— Вам нравится, мадам Лаффонт?

Элиз еще раз повернулась перед высоким зеркалом на ножках в раме из золоченых листьев. Ее волосы были собраны высоко на затылке и спадали на плечи мягкими локонами. Атласное голубое платье с глубоким вырезом, рукавами чуть ниже локтя и пышной юбкой с небольшим шлейфом казалось воздушным из-за газовых рюшей. Ее талия стала тоньше, что неудивительно, если вспомнить пережитое за прошедшую неделю, а кроме того, на ней был корсет. Платье поддерживала нижняя юбка из кремового атласа, нашитого на конский волос.

Приподняв юбки, Элиз еще раз рассмотрела вышитые золотом туфельки на маленьких изящных каблучках. Туфельки оказались великоваты, но, поскольку они были без задников, это не имело большого значения. Кроме того, ранка на ступне, откуда Рено вытащил колючку, еще не совсем зажила, и в просторной обуви было удобнее. Главное — платье сидело отлично.

Подхватив двумя пальцами плотную, тяжелую атласную юбку, Элиз подумала, что никогда не носила вещи такого отменного качества. Ее отец не был богат, и Элиз всегда старалась приобретать практичную одежду — особенно после того, как в доме появилась его вторая жена. Винсент Лаффонт гордился молодой женой и следил за тем, чтобы она хорошо одевалась, но не считал нужным тратиться на вещи первоклассные. А платье, которое было на Элиз сейчас, не погнушалась бы надеть и придворная дама.

— Как же оно может не нравиться? — ответила Элиз экономке, которая стояла за ее спиной. — Хотя я все еще не уверена, что мне следует принимать такие дорогие подарки. И я не понимаю, как Ре… месье Шевалье смог достать все это так быстро.

— Он расскажет вам, я уверена, — проговорила экономка, которую звали Маделейн и которая еще накануне сообщила Элиз, что приходится Рено кузиной. Слова ее прозвучали вежливо, но прохладно. — Подождите, пожалуйста, в гостиной — она вон за той дверью.

Все казалось таким необычным: и этот раскошный туалет, и властная француженка неопределенного возраста, тощая, как жердь, и уют богатого дома. Элиз еще не привыкла ко всему этому, хотя пробыла в доме у Рено уже два дня и ночь. Первые сутки она, измученная, как и все остальные, проспала. Было уже позднее утро, когда она проснулась в этой комнате с полом из кипариса, покрытым толстыми пушистыми коврами. Стены были оклеены кремовыми обоями, а розовые шелковые шторы с кисточками раздвинуты. Ей нравилось все: элегантная кровать и шкафчик из резного дерева, туалетный столик и зеркало, а особенно — каминный канделябр из хрусталя с позолотой.

Элиз позавтракала в постели, наслаждаясь густым сладким шоколадом с круассанами. Затем была горячая ванна с настоящим душистым мылом из Парижа, а после этого ее ждал главный сюрприз — три платья и смена белья, принесенные Маделейн. С тех пор все ее время было занято примерками, втиранием ароматных кремов, сушкой, расчесыванием, укладыванием волос.

Родственница Рено, к сожалению, была не слишком приветлива — казалось, за ее вежливостью скрывается неодобрение. Похоже, она полагала, что Элиз покушается на чужие права и являет собой какую-то опасность для ее кузена. Маделейн говорила о Рено с благоговением и всячески оберегала его. Перспектива выступить в роли соблазнительницы могла бы вызвать раздражение, если бы Элиз не знала, что ее пребывание в доме Шевалье будет кратковременным. Поэтому ее просто забавляла мысль о том, что Рено нуждается в защите от кого-либо.

Дом был построен основательно — искусно отштукатуренные бревна фасада выглядели как белый мрамор, широкая лестница вела в главные покои на втором этаже. Парадный вход находился в глубине террасы с колоннами, образующими псевдоитальянские арки и колонны лоджии.

Комнаты в доме были большими, хорошо спланированными; каждая из них выходила в громадную гостиную, разделявшую весь дом надвое. Обстановка отличалась той классической красотой, которая свидетельствует о вкусе и богатстве. Хрустальная люстра, обрамленное золотыми листьями зеркало, обитые бархатом диван и стулья, а также дорогие гобелены на стенах придавали гостиной нарядный вид.

Когда Элиз вошла в гостиную, там никого не было. Она прошлась по комнате, наслаждаясь мягким шуршанием своих юбок, останавливаясь время от времени, чтобы рассмотреть гобелены с идиллическими сценами из сельской жизни. Повсюду горели свечи из миртового воска — в люстре, в канделябре на камине в дальнем конце комнаты рядом с богато украшенными часами из золоченой бронзы и в канделябре на узком столике у задних окон. Однако, подойдя поближе, Элиз увидела, что это совсем не столик, а фламандские клавикорды.

Перед клавикордами стоял маленький стульчик. Элиз выдвинула его и села. В свое время ее учили основам игры, и она знала несколько простеньких произведений. Когда она была совсем еще ребенком, ей очень нравилось извлекать музыку из инструмента. Подняв крышку, она медленно, непослушными пальцами начала подбирать мелодию.

