Когда Адольф Гитлер впервые собрал в мюнхенской пивной своих сторонников, их оказалось семеро. Когда в марте 1919-го Бенито Муссолини, которому не было и сорока, устроил в любезно предоставленном ему конференц-зале Промышленной ассоциации Милана учредительное собрание фашистской партии, на его призыв откликнулось всего сорок пять человек. Позже он утверждал, что у него не было тогда никакой «четкой доктрины».

В Романье, откуда он родом, его прозвали «чокнутый» за всякие эксцентричные выходки. Однажды он перед публикой бросил вызов Богу в доказательство своего атеизма: «Если через пять минут он не поразит меня громом, значит, его не существует».

Он женился на Ракеле Гуиди, тихой забитой блондинке, дочери любовницы отца. Перед мужем она благоговела и первые годы даже в постели называла его «профессором» и на «вы».

Муссолини выработал революционную программу, которую, конечно, потом не стал проводить в жизнь: стопроцентный национализм, восьмидесятипроцентный налог на прибыли от военных поставок, непомерные налоги с капитала, конфискация церковного имущества, закрытие биржи, привлечение рабочих к руководству фабриками и заводами.

У него нашлось много приверженцев. Ветераны первой войны были недовольны своим положением, аграрная проблема оставалась нерешенной: шестьдесят крестьян из ста батрачили на чужих полях. Солдатам после демобилизации были обещаны работа и социальная справедливость. Сыграли свою роль и экономический хаос, и недальновидность профсоюзов: в 1919 году они провели 1663 забастовки, в 1920-м — 1881, а в 1921-м — 1045. По всей стране то и дело прерывалось снабжение водой, газом и электроэнергией, с перебоями работал транспорт. В августе 1921 года рабочие начали захват предприятий; в Одерцо близ Генуи убили двух охранников, и на фабричной трубе взвился красный флаг. Но через три недели профсоюзы капитулировали, и рабочим не осталось ничего, кроме горечи поражения. Крайне левые могут лишь нагнать страху, но не способны довести дело до победного конца. От социалистической партии откололись коммунисты, заявив: «Нам надоел этот цирк».

Рост Муссолини метр шестьдесят семь, он лыс, носит очки, но не на публике; что прежде всего поражает в его лице, так это массивная челюсть. Он весьма способный журналист: когда с 1912 по 1914 год был главным редактором газеты «Аванти», ее тираж с 28 поднялся до 94 тысяч.

Его штурмовые отряды разъезжают на грузовиках, которые прежде возили солдат на фронт, вовсю орудуют дубинками, вливают в глотку политическим противникам касторовое масло, размахивают вымпелами и фашистскими эмблемами. В день пресловутого «Похода на Рим» на площади Неаполя собралось пятьдесят тысяч человек.

Во главе правительства в это время стоит Факта — мелкий, бездарный политикан, который совершенно не владеет ситуацией. «Только прикажите, — заверяет короля генерал Бадольо, — и несколькими залпами я разгоню этих фашистов, как стайку воробьев». Но король не слишком уверен в преданности армии и не дает позволения «стрелять в патриотов». Вместо этого он поручает Муссолини сформировать новое правительство.

Дуче прибывает в столицу и вводит в правительство двух представителей от либеральной партии, двух от демократической, двух от народной, католиков и начальников генеральных штабов армии и флота. Чернорубашечников же, вошедших в Рим кто пешим, кто конным, а кто и в инвалидной коляске, он распускает по домам.

Простодушная, но вовсе не глупая Ракеле не спешит радоваться за мужа, томимая недобрым предчувствием. «Не по душе мне это, Бенито. Раньше ты был сам себе хозяин, а теперь станешь прислуживать всей нации».

Но Бенито продолжает свое головокружительное восхождение. Талантливый немецкий журналист Эмиль Людвиг интервьюировал его тринадцать вечеров подряд, по часу за вечер, и пришел к такому заключению: «Муссолини — великий человек, гораздо выше Сталина».

Он задал Муссолини около четырехсот вопросов о его взглядах на жизнь, историю, искусство. Не обошел вниманием и женщин. О них дуче отозвался не слишком лестно: не способны мыслить синтетически, в лучшем случае — аналитически, начисто лишены творческой фантазии, и вообще предоставить им право голоса было бы ошибкой. Более того — они всегда и во всем должны подчиняться мужчине. «Масса любит сильных мужчин, — изрек он. — Женщины — это и есть масса».

