И снова машина бежала, петляя по склонам холмов, взбираясь все выше и выше. Наконец, вершина. Впереди — глубокая долина, оттуда поднимался обжигающий жар. На дне ее ксар — крепость с глинобитными стенами, рядом дуар — маленький оазис, несколько покрытых пылью пальм, а между ними шалаши и шатры туземцев. Дальше — уступы диких гор, невиданные зубья, серые отвесные скалы, голые красновато-желтые груды камней и между ними ущелье, уходящее далеко влево, к главным вершинам.
Еще полчаса быстрого спуска — и вот машина въехала в широко раскрытые ворота. Со всех сторон сбежались солдаты.
Гай увидел вокруг грязные, потные, расчесанные лица, украшенные широкими улыбками искренней радости.
— Откуда?
— Вы — французы?
— Старые журналы есть?
— Дайте хоть вон ту газету!
— Что нового в мире?
Вопросы сыпались со всех сторон на скверном французском языке с итальянским, немецким, славянским и бог весть еще каким акцентом. Люди лезли на подножки машины, на прицеп с вещами. В один миг расхватаны сигареты. Киноаппарат Гая вызвал шумные споры.
— Это — Дебри, американская камера, — пояснил по-немецки рыжий веснушчатый человек, мотая головой, чтобы стряхнуть капли пота с носа. — Я знаю, сам когда-то был кинооператором в Копенгагене!
Покрывая шум, кто-то крикнул:
— Братцы, Сиф идет!
— Сиф идет! Сиф! — заволновалась толпа. Прокладывая путь локтями, к автомобилю протиснулся сержант.
— Это пошему песпорядок? — с прусским выговором заорал он, поднявшись на подножку. — Штохотель? Пошель назад! Назад, доннерветтер!
Сержант прыгнул к одному солдату, к другому. Ударов не было видно: он прижимался к жертве толстым брюхом и коротким тупым толчком сбивал с ног. Одни упали, другие попятились, и сразу стало пусто вокруг машины — теперь солдаты стояли поодаль плотным кольцом, кое-кто взобрался даже на ящики, сложенные во дворе. Разговоры стихли.
Минуту сержант тяжело дышал — жирный живот и отвисшие груди бурно колыхались. Потом он щелкнул каблуками и представился Гаю:
— Сержант № 606 к вашим услугам!
— Отведите меня в комнату для приезжающих, пожалуйста. И передайте эту визитную карточку начальнику крепости.
Сиф пошел упругим и легким шагом, словно большое хищное животное. Едва Гай разложил вещи, как раздался стук в дверь. Снова Сиф.
— Господин лейтенант просит извинить его — он болен, лежит в постели. Завтра извольте пожаловать к завтраку! — и добавил: — Кстати, мсье, вы, кажется, голландец? Нужно послать вам денщика. Так хотелось бы подобрать земляка.
— Неужели здесь есть и голландцы?
— Мало. Условия непривлекательны для англичан и скандинавов, но все же попадаются: мы собираем коллекцию отбросов всех стран. Я вам пришлю сукиного сына нидерландского происхождения.
— Рядовой № 12488 к вашим услугам.
Долговязый белобрысый парень говорил по-фламандски.
— Очень приятно. Помогите мне устроиться. Вы — бельгиец?
— Был им при жизни. Теперь бывший бельгиец и бывший человек. — Солдат говорил равнодушно и с бессмысленной улыбкой. Он принялся за дело: распаковал чемодан, достал белье, разложил принадлежности туалета.
— Помыться здесь можно? — Сию минуту, мсье.
— Как мне называть вас?
— Я уже доложил вам: № 12488.
— Это длинно и непривычно. Не лучше ли по фамилии?
— В Иностранном легионе имен и фамилий иметь не положено, мсье. Подохнуть можно и под номером.
— Но все-таки…
— Зовите собачьей кличкой — Полканом или Жучкой.
— Не дурите.
— Ну, назовите меня каким-нибудь красивым словом… приятным… — Солдат на мгновенье задумался. — Например, Фрешером! Я — мсье Фрешер! Вот здорово!
