Лейтенант Лионель д'Антрэг жил в чистеньком белом домике. Завтрак был сервирован на веранде. Навстречу Гаю поднялся молодой офицер, худенький мальчик с узкими плечиками и длинной шейкой. «Он странно бледен для Сахары, особенно руки с тонкими нервными пальцами. Сколько ему лет? Наверное, двадцать пять, но на вид семнадцать».

Лейтенант был одет строго по уставу и заметно важничал.

— Мсье ван Эгмонд, — проговорил он, назвав себя, — прошу извинить мою вчерашнюю неучтивость: я весь день провалялся в постели.

Сенегальский стрелок, раза в полтора выше и втрое шире своего господина, прислуживал им, двигаясь бесшумно и мягко, как большая черная пантера.

Разговор, как и следовало ожидать, обратился к прекрасной Франции и сердцу ее — Парижу. Гай рассказал последние новости из мира искусств, литературные сплетни и светские анекдоты. Спорт лейтенанта не интересовал, упоминание о парламенте вызвало страдальческую гримасу.

Постепенно лейтенант д' Антрэг, как улитка из скорлупы, выполз из брони своей застенчивой официальности. Он забыл и Сахару, и крепость и превратился в простого милого молодого человека, почти юношу. Гай почувствовал, что еще два-три шага навстречу друг другу, и они станут друзьями.

После завтрака сенегалец подал кофе. Где-то совсем близко протопали кованые солдатские ботинки и брякнуло оружие: это сменился караул. Утро кончилось. Стало опять нестерпимо жарко.

Разговаривая, Гай расстегнул боковой карман защитной Рубахи и вынул визитную карточку и письмо.

— Что это? — удивился д' Антрэг.

— Рекомендательные документы к вам, господин лейтенант! Мои верительные грамоты!

Лионель усмехнулся.

— От моих начальников? Их рекомендации для меня мало значат, ван Эгмонд… Я рад вам и без них, рад безмерно!

Лицо его стало грустным. Потом он взглянул на визитную карточку. На ней стояло два слова: «Адриенна д'Антрэг».

— От сестры?! — Лионель вспыхнул и впился глазами в конверт.

— От вашей мамы… то есть я хотел сказать, от госпожи д' Антрэг.

Лейтенант поласкал письмо кончиками пальцев. Потом поднял на ван Эгмонда печальные глаза:

— Думаете — вот сентиментальный мальчик? Нет, это одиночество. Я отдыхаю только в походе, среди туземцев. В крепости тоска и одиночество берут меня за горло.

Он встряхнул головой.

— Скажите, ван Эгмонд, где же вы познакомились с моей матерью?

— На одной из моих выставок, года два тому назад.

— Ах, так! Да, я вспоминаю. Мне как-то передавали ваши рассказы о гитлеровском Берлине. Позор и ужас!

— Что же вы не прочтете письма?

— Не хочу обесценивать его беглым просмотром. Вот вернусь из обхода и ночью буду перечитывать его много-много раз. А пока пусть полежит у моего сердца.

И он бережно сложил письмо и спрятал его в карман.

— Неудачно выбрано место для постройки крепости, — сказал Гай, следя, как голубой табачный дымок тяжело повисает в раскаленном воздухе. — Я провел ужасную ночь, дорогой лейтенант. Устроить жилье в печке — что за нелепая идея!

— Крепость — не жилье, — рассеянно ответил лейтенант д'Антрэг. — Мы здесь не живем, а страдаем. «Ради Франции», — говорят нам.

— Но зачем здесь крепость?

— С севера на юг Сахару пересекают два пути, очень важные в экономическом, политическом и военном отношении. Один соединяет Алжир с нашими колониями в Западной Африке, второй, значение которого еще больше, ведет в Центральную Африку. Если мы хотим удержаться там, то безопасность этих коммуникационных линий должна быть обеспечена. Между тем ее пересекает третья линия — из итальянской колонии Ливии.

— Ну и что же?

