Берег Луизианы открылся перед ними узкой синеватой полоской на горизонте, постепенно поднимавшейся и превращавшейся в коричневато-зеленую. Эта часть путешествия оказалась самой скучной и утомительной, особенно когда они обогнули остров Куба и проплыли вдоль него, не пытаясь приблизиться к берегу. Потом им пришлось маневрировать среди сотен протоков и островков устья Миссисипи, где ее грязно-желтые воды впадали в зеленоватую синеву залива. По восточному проходу они двинулись к контрольному посту Ла-Бализ, откуда начинался стомильный канал по главному руслу реки к Новому Орлеану.

Элен казалось, что Райан, несмотря на все рассказы о своей респектабельной торговле, при возвращении из походов проходил мимо испанского городка, не бросая там якорь. Однако он сказал, что имеет привычку подходить к берегу в уединенной бухте под названием Баратария-Бей. Оттуда, по сложной сети заболоченных рукавов и протоков дельты, он входил в Новый Орлеан с «заднего двора». Свои грузы Райан размещал во временном сооружении на берегу, где они могли храниться до того времени, пока он не посылал за ними кого-нибудь, чтобы сбыть их своим деловым партнерам, которые уже сами перевозили товары в город. Как он утверждал, эти маневры были необходимы для того, чтобы обойти бесконечные придирки испанской бюрократии, не говоря уже о взятках, которые требовались для подкупа коррумпированных портовых чиновников. Райан не хотел подчиняться ни тем, ни другим из принципа, поскольку губернатор Сальседо всячески мешал торговым связям с американцами.

Райан утверждал также, что не он один пользовался этой бухтой. Уже для нескольких каперов она стала промежуточным портом и неофициальным входом в Новый Орлеан. Каперы приходили и уходили, когда им было угодно, уважая собственность друг друга, с одной стороны, из-за того, что это закон моря, а с другой стороны, потому что было бы слишком опасно затевать ссоры.

Беженцы с Сан-Доминго выстроились вдоль борта «Си Спирита», чтобы увидеть, как приближается долгожданный берег. Они радовались окончанию плавания и в то же время казались слегка подавленными: что ожидает их на берегу, где они станут жить, чем будут заниматься? Время, проведенное в плавании по Карибскому морю и по Мексиканскому заливу, было небольшим перерывом в их путешествии к своему будущему. На судне они мало о чем думали, кроме как скоротать бесконечные, залитые солнцем дни и осыпанные звездами ночи. Теперь на них навалилась неизвестность.

Элен было знакомо это душевное волнение, но сейчас она ощущала медленно растущий восторг. Впереди была новая страна. Новым должно было стать все – люди, обычаи, пейзажи.

Над головами кружили стаи чаек, которые резко выделялись своими белыми крыльями на сером фоне неба на юго-западе. Их пронзительные крики были похожи то на гневную ругань, то на жалобно-отчаянные вопли. Огромный пеликан пролетел мимо них к узкой полоске земли, тяжело хлопая крыльями. Резко пахло гнилыми растениями и рыбой.

– Фу! – произнесла стоявшая возле Элен Эрмина. – Ну и запахи!

– Они не так уж и плохи.

Запахи то появлялись, то исчезали в зависимости от перемены ветра и его порывов. Над их головами реяли паруса, надуваясь и хлопая с судорожными перерывами. Платья женщин прилипали к телу, и подолы юбок развевались у них за спиной.

Эрмина подняла руки к затылку, чтобы придержать узел своих рыжеватых, подкрашенных хной волос.

– Я бы, пожалуй, предпочла каждый день нюхать несвежую краску грима, запах дешевых комнат, конского навоза на улицах. Эта дикая местность ужасает меня и угнетающе действует на мое обоняние, – проговорила она.

– Ерунда это! – поддразнила ее Элен. – Это пахнет нашим обедом, который готовится на камбузе.

– Тише, а то ваши слова долетят до кока, и он станет каждый день кормить нас рыбой до тех пор, пока мы не сойдем на берег. Позвольте мне встать рядом с вами так, чтобы вдыхать аромат ваших духов. Я давно собиралась сказать вам, что он чарующий!

Элен поблагодарила ее. Она уже не в первый раз слышала хорошие отзывы о духах от разных людей, но этот показался ей самым искренним. От похвалы Элен смутилась, как будто ее поймали на каком-то неблаговидном поступке.

– Мне хотелось бы иметь такие духи. Может быть, вы скажете, как они называются и где я смогла бы их купить?

– Боюсь, что их нет в продаже. – Эрмина пожала плечами.

– Ах, ну конечно же, если вы не хотите говорить... Это ваше право.