— Черт побери, — удивился Гай, — но зовут же сержанта по фамилии, кажется, Сифом?
Солдат усмехнулся:
— Его прозвали Сифилисом, а сокращенно Сифом. Он очень гордится кличкой. Почти как усами. Они его радость, мсье.
— Что еще за радость?
— Радость? Это… Без нее тут не проживешь! Никак! Сейчас объясню, мсье. — Солдат работал руками быстро и ловко и так же быстро болтал, глядя на Гая все с той же неопределённой улыбкой. — Видите ли, мсье, когда человек оторвется от всего родного и останется в пустыне один… Ведь люди здесь особенные, дикари или номера, других нет… Ну, и смерть за каждым камнем… Три дня мы стоим в карауле здесь, на вышках, три дня патрулируем район, три дня отдыхаем. Патруль— это пеший взвод с пулеметами на верблюде. Растянется цепочкой и плетется по раскаленным камням, пока хватает сил в ногах. Впереди офицер, сзади капрал с пистолетом наготове. Оглядываться не приходится — сразу получишь пулю в спину! Вот и собираешь силы, все силы, какие есть, до самого крайнего предела, чтобы продержаться, дотащиться до цели, выжить. Туземцы не нападают в открытую. Идем — вдруг цок! Из-за камней, понимаете? Кто-нибудь падает… «К оружию!», «Ложись!» Разворачиваемся на выстрел. Залегаем.
Никого нет. Тихо. Жар. Камни жгут тело. Полежим полчаса — больше невмоготу… И плетемся дальше.
— А разве боя не происходит?
— Обычно нет, массовое нападение на патруль вызовет для туземцев неприятные последствия — налет авиации, артиллерийский обстрел, аресты. А главное — запрещение жить в данном районе. Проклятые дикари знают это хорошо и гробят нас поодиночке. Пару убитых всегда спишут, тут начальство не возражает, это законная убыль, усушка-утруска или амортизация — так все смотрят на смерть легионера в пустыне.
— И что же дальше?
— Кто останется в живых, тот и выиграет в этой лотерее. До следующего раза, конечно. Мы подписываем контракт на пять лет. Полгода проходим подготовку на базе, четыре года мучаемся здесь: каждый шестой день — в патруль, на ловлю арабской или капральской пули.
— А отдых?
— Сегодня ночью вы с ним познакомитесь. Потом вспомните только, что здесь ложбина и нет движения воздуха. В стенах жарче, чем на открытом месте. Ну, увидите сами.
— Так чем же вы живете?
— В складчину даем объявления во французских газетах, просим прислать нам старые книги и журналы: «Солдаты Иностранного легиона, затерянные в песках Сахары, просят сердобольных господ и дам» и т. д. Бывает, что разжалобятся и высылают, случается даже, что пошлют что-нибудь пожрать к празднику. Завязывается переписка… Обмен фотографиями… Смотришь, а потом все заканчивается женитьбой!
— Как так?
— За полгода до окончания срока солдата переводят опять на базу. Там есть школа и мастерские — парня начинают учить чему-нибудь, дают в руки ремесло. В последний день вызывают к начальству, поздравляют и спрашивают имя и фамилию.
— Ага, вот вы когда вспоминаете, как вас зовут в самом деле, мсье Свежесть!
— Нет, мы выбираем новое имя, конечно, французское, и получаем на него паспорт. Мы — люди с дурным прошлым. Зачем же его связывать с будущим? Опять начинать старую жизнь — и это после стольких мучений? Нет, нет, мсье! Мы берем новое имя и отправляемся снова в жизнь, на поиски счастья.
— А деньги?
— Нам полагаются проездные до местожительства. Ну, мы все обязательно говорим, что родились в Папаэте.
— Где же это?
— Папаэте — какой-то город или остров, никто точно не знает… Но это самая отдаленная точка отсюда — на другой стороне земного шара. Получается кругленькая сумма, мсье! Прикарманиваем денежки — ив Париж!