Рено услышал музыку, еще не войдя в комнату. Его взгляд тотчас упал на живописную картину у окна. Отблеск свечей запутался в золотом сиянии волос Элиз, свет мерцал на ее щеках, касался мягких изгибов губ. Ее руки являли собой образец грации, а вздымавшиеся вокруг юбки превратились в переливающееся море.

Элиз была восхитительно красива. Рено ощутил жгучую потребность защитить ее, уберечь от страданий, окружить радостью. Но ее гордость и неприступная стена бдительности, которой она оградила себя, не позволяли ему сделать этого. Рено испытывал одновременно и уважение, и раздражение. Что за магией обладала эта женщина, делавшей ее и в парадном платье не менее желанной, чем тогда, когда она скрывалась всего лишь за тонкой пеленой мыльной пены? Он чувствовал, что в ее характере существуют такие грани, на познание которых могут уйти годы, а какие-то так и останутся нераскрытыми. Она уже начинала терзать его, ему снились ее нежные прикосновения и наполненные страхом глаза. Это было опасно — ведь скоро, всего через несколько дней, он должен будет отпустить ее…

Рено решительно направился к ней. Элиз перестала играть и подняла на него глаза, но не узнала. Она поднялась, расправила юбки и, изобразив вежливую улыбку, обернулась к приближавшемуся человеку.

Он был одет в шитый серебром бледно-голубой атласный камзол до колен и темно-синие бриджи. На ногах — серые чулки и украшенные серебряными пряжками туфли на высоких каблуках, которые придавали ему исключительную статность. Белизна его пышного парика, локонами ниспадавшего на плечи, прекрасно оттеняла смуглость лица. На кружевном жабо у ворота красовался крупный бриллиант, в руках была серебряная табакерка.

— Доброе утро, мадам Лаффонт. — Склонив голову в поклоне, преисполненном почтительности и изящества, он коснулся губами ее руки.

— Боюсь, сэр, у вас есть преимущество… — начала Элиз и запнулась: — Рено?!

Он выпрямился, его серые глаза искрились смехом.

— Ты, кажется, удивлена? А вот я узнал бы тебя в любом наряде.

— Ты безумно изменился, — не очень тактично, но откровенно сказала она. — Это поразительно!

— Надеюсь, однако, что в лучшую сторону?

Элиз уже открыла рот, чтобы согласиться, но неожиданно заколебалась. Конечно, он был великолепен в костюме придворного; потрясающее впечатление производили его широкие плечи, на которых так хорошо сидел камзол, и стройные сильные ноги в плотно облегавших, как требовала мода, бриджах. Однако его слова, такие любезные и ничего не значащие, звучали непривычно и как-то принижали его в ее глазах.

— Я не уверена.

— Что же теперь тебе не нравится?

Он открыл табакерку и взял щепотку табака. Вопрос прозвучал как-то жалобно, но взгляд остался твердым и проницательным.

— Пожалуй, предпочитаю твои собственные волосы, даже в перьях, — неуверенно проговорила она.

— Ну, так ты их получишь.

Он резко повернулся, будто намереваясь тотчас уйти и снять парик, но Элиз схватила его за рукав:

— Нет-нет! Ты… ты выглядишь как настоящий кавалер, очень привлекательный. Просто я очень удивилась.

Рено отложил табакерку и достал из рукава носовой платок, чтобы вытереть пальцы.

— Так я очень привлекателен, да? — усмехнулся он.

— Ты это прекрасно знаешь.

— Но я не знал, что ты это заметила.

Элиз вопросительно взглянула на него:

— Это что, новый способ обольщения?

— Совсем нет. Его уже несколько лет практикуют при дворе.

— Мне он не нравится.

Рено развел руками:

— Тебе не нравились мои грубые приставания, теперь ты возражаешь против самого изысканного обращения. Тебе не угодишь!

— Совершенно верно. И не надо стараться.

— Отчего же? Скажи, что я сделал не так, и я все исправлю.

Что он сделал не так? Ну, уж этого она ему ни за что не скажет! Ее неудовольствие было вызвано почти неосознанным желанием расстегнуть его жилет, снять кружевную рубашку и посмотреть, по-прежнему ли грудь его разрисована варварскими татуировками.

Отвернувшись от света, чтобы скрыть выступивший на щеках румянец, Элиз сказала:

— Все в порядке. Просто я не ожидала увидеть ничего подобного. Позволь сказать, что у тебя очень красивый дом, и я очень признательна тебе за заботу.

— Опять лесть? Ты меня испортишь!

— Нет, я говорю искренне. Ты создал настоящее чудо в пустыне. Расскажи мне, как тебе это удалось. Но сначала я хотела бы знать, откуда здесь такая прекрасная одежда и прочие женские принадлежности?

— В этом нет никакой тайны, — сказал он, подводя ее за руку к дивану. — Все оставила моя последняя гостья.

— Как мне повезло, что у нас с ней почти одинаковый размер!

— Да, действительно, — Рено произнес это с нарочитой небрежностью, и Элиз искоса взглянула на него. — По счастливой случайности с ней была горничная, пожилая женщина, которая носила тот же размер, что и мадам Дусе. Боюсь, правда, одежда, оставленная ею, не сравнится с той, что на тебе, — она выдержана в мрачных тонах. Однако, поскольку мадам в трауре, может, она не станет возражать.