– Не в этом дело, – смущенно ответила Элен.

– Тогда, возможно, вы скажете мне, какой парфюмер в Париже их готовит, и когда я буду там в следующий раз...

– Они не из Парижа.

– Вы уверены? – удивленно спросила Эрмина, хмурясь. – У них ведь такой естественный аромат...

– Да, я совершенно уверена.

Элен принялась рассказывать актрисе, откуда они к ней попали. В порыве откровенности она призналась, что собирается даже наладить их производство с помощью Дивоты, разумеется, когда они устроятся в Новом Орлеане.

– Вы сами? Так ведь это чудесно! И вы откроете parfumerie? В таком случае я стану вашей первой покупательницей!

Элен весело рассмеялась над таким предложением:

– Вы заставляете меня поверить в то, что это предприятие окажется успешным.

– Естественно, так и должно быть. С таким благоухающим букетом как оно может не оказаться успешным?

– Первый мой флакон будет для вас, – пообещала Элен.

Актриса повернулась к Флоре Мазэн, сидевшей неподалеку со своей горничной Жерменой.

– Вы слышали? Элен намерена производить свои собственные духи!

– Очень мило. – Флора подняла голову и кротко улыбнулась. Она нерешительно смотрела на них обеих, будто хотела подойти к ним, но после непродолжительного раздумья опустила ресницы и продолжила работу над своей вышивкой, лежавшей у нее на коленях.

Эрмина переглянулась с Элен, высоко подняв бровь и покачав головой. В поведении Флоры было что-то непонятное, какая-то отчужденность, как будто она сторонилась любых компаний, предпочитая оставаться в одиночестве, и даже гордилась этим. Временами даже казалось, что на Эрмину и Жози, а может быть, и на Элен она смотрит свысока. Но поскольку Флора с презрением отвергла попытки мадам Туссар завязать с ней знакомство, говорить о ней так определенно было нельзя. Однако никакие уговоры не смогли вырвать девушку из ее добровольного отшельничества.

Беженцы за время пути успели познакомиться друг с другом достаточно хорошо. Сведенные волей ужасных обстоятельств вместе, а потом получив массу свободного времени, они попытались отвлечься от неприятностей и получить дружескую поддержку и утешение. Они говорили не умолкая и уже знали все: и о подробностях желудочных проблем месье Мазэна, и об ужасных муках его дочери Флоры, которая обучалась в пансионе на Мартинике, где ее заставляли часами стоять на горохе и били по рукам линейкой за то, что девушка не могла громко говорить. Мадам Туссар развлекала спутников яркими описаниями своих женских болезней, а они удивлялись тому, как с месье Туссар мог произойти инцидент, когда его заподозрили – разумеется, ошибочно – в фальсификации записей регистрации, в присвоении и растрате казенных денег. Жози громко выражала недовольство своим положением и ролями инженю на сцене, и все пассажиры несколько раз оказывались свидетелями жарких ссор и примирений между Эрминой и Морвеном.

Но конечно, ничто не вызывало у окружающих такого интереса, как отношения между Элен и Байяром. Об этом ходило много слухов, и Элен знала о них. Особенно жадный интерес возникал, когда она вместе с Дюраном и Байяром оказывалась в одной комнате. Однако Дюран перестал проявлять внимание к Элен. Он предпочитал общаться или с Серефиной, которая ухаживала за ним в первые дни после ранения, или с мужской половиной общества. По мере того как его раны на руке и на щеке заживали благодаря успешному лечению, уходу и целебному морскому воздуху, он особенно сдружился с Мазэном, который, как коллега-плантатор, очевидно, считал, что у них есть много общего. Поэтому никого не удивляло, что эти двое мужчин часто прогуливались по палубе, тогда как Флора тащилась за ними следом, бросая взгляды на Дю-рана и вспыхивая алыми пятнами и прихорашиваясь, стоило ему только заметить ее присутствие.

Отношения в группе беженцев не всегда бывали сердечными. Морвен и мадам Туссарспорили по любому поводу, например, кто поведет их на обед, какие песни следует сегодня петь на палубе под звездами. Жози принимала в штыки любые замечания, высказанные в свой адрес, или в адрес жены чиновника, или защитника Морвена; она вела нескончаемый спор с мадам Туссар о том, где ставить стулья под навесом. Мадам Туссар ревновала своего мужа Клода, когда тот проявлял слишком большое внимание к малютке Жози, да и вообще к любой другой женщине, включая Серефину, а ее резкий и настойчивый голос, которым она заявляла о своем дурном настроении, неоднократно прокатывался по всей шхуне. Дивота и Жермена, горничная Мазэнов, вели разговоры о том, как используются на судне единственная английская ванна и единственный на всю шхуну утюг, который к тому же принадлежал Эрмине. Флора не беспокоила никого, но однажды днем очень расстроилась – какой-то матрос посмел подмигнуть ей...

