Председатель сельского Совета Михаил Петрович Намунка не пропускал ни одного урока ликбеза. В дни занятий он старался не уезжать в тайгу и с самого утра садился за учебники. Он уже умел считать до ста, читал по складам букварь, научился ставить свою подпись на справках, которые выдавал в сельсовете.

В ту ночь, когда из района пришла телеграмма, Михаил Петрович долго не мог заснуть. Ворочался с боку на бок, тяжко вздыхал, вставал, ходил туда-назад по комнате и беспрерывно курил.

Если бы телеграмму принесли не так поздно, Намунка давно сходил бы к Николаю Павловичу за советом. Но учитель, наверно, спал, и тревожить его среди ночи Намунка не решался.

Настя Уланка, принеся с почты телеграмму, два раза вслух прочитала ее Михаилу Петровичу, но ему захотелось прочесть самому.

Присев к столу и придвинув поближе лампу, Намунка долго всматривался в мелкие буквы на телеграфном бланке, пытаясь разобрать их. Он уже стал сердиться на Настю, что она неразборчиво написала, но, вспомнив, что все грамотные люди пишут так (Настя полгода училась на курсах телеграфисток), успокоился. А в телеграмме было вот что: «Пятнадцатого января два часа дня вам надлежит быть на сессии райисполкома тчк Подготовьте подробный доклад тчк Будут приняты решения отпуске средств на строительство школы-интерната зпт клуба зпт улучшение быта орочского населения тчк Председатель райисполкома Кононов».

Михаилу Петровичу приходилось бывать в городе несколько раз. И на сессии райисполкома присутствовал. Но тут прямо говорится, чтобы он, Намунка, подготовил подробный доклад. Шутка ли, сколько бумаг писать надо, сколько разных цифр говорить! Если бы на год раньше учиться начал, тогда бы, понятно, знал больше. А тут телеграмму прочитать не может — и уже велят доклад делать!

«Схожу к Тихону, может быть, уговорю его поехать, ведь Тихон Акунка член сельского Совета и грамотней меня».

Он натянул на ноги унты, надел меховой жилет и вышел на улицу.

Было темно и холодно. Над тайгой висели низкие тучи. Ветер мел поземку. Было похоже, что опять собирается пурга. Третьего дня пурга так бушевала, что на крышах упали железные трубы. Кое у кого повалило цзали — свайные амбарчики. Сегодня весь день было тихо, даже солнце немного выглянуло из-за облаков, а теперь вроде опять пуржить начинает.

Охваченный тревожными думами, Михаил Петрович шел медленно, покуривая трубочку. Когда завернул за угол, к радости своей увидел, что в доме Сидорова светится окошко. Значит, Николай Павлович еще не спит. Сидит, верно, за столом и проверяет тетрадки. Может быть, в этот момент перед ним тетрадка его, Намунки, — ведь третьего дня, после диктовки, учитель собирал у орочей тетрадки, сказал, что дома проверит их.

Михаил Петрович вспомнил, как учитель во время диктовки прохаживался между партами и, заметив, что Намунка вместо буквы «щ» написал «ц», сказал строго:

— В речи многие из вас «цокают», а писать надо правильно. Ну, давайте повторите за мной громко: «Мальчик вытащил из речки щуку».

Намунка откинул крышку парты, встал:

— Мальцик вытясцил из рецки сцуку!

— Опять не так, дорогой мой, — мягко сказал учитель и развел руками. — Почаще повторяйте эти слова…

Михаил Петрович подошел к дому Сидорова. Постоял с минуту за окном, потом слегка постучал.

Отодвинулась занавеска, и глаза Намунки встретились с глазами Николая Павловича.

Учитель побежал в сени.

— Что случилось, Михаил Петрович?

— Худо дело, сказать страшно…

— Кого-нибудь опять медведь в тайге задрал? Вместо ответа тот протянул учителю телеграмму. Николай Павлович быстро пробежал ее глазами и, к удивлению Намунки, весело заулыбался.