Он признается, что одинок. «В силу моего характера у меня нет друзей. Но я не страдаю от их отсутствия». Он полностью осознает величие своей миссии, однако настроен весьма скептически: «Всякий революционер рано или поздно становится консерватором».

Гитлер, придя к власти, также высоко оценивает Муссолини и заявляет, что у их движений общие цели. Впрочем, Муссолини, по крайней мере на первых порах, держит дистанцию. Д'Аннунцио в письме к Муссолини называет фюрера «вероломным».

Другой известный газетчик — Джон Гюнтер — разделяет мнение Д'Аннунцио: «Гитлер — ядовитый мыльный пузырь, дуче — стальная пружина, а Сталин — гранитная скала». И в самом деле, когда одна из депутатов английского парламента спросила грузинского деспота: «Доколе вы собираетесь убивать людей?», он невозмутимо ответил: «Покуда это будет нужно».

Под фальшивым предлогом, касающимся колодцев в пограничном районе Уал-Уал, мы завоевали Эфиопию. После семи месяцев боев войска под командованием Бадольо вступили в Аддис-Абебу. Муссолини, благословляя эту кампанию, заявил: «Настало время свести с ними счеты».

Итальянцев охватил всеобщий искренний энтузиазм. Даже Гульельмо Маркони хотел отправиться на фронт добровольцем (впрочем, смерть спасла его от этого); даже ветераны прежних африканских кампаний (младшему из них стукнуло семьдесят) рвались в бой. Ушли в армию сыновья Муссолини и его зять Галеаццо Чиано. Летчики эскадрильи «Отчаянная» бомбили беззащитные деревни, распевая победную песню:

Черное личико, красотка абиссинка, Ждет тебя свобода под стенами Рима, Солнцем весенним, ласковым палима, Черную рубашку станешь ты носить.

Красотки абиссинки раскрыли свои объятия нашим смельчакам и вместе с ними изобрели особый любовный жаргон, на котором «ники-ники» означает «предаваться любовным утехам». На улицах же завоеванных городов и деревень развешивались плакаты с призывами: «Атакуй спереди и сзади!»

Затем наши «добровольцы» объявились в Испании и захватили Албанию. Первого сентября 1939 года нацистская Германия своим вторжением в Польшу развязала вторую мировую войну. Мы целый год сохраняли нейтралитет. А потом наступило унылое время карточек на хлеб, сахар, обувь, одежду; в ресторане тоже обслуживают по карточкам. Каждое утро в десять часов — учебная тревога; затемнения; кофе только по рецепту, в аптеке, или на черном рынке; в моде суррогат, так называемый «Каркаде»; городские парки превращены в так называемые «огороды военного времени».

10 июня 1940 года настал наш черед. Африка, Греция, Россия. «Нас смело либо снежной, либо песчаной бурей», — писал Марио Ригони Стерн.

25 июля 1943 года Ракеле Муссолини узнает, что фашизм пал и что муж уже десять лет изменяет ей с «девушкой из хорошей семьи». Одновременно с нею и вся нация обнаружила, что у дуче не только жена и дети, но и молодая красивая любовница по имени Кларетта Петаччи. В фашистской верхушке и в высшем свете столицы уже давно пошли слухи, да и Чиано упоминает об этом в своих дневниках. У Кларетты есть сестра — актриса, выступающая под сценическим именем Мириам ди Сан-Серволо, — и брат Марчелло, врач по образованию, занимающийся в основном коммерцией. Отец Кларетты Франческо Саверио — профессор медицины, главный врач папской больницы — время от времени печатает статьи в газете «Мессаджеро».

После переворота 25 июля была разгромлена вилла Кларетты в Камилучче, куда основатель новой империи частенько наведывался «поиграть в теннис», как он заверял обеспокоенную родню. Полиция арестовала Кларетту вместе с родителями и сестрой и всех посадила в Новарскую тюрьму.

Тем временем сплетни и слухи росли как снежный ком. Скандальная хроника кричала о золотых медальонах с выгравированными надписями типа: «Мы с тобой едины душой и телом», о политических интригах и грязных сделках. Галеаццо Чиано обвинял семью фаворитки в том, что она «заигрывает с правыми, покровительствует левым, шантажирует верхи, настраивает низы и гребет под себя все подряд».