— Но почему эти две леди оставили такие чудесные вещи? В Луизиане такие платья редкость, и не думаю, что они оставили их по собственному желанию.

Элиз знала, что одежда здесь ценилась очень высоко. Ее практически никогда не выбрасывали; даже вышедшая из моды, она являлась частью наследства. Учитывалось все до последнего носового платка.

Рено быстро взглянул на Элиз, но она неотрывно смотрела на мраморную фигурку на столике у дивана.

— Ты права, они не нарочно оставили здесь свои платья. Эти женщины умерли от лихорадки.

— Обе? — с нескрываемым изумлением спросила Элиз.

— Обе. Они болели недолго. Уверяю тебя, опасности заразиться нет.

— Ты меня успокоил. — Он лгал, и Элиз знала это, но не понимала, к чему все эти загадки. Она решила копнуть глубже и спросила: — У тебя часто бывают гости?

— Нечасто.

— Значит, изредка бывают? И среди них — женщины?

— Иногда жены сопровождают своих мужей.

— Какие же они смелые, если отваживаются забираться в такую глушь!

— Ты так говоришь, — заметил он, — будто не веришь мне.

— Разве?

— Если ты полагаешь, что женщина, оставившая это платье, была кокоткой, которая прибыла сюда, чтобы скрасить мою скуку, ты ошибаешься.

Элиз заинтересованно посмотрела на него.

— Надо же, вот об этом я не подумала! Разве подобная женщина рискнет отправиться в такую даль? Боюсь, что нет, если только не получит щедрого вознаграждения.

В его глазах на мгновение вспыхнула и тут же погасла искорка веселья и таинственности.

— Ты считаешь, что просто пообщаться со мной в конце путешествия было бы недостаточно?

— Сомневаюсь.

— Могла бы по крайней мере притвориться, что не исключаешь этого!

— Я имела в виду только то, — любезно пояснила она, — что кокотка рассчитывала бы на денежное вознаграждение — кроме всего прочего.

В этот момент открылась дверь и вошел Паскаль. С грохотом захлопнув дверь, он большими шагами направился в глубину комнаты, но внезапно остановился, заметив Рено и Элиз. По-видимому, он не в первый раз видел хозяина, одетого как фразцузский аристократ, так как сразу узнал его. Он неуклюже поклонился Элиз, взял предложенный Рено бокал с вином и принялся бродить по комнате.

Очевидно, никто предусмотрительно не умер, чтобы обеспечить Паскаля свежей одеждой, поскольку на нем был камзол Рено, о чем свидетельствовали слишком длинные рукава. Его собственный жилет и бриджи, хоть и были вычищены, являли собой жалкое зрелище в сравнении с роскошным бархатом камзола и новыми чулками, обтягивающими ноги.

Элиз не прислушивалась к разговору, который завязался между торговцем и Рено. Ей было досадно, что обсуждение возможных посетительниц Рено отвлекло ее от выяснения вопроса о происхождении одежды.

Но зачем Рено так старался отвлечь ее, если эта одежда, как он говорит, не принадлежала его содержанке? Или он посеял сомнения на этот счет, чтобы скрыть правду? Мысль эта Элиз не понравилась. Конечно, ее не касается, даже если здесь перебывали десятки женщин, но и ввести себя в заблуждение она не позволит. Ах, как бы ей хотелось сорвать с себя это платье и швырнуть ему в лицо! Но такое зрелище может доставить ему слишком большое удовольствие. Элиз пришлось ограничиться негодующим взглядом, в ответ на который Рено лишь насмешливо приподнял бровь.

Обед показался Элиз роскошным — особенно по сравнению с тем, чем они питались в пути. Стол был накрыт камчатной скатертью, сервирован тяжелым серебром, фарфором, хрусталем. Гостей обслуживал лакей в ладно пригнанной ливрее, обязанностью которого было предложить сочное мясо и душистый соус, наполнить бокалы, смахнуть крошки и, если нужно, подлить гвоздичной воды в чаши для омовения рук.

Мари Дусе сидела очень прямо, щеки ее горели от возбуждения. Это была ее стихия — светское общество, — и даже мрачное серое платье с черными оборками и тяжелые воспоминания не могли помешать ей наслаждаться. Наблюдая за ней, Элиз надеялась, что здесь, вдали от всего, что напоминало ей об утрате, эта женщина сможет снова обрести душевный покой. Она не была сильной личностью, а горе и трудности почти расстроили ее рассудок.

Генри посадили рядом с мадам Дусе. Какой у него был благородный вид! Волосы перевязаны сзади черной лентой, на плечах вышедший из моды, но изящный камзол — наверное, один из тех, что Рено носил в детстве. Встретившись с Элиз глазами, Генри улыбнулся. Взгляд его был полон восхищения.

Похоже, теплая постель и хорошая еда на всех подействовали благотворно. На другом конце стола, справа от кузины Рено Маделейн, расположился Сан-Амант, потягивая вино и щурясь от удовольствия. Во время небольшой паузы перед десертом он обратился к хозяину дома:

— Замечательный обед, милорд! Поздравляю, у вас хороший повар.