Такие неурядицы вполне естественны, если принять во внимание и недостаток места, и нервное напряжение, которое им всем пришлось пережить.

Шхуна плавно и быстро вошла в бухту Баратария-Бей в то время, когда должен был вот-вот разразиться шторм. Бросив якорь, быстро убрали паруса, очистили палубу, задраили люки и бортовые отверстия.

И тут начался шторм. Шхуну ветром бросало на волнах. Над головами грохотал гром, а молнии с треском врезались в воду, якорная цепь натянулась и звенела, деревянная обшивка шхуны стонала, словно кто-то рвал ее на части. Дождь, который наконец разразился, под порывами ветра хлестал струями по палубе, словно огромными мокрыми кнутами.

Элен и все остальные поели заранее и легли в койки. Качка и рывки судна были настолько сильными, что самым безопасным местом оказались импровизированные люльки подвесных коек.

Райан обошел судно, проверяя, нет ли повреждений, и, успокаивая людей, то и дело возвращался навестить Элен. Однако, когда сильный ветер стал стихать, он остался доволен тем, как вела себя шхуна на этой закрытой якорной стоянке. Добравшись наконец до своей каюты, Райан сбросил с себя мокрую одежду, швырнул ее в угол и после этого лег рядом с Элен.

Он замерз и покрылся «гусиной кожей». Элен почувствовала, как ее захлестнула волна сострадания и нежности, прижалась к нему теснее и обхватила своими теплыми ногами его ноги. Вздрогнув от ее неожиданного тепла, он поцеловал ее в лоб, а затем устало растянулся рядом. Она прижалась виском к его подбородку, слепо вглядываясь сквозь иллюминатор в темноту ночи, озарявшуюся синеватыми вспышками уходящей грозы. Дождь барабанил по палубе и надстройкам шхуны где-то над головой, журчащими ручьями скатываясь в воды бухты.

С того дня, как Райан скрестил саблю с Дюраном, Элен и капер постоянно находились вместе – жили в одной каюте, спали в одной постели, вместе ели, ходили, разговаривали и занимались любовью, – но никогда не заговаривали о Новом Орлеане, если не считать самых общих тем. Элен по-прежнему полагалась на Райана и не сомневалась, что останется жить у него и в Новом Орлеане, тем более что его страсть к ней не утихала.

Райан мог быть интересным собеседником. Вдвоем они провели много вечеров, читая и обсуждая выдержки из его «краденых» книг. Иногда играли в карты, ставя на кон отдельные предметы своей одежды, которые нужно было снимать, при этом он начинал невинно мошенничать только тогда, когда выигрыш становился слишком крупным. В постели он проявлял себя неутомимым и внимательным любовником, вслух произносил слова ободрения и похвалы, открыто выражая свои чувства. Не было ни одного случая, когда бы он оставил ее без своей поддержки, не забывал о ней даже в суматохе своих дел и обязанностей на судне. Успокаивал Элен, как мог, когда ее снова начинали мучить ночные кошмары, и старался побыстрее залечить ее пораненные ноги. Он по-прежнему восхищался ароматом ее духов и остро реагировал на него. Но Райан больше не говорил о любви.

Элен в общем-то и не ожидала этого от него. Несмотря на все, что было пережито вместе, они все же оставались чужими друг другу. У него не было перед нею каких-либо клятвенных обязательств, он не давал ей никаких обещаний, – это она была ему всем обязана.

Часто она спрашивала себя: останется ли Райан таким же и в Новом Орлеане? Там, среди друзей и компаньонов, она может показаться ему лишь помехой, неуместным напоминанием о коротком отрезке времени, о котором он быстро забудет. Он может встретить другую женщину, после чего они с Дивотой могут оказаться на улице, и им придется самостоятельно, без его помощи, искать свое место в жизни.

По крайней мере, если он так поступит, то раз и навсегда станет ясно, что его удерживал рядом с Элен только аромат ее духов. Разумеется, она могла бы проверить свое предположение, просто перестав пользоваться своими духами. Однако даже результаты такой проверки, возможно, не заставили бы ее сделать окончательные выводы, тем более что они все еще оставались на судне. Ей негде было спать, кроме как в его каюте, и уже такая близость могла заставлять его чувствовать себя привязанным к ней. Как бы то ни было, она не осмеливалась испытывать судьбу. Ее положение не давало ей ни прав, ни оснований рисковать его поддержкой.

