Любовь и дым

Блейк Дженнифер

Добротная интрига, оригинальные характеры, красавица героиня, коварный злодей, необходимость выбора между чувством и долгом и счастливый конец — все это вы найдете на страницах романа. Увлекательный сюжет, высокое мастерство и искренность автора заставляют читателя испытывать волнующее чувство сопереживания...

 

1

Она могла уничтожить его.

Осознание своей власти довело мозг Ривы Столет до белого каления, пока она сидела и смотрела на человека, который выступал с ораторского возвышения. Это осознание доставляло удовольствие и наполняло ощущением триумфа. На свете не было другого мужчины, которого она могла бы презирать со столь неистовой силой… На свете не было другого мужчины, который ранил ее больнее, чем этот… Такие мысли вертелись в ее голове, когда она слушала Эдисона Галланта, недавно выдвинутого кандидата в губернаторы Луизианы от демократической партии. Одновременно осознание своего огромного желания употребить власть смущало ее. Она не была по натуре мстительна и чувствовала, что удовлетворение, которое она смогла бы получить, предприняв меры против Эдисона, будет чем-то… неправильным. Не то что ее останавливали угрызения совести… Последствия возможной неудачи были много весомее.

И хотя в душе у Ривы в те минуты бушевали различные чувства, внешне она была совершенно спокойна. Она сидела, свободно положив руки на колени, и с выражением вежливого интереса на красивом лице. Да, в свои сорок она еще очень привлекательна, элегантна и изящна. На ней было великолепное однотонное платье кремового цвета с двумя нитками знаменитого жемчуга семьи Столетов вокруг шеи. Ее короткие волосы отливали темным золотом, и в них до сих пор не было ни сединки. На овальном лице застыло строгое и серьезное выражение, чему отчасти она должна была быть благодарна своим темным прямым бровям. Широкополая итальянская соломенная шляпка затеняла зеленые красивые глаза с золотыми ободками вокруг радужной оболочки и отбрасывала ажурные узоры на высокие скулы. Это была очень практичная шляпка от жаркого солнца Луизианы, которое немилосердно палило головы всех собравшихся на политический сход «в старых добрых традициях». В то же время шляпка отбрасывала столь похожие на вуаль тени на ее лицо, что в Риве сразу появлялась какая-то загадочность… Это была настоящая леди. Спокойная и хладнокровная, со своими секретами.

Рива прекрасно знала, как выглядит, и умело поддерживала этот слегка чопорный вид. Если уж она чему-то и научилась за те двадцать пять лет со времени последней встречи с Эдисоном Галлантом, так это искусству держать свои чувства при себе и не давать о них знать окружающим.

А Галлант изменился… Стал солиднее, потяжелел, с годами голос стал ниже и сочнее, а в безупречно подстриженных светлых волосах без труда угадывалась седина. Внешне лощеный и респектабельный джентльмен… Такой облик любят создавать себе актеры и профессиональные политики. Тем не менее его голубым глазам все еще была присуща яркая пронзительность. И вообще в нем было что-то такое, что заставляло всех присутствующих женщин держать спину прямо и улыбаться, когда его взгляд останавливался на них.

Всех женщин, за исключением Ривы Столет. Когда он посмотрел в ее сторону, ее взгляд остался таким же прохладным и бесстрастным, ресницы даже не вздрогнули. Это привлекло его внимание, и несколько мгновений он смотрел только на нее. На какой-то миг в его глазах появилось что-то вроде смущения, но оно сразу улетучилось. Еле заметно кивнув в ее сторону, он отвернулся и продолжил свою речь.

Эдисон не узнал ее. Впрочем, он-то как раз думал, что узнал. Ему показалось, что он узнал вдову известного бизнесмена Космо Столета, женщину, которая теперь была совладелицей — совместно со своим пасынком Ноэлем Столетом — «Столет корпорейшн» — компании с очень широким кругом интересов: от сахара до нефти, от морского страхования до микропроцессоров. Не было ничего удивительного в том, что он знал ее с этой стороны. Ведь ее лицо частенько украшало деловые и светские страницы газет по всему штату, особенно страницы ежедневок Нового Орлеана в дни карнавалов и праздников. Ее знали читатели периодики с Восточного побережья и даже из Европы. На нее обычно ссылались, как на человека, предпринимающего много усилий в области сохранения истории, реставрации старого быта. Рива занималась этим в общем плане и конкретно на своей плантации, выстроенной еще до Гражданской войны и известной под названием «Бон Ви» . Она прекрасно знала стиль старины и к тому же была замечательным декоратором. Ее «хижина» в Колорадо и вилла на островах появлялись на страницах «Архитектурного дайджеста» и «Современного дома». Несколько раз к ней подбирались телевизионщики из программы «Жизнь богатых и знаменитых», но она каждый раз отказывалась сниматься. Ее никак нельзя было назвать затворницей, но в то же время она всегда сама определяла, где ей появиться на публике. Впрочем, в те минуты было важно вовсе не то, кем она являлась теперь, а то, кем она была прежде, много-много лет назад…

Она была абсолютно уверена в том, что на самом деле Эдисон ее не узнал, и не знала, радоваться этому или сердиться, чувствовать себя польщенной или оскорбленной.

Рива была наслышана о политическом маневрировании Эдисона уже в течение долгого времени, нескольких лет, по крайней мере. Она еще в самом начале его политической карьеры могла положить ей конец… Да, ей следовало бы это сделать. Препятствием на этом пути был Космо. Он говорил, что простая месть будет ниже ее достоинства, прошлое должно остаться прошлым. Он предостерегал от того, чтобы прикасаться к дерьму, — можно самой пострадать.

Космо был слаб на афоризмы, но умен на советы. Его не было с ней эти долгие полгода. Он умер, и все изменилось со дня его смерти. Она уже решила тронуть дерьмо. Теперь перед ней стоял только один вопрос: насколько велик риск того, что она замарается сама?

Люди, сидевшие за спиной Эдисона, на том же возвышении, казались вконец изможденными. Два других кандидата на пост губернатора, которые уже выступили перед собравшимися, и ответственный за избирательную кампанию Эдисона человек, организовавший сегодняшнюю политическую сходку, сидели, жмурясь на солнце и поминутно промокая потные лбы носовыми платками. Жена Эдисона — на ней было платье из темного шелка — обмахивалась своим платком, как веером. А их сын — молодой человек со светлыми волосами и телосложением футболиста — постоянно подергивал мощными плечами и оттягивал тугой воротник рубашки.

