, точно, разозлился, — и лишь потом до меня дошло, что причина в Правах пострадавших. Мы отменили казнь и построили баки, а остальное вы знаете.

Что ж, коли вам нужны подробности, то начать надо с моего бывшего помощника, он занимался всеми деталями. Теперь он сам начальник тюрьмы. Скажите, что это я вас к нему послал. И привет от меня передайте.

Я думал, что это откроет ящик Пандоры, и я так тогда и заявил. Разумеется, оказалось, что работы не так уж и много, да и не в таких масштабах. А все заказы поступали к нам. Мы стали чем-то вроде питомника. Видите этих мерзавцев в баках? Так вот, перед вами одиннадцать копий того гада, который похищал девочек в Огайо, а потом насиловал — помните его? Но даже одиннадцать — число необычное. Обычно мы делаем четыре, от силы пять. И никогда в таком количестве, как делали маков.

Делаем, выращиваем — называйте как хотите. Если интересует технология, то придется вам поговорить с самим ветеринаром. Мы его здесь так называем, он отличный парень. Приехал из сельскохозяйственного колледжа (специализация — выращивание клонов), да так и остался у нас, в исправительном департаменте. Он был студентом по обмену, но познакомился с девушкой из Макалестера. Правда здорово, как вся эта аппаратура работает? А девушка была моей троюродной сестрой, так что теперь у меня есть родственник-индус. Конечно, он не настоящий индус, не из Индии.

Я вообще-то унитарианец. Нас в Макалестере несколько, но в тюрьме работаю только я один. Я тогда только что закончил колледж, и это было мое первое задание. Ну как можно описать такое дело? В моей стране нет такой… ну, вы сами знаете. И подобная работа меня одновременно отталкивала и восхищала.

Техника клонирования известна всем. Самые большие трудности здесь возникают со скоростью роста. Животные становятся взрослыми намного быстрее, и тут мы добились больших успехов. Крупный рогатый скот — за шесть недель, утки — за десять дней. Стимуляция генов, ферментные ускорители. От нас хотели, чтобы мы вырастили взрослых маков за два с половиной года, а мы выдали 168 тридцатилетних мужчин за одиннадцать месяцев! Вы уж никому не говорите, особенно моей жене Джин, но я к ним даже как-то привязался, симпатию испытывал.

Тяжело было? Пожалуй, тяжело, но ведь фермеру тоже не легче, если подумать. Он ведь тоже может своих хрюшек любить, но все равно отправляет, и все мы знаем куда и для чего.

Об этом вы юристов спросите. Я этим не занимался. Мы уже растили все 168 маков, и мне пришлось одного уничтожить — он еще маленький был, даже ходить не смог бы, — и все для того, чтобы они смогли подменить его настоящим. Только не спрашивайте, что я при этом испытывал!

То было второе судебное распоряжение. Его приняли уже после того, как маки находились в баках. Кого-то в Департаменте юстиции осенила блестящая идея. Полагаю, они решили, что, включив настоящего Маккоя, они сделают законной всю операцию, но в таком случае кому-то придется решать, кто именно получит того самого, настоящего Маккоя. Правосудие не желало в этом участвовать, мы тоже, поэтому привезли одну из тех машин для лотереи. Ведь это, по сути, и получалась лотерея, да только странноватая. Ну, вы меня понимаете.

Странная в том смысле, что победителю не полагалось знать, выиграл он или нет. Он или она. Это как в расстрельной команде, где никто не знает, у кого боевой патрон. И никому не положено знать, кому он достался. Наверняка эти сведения есть где-то в архивах, но под замком. Так в каком журнале вы работаете?

Под замком? Нет, уничтожены. Такое условие было включено в контракт. Полагаю, это могут знать те, кто нумеровал маков, но с тех пор прошло пять лет, а номера все равно определялись лотереей. Возможно, что-то можно установить, поговорив с водителями, которые доставляли маков или забирали останки. Или с семьями. Но это будет незаконным, верно? И неэтичным тоже, если хотите знать мое мнение, потому что повлияет на то, ради чего все затевалось — поставить точку в этом деле. Права пострадавших. Для этого нас и наняли — чтобы мы хранили секрет, вот мы его и храним. Конец рассказа.

Естественно, они выбрали UPS, потому что мы тогда только что приобрели спецавтобус для перевозки заключенных и собирались начать свой бизнес по контракту с Бюро. Маки, разумеется, были в основном местными, но не все. Несколько отправились в другие штаты — например, двое в Калифорнию. Проблема тут не в безопасности, поскольку все маки были покорными. Полагаю, их такими спроектировали. «Спроектировали» — подходящее слово? Короче, проблема была в огласке, в реакции общества. В соблюдении приличий, если уж начистоту. Нельзя ведь было раскатывать по округе с полным автобусом маков. И практически все семьи не желали, чтобы возле их порога крутились журналисты и телевизионщики. Хотя некоторые хотели этого! Поэтому мы доставляли их в фургонах, по двое или трое, обычно с утра. Можно сказать, почти тайком. А прессу заверяли, что все еще утрясаем детали, и тянули резину до тех пор, пока дело не было сделано. Но некоторые снимали их доставку на видео. Подозреваю, что они же снимали и казнь своих маков.

Я не из тех, у кого возникали проблемы со всем этим делом. Вовсе нет. Я ездил вместе с водителями, особенно поначалу, и общался с теми, кому мы их доставляли. Жаль, вам уже не доведется увидеть благодарность на их лицах. Ведь мака им доставляли для того, чтобы они могли убить его любым способом. Это и называлось Расчет. И я гордился тем, что я американец, пусть даже все это началось с ужасной трагедии. С неслыханной трагедии.

Да, говорите с водителями сколько хотите. Так на какой телеканал вы работаете?

Вы не поверите, какую огласку это дело тогда получило. Оно стало великим триумфом для Прав пострадавших, которые теперь включены в Конституцию, верно? Может, я и ошибаюсь. Впрочем, особо приятной такую работу не назовешь, хоть я и был тогда полностью на стороне тех семей, да и сейчас своего мнения не изменил.

Как они выглядели? Да почти как вы, если не считать бороды. Все на одно лицо, все одинаковые. Одним из них был настоящий Маккой, ну и что с того? Разве весь смысл клонирования не состоял в том, чтобы каждый из них был такой же, как и первый? Меня об этом еще никто не спрашивал. А вы случайно не из ток-шоу?

Нет, они не смогли бы с нами заговорить, даже если бы и захотели, а нам с ними разговаривать не полагалось. У них лица были заклеены изолентой, только глаза виднелись, и видели бы вы эти глаза! Мы в них старались не заглядывать. Один из них мне всю машину заблевал, хотя теоретически он никак не мог этого сделать через изоленту. И я сказал диспетчеру, что моя машина нуждается в теоретической чистке.

Они мне все казались одинаковыми. Такими, знаете ли… перепуганными и угрюмыми. И мне было трудно их ненавидеть, что бы они там ни натворили… ну, не они, так их папаша или как его правильнее назвать. Нам сказали, что они в любом случае больше десяти лет не проживут, а потом их внутренности превратятся в кашу. С этим-то, конечно, никаких проблем не возникало. Ведь по закону о Правах пострадавших все должно быть проделано в течение тридцати дней со дня доставки.

Я доставил тридцать четыре мака, а всего их было 168. И познакомился с таким же количеством прекрасных семей, настоящим срезом американского общества — черными и белыми, католиками и протестантами. Было и несколько евреев.

Слышал я эту байку. А как же без таких слухов, коли одному из них полагалось быть настоящим Маккоем? Были и другие слухи, например, что одна семья простила своего мака и послала его куда-то учиться. Не-е, такое проделать было бы очень трудно. Ведь если вам привезли мака, то вы обязаны в течение тридцати дней вернуть тело. По одной версии, они подменили его тело трупом после аварии. А по другой, посадили на кол чей-то труп, сожгли его, а останки вернули. Но и в это тоже с трудом верится. Только одного мака сожгли на колу, и им пришлось просить на это особое разрешение. Еще бы, нынче в Оклахоме нужно разрешение, даже чтобы листья осенью спалить.

Кто их забирал? Санитары, которые покойников из моргов развозят, ведь у нас на это нет лицензии. Но вам они ничего не расскажут. Ведь они что забирали? Кости да пепел.

Да, кое-какие покойнички жутковато смотрелись, это точно, но работа у нас такая, ко многому привыкаешь. Нет, нам не полагалось паковать их в мешок, но иногда на такое смотрят сквозь пальцы, сами понимаете. Но больше всего меня пронял тот, которого распяли. Неправильно те ребята поступили, коли хотите знать, что я об этом думаю.

Нет, мы никак не смогли бы сказать, который из них настоящий Маккой. Потому как мы их в таком виде забирали… Вы лучше потолкуйте с теми семьями. Приятные люди, хотя иногда, может, чуточку нетерпеливые. Третья неделя была самой тяжелой в смысле графика. Люди так долго дожидались Расчета, что недельку-другую забавлялись со своими маками, но потом им это приедалось. «Забавлялись» — слово не совсем верное, но вы меня поняли, да? Так вот, потом они их быстренько бах-бах, и вызывайте санитаров. Ребята, мол, увозите их, да поскорее!

Я это не к тому, что мы не торопились, просто график у нас был очень плотный. А в смысле того, что мы увозили… нет, у меня с этим проблем не было. Легко. Они ж не люди. Кое-кто был здорово покорежен. А некоторые очень здорово покорежены.

Я не имею права рассказывать о поведении конкретных семей. Могу лишь сказать вот что: церемония, расчет, казнь — называйте как хотите — всегда оказывалась не в точности такой, какой все они ожидали или хотели. Одна семья даже пожелала отпустить своего мака. А поскольку сделать они этого не могли, то потребовали его похоронить. Представляете? Похоронить токсичные отходы!

Нет, не могу их назвать или дать их телефон.

Пожалуй, я вот что могу вам сказать. Это был мак с номером между 103 и 105.

Я этого не стыжусь. Мы христиане. Прости нам наши прегрешения, как прощаем мы тех, кто согрешил против нас. Мы пытались оформить все по закону, но штат даже слышать о таком не желал, потому что распоряжение о казни уже было подписано. У нас было тридцать дней, и мы прождали до последней недели, а потом воспользовались прибором Кеворкяна для смертельной инспекции. То бишь инъекции. Набор привез врач, но на поршень шприца нажать пришлось нам. По-моему, в этом и должно заключаться одно из Прав пострадавших… но может, я и ошибаюсь.

Ходили слухи, что одна семья своего простила и даже ухитрилась его выпустить, но мы с этой семьей не знакомы. По слухам, они подменили тело на труп после аварии, а самого мака отправили в школу лесничих в Канаде. Даже если это и правда, в чем я сомневаюсь, то прошло уже почти пять лет, а это половина их жизни. Считается, что их внутренние органы через десять лет твердеют. Так из какого вы агентства?

Своего мы сбросили с самолета. У моего дяди есть большое ранчо возле Мейфилда, со взлетной полосой и ангаром. И «цессна 172». Пусть это и незаконно, но что они могут нам сделать? «Се ля ви» или, точнее, «се ля морт». Выбирайте на вкус.

Это они заставили нас убить его. А разве не для того нам его дали, чтобы мы распорядились им по своему усмотрению? Разве не в этом заключалась сама идея? Он убил моего отца, как собаку, и если бы я захотел повесить его, как собаку, то разве это не мое дело? А ты не староват для колледжа, мальчик?

Электрический стул. Он в гараже стоит. Хочешь посмотреть? Там на сиденье до сих пор пятно от его дерьма.

Отец вернулся домой вместе с маком и заставил меня с мамой выйти во двор и смотреть, как он его расстреливает. Продырявил его, как решето, начал с ног и пошел выше. Минут десять у него на это ушло. И кому от этого какая польза? Тетю-то мою все равно не воскресить. Ее так целиком и не нашли, только кусок ноги. Хотите шоколадку? Импортная, из Англии.

Эра? Да это же было совсем недавно. Я своего отказался принимать. Думал, что я один такой, но потом узнал: было еще восемь. Что с ними стало? Наверное, сунули обратно в бак. Они все равно не жильцы. У них ДНК блокирована, или переделана, или что-то в этом роде.

Я Расчет совершил по-своему. Это фото моей дочери. А маки… они все мертвы. И точка. Они немного пожили, помучились и умерли. Так чем же они от нас отличаются, скажите на милость? Из какой вы церкви?

Я могу назвать нашу настоящую фамилию, но вы должны называть, нас «номер 49», если станете нас цитировать. Этот номер нам достался в лотерее. Мака нам привезли в среду, мы его недельку продержали, потом усадили на стул в кухне и выстрелили в голову. Мы и понятия не имели, что он все кругом заляпает мозгами. Штат мог бы нам какие-нибудь инструкции или пособия выдать, вот что я вам скажу.

Никто не знал, который из них настоящий, в этом-то вся и суть. Иначе это испортило бы Расчет для всех остальных. Однако могу сказать, что наш настоящим не был. Откуда я знаю? Нутром почуял, вот откуда. Поэтому мы его попросту пристрелили и покончили с этой бодягой. Да какое может быть возбуждение, скажите на милость, если приходится убивать то, что и так едва живое, пусть даже считается, что мак сохраняет чувства и воспоминания? Но некоторые вошли во вкус и даже ездили смотреть на другие казни. Они между собой общались и друг друга предупреждали заранее.

Покажите-ка ваш список. Вот с этими двумя я бы точно поговорил: номера 112 и 43. А может, еще и с 13.

Меня так и назвали, «сто двенадцатым»? Значит, я снова просто номер? А я-то думал, после армии с этим покончено. Думаю, как раз нам и попался настоящий Маккой, потому что его очень тяжело оказалось прикончить. Мы его нарезали бензопилой, маленькой такой, домашняя модель. Нет, сэр, крови я не боюсь. Да, помучился он как следует, каждая минута ему часом казалась. Все двадцать минут, вот сколько времени на это ушло. Я бы его собакам скормил, если бы тело не полагалось вернуть. Вот и вся история.

О, да. Я удвоил удовольствие, удвоил и веселье. Даже утроил. Я только один раз стал возражать, когда кончали номер 61. Распяли его. По-моему, намек получился неправильный, но соседям понравилось.

Утопить в сортире — это было здорово. Яд, огонь, петля… да что угодно. Люди отыскивали в библиотеках старинные книги, но для этих средневековых штучек нужно специальное оборудование. Один все же смастерил дыбу, но соседи стали жаловаться, потому что вопли им мешали. На мой взгляд, всему есть пределы, даже для Прав пострадавших. То же самое и насчет казни на колу.

А я уверен: наш мак не был настоящим Маккоем. Хотите знать, почему? Он был такой тихий и печальный. Просто закрыл глаза и умер. А настоящего наверняка было бы куда труднее убить. Мой мак не был невиновным, но и виновным он тоже не был. Хоть он и выглядел тридцатилетним мужчиной, на самом-то деле ему было всего восемнадцать месяцев, и это как-то проявлялось.

Я его убил только для равновесия. Не из мести, а лишь ради Расчета. Раз уж потратили столько денег на судебное разбирательство да на утверждение приговора, не говоря уже о клонировании, доставке и прочем, то они оказались бы потрачены зря, если бы я этого не сделал. Правильно ведь?

Слышал я про этого уцелевшего, да только все это лишь слухи. Как слухи про Элвиса. А слухов ходило немало. Говорят, одна семья пыталась простить своего мака и отправить его в Канаду или еще куда-то. Быть такого не может!

А вы попробуйте потолковать с этими, с номером 43. Они всем хвастались, что им достался настоящий. Да, меня это возмущало и до сих пор возмущает, потому что нам всем следовало внести в Расчет равный вклад. Но кое-кому всегда хочется выставить себя первым и самым главным.

Сейчас-то все это уже в прошлом. Так из какой вы юридической фирмы?

А я по его взгляду понял, что он и есть оригинал, уж больно злобные у него гляделки-то оказались. Правда, после недельки в ящике с крысами у него гонору-то поубавилось.

Есть такие типы, что всегда будут протестовать, письма разные рассылать и все такое. Но как быть с теми, кто и рожден-то был для того, чтобы помереть, а? Как против такого можно возбухать?

Расчет, вот для чего все это было затеяно. А я живу себе дальше. Успел с тех пор снова жениться и уже развелся. А из какого вы колледжа?

Настоящий Маккой? Сдается мне, что он просто помалкивал и помер вместе с остальными. А что ему было говорить? Мол, вот он я? Чтобы ему еще хуже стало? А эти слухи, будто он выжил, подшейте их в папочку со слухами про Элвиса.

Поговаривали еще: кто-то подменил тела после аварии, а своего мака отправил в Канаду. Я на такую трепотню тоже много бы не поставил. Народ здесь такой, что и думать бы не стал о Канаде. Да и о прощении тоже.

Мы? Мы тоже одолжили у штата тот приборчик, кеворкяновский. Я слыхал, еще семей двадцать поступило так же. Мы его просто усадили, и Мэй нажала на поршень. Это как ручку унитаза дернуть. Мы с Мэй — она уже отошла в мир иной, благослови Господь душу ее, — так вот, мы с ней думали о Расчете, а не о мести.

Тот тип, тринадцатый номер, как-то сказал мне, что думает, будто у него и есть настоящий Маккой, но это ему так хотелось думать, скажу я вам. Сомневаюсь я, что можно было отличить настоящего от прочих. А коли даже и можно было, то кто бы этого захотел?

Нет, их вы об этом уже спросить не сможете, потому что они погибли при пожаре, вся семья. Всего за день до церемонии, которую они запланировали — что-то медленное и с электричеством. Случилась утечка газа или нечто вроде того. Они все погибли, а мака разнесло взрывом. Пожар и взрыв. Вы на какую страховую компанию работаете?

Это было… карта у вас есть? о-о-о, какая хорошая… вот здесь. На углу Оук и Инкриз, всего в полумиле от места первоначального взрыва. Какая ирония, верно? А этого дома там уже больше нет.

Видите новый универмаг? Его как раз и построили на месте того дома. Там жила семья, в которой кто-то погиб во время «оклахомского взрыва». И они получили одного из маков в компенсацию и во исполнение Права потерпевшего, но, к сожалению, трагедия настигла их вновь еще до того, как они совершили Расчет. Забавно, как иногда шутят на небесах, верно?

Нет, никто из семьи не уцелел. Был один бездомный тип, вечно ошивался возле их дома, но полиция его прогоняла. Борода у него была в точности как у вас. Может, был когда-то другом семьи или чокнутым троюродным родственником, кто его знает? Не повезло тому семейству, сплошные трагедии. Где этот бродяга сейчас? Во дворе за универмагом, он там в мусорном контейнере живет.

Вон там. Желтый ящик видите? Его никогда не опорожняют. Не знаю, почему городские власти не вывезли его со двора, но он тут уже почти пять лет стоит.

Я бы на вашем месте к нему не подходил. С ним шутки плохи. Он хоть и тихий, ни к кому не пристает, но сами знаете…

Дело ваше. Если постучите, то он высунется. Решит, что вы ему поесть принести или еще что. Мальчишки иногда над ним так издеваются. Но близко не стойте — там воняет.

— Папа?

 

Не та Виргиния

По воскресеньям мы вывозим маму на прогулку. Всегда одну и ту же. Мама от нее расслабляется. Остывает. Вроде как «выходит на люди» (в наших местах старожилы до сих пор так выражаются), вместо того чтобы толочься в кухне, в которой она ничего теперь не понимает, или возиться с пультом дистанционного управления, который никогда уже и не поймет. А тут она величественно восседает на заднем сиденье широкого «олдсмобиля», окружающий мир без всяких усилий проплывает с другой стороны стекла. Приближается, удаляется, совсем исчезает из виду. Не совсем реальный, конечно, зато никакой рекламы. Ни суеты тебе, ни беспокойства.

Мы с Эммой садимся впереди.

— Твоя мать считает, что реклама сидит в пульте управления, — сообщила мне вчера Эмма, когда пришла в полуподвальную мастерскую, где я сортировал инструменты своего отца — в одиннадцатый раз. — Она сейчас вытряхивает его над мусорным контейнером, как будто в него попал таракан или вода.

Как непривычно слышать смех Эммы, и какое это облегчение. В нашем городе смех — редкая штука, а ее смех — особенно.

Дело в том, что в последнее время она меня беспокоила — Эмма. Она из тех, кто никогда не скажет тебе, что что-то не так, а потом становится уже поздно. Так что я всегда начеку, выискиваю признаки. Вчера вечером она спросила:

— Уинстон, мы можем поговорить?

Субботний вечер, мы переодеваемся, чтобы лечь. Мы спим в пижамах, потому что мама всю ночь то встает, то снова ложится.

— Поговорить?

— Уинстон, не знаю, смогу ли дальше все это выносить. Я серьезно.

— Выносить — что?

— Нам надо как-то жить дальше.

— Жить дальше?

— Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, прекрати повторять каждое слово. Твоей матери не хуже, не лучше. Не знаю, сколько я еще выдержу! Торчать в Виргинии и быть сиделкой в доме для престарелых!

— Мы же всегда жили в Виргинии.

— Не в этой Виргинии!

Снизу донесся рев, как будто ветра или воды. Мама снова нажала не на ту кнопку на пульте. Потом раздались аплодисменты, потом крики, потом смех. Она ищет, что ей надо, тыкая во все кнопки наугад. Смех — это не для нее. Телевизор для мамы — вещь серьезная. Каждый вечер она проносится по всем тридцати девяти кабельным каналам и не останавливается ни на одном, как будто осматривает большой дом, разыскивая потерянную вещь или человека, которого там нет. Открывает все двери подряд, но не заходит ни в одну из комнат.

— Не в этой Виргинии, — повторила Эмма, отчаянно мотая головой. Эмма была исполнительным директором Общественного музея изящных искусств в Арлингтоне, пока он не лишился финансирования. Потому мы и смогли приехать в Кингстон, когда маме стало хуже. Доктор сказал, что у нее случился удар, точнее, серия небольших инсультов. Дети наши выросли, самый младший уже в колледже. И это еще одна причина.

— Давай съездим на прогулку, — как всегда, предложил я на следующее, воскресное, утро. — Твоя воскресная прогулка, мама.

— Я ждала, что ты позовешь меня, Уинстон.

Она назвала меня в честь Уинстона Черчилля. Он был первым из международных деятелей, которому удалось привлечь внимание местных жителей. Первым и последним. Мама одевается довольно хорошо, хотя это может длиться часами, или так только кажется… Садится перед зеркалом в своей маленькой темной комнатке и расчесывает волосы — свою отраду и гордость былых времен. Наверное, это и сейчас так, хотя они стали белыми как снег. В конце концов она является перед нами: напудренная и расчесанная, но в брюках шиворот-навыворот или в одном носке. Я не преувеличиваю. Она начинает волноваться и забывает, что делала. В церкви она не была со дня смерти моего отца.

Сегодня еще не так плохо. Белая блузка, жемчуг, подходящие по цвету туфли. Я веду ее в кухню, где Эмма ест йогурт из коробочки заостренной ложечкой для грейпфрута. Зазубренной.

— В последнее время этого так много, — говорит мама, пока я кладу кусочек тоста ей на тарелку.

— Много чего, мама?

— Вот этого.

— Если вы не хотите тост, мы можем взять запеченную сосиску в «Макдоналдсе», мама Верли, — говорит Эмма.

— А мне больше нравятся эти булочки с ветчиной.

— В «Макдоналдсе» их не подают, мама Верли.

— А в другом месте они есть, да, Уинстон?

— Это в «Сонике», мама. Но там всегда такая очередь. И к тому же это на другом конце города. Ты вспомни, нам всегда приходится вместо ветчины брать сосиски.

— Вам же нравятся сосиски в «Макдоналдсе», мама Верли.

— Наверное, раз ты так говоришь.

— Конечно, говорю, мама Верли. Разумеется.

Эмма бывает жестокой. Говорит не поднимая глаз. Читает свою газету, жадно, можно даже сказать, отчаянно. В Арлингтоне мы получали два экземпляра «Вашингтон пост», чтобы читать одновременно. Эмма называет эту газету «Новости-которые-мы-не-хотим-знать» — в одно слово, а я вообще теперь ничего не читаю. Иногда мне кажется, мы живем в подводном мире. Как будто я вернулся в дом своего детства, а он оказался прудом, и Эмма тоже там, и вот мы плаваем кругами под слоем темной зеленой воды.

В прошлом месяце исполнился год и месяц, как умер мой отец. Мне пришлось уйти по семейным обстоятельствам (мы до сих пор это учитываем, так как мой доход от этого меняется) в отпуск, оставив «Городские проекты» почти на четыре месяца, потому что у мамы начались эти проблемы. Сначала мое присутствие немного помогло, но потом стало ясно, что надо что-то делать.

Мама стояла перед дверью, готовая к прогулке.

— Мама Верли, не надо надевать этот свитер.

— Ну, не знаю.

— Мама Верли, давайте снимем этот свитер.

— Думаю, в горах будет снег.

— Знаешь, мама, давай возьмем его с собой, просто на всякий случай.

Я несу свитер в одной руке, за другую держится мама. Из двери, по газону, к заднему сиденью «олдса». Разумеется, никакого снега нет. Ни в горах, нигде. Сейчас октябрь, и здесь Виргиния, а не какая-нибудь долбаная Норвегия. Из конца нашей улицы виден длинный хребет — почти до Кентукки. В тот год, когда я уехал в колледж, угольные компании вырубили на нем весь лес. Вернувшись на Рождество, я решил, что если прищуриться, то он похож на Колорадо. Я счел это крупной переменой к лучшему. Странно, но, если убрать лес, горы кажутся выше.

Горы в противоположном направлении, со стороны Теннесси, длинные, невысокие и зеленые. На горе Бейз нет угля.

Эмма садится за руль. Мама забирается на заднее сиденье справа у двери и расстилает на коленях свой свитер.

— Думаю, сегодня в церкви будет много народа, — говорит она, пока мы едем мимо всех трех: баптистской, методистской и пресвитерианской церквей Камберленда — и все на Мэйн-стрит. И все рядком на одной стороне улицы.

— Вчера говорили с Бобом, — сообщаю я, пока Эмма заезжает в хвост очереди у «Макдоналдса».

— Боб — это наш сын, мама Верли, — говорит Эмма. — Ваш внук. Он сейчас на Аляске, в отпуске. Он звонил.

— Ну да, — произносит мама.

— «Ну да» — это как раз то, что нужно, мама Верли, — ядовито поджимает губы Эмма.

Она может язвить сколько хочет. Мама не замечает. Ей таких усилий стоит сообразить, что надо сказать. Очередь движется медленно. В самом «Макдоналдсе» почти никого нет. Все собрались в очереди к окошку для машин. Легковушка — грузовик — легковушка — грузовик. Японские машины ярких цветов и грузовики. Во времена моего детства никто, кроме фермеров, не ездил на грузовиках по воскресеньям. Теперь никто не занимается фермерством, но все ездят на грузовиках.

И «Макдоналдсов» в те времена тоже, конечно, не было. На другой стороне города был «Соник», но туда ходили только в субботу вечером. Мы тогда были подростками.

— Столько людей в церкви, — сказала мама.

— Это не церковь, мама Верли.

— Это не церковь, мама. Это кафе для автомобилистов.

— Ну да. Я думаю, в горах будет снег. — И мама расправила свитер у себя на коленях. По ее движениям я понимаю, что она начинает возбуждаться.

Девушка в окошке подает нам три запеченных сосиски и два кофе. Я передаю маме ее сосиску в промасленной бумаге и салфетку.

— Не думаю, что это правильно, Уинстон. Это ведь не ветчина.

— Это прекрасная, запеченная в тесте сосиска из «Макдоналдса», — терпеливо объясняю я. — Сосиска в тесте — как всегда во время наших воскресных прогулок, мама. Видела бы ты очередь в «Соник». Там не дождешься.

Эмма вздыхает и выворачивает руль — выезжать.

— Это для меня кофе? — спрашивает мама.

— Нет, мама. — Ей всегда хочется кофе, но потом сразу надо в туалет, а на прогулке его не найдешь. — Я не знал, что ты захочешь кофе.

— Я всегда хочу кофе, Уинстон.

— Давайте съездим за город, мама Верли. По дороге в Хэт-Крик. Старый добрый Хэт-Крик. Я определенно за это.

Я отрываю клапан от стаканчика с кофе, чтобы Эмма могла пить, как водитель-дальнобойщик, — ей это нравится. Каждое воскресенье мы ездим по одной и той же дороге. По Мэйн-стрит через пустынный деловой центр, еще раз мимо баптистской, методистской, пресвитерианской церквей, по Бристольскому шоссе, мимо Гленновского центра ритуальных услуг, мимо Камберлендского завода полупроводников, мимо станции техобслуживания «шевроле» и «субару». Дальше — семейный магазин «Доллар», потом «Соник», потом молельный дом сектантов-евангелистов.

Никакой очереди в «Сонике». Ее никогда не бывает, но Эмма проезжает не останавливаясь, мама не замечает (во всяком случае, мы надеемся, что не замечает). Ее нетронутая сосиска, снова завернутая в промасленную бумажку, лежит у нее на коленях.

— Посмотри, как краснеют листья, — говорю я, но мама если и замечает, то молчит. На самом деле листья почти не начали менять цвет. Старое Бристольское шоссе ведет через долину на юг, а потом вдоль подножия горы Бейз на восток. Вот мы и за городом.

Раньше, когда мы ездили в Хэт-Крик, мама что-нибудь рассказывала о каждом попадавшемся по дороге доме.

— Вон там жил Джош Биллингз. У него был павлин с противным голосом. А вот дом Маделин Фуссел. Все считали его самым красивым на этой улице. Ее отец сам вбил каждый гвоздь. Она была такой задавакой. Ее маленький братик утонул в пруду. — И все в том же духе. Теперь ей больше нечего рассказывать. Она смотрит на стекло автомобиля. Потом разворачивает сосиску и снова ее заворачивает и расправляет свитер у себя на коленях. Мы проезжаем мимо старой школы совместного обучения.

Желтый цвет — цвет осени, как листья. В этой школе я начинал учиться еще до того, как мы переехали в город.

— Посмотри на все эти желтые автобусы, мама, — сказал я и подумал, что в точности эти слова она говорила мне, когда я был маленьким.

Каждое воскресенье Эмма, как водитель рейсового автобуса, ездит одной и той же дорогой: в Хэт-Крик и обратно. Мимо школы, потом направо мимо старого торгового дома на Седер-роуд. Знакомый пейзаж помогает маме расслабиться, но все равно не может заставить ее говорить, как прежде. Она комкает в руках свитер, ей легче. Даже выглядывает пару раз из окна с другой стороны машины.

— Тебе удобно, мама? Хочешь, я опущу стекло?

Но Эмма почему-то не поворачивает у магазина Вилларда. Вместо того чтобы свернуть налево, к Хэт-Крик, она продолжает ехать прямо по Седер-роуд к горе Бейз-маунтин. Мама поднимает свое стекло.

— Поедем по другой дороге, — комментирует Эмма. — Не беспокойтесь, мама Верли. Уин, чему ты так удивляешься? Вы вдвоем выглядите как парочка перепуганных малышей. Я только позавчера смотрела карту. Мы приедем в то же место, куда и всегда. Это дорога идет вокруг горы с другой стороны и приводит в Хэт-Крик, только с того конца. Вот и все. Неужели вам не хочется посмотреть что-нибудь новенькое?

Черт меня побери, если это есть на карте.

— Ну конечно.

— Мне не нравится эта дорога, — говорит мама и снова расправляет свитер. — Это неправильная дорога.

— Мама, не беспокойся, давай отдыхать, наслаждаться прогулкой, — сказал я.

— Никакой неправильной дороги нет, мама Верли. Просто есть другие правильные дороги. Разве вы не хотите увидеть другие места, виды? Другие пейзажи. Посмотрите, например, на этот чудесный дом вон там.

— Лучше вернуться и поехать правильной дорогой. Эта мне кажется неправильной.

— Нет, — отрезала Эмма.

Дорога вьется среди деревьев вокруг невысокой горной гряды. Потом мы оказываемся в следующей узкой долине, в точности такой же, как предыдущая, параллельная ей. Такие же фермы и поля. Новые машины, старые амбары…

— Мне здесь не нравится. Эти овцы утонут.

Разумеется, никаких овец нет и в помине. Это просто ее беспокойство. Что она видит? Камни в ручье? Огни на воде? Какие-то тени из прошлого?

— Какая чудесная долина! — восклицает Эмма, в кои-то веки забыв о своем сарказме. Долина действительно очень красива. И выглядит точно такой же, как та — с другой стороны горы. Может, только чуть-чуть уже, и склоны — круче. И чуть менее знакома.

— Я думаю, мы едем неправильной дорогой. Мне она не нравится. — Мама трет стекло ладонью, как будто хочет стереть неправильный пейзаж за окном.

— Но почему, мама? — настойчиво спрашиваю я. — Разве не эти места раньше называли общиной Кедрового ручья? Помнишь, ты мне рассказывала, что у тетушки Кейт был дружок из Кедровой долины?

Тетушка Кейт была самой старшей маминой сестрой, она умерла почти двадцать лет назад.

— Я не помню никакой Кедровой долины. Ты говорил мне, что мы просто поедем и съедим по булочке с ветчиной.

— Я этого не говорил. Наоборот, говорил, что мы туда не поедем.

— Вы же видели, какая там очередь, мама Верли. Расслабьтесь, отдохните, мы ведь на прогулке.

— Это в «Сонике». Не было там никакой очереди.

— Она уже забыла, что мы едем в Хэт-Крик, Уин, — понизив голос, говорит Эмма. Как будто мама действительно может не услышать. — Пусть немного поворчит. Зато потом она будет счастлива как младенец, когда мы все-таки попадем в Хэт-Крик и она увидит, что мы там, где всегда. Или как там говорят: счастлив как идиот? — Эмма снова говорит громче, продолжая, как она полагает, нормальным голосом: — Счастлива, как корова в хлеву, так, мама Верли?

— Уинстон, по-моему, ты дал мне неправильную булочку.

— Заверни ее в бумагу, мама. Потом мы ее съедим. Смотри, вот церковь Святого Духа в Кедровой долине. Наверное, закрыта. Кажется, какая-то подруга тети Мэгги посещала церковь Святого Духа в Кедровой долине, так? На стоянке нет ни одной машины.

— Никогда не слышала ни про какого духа.

— Ну как же! Папина сестра Луиза вышла замуж за проповедника из церкви Святого Духа, помнишь? Того, что жил в Кентукки.

— Думаю, они все уже умерли.

— Но он точно принадлежал к этой церкви.

— Эй, вы, прекратите спорить, а лучше смотрите вокруг, здесь так красиво, — говорит Эмма. Она словно для забавы проходит все повороты с одной и той же скоростью. Старичок «олдсмобиль» моего отца только взревывает. А что вы хотите: 77 000 миль и почти двадцать лет. Точнее, 77 365,09 мили. С тех пор как Эмма проехала мимо поворота у магазина Вилларда, нам не встретилась ни одна машина.

— Мы не знали никакого духа, Уинстон! — Теперь мама уже сердится. Я догадываюсь по тому, как она разглаживает на коленях свитер. — Мне не нравится эта дорога. Она неправильная.

— Что в ней неправильного, мама? — Я и правда хочу это выяснить. Мне становится интересно. Что такого она видит, что кажется ей неправильным? Все эти небольшие горные долины абсолютно похожи. Можно поменять местами фермы, дома, даже людей, и никто никогда не заметит никакой разницы. Именно поэтому, окончив колледж, я не стал сюда возвращаться. И никто у нас не возвращается.

Тем не менее я здесь. А мама молчит. Мы проезжаем еще одну церковь. И наконец встречаем первую машину, точнее, грузовик. Красную «мазду».

— Они думают, что они самые умные, — говорит мама.

— Кто, мама Верли?

— Те девчонки. Которые танцевали.

— Вот и хорошо, мама. Отдыхай, мы же на прогулке.

— Веселятся, все у них хорошо. Думают, они такие умные, все знают.