— Итальянцы экономически освоили Тунис, а достался он французам. Италия всегда считала себя ограбленной, но раньше была слишком слаба, чтобы начать интриги. Не то теперь. Муссолини вооружил страну, ему нужны шум, экспансия. Диктатура — всегда в динамике, покой ей опасен, он лишает смысла ее существование. И вот вопрос об экспансии в Африке снова поставлен Италией в порядок дня и на этот раз уже в острой форме. Плацдарм — Ливия. С ожесточенным упорством итальянцы стараются подорвать наши позиции в Сахаре: в пустыне идет молчаливая и тайная, но кровавая борьба, и вы находитесь в ее гуще.

— Как так?

— Весьма просто! Наша крепость построена на перекрестке двух враждебных стратегических путей: Алжир — Чад и Ливия — богатые страны Западной Африки. Вы видите теперь, что мы поджариваемся по необходимости! Кроме того, крепость — это жандармская станция в Сахаре: она сдерживает проникновение мыслей об освобождении.

Лейтенант нахмурился.

— Так, значит, вы искали здесь опасности? Зачем они вам? — лениво спросил Гай, только чтобы поддержать разговор.

Лейтенант встал, подошел к его креслу. Было видно, что ему очень хотелось поговорить. — Я утомляю вас своей болтовней, — осторожно начал он, — но поймите: когда поживешь в пустыне, то обязательно станешь болтуном.

Он помолчал, собираясь с мыслями, и заговорил, сначала спокойно, потом все больше и больше волнуясь.

— Меня всегда злила наша французская пассивность, влюбленность в домашний очаг, свой садик, свой домик… Наша философия, искусство, культура и быт — все пронизано стремлением к равновесию, умеренности и покою. «Страна умеренности», — с гордостью говорим мы о Франции. А скажите, чем здесь гордиться? Что такое равновесие, как не смерть? Жизнь — это движение и борьба! Да вы смеетесь, мсье!

— От удовольствия! Ну и что же дальше?

— Я готовился стать музыкантом, но взял да и сделал невероятное: прыгнул в неизвестность! Поступил в офицерскую школу, потом попросился в колонии. У меня были засученные рукава и горячее сердце — и я хотел выйти на большую дорогу.

— Боюсь, что вы избрали ложный путь, дорогой д'Антрэг, — ответил Гай. — За солдатом всюду шествует купец.

Он хозяин. Без наживы колонии бессмысленны. Куда дели вы ваши руки?

— Гребу ими всякую мерзость. И вижу, что другие делают это спокойнее и поэтому лучше. Есть люди, созданные для роли колонизаторов. Например, мой сержант! Видели его?

— Имел удовольствие. Красочный тип.

— Да, истинный мерзавец. Сейчас он стоит с полной выкладкой и винтовкой на плече прямо на солнцепеке — самое страшное наказание в Африке.

— Позвольте, ведь он вел меня к вам!

— По пути в караульное помещение.

— За что же вы его так упекли?

— За оргии.

— Как, разве в крепости есть женщины?

— Ни одной. Я бы давно согнул его кренделем, да не смею: начальство и солдаты его любят. Сифу начальство поручило следить за мной — он донес, что я отпускаю пойманных агитаторов. Я его просто боюсь!

— Любовь начальства я понимаю. Но солдат…

— Представьте, и они его любят. Сиф импонирует им своими пороками. Он потакает прихотям солдат и действует на их воображение. Это он обучил гарнизон прославлять смерть по примеру испанского иностранного легиона. Я редко выхожу на поверку, и он пользуется этим.

— Да, мне уже пришлось побывать на этой церемонии, и, скажу прямо, ее несомненно украшает этот троекратный дружный крик: «Да здравствует смерть!» Сиф неплохой режиссер! Но почему же вы сами не выходите на плац?

Офицер брезгливо поморщился.

— Противные рожи… Да и запах… Вы обратили внимание?

Помолчали. Вытерли пот с лица, шеи и рук.