Над аудиторией витал сильный запах джамбалайи с ветчиной и креветками, которая уже давно была готова и ждала едоков. С этим запахом то и дело смешивался пряный аромат пива — оно ждало в открытых и охлажденных бочонках. Порой эти запахи перебивала душистая скошенная трава парка. Временами набегал легкий ветерок, который на секунду-другую развеивал застоявшийся зной над головами участников митинга, шевелил листву дубов, росших тут и там, доносил до слуха, людей какой-то еле слышный шепот… Но ветерок быстро угасал, и жаркая тяжесть зноя и терпких запахов готовой еды вновь наваливалась на аудиторию, слушавшую Эдисона.

Рядом с Ривой сидел человек, который сопровождал ее на это мероприятие. В последние минуты он стал то и дело менять позу на стуле и приставлять кулак ко рту, скрывая зевки. Женщина повернулась к нему и мягко улыбнулась, как будто извиняясь за то, что затащила его сюда. Она хорошо знала, что прослушивание политических спичей отнюдь не являлось тем видом отдыха, который предпочитал Дант Ромоли. Уж он бы нашел, как повеселей провести субботний день… В ответ на улыбку Ривы Дант только качнул своими темными кудрями и вновь устремил тяжелый, но терпеливый взгляд на говорившего. Он был здесь с Ривой, и это было главным.

Раздались первые хлопки аплодисментов. Эдисон Галлант приветственно махнул присутствовавшим обеими руками и отошел от микрофона. Слово взял устроитель сегодняшнего митинга, который сообщил, что суп из стручков бамии и джамбалайя заждались едоков и уже изошли своим пряным ароматом. Люди тут же стали подниматься со складных стульев, переговариваясь между собой, и заспешили укрыться от невыносимой жары в тени дубов, где были расставлены палатки с угощением.

— Тетя Рива! Эй, подожди!

Рива обернулась на этот оклик. Ей навстречу стремительно шла молодая женщина такой яркой красоты, что все, мимо кого она проходила, не могли удержаться, чтобы не обернуться ей вслед. Ее роскошные золотисто-белокурые волосы свободно падали на плечи, большие и пронзительные глаза сверкали изумрудом. Она шла смелым размашистым шагом, которым умеют ходить только манекенщицы, совершенно не обращая внимания ни на себя, ни на окружающих. Лицо Ривы просветлело, как только она увидела племянницу, дочь своей сестры. Обе женщины заключили друг друга в объятия.

Эрин наскоро поприветствовала Данта и тут же снова обернулась к Риве.

— Если бы я знала, что ты придешь, то подыскала бы уютное местечко в тени. Почему ты мне ничего не сказала?

— Я сама до последней минуты не знала, что пойду.

— Ну вот! А я встретила здесь Ноэля. Похоже, тот человек, который организовал всю эту сходку, его старый приятель. Он и упросил его прийти.

Рива глянула через плечо своей племянницы на высокого и смуглого человека, который фланировал за спиной Эрин. Она кивнула ему. Такой же сдержанный кивок она получила в ответ. Это был ее пасынок, Ноэль Столет, сын от первого брака ее покойного мужа. Она редко виделась с ним, разве что за завтраком. Обоюдная подозрительность, осторожность и сдержанность в их отношениях всегда отзывались в ее сердце болью. То же произошло и сейчас.

Двадцать лет назад Космо Столет отослал от себя единственного сына… И все это ради нее. Впрочем, Ноэля уже тогда нельзя было назвать бедным ребенком, которого отвергли. Этот молодой человек на пять лет был старше своей мачехи. Она всегда понимала, что у Ноэля очень веские причины недолюбливать ее… Это если говорить мягко. Нельзя сказать, что после возвращения его из последней «ссылки» — из Франции — за несколько дней до смерти Космо, — отношения между ними стали более сердечными, но элементарная вежливость с ней, хотя бы на людях, нисколько бы ему не повредила.

Эрин безостановочно щебетала, вновь привлекая к себе внимание.

— О, я знаю тебя, тетя Рива! Меня не обманешь! Ты хочешь поближе взглянуть на Джоша, уж я-то вижу! Это ж надо! Добровольно жарился на страшном солнце только для того, чтобы оказать моральную поддержку отцу! Увалень, да? Пойдем, я вас познакомлю. Кстати, можешь поболтать и с самим будущим губернатором.

Рива позволила Эрин увлечь себя вперед. Впрочем, она и сама считала, что так, наверное, будет лучше… естественнее… Она оглянулась через плечо назад, на Данта, который вместе с Ноэлем шел за ними. Присутствие Ромоли при знакомстве было незапланированным, но, возможно, удачным вариантом. Хотя в случае возникновения какого-либо недоразумения он все равно не смог бы ничем помочь…

Эдисон организовал прием под сучковатыми, раскидистыми ветвями дубов парка. Вокруг него плотно сгруппировалось множество представителей журналистской братии. Об этом Рива как-то не подумала. В последний момент она сделала попытку остановиться, пытаясь избежать вмешательства в импровизированную пресс-конференцию, но Эрин и сама свернула в сторону от газетчиков. Туда, где стоял сын Эдисона.

Квадратное лицо Джоша Галланта заметно повеселело, когда он увидел Эрин. Он махнул рукой на обступивших его отца людей и ухмыльнулся. Когда Эрин представила их друг другу, Рива протянула молодому человеку руку. В его уверенном взгляде синих глаз, в дуге губ, во вздернутости подбородка было что-то такое, что потребовало от Ривы дополнительных усилий, чтобы сдержать внезапные эмоции.

— Миссис Столет, — проговорил он, — я столько о вас слышал от Эрин. что, кажется, уже давно вас знаю.

Она сумела улыбнуться ему.

— Да… Могу сказать, что чувствую то же самое.

Молодой человек пожал руку сначала Ноэлю, потом Данту, затем глянул себе через плечо.

— Думаю, с этих газетных лисиц на сегодня достаточно. Уверен, мама и папа будут рады с вами познакомиться.

Не прошло и минуты, как Рива стояла перед Эдисоном Галлантом и его женой. Нервная дрожь пробежала вниз по позвоночнику, но тут же исчезла. Рива высоко держала голову, была спокойна и холодна… Во всем ее облике чувствовалось достоинство, которое дается лишь длительным пребыванием в избранных кругах, деньгами и воспитанием. Теперь это уже не была босоногая деревенская девчонка в полинявшем платьице, теперь Риве нечего было стесняться.