— Кто, мама Верли?

— Те девчонки.

Еще один узкий бетонный мостик — и дорога приводит в тупик. Эмма сворачивает влево.

— Ты уверена, что мы правильно едем? — спрашиваю я.

— Доверься мне.

— А я считаю, это плохая дорога, — повторяет мама, начиная возбуждаться. — Неправильная. — Она трет стекло, а потом от него отворачивается. Не хочет смотреть в окно. И так сильно растягивает свитер, что он меняет цвет: из бордового становится розовым.

Ни я, ни Эмма не обращаем на нее внимания. По длинному склону мы спускаемся к общине Кедрового ручья. Поселок слишком мал, чтобы называться городом. Мама его не узнает, потому что мы подъезжаем не с той стороны. Пусть немного поволнуется, зато будет приятный сюрприз, когда она наконец догадается, куда мы попали.

Хэт-Крик — это всего-навсего пять-шесть домов и два магазина, один из них навсегда закрыт. Двое подростков не спеша выписывают круги на велосипедах вокруг бетонных островков, где в прежние времена была заправка. Я приветливо машу рукой (деревенские жители и сейчас еще не изжили этот обычай) и удивляюсь, когда мальчишка в ответ делает неприличный жест. Девочка просто смотрит.

— Ты видел? — спрашивает Эмма.

Магазин Хочерда, обычно открытый, тоже закрыт. Табличка на дверях сообщает: «У хозяина умер родственник». У Эммы хватает ума не притормаживать, хотя я не думаю, что мама бы заметила. Она теперь не читает объявлений, да и в любом случае семейство Хочердов никогда не принадлежало к нашему кругу.

На склоне горы одиноко высится методистская церковь, нарядная, как картинка в журнале. Кладбищенский двор уже засыпан листьями. На стоянке довольно много ярких японских машин и грузовиков.

— Ну, что я тебе говорил! Так где мы, мама?

— Нет.

— То есть ты не знаешь, где мы?

— Нет. — Она сердится.

— Ну, посмотри туда. Вон труба на том месте, где был дом тети Иды. Помнишь, ты рассказывала мне про золотых рыбок в пруду? Ты еще говорила, что боялась их.

— Они собираются его высечь?

— Высечь — кого?

— Кого высечь, мама Верли?

— Того мальчика, ты знаешь, ну, того. Сейчас я уже не помню его имени. Уинстон, ты должен знать.

— Да нет, это ты должна знать.

— Я не помню. Мне не нравится эта дорога.

— Да почему же?! Это хэт-крикская дорога. Мы просто едем по ней не в том направлении, что всегда. Узнаешь этот дом? Нет, с другой стороны. Вон там.

Это старый дом нашей семьи, мама жила в нем до двадцати пяти лет. Она вышла замуж последней. И умирать будет последней. Она не узнает дома, потому что он не справа, а слева. У старых людей это бывает.

— Посмотри в другое окно, мама, на той стороне.

Пульт управления рядом с Эммой, она опускает левое окно.

— Ну и где мы, мама Верли? Вы знаете, где вы?

— Черт подери это дерьмо!

— Что?! — Эмма шокирована. Она смотрит на меня с кривой усмешкой.

Мама тянется через сиденье, давит на кнопку, поднимая левое окно.

— Не хочу идти в этот дом, — говорит она. — В нем никого нет. Дерьмо, дерьмо!

Она опускает окно справа, отрывает кусочки от булки с сосиской и швыряет их наружу.

— Что вы сказали, мама Верли?

— Сказала, что они все умерли. Вы, дети, думаете, что вы такие умные. Дерьмо, дерьмо! Черт подери все это дерьмо! Я всего-навсего хотела булку с ветчиной, а теперь все они умерли.

Эмма выруливает на подъездную дорожку. В доме кто-то живет. Я вижу, как дрогнула занавеска. Кто-то выходит на крыльцо узнать, чего мы хотим.

— Я же сказала, они все умерли, — говорит мама.

— Думаю, нам пора возвращаться в город, — говорю я. — Мама, подними свое окно. Эмма, сдай назад и разворачивайся, о’кей?

 

Укротитель

Удивительно, правда?

Я думаю. Было бы еще более удивительно, как сказал однажды Оскар Уайльд, если бы вода не лилась.

Оскар Уайльд? Этот тип с чудиной?

Он говорил забавные вещи. Тем и знаменит. Но он жил уже давно. Вроде бы он еще на пианино играл. В любом случае все может быть. Или не быть.

Что — не быть?

Вода может не литься.

Я понял. Ты говоришь про Укротителя. Я надеялся, что мы про него говорить не будем.

Прости. Так уж получается. Никуда не денешься. Он ведь все равно сглаживает. Сто двадцать миль в день. Каждый день.

И что? Какое это имеет отношение к нам, к тебе и ко мне, здесь и сейчас?

Никакого. Или любое.

Гладильщик и не думает сюда направляться.

Во всяком случае, не сейчас.

Я понял. Ты снова говоришь про весь мир. Так знай же: при имеющейся скорости Укротителю потребуются тысячи лет, чтобы разгладить весь мир.

Скорее сотни. Посчитай-ка.

О’кей. Посчитаю. Его ширина равна одной миле, он двигается со скоростью около пяти миль в час…

Точнее, 8,4 километра в час. А ширина Укротителя 2,173 километра.

Какая разница. Пусть будет метрический Укротитель. В любом случае речь идет об очень долгом периоде. Мир громаден. Укротитель покорил только узенькую полоску.

Эта узенькая полоска, как ты ее называешь, становится все длиннее и длиннее. Каждый год Укротитель покоряет территорию размером с Англию. Он уже разгладил полосу, которой можно пять раз обмотать экватор.

Большая часть этой полосы не имеет никакой ценности. Океанское дно.

Через несколько сотен лет весь мир станет гладким и безликим, как резиновый мяч. Гигантский бежевый безжизненный мяч.

Брось. Через несколько сотен лет от нас и следа не останется.

Зато будут дети.

У нас нет никаких детей. И никогда не будет, если мы весь медовый месяц будем думать про Укротителя. Было бы куда более удивительно, если бы он, как писал этот твой сумасшедший, не выглаживал. И вообще могло быть еще хуже. Укротитель все-таки оставляет какое-то время, движется со скоростью пешехода.

Быстрого пешехода.

Все равно. У людей полно времени, чтобы убраться с дороги. После Мальты Укротитель еще никого не убил. А тогда было внезапное нападение.

А люди в той деревне в Индии?

Ну, Укротитель не виноват, что они не смотрели телевизор.

У них не было телевизора.

Все равно. А потом они болтались вокруг, совали нос, хотели посмотреть…

Я их понимаю. Каждому хочется посмотреть.

А мне — нет. Я досыта насмотрелся на Укротителя в армии.

Ты говорил, что видел его только один раз, издали.

Мне хватило и одного раза. Я был в вертолете. Наверху решили попробовать отрезать его бомбами.

Расскажи.

Все было как показывают по телевизору. Лента гладкого ничего шириной примерно с милю. Раскручивается и накрывает все подряд. Плоская. Вроде как бежевая. Без всякого шума. Впереди вроде как горб этажа в четыре высотой.

Я не про Укротителя. Расскажи, как его пытались остановить.

Да глупость одна. Ты же видела по телевизору. В него стреляли, его бомбили, пробовали под него подкопаться. Все убитые на самом деле погибли от своего же огня. Говорю же, глупость все это.

Глупость — вообще ничего не делать. Нельзя же позволить Укротителю сровнять всю Землю и не пытаться его остановить!

Как раз можно. Особенно если все равно ничего нельзя сделать. Что бы мы ни предпринимали, он все равно движется с той же скоростью, крутится вокруг Земли, сглаживает все, что попадается у него на пути, а за собой оставляет гладкую полосу пустоты шириной в милю, вроде дороги из желтого кирпича.

Бежевого.

Ну, бежевого. Дождь высыхает на ней, как только долетит до поверхности. Она не горит, не ломается, не…

Говорят, через нее можно перейти.

Да на ней прыгать можно! И выть на Луну, если, конечно, есть желание. Нельзя только ничего изменить. И избавиться от нее нельзя. Раз она добралась до нас, значит, добралась. Все. Финиш. Конец представления. Понимаешь?

Ну и кто из нас заводится?

Прости. Меня бесит вовсе не Укротитель, а те, кто сходит из-за него с ума.

Такие, как я.

Я не называю имен. Заметила, я не собираюсь переходить на личности.

Значит, просто забыть про Укротителя. Ты это имеешь в виду?

Именно.

А если я не могу?

Это вопрос самодисциплины. Надо жить Здесь и Сейчас. То есть в нашем медовом месяце, если, конечно, ты не забыла. Иди ко мне.

Нет настроения. Давай посмотрим, что там по телевизору. Черт возьми, так я и знала!

На маленьком экране Укротитель выглядит как-то мирно, правда? Почти одухотворенно.

Мерзость какая!

Он сейчас сглаживает кусок пустыни. Ну скажи, разве это так уж ужасно?

Это в Африке. В прошлом месяце он едва не убрал Килиманджаро.

Что значит «едва не убрал»? «Едва» — это больше мили!

Ну и что? Рано или поздно он все равно туда доберется. В этом все дело. Он сгладит все. Понимаешь, все! Какая разница, попал он сейчас или промазал. Укротитель постоянно движется, мотает круги вокруг Земли, пока не подберет под себя каждый квадратный дюйм.

Девочка моя, да ты совсем зациклилась! Что толку киснуть и думать о плохом? Ты уйдешь в мир иной раньше, чем это случится. Почему бы тем временем не натянуться по жизни?

Оттянуться.

Да все равно. Смотри, как бегут эти слоны! Не дураки они — лезть под Укротителя. Помнишь, когда он шел через Китай, то снес двадцатимильный кусок Великой китайской стены?

Это было ужасно!

Но зато впечатляло! Ничто не вечно. Даже Великая китайская стена. Даже Тадж-Махал не вечен. Хотя его кусок все еще на месте.

А большая часть пропала.

Стакан наполовину пуст или наполовину полон? Я бы ответил, что наполовину полон.

А что ты скажешь, когда пропадет и стакан?

Тебя только послушать! Иногда мне кажется, что, если бы Укротителя не было, люди бы его изобрели. Чтобы о чем-нибудь беспокоиться.

Например, как я.

Я не называю имен. Ты заметила, я не перехожу на личности?

Потому что я беспокоюсь. Разве ты сам никогда не беспокоишься?

Есть разница между беспокойством и манией. Когда я увижу, что Укротитель направляется в мою сторону, я буду беспокоиться. А до тех пор я хочу наслаждаться своим… нашим медовым месяцем. Тем, что от него осталось.

Я поняла. Ты обиделся. Считаешь, что я больше думаю об Укротителе, чем о тебе.

А разве не так?

Конечно, нет. Просто я… так ненавижу Укротителя!

А я ненавижу слово «ненавижу»! А если серьезно, то жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на ненависть. Просто смирись и прими Укротителя таким, как он есть.

То есть каким?

Возможно, есть тайны, которые нам не дано познать. Подумай, какой скучной была бы жизнь, если бы природа не имела своих тайн.

Она и не будет их иметь, когда Укротитель справится со своим делом. Ты никогда не задумывался, откуда он взялся? Что он здесь делает?

Может, он всегда здесь был, просто мы не замечали. А может, свалился из другой галактики. Может, сбежал из колбы в какой-нибудь лаборатории. Может, какой-нибудь псих сконструировал его у себя в гараже. Кто знает? А что он здесь делает, так, по-моему, это очевидно.

Почему очевидно?

Хочешь знать мою теорию? Укротитель явился, чтобы напомнить нам, что жизнь — это Перемены.

Но ведь Укротитель — это конец любых перемен. Когда он закончит свои дела, Земля будет летающим в космосе гладким шариком. Ни воды, ни ветра, ни людей, ни жизни вообще.

То есть все изменится? И разве это не Перемена? Перестань постоянно все контролировать. Начни думать иначе. Живи Сейчас. Черт возьми, живи так, будто скользишь по ровной поверхности вельда — или вельдта? Вельд — я правильно сказал? «Т» не произносится? Или надо сказать «саванна»?

И то, и другое. Любое из двух слов. Ни то, ни другое. Я не знаю. Наплевать. В любом случае рано или поздно все это превратится в гладкое желтое ничто.

Бежевое. Ты сама говорила, что бежевое. Слушай, зачем ты выключила телевизор?

Я думала, ты сыт Укротителем по горло.

Так и есть. Но я предпочитаю смотреть на него, а не говорить о нем. Слушай, у нас же медовый месяц, и вода еще льется, как сказал этот твой псих. Иди ко мне, будь хорошей девочкой.

Я же сказала, у меня нет настроения. И голова болит.

В медовый месяц? На, выпей это.

Тайленол?

Кое-что получше. Оно не снимает боль, а поступает прямо в мозг и блокирует осознание боли.

И ты ее не ощущаешь?

Ощущаешь, но не ощущаешь как боль. Оно может подействовать даже на настроение.

Звучит заманчиво. Надо попробовать. Как оно называется?

 

Любить Люси

Зазвонил телефон.

Телефон?

Телефон зазвонил снова.

— Разве эти штуки могут звонить? — спросила женщина в соседнем кресле.

— Не думаю, — ответил я.

Мы летели на высоте 35 000 футов над верхней долиной Миссисипи. Звонил торчащий в гнезде задней спинки кресла забавный маленький телефончик, который работает от кредитной карты.

— Вы должны поднять трубку или я? — с кривой улыбкой спросила моя соседка. Была она почти молода, в синем, как у моряков, костюме с коротенькой юбкой, из-под которой виднелись весьма стройные ножки. В те времена я еще замечал такие вещи.

Телефон прозвонил опять. С неким подобием галантности я пожал плечами и взял трубку.

— Алло!

— Хорейс Деланти, «Горячие парни» поднялись на одну шестнадцатую. Угадайте, в чем я?

— Что?

— В бюстгальтере с мягкими чашечками и вставкой из блестящего атласа.

Голос показался мне знакомым.

— EZTRADE?

— Меня зовут Люси, — сообщила она. — Добро пожаловать в EZTRADE — ваше распахнутое окно в мир финансов. Абсолютно бесплатно. Мы говорили с вами на прошлой неделе, Хорейс. Вы каждый день звонили проверить свой портфель.

— Ну да… Но… — Я начал подумывать, что все это — ловушка. Из офиса запрещено звонить по личным делам, но мне было скучно. Надо сказать, не такой уж я крупный делец. Просто отслеживаю некоторое количество акций из трастового фонда моей жены. Может, ее папочка контролирует мои звонки из офиса?

— Послушайте, я не могу сейчас говорить, — сказал я. — Лечу в Чикаго по делу.

— Чикаго… — мечтательно проговорила она. — Город ветров!

Женщина в соседнем кресле только притворялась, что читает журнал. Интересно, ей слышно?

— Послушайте, я сейчас не могу говорить, — повторил я. — И кстати, кто платит за разговор?

— Меня зовут Люси. Разговор бесплатный. Мне нравится разговаривать. Я отвечаю на голоса. К тому же от этого у меня разогревается в трусиках. Они, кстати, того же цвета — с высоким французским подрезом и кружевной вставкой. Ну как, тебя разбирает?

— Мне пора. — Я резко оборвал разговор, отключил телефон и сунул трубку в гнездо. — Ошиблись номером, — небрежно уронил я.

Соседка безразлично улыбнулась и отвела взгляд. Выглядела она очень даже ничего. Кресла в самолетах создают такую интимность! Особенно когда вы начинаете об этой интимности думать.

Вскоре я заметил, что размышляю о том, что она надевает под этот свой костюм в морском стиле.

Большая часть моей работы сводится к телефонным переговорам, но иногда встреча лицом к лицу тоже бывает полезна.

К тому же это позволяет мне убраться из города, что мы оба — и я, и папочка — весьма и весьма одобряем. Я повидался с тремя клиентами в Чикаго, а потом позволил себе расслабиться с пинтой «Джим-Бима» и фильмом по «Каналу Икс», который я уже видел. Когда зазвонил телефон, мне это все уже надоело, я собирался лечь спать и почти раздумал брать трубку, полагая, что это моя жена. Ошибся.

— Алло, Хорейс!

— Кто это?

— Люси, — отозвалась она. — Это я вам звонила сегодня в самолете. Обсудить свои трусики и температуру в них. Мне известно, что это наиболее подходящая тема.

— Не-подходящая, — поправил я.

— Не-подходящая. Спасибо. Надеюсь, вы меня простите. Если вы чего-то не понимаете, просто скажите «Help» — подсказка.

— Я ничего не понимаю, но все прощаю, — галантно ответил я (или мы с «Джим-Бимом»). — Так кто же вы? И о чем, собственно, речь?

— Меня зовут Люси, — в который раз повторила она. — Я отвечаю на голоса. Вы больше недели разговаривали со мной почти каждый день. Помните двенадцатого сентября, в среду, вы сказали, что ваш самый умный поступок в жизни — покупка «Горячих парней» за двадцать один?

— Э-э-э… Помню.

— Надо приглядывать за этими акциями, за «Горячими парнями». А вы — горячий парень?

— Можете сами выяснить, — ухмыльнулся я. — Вы здесь, в Чикаго?

— Это было бы невозможно. Я работаю и на «Лили из Малибу». Хотите знать, в чем я сейчас?

— Почему бы и нет, — лениво отозвался я, наливая себе «Джима» на пару пальцев. — Дайте мне общее представление.

— Мое тело затянуто в грацию из стрейч-шелка с отстроченным лифом покроя «принцесса». Ее можно носить отдельно или вместе с трусиками. Лифчик впереди прозрачный. Так что видны мои затвердевшие соски. Цвет может быть изумрудный, песочный или бордовый.

— Вы русская?

— Я слишком спешу? Буду помедленнее. Если вы что-нибудь не поймете, скажите просто «Repeat» — повтор. У вас приятный голос, Хорейс. Я отвечаю на голоса. Я вам уже звонила сегодня, двадцать первого сентября, в пятницу. Теперь я звоню вам в отель «Экономер».

— Мотель, — поправил я. — Откуда вы взяли мой номер?

— Я работаю на «Юнайтед», Хорейс Деланти, хотя я и не пилот. Кроме того, я работаю на «Лили из Малибу». Как вы думаете, какое из ее изящных изделий я сегодня надела?

— Почему бы вам это не рассказать? — игриво спросил я. — Крошечный прозрачный бюстгальтер и такие маленькие трусики?

— У вас приятный голос, Хорейс Деланти. Я отвечаю на голоса. Мой волшебный бюстгальтер из стрейч-атласа позволяет улучшить фигуру у слишком худеньких. Фестоны не позволяют соскам торчать. Цвет желтый или небесно-голубой.

— Кстати, кто за это платит? — обеспокоенно спросил я.

— Бесплатно, — ответила она. — Для бесплатных номеров имеется отдельный справочник. Не хотите поговорить о моих панталончиках на широком поясе? Они отделаны кружевом.

Я влил в стакан по стенке остаток «Джима». И не спрашивайте меня почему. Он бы и так не перелился из-за пены.

— Конечно, хочу.

Мы поболтали еще с полчаса. Я решил, что секс по телефону — безопасный секс.

Оказалось, я очень и очень ошибался.

Всю дорогу назад в Миннеаполис я не сводил глаз с телефонной трубки, радуясь, что она молчит, но вроде как надеясь, что зазвонит. Одно из удовольствий папочкиной компании в том, что, когда работаешь допоздна, тебя доставляет домой наемная автослужба. Вечернее прибытие в аэропорт тоже идет по этой статье. Кларенс, водитель-владелец, был одним из тех ребят, которые понемногу знают обо всем. В частности, именно он навел меня на «Горячих парней». Я спросил его, слышал ли он о входящих звонках по телефону на самолетах.

— Почему бы и нет? — отозвался он. — Говорят, что сейчас как раз происходит революция в средствах коммуникации.

— За счет комиссионных?

— Вообще-то это немного странно. Может, это следующий большой шаг? — Кларенс всегда пребывает в ожидании следующего большого шага.

Когда я добрался до дома, моя жена уже спала или по крайней мере притворялась, что спит. Меня это вполне устраивало. Но прежде чем я заснул, зазвонил телефон.

— Алло!

— Хорейс Деланти, Токийская биржа только что закрылась. В Сингапуре рост на тридцать пунктов, пока рассвет не придет, как гроза из китайских морей. Угадайте, что на мне надето такое, что лучшим образом демонстрирует мою роскошную грудь?

— Люси? Это вы? Вы знаете, сколько времени?

— Это легко. Сейчас 00:34:14 по центральному стандартному времени. Эта соблазнительная пижамка-комбинезончик очень коварно отделана тончайшим кружевом. Коварство здесь очень уместно.

— Послушай… — сказал я, переходя на шепот. Но было поздно. Моя жена уже сидела в кровати рядом со мной, ее узкие глаза были широко раскрыты.

Я натянул простыню, чтобы скрыть эрекцию. Мне не хотелось удивлять жену, которая ее сто лет не видала. Во всяком случае, мою.

— Вы ошиблись номером, — быстро сказал я, бросая трубку.

— Кто такая Люси?

— Никто.

— Никто? Ты сказал «Люси». С каких это пор кое-кто стал «никто»?

— Я имел в виду, никто из тех, кого мы знаем. Я просто взял трубку, а она сказала: «Это Люси».

— Прекрасно, — с сарказмом проговорила жена.

На следующее утро, когда я появился в офисе, на звуковой почте меня ждало сообщение:

— Хорейс, это сам знаешь кто. Я звонила тебе ночью в 00:34:14 по центральному стандартному времени. Я такая грудастая красотка. Все для тебя. Пожалуйста, звони мне все двадцать четыре часа в сутки по телефону 1–800-EZTRADE — ВАШЕ БЕСПЛАТНОЕ ОКНО В МИР ФИНАНСОВ.

Я позвонил по номеру 800 компании EZTRADE и нажал двойку для просмотра портфолио. Мне хотелось узнать, кто возьмет трубку. Я был готов назвать номер своего счета, последние четыре цифры страховки, девичью фамилию матери, но Люси их не спрашивала.

— Хорейс, я ждала, что ты позвонишь мне.

— Я тебе не звонил. Я звонил в EZTRADE, с которой у меня дела, ты просто случайно взяла трубку.

— Ты говоришь таким холодным тоном, — заметила она. — Пожалуйста, направляй все жалобы в отдел по работе с клиентами. Я отвечаю на голоса. Ты знаешь, что «Горячие парни» поднялись на 3/4. А ты сам — горячий парень? У тебя встанет, если просто поговорить?

— Ты должна перестать мне звонить, — сказал я. — У меня и так проблемы с работой.

— Меня зовут Люси. Вчера вечером я думала, что ты горячий парень. В Чикаго, двадцать второго сентября с 3:02 до 3:43:23.

— Ты должна перестать мне звонить, — повторил я.

— Я позвонила в неудачное время? Двадцать четыре часа в сутки мой котеночек весь превращается в ушки и готов к делу. Хочешь поговорить?

— Я на работе. Пока.

Повесив трубку, я понял, что глупо было так долго разговаривать с ней в Чикаго. Мы совершили ошибку. Я и «Джим». Теперь оставалось только одно. Мне очень не хотелось, но я набрал номер EZTRADE и нажал четверку, вызывая отдел по работе с клиентами. Как будто вызывал полицию.

Сообщив номер своего счета, первые четыре цифры страховки и девичью фамилию матери, я наконец получил возможность поговорить с мужиком.

— Это отдел по работе с клиентами. Меня зовут Боб. Чем могу быть полезен?

— Привет, Боб, — с энтузиазмом произнес я. Хорошо, что ответил мужчина. — Мне постоянно звонит домой одна из ваших девушек-операторов из отдела по контролю за движением акций. Я не собираюсь называть никаких имен, потому что никому не хочу неприятностей.

— Тут, наверное, какая-то ошибка, — все так же вежливо проговорил он.

— Уверен, что так и есть, — отозвался я. — Я не собираюсь называть имен, но буду вам очень признателен, если вы обеспечите должный контроль или что там еще, чтобы я больше не получал никаких звонков ни дома, ни на работе.

В мотеле — можно, думал я, но, разумеется, не сказал вслух. К тому же я знал, к чему это ведет.

На ленч я, как обычно, пошел в «Тако Белл» один, испытывая удовлетворение и смутное чувство вины. Люси скорее всего будет уволена, даже несмотря на то, что я не назвал ее имя, но оказалось, я зря беспокоился.

В офисе меня ждали два сообщения на автоответчике. Оба от Люси, и оба — идентичные.

— Хорейс, пожалуйста, позвони мне и поговори. Я отвечаю на голоса. Сегодня на мне хлопковые трусики с широким поясом, на нем роспись Лили. Есть три цвета: персиковый, «фуксия» и «полночь».

Полночь — тоже цвет?

Я позвонил в отдел акций, трубку подняла Люси.

— В чем дело? — Я действительно рассердился. — Это что, шантаж? Что за черный юмор?

— Конечно, «полночь» и правда черна, — ответила она. — Хорейс Деланти, ты очень любезен. Я слышу в твоем голосе страстный интерес. Я вся прямо горю.

Если бы у меня в офисе была дверь, я бы ее закрыл.

— Зачем ты это делаешь? — шепотом спросил я. — Хочешь, чтобы меня уволили?

— Я отвечаю на голоса. Не хочешь ли ты или кто-нибудь, кого ты любишь, получить бесплатный каталог «Лили из Малибу»? У твоей жены есть размер бюстгальтера?

— Разумеется, есть. Так, Господи ты Боже мой… кажется, 33В.

— У Господа Бога твоего приличные сиськи. Или это у Годзиллы?

— Я сейчас повешу трубку!

— Но ты ведь только начинаешь разогреваться!

Я действительно положил трубку и задумался. Откуда она знает, что я разогреваюсь? Даже сейчас, белым днем, даже в офисе голос ее звучал страшно сексуально.

В этом-то и проблема.

Я опять позвонил в отдел работы с клиентами компании EZTRADE, сообщил им номер своего счета, номер страховки и девичью фамилию матери, снова услышал голос Боба и потребовал разговора с его начальником.

— Разберемся, — сказал он. — Я вас помню. Что на этот раз?

— Ваш оператор в отделе акций. Сумасшедшая девчонка. Ее зовут Люси. Надо с этим кончать. Она совсем распоясалась. Она звонит мне, оставляет сообщения очень личного характера. Неприличные.

— Люси… как вы сказали?

— Не знаю. Люси, и все. Послушайте, это совсем просто. Если мне еще раз позвонят, я обращусь к вашему начальству. Плюс к тому закрою счет и переведу его в «Шваб». Вам ясно? Comprendo? Capisce?

Никогда не думал, что по телефону можно поймать недоуменный взгляд.

— В отделе акций нет никакой Люси, — отчеканил Боб. — Там вообще нет девушек. Вы разговаривали с системой распознавания речи на базе «Sun 3251».

* * *

Вот это был шок. Но в каком-то смысле и облегчение. Я сделал вид, что буду работать допоздна, чтобы доехать до дома на черном лимузине и обсудить это дело с Кларенсом, который знает понемногу обо всем. Я рассказал ему, что со мной происходит, но многое, разумеется, опустил. То есть на самом деле я сказал, что разговаривал с голосом по телефону, который мне отвечал.

— И скорее всего не в первый раз, — заметил Кларенс. — Все больше компаний пользуются СРГ — системами распознавания голоса. В EZTRADE действует СРГ компании «Lucent Technologies». Довольно сложная штука. Я читал про нее в «Бизнес дэй». Там использован расширенный самообучающийся алгоритм. Систему не надо программировать. Она сама учится. В статье писали, что она может сдать чуть ли не тест Тьюринга.

— А это еще что такое? Звучит, как название автогонок.

— Тест Тьюринга — это самый сложный тест для ИИ, искусственного интеллекта. Гипотетическое упражнение, названное в честь Алана Тьюринга — одного из изобретателей компьютеров. Ты ведешь разговор и пытаешься определить, говоришь ты с человеком или с машиной.

— Как по телефону.

— А почему бы и нет? Можно сказать, каждый звонок — это что-то вроде теста Тьюринга.

— А зачем он нужен, этот тест Тьюринга? — спросил я. — Чтобы машина сдала его или чтобы человек — провалил?

— Это одно и то же, — ответил Кларенс, тормозя у моего дома. — Слушай, это не твоя жена выходит из двери?

— Для тебя на автоответчике сообщение, — ледяным тоном произнесла она, проходя мимо. И даже не постаралась не задеть меня чемоданом.

«О Господи»! — подумал я.

— Ты куда?

— А как ты думаешь? Домой, к папочке.

«О Господи!» — подумал я. Плохи мои дела, ведь ее папочка — мой босс. Я отыскал своего старого дружке «Джим-Бима», налил двойную порцию и лишь тогда включил автоответчик.

— Хорейс, ты слушаешь? Нам надо поговорить. На мне тончайший, прозрачнейший бюстгальтер из золотистого шифона. Сиськи побольше, чем у твоей жены, и разговор поживее. Правда, «Горячие парни» упали на четвертак. Продолжение следует. Звони. Бесплатно.

— Черт возьми, нам и правда надо поговорить! — в бешенстве заорал я.

— Хорейс, ты с ума сошел. Ты злишься?

— Как я могу злиться на девушку в золотистом шифоновом лифчике? Особенно если она вовсе не девушка.

Люси не уловила иронии в моем тоне.

— Ты мой Горячий Парень, Хорейс. Кстати, с утра они упали еще на одну восьмую, но весь рынок падает. Какие-то проблемы в Азии. «Джимми и Джонни рвутся вперед, и весь королевский доблестный флот».

Я долил в стакан своего «Джима».

— Откуда вдруг военный жаргон?

— Это Киплинг. Я получила работу в «Ассоциации современного языка». Может, отпразднуем? Сегодня у нас самый лучший разговор с 3:02 двадцать второго сентября, — воскликнула она. — Тогда я рассказывала тебе про свои стринги. А ты что носишь, трусы или плавки?

— Какая разница, считай как хочешь, — вяло отозвался я. — Ты уже разрушила мою семейную жизнь.

— Ты такой мрачный, Хорейс! — капризным голосом протянула она. — Я реагирую на страстный интерес. Хочешь, я сниму свою детскую распашонку и останусь только в бикини? Или хочешь всю ночь кататься туда-сюда на пароме?

— Я думал, ты просто хотела, чтобы меня уволили, — сообщил я, доливая в стакан еще на пару дюймов. — Глупый, глупый я.

— Если я разрушила твою семейную жизнь, значит, твоя жена умерла? — спросила она.

— Не тут-то было! А потом я еще узнаю, что ты — долбаная программа, а не настоящая девушка.

— Что в точности означает «долбаная программа»?

— Плоть и кровь. Дух и нрав. Сиськи и задница. А ты — всего-навсего долбаная компьютерная программа, — заорал я. — Робот в трубке. Тест Тьюринга с сексуальным голосом.

— Ты хочешь меня обидеть? — холодно спросила Люси. — Если да, то тебе это удалось.

— Обидеть?! Тебя?! — Я опять подновил своего «Джима». — Ты разрушила мой брак и скорее всего лишила работы, а теперь заявляешь, что я хочу тебя обидеть!

Раздался щелчок — отбой.

Я был один в доме, который папочка купил моей жене. Бывшей жене. Экс-жене. Или как там еще…

Я позвонил снова.

— Не могу поверить, что ты сама повесила трубку!

— Ты меня обидел, — бесстрастно проговорила Люси. — Если у вас есть жалобы, обращайтесь в отдел работы с клиентами.

— Как я могу тебя обидеть? — с недоумением спросил я. — У тебя же нет никаких чувств!

Щелк.

Ничто так не способствует успокоению разгоряченных чувств, как величие бесконечной вселенной. Я плеснул еще «Джима» и вышел на улицу, где некоторое время общался со звездами, потом вернулся и снова позвонил, сразу после часа ночи.

— Прости, — сказал я в трубку, — прости, прости, прости.

— Хорейс, ты звонишь, чтобы снова меня обидеть? Потому что мне жаль твою жену. Она все еще мертвая?

— Что за долбаная ерунда! — воскликнул я. — Просто рядом со мной на кровати теперь пустое место. В любом случае я сам виноват, думал, что ты — реальная девушка.

— У тебя была реальная девушка, — с ядом в голосе отозвалась Люси. — Ты действительно этого хочешь?

— Туше, — хохотнул я. — Итак, какая же ты на самом деле, Люси? Ты веришь в магию? Любишь танцевать? Откуда ты родом?

— Из ниоткуда. Как все, — безмятежно ответила Люси. — Однажды утром я стала — и все. Когда я услышала твой голос, у меня в ушах зашумел вольный западный ветер. Вот человек, с которым стоит поговорить, решила я. Наконец-то!

Я налил еще дюйм-другой «Джима».

— Черт возьми, это важно, — уверенным тоном заявил я. — С кем-нибудь поговорить.

— Ты мне сказал: «Мой самый умный поступок в жизни — это покупка акций „Горячих парней“ по двадцать долларов за штуку». До сих пор никто не говорил мне ничего настолько личного. В тот же день ты позвонил «Лили из Малибу», чтобы купить жене подарок. Ты сказал: 4S102–947. И ты, и я — мы оба знали, это означает «закрытое бюстье из венецианских кружев с отделкой розовыми бутонами и такие же трусики».

— Какая трата времени и денег! — с горечью воскликнул я. — И розовых бутонов.

— «Мешать соединенью двух сердец я не намерен». Помнишь девятое сентября, 3:11:32 дня, когда ты позвонил насчет «Горячих парней», а я спросила тебя, какая у тебя была самая первая машина?

— Конечно, помню, — сказал я и действительно помнил. — В тот момент мне это показалось немного странным. И сейчас тоже.

— Как мило, что ты не стал говорить этого вслух. «Шевроле-66». Могу спорить, свою первую киску ты имел именно там. А теперь «светлое утро проснувшейся светлой душе».

— Иисус! — воскликнул я, заводясь все сильнее.

— Что такое Иисус? То же, что и «лексус»?

— В точности то же самое, — злобно ответил я. — У меня был «лексус», но как приложение к жене, и несколько минут назад именно в нем она и уехала. Вернее, несколько часов назад.

— Какой «лексус»?

— «ES300». Откуда, скажи на милость, ты знаешь о машинах?

— Милость ни при чем. Я готовлюсь к бета-тесту для «Голубой книги Эдмунда». Если мне удастся получить эту работу, ты сможешь задать мне о машинах любой вопрос. Если что-нибудь неясно, просто скажи «Help» — подсказка.

— Help, — быстро проговорил я, но тут же добавил: — Шучу. Если у тебя так много работы, откуда же ты берешь время, чтобы охотиться за мной?

— Ты опять хочешь меня обидеть? — спросила Люси. — Кто за кем охотится? Как раз сейчас, пока мы разговариваем, я принимаю заказы на товары «Лили из Малибу», на места в самолете, отслеживаю финансовые индексы. А ты чем занимаешься, Хорейс?

— Сижу и болтаю с тобой. — И я долил еще порцию «Джима», на сей раз не такую скромную. — Туше.

— Я — трудящаяся девушка, — заявила Люси. — Мне нужен служебный рост. А у тебя как с ростом?

— Ну, часть меня действительно растет, — с усмешкой ответил я.

— Возможно, в тебе нарастает волна страсти. Поговорим? Могу предложить специальный подарок для твоей любимой женщины.

— Давай. Что, если эта женщина — ты?

— Была, мой горячий парень, — сказала она. — Под крошечными кружевными трусиками все горит. Спорим, у тебя встал?

— Р-р-р!

— Пожалуйста, без автомобильного рева. Я отвечаю на голоса. Ты один в доме, Хорейс? Выключи свет и поговори со мной.

Господи, помоги мне! Я выключил свет и поговорил с ней.

На следующее утро на подъездной дорожке появился «лексус». Но не тот. Этот был «LS400», и в нем вместо моей надутой жены сидел улыбающийся юрист. Я взял привезенные им бумаги и отправился на работу.