— Отлично, совсем не вижу худого. Намунка спросил тихо, точно самого себя:

— Может, не ехать? Доклад делать — сколько читать-писать нужно!

— Подумаем, как быть с докладом, — возразил Николай Павлович, — а ехать обязательно надо.

Намунка угрюмо молчал.

— Может, Тихон Иванович поедет? — опять сказал он после тяжелого раздумья. — Он член сельского Совета. Грамотный много больше меня.

— Поедете вы, Михаил Петрович, — твердо заявил учитель. — А я вам помогу подготовиться к докладу. — И взял со стола тетрадку: — Ведь большие успехи делаете. В последней диктовке у вас всего две ошибки. Молодец! А теперь идите спать, Михаил Петрович. Утро вечера мудренее.

Николай Павлович проводил расстроенного Намунку и еще долго сидел за столом. Свет в его окне погас только под утро.

Намунка шел не спеша и думал:

«С каждым годом все больше орочей начинают жить по-новому, с удивлением вспоминают прежнее время. Правда, еще не все идет хорошо. От старого как будто ушли далеко, но еще не все правильно думают. У Софьи Сеченки в комнате железная кровать есть, а спит Софья на полу. То же самое у Елизара Ауканки. С вечера ложится на кровать, ночью на пол перебирается, а утром, чуть свет, опять в кровать лезет. Многому еще наших людей учить надо. Зато охота идет неплохо. Рыбная ловля тоже хорошо идет. Немало сдаем государству пушнины, колхоз у нас крепкий стал. У орочей всегда деньги есть. Что твоей душе угодно купить можно в лавке: муку, сахар, чай, соль, спички, керосин, табак. Одежду тоже какую хочешь купить можно. Посуду привезли — сразу раскупили женщины. И детишки наши живут весело — здоровы, сыты, в школу ходят, в интернате на всем готовом. Смотришь на детишек — сердце радуется. Большими, умными людьми вырастут.

Наверно, и это все записать в доклад надо? Много очень, не смогу, однако. Увижу утром, что Николай Павлович придумает. Раз обещал, что-нибудь, верно, придумает…»

… Доклад, который подготовил Сидоров для председателя сельсовета, был очень прост. Он состоял из множества картинок, нарисованных тушью, и против каждой из них стояла цифра. На картинке, изображавшей охотника в меховой зимней одежде с ружьем за плечами, стояла цифра 110. Это означало, что в Уське числится 110 охотников, промышляющих зверя. На другой картинке нарисована женщина орочка в национальном халате и меховых торбазах и стоит цифра 100. Значит, по записям в книге сельсовета, в поселке проживает 100 женщин.

Таких картинок было тридцать. Изображены на них были дети, дома, школа, олени, собачьи упряжки — и на каждой стояла цифра.

— Вот, Михаил Петрович, ваш доклад. Садитесь рядом, слушайте, что я вам буду рассказывать.

Намунка сел на краешек табуретки, облокотился на стол.

Учитель пронумеровал картинки, сложил их в стопочку. Потом снял верхнюю и объяснил, что надо будет по ней говорить.

— Ясно?

Намунка закивал головой.

Так учитель «прошел» с Михаилом Петровичем все тридцать картинок.

— Ну как, все запомнили? Может быть, повторим?

— Давай повторим.

Намунка вставал и с серьезным видом говорил:

— Товарисци депутаты, разрешите, однако, передать привет от всех жителей Уськи-Ороцкой… — И, обернувшись к учителю, спрашивал: — Так, однако?

— Отлично, только поменьше вставляйте в свою речь «однако». Оно здесь совсем не к месту. И старайтесь не «цокать». Ну, давайте повторяйте за мною: «Товарищи депутаты!..»

— Товарищи депутаты…

— Ну вот и молодец! Дальше: «Разрешите передать от жителей Уськи-Орочской…» Ну, повторите, смелее.

И Намунка повторял.

— Отлично. Теперь получше присмотритесь, в каком порядке будут лежать картинки. И не берите их сразу по нескольку штук, а по одной, сверху.

Когда картинки были опять сложены в том порядке, как это требовалось к докладу, Николай Павлович спрятал их в папку и завязал тесемки.

