Рэнни вышел на крыльцо с лампой в руке, чтобы посветить им на лестнице. Тетушка Эм принесла ему завернутый в салфетку кусок свадебного пирога и, когда все расселись в креслах в гостиной, начала рассказывать историю о стрельбе в лесу. Рэнни слушал без особого интереса — может быть, потому, что только начало ослабевать действие опийной настойки, но он то и дело зевал, отламывая от пирога кусочки и делясь ими с Питером. Казалось, его больше беспокоит состояние мальчика, который все еще выглядел бледным и подавленным. Пока тетушка Эм рассказывала о деталях происшествия и о том, как у нее трепетало сердце, она раз пять перекрестилась. Ей не давала покоя мысль, что этот загримированный священник собирался пристрелить обоих грабителей, осуществив правосудие на месте преступления, он запросто мог бы и сам ограбить путников! Наконец, ее вера в доброту Шипа, после того как она увидела, как тот, не задумываясь, убил человека, кажется, пошатнулась. Она вслух размышляла, кто бы это мог быть, и называла различные имена. Завязалась оживленная дискуссия и различных кандидатах на роль Шипа, но ни к каким выводам они не пришли. Слишком уж много в округе было людей такого роста и такого сложения, к тому же практически любой здешний мужчина с детских лет был охотником, мастерски владел оружием и прекрасно знал местность.

Впрочем, все эти восклицания, рассуждения и описания охватившего их ужаса были всем необходимы, чтобы успокоиться. После того как тетушка Эм в третий или четвертый раз пожалела, что не уговорила встреченных путников поехать переночевать в Сплендору, она, наконец, вспомнила о своих обязанностях хозяйки и предложила сварить кофе за неимением чего-либо покрепче.

— Мне не надо, — сказал Джонни, поднимаясь со стула. — Я давно уже должен был быть дома.

— Неужели вы поедете так поздно?! — В голосе тетушки Эм звучала тревога. — Почему бы вам не остаться у нас? Раскладушка в комнате Рэнни всегда в вашем распоряжении.

— Мама будет волноваться, куда я пропал.

— Ну что ж, не стоит лишний раз беспокоить вашу матушку. Но по крайней мере выпейте кофе, чтобы не заснуть по дороге.

— Мне не очень-то хочется кофе, но я не отказался бы от стакана воды.

— Почему же вы не сказали об этом раньше? — тетушка Эм вскочила.

— Не вставайте, — Джонни быстрым жестом усадил ее назад в кресло. — Я сам схожу на кухню.

Летти поднялась со своего места.

— Я принесу воды, мне тоже хочется пить.

— Я пойду с вами, — тут же сказал Джонни.

Летти, которая уже начала постигать характер южан, не спорила. На дворе стояла ночь, идти по темному двору было небезопасно, и ей, как женщине, полагалась защита; кроме того, Джонни было неловко, чтобы она ухаживала за ним. Учтивость эта была врожденной, она основывалась не просто на хороших манерах, которые можно воспитать, но на заботе о людях, которую прививали только постоянным примером. С этими проявлениями Летти часто сталкивалась со времени приезда в Сплендору. Всякий раз, когда такое случалось, она ощущала внутреннюю теплоту. Она вдруг поняла, что ей будет не хватать этого, когда придет время уехать.

На кухне Джонни поставил принесенную им лампу на стол. Летти зачерпнула из ведра, стоявшего на скамье, стакан воды для себя, потом взяла еще один стакан и подала его Джонни. Воздух на кухне был спертый: она шагнула к выходу и открыла дверь. Облокотившись на косяк, Летти вдыхала свежий ночной воздух и пила воду, вглядываясь в темноту. Через некоторое время она повернулась к Джонни.

— А вы ведь знаете, кто такой Шип, не правда ли?

Джонни как раз подносил стакан ко рту. Услыхав слова Летти, он вздрогнул, вода выплеснулась на рубашку и жилет.

— Помилуй бог, леди, посмотрите, что я из-за вас наделал!

— Так, стало быть, знаете?

Смахивая воду с одежды с комическим смятением, Джонни не смотрел на нее.

— Что заставляет вас так думать?

— Вы смотрели на него сегодня так, как будто встретили привидение.

— А что же, по-вашему, я должен был делать? Не обращать внимания, что прямо на глазах у меня убили человека?