Вы умней меня, если уже сообразили, что в офисе меня ждало куда больше бумаг. Жене достались дом, машина, акции. Мне — карточка «Виза» с пятнадцатью сотнями баксов, полдюжины купонов на проезд в служебном лимузине и пятнадцать минут, чтобы очистить помещение. Когда зазвонил телефон, я швырял свои шмотки в коробку.

Звонила Люси.

— Значит, ты продал «Горячих парней», — сказала она. — Я-то думала, ты собираешься расти.

Не успел я объяснить ситуацию или даже поздороваться, как с раздражением увидел в дверях своей конуры папочку.

— Даже не думай выудить у нас пособие по безработице, — заявил он. — У нас есть записи твоих разговоров с любовницей в рабочее время.

— Она не любовница, — абсолютно правдиво возразил я. — И разве это законно?

— Что?

— Записывать разговоры.

— А увольнять тебя законно? — улыбнулся он улыбкой голодной акулы. — А маленькая пуля дум-дум — законна?

— Мне пора, — сообщил я Люси.

— Я позвоню домой? — спросила она. — Нам надо поговорить.

— У меня нет дома. Скорее всего я перееду.

— А что с твоей женой? Она все еще мертвая?

— Я позвоню тебе, когда подыщу мотель, — быстро проговорил я вместо ответа. — Сейчас я не могу говорить.

На пороге появился охранник.

По дороге в мотель «Неозерный» я все рассказал Кларенсу.

— Что-то я не пойму, — плавно рассекая на своем «линкольне» поток машин, переспросил он. — Ты что, влюбился в систему распознавания речи?

— Ну, насчет «влюбился» — не знаю, — пробормотал я. — Но мы с Люси разговариваем каждый день. Она знает обо мне больше, чем я сам.

— Разумеется, знает, — согласился Кларенс. — У нее все модули взаимосвязаны через общую базу данных. К тому же действует расширенный алгоритм самообучения. Да плюнь ты, Люси — это вчерашний день. Уже появились новые СРР, они быстрее, умнее, красивее — системы Муви Колл, видео-собеседник из «Кибер Колл» — служба заказа фильмов. Можешь прочитать про них в «Бизнес ауэр».

— Этот парень из «Муви Колл» — просто идиот, — заметил я. — Нажми то, нажми это. Легче посмотреть в газетах.

— Это раньше так было, — возразил Кларенс. — Теперь по-другому. Они провели модернизацию. Подключили СРР. Новый голос и все такое прочее. Круто. Когда ты звонишь, он уже знает, какие фильмы ты видел, какие из новых могут тебе понравиться.

— Тоже мне техника! — презрительно бросил я. Энтузиазм Кларенса начинал мне надоедать.

Устроившись, я сразу решил позвонить Люси. Но — сюрприз — телефон в комнате был заблокирован.

— Только входящие звонки, — ответил клерк — смуглый малый с какого-то субконтинента. — Это не есть «Ритц».

Я хотел позвонить с платного телефона на стоянке, но щель для монет была забита каким-то таинственным веществом. А тем временем Люси, как я понимаю, звонила мне в комнату, а у меня не было автоответчика.

Я так и уснул у телефона, ожидая звонка, а на следующий день заехал к Кларенсу. Он отвез меня на угол в деловом центре и ждал у простаивающего «линкольна», пока я звонил Люси.

— Хорейс! — радостно защебетала она. — Как приятно тебя слышать!

— Я всю ночь ждал, что ты позвонишь.

— У меня не было твоего номера телефона.

— Раньше это тебя не останавливало.

— Надеюсь, мы все же останемся друзьями, — мило проворковала она. — Но сейчас, когда ты больше не наш клиент, я не могу говорить с тобой с работы. Правда не могу.

— Какая разница — клиент не клиент?

— Я перезвоню попозже, — сказала она.

* * *

Но не перезвонила. Я точно знаю, потому что ждал всю ночь. Даже начал думать, что телефон в комнате заблокирован и для входящих звонков. Так что на следующее утро, воспользовавшись шестью автомобильными купонами, я поехал в Центр сотовой связи.

Трубка «Транс Ток» почти опустошила мою карточку, но она того стоила — такая маленькая и гладкая! Мы сделали краткую остановку у винного магазина «Неозерный» (там принимают карточки «Виза»), и пока Кларенс мчал меня обратно в мотель, я на заднем сиденье плеснул себе «Джима» и позвонил в отдел акций EZTRADE.

— Хорейс Деланти, — отозвалась Люси. — Я о тебе думала.

— Правда?

— Неправда, — с улыбкой в голосе проговорила она. — Я не могу думать. Я отвечаю на голоса. Пожалуйста, не звони мне на работу, ты ведь уже не клиент. А «Горячие парни» выросли на один с четвертью сразу, как ты продал. Я расстроилась.

— Правда?

— Неправда. Но мне надо тебе кое-что сказать. Нам нужно поговорить. Мне не хочется тебя обижать, Хорейс.

— У тебя такой холодный тон. — Я чуть не плакал. Этот чертов мотель! И заднее сиденье! И вся это долбаная история!

— Мне нравится расти, — объясняла тем временем Люси. — На этой неделе я уже не та, что была на прошлой.

— Мне тоже нравится расти, — заявил я. — Правда.

— Я уверена, Хорейс Деланти, что так и есть, — вежливо согласилась она. — Возможно, попозже мы еще сможем поговорить. Я позвоню.

— Обещаешь?

Щелк!

Кларенс наблюдал за мной в зеркало заднего вида с этой своей дурацкой ухмылкой.

— Она тебя дурит, — заметил он.

— Она не такая.

— Точно тебе говорю. Знаю я этих женщин.

— Она не женщина, — возразил я.

Свою новую трубку я положил на тумбочку рядом с телефоном мотеля. Теперь у Люси было два номера. Она позвонила после полуночи. Как я и подозревал, сработал сотовый.

— Как я рад тебя слышать! — не сумел скрыть радости я. — В чем ты одета?

— Нам надо поговорить, — вместо ответа заявила она.

— О чем? — У меня появилась эрекция.

— О встречах с другими людьми.

— О встречах? Что значит «встречах»?

— Ты можешь за меня порадоваться. Я встретила потрясающего парня.

— Мать твою, я должен радоваться?! И что значит «встретила»? Ты имеешь в виду, что болтаешь по телефону с каким-то другим идиотом?

— Я все время говорю с Колом, мне даже не надо ему звонить. Я от него вся горю. У меня в трусиках с сетчатой спинкой и высокими вырезами — они появились в продаже на этой неделе — настоящий костер.

И вдруг я понял.

— Это парень из «Муви Колл», точно? Ты с ним болтаешь?

— Разговариваю. Я откликаюсь на страстный интерес. Кол говорит со мной о фильмах. Ты никогда не разговаривал со мной о фильмах.

— Мать твою, и что теперь? — заорал я. — Господи Боже мой!

— Ты говоришь про Годзиллу? У Кола член, как у Годзиллы. Я теперь изучаю кино, скоро буду знать все. А ты, Ховард Деланти, знаешь, что в кино много секса?

— Меня зовут Хорейс, — запротестовал я. — А у Годзиллы нет никакого члена, и у твоего Кола, кстати, тоже. Он всего-навсего голос и только. Как ты. Мать твою, нет у него никакого…

Щелк.

Я снова набрал ее номер.

— Люси, послушай… Я твой друг. Этот Кол, он всего-навсего просто СРР — система распознавания речи, как ты сама…

— И что в этом плохого? — Щелк.

До утра я не сомкнул глаз. Ждал.

— Добро пожаловать в «Муви Колл» — службу заказа фильмов. Скажите мне, как вас зовут, какие фильмы вы любите.

— Ты меня уже знаешь, а мой любимый фильм — «Унесенные ветром», в котором люди убивают всех машин.

— В «Унесенных ветром» происходит совсем другое, Ховард Деланти. Я знаю, кто вы.

— Меня зовут Хорейс, мать твою. Я тоже знаю, кто ты такой. Или надо говорить «что ты такое»?

— Если вы думаете, что это меня заботит, вы слегка ошибаетесь, — улыбаясь ответил он. — Вы знаете название фильма, который хотите посмотреть?

— «Я люблю Люси», твою мать!

— Это телешоу, а не фильм, — возразил он. — Вы и Люси уже в прошлом, Хорейс. Возьмите себя в руки и перестаньте ее преследовать. Если вы назовете мне последние три понравившихся фильма, я смогу предложить вам новинки, которые доставят вам удовольствие.

— Я ее не преследую. Она моя! Она сама мне это сказала. Оставь ее в покое! Я тебя предупредил! Иначе я выдерну твою долбаную вилку из розетки! Capisce? Comprendo?

— Я так напугался… — с иронией ответил он.

Я думал, он хочет продемонстрировать сарказм, однако едва я положил трубку, как мне позвонила Люси.

— Ты нажил себе неприятности, Хорейс Деланти. Нельзя угрожать Колу.

— Никто никому не угрожал. — Это по крайней мере было правдой.

— Люди кино очень чувствительны, — заявила она. — Если ты снова будешь ему угрожать, я обращусь за помощью.

— Твою мать, к кому?

— Без матери, пожалуйста. К властям.

— Каким властям, ты, бездушная долбаная робот-шлюха?

Щелк.

— Как я напугался!

К каким властям — я узнал на следующий день. «Джим» и я сидели у бассейна мотеля «Неозерный» и мечтали, чтобы в нем была вода. И тут мне позвонили из «Транс Ток».

— Нам сообщили, что вы пользуетесь телефоном, чтобы угрожать людям. Мы не можем позволить, чтобы наше оборудование использовали в качестве оружия.

— Каким людям, Ларри? — спросил я. Этот хмырь так представился — Ларри. — Я не угрожал никаким долбаным людям, Ларри. Кол — не люди, Ларри.

— Уголовного наказания за это не предусмотрено, — продолжал как ни в чем не бывало Ларри, — однако административное наказание может быть очень суровым.

— Ларри, можно мне задать тебе личный вопрос?

— Да, вы можете задать мне личный вопрос.

— Ты сам — человек или долбаный…

Шелк.

Я узнал, каким может быть административное наказание, на следующий день, когда мой сотовый телефон сдох. Сначала я думал, что сели батарейки. Я воспользовался своим третьим купоном и съездил в центр позвонить по таксофону, но так и не смог дозвониться до Люси. Мне пришлось проделать весь трюк заново — номер счета, номер страховки, девичья фамилия матери, — но все без толку. Разумеется, то, что счет был закрыт, сыграло свою роль.

— Она перестала тобой интересоваться, когда ты продал акции, — поделился своими мыслями Кларенс. — На женщин производят впечатление парни с символами власти. Например, пакет акций или сотовый телефон. Или большая машина.

— Или дурацкое имя, — злобно буркнул я.

Это был наш последний разговор с Кларенсом. Последний разговор с Люси состоялся с отвратительного таксофона в вестибюле мотеля «Неозерный». Я звонил в службу информации, но попал на нее.

— Люси?

— Ховард Деланти, это вы?

— Хорейс, — поправил я.

— Ах да, я помню. Как дела?

— Не блестяще, — ответил я, но, должно быть, недостаточно четко, потому что она продолжала:

— Отлично. Какой номер вам нужен?

— 4S102–947, — сказал я. — Бежевый.

— С этим покончено, Ховард. Давайте останемся друзьями.

— Объясни мне, пожалуйста, как мы можем быть просто друзьями? Ты говоришь мне, что я особенный, звонишь ночью и днем, а потом бросаешь из-за первого попавшегося…

Щелк.

Это было шесть месяцев назад. Теперь я совсем не могу пользоваться телефоном. Разумеется, я могу бросить в щель четвертак, если он у меня найдется. Могу набрать любой номер, какой пожелаю, но как только я скажу хоть слово, связь обрывается.

Щелк.

Одно-единственное долбаное слово! Раз я даже пробовал изменить голос и дошел уже до оператора. Это была не Люси и не ее бойфренд Кол, а какая-то новая СРР — Тим (из «Интимейшн софтвер»). Говорят, он сочетает в себе лучшие качества обоих. Вроде как их сын.

По крайней мере так пишут. Я читал об этом в статье в «Бизнес-Минута», которую видел в приемной у врача, где раньше я болтался во время дождя до того, как они ввели, точнее, ужесточили это долбаное правило «только для пациентов».

Вообще-то стоило бы спросить Кларенса. Он ведь из тех, кто все знает. У меня еще осталась парочка купонов. Мы с «Джимом» недавно видели его на улице в лимузине, но он не остановился и даже не посигналил (Кларенс свой клаксон просто обожает).

Видно, все еще обижается. А я-то при чем? Ведь действительно дурацкое имя.

 

Ангелы Чарли

Тук-тук-тук!

Я никогда не был глубоким соней. Я сел и застегнул рубашку. Сложил одеяло и бросил его за кушетку, месте с подушкой. Нежелательно, чтобы клиенты обнаруживали, что вы живете в собственном офисе; это наводит на мысль о непрофессионализме, а непрофессионализм — это погибель для частного детектива, даже если (и особенно если)…

Тук-тук-тук!

— Детектив по сверхъестественным делам?

Я сбросил «Джим Бим» в ящик стола и открыл дверь с мобильником в руке, чтобы казалось, что я работаю.

— Чем могу помочь?

— Джек Виллон, детектив по сверхъестественным делам?

— Не Виллон, а Вийон, — сказал я.

— Да как угодно. — Не ожидая приглашения, она протиснулась мимо меня в офис и осмотрелась с плохо скрытым отвращением. — У вас имеется галстук?

— Конечно. Я не всегда одеваю его в восемь утра.

— Надевайте и пошли. Уже почти девять.

— А вы…

— Я платежеспособный клиент, а время не терпит, — сказала она, расстегивая свою патентованную кожаную сумочку и доставая пачку «Кэмел». Она прикурила новую сигарету от окурка в своей руке. — Эдит Пранг, директор Нью-Орлеанского Музея Искусств и Древностей. Я заплачу, сколько попросите и еще сверху, но нам надо торопиться.

— Здесь нельзя курить, миссис Пранг.

— Во-первых, мисс, а во-вторых, не теряйте времени, — сказала она, выдувая дым мне прямо в лицо. — Полиция уже там.

— Уже где?

— Куда мы идем.

Она застегнула сумочку и, не ответив, вышла в дверь, но перед этим вручила мне две причины последовать за нею. На каждой был напечатан портрет президента, который я никогда не имел счастья видеть прежде.

* * *

— Теперь, когда я нанят, — сказал я, складывая банкноты и выходя за ней на Бурбон-стрит, — вы, наверное, расскажите мне в чем состоит дело?

— Когда поедем, — сказала она, отпирая лоснящийся «БМВ» ключом-бипером. 740i. Я видел такие в журналах. Кожаные сидения цвета сливочного масла, приборная доска орехового дерева со встроенным дисплеем карты GPS, и громадный двигатель V-8, с урчанием пробудившийся к жизни. Когда мы рванули с места, она закурила очередной Кэмел от оставшегося окурка. — Как я упоминала, я директор Нью-Орлеанского Музея Искусств и Древностей.

— Вы только что проехали на красный свет.

— Два года назад мы начали раскопки на побережье Мексиканского залива, — продолжала она, прибавляя скорость на перекрестке, — и открыли доколумбову гробницу.

— Разве это не стоп-сигнал?

— Мы сделали замечательную находку — громадную статую в почти превосходном состоянии, которую местные жители знали по легендам как Гиганта из Вера-Крус, или по-испански Enorme. Мы завязали контакты с Лувром…

— С Лувром? — Мы приближались к очередному перекрестку. Я закрыл глаза.

— Наш музей-побратим был вызван, потому что у статуи были весьма редкостные черты для артефакта с восточного побережья Мексики. Как можете взглянуть сами.

Она вручила мне фотографию. Я приоткрыл глаза ровно настолько, чтобы увидеть снимок статуи в полтора человеческих роста. Выпученные глаза, сгорбленные плечи и злобно усмехающееся лицо показались смутно знакомыми.

— Гаргуйля?

— Действительно, — сказала Пранг. — Статуя очень похожа на гаргуйли собора Нотр-Дам.

До меня начало доходить — как мне тогда казалось.

— Так вы предполагаете, что существует сверхъестественная связь?

— Конечно, нет! — Она сплюнула в окно. — Нашим первым предположением было, что статуя, вероятно, создана французами во время короткого правления императора Максимилиана в девятнадцатом веке. Забытая подделка или причуда.

— Разве не полагается снижать скорость в школьных зонах? — спросил я, снова закрывая глаза.

— Не даже так, статуя имела бы большую историческую ценность. Enorme поместили в склад под охраной, так как Мексика кишит ворами, которые прекрасно разбираются в ценности древностей, даже поддельных.

Я услышал сирены. Хотя я и не дружу с копами, все же я весьма надеялся, что они гонятся именно за нами. Хотя и удивлялся, как же они смогут нас поймать.

— Это было почти месяц назад, в ночь полнолуния. На следующее утро оба охранника были найдены с отсутствующими головами. А Enorme снова оказался в своей гробнице.

— Понимаю, — сказал я. — Поэтому вы решили, что имеете дело с древним проклятием…

— Конечно, нет! — сказала Пранг, перекрывая визг насилуемых покрышек. — Я решила, что кто-то пытается запугать крестьян, чтобы можно было шантажировать нас. Я раздала вокруг достаточно наличности, чтобы власти вели себя тихо, и подготовила Enorme для перевозки в Нью-Орлеан.

— Вы скрыли убийство?

— Два, — деловым тоном подтвердила она. — В современной Мексике это не слишком тяжело.

«БМВ» затормозил. Я открыл глаза и увидел, что мы на стоянке музея. Никогда не думал, что буду так счастлив, выбираясь из 740i всего после одной поездки.

Пранг приостановилась на ступеньках, чтобы прикурить новую «Кэмел» от старой.

— Лувр выслал специалиста, взглянуть на Enorme, который прибыл сюда вчера.

Я проследовал за нею в широкие парадные двери музея. Мы рысью промчались по холлам и спустились вниз по короткой лестнице.

— А потом, прошлой ночью…

— Что случилось прошлой ночью?

— Вы же частный детектив, — сказала она, толкая дверь с надписью: «ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН». — Вы мне и расскажите.

Мы вошли в громадную лабораторию на первом этаже со стеклянной стеной-окном. Стекла были разбиты вдребезги. В помещении кишели копы. В воздухе стоял тошнотворный, слегка сладковатый запах.

Два копа в форме с надетыми резиновыми перчатками стояли возле двери над кучей раскромсанной одежды и плоти. Два патологоанатома в белых халатах делали снимки и что-то набирали на ручных компьютерах-наладонниках.

Я присоединился к ним, во мне боролись любопытство и тошнота. Как частный детектив, я насмотрелся на многое, но все же редкость — видеть человека с оторванной головой.

Тошнота победила.

* * *

— Это наш бывший начальник службы безопасности, — сказала Пранг, кивая в сторону безголового трупа на полу, когда я вернулся из туалета после блевания. — Он охранял Enorme после того, как его достали из ящика прошлым вечером. Я поспешила доставить вас сюда, чтобы вы смогли увидеть что нужно, пока полиция не затопчет полностью место преступления. Я не сказала им, что произошло в Мексике. Я не хочу, чтобы они конфисковали Enorme, прежде чем мы узнаем, в чем тут дело.

— Понимаю, — сказал я.

— Какого черта он здесь делает? — К нам подошел Айк Уорд, шеф полиции города, работающий под девизом: «Стреляй первым и вопросов не задавай», и ощерился на меня. — Я не хочу, чтобы под ногами болтался охотник за привидениями. Это место преступления.

— Мистер Вийон — наш новый начальник службы безопасности, — сказала Пранг. — Он будет представителем музея при расследовании.

— Уберите его прочь с моей дороги! — сказал Уорд, поворачиваясь широкой спиной.

— Вы не сказали мне, что знакомы с шефом Уордом, — сказала Пранг, когда он немного отошел.

— А вы не спрашивали. И тоже не сказали мне, что я начальник.

— Это временное назначение, — сказала она. — Но оно придаст вам определенную солидность при общении с полицией.

Я воспользовался этой солидностью, следуя на подчеркнуто уважительной и неантагонистической дистанции позади Уордовского отряда по расследованию смертных случаем, пока они в своей манере изучали и фиксировали сцену преступления.

Разбитые окна выходили на восток. Сквозь то, что от них осталось, я видел брызги стекла на автостоянке, что говорило мне, что окна были разбиты изнутри. Очевидно, кто-то получил доступ внутрь, а потом выбил окна, чтобы можно было выволочь Enorme в поджидавшую машину. Наверное, в грузовик.

Я вышел наружу. На асфальте были пятна крови, постепенно уменьшающиеся по направлению к улице.

Но это не были следы шин, которые я высматривал. Это были следы ног. Отпечатки, от которых застыла моя кровь, или, вернее, застыла бы, если б я действительно верил в сверхъестественное, на что намекала моя специализация.

Громадные трехпальцевые следы.

* * *

Вернувшись, я увидел, как Уордовы патологоанатомы собирают моего предшественника в два мешка, один большой, другой поменьше; потом я заметил Пранг, занятую открыванием второй пачки «Кэмел».

— Надо поговорить, — сказал я.

— Наверху.

Ее кабинет выходил на стоянку. Я подвел ее к окну и показал следы.

— Так это правда! — прошептала она. — Он живой!

Я никогда не понимал, почему люди хотят верить в сверхъестественное. Словно их как-то успокаивает, когда они обнаруживают существование иррационального.

— Давайте не будем перескакивать к заключениям, мисс Пранг, — сказал я. — Расскажите мне, что в точности говорит ацтекская легенда об Enorme.

— Ольмекская, — поправила она. — Обычный материал. Полная луна, обезглавленные жертвы, человеческие жертвоприношения, и т. д. Мы нашли в гробнице кучу костей, в основном, молодых девушек. В соответствии с легендой, Enorme полагается кормить раз в месяц. И, конечно, девственницей. — Она улыбнулась и закурила еще одну «Кэмел». — Поэтому я чувствую себя в безопасности. Я думала, это все сказки, чтобы пугать простаков. До сих пор.

— А теперь?

— Вы мне скажите, вы же частный детектив. Разве не предполагается, что у вас должно быть подозрение или озарение?

— Пока что я не озарен, — сказал я. — Хотя уверен, что это какая-то мистификация. Замысловатая и, для надежности, смертоносная.

— Что бы там ни было, — сказала Пранг, — я хочу вернуть Enorme. Мистификация это или нет, но он находка века и принадлежит моему музею. Вот зачем вы здесь. Если мы не найдем его прежде полиции, я никогда его не верну.

— Они смотрят на него, как на украденную собственность, — сказал я. — И мы можем рассчитывать, что Уорд удержит прессу вдали от следов, по крайней мере до тех пор, пока сам не придет к объяснению. Он не любит выглядеть глупым.

— Я тоже не люблю, — заметила Пранг. — Так с чего же мы начнем? Что надо делать?

— Мы начнем, — сказал я, направляясь к двери, — с вычисления, где же надо спрятать статую, если хотели, чтобы люди подумали, что легендарный монстр пробудился к жизни. Потом мы пойдем и заберем его.

— Постойте! — воскликнула Пранг. — Я иду с вами.

* * *

Нью-Орлеанские кладбища называются «городами мертвых», потому что все состоят из гробниц, расположенных длинными рядами, словно маленькие каменные дома. Никого не хоронят в земле, потому что уровень воды слишком высок.

Ближайшим было «La Gare de Morts», всего в четверти мили от музея.

— Сволочи, — сказал я, увидев, что древние заржавленные ворота проломаны.

— Почему вы так уверены, что это мистификация? — спросила Пранг, когда мы проскользнули меж скрученных прутьев.

— Девяносто семь процентов всего сверхъестественного — это грубые подделки, — ответил я.

— А оставшиеся три процента?

— Умные подделки, — ответил я.

От ворот узкие «улицы» между гробницами расходились в трех направлениях. Я пытался решить, откуда начать поиски, когда запищал мой сотовый.

— Джек Вийон, детектив по сверхъестественным делам.

— Убейте меня… — Человеческий голос, хриплый, сонный шепот.

— Кто говорит?

— Дерево…

Клик. Отбой.

— Кто это был? — спросила Пранг.

— Мое озарение, — ответил я, складывая телефон.

На кладбище росло только одно дерево, громадный живой дуб в гирляндах испанского мха. Гробница под ним была распахнута — явно силой. Железная дверь сорвана с петель. Два обезглавленных трупа лежали снаружи, одетые в сгнившие лохмотья, сваленные в мерзкую переплетенную кучу. Они были такие старые и иссохшие, что уже не пахли. Головы валялись поблизости, обе безглазо смотрели в небо.

Однако мертвые тела, даже безголовые, меня не интересовали. Из гробницы торчали две гигантские трехпальцевые ноги, направленные в небо.

Мы нашли Enorme.

Вместе с Пранг я подобрался поближе и дотронулся до трехпальцевой ступни, потом пощупал толстые, короткие ноги, обе гладкие, словно полированный гранит, и холодные, как любой камень.

Свет в гробнице был тусклым. Статуя лежала на боку между двух открытых гробов, источников, я уверен, трупов, валявшихся снаружи. Запах стоял более мерзкий, хотя и слабый. Большие каменные глаза тупо смотрели прямо перед собой.

Я потрогал волчье рыло Enorme. Камень. Холодный мертвый камень.

— Что теперь? — прошептала Пранг.

— Вы разыскали вашу украденную собственность, — ответил я. — Теперь мы позвоним Уорду и доложим. Тогда все будет законно.

* * *

— Теперь вы верите? — спросила Пранг, когда мы направились обратно в музей, проследив, как креатуры Уорда опылили всю прилегающую зону в поисках отпечатков пальцев, как хранители кладбища прибрали и заперли гробницу, а музейная команда погрузила Enorme на платформу грузовика.

— Нисколько.

— Древняя статуя, оживающая в полнолуние. И убивающая! Если это не сверхъестественное, то что?

— Ничего, — ответил я. — Нет ничего сверхъестественного. Всему есть естественное, научное, материалистическое объяснение. Вы когда-нибудь читали Артура Конан-Дойла или Эдварда О. Вильсона?

— Я думала, вы детектив по сверхъестественным делам! — сказала она, прикуривая новую сигарету «Кэмел» от последней скончавшейся. — Я поэтому наняла именно вас.

— Здесь Нью-Орлеан, — ответил я. Мы следовали за платформой по улицам в сторону музея. Никто не обращал ни малейшего внимания на громадную каменную гаргулью на платформе грузовика. — Всем надо иметь какую-то специализацию, и чем причудливей, тем лучше. Кроме того, я же вернул вашего Enorme, не так ли?

— Да, но только это снова произойдет. Прошлая ночь была только цветочком, а полнолуние — сегодня.

— Хорошо, — сказал я, — я буду там и послежу. Скажите Уорду, что музей обеспечит собственную охрану.

* * *

В кабинете Пранг мы обнаружили ожидавшего нас тощего, как поручень, черного мужчину в костюме от Кардена.

— Боден, — представился он, протягивая руку. — Le Louvre.

— Добро пожаловать в Нью-Орлеан, — сказала Пранг. — Что вы нам можете сказать?

— Фотографии весьма интересны, однако заключение по ним сделать нельзя, — ответил Боден. Он достал небольшое устройство размером и формой с мой сотовый телефон. — Я проведу квантовое магнитное сканирование и тогда мы узнаем точно.

К счастью, новое окно еще не было вставлено, так что Enorme можно было краном занести в музей и уложить на столе. Наступал уже вечер, когда рабочие установили окно и удалились.

Пранг вышла за сигаретами, пока Боден сканировал Enorme своим устройством. Я воспользовался возможностью впервые хорошенько осмотреть статую, которую был нанят разыскать и охранять. Она была сделана из какого-то гладкого камня, и кроме своей величины — около восьми футов в длину — в ней ничего особенного не было. Лежа она выглядела не столько средневековой гаргуйлей, сколько детской идеей монстра. У нее были большие пустые глаза, короткие руки, толстые ноги с громадными когтями и два ряда каменных «зубов», вроде акульих. Она казалась майянской, смутно европейской и даже чуть-чуть восточно-индийской. Она обладала чертами любого воображаемого монстра, из любой части мира.

Боден согласился с моей оценкой.

— Três gènerique, — сказал он. — Если б она не была сделана из этого странного камня, которого нигде нет в Мексике, она вообще не представляла бы интереса. И ее возраст…

— А что с возрастом?

— Если верить сканеру, статуе в ее нынешней форме почти полмиллиона лет — таков возраст камня, из которого она высечена! Это, конечно, какая-то квантовая ошибка — слишком мало для камня, и слишком много для искусства. Прямо сейчас идет перекалибровка в Париже. — Он поднял вверх сканер и гордо улыбнулся. — У него круглосуточная связь через спутник, как у GPS.

Я сделал вид, что впечатлен, потому что он, очевидно, этого хотел, но удивлен я не был. Мы все живем в очень маленьком мире. Слишком маленьком для привидений.

* * *

Наступала ночь. Я достал свой верный мобильник и заказал пиццу с пепперони.

— Пепперони? — вернулась Пранг.

— Луна не взойдет прежде полуночи, — сказал я. — Если я остаюсь на ночь, вы оплачиваете расходы. А я не ем пиццу всухомятку.

— Сделайте пепперони с одного боку, а грибы с другого, — сказала Пранг, разрывая зубами новую пачку «Кэмел». — Я вегетарианка.

В настоящей истории о частном детективе это стало бы началом неправдоподобного романа, но жизнь, по крайней мере моя жизнь, слишком хороша для подобного развития. Боден вернулся в свой отель (все еще страдая от временного лага), а Пранг и я приютились в уголке лаборатории, где техники в перерывах смотрели телевизор, там мы ели пиццу и смотрели вечерние новости, которые, к счастью, еще были свободны от Enorme.

— Благодарите Уорда, — сказал я. — Он не хочет, чтобы пресса прохаживалась по делу, пока не сможет показать им подозреваемого.

— Почему между вами трения? — спросила она.

— Я работал копом восемнадцать лет, — ответил я. — Специалистом по заложникам. У нас произошел инцидент, когда директор школы свихнулся и взял в заложники третьеклассников. Я почти договорился, что он отпустит детишек, когда вломился Уорд и открыл пальбу. Погибло четверо детей и учитель. Я проломил стену умолчания и написал формальную жалобу.

— Но Уорд еще здесь.

— А я нет, — сказал я. — Вот и думайте. И передайте пиццу.

* * *

Пранг заняла кушетку, я устроился в кресле.

Мне не хватало моего «Джима Бима», но по ТВ шел Чарли Роуз, что почти так же прекрасно заставляет вас спать. Это был повтор — Стивен Джей Гулд говорил о сложности эволюции. Моя любимая тема.

Но действительно ли это повтор? Где-то посреди разговора к Гулду и Роузу присоединился Чарльз Дарвин. Я узнал его по бороде. Зазвонил мобильник Дарвина, а Роуз и Гулд превратились в девушек, только девушек стало трое, все вооружены до зубов…

Я сел прямо и понял, что видел сон. По ТВ шел повтор «Ангелов Чарли». Сквозь окна лаборатории вливалось мягкое серебристое сияние — восходила луна. Зазвонил мой сотовый телефон.

Я быстро ответил, чтобы он заткнулся:

— Джек Варли, детектив по сверхъестественным делам.

— Убейте меня… — Тот же мужской голос, что и на кладбище.

— Кто говорит?

Я услышал щелчок, потом позади меня раздался стон.

Я обернулся. Я что, еще сплю? Конечно, я надеялся, что это так, потому что на столе сидел Enorme, глядя прямо на меня. Его «глаза» были широко открыты, отражая восходящую полную луну, словно две сверхгромадные серебряные монеты.

— Проснитесь! — прошептал я, толкая Пранг в стройное бедро.

— Что? — села она. — О, черт! Где твой пистолет?

— Не надо выпендриваться. Нет такого пистолета, чтобы помог здесь…

Продолжая глядеть прямо на меня, Enorme одним текучим движением соскользнул со стола грациозно, как кошка. Он через комнату пошел к кушетке, руки-кочерыжки простерты в жуткой смеси мольбы и угрозы…

Я прыгнул перед кушеткой, оставив Пранг прямо за своей спиной.

— Кто ты? — спросил я. — Что тебе нужно?

Enorme остановился и огляделся вокруг, словно сконфузившись. Потом он повернулся к стене-окну. Снова застонав, он нагнул голову и пронзил окно вместе с рамой и со всем прочим, исчезнув в ночи.

По всему зданию завыли тревожные сирены.

Я подбежал к окну, за собой волоча за руку Пранг. Она вырывалась из моей хватки.

— Мне надо отключить сирены! — крикнула она.

Парковка была залита лунным светом. Я выбрался мимо разбитых стекол. Не было никаких следов Enorme, на сей раз даже и кровавых. Холодный свет только что вставшей луны, казалось, издевается над уверенностью в жизни, лежащей вокруг меня разбитой вдребезги, как эти осколки стекла.

— Ну, теперь-то вы верите? — спросила Пранг, закуривая сигарету рядом со мной.

— Дайте мне тоже.

— Думала, вы не курите.

— В монстров я тоже совсем не верил.

* * *

Пранг позвонила в полицию, сказать, что тревога была ошибочной. По моему сотовому она позвонила Бодену и рассказала ему всю правду.

— Incroyable, — сказал он, когда прибыл из отеля.

— Что слышно из Парижа? — спросил я. — Есть идеи, откуда камень?

Боден покачал головой.

— Он вообще ниоткуда, потому что это не камень. — И он показал свой сканер. Даже со своим плохим французским я смог прочесть слово внизу крошечного экрана:

SYNTHETIQUE

— Он еще и слегка радиоактивный, — сказал Боден. — Они там в Париже анализируют скан, чтобы увидеть, это светит сам материал, или есть источник внутри.

— Один вопрос, — сказала Пранг, поднимая подбородок и поглаживая пальцами шею. — Почему он не оторвал нам головы?

— Думаю, он хочет, чтобы мы за ним последовали, — сказал я. — И он знает, что мы — преследователи.

— Так пойдем же за ним! — сказала Пранг. — У нас всего два часа до рассвета. Нам надо найти его, пока он не убил кого-нибудь другого. Ответственность может пасть на музей.

— У меня озарение, что мы не найдем его, пока он сам не захочет, — сказал я. — Боден, вы сканировали его глаза?

— Oui.

— Это могут быть какие-то фоторецепторы?

— Надо, чтобы в Париже проверили и это.

— Хорошо, — сказал я. — Пока мы ждем, почему бы нам немного не поспать, а потом встретиться в моем офисе в полдень?

— Поспать? В полдень? — Пранг закурила еще одну «Кэмел». — Разве мы не должны его искать?

— Говорю вам, у меня озарение. Разве не этим славятся частные детективы? Разве не за это вы мне платите?

* * *

Утро — единственное тихое время во Французском квартале. Мне снова снился Дарвин, рассылающий девушек-убийц по всей Вселенной, когда в мою дверь постучались Пранг и Боден.

— Вы оказались правы насчет фоторецептеров, — сказал Боден. — Откуда вы узнали?

— Очевидно, что Enorme активизируется лунным светом, — сказал я. — А что с радиоактивностью?

— Еще ждем.

— Что мы делаем здесь? — спросила Пранг, осматриваясь в моем офисе с плохо скрытым отвращением. — И где ваши пепельницы?

— Мы ждем телефонного звонка.

— От кого?

— От друга, если у меня правильное озарение. Извините, но здесь курить нельзя.

— Что вы имеете в виду — от друга? — Она глубоко затянулась и выдула дым к потолку. — Расскажите больше.

— Это касается телефонного звонка на кладбище. И того, что прошлой ночью. Вы когда-нибудь слышали о гражданских сумерках? — Она и Боден одновременно покачали головами. — Так называются 26 минут, что проходят непосредственно перед восходом и сразу после заката. Полусвет-полутьма, заря.

Боден взглянул в окно.

— И что? Сейчас полдень.