— Да, о Сифе… — опять вяло начал д'Антрэг. — Он идеальный легионер. Вор, развратник, грабитель, насильник и вместе с тем бесстрашный солдат — под пулями всегда впереди, в походах всегда в хвосте колонны и тащит на себе ослабевших и раненых. Нужный человек. Слава богу, он заканчивает срок и скоро уберется в Германию. У себя дома он еще нужнее, там такие люди делают теперь карьеру. Помяните мое слово, мы еще увидим его портреты в газетах!

— А пока будущий фюрер носит весьма красочную кличку и отращивает усы!

— Он — моя правая рука. Боже, кто бы мог это подумать! Рыцарь Ги д'Антрэг слушал сонеты своего друга Пьера Ронсэра, Родриг д'Антрэг был подполковником и доверенным человеком Генриха Гиза, Каэтан д'Антрэг отличился при Эйлау и получил крест из рук императора, а Лионель д'Антрэг с помощью сержанта Сифилиса засыпает колодцы кочевников вдоль большой дороги. Какое презренное время! Лейтенант замер в кресле, бессильно закрыв глаза.

— Великое в истории строится на крови и лжи, — высокопарно сказал Гай, искушая его. — Что не успеет сделать кровь, то потом довершит легенда… Пройдет время, и когда-нибудь потомки будут чтить Лионеля д'Антрэга как маршала Франции и цивилизатора отсталых народов.

Лейтенант открыл глаза и взглянул на Гая.

— Знаете, что я вам отвечу? Я уже списался с министерством. Меня не задерживают — совсем наоборот. Обе стороны расстаются с радостью. Но мне остается дослуживать еще четыре месяца.

— И прекрасно! Вы будете в Европе раньше меня! Подумав немного, лейтенант добавил несколько неожиданно:

— Да, кстати… Чтобы не забыть! После обеда обязательно сходите в дуар под стенами крепости. Я дам вам проводника.

— А что там интересного?

— Найдете сами. Четыре месяца! Еще четыре месяца! Ужасно….

— Это — слабость! — строго сказал Гай.

— Нет! — закричал лейтенант, сверкнув глазами. — Чистить эту помойную яму у меня нет сил. Нужно или бежать, или привыкать. Третьего выхода нет! Я написал несколько писем генерал-губернатору, он передал их нашему полковнику. Ну и что же? Меня вызвали и заявили, что я наношу вред интересам родины. Родина! Как будто Франция — это всяческие мерзавцы, а я здесь — их слуга. Но я не Сиф, мсье, нет! Бежать надо, вот что! Четыре месяца еще… Боже мой!

Они помолчали.

— Так как же мне поехать в горы?

— Ах, да… Горы… — д'Антрэг встряхнулся. — После обеда найдете капрала мохазни Сайд ар-Рашида. Сайд — араб, в прошлом приказчик магазина в Оране. Проворовался, теперь служит у нас, хорошо говорит по-французски и знает местный язык и условия. Он вас проводит в дуар. Затем вместе с вашим денщиком (ведь негодяй Сиф дал вам денщика? Да? Хорошо!)…Так вот, с вашим денщиком Сайд упакует все необходимое, и вы отправитесь втроем в горы, когда вздумаете. Еще лучше, если для охраны возьмете одного стрелка-сенегальца.

Пусть все трое захватят оружие. С такими молодцами не пропадете. В горах найдете профессора Балли — это научный руководитель швейцарской экспедиции, которая производит в Хоггаре археологические раскопки и собирает этнографический материал. Профессор в высшей степени порядочный человек и интересный собеседник. А до стоянки доберетесь вместе с администратором экспедиции графом Лоренцо. Граф Лоренцо де Авелано культурный человек, юрист, человек начитанный. Он хорошо знает местные условия, и вы от него тоже узнаете массу нового. Да я и сам думаю вскоре отправиться в горы. Значит, там и увидимся! А с графом я вас познакомлю сейчас же… Диула! Пригласи мсье де Авелано.