— Можно подумать, что вы не сталкивались со смертью на поле битвы и сами никого не убивали. В этом не было для вас ничего необычного. Я же видела — вас поразил человек, загримированный под священника.

— Вы не правы.

— Неужели? А я уверена, что вы его знаете. Вполне очевидно, что Шип — в прошлом солдат армии южан. Человек с его силой, стойкостью и недюжинными способностями наверняка должен был оказаться в гуще сражений. Кроме того, он должен быть примерно одного возраста с вами, Рэнни и Мартином Иденом. Если он наделал такую суматоху сейчас, то и до войны он должен был быть хорошо известен в этих местах. Как же вы можете его не знать?

— Очень просто. Он может быть кем угодно и откуда угодно. Каким-то случайным путешественником, направляющимся в Техас, северянином, симпатизирующим южанам, дезертиром из федеральной армии, увиливающим от призыва джейхокером, — кем угодно!

— Но в таком случае вы не были бы так поражены, когда увидели его.

— Вы не понимаете…

— Разве?

Джонни пристально посмотрел на нее, потом допил воду и отставил стакан.

— Меня поразил не Шип, а маленькая девочка. Я все время думаю о ней. Она была такая крохотная — такого же возраста, как моя маленькая сестра, которая умерла несколько лет тому назад, перед войной. Если бы священник… Шип… кто бы это ни был… не появился вовремя, что стало бы с ней? Ее родители были бы убиты, эти два подонка схватили бы ее… Я не могу об этом думать, но и не думать не могу!

В его голосе была боль, а в глазах — страх. Летти не могла ставить под сомнение правдивость его слов, но объясняли ли они в полной мере то, что она видела? Как бы то ни было, Летти не могла больше спрашивать его, когда он так страдал. Забота о других была свойственна не только южанам.

Причина, по которой Летти требовалось знать, кто такой Шип, оставалась прежней, но к ней добавилось еще кое-что. Ей было необходимо соединить в своем разуме человека, хладнокровно убившего ее брата, и того Типа, который любил ее в кукурузном сарае, а потом возник в образе священника-мстителя, который предотвратил смерть путников. Как же может человек быть вором и убийцей — и то же время борцом за справедливость и защитником попавших в беду? Это бессмысленно. И все же она не могла подумать, что собранные ее братом факты неверны.

Летти вдруг представила, как два разных человека мчатся на конях в ночи. Ангел и дьявол…

Однако такое объяснение было слишком простым. Скорее всего, человек один, и ей очень хотелось понять, чем он руководствуется. Возможно, Шип просто хотел всех запутать своими благородными поступками. А может, у него есть склонность к рыцарским подвигам или же, как Джонни, он испытывает нежность к маленьким девочкам? «А также и к большим», — усмехнулась про себя Летти. Не исключено также, что он возмущен посягательством джейхокеров на эти земли и стремится дать им отпор или уничтожить их. Но каковы бы ни были его мотивы, она их выяснит! Тогда будет легче раскрыть, кто же на самом деле Шип. А для нее это, кроме всего прочего, лучший способ выявить и остановить этого человека. А еще это лучший способ вновь обрести самообладание.

* * *

Шло лето, и дни изнуряющей, сводящей с ума жары тянулись очень медленно. Полковник и его люди были частыми гостями в Сплендоре. Они сидели на веранде, обмахиваясь форменными фуражками, и бились об заклад, кто из них поймает за двадцать секунд больше мух.

Тетушка Эм неизменно побеждала: она была вооружена мухобойкой с ручкой в четыре фута и колотила ею докучливых насекомых, а также любого, кто становился слишком дерзким. Мухи были неизбежны в это время года; особенно их привлекал лимонад, который не переводился на столе в течение всего дня.

Салли Энн все еще жила в Сплендоре. Несколько раз она порывалась вернуться в отцовский дом, но поднималась такая буря протестов, что она всякий раз отказывалась от этой мысли. Протестующий голос сына был одним из самых громких — Питеру очень нравились уроки вместе с Лайонелом и Рэнни. Тетушка Эм запретила племяннице уезжать на том основании, что ее старую тетю тут могут затанцевать до смерти этими импровизированными кадрилями. Летти умоляла ее остаться, мотивируя это тем, что она не сможет одна вытягивать все партии сопрано во время их певческих вечеров и развлекать всех томящихся без любви ухажеров. Томас Уорд заявил, что без ее улыбки он не проживет и дня, а его офицеры клялись один горячее другого и разными вещами, от звезд до могильных плит, что тоже умрут от сердечных приступов, если лишатся этого белокурого очарования. Рэнни не приводил никаких доводов. Он просто сказал «не уезжай», и Салли Энн осталась.