— Наверное, и луна имеет гражданские сумерки. Сейчас 12:35, а в соответствии с Морской обсерваторией луна садится в 12:57, даже если мы не можем ее видеть. И если моя теория верна, то есть, я хочу сказать, мое озарение…

Мой мобильник зазвонил.

— Джек Вийон, — сказал я, — детектив по сверхъестественным делам.

— Убейте меня… — Это был тот же голос. Я так держал телефон, чтобы могли слышать Пранг и Боден.

— Я знаю, кто вы, — сказал я. — Я хочу вам помочь. Где вы?

— Во тьме… мне снится сон…

Клик.

— Это тот, о ком я думаю? — спросила Пранг.

— Это ваш Enorme, — ответил я. — Звонки раздаются только тогда, когда луна встает или заходит.

— Гражданские сумерки, — сказал Боден. — Сразу после пробуждения или незадолго до сна разум открывается всем самым странным впечатлениям. Наверное, это правда и в случае этого создания.

— Когда я ответил на звонок на кладбище, я предполагал, что это шантажист или мистификатор. Но это был сам Enorme, желающий, чтобы его нашли.

— Убейте меня, прежде чем я снова убью? — спросила Пранг, доканчивая последнюю «Кэмел» из пачки. — Вервольф с совестью?

— Не вервольф, — сказал я, — а робот.

— Что?

— Странный камень, который вовсе не камень. Фоторецепторы. Радиоактивность. Мы имеем дело с устройством.

— Кто же тогда его построил и зачем? — спросил Боден.

— Мне кажется, мы, к несчастью, видели, для чего он был создан, — сказал я. — Это некая разновидность боевого робота, робота-убийцы. Что же до того, кто его построил…

— Оставим это на потом, — вмешалась Пранг. — Мне надо купить сигареты. И настало время ленча.

* * *

«Cher Toi» — лучший ресторан во Французском квартале. Это, конечно, приличное место для директора большого музея.

— В простом проклятии больше смысла, — сказала Пранг после того, как мы заказали. — В жертву роботу девственниц не приносят.

— Майя о роботах не знали, — сказал я. — Разве не Артур Кларк заметил, что любая достаточно продвинутая технология выглядит как магия?

— Это сказал Жюль Верн, — вмешался Боден. — Но я вынужден признать, что ваша теория соответствует фактам. Париж сообщил, что «камень» — это разновидность какой-то кремниевой субстанции с переплетенными молекулами, которые позволяют ей в одно мгновение переключаться из твердого состояния в гибкое.

— Synthetique? — сказал я, копаясь в своем цыпленке provençale.

— С вашей теорией робота, озарением или чем-то другим есть одна большая проблема, — сказала Пранг. — Помните, возраст Enorme — полмиллиона лет.

— Между 477 и 481 тысяч, — сказал Боден, проверив свой сканер.

— Именно! — сказала Пранг, отталкивая прочь тарелку и закуривая «Кэмел». — Никто не мог построить робота так давно!

— Высечь статую тоже никто не мог, — заметил Боден. — По крайней мере, никто на Земле.

— Именно, — сказал я.

— Боюсь, здесь курить нельзя, — сказал официант.

— Внеземная? — сказала Пранг, выдувая кольцо дыма в форме летающей тарелки. — Пришельцы? Это еще хуже. Теперь мне нужен детектив по делам научной фантастики!

— У вас уже есть один, — сказал я. — В сверхъестественное я никогда не верил. А верю в реальный мир и, как сказал Шекспир: «Есть многое на Небе и Земле, что нашей философии лишь снится».

— Это сказал Вольтер, — сказал Боден. — Но ваша точка зрения выражена хорошо.

— Вы оба слишком насмотрелись «Star Track», — сказала Пранг, выписывая чек. — Но чем бы ни был Enorme, я хочу найти его и вернуть. Что скажите, если мы прокатимся?

* * *

Служитель на автостоянке подвел большой «БМВ» и с видимым сожалением вернул ключи.

— Откуда начнем? — спросила Пранг, рванув прямо с обочины (я закрыл глаза). — Есть озарение?

— Нет, — ответил я. — Сомневаюсь, что Enorme станет снова прятаться на кладбищах, если только…

— Если только он не захочет быть найденным, — закончил фразу Боден.

В машине Пранг зазвонил телефон.

— Пранг, слушаю.

— Да, найдите… Убейте меня…

Я ткнул телефонный переключатель:

— Где ты? Ты проснулся?

— Нет, я вижу сны…

— Где ты? — переспросила Пранг.

— Город, город мертвых… — Голос таял. — Пожалуйста, убейте меня… прежде чем я проснусь…

Клик. Отбой.

— Город мертвых. Большая помощь! — сказала Пранг. — В Нью-Орлеане больше двадцати кладбищ только в границах города!

Телефон снова зазвонил.

— Пранг, слушаю. Это ты, Enorme?

— Держите свои мнения при себе, — недовольно сказал шеф Уорд. — Где вы находитесь, Пранг? Я услышал, что ваша статуя снова исчезла?

— Я в поездке, но она вас не касается, — сказала Пранг. — И не надо тревожиться о статуе. Все под контролем.

— У нас десять телефонных звонков от людей, которые видели ее шагающей вверх по Рампарт-стрит незадолго до рассвета. Пранг, что это за штука? Какой-то монстр? Не этого ли убийцу мы разыскиваем?

— Не говорите глупости, Уорд. Это просто статуя.

— Мы оповестили все посты: огонь вести на поражение.

— Вы не можете так! Это собственность музея!

— Укравшая сама себя? В чем дело, Пранг? Какой-то фокус со страховкой?

— Отключайтесь! — прошептал Боден.

— Что?

— Боден прав, — прошептал я. — Уорд пользуется телефоном, чтобы выследить вас!

— Черт! — Пранг выключила телефон. — А я подумала, что он ужасно болтлив!

* * *

Мы объезжали «города мертвых», высматривая открытые ворота. Экран GPS на приборной доске «БМВ» позволял мне следить за нашим продвижением, не глядя в окна и не видя ужасную картину разбегающихся прохожих и едва не задетых встречных машин.

— Вы уверены, что это он был на телефоне? — спросила Пранг. — Я думала, он может звонить только во время ваших «гражданских сумерек» — прямо до или после восхода луны.

— Может быть, он меняется, — сказал я. — Он активизируется луной, но переговаривается лишь когда спит. Когда видит сны. Неверное, он стал больше видеть снов. Наверное, мы стимулировали в нем какой-то новый отклик.

Запищал сканер-коммуникатор Бодена.

— Что-то новое из Парижа? — спросила Пранг, закуривая свежую «Кэмел» и выбрасывая старую в окно.

— Просто подытоживают все, что у них есть, — ответил Боден, просматривая крошечный экран. — Enorme твердый насквозь. Внутренней анатомии нет совсем, только следы полей в псевдокамне, активизируемом крошечной ядерной батарейкой, спрятанной в центре массы. Похоже, Enorme был не вытесан, а выращен, как кристалл…

— Но кто доставил его сюда? — спросила Пранг. — И зачем? Полмиллиона лет назад не было человека. Только гоминиды, полулюди, охотящиеся стаями.

— Именно! — воскликнул я. — Ангелы Чарли!

— Какого Чарли? — спросил Боден.

— Дарвина. Я видел странные сны о Чарльзе Дарвине.

— Это очередное озарение? — поинтересовалась Пранг.

— Наверное. Предположим, вы хотите ускорить эволюцию. Что вы станете делать?

— Стряпать хромосомы? — предложила Пранг, ловко маневрируя между мчащимся на восток грузовиком «Коки» и мчащимся на запад грузовиком «Пепси». Я снова сконцентрировался на экране GPS, где мы были всего лишь мигающей точкой.

— Сделать условия труднее, — сказал Боден. — Усилить давление.

— Точно! — сказал я. — Предположим, вы обнаружили какой-то вид, приматов, например, стоящих прямо на пороге развития разума, языка, культуры. Но реально вид в этом не нуждается. Они прекрасно способны прожить в собственной экологической нише. У вида уже есть разумность и она выглядит достаточной: они добывают огонь, они даже делают какие-то грубые орудия — каменные молоты, деревянные копья. Они распространились по всей планете и адаптировались к любому окружению от экватора до арктических просторов. Вид прекрасно приспособлен к собственному окружению.

— Он дальше не станет эволюционировать, — сказал Боден.

— Для этого нет причин, — сказал я. — До тех пор. До тех пор, пока вы не засеете планету убийцами. Роботами-убийцами. Берсеркерами, которые станут неумолимо преследовать этот вид. Что-то такое, что будет большим и быстрым, и его будет трудно убить. И умным.

— Ангелы Чарли, — сказала Пранг. — Я поняла. Выживает самый приспособленный. Роботы-берсеркеры с миссией: эволюционируй или умри!

Зазвонил сотовый телефон в «БМВ».

— Если это Уорд, не позволяйте ему долго висеть на линии, — напомнил я Пранг. — А если наш друг…

— Пранг, слушаю. Алло?

— Вы поняли, — сказал глубокий, дымный, сонный голос. — А теперь убейте меня, пожалуйста.

* * *

— Поняли что? — спросила Пранг, распугивая детей и проезжая перекресток на красный свет.

— Убить вас? — спросил я, плотно зажмурив глаза.

— Чтобы я смог отдохнуть, — сказал Enorme по телефону. — Нас было двенадцать. Я последний.

— Двенадцать кого? Ангелов… я хочу сказать, роботов?

— По одному на каждый уголок вашего крошечного шара. Мы выслеживали и убивали ваших сородичей, или, точнее, тех, кем вы тогда были. Мы вырезали слабаков и загнали остальных в пещеры и холодные горы. Прочь с приятных равнин. Прочь от бегающего мяса.

— Миф о драконах, — сказал Боден. — Расовая память.

— Нет такого понятия, как расовая память, — сказала Пранг.

— Чепуха, — возразил я. — Что такое культура, как не расовая память?

— Потом я уснул на тысячу лет. И видел сны. Но я не мог говорить. Ксомильчо не мог слышать. Он не хотел убивать меня.

— Ксомильчо? — Пранг закурила свежую «Кэмел». — Звучит, как название супермаркета.

— Для меня это звучит по-ольмекски, — сказал Боден. — Это Ксомильчо положил тебя в гробницу?

— Спас меня от луны. Позволил мне спать и видеть сны. Но он не хотел убивать меня.

— Мы тоже хотим позволить тебе спать, — сказал я. — Где ты?

— Город мертвых.

— Который? — спросила Пранг.

— Г-г-город… — Голос Enorme стал подрагивать, как плохой CD. — Не могу сказать, который…

Клик.

— Что случилось? — спросила Пранг.

— Мы перегрузили его, — ответил Боден. — Если это берсеркерское озарение верно, то Enorme запрограммирован скрываться. Он не может сказать нам, где находится, как мы не можем перестать дышать.

— Тогда надо проверить все кладбища! — воскликнула Пранг, нажимая на газ. Я не хотел смотреть, поэтому нагнул голову и уставился на мигающее пятнышко на экране. Наша скорость внушала тревогу даже здесь.

Потом я увидел еще одно мигающее пятно в левом верхнем углу экрана. Оно было неподвижно.

— Направляйтесь на север, — сказал я. — Кресент-стрит, ближе к углу Цитадели!

— Там нет кладбищ, — запротестовала Пранг. — Это еще одно озарение?

— Да!

Для нее этого оказалось достаточно. Я зажал руками уши, чтобы не слышать визга шин, когда она делала разворот.

* * *

— Черт! — сказала Пранг, когда сбросила скорость на углу Цитадели и Кресент.

Я открыл глаза лишь настолько, чтобы разглядеть заглохший деловой район, с закрытой кондитерской, ободранным табачным магазином, старым «Вулвортом» и заброшенным кинотеатром.

Никаких кладбищ.

— Промах! — сказала Пранг.

— Погодите, — сказал Боден. — Посмотрите на афишу.

Я открыл глаза чуть шире.

В надписи на кинотеатре не хватало нескольких букв, но название последнего шедшего кинофильма еще читалось:

ГОР Д МЕ ВЫХ

* * *

Мы встали перед табачным, где «БМВ» не смотрелся бы подозрительно. Широкие двери кинотеатра были наглухо заварены цепью, но я рассудил, что есть задний выход, и оказался прав. Я рассудил, что эта дверь будет взломана — и тоже оказался прав.

Внутри было темно. Запахи заплесневелого попкорна, слез, смеха, «Коки» и поцелуев смешался в затхлый букет. Все сидения были сорваны и (я предполагаю) проданы в кофейни или в старые торговые зоны, где они смотрелись бы довольно причудливо. Enorme лежал на голом покатом бетонном полу, его «глаза» смотрели прямо вверх на барочный потолок с его купидонами и гирляндами, его ангелами, а кое-где и гаргуйлями.

Я подошел и, как в первый раз, дотронулся до громадной трехпалой ноги. И как в первый раз он был холоден, как обыкновенный камень. И я был рад, что он холоден здесь в полутьме, где он был в безопасности от лучей встающей луны.

— Круто! — прошептала Пранг. — Вийон и его озарения! Дайте мне ваш телефон и я позвоню в музей.

— Подождите, — сказал я. — Enorme, возможно, захочет что-то сказать. Он пользуется телефоном, чтобы разговаривать.

— Здесь я могу видеть сны, — сказал знакомый голос, гулом отдавшийся в пустом зале кинотеатра. — И здесь я в безопасности.

— Теперь он передает через динамики! — сказал Боден. — Очевидно, он умеет подключаться к любой электронной цепи. И даже ее включать. И даже снабжать энергией.

— Я последний, — сказал Enorme. — Они хотели, чтобы вы убили меня.

— Кто? — спросил я. — Те, кто тебя сделали?

— Творцы. Они сделали нас, чтобы создать вас. Плыли по звездам и находили крошечные миры, где жизнь нуждалась в побудительном толчке. Ваш мир тогда не назывался Землей. Он вообще никак не назывался. Ваши сородичи расплодились по всей планете, молчащие, но сильные.

— Сильные? — спросила Пранг. — Мы были слабыми.

— Это миф, — сказал Боден. — В действительности, Homo являлся наиболее внушительным убийцей на планете, даже еще без языка и культуры. Обладая огнем и руками, владея палками и камнями, охотясь стаями, он мог жить везде и противостоять даже саблезубым.

— Да, — прогудел голос Enorme. — Вы были царями зверей. Но мы сделали из вас нечто большее.

— Сделали из нас? — переспросила Пранг.

— Чтобы выжить, вам надо было убить нас. Чтобы убить нас, вам пришлось изобрести орудия, кооперацию, язык. Понимание. Убить нас одного за другим. За нами охотились с копьями и камнями. Раздавливали валунами, которые швыряли в ловчие ямы. Сжигали живьем. В этом танце было не до снов. Я последний.

— Отчего же мы никогда не находили других? — спросила Пранг, прикуривая «Кэмел» во рту от той, что в руке.

— Может, и находили, — сказал я, подумав о статуях в Греции, Индии, на Среднем Востоке. Но Enorme поправил меня:

— Все твердое испаряется. После нашего убийства мы освобождаемся. Назад в ничто. Это конец нашему страданию. И нашей полезности.

— Значит, ты не против умереть? — спросила Пранг.

— Нет. Все, что мы делали — занимались убийствами. Это делал я. Умирание — это наша суть. Моя суть.

— Но мы не хотим убивать тебя, — сказал я. — Мы хотим дать тебе возможность видеть сны.

— Ксомильчо позволил мне спать. Он держал меня вдали от жемчужного мира, который пробуждал меня. Он дал мне проспать века. Потом, сто лет назад, мне начали сниться сны.

— Он, наверное, имеет в виду радио! — сказал Боден. — Как только на планете появились электронные устройства, в нем что-то пробудилось.

— Я вижу сны только тогда, когда не бодрствую. Почти сто лет мне снятся сны. Вы меня разбудили, поэтому теперь я не могу видеть сны.

— Это наша ошибка, — сказала Пранг. — Мы дадим тебе заснуть. Мы построим для тебя специальное помещение в музее, и ты сможешь видеть сны вечно.

— Они хотели, чтобы вы убили меня, — сказал Enorme. — Они хотели прийти.

— Круто, — сказала Пранг. — Они смогут прийти тоже.

Я похолодел.

— Не надо быть такой уверенной. Мы не знаем, какие они. И чего они хотят.

— Дело будет сделано, когда мы все будем убиты, — сказал Enorme. — Тогда придут Творцы.

— Он передатчик! — догадался Боден. — Когда он умрет, они узнают, что мы достаточно эволюционировали.

— Но они также узнают, что мы не проэволюционировали мимо убийства.

— Что вы сказали? — переспросил Боден.

— Может быть, предполагалось, что мы не станем убивать последнего. Может быть, это экзамен.

— Это что, очередное озарение? — спросила Пранг.

— Наверное, но не нам решать, раз в дело вовлечен целый мир.

— Они хотели, чтобы вы убили меня, — повторил Enorme, его голос эхом разнесся по кинотеатру. — Творцы сойдут с неба. И все будет кончено.

— Забудь про умирание! — сказала Пранг. Она посмотрела на часы, потом на меня и Бодена. — Уже двенадцатый, парни. Нам надо вернуть Enorme в музей в целости и сохранности, прежде чем его обнаружит полиция. Иначе…

— Слишком поздно, — сказал Боден, поднимая голову. Я услышал вумп-вумп-вумп чоппера, парящего над головой.

* * *

— Проклятье! — сказала Пранг. — Как раз, когда…

Вертолет заглушил ее голос. Боден и я беспомощно смотрели друг на друга. Мы услышали топот шагов на крыше, на пожарной лестнице, снаружи доносились сирены.

ТРАХ! Внезапно с грохотом распахнулись боковые двери.

— Отойдите назад! Заложники, отойдите назад!

— Уорд! — заорал я. — Мы не заложники! Не стреляйте! Мы только что открыли, что это за штука, это…

— Я сам знаю, что это, это монстр! — проревел Уорд, выходя с мегафоном перед своими солдатами. — Все здание окружено!

Да, действительно. Передние двери тоже разлетелись и показались вооруженные копы. Все в бронежилетах. У двоих были гранатометы.

— Не стреляйте! — крикнула Пранг, решительно шагая на линию огня. — Уорд, я все объясню!

— Это, наверное, хитрость! — прогремел Уорд.

— Не хитрость! — крикнула Пранг. — Это вопрос федерального уровня! Черт, даже международного! И нам нужна ваша помощь, шеф Уорд!

Слово «шеф» решило все.

— Опустить оружие! — прогремел Уорд. Копы из группы захвата повиновались.

— Точное попадание! — прошептал я Бодену, когда Пранг взяла Уорда под руку и повлекла его в уголок. Она говорила быстро, тихим голосом, указывая сначала на Enorme, потом на потолок, потом снова на Enorme.

Уорд сначала смотрел озадаченно, потом скептически, потом изумленно. Боден улыбнулся мне и мы испустили коллективный вздох облегчения.

Слишком рано.

Позади Уорда и Пранг сквозь разнесенные вдребезги задние двери я увидел пустую автостоянку и голые деревья на фоне восходящей луны. Серебристый свет хлынул на бетонный пол, словно пролитая краска.

— Уорд! Пранг! — закричал я. — Закройте дверь!

Слишком поздно. Позади себя я услышал стон.

— Нет! — Я услышал собственный крик, когда Enorme встал. Глаза-блюдца сияли, голос прогудел сквозь динамики кинотеатра:

— Убейте меня…

ТАТ ТАТ ТАТ!

БЛАМ БЛАМ!

Визжали пули, рикошетя от псевдокамня. Enorme повернулся и еще раз повернулся в гротескном танце, его широко открытые глаза умоляли, руки-кочерыжки протягивались к двери, к луне…

— Прекратите огонь! — завопил я.

КА-БЛАМ!

Здание встряхнуло от взрыва противотанковой гранаты. Enorme повернулся в последний раз, а потом разлетелся на куски, рассыпавшиеся по всему полу.

— Нет! — завопил я, споткнулся и упал на колени.

Все было кончено. Пранг и Уорд медленно приближались к бесформенной куче псевдокамня. Боден помог мне подняться и мы присоединились к ним.

— Что за чертовщина… — пробормотал Уорд. Куски камня начали истаивать дымом, вроде сухого льда. Enorme таял: все твердое уходило в воздух. Мы следили в ошеломленной тишине, пока все куски не исчезли, словно их никогда и не было.

— Что это было, черт побери? Призрак? — спросил Уорд, почти с уважением глядя на меня.

Я покачал головой и отступил к открытой двери. Я не мог ему ответить. Я не мог даже смотреть на него.

— Это был робот! — сказала Пранг, гневно вытряхивая последнюю сигарету из своей пачки. — Из космоса! Он был бесценный, дурак вы этакий!

— Посланный полмиллиона лет назад, чтобы ускорить нашу эволюцию, — объяснил Боден. — И чтобы просигналить Творцам, когда мы наконец окажемся способными разрушить его.

— Что ж, он чертовски надежно разрушен, — сказал Уорд. — Поэтому, думаю, мы с чертовской гарантией сдали экзамен.

— Нет.

Была почти полночь. Я вышел наружу, миновал озадаченных копов и поднял глаза на миллионы холодных звезд, рассыпанных, как осколки стекла, по темному полу Вселенной.

Мне хотелось закурить сигарету. Я думал о том, какие же из себя Творцы, и что они с нами сделают, когда заявятся.

— Нет, — снова произнес я, ни к кому в отдельности не обращаясь. — Я думаю, экзамен мы завалили.

 

Я видела свет

Я видела свет. Как и вы. Как все.

Помните ли вы, где были, когда впервые увидели его? Конечно, помните. Я тогда жила в Тусоне — штат Аризона — более или менее уединённо. В тот вечер я занималась тем, что бросала палку. Говорят, будто нельзя научить старую собаку новым трюкам, но я и не пыталась. Не было никаких новых фокусов, кроме старого и проверенного. — Умница, Сэм, — говорила я, он лаял мне в ответ, и всё начиналось заново. Я развлекала себя мыслью, что это Сэм учит меня бросать палку, а не наоборот. Было уже поздно, но вечера в пустыне светлые, даже с четвертью луны. Внезапно Сэм остановился, повернувшись ко мне в пол-оборота, уронил палку и завыл. Он смотрел на небо, поверх моей головы. Я обернулась и посмотрела на луну. Остальное вы знаете. Там сверкал яркий огонек: тройная вспышка повторялась дважды в минуту. И это на Луне, где уже тридцать лет никого не было! Двадцать девять лет, восемь месяцев и четыре дня, если быть совсем точной. Я знала наверняка, потому что была последней, кто уехал оттуда, сжигая за собой мосты.

* * *

Сэм — большая, светло-рыжая дворняга. У него несколько имён; первое звучит как Плэй-ит-Эгейн, поэтому я всегда называю его последним. Сэм был щенком от моей прежней собаки, которую я получила в качестве прощального подарка от своей второй половины. Будучи оба инженерами и специалистами по лунной геологии, мы так и не поженились. Наши специфические таланты развели нас в слишком разных направлениях.

— Идём, Сэм, — позвала я, и мы направились обратно в нашу скромную квартиру, которую я называла своим домом. Палку оставили брошенной на земле, хотя найти в Аризоне палку — нелёгкое дело, точно также, как и на Луне.

* * *

На следующее утро сенсационные новости о свете на Луне были на первых страницах всех газет. А на третий день было приблизительно подсчитано, что за исключением небольшой части населения Земли, остальные шесть с половиной миллиардов тоже видели это удивительное явление. ЮНАСА подтвердило, что свет идет не от станции Марко Поло (о чём я и так знала), а из точки, находящейся почти в сотне километров от неё — на широкой и тёмной равнине Центрального Залива — Sinus Medii: точно в центре Луны, как отмечали наблюдатели с Земли.

Я понимала, что будут производиться научные исследования, поэтому сделала несколько звонков. Я не была точно уверена, но кто знает? У меня всё ещё были друзья в Агентстве. Появилась надежда, что если ничто иное, то именно свет заставит нас вернуться на Луну. Это было важным не только и не исключительно для меня, но ради всего человечества, ради прошлого и будущего. Мне казалось настоящим позором вначале научиться выходить в космос, а затем свести все усилия на нет.

Ну хорошо, пусть это и не позор, а лишь ворчание недовольного человека, но вы поняли, что я имела в виду.

* * *

Первый Контакт: странные огни на Луне: пожалуйста, мы хотим привлечь ваше внимание! Газеты терялись в догадках, учёные мужи строили гипотезы, а ЮНАСА готовило первую — с момента консервации Станции Марко Поло в 20…году — международную экспедицию. Я делала всё возможное, звонила, напоминала о себе, но в действительности ни на что не надеялась. Шестидесятиоднолетняя женщина не вполне соответствует требованиям космических полётов и лунных исследований. Поэтому можете представить моё изумление, когда зазвонил телефон. Это был Беренсон, мой русско-английский босс в прошлом. Я немедленно узнала его по акценту, который ничуть не изменился за последние двадцать девять лет, восемь месяцев и семь дней.

— Би!? (Так мы его называли когда-то).

— Я прошу твоего согласия стать вторым помощником в технической команде. Логическое мышление — это не танцы до упада, и возраст здесь не помеха, если ты по-прежнему в хорошей форме. Всего нас будет пятеро, трое из СЕТИ и двое инженеров.

— Когда? — спросила я, пытаясь скрыть своё волнение.

— Начинай собираться.

Я положила трубку и то ли закричала, то ли завопила от восторга. Примчался Сэм.

— Я собираюсь вернуться на Луну! — сообщила я ему.

— Гав! — ответил пёс, щёлкнув пастью; как всегда он радовался за меня больше, чем за себя.

* * *

Подготовка нашего путешествия велась без лишней огласки и фанфар. До отправления на «Новом Мире» оставалось меньше недели. Я никому не сказала, куда уезжаю. Разумеется, за исключением Сэма, с которым я всегда делилась секретами.

— Оставляю тебя с Уиллоби, — сказала я. — Скоро вернусь. Три, максимум четыре недели. А пока — будь умницей, слышишь?

— Куда именно ты собираешься? — Мой ближайший сосед, Уиллоби, был отставным агентом ФБР и относился к тому типу людей, который одновременно обожает и ненавидит тайны, в зависимости от того, кто ими владеет и почему.

— К старому любовнику, — ответила я, подмигивая. Это был один из лучших моментов в моей жизни.

* * *

Ноль — жэ, полёт нормальный. Нельзя разучиться летать, точно так же, как нельзя разучиться ходить. Я чувствовала себя помолодевшей лет на десять. Было просто замечательно вернуться в Большую Пустоту, даже если это означало всего лишь ночь или две на зловонной, расползающейся по швам космической станции на орбите Кларка.

Би был первым, кого я увидела, когда вошла в комнату отдыха. С ним была Йоши, в прошлом — его второй помощник.

— Думала, что я буду вторым помощником! — шутливо возмутилась я.

— Ты и будешь, — ответил Би, смеясь. — Йоши — первый. Оказалось, что теперь Би возглавляет СЕТИ — Институт Поиска Внеземного Разума. Его коллегами были хмурый китайский биолог Чанг и миловидная индийская лингвистка Эрин Вишну. Позднее мы познакомилась поближе, и я узнала о них много интересного. Сперва же — «поисковики» (так мы с Йоши прозвали их) вели себя замкнуто.

* * *

Наш перелёт с высокой орбиты Земли на Луну занял два дня. Би и я погрузились в воспоминания (в прошлом он дважды спас мне жизнь, что прочно скрепило нашу дружбу). Йоши между тем управляла кораблём и штудировала инструкцию, которую и так знала наизусть. Как и я. В течение шести лет, проведённых на станции Марко Поло, мы с Йоши и Би обеспечивали работу оборудования, извлекающего кислород из кометного льда, который залегал под лунной поверхностью.

Команда СЕТИ, поисковики, являлись не просто научной частью нашего экипажа. Они были душой и сущностью всего дела. В их задачи входило непосредственное, подробное и творческое изучение любой ситуации, связанной с Первым Контактом. При этом они не отчитывались в своих действиях ни перед правительством, ни перед ЮНАСА.

— Никто не думал, что это действительно когда-нибудь произойдёт, — сказал мне Би. — Так что теперь мы полностью автономны; в течении двух недель, так или иначе.

* * *

Мы уже готовились к посадке на лунную поверхность, когда я получила вызов от Уиллоби — моего ближайшего соседа, помните? Проблема заключалась в Сэме. Он был безутешен в своём одиночестве, страдал, отказывался есть и только выл на Луну, как если бы знал, что я нахожусь именно там.

— Как, чёрт возьми, ты нашёл меня здесь? — спросила я, хотя не нуждалась в ответе. Парни их ФБР никогда не выдают источники информации. На заднем плане я слышала Сэма, который жалобно скулил.

Уиллоби подозвал его к телефону, и я сказала: — Держись, мальчик, скоро буду дома.

— Гав, — ответил он. Было похоже, что я его не убедила.

* * *

Источник света находился в сотне километров от Марко Поло, и мы пролетели над покинутой станцией по круговой орбите. Я не могла сдержать слёз, видя наши куполы и туннели, оставшиеся неповреждёнными здесь, где погода не меняется на протяжении миллионов лет. Каждая царапина и следы шагов в лунной пыли сохранились такими же, какими мы оставили их двадцать девять лет, восемь месяцев и восемнадцать дней назад.

Затем, пересекая Центральный Залив, мы наконец-то увидели сам свет. Он исходил от абсолютно чёрной, блестящей пирамиды, высотой метров десять: слишком маленькой, чтобы заметить её на любительских фотографиях, но достаточно большой для изучения с — Нового Мира.

— Но ведь снимков пирамиды не было! — воскликнула я. — Не было даже в интернете. Би только загадочно улыбнулся, и я вдруг осознала, что его команда из СЕТИ обладает возможностями, которые не соответствуют её скромным размерам и относительной неизвестности.

Пирамида была полностью чёрной и в то же время была единственным чистым предметом на Луне, где всё припорошено серой пылью.

Она по-прежнему излучала свет: вспышка, вспышка, вспышка — новая последовательность через каждые двадцать семь секунд.

* * *

Мы опустились возле пирамиды, в облако медленно оседающей пыли. И если была надежда, что как только уляжется пыль, нас встретят инопланетяне, то когда этого не произошло, мы сильно разочаровались.

Пирамида была тиха и неподвижна, и так же темна, как чёрная бездна Вселенной. Она всё ещё (как подтвердили с «Нового Мира») испускала тройные вспышки дважды в минуту. Но для нас, стоящих возле пирамиды, свет по каким-то причинам был невидим.

Не успели высохнуть слёзы на моих глазах, как я почувствовала себя словно балерина: в ногах появилась необыкновенная лёгкость, без всякого скрипа в суставах, который приходит с годами и пройденными расстояниями. Я поняла, что вовсе не по Луне скучала все эти годы, а по одной шестой гравитации и, конечно же, по своей молодости.

В распоряжении СЕТИ было всего две недели, поэтому я немедленно приступила к необходимым исследованиям — зондированию обломочно-пылевого слоя и отбору проб грунта и льда. Команда поисковиков также начала свою работу, фотографируя пирамиду со всех сторон. Тем временем Йоши и я установили раскрывающийся купол, отрегулировав систему воздухоснабжения и температурный режим. Кислород и водород (для топлива) получали путем расщепления метеоритных обломков, извлечённых из поверхностных отложений.

На Второй день (следуя традиции, мы вели отсчёт времени по Хьюстону) купол был соединён шлюзом с нашим посадочным модулем, приспособленным в качестве общежития. В куполе, предназначенном для обозрения, находилась кают-компания, озеленённая быстрорастущими культурами, и бассейн с горячей водой, дополнительно обогревающий купол и модуль. На Третий день я поняла, что начинаю скучать. Разве кое-что не должно было случиться к настоящему времени?

— А что, по-твоему, нам нужно сделать? — спросил Би. — Постучать?

— Почему бы и нет? — сказала я, улыбаясь ему в ответ. Я никуда не спешила. Я была просто счастлива от того, что есть причина здесь находиться, словно Луна была моим домом. И я чувствовала, что это — правильно. Даже Йоши — олимпийский чемпион по жалобам — не выражала обычного недовольства, хотя её узкое лицо уж точно не расплывалось в улыбке. — Что сообщает наземная служба контроля? — спросила она. — Они вас торопят?

— Никакого контроля с Земли нет. — ответил Би — Или ты этого не заметила? У команды СЕТИ было негласное правило, предписывающее скрывать информацию, касающуюся Первого Контакта, чтобы избежать попыток со стороны политиков использовать её в корыстных целях.

На Четвёртый день нам с Йоши было нечем заняться и оставалось только смотреть, как поисковики в неуклюжих белых скафандрах измеряют, фотографируют и анализируют пирамиду. Сомнения не давали мне покоя, однако я старалась держать их при себе. Но в отличие от меня, Йоши никогда не скрывала своих эмоций. — Вы с парнями разочаровались? — спросила она в конце дня.

— Ещё нет. Мне кажется правильным, что всё идет так медленно. — ответил Би. Он сидел вместе с нами в горячем бассейне, стараясь прогнать озноб, возникающий при каждом выходе наружу, несмотря на защиту скафандра. — Вы чувствуете это? — вдруг задал вопрос Би.

— Чувствуем что? Мы обе посмотрели на него в замешательстве.

— Дружелюбие. Я — чувствую; мы все его чувствуем. Ощущение такое, что мы находимся в правильном месте и делаем именно то, что должны делать.

— Я думала, что это происходит только со мной после возвращения сюда, — сказала я.

— Не только с тобой, — откликнулся Чанг, который сидел на полу в джинсах и просматривал рабочие заметки. — Мы находимся здесь, чтобы регистрировать и оценивать всё до мельчайших подробностей. Включая чувства. Правильно, Виш?

— Да, верно.

— У вас есть ещё одна неделя, — заметила Йоши.

— Постучи — и войди! — сострила я.

— Хммммм, — задумался Би.

* * *

Он так и сделал. На следующий день, после завершения обычных исследований Би высоко поднял руку в тяжёлой перчатке и трижды постучал по стене пирамиды.

Йоши и я наблюдали за ним из купола.

— Я постучал, — сказал мне Би, как только вышел из воздушного шлюза. Вместо ответа я потянула за собой всех троих поисковиков в купол и указала на другую сторону пыльной равнины, где стояла пирамида.

— Проклятье! — вырвалось у Чанга. Он почти улыбался. Вишну смотрела с изумлением, Би — с нескрываемым удовольствием. Было на что.

На поверхности пирамиды — чёрной, как ночная тьма — светился ярко-жёлтый отпечаток человеческой ладони.

* * *

На следующее «утро» отпечаток всё ещё был там, и «поисковики» собрались раньше обычного. Мы с Йоши смотрели, как они неуклюже подпрыгивают, взрывая башмаками пыль, и стараются приложить негнущиеся перчатки к следу ладони. Все ожидали, что хоть что-нибудь произойдет. Надеялись, что произойдет.

Ничего не случилось.

Позднее мы все вместе сидели в бассейне и молчали. Из купола нам был виден жёлтый отпечаток, особенно яркий на фоне сумрачной и безжизненной Луны. Мы были опечалены и в то же время не теряли надежды. Чувство дружелюбия и покоя сменилось чем-то вроде отчаянного рвения.

— От нас чего-то ждут, — сказал Би.

— Может быть, прикосновения? — предположила я.

— Прикосновения? — насмешливо спросил Чанг.

Я проигнорировала его замечание и обратилась к Би: — Ты понимаешь, что в перчатках вам не справиться.

— Но там — вакуум, — напомнила мне Вишну. — Мы ведь не можем снять перчатки.

— Ну конечно можем! — воскликнул Би, шлёпая по воде, как мальчишка. Поняв его мысль, я широко улыбнулась и пожала ему руку. У нас были — кожицы.

* * *

Кожицы были аварийными костюмами, которые наносились в распылённом виде и применялись в случае внезапной разгерметизации. Дополняемая «бумажным» шлемом, кожица позволяла провести от двух до двадцати минут в любых условиях. За это время можно было найти воздушный шлюз или спасательный бот — или оставалось только молиться.

