Железная хватка Родерика ослабла. С нежностью, к которой примешивалась шутливая обреченность, он произнес:

— Дорогая Джулиана, скажи мне, что за тобой гонятся жандармы, тогда картина будет полной.

— Разгневанный отец и надутый пруссак, больше никого. Но что это за приветствие? Я проделала такой путь, а ты даже поздороваться со мной не хочешь!

— А ты ждала охотничьего рожка, бубнов и танцующих медведей? Боюсь, мы тебя разочаруем. Позволь представить тебе эту даму. Ее зовут Шери, за неимением другого имени. Моя дорогая, это моя сестра Джулиана.

Женщины кивнули друг дружке. Джулиана подняла бровь.

— Прелестна, просто прелестна. Но что скажет папа, когда узнает, что ты поселил в доме свою любовницу?

— Она мне не любовница, она не кокотка и не куртизанка, а порядочная женщина и, между прочим, не глухая. Почему бы тебе не обратиться к ней самой?

Джулиана стремительно прошла вперед, виновато улыбаясь, и протянула руку Маре.

— Я сказала что-то не то? — спросила она, по-прежнему обращаясь к брату. — Извини, ради бога. Это от неожиданности.

— Ничего страшного. Но скажи, я правильно понял? Ты сбежала из дому? Или за тобой гонится еще чей-то отец?

Мара была рада их перепалке; это дало ей возможность прийти в себя. Джулиана беспечно рассмеялась.

— Ты мне положительно нравишься! Нет-нет, не чей-то разгневанный папаша, жаждущий отомстить за своего поруганного сыночка. Я сбежала из дому, вылезла через окно своей запертой на ключ комнаты, ушла от погони и бросилась за помощью к родному брату. Разве это не романтично?

— Захватив с собой тявкающего пекинеса и несколько сундуков с нарядами, одетая в свой самый элегантный дорожный костюм, — заметил Родерик.

— Ну, не самый элегантный, — возразила Джулиана, оглядев себя, — но приемлемый.

— Ты уверена, что наш досточтимый родитель не оставил для тебя незапертую дверь?

Джулиана уставилась на него в гневе:

— Уж не хочешь ли ты сказать, что он сам позволил мне сбежать?

— Ты же здесь, разве не так? Если бы не его воля, тебе ни за что не удалось бы пересечь границу Рутении.

— Как это на него похоже! Но почему?

— Полагаю, ответ на этот вопрос может зависеть от пруссака.

— От Эрвина? Но папа в нем души не чает! Ублажал его соколиной охотой, сладостями, лучшим вином, обрушивал на него водопады своих баек. Одним словом, обращался с ним как со своим зятем, собирался преподнести в подарок кронпринцу свой самый драгоценный бриллиант. Меня!

— Насколько я понял, ты намерена отклонить эту честь?

— Вот именно.

— Наш король — хитрый боярин. Может быть, он вовсе не жаждал отдавать свою… гм… драгоценность, но при этом не хотел обидеть Пруссию?

— И поэтому он прочитал мне проповедь о долге и о радостях материнства? Только представь: я должна стать матерью кучи лысых ребятишек!

— Лысых? Твой пруссак к тому же еще и лыс? — засмеялся Родерик.

— Или бреет голову. Мне было не особенно интересно это выяснять, — рассеянно хмурясь, отозвалась Джулиана. — К тому же он великан. Будь прокляты все мужчины, особенно играющие в политику. Почему папа не мог прямо мне сказать?

— Он щадил твои чувства. Ты бы на него обиделась, если бы заподозрила, что он не хочет выдавать тебя замуж за прусского кронпринца не из отцовской заботы, а потому, что Пруссия имеет привычку поглощать страны помельче. Он не мог рисковать. Ты бы наздо ему начала поощрять лысого великана.

— Я не так глупа!

— Нет, но, к сожалению, чертовски легкомысленна. Ты же не станешь этого отрицать?

— Именно это, — злорадно сообщила брату Джулиана, — отец всегда говорит о тебе.

— В самом деле? — грозно нахмурившись, осведомился Родерик.

Мара почувствовала, что назревает грандиозная ссора, и торопливо вмешалась:

— Если я вас правильно поняла, Джулиана, ваш пруссак сейчас идет по вашим следам?

— Эрвин не блещет умом, но в упорстве ему не откажешь. Если он узнает, куда я направилась, он последует за мной.

— Тем более что ты любишь путешествовать с пышностью…

— У меня было всего двое верховых и два лакея на запятках, да еще моя горничная и сопровождающий в багажной карете.

— Почему было не привязать бубенчики к карете и не нанять глашатая, загодя возвещающего о твоем прибытии? — усмехнулся Родерик.