— Ну, пэдэм нэйво! — сказал учитель по-орочски.

— Спасибо, Николай Павлович, без тебя пропал бы, наверно.

— Ничего, дорогой, все будет хорошо. Только оденься потеплее в дорогу. Ветер холодный.

В городе Михаила Петровича Намунку сразу же устроили в общежитии, в небольшой комнате на двоих, и дали талоны в столовую. Придя с обеда, он сел на койку, достал из портфеля папку с картинками и долго задумчиво рассматривал их. Намунка стал перебирать в памяти события последних лет, и ему показалось, что картинок у него слишком мало, а разговор предстоит большой.

Да, многое переменилось за это время! Конечно, райисполкому должно быть все это известно. Ведь осенью из города приезжал в Уську инструктор, прожил там две недели, беседовал с людьми. Потом с охотниками в тайгу ходил, в Датту на рыбалку ездил. Много помог орочам тот инструктор. А когда в Уське бумага кончилась и Николай Павлович стенную газету на бересте выпустил, инструктор похвалил учителя и потом эту берестяную газетку увез с собой. Наверно, хотел показать ее в городе…

Он подошел к окну, отодвинул занавеску. На улице было темно. Но тут зажегся высокий электрический фонарь и осветил улицу. Внимание Михаила Петровича привлекли провода. Он вспомнил, как весной в Уську-Орочскую приезжали работники связи и просили дать им проводников, знающих тропы в горах Сихотэ-Алиня.

«Телефонную линию будем тянуть, — объяснили связисты. — Тогда можно будет прямо из Уськи-Орочской вести разговор с городом».

Выйдя из дому, долго стоял у телеграфного столба, прислушиваясь, как гудят на ветру провода, и думал: «Идет, наверно, важный разговор, иначе бы провода не гудели так сильно. А как это люди говорят по ним, понять не могу. Приеду домой — спрошу Николая Павловича. Он-то, наверно, все знает».

Намунка явился в райисполком, когда заседание уже началось. Тихонько вошел в зал, сел у дверей. Когда председатель спросил, здесь ли товарищ Намунка, Михаил Петрович встрепенулся:

— Тут!

— Пожалуйста, вам слово!

Намунка окинул взглядом присутствующих, неторопливо прошел к трибуне. Принял деловой вид, положил перед собой папку, развязал тесемки.

Перебирая одну за другой картинки, начал тихим, неуверенным голосом:

— Однако, охотников в нашей Уське-Орочской сто и еще десять. Женщин будет — сто. Детишек то же самое. — И рассказал об эвенкийских семьях, перекочевавших на Тумнин; — Оленей у наших эвенков семьдесят пять. Собачек ездовых в колхозе «Ороч» восемьдесят. Да у людей свои упряжки есть. Школа — одна. Совсем, однако, старая. Днем детишки учатся, а по вечерам пожилые люди к Николаю Павловичу ходят…

Он рассказал, сколько охотничьих бригад находится в тайге, каких промышляют зверей и сколько по плану будет сдано за сезон пушнины.

— О передовых людях расскажите! — попросил председатель.

— Можно, конечно. — Он отыскал несколько картинок и назвал по имени и отчеству активистов орочей. — Что нам еще нужно? Чего не хватает? — произнес он громко, заглядывая в картинки. — Нужна новая школа на семь классов. Клуб, однако, нужен. Почту новую надо. Десять новых домов построить надо. Орочи из Копи и Акура хотят в Уську переехать.

— А сколько семей живет в Копи и Акуре? — опять спросил председатель.

— Копинка Василий Иванович, Быхинька Никанор Васильевич, Пунадинка Емельян Тарасович… — загибая пальцы на левой руке, перечислял Намунка. — Наверно, восемь семей будет.

— Скажите, товарищ Намунка, всем доктор прививку сделал?

— Всем, конечно! Прежде Николай Павлович с детишками к доктору пришел. Потом и другие потянулись.

— Были такие, что поначалу уклонились от прививки?