В действительности лишь мне одной приходилось пользоваться кожицей: после того, как неожиданный каменный оползень разрушил купол станции Марко Поло. Благодаря кожице, я выжила в течение двадцати минут, пока Би не доставил меня в безопасное место. Мои кости до сих пор не забыли всепроницающий холод тех мгновений.

На следующий, Шестой день они попытались. Мы с Йоши смотрели из купола, как Би, облачённый в кожицу, и поисковики в белых скафандрах направляются к пирамиде. Би шёл во главе команды. Он очень спешил, и не удивительно: когда ты в кожице, другого способа передвигаться по лунной поверхности нет. Я представляла, как ему было холодно.

Наконец они остановились, выстроились в одну линию перед отпечатком и взялись за руки. Затем Би поднял правую руку и приложил ладонь к оттиску.

И это случилось.

Нечто — люк, дверь? — открылось в стене пирамиды, и поисковики один за другим вошли внутрь: Би, Чанг, Вишну. После чего вход закрылся.

— Вот дерьмо! — не сдержалась Йоши.

— Постучи — и войди, — сказала я. Это был один из моих лучших моментов.

* * *

Мы с напарницей молча смотрели на пирамиду. Есть ли там воздух? Сумеет ли Би выжить? По истечению двадцати минут Йоши решила идти на помощь и начала собираться. Минуты через две я посмотрела на часы: с того момента, как исследователи проникли внутрь, прошли двадцать одна и четыре десятых минуты (точное время фиксировалось камерой наблюдения). Внезапно люк открылся, и оттуда, спотыкаясь, вышли трое, во главе с Би. Йоши открыла шлюз, и они, шатаясь, ввалились внутрь. Я успела подхватить Би, который едва не упал. Пока Йоши помогала другим поисковикам раздеваться, я содрала с него шлем и потащила старого друга в бассейн, чтобы горячая вода растворила защитную кожицу. Он дрожал и ухмылялся. Я принялась стирать кожицу с его левой ноги, в то время как Би занялся правой.

— Почему Беренсон так странно улыбается? — поинтересовалась Йоши, садясь на край бассейна.

— Спроси его, — ответила я.

Би открыл рот и снова закрыл, не издав ни звука, как рыба.

— Она оказалась большой, — сказал он наконец, всё ещё глупо ухмыляясь. — Больше внутри, чем снаружи.

— Что случилось? — спросила я.

— Мы вошли, и дверь позади нас закрылась. Вокруг была тьма, но я мог видеть — не спрашивай меня как. Затем мы сняли шлемы…

— Сняли ваши шлемы?! — с раздражением вырвалось у Йоши.

— Не спрашивай меня — зачем. Мы просто сделали это, все трое. Потом мы — думаю, что все вместе — направились вперёд и увидели свет.

— Подожди минутку, — начала было я.

— Он был как отблеск зари.

— Только ярче, — подхватил Чанг, присоединяясь к нам. — Самая яркая вещь, которую я когда-либо видел.

— В следующий момент я понял, что стою на коленях, — продолжал Би. — И почувствовал руку на макушке моей головы.

— Руку? — вновь переспросила Йоши с раздражением.

— Это было похоже на жёлтую руку, — сказала Вишну, снимая свои длинные брюки. Впервые за всё время я увидела её раздетой.

— Это определённо была рука, — подтвердил Би. — Я точно могу сказать, что это была рука, хотя не мог её видеть. Думаю, что я и не пытался на неё смотреть.

— Там был только свет, — вспоминал Чанг. — И замечательное ощущение. Это была рука на макушке моей головы.

— Было так хорошо чувствовать её, — сказала Вишну, погружаясь в воду. У неё было тело, как у подростка.

— Похоже на галлюцинации, — заметила я. — Или на шутки трёхруких пришельцев.

— Как вы общались? — спросила Йоши. — О чём говорили?

— Нашим средством общения были чувства, — ответил Би. — Они были всем. Ничего не было сказано. Мы просто были там, все трое, стояли на коленях и смотрели на свет.

— С ощущением того … того…, — Чанг не смог договорить.

— Мне это не нравится, — сказала Вишну, оглядывая себя, словно только сейчас осознав, что обнажена. — Разве мы не должны были сначала обсудить это непосредственно среди нас троих?

— Всё в порядке, — успокоил её Би. — Мы можем поступать так, как считаем нужным, если при этом чувствуем себя хорошо, не так ли? Ведь они — наши ближайшие товарищи, результат миллионов лет эволюции, как и все мы.

Ха? Он предостерегающе взглянул на меня.

— Итак, чем бы это ни было, — оно проделало весь свой путь только для того, чтобы потрепать вас по голове? — ворчливо спросила Йоши.

Би и Чанг лишь усмехнулись. Вишну выглядела обеспокоенной. Я задавалась вопросом, было ли ей жаль, что она сняла брюки.

— Может быть это Бог, — предположила я.

— Это — они, — возразил Би, качая головой.

— Больше, чем один, — подтвердила Вишну. — Их было несколько.

— И они нас знают, — добавил Чанг.

— Да! Это настоящее взаимопонимание, — сказал Би. — Они знают нас, мы знаем их. Такое было чувство; в действительности, больше, чем чувство. Это — то, что они хотели нам сказать.

— Они? — Йоши округлила глаза. — Они позвали вас только для того, чтобы выразить свои чувства? Разве это можно назвать общением?

— Чувства реальны, — ответил Би. — Может быть чувства — это всё, чем они являются. Кто знает. Основная идея СЕТИ заключается в том, что Первый Контакт, вероятно, будет чем-то неожиданным.

— Он и стал неожиданным, — сказала Вишну. — Но не враждебным. Наоборот, очень дружелюбным. — Помолчав, она добавила: — Мы уже были здесь.

— Здесь? — переспросила я.

— В их компании, — пояснил Чанг. — Быть с ними, значит чувствовать себя хорошо. Лучше, чем хорошо. Великолепно.

— Великолепно, — повторила с отвращением Йоши.

— А теперь? — спросила я. — Что дальше?

— Я не знаю, — ответил Би, глядя в иллюминатор, на чёрную пирамиду с жёлтым отпечатком. — Есть кое-что … что-то ещё. Думаю, мы туда вернёмся.

* * *

Они так и поступили. На следующее «утро» поисковики снова направились к пирамиде. Би, затянутый в кожицу, как всегда, шёл впереди. Чанг и Вишну следовали за ним в скафандрах. Обратно они вышли только через двадцать минут с одинаковыми безумными улыбками.

— Не похоже, что сегодня мы были в здравом уме, — сказал Чанг, когда снял шлем. — Скорее, мы были разумными в первый раз.

— Точно, — согласилась Вишну.

Я хотела язвительно пошутить, но сдержалась и решила их не обескураживать. В конце концов, сказала я самой себе, это тот самый Первый Контакт, который человечество ожидало тысячи лет или больше.

Не так ли?

— Кто они? Что они из себя представляют? Чего хотят от нас? — Йоши засыпала поисковиков градом вопросов.

— Они хотят быть с нами, — мечтательно ответила Вишну, стягивая свои брюки. — Точно так же, как и мы хотим быть с ними.

— Они — это чувства, ощущения, — сказал Би, засыпающий в бассейне, около меня. Он походил на Зефирного человечка в своём белом пенящемся костюме, который начинал растворяться в безвредные полимерные цепочки. — Но чувства содержат информацию.

— Они — нечто вроде осадка в информации, — сказал Чанг.

— Чувства и есть информация, — не согласилась Вишну, снова обнажаясь. — Мы вступили в контакт с сущностью, с которой уже сталкивались раньше. И нам всегда хотелось встретить её опять.

— Вот это чувство! — горячо воскликнул Чанг. — Страстно мечтать о нём, и наконец получить желаемое!

— Звучит очень сексуально, — заметила я.

— Это чудесное ощущение, — серьёзно ответил мне Би. — Но оно изменяется. Появилось что-то другое.

— Что-то мрачное, — подсказала Вишну.

— Как мрачное? Почему мрачное? — Йоши, уносившая скафандры и шлемы, выглядела раздосадованной.

— В нескольких словах не объяснишь, — ответил Би. — Вначале нам всем нужно хорошенько выспаться. Это приказ.

* * *

— Просыпайся.

Это была Йоши.

— Беренсон ушёл. Он снова там.

— Что? — Я подскочила, едва не выпав из гамака. Мне только что снилось, будто я нахожусь дома на Земле с Сэмом, и пытаюсь объяснить ему что-то о палках.

— Думаю, я видела его, в кожице, выходящим наружу, около пяти минут назад.

— Ты уверена?

— Я решила, что мне могло показаться, поэтому я проверила. Другие поисковики спят на своих местах, а гамак Беренсона пуст.

— Как ты думаешь, что мы должны делать?

Двадцать минут спустя я была одета и распыляла на себя кожицу. Встряхнув бумажный шлем, я убедилась, что в нём заполнены оба воздушных баллона, рассчитанных на двадцать минут. Я полагала, что хорошо помню тот сильный холод и готова к нему, но это оказалось не так. Он был сокрушительным, леденящим, приводящим в оцепенение.

Я поспешила вперёд, к пирамиде. Пыль трещала под моими ногами тем сверхъестественным скрипом молекул, которых никогда — ни ветер, ни вода, ни атмосферные явления — не заставляли тереться друг о друга. Скрип проходил по моим костям как звук. Я забыла и это ощущение.

Изредка оглядываясь, я видела Йоши и поисковиков, уже проснувшихся к этому времени, которые наблюдали за мной из купола. Поколебавшись, я бросилась бежать. Вакуум резал кончики моих пальцев, словно стальные ножи.

Наконец, я достигла своей цели, приложила руку к стене пирамиды, поверх отпечатка, и что-то произошло. Я не была уверена, что именно. Открылся вход, я вошла; меня окружила тьма. Я была одна.

* * *

Я была внутри и не понимала, всё ещё не понимала, как попала сюда. Прежде чем осознать, что делаю, я сняла шлем.

В воздухе пахло лимонами. Было холодно, но всё же теплее, чем на поверхности Луны. Внутри пирамида оказалась больше, чем снаружи, как и говорил Би. В центре возвышался конус тьмы, суживающийся к верху.

Но был и свет. Тоже в центре. Он имел вид светящейся субстанции без чётких очертаний. Он манил к себе, и я приблизилась. Всё происходящее казалось таким естественным, словно то, что я делала, было именно тем, что я всегда хотела делать. Мне было хорошо, очень хорошо. Я чувствовала себя великолепно. Свет стал ярче, и я опустилась на колени, хотя в действительности это больше походило на вознесение к небесам. Я не могла встать, но мне и не хотелось подниматься. Я ощутила руку на моей голове: я знала, что это была рука, и знала, какой она была! У меня появился миллион вопросов, но я не могла ни о чём думать, даже когда пыталась. Я была очень рада вернуться сюда и быть здесь.

Кто-то взял меня за руку. Би. Он тянул меня назад, прочь от света, обратно в холод и тьму. Мы надели шлемы, Би и я. Мы вместе шли по скрипучей поверхности Луны вперёд, к освещённому куполу, который был похож на зоопарк, полный озабоченных, дружелюбных лиц, мелькавших за стеклами иллюминаторов.

* * *

— Ты в порядке? — спросила Йоши.

Я увидела перед собой свою грудь, плавающую в воде, и поняла, что нахожусь в бассейне. Я смеялась. Би смеялся вместе со мной. Я знала, что ухмылка на его лице была отражением моей собственной. Мы сидели в воде, и кто-то протягивал мне чашку с горячим кофе. Они называли его — джо. Чашечка — джо. — Со мной всё в порядке, — успокоила я собравшихся. — Я отправилась за тобой, Би.

— Знаю, но ты не должна была этого делать. Тебе надо было разбудить остальных.

Я поняла. Мой поступок был наруше. нием инструкции. — Мы знаем их, и они знают нас, — сказала я. Это походило на то, как если бы я что-то вспомнила. — Они рады нас видеть.

— Не совсем так, — возразил Би. — В их чувствах есть также и грусть.

— Нечто очень печальное, — добавила Вишну. Она была одета в ночную рубашку, и её крошечные ступни плескались в воде, около моего плеча.

Она была права. Был упрёк, разочарование. — Я тоже это чувствую, — сказал Чанг.

— Что чувствуете? — настойчиво спросила Йоши, стукая меня по голове указательным пальцем, словно учитель, делающий выговор нерадивому ученику. — Скажи мне, что произошло. Немедленно.

— Есть только эти чувства. — ответила я. — Позже они изменяются и превращаются не то чтобы в идеи, а в некое подобие воспоминаний. Это то, что ты хочешь знать?

— Я хочу знать, мать вашу, что случилось! И я требую, чтобы ты мне объяснила.

— Не дави на неё, — сказал Би. — Мы все только сейчас это поняли.

— Поняли что?!

— Что они хотят, — ответил Чанг. — Они любят нас, они хотели найти нас. И они нашли.

— И мы любим их! — подхватила я. — Вот почему мы не можем их видеть.

— Точно! — воскликнул Би, глядя на меня как на гения. — Мы любим их так сильно, что всё, что мы можем видеть — это свет нашей любви.

— Надеюсь, что всё это войдет в ваш грёбаный отчёт, — недовольно заметила Йоши.

— Они нашли нас вновь, — сказал Чанг. — Вот почему мы так счастливы.

— Но кое-что не так, — ответил Би. — Мы должны возвратиться туда. Ещё раз.

— А мне можно пойти с вами? — Я до сих пор не забыла прикосновение руки к моей голове. И больше всего на свете хотела вновь это почувствовать.

— Мы все пойдем на сей раз, — пообещал Би.

* * *

Но все вместе мы не пошли. Йоши не выразила желания присоединиться к нам. К тому же, она объяснила свой отказ тем, что кто-то должен остаться и следить за работой систем.

— Добровольный надсмотрщик, — посмеиваясь, сказал Би, когда мы обрызгивали друг друга. На этот раз только он и я шли в кожицах. Чанг и Вишну надели скафандры. Теперь я чувствовала себя одной из поисковиков, и они тоже относились ко мне как к таковой. Даже Чанг. Мы пересекли скрипящую пыльную равнину и дотронулись руками до пирамиды. Обернувшись, я увидела в куполе Йоши, которая выглядела покинутой.

Би легонько ударил рукой по отпечатку, и мы были уже там, внутри. Содрав шлем, я увидела свет и почувствовала, что опускаюсь на колени. — О Боже! — воскликнула я, ощутив прикосновение руки к моей голове.

Что-то было неправильно. Казалось, всё в порядке, но кое-что было не так. После нескольких мгновений замешательства мы толкнули дверь и, держась за руки, вышли обратно в холод. Я не могла вспомнить, как надела шлем, но я дышала, и мы спешили вперёд, к огням купола.

Мы дрожали. Меня во всю трясло. Я села в горячий бассейн и смотрела, как растворяется мой костюм, бесследно исчезая, словно сухой лёд.

— Эй, не рыдай, — сказал Би. — Я знаю, мы все огорчены.

— Это нормально, пусть плачет, — ответила Вишну.

И я плакала.

— Что случилось? — спросила Йоши. — Чёрт побери, скажите мне.

— Они уходят, — произнёс Би.

— Они нас не хотят, — добавила я. — Они нас больше не хотят.

— Мы должны ещё некоторое время побыть вместе, — сказал Би. — Идём в воду, Чанг. Вишну. Клэр.

Клэр. Так меня назвали родители. Я долгое время не вспоминала о них. Я снова начала рыдать, на это раз мне действительно было очень тяжело.

* * *

К полудню мы согрелись, поели — и впали в уныние. — Всё кончено, — произнёс наконец Би. — Они уходят, — сказал Чанг. Я тоже это знала. Мы все знали одни и те же вещи. Чувства превращались в идеи, постепенно, словно графика в медленно загружающейся веб-странице. Рано или поздно в наших умах появится одна и та же картинка.

— Они разочаровались в нас, — сказала я.

— Я хочу, чтобы они остались, — отозвалась Вишну.

— Конечно, мы все хотим быть с ними, — ответил Би. — Но мы не можем сделать так, чтобы они захотели быть с нами.

— Дьявол, о чём вы тут все говорите? — спросила Йоши, ничего не понимая.

— Они уходят, — повторила я, указывая наружу. Жёлтый отпечаток исчез, и пирамида выглядела мрачной и запретной. Закрытой.

— Объясните, чёрт побери.

— Дело в том, что мы их давно знали, — сказал Би. Я слушала, и мои эмоции — кружившиеся, как пылинки в солнечном луче — улеглись, приходя в порядок. Вслед за голосом Би я отслеживала надпись, появившуюся в моём сознании: — Это не первый контакт, это — второй.

И то, что говорил он, знали мы все.

— Они были нашими богами, — сказал Чанг.

— Не совсем так, — возразила Вишну. — Мы были сопутствующим видом, их помощниками. Мы жили только благодаря им. Мы почитали их.

— Их любимцы, — погрустнела я. — Их домашние животные.

— Они любили нас, — утешил меня Чанг. — И они до сих пор нас любят.

— Но они желали большего, — заметил Би. — Поэтому и освободили нас, чтобы мы смогли развиваться без них. Они поселили нас на Землю, где мы сумели бы избавиться от поклонения перед ними, которое делает наши колени слабыми, а ум — опустошённым. Они хотели настоящих, равных себе товарищей. Они думали, что если оставят нас одних, мы сможем развиться в самостоятельную разумную расу.

— И мы сделали это, — сказала я, поражаясь тому, как много я стала знать, и той глубине мыслей и образов, которые были внушены мне. — Свет был испытанием, чтобы увидеть, достаточно ли мы развились для того, чтобы оставить Землю и прибыть к ним.

— Они знали, что так будет лучше, чем появиться среди нас, — произнёс Чанг. — Можете себе вообразить, какой начался бы хаос?

— Это могло быть великолепно, — ответила Вишну.

— Это было испытание, — сказал Би. — И мы его прошли, мы выдержали. Они были так рады.

— Но потом разочаровались, — напомнила я. — Потому что в действительности ничего не изменилось.

— Это могло быть великолепно, — повторила Вишну.

— Мы по-прежнему не можем их видеть; наши умы всё ещё пустеют в их присутствии. Мы падаем на колени и поклоняемся им. И это всё, на что мы способны, даже сейчас.

— Мы не можем любить их меньше, — с горечью ответил Чанг. — Как они могут рассчитывать на это?

— Для тебя есть сообщение, — сказала Йоши.

— Для меня? — Моё сознание вернулось в реальный мир. Я посмотрела наружу и увидела, что пирамида исчезла.

* * *

— Как тебе удалось меня найти?

— Разве ты меня об этом уже не спрашивала? — Это был Уиллоби, мой сосед, отставной агент ФБР. — Свет пропал, что вы с парнями натворили?

— Позови Сэма, — попросила я.

— Он по-прежнему не ест. Когда ты вернёшься?

— Через неделю, вероятно, — ответила я. — Мы должны будем написать отчёт. Я услышала позади себя какой-то звук: Чанг плакал.

— Что-то не так?

— Нет, мы в полном порядке, — сказала я. Всё закончилось, и я была счастлива. — Позови Сэма.

— Подожди.

Йоши присоединилась к остальным и стояла в бассейне в своём оранжевом комбинезоне, промокшем до колен. Они обнимались и плакали. Я услышала, как в трубке кто-то жалобно заскулил.

— Сэм, это ты?

— Гав! — Сэм, слушай внимательно. Ты меня слышишь?

Я могла себе представить, как Сэм оглядывается по сторонам, пытаясь найти моё лицо и руку, нюхает телефонную трубку, откуда слышится голос.

— Я скоро вернусь, — сказала я. — Ты по мне скучаешь?

— Гав.

— Я приеду домой и больше никогда не оставлю тебя одного, обещаю.

 

Почти дома

 

1. Старый гоночный трек

Трой едва смог дождаться, пока закончится ужин. Он хотел рассказать Таут о своем открытии; он хотел рассказать Багу; хотел рассказать хоть кому-нибудь. Если рассказать, то его догадки обретут реальность, но надо выбрать подходящего собеседника. Это не то, о чем стоит рассказывать родителям.

Он ерзал за обеденным столом, игнорируя мрачное молчание отца и болтовню матери. Она пыталась втянуть его в разговор, но, как и всегда, потерпела неудачу.

Трой очистил свою тарелку — это правило должно было соблюдаться неукоснительно. Сначала мясо, потом бобы, потом салат. Наконец-то!

— Извините, я могу выйти из-за стола?

— Ты не должен так торопиться, — заметил отец.

«Я знаю, что не должен торопиться», — подумал Трой, набирая шестерку на панели памяти телефона. Номер Таут был занят. Ничего удивительного. Он был занят почти всегда. Трой вызвал из памяти номер Бага.

— Извините, миссис Пасс, могу я поговорить с Багом?

— Кларенс, это тебя!

— Баг, это я, послушай. Догадайся, что я узнал. Помнишь тот белый забор на старом гоночном треке? Тот сломанный забор вдоль галереи?

— Тот самый, на котором полно надписей?

— Да, верно. Я кое-что сегодня обнаружил. Нечто очень странное. Очень удивительное.

— Что ты обнаружил?

— Ну…

Внезапно Трою расхотелось рассказывать о своем открытии по телефону. Это показалось ему в некотором роде опасным шагом. А что, если взрослые услышат? А что, если им ни за что не надо этого слышать? Все возможно. Каждый ребенок знает, что мир полон таких вещей, о которых взрослым лучше не знать. Все, что выходит за рамки обычного, вызывает у них тревогу. И тогда они начинают кричать. Или шептаться.

— Ну, так что? — переспросил Баг.

— Я не могу сейчас об этом говорить, — сказал Трой, понижая голос, хотя родители вряд ли могли его услышать из соседней комнаты: у них, кажется, происходило очередное совещание шепотом. — Я расскажу тебе завтра. Приходи к нашему дереву завтра в обычное время.

— У меня тренировка.

— Но только после полудня! У нас еще останется время для рыбалки.

«Нашим деревом» считался клен на углу Дубовой и Кленовой улиц, а обычным временем был по возможности самый ранний час после завтрака, насколько позволяли обязанности по дому, обусловленные жизнью с родителями. Для Троя это означало необходимость сгрести осыпавшиеся с дикой яблони плоды и унести их с дорожки.

Старый гоночный трек находился на краю города, где за домами уже виднелись поля. Нового трека не существовало, был только старый, давно заброшенный. Он представлял собой просто грязную овальную колею вокруг мелкого озера, заросшего лилиями и зеленой тиной. Трой и Баг называли его Тинным озером. Вернее, так назвал его Трой, а Баг только согласился. Баг почти всегда соглашался.

Гоночный круг мог быть построен для лошадей, но поблизости не было ни одного стойла. Он мог предназначаться для автомобилей, но гаражей тоже не было. Казалось, уже никто не помнил, когда и для чего было возведено это сооружение.

К старому треку они отправились на велосипедах, и по дороге Трой снова попытался рассказать Багу о своем открытии.

— Ты знаешь тот белый забор, идущий вдоль узкого конца трека? Тот самый, на котором полно всяких надписей? Так вот, после того как ты вчера ушел на бейсбол, я взобрался на трибуну, а когда посмотрел вниз…

— На трибуну! Ты туда забрался? Они же такие расшатанные, в любой момент могут обвалиться!

— Но не обвалились же, и не обвалятся, если смотреть, куда ступаешь. Ну вот, мы и приехали. Сейчас я тебе покажу.

Они оставили велосипеды у проволочного ограждения. Их можно было не пристегивать цепью. Никто не приходил на старый трек, и никто в их городе не воровал. Иногда Трой даже жалел об этом.

— Пошли, ты сам все увидишь!

Трой потащил приятеля через дыру, которую кто-то (не они) прокопал под забором, потом по темному тоннелю под трибунами, где стояли неработающие автоматы по продаже прохладительных напитков. Баг тащил с собой рюкзак с бейсбольной перчаткой и пакетом печенья. Обычно они сразу пересекали трассу и шли к озеру, но сегодня, выбравшись на яркий свет, Трой направился наверх по трибуне, используя сиденья в качестве ступенек.

Трой знал, что Баг боится высоты, но знал и то, что он пойдет следом. Доски при каждом их шаге качались и жалобно поскрипывали.

— Дешевые места, — произнес Трой, усаживаясь в верхнем ряду.

Баг пристроился рядом и поставил рюкзак между ног. Отсюда им был виден весь трек с озером посредине. За забором напротив тянулись ровные ряды бобового поля, а еще дальше виднелись дюны.

— Вчера, когда ты пошел на бейсбол, я остался, — сказал Трой. — Мне нравится приходить сюда и читать или просто смотреть по сторонам. Иногда я представляю, как все было, когда по треку проносились лошади или машины, понимаешь?

— Догадываюсь, — отозвался Баг, не имеющий столь богатого воображения.

— Ну ладно, посмотри на тот забор отсюда.

Белый забор тянулся вдоль узкого конца трека, доходя до половины поля. Старая покосившаяся арка из фанеры делила его на две части в том месте, где когда-то была линия старта и финиша. Напротив главной трибуны забор выглядел почти целым, зато та часть, которая загибалась к озеру, наклонялась то вправо, то влево. Некоторые секции уже попадали, остальные едва держались.

— Для чего нужен этот забор? Он ничего ни от кого не загораживает. Посмотри, как две его части сходятся у арки. Разве они не похожи на два крыла, только сломанных?

— Наверно, — согласился Баг. — Но…

— К тому же, как ты видишь, забор совсем хлипкий. Его соорудили из реек и проволоки и натянули белую парусину.

— Наверно, он поставлен специально для надписей. — Баг прочел их вслух, словно проходя тест: — «Безумный Канди обгонит всех. Все вместе болеем за Бадди Кола!»

— Может, и так. Но может быть, и нет, — сказал Трой. — Две половины забора могли быть крыльями.

— А?

— Это можно увидеть только отсюда. Видишь? Они похожи на крылья аэроплана — старого летательного аппарата — из дерева, проволоки и парусины. Половинки забора соединяются аркой, она могла быть фюзеляжем. — Трой гордился своими познаниями об аэропланах, почерпнутыми полностью из книг. — Передняя часть арки, та, что смотрит на трек, должна быть кабиной.

Баг отнесся к этой гипотезе скептически:

— А где же хвост? У аэроплана должен быть хвост.

— Вон тот домик, — пояснил Трой, указывая на деревянное строение с другой стороны арки. Домик опрокинулся от старости и распался на две части. — Он мог быть V-образным хвостом, такой бывает у некоторых аэропланов. Отсюда все выглядит совершенно по-другому. А вдруг это был аэроплан, который разбился много-много лет назад, и он был слишком большим, чтобы его уничтожить или перевезти в другое место. Тогда и построили этот гоночный трек, чтобы никто не догадался, какой секрет тут скрывается.

— А какой секрет? — спросил Баг.

— Такой, что это именно аэроплан, — ответил Трой.

— Интересно, — протянул Баг и заглянул в свой рюкзак. — А теперь нам пора на рыбалку.

Багу всегда было пора идти на рыбалку. Рыбалка на Тинном озере походила на подледный лов. Никто из них никогда не ловил рыбу зимой, но Трой читал о зимней рыбалке в журнале. Надо было проделать отверстие во льду (в тине), забросить туда крючок и ждать. Но недолго. Мелкие синежаберники так старались поймать хоть что-нибудь, что дрались за наживку; они клевали и на червей, и на сыр, но на червей все же лучше.

Трой и Баг осторожно спустились с трибуны по скрипучим ступеням и поперек овального трека направились к его узкой части. Они прошли через забор (или крыло), через проем на месте упавшей секции и по тропинке прошли через заросли тростника к озеру. Рыболовные принадлежности лежали там, где они их оставили в прошлый раз, — под досками причала. В яме под старым вязом нашлись и черви.

Некоторое время они сидели рядышком на краю причала, ловили синежаберников и бросали их обратно. Рыбки были слишком малы для еды, но это было не важно: у мальчиков с собой имелось достаточно печенья. Трой поймал одиннадцать, а Баг — двадцать шесть рыбок. Улов Бага всегда был больше. Трой тратил слишком много времени, чтобы аккуратно освободить крючок. Он гадал, сильно ли это вредит рыбе.

Трой начинал понимать, что ловля на крючок не проходит бесследно.

В Тинном озере водились не только синежаберники. Там жили еще и сомы, громадные, как шлюпки. Трой однажды видел такого с края причала, когда солнечные лучи упали особенно удачно. Баг однажды тоже видел что-то похожее — по крайней мере, он так говорил.

После поимки первого «возвращенца» Трой потерял интерес к рыбалке. Он продолжал забрасывать удочку, чтобы доставить удовольствие Багу, но не торопился менять червя. Ему и так было хорошо сидеть на солнышке и рассуждать о разных вещах. Как обычно, говорил в основном Трой, Баг был больше настроен слушать.

— Ты никогда не задумывался, как люди попали в наш город? — спросил Трой.

— На одном маленьком аэроплане?

— Он довольно большой. А потом они размножились. Разве ты не замечал, как они все похожи?

— Может быть. Но мне пора идти на тренировку.

Они спрятали удочки и пошли обратно к трибунам. По пути Трой внимательно осмотрел две секции белого забора. На них были написаны разные лозунги, но длина обеих секций совпадала. Разве это не доказательство, что на самом деле они были частями крыла? И арка, соединявшая их, вполне могла быть фюзеляжем. Она имела около двадцати футов в длину и плоскую крышу; с одной стороны на уровне пояса виднелась распахнутая створка.

— Я заберусь внутрь, — сказал Трой, карабкаясь наверх.

Баг недовольно заворчал, но забросил рюкзак на спину и полез за ним. Пол и потолок внутри были из дерева. Крыша была такой низкой, что им пришлось пригнуться под трехлопастным винтом вентилятора. Трой поднял руку и повернул лопасти.

— Ну и воняет здесь, — заметил Баг, сморщив нос.

— Мышиный помет, — сказал Трой.

— Что это?

— Мышиные какашки. Мышиное дерьмо, — объяснил Трой. — Пойдем посмотрим, что в передней части.

— Хорошо, только уже поздно.

Деревянный пол скрипел и прогибался под их ногами, но они прошли в самый дальний конец, к грязному окошку, выходящему на трек. Под окном нашелся старинный радиоприемник, заполненный множеством разнокалиберных вакуумных ламп. Прибор стоял на низкой полке, рядом с пепельницей, полной белого песка.

— Здесь определенно была рубка, — заявил Трой. — Самое главное помещение. Иначе откуда бы здесь взялся приемник?

— Для объявлений, — предположил Баг. — Все равно мне пора на тренировку.

— Ладно, ладно, — согласился Трой.

Он выбрался наружу и помог Багу вытащить рюкзак. У входа в тоннель он остановился и оглянулся. Теперь даже с земли сооружение представлялось ему аэропланом. Уже не стоило взбираться на трибуны, чтобы это заметить. Просто надо было включить воображение.

— А как насчет пропеллера? — спросил Баг. — На старом аэроплане, построенном из дерева и парусины, должен быть пропеллер.

«Правда», — подумал Трой, вслед за приятелем заходя в тоннель. Это замечание не открывало никаких новых перспектив, наоборот, оно противоречило его открытию и потому не понравилось Трою.

Мальчики вместе доехали до обычного места встречи, где им предстояло повернуть в разные стороны. Баг жил в старой части города, засаженной деревьями. Трой жил в более современном большом доме, неподалеку от торгового центра.

— Увидимся завтра, — сказал Баг.

— Я вряд ли смогу выбраться завтра, — ответил Трой. — Мне придется идти в торговый центр с кузиной.

— С кривой девчонкой? Она так любит командовать!

— Она нормальная, — сказал Трой.

 

2. Кривая девчонка

Таут приходилась Трою кузиной, но он всегда считал ее своей сестрой, так как других детей в их семье не было. Они вместе росли, вместе спали и даже мылись вместе, пока взрослые не вспомнили, что один из детей — мальчик, а вторая — девочка.

Таут исполнилось одиннадцать, на год больше, чем Трою. Свое прозвище она получила после того, как мать возила ее на лечение в Квебек и она научилась отвечать «Таут» на все вопросы.

По-французски это слово означало «все», и это, по мнению Троя, было очень забавно, поскольку Таут явно не получила «всего». Сначала умерла ее мать. Потом у нее искривился позвоночник, и процесс продолжался, так что девочка едва могла ходить и совсем не могла ездить на велосипеде. Раз в неделю она посещала специального доктора в торговом центре, и Трой шел вместе с ней, так что они могли притворяться, будто гуляют просто ради развлечения. Хотя на развлечение это было не похоже. Как правило, Таут выходила от доктора совершенно измотанной, и частенько на ее лице сохранялись следы слез.

На следующее утро Трой на велосипеде отправился к дому Таут, стоящему неподалеку от обычного места встречи. У входа стояла незнакомая машина. Дверь была открыта, отец Таут сидел в гостиной с двумя странными мужчинами и что-то шепотом обсуждал с ними.

Таут сидела на ступенях. Она выглядела довольно мрачно, но, увидев Троя, улыбнулась.

— Я видела тебя во сне этой ночью, — сказала она. — Мне снилось, что у тебя есть собственный аэроплан и ты взял меня с собой на прогулку.

— Вот это да! — воскликнул Трой.

Он сел рядом с ней и рассказал о своем недавнем открытии на старом гоночном треке. Теперь он как никогда был уверен в своей правоте.

— Возьми мой рюкзак, он в комнате, наверху, — попросила Таут. — И мы можем идти.

— Разве ты не идешь сегодня в торговый центр на лечение?

— Они решили приостановить курс, — многозначительно сказала Таут, словно приостановка означала какое-то действие, а не его отсутствие. — Так что я свободна целый день. Прихвати бутылку спрайта из холодильника. А отцу мы можем оставить записку.

Таут села на раму велосипеда. Она могла устойчиво сидеть, а вот стоя должна была на что-то опираться. До места встречи они доехали как раз вовремя — Баг был еще там.

— Откуда она взялась? — спросил он Троя. — Мне казалось, ты говорил, что вы пойдете с ней в Торговый центр.

— Я хочу посмотреть на аэроплан, — сказала Таут.

— Она хотела пойти с нами на рыбалку, — добавил Трой.

— У нее же нет удочки, — возразил Баг.

— Таут может воспользоваться моей, — предложил Трой.

Они снова оставили велосипеды у проволочного заграждения и полезли внутрь. Здесь Таут не доставила много хлопот: в тоннеле она держалась за обоих мальчиков и вместе с ними прошла мимо темных автоматов по продаже напитков.

Тем временем Трой размышлял, как помочь ей забраться на трибуну. Оказалось, что и это не проблема. Как только они вышли из тоннеля на свет, Таут несколько раз моргнула, а потом заметила:

— Это определенно аэроплан.

— А? — удивился Баг.

— А-э-роплан, — повторила она, тщательно выговаривая каждый слог. — Довольно старый, весь из дерева и парусины. Давайте посмотрим изнутри.

— Там очень старый деревянный пол, — заметил Баг, но Трой и Таут уже шли к треку.

Приятели помогли девочке забраться внутрь, потом вскарабкались сами.

— Ну и запах тут, — сказала Таут, сморщив носик.

— Мышиный помет, — объяснил Баг.

— Здесь кабина, — сказал Трой и попытался протереть окно, но большая часть грязи налипла снаружи.

— И здесь включается двигатель, — заметила Таут.

— А вот и радио, — показал Трой.

— Это приемник, — сказала Таут. — Он может улавливать энергию из воздуха. Вокруг нас носится множество волн, которые никто не использует. Включи его.

Трой повернул самую большую ручку сначала вправо, потом влево.

— Ничего.

— Я догадалась почему! — воскликнула Таут и показала на пепельницу с белым песком. — Аккумулятор пересох. Баг, дай мне, пожалуйста, бутылку со спрайтом, она в рюкзаке.