Райан, почувствовав, что она находится в глубоком раздумье, нежно провел руками по ее спине, затем наклонился к ней, своим теплым дыханием щекоча ее ухо и волосы.

– В чем дело, chere? Что-нибудь произошло?

Она тихо вздохнула:

– Нет, ничего.

Райан нахмурился, но не стал настаивать. Он подумал, что удерживает ее очень тонкой и ненадежной нитью. И если он приложит хоть малейшее усилие или окажет на нее какое-нибудь давление, то нить порвется. После их прибытия в Новый Орлеан у него еще будет время выяснить до конца их отношения, и он сможет там показать ей, что она потеряет, если не останется с ним. «А пока надо ждать», – решил он.

Сейчас Элен казалась ему теплой, податливой и невообразимо соблазнительной под тонкой тканью сорочки. Мерное покачивание судна на волнах нежно покачивало и ее тело, которое ритмично наваливалось на него, а гром грозы все еще будоражил его кровь. Он в темноте нашел и поцеловал ее полузакрытые веки, потом медленно прикоснулся к ее губам, словно дразнил их до тех пор, пока они сами не приоткрылись ему навстречу, и он почувствовал медовую сладость ответной ласки и сильное биение сердца под своей ладонью. Пока ему хватало и таких ласк.

На следующее утро, которое выдалось ясным, солнечным и жарким, Баратария-Бей показалась всем пассажирам огромным водным пространством, солоноватым озером, окруженным болотами. Тонкую полоску берега окаймляли колючие, колышущиеся под порывами ветра травы, карликовые пальмы и загадочный на вид завал полусгнивших и почерневших от воды стволов деревьев с разлагающимся поблизости телом гигантской черепахи. Птицы кружили над добычей, затем ныряли в воду, их тонкие и визгливые крики наполняли воздух. Лягушки оглушали своим кваканьем, назойливые москиты звенели возле уха, сводя с ума, то там, то здесь раздавалась «перекличка» аллигаторов. Мужчины и женщины столпились вдоль борта «Си Спирит» и с интересом показывали друг другу похожих на зеленые бревна древних хищников, то и дело проплывавших вблизи шхуны в бесконечном и беспорядочном поиске рыбы.

Пока его пассажиры осматривали все вокруг, Райан наблюдал за выгрузкой товаров.

Баркас уже сделал несколько рейсов к берегу, где, чуть поодаль от воды, стояло ветхое сооружение временного склада. Еще несколько таких же хижин, выстроенных из прибившихся к берегу бревен, пальмовых ветвей и джутовых плетенок, стояло рядом. Из одной вился дымок, «пачкая» чистое утреннее небо, хотя нигде вокруг не было видно присутствия людей.

Когда разгрузка уже подходила к концу, из казавшейся самой большой и неряшливой хижины появился человек. Он стоял, почесываясь и потягиваясь, потом лениво повернулся к стоявшему на якоре судну. Человек что-то прокричал, и из проема двери выглянула индианка, одеждой которой была шкура какого-то животного. Она взглянула на шхуну, на мужа и снова скрылась в хижине. Такое полное пренебрежение Элен встречала очень редко. Можно было предполагать, что обитатели этих хижин прятались от преследования властей – бывшие пираты, воры, убийцы и прочие беглецы. Залив Баратария-Бей лежал вдалеке от Нового Орлеана, отделенный от города бесконечными милями воды и ила губительных болот. Мужчины из города появлялись здесь поздней осенью и зимой поохотиться на уток и гусей, которые прилетали с севера в больших количествах стаями, следовавшими одна за другой. Иногда сюда приезжали на рыбную ловлю. Но жарким летом залив оставался практически безлюдным.

Эти люди знали Райана очень хорошо. Это было ясно видно по тому, как они подходили, чтобы поприветствовать его, когда он сам на шлюпке подплывал к берегу. Они с большим удовольствием предоставили в его распоряжение свои пироги, чтобы довезти его пассажиров до Нового Орлеана, хотя и за небольшую плату. Но если они даже и испытывали некоторую жалость к пассажирам шхуны, то умело ее скрывали, ибо безучастно сидели вокруг своих лодок и наблюдали, как беженцы-горожане беспомощно карабкаются, залезая в них. Их гораздо больше интересовали неожиданно приоткрывавшиеся из-под юбок стройные женские ножки, обсуждая которые, они смеялись, отпускали соленые шутки. И то, что Райан оставил на шхуне капитана Жана с некоторой частью вооруженных людей из команды, было не более чем разумной мерой предосторожности по защите шхуны «Си Спирит».