Благодаря ли теплой погоде или под влиянием приятной компании, но строгость траура Салли Энн пошла на убыль. Сначала на полях ее темной соломенной шляпки появились шелковые цветы. Потом украшение из волос ее мужа, уложенных в форме сердца, сменил золотой медальон на голубой шелковой ленточке. Со своими черными юбками она стала носить белую льняную кофточку, которую ей подарила тетушка Эм, а на талии появился пояс из голубого шелка. И наконец настил день, когда молодая вдова попросила тетушку Эм съездить с ней в город и помочь выбрать материал на летнее платье.

Тетушка Эм настояла, чтобы Летти поехала с ними.

Вдвоем они убедили Салли Энн купить не только отрез скромного бледно-лилового батиста, но еще и полосатую хлопчатобумажную ткань, расшитую маленькими букетами фиалок. Последний отрез был подарком тетушки Эм или, как она сказала, подарком ее кур, несущих золотые яйца.

Перебирая руками легкую, воздушную материю, Летти, как никогда, почувствовала неуместную тяжесть собственного платья. В порыве энтузиазма она купила и себе отрез такого же легкого материала, только расшитого розами, а еще отрез ситца с очаровательными полосками цвета коралла и морской волны.

Странная вещь, но когда новые наряды были готовы, Летти не только стало не так жарко, но и легче на душе — она почувствовала себя более раскованно. Было очевидным, что и на Салли Энн это подействовало так же. Она стала чаще улыбаться, на веранде то и дело звучал ее легкий звонкий смех. Конечно, Летти понимала, что многочисленные комплименты в адрес Салли Энн, когда она появлялась в новых туалетах, были вызваны не только тем, как она в них выглядела, но еще и сочувствием, стремлением поддержать ее. И все же, несомненно, усилия, предпринятые ими, были оценены по достоинству.

Полковник Уорд в особенности рукоплескал преображению молодой вдовы. Он преподносил ей цветы, осыпал столь же цветистыми комплиментами, дарил книги и конфеты, а иногда даже стихи собственного сочинения. В результате бедная женщина начинала заикаться от волнения и становилась пунцово-красной. В конце концов, она истощила весь свой запас извинений за то, что не может еще раз с ним прокатиться вечером, и ей пришлось поехать, хотя бы для того, чтобы прекратить его мольбы. Через некоторое время прекратились не только ее извинения и отговорки; они с полковником все чаще катались вместе — уже без сопровождения мальчиков.

Уроки, которые так нравились Питеру, захватывали и Летти. Теперь они проходили не на веранде, а в одной из бывших хижин рабов за домом. Хижину затеняли кривые ветви древнего, но еще полного жизненных сил дуба. Она была маленькой, но вполне пригодней, и, может быть, это было самое прохладное место на всей плантации. С помощью Мамы Тэсс и Ранни Летти выгребла накопившийся там мусор и вымыла пол и стены горячей водой со щелочным мылом. Потом Рэнни вместе с Питером и Лайонелом, которые, впрочем, больше мешали, чем помогали, срезал непомерно разросшиеся вокруг хижины побеги ежевики, кустистые заросли французской шелковицы и молодую поросль эвкалиптов. Побелив хижину снаружи и изнутри, они изготовили грубые скамьи, приделав доски к перевернутым бочонкам. Грифельные доски и мелки привезли из города занятия на новом месте начались.

Каждое утро Летти проводила два часа с Рэнни и мальчиками, а вечером еще два часа посвящала урокам с бывшими рабами Сплендоры, которые хотели научиться читать и писать. Это была всепоглощающая, захватывающая работа, хотя иногда она приносила огорчения.

Постепенно вечерний класс разрастался. Приходили не только обитатели Сплендоры, но и люди из других мест. В основном это были братья, сестры, племянники и племянницы Мамы Тэсс, а также их соседи. Пришлось соорудить новые скамьи и привезти дополнительные грифельные доски. Но все равно временами не всем желающим поучиться находилось место. В старую хижину приходили повязанные платками седые старухи, молодые женщины с малыми детьми, цеплявшимися за юбку, дерзкие мальчишки-подростки и взрослые мужчины, только что от плуга, со сгорбленными спинами, распухшими суставами и землей под ногтями.