Джулиана втянула в грудь побольше воздуха для достойного ответа, но тут ее внимание привлекло движение в открытых дверях. В дверь вошел озабоченный и хмурый Лука. Пе-кинес залаял, еще глубже спрятавшись под юбки хозяйки. Она наклонилась и подхватила собачку, приговаривая:

— Тихо, Софи, тихо.

Стараясь не глядеть на Джулиану, Лука обратился к Маре:

— Багаж госпожи был выгружен, как приказано, и внесен в дом. Но возникли трудности с ее размещением.

— Какие? — спросила Мара.

Лука еще больше смутился.

— Как выяснилось, в Париже она всегда пользуется апартаментами, которые мадемуазель… Дело в том, что…

— Я поняла, — сказала Мара. — В таком случает мои вещи следует вынести.

В тот же самый момент заговорила Джулиана:

— В этом крыле имеются и другие апартаменты. Мне подойдут любые — было бы где голову преклонить.

Родерик покачал головой:

— Какое благородство! Я был бы тронут до слез, если бы мне не было достоверно известно, что преклонять голову ты предпочитаешь на пуховой подушке в шелковой наволочке, желательно с монограммой.

Не обращая на него внимания, Мара продолжала:

— Я ни в коем случае не займу ваше место.

— Еще одна благородная дама, — заметил Родерик, обращаясь к Луке.

— И я — ваше, — столь же решительно ответила Джулиана.

— Я вас уверяю…

Джулиана повернулась к Луке:

— Скажите этой дуре — моей горничной, чтоб перестала суетиться и внесла мои вещи в любую удобную спальню.

Лука поклонился.

— Я вызову слугу и передам ваше поручение.

— Благородство по-цыгански, — пробормотал Родерик.

— О, — воскликнула Джулиана, пристально глянув на высокого черноволосого мужчину, и повернулась к брату, — какие странные порядки ты тут завел! Любовница, которая любовницей не является, и гость, ночующий во дворе!

— К этому списку я должен добавить родственницу, которой постоянно приходится напоминать о хороших манерах. И он представил свою сестру цыгану.

Джулиана протянула руку Луке:

— Это я от усталости несу чепуху. Вы примете мои извинения?

У нее была теплая, заразительная улыбка и непринужденные манеры, начисто лишенные высокомерия. Лука поднес ее руку к губам, встретился взглядом с ее сверкающими голубыми глазами, и на лице у него появилось ошеломленное выражение, словно его оглушили тяжелым ударом в челюсть.

— Всем сердцем, ваше высочество, — ответил он.

Только теперь Мара сообразила, что эта девушка, державшаяся так просто и даже фамильярно, — самая настоящая принцесса. Надо было сделать реверанс, когда их знакомили. Но теперь уже было слишком поздно.

— Возможно, мне удастся уговорить вас проводить меня в мою комнату? — спросила она у Луки. — Не то чтобы я боялась споткнуться в коридоре, но здесь очень темно. Ветер такой, что половина свечей в жирандолях погасла, а их и так было слишком мало. В этих старых домах вечно не хватает света.

— Я жду ваших распоряжений, — Лука отвесил ей самый церемонный поклон, на какой только был способен.

— Но не приказов? — Джулиана послала ему обольстительный взгляд исподлобья.

— Мне никто и никогда не приказывает.

— Смелое заявление. Я восхищаюсь силой духа в мужчинах.

Они вместе вышли за дверь.

— Минутку! — окликнул их Родерик. Повернувшись к Маре, он тихо сказал: — Если нагрянет пруссак, боюсь, как бы нам не пришлось извлекать цыганский нож у него из спины.

Мара согласилась, но ее мысли были заняты другим: она исподтишка следила за Родериком. Он поднес ее руку к губам и поцеловал ладонь.

— В любом случае, — продолжал он, — вы, похоже, потеряли вашу тень, вашего верного рыцаря. Вам жаль?

— Вряд ли его можно было так назвать.

Лука и Джулиана стояли в дверях. Они разговаривали, смеялись, не замечая ничего и никого вокруг.

— Худо-бедно, но он все-таки исполнял эту роль. Однако он чувствителен к женской красоте, наш Лука. Впрочем, не он один. Я тоже, кажется, подвержен этой слабости, простительной для мужчин, но в данном случае неразумной.

— Почему вы так считаете?

Принц крепко сжал ее руку, но она видела по его глазам, что сейчас он отошлет ее прочь.

— Я чувствую в вас невинность, обмануть которую было бы непростительным грехом. Вы меня за это возненавидите, если, вернув себе память, обнаружите, что вы чья-то любящая жена или невеста.