Поездку по лабиринту водных путей в Новый Орлеан Элен впоследствии старалась не вспоминать.

Как только они покинули залив, ветер полностью стих, и палящее июньское солнце, вместе с широкой водной гладью, образовало паровую баню, от которой пот стекал потоками и дышать становилось трудно. Люди старались прикрыться от жгучих лучей солнца и надоедливых насекомых. Комары и прочая мошкара поднимались густым облаком и облепляли открытые части человеческих тел.

Проходил час за часом, а они все плыли по однообразным протокам, постоянно держа курс на северо-восток. Мужчины работали веслами, погружая и вытаскивая их почти без всплесков. Змеи, проплывавшие вокруг лодок, оставляли волнистые следы на воде. Наполовину зарывшиеся в тину аллигаторы немигающими глазами следили за лодками. Рано утром временами кое-кто в такт гребцам еще затягивал песню, но к полудню жара и усталость одолевали и их.

То и дело гребцы останавливались, чтобы передохнуть и слегка освежиться, хотя пассажиры боялись заходить поглубже в более прохладную воду, опасаясь не только пиявок, но и других, более крупных обитателей. Ночь они провели в полусне, прячась от москитов, просыпались, вздрагивая от рева аллигаторов, а однажды и от вскрика болотной пантеры, которая в темноте охотилась на дичь. Рассвет встретили снова в пирогах. В конце концов они прибыли к воротам Нового Орлеана.

Увидев часовых, Элен заподозрила возможные неприятности, но, к счастью, ничего не случилось. Райан похлопал часовых по спинам и справился о их семьях. При этом нетрудно было заметить блеск передаваемого из рук в руки золота и ритуал открывания ящика с ромом. Ворота отворились, и они оказались в городе.

Новый Орлеан был действительно новым городом. За последние пятнадцать лет в нем произошли три пожара, два из которых весьма разрушительные. Последний всего девять лет назад – уничтожил девятьсот зданий и нанес ущерб, оцененный в восемь миллионов пиастров. Из-за такой опасности строительный кодекс, принятый впоследствии, требовал, чтобы любое сооружение в два и более этажей строилось исключительно из камня и кирпича воздушной сушки, а крыши имели только черепичное покрытие. В результате этого архитектура в центре города приобрела черты испанского стиля с характерными внутренними двориками, балконами, окнами и дверями, прикрытыми решетками, а также решетчатыми воротами под вторым этажом, через которые могли въезжать экипажи и входить пешеходы. Местный кирпич был настолько мягок, что его приходилось снаружи покрывать штукатуркой. Штукатурку красили известью в белый или желтый цвета, под воздействием солнца и дождей краска быстро смывалась, а глина кирпичей разрушалась, и повсюду начинали прорастать мох, лишайник, плесень, окрашивая дома в разные цвета со множеством оттенков зеленого, серого, коричневого.

Новый Орлеан в те времена не был большим городом, а его население не превышало и десяти тысяч человек. Земляной вал набережной с почти двухметровым частоколом сверху окружал его городские кварталы, которые простирались на восемьсот метров в длину и чуть больше четырехсот метров в ширину. На каждом из четырех углов частокола возвышались форты, и еще один форт находился в середине задней стены. Между ними размещались батареи пушек и укрепленные ворота с каждой стороны. Вокруг насыпи для дополнительной защиты города был отрыт шестиметровый ров, глубина которого составляла около полутора метров. Все фортификационные работы были проведены еще в 1796 году, когда колонисты Луизианы боялись, что их рабы, привезенные в основном с Сан-Доминго, могут повторить восстание своих собратьев на острове и устроить здесь новую резню. Бревенчатые стены, безусловно, не сдержали бы нападение современной регулярной армии, но вполне могли удержать восставших.

Внутри города улицы представляли собой немощеные, поросшие сорной травой проулки между домами, хотя достаточно прямые и широкие, со сточной канавой посередине. Дренажные канавы, пусть даже и забитые сорняками и отбросами, окружали каждый квартал, превращая отдельные части города в островки. Воды дренажных и сточных канав стекали в Канал Каронделе, проложенный в задней части города. И, несмотря на эту систему, улицы бывали покрыты толстым слоем грязи.

Самые убогие дома лепились к городским укреплениям. В основном это были деревянные одноэтажные домишки, оставшиеся еще со времен французского периода и избежавшие пожаров. Многие под действием влажного климата были слишком разрушены, и ремонт проводить не имело смысла, а у некоторых хозяев не оказалось средств, чтобы их перестраивать и покупать кирпич и черепицу.