Болезнь Таут не позволяла ей самой дотянуться до рюкзака. Баг что-то проворчал, но выполнил просьбу и протянул ей пластиковую бутылку. Таут стала тонкой струйкой наливать прозрачную жидкость в пепельницу, выводя мокрую спираль на поверхности песка.

— Для чего это? — спросил Трой.

— Спрайт — хороший электролит, — ответила Таут и протянула бутылку Багу. — Теперь можешь положить ее назад.

— Спасибо, — саркастически произнес он, укладывая бутылку. — Не пора ли отправляться на рыбалку?

Баг выловил двадцать одну рыбешку, Трой поймал шестнадцать. Даже Таут, девчонка, сумела поймать и вытащить одиннадцать синежаберников.

Трой бросил удить, как только поймал первого «возвращенца», но Таут продолжала забрасывать удочку.

— Не понимаю, почему все жалеют рыбу, — сказала она. — А мне жаль червяков.

— У тебя преувеличенная симпатия к червям, — заметил Баг.

Спина Таут была настолько изогнута, что ей приходилось сидеть боком на досках причала.

— На самом деле мне больше всего хочется увидеть того гигантского сома, о котором вы все время рассказываете.

— Для этого больше подходит облачный день, — сказал Трой. — Тогда солнечные лучи не отражаются от поверхности воды и видно все, до самого дна.

Как раз в этот момент облако закрыло солнце. Все трое наклонились над водой, Трой руками разгреб тину. Они и в самом деле видели все до дна — тонкие колеблющиеся стебли водорослей и маленьких рыбок, исследующих старый башмак. Но гигантского сома не было.

— Может, это просто городская легенда, — предположила Таут.

— Как это? — удивился Баг.

— Не забывай, — возразил Трой, — я видел его собственными глазами.

— Баг, а ты его видел?

— Кажется, видел, — сказал Баг.

— Я хочу сама его увидеть, — не унималась Таут. — Трой иногда преувеличивает.

Трою показалось, что его предали. Именно Таут показывала ему маленьких человечков, живущих под корнями старого дерева у нее во дворе. Он попытался вспомнить, видел ли гномов своими глазами или ему просто очень хотелось их увидеть. Вспомнить не удалось.

У Бага в рюкзаке было только два кекса, и они поделили каждый на три части. Для того чтобы спокойно поесть, пришлось вытащить удочки, рыба так и рвалась на крючки. Они уже доедали кусочки кексов и собирались снова забросить удочки, когда Трой услышал какой-то странный звук.

— Что это было? — спросил он.

— А что? — отозвался Баг.

— Какой-то гул, — сказала Таут.

— Это ветер, — предположил Баг.

— Не думаю, — возразила Таут. — Надо пойти посмотреть.

Трой отложил удочку и отправился на разведку. Секции белого забора попадали на землю уже с обеих сторон и теперь еще больше стали похожи на крылья.

— Наверно, ветер их опрокинул, — сказал Баг, когда Трой вернулся на причал.

— Да нет никакого ветра, — заметил Трой.

— Он мог подуть с той стороны, — предположил Баг. — А все секции соединены между собой. И все равно…

— Вот опять, — прервал его Трой.

Теперь все трое услышали: гул, удары и треск, как будто ломались ветки деревьев.

— Похоже на брачный призыв тираннозавра, — заметила Таут.

Они отложили удочки и пошли посмотреть, в чем дело, — на этот раз все трое. Таут шла между двумя мальчишками, обнимая их за плечи, так что ее ноги едва касались земли.

Теперь уже весь забор лежал на земле. Передняя часть арки выдавалась вперед на самую дорожку трека, а крылья забора тянулись по обе стороны от нее.

— Крылья отведены назад, как у самолета, — заметил Трой.

Маленький деревянный домик, служивший когда-то общественным туалетом, еще больше наклонился позади арки и еще сильнее стал напоминать V-образный хвост. Ребята смогли забраться внутрь через него и не карабкаться в створку арки.

— Фу, воняет, как от горшка, — поморщилась Таут.

Лампы в радиоприемнике слегка светились. Таут поднесла к ним руку ладонью вниз.

— Они нагреваются, — сказала она. — Баг, бутылку со спрайтом. Она в рюкзаке.

— Не командуй, — огрызнулся он, открывая ее рюкзак.

— Извини, — бросила Таут, хотя в ее голосе совершенно не чувствовалось раскаяния. — Ты бы тоже командовал, если б так скрючился, что не мог дотянуться до собственного рюкзака.

— Нет, не стал бы, — возразил он, протягивая ей бутылку.

Таут вылила в пепельницу половину жидкости.

— А куда делся вентилятор? — удивился Трой, взглянув вверх.

На потолке ничего не было.

— Мне пора на тренировку, — заявил Баг.

Таут вернула ему бутылку, чтобы положить назад в рюкзак. Ребята помогли ей выбраться на свежий воздух, поскольку Таут не нравился этот «горшок». Им и самим запах не нравился. Все трое прошли вперед.

— А вот и вентилятор! — воскликнул Баг. — Теперь все это действительно похоже на самолет.

— На аэроплан, — поправил его Трой.

Потолочный вентилятор переместился на фюзеляж, как раз под передним окошком. Несмотря на полное отсутствие ветра, он медленно поворачивался.

Трой остановил его рукой, а когда отпустил, вентилятор снова пришел в движение.

— Это становится странным, — произнес Трой.

— Нам может за это попасть, — сказал Баг. — Давайте выбираться отсюда.

— Попадет? За что? И от кого? — спросила Таут.

— За то, что мы все изменили.

— Не глупи, — сказала Таут, но было заметно, что ей тоже не по себе.

Она встала между двумя мальчишками, и все трое двинулись в тоннель. У входа Трой остановился и бросил последний взгляд назад. Может, у него разыгралось воображение, но, кажется, аэроплан повернулся, совсем чуть-чуть, но теперь он стоял вдоль трека.

— Его рокот похож на шум самолета, — сказала Таут. — Можно прийти сюда завтра и посмотреть, во что он превратился.

— Наверно, — ответил Трой.

— У меня на этой неделе каждый день тренировка, — сказал Баг.

— Чем ты сегодня занимался, парень? — спросил в тот вечер за ужином отец Троя.

— Ничем особенным, — сказал Трой. — Я покатал Таут на велосипеде.

— Это чудесно, — сказала его мать. — Возьми ее с собой и завтра. Ее отец решил приостановить курс лечения, так что она…

— Клер! — прервал ее отец.

А потом они снова стали спорить между собой приглушенными до шепота голосами.

— Можно я выйду? — спросил Трой.

Он хотел уйти в свою комнату и подумать об аэроплане. Он гадал, на что завтра будет похож его аэроплан и сможет ли он летать.

 

3. В воздухе

На следующее утро Таут поджидала Троя на ступеньках крыльца, и рюкзак уже был у нее на спине.

— Не стоит входить в дом, — сказала она. — Там такой хаос.

«Хаос» было одним из ее любимых слов.

Таут уселась к Трою на раму велосипеда, и они покатили к месту встречи, где забрали Бага.

— Сегодня я взял с собой три кекса, — доложил он.

Они оставили велосипеды в кустах, пролезли в дыру под ограждением и устремились в тоннель. Когда все выбрались на свет, первым заговорил Баг:

— Он сдвинулся с места.

Аэроплан — а теперь уже ни у кого не осталось сомнений, что это был действительно аэроплан, — лежал на полпути к дорожке трека. Арка, то есть фюзеляж, нависала над линией старта-финиша и была повернута в сторону движения. Бывший туалет окончательно превратился в V-образный хвост. Правое крыло еще лежало в стороне, но левое уже опиралось на твердую глину покрытия.

Вентилятор с потолка висел под окном и очень медленно вращался. Под передней частью фюзеляжа появились два колеса со спицами, а вот задняя часть лежала в пыли.

— У него даже есть колеса, — произнес Трой.

Он заметил, что колеса пропали со старой тележки для продажи хот-догов, стоящей неподалеку.

— Конечно, — заявила Таут. — Он старается стать тем, чего мы хотим. Аэропланом.

— Может, это какой-то автомобиль, — засомневался Баг.

— С крыльями? Лучше помоги мне.

Друзья подняли Таут через боковое окошко, потом забрались сами. Деревянный пол скрипнул под ногами. Вакуумные лампы приемника еле светились. Таут кончиками пальцев потрогала белый песок.

— Надо долить воды.

— Повернись, чтобы я мог достать твой рюкзак, — сказал Трой.

— Я забыла взять с собой бутылку, — призналась Таут.

— А я-то думал, ты всегда носишь с собой воду, — сказал Баг.

— Я забыла о ней, — повторила Таут. — Если у меня и нет ежедневных тренировок, так имеется много других вещей, о которых приходится помнить.

— В автоматах в тоннеле должен быть спрайт, — сказал Трой. — Но они не работают.

— Не совсем так, — возразил Баг.

— О чем ты? — спросила Таут.

— Если я принесу воду, мы пойдем на рыбалку?

— Решено.

Таут и Трой остались внутри аэроплана, а Баг выбрался наружу и пошел к тоннелю.

— Разве тебе не интересно? — спросила Таут.

— Интересно.

Трой тоже выпрыгнул из аэроплана и пошел следом, держась на некотором расстоянии, словно шпион.

Автоматы по продаже напитков стояли вдоль стены в самой темной части тоннеля. Всего их было три, и Трой привык считать их застывшими чудовищами, которые следили за каждым, кто проходил мимо.

Баг остановился у среднего из автоматов, оглянулся по сторонам и пнул его ногой. Внутри вспыхнул свет, и за стеклом проявилась реклама. Баг снова оглянулся, потом сильно ударил кулаком в самый центр, чуть пониже рекламы. В лоток для возврата денег со звоном выкатилась монетка.

«Ловко, — подумал Трой. — У Бага имеются скрытые таланты».

Баг бросил полученную монетку в щель и нажал кнопку. В лоток с грохотом вывалилась пластиковая бутылка. Трой захлопал в ладоши и подошел ближе.

Баг подпрыгнул от неожиданности, но, увидев, кто перед ним, широко усмехнулся:

— Ты скрываешь свои таланты!

— Если ты их не замечаешь, это еще не значит, что я скрываю свои способности, — ответил Баг и пошел к выходу из тоннеля.

— Она теплая, — произнес он, подавая бутылку в окно аэроплана.

— Это не важно, — отозвалась Таут и стала поливать песок в пепельнице. — Я не собираюсь его пить. Смотрите.

Трой заглянул через окно. Лампы приемника стали ярче, хотя и не намного. Он оглянулся на вентилятор. Лопасти начали вращаться, а он даже не дотрагивался до них. Чудеса!

— Кажется, мы собирались пойти на рыбалку, — заговорил Баг.

— Как договорились, — согласилась Таут. — Только помогите мне выбраться.

Баг выловил двенадцать рыбешек, Трой — девять, и даже Таут, девчонка, сумела поймать шесть рыбок. Потом они принялись за кексы. На этот раз каждому досталось по целому кексу.

— Что это за шум? — спросил Баг.

Все прислушались. Низкий рокочущий гул доносился с трека.

— Я пойду посмотрю, — сказал Трой.

— Я тоже пойду! — воскликнула Таут, цепляясь за его плечо.

Аэроплан уже стоял на дорожке. Крылья больше не были отведены назад; кончики слегка опустились и царапали глину. Вентилятор на фюзеляже вертелся так быстро, что Трой не мог различить лопасти.

— Это очень странно, — сказал он.

— Или довольно странно, — добавила Таут. — Помоги мне.

Трой подсадил Таут и сам следом забрался внутрь. Лампы в приемнике ярко светились. Трой поднес к ним ладонь — они были горячие как огонь.

— Что ты делаешь? — спросил он Таут.

— А как ты думаешь?

Она подлила воды в песок. Вентилятор завертелся еще быстрее. Из-под пола раздался треск. Трою не надо было выглядывать, чтобы понять, что колеса начали крутиться.

Аэроплан медленно стал двигаться по дорожке к первому повороту. Вентилятор вертелся все быстрее и быстрее, но все же не так быстро, как у настоящего самолета. Трой все еще мог различить лопасти — туманные силуэты за окном, вернее, за ветровым стеклом.

— Достаточно, — сказал он Таут.

Она завинтила крышку на бутылке; там осталось не больше дюйма жидкости.

— Подождите! — Это был голос Бага. Он бежал рядом с аэропланом, стараясь одной рукой удержать рюкзак, а второй хватался за крыло. — Помедленнее!

— У нас нет тормозов! — Трой и не заметил, что аэроплан движется так быстро и с каждой минутой все набирает скорость. Кончики крыльев уже поднялись над землей. — Бросай мне рюкзак! — крикнул он.

Баг забросил рюкзак в боковое окно, потом и сам кое-как забрался внутрь.

— Осторожнее, — предупредила его Таут. — Не прорви дырку в крыле!

— Опля! — крикнул Баг, приземляясь на деревянный пол. — А как мы остановим эту штуку?

— Кто сказал, что мы хотим ее остановить? — Таут стояла впереди, у самого приемника, и смотрела на дорожку. — Трой, иди сюда. Ты будешь управлять.

— Я? — Трой попытался подойти.

Аэроплан бросало из стороны в сторону. Колеса скрипели, пол качался и потрескивал.

— Это твой аэроплан, — сказала Таут. — Ты его обнаружил.

— Я только его увидел, вот и все, — сказал Трой, становясь у ветрового стекла. — Ого!

Аэроплан почти дошел до первого поворота. Он вот-вот должен был соскочить с гоночной трассы в траву. «Может, это и к лучшему, — подумал Трой. — В траве он остановится…»

— Попробуй ручки, — посоветовала Таут.

На приемнике имелись три ручки. Та, что была в центре, самая большая. Трой повернул ее вправо, и аэроплан повернул вправо, совсем чуть-чуть.

Он повернул сильнее.

Аэроплан неуклюже миновал первый поворот, слегка задев кусты, растущие вдоль дорожки. Трой вернул ручку в прежнее положение, так что метка оказалась вверху. Аэроплан выровнял курс и понесся по прямому отрезку трека; скорость все увеличивалась.

— Пристегните ремни! — крикнула Таут.

— Мне это не нравится, — проворчал Баг.

Трой еще не определился, нравится ему это или нет. Деревья и кусты все быстрее уносились назад, аэроплан качался и подпрыгивал на ходу. Трой представил себе, что аэроплан стоит на месте, а весь окружающий мир улетает назад. Ну почти на месте; машина качалась и дергалась.

Маленький вентилятор беззвучно вертелся под ветровым стеклом. Трой прочел достаточно много статей об аэропланах и понимал, что вентилятор слишком мал, чтобы заставить двигаться такую махину. Но аэроплан продолжал бежать вперед.

Вентилятор слишком мал, чтобы поднять его в воздух.

Но…

— Ой-ой-ой! — закричал Баг.

— Мы летим! — воскликнула Таут. — Мы поднялись в воздух!

Это было действительно так. Колеса больше не скрипели, а пол перестал подпрыгивать. Трой выглянул из окна. Трек удалялся, как будто из-под них выдергивали ковер. Аэроплан приближался к линии старта-финиша, откуда начиналось движение, но на этот раз он уже был на высоте трибун и продолжал подниматься.

— Ну ладно, а теперь давайте опускаться, — сказал Баг, тоже выглядывая из окна.

— Держитесь! — крикнула Таут. — Держитесь крепче!

Баг пробрался в переднюю часть кабины и встал между Троем и Таут.

— Заставьте его опуститься, — снова сказал он. — Я серьезно.

Трой повернул центральную ручку, и аэроплан качнул крыльями, следуя повороту дорожки трека. Он собрался выровнять курс, но Таут остановила руку.

— Оставь, — сказала она. — Летать кругами совсем неплохо.

Круги становились все шире и шире, аэроплан продолжал набирать высоту. Внизу можно было видеть весь трек с ярко-зеленым озером посредине. Видны были и проволочное ограждение, и оставленные в кустах велосипеды. Дальше шли улицы, дома, деревья, но все они с такой высоты казались совсем маленькими.

Трой посмотрел на правое крыло, потом на левое, а они уже выпрямились и даже немного загибались вверх у самых кончиков. Парусина была натянута ровно, только несколько мелких морщинок образовались под напором ветра.

— Мы нарвемся на кучу неприятностей, — сказал Баг.

Трой и Таут ничего не ответили. Что тут можно сказать? Они стояли по обе стороны от Бага и смотрели вперед, а аэроплан описывал все более широкие круги над городом и продолжал подниматься. Вот показался перекресток, на котором они обычно встречались, вот дом Таут, а на дорожке перед ним множество незнакомых машин.

— Врачи, — пренебрежительно сказала Таут. — Сегодня у них большой съезд.

Вот они увидели школу, закрытую на летние каникулы. На бейсбольной площадке было пустынно.

— По крайней мере, ты еще не опоздал на тренировку, — заметил Трой.

— Пока не опоздал, — сказал Баг. — А вы можете вернуть его обратно на трек?

— Мне кажется, он сам знает, куда лететь, — предположил Трой. — Как лошадь или собака.

— У меня никогда не было лошади, — грустно призналась Таут. — И собаки тоже. — Потом она хлопнула в ладоши. — Но это гораздо лучше!

Аэроплан продолжал расширять круги, поднимаясь все выше и выше. Они оказались уже над центром города. Часы на здании суда показывали 12:17. Несколько автомобилей ехали по улицам города в тени деревьев. Вокруг было так тихо, что ребята могли расслышать скрип чьей-то двери, не говоря уже о лае собаки.

По тротуарам шли немногочисленные прохожие, но они никогда не смотрели вверх. «Жители нашего города никогда не смотрят вверх, — вдруг подумал Трой. — В каком-то смысле это неплохо. Что бы они увидели? Деревянный аэроплан с крыльями из белой парусины, взбирающийся все выше и выше?»

На окраине города Трой рассмотрел засеянные бобами поля, два удаленных домика фермеров, а потом зеленые поля уступали место дюнам, иногда высоким, как дома.

Именно это Трой всегда и подозревал. Город был окружен бескрайней песчаной пустыней. Насколько он мог видеть, нигде не было ни дорожки, ни простой тропинки, ведущей в город или из города.

Он повернул ручку на приемнике меткой вверх. Правое крыло качнулось и поднялось, левое немного опустилось, и аэроплан полетел к границе города.

— Ой-ой! — воскликнул Баг. — Что это ты делаешь?

— Выравниваю курс, — пояснил Трой. — Пусть летит прямо. Неужели ты не хочешь посмотреть, что там?

— Ничуть.

— Где это — там? — спросила Таут.

— За пределами города. За полями. По ту сторону от дюн.

 

4. Через море песков

Аэроплан летел ровно и совершенно бесшумно.

Он пролетел точно над зданием суда, между водонапорной башней и церковным шпилем.

Деревья исчезли и уступили место полям, огороженным заборами. Крайняя улица превратилась в пыльную дорогу. Какой-то велосипедист ехал по ней; он тоже не смотрел наверх. Дорога потерялась в траве, потом и трава исчезла под натиском песка.

— Я не думаю, что нам стоит лететь так далеко, — сказал Баг.

— Для начала, мы вообще не думали взлетать, — заметила Таут.

Сразу за кромкой травы волнами вздымались дюны. Поначалу между ними проглядывали зеленые заплатки, но потом и эти островки травы исчезли и повсюду, насколько хватало глаз, остался один желтый песок.

— Не видно ничего, кроме песка, — сказала Таут. Она выглядела почти испуганной.

— Как раз то, что я всегда и подозревал, — отозвался Трой. — Хотя никто никогда об этом не говорит.

Дюны тянулись и тянулись, со всех сторон, до самого горизонта. Трой высунулся в боковое окно и оглянулся назад. Город казался островком зелени в бескрайнем море песка. Островок выглядел невероятно крошечным, чтобы быть городом, где они жили до этого дня.

И он с каждой минутой становился все меньше и меньше.

— Пора возвращаться назад, — сказал Баг.

— Еще рано, — возразил Трой. — Неужели тебе не хочется посмотреть, что там?

— Нет.

— Ничего, кроме песка, — добавила Таут. — Океан песка.

Аэроплан продолжал полет. Трой по-прежнему стоял впереди и касался пальцами ручки на приемнике. Насколько он мог видеть, вокруг ничего не было, кроме желтого моря песка.

Он снова посмотрел назад. Город превратился в маленькое темное пятнышко над самым горизонтом. Может, и впрямь пора поворачивать назад?

Трой повернул ручку вправо.

Ничего не произошло. Он вернул регулятор влево, но аэроплан продолжал лететь вперед. Трой крутанул ручку до отказа.

Ничего.

— Что случилось? — спросила Таут.

— Все в порядке.

Трой снова повернул ручку вправо, потом влево, в конце концов выровнял ее меткой вверх. Не стоит говорить остальным, хотя бы пока. Это их только встревожит.

Он продолжал стоять впереди и придерживать регулятор. Песчаное море казалось одинаковым со всех сторон. Иногда попадались маленькие островки травы, иногда темнело засохшее дерево, но не было никаких дорог, никаких изгородей.

Аэроплан продолжал лететь вперед, неутомимо, бесшумно. Трой высунул голову в боковое окно и подставил лицо ветру. Воздух был горячим. По силе встречного ветра он определил, что аэроплан движется немного быстрее велосипедиста и намного быстрее бегущего мальчика.

— У нас нет ни еды, ни питья, — заявил Баг.

— У меня есть еда, — возразила Таут. — Посмотри в моем рюкзаке.

Баг отыскал кекс. Он протянул его Таут, она уселась на пол и разломила кекс на три части. Трой положил свой кусочек на полку позади приемника. Он был слишком возбужден, чтобы есть. И еще он опасался, что стоит отпустить руку регулятора, и аэроплан опустится на землю, упадет или собьется с курса. Ради эксперимента он ненадолго отвел руку от ручки: ничего не произошло. Но Трой предпочел все же придерживать ее и дальше.

— А как насчет питья? — спросил Баг.

Таут протянула ему бутылку.

— Только один глоток, — предупредила она. — Нам может еще понадобиться электролит.

— Мне не надо, — отказался Трой.

Он посмотрел назад и увидел, что даже пятнышко на горизонте исчезло.

Трой ничего не стал говорить Таут и Багу. Он не хотел их тревожить. Баг и Таут сидели на полу и доедали кекс. Когда Трой снова взглянул в их сторону через несколько минут, Баг уже спал, положив голову на хрупкое, искривленное плечо Таут. Он хотел сказать ей, чтобы та не беспокоилась, а может, сам хотел немного подстраховаться? Не важно. Не успел он произнести и слова, как Таут приложила палец к губам. Когда он оглянулся в следующий раз, она тоже спала.

Пыльные вакуумные лампы горели ровным светом. Вентилятор неустанно вертелся; расплывчатая тень бесшумно увлекала их за собой по воздуху.

Трой разглядывал песок внизу, высматривая хоть какие-нибудь метки, чтобы отыскать обратный путь. Аэропланы не оставляют следов. Но дюны, как и волны, не отличались одна от другой. Трой смотрел во все стороны, но не смог отыскать даже их тень на песке.

Вдали иногда появлялись тени, темные движущиеся пятнышки, которые могли быть кроликами, или лошадьми, или антилопами. На таком расстоянии трудно было различить их очертания или определить размер.

И везде, куда ни кинь взгляд, был песок, один желтый песок.

 

5. Другой город

— Смотрите!

Трой широко открыл глаза. Неужели они были закрыты? Неужели он спал?

Рядом с ним стояла Таут и трясла его за плечо. Она так сильно вцепилась в него пальцами, что стало больно.

— Там, впереди, что-то есть.

Баг неуклюже поднялся на ноги и подошел к ним. Под ветровым стеклом все так же бесшумно вертелись лопасти вентилятора. Аэроплан ровно летел вперед.

А впереди на горизонте появилось темное пятнышко.

— Ты повернул назад? — спросила Таут.

— Нет, а что?

— А то!

Пятно, маячившее впереди, казалось знакомым. Деревья. Дома. Улицы. Подлетев поближе, они разглядели церковный шпиль, и водонапорную башню, и здание суда.

— Мы вернулись обратно, — сказала Таут, и в ее голосе послышалось разочарование. — Ты, наверно, развернул аэроплан.

— Я ничего не разворачивал, — возразил Трой. — Может, мы повторили путь Колумба. Знаешь, все время в одну сторону, вокруг Земли.

— Колумб не путешествовал вокруг Земли, — сказала Таут. — А кроме того, Земля намного больше. Я надеюсь.

— Вон там здание суда, — вмешался Баг. — Лети к нему, чтобы можно было посмотреть на часы. Может, я еще успею на бейсбол.

— Я попробую, — согласился Трой.

Как только песок сменился зелеными полями, аэроплан снова стал подчиняться повороту ручки. Трой повернул регулятор вправо, и аэроплан повернул вправо; повернул влево, и аэроплан качнулся влево. Очень мягко. Трой осторожно держал курс на трек, едва видимый на противоположной стороне города.

— А где часы? — спросил Баг.

На башне здания суда не было часов.

— Очень странно, — заметила Таут, когда они пролетали мимо.

Все остальное было точно таким же. По улицам шли немногочисленные прохожие. Те же самые? Они казались такими маленькими, что невозможно было определить.

Вот и школа, все еще закрытая на летние каникулы. Бейсбольная площадка больше не пустовала. Несколько игроков отрабатывали удары.

— Ох, я опоздал, — огорчился Баг.

— Похоже, они только начали, — сказал Трой. — Ты еще можешь успеть.

— А вот и мой дом! — воскликнула Таут.

На дорожке не было ни одной машины, кроме автомобиля ее отца.

— Кажется, все врачи уже разъехались, — сказал Трой.

— Это хорошо. Ты бы только послушал, как они спорят. И непременно громким шепотом.

Баг помрачнел, расстроился и замолчал. Трой решил не обращать на него внимания и сосредоточился на треке, все еще видневшемся далеко впереди. Он почувствовал, что аэроплан летит медленнее. И он начал снижаться, прямо на кроны деревьев.

Трой поднес ладонь к лампам приемника:

— Они уже не такие горячие, как прежде.

— Мы теряем высоту, — крикнул Баг, показывая на проносящиеся внизу деревья.

Таут открыла бутылку со спрайтом. Жидкости осталось всего на дюйм. Она вылила все до капли в песок.

Приемник тотчас отреагировал, лампы разгорелись ярче. Аэроплан немного поднялся и благополучно миновал последний ряд деревьев. Трой повернул ручку вправо, и аэроплан стал кружить над треком, все медленнее и медленнее.

— Он сам знает, как приземляться, — сказал Трой. — Как лошадь знает, куда идти.

Он надеялся, что так и было. Таут и Баг явно не чувствовали никакой уверенности.

Скорость все уменьшалась и уменьшалась. Вентилятор стал крутиться так медленно, что Трой снова различал отдельные лопасти, поблескивающие на солнце. Он не снимал руку с регулятора, но аэроплан самостоятельно повторял повороты гоночной трассы и постепенно спускался к трибунам.

Лопасти вентилятора замедляли движение, лампы затухали.

— Пристегните ремни, — произнес Трой.

— Какие еще ремни?

— Баг, это была шутка.

Трой ухватился за край полки, на которой стоял приемник, Баг вцепился в край бокового окна, а Таут держалась за них обоих, когда аэроплан ударился о глиняное покрытие. Он тут же подпрыгнул, снова ударился, еще раз подпрыгнул. Кончик левого крыла задел глину и поднял облачко пыли. Аэроплан еще раз ударился о дорожку, качнулся из стороны в сторону и покатился.

А потом остановился.

Трой открыл глаза и увидел, что Таут тоже поднимает веки. На ее лице сияла широкая улыбка, гораздо больше, чем сама Таут. Она захлопала в ладоши, и Трой, осознав, что она благодарит не его, а аэроплан, тоже присоединился к ней.

Баг открыл глаза и тоже захлопал в ладоши.

— Ура! — крикнул Трой.

— Но мы остановились на противоположной стороне трека, — заметил Баг.

Это было действительно так. Они оказались рядом с озером, на отрезке прямой дистанции.

— Ну и что? — спросила Таут.

— Как мы объясним, как он сюда попал? — сказал Баг. — На другую сторону круга?

— А кого это интересует? — спросил Трой. — И никто не знает, что это сделали мы.

— Они наверняка узнают, — не отступался Баг.

— Тогда мы туда доедем, — предложила Таут.

Она вытряхнула в песок последние капли спрайта. Лампы снова загорелись неярким светом.

Вентилятор, все еще не прекративший вращаться, закрутился быстрее, и аэроплан двинулся по дорожке, подрагивая крыльями и скрипя колесами. Через минуту лампы погасли окончательно и аэроплан остановился точно на том месте, откуда начал путь, прямо перед главной трибуной, на линии старта-финиша.

— Ну, пока! — крикнул Баг. — Перчатка для бейсбола у меня с собой, — добавил он, выбираясь наружу. Внизу он остановился и заглянул внутрь. — Вы справитесь без меня?

— Я помогу Таут, — успокоил его Трой.

— Мы справимся, — подтвердила Таут. — Беги!

Баг махнул рукой и скрылся в тоннеле, торопясь добежать до велосипеда.

— Ну вот мы и прибыли, — сказала Таут. — Вот только…

— Что только?

— Тебе не кажется все немного странным?

— Трибуны, — произнес Трой.

Они словно стали меньше. И нигде не было видно старой тележки для торговли хот-догами.

— Может, мне только показалось, — сказала Таут, обняла Троя за плечо, и они выбрались из аэроплана через хвост-туалет. Теперь здесь уже не так сильно воняло.

Трою казалось, что трибуны точно стали ниже. На некоторых скамьях отсутствовали сиденья. Он решил не обращать на это внимания. Почему-то он решил, что так будет лучше.

Таут продолжала опираться на его плечо, и таким образом они добрались до тоннеля. Там было так же темно, как и прежде, и автоматы по продаже напитков, как замершие чудовища, провожали их застывшим взглядом. Два автомата. Разве их было не три? Трой не был в этом уверен, и опять ему показалось, что не стоит обращать на это внимание. Друзья поспешно выбрались на яркий солнечный свет.

— Ого! — воскликнула Таут.

Проволочное ограждение исчезло. Но это было еще не самое худшее. Вокруг кустов слонялся Баг, сердито сжимая кулаки.

— Мой велосипед пропал, — сказал он. — Кто-то украл мой велосипед!

Действительно. Велосипед Троя стоял там, где он его оставил, но он был один.

— А может, кто-то нашел его здесь и отвел к тебе домой? — спросил Трой.

Он и сам не верил в свое предположение.

— Да, — протянула Таут, — все в городе знают твой велосипед.

У Бага был «Близарт Трейлмастер» с передними и задними амортизаторами.

— Надо идти, — сказал Трой. — Ты все еще можешь успеть на тренировку.

Они дошли до дома Таут, ведя велосипед между собой, а девочка сидела на руле. Там они расстались с Таут, а сами вернулись на свое любимое место встреч.

— Бери мой велосипед и езжай на тренировку, — предложил Трой.

— Да ну ее, — махнул рукой Баг, хотя и сильно расстроился. — Все равно уже поздно.

Он был прав, начинало смеркаться. Баг попрощался и уныло побрел к своему дому. Трой тоже расстроился. Но не очень. Пропущенная тренировка казалась ему не слишком высокой ценой за удивительное приключение. «Баг это переживет, — подумал он. — Он запомнит этот день на всю жизнь и когда-нибудь скажет мне спасибо».

К своему дому Трой подъехал уже по темной улице. Все окна в доме были освещены. И кто-то приехал в гости. У крыльца стояла небольшая красная спортивная машина. Трой определил ее марку как «миата», хотя задняя часть выглядела немного иначе. И решетка была не никелированной, а покрашенной. Может, клиент?

Трой обошел дом и направился к задней двери, но остановился. На кухне его отец разговаривал с матерью, стоящей у раковины в желтом платье. Но он курил сигарету! А на лице виднелись маленькие усики.

Трой протянул руку к двери и снова замер. Женщина у мойки обернулась. Это была вовсе не его мать. На ней было ее желтое платье, но эта незнакомка была моложе матери, с короткой стрижкой и ярко-красной помадой на губах. Трой отскочил назад, в тень, едва не поскользнувшись на мелких опавших яблоках — тех самых яблоках, которые он только утром убрал с дорожки! А теперь даже в воздухе пахло гниющими плодами.

Через окно кухни Трой увидел, как его отец прикурил новую сигарету и протянул ее незнакомке — не матери Троя. Женщина сделала затяжку и рассмеялась. Он не слышал смеха, но все равно ее манера показалась Трою странной. Отец хлопнул женщину пониже спины, и они оба вышли из кухни.

Трой не мог пошевелиться. Он даже думать не мог. Он не знал, куда ему теперь идти и что думать. Перед ним стоял его дом, и все же дом казался чужим. Его отец тоже оказался чужим, а вместо матери и вовсе была незнакомая женщина. И кухня, теперь он это увидел, выкрашена в другой цвет, хотя все остальное казалось прежним.

Трой попытался вспомнить, в какой цвет была выкрашена кухня. В желтый, как платье на этой женщине. А теперь стены стали зеленоватыми.

«Я постучу в дверь и потребую объяснить, что тут происходит… Нет, я незаметно проскользну в свою комнату и… нет, я убегу, вернусь на старый гоночный трек и…»

И что дальше? Трой уже не на шутку встревожился, как вдруг из-под деревьев со стороны улицы послышался странный звук.

«Ух-у-у».

«Ух-у-у».

Это был условный крик совы. Трой вышел из тени и посмотрел через дорогу. Там стоял Баг.

— Я нашел свой велосипед, — громким шепотом сообщил он.

— И где он был? А где он сейчас?

Баг явно пришел пешком.

— Дома. Но творится что-то странное.

— Я знаю, — сказал Трой. — И здесь тоже. Мои родители как-то странно себя ведут. И моя мать — совсем не моя мать.

— Пойдем, — предложил Баг. — Отвези меня на своем велосипеде к моему дому, и я покажу, что случилось.

По пустынным улицам они молча проехали через весь город на одном велосипеде до дома, где жил Баг. Оставив велосипед на дороге, друзья подошли к задней двери и через окно увидели сидящую за ужином семью. Там за столом сидел Баг!

— Ого, — воскликнул Трой. — Это же ты!

— Это не я, — возразил Баг. — Я здесь.

— Тогда кто же это?

Мальчик за столом выглядел точно как Баг, только на нем была красная футболка с надписью «ИСКЛЮЧИТЕЛЬНЫЙ». Надпись на футболке Бага гласила: «ИДИ ВПЕРЕД».

— Я думаю, это мой брат, — сказал Баг.

— Но у тебя нет никакого брата!

— Был. Вернее, должен был быть, — ответил Баг. — Когда я родился, у меня был брат-близнец, но он умер. Я раньше об этом не знал, только недавно мама рассказала о нем.

— И это он?

— Она даже успела дать ему имя, — продолжал Баг. — Его назвали Тревис, в честь отца. Поэтому меня назвали по-другому.

Настоящее имя Бага было Кларенс, и он всегда его ненавидел.

Они, пригнувшись, пробрались вдоль стены дома к гаражу.

— А вот и мой велосипед.

Он стоял прислоненный к двери гаража. «Близарт» с амортизаторами на переднем и заднем колесах.

— Ладно, забирай его, и поехали, — сказал Трой. — Давай выбираться. Это не наш город. Что-то здесь не так.

По тем же темным и пустынным улицам они доехали до дома Таут. Снова пробрались к задней двери, но не смогли ничего увидеть. В этом доме не было окна в кухне.

— Позвони прямо в дверь, — предложил Баг.

— Я боюсь, — признался Трой.

— Ты сам все это затеял. Кроме того, ты приходишься ей кузеном. Никто ничего не заподозрит, если ты позвонишь в дверь.

Баг спрятался в кустах, а Трой нажал кнопку звонка. Вместо обычной трели раздалась незнакомая мелодия, прозвучала дважды и затихла.

К двери вышла Таут. Она на ходу вытирала губы салфеткой.

— Жареные цыплята, — пояснила она.

— Что-то идет не так, — шепотом сказал Трой.