Он не хотел оставить ее у себя, думая, что она не знает, кто она такая. А если бы она сказала ему правду, он бы ее и вовсе прогнал. В сложившейся ситуации заключалась своя ирония, но сейчас Мара была просто не в состоянии ее оценить.

— Вы ошибаетесь, — вот и все, что она могла сказать.

— Уж лучше я ошибусь, чем вы проведете остаток жизни в горьких сожалениях. — Она вновь собиралась возразить, но он повысил голос: — Шери проводит вас обоих и пожелает спокойной ночи.

Гвардия изнывала от скуки. После визита в театр накануне вечером телохранители принца наняли пару кабриолетов и устроили гонки взад-вперед по Новому мосту. Четыре «ночные бабочки», подхваченные ими где-то по дороге, визжали от ужаса. Потом гвардейцы пригласили выпить пару охранников из Протокольного корпуса, приставленного к королю Луи Филиппу, и по ходу попойки вытянули из них все, что им было известно о привычках, предпочтениях и передвижениях французского короля. Появление Джулианы несколько оживило свиту принца, но, поскольку сразу после завтрака она отправилась за покупками, оживление оказалось недолгим.

Они валялись на полу в длинной галерее, где раньше отрабатывали акробатические упражнения, но даже акробатика их больше не увлекала — главным образом потому, что Мара со смехом отказалась быть их ученицей, заявив, что у нее слишком много работы. Ближе к полудню она принесла им поднос с яблочными пирожками и кофе, но больше ничего не могла придумать, чтобы развеять их тоску.

— Что нам нужно, — заявил Михал, уставившись на пламя огромного камина, — так это война. Не большая, а локальная — так, парочка-другая славных стычек.

— Да, — со вздохом поддержал его Этторе, — такая, чтобы захватить парочку-другую деревень, и желательно, чтобы там было побольше хорошеньких девиц.

— Ну хотя бы смазливых, — уточнил Жорж.

— Ну хотя бы не совсем дурнушек, — согласился Жак.

— Замужних. Не девиц, а скучающих без мужского внимания жен. Помню, как-то раз… — начал было Этторе.

— Гм, — многозначительно откашлялся Михал, и граф, бросив виноватый взгляд на Мару, сидевшую с рукодельем в кресле у камина, умолк.

— Всюду бунты, волнения, восстания… В Польше, в Парме, в Венеции, в Вене, в Берлине, в Милане и в Риме, — недовольно проворчала Труди. — Ну почему, когда вся Европа охвачена революциями, мы должны торчать в Париже?

— В Париже! — простонали все хором.

— Почему бы вам не сыграть в кости? — сочувственно предложила Мара.

— Нам ни выигрывать, ни терять нечего, — признался Жорж.

Жак перевернулся на живот у ног Мары и поднял на нее взгляд.

— Вот если бы вы предложили приз, скажем, поцелуй…

— Отлично, братец, отлично! — воскликнул Жак, приподнимаясь на локте с внезапно пробудившимся интересом.

— Извините, — решительно отклонила предложение Мара. Она сделала узелок на шитье и перерезала нитку.

— Мне так надоело играть в кости и смотреть, как Михал двигает фигурки по шахматной доске, что я бы мог… — начал Этторе.

— Гм, — хором промычали все остальные гвардейцы.

— Есть жалобы? — раздался в дверях негромкий голос Родерика. — Какая несправедливость! Из-за меня мои люди вынуждены умирать от безделья. Как же быть? Что может вернуть вам радость жизни?

— Господи, спаси и сохрани, — прошептал Этторе.

— Жорж, могу я побеспокоить тебя просьбой принести шпаги?

— Матерь божья, — вздохнул Жак и поднялся на ноги, вытирая ладони о рейтузы. Его брат тем временем побежал выполнять поручение принца. Остальные обменялись взглядами и тоже поднялись с пола.

Принесли шпаги — длинные тонкие клинки, травленные восточным орнаментом, с серебряными и медными рукоятями. Упругие и смертоносные, они не имели на остриях наконечников, обычно используемых в состязаниях по фехтованию. Гвардейцы сбросили форменные куртки и сапоги, закатали рукава. Не надев наконечников, не используя никакой защиты для лица или тела, они заняли позиции друг напротив друга.

— Только до первой крови. Цельтесь метко, но неглубоко.

Апатия улетучилась без следа, сменившись радостным возбуждением и решимостью. Каждый из них знал, что в пылу борьбы за победу всякое может случиться: поверхностная или глубокая рана, увечье, даже смерть. Мара сидела как завороженная. Она не могла уйти, чтобы не выставить себя трусихой, но не знала, хватит ли у нее сил смотреть на это.