Всем им вместе и каждому в отдельности ужасно хотелось стать лучше, сбросить с себя тяжкий груз невежества. Большинству из них никогда прежде не приходилось иметь дело с печатным словом, многообразием мыслей и образов, которые содержались под обложками книг. Летти очень хотелось приобщить их к культуре, но иногда она приходила в отчаяние. Нельзя сказать, что им не хватало способностей для понимания самой сути грамоты. Одни усваивали все быстрее, другие — медленнее, но это было вполне естественно. Проблема состояла в том, что у некоторых учеников внутри как будто была какая-то стена, препятствовавшая проникновению знаний. Словно все это было настолько вне их понимания, как будто они находились на другой стороне бездонной пропасти. И если во время утренних занятий Летти казалась самой себе прекрасной античной богиней, несущей знания, то вечерами она порой думала, что безнадежно глупа, начисто лишена таланта учителя и не способна передать кому-либо свои знания.

Впрочем, в обучении Рэнни и мальчиков тоже было много взлетов и падений. Проведенные с ними часы приносили Летти большую радость, но все же встречались и трудности. Уровень развития Питера вполне соответствовал его возрасту, зато знания Рэнни и Лайонела оказались настолько одинаковыми, что поначалу Лети растерялась, а потом стала проводить с ними уроки по одному плану. Несколько раз она пыталась убедить их присоединиться к вечерним занятиям, но у Рэнни тут же начинались головные боли. А так как по утрам у него их как будто не было, она в конце концов перестала настаивать.

Именно с Рэнни Летти было труднее всего. Его прогресс был очень неравномерным. Продвижение вперед и откат назад как будто зависели от его настроения, состояния здоровья, погоды и даже от того, держит Летти его за руку или нет. Создавалось впечатление, что чем больше она тратит на его обучение сил, тем медленнее он все постигает. Бывали случаи, когда он смотрел на нее с такой пустотой в глазах, что это выводило ее из себя и она готова была раскричаться. Иногда даже ей казалось, будто он делает это нарочно, чтобы разозлить ее. Но временами Рэнни демонстрировал такие вспышки острого интеллекта, что Летти чувствовала боль в сердце при мысли о том, что он утратил.

Один из таких случаев произошел не в классной комнате, а в палисаднике тетушки Эм, на закате. Летти рвала цветы, чтобы поставить их в чудесную вазу с изображением старого Парижа на столик у своей кровати. Привлеченная дурманящим ароматом душистого табака, она шагнула к клумбе, и ее движение вспугнуло целую стайку бабочек. Они взлетели и кружились вокруг Летти, тихо и изящно помахивая крылышками густого коричневого цвета с золотистой полоской по краям и голубыми пятнышками. Одна из бабочек уселась ей на грудь, другая на юбки. Завороженная, Летти стояла неподвижно и старалась не дышать.

Она и не знала, что Рэнни наблюдает за ней, пока он не вышел из-за куста роз и не подошел ближе. Казалось, он полностью погружен в созерцание бабочки на ее корсаже. Протянув руку самым естественным движением, в котором не было ничего настораживающего, он прикоснулся к груди Летти указательным пальцем, слегка подтолкнул бабочку, и прелестное создание доверчиво взобралось ему на палец.

— Nymphalis antiopa, — сказал он тихо, и в голосе звучало удовлетворенное любопытство. — Траурница.

Так же тихо Летти спросила:

— Вы собираете бабочек?

Он покачал головой:

— Я никогда не смог бы проколоть их булавкой.

— Но вы назвали ее по-латыни и совершенно правильно!

Рэнни поднял голову, в его ясных глазах мелькнула тревога, а потом они вдруг медленно помутнели, как будто упала занавеска.

— Правда?

— Вы знаете какие-нибудь другие названия бабочек? — настойчиво спросила Летти, но момент был упущен.

— Нет, — ответил он. — Я ничего не помню.

Позже, ночью, Летти стала размышлять. Бабочки и саранча. Латинские названия и латинские изречения… В ту ночь, когда они видели Шипа в обличье священника, Рэнни оставался в Сплендоре под присмотром Лайонела из-за очередного приступа головной боли. А был ли этот приступ?..