— Тетушка Эрин?! Я думал, что сестра! — воскликнул Эдисон, прекрасно исполнив дежурный комплимент, когда формальности знакомства были окончены. — Для меня большая честь и удовольствие видеть вас здесь. Мы с женой высоко ценим то, что вы выбрали для нас немного времени. Ведь всем известно, как много у вас своих дел…

Анна Галлант поддакнула. В ее позе чувствовалось какое-то напряжение. Наверное, она думала, что так должны вести себя все жены политических деятелей. Она хорошо сохранилась, была привлекательной и походила на матрону из юниорской лиги со своим белым «питерпэновским» воротничком на платье, черно-белыми туфлями-лодочками и отсутствием всяких украшений. В ее глазах читались скука и неприятные предчувствия одновременно. Впрочем, как только она увидела, что Джош непринужденно обнимает Эрин за талию, ее официальная улыбка стала мягче и оживленней.

— Я тоже получила большое удовольствие, — сказала Рива, испытывая гордость от ровности и сдержанности своего голоса. Восклицание Эдисона она пропустила мимо ушей как очевидную лесть. Хотя было видно, что в чем-то он не лукавит и, во всяком случае, действительно испытывает удовольствие от ее присутствия на этом митинге. Она хотела, чтобы общение с ним закончилось как можно быстрее.

Один из фотографов отошел от группы своих коллег, заметив Риву и ее племянницу. Выбирая удобную позицию для съемки, он стал снимать насадки с объективов своих фотокамер. То ли он узнал ее, то ли просто хотел запечатлеть разговоры кандидата демократов с людьми — трудно сказать. Но было хорошо видно, что основное его внимание приковано к красавице Эрин. Прежде чем поднять камеру к глазам и навести ее на них. темноволосый и долговязый фотограф широко улыбнулся девушке.

Рива давно привыкла к вниманию людей с камерами, но не хотела быть запечатленной именно на этой сходке. Она уже протестующе подняла руку, но было поздно. Эдисон осветился яркой улыбкой, глядя на фотографа, и тоже обнял Эрин. Все пятеро застыли перед камерой и не двигались до тех пор, пока она не щелкнула и не зажужжала, передвигая пленку на новый кадр.

Фотограф издали поблагодарил всех за внимание и стал удаляться, то и дело поглядывая на Эрин. Вскоре он смешался с остальными журналистами. Рива запоздало пожалела о том, что не узнала, из какой газеты тот молодчик. Тормознуть публикацию фотоснимка уже не удастся. Оставалось надеяться на то, что на него мало кто обратит внимание, ведь наверняка будут снимки поинтереснее.

Эдисон снова повернулся к Риве:

— Мы говорили об Эрин, не так ли? Она оказала мне просто фантастическую помощь в моей штаб-квартире. Больше того, это она выбрала место для сегодняшнего митинга!

— Надеюсь, подобный опыт пойдет ей на пользу, — сдержанно отозвалась Рива. Она очень сомневалась в том, что студентка Тьюлейна действительно была такой умопомрачительной помощницей.

— Я тоже надеюсь, — согласился он с легкостью. — Она оказала нам весьма ценную услугу.

Ноэль Столет и Дант Ромоли в этот момент присоединились к разговаривавшим и были представлены семье Галлантов. Несколько минут они стояли плотной группой, обменивались любезностями, обсуждали речь Эдисона и собравшихся на митинге. Затем Джош удалился под руку с Эрин в сторону палаток с угощением под тем предлогом, что им хотелось чего-нибудь перекусить.

В разговоре наступила пауза. Эдисон Галлант незаметно оглядывался по сторонам в поисках тех достойных граждан, с которыми он еще не перекинулся парой приветственных словечек. Рива почувствовала на своем плече руку Данта и поняла, что тот уже готов извиниться за себя и за нее и тоже удалиться. Пришла пора…

— Не уделите ли вы мне, мистер Галлант, — спросила она, — минутку вашего времени?

Все его внимание тут же вернулось к ней. Голубые глаза внимательно смотрели на нее.

— Разумеется, весь к вашим услугам. Попрошу своего секретаря устроить нашу встречу. Скажем, в понедельник за ленчем?

— Нет, простите, я о другом. Я задержу вас всего на минуту. Уверена, вы не пожалеете.

Рива почувствовала на себе озабоченный взгляд Данта и быстрый, острый взгляд Ноэля. Но ее внимание было обращено на Эдисона, чьего ответа она ждала.

Его взгляд медленно, с осторожностью двинулся по изгибам ее тела, затем вернулся к лицу. Губы изобразили легкую улыбку.

— Как вам угодно. Давайте отойдем вон к тем деревьям.

Он больше не сказал ничего, не извинился ни перед женой, ни перед остальными, а сразу же повернулся и зашагал в указанном направлении. Рива дотронулась до руки Данта, сказала, что присоединится к нему через пару минут у палаток с едой, и пошла вслед за Эдисоном. Догоняя кандидата в губернаторы, она ощущала устремленный ей в спину подозрительный взгляд Ноэля.

Внезапно ее сознанием овладело какое-то оцепенение. Она с трудом понимала, что спокойно прогуливается по мягкой траве с человеком, которого ненавидит лютой ненавистью уже столько лет. Выгадывая время и собираясь с мыслями, она вела беззаботный разговор об организации сегодняшнего митинга, о мужских клубах, в которых приготовлялись джамбалайя и суп из стручков бамии, о фирме, которая дала на прокат палатки, вообще о том, какая поддержка оказывается — и кем — ему в его избирательной кампании. Наконец, они зашли в густую тень раскидистого дуба и там остановились. Это место было достаточно удалено от скопления людей, так что была полная гарантия от подслушивания, но находилось достаточно близко, чтобы Рива могла чувствовать себя в безопасности.

Рива сняла шляпу и провела рукой по волосам, чтобы поправить прическу. Она встретилась взглядом с человеком, который стоял напротив нее, и вздернула вверх подбородок.

— Боюсь разочаровать вас. Если вы думали, что я буду говорить с вами о политике и о вашей предвыборной кампании, то вы ошиблись.

— Жаль, — ровным тоном проговорил он, не сгоняя, однако, с лица приветливую улыбку и спокойно разглядывая ее своими голубыми глазами. — А я уж думал, что эго начало моего близкого знакомства и сотрудничества со «Столет корпорейшн» и с вами.

На секунду Риве вспомнилось все то, что она видела в этом человеке раньше. Под покровами своекорыстия таилось удивительное мужское обаяние. Когда-то оно не было запрятано так глубоко.

— Проблема в том, — посуровевшим тоном сказала она, — что мы и так уже достаточно близко знакомы.

Его брови сдвинулись у переносицы.

— Не понимаю…

— Я хотела поговорить с вами о моей племяннице и вашем сыне Джоше.

— О Джоше? Что он натворил?

— Натворил? Дело вовсе не в том, что он натворил, а в том, кто он такой.

Он изумленно и долго смотрел на нее, не произнося ни слова. Наконец сказал:

— Прошу великодушно прощения, миссис Столет, но я совершенно не понимаю, о чем вы ведете речь!