Гай начал мыться. Мсье Свежесть помогал и болтал, болтал без умолку, видимо, наслаждаясь возможностью поговорить на родном языке. Через десять минут Гай уже знал всю его историю: он служил коммивояжером и растратил деньги своей фирмы. Спасаясь от тюрьмы, записался в легион и теперь горько жалел об этом: «Сумма была небольшая, мне дали бы годика два-три, а здесь я буду сидеть пять, да еще задней частью на сковородке! Хуже тюрьмы, клянусь вам, во сто крат хуже!»
— Постойте, так в чем же легионерская радость?
— Ах, да… я забыл… Как вам объяснить? Наша радость — это какая-нибудь игрушка, любимец… Забвение и обман самого себя… Поняли? Здесь все медленно сходят с ума, каждый на свой манер: один разводит цветы, другой держит обезьянку, третий отращивает усы. Вместо детей, мсье, понятно? Не дай бог, если с усами что-нибудь случится — Сиф от горя сдохнет, как собака! Ей-богу! Или вот числа: у Сифа хорошее число, а у меня — нет. Если сложить, то получится — 23. Что бы это значило?
— Не знаю.
— Но зато у меня пять цифр, а пятерка — счастье! Верно ведь? Я крепко надеюсь на пятерку. Хотя… Вот в прошлом году прибыл сюда один солдат — № 3555. Замечаете, пятерка — счастье, а их у него было три. Тройка — тоже счастье, по святой троице. И что же? В патруле он захотел пить, хлебнул воды из отравленного колодца и сдох. Как же тут верить? Во что? Сахара хоть кого собьет с толку! Однако я думаю, что на него тройка не распространяется — он был турок, а в святую троицу они не верят.
— Болтун, вы уже опять сбились на другое! Скажите-ка лучше, какое у вас хобби?
Гай стоял голый в тазу, солдат, взобравшись на стул, поливал его водой из кувшина. Поскольку его неумолчная болтовня оборвалась и перестала литься вода, Гай протер глаза от мыла и обернулся.
Земляк держался за грудь, лицо его светилось блаженством.
— Вот… Здесь… — бормотал он, торопливо отстегивая пуговицу кармана. — Смотрите сюда, дорогой мсье!
Гай вытянул шею. В мокрых худых руках виднелась коробочка со стеклянной крышкой.
— И вы успели списаться? Фотография заочной невесты, что ли? Поднесите ближе, ничего не видно!
В коробочке, поджав под себя когтистые ножки, сидел паук. Гай сразу узнал подлую тварь. Доктор Паскье в Турггурте предупреждал о смертельной опасности его укуса.
Гай качнулся прочь, вылез из таза. Минуту они молча рассматривали друг друга. Корреспондент стоял на полу голый и с намыленным лицом, солдат № 12488 возвышался на стуле с кувшином в одной руке и с пауком — в другой. Лицо его сияло.
— Это моя радость! — гордо говорил он, ласково заглядывая в коробочку. — Его зовут Гай, как и вас, мсье. У него есть Женушка Марта и детки — Рауль и Луиза. Это — третье поколение. Не верите, мсье? Даю слово! Дедушка Иоганн скончался в прошлом году, папа Густав — месяца два тому назад, Умер случайно, но оба похоронены по всем правилам. Они живут у меня в большой банке, я вам ее принесу сегодня же!
Только у меня одного такая радость! Один португалец, № 10435, он уже убит, держал паука — так ведь это был простой паук, обыкновенная дрянь, хотя и очень большой, это правда. А мой — самый опасный из всех: кольнет разок, и сразу задерешь копыта! Недавно у нас один стрелок сразу же отправился на тот свет через час после укуса! Да, мсье! Я всегда ношу с собой кого-нибудь из своей семейки, даже в патруль беру, хотя — видит бог! — сколько это приносит хлопот! Два раза из-за них ребята крепко били мне морду, но ничего — я держусь и ношу их на счастье. Что вы скажете?
— Скажу, что у меня в голове уже не все в порядке.