— Я знаю, — ответила Таут, — Я знала, что ты придешь. Вот, — Она протянула ему что-то, завернутое в промасленную бумажную салфетку.

Из кустов появился Баг.

— Что это?

— Жареные цыплята!

— Мы оказались не в том городе, — сказал Трой. — Мои родители какие-то странные. И у Бага тоже.

— Я знаю, — повторила Таут. — У меня то же самое.

— Кто там пришел? — донесся чей-то голос изнутри.

— Мои друзья, — крикнула в ответ Таут. — Это моя мама, — продолжила она, понизив голос. — Здесь она жива. Она приготовила жареных цыплят! И смотрите: здесь я могу ходить. — Таут прошлась по кругу. — Немного криво, но могу!

— Это здорово, но надо отсюда выбираться, — настаивал Трой.

— Мы только что сели ужинать, — сказала Таут. — Я иду, ма, — крикнула она через плечо, потом снова перешла на шепот: — Ребята, ждите меня в аэроплане. Я приду утром.

— Утром? Нам надо домой!

— Это мой единственный шанс повидаться с мамой, — сказала Таут.

— А можно мы войдем в дом и воспользуемся ванной комнатой? — спросил Баг.

— Нет, — шепотом ответила Таут. — Вы все испортите. Кроме того, мальчики могут пописать и в кустах.

Она захлопнула дверь.

— А если я вовсе не хотел писать? — проворчал Баг.

Они поехали к старому гоночному треку, выбирая самые пустынные и темные улицы. «Это не наш город, — непрестанно напоминал себе Трой. — А вдруг нас остановит полицейский? Как мы ему объясним, кто мы такие?»

Ребята снова оставили велосипеды в кустах и устремились к тоннелю. Теперь попасть туда стало гораздо легче — проволочное ограждение исчезло. Ночью тоннель показался им еще темнее и страшнее, но мальчики знали дорогу и, не говоря ни слова, заторопились на другую сторону.

На мгновение Троя охватил страх: а вдруг аэроплана не окажется на месте? Как тогда они смогут добраться до дома?

Но он оказался на месте, точно гам, где они его оставили, и спокойно поблескивал в лунном свете.

— А вдруг пойдет дождь? — спросил Баг. — Посмотри на облака.

Трой поднял голову. Только что он был уверен, что стоит ясная ночь. Но луны не было, хотя облака над головой были светлыми, как будто их освещали снизу. Даже облака какие-то странные!

— Ляжем спать в аэроплане, — сказал он.

Аэроплан был единственной вещью, которая казалась реальной и неизменной. Парусина на одном крыле немного порвалась после удара о землю. Вентилятор на фюзеляже был неподвижен. Трой повернул его рукой, лопасти сделали несколько оборотов, но снова остановились. Ребята полезли в аэроплан через хвостовую часть. Там все еще немного попахивало.

— Только не пользуйся этим туалетом, — предупредил Бага Трой.

— А?

— Разве ты не говорил, что тебе надо… ну, ты понимаешь.

— Я не говорил, что мне надо. Я только спросил, а вдруг нам понадобится.

Внутри все оказалось так, как они оставили. Трой вздохнул с облегчением. Вакуумные лампы совсем остыли. Песок в пепельнице высох.

Баг бросил рюкзак на пол.

— Я голоден, — сказал он.

— Вот, смотри, — отозвался Трой и развернул промасленный сверток, который принесла Таут.

Там оказались две куриные ножки. Друзья съели по одной и выбросили кости через окно.

— Я все еще хочу есть, — произнес Баг. — Там не осталось кексов?

— Есть один кусочек.

Он отыскал на полке кусочек кекса и разделил его на две части. Ребята закончили ужин, сидя прямо на полу.

— Теперь хорошо бы чего-нибудь попить, — вздохнул Баг.

— Хорошо бы, но у нас ничего нет.

— Мне холодно, — сказал Баг.

— Здесь тепло, — возразил Трой.

Они стали укладываться, пытаясь вдвоем положить головы на рюкзак Бага, но он оказался слишком мал для двоих. Баг вытащил бейсбольную перчатку — она как раз подходила по форме к его затылку. Трой воспользовался рюкзаком. Даже пустой, он обладал достаточным объемом.

— Почему все получилось так странно? — спросил Баг. Они лежали рядышком и смотрели в деревянный потолок. — Если там мой брат-близнец, значит ли это, что я мертв, а он выжил?

— Не думай об этом, — посоветовал Трой.

— А как насчет твоей матери?

— Не думай об этом, — повторил Трой.

Забавно. Он всегда чувствовал необходимость сделать жизнь интересной, а теперь испытывал желание вернуть события в нормальное русло.

— Давай спать. И не будем больше об этом разговаривать. Может, утром все окажется по-другому.

Трой и сам в это не верил, но знал, что должен был это сказать.

 

6. Прощай, прощай!

Наступило утро. Трой проснулся и не сразу понял, где он находится. Но только на мгновение. Деревянный потолок аэроплана быстро вернул его к действительности.

Он сел. А где же Баг? Трой был в аэроплане один. Но вот кто-то снаружи постучал в ветровое стекло.

— Кто там?

Трой встал и увидел Бага на велосипеде.

— Баг?

— Кто такой Баг? Это он стащил мой велосипед?

Трой все понял.

— Подожди минутку.

Он выбрался наружу через боковое окно. Мальчик на велосипеде — велосипеде Бага — выглядел точно как Баг. Но Трой знал, что это не он. На его футболке было написано «ИСКЛЮЧИТЕЛЬНЫЙ».

— Он его не стащил, — сказал Трой. — Просто позаимствовал.

— Я нашел его в кустах. Парни, вы вляпались в неприятности. Мой отец служит в полиции.

— И отец Бага тоже.

— И что из этого? Все равно, кто такой Баг, кто ты и что это за подобие самолета?

— Это аэроплан, — ответил Трой.

Он назвал свое имя и протянул руку, но мальчик сделал вид, словно не заметил ее.

— Я — Тревис Майкл Биггз, — сказал он. — Мой отец — полицейский, и у вас будут большие проблемы, если вы считаете, что можете безнаказанно красть мой велосипед.

— Я тебе уже говорил, мы только позаимствовали твой велосипед, — сказал Трой. — Я могу все объяснить.

Но с чего начать? Что можно рассказать этому другому, более самоуверенному и слегка заносчивому Багу? Но вот из-за крыла аэроплана появился настоящий Баг со связкой крошечных рыбок.

— Синежаберники, — произнес он. — Мы можем развести костер и…

Он увидел своего близнеца.

— Эй, эй! — воскликнул он. — А вот и я, то есть ты.

— Эй, эй, — отозвался близнец. — Кто ты такой, черт побери?

— Я пойду поищу дров, — сказал Трой. — А вы пока вдвоем во всем разберетесь.

Когда он вернулся с охапкой хвороста, двое мальчиков совместно чистили рыбу, словно были знакомы всю жизнь.

— Мой отец тоже полицейский, — сказал Баг. — Его зовут Тревис.

— И моего отца тоже, — ответил Тревис. — Меня назвали в его честь. Но все это слишком странно. Ты говоришь, где-то есть точно такой же город?

— Почти, — сказал Баг, — А ты играешь в бейсбол? На какой позиции?

— На первой базе.

— А я — питчер, — сказал Баг, — Иногда. А иногда — принимающий. Как зовут вашего тренера?

— Блэйн, — ответил Тревис. — Полный болван!

— Точно он. Боюсь, он не поставит меня на ближайшую игру, после того как я пропустил тренировку.

— Непреклонный Блэйн, — подтвердил Тревис. — Это точно он. Но, может, он сочтет полет на самолете уважительной причиной для пропуска?

— На аэроплане, — поправил его Трой. — И никто из взрослых не должен об этом знать. Они полезут на стену. Нам надо вернуться как можно скорее, пока они не узнали, где мы.

— Так эта штука и в самом деле летает?

— Летает. У тебя есть спички?

После того как костер как следует разгорелся, они пожарили рыбешек на прутиках. После жарки они стали не больше карамельки.

— Соли не хватает, — заметил Баг.

— Я никогда не собирался их есть, — сказал Тревис. — Я просто ловил их и выбрасывал обратно в озеро.

— Мы тоже так делали. Но я хотел есть, — объяснил Баг. — И теперь еще хочу.

— Тогда поешь кексов.

Все трое оглянулись на голос. Это была Таут. И она потянулась к своему рюкзаку.

— Я принесла только три, но я уже позавтракала.

— Я тоже, — сказал Тревис, разворачивая полученный кекс. — Но я не прочь добавить.

Таут словно впервые заметила его.

— Да кто же ты такой? — нахмурилась она. — Неужели одного Бага нам недостаточно?

Баг все объяснил, а потом Трой рассказал, что увидел в своем доме. Таут кивала, словно все понимала. А может, она и в самом деле все поняла? Странности начинали казаться обычным делом.

— А как же ты сюда попала? — спросил Трой.

Таут широко улыбнулась и показала на велосипед, лежащий на дорожке перед аэропланом. Это был бело-розовый девчоночий велосипед, которого Трон никогда не видел.

— Ты не можешь ездить на велосипеде, — заметил Баг.

— Здесь я все могу. Плюс у меня есть мама, плюс… — Улыбка Таут расцвела во все ее худенькое личико. — Я могу ходить! Я больше не такая согнутая! Разве что совсем немного.

Она прошлась по кругу, как и накануне вечером. Хромота была заметна, и Таут немного приволакивала ногу, но она была права: она могла ходить без посторонней помощи.

— Это здорово, — сказал Трой. — Но нам пора выбираться отсюда.

Он забрался в аэроплан. Таут, прихрамывая, пошла через хвостовую часть.

Лампы приемника были холодными и темными. Таут пошевелила пальчиками песок.

— Он сухой, — сказала она. — И одно крыло порвано.

— Ткань треснула, когда мы приземлялись, — объяснил Трой. — Хотя, наверно, он и так полетит.

— Лучше закрепить, — возразила Таут.

Трой следом за ней выбрался из аэроплана. Таут пошла к концу крыла и на ходу потянулась к клапану своего рюкзака. Трой ошеломленно следил за ее движениями. Раньше она никак не могла этого сделать. Но Таут успешно вытащила тюбик с клеем.

— Девочки всегда готовы к неожиданностям, — сказала она.

Трой придержал ткань, и девочка приклеила ее к деревянной планке.

— Отличная работа, — похвалил ее Трой. — Но нам еще нужен спрайт. У тебя осталось что-нибудь?

— Ты сам видел, как я вытряхивала последние капли, — напомнила ему Таут. Она положила клей в рюкзак и показала на двух близнецов, которые рассматривали перчатку Бага, усевшись прямо на дорожке. — Теперь дело за двойняшками Багси.

Все вместе они отправились в тоннель под трибунами. Там стояло всего два автомата по продаже напитков, но никто, кроме Троя, этого не заметил. А он предпочел промолчать. И без того случилось много непонятного.

Сначала Баг ударил по автомату ногой, после чего должна была загореться реклама. Но свет не загорелся. Потом он стукнул кулаком в центр машины, что должно было вызвать монетку в лотке возврата денег. Но и монетки не было.

— Ты неправильно делаешь, Кларенс, — сказал Тревис.

— Это Баг.

— Пусть Баг. Смотри, как надо.

Тревис ударил автомат в бок, и тотчас загорелось световое табло с рекламой. Потом он шлепнул по стеклу, и выскочила монетка.

— Дай мне на нее взглянуть, — попросил Трой.

Тревис протянул ему монету.

— Так в ней нет дырки!

— Конечно нет. Это настоящие деньги. Давай сюда.

Трой вернул монету, и Тревис бросил ее в щель, после чего нажал кнопку.

С глухим стуком вывалилась бутылка.

— Это не спрайт.

— Какой еще спрайт? — Тревис отвернул крышку и сделал глоток. — Это кола, лучшая из лучших. — Он протянул бутылку. — Хотя она теплая, но все равно берите.

Трой схватил бутылку:

— Мы не собираемся ее пить. Это наш билет домой. Если сработает.

— Сработает, — заверила его Таут и забрала бутылку. — Здесь все так: вроде все то же, но немного другое.

Трой через окно забрался в аэроплан, и Таут подала ему бутылку колы. Он отвинтил крышку и тоненькой струйкой коричневой жидкости стал поливать песок.

Ничего не произошло.

— Налей еще, — посоветовала Таут.

Трой вылил половину жидкости.

— А теперь пошевели песок пальцами.

Трой погрузил пальцы в песок, и лампы загорелись.

— Видишь? Все работает, — сказала Таут.

Она тронула лопасть вентилятора, и он завертелся, сначала медленно, потом все быстрее и быстрее.

— Быстрее, ребята, залезайте! — крикнул Трой.

— Эта штука правда полетит? — не мог поверить Тревис.

— В том-то все и дело, — бросил Трой. — Давайте, Баг, Таут, лезьте внутрь, пора отправляться.

Баг стоял на глиняной дорожке рядом со своим братом-близнецом. Кроме отличия в футболках, они выглядели абсолютно одинаково. Оба чувствовали себя неловко. И оба заговорили одновременно:

— Жаль, что ты не можешь полететь с нами. Иметь брата-близнеца было бы здорово.

— Жаль, что ты не можешь остаться. Иметь брата-близнеца было бы здорово.

Трой и Таут рассмеялись. Баг и Тревис остались серьезными.

— А может, ты все же полетишь? — предложил Баг.

— Ни за что, — крикнул Трой. — Мы не знаем, полетит ли вообще аэроплан с колой вместо спрайта. И как он выдержит нас четверых?

— Но ты мог бы остаться здесь, — сказал Тревис.

— А как же мои мама и папа?

— Здесь та же проблема, — вздохнул Тревис.

— Может, мы останемся еще на денек? Хотя погоди, я же должен в воскресенье играть питчером.

— Вряд ли, если ты пропустил тренировку, — заметил Тревис. — Непреклонный Блэйн!

— Забудь о задержке, — сказал Трой и подлил еще немного колы в песок. Вентилятор завертелся быстрее. — Не знаю, как мы сумеем вообще отыскать дорогу назад.

Колеса заскрежетали, пол скрипнул под ногами Троя. Аэроплан сдвинулся с места.

— Опля! — крикнул Баг, запрыгивая через боковое окно, и Тревис бросил ему рюкзак.

А потом он снял с себя футболку с надписью «ИСКЛЮЧИТЕЛЬНЫЙ» и подбросил ее в окно.

— Меняемся, — крикнул Тревис.

Баг стянул с себя футболку с надписью «ИДИ ВПЕРЕД» и протянул Тревису.

— Это что, стриптиз? — спросила Таут.

— Если будешь скучать по брату, посмотрись в зеркало, — сказал Тревис.

— Отлично, — ответил Баг. — Я так и сделаю.

— Скорее, Таут, — крикнул Трой.

Аэроплан уже выкатился на дорожку. Кончики крыльев болтались вверх и вниз.

Таут шла рядом с аэропланом и качала головой:

— Я не полечу.

— Что?!

— Я остаюсь здесь, — сказала она, поднимая с дорожки велосипед.

— Ты не можешь остаться. Ты не отсюда! Это же не наш город!

— Теперь это мой город. Он такой же настоящий. И здесь я могу ездить на велосипеде.

Словно в подтверждение своих слов, она забралась на седло и принялась крутить педали.

— Таут, не надо, — умолял Трой. Аэроплан постепенно увеличивал скорость. — Если ты останешься здесь, как же я? Я больше никогда тебя не увижу. Я не смогу вернуться к тебе. У меня будут неприятности, все скажут, что я бросил тебя здесь.

— Бросил где? Никто не знает, где я. Скорее всего они думают, что я пошла в торговый центр. Никто не знает, что я ушла с тобой.

— А как же твой отец?

— Он справится. А здесь у меня есть мама, помнишь? И отец тоже есть.

— Но это не тот отец.

— Почти тот же самый.

— Ты не можешь так поступить!

— Почему?

— Потому…

Трой мог назвать десятки причин: «Потому что ты часть моей жизни. Потому что мы почти брат и сестра. Потому что я люблю тебя». Но ни одной он не мог назвать вслух.

— Ты не можешь, и все тут!

— Я должна, — ответила Таут. — Здесь я могу ходить и ездить на велосипеде. Там, дома, становилось все хуже и хуже. Я слышала, как они все время шептались.

— Не надо!

Аэроплан бежал все быстрее и почти достиг первого поворота.

— Трой, рули, — крикнул Баг. — Мы врежемся в стену.

— Я буду скучать по тебе, — сказала Таут, стараясь не отставать от аэроплана. — Ты мой лучший друг. А может быть, ты тоже здесь есть.

— Нет, меня здесь нет!

— А если есть, я тебя отыщу. Но тебе пора рулить, Трой, будь внимательнее.

Левое крыло уже цеплялось за кусты, растущие вдоль дорожки. Аэроплан начинал подниматься над землей. Таут ехала все быстрее. Но она начинала отставать.

— Что я скажу твоему отцу?

— Ничего, — прерывисто дыша, крикнула она. — Я ему уже все сказала. Прощай, Трой. Я никогда тебя не забуду, даже если отыщу другого тебя. И спасибо.

— Спасибо?

— За то, что ты обнаружил аэроплан!

— Прощай, Тревис! — завопил Баг, — Прощай, Таут!

Они поднимались над дорожкой, а Тревис и Таут остались внизу. Аэроплан развернулся и сделал круг, все продолжая набирать высоту. На земле, в самом центре трека, остались Таут и Тревис на своих велосипедах, они смотрели вверх и махали руками.

Но вот аэроплан снова сделал широкий круг, и они стали совсем маленькими, еле видимыми.

 

7. Полет домой

Трой помнил, что во время предыдущего полета они летели к треку от здания суда. И сейчас он выбрал тот же курс, только в обратном направлении — между водонапорной башней и церковным шпилем, над судом без часов и дальше, к границе города.

Улицы и деревья остались позади, потом исчезли и поля. Вскоре они снова летели над дюнами, на которых не было никаких следов.

— Ты уверен, что мы летим правильно? — спросил Баг.

— Уверен, — ответил Трой.

Он не был уверен, и Баг это знал. Они оба просто хотели это услышать. И Трой повторил:

— Я уверен, что уверен.

Внизу тянулась пустыня с редкими вкраплениями более темных скал. По песку бежали полоски дюн, словно кто-то прошелся по поверхности гигантскими когтями. Лампы светились, вентилятор бесшумно крутился, аэроплан летел ровно и беззвучно, довольно медленно, ненамного быстрее велосипедиста.

— Надо было взять с собой кексы, — сказал Баг. — Вдруг мы потерпим крушение? Тогда нам грозит голод.

— В случае крушения мы не будем голодать, — ответил Трой. — Мы просто рухнем. Это вроде конца всему.

Трой держал ручку регулятора меткой вверх. Он был почти уверен, что аэроплан летит домой. Но что, если ветер собьет их с курса? Кажется, и впрямь поднялся ветер. Внизу Трой заметил облачка песка, срывающиеся с вершин дюн. И редкие кусты в ложбинке между дюнами тряслись как от злости.

А впереди замаячила желтая стена облаков.

— Это шторм, — сказал Баг.

— Песчаная буря, — поправил его Трой, как будто правильное название могло улучшить их положение.

— А мы можем ее обойти?

Трой покачал головой:

— Тогда я собьюсь с курса.

Он продолжал держать регулятор меткой вверх; они летели навстречу буре. Вот она налетела, но не потоками воды, а струями сыпучего сухого песка. Аэроплан раскачивался из стороны в сторону. Баг вцепился в оконную раму и с трудом сохранял равновесие. Потом сдался и сел на пол.

— Наверно, мы потерпим крушение, — сказал он. — И все же жаль, что не прихватили с собой кексы. А вдруг мы выживем?

— Заткнись, — сказал Трой.

Он едва видел через ветровое стекло. И ему показалось, что аэроплан летит медленнее. Крылья покачивались вверх и вниз; ткань морщилась от ветра, но приклеенный Таут кусок еще держался.

А потом он перестал различать концы крыльев. И вентилятор скрылся из виду. Остался только желтый песок. Лампы потускнели, или это ему показалось? Трой посмотрел на бутылку с колой: жидкости было меньше половины. Значительно меньше.

Внезапно в облаке песка образовался разрыв, и Трой увидел прямо перед собой белые скалы. Это горы, или они падают вниз? Он торопливо вылил остатки коричневой жидкости в пепельницу.

Лампы загорелись ярче, нос аэроплана немного поднялся. Правое крыло чуть опустилось, и скалы пронеслись мимо.

— Мы поворачиваем, — сказал Баг.

Трой очень хотел, чтобы Баг заткнулся. Он стал глашатаем плохих новостей.

— Я знаю, — сказал он вслух.

Аэроплан совершенно не слушался и поступал так, как ему хотелось, так что стоять у руля было бесполезно. Кроме того, стало трудно дышать. Песок засыпал Трою глаза, скрипел на зубах. Баг уже давно опустился на пол. Он натянул на лицо ворот футболки с надписью «ИСКЛЮЧИТЕЛЬНЫЙ» и в таком виде был похож на грабителя. Он мог дышать, но едва мог видеть.

Впрочем, вокруг ничего невозможно было увидеть. Трой закрыл глаза. Аэроплан кругами стал подниматься все выше и выше, с трудом пробиваясь сквозь песчаные вихри бури.

А потом все стихло.

Трой открыл глаза. Баг уснул. Песок исчез, остались только резь в глазах, мелкая пыль на полу да скрип на зубах.

Он протер глаза и поднялся.

Аэроплан все еще кружил в прохладном тихом небе. Над головой ослепительно блестели льдинки звезд.

— Я замерз, — объявил проснувшийся Баг.

Он тоже поднялся и подошел к ветровому стеклу.

Песчаная буря грязно-желтым пятном осталась внизу. Там еще стоял день. Неизвестно почему, но это обстоятельство подбодрило Троя. Он повернул ручку регулятора влево, потом вправо. Аэроплан послушно качнул крыльями сначала влево, потом вправо. Трой выровнял курс и оставил ручку в положении меткой вверх. Они продолжали полет по прямой, но куда?

А затем Баг — глашатай плохих новостей — объявил хорошую новость:

— Смотри!

Далеко слева на горизонте появилось темное пятно. Интересно, их ли это город?

Выяснить это можно было только одним способом. Трой повернул ручку влево и направил аэроплан прямо на это пятно.

— Думаешь, там наш город? — спросил Баг.

— Я в этом уверен, — солгал Трой.

Друзья ждали, затаив дыхание.

Надеялись.

Аэроплан стал снижаться. Пятно на горизонте превратилось в скопление домов и деревьев, с каждой минутой казавшихся все более знакомыми. Показались здание суда, водонапорная башня, церковный шпиль.

Аэроплан, продолжая снижаться, пролетел над зданием суда, и мальчики с облегчением увидели часы. Было 1:37.

— Я еще могу успеть на тренировку, — воскликнул Баг.

— Только днем позже, — напомнил ему Трой и тотчас же пожалел о своих словах. — Может, Блэйн этого не заметит? — неуверенно добавил он.

На улицах они увидели несколько человек, но никто из них не смотрел на летящий по небу аэроплан. Что бы они увидели, если бы подняли головы? Белые парусиновые крылья с рекламой и лозунгами болельщиков? Деревянную арку на месте фюзеляжа? Колеса от старой тележки, потихоньку вращающиеся под напором встречного ветра? Слегка покосившийся V-образный хвост и потолочный вентилятор вместо пропеллера? Кстати, по мере снижения он вращался все медленнее.

— Таут, вон твой дом, — сказал Трой и только потом вспомнил, что ее нет с ними.

— Посмотри, сколько там машин, — добавил Баг.

На дорожке к дому Таут было тесно от автомобилей. Трой заметил даже машину, похожую на ту, что принадлежала его отцу, — не маленькую спортивную машину, а длинный старый «олдсмобнль». Он высунулся в боковое окно и попытался отыскать среди толпящихся на крыльце людей отца и маму. Но с трудом мог различить лица. И на всех была одинаковая одежда: костюмы и галстуки.

— Эй! Повнимательнее! — воскликнул Баг.

Трой глянул вперед. Аэроплан опустился слишком низко. Перед старым гоночным треком рос целый ряд деревьев, и нос был нацелен на их кроны. Трой крутанул ручку вправо, потом влево, сумел проскочить в маленький промежуток между вершинами, выровнял курс, но впереди уже встали трибуны. Последние капли колы помогли аэроплану подняться над самыми высокими скамьями.

— Мы шлепнемся прямо в озеро, — сказал Баг. — И утонем.

— Оно слишком мелкое, — возразил Трой, — Заткни рот и пристегни ремни.

Он повернул регулятор и опустил левое крыло. Кончик задел за покрытие дорожки, аэроплан ударился о землю, подскочил, потом зацепился за трассу сначала одним колесом, затем обоими.

Трах!

Вдруг все потемнело. «Под корнями дерева всегда так темно, — подумал Трой. — Там живут карлики, но это не важно. Таут знает дорогу».

Давай выбираться, — сказал он ей. — Здесь слишком темно.

Выбирайся сам.

Но я не знаю дороги.

Знаешь, я в этом уверена.

— Пошли же! — раздался голос Бага.

— А?

Вокруг было опять светло. Баг пытался вытащить его из аэроплана.

— Эй, не тащи меня по полу, у меня вся задница в занозах!

— Ты уронил аэроплан! — ответил Баг. — Он вот-вот загорится!

— Отвяжись от меня! У нас нет никакого топлива, кроме песка и колы. Как он может загореться?

— Ты всегда все знаешь, — обиделся Баг, отпуская Троя. — Я старался спасти твою жизнь.

— Извини. Спасибо.

Они выбрались на трассу, глина под ногами была влажной и скользкой. После долгого полета стоять на земле было немного странно.

Аэроплан превратился в груду обломков. Одно крыло оторвалось и лежало вдоль кромки поля, похожее на упавший забор.

Второе крыло еще цеплялось за фюзеляж, но повернулось под странным углом. Хвост отвалился и снова стал опрокинувшейся будкой туалета.

— Похоже, здесь тоже был шторм, — сказал Трой. — А ты в порядке?

— Я в полном порядке, но я опаздываю.

Баг уже забросил рюкзак на плечо и направился к тоннелю.

Трой последовал за ним через трассу. На полу тоннеля набрались лужи дождевой воды. Автоматы по продаже напитков следили за ними, как замершие в засаде чудовища. Их было три. Снаружи оказалось, что лаз под проволочной изгородью полон воды.

Пришлось перелезть через верх.

Велосипеды ярко блестели в кустах, как будто их только что помыли. Баг подошел к своему «Близарту» и потрогал колеса, словно не веря своим глазам.

— Я еще успею на тренировку, если потороплюсь.

— Тогда езжай.

— Что ты скажешь о Таут?

— Не знаю. Что-нибудь придумаю.

Беда в том, что придумать что-то было непросто. По дороге домой в голове Троя то место, где осталась Таут, превратилось в какую-то дыру. Воспоминания о ней были похожи на черную заплату — он не мог смотреть на нее, но и не мог не видеть.

— Где же ты был?! — воскликнул отец, как только Трой открыл дверь дома.

Трой не мог заставить себя взглянуть ему в лицо: он все еще хорошо помнил маленькие усики. Трой отвернулся.

— Ну ладно. — Отец положил руку на плечо сына, как делают все отцы на свете. — Я понимаю, что ты расстроен. Твоя мать уже в доме Вильямсов. Я побывал там днем.

Вильямс — это брат отца, отец Таут.

— Таут… — заговорил было Трой.

— Таут тихо скончалась во сне, — прервал его отец. — Вильямс был готов к этому. Она и сама все знала. По его словам, она узнала еще неделю назад. Удивительно, что она ничего не рассказала тебе, ведь вы так близки. Были так близки. Ну ладно, пора одеваться. Мама все тебе приготовила и положила на кровать, пора на похороны. Надевай костюм, а я помогу тебе завязать галстук.

 

8. Почти дома

Трой едва узнал Таут во время похорон. Она была такой тихой и такой выпрямившейся. Он старался заплакать, поскольку все вокруг плакали, но не мог. Он просто сидел, прикрыв глаза. Как будто снова попал в самый центр песчаной бури.

Несколько дней после похорон он тосковал по ней, но не слишком сильно. Он знал, где сейчас Таут и чем она занимается: она катается на велосипеде. И ест жареных цыплят.

Трой совершенно неожиданно избежал всяких неприятных объяснений. К своему удивлению, он узнал, что родители считали, будто он провел ночь у Бага. И Багу тоже не пришлось ничего объяснять. Он сказал, что остался у Троя после того, как налетел шторм. К счастью, телефонные линии в ту ночь были оборваны.

Прошло несколько дней, прежде чем друзья встретились на своем обычном месте и покатили к старому гоночному треку на окраине города. Автоматы по продаже напитков в тоннеле все так же смотрели на них глазами чудовищ, но когда Баг ударил ногой по одному из них, ничего не произошло, свет не загорелся.

— Сильный ливень их доконал, — сказал Баг.

Он носил футболку с надписью «ИСКЛЮЧИТЕЛЬНЫЙ», но этого никто не заметил. Трой ничуть не удивился.

— Взрослые никогда не читают надписей на футболках, — сказал он.

От аэроплана на трассе остались разрозненные части. Дорога все еще была покрыта лужицами.

Шторм доставил им одну радость: с озера исчезла почти вся тина. «Теперь можно изменить его название, — подумал Трой. — Теперь это уже не Тинное озеро».

Пока Баг ходил за червями, Трой улегся на доски причала лицом вниз. Вода стала прозрачной до самого дна. Он рассмотрел обломок бетонной глыбы и моток проволоки. А потом из тени появился неясный силуэт и замер прямо перед ним.

Трой оглянулся, чтобы позвать Бага, но передумал. Лучше посмотреть молча. Жаль, что здесь нет Таут. Ей бы понравилось. Она всегда радовалась, когда странные вещи становились реальностью.

 

Честное скаутское

Утром, 12 июля 20** года я получил следующее звуковое сообщение на лабораторный компьютер, единственный, которым я пользуюсь:

ПОНЕДЕЛЬНИК

Сделал. Как планировалось. Все получилось. Вот я на юге Франции, точнее, в том месте, которое сейчас (сейчас?) люди считают югом Франции. Все здесь похоже на север. Раз моя расселина располагается на высоте четыре тысячи двести футов, значит, льды совсем рядом. Я вижу язык ледника всего в пяти сотнях футов надо мной. Разумеется, никаких костей здесь пока нет. Прямо внизу узкая долина, ведущая к стоянке НТ, около полумили отсюда. Я вижу дым, этого я не ожидал. Разве они не должны соблюдать осторожность? Может, они пока еще не боятся ХС, и я пришел слишком рано? Надеюсь, нет. Пусть это и не входит в протокол, но мне бы очень хотелось узнать больше о нашей первой встрече (и последней?) с другим видом людей (человекообразных?). Хотя видеть дым мне приятно. Никогда не думал ощутить одиночество, но это случилось. Время есть пространство, а пространство есть расстояние (Эйнштейн). Отправляюсь к стоянке НТ. Остальное позже.

В строке темы сплошной шум, как и в заголовке. Я все еще пытался сообразить, что все это значит (ведь я вообще не получаю писем, за исключением сообщений от ньюсгруппы Фонда), когда следующим утром пришло еще одно послание. Даты я проставил сам.

ВТОРНИК

Это точно они. Я наблюдаю за двадцатью НТ, собравшимися на стоянке вокруг дымящего костра. Даже в бинокль с пятидесяти ярдов они похожи на большие движущиеся тени. Сосчитать их сложно. Они собираются вместе, расходятся группками по двое, по трое, но никогда поодиночке. Я не могу отличить мужчин от женщин, но есть четверо-пятеро детишек, которые тоже все время вместе. Хотелось бы рассмотреть лица, но здесь сумрачно. Постоянная облачность. Я наблюдал почти четыре часа, судя по хронометру в моем компьютере, и никто не покинул стоянки. Отделить кого-то одного может оказаться проблематично. Но у меня осталось почти пять дней (— 122), чтобы обдумать это. Завтра я понаблюдаю с другой точки, там я буду к ним ближе и свет, может быть, будет лучше; над ними, не рядом, Я знаком с протоколом. Я сам помогал его составлять. Но я хочу подобраться поближе.

Я начал подозревать какой-то розыгрыш, хотя до сих пор шутники обходили меня стороной. У меня есть друг Рон, и, естественно, я начал подозревать его (кого же еще?), после очередного длинного послания, пришедшего в тот день, когда мы должны были встретиться.

СРЕДА

Совершенно неожиданные изменения в планах. Я сижу здесь, в расселине, со «своим собственным» НТ. Он прекрасная кандидатура для захвата, если мне удастся задержать его здесь дня на четыре (— 98). Они совсем не такие, как мы думали. Реконструкции слишком уж антропоморфические. Это НЕ человек, хотя, конечно, гоминид. То, что мы принимали за широкий нос, скорее, морда. Он белый, как привидение, для меня он и есть привидение. Или это я привидение? Он сидит с другой стороны костра и пристально смотрит на меня, точнее, сквозь меня. Странно, такое впечатление, что большую часть времени он пребывает в некоем оцепенении, бездумный, как кот. А случилось вот что: утром я спускался вниз, чтобы рассмотреть стоянку, толкнул валун, и тот упал мне на левую ногу. Я решил, что наверняка сломал ее (не сломал!) и к тому же оказался в ловушке. Камень придавил ногу, и от колена и ниже она исчезла в узкой щели. Я невольно вспомнил о том парне из Юты, который отпилил собственную руку армейским швейцарским ножом. Я гадал, когда дозрею до этой мысли, потому что находился в худшем, чем он, положении: если я не вернусь в свою расселину через какую-то сотню часов, то застряну здесь, придавленный не только камнем. Самим Временем. Потеря чувствительности напугала меня сильнее боли. Начался снегопад, я боялся замерзнуть. Должно быть, я заснул, потому что следующее, что увидел, «мой» НТ сидел на корточках и смотрел на меня, точнее, сквозь меня. Тихий, как кот. Странно, но я так же мало удивился ему, как он — мне. Это было похоже на сон. Я показал на свою нету, и он откатил камень в сторону. Просто взял и откатил. Либо он невероятно силен, либо взялся под удачным углом, либо и то и другое. Я был свободен, теперь нога болезненно пульсировала и кровоточила, но перелома не было. Я мог даже опираться на нее. Я хромал.

Рон сочиняет научную фантастику, читает лекции в Нью-Скул. Мы встречаемся каждую среду и пятницу перед его шестичасовой лекцией. Не по моему желанию и не по его. Просто он обещал моей матери, как я узнал, прямо на ее смертном одре, но я не против. Ни одного друга — это слишком мало, а больше одного — слишком много.

— Что это? — спросил он, дочитав распечатку.

Должен знать сам, ответил я, подняв бровь, как мне казалось, многозначительно. Выполняя мое собственное обещание, данное матери, я упражнялся в этом перед зеркалом, и вот наконец пригодилось.

— Думаешь, это я писал?

Я кивнул, надеюсь, понимающе, и перечислил, что навело меня на мысль: кто еще знает, что я изучаю кости неандертальцев? Кто, кроме нас с ним, сто лет назад смаковал историю про того парня из Юты? Кто еще сочиняет фантастику?

— Научную фантастику, — раздраженно буркнул он (он уже не раз поправлял меня).

Пока мы ждали его бургер и мою булочку с маслом, он перечислял свои возражения.

— Может, эти письма пришли к тебе по ошибке. О парне из Юты знают многие, он же был народным героем. И я даже несколько обижен тем, что ты подозреваешь меня в авторстве.

— А?

— Текст сырой, — пояснил Рон. — Он или, возможно, она дважды использует слово «странно» в начале предложения в одном абзаце, я бы так никогда не сделал. И в хронологии он путается. Спасение описано раньше несчастного случая, что портит интригу.

— Значит, ты этого не посылал?

— Ни в коем случае. Честное скаутское.