— Я не хочу, чтобы ваш сын встречался с моей племянницей. Я хочу, чтобы вы как отец положили этому конец.

У него вырвался внезапный смех, в котором чувствовалось одновременно неудовлетворенное удивление и раздражение.

— Джошу уже двадцать один год. Да и вашей племяннице столько же. Что же вы хотите от меня?

Ее насторожили и его ответ, и тот тон, которым он был произнесен.

— Вы можете отослать Джоша в вашу штаб-квартиру по выборам в Шривпорт. Северная Луизиана меня вполне устроит.

— Полагаете, что это устроит и меня?

— Не отмахивайтесь от совета.

— От вашего совета!

Он выжидающе заглядывал ей в глаза. Чувствовалось, что в нем нет прежнего благодушия. Его, разумеется, покоробила ее категоричность.

Это ее подзадорило. Она мягко — нарочито мягко — сказала:

— Дело не только в совете.

— Значит, вы мне угрожаете?

— Как вам могла прийти в голову такая мысль? — насмешливо спросила она.

Ах, какое наслаждение было ощущать себя после стольких лет выше по положению, чем этот человек!..

— Скажите же напрямик, леди, к чему вы клоните?

— Я уже сказала вам. Я не хочу, чтобы моя племянница имела какие-нибудь более или менее близкие отношения с кем-нибудь из членов вашей семьи. И поверьте: в ваших же интересах сделать то, о чем я прошу.

— А если я не сделаю этого?

— Тогда журналисты узнают о том, что четверть века назад вы были двоеженцем.

Двоеженство!

Это страшное слово тяжелой каплей повисло в знойной атмосфере парка. Откуда-то издалека до них донеслись звуки разговоров, смех, игра музыкантов, обосновавшихся на ораторском возвышении… На какое-то мгновение налетел свежий ветерок, и над их головами зашепталась густая дубовая листва. Затем все снова улеглось. Наступила тишина.

Глаза Эдисона стали медленно расширяться. Вся краска ушла с его лица. Его растерянный взгляд стал блуждать по всему ее телу. Затем у него дрогнули губы.

— Этого не может быть!

— Еще как может! — возразила она.

— Это… ты? Малышка Ребекка Бенсон?! Нет!.. — Его голос сник. Он встретился с ней взглядом и тут же отвел глаза, стал невидяще смотреть на людей, которые мелькали вдали, за деревьями, затем вновь перевел взгляд на нее.

Рива почувствовала, что он лихорадочно взвешивает сложившуюся ситуацию, ищет пути выхода из нее, подсчитывает возможный урон, который он понесет от этой встречи. Последствия могли быть просто ужасающими! Современный политический климат таков, что человек, претендовавший на какой-нибудь пост, не мог позволить себе никаких разоблачений по своему адресу. Ни малейших!

Она сказала:

— Уверяю вас, я — Ребекка.

— Никогда бы не подумал!.. Сколько раз видел твое лицо на страницах газет, но мне никогда и в голову не приходило!.. Но, похоже, это так. Никто, кроме…

— Никто, кроме меня, о том ничего не знает. А вот я знаю.

— Доказательства, — проговорил он сначала неуверенно, но повторил уже смелее: — У тебя нет доказательств.

Шок, кажется, начинал проходить.

— У меня есть копия брачного свидетельства, составленного в Арканзасе.

Она когда-то была замужем за этим человеком. Или, по крайней мере, так думала. Целый месяц она спала с ним, занималась с ним любовью, готовила и убирала для него, пыталась создать для них обоих какой-то домашний уют в той кишащей тараканами квартире со следами былой роскоши на одной из тихих улочек Нового Орлеана. Там всегда пахло луком, чесноком и котами. А однажды Эдисон Галлант заявил, что они вовсе не муж и жена, что все было блефом, и только. Он сказал, что уже женат и поэтому все обещания в отношении ее, Ребекки, не имеют никакой силы. Он ушел и не вернулся.

— Боже, ты сильно изменилась, — проговорил он.

— Что же тут удивительного?! — жестко ответила она. — Тогда мне было только пятнадцать.

— Достаточно взрослая.

Да, достаточно взрослая. Для чего? Для ночного торопливого лапанья на заднем сиденье «шевроле-60» с откидным верхом? Для игр на грязных простынях? Для потерь и унижений?

— Так или иначе, — жестким голосом сказала она, — я думаю, тебе придется согласиться с тем, что Эрин и Джошу больше не стоит встречаться.

— Господи, как подумаешь…

— Не надо ничего думать! Все, что мне от тебя нужно — это обещание отослать сына!

Он покачал головой:

— С какой стати мне давить на собственного сына? Почему бы тебе не сказать своей племяннице, чтобы она больше с ним не встречалась?

— Мне больше нравится тот вариант, который я предложила.

— И ты полагаешь, что можешь диктовать мне свои условия? Интересно, почему это я должен? Я что, пария? Или ты приверженица правила, когда сыновья отвечают за грехи отцов своих?

Она устремила на него тяжелый, напряженный взгляд. Ей показалось, что в его ответе есть какой-то скрытый смысл. Но она ничего не смогла прочитать на его лице в подтверждение своей догадки. Тех причин, что лежали на поверхности, впрочем, было достаточно. Она пожала плечами:

— Трактуй как тебе хочется. Ты должен понять одну вещь: мне не хочется, чтобы ты становился родственником моей семье. Ни в каком качестве. Я не хочу рисковать. Пока что Эрин и Джош всего лишь добрые друзья. Не стоит ждать того, когда они превратятся в современных Ромео и Джульетту из враждующих семей.

— Я согласен с тем, что они друзья. Но я не могу понять твоего предубеждения против моего сына. Ты говоришь о том, чего он не делал. Джош — хороший мальчик. Девчонки только о таких и мечтают.

В его голосе звучала отцовская гордость. У нее даже появилось желание немного подкорректировать свое к нему отношение. Таким она его еще ни разу не видела. Выражение ее лица стало более спокойным. Она сказала:

— Я не говорю, что он плохой. В конце концов, он мог пойти в мать. Дело не в нем. Я уже тебе все объяснила и высказала свое желание.

Он поджал губы, глаза сверкнули недобрым огнем.

— Люди, которые на что-то рассчитывают, должны быть готовы отдать что-нибудь взамен.

— Что ты этим хочешь сказать? — Его тон заставил ее вновь насторожиться.

— Вот об этом, я думаю, нам и следует спокойно поговорить. Например, за завтраком, который я предлагал пять минут назад.

— Нам не о чем разговаривать!

Он встретился с ней взглядом, и при этом уголок его рта чуть скривился. То ли в гримасе, то ли в усмешке.

— Я так не считаю. Ты пытаешься шантажировать меня, а мне такие вещи никогда не нравились.