В мрачном настроении Гай стал надевать кальсоны, коротенькие и воздушные, настоящие африканские кальсоны, когда-то всученные ему в Париже в дорогом магазине. На миг в воображении воскресла сильно напудренная продавщица с гигантским бюстом и благородным выражением лица. Она показалась теперь далекой-далекой и бесконечно милой!
Заиграла труба. Послышался торопливый топот кованых сапог по сухой земле.
— На вечернюю поверку!
— Выходи!
— Живо!
Одевшись, Гай вышел во двор. Солнце закатывалось за горы. При таком освещении они вдруг встали вокруг крепости отвесной зубчатой стеной — ярко-красной с одной стороны и серо-голубой — с другой. Там, наверху, вероятно, потянуло вечерней прохладой, но в глубокой котловине, где пряталась крепость, воздух был неподвижен и зноен, а от земли и построек шел нестерпимый жар.
Солдаты собрались на плацу у высокой мачты, на которой бессильно поник трехцветный французский флаг. Позади всех, откинув за плечи крылья алых бурнусов, в высоких алых фесках, алых мундирах и шароварах неподвижно вытянулись сувари, сахарские жандармы. Рядом с ними стояло отделение мохазни, верблюжьей кавалерии, которая поддерживала связь между крепостями; солдаты в белых чалмах и длинных синих плащах были похожи на статуи. Их узкие горбоносые лица были очень серьезны: они торжественно совершали важную церемонию, полную неведомого и потому глубокого смысла. Перед Гаем четкими рядами выстроилось отделение сенегальских стрелков. Замерли огромные статные бойцы с татуированными угольно-черными лицами, их вытаращенные глаза выражали детское усердие и свирепость, от напряженного старания губастые рты раскрылись. Впереди не спеша строились два взвода легиона. Солдаты громко смеялись и разговаривали, в ломаную французскую речь здесь и там прорывались иностранные слова. Лениво застегивая мундиры, они остервенело чесались прямо пятерней, так что лоснящиеся от пота лица и груди казались полосатыми и клетчатыми. Скверный запах густо стоял в неподвижном воздухе.
— Сиф идет!
Все стихло. Пройдя по рядам и дав пару зуботычин, сержант остановился перед гарнизоном.
— Смирррно! Гробовая тишина.
— Квартирмейстер, ко мне! Быстрый топот ног, и опять все тихо.
Вытирая рукавом пот с лица, квартирмейстер раскрывает засаленную тетрадь.
— Список солдат 10-й отдельной роты 1-го легиона, в текущем году павших за Францию. № 10784.
Люди стоят, не шевелясь.
— Здесь! — проревел Сиф.
— № 5635.
— Здесь!
— 1102.
— Здесь!
И долго еще продолжали выкликать мертвых, которые в этой церемонии незримо присутствовали вместе с живыми. Наконец квартирмейстер сменил тетрадь.
— Список низших чинов гарнизона крепости № 8.
— № 4855.
— Здесь! — отвечает голос из рядов.
Никогда Гай не видел такого кровавого заката на зубьях скал — небо и земля пылали, объятые страшным пламенем. Голова слегка кружилась.
— Все! — квартирмейстер спрятал обтрепанные тетради под мышку.
— Слушай, на караул!
Четко брякнуло оружие. Взметнулись блестящие ряды штыков. Сержат Сиф, громко стуча каблуками по твердой и бесплодной, как чугун, земле, торжественно обошел Ряды.
— Да здравствует смерть! — неожиданно прокричали солдаты, дружно и резко, как вызов.
Короткая пауза.
— Да здравствует смерть! Пауза.
— Да здравствует смерть!
Настала ночь. Но Гай не мог уснуть. Разве можно уснуть, забравшись в жарко натопленную печь и плотно закрыв за собой дверцу? Горячие и липкие капли стекали на простыню, ставшую под ним противно горячей и мокрой. Сердце колотилось часто и слабо.
