Миссис Малленпорт и Хестер вернулись в воскресенье в полдень. Обе были в превосходном настроении, миссис Малленпорт — от встречи с любимым послом, Хестер — от длинной очереди желающих танцевать с нею. Джеймс Фицджеральд, сознательный или преданный до гроба, не знаю, что именно, встретил их в аэропорту. Несмотря на недвусмысленное приглашение миссис Малленпорт, он не остался на чай в резиденции. Первый секретарь поехал, как явно подозревала Хестер, урвать час или два с Евой.

— Такие хорошие новости о Еве, — сказала миссис Малленпорт, наливая чай у сервировочного столика на террасе. — Врачи очень ею довольны. Перелом быстро заживает. Она каждый день выходит на балкон — по словам Джеймса, у нее настоящий загар.

Миссис Малленпорт не сообщила, упомянул ли мистер Фицджеральд наше неудачное мероприятие вчера вечером — как оказалось, скучное. Кроме нескольких величественных прогулок с чиновниками Министерства культуры, я танцевала один танец с Джеймсом Фицджеральдом, один — с доном Районом. Разница как между ледяной высотой Куичи и ее теплым экваториальным солнцем. Джеймс Фицджеральд быстро остановил это солнце. Он отвез меня в резиденцию сразу после танца с доном Районом.

Но если миссис Малленпорт и умолчала, что говорил вчера мистер Фицджеральд, она следующие два дня по-матерински тактично заводила разговор о том, какая превосходная портниха Бианка, жена Чико, и как обидно не дать ей сшить для меня несколько платьев, пока я здесь. Деньги помогли бы Бианке. Миссис Малленпорт видела симпатичный материал. Если я захочу, она купит его для меня, когда в следующий раз отправится за покупками. Поскольку я, милая девушка, всегда на работе.

Однако в среду я не работала. Это был вечер экспедиции Мораг и Хестер по сбору средств в гасиенде «Дель Ортега», где нас ждал ужин барбекю с danzas campestres. Хестер, которая распространяла билеты, сказала за завтраком, что все билеты проданы.

— Дон Рамон купил? — небрежно спросила я.

Она покачала головой:

— Пытался, но я сказала, что ни одного не осталось.

— Почему?

Хестер пожала плечами, нахмурилась, отбросила назад мерцающие волосы и сказала, словно извиняясь передо мной:

— Это было вчера. Я тогда не знала, как… — С облегчением она воскликнула: — Вот и «лендровер»! Лучше садитесь быстрее. Джеймс никого не отпустит рано, если они рано не приехали.

Он и не отпустил. Мистер Фицджеральд разрешил сотрудникам уйти в четыре тридцать вместо пяти тридцати, если они пришли на работу в семь тридцать вместо восьми. Как сказал мне первый секретарь, правила тщательно соблюдались, несмотря на то, что в посольстве царили мир и покой, как в хорошей семье. По крайней мере, будут царить, когда вернется Ева.

Я хотела спросить Хестер, поедет ли с нами первый секретарь, но не стала тратить время на выяснение того, что неинтересно. Я вышла раньше, чем Чико открыл двери, с помощью Эшфорда забралась в «лендровер». Сейф был открыт и первое письмо напечатано до боя колоколов, который поплыл в восемь утра по приятному чистому воздуху Куичи.

Никто не пошел на завтрак, кроме мистера Грина. Он просунул голову в дверь в час.

— Если кто спросит, я ушел перекусить, — объявил он с сияющим видом. — Меня не ждет прекрасная еда, которую подадут сегодня вечером, потому что я дежурю.

Это означало, что мистер Фицджеральд может поехать. Но захочет ли? Поддержит усилия Хестер ради мальчиков-чистильщиков? — спрашивала я себя, одновременно подшивая, печатая и документируя. Или уютно проведет вечер с Евой в ее комнате с видом на парк? Я решила, что Хестер выиграет по очкам долга службы. Когда все собрались, я получила меланхолическое удовольствие, убедившись в своей правоте.