— Что это за человек?

— Малоприятный, но интересный. Много путешествовал. Бывший офицер — у себя на родине он принимал участие в гражданской смуте!

— На какой родине? Он не француз?

— Граф Лоренцо — корсиканец. Фашист.

— Лоренцо де Авелано? — повторил Гай.

— Вы раньше слышали это имя?

— В пути. От мсье Бонелли.

— А кто это?

Гай объяснил.

— Да… да… Вспоминаю. Ну, этот Бонелли вряд ли хорошо знает графа — Лоренцо мало доступен для знакомств. Да вот и он сам.

На другом конце двора показалась долговязая фигура в парусиновой шляпе набекрень, защитной рубахе с засученными рукавами, в коротких трусиках и парусиновых туфлях. Выцветшее платье подчеркивало темный загар тощих и длинных ног и рук, нелепо болтавшихся на ходу.

Лейтенант познакомил их, все трое уселись, вернее легли, В шезлонги. Снова появился бесшумный сенегалец с бутылкой и стаканами, но на этот раз коньяку воздал должное только граф. Лионель с отвращением глядел в небо, Гай излагал сущность своего дела. Граф Лоренцо был в восторге. Посмотреть Хоггар! Когда выезжаем? Завтра? Это к лучшему — начинаются лунные ночи. Надо отправиться вечером, а утром быть у цели. Геер ван Эгмонд увидит незабываемое зрелище— луна над Хоггаром! Он будет помнить это всю жизнь, да, да, всю жизнь! А дуар не стоит того, чтобы на него тратить время. Тем более что геера ван Эгмонда в горах ждет сюрприз. Да, да, приятный сюрприз: база экспедиции находится рядом со становищем одной замечательной девушки…

Лейтенант искоса взглянул на графа и, пощипывая едва заметные усики, вставил:

— Настолько замечательной, что экспедиции уважаемого графа суждено, очевидно, пребывать только рядом с ее шатром.

Граф вспыхнул.

— Девушка стоит того, чтобы вы поспешили ради нее в горы, — с любезной улыбкой обернулся он к Гаю, даже не взглянув на Лионеля. — Я зову ее тем именем, которым она величает уважаемого лейтенанта.

— А именно?

— «Цветок Пустыни», — с ядовитой насмешкой продекламировал граф Лоренцо.

Теперь в свою очередь покраснел Лионель.

— Местный обычай… — пробормотал он. — Хозяева поют в честь гостя приветственную песнь…

Глаза Лоренцо злобно блестели. Это были странные глаза на опустошенном лице… Кто он? Где Гай видел такие лица? На кого он похож? И услужливая память развернула перед ним бесконечную портретную галерею… И вдруг он вспомнил: в Италии!

Разгром под Капоретто… Развал итальянской армии… Полный хаос, растерянность и отчаяние… Конец всему, и как выход— Муссолини и фашизм. Из бывшего офицера родился похититель автомобилей, уголовник, пьяница и шпион. Зажатый в лапах полиции, опустившийся человек получил «для вида» липовый титул и был заброшен в Сахару.

Граф изобразил на лице любезную улыбку:

— Вы вспомнили что-то приятное, геер ван Эгмонд? — О, да… Нашел наконец подлинную сахарскую экзотику!

После обеда Гай пошел отдохнуть, но вдруг вспомнил слова Лионеля о дуаре. Подумал, вздохнул и поплелся искать капрала. И в самом деле, Сахара — это мертвое царство солнца и жары — так какой смысл смотреть ее вечером?

— Простите, мсье, — остановился вдруг капрал, когда они Уже направились к воротам. — Нам нужно захватить еще одного спутника.

Он рысцой побежал к офицерскому домику и вернулся с вертлявой белой собачкой.

— Это Пиф, любимец господина младшего лейтенанта Де Роэля. Мсье де Роэль желает, чтобы Пифа водили иногда прогуляться за стены.