— Ни о каком шантаже и речи нет! — Ей становилось уже трудно дышать. Надо было предвидеть, что объяснение не будет легким.

— Как же еще это можно назвать? — Он взял ее руку. — И все же, мне думается, я смогу найти способ убедить тебя забыть обо всем.

Она выдернула свою руку.

— Ты безумен!

— Разве? Посуди сама. Ну, расскажешь ты о том, что у нас было. И как это будет выглядеть? Красивая и богатая вдова, настоящая леди, миссис Космо Столет, оказалась замешанной в какую-то позорную историйку, заплесневевшую от времени. Позволила какому-то проходимцу заманить себя в жены! Ты сдашь меня, но при этом сдашь и себя. Тебя засмеют твои же друзья! Выживут из города, уж ты мне поверь. Кроме того, ведь ты глава крупной компании. А кто поверит, что директором и владельцем большой собственности может быть женщина, которая в свое время оказалась такой простушкой, такой неразборчивой в людях?

— Может быть, — ответила она. — Но ты не понимаешь одного: все мои проблемы с лихвой окупаются осознанием того, что я навсегда избавлюсь от тебя и твоей семейки!

— Какое же должно быть осознание, если оно сможет окупить потерю твоего места в совете директоров «Столет корпорейшн»! Падение курса акций компании на рынке! Не думаю, что твои коллеги придерживаются такого же мнения. Вспомни о Ноэле Столете. На мой взгляд, он будет рад воспользоваться подвернувшимся предлогом для того, чтобы избавиться от тебя. Если же ты сама хочешь предоставить ему эту возможность… Что ж, тут уж я ничего не могу поделать.

А он хитер! В этом она вынуждена была признаться.

Рива и не думала, что ее разногласия с Ноэлем так широко известны в округе, никак не ожидала, что Эдисон сразу же нащупает ее самую слабую точку и нанесет в нее удар.

— Почему ты сразу стал мне грозить? Ведь то, что я прошу, не такая уж и жертва с твоей стороны!

— То, что ты просишь, действительно, не так уж серьезно. Но взгляни на себя со стороны: как ты это просишь! Не люблю, когда со мной так обращаются. Не люблю, когда мне начинают угрожать.

Она спокойно проговорила:

— Угрожаешь скорее ты.

— Разве? Я так не думаю. Видишь, ясно же, что у нас есть темы для обсуждения. Вот, например, что произойдет, если я — попробуем на секундочку это себе представить — пойду тебе навстречу? Если я решу принять твое предложение, на что я могу рассчитывать в качестве ответа с твоей стороны? Итак, давай все-таки договоримся о завтраке. Правда, может, тебя больше устроит ужин?

В его приглашении явно содержался намек на угрозу. И это ее возмутило. Впрочем, через секунду она поняла, что не располагает козырями для того, чтобы убедить его хоть в чем-нибудь здесь, под кроной дерева. Он быстро оправился от потрясения, в которое ввергла ее атака, и захватил инициативу. Разум подсказывал Риве, что следует согласиться на завтрак, ибо есть шанс, что тогда удастся уговорить его… Но в то же время сама мысль, что ей придется встретиться где-нибудь когда-нибудь с этим человеком еще раз, была для нее невыносима.

Вдруг у Эдисона изменилось выражение лица. Рива повернулась в ту сторону, куда был обращен его взгляд, и увидела, что к ним приближается Ноэль. Сын Космо шел неторопливо, свободно помахивая одной рукой, другой придерживая перекинутый за спину пиджак. Во всем его спокойствии было что-то нарочитое, неестественное, поэтому Рива поняла, что он вовсе не так расслаблен, как хочет казаться.

Эдисон повернулся к Риве и тихо, так, чтобы не услышал подходивший Ноэль, произнес:

— Отель «Ройял Орлеан». В понедельник. В час. У нас будет обслуживание в номере. Мой секретарь позвонит тебе и сообщит номер комнаты.

— Спасибо, нет, — ответила она презрительно, возмутившись такой наглостью. Она подумала о каком-нибудь ресторане, над которым ею осуществлялся патронаж и где ее встречи с этим человеком легко «не заметят», потом сказала: — «Коммандерс Пэлис». Мой секретарь закажет нам столик. На мое имя.

Прежде чем Эдисон смог что-нибудь на это ответить, подошел Ноэль. Он заговорил, и его голос был расслаблен и спокоен:

— Эрин послала меня сказать тебе, что жара ее совсем измучила и что она решила

пригласить своих друзей из Тьюлейна в Бон Ви искупаться. Она уехала первой, чтобы все приготовить.

— Отлично, — ответила Рива, кинув на Ноэля быстрый настороженный взгляд. У него не было привычки быть мальчиком на побегушках у Эрин. Да и вообще у кого бы то ни было. Тем не менее она должна была признать, что он подавал удобный повод, чтобы откланяться. — Действительно, сегодня так жарко, что даже есть не хочется. Похоже, и мне стоит отправиться домой.

— Вот и хорошо, — коротко ответил Ноэль и, едва заметно кивнув на прощание Эдисону, развернулся в другую сторону.

Рива попрощалась с Эдисоном так, как она прощалась с незнакомыми ей людьми, и ушла с Ноэлем. Она ни разу не обернулась.

Они с Ноэлем шли мимо палаток с едой, мимо ораторского возвышения, мимо места парковки автомобилей. Их путь лежал то по открытому пространству, обожженному солнцем, то в тени деревьев, где по контрасту казалось даже прохладно, через участки замешенной ногами засохшей грязи к полосам сочной травы, которая выглядела ярко-зеленым драгоценным ковром.

Рива была рада, что ее спасли из ситуации, которая уже начинала выходить из-под ее контроля. Хотя, впрочем, она была далека от мысли считать Ноэля искренним странствующим рыцарем. Она бросила на него быстрый незаметный взгляд. Тени от листвы, падающие на лицо, искажали его черты, подчеркивая печальное и какое-то отсутствующее его выражение. Его внешность, форма головы, посадка широких плеч навевали в ней мимолетные воспоминания.

Таким же был и Космо, когда они впервые встретились. Ей тогда было шестнадцать, а ему сорок шесть. Сейчас Ноэлю сорок пять с половиной. Практически столько же. Сын, несомненно, унаследовал отцовскую индивидуальность. В нем были все, трудно определимые на глаз, признаки аристократа, происходящие от хорошей наследственности, прекрасного телосложения, безупречного вкуса в одежде и уверенности во всем, которая обеспечивалась многочисленными портретами предков на чердаке. Человек смотрит на них и точно знает, кто он и что он. Это очень помогает в жизни. Его темные волосы уже посеребрились на висках, а лицо было бронзовым от загара. Темные и густые брови красиво нависали над глубоко посаженными серыми глазами, а великолепный точеный подбородок был обрамлен аккуратной темной бородкой. В высокой посадке небольших скул наблюдались какие-то смешливые линии, а форма рта говорила о его чувственности… Впрочем, последние два признака своей внешности Ноэль старался никогда не раскрывать перед Ривой. И, дай Бог, если раз или два в год ей самой удавалось их подмечать.