Какая ирония, думала я, когда держатели билетов толпились перед посольством у статуи Конкистадора и его невесты, что сам дон Рамон исключен. Флот такси поручили заботам Мораг, и с энергией, несоразмерной с ее крошечным ростом, она сразу взялась рассаживать всех по машинам.

Хестер стояла на тротуаре. На ней было короткое розовое платье, выгодно открывавшее прекрасные длинные ноги. На голове — широкополая соломенная шляпа с соответствующей лентой.

— Где он? — спросила Хестер, когда я появилась в дверях посольства.

— Мистер Фицджеральд? Только что зашел в дежурку поговорить с мистером Грином.

— В экспедициях, — раздраженно сказала Хестер, — мы все зовем друг друга по имени. Даже вы можете называть его Джеймсом.

— Кого она может так называть? — протянул удивленный голос позади нас.

— О, ты здесь, любимый. — Хестер обернулась, краснея под цвет платья. — Ну, конечно, тебя, Джеймс. — Она демонстративно встала на цыпочки и быстро чмокнула его в подбородок.

Впервые я увидела, как покраснел молодой первый секретарь.

Каким-то образом, но без моего участия, мы забрались в последнее такси вместе. Мораг и Алекс Эшфорд должны были видеть, что сели все. Естественно, мистер Фицджеральд остался рядом с ней. Но я была посторонним дополнением. Все же в своей ужасно смущающей манере быть бесчеловечно человечным Джеймс Фицджеральд решил проявить доброту.

— Это первая поездка Мадлен в горы. Пустите ее к окну — справа, — сказал он Мораг. И поворачиваясь ко мне: — Захватывающий пейзаж. Вы получите нечто, что действительно стоит ваших денег.

Был ли это тонкий намек на грядущий вскоре большой вычет за платье, я не знала. Но мистер Фицджеральд улыбнулся мне чудной улыбкой, насмешливой и странно мальчишеской, и в то же время никоим образом не роняющей присущее ему от природы достоинство.

— Алекс! Лучше садись впереди. А рядом может сесть Мораг, она размером всего с полпинты. — Он подарил ей другую улыбку, любящего старшего брата. — Я сяду сзади между Хестер и Мадлен.

Я едко подумала, обещал ли он Еве, что если поедет в экспедицию, то позаботится о должном сопровождении.

Хестер казалась вполне довольной, но я ощущала неудобство. Я понимала, что, возможно, без меня они держались бы за руки. Кроме того, я остро чувствовала физическую близость Джеймса Фицджеральда. Однажды я уже заметила, что ощущаю его присутствие, когда он был в кабинете посла за дверью. Сейчас мы сидели на заднем сиденье такси, в неловкой близости. Он был далеко не миниатюрен, и наши руки и ноги касались. Я даже чувствовала его дыхание.

К счастью, беседа текла весело и непрерывно. Эшфорд и Мораг повернулись, чтобы присоединиться.

Наш путь лежал через предгорья Анд. Время от времени дорога вилась вокруг флангов, затем, преодолев ряд крутых поворотов, ныряла в маленькие зеленые долины среди обширных тихих озер.

Джеймс Фицджеральд указывал на достопримечательности. Форт на высоком откосе, где в шестнадцатом веке испанцы основали лагерь, остатки инкской деревни со стенами из тесаного камня. Время от времени он обращался на чарагвайском диалекте к водителю. Они обменивались шутками — чарагвайцы любят посмеяться. И даже мистер Фицджеральд смеялся самым непринужденным и заразительным смехом.

Но однажды он, видимо, велел водителю свернуть на обочину.

Мораг вопросительно оглянулась;

— Крошечный парнишка думает, что у нас здесь пикник? — Она всех называла одинаково.

Джеймс Фицджеральд отрицательно покачал головой и улыбнулся:

— Хочу, чтобы Мадлен увидела результат землетрясения. Именно отсюда, не забывайте, открывается действительно внушающий страх вид.