Рено склонил голову:

— Обязательно передам ему ваши комплименты. Он достался мне от одного плантатора в Индиане, где привык к более требовательным вкусам, чем мой. Ему будет приятно, что вам понравилось.

— Вы слишком скромны, — возразил Сан-Амант. — Как любой человек, повар не станет особенно стараться, если не уверен, что его усилия оценят.

Рено ничего не ответил, только пожал плечами.

— И вообще ваше гостеприимство просто поразительно, — продолжал Сан-Амант. — Я знаю, что выражу чувства всех нас, сказав, что мы вам очень признательны.

— Я буду вознагражден, если ваше невольное пребывание в моем доме доставит вам удовольствие. Я распорядился сделать необходимые приготовления для охоты, если это вас привлекает. Здесь вокруг полно оленей и медведей. А может быть, вы предпочитаете порыбачить? Если же вам уже надоел лес, к вашим услугам карты, шахматы и моя библиотека.

— Чего еще мы можем желать? — довольно сухо заметил Сан-Амант. — Единственное, что мне хочется знать, — это когда мы отсюда уедем.

— Резонный вопрос. Мне хотелось бы дать вам точный ответ, но это невозможно. Дело в том, что я жду гостя. Он может приехать завтра, а может — через неделю. После того как он посетит меня, мы отправимся в форт.

— Простите, месье, что прерываю вас, — сказала мадам Дусе, — этот гость индеец?

Рено обернулся к ней:

— Простите, мадам?

— Он индеец? Я… я спрашиваю, потому что… О, я знаю, это звучит странно, но сегодня утром я проснулась очень рано и подошла к окну. Вы знаете, окна моей комнаты выходят на задний двор, и когда я стояла там, мне показалось, я видела, как на кухню прошел индейский воин. На нем был плащ, похожий на ваш, месье, и хоть я и не уверена, по-моему, он из племени начезов.

Наступила тишина. Нахмурившись, Рено взглянул на кузину. Остальные не смотрели друг на друга. Все вспомнили, как недавно мадам Дусе сделала такое же заявление, но тогда никто никакого индейца не видел. Сложилось впечатление, будто Рено согласился тогда, что индеец действительно был, и назвал его тензасом, чтобы успокоить старую женщину, облегчить ее душу. Конечно, неудивительно, что мысли мадам Дусе были заняты индейцами, и все же они чувствовали себя неловко.

— Один из охранников, наверное, — небрежно сказала Маделейн.

Лицо Рено разгладилось, и он устало осмотрел сидевших за столом.

— Конечно, хотя, может быть, называть так людей, которых вы здесь видите, неправильно. Это разношерстная публика — охотники, торговцы. Некоторые из них полукровки, как я, другие живут среди индейцев так давно, что сами одичали. Они приходят и уходят в любое время, но они же обеспечивают защиту Маделейн в мое отсутствие и пресекают побеги рабочих-африканцев.

— Вы меня успокоили, — вздохнула мадам Дусе.

— Если хотите, я познакомлю вас с моим другом, с которым я должен встретиться. Какое-то время он жил здесь со мной, но теперь большей частью отсутствует по своим торговым делам.

— Он тоже наполовину индеец? — В глазах старой женщины снова появился страх. Рено успокаивающе улыбнулся:

— Он родился во Франции, но рано осиротел и с детства живет с начезами. Мы с ним росли вместе, но он ушел из племени, когда достиг совершеннолетия.

Мадам Дусе удовлетворенно кивнула, а Сан-Амант, выждав приличествующую паузу, вернулся к своему вопросу:

— Как, по-вашему, сколько времени займет у нас переход до форта? Я пытался высчитать сам, и хотя, признаюсь, в счете я не силен, у меня такое чувство, что мы не так уж далеко от форта Сан-Жан-Баптист.

Рено нахмурился:

— Тропы индейцев обманчивы. Путь весьма дальний.

— Да, — проворчал Паскаль. От выпитого вина его голос звучал воинственно. — Но насколько дальний?

Сан-Амант взглядом заставил торговца замолчать.

— Насколько я понимаю, форт Сан-Жан-Баптист — ближайшее к вам французское поселение. Должно быть, именно там вы получали и разгружали обстановку для этого дома, когда она прибыла по реке из Нового Орлеана?

— Вынужден вас разочаровать. Бревна для дома пилили и рубили на месте. Из Нового Орлеана я выписал самых лучших ремесленников, искусных в плотницком деле и изготовлении мебели. А многое было сделано моими людьми.

— Вы меня поражаете, — вежливо сказал Сан-Амант. — Но, наверное, было много возов с дорогими товарами и пришлось проложить дорогу к форту?

— Вьючные обозы — да, но никаких возов, и поэтому — никакой дороги, — отрезал Рено, а потом с улыбкой добавил: — Для того, чтобы проложить в этих местах дорогу, потребовалось бы не меньше усилий, чем для того, чтобы построить дом.

Элиз заметила, как Маделейн подняла голову и на несколько мгновений впилась взглядом в Рено, потом снова склонилась над тарелкой. Но Элиз не придала большого значения этой немой сцене, так как поняла, куда клонит Сан-Амант. Ведь если дорога есть, хоть и узкая, по ней можно пройти. Они смогли бы отказаться от услуг своего проводника и хозяина. Перспектива была слишком заманчивой, чтобы отмахнуться от нее.