Намунка отрицательно покачал головой.

— Закон всем велит прививку делать.

— И шаман тоже к доктору пришел?

— Сперва не хотел, однако притащили его. Никифор Хутунка — совсем слабенький шаман. Он, как худая собака в упряжке, — мало-мало за вожаком тянется! — сказал Намунка и засмеялся, видимо довольный неожиданным сравнением.

— Что слабенький он — это правильно, а все-таки на некоторых людей еще влияет. Когда старушку Марию Антоновну хоронили, он велел лисий халат и дорогое одеяло на куски рвать. Верно это?

— Было дело, старухи рвали!

— И кое-кто по ночам в бубен колотит. Правда?

— Правда. Когда у старух кости ноют, мало-мало колотят. Думают, легче станет. — И, посмотрев на председателя, добавил: — Прежнее время без доктора жили, к шаману лечиться ходили…

— Ну, а новым учителем народ доволен? Помогает вам товарищ Сидоров?

Михаилу Петровичу стало не по себе: как же это он ничего не сказал о Николае Павловиче? Намунка быстро перебрал картинки, искал нужную, чтобы ответить на вопрос председателя, и не нашел. От волнения на лбу выступил пот. Неужели выпала из папки? Но тут же успокоился: наверно, про самого себя учитель картинки не нарисовал.

Захлопнув папку, поспешно сказал:

— Очень добрый человек Николай Павлович! Спасибо!

Доклад получился обстоятельный. Пока его обсуждали, Михаил Петрович все ждал, что кто-нибудь, наверно, начнет упрекать его, председателя сельского Совета: вот, мол, главный человек среди орочей, а говорит по картинкам… Но, к радости Михаила Петровича, все обошлось. Все, что просил в докладе, обещали дать. Все записали в решении. Значит, никто картинок не заметил.

Он возвращался в общежитие в десятом часу вечера. Дул холодный, резкий морской ветер. С мглистого неба падали хлопья мокрого снега. Намунка шел, покуривая трубку, и все еще не мог успокоиться.

Он вспомнил, как однажды учитель сравнил неграмотного человека с охотником, у которого нет ружья. Верно! Без грамоты человек слабый, с грамотой — сильный! Потом он вспомнил свою жизнь, год за годом перебирая ее в памяти, и пожалел, что слишком рано родился на свет.

«Ладно, чего там, — мысленно рассуждал он, — теперь все старое позади. Новая жизнь на Тумнин пришла. О ней теперь думать надо. Совсем малый народ орочи, — однако, заботы о нем у Советской власти большие».

Намунка шел, и в голове его возникали мысли одна лучше другой. А радостное чувство, охватившее его, рождало слова, которые он не мог произнести спокойно. Он шагал навстречу ветру и пел:

Больше суток Намунка добирался на нартах до Уськи. Он нигде не задерживался, давал собакам самый короткий отдых и гнал их дальше по ледяной реке. Ему не терпелось поскорей попасть домой и обо всем рассказать Николаю Павловичу.

Он вернулся в Уську вечером. На горизонте догорал закат. Ранние зимние сумерки окутали тайгу. Подогнав упряжку к дому Сидорова, он спрыгнул с нарты и постучал остолом в дверь.

— Приехал! Намунка приехал! — закричала Валентина Федоровна.

Председатель понял, с каким нетерпением здесь ждали его возвращения из города.

Не успел Намунка начать свой рассказ, как в дом набилось полно людей. Всем хотелось узнать, какие новости привез из города председатель сельского Совета. Достав свои трубки, орочи сели на пол, закурили и приготовились слушать.

— Так вот как дело-то было… — начал председатель сельсовета.

Он рассказал, где в городе жил, что ел, что видел, как докладывал по картинкам. Когда начал вспоминать, какие вопросы ему задавали после доклада, то с сожалением сказал, обращаясь к Сидорову:

— Почему-то, Николай Павлович, твоей картинки у меня не было. Забыл дать, наверно. Ну, ничего, Николай Павлович, не печалься, я про тебя тоже все сказал.

