Местные монашеские работы. – Кресты, чётки и другие резные изделия. – Добывание цветов Богородицы. – Корейская ярмарка. – Типы местных промышленников. – Внешняя торговля.

Миряне, приезжающие на Афон, для пострижение в штатных монастырях, обыкновенно привозят с собою значительные капиталы и живут, как мы видели, в полном довольстве. Другие заблаговременно обзаводятся в мире разными богатыми благодетелями и живут на их счет, пока не оскудеет этот источник. Нищие примазываются к какой-нибудь общине и тоже обеспечены. Но небогатые жители штатных монастырей и особенно бедняки келиоты, немеющие никаких благодетелей, должны жить на свой собственный счет и снискивать себе пропитание работой. Конечно, отшельнику келиоту требуется немногое: ходит он в рубище, так что единственная одежда может хватить ему чуть не на целую жизнь, для стола ему нужен только кусок хлеба, да кружка воды и только изредка разве фрукты да какая-нибудь приправа к супу; но все-таки если отшельник не захочет ходить по монастырям и просить милостыни, то должен зарабатывать копейку. Притом все келиоты обязаны вносить ежегодно определенную подать аге и ближайшему монастырю, а эта подать довольно значительна. И вот отшельник или нанимается к богатому монаху в работники, или у себя в келье занимается каким-нибудь рукодельем.

Добытые в мире ремесла и знание (кроме научных) на Афоне не пропадают даром и все – башмачники, портные, печники и столяры остаются при тех же званиях и в монашестве. Афон строится, одевается и обувается своими (собственными) трудами, и таким образом мелкая торговая промышленность кипит во всех уголках горы, приготовляя всё нужное на потребу братии. Но ремесла мирские здесь не так выгодны, как выделка вещей, которые составляют исключительное производство Афона и сбываются многолюдным поклонникам его. К изделиям такого рода принадлежат: кресты, чётки, иконы и другие вещи, в огромном количестве закупается приезжими богомольцами. Поэтому-то большинство афонских тружеников, кроме других работ, занимаются и этим ремеслом. Они режут из дерева или из единороговой кости разной величины кресты, с мелкими изображениями на них священных событий. Режут небольшие, выпуклые иконы; режут наконец деревянные ложки с благословляющей рукой, и, надо сознаться, что некоторые из этих работ отличаются изумительною тонкостью, и много говорят о громадном терпении монашеском. Есть артисты, что содержат мастерские и занимаются резьбою в больших размерах; они режут целые иконостасы с затейливыми орнаментами и заправляют резными работами при отделке монастырских зданий. Некоторые монахи, чтобы не утомлять себя копотливой работой, заказывают металлические формы и, размягчив в кипятке единороговую кость, оттискивают на ней иконы. Такой работой занимаются преимущественно русские. Прибрежные келиоты ходят по берегу моря и собирают выброшенные водой мелкие раковины. Эти раковины они потом нанизывают на проволоку и таким образом составляют разнокалиберные чётки. Чётки из раковин самими монахами не употребляются для молитв, потому что после долгой молитвы от них болят пальцы, но эти чётки, более нежели другие изделие Афона, нравятся богомольцам и покупаются ими на расхват. Для четок ещё употребляются так называемые «слезки Богоматери» , особенное огородное растение, имеющее твердые, круглые семена, которые тоже нанизывают на проволоку.