Она подалась вперед:

— Даже клавикорды прибыли на лошади?

— Их на специальном приспособлении тащил испанский мул, — невозмутимо ответил Рено. — Вы ведь знаете, что менее чем в тридцати милях от форта Сан-Жан-Баптист находится испанская миссия Лос-Эдес? Это был подарок судьбы, поскольку у испанцев гораздо больше лошадей и мулов, и я смог купить у них все, что мне нужно было, — по дорогой цене, конечно. Между французскими и испанскими гарнизонами идет оживленная торговля — ведь до правительственных центров отсюда далеко.

— Контрабанда… — негромко проговорила Элиз, думая об участии Винсента в такой торговле, запрещенной французским правительством.

— Это проблема выживания, — заметил Рено.

Элиз откинулась на спинку стула, передавая инициативу Сан-Аманту. В конце концов, какой смысл Рено скрывать от них существование дороги? Несмотря на то что он пытался спасти их жизнь, и Сан-Амант, и Паскаль вряд ли были близки ему по духу. А сделка с ней только испытывала его терпение, доставляя больше неприятностей, чем облегчения. Если у него действительно дела в форте, он мог спокойно съездить туда и обратно за то время, которое должен будет затратить, чтобы сопроводить их. По всей вероятности, Рено хотел отделаться от них не меньше, чем они уйти, но его понятия о гостеприимстве, усвоенные у начезов и в отцовской семье, не позволяли ему сказать об этом.

Плохое настроение, овладевшее Элиз к концу обеда, не проходило. Сыграв несколько скучных партий в карты с Рено, Маделейн, Сан-Амантом и мадам Дусе, она извинилась и, оставив их продолжать игру, снова направилась к клавикордам. Генри удалился в библиотеку, Паскаль, вернувшись с короткой прогулки, плюхнулся на диван, взял у слуги рюмку ликера и сидел, угрюмо уставившись на игроков.

Элиз, пробуя пальцами клавиши, посмотрела на Паскаля, затем на Рено. Контраст между грубым, неуклюжим торговцем и одетым в шелка аристократом, непринужденно сидевшим у карточного столика, был разительный. При сравнении с Шевалье даже Сан-Аманту, казалось, недоставало утонченности и мужественности. Рено отличали особая элегантность, отсутствие жеманства и острый ум. Как странно, что ему одинаково легко выступать то в роли дикаря, то в роли дворянина. Еще недавно ей казалось, что она начинает понимать его, теперь же ее снова одолевали сомнения. Да и как можно доверять человеку, способному так меняться?

«У меня нет своих людей». Рено сказал это, когда они добирались сюда. Действительно ли он имел в виду то, что сказал? Действительно ли он был так же мало предан народу своего отца, как и народу своей матери? Если это так, то это означает, что даже он не знает, какая маска у него настоящая. А если он не знает, то как же разобраться ей?

Мысли Элиз были неожиданно прерваны появлением рядом Паскаля. Растягивая слова, слегка заплетающимся языком он грубо сказал:

— Что это ты, как разомлевшая кошка, глаз не сводишь со своего проклятого полукровки?

— Не будь смешным!

Паскаль был пьян и говорил громко. Элиз украдкой оглянулась, чтобы удостовериться, что игравшие в карты ничего не слышали.

— Это ты смешна! Теперь я понимаю, почему никто не сумел растопить ледяную вдову. Именно это тебе и нужно было — чтобы тебя принудили уступить!

— Ты оскорбляешь меня. — Она встала, намереваясь уйти. — Я буду ждать извинений, когда ты протрезвеешь.

Жесткими влажными пальцами он схватил ее за локоть.

— Если уж ты начала таять, может, я до конца растоплю тебя? Через час я приду в твою комнату.

Элиз почувствовала нарастающую волну уже знакомого отвращения и попыталась вырваться, но не смогла.

— Приходи, — свистящим шепотом выдохнула она, — и я тебя убью.

— Держу пари, ты окажешь мне более сердечный прием, когда окажешься подо мной! — Рывком приблизив ее к себе, Паскаль еще больнее сжал ее руку.

— Ты проиграешь, — прозвучал твердый голос за их спинами.

Рено схватил Паскаля за запястье и резко оторвал его от Элиз. Наклонившись, он поднял руку — и в следующее мгновение торговец оказался на полу.

Приподнявшись на локтях, Паскаль потряс головой и, запинаясь, прохрипел:

— Это что за индейский прием?

— Бросок борца. Продемонстрировать еще раз?

Паскаль злобно взглянул на Рено, но дал понять, что в этом нет необходимости.

— Вам придется извиниться за свое поведение перед мадам Лаффонт.

Поджав толстые губы, Паскаль дерзко смотрел на Рено, но, по-видимому, что-то в выражении его лица вынудило торговца отвести взгляд и пробормотать извинения.

Рено уверенным жестом взял ее под руку и обернулся к гостям:

— Друзья, вечер закончился.

Когда он уводил ее, в гостиной стояла тишина. Никто не двинулся с места, только Маделейн засеменила за ними. Рено толкнул дверь спальни Элиз и пропустил ее вперед. Его кузина вошла следом, закрыла дверь и остановилась, с тревогой глядя на бледную Элиз.