«Я становлюсь смешной», — сказала себе Летти. Конечно же, человек, который сидел через стол от нее за ужином, покорно сносил ее разносы за неаккуратность на занятиях и кормил кур на заднем дворе, не мог застрелить убийцу-джейхокера, отбить пленника у целого отделения солдат или выставить на посмешище сборщика налогов О'Коннора. Конечно же, золотоволосый, гладко-выбритый Рэнни не мог быть тем безжалостным усатым гигантом, с которым она провела ночь любви на кукурузном сарае. Если бы это был он, она наверняка узнала бы его, наверняка почувствовала!

И все же он был странным человеком, этот Рэнсом Тайлер. Иногда, в минуты просветления, в нем пробуждалось что-то былое, и тогда он совсем не походил на себя. Как бы то ни было, она должна сначала разобраться с ним, прежде чем начнет думать, кто же еще может подходить на роль Шипа.

А предлогом для нее будут его головные боли. В конце концов, он ее ученик, и не будет ничего удивительного, если она проявит беспокойство о его состоянии. И ведь ее действительно беспокоила частота этих странных приступов. Хоть он и был ранен, но с тех пор прошло много лет. Такие частые головные боли могут являться симптомом какой-то нераспознанной болезни. Что, если они вызваны давлением на мозг внутричерепной жидкости или какого-то осколка кости черепа, который надо удалить? Кто-то должен уговорить его сходить к врачу. Но, кажется, из-за того, что все это тянется так долго, все просто перестали обращать внимание на здоровье Рэнни. А может быть, в семье просто нет денег на врачей? Но это же не причина, чтобы не обращать внимания на его состояние. Средства можно найти, если в этом есть необходимость. Черепно-мозговые травмы — не та вещь, к которой можно относиться легкомысленно. Они могут привести к параличу, потере рассудка и даже к смерти. Как было бы ужасно, если хоть какая-нибудь из этих бед свалилась на симпатичного и милого Рэнни! Об этом и подумать невозможно…

Итак, Летти твердо решила разобраться с этими странными головными болями. Все, что от нее требовалось, — дождаться очередного вечера, когда Рэнни рано уйдет к себе в комнату, предварительно попросив опийной настойки.

Летти не пришлось долго ждать. В тот же вечер за ужином Рэнни был молчалив, на вопросы отвечал односложно, а в глазах его появился тусклый блеск. Вскоре он пробормотал извинения и оставил их, а три дамы с Питером переместились из столовой в гостиную в холле. Тетушка Эм принялась чинить простыню, Салли Энн взяла свои пяльцы с вышиванием, а Питер растянулся на полу, играя в волчок. Летти забралась в уголок канапе, чтобы прочитать еще несколько страниц из найденного ей в книжном шкафу томика Теккерея.

Пробегали минуты, их бег отмерялся боем часов в гостиной. В неподвижном воздухе висел слоистый дымок от лампы, с улицы доносилось беспрерывное стрекотание сверчков и кваканье лягушек. Пестрый кот прокрался через черный ход, потерся о ноги тетушки Эм, пару раз стукнул лапой по волчку Питера, потом подпрыгнул и устроился на коленях у Салли Энн. Летти подняла глаза, зевнула, прочла еще одну страницу и снова зевнула. Тетушка Эм тоже широко зевнула, как бы передразнивая ее, потом рассмеялась, покачивая головой, и сказала, что, пожалуй, пора спать. Летти улыбнулась в ответ, отложила книгу в сторону и пожелала всем доброй ночи.

Разошлись они одновременно. Оказавшись в своей комнате, Летти некоторое время слышала за стеной звуки передвигаемой кровати и тихие голоса — это Питера укладывали на раскладушку. Наконец все стихло. Можно было с уверенностью предположить, что если Рэнни и есть Шип, то он вряд ли имеет обыкновение покидать дом раньше, чем после того, как все остальные улягутся. Летти с трудом сдерживала свое нетерпение, пока до нее не донеслось тихое посапывание тетушки Эм. Подождав еще немного, она взяла свечу и вышла из комнаты. Летти не собиралась красться по коридору на цыпочках: со стороны это выглядело глупо и подозрительно. В то же время ей не следовало будить весь дом, и поэтому она шла очень осторожно. Лайонел, как всегда, спал на коврике у двери Рэнни. Все, что ей оставалось сделать, потянуться через него и постучать. Но как только Летти подошла ближе, Лайонел проснулся и вскочил, удивленно глядя на нее.

— Мисс Летти, мэм, что вы здесь делаете? Вы же не собираетесь будить мастера Рэнни?

Она изобразила улыбку:

— Я только хочу посмотреть, как он.