Есть ещё на Афоне особый род промысла, на который впрочем, не всякий решается. Это добывание неувядаемых «цветов богородицы» , растущих на обрывистых и непреступных высях горы. Главная вершина Афона, полая, беломраморная, выдается высокой остроконечной пирамидой, темя которой составляет площадку, не более как в четыре квадратные сажени. От этой площадки идут крутые обрывы вниз, особенно с северной стороны, где обрыв составляет почти отвесную стену в 300 сажень приблизительно. По этим-то страшным обрывам, из мелких скважин мрамора пробивается неувядаемый цвет. Собирают этот цвет для продажи беднейшие келиоты, которым смерть нестрашна. Ходят они обыкновенно партиями в несколько человек и вместе карабкаются по обрывам, помогая друг другу спускаться и висеть над пропастью на вёревках. Веря, что, без воли божией, смерти не будет, промышленники делают отважные подвиги: спрыгивают на камни, которые едва держатся над бездной, цепляются за сухие корни и т. п. Многое сходит им с рук благополучно, но иногда от неосторожности, или излишней самонадеянности, бедняк обрывается и вместе с добычею исчезает в пропасти. В бытность мою на Афоне было три несчастных случая, из которых последний, впрочем, неожиданно превратился в чудо. Один из келиотов улетел в северный обрыв и от него потом нашли только кисть руки да камилавку; другой в глазах товарищей на лету наткнулся на острый выдавшийся камень, так что даже не было возможности снять оттуда труп несчастного, и он долго торчал у всех на виду, как знак предосторожности для прочих смельчаков. Третий же, как говорят, долетел до самого дна пропасти и – жив остался. Об этом чуде я слышал с одинаковыми подробностями от многих афонцев, которые сами дивились ему. Инок этот, родом болгарин, с двумя товарищами собирал цветы около самой вершины горы и, как-то поскользнувшись на гладком камне, потерял равновесие и полетел в бездну. На лету он зацепился кушаком за выдавшийся камень и повис. Надежда оживила болгарина и он стал ногами отыскивать какую-нибудь опору, чтобы потом спросить у товарищей веревку, но только что оперся, кушак соскочил и несчастный опять полетел. У самого дна опять зацепился подолом рясы за кустарники и оттуда уже сам спрыгнул на землю, причем отшиб себе обе ноги. Между тем товарищи его, протянув, по обыкновению, чётки за упокой погибшего, осторожно спустились на дно пропасти поискать его косточки и взять собранные им цветы, что-бы не даром пропали, – смотрят, а он сидит себе под кустом, обезумев от страха. Этот болгарин служил предметом всеобщего удивление на Афоне. Он сам едва верил своему паденью и спасенью; и с этих пор уж закаялся собирать цветы. Насколько, в самом деле, вероятно подобное чудо, – пусть судит сам читатель.

Ежегодно несколько монахов гибнет, охотясь за цветами. Но эти поучительные примеры не вразумляют смельчаков; слишком спокойно смотрят они на эту гибель и неустрашимо карабкаются по тем самым обрывам, с которых не одна камилавка улетела в пропасть. Даже цена на цветы, не смотря на трудности их добыванья, очень невысока: пучок из 10 цветков стоит всего 5 к. с.

Однажды, покупая цветы, я разговорился с монахом, который уже более десяти лет торгует ими. Он с полным равнодушием передавал мне смертные случаи многих своих знакомых и только беспрестанно крестился за упокой их.

– Как же вы-то не боитесь после этого? спросил я его.

– Тут бояться нельзя, ответил тот: – потому чуть сробеешь и пропал. Надо помнить, что если без воли Божией волос с головы не погибнет, то как же монаху пропасть можно? Умереть Бог не допустит, коли есть непрощённые грехи. Вот болгарин не погиб, хоть и свалился; значит ему не все ещё грехи прощены. Да и чем же жить нам, как не цветами? Десять лет ими только и кормлюсь.

– Значит привычка?

– Тут никогда не привыкнешь, никогда не понадеешься на себя. Вот старец мой двадцать лет собирал цветы, да все-таки сгиб в прошлом году, а я, может быть, в нынешнем сгибну. Я впрочем, не один хожу. Коли провалюсь, узнают – поминать станут, а больше мне ничего не надо.

Из этих слов можно видеть, какого закала отшельники преимущественно занимаются сбором цветов богородицы.

Главный сбыт рукоделий монашеских производится по субботам в Карее, на тамошнем рынке, и труженики тащат к этому дню в Карею все, что успели наработать и пособрать в течении недели.