— Коньяку, — обратился Рено к женщине.

Когда она выскользнула из комнаты, он повернул Элиз к себе и негромко чертыхнулся, увидев выражение ее глаз. Он сделал неловкое движение, будто бы намереваясь обнять ее, но понял, что не сможет. Отрывисто, но спокойно он сказал:

— Обопрись на меня.

Казалось, Элиз не дышала с того мгновения, как Паскаль прикоснулся к ней. Она услышала слова Рено с чувством безграничного облегчения. Продев руки под камзол, Элиз крепко обняла его и опустила голову на парчовый жилет. Закрыв глаза, она наконец выдохнула и почувствовала, как Рено прижался щекой к ее волосам, нежно коснулся пальцами спины, а потом положил руку ей на талию. Так они и стояли, пока не вернулась Маделейн.

Убедившись, что Элиз приняла успокоительное средство, Рено ушел, а его кузина принялась суетиться, расстилая постель, выкладывая ночную сорочку. Наконец она подошла, взяла у Элиз пустую рюмку и со знанием дела решительно расстегнула ее платье.

Коньяк подействовал. У Элиз, казалось, не осталось собственной воли — она послушно села, чтобы с нее сняли чулки и туфли, встала, чтобы на нее надели ночную сорочку, снова села перед туалетным столиком, чтобы ей расчесали волосы.

Когда кузина Рено начала водить расческой по ее длинным, цвета меди, волосам, в голову Элиз неожиданно пришла одна мысль. Она заговорила, даже не обдумав ее:

— Скажите, а женщины, которых месье приводит в дом, долго здесь остаются?

— Женщины, мадам Лаффонт?

— Женщины определенного сорта.

— Не понимаю вас. На моей памяти здесь побывало несколько женщин, но они были женами чиновников и приезжали со своими мужьями. Временами сюда по пути заглядывает курьер, и с ним может быть его жена-индианка, но они не останавливаются в доме, так как непривычны к такой обстановке.

Элиз постаралась сдержать улыбку, когда услышала, с какой гордостью говорила Маделейн.

— Но та госпожа, чье платье было на мне, кто она?

— О ком вы говорите, дорогая?

— О госпоже, которая умерла.

— Ах, вот что… — медленно кивнула Маделейн. — Рено, наверное, все вам рассказал об этом. Мне нечего добавить.

Элиз поняла, что кузину попросили не болтать. Если это так, нет смысла терзать ее. Да и возможности больше не представилось, так как открылась дверь и вошел Рено.

Маделейн в последний раз провела щеткой по густым, блестящим волосам, рассыпавшимся по плечам Элиз, пожелала ей спокойной ночи и ушла. Рено на ходу стянул с головы и бросил на туалетный столик парик и встал у нее за спиной. Он наблюдал за ней в зеркало, переводя взгляд с волос на низкий вырез белой батистовой рубашки.

— Восхитительно, — негромко проговорил он. Элиз проигнорировала его реплику.

— Ты будешь спать здесь?

— Разумеется. Разве ты забыла наш договор?

— Нет, но ты ни разу не воспользовался им со дня нашего прибытия сюда.

— Что свидетельствует о моем достойном похвалы терпении. Тебя это беспокоило?

— Ничуть. Я просто подумала, не изменились ли правила игры.

— Нет.

Улыбаясь ее отражению в зеркале, Рено снял камзол и повесил его на спинку стула. Когда он выпрямился и начал расстегивать жилет, Элиз поймала себя на том, что не сможет отвести глаз до тех пор, пока он не снимет этот жилет и белоснежную полотняную рубашку. Встретив в зеркале его насмешливый взгляд, она смутилась и переключила внимание на его руки. Рено вытащил рубашку из бриджей, а затем одним плавным движением снял ее через голову. Серо-черные линии татуировки были на месте, все так же волнами расходились по его груди. Не задумываясь о том, что делает, Элиз повернулась в кресле и, протянув руку, прикоснулась к ним, проведя пальцем по рисунку. Рено затаил дыхание, ощутив это прикосновение, — первое, подаренное ею по собственному желанию. Он стоял не шевелясь, только глаза его стали темнее ночи. Затем медленно, чтобы не спугнуть ее, он опустился на одно колено у кресла. Сильная темная рука легла на ее пальцы, прижав их к груди.

— Если бы я не был связан клятвой, — глухо заговорил Рено, — я бы обернул руку диким шелком твоих волос и привлек бы тебя к себе, прижал бы к своей груди, чтобы услышать биение твоего сердца. Я бы поцеловал тебя и не отпускал до тех пор, пока твои губы не открылись бы навстречу мне. Я поцеловал бы твой лоб, глаза, нежные щеки и ту соблазнительную ямочку за ухом.

— Пожалуйста! — прошептала Элиз, и горячая волна залила ее щеки. Ей казалось, что каждое его слово — это ласка, которую она чувствовала всей своей кожей. Слова словно бы просачивались в нее и вызывали странную слабость, не позволявшую шевельнуться.