— Но он же спит!

— Да я и не разбужу его.

— Вам нельзя туда входить! — Глаза Лайонела потемнели и тревожно сверкали, однако он старался говорить тихо. — Вы же леди, а мастер Рэнни джентльмен. Это было бы… не правильно.

— Не беспокойся, я только узнаю, не нужно ли ему чего-нибудь.

— Мастер Рэнни очень рассердится, если я позволю вам войти!

Летти не хотелось расстраивать мальчика, но другого выхода не было. Не дожидаясь ответа, она толкнула дверь в спальню. Лайонел протянул руку, чтобы схватить ее за юбки, но не решился и отдернул ладонь.

В комнате ее свеча отбрасывала лишь небольшой круг желтоватого света. Круг двинулся вместе с ней к кровати, осветил колеблющиеся занавески на окнах, превратив их в колышущиеся бледно-желтые колонны, а высокую кровать, затянутую противомоскитной сеткой, сделал похожей на задрапированный катафалк. Верхняя простыня была откинута и смята. На кровати никого не было.

Летти замерла, не в силах пошевелиться. И тем не менее это случилось. Что же ей теперь делать? Может быть, есть какой-то способ перечеркнуть это ужасное открытие? Думать, что Рэнни с его тонкой чувствительностью и добродушной веселостью — не тот, за кого себя выдает, было так больно, что она себе этого и не представляла. Она стояла ошеломленная, оцепеневшая, бесчувственная и медленно дышала, пытаясь сдержать подступившие к глазам слезы.

Внезапно из окна позади нее донесся голос — глубокий и тихий, бесконечно успокаивающий:

— Вы что-то хотели, мисс Летти?

Она обернулась, взметнув юбками, сердце забилось, глаза расширились от изумления.

— Рэнни! Откуда вы? Я думала…

— Я не мог заснуть и вышел на веранду.

Сердцебиение постепенно затихало, Летти вдруг почувствовала сильное желание громко засмеяться. Вместо этого она еще раз глубоко вдохнула и, только теперь заметив, что он без рубашки, отвернулась, смутившись.

— Вы не можете заснуть? Но вы же приняли опийную настойку.

— Она не всегда действует. Теперь уже не всегда…

Летти знала, что настойка опийного мака теряет свою силу, если принимать ее долго и не увеличивать дозу. И даже если увеличивать, доза, которую можно принять, ограничена. Очевидно, Рэнни достиг предела — ведь он так долго прибегал к ее помощи.

— Мне очень жаль, — сказала она, и это действительно было так. — Я… зашла только посмотреть, не могу ли я чем-нибудь помочь.

Рэнсом услышал ее разговор с Лайонелом, когда уже наполовину спустился с лестницы. Если бы мальчишка не проснулся, он бы сейчас был уже далеко. Нет, определенно эта женщина сделает его настоящим сумасшедшим. Из-за нее он уже весьма наловчился скидывать и быстро надевать одежду, хотя, наверное, было бы полезнее появиться перед ней совсем обнаженным. Может, это скорее укротило бы ее нелепую заботливость! Но уж раз ему пришлось вернуться, он должен быть как-то вознагражден за это.

Он посмотрел на Лайонела, который застрял в дверях с виноватой гримасой на лице.

— Все в порядке, — сказал Рэнсом. — Иди спать.

Когда мальчик попятился назад и закрыл за собой дверь, он снова повернулся к Летти.

— Поговорите со мной. Может быть, мне станет легче.

Это было в высшей степени нелогично — находиться в такой час в спальне мужчины. Но Летти напомнила себе, что это всего лишь Рэнни.

— Я могу поговорить несколько минут, — согласилась она осторожно. Только здесь так жарко… Может быть, нам лучше выйти на веранду?

«И в самом деле, может, так и лучше», — подумал Рэнсом и, отступив назад, отодвинул занавеску. Когда Летти приблизилась и ступила в проем окна, он взял у нее из руки свечку и задул ее.

Летти резко остановилась:

— Зачем вы это сделали?

— Свет привлекает комаров.

— А, да, конечно…

Придерживая занавеску, он поставил подсвечник на стол. Летти вышла первой, двигаясь в темноте на ощупь, пока глаза не привыкли.

Гряда облаков скрывала луну, воздух здесь казался душным.

— Наверное, к утру пойдет дождь, — сказала Летти, чтобы как-то сгладить неловкость ситуации.