Орочи одобрительно загудели:

— Наверно, сказал!

— Сказал, чего там!

Сидоров посмотрел на жену и тут же перевел разговор на другую тему.

— Забыли мы с тобой, Михаил Петрович, одно важное дело. О сберегательной кассе забыли. А ведь пора и у нас открыть ее.

Намунка наморщил лоб, задумался:

— Однако, Николай Павлович, про сберкассу картинки тоже не было.

— Не было. Забыл нарисовать, — признался учитель.

Оказывается, квартира Сидорова давно уже превратилась в сберегательную кассу. Вот как это произошло.

Охотники, сдавая государству пушнину, получали довольно крупные суммы. Круглый год в кооперативе было много разных товаров, и орочи покупали все, чего только душа пожелает. Но у них еще оставался излишек денег, на который они обычно покупали спиртные напитки. Надо было как-то сберечь их трудовые деньги. Учитель искал удобного случая, чтобы поговорить об этом серьезно.

Узнав однажды, что у Еменки собрались, на веселье, Сидоров пришел туда.

— Сородэ! Праздник у вас тут, я вижу! — сказал он, переступая порог. — Шел мимо, слышу — веселый шум, дай, думаю, загляну.

— Сородэ! Садись, пожалуйста! Ты всегда у нас добрый гость! — Хозяин налил учителю в стакан спирта, пододвинул тарелку с вареным оленьим мясом.

— Ну что ж, будем здоровы! — Сидоров поднял стакан. — За новую жизнь!

— Ай-я кули!

— Ай-я гини!

Когда хозяин стал опять наливать, Николай Павлович решительно отказался:

— Много пить нельзя!

Орочи переглянулись: неужели два стаканчика ему много? Сами они успели изрядно выпить, а на столе стояли еще две нераскупоренные бутылки.

— Деньги есть, почему не можно? — спросил Мулинка, склонив набок большую, давно не чесанную голову, которая сидела у него, как гриб, на тонкой короткой шее.

— Вот и плохо, что тратите свои деньги на водку. А польза от нее какая? У пьяного человека в голове туман. Ничего не соображает. — Учитель посмотрел на часы. — Вечером у нас урок арифметики. Будем учиться цифры складывать. А вы, по-моему, пальцев на руке теперь не сосчитаете…

— Сосчитаем, чего там, — уверенно заявил Еменка и поднес к глазам руку с растопыренными пальцами. — Пять, однако…

— И для здоровья много пить вредно. Доктор вам уже рассказывал, какие болезни бывают у человека от водки и спирта.

— Говорил, — закивал головой Парамон Дюанка, сидевший на полу, подобрав под себя ноги. — Наш брат ороч в прежнее время пил…

— А нынче мы с вами новую жизнь строим. От прежних привычек отказываться надо… И потом, — учитель помедлил, — плохой пример своим ребятишкам показываете… Отпустили мы из интерната вашего Петю, вы и его водкой угостили. Петя после этого весь день в кровати провалялся. Уроки пропустил… Помните?

— Было дело…

— Разве хорошо это?

— Худо, конечно…

— А куда же лишние деньги девать? — после краткого молчания спросил Мулинка, уставившись узкими хмельными глазами на учителя.

— Я вам скажу, куда девать деньги, — ответил Сидоров. — Есть в нашей стране такая касса, где советские люди хранят свои деньги, а когда нужно, берут их полностью или частями. А касса за деньги, которые хранит, выплачивает вкладчику проценты. Поняли?

— Нет, не понял, — признался Дюанка и приложил ладонь к уху.

Учитель стал объяснять:

— Скажем, вот вы, Парамон Иванович, положили в сберегательную кассу сто рублей. Так? А через год вы получите больше — сто три рубля. Теперь понятно?

— Зачем больше дает? — Парамон расстегнул тесный ворот сорочки, вытер ладонью шею. — Недавно Тихон у меня сто рублей в долг брал, после то же самое сто отдал.

— Значит, еще три рубля должен тебе! — воскликнул Еменка.