Над городом разносился неприятный запах, характерный для большинства тропических портов. Навоз от лошадей и мулов впитывался в жидкую уличную грязь. Кухонные отбросы – от кожуры фруктов и овощей до рыбьих голов и костей, а также обрывки тканей и ковров, гнилая кожа и даже дохлые животные либо плавали в зелено-пенистой воде сточных канав, либо кучами лежали у задних дверей домов. И все это «благополучно» сгнивало под лучами жаркого солнца.

Некоторые из прибывших женщин морщились от отвращения и зажимали нос. Элен старалась не вдыхать городские миазмы слишком глубоко и думала о духах.

Райан жил на улице под названием Ройял-стрит, которая являлась одновременно главным торговым центром, любимой жителями пешеходной улицей и удобным проездом через город. Застроенная домами в два и в три этажа, большинство которых украшали балконы с кружевными коваными перилами, эта улица считалась настолько важной, что по ночам ее освещали фонарями, висевшими на веревках поперек улицы или вдоль фронтонов домов, от угла до угла. Жилые дома и магазины перемежались на европейский манер с конторами, занимавшими первые этажи, тогда как их хозяева проживали над ними или сдавали верх в аренду частным лицам под жилые квартиры.

Первый этаж принадлежавшего Райану дома оказался закрытым ставнями и запертым. На доме не было вывески, что здесь продавали вино или свечи, ткани или шляпы. Как он говорил, комнаты чаще всего использовались для хранения товаров, но сейчас они были свободны. Поскольку приближался вечер, Райан предложил всей группе уставших беженцев воспользоваться его гостеприимством.

Его предложение было встречено с радостью и благодарностью. Все гурьбой высыпали из фургона, который Райан нанял у крестьянина в Байо-Сент-Джон на окраине города, куда накануне причалили пироги. Толпой они проследовали через кованые ворота и вымощенный камнем внутренний двор, обогнули фонтан, обсаженный папоротником и геранью, и направились по невысокой лестнице на галерею, огибавшую двор с трех сторон. Еще до того, как они поднялись, навстречу им вышел негр, приветствовавший их с грацией и достоинством.

Слуга с темной, даже синевато-коричневой кожей и с сединой в курчавых волосах мог быть любого возраста – от тридцати пяти до пятидесяти лет. Мажордома Райана звали Бенедикт. Вполне естественным образом он принял на себя заботу о гостях и, хлопнув в ладоши, вызвал горничных и слуг, предложил освежающие напитки, распределил комнаты, не упуская никаких мелочей. Он не только поселил Мазэнов рядом с Жерменой в соседних спальнях, но и, общаясь каким-то непостижимым образом с хозяином, поручил горничной провести Элен и Дивоту в салон и в спальни, несомненно, принадлежавшие хозяину.

Никакой неопределенности не осталось после того, как слуга принес туда же и маленький морской сундучок Райана. Его поставили у стола с мраморной столешницей и ножками, на которых красовались ветки с золотыми листьями. На столе лежал серебряный поднос с визитными карточками, адресованными Райану Байяру. Наиболее важной среди них была карточка от Пьера Клементе де Луссата, префекта колонии от Франции, приглашавшего хозяина дома на обед, который давался в этот же день. Этот префект впоследствии стал губернатором, когда Франция снова приобрела Луизиану.

К заходу солнца пассажиры шхуны «Си Спирит» уже наслаждались удобствами этого дома. Каждый из них принял ванну, переодевшись в чистую одежду, которую для них нашли. Об их коже, обожженной и раздраженной укусами насекомых, позаботились, обработавмазями и притираниями, всех угостили обедом и напитками. Хозяин заранее извинился за свое отсутствие в этот вечер. Он полагал, что не может пропустить прием и обед у будущего губернатора, человека, который прибыл в Новый Орлеан как раз в то время, когда Райан направлялся в рейд по Карибскому морю. Пропустить такой обед, помимо всего прочего, означало для него лишиться последних новостей. Он не собирался возвращаться до утра, поскольку дом де Луссата располагался за воротами города, а ворота запирались в девять часов вечера. Райан рассчитывал переночевать у друзей, которые жили неподалеку от префекта.

Элен удивлялась выносливости Райана, у которого хватало сил ехать с визитом после таких тяжелых дней путешествия. Сама она смертельно устала и не желала ничего, кроме как забраться в постель, закрытую от проклятых москитов, и проспать целую неделю. У остальных было такое же желание. Пожелав всем спокойной ночи, она удалилась в отведенную ей комнату.