Карие – небольшой монашеский городок, подобный которому едва ли где отыщется на белом свете. Этот оригинальный городок живописно поместился на восточном склоне афонского хребта, высоко над морем и в самом центре монашеского царства. Состоит он из разнокалиберных домиков, принадлежащих монастырям и отдельным монахам, и заселены эти домики или самими монахами, или отдаются в наём приезжим мирянам. Всех домиков насчитывают здесь до двух сот, и при них находится 120 церквей православных. Карие недаром называется столицей Афона: к ней действительно монастыри относятся, как провинциальные города к своей столице. Каждый монастырь имеет здесь своё подворье (кунак), где живут монастырские поверенные и останавливаются гости и поклонники. Здесь помещается афонский протат – высшее правительственное собрание, управляющее внешними и внутренними делами всего Афона, и живёт представитель турецкой власти со своей канцелярией. Здесь находится единственная на Афоне монашеская школа, гостиный двор и наконец, главная тюрьма – высокая грязная башня, куда сажают монахов за важные преступления.

Построена Карие на манер всех вообще восточных городов. Дома сжаты в кучу и лепятся друг на друга; между ними проложены узкие, кривые улицы с канавкой по средине, для стока нечистот; по улицам с обеих сторон устроены лавки, прикрытые сверху деревянными навесами, чтобы солнце не пекло, и в этих лавках заезжие купцы продают разные привозные товары. Тут, конечно, втридорога можно найти всё нужное для монашества – и разные ткацкие материи, и съестные продукты, и рабочие материалы, свечи, бумагу и даже душеспасительные книги. Характер Кареи чисто коммерческий, городской; мирские купцы придают ей заметный мирской оттенок, и по тому в ней, кроме должностных лиц, живут постоянно только монахи специалисты по торговой части и разные ремесленники, а остальные монахи бывают проездом и, справив что нужно, торопливо уезжают восвояси. Киновиаты и строгие аскеты очень не жалуют Карею и, во избежание соблазнов греховных, стараются бывать в ней как можно реже. Жители штатных монастырей и богатые келиоты напротив к ней благосклонны и считают поездку туда лучшим развлечением.

По субботам, в базарные дни, на главной улице Кареи ставится ряд столов и на них монахи грудами наваливают кресты, чётки, иконы и другие произведение Афона. Городок оживляется, монашество толкается между столами, снуют приезжие поклонники, но все-таки продающих больше, чем покупающих. Между народом также порой пробиваются увечные и слабые келиоты, прося милостыню. Замечательно, что на этих базарах не слышно ни криков, ни шумного спора, всё как-то обходится тихо и мирно: продавцы никому не навязывают своих изделий, а смиренно стоят у столов, опустив головы, и ждут кого пошлет им Господь. Купят рукоделье – келиот на вырученные деньги тут же покупает себе съестные припасы на целую неделю и материалы для дальнейших работ; не купят – молча сваливает свой товар в торбу и тащит его в свою келью до следующей субботы. Если народу мало в Карее, то на базаре полная тишина, и продавцы, стоя за столами, правят часы и тянут на четках каноны. Три раза в год – в Рождество, Пасху и Успенье в Карее бывает ярмарка. К этим дням из Солуна привозят на Афон большие тюки с товарами, и игумены монастырские закупают для братии материи и кожу, из которых потом они шьют себе рясы и обувь.

Так как Карие не монастырь, то для неё сделаны некоторые послабление афонского устава: на улицах свободно курят табак и продают мясо, для чего нарочно устроены бойни баранов. Со всех окрестностей свозят сюда петухов, и пенье их день и ночь раздается над Кареей. Замечательно, что без куриц петухи живут между собою очень дружно, вместе прогуливаются и сидят на жердях и огородах, заливаясь по очереди песнями, а если и дерутся, то очень редко, На петухов огромный запрос в монастыри штатные и некоторые кельи , и не раз случалось мне видеть старцев, возвращающихся из Кареи с петухами под мышкой. Тут же идет оживленная торговля котами, на страх крысам святогорским.