— Я взял бы твои груди в руки, подержал их в ладонях, а потом стал бы ласкать соски языком и пальцами до тех пор, пока они не превратились бы в бутоны любви. Я зарылся бы лицом в белизну твоего живота и вдохнул бы аромат твоего тела, прежде чем искать те укромные местечки, что приносят тебе радость. И когда ты была бы готова, когда возжелала бы меня — только тогда я заполнил бы тебя, отгоняя прочь мысль о другом мужчине. Я отдал бы тебе всю свою силу, чтобы мы оба испытали то безграничное наслаждение, на которое мы имеем право от рождения. То утешение, что является единственным вознаграждением в этой жизни. Вот что я бы сделал, если бы не был связан клятвой.

Элиз страстно захотелось заставить его исполнить все то, о чем он говорил. Глаза ее расширились, губы раскрылись, но слова, которые могли бы освободить его от клятвы, не прозвучали. У нее задрожали ресницы, и, не в состоянии вынести его взгляд, она опустила голову и посмотрела на свою руку, все еще прижатую к его груди.

Рено наклонил голову, коснулся поцелуем кончиков ее пальцев и опустил руку на ее колено. Потоv одним движением натренированных мышц он поднялся на ноги и погасил свечу в подсвечнике на туалетном столике.

— Пойдем спать, — устало сказал он.

Они долго молча лежали в темноте, и расстояние между ними казалось обоим непреодолимым. За окнами слышны были вздохи ветра в ночи, время от времени негромко поскрипывал дом, в гостиной тикали бронзовые часы. Они точно отмеряли минуты и с мягкой настойчивостью отбивали часы.

Прошло два часа и третий уже был на исходе, когда Элиз повернулась на бок и посмотрела на Рено. В шалашах, которые они делили во время перехода, они вынуждены были лежать, тесно прижавшись друг к другу. Прошлой ночью, будучи совершенно измотанной, она не испытывала потребности в такой близости, а теперь, казалось, не могла уснуть без нее. Бессознательно, будто ничего необычного в этом не было, она протянула руку через разделявшее их пространство и коснулась пальцами его плеча. Рено не шевельнулся. Элиз решила, что он спит, и была рада этому. Глаза ее закрылись сами собой, она расслабилась и мгновенно уснула.

Рено лежал на животе. Ему так было легче, учитывая то возбужденное состояние, в котором он пребывал. Он почувствовал ее нежное прикосновение и едва сдержался, чтобы не вздрогнуть. Знала ли она, что делала, или нечаянно коснулась его во сне? Глупец, если это имеет для него значение! И все же имело… Ему хотелось думать, что она знала, что делала. Притворившись, что поверил этому, Рено немного успокоился и уснул.

Погода стояла ясная, а солнце светило так, что слепило глаза. Как всегда в это время года, земля поглощала тепло, а ночью отдавала его обратно; воздух снова становился теплым, и казалось, что зима никогда не наступит. Прошла неделя, затем другая, началась третья, а путешественники, хотя и каждый по-своему, наслаждались тишиной и покоем. Ужасы, свидетелями которых они явились в форте Розали, поблекли в памяти и казались уже дурным сном, о котором можно долго не вспоминать. Дни были все время чем-то заняты, так как Рено придумывал то какой-нибудь поход или прогулку, то охоту на уток или кабанов, то соревнование в меткости стрельбы. Он задавал тон в любой игре и был неутомим на выдумки. Он научил их индейскому варианту игры орел — решка под названием «брось зернышко», где игроки по очереди бросают несколько зерен, одна сторона которых окрашена в черный цвет, и смотрят, у кого больше зерен упали черной стороной вверх. Он устраивал гонки на сухопарых индейских пони, приобретенных у какого-то племени на далеких равнинах Запада. Он мог беззаботно потратить целый день на то, чтобы посвятить Генри в тонкости индейской борьбы или объяснить ему, как обращаться в драке с ножом. Похоже было, что вся эта деятельность нужна была, чтобы дать выход энергии и ему, и его гостям — по крайней мере, мужчинам. Еда и вино не иссякали в любое время суток, а сибаритский комфорт дома располагал к тому, чтобы не обращать внимания на проходящие дни.

Впрочем, время от времени беглецы жаловались друг другу и горячились в своем кругу, особенно к концу третьей недели. Однако подступиться к Рено с обсуждением даты их отъезда оказалось совершенно невозможно, да и особого желания настаивать ни у кого не было.

Иногда хозяин отправлял с ними на охоту кого-нибудь из тех, кого Маделейн называла охранниками, — темнокожих молчаливых мужчин, хорошо умевших выслеживать зверя и отлично стрелявших из мушкетов. В такие дни Рено обычно приказывал оседлать лошадей и отправлялся на прогулку с Элиз, показывая ей свои владения. Они спускались к реке и ехали берегом, повторяя каждый его плавный поворот, любуясь залитыми солнцем заводями, скрытыми за деревьями и густыми лианами. Побывали они и на болоте, где работники заготавливали кипарисовые бревна, проехали по полям и проскакали по дороге, уходящей от дома, мимо мельницы, в темный, бесконечный лес.