В руке у капрала на шелковых ленточках болтались щегольские ботиночки для грудного младенца — пара красных и пара желтых. Сайд присел и стал, пыхтя и обливаясь потом, прилаживать обувь на собачьи лапки.

— Зачем? Ведь будет тяжело идти!

— Конечно, но песок такой горячий, что собачка обожжет лапки. Без ботинок Пиф и сам не пойдет, он уже ученый.

Крепость представляла собой группу построек и навесов, обнесенных высокими глинобитными стенами. Она казалась Гаю до крайности накаленной, но там все-таки можно было жить, спрятавшись от прямых солнечных лучей. Но когда они вышли за ворота, Гай сразу же прикрыл глаза рукой от нестерпимо режущего света. В лицо ударил обжигающий жар. Воздух поднимался струйками, и все вокруг как бы шевелилось: дрожали близкие стены крепости, извивались невдалеке стройные стволы пальм, пошатывались дальние горы. Но это движение было мертвым и лишь подчеркивало страшную безжизненность окружающего.

Вот она — пляска Серой Смерти!

Сто шагов до становища показались длинной дорогой. Гай тащился, неся на голове и плечах невыносимый груз солнечных лучей. Подошвы горели. Молча подошли они к первому шалашу, разбитому в жидкой тени пальм. Слабый огонек тлел под ржавой консервной банкой, в которой варилась мутная похлебка. Оборванная женщина, сидя на корточках, терла горячим песком грудного младенца, отчаянно визжавшего не то от боли, не то от испуга.

— Купает ребенка, мсье, — пояснил капрал.

— А воды разве нет?

— Воды хватает только для питья. Каждый член семьи получает паек на день. Вода раздается всем, вплоть до ребят.

— А если кто-нибудь от жажды выпьет весь паек?

— Этого не бывает — здесь умеют ценить воду. С детства приучаются расходовать ее глотками.

— Ну, а если ребенок прольет свой паек?

— Невозможно, мсье.

— Полноте, Сайд, ребенок всегда останется ребенком.

— Не здесь, мсье.

— Так может же лопнуть кувшин?

— Его владелец останется без воды.

— Даже если он ребенок? И никто ему не одолжит воды? Капрал пожал плечами.

— Гм, что значит — «одолжить свою воду»? Я не понимаю! — тихо сказал он.

Женщина терла младенца, не поднимая головы.

— Спросите, как зовут девочку?

Сайд перевел вопрос. Мать, не отвечая, продолжала заниматься ребенком. Тогда капрал слегка тронул ее носком сапога и грубо повторил вопрос. Женщина подобрала под себя ребенка, втянула голову в плечи и замерла.

— Что она — глухая, что ли?

— Боится.

— Чего ей бояться?

Сайд неопределенно повел в воздухе рукой, но ничего не ответил. Они побрели дальше. Там и сям сидели или лежали люди — одни лениво отмахивались от мух, другие играли в кости, но вяло, словно нехотя. Только у одной палатки группа мужчин, громко ругаясь, чинила сбрую. Гай подошел ближе, надеясь увидеть оригинальные изделия. Напрасно — сбруя была армейская.

— Наш каптер дает из крепости, — пояснил Сайд.

Люди были одеты в рваное армейское тряпье — кто в рубашку, кто в трусы. На одной лохматой голове торчала засаленная фетровая шляпа с дырявыми полями.

— Странно… Не видно ни бурнусов, ни тюрбанов!

— Да, заснять здесь нечего. Одна рвань. Приезжие господа ругаются. В Париже все красивее, правда, мсье?

— Почему они не носят своих национальных костюмов?