Некий Озио, основавший Трудовой банк, оказался на грани разорения, не поладив с вездесущим Марчелло; министр Буффарини, напротив, упрочил свои позиции тем, что каждый месяц выплачивал Кларетте по двести тысяч лир; адмирал Риккарди сделал блистательную карьеру стараниями клана Петаччи. «Сама девица еще ничего, — отзывался о Кларетте Себастьяни, личный секретарь главы правительства, — но ее родные — это стая шакалов».

В тюрьме Клара Петаччи на клочках бумаги, обрывках газет, на старых конвертах пишет мемуары и молится. Назло тюремщикам она вместе с сестрицей Мими распевает фашистские гимны и марширует по камере, как на параде. Ее воспоминания льются рекой и изобилуют грамматическими ошибками. Но в ее преданности Бену есть что-то безмерно трогательное: «Ты кормил меня сахаром, смоченным в коньяке, и смеялся счастливым детским смехом, а война была еще так далека». «В семь вечера мы встречались, о, это был самый сладостный час! А в десять ты мне звонил, и мы поверяли друг другу наши жгучие мысли». Клара ни на миг не усомнилась в его любви и в то же время предчувствовала, что у них нет будущего. Об этом свидетельствует ее запись от 29 августа: «Мысленно я уже сфотографировала то, что меня ожидает. Здесь, у этой залитой солнцем стены? Или еще где-то? Я ни за что не позволю завязать мне глаза и в последний миг крикну так громко, что все услышат: «За тебя, мой дуче, за мою единственную любовь!»

Мы говорили о Кларетте с Мириам, которая в те дни была рядом с сестрой.

Мириам и сейчас не утратила своей красоты. Живет в Риме, в респектабельном особняке района ЭУР. В гостиной много вещей, принадлежавших Кларе, среди них картина-предсказание: стена, решетка, все точь-в-точь как в местечке Джулино-ди-Меццегра, где состоялась казнь.

Клара увлекалась живописью, сочиняла стихи. Она была сентиментальная и в то же время очень волевая женщина. «Из всех фашистов только любовница Муссолини сумела умереть достойно», — писала «Унита» по горячим следам.

Впервые Кларетта Петаччи встретила Бенито на приморской дороге близ Рима. Он ехал на красной «альфе», а она погналась за ним на своей «ланче». Она помолвлена с капитаном авиации, и со дня на день они собираются обвенчаться. Но Кларетта с малых лет боготворит Верховного: совсем девочкой она запустила камнем в рабочего, который, услышав рев осла, сказал: «Никак дуче выступает».

Глава правительства затормозил; Кларетта подбежала к нему и, вся зардевшись, выпалила: «О дуче, как я ждала этой минуты!» Два дня спустя в ее квартире раздался звонок: «С вами говорит человек, с которым вы встретились по дороге в Остию. Если хотите еще раз повидаться со мной, то завтра в семь вечера в палаццо Венеция для вас будет оставлен пропуск». Кларетта не заставила себя уговаривать, и об этом ее визите знали мать, отец и жених.

Года два их отношения были чисто платоническими. Муссолини принимал ее в гостиной «Маппамондо», играл на скрипке, делился своими поэтическими настроениями: «Чувствуешь дуновение весны? Я особенно чувствую его в этом городе, где, вопреки всему, мне так одиноко».

Наконец она бросает мужа, чтобы полностью посвятить себя Бенито. Он без обиняков спрашивает у ее матери, благочестивой синьоры Джузеппины: «Синьора, вы позволите мне любить вашу дочь?» «Я рада, что рядом с ней будет такой человек, как вы», — следует ответ.

Кларетта убеждена, что покорила его сердце своей «беспредельной преданностью», однако привратник, с 1932 года пропустивший в палаццо Венеция не менее четырехсот горячих поклонниц дуче, придерживается иного мнения: «По-моему, больше всего ему нравились ее титьки».

Справедливости ради надо сказать, что были у Кларетты и другие преимущества: она из порядочной семьи, немного играет на фортепиано, скрипке и арфе, пописывает стишки и рассказики, а главное — готова всю жизнь тихо обожать своего бога, сложенного, как римский гладиатор.

Между ними тридцать лет разницы, но ее это ничуть не смущает. Она с замиранием сердца ждет его телефонных звонков ближе к полуночи и его внезапных появлений. У кухарки всегда наготове что-нибудь легкое: ветчина, фаршированные помидоры, зелень и фрукты, — дуче страдает язвой желудка.