Как будто заинтересовавшись тем, что она так пристально и в то же время исподтишка рассматривает его, он взглянул на нее и сказал:

— Галлант не силен в конкретных фактах и программах, поэтому ему приходится много сочинять в своих речах. Впрочем, похоже, что недостаток сути дела он успешно компенсирует своим чертовским обаянием. А?

— До выборов он еще насобачится в произнесении пламенных речей.

— Четыре месяца — не такой большой срок. Особенно когда тебе дышат в затылок еще восемь кандидатов-демократов, не говоря уже о трех республиканцах.

— Короче, лето, как всегда, у нас будет жарким.

Ноэль подтвердил это замечание кивком головы.

— Что-то не помню, чтобы мой отец хоть раз упоминал о том, что знаком с Галлантом, или что когда-нибудь поддерживал его.

«Мой отец»… Теперь Ноэль всегда использовал в своих воспоминаниях это официальное название. Впрочем, как Рива помнила, были времена, когда он называл его «папой» и даже «папашей»… Но это было очень давно.

— Не думаю, что Космо когда-нибудь встречался с ним, — согласилась она.

— А мне показалось, что ты с ним на дружеской ноге.

— Ничего подобного.

Ноэль прямо посмотрел на нее.

— Если твой разговор с Галлантом имел деловой характер, я считаю, мне следует знать о нем.

В этой просьбе была своя логика, так как Ноэль являлся полноправным совладельцем «Столет корпорейшн», и если дело касалось этой компании, он имел право быть поставленным в известность. Однако она подозревала, что эта апелляция к своим правам — лишь предлог для того, чтобы выяснить причину, побудившую мачеху к разговору с Эдисоном.

— Это не имеет никакого отношения к «Столет». Если уж начистоту, то наш разговор касался Эрин.

— Интересно, — сухо пробормотал Ноэль, не спуская с нее глаз. И добавил: — Ты собиралась поговорить с ним об Эрин и предупредила его с самого начала, что он не пожалеет о вашей беседе?

Она попыталась улыбнуться.

— По-моему, являясь любящей тетушкой, я имею некоторую свободу в завязывании подобных разговоров.

— Думала убедить его заплатить ей за то, что она пахала на него?

Хорошенькое он ей подкинул объяснение! По крайней мере, правдоподобное. Вспомнив о жаре, она стала обмахиваться своей соломенной шляпкой, которую не надевала со времени разговора с Эдисоном.

— Эрин провела немало часов в его штаб-квартире в Новом Орлеане. Неужели ты полагаешь, что она не заслужила за это никакой награды?

— Я полагаю, что она работала там не за деньги. Просто ей было интересно повертеться на предвыборной кухне и к тому же рядом с Джошем Галлантом. Не беспокойся, им не удастся превратить Эрин в бессловесный автомат, который всю жизнь только и будет делать, что размахивать политическими лозунгами и флажками.

Ко времени возвращения Ноэля они сблизились с Эрин. Племянница Ривы стала более или менее регулярно появляться в Бон Ви лет пять назад, как только поступила в Тьюлейн. И хотя официально она жила на территории колледжа, в «общаге», усадьба при плантации стала ее вторым домом. Ее родители — сестра Ривы Маргарет и ее муж — жили в северной части штата. Им самим было не по средствам отправить дочь учиться в колледж. Тем более в такой, как Тьюлейн. Тогда-то Рива и вышла на первый план, обеспечив племянницу не только возможностью получить прекрасное образование, но и домом, где бы она могла отдыхать после занятий. Рива получала от этого только радость и удовольствие. До тех пор, пока Эрин не повстречалась с Джошем Галлантом.

— Рада, что ты оказался способным увидеть в Эрин ее хорошие стороны, — сказала Рива Ноэлю. Когда дело касалось племянницы и ее будущего, она очень быстро заводилась и горячилась.

— Только слепец не увидит. Не часто встречаешь девчонку одновременно с мозгами и красотой.

«С мозгами и красотой»… Теперь Эрин на семь лет была старше той Ривы, которая выходила замуж за Космо… Рива не могла объяснить вспыхнувшие в ней чувства, но понимала, что они очень походят на зависть и ревность… Впрочем, все это было смешно! Ее совершенно не трогало, оценит ее Ноэль Столет или нет.

Она успокоилась. По крайней мере, ей удалось отвлечь его внимание от своего разговора с Эдисоном.

Но ей только так показалось. Она не должна была забывать о том, что отличительной тактикой Ноэля в делах была неожиданная атака после спокойных, плавных маневров.

— На твоем месте я бы не лез добровольно в сети к Галланту, — сказал Ноэль вдруг. — У него репутация большого бабника.

Рива устремила на него острый взгляд.

— Не волнуйся за меня, я и не собиралась лезть в его сети.

— А я и не волнуюсь. Просто считаю, что ты должна об этом знать.

— Прости, конечно, но твоя забота мне кажется несколько странной.

Два десятка лет он не проявлял столь явного интереса к ее личности. Когда он смотрел на нее или обращался к ней, то ей казалось, что ее воспринимают в качестве предмета интерьера в доме Космо Столета. В лучшем случае — в качестве деловой помощницы отца. Часто у нее создавалось такое впечатление — это было во времена его коротких наездов из очередной «ссылки» и даже после смерти Космо, — что он предпочитает вообще не видеть и не слышать ее больше, чем того требует элементарная вежливость.

На какую-то долю секунды у него скривился рот. Он глянул на нее своими серыми глазами.

— Бывали времена, когда сарказм тебе не шел.

— Значит, ты хочешь сказать, что сейчас он мне к лицу?

— Не знаю. Может, я ошибся. Может, он всегда был тебе к лицу.

Рива уже открыла рот для резкого ответа, но ничего не смогла сказать. Ей вдруг показалось, что она увидела в глубине его глаз отражение какой-то боли. Тяжелый комок подступил к ее горлу.

Спустя мгновение эти ощущения исчезли и осталось только смущение. Рива стала смотреть в сторону.

Они как раз подошли к палаткам с угощением для тех, кто принял участие в митинге. Для того чтобы прервать нехорошую паузу, она спросила:

— Не знаешь, куда подевался Дант?

— Понятия не имею, — последовал холодный ответ.