— Откуда же их взять? Раньше туземцы сами обслуживали себя: ткани шли из Египта и Судана в обмен на гвинейское золото, шкуры и слоновую кость. Здесь, в Сахаре, население жило с перевозок: на караванных путях кипела большая торговля— она кормила и мегаристов, и воинов-охранников, и проводников, и поставщиков воды, пищи и приюта. Всем хватало работы, люди были нужны и поэтому жили сытно. Хорошо жили, весело! А теперь грузы идут на машинах, услуги туземцев никому не требуются. Сахара пустеет. Эти бездельники и оборванцы — лишние люди… Только мешают…

— Гм… Мешают… Однако они у себя дома!

— Считайте как хотите, мсье. Я полагаю, что у них и дома теперь нет. Был, да весь развалился. Здесь процветали ремесла— производили оружие, обувь и кожи, даже ювелирные изделия. А теперь предметы обихода делать невыгодно — дешевле купить фабричные. А на безделушки денег нет. С этим все кончено, мсье.

— Однако же и покупной одежды не видно.

— Да, конечно, заработка не хватает… Приходится жить подаянием. Мы бросаем, они подбирают.

Гай бродил между шатрами. Всюду то же — нищета, молчание, серая пыль. «Вот тебе и сахарская экзотика, черт ее подери! Сахара — без экзотики!»

— Где же вода? — повернулся он к Сайду.

— Да ведь я доложил, мсье: каждый член семьи…

— Не то, Сайд, где источник?

— В крепости, мсье. Гай остановился.

— Как в крепости?

— Очень просто: оставить его снаружи, здесь наберется много всякого сброда. Источник у нас. Есть чистый бассейн, все как следует. Koгда он наполняется, мы подаем воду сюда по утрам.

— А если останется лишняя вода? Где же озеро или хоть лужа? Ведь растут же здесь пальмы — значит, в почве есть влага.

— Да, она проходит под землей с гор и после дождей. Отсюда и пальмы. Когда остается вода сверх нужды в крепости и пайка дуара, ее спускают в землю.

Они помолчали. Гай зажег сигарету и бросил ее — рот высох, курить было невозможно.

— Заглянуть в шатер можно?

— Почему же нет? Никто не возразит ни слова.

— Да, это верно…

Они подошли к шатру. Капрал откинул ногой дырявую полу. Пахнуло потом и гнилью. Гай отвернулся. Сайд изобразил на лице заботливую улыбку.

— Скверно пахнет, мсье. Туземцы моются только песком. Тело песок чистит неплохо, но голову… Представьте себе женщин, мсье. Ведь тут бывали и роды, и они обошлись без капли воды для матери и ребенка! Скверная жизнь!

Запах гнили назойливо щекотал ноздри. Казалось, среди шатров и пальм неподвижно повисло зловонное облако. Посетители в нерешительности остановились, не зная что делать.

— Я покажу вам, мсье, раздачу воды. Это вас рассмешит — представление, да и только!

Сайд подошел к стене ксара и что-то крикнул часовому по-арабски, махнув рукой в сторону Гая. Часовой передал распоряжение во двор, и вдруг из отверстия трубы, проведенной из крепости наружу, хлынула струя кристально чистой воды и расплылась по раскаленному песку. Надо полагать, что население исподтишка наблюдало за пришельцами, тем более что громкий приказ был, конечно, услышан и понят людьми в дуаре. Но сценический эффект превзошел ожидания: все бросились к воде с кувшинами в руках — заковыляли старики, и с визгом пронеслись голые дети, а взрослые, не понимая, что означает неурочная раздача, и возбужденно разговаривая, обошли стороной и тоже собрались у трубы. Душный смрад пополз по пальмовой роще, и вот эта странная толпа выстроилась, смолкла и подняла головы к вышке. Часовой снова крикнул.

Длинная очередь ожидающих судорожно качнулась вперед, и первый из туземцев, тощий молодой парень в дырявом легионерском шлеме, но совершенно голый, шагнул к струе и протянул свой кувшин.

— Куда лезешь, животное! — по-французски закричал Сайд. — Не видишь, что до тебя здесь есть кому напиться. Назад! — И, меняя тон, он потянул цепочку и почтительно сказал собаке — Проходите, мсье Пиф, проходи, мой миленький, ты уж и так еле живой.