Любил я Карею; в ней есть что-то заманчивое, житейское, и в то же время оригинальное. По улицам её носится ароматический запах табаку; лавки большею частью сквозные, так что весь товар на лицо; сами хозяева сидят тут же, поджав ноги, и работают: кто шьет, кто пилит, кто точит, изредка только приподнимая голову и раскланиваясь со знакомыми монахами. А монахи снуют по Карее, переходя от лавки к лавке, то к одному купцу присядут потолковать, то к другому, и всё это как-то мирно, тихо, по семейному. В переднем углу устроена лавочка живописца Пахомия, и сам он всегда на лицо при своей лавочке. Перед ним кучами разложены печатные изображение Богородицы и разных святых, тут же стоят шкалики с красною и желтою краской, и с необыкновенным проворством смазывает Пахомий этими красками одежду и сиянье. Часто, беседуя с прохожими, он вовсе не глядит на работу, но привычная рука сама исполняет своё дело; иногда, конечно, мимоходом смажет она кое-что и лишнее, но Пахомий хорошо знает невзыскательность своих покупателей и не унывает. Против него стоит башмачная лавка о. Исаии, чеботаря, и сам старик тут же сидит с дратвой и шилом. Лавка его как-то боком выдвинулась на главную улицу, и потому редкий монах не зайдёт в нее побеседовать. O. Исаии говорун большой руки, особенно если дело коснётся похода Наполеона на Россию (он малоросс). Сорок три года живёт он в Карее, знает все окрестные тайны и за своё покровительство русским монахам и поклонникам прослыл по всему Афону за русского консула. Любят о. Исаию монахи за его откровенную словоохотливость и издалека приходят к нему за советами и свежими новостями. Зайдёшь, бывало, к нему, – старик обрадуется, посадит на табурет и начнёт сообщать, по секрету, что о. Паисия посадили на хлеб, на воду за непослушание, что Геронтий вчера убежал куда-то из монастыря, а Ипатий себе рясу новую шьёт. Из лавочки о. Исаии вся Карие на виду; сидим себе, да наблюдаем за ходом торговли монашеской. Вот на разукрашенном муле едет гордый проэстос покупать себе шелку на рясу, за ним пробирается келиот-бедняга, промышляющий больше насчет съестного. Из-за угла, на средину улицы, выходит глашатай и кричит на всю Карею, что такой то капитан корабля завтра уезжает в Солунь и приглашает желающих отправиться с ним. Сам капитан стоит тут же и ждёт этих желающих для заключение условий. Потом глашатай кричит, что такому-то келиоту денег в долг поверять не следует, ибо он совсем промотался. Слушают монахи эти вести и потом разносят их по всему Афону. – Вдали толпа расступается и по улице важно проходит ага турецкий в сопровождении слуги, который несёт за ним длинный чубук и кисет с табаком, а о. Исаий в это время шепчет мне, как ага был в плену в России и два года таскал камни для киевских укреплений. Но вот в Протатском соборе зазвучал благовест к вечерне. Карие зашевелилась, засуетилась, лавки торопливо закрывают, столы прячутся, и народ дружно повалил в церковь. Быстро затих городок и только одни угрюмые сардары (наёмные полицианты) мерно расхаживают по опустевшим улицам его.

И так мирно, среди вечной работы, день за днём переживает Карея. Мастера монахи понемногу зарабатывают денежки и строят новые кельи и церкви, которые потом отдают в наймы желающим. Некоторые из них имеют по нескольку домиков и получают с них значительный доход. Жизнь таких монахов проходит в полном раздолье, и в деле спасенья они, как и жители штатных монастырей, никому не дают отчета. Каждый зажиточный мастер имеет при себе нескольких учеников, которые помогают ему в работах, а по смерти хозяина пользуются его наследством и сами становятся мастерами. Многие мастера, зная какое-нибудь определенное мастерство, не брезгают и другими промыслами, если только они им под силу и приносят доход; так например, часовых дел мастер при случае занимается переплетом книг, башмачник деньги в рост отдает, и проч. Раз как-то мне понадобилось сшить себе дорожные брюки. Приехав в Карею, я спросил у монахов, нет ли там мастера и по этой части?

– А вот понаведайтесь к Панкратию, отвечали мне: – он в мире портным был, так может не забыл ещё.

Я пошел. В небольшой темной келейке, где-то на задах Кареи, отыскал я наконец Панкратие за шитьем рясы и объяснил ему своё дело. Панкратий выслушал меня и осмотрел внимательно с ног до головы.

– Вам по французскому надо, или по-турецки спросил он.

– Конечно, лучше бы на европейский манер.

– Что-ж, это можно! И принялся снимать мерку.

Но тут я усумнился в искусстве афонского порт- ‹…›