Тихо. В комнате темно, лишь тоненькая полоска лунного света падает из окна на стену прямо у изголовья, узкая и яркая, зелено-голубая полоска, на которую Гай глядит из-под бессильно опущенных век, то погружаясь в забытье, то снова возвращаясь к своим мыслям. Они текут так же тяжело, как ставшая клеем кровь, тянутся, мутнея и расплываясь и вновь собираясь в туманные образы.
Вдруг Гай широко раскрыл глаза. Прямо над ним в полосе лунного света на стене сидел паук. Точно такой, как у сумасшедшего солдата. Он перебирал лапками и слегка поворачивался к свету, будто купался в прозрачных зелено-голубых волнах. Прошла минута, другая. Паук легко бегал по освещённой полоске — сначала вверх по стене, потом вниз, к потной груди Гая, и, наконец, свернул в темноту.
Крупные горячие капли бежали по простыне. Не отрываясь, Гай все еще смотрел на яркую полосу света. Из темноты снова выбежал паук, но на этот раз не один — за ним бежал другой, поменьше. Они теребили друг друга лапками и бегали взад и вперед, точно играя. Вот один, сделав резкий поворот, потерял устойчивость и сорвался со стены. Он скользнул вниз, отчаянно цепляясь за штукатурку. Гай почувствовал то место на голой груди, куда он упадет. Но паук повис на паутине головой вниз и плавно покачивался над его лицом.
Гай закрыл глаза. Прошло время. Когда снова поднял веки— пауков не было. Где они сейчас? Сердце захлебывалось густой горячей кровью. Э-э-э, все равно… Он сел на кровати, взглянул на светящийся циферблат — без четверти два. Влажными пальцами нашарил спичечный коробок, чиркнул и почувствовал, как капля пота с носа падает прямо на спичку. Снова чиркнул, задыхаясь от усилия, — теперь две капли падают ему на пальцы. Наконец слабый огонек осветил пустую комнату. Пауков не видно.
Гай зажег лампу, потом потушил. Бесполезно… Что делать? Куда пойти? К кому?
И вдруг мысль: «К Бонелли!» К человеку, который сейчас один томится на больничной койке. «Скорей! К нему… В больницу»
Гай наскоро натянул брюки и в мягких туфлях вышел под крытую галерею, тянувшуюся вокруг квадратного двора.
В окне больницы света не было. Бонелли спал…
В отчаянии Гай опустился на ящики, аккуратно сложенные вдоль стены. Подобрал босые ноги. Опустил голову на колени… «Зачем я побежал к Бонелли? Сообщить, что мне очень жарко? Стыдно! Стыдно!» — думал Гай, но стыда не было, была только противная слабость и тоска. Он задремал.
Гай не услышал решительно ничего: ни шороха, ни даже чужого дыхания. Просто почувствовал, что рядом с ним в темноте стоит человек, испуганно открыл глаза и на фоне ярко освещенного двора увидел черный силуэт. Кто-то плотный, слегка обрюзгший осторожно пробирался из больницы. Гай мог бы коснуться его рукой, едва приподнявшись с ящика.
— Ты, Дино?
Другой силуэт, долговязый и тощий, крался от домика для приезжающих.
— Здорово!
— Здравствуй, Дино. Давно уже жду твоего приезда. Получил пакет через Аллара?
— Да.
— Вот видишь! А ты не верил! У меня все готово: нужны только деньги, оружие и твое решение.
— И что тогда?
— Как — что?! Буза! Такую кашу заварим, что обе линии выйдут из строя на полгода, а то и больше!
— Так, так… — Бонелли помолчал. — Садись, Лоренцо, вот сюда. Днем я наметил место.
Черные силуэты опустились прямо у ног Гая. Затаив дыхание, он сидел на высоком ящике. Заговорщики говорили тихо, наклонившись друг к другу, и сначала Гай не разбирал отдельных слов, но потом они увлеклись и стали шептаться громче: долговязый пронзительным высоким тоном, как тонкая паровая трубочка, Бонелли по-начальнически солидно, как будто пыхтел большой паровоз на короткой остановке.