Ее письма к дуче полны пламенных пожеланий: «Да будет любовь твоя свежа, как роза, и на рассвете, и на закате, когда загорается первая звезда, да не утратит она в зловонной сутолоке дня свой сладостный аромат, да воспоют творения божии гимн радости жизни и да осенят крылами любви прекраснейшего и благороднейшего из смертных и преданно обожающую его девочку!»

У Бена не всегда столь романтический настрой: в 1942 году он даже пытается порвать с Клареттой, но она пригрозила покончить с собой, и дуче не решился. В доме Петаччи, чтобы не называть вещи своими именами и не давать лишнего повода для сплетен, Бенито проходит под кличкой «папуля». Но, несмотря на конспирацию, Кларетта получает сотни писем с просьбами о помощи, заступничестве, поддержке; как правило, они начинаются так: «Добрая фея», «Всемилостивая дева», «Благословенная донна Клара».

По распоряжению Муссолини министерство внутренних дел выдало ей крупную сумму на благотворительные цели. Он требует от нее строжайшего отчета, и Кларетта хранит в письменном столе все квитанции и счета — свыше семи тысяч, как обнаружится уже после ее смерти.

Бенито пытается как-то оправдать эту незаконную связь: «Что вы от меня хотите? У Гарибальди, Мадзини, Кавура, Наполеона — у всех были женщины. Я и так во всем себе отказываю».

Он очень заботится о своем здоровье и внешнем виде: конный спорт, фехтование, плаванье, горные лыжи.

«После прогулки верхом в парке он обязательно принимал душ и прыскал на себя одеколоном», — вспоминает Ракеле Муссолини.

Для свиданий в палаццо Венеция есть специальный вход с улицы Асталли и комната, превращенная в гарсоньерку, где сохранились документальные свидетельства любовных подвигов дуче: шпильки, ленты, подвязки. По рассказам, у Кларетты было пятнадцать пеньюаров, подаренных возлюбленным; она облачалась в один из них и ждала. Порой ожидание затягивалось надолго — и все ради того, чтобы побыть с ним несколько минут. На валике софы видно засаленное и протертое место — след от ее головы. Ее младшая сестра Мириам мечтала стать великой актрисой, за что получила прозвище Элеонора Дуче. Сама же она избрала себе артистическое имя, Мириам ди Сан-Серволо: по названию района в Венеции, где находится приют для умалишенных. Дебютировала она в фильме «Путями сердца» режиссера Мастрочинкве. Она хотела заполучить себе в партнеры Фоско Джакетти, но актер обошелся с нею не слишком почтительно: «Сперва научитесь правильно выговаривать слова». И действительно, актриса она была не Бог весть какая, тем не менее критика относилась к ней более чем благосклонно.

Брат Кларетты Марчелло как врач себя тоже не проявил, зато весьма преуспел в разного рода сделках. «Он один наносит фашистскому движению больше вреда, чем пятнадцать проигранных сражений», — комментировал глава тайной полиции ОВРА.

Кларетту же в корысти никак нельзя обвинить: даже подарков не принимает. При этом она искреннее любит и отличается прямотой и проницательностью; она предчувствует, что над ее Беном сгущаются тучи, и пытается его предостеречь, но безуспешно. «Я ему говорила, что его окружают предатели. Но он не слушал, наивный глупец!»

Итак, 25 июля 1943 года профессор Петаччи вместе с семейством угодил в тюрьму. На допросах Кларетта вела себя очень достойно и ни словом не изменила своему дуче. Позже, когда его освободили немцы, она последовала за ним на озеро Гарда, куда перекочевало фашистское правительство. «Не люблю озер, — ворчал Муссолини. — Ни то, ни се, ни река, ни море!»

Там, на вилле Фьордализо, произошла серьезная стычка между Клареттой и донной Ракеле. Келлина — как уменьшительно называли супругу Муссолини в Романье — не может прийти в себя от ревности, но главное ее опасение — как бы мужа не облапошили. Она, как и Кларетта, во всех видит предателей. Она является к сопернице в строгом клетчатом жакете и дождевике, а та встречает ее в пеньюаре из голубого крепдешина с меховой оторочкой. Донна Ракеле не в силах этого вынести. «Однако же шикарно он одевает свою содержанку!» «Я не содержанка, — парирует Кларетта, — я из состоятельной семьи!» На сцену выходит дуче и отдает приказание немецкому лейтенанту СС, невольному свидетелю этой сцены: «Если моя жена позволит себе еще хотя бы одно оскорбление в адрес синьорины Петаччи, заставьте ее замолчать любыми средствами».