Дивоты с ней не было. И, несмотря на то, что Элен любила свою тетку-горничную, она была очень рада сейчас уединению. С минуту она стояла, оглядывая спальню, – темный дубовый английский шкаф, квадратный и тяжелый; умывальник, почти такой же, как и на шхуне, но вделанный в стену с французским зеркалом и подставкой для бритья; фламандский ковер, по цвету гармонирующий с убранством стен. Спальня и в самом деле оказалась просторной, занимавшей большую часть этажа, со стеклянными панелями в дверях, выходящих на галерею и далее во двор, а с другой стороны спальни двери выходили на балкон над улицей.

Взгляд Элен задержался на кровати, которая занимала в комнате главное место. Приподнятая для прохлады на платформе, она была украшена резными изголовьем и изножьем, резьба на которых, как и у всех столиков, дополнялась золочеными листьями. Над постелью свисала белая противомоскитная сетка, бежевые простыни туго обтягивали набитый испанским мхом матрас, а наволочки – подушки с гусиным пером. Она представила себе, как они могли бы лежать в этой постели вместе с Райаном, но тут же отвернулась и направилась к застекленной сверху донизу французской двери, открытой навстречу прохладному вечернему воздуху.

Элен вышла на балкон. На открытом воздухе было гораздо прохладнее, чем в доме. С реки над черепичными крышами поднимался легкий ветерок. Предсумеречный свет постепенно угасал, превращаясь в унылый темно-багряный.

Элен вспомнила о своем отце, оставшемся лежать в руинах дома Ларпенов. Неожиданно она подумала, что, может, это и справедливо, что останки отца находятся в родных ему местах, которые он так любил... Жесткий комок подступил к горлу и сдавил его, но она не расплакалась. Еще во Франции, когда отец оставил ее там, она поняла, что плач никогда не помогает.

Она стала думать о Райане и о том, что он оставил ее на целый вечер. «Неужели ворота и впрямь запирают на ночь? И если уж солдаты днем польстились на деньги, то ночью они наверняка захотят получить столько же, если не больше. Вполне возможно, что Райан сообщил про комендантский час только для того, чтобы иметь повод задержаться на всю ночь. А может быть, у него есть женщина, которую он должен навестить, или кто-то другой, кому он хотел или должен объяснить присутствие в его доме новой любовницы?» Элен не имела права жаловаться, если он предпочтет остаться там на ночь.

По улице гуляли прохожие, наслаждаясь вечерней прохладой. Молодые парочки и люди постарше, большие семьи – с бабушками и дедушками, с подростками и совсем маленькими детишками на руках – заполнили места у оград балконов, украшенных папоротниками и мечевидными юкками в глиняных горшках, некоторые сидели в креслах и на крыльце своих домов. Они громко перекликались между собой, обсуждали новости, обменивались приветствиями, сплетнями. Откуда-то доносились звуки гитары и нежная песня, какой-то поклонник привлекал внимание своей возлюбленной. Молодая девушка звонко смеялась от удовольствия и возбуждения. Друзья и соседи – все они были знакомы, все давно жили в этих краях.

Элен волновало, много ли времени ей понадобится, чтобы перестать чувствовать себя здесь неуютно. Она была чужой в новом для нее месте и ничего не имела за душой, кроме здравого смысла и силы воли. Возможно, найдутся люди, которые ей чем-нибудь и помогут, например, Дивота, а может, и Райан в промежутках между своими делами, но в том, что касалось ее будущего, она должна положиться лишь на себя и добиться того, чего хочет...

Услышав позади себя шорох, она обернулась. Это пришла Дивота, чтобы приготовить ей постель. Элен постояла еще немного на свежем воздухе и медленно вернулась в спальню.

Уже совсем стемнело, и Дивота зажгла свечу на столике, затем внимательно посмотрела на Элен, та спокойно встретила ее взгляд.

– Ну, так что ты скажешь? Думаешь, нам стоит здесь остаться? – неожиданно спросила она горничную.

– А куда мы еще можем пойти?

– Я ничего не говорю о сегодняшнем вечере. Но, может быть, завтра?

– Есть маленькая проблема... деньги!

– У меня есть серьги, те, что подарил Дюран. Есть ожерелье моей матери. Что-нибудь мы же сможем за них выручить?

– Да, но стоит ли рисковать ими? Разумно ли уходить куда глаза глядят, если здесь у тебя есть все, что нужно, – еда, постель, безопасность...

– И положение любовницы Райана в придачу. Что же в этом хорошего?

– Многие женщины пользовались таким положением, чтобы приобрести деньги и власть.

– Да, такие, как Помпадур, как Жозефина, когда Первый Консул еще только уговаривал ее выйти за него замуж. Может быть, но к ним и относились все определенным образом...