— Может быть, — согласился Рэнсом; голос его был серьезен.

Летти ухватилась за следующую мысль, пришедшую ей в голову:

— Если хотите, я помассирую вам виски и затылок. Я делала это иногда моей матери, когда у нее болела голова.

— Буду вам очень благодарен.

«Она может делать все, что угодно, если при этом будет прикасаться ко мне», — подумал Рэнсом.

— Если вы сядете, я попробую.

— А вы будете стоять? Нет, уж лучше вы садитесь.

— Но я не смогу дотянуться…

— Так вы сможете, — Рэнсом взял ее за руку и усадил на стул, а сам опустился на пол у ее ног, повернулся к ней спиной и ждал, обхватив руками колени.

Даже в темноте Летти могла видеть, как широка его спина и как рельефно проступают на ней бугры мышц. Она ощущала тепло его тела, чувствовала тонкий мужской мускусный запах и никак не могла себя заставить прикоснуться к нему. У нее немного кружилась голова — очевидно, это был результат того шока, который она только что пережила.

«Я здесь для того, чтобы облегчить его боль», — наконец сказала себе Летти и положила руку ему на лоб.

Волосы Рэнни были густыми и шелковистыми, голова — красивой правильной формы. Шрам на виске ощущался как паутина рубцов вокруг неровной впадины, хотя в самой впадине кость была твердой, неповрежденной.

Летти сосредоточилась на тех местах, где, по ее расчетам, должна была концентрироваться боль, и пыталась эту боль успокоить. Она массировала ему виски медленными, четкими круговыми движениями. Пальцы ее скользили пб его волосам и останавливались над ушами. Рэнни вдруг тихо вздохнул, и она удвоила свои усилия, перешла к затылку. Летти разминала большими пальцами напряженные мышцы и сухожилия задней части шеи, а ладони ее плоско лежали на его плечах. Кожа у Рэнни была теплой, мягкой и словно вибрировала от какой-то жизненной силы.

Пробегали минуты. Откинув голову назад, Рэнни наслаждался ее прикосновениями, впитывал их всем телом. Когда Летти подумала, что он почти задремал, он вдруг поймал ее руку, перевернув ее и поцеловал ладонь.

— Чудодейственные пальцы! Мне уже лучше, намного лучше.

Плечи Летти болели от непрерывных движений и неудобного положения, но она не обращала на это внимания.

— Я очень рада, если смогла помочь вам.

Рэнсом не был таким уж сонным, каким хотел казаться. Просто он считал, что так безопаснее. Слишком уж сладостны были ее прикосновения — они вызывали в нем такие порывы, что она была бы шокирована, если бы узнала о них. Впрочем, один из этих порывов, пожалуй, можно было удовлетворить — и тем самым заодно отвлечь ее от опасных подозрений.

— Мисс Летти…

— Да, Рэнни?

Икра ее ноги была прижата к его боку. Летти ощущала, как вздымается и опускается его грудная клетка при дыхании, чувствовала очертания твердых мышц, покрывавших его ребра. Она могла отодвинуть ногу, но сейчас не способна была заставить себя это сделать.

— Скажите, пожалуйста, я вам нравлюсь?

— Что за вопрос? Конечно.

— А Салли Энн нравится полковник.

— Почему же нет? Он очень милый человек.

Что-то в его голосе заставило Летти насторожиться, хотя она и не могла бы сказать, что именно. Ей стало досадно, что она не видит его лица и не может заметить веселые искорки в глазах, которые обычно предшествуют его шуткам. А может быть, он вовсе не шутит?.. К сожалению, Рэнни сидел по-прежнему спиной к ней и смотрел на перила веранды.

— Я видел, как они целовались.

Летти подумала, что так бы мог сказать Лайонел. Все-таки Рэнни действительно превращается иногда в двенадцатилетнего мальчика!

— Вы не должны шпионить за ними, — строго сказала она.

— Я и не шпионил. Я случайно заметил их под магнолией.

— В любом случае это не ваше дело.

— Конечно. Но тетушка Эм говорит, что нельзя пить из стакана, из которого пьют другие люди. А поцелуи еще хуже.

Летти изумленно взглянула на него:

— Мне не приходило в голову, что в этом есть какое-то сходство.

— А вы когда-нибудь целовались?

— Ну, я думаю…

— Целовались?

— Может быть, раз или два.

— Вам понравилось?