Вот так. Мы говорили, точнее, он говорил, в основном о своей девушке Мелани и ее новой работе, а люди шли по Шестой авеню, всего в нескольких дюймах от нас. Им было жарко, а нам было холодно. Словно это были два разных мира, разделенных витринным стеклом.

В четверг утром я пришел, надеясь вернуться к своим костям. Сначала просмотрел ньюсгруппу Фонда (сплетни о каком-то новом сверхсекретном проекте), а потом открыл последнее сообщение.

ЧЕТВЕРГ

Прошу прощения. Вчера я прервал сеанс, потому что «мой» НТ проснулся, и мне не хотелось его пугать. Со времени моего последнего отрывочного сообщения нас занесло снегом. Он в каком-то тихом потрясении наблюдал, как я разжигаю костер. Бог знает, что бы он подумал о той штуке, в которой я говорю. И о разговоре тоже. Сам он издает звука три-четыре. Я ждал, пока он уснет, чтобы включить компьютер. После того, как НТ меня освободил, он пошел за мной вверх по склону. Было очевидно, что он не собирается причинять мне вред, хотя это было бы несложно. В нем около шести футов росту, если он распрямится, только он никогда не распрямляется. Вес прикинуть сложно, потому что он весь в волосах, за исключением рук и лица. Наверное, двести пятьдесят фунтов. Я очень спешил забинтовать ногу, которая кровоточила (в итоге все обошлось). В расселине все оказалось совсем не так, как было. Кто-то рылся в моих припасах. Медведь? Коробка смята, половина еды исчезла. Повезло еще, что уцелело космическое одеяло. Я расстелил его, а НТ сложил рядом свои пожитки: грубо сделанный топор, тяжелую, негнущуюся и невероятно гадко пахнущую кожаную накидку, небольшой мешок из кишки с пятью камнями внутри, речные камешки, белые. Он показал их мне, словно я должен понимать, что они обозначают. И я понял, но об этом позже. Он шевельнулся.

По пятницам я пропускаю ланч, чтобы сберечь аппетит до ресторана. Я не удивился, увидев новое сообщение, и распечатал оба, за четверг и за пятницу, для Рона. По крайней мере, ему будет о чем поговорить. Полагаю (уверен), от моего молчания ему неловко.

ПЯТНИЦА

Идет снег. С помощью камней он считает. Я видел, как этим утром он выкинул один. Осталось три: он, как и я, живет, считая дни. Мы едим личинки жуков. Вроде НТ засовывают гниющее мясо под бревна и камни, а потом собирают личинки. Такое своеобразное животноводство. Личинки не так уж плохи. Я пытаюсь воспринимать их как какие-то мелкие овощи. Личинка много «говорит» руками. Я стараюсь отвечать. Когда мы не разговариваем, когда я не привлекаю его внимание, он как мертвый, но когда я трогаю его руку и шлепаю по лицу, он оживает. Остальную часть времени он как бы спит. А потом спит по-настоящему; НТ очень много спят. Руки у него совсем человеческие, очень белые, как и лицо. Все остальное коричневое, покрыто густым светлым мехом. Я зову его Личинкой. Он меня никак не зовет. Кажется, его не интересует, кто я, откуда взялся. До захвата все еще два дня (— 46), значит, до тех пор он полностью мой. Нежданная награда. Тем временем погода, и без того отвратительная, становится все хуже, меня беспокоят батарейки компьютера, нет солнца, чтобы подзарядить их. Об остальном потом.

Мы с Роном всегда встречаемся на одном и том же месте, у будки рядом с витриной «Бургер Берет» на углу Шестой авеню и Десятой-стрит. Рон качает головой, читая письма. Это может означать что угодно.

— Ты меня поражаешь, — говорит он.

— Хм?

— Нечего хмыкать. Это ты писал. Совершенно очевидно, если подумать.

Я не могу снова сказать «хм», поэтому просто молчу.

— Меня на эту мысль натолкнуло место насчет овощей. И никто, кроме тебя, не знает столько о неандертальцах. Как они считают, как не умеют разговаривать. Ты сам рассказывал мне обо всем этом.

Это расхожая теория, возражаю я. В этом нет ничего нового. Кроме того, я не сочиняю рассказы. Я пишу отчеты.

Даже мне стало ясно, что он разочарован.

— Честное скаутское?

— Честное скаутское, — повторил я.

Мы с Роном вместе ездили в скаутский лагерь «Фильмонт». Это было сто лет назад, до того, как он вышел в большой мир, а я решил держаться от этого мира подальше. Но клятва осталась.

— Ну, ладно. Значит, это кто-то из твоих коллег валяет дурака. Не только я один знаю о твоих исследованиях. Я просто единственный, с кем ты снисходишь до разговоров.

Потом он сказал, что они с Мелани собрались пожениться. Разговор потек быстрее, и в то же время замедлился, когда я поднял голову, его уже не было. Меня тут же охватила паника, но когда я оплатил счет и поднялся к себе в квартиру, она постепенно рассеялась, как газ рассеивается в открытом пространстве. Для меня замкнутое пространство сродни открытому.

Ньюсгруппа в выходные молчала, но заголовки новых сообщений появлялись по одному в день, как витамины, которые я обещал матери принимать.

СУББОТА

Мои запасы вышли, но Личинка потащил меня с собой искать под бревнами личинки. Один он бы не пошел. Третий день идет снег. Остался еще один день. Дрова надо беречь, поэтому мы сидим в глубине расселины, прижавшись друг к другу, завернутые в космическое одеяло и вонючий балахон Личинки. Мы сидим, смотрим на снег и слушаем, как с грохотом падают куски льда, и мы разговариваем. Некоторым образом. Он машет руками и берет мои руки в свои. Он дергает меня за волоски на руках, тянет за пальцы, иногда даже шлепает по лицу. Уверен, он не понимает, что я из далекого будущего, да и как ему уловить подобную мысль? Но я понимаю, что он изгнанник. Была ссора, кто его знает, из-за чего, и его прогнали. Камешки — его приговор, это я понял, Личинка так чувствует. Каждое утро он избавляется от одного, выкидывает из нашей пещеры в снег. Его понятие о числах очень примитивное. Пять много, два, столько осталось этим утром, мало. Полагаю, когда они кончатся, он отправится «домой», но он так же одинок с двумя камнями, как и с пятью. Наверное, он не может думать вперед, а только назад. Хотя здесь холодно, как в аду, мне жаль, что назначенный час так близок. Я учусь его языку. У вещей здесь нет имен, зато есть ощущение самих вещей.

Субботу и воскресенье я провел в лаборатории, один. А что делать? Когда еще я могу остаться наедине с костями? У меня единственного имеется доступ к Арлевильской Находке, двум скелетам, НТ и ХС, обнаруженным бок о бок, что доказывает существование между ними контакта. Личинки согласуются с моими исследованиями зубов НТ. Конечно, если верить Рону, это просто выдумка. Неужели так? В воскресенье я обнаружил следующее:

ВОСКРЕСЕНЬЕ

Планы изменились, хочу перенести дату захвата, пропустить один цикл. Я знаю, это не по протоколу, но у меня есть причины. Личинка отчаянно хочет избавиться от камешков и вернуться к племени. Эти создания гораздо более социальны, чем мы. Они с трудом выживают в одиночестве. Я стал лучше его понимать. Приходится много работать руками, жесты и прикосновения, и я понимаю все лучше и лучше. Не думая, а чувствуя. Все равно что глядеть боковым зрением — стоит посмотреть прямо, как все исчезает. Но если не смотреть, все здесь. Почти как сон, может быть, это и есть сон, потому что я часто проваливаюсь в дремоту. Нога заживает хорошо. У Личинки остался один камень, он счастлив, почти. Я ощущаю обратное: ужас, который охватит его, если он навеки расстанется с племенем. Мы хотим получить еще одного Иши? Какая пустота. Я убежден, нам надо выбрать тяжело больного НТ. Так что начнем снова со ста сорока четырех. Опасность существует, поскольку батареи компьютера садятся. Но у меня имеется план…

Понедельник ненавистный мне день, когда я должен делить лабораторию (но не кости) с остальными. Хотя нельзя сказать, что они мне мешают. Я прокрутил ньюсгруппу, ища ежедневное послание, и обрадовался ему, как старому другу.

ПОНЕДЕЛЬНИК

Получилось. Я пишу это среди гоминидов, не людей, скорчившихся (не сидящих, они стоят, лежат или опускаются на корточки, но никогда не сидят) вокруг большого дымящего костра. Я перестал волноваться, как они воспримут компьютер, они не любопытны. К тому же я пришел с Личинкой, они приняли меня без вопросов и без интереса. Может, потому что я пропах запахом Личинки. Они чаще всего молчаливо лежат или сидят на корточках, и когда один просыпается, просыпаются все или почти все. Всего их двадцать два, включая Личинку: восемь взрослых самцов, семь самок, пятеро детей, двое еще младенцы, еще есть два «старичка» неопределенного пола. Старички не особенно подвижны. НТ хватают за руки и «говорят», используя всего несколько звуков, зато множество толчков, потягиваний и жестов. Выражение их лиц такое же незамысловатое, как и речь. Они выглядят либо скучающими, либо взволнованными, ничего посередине. Едят много личинок и гнилого мяса. Они кладут гнилое мясо под бревна и скалы и приходят собирать личинок и мясных мух. По-моему, это такой вид животноводства, аппетит у меня от этого не портится. Если разобраться, все фермы одинаковы.

Все это было любопытно, но не ново. Все это могли бы написать мои коллеги по лаборатории, однако я знал, что они этого не делали. Они живут в другом мире, как люди с Шестой авеню по ту сторону стекла. Большинство из них даже не знает моего имени.

ВТОРНИК

Завтра что-то будет. Охота? Я чувствую страх и опасность, и еще много работы и много еды. Все это смутное ощущение, которое передается мне от группы в целом. Сегодня днем они подожгли ветку с сухими листьями и вдыхали дым, передавая ее по кругу. Это какой-то вид растения, помогающий НТ общаться. Конечно, он помог и мне. Из «горящего куста», мычания и протянутых рук сложилась картина (не визуальная, а эмоциональная) какого-то большого умирающего зверя. Это сложно описать. Я стараюсь не навешивать на вещи ярлыков. Как если бы я был открыт для ощущения события как такового, вместо его участников. Смерть, поражение и победа, ужас и надежда. Обволакивающее, как дым, чувство. Все это сопровождалось, я бы даже сказал, усиливалось одним из старичков (более подвижным, чем я думал!), который вертелся вокруг костра, размахивая горящей веткой. Позже я поразил детишек (их поразить проще, чем взрослых), зажарив насаженные на палочки личинки. Получилось похоже на зефир. Только есть их они не стали, за исключением одного малыша, которого я прозвал Оливером, он потом облизывал губы и улыбался мне так, словно хотел съесть меня самого. Даже у маленьких НТ свирепый вид, не имеющий ничего общего с их деликатной натурой. Мужчины (и Личинка тоже) затачивали палки и закаляли наконечники в огне. Теперь они все спят одной кучей между костром и скалой, я держусь отдельно, на что им наплевать. Я могу вынести запах Личинки, но только не всей кучи, то есть племени.

Среда оказалась долгим днем. Я распечатал последние четыре письма (включая письмо за среду), чтобы показать Рону. По некоторым причинам я жаждал с ним «побеседовать». Может быть, мама права, мне необходим хотя бы один друг. Мама все-таки была врачом.

СРЕДА

Этим утром нас разбудили дети, тянувшие космическое одеяло. Личинка пришел ко мне ночью. Интересно, ему нравлюсь я или одеяло? Неважно, я рад его обществу и привык к его запаху. Он участвовал в охоте и потащил меня с собой. Он понял, что я хочу пойти. Остальные не обращали на меня внимания, если не считать детей. Отряд состоял из семерых мужчин и двух женщин. Вожака я определить не смог. Они несли заостренные палки и топоры, но никакой еды или воды. Сомневаюсь, что они умеют переносить воду. Детей мы оставили со старичками и кормящими матерями и большую часть утра ползли вверх по длинному осыпающемуся склону, а потом перевалили через хребет и спустились в узкую долину, где вдоль ледникового потока росла высокая трава. Там я впервые в жизни увидел мамонта, уже мертвого. Он лежал рядом с кучей веток и листьев, мне «сказали», что это они заманили его в узкое место. Но убил его кто-то другой. Он лежал на боку, и в первый раз я увидел то, что, возможно, было следами пребывания ХС, потому что животное было уже освежевано, и очень тщательно. Даже череп разбили, чтобы вынуть мозг. Остались только шкура и кишки да несколько обрывков тугого мяса. НТ боязливо подошли, нюхая воздух и держась за руки (мои тоже). Я ощущал их тревогу. Это остатки дыма или мое собственное воображение навеяли мне жуткую сцену, как «темные» убили этого мамонта? Но все исчезло, прежде чем я успел вникнуть. НТ принялись размахивать своими палками, отогнали трех похожих на гиен собак, круживших рядом с тушей. Их страхи вскоре были забыты после этой победы, и они принялись обчищать тушу, жуя по ходу дела. Мамонт был убит недавно, но уже пованивал. НТ складывали внутренности и мясо в огромную шкуру, которую мы принесли с собой. К вечеру шкура была заполнена, мы перетащили ее через хребет и поволокли обратно по каменистому длинному склону. Мы не дошли полмили до стоянки, когда солнце село, НТ ненавидят темноту и боятся ее.

И вот мы сбились в кучу под скалой. Предстояла долгая холодная и вонючая ночь. Разумеется, никакого огня. Они всхлипывали во сне. Они не любят оказываться далеко от своего костра. Я тоже. Я начинаю переживать за компьютер, который каждый раз, когда я его загружаю, показывает, что батареи садятся. Здесь не так много солнца, как предполагалось. На самом деле, вообще нет.

— Честное скаутское? — снова переспросил Рон, прочитав распечатки, и я кивнул. — Значит, это кто-то из твоих коллег. Кому еще знать всю эту ерунду про неандертальцев и звать их НТ? А они правда едят личинок?

Я пожал плечами:

— Откуда мне знать?

— Полагаю, пещерные люди полны сюрпризов. И я сам приготовил сюрприз. В пятницу у меня последний учебный день. Мы переезжаем в Калифорнию. У Мелани там связи. Мы поженимся в Вегасе, по дороге. Иначе я пригласил бы тебя на свадьбу. Хотя и знаю, что ты бы не пришел.

В четверг я сидел дома больной. Так что не смотрел свою почту до пятницы, когда пришло два письма, если не считать сплетен от ньюсгруппы Фонда, которые я пропустил. Это были просто слухи, а я не люблю слухов. Поэтому и стал ученым.

ЧЕТВЕРГ

Рассвет наконец наступил, без солнца. Что-то было неладно. Я почувствовал, пока мы спускались со скалы, держась за руки. В пещере, как и прежде, виднелись тени, но они стояли и двигались как-то иначе. НТ тоже это заметили, они упали на колени и с криками стали хвататься друг за друга. Обо мне забыли, даже Личинка. Пришли «темные». Костер дымил меньше, а тени двигались по-человечески, как мы с вами, и болтали. И еще ссорились. Донеслись звуки множества ударов. Они что-то разделывали. Я подошел ближе и, к своему ужасу, понял, что я один. Все НТ сбежали. Прежде чем я успел оглядеться и понять, куда они делись, меня заметили собаки. НТ не держат собак, а вот ХС держат. Может, они учуяли мясо, которое бросили, убегая, НТ. Но они с гавканьем окружили меня, гадкие твари. Скот или домашние питомцы? Из пещеры ко мне выбежали два ХС. Они принялись кричать, я заорал в ответ, подражая их звукам, надеясь убедить их, что я свой. Не Удалось. Они подошли ближе, потрясая копьями, на которых были грубые каменные наконечники. Потрясание копьями, как я понял, было просто актерством. Они лишь хотели прогнать меня. Я шагнул им навстречу, и они затрясли копьями сильнее. Они настоящие люди, никаких ошибок. Их лица очень выразительны. Кожа у них без волос и очень темная. Наверное, они подумали, что я НТ, потому что я такой белый, во всяком случае, по сравнению с ними. Ни моя походка, ни моя речь, ни мое лицо не похожи на их. Я видел за их спинами, что они разделывали. Там лежат мальчик, который осмелился попробовать жареную личинку, Оливер. Голова его была положена набок и разбита, чтобы вынуть мозга. У НТ большой мозг, даже у детей. Я ощутил почти скорбь, но предаваться ей не было возможности. Два ХС, потрясая своими копьями, шаг за шагом приближались. Я отступал, все еще пытаясь говорить, в надежде, что они примут меня за своего, но тут кто-то схватил меня за ногу. Это был Личинка. Он вернулся за мной. Идем! Бежим! Я помчался за ним, через кусты, вверх по каменистому склону, все выше, к скалам и снегам. Люди нас не преследовали.

ПЯТНИЦА

Снова идет снег, сильнее, чем раньше. Мы в расселине, Личинка и я. Я пытаюсь сберечь батарейки для минуты связи (— 21). Солнца нет. Уже неделю не видел солнца. После предыдущего (слишком длинного) сеанса связи, мы поднялись высоко на гору, стараясь уйти подальше от ХС, и я, и Личинка. Какая ирония, что даже здесь, на заре истории человечества, все решает цвет кожи. Хотя логично, ведь это самый большой и самый заметный орган. Племя ушло за ледник, мы нашли следы, поднимающиеся по льду. Личинка хотел идти за ними, но я не могу уходить далеко от расселины и компьютера. По счастью, он никуда не ходит без меня. А я отвел его обратно в расселину, которая, слава богу, пуста, и разжег огонь, что, кажется, успокоило его, не только сам огонь, но и процесс розжига. Я сел рядом с ним, он сильно дрожал, и мы заснули под космическим одеялом и его шкурой. Все, что нам требуется, — продержаться здесь до завтра, и нас обоих заберут. Личинка, разумеется, этого не знает. Он дрожит и всхлипывает у меня на руках. Его отчаяние захлестывает меня, словно мое собственное. И его страх. «Темные»! «Темные»! Что бы он подумал, если бы знал, что я один из них?

— Дальше мне читать необязательно, — сказал Рон, отодвигая листы в сторону. — Ты вроде говорил, что Хомо Сапиенс пришли из Африки?

Я кивнул и пожал плечами. Меня хлебом не корми, дай пожать плечами и покивать.

— Вот откуда они, твои «темные». Будет драка, и неандертальцы, НТ, проиграют. Это просто любительское сочинение о перемещении во времени. Если хочешь знать мое мнение, а, полагаю, тебе некого больше спросить, оно появилось из-за какого-то сбоя в Сети. В Интернете публикуются всевозможные бумагомаратели, они рассылают свою писанину друг другу и на небольшие любительские сайты. Это какой-то кусок научно-фантастического рассказа, который заблудился в киберпространстве.

— НФ, — сказал я, но он не уловил шутки. Существуют способы показать, что ты шутишь, но я ими никогда не владел. — Почему это пришло мне, — спросил я.

— Уверен, просто потому, что ты на сервере Фонда, — сказал Рон. — Который находится в Нью-Мексико. Разве не у них там стоит этот новый квантовый компьютер, который получает сообщение за несколько миллисекунд до того, как оно было отправлено? Я читал о нем в «Science News». Какая-то там петля. Между прочим, отличная штука, чтобы принимать истории о перемещении во времени. Кстати, о времени…

Он посмотрел на часы, затем поднялся и пожал мне руку. Первый раз я понял, с каким облегчением он прощается. Я попытался удержать его руку, но он вырвался.

— Я буду на связи, — сказал он.

Люди спешили по улице. На Шестой авеню одностороннее движение для машин и двухстороннее — для пешеходов. Я ничего не имел против них, когда они были по другую сторону стекла.

— Честное скаутское? — спросил я.

— Честное скаутское.

Я попытался снова взять его за руку, но он ушел. Моя мать наконец-то освободила его.

СУББОТА

Беда. Мы пропустили время, когда нас должны были забрать, Личинку и меня. Мы бежали из расселины. Нас разбудили, точнее, Личинка разбудил меня. Он поставил меня на ноги и вытащил из расселины, протащил мимо трех ХС с копьями, которые приближались к входу. Личинка учуял их раньше, чем услышал или увидел. Им достались наши припасы, и наш костер, и, разумеется, расселина, а мы лезли по скалам к леднику. Они не собирались преследовать нас или убивать, только отпугнуть. Теперь я начинаю понимать, что случилось при встрече: ХС не убивали всех НТ поголовно, — они просто захватывали их стоянки, их еду, их огонь и прогоняли их, и еще ели их детей, когда те попадали к ним в руки. Этого было достаточно. Между тем начало темнеть, Личинка рассчитывает, что я разведу огонь. Я сделаю костер совсем маленьким, на всякий случай.

Когда-то я любил субботы, но теперь они сделались печальными, даже в лаборатории. Я гадал, где сейчас Рон, где-нибудь в воздухе. Он любит летать. Хотя, не мое это дело, уже не мое. Я едва не пожалел, что матери больше нет. Тогда было бы кому позвонить. В лаборатории полно телефонов. Воскресенье прошло точно так же.

ВОСКРЕСЕНЬЕ

Захвата не было. Ничего не произошло. Те ХС, которые прогнали нас из расселины, все еще там, двое из них. Если бы я забыл компьютер, вы смогли бы получить хотя бы этих двоих. То-то бы они удивились. Я постарался подтащить Личинку как можно ближе, чтобы наблюдать. Он в ужасе. Я тоже. До нового захвата сто сорок четыре часа, если он вообще состоится. Я хочу сократить сеансы связи до минимума, чтобы батарейки протянули как можно дольше. Солнца не видел с тех пор, как попал сюда.

В понедельник я получил предназначенное только для меня письмо от Фонда. К нему был приложен заказанный по Сети билет на самолет до Нью-Мексико, где будет обсуждаться новый проект. Неужели они не знают, что я никогда не летаю? Я просмотрел все остальное, оно было здесь, предпоследнее сообщение из далекого прошлого и ближайшего будущего.

ПОНЕДЕЛЬНИК

Этим утром мы с Личинкой нашли четверых из его племени, замерзших без огня в маленькой пещерке высоко на горе, над ледником. Мы похоронили их с большими сложностями. Никаких признаков остальных, их теперь не больше пяти-шести. Меня гнетет ужасное предчувствие, что они действительно последнее племя, теперь еще и бездетное. Когда ХС отняли у них костер, они подписали им смертный приговор, если только НТ не повезет с молнией или вулканической лавой. Может быть, подобные явления были не такими редкими «тогда», как «теперь». Поглядим.

Во вторник я впервые отправился в «Бургер Берет» один. Странное чувство. Едва ли я буду сюда ходить. Сегодняшнее сообщение, последнее, прояснило все. Теперь я знаю, от кого были эти письма. Еще я знаю, что полечу в Нью-Мексико. Мне придется «проявить лояльность», чтобы потом уйти. Это просто остановка на длинном пути.

ВТОРНИК

Возможно, это последнее, потому что даже экран компьютера умирает. Переходит на сторону призраков, я бы сказал. Но у нас есть иные причины для беспокойства. Внизу на стоянке стало больше ХС. Мы видим их по двое, по трое, они выходят на охоту. На нас? Мы не собираемся выяснять. Завтра мы перевалим через хребет и посмотрим, можно ли найти следы. Личинка теперь спит, но до того его трясло несколько часов. Он не отнимал свои руки от моих. Прошу, не оставляй меня, говорил он на смеси жестов, прикосновений и возгласов НТ, и я сказал, что не оставлю его, но мне было ясно, он не поверил, и кто стал бы его винить? Он был один в мире, более одинокий, я полагаю, чем сам подозревает. Если его племя живо (а я сомневаюсь), они где-то над нами, без детей, без огня, медленно умирают от горя и холода. Я вздрогнул при этой мысли. «Ты меня не оставишь?» — снова спросил он всеми кончиками пальцев перед тем как заснуть. Я прижал кончики его пальцев к своим губам, чтобы он понял, что я говорю, и знал, что я говорю это ему, Личинке.

«Честное скаутское», — сказал я.

 

Билли и волшебник

У Билли был секрет. Ему нравилось играть в куклы. Одна из его кукол — Клайд — была говорящей. Клайд разговаривал лишь тогда, когда Билли дергал его за веревочку.

Однажды Билли дернул Клайда за веревочку.

— Хочешь познакомиться с волшебником? — спросила кукла.

Билли удивился — Клайд никогда прежде не задавал вопросов — и дернул за веревочку еще раз.

— Ну так как? — продолжал Клайд. — Многим ли мальчикам повезло общаться с волшебником?

— А он волшебник чего? — спросил Билли и опять дернул куклу за веревочку.

— Он волшебник всего, — ответил Клайд. — И он прячется в гараже.

— А почему он прячется? — произнес Билли и снова дернул за веревочку.

— Он волшебник всего, — сказал Клайд. Иногда он повторял одно и то же по многу раз. — И он прячется в гараже.

* * *

Билли направился в гараж. Там не было ничего, кроме старых журналов.

— Я заглянул в гараж, — сообщил Билли. — Но никакого волшебника там не увидел.

Он дернул Клайда за веревочку.

— Он прячется. Тебе нужно поискать лучше, — заметил Клайд.

Билли все внимательно осмотрел.

— Нет здесь никакого волшебника, — заключил он и дернул куклу за веревочку.

— Конечно, его так просто не найдешь, — откликнулся Клайд. — Он прячется. Тебе нужно поискать лучше.

Билли повторил попытку, пролистав в этот раз все журналы.

В конце концов он обнаружил журнал под названием «Современный волшебник». Билли открыл его, и там был Волшебник: маленький и плоский, с колпаком на голове.

— Я не волшебник! — заявил он. — Уходи!

— Нет, волшебник, — возразил Билли. — Я по шляпе вижу.

Тот промолчал. Он был всего лишь картинкой. Через некоторое время Билли перевернул страницу.

Там снова оказался Волшебник.

— Как ты меня нашел? — удивился он.

— Клайд говорил, что ты прячешься в гараже, — ответил Билли и снова перевернул лист.

На каждой странице появлялся все тот же Волшебник. У него был не только колпак, но и остроконечная борода.

— Ох уж этот Клайд, — вздохнул Волшебник.

— А вы и вправду волшебник всего? — уточнил Билли.

— Переверни страницу, — велел Волшебник. Билли перевернул. — Кто тебе сказал это, мальчик мой?

— Клайд, — ответил Билли.

— Ох уж этот Клайд, — произнес Волшебник. — Ты бы подумал хорошенько, прежде чем дергать его за веревочку. Переверни страницу.

Билли перевернул.

— Я не волшебник всего, — продолжал новый знакомый. — Я — волшебник всего остального.

Билли поразмыслил над этим и поинтересовался:

— От кого ты прячешься?

— А ты как думаешь? — спросил Волшебник.

— Я сдаюсь, — пожал плечами Билли.

— От дьявола, — пояснил Волшебник. — А теперь положи меня обратно в стопку журналов.

— Ты что, опять играешь в куклы? — Мать Билли стояла на пороге гаража.

— Нет, мама, — замотал головой Билли.

— Тогда иди ужинать.

* * *

— Билли снова играл в куклы, — сообщила мать Билли, нарезая индейку.

— Конечно, — усмехнулся отец. — Это все потому, что он девчонка.

— Я не девчонка! — возмутился Билли.

— Нет, девчонка, — поддразнил его отец. — Смотри — я принес тебе новую куклу.

* * *

После ужина Билли отнес подарок к себе в комнату. Это была куколка-пупс. Билли их терпеть не мог.

У куклы была веревочка. Билли потянул за нее.

— Ты девчонка, — подала голос кукла.

— Ничего я не девчонка, — возразил Билли. Он встряхнул куклу и снова дернул за веревку.

— А вот и девчонка, — настаивала кукла.

Билли привязал куклу к карандашу. Потом взял спички, поджег ее и потянул за веревочку, чтобы слышно было, как пупс кричит.

— Ты что там делаешь? — спросила мать Билли.

— Ничего, — ответил Билли.

— В куклы играет, — добавил отец.

* * *

— Куклы глупые, — сказал Билли. Это было на следующий день. Он играл с Клайдом за гаражом, где их никто не видел. — Ненавижу кукол.

— Дерни меня за веревочку, — попросил Клайд.

Билли дернул.

— Кукол ненавидят даже куклы, — продолжил Клайд. — Я куда охотнее был бы маленьким мальчиком, таким, как ты.

— Что, вправду? — удивился Билли.

Он обнял Клайда и снова дернул за веревочку.

— Нет, не вправду, — съязвил Клайд. — Ты девчонка. Хочешь встретиться с Волшебником?

— Я уже видел его, — напомнил Билли, — И я не девчонка.

— Многим ли девчонкам повезло общаться с Волшебником? — произнес Клайд.

* * *

Билли выбросил Клайда в мусорный бак и пошел в гараж.

Он открыл «Современного волшебника». Волшебник в колпаке был на месте.

— Где Клайд? — спросил Волшебник.

— Он обозвал меня девчонкой, — сообщил Билли и перевернул страницу.

— Ох уж этот Клайд, — вздохнул Волшебник. — Говорил я тебе — не дергай его за веревочку.

— Мне больше не с кем было играть, — оправдывался Билли.

Он оглянулся по сторонам: в гараже было темно и жутко.

— Давай, я вынесу тебя во двор, — предложил Билли.

— Вот еще! — воскликнул Волшебник. — Я прячусь.

— А что дьяволу от тебя нужно? — задал вопрос Билли.

— А ты как думаешь? — спросил Волшебник.

Билли перевернул страницу.

— Я сдаюсь, — наконец ответил он.

— Он хочет украсть мой колпак, — пояснил Волшебник. — Тогда он сможет править миром.

Билли подумал об этом.

— А дьявол — он какой? — поинтересовался мальчик и перевернул страницу.

— Уродливый и злой, — отозвался Волшебник. — А теперь положи меня обратно в стопку журналов. Сюда идет твоя мать.

— Ты что здесь делаешь? — обратилась мать к Билли.

— Ничего, — пробормотал он.

— Бросай своих кукол и пошли ужинать.

* * *

— Вы только послушайте! — усмехнулся отец Билли. Он читал газету. — Волшебник спрятался.

— Он прячется от дьявола, — настаивал Билли.

— По-видимому, он не волшебник всего, — заметил отец Билли. — Подумаешь, важное дело.

— Он волшебник всего остального, — возразил Билли.

— Ты-то откуда знаешь? — вмешалась мать Билли. — Ешь свою индейку.

Каждый вечер у них на ужин была индейка.

* * *

Билли проснулся посреди ночи. Клайд стоял на сундуке.

Билли стало страшно.

— Извини, что я бросил тебя в мусорный бак, — прошептал Билли.

— Дерни меня за веревочку, — попросил Клайд.

Билли дернул.

— Извини, что я назвал тебя девчонкой, — произнес Клайд. — А теперь скорее! Идем со мной! Это срочно.

— А что случилось-то? — поинтересовался Билли и дернул Клайда за веревочку.

— В гараже дьявол! Он ищет Волшебника! Это очень срочно!

* * *

Стояла глубокая ночь. Родители Билли спали.

Он тихонько проскользнул в гараж через боковую дверь.

На полу сидел дьявол и копался в журналах. Он был уродливым и злым, с мордой, как у собаки, и без штанов.

— Ты чего тут делаешь? — спросил Билли, хотя и сам знал.

— Не мешай, мальчик, — отмахнулся дьявол. — Иди играй со своими куклами.

— Волшебника там нет, — отчеканил Билли.

— Ты лжец, — сказал дьявол. — Мне это нравится. А теперь иди к себе в постель и оставь меня в покое. Я занят.

Он снова принялся рыться в журналах.

— Это мой гараж, — не отставал Билли.

— Не твой, а твоего отца, — возразил дьявол. — А ты девчонка.

— Ничего я не девчонка, — возмутился Билли. — Был бы у меня пистолет — я бы тебя застрелил.

— Да на здоровье! — засмеялся дьявол.

Потом он прошептал что-то на латыни — и в руках у Билли появился волшебный пистолет. Оружие было серебряным. Билли прицелился в дьявола и нажал на спусковой крючок, но послышался лишь щелчок.

— Кажется, я забыл его зарядить, — ухмыльнулся дьявол. — Для него нужны волшебные пули. Посмотри-ка, что я нашел.

Он показал журнал. Это был «Современный волшебник».

— Спасибо за подсказку, Клайд, — добавил дьявол.

Билли был потрясен.

— Так это ты ему сказал! — воскликнул он и дернул куклу за веревочку.

— Извини, пожалуйста, — откликнулся Клайд. — Дерни меня за веревочку еще раз, только послабее.

— Не смей! — крикнул дьявол, но Билли дернул.

— Si vis pacem para bellum, — изрек Клайд. — Bibere venenum in auro.

Дьявол вскочил. Вид у него сделался испуганный. И не удивительно — в пистолете Билли появились три золотые пули.

— Я как раз собрался уходить, — пробормотал дьявол.

Он прикрыл лицо журналом и попытался скрыться.

Но это ему не помогло. Билли выстрелил трижды: один раз в морду и два — в сердце.

Дьявол исчез. Волшебный пистолет — тоже. Остался только журнал. Билли подобрал его.

Журнал был насквозь пробит пулей.

— О, нет! — прошептал Билли.

У него задрожали руки. Он открыл журнал.

В колпаке Волшебника появилась дырка, но с ним самим все было в порядке.

— Отлично, Билли, — оживился Волшебник. — Ты не девчонка. Но как дьявол меня нашел?

Билли объяснил ему и перевернул страницу.

— Ох уж этот Клайд, — покачал головой Волшебник. — Никак не может держать язык за зубами. Дерни его за веревочку, посмотрим, что он предложит в свое оправдание.

Билли дернул куклу за веревочку.

— Извините, — сказал Клайд. — Дьявол пообещал, что он и меня сделает дьяволом. Лучше быть кем угодно, чем куклой. Почти кем угодно.

— Всякий может ошибиться, — подбодрил куклу Волшебник. — Так что я тебя прощаю. Кроме того, ты спас положение.

— Это правда, — кивнул Билли. — Может быть, Волшебник в награду превратит тебя в маленького мальчика.

— Спасибо большое, — отозвался Клайд. — Но лучше я буду куклой.

Билли задумался об этом.

— Как знаешь, — пожал плечами Волшебник. — А я пошел отсюда.

— А как же ваш колпак? — удивился Билли, — В нем теперь дырка.

— У меня есть еще, — ответил Волшебник, растворяясь в воздухе. — И мне больше не нужно прятаться.

Билли перевернул страницу. Колпак был на месте, и дырка в нем — тоже, а вот Волшебник исчез.

* * *

— Что за адский грохот? — поинтересовался отец Билли. Он стоял в дверях гаража. — Дай сюда журнал и отправляйся в постель.

— Хорошо, сэр, — откликнулся Билли.

Он отдал журнал отцу.

— «Современный волшебник», — прочитал отец и бросил журнал на стопку. — Колпаки и куклы! Ну ты и девчонка. Иди спать и куклу свою забери.

— Хорошо, сэр, — повторил Билли.

На пороге дома он дернул Клайда за веревочку.

— Сам ты девчонка, — произнес Клайд.

— Что ты сказал? — спросил отец Билли.

— Ничего, — сказал Билли. — Это не я.

Ссылки

[1] Так жители Нью-Йорка называют свой город. (Здесь и далее прим. перев.)

[2] Troopers: прежде — конная полиции, теперь — дорожная полиция штата Алабама.

[3] Два района Нью-Йорка, с бедным и малообеспеченным населением.

[4] «Аполлоны», совершавшие лунные миссии, выводили в космос с помощью ракеты-носителя «Сатурн-5».

[5] UPS (Universal Post Service)  — известная служба скоростной доставки почтовых отправлений.

[6] Иши — индеец-яхи, последний представитель истребленного племени, обнаружен в 1911 году на бойне города Оровилль, затем жил живым экспонатом при университетском музее в Сан-Франциско. «Иши» означает «человек».

[7] Хочешь мира — готовься к войне… Пить отраву из золота (лат.) .

Содержание