Мораг открыла рот, словно желая спросить, кто же руководит экспедицией, и тут же закрыла. Она перевела взгляд на мое лицо и подмигнула.

— Здесь, — мистер Фицджеральд потянулся открыть дверь для меня, когда автомобиль остановился. — Лучше выйти, — сказал он, распрямляясь и следуя за мной. — Другие уже видели.

Мы стояли рядом на краю пропасти. Далеко-далеко внизу я увидела в горной цепи огромный разлом, который указал с самолета дон Рамон. Сейчас я увидела, что он увеличился, в тысячу раз и уходит все ниже и ниже в безграничную темноту в чреве земли. У меня перехватило дыхание. Я, должно быть, покачнулась, поскольку мистер Фицджеральд подхватил меня за локоть. На мгновение все словно замерло. Умолкли даже наши спутники, лениво ожидающие в автомобиле. Воздух был очень холоден, разрежен и тих. Большое оранжевое солнце уже садилось. Издалека послышалось тонкое звяканье козьего колокольчика, как некое отдаленное предостережение — необходимое предостережение. Глубокая темная бездна, которая словно притягивала меня, имела аналогию с глубокой темной пропастью, которую я начала обнаруживать в себе. Затем Мораг, должно быть, что-то сказала, поскольку я услышала смех Хестер. Я встряхнулась, освобождаясь от наваждения и руки мистера Фицджеральда, и с шепотом благодарности вернулась к автомобилю.

— Вы побледнели, — отметил мистер Эшфорд. — Захватывает дух, не так ли?

Я кивнула.

— Был момент — мне показалось, что вы шагнете в пропасть, — улыбнулась Хестер.

— И напрасно, — с чувством тряхнула кудряшками Мораг. — Мой крошечный парнишка Петизо обидится, вот так. Он запал на вас, Мадлен.

— Не знаю почему, — сказала я, краснея.

Последовало замечание, которое прозвучало внешне вежливо и дипломатично, но на самом деле едко, и принадлежало оно мистеру Фицджеральду.

— Неужели? — Он поднял брови в ироническом недоверии. — Ладно, если вы не знаете, то я знаю.

Я спросила себя, мог ли он подчеркнуть колкость, звеня мелочью в кармане брюк, но, к счастью, мы слишком тесно сидели, чтобы сделать шпильку столь определенной.

Мы достигли гасиенды «Дель Ортега» за несколько минут до темноты. Это была внушительная постройка времен расцвета испанских конкистадоров, расположенная вокруг прямоугольного внутреннего двора. Гасиенда стояла в начале зеленой Ортеганской долины, утопая в виноградниках и апельсиновых рощах. Сейчас старое укрепление служило гостиницей для богатых туристов и вылазок на барбекю вроде нашей. На входной арке росли бугенвиллея и золотые розы.

Когда мы въехали под нее, ветви застучали по крыше такси. Водитель свернул к новейшей автостоянке, наполовину занятой такси, автомобилями и автобусами. Владельцы билетов Мораг уже вышли и расхаживали по гасиенде. С обеих сторон в красивом и причудливом рисунке из затейливых прудов с лилиями и узких проток с ивовыми мостами, какие все еще пересекают многие горные ущелья, располагались регулярные сады. И, конечно, всюду столь любимые чарагвайцами небольшие статуи и фонтаны.

Оставшиеся минуты до захода солнца мы медленно прогуливались по садам — Мораг и мистер Эшфорд, Хестер, мистер Фицджеральд и я. Цветы и недавно скошенная трава пахли одуряюще сладко. Все мы, казалось, исчерпали светскую беседу.

Затем стемнело, и мы последовали за остальными участниками вечеринки в широкую главную дверь гасиенды.