Дивота нахмурилась и помрачнела.

– Конечно. И все же, по-моему, глупо с презрением относиться к тому, что здесь у тебя есть, только из-за того, что это ущемляет твою гордость.

– Ничего плохого в моей гордости нет! – с горячностью возразила Элен.

– Я с тобой не спорю, но ты должна хорошенько подумать. Райан может ввести тебя в общество, познакомить с нужными людьми. К тому же у него имеются средства, чтобы наладить производство дорогих масел и эссенций, необходимых для изготовления духов. Либо он будет делать это сам, либо через своих приятелей каперов. У тебя будет и свободное время, и комната, а потом, кто знает, может, появится и магазин, если месье Байяра можно будет уговорить уступить тебе часть своих складских помещений внизу.

– С чего бы это ему заниматься моими делами? У него ко мне нет никакого интереса, кроме того, чтобы я всегда присутствовала в его постели.

– Ты его недооцениваешь, как мне кажется.

– Неужели? Я почти уверена, что он предпочел бы держать меня в зависимости. На его месте и папа поступал бы так же, и Дюран.

– Не все мужчины одинаковы.

– Нет, конечно, – произнесла Элен с иронией. – Только ты должна подумать о том, чего я могу ожидать, если стану жить в Новом Орлеане под его покровительством.

– Разве это так уж трудно? Это все будет на его совести, chere!

Элен резко отвернулась, не ответив ей. Через несколько секунд она сказала:

– Мне вообще не нравится затея использовать Райана.

– Это сложный вопрос – кто кого использует.

– Да. – Элен опять замолчала и стала вытаскивать из волос шпильки, которые удерживали прическу.

– Значит, мы остаемся? – тихо и ненастойчиво спросила Дивота.

Элен замерла. Потом тяжело вздохнула.

– Мы остаемся, – сказала она и направилась к постели.

Через несколько часов Элен вдруг проснулась, очнувшись от глубокого сна. В спальне было темно, и только слабый свет уличного фонаря проникал через открытую дверь с балкона. Ночной бриз шевелил и приподнимал муслиновые занавески, создавая впечатление, что кто-то только что вошел. Элен лежала не шевелясь, напрягшись каждым своим мускулом.

Вскоре послышался шелест ткани, заскрипела половица. Она резко повернулась в постели. За противомоскитной сеткой виднелась тень, по форме напоминавшая фигуру мужчины. Она уже набрала воздух, чтобы закричать...

Сетка отдернулась, и мужчина набросился на Элен, зажимая ей рот ладонью и одновременно крепко обнимая ее. Чья-то обнаженная грудь прижималась к ее груди, и знакомый запах приятно смешивался с ароматом вина.

– Райан!.. – приглушенно вымолвила Элен.

Он рассмеялся, потом неожиданно быстрым движением крепко прижался губами к ее губам. Когда Райан поднял голову и отнял свои губы, оба прерывисто дышали.

– Я боялась, что ты сегодня... не сможешь вернуться. – Из-за сильного волнения ее голос дрожал. «Он не был у другой женщины! Он вернулся ко мне!»

– Всегда есть способы...

– Наверное, подкупил стражу?

– Они спали слишком крепко, чтобы услышать про деньги.

– Тогда как?

– Частокол уже совсем не тот, что раньше. Особенно на заднем крепостном валу. Я просто пролез сквозь него.

– Но тебя же могли поймать?!

– Я все время думал о том, как ты лежишь в моей постели, такая мягкая и теплая, и решил, что из-за этого стоит рискнуть, даже если придется попасть на день или два в кутузку.

– Очень лестно, – ответила Элен с недоверием.

– А что еще? – спросил Райан и с мучительной медлительностью стал сдвигать открытый ворот ее ночной рубашки на плече Элен и дальше, на округлости ее грудей.

– Страшно. Ты меня испугал, – выдохнула она.

– Прости меня. А что еще? – Его горячее дыхание щекотало ее обнаженную кожу, вызывая дрожь во всем теле.

– Волнующе. Я ведь спала...

Она боролась с желанием подставить грудь под его губы. «Боже милостивый, какой же он все-таки невнимательный!»

– Pauvre petite, я укачаю тебя, и ты опять уснешь. А что еще?

Она внезапно замерла, задержав дыхание от восторга, когда его влажные губы прикоснулись к бутону ее соска.

– Я больше не хочу... радовать тебя... только словами, – прошептала Элен.

– Ну, тогда я попробую порадовать тебя и словами, и делами, всеми хитростями, которые только знаю, – проговорил он, прикасаясь к ее груди. – Чтобы ты порадовалась тому, что я здесь, с тобой.