— Так вот, Лоренцо, — начал Бонелли, — я желал бы сперва выслушать твои планы и пожелания, а потом скажу кое-Что сам… Итак, выкладывай, что у тебя накопилось, и покороче — время идет.
— Что же, Дино, я тебе всегда говорил, что надо поменьше болтать и побольше делать!
— Продолжай.
— Я готов к большим делам. Аллараг-Дуа отчаянный парень. Французов ненавидит. Теперь слушай, дальше. Здесь, в крепости, всем заправляет старший сержант Сиф, немец. У меня с ним полная договоренность!
— Ты посвятил его в свои планы?
— Я не ребенок, Дино! У нас есть общая договоренность — и только! Все дальнейшее зависит только от тебя. Сиф — бывший капитан германской армии, потом в Южной Америке дослужился чуть ли не до генерала, воевал в Корее. Сорвиголова! На него можно положиться. Мой план таков: когда лейтенант, здешний начальник, поведет взвод в обход района, Аллар его застрелит. Младший лейтенант — набитый дурак. Сиф подговорит его пойти в горы с карательными целями до получения подкрепления, чтобы схватить орден, понимаешь? Люди Аллара уберут его, это будет нетрудно. А взвод, потерявший руководство, проводники заведут подальше в горы. Между тем Сиф откроет ворота крепости алларовским молодцам! Понял, чем это пахнет? Итальянский военный крест второй степени тебе обеспечен, синьор капитан, дело верное! О тебе доложат самому дуче! Но, конечно, придется и раскошелиться. Сиф деньги любит. Без денег и оружия ничего не сделать, Дино, и если тебе нужны мои пожелания, так вот они: побольше денег, побольше оружия!
Наступило молчание. Бонелли зашевелился, как будто шарил руками в карманах. Гай готов был держать пари, что он искал свою трубочку, но потом вспомнил, что курить нельзя, вздохнул и потихоньку выругался.
— Ну, что же ты молчишь? — обиженно спросил долговязый. — Как мои планы? Нравятся?
— От начала до конца — детский лепет! — отрезал Бонелли.
— То есть так? — Долговязый был ошеломлен, он даже несколько отодвинулся от своего собеседника.
— Лоренцо, Лоренцо! Слушаешь тебя и только головой качаешь… Винить тебя, конечно, не приходится, но… как видно, и рассчитывать тоже нельзя.
— Не понимаю. Кто же я, по-твоему?
— Авантюрист. В каждом твоем слове чувствуется отсутствие почвы под ногами. За спиной у тебя — пустота, вот в чем беда.
— А у тебя что за спиной?
— У меня — Италия, моя родина. У тебя — нуль, кружок с дыркой — ни Франция, ни Италия!
— Значит, я — продажная шкура?!
— Не кричи, Лоренцо, и не забывайся: во-первых, вокруг нас враги, а во-вторых, я — твой начальник и повышать на себя голос не позволю. Кто те люди, на которых ты опираешься? Авантюристы, головорезы.
— Святых отцов здесь нет, выпиши их из Италии, если они тебе нужны!
— К чему мне святые отцы? Ты или не понимаешь меня, или не хочешь понять. Я сам — агент, чужой человек в Сахаре, ты тоже. Поэтому мы должны в своей работе опираться на местные элементы, на коренных жителей. А кто твои люди? Аллар — феодал, у которого французы подсекли корни. Связей с местным населением у него нет. Больше того, в условиях перемещения племен и накопления нерешенных вопросов он многим здесь мешает. А кто такой Сиф?
Говоря твоими словами, ландскнехт и продажная шкура! Ему верить? Никогда! Ты сказал, что он любит деньги. Еще бы! Вот этому я верю! Но запомни: наскоки нам не нужны. Твой план не подходит, потому что французы ликвидируют шум прежде, чем он дойдёт до ушей кочующих племен.
— А если прозевают?
— Будет еще хуже.
— Хуже?!