Ничего не попишешь: донне Ракеле пришлось отступиться.

А «содержанка» дошла за любимым до того барьера, где его поджидали вооруженные партизаны. У нее была возможность бежать в Испанию — самолет стоял наготове, — но Клара отказалась: «Да он потом на меня и не взглянет». К тому же ни один беспристрастный суд не может ни в чем ее обвинить, ну разве что в «злоупотреблении средствами, выделяемыми на общественную благотворительность».

Мы с Мириам Петаччи вспоминаем подробности трагической истории женщины, оставшейся до конца верной своему возлюбленному.

— Как произошла первая встреча вашей сестры с Бенито Муссолини?

— Случайно. Мы ехали в Остию и по дороге увидели машину дуче. Кларетта стала кричать: «Муссолини! Муссолини!» — и мы погнались за его машиной. Наконец он заметил нас и остановился. Кларетта набралась храбрости и вместе с женихом пошла его поприветствовать.

— Чем вы объясняете такую влюбленность?

— Она еще с детства восторгалась дуче. И как не восторгаться: он же был удивительный человек, единственный, кто мог спасти Италию.

— Правда ли, что она посылала ему свои стихи?

— Да, к каждому празднику, к каждому дню рождения она обязательно писала и отправляла ему стихотворение.

— И он все их хранил?

— Да, до самого смертного часа.

— А Кларетта тоже не утратила своей восторженности? Может, в их отношениях бывали спады?

— Нет, никогда.

— Она поверяла вам свои любовные тайны?

— Что-то я, конечно, знала, но вообще она старалась об этом не говорить. Когда женщина так преданно любит, она обычно скрывает это от других.

— Как вел себя Муссолини, когда навещал вашу сестру?

— Я его ни разу не видела.

— Вы можете припомнить какие-то особые проявления его заботы о Кларе?

— Я одно знаю: ей ничего не было нужно, кроме телефонного звонка утром и нежной улыбки вечером.

— Как отнеслись ваши родители к этой связи?

— Наверное, плохо, тогда ведь время было другое. Но сестра была совершеннолетняя и рассталась с мужем: ей никто не мог помешать распоряжаться своей судьбой.

— А правда, что Муссолини, обращаясь к вашей матери, сказал: «Синьора, позвольте мне любить вашу дочь?»

— Да, было такое.

— Клара что-нибудь рассказывала о своих ежедневных визитах в палаццо Венеция?

— Я считаю, что отношения двух любящих людей — это святыня, которой никто не должен касаться.

— А как долго продолжались эти встречи?

— Это уж они сами решали, в зависимости от того, каким временем он располагал.

— Да нет, я имею в виду, сколько лет они там встречались?

— До двадцать пятого июля сорок третьего года.

— Как вы думаете, Муссолини говорил с ней о политике, о своих планах?

— По-моему, если мужчина любит женщину, то и в радостные, и в горестные минуты он именно ей открывает душу, ищет поддержки, утешения. По-человечески это понятно, не так ли?

— Верно, что Муссолини выделил ей большую сумму денег для раздачи беднякам?

— Муссолини никому и ничего не выделял. Он вообще не распоряжался финансами, и через наши руки никаких денег не проходило. Была создана специальная канцелярия, куда направлялись письма от нуждающихся в помощи, лечении, жилье.

— И Клара получала много таких писем?

— Да, до двух-трех тысяч в день, и она, как умела, старалась, чтобы им оказали помощь.

— Иными словами, о ее близости с дуче знали многие?

— Да, что поделаешь?

— Между ними было тридцать лет разницы. Это как-то сказывалось?

— Ни в коей мере.

— Правда, что Клара ждала ребенка?

— Да. Но я бы не хотела об этом говорить, это тоже касается только их двоих.

— Но вы хотя бы в курсе, как воспринял это Муссолини? Обрадовался?

— Я думаю, если мужчина любит, то ребенок от любимой женщины для него всегда огромная радость.

— Письма Клары свидетельствуют о том, что она была натурой романтической, очень эмоциональной и таковой осталась до самой смерти.