— Мне надо его найти. Ведь пришла-то я с ним.

Ноэль коротко кивнул:

— Значит, увидимся дома.

Он ушел. Рива смотрела ему вслед. Длинные крепкие ноги ритмично несли его вперед. Создавалось впечатление, что у него в резерве остается много нерастраченных сил. Сил, которые пребывают невостребованными в мире бизнеса, где проходила его жизнь. Это был довольно замкнутый человек, крепкий орешек. Таких непросто узнать поближе. Но люди говорили, что таких, как Ноэль, хорошо держать в союзниках. В этом качестве они незаменимы.

«Жаль, что он мне не союзник», — подумала она.

Союзник. В нем она нуждалась. Потому что часто бывает, что старые любовники, как и старые друзья, превращаются в опасных врагов.

 

2

При въезде в Бон Ви не было видно ни ворот, ни сторожки, ни охранников. Единственными часовыми — если их можно было считать таковыми — были деревья. Мощные дубы двумя ровными рядами обступали подъездную дорожку.

Некоторые ветви старинных исполинов достигали величины стволов крупных деревьев и клонились к земле, образовывая собой дополнительные опоры. Величественные гиганты тянулись к дому, а их внутренние ветви изгибались со всей своей роскошной листвой над дорожкой, образуя своего рода кафедральный свод при приближении к дому, который поэтому походил на алтарь в дальнем конце огромного храма. Старинный особняк был защищен уже одной своей удаленностью от современной жизни и отчасти благоговением, которое вдохновлял своим видом. Бон Ви был одним из старейших плантационных поместий, выстроенных еще до Гражданской войны. Это была гордость Юга. Каменный, с прекрасными пропорциями фасад сразу же узнавался, так как в свое время его снимали для обложек сотен книг и почтовых открыток.

Космо был ярым противником дополнительного укрепления своего жилища от воров, хулиганов или от просто любопытствующих чужаков, появлявшихся время от времени на подъездной дорожке к дому. Он говорил, что Бон Ви не является ни военным лагерем, ни тюрьмой, а его домом.

Рива не стала ничего менять после его смерти. Конечно, при доме содержалась небольшая армия обслуживающего персонала: дворовые и домашние слуги, повар и шофер. Эти люди всю свою жизнь отдали служению семье Столетов, как и их родители. Можно было сказать, что Бон Ви и для них был отчим домом. Поэтому ничто не могло пройти здесь незамеченным и невыясненным. Никогда не было никаких проблем или недоразумений.

Дант Ромоли повернул свою «альфа-ромео» к подъездной дорожке и быстро приближался к дому. В двадцати ярдах от парадного крыльца он свернул влево, к месту парковки, и остановил машину рядом с тремя другими, уже стоявшими там. Он выбрался со своего сиденья и обошел кругом, чтобы помочь выйти Риве.

Сильная спортивная машина легко и быстро преодолела расстояние, отделявшее место проведения митинга от Бон Ви, — примерно пятьдесят миль. Но эта прогулка «с ветерком» нисколько не освежила Риву. Она была все так же напряжена, не отошла от разговора с Эдисоном и Ноэлем. Когда Дант помогал ей выйти из машины, она как-то извиняюще улыбнулась ему. Весь последний час она не могла составить ему хорошей компании, так как была погружена в свои мысли.

— Останешься, ладно? — спросила она. — Могу предложить тебе неплохой ленч взамен того, который ты упустил из-за меня. Сейчас здесь только друзья Эрин, и мне будет одиноко. Ведь среди них нет ни одного человека старше тридцати.

Дант недолго думал.

— Ты же знаешь меня. Я еще никогда не отказывался от еды.

Это была одна из тех шуток, которыми они перебрасывались в общении друг с другом. Они вместе прошли длинный путь. До шестидесятых, до засаленной кухни знаменитого ресторана «Французский квартал», до неряшливого бара без крыши на Бурбон-стрите, до того времени, когда они оба были молоды, самостоятельны, бедны, но не нищи.

Тогда-то Дант и занялся всерьез едой. Будучи постоянно в непосредственной близости к котлам и сковородкам, будучи причастным к приготовлению всевозможных блюд, у каждого из которых был свой собственный вкус и аромат, он постоянно боялся растолстеть до размеров кита. Он все беспокоился, что полнота помешает в любовных делах. Впрочем, все опасения были напрасны: несмотря на свою франко-итальянскую наследственность, он по сей день оставался довольно стройным. Но перед другими он любил изображать тяжелую борьбу, которую якобы вел для поддержания формы. Каждый день совершал двухмильные пробежки и махал теннисной ракеткой. Однако правда заключалась в том, что особый тип обмена веществ в его организме и постоянная работа ради хлеба насущного просто не оставляли ему никаких шансов пополнеть, что бы и в каких количествах он ни ел.

У него были серьезные причины уважительно относиться к пище. Теперь он был владельцем ресторана «У Леконта». Это заведение с великолепной кухней нисколько не уступало по известности «Коммандерс Пэлис», а своими корнями в историю Нового Орлеана уходило еще глубже. Этот ресторан был преуспевающей фирмой аж с 1843 года, здесь закатывались громкие пиршества и не менее громкие скандалы в то золотое время перед Гражданской войной, когда хлопок ценился дороже серебра, не пустел зал ресторана и в веселые девяностые годы. В середине двадцатого века хозяева, а вернее, их потомки вынуждены были продать свое дело, и ресторан переходил из рук в руки до тех пор, пока его не купил Дант, работавший там помощником официанта. Это произошло десять лет назад.

Владение рестораном «У Леконта» было кульминацией самой радужной мечты. Дант с любовью и величайшей заботой отреставрировал заведение, придав ему первоначальный облик — парижского бистро. Затем он нанял известного в округе повара и стал зарабатывать деньги, окупать свое приобретение. Деньги всегда имели большое значение для Данта, хотя в большинстве случаев он не имел их, а только делал. Выбиваясь из сил, он как-то вложил крупный капитал в те забегаловки, которые славились отличными жареными цыплятами. Это, в конце концов, позволило ему осуществить свою мечту: купить ресторан «У Леконта». Он никогда не забывал о том, что званием ресторатора он обязан банальному жареному цыпленку, и никогда ни перед кем за это не извинялся.

Дант принадлежал к той категории людей, которые не довольствуются достигнутым, даже если достигнутое было их «предельной» мечтой. Недавно он открыл еще один ресторан и ночной бар, куда — это было на озере Понтчартрейн — слеталась молодежь со всех концов насладиться не только отменно приготовленной едой из озерных обитателей, но и рок-музыкой и оригинальным освещением.