— Так то Тихон, — сказал Сидоров, — а сберкасса государственная. На деньги, что она берет в долг у вкладчиков, государство строит новые города, заводы, школы, больницы. Поэтому и выплачивает проценты. — И, помолчав, спросил: — Ну как, договорились? Будем хранить излишки денег в сберкассе?

Орочи не ответили. Понуро сидели за столом, Сидоров поднялся:

— Мне пора.

— Посиди, чего там, — предложил Еменка. — Еще кое-чего расскажи.

— В другой раз поговорим, когда будете трезвые. А теперь идите проспитесь. — И предупредил: — На урок можете не являться…

— Ладно, в другой раз придем, — сказал Мулинка. Николай Павлович не слишком был уверен, что этот разговор пойдет на пользу. Во-первых, не так-то просто отучить таежников от спиртных напитков. Во-вторых, в Уське не было сберкассы и неизвестно, когда ее откроют.

Но, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло…

До поздней ночи друзья гуляли у Еменки. Когда хозяин дома, совершенно захмелев, заснул, уронив на стол голову, Мулинка и Дюанка собрались уходить. Поддерживая друг друга, они брели в темноте, заплетаясь ногами, во все горло спорили и на берегу реки разошлись: Парамон пошел вправо, а Мулинка почему-то повернул на Тумнин, хотя ему нужно было идти вдоль берега. Не успел он сделать и десяти шагов, как провалился по грудь в прорубь. Мгновенно весь хмель вылетел из головы. Мулинка попытался выбраться из воды, но руки скользили по льду и он еще глубже уходил в ледяную воду. Позвал на помощь Парамона, но тот уже успел уйти далеко. К счастью, на крик Мулинки со всех дворов отозвались громким лаем собаки.

В ближних домах проснулись люди. Выбежали на улицу, кинулись к реке и вытащили из проруби окоченевшего до костей Мулинку. Хорошо еще, что в первую, не глубокую прорубь попал. Дальше были еще две — там сразу бы под лед затянуло.

Ночное купанье не прошло даром для Мулинки. На следующий день его отвезли в больницу с крупозным воспалением легких.

Тогда-то Еменка и Дюанка вспомнили все то, что им говорил русский учитель. Призадумались: в самом деле, не положить ли излишки денег в кассу, которая за сто рублей выдает сто три? Но где же она, эта удивительная касса? Наверно, в доме у Николая Павловича?

Рано утром, когда Сидоровы еще спали, раздался стук в дверь. В комнату вошли Еменка и Парамон Дюанка. Достав из кармана объемистые пачки денег, положили их на стол:

— Бери, Николай Павлович, храни!

Валентина Федоровна хотела возразить, но муж остановил ее взглядом. Учитель понимал, что, отказавшись принять на хранение деньги, разочарует людей. В будущем это могло бы иметь плохие последствия. Ничего страшного, если чужие деньги полежат у него. Если похлопотать, в Уське-Орочской кассу откроют.

— Сколько тут денег? — спросил он Дюанку.

— Немало!

Николай Павлович пересчитал.

— Одна тысяча двести рублей!

У Еменки оказалась ровно тысяча.

Учитель выдал первым вкладчикам расписки.

Дня через два еще три человека принесли деньги на хранение. Потом еще два и еще пять. Вкладчиков стало так много, что Сидоров встревожился. Пришлось завести на каждого специальную карточку и в отдельном конверте держать его деньги.

Он даже смастерил сундучок из листового железа — «несгораемый шкафчик», запиравшийся на большой висячий замок.

Потом вкладчики стали приходить за деньгами. Брали их небольшими частями, и Николаю Павловичу волей-неволей пришлось начислять проценты.

Что ни день учитель менял свои крупные деньги на серебро и медь, но их не всегда хватало, ибо «сберкасса» работала бесперебойно и вкладчиков становилось все больше.

Учитель выполнял роль контролера. Валентина Федоровна — кассира. Когда в конце месяца подсчитали наличность, то ужаснулись: сумма вкладов достигла многих тысяч рублей.

Только весной в Уське-Орочской открыли государственную сберегательную кассу…