— Особенно это видно из последнего письма. Вот что она пишет: «Дорогая моя малышка, не стану давать тебе слишком много наставлений, ты в них не нуждаешься. Ты сильная, смелая, решительная, умеешь взглянуть жизни в лицо, у тебя есть то, чего недостает мне: хладнокровие в принятии решений и способность действовать на трезвую голову. Не будь чересчур доверчива, но и не ссорься с людьми понапрасну. Старайся по возможности не подставлять себя под удар, верь в свою счастливую звезду, но будь осторожна: чем больше улыбок, тем больше лжи. Будь терпелива, выдержанна, предусмотрительна. Прежде чем решиться на что-то, хорошенько все взвесь. Ты по характеру немногословна, это хорошо: чем меньше будешь говорить, тем лучше. Совсем скоро ты окажешься в центре всеобщего внимания, с твоей помощью кое-кто будет пытаться написать новые страницы нашей и без того драматичной истории. Как только почувствуешь опасность — уезжай без промедления. Жизнь дороже неверной славы. Ты молода, у тебя еще все впереди. Помни: хоть ты и сильная, но все же очень хрупкая, поэтому не надрывайся и не слишком переживай за нас… Я сделаю все, чтобы спасти нас, и спасу, вот увидишь. Господь не оставит меня. А пока повинуюсь судьбе, неотделимой от его судьбы. Я никогда его не покину, что бы ни случилось. Ни малейшей трусостью не разрушу свою высокую преданность и буду ему опорой во всем. Если я не смогу этого сделать, добейся ты, чтобы все узнали правду обо мне, и о нем, и о нашей божественной любви. Да, настолько божественной и вечной, что ни время, ни сама жизнь над нею не властны».

— Чиано в своих дневниках обвиняет семью Петаччи в интригах и спекуляциях, но впечатление такое, что выгоду из любви Клары к Муссолини извлек только ваш брат Марчелло.

— Ну конечно, всем нужен козел отпущения, а облить человека грязью легче легкого, тем более если его уже нет в живых.

— Как умер ваш брат?

— Его расстреляли вместе со всеми.

— Это я знаю. Но почему он оказался с ними?

— Он не хотел оставлять сестру в беде. Надеялся спасти ее.

— В чем, по-вашему, главная ошибка Муссолини?

— В его чрезмерной доброте.

— Так что же такое эта Клара Петаччи?

— Женщина, прежде всего женщина, и я не знаю, что еще к этому добавить.

— Каким вам запомнился день двадцать пятого июля и где вы тогда находились?

— Это был трагический день для моей семьи. Я только вернулась в Рим из Аренцано, где жила с мужем. Рим бомбили, и я очень волновалась за своих близких. Мы собрались все вместе, но нас предупредили, что Муссолини арестовали и нам надо бежать из Рима.

— И что вы предприняли?

— Ничего. Нас почти сразу схватили. Сначала держали под домашним арестом, а позже перевезли в Новару.

— Как с вами обращались в тюрьме?

— Довольно-таки гнусно. Всячески оскорбляли. Но ничего удивительного: люди всегда сперва кричат «осанна», а потом «распни его».

— Вы находились в одной камере с Клареттой?

— Да, с ней и с мамой… А беднягу отца посадили в одиночку.

— Как вы проводили время?

— В молитвах. Сестра дала девятидневный обет Мадонне Помпейской. Клара была глубоко верующей. И вот на двенадцатый день произошло чудо. Освободили Муссолини и всех нас.

— Об освобождении Муссолини все узнали еще в тюрьме?

— Да. Мы поняли: творится что-то странное, вроде бы мятеж. Мы решили, что уж теперь-то нам несдобровать. Но тут послышались команды на немецком языке. Вошел начальник тюрьмы и сказал: «Вы свободны, Муссолини спасен. Наконец-то!» Хотя перед этим он только и твердил: «Скорей бы уже пришли англичане, шлепнули его и положили конец всей этой бойне!» Да, такова человеческая натура.

— Когда Кларетта снова увиделась с Муссолини?

— В Гардоне, когда он вернулся в Италию.

— Кто кого разыскал?

— Он поручил выяснить, где мы и что с нами сталось.

— Почему она решила последовать за ним в Гардоне?

— Потому что любила его.

— И как дальше сложилась ваша жизнь?