Ошалелый от зноя Пиф заковылял к воде, еле волоча щегольские сапожки. Он дышал с трудом, длинный сухой язык болтался до земли. Пес стряхивался и снова лез под струю, а люди, серьезные, неподвижные, молча ждали. Их лица не выражали ничего, лишь на длинных тощих шеях то здесь, то там было видно движение судорожного глотка да один-два человека переступали с ноги на ногу. Но глаза… Гай впервые присмотрелся и увидел глаза арабов и вдруг неожиданно для себя понял их странное выражение: они кричали о ненависти! Гай вздрогнул и попятился… Да, его ненавидели! Все арабы, начиная от грузчика в алжирском порту, продолжая тихими молчаливыми рабочими у заднего подъезда гостиницы и кончая вот этими людьми — тоже тихими и незаметными. Их опаленные губы были плотно сжаты, но глаза, красные от жары пустыни, кричали о ненависти! Гай опустил голову и замер. Было удивительно тихо, только в давящем безмолвии слышался звук падающей воды и счастливое ворчание собаки. Наконец Пиф кончил. Все вздохнули, и раздача воды началась. Каждый жадно допивал остатки старого запаса, с деланной неловкостью стараясь возможно дольше подержать пальцы в холодной воде, набирал «с верхом», капля в каплю, затем отступал на шаг, вытягивая губы, осторожно отхлебывал, не роняя ни капли, и потом молча отходил в сторону, растирая лицо влажными прохладными ладонями. Скоро прошли все до одного, и воду закрыли, но Гай понял, что никогда не забудет ту потрясающую сцену: пылающую зноем пустыню, покрытые пылью чахлые пальмы, шалаши и навесы из тряпья и сухих ветвей, горстку тощих людей и — воду, воду, блестящую, сверкающую, кристально чистую, холодную, как лед. Разговоры стихли, ни одна рука не поднялась отогнать назойливых мух… Все окаменели. На изможденных лицах не было ни возмущения, ни озлобления, ни страдания, только одно сосредоточенное внимание. Не отрываясь, не мигая, не дыша, люди стояли и смотрели… Потом струя стала ослабевать, упало несколько капель — и все.

Представление окончилось. Гай опять увидел судорожное движение глотка, люди тяжело перевели дух и вдруг очнулись: с гиком и смехом все бросились к мокрому песку. Минуту в свалке каждый старался схватить горсть и провести холодной влагой по лицу и груди. Но песок был сразу взрыхлен и высушен зноем пустыни. Еще минута — и люди разбрелись по шалашам…

Гай и Сайд вышли на край становища. Каменистая долина искрилась и пылала.

— А это что? — указал Гай на остатки каких-то стен. — Разве крепость раньше стояла в этом месте?

— Нет, мсье, здесь находились постройки туземцев.

— Какие постройки?

— Ведь тут скрещиваются два больших караванных пути. Место было людное, торговое. То, что вы изволили заметить, — фундаменты домов.

— Куда же делись дома? Почему их нет?

— Я уже докладывал…

— Да, да, все ясно.

Они подошли ближе. Часть стен была сложена из глиняных кирпичей, часть вылеплена прямо из глины. Ни травинки, ни обломка дерева, ничего.

Горячие камни. Прах.

Желая определить размеры дома, Гай вошел в лабиринт развалин и начал шагами обмеривать фундамент. Потом остановился, пораженный неожиданным зрелищем.

На груде раскаленных красных камней сидел человек. Сквозь дыры халата светилось измученное тело — скелет, обтянутый темной, точно обугленной, кожей. Подобрав под себя грязные босые ноги и закрыв слезящиеся глаза, он обеими руками держал пыльную серую палку — высушенную солнцем змею — и медленно грыз ее. Он был красно-серым от пыли, крупные капли пота оставляли темные полосы на его опаленной коже. Заметив чужих, он замер, не выпуская добычи из серых, запекшихся губ.