— Ясно. Итальянская Ливия недалеко. Брожение мигом передастся к нам: у нас там тоже много горючего материала, пожар у соседа опасен и нашему дому. Успех в Хоггаре разом воодушевит туземцев всей Северной Африки. Всюду зашевелятся националисты и революционеры. С националистами мы еще сможем договориться, а уж с коммунистами — никогда! Их придется вешать поодиночке! Французы и мы сидим на одном суку!
— Так какого же черта…
— Не обижайся. У тебя большие планы, а выйдет из них один пшик! А я хочу другого. Мы дали тебе денег и помогли привлечь сюда этого профессора Балли. Создана научная экспедиция, прикрываясь которой ты можешь обследовать горы и весь район. Что ты сделал? Ничего! А нужно сделать вот что: нанять проводников из местных людей, облазить горы вдоль и поперек, обследовать все закоулки по линии крепости и найти новые, не известные еще французам источники. Не найдешь — выкопай! Под видом раскопок ты можешь накопать много колодцев. Затем нужно поселить там кочевников, привязать их к воде. Французы боятся туземцев, они слабы и потому стараются обезлюдить зону коммуникаций. А ты заселяй ее! Заселяй! Они засыпают колодцы, а ты их рой! Да еще в самых неудобных для них местах! Вода — ключ к Сахаре. У кого в руках вода, тот здесь и господин. Вода в пустыне важнее винтовок, она — опаснейшее оружие! Так дай ее местным племенам! Дай! Обследуй район, составь карту, календарный план работ — и действуй! А если французы начнут отрывать племена от воды, вот тогда вспыхнет брожение, но уже совершенно естественное и стихийное, я бы сказал, законное в понимании самих туземцев. Можно будет и слегка подогреть его в наших интересах: подбросим тебе винтовки, даже не с сотней, а всего с пятидесятые патронами на дуло — пусть бунтари постреляют немного! Вот тебе моя схема действий, вот тебе реальные возможности! Ну, понял хоть теперь, наконец?
— Чего же не понять…
Наступило молчание. Луна уже сильно сдвинулась к гребням крыш, косые черные тени легли через двор.
— Время идет, — вдруг спохватился Бонелли. — Надеюсь, мы не громко говорили?
— Нет. Все тихо.
— Ладно. Вернемся к делу. Задание ты получил, даю тебе две недели для составления плана. Пришли его к концу месяца. Будь осторожен. Денежный отчет принес?
— Вот он.
— Давай сюда. Завтра зайди ко мне в лазарет после обеда, когда все лягут отдыхать. Получишь деньги. Теперь еще одна неприятная тема.
— О чем же?
— Да все о тебе. О твоем житье-бытье.
— Кто-то уже успел тебе наябедничать. Все контролируешь? Не надоело?
— Нет, не должно надоесть! Это — моя обязанность. Ты, Лоренцо, слабохарактерный, увлекающийся человек, без стержня в душе. Я тебе не учитель, но твои увлечения мешают делу.
— О чем ты говоришь? Не понимаю!
— О Тэллюаульд-Акадэи.
Гаю хорошо было видно, как силуэт долговязого дрогнул и слегка качнулся назад.
— Публичная девка, да еще чернокожая! Что она мне?
— Тэллюа не публичная девка и не чернокожая. Она окрутила тебя вокруг пальца. Ты в нее влюблен. И совершенно потерял голову.
— Я?!
— Ты. Пауза.
— Послушай, дорогой Дино, неужели ты думаешь…
— Я знаю, а не думаю. За тобой следят мои люди. Мне известен каждый твой шаг, каждое слово, каждая выписанная для нее из Алжира шелковая подушка или пара украшенных бисером туфелек.
Снова пауза.
— Тэллюа мне нужна, — начал долговязый. — Она — моя база и прикрытие. Не я в нее влюблен, а Аллар, он хочет жениться на ней, но она играет и морочит ему голову. Через нее я и поймал его. Пока Тэллюа здесь, сам вождь и его вассалы всегда будут в твоем распоряжении, Дино.