Больше всего ее поразила расстановка сил. Михал, кузен Родерика, занял место против Жоржа, второй близнец, Жак, встал против Этторе, предоставив Труди драться с самим принцем. Это случилось не по ее выбору и даже не само собой. Это был прямой приказ Родерика.

О чем он думал? Может быть, он собирался проявить галантность и позволить ей нанести себе какое-нибудь незначительное повреждение? Это казалось маловероятным. Маре еще ни разу не доводилось видеть, чтобы с Труди обращались как-то иначе, чем с любым из гвардейцев. Но если бы он и решил быть галантным, могла ли сама Труди, влюбленная в принца, как подозревала Мара, отважиться ранить его? А может быть, Труди так владела шпагой, что представляла собой достойную противницу для принца, и ему захотелось принять вызов? Такое объяснение казалось более правдоподобным: Труди отличалась необыкновенной гибкостью и сильным ударом. Но, скорее всего, Родерик, будучи бесспорно лучшим фехтовальщиком среди них всех (Мара поняла это по репликам остальных), решил, что с ним ей будет безопаснее. Однако как он мог защитить себя, не повредив ей? А с другой стороны, как он мог дать себя победить и при этом сохранить уважение своей гвардии? Или победить Труди, не отворяя крови?

— Готовы?

— Готовы! — послышался в ответ нестройный хор.

— Салют!

Шпаги приветственно взметнулись вверх и вновь опустились.

— Наша дорогая Шери подаст сигнал.

От изумления Мара лишилась дара речи. Она думала, что все о ней забыли. Тут она сообразила, что все они замерли в ожидании сигнала, и подняла вверх плотную льняную салфетку, которую только что починила.

— К бою, — скомандовала она и взмахнула салфеткой.

Скрестившиеся клинки лязгнули, зазвенели и разошлись. Противники двигались грациозно и легко, как балетные танцоры, казалось, без малейшего усилия, однако уже через несколько секунд на их лицах появилась испарина, дыхание стало тяжелым и совершенно заглушило мягкие, скользящие звуки шагов. Но все дрались блестяще. Каждый двигался как на шарнирах, хорошо смазанных маслом, тренированные мускулы справлялись с самой невозможной нагрузкой. Никогда раньше Мара так остро не чувствовала, что они обучены воевать как единое целое, достигающее цели общими усилиями, как в этот момент общей схватки.

Каждый сосредоточился на сверкающем острие шпаги и на действиях противника. С каждой минутой росла их уверенность в своих силах, всякий раз, когда удавалось парировать метко направленный удар, на лицах появлялись улыбки. Изредка они обменивались замечаниями, в основном непристойными. Пикировка становилась все более захватывающим зрелищем. Шпаги щелкали друг о друга в поразительно слаженном ритме, звенели, иногда лязгали в ложном выпаде или отраженном контрударе.

Бледный свет, падавший сквозь витражные стекла, придал нездоровую бледность лицам противников и раскрасил их белые мундиры расплывчатыми пятнами желтого, лавандового и розового цвета. В этом странном освещении все происходящее казалось нереальным, словно участники поединка были призраками, пришедшими из какой-то далекой и бурной эпохи. Клинки высекали искры, казавшиеся в полутьме ярко-оранжевыми.

Жак сделал выпад и отступил, Этторе испустил громкий, комический крик отчаяния, схватившись за плечо.

— Задет, и кем? Желторотым сопляком! Какой позор, какой позор!

— Ты нарочно мне поддался, похотливый старикашка! — обвинил его Жак. — Хотел, чтобы мадемуазель Шери перевязала тебя своей салфеткой.

— Теперь я ранен в плечо и в самое сердце! Как ты мог такое подумать?

— Я тебя хорошо знаю. К тому же я сам об этом подумывал.

— Нахальный щенок. Вот сейчас возьму шпагу и выпорю тебя.

— Ничего не выйдет, — злорадно бросил в ответ Жак. — Дуэль до первой крови. Все кончено.

Но для других все еще продолжалось. Они дрались, пока Мара бинтовала предплечье графа салфеткой. Рана оказалась довольно глубокой, но не серьезной. Этторе злорадствовал над своим противником, гордясь вниманием, оказанным ему Марой. Он принялся расхаживать по галерее с белой повязкой из салфетки, будто это была медаль за доблесть или знак внимания от дамы. Словно зритель в ложе, он отпускал едкие замечания о мастерстве других фехтовальщиков, но это их не раздосадовало, а скорее подзадорило: все как будто развеселились, схватка стала еще более ожесточенной. В открытых дверях собралась толпа слуг, привлеченных звоном шпаг. Они переговаривались, обменивались замечаниями, вскрикивали при виде особенно эффектных ударов. Мара не удивилась бы, узнав, что потихоньку они заключают пари на победителя.