— Что он тут делает?

— Кушает, мсье.

— На таком солнцепеке? — Наверное, спрятался.

— Зачем?

— Боится, что отнимут. Старик. Пожрет и выйдет к своим.

Стоя посреди комнаты, Гай не спеша обтирался холодной водой. Вдруг из растворенных окон послышалась резкая, захлебывающаяся дробь пулеметных очередей: тра-та-та-та… тра-та-та-та… Наспех одевшись, он выскочил во двор.

На плацу оживление. Солдаты тащат пулеметы, патронные ящики, ведут верблюдов.

— Что такое?!

Гай побежал к домику лейтенанта. Д'Антрэг был на веранде, в походной форме.

— В чем дело? — Готовимся в поход. Сейчас вернется взвод младшего лейтенанта Роэля, и на смену отправлюсь я.

— А стрельба?

— Проверяют… Да что вы так взволновались? Садитесь сюда. Диула! Еще один прибор!

Неожиданно раздался протяжный крик: «Поднимайсь! Выходи!» Заорали грубые голоса. Слышался топот сапог.

— Мой лейтенант, все готово.

Сиф молодцевато взял под козырек. Его широкое брюхо подтянуто, свиные глазки весело блестят. Д'Антрэг поднялся. Молча пожал Гаю руку.

— Ну, что же? Кажется, можно идти…

Справа от ворот выстроился с оружием в руках отдыхавший взвод — теперь он начинал караульную службу в крепости. Напротив, в полном походном снаряжении, с верблюдами, груженными оружием, провиантом и водой, стоял взвод, уходящий в пустыню. Солдаты молчали, их лица закрытые шлемами и синими очками, казались безжизненными, как маски. Солнце опускалось. Во дворе уже легли синие тени. Наступила глубокая тишина.

— Идут! — раздался громкий крик часового с вышки. Ворота со скрипом распахнули, стала видна пылающая, как костер, пустыня.

— Смирррно! Слушай, на караул!

Послышался топот, нестройный гул шагов, звяканье железа, и в ту же минуту, словно выплюнутый окровавленной пастью пустыни, в воротах показался первый солдат.

Это было удивительное зрелище: стройные ряды бойцов отдавали честь своим товарищам — шедшие туда приветствовали возвратившихся оттуда.

Солдат в воротах был страшен: мундир расстегнут, грудь обнажена, шлем он нес в руках, темные очки болтались на шее. Потная кожа, слипшиеся волосы, разорванная одежда и оружие — все было покрыто пылью до такой степени, что фигура казалась вылепленной из раскаленной глины. Только два круга там, где были очки, остались белыми и теперь страшно зияли на грязном лице, искаженном смертельной усталостью. Покачиваясь, словно пьяный, солдат шел по широкому проходу между выстроенными взводами — в мертвой тишине слышалось его сиплое дыхание. Дойдя до мачты с флагом, он тяжело повалился на землю.

А между тем в ворота входили все новые серые люди, истерзанные и безликие: кто до пояса голый, кто босой, кто с оторванными рукавами. Два солдата тащили под руки третьего; согнутая фигура ковыляла, опираясь на самодельный костыль… Офицер вел солдата с повязанной головой, на спине у него широкие черные подтеки запекшейся крови… Не произнося ни слова, как привидения, проплывали они мимо, чтобы повалиться на плацу. Едва передвигая ноги и опустив головы, брели верблюды. Взвод прошел, но гарнизон все еще стоял, не шевелясь, и обнаженная сабля лейтенанта опущена к земле в знак почета — ожидают отставших… Притащились еще две-три измученных тени…

— Все! — кричит часовой с вышки.

Пауза.

Потом звонко заиграла труба, и барабанщик забил походную дробь. Лейтенант отстегнул саблю и передал ее денщику, подтянул ремни на груди, поднял руку. Началось движение, топот. Новый взвод с развернутым флажком выступил в пустыню навстречу подстерегающей его Серой Смерти!