— Это хорошо. И верно, что ее можно использовать. Но так тратить на нее время и деньги, как это делаешь ты, — никуда не годится! Да и не достигнешь ты этим ничего, Лоренцо. Плохо ты знаешь женщин. Ты ее назвал чернокожей публичной девкой — ну, а сам многого от нее добился?
— Да… То есть нет… Я и не хочу…
— Ага, видишь! Вот тебе и чернокожая девка! Предупреждаю: брось глупости. Не бросишь — поссоримся всерьез.
— Да я ведь… Эх… Ну, ладно, Дино.
Вдруг где-то совсем близко громко пропел петух.
— Скоро утро. Все, что ли?
— Нет, не все. Тэллюа — одна причина твоей бездеятельности, но есть и другая. Она мне нравится еще меньше.
— Что же это такое?
— Золото.
Этого долговязый не ожидал.
— Да что ты, Дино! Клянусь тебе богом! — поспешил он с фальшивой горячностью.
— Баста кози! Мне сообщили все подробности. Балли напал на след сокровища Ранавалоны, последней королевы Мадагаскара. Верно? Отвечай! Ну, вот… Вы уже приблизительно знаете район, где спрятаны сокровища, и планомерно кружите, постепенно суживая круги. Считаете, что теперь клад от вас не уйдет. Мне известно, что профессор известил свое Археологическое общество, он заинтересован в древностях: для учёного существуют лишь культурные ценности. А для тебя?
— Для меня?
— Да. Ты чего ищешь?
— Странный вопрос! Ведь я — человек с высшим юридическим образованием, бывший офицер, администратор научной экспедиции. Балли и я — одно и то же.
Снова Бонелли плотно придвинулся к долговязому.
— Тебе нужно золото, чтобы избавиться от нас.
— Дино, ты с ума…
— Брось! Не время шутить! Бонелли встал. Поднялся и долговязый.
— Запомни одно: изменнику — пуля в спину. Без предупреждения. Слышишь?
— Слышу.
— Завтра лейтенант уходит с патрулем. Уговори этого голландца немедленно ехать в горы. Поезжай сам и брось его на шею Тэллюа!
— Но…
— Без «но». Ты должен заинтересовать его и привязать к девушке, чтобы освободить меня и себя. Сведи их — и марш в горы, на поиски воды. Приказ понят?
— Так точно.
— Выполняй. Ты свободен. Впрочем, я пойду первым.
— Всего хорошего, Дино! — прошептал длинный вслед бесшумно удалявшейся фигуре Бонелли. Потом вздохнул, скрипнул зубами и яростным шепотом с ненавистью бросил в темноту: — Сволочь!
Гай ощупью нашел па столе бутылку вина и сухари и, не зажигая света, с аппетитом поужинал. Потом растянулся на постели и задумался.
«Так ошибиться в оценке Бонелли! Славный малый… Черт побери! Во-первых, он гораздо культурнее бывшего капитана шхуны и заведующего автобазой. Во-вторых, в его лице и манерах есть что-то властное и даже барское. Как я не обратил внимания на его глаза — холодные, всегда настороженные… Взгляд человека, которому постоянно нужно быть начеку! Он недурно играет роль. Тощий замызганный кошелек… «Нас, африканских служак, не балуют деньгами…» А фотографии на стене? Этот номер ловко продуман и сработан! «Два брата, герои Вердена… Оба пали». И я смутился, залепетал извинения… Я — настоящий осел! Но лучше всего — новенькая французская ленточка на стене: «Хороший француз!» Хотя в мое оправдание нужно сказать: негодяй мастерски разыграл эту сцену — голос его задрожал, он отвернулся, как будто желая скрыть от меня невольную слезу… А сцена под навесом — этодрака двух пауков! Характерные персонажи! Интрига завязывается. Любопытно, как завтра долговязый начнет обхаживать меня! Не получится ли новая комбинация — геер ванЭгмонд и его сахарское хобби?
Нужно поскорее собраться в горы и поглядеть на Тэллюа!
Тэллюаульд-Акадэи… Какое звучное имя…»