— Не знаю, можно ли назвать это жизнью. Сплошные муки, бесконечное ожидание, слабая надежда на чудо. Но, видно, время чудес миновало. Я была очень молода, но думаю, лучше них понимала истинное положение вещей.

— Чем в основном занималась ваша сестра на озере Гарда?

— Как всегда, ждала его звонка, ждала встречи. Только это и придавало ей сил.

— Она говорила о стычке с его женой?

— Говорила, но я не хочу об этом вспоминать.

— А вы в тот период видели дуче?

— Два-три раза.

— Где, при каких обстоятельствах?

— На вилле Фьордализо. Он произвел на меня удручающее впечатление: совершенно другой человек, усталый, морально сломленный.

— Клара понимала, чем она рискует?

— Думаю, да. Мы все были настроены крайне мрачно. Но она скрывала свои подлинные чувства, шутила, улыбалась, чтобы приободрить нас. Так или иначе, в одном она была уверена: она не покинет дуче, что бы с ним ни случилось.

— Когда вы поняли, что игра окончательно проиграна?

— Пожалуй, начиная с двадцать пятого июля.

— Как по-вашему, Клара предчувствовала, какая именно судьба ей уготована?

— Да. Однажды ночью она вдруг проснулась и говорит: «В него стреляли, а я рванулась вперед, чтоб заслонить. Поэтому сначала попали в меня, а потом и он упал». Увы, предчувствие ее не обмануло.

— А вы когда узнали о казни на пьяццале Лорето?

— К несчастью, я была далеко, в Испании. Утром взяла газету и узнала, что Клара погибла вместе с ним.

А вот как рассказывает об июльской ночи сорок третьего, которая стала роковой для фашизма, Ракеле Муссолини:

«Он приехал на машине часа в три-четыре ночи — точное время не помню, но уже светало. Я подала ему чашку бульона и спросила: «Ну как?» Он ответил: «Заседание только что кончилось». А я: «Ты приказал их всех арестовать?» — «Прикажу». — Но я-то знала, что ничего подобного он не сделает. Еще он сказал, что поедет к королю и должен переодеться в штатское. А я говорю: «То, что ты будешь в штатском, развяжет им руки. Они тебя опередят». Но Бенито объяснил мне, что ему необходимо ехать, ведь документ об объявлении войны подписывал не только он, там еще стоит подпись Его Величества. Я снова стала его отговаривать, боясь, что он уже не вернется.

Мы еще немного поговорили, потом я посоветовала ему прилечь: у него был такой усталый вид. Напоила его отваром ромашки, и он уснул, но поднялся чуть свет, чтобы к восьми быть уже в палаццо Венеция.

А на следующий день дом окружили человек триста солдат во главе с полковником. Были даже танки и орудия.

Я вышла покормить кур: кроме меня, в доме никого не осталось. Смотрю — навстречу мне офицер. «Это дом Муссолини?» — спрашивает. Я говорю: «Да, его». А он мне: «Знаете, вчера по радио передали, что его поймали в Милане с полным чемоданом мехов и драгоценностей». «Да ну? — говорю я. — Надо же, всех перехитрил!» Он вошел, огляделся: «А ничего вилла!» Я говорю: «Никакая это не вилла, это наш деревенский дом». Тут офицер заметил бюст моего покойного сына Бруно. «А ведь я его знаю, отличный парень! Мы с ним в начальной школе вместе учились. А вы с ним знакомы?» «Да, — говорю, — была знакома, это мой сын». Он как-то смутился, подошел ко мне поближе: «Нас не предупредили, что вы здесь. Я, пожалуй, пойду скажу полковнику, а то он тоже ничего не знает».

Они поставили у дверей охрану, чтобы никто меня не тронул, и вообще обращались со мной уважительно. А еще через день ко мне с черного хода пробрался паренек и говорит: «Я знаю, где сейчас находится ваш муж. Правда-правда, он в казарме карабинеров».

Вскоре я получила письмо от принцессы Мафальды. Она сообщала, что Бенито жив, просила не волноваться».

Старая, всеми почитаемая синьора Муссолини каждый день, до самой смерти, носила свежие цветы на тихое сельское кладбище в Предаппьо и, должно быть, вспоминала, как он сказал ей однажды: «Настанет день, и мы с тобою будем лежать вот здесь, рядом с Бруно и нашими стариками». Так оно и вышло.