Мы сразу попали в огромный, но уже переполненный внутренний двор. Снова из скульптурной группы бил тройной фонтан. Мягкие цветные фонарики были скрыты в кованом железном узоре балкона, среди цветов. В дальней стороне индейцы в традиционных костюмах различных деревень пекли еду на плоских круглых камнях. Среди толпы кружили официанты в испанских костюмах с высокими каблуками, узкими черными брюками, поясами и театральными бородами. Они держали над головой серебряные подносы с горячими пряными блюдами и с низкими поклонами в духе дона Рамона предлагали гостям их отведать. По сравнению с низкорослыми индейцами официанты казались очень красивыми и высокими, похожими на родственников дона Рамона той гордой испанской статью и кошачьей грацией, с которой они сновали среди людей.

На мгновение я осталась одна. Мораг и мистер Эшфорд ушли поговорить с владельцем насчет danzas campestres, которые должны последовать за барбекю. Хестер и мистер Фицджеральд вернулись в ароматную темноту сада. Кроме жены военного атташе вдалеке, я не видела ни одного знакомого лица.

— Сеньорита… — Сначала я подумала, что голос мне знаком. Но английский был так неуверен. — Разрешите покорнейше предложить… немного этого очень сочного блюда…

Я посмотрела на официанта, великолепного в испанском костюме, с темными глазами и улыбкой за театральной бородой и усами. В их тающих глубинах светился заговорщический блеск.

— Выглядит очень неплохо, — сказала я, осторожно трогая вилкой несладкую смесь на тарелке, которую он мне подал.

— На вкус тоже. Приготовлено из рыбы, пойманной в синих водах озера Титикака. И она называется…

— Да?

— Ах, не знаю ее английского имени, сеньорита.

— Но я знаю ваше, верно, дон Рамон?

— Возможно, сеньорита. — Официант улыбнулся в большую черную ватную бороду.

Я хотела спросить дона Района, по собственной ли воле он расхаживает по гасиенде неузнанным. Но что-то сказало мне, что нет. И, в любом случае, я заметила, что ко мне самоотверженно пробивается мистер Эшфорд, поэтому просто сказала с улыбкой:

— Сколько усилий только ради барбекю.

Дон Рамон удивил меня страстностью, с которой внезапно наклонился и шепнул мне на ухо:

— Ничтожно мало, когда это означает, что я увижу любимую женщину.

Danzas campestres начались в девять. Я наблюдала за ними вместе с мистером Эшфордом. Когда в ночном небосводе над внутренним двором появились звезды, на балконе грянул оркестр. Из-под сводчатого прохода выбежала самая невероятная пара танцоров в масках — мужчина, одетый полосатым котом, преследовал девушку в длинной белой хлопковой блузе и странном льняном парике с косичками. У обоих по огромной корзине, а человек-кот размахивал длинным кнутом.

Девушка изящно семенила по полу, за ней длинными прыжками следовал человек-кот. Сделав круг, они остановились в противоположных сторонах, поставили корзины и сняли крышки. Из корзин они вытряхнули ворох одинаковых аляповатых костюмов. Потом стали раздавать эти костюмы гостям и официантам, девушка в льняном парике — женщинам, а человек-кот — мужчинам.

— Сейчас мы должны делать то же, что и танцоры, — сказал мистер Эшфорд. — Чарагвайцы — большие любители маскарадов. И любят участие аудитории.

Я взяла у танцовщицы льняной парик, грубую блузу, хлопчатобумажную маску.

— Наденьте костюм. Давайте посмотрим на вас в нем, — сказал мистер Эшфорд, ступая в полосатый костюм и опуская на голову капюшон пушистого кота с зелеными стеклянными окулярами. — На этих мероприятиях каждый должен метафорически отпустить поводья.

— Мне трудно поверить, — сказала я сухо, потому что мистер Фицджеральд оставил Хестер, чтобы подойти к нам.

Он надел хлопчатобумажный костюм, но он все еще держал капюшон кота в руке. Это все еще был первый секретарь.

— Время от времени он становится довольно необузданным, этот танец, — сказал мистер Фицджеральд, игнорируя мое замечание. — На вашем месте я бы держался подальше.

Он объяснил, что танец посвящен старой теме — изобилие и добро против разрушения и зла.