Она ответила не сразу — ей никогда не приходилось говорить о таких вещах с ребенком.

— Это… терпимо.

Рэнсом поморщился, глядя в темноту. Он уже жалел, что затеял эту игру, но не мог заставить себя перестать.

— А мне понравится?

— Рэнни! Откуда я знаю?!

— А вы поцелуйте меня. И посмотрим.

Просьба была такой робкой и простодушной, что Летти не могла обидеться. «В его интересе нет ничего непристойного, — подумала она. — В конце концов, я сама создала эту ситуацию, сама и виновата. Больше винить некого».

— Вы уверены, что хотите этого? — спросила она.

— Я уверен, — ответил Рэнни и, поднявшись на ноги, повернулся к ней. А вы не хотите? Вы против?

В звучании его голоса было какое-то неизъяснимое очарование. Летти почувствовала, как по всему ее телу пробежала легкая дрожь. А что такого, в конце концов?

— Нет, я думаю, что не против.

Рэнсом ощутил прилив настоящего триумфа. Он не делал резких движений только взял ее за руку, поднял и поставил перед собой. Летти, казалось, не испытывала ни страха, ни напряжения; он чуть не застонал, когда сравнил это с тем, как было в кукурузном сарае. Конечно, того, что было, не вычеркнешь, но все можно поправить, хотя бы отчасти. А если и нет, приятно сознавать, что хотя бы бедный Рэнни не разрушил пока ее доверия и не вызывает у нее страха или отвращения.

Он был так близко. Его объятие было легким, но властным, и Летти чувствовала: избежать того, что должно было случиться, теперь уже трудно, даже если бы она изменила свое решение. Но она не хотела его менять. Внутри у нее вдруг все всколыхнулось в предвкушении поцелуя, сердце забилось. Она смотрела на него не отрываясь, но глаза его были скрыты в темноте.

Наконец Рэнни наклонил голову, его губы коснулись ее губ. Поцелуй был нежным, упоительным в своей сладости. Он чуть-чуть переместил свои губы на ее губах, как будто удивившись их мягкой упругости. Прикосновение было осторожным, легким, но уверенным.

Летти придвинулась ближе. Она ждала, что его поцелуй станет более глубоким, она хотела этого. Но Рэнни ничего не предпринимал, только робко обнимал ее за талию. До нее вдруг дошло, что он просто не знает, что делать. Она положила руку ему на затылок, запуталась пальцами в густых волнах его волос и, набравшись смелости, провела по его губам кончиком языка. Сначала он как будто застыл от удивления, затем, словно повинуясь какому-то естественному порыву, сделал то же самое — коснулся ее языка своим.

Чувство, что она направляет и провоцирует его, опьяняло и очаровывало. Оно создавало ощущение удовлетворенности и восхитительной порочности. Быстрое и бурлящее желание неслось по ее венам, заполняло мозг, лишало разума. Негромко застонав, Летти прижалась к нему, чувствуя, как напряглись ее соски. Его руки сомкнулись вокруг нее, пальцы запутались в узле волос у шеи. Потом его рука скользнула вниз по ее спине, по изящному изгибу талии и легла на округлость бедра. Он прижимал ее к себе все крепче, пока через ткань своих юбок она не ощутила его напряженную плоть.

И вдруг словно какой-то толчок привел Летти в себя. Ведь это же был Рэнни! Она тихонько вскрикнула, оторвала свои губы от его губ и резко отстранилась. Она стояла ошеломленная, прижимая руки к груди. Ее губы тряслись, а в голове бились только три слова: «Как я могла? Как я могла?!»

— Мисс Летти… — В его шепоте слышалось страдание.

— Пожалуйста… пожалуйста, успокойтесь, — произнесла она. — Вам не следует нервничать. Все хорошо, правда. Но, думаю, мне лучше сейчас вернуться в дом.

Летти действительно считала, что так лучше для него — и просто необходимо для нее. Она повернулась и пошла к лестнице, чтобы не возвращаться в его комнату, но ей удалось сделать лишь несколько шагов. Рэнни окликнул ее:

— Мисс Летти!

Она остановилась, но голову не повернула.

— Да?

— Я мог бы пить из вашего стакана.

Рэнни сказал это абсолютно спокойно, и Летти поняла, что он не обижен. Вздохнув с облегчением, она проглотила подступившие к горлу слезы:

— Спасибо, Рэнни.

— Нет, мисс Летти, — ответил он. — Это вам спасибо.