Михал и Жорж сражались на равных. Их клинки скользили друг о друга, поминутно щелкали, сверкали голубым блеском, подобно молниям. Жорж сделал внезапный выпад. Михал парировал в пятой позиции и нанес ответный удар. Жорж отпрянул, и в этот момент шпага Михала оцарапала ему тыльную сторону ладони. Он беззлобно выругался и бросил шпагу.

Mapa так увлеклась обработкой его царапины, что пропустила конец поединка между Родериком и Труди. Лишь краем глаза она уловила взметнувшийся вихрем обмен ударами, а через минуту Труди застыла, опустив шпагу к полу и прижимая свободную руку к лицу.

Мара бросилась к ней, но замерла на полпути. Родерик отошел назад. Труди медленно опустила руку и взглянула на свои пальцы, испачканные кровью. Ранка была маленькая — простая царапина, от нее не осталось бы никакого следа, но Труди побелела и покачнулась. Она подняла потрясенный взгляд на Родерика.

— Ты ничего не делаешь без причины, — с трудом проговорила она, еще не отдышавшись. — Зачем?

— А ты подумай, — посоветовал он.

Ее голос обрел свою всегдашнюю холодность:

— Предпочитаю не думать.

— Это твое право.

Слуги, толпившиеся в дверях, отхлынули, словно увлекаемые волной отлива, разбежались кто куда. В галерею царственно вплыла Джулиана, шелестя розовыми шелковыми юбками. Перья на ее розовой бархатной шляпке развевались на ходу.

— А где же разбойники? Я услыхала грохот, когда вошла в дом, и побежала смотреть на драку. Не говори мне, что их уже прогнали!

— Не было никаких разбойников, — лаконично ответил Родерик.

— Не было разбойников? Воров, взломщиков, грабителей, душителей, наемных убийц? Ну будет тебе, кто-то же должен был учинить весь этот погром!

Маре показалось, что иронией принцесса маскирует досаду: она была встревожена, и ее тревога оказалась ложной.

— Это было всего лишь лекарство от скуки, — неосторожно обронил Михал.

— Как бы вам всем не заскучать навек от такого лекарства! Я полагаю, если бы один из вас пожаловался на головную боль, остальные дружно потащили бы его на гильотину!

— Ты становишься сварливой, — заметил Родерик, отвлекая огонь на себя. — Мужчины, в большинстве своем, не любят сварливых женщин. Ты уверена, что пруссак гонится за тобой?

— Оставь Эрвина в покое!

— С радостью, но мы должны предвидеть, как скажется его появление на твоем сварливом нраве. А может, ты еще больше взбесишься, если он так и не появится?

— Не у одной меня портится характер. Если б я вчера знала, что тебя злость разберет, я бы тихо закрыла дверь, оставив тебя наедине с твоей подружкой, и ушла бы куда глаза глядят.

— Хотел бы я, чтобы ты так и сделала, — невозмутимо ответил Родерик, — а еще лучше и вовсе бы не приходила.

— Если ты хочешь, чтобы я чувствовала себя здесь незваной гостьей, можешь радоваться: ты своего добился, — с поистине королевским презрением провозгласила Джулиана. — Но тебе это не поможет. Я уже здесь и никуда отсюда не уйду!

Мара не стала дожидаться конца перепалки. Собрав свою работу, она обогнула группу спорщиков и вышла из галереи. Ей показалось, что Родерик провожает ее взглядом, но он не сделал ни единой попытки ее остановить.

Судя по словам, сказанным сестре, он сожалел, что их прервали накануне вечером. Значит, он предпочел бы, чтобы не было этого отрезвления, этой возможности остыть, все обдумать и взвесить? Ей самой, безусловно, оставалось только сожалеть. Она подошла так близко к достижению своей цели и так безболезненно! Все это выглядело так странно! После случая с Деннисом Малхолландом она поняла, что являет собой соблазн куда более сильный, чем ей самой казалось, иначе он не повел бы себя так безрассудно. Но она поражалась, почему ее не ужасает мысль о том, что придется отдать себя принцу. Вчера, когда они остались наедине, тепло его объятий, нежность поцелуя, охватившее ее волнение — все это показалось ей естественным и почти что неизбежным. Странно, очень странно! Она примирилась с тем, что ей придется соблазнить этого человека, но не ожидала, что ей это понравится.

Мара ощутила такое острое разочарование, когда ей помешали достичь цели, что это можно было счесть просто непристойным. Она старалась внушить себе, что всему виной страх, мысль о том, что драгоценное время уходит, но в глубине души сама в это не верила. Впрочем, это не имело значения. Осталось одиннадцать дней. Всего одиннадцать дней. Она должна использовать их с толком.