— Вы, девушки, — слабо улыбнулся ей, — в чистых блузах, белых масках и с золотыми волосами воплощаете добро, как объявили чарагвайцы в своей мудрости. — Он насмешливо посмотрел на меня. — Мы, мужчины, — коты.

— Зло? — спросил я.

— Боюсь, что так.

— По-моему, справедливо и разумно, — улыбнулась я в ответ.

— В седой древности, — продолжал мистер Фицджеральд, иронически подняв бровь на мое замечание, — пумы нападали на горные стада. Так что они стали представлять каждое внезапное бедствие — землетрясение, голод, все. Ага, вот и они.

Музыка, которая, пока гости облачались в костюмы, тихо пульсировала, сейчас всплеснулась полной, радостной, свободной волной. Вбежали шесть девушек в льняных париках и белых костюмах, и освященный веками танец начался. Девушки мимически сеяли, собирали урожай, пасли стада, ткали, мололи зерно, шили одежду, простирали руки к плодородной земле, а небольшие прожекторы освещали их зелеными и золотыми лучами.

Вдруг музыка перешла в пронзительный визг, затем гром, затем в какофонию рокота барабанов и воплей тростниковых труб, изображая кошачий концерт. Световые круги запылали красной кровью. Размахивая кнутами, вбежали шестеро людей-котов. Девушки убегали по кругу. Коты преследовали их, длинные кнуты свистели в воздухе.

Когда первая девушка была поймана и брошена на плечо ведущего кота, она протянула руки к аудитории, призывая на помощь. Музыка вернулась к прежней мелодии. Все начали танцевать дикую чарагвайскую джигу. Я оказалась сначала в руках одного кота, затем другого. На меня глядели одинаковые зеленые глаза. Никто не говорил. Меня вращали, хватали, вертели. Однажды я была уверена, что руки принадлежат дону Рамону и что он ждет, чтобы схватить меня снова, что надо мной склонилась его голова, что за зелеными стеклами маски насмешливо улыбаются его глаза. Я танцевала с низеньким, очень жирным котом, и еще одним, от которого очень слабо пахло любимым табаком Алекса Эшфорда.

Потом непреклонные руки внезапно увлекли меня из толпы к фонтану, из внутреннего двора в темноту сада. Меня промчали в танце по дорожкам под нависшими цветами деревьев. В моих волосах застревали лепестки роз и гроздья акаций. Я слышала шелест фонтанов и кваканье лягушек, смешанные со звуками музыки, чуяла запах цветов, ночной запах скота и красного жасмина, когда мой веселый похититель привел меня, наконец, опять на внутренний двор. У меня было настроение если не для любви, то по крайней мере для глупости. Вот и все, что я скажу в свое оправдание.

Поскольку перед тем, как позволить мне наконец идти, мой человек-кот подтянул меня к себе в темноте сводчатого прохода внутреннего двора, поднял маску, как шлем, нагнулся и поцеловал меня. Мир словно закружился. Мои ноги подкосились. Словно первое ослабляющее прикосновение высоты, только намного хуже. Намного полнее. Так, мечтательно подумала я, инкская принцесса целовалась с конкистадором — не обычным поцелуем, а медленным, прочувствованным, умышленным. Вот почему, к своему удивлению и позже, когда я вспоминала, смущению и стыду, вот почему я жарко ответила на этот поцелуй. Словно музыка вошла в мою холодную английскую кровь.

Но не только поэтому. Даже тогда я знала, что целую не незнакомца. Я знала, что губы знакомы, и знала, что не могла целоваться так пылко, не испытывая любви.

Но я не хотела любить дона Рамона. Я не хотела повтора с дополнительной концовкой, что на сей раз невеста Каррадедаса приехала к Каррадедасу. Я почувствовала его намерение заговорить, а я не хотела.

— Дон Рамон, — вздохнула я, упираясь руками в его грудь.

Немедленно, словно от удара током, он отпрянул, возможно понимая, что нарушил некий чарагвайский этикет, надел кошачью маску и почти на длине руки отвел меня в танце на внутренний двор.