Рено с гордостью показывал ей коптильню, полную запасов мяса, амбары с зерном, пастбища, где паслись стада овец, и загоны, защищающие кур и гусей от лис и ласок. Он настоял, чтобы она осмотрела кладовую, заставленную бочками с маслом и заваленную орехами. В бочках поменьше хранился медвежий жир, в горшках были мед, варенья, соленья, заготовленные его кузиной и работавшими под ее руководством женщинами. Это хозяйство было экономически совершенно независимым от внешнего мира. Рено не без самодовольства сообщил, что они покупают только муку, оливковое масло, вино и сушеные экзотические фрукты, без которых вполне можно было обойтись.

Элиз не скупилась на похвалы, так как все это действительно произвело на нее сильное впечатление. Она хорошо знала, сколько нужно сил и работников, чтобы обеспечить такое изобилие в этом забытом богом уголке. Человек здесь мог жить, почти не соприкасаясь с внешним миром, не обращая внимания на его заботы и страхи, жадность и предательство. Элиз всегда мечтала жить именно так. А вспоминая, что ее собственные владения обращены в пепел и перспектива восстановить их в ближайшем будущем маловероятна, она всем сердцем завидовала Рено Шевалье.

Однажды вечером они ехали по тропе к дому, щурясь под косыми лучами заходящего солнца. Перед этим Рено показал Элиз ткацкую, где стоял огромный станок, и попытался растолковать ей, как много шерсти они получили в этом году. Он сообщил, сколько мешков его кузина начесала и спряла весной и сколько ярдов материи наткали на одежду для рабов.

Выказав приличествующее одобрение, Элиз вздохнула:

— По-моему, я не очень нравлюсь Маделейн…

— Почему ты так думаешь?

— Она смотрит на меня так, словно я — один из тех тараканов, за которыми она так самозабвенно гоняется.

Рено усмехнулся:

— Она их действительно ненавидит. Надо будет привезти ей котенка — это поможет бороться с ними.

— Привези, и она будет еще больше обожать тебя.

— Ты преувеличиваешь.

Заметив, что он перестал улыбаться, Элиз пожалела, что заговорила об этом, и поспешно добавила:

— Впрочем, меня это не касается.

— Маделейн приехала со мной из Франции, из Комбурга. Может, у нее и есть право беспокоиться о моем благополучии.

— Ты совсе не обязан ничего объяснять…

— Разумеется, но мне не хотелось бы, чтобы ты заблуждалась. Она мне как сестра, дорогая старшая сестра.

— Но это действительно не мое дело!

Рено проигнорировал ее возражения.

— Она жила в нашем замке в качестве бедной родственницы, выполняя все капризы жены моего отца. Несколькими годами раньше произошел какой-то скандал, о котором она никогда не говорила, но он лишил ее каких бы то ни было прав. Маделейн была очень добра ко мне и следила, чтобы со мной обращались как с сыном графа, а не невежественным дикарем, каким, без сомнения, я тогда во многих отношениях и был. Она любила слушать мои рассказы о Луизиане, иногда говорила, что, должно быть, интересно начать новую жизнь в новой стране. Когда я решил покинуть Комбург, я предложил ей уехать со мной. Она согласилась. Я не хотел, чтобы она стала моей экономкой, но именно эту должность она сама себе выбрала, и я не могу отнять это у нее.

— Можешь сказать ей, что я на эту должность не претендую.

— Сомневаюсь, что тебе представится такая возможность, — жестко заметил он.

Элиз в недоумении посмотрела на него:

— Последнее время ты слишком раздражителен. Я не хотела тебя обидеть.

— Нет? Если бы я мог быть в этом уверен, мне было бы намного легче.

— Что ты имеешь в виду?

— Тебе иногда нравится… Нет, ничего. — Рено резко отвернулся и подобрал поводья, будто собрался ускакать от нее.

Она протянула руку и схватила его за рукав.

— Ты думаешь, я просто придираюсь, чтобы… испытать твой характер?

— И мои добрые намерения.

— Но это нелепо!

— Да? Будешь утверждать, что никогда так не поступала?

Ее лицо залил румянец, но взгляд остался спокойным.

— В последнее время — нет.

— Как бы мне хотелось думать, что ты так невинна и бесхитростна, — после продолжительной паузы произнес он.

Элиз отдернула руку. Неожиданно она ясно поняла, что он говорил о том утре, когда, проснувшись, обнаружил ее спящей в его объятиях. Он вздрогнул, она проснулась и, собрав все свое достоинство, высвободилась.

— А ты сам разве невинен и бесхитростен? — спросила она с напряжением в голосе.

— О, я не делаю тайны из моего наступления на твою оборону. Но если мне не надо держать свою, я хотел бы об этом знать.

В его последних словах послышался сарказм, и именно это подсказало ей ответ.

— А что? Боишься, придется сдаться? — усмехнулась Элиз.

— В случае, если силы с противником равные, лучший способ снять осаду — это атаковать.

Дернув поводья, Рено ускакал. В некотором смятении Элиз проводила его взглядом. Она знала, что в последние несколько дней нервы его были на пределе, и догадывалась, чего стоил ему строгий контроль над собой. Но в то же время он неизменно производил на нее впечатление человека, твердо и неотступно идущего к своей цели. Может, она слишком понадеялась на его закаленную волю? Неужели его неуязвимость была всего лишь мифом, который она создала, потому что очень хотела поверить в него?