Она не пробыла в своей спальне и нескольких минут, когда раздался стук в дверь. В ответ на ее приглашение в комнату вошла Джулиана. Златокудрая красавица замешкалась на пороге, закусив нижнюю губу.

— Можете меня прогнать, если хотите, я вас прекрасно пойму. Я только что опять вам нагрубила, но, поверьте, это не нарочно. Боюсь, у всех в нашей семье есть привычка выражать свои мысли откровенно и не краснея при этом. От этого часто возникают трудности.

— Прошу вас, входите.

— Спасибо. — Взметнув юбками, Джулиана повернулась и плотно прикрыла за собой дверь.

— Я сегодня утром подумала, — призналась Мара, — что вы, наверное, захотите взять на себя управление домом вашего брата. Вы об этом хотели со мной поговорить?

— Боже милостивый, конечно, нет! Я вовсе не увлекаюсь домашним хозяйством, — беспечно ответила Джулиана.

— Я не хочу узурпировать ваши привилегии. Хватит того, что я отняла у вас ваши комнаты.

— О, прошу вас, чувствуйте себя как дома. Кстати, о доме. Я хорошо помню свои впечатления от последнего посещения этой резиденции и могу сказать, что вы сотворили настоящее чудо. Ни за что на свете я не посмела бы вмешаться.

— Но тогда… чем я могу вам помочь? Джулиана пожала плечами:

— Не знаю. Это был просто порыв — прийти к вам и сказать, что я вовсе не хотела вас обидеть. Я хотела только уколоть раздутое самомнение моего дорогого братца. Слишком уж много он о себе воображает.

Мара провела гостью в примыкающую к спальне малую гостиную и жестом предложила ей кресло. Джулиана со вздохом уселась, сняла шляпу и бросила ее на пол рядом с собой.

— Вы с ним все время ссоритесь?

— Ну, не все время, но довольно часто.

Мара много раз задумывалась над тем, каково бы это было — иметь брата или сестру, представляла себе, как они играли бы вместе, выступая единым фронтом против внешнего мира. О ссорах она как-то не думала. Она уже открыла было рот, чтобы поведать об этом Джулиане, но вовремя спохватилась. Это был бы опасный предмет для разговора, учитывая, что она не помнит своего прошлого.

— Родерику обычно удается поссориться со всеми, кроме нашей матери. Мама терпеть не может, когда повышают голос, и обычно не использует слово как оружие, в отличие от всех нас. Но если довести ее до крайности, она может уничтожить вас одной фразой.

— Я обратила внимание на странные обороты в речи Родерика, да и в вашей тоже, — сказала Мара.

— Это у нас от отца, — поморщилась Джулиана. — Я стараюсь следить за собой, а Родерик даже не пытается. Слышали бы вы его, когда он говорит с отцом! А впрочем, лучше вам этого не слышать. Когда они спорят, посторонним лучше держаться подальше: их слова похожи на шрапнель. А мама вечно оказывается между ними. Мне кажется, хотя точно я не уверена, что Родерик потому и покинул Рутению, чтобы она не страдала от его стычек с отцом. Они причиняли ей слишком много боли.

Джулиана говорила об Анжелине, королеве Рутении, крестной матери Мары. Мара решила окольным путем разузнать о ней побольше.

— Значит, Родерик враждует с отцом?

— Я бы так не сказала. Они оба очень скрытные, трудно сказать, что между ними на самом деле происходит. С таким же успехом можно сказать, что наш отец изгнал Родерика из Рутении ради его же пользы. Просто решил, что Родерику будет полезно пожить самостоятельно, что он должен сам проложить себе дорогу в жизни. Его самого вынудили уехать из страны, когда он был в том же возрасте, что и Родерик.

— Это очень жестоко, — нахмурилась Мара.

— Да, но это полезно. Родерик прекрасно справился. Он со своей гвардией наводит ужас на половину королевских дворов Европы.

— Ужас?

— Их называют Корпусом Смерти. Разве вы не знали?

Мара отрицательно покачала головой. В душе у нее росло тревожное чувство, хотя она сама не понимала почему.

— Чем они занимаются?

— Дерутся, я полагаю. Они всегда оказываются там, где назревают неприятности. Как-то раз я слыхала, что они помогают готовить специальные отряды охраны для королевских домов, что-то в этом роде. В наши дни политические убийства стали чем-то вроде эпидемии. Каждый должен обороняться от них, как только может.

— Не понимаю: если гвардия учит других защищать и охранять королевских особ, почему же она вселяет страх?

— Все дело в том, как они это делают. Они не только учат других гвардейцев оттачивать военное мастерство, они проникают повсюду, собирают сведения, заводят дружбу с любыми политическими группировками, чтобы понять, кто представляет подлинную угрозу. Кое-кто утверждает, что с помощью подобной тактики они могут с одинаковой легкостью как спасти, так и свергнуть любое правительство. Бывали случаи, когда на основе полученных ими сведений Родерик приходил к выводу, что лучше привести к власти оппозицию. Это все равно что пустить волка в дом через заднюю дверь, чтобы отогнать стервятников от парадного входа. Отсюда и название.

— Корпус Смерти, — шепотом повторила Мара и содрогнулась.

В наступившей тишине послышался легкий стук в дверь. Мара вскинула голову.

— Войдите.

В комнату вошла Труди.

— Извините за беспокойство, мадемуазель, я только хотела…

Увидев Джулиану, она смолкла и напряглась всем телом. Джулиана выгнула бровь и поднялась.

— Не обращайте на меня внимания, я как раз собиралась уходить.

— Нет-нет, не уходите, — попросила Мара. Ей так и не представилась возможность расспросить принцессу об Анжелине. — Может быть, Труди не откажется присоединиться к нам? Мы выпьем шоколаду с пирожными и немного поболтаем.

— У меня времени нет, — холодно отказалась Труди. — Я только хотела спросить, нет ли у вас какой-нибудь мази или притирания мне на лицо. Этторе говорит, что-нибудь нужно сделать, чтобы шрама не осталось.

— Очень жаль, но у меня ничего нет… — начала Мара.

— У меня есть, — улыбнулась Джулиана. — Самая действенная мазь на свете! Идем со мной, я ее поищу.

— Я бы не посмела…

— Чушь. Мы, женщины, должны стоять друг за дружку. Я готова разорвать Родерика на части! Как он посмел коснуться твоего лица! Он мог бы запросто ранить тебя в руку, если уж ему так хотелось! Поверить не могу, что он был так неосторожен!

— Это не было неосторожностью, — неохотно, словно через силу, пробормотала Труди.

— Ты хочешь сказать, что он сделал это нарочно?

— Это был урок для меня за то, что я обвинила мадемуазель Шери в тщеславии.

— Нет, — прошептала Мара, поднимаясь на ноги. — Он не мог так поступить!

— Вы его не знаете.

Слова Труди напомнили Маре, что она среди них чужая. Кроме того, она расслышала в них горькую насмешку не только над ней, но и над самой Труди.

— Если это правда, мне очень жаль. Прости меня.

— Вам не за что извиняться. Он это сделал не ради вас, а… ради моей же пользы.

— Ну, — решительно вмешалась Джулиана, видя, что Мара не отвечает, — какова бы ни была причина, нам надо исправлять последствия. Идем.

Они ушли. Мара взялась за шитье, но, хотя иголка мерно сновала в ее пальцах, она не могла забыть слов Труди. Неужели Родерик повредил ей лицо в наказание? А если так, то действительно ли это было сделано по причине, о которой сказала Труди, — чтобы она не рассуждала о тщеславии других женщин, забыв о своем собственном? Или он поквитался за то, что она поставила Мару в неловкое положение? Но почему он не заступился за нее сразу, когда это случилось? В тот момент он сделал вид, что ничего особенного не произошло. Мару ужаснула столь хладнокровная злопамятность. И такого человека она собиралась обмануть?

Корпус Смерти. Что же представляет собой на самом деле эта гвардия и что за человек ее возглавляет? Ей казалось, что Родерик обыкновенный прожигатель жизни — красивый, умный, музыкально одаренный, но не имеющий особого веса в политике. Чем больше она о нем узнавала, тем меньше понимала.

Позже, в тот же день, она встретила Родерика в длинной галерее по пути в парадные комнаты. Он как раз выходил из своих апартаментов, пока она шла кружным путем, чтобы не пересекать комнаты, занятые Труди и Джулианой в ее собственном крыле. Мара остановилась, увидев его, и принялась внимательно вглядываться в его лицо, чтобы понять, в каком он настроении. Родерик предложил ей руку. Взяв его под руку, она прошла рядом несколько шагов и заговорила о том, что ее тревожило:

— Могу я кое о чем вас спросить?

Он настороженно покосился на нее, но кивнул.

— Вы нарочно порезали лицо Труди?

— Это она так говорит?

— Вы же знаете — она так думает.

Он тихонько вздохнул.

— Труди слишком хороший солдат. Подобная преданность бывает полезна, но она чревата опасностями. Труди может забыть, что она женщина.

— Чему же тут удивляться? Мало кто видит в ней женщину. Мы склонны видеть себя такими, какими нас видят другие.

— Чтобы этого не случилось, следует заставить всех нас изменить нашу точку зрения.

— Значит, все дело в этом? Вы хотели напомнить ей, что она женщина? Что она тоже не лишена тщеславия?

— Напомнить ей, что есть на свете вещи помимо обязанностей гвардейца.

— Мне почему-то кажется, что она это знает.

— Под суровой внешностью скрывается нежная душа? Вы так думаете? Мне казалось необходимым достичь еще одной цели: не дать ей превратить меня в некую романтическую фигуру. Сейчас среди мужчин считается модным изображать из себя непонятые, тоскующие поэтические души, но у меня подобной склонности нет. У меня есть работа, и выполнить ее наилучшим образом я могу, не имея привязанностей. Да и в моей гвардии есть место только тем, кто ставит общее благо превыше всего, не выделяя никого в отдельности.

— Вы опасаетесь, что ради вас она может поставить под удар остальных? Но откуда исходит такая угроза?

Может быть, в его словах содержалось предупреждение для нее? Может быть, он давал ей понять, что у него вообще нет времени на флирт?

— Если бы мы знали, откуда исходит угроза, против нее можно было бы принять меры, и она перестала бы быть угрозой.

— Но почему вы считаете нужным…

— Вмешиваться? Ответственность за Труди лежит на мне. Я отвечаю за всех гвардейцев, а теперь вот еще и за вас. Что бы ни случилось с любым из вас, спрашивать будут с меня.

— Но кто будет с вас спрашивать?

— Я сам.

Спорить больше было не о чем, и Мара решила оставить этот разговор.

— И все же, мне кажется, урок оказался слишком жестоким для Труди.

— Она его усвоила. К тому же тут есть кому ее утешить. Не сомневаюсь, что вы ей посочувствовали, успокоили, подули на ее ранку, развеяли ее страхи.

— Это сделала Джулиана.

— Сестренка, должно быть, повзрослела, а я и не заметил. Не думал, что она найдет в своей душе сочувствие и жалость к такой самостоятельной особе, как наша Труди.

— И все-таки, что вы хотели доказать: что она слишком тверда или слишком уязвима?

— Еще одна заступница! Впрочем, я так и думал. Моя цель состояла в том, чтобы заставить ее задуматься, кто она такая на самом деле. Вот и все.

Они добрались до прихожей, ведущей в парадную гостиную и примыкающую к ней столовую. Лакей отворил дверь, и они прошли в нее.

— В таком случае, я полагаю, вы преуспели, — тихо сказала Мара.

— Может оказаться, что я преуспел даже чересчур. Как мне сдержать свою радость?

Она бросила на него пристальный взгляд и заметила, что его синие глаза, устремленные на нее, потемнели. Но на большее времени не оставалось: Джулиана была уже в гостиной, а вместе с ней Труди, наряженная в белую шелковую английскую блузку с жабо из тонких кружев, которую она заправила в форменные брюки.

Что имел в виду Родерик? Что промелькнуло на краткий миг в его глазах? Сожаление о том, что она не одобряет его действий? Но он нарочно добивался ее неодобрения! Или о том, что им по необходимости приходится держаться друг от друга на расстоянии? А может быть, увидев Труди в шелках и кружевах, он просто пожалел, что испортил хорошего солдата? Но он сам этого хотел! Он же сам сказал, что ей недостает женственности! Мара с досадой отказалась понимать его запутанную логику.

Она собиралась сделать еще одну попытку остаться с принцем наедине в этот вечер, но возможность так и не представилась. Сразу после продолжительного ужина Родерик увел всех из дому. Писатель Виктор Гюго устроил литературный салон у себя в доме на Королевской площади. Родерик заблаговременно получил приглашение на эту вечеринку, где можно было насладиться присутствием самых просвещенных и либеральных умов Парижа, причем в приглашении было оговорено, что он может привести с собой любую компанию.

— Гюго называет себя защитником свободы? — возмутилась Джулиана. — Лучше бы сразу заменил это слово на «распущенность»!

— Пуританство, дорогая моя сестрица, — это болезнь, которая сковывает и тело, и мозг. Неужели ты откажешь человеку в величии только на том основании, что он живет на три дома?

— Он содержит жену и двух любовниц — не многовато ли? И все они живут в двух шагах друг от друга, это просто неприлично! Что думают об этом сами женщины? Как они могут с этим мириться ради его удобств?

— Великим людям можно простить их маленькие слабости. Вспомнить, к примеру, Дюма с его жилетами.

— Помимо всего прочего! Говорят, он содержит целый зверинец, включая грифа стоимостью в пятнадцать тысяч франков, и батальон любовниц, которые сменяются с регулярностью дворцовой стражи, причем он делит их со своим сыном!

Но Родерик не стал вступать в спор. Ой подхватил сестру под одну руку, а Мару под другую и увлек их за собой, бросив через плечо:

— Вперед, дети мои!