Бон Ви, как, впрочем, и всегда, радушно встретил Риву. Это был ее дом. Что-то было в нем такое, что наполняло ее ощущением комфорта и успокоения. Порой она сравнивала это плантационное поместье со старым добрым другом, который не предъявляет к тебе никаких требований, никаких претензий. Выстроенный в неоклассическом стиле, дом был окрашен в нежный персиково-розовый цвет. На вид он казался очень массивным, но фундамент был площадью всего в семьдесят квадратных футов. В доме было два этажа, не считая надстроек, бельведера, а также нижних и верхних галерей и балконов, которые опоясывали его со всех четырех сторон. Стройность дому придавали двадцать восемь дорических колонн, от земли до крыши. Их огромные размеры не пугали Риву, наоборот, среди всего этого величия, грандиозности она чувствовала себя защищенной.

Комнаты были просторными, с высокими потолками, обрамленными причудливой лепниной. Мебель Столетов представляла собой смесь антиквариата и современных предметов, что заметно снижало официальную торжественность жилища. В доме было всего восемь основных комнат — четыре внизу и четыре наверху, — не считая, разумеется, целого ряда боковушек и темнушек, которые выполняли роль туалетных и ванных комнат, подсобных помещений. Широкий холл делил дом на обоих этажах на две части. Внизу холл превращался в широкий и просторный зал, в дальнем конце которого были застекленные двери, справа вверх тянулась изогнутая лестница с перилами из красного дерева. А из застекленных дверей можно было попасть в нижнюю галерею с кирпичным полом. Это место было похоже на крытый подъезд и было заставлено обитыми подушками железными стульями, которые окружали столы с прозрачной поверхностью, и огромные вазоны, в них росли изогнутые папоротники и розовые герани. Тут и там тянулся пестрый плющ. На кирпичную террасу вело невысокое кирпичное крыльцо. С террасы можно было попасть прямо к плавательному бассейну. За ним раскинулся английский сад, деревья спускались к декоративному пруду. В его середине был небольшой островок, на котором стояло забавное сооружение, напоминающее маленький римский храм.

Плавательный бассейн, выложенный белым мрамором, с целой шеренгой высоких колонн всегда напоминал Риве римский бассейн со съемочной площадки фильма «Великий Гетсби». Правда, их бассейн не такой большой, но зато по его краям посажены клумбовые пальмы, которые придавали всему месту очаровательный тропический колорит. Специалист сказал бы, что здесь есть претензия на классическую пышность. Так или иначе, но если хочешь выстроить бассейн так, чтобы он красиво вписывался в ансамбль плантационного поместья времен до Гражданской войны, лучшего стиля и не найти. Ко-смо, который построил бассейн для Ривы, когда узнал, что она обожает плавать, просто следовал вкусам плантаторов девятнадцатого века, поклонников неоклассического стиля.

Звуки возбужденных голосов и всплески воды привлекли внимание Ривы и Данта, и они прошли через весь дом и вышли к бассейну. Приятели Эрин по колледжу ныряли и плескались, как одержимые. Как только из воды выходил кто-нибудь из них, так его тут же принимались растирать полотенцами двое или трое товарищей. В воздухе висел запах хлорки и крема для загара — его аромат напоминал что-то среднее между кокосовым орехом и ананасом, если не считать притягивающего к себе запаха еды. Рядом с бассейном стоял буфетный стол, где на больших блюдах лежали тонко нарезанный ростбиф, ветчина, стояла большая кастрюля супа из стручков бамии, вазы с картофельным салатом, макаронным салатом, зеленым салатом и разнообразные фрукты. Кроме того там было три вида домашних бутербродов и четыре вида пирожков и пирожных. Освежающие напитки, вино в бутылках и пиво были погружены в мелко накрошенный лед в медном глубоком подносе.

Эрин при помощи домашних довольно быстро освоилась с новым домом. За то время, которое она прожила в Бон Ви, она уже успела привыкнуть к этому стилю жизни. Рива не могла нарадоваться на свою племянницу, хотя молила Бога помочь ей не избаловать девушку.

Заметив Эрин, сидевшую на противоположном краю бассейна, Рива помахала ей рукой.

Та отозвалась:

— А где ваши купальники? Вы разве не хотите к нам присоединиться?

— Может, позже, — ответила Рива. — Сначала, нам необходимо что-нибудь поесть.

— Ноэль тоже не придет. Ему нужно было уезжать через несколько минут после того, как он приехал. Кажется, ему кто-то позвонил из аэропорта.

— Из аэропорта?

Эрин беззаботно пожала плечами и поправила свой ярко-розовый бикини, который еле скрывал ее пленительные формы.

— Это все, что он сказал.

Рива кивнула, взяла тарелку себе и передала одну Данту, а потом показала служанке, которая стояла возле буфетного столика, что бы она хотела с него взять. Итак, ее пасынок Ноэль пришел и ушел, не потрудившись оставить для нее никакого объяснения. Впрочем, так он поступал всегда. Разговор, который состоялся между ними в парке, уже был чем-то необычным в их отношениях. Как правило, они обменивались лишь односложными репликами, да и то только тогда, когда этого требовала настоятельная необходимость. Что ж, если он не хочет обедать, это его проблемы.

Когда она села за один из столиков, что стояли в галерее, Рива вдруг увидела молодого человека, который в несколько гребков пересек аквамариновую воду бассейна в направлении к ее племяннице. Он выбрался на бордюр бассейна рядом с Эрин, провел несколько раз руками по волосам, стряхивая с них воду. Он смотрел на Эрин и весело смеялся.

Рива так и застыла с поднятой салфеткой. Этим молодым человеком был Джош Галлант.

Ей следовало догадаться об этом раньше. Ведь он был с Эрин на митинге. Даже если, бы ее племянница и не хотела приглашать его домой вместе с остальными приятелями, этого трудно было бы избежать и по отношению к нему невежливо, а Эрин отличалась хорошим воспитанием. Впрочем, заметив улыбки, которыми племянница одаривала молодого Галланта, Рива поняла, что Эрин пригласила его в Бон Ви не только потому, что этого требовали приличия…

Что-то нужно было сделать. Она должна что-то предпринять.

— Что-то не так? — спросил ее Дант, опускаясь на соседний стул.

Она растерянно улыбнулась ему.

— Нет, ничего. Попробуй малину. Ее подавали к завтраку. Она просто превосходна!

Он кивнул:

— Уж я-то знаю! В последнее время как раз экспериментирую с венгерскими пирожными на десерт. Знаешь, такие пористые кексы, пропитанные ромом и покрытые сверху несколькими слоями сладкого ванильного крема, малиной и миндалем. Малина в глаза не бросается, а между тем в ней все дело. В этом сезоне она к тому же дешевая и ее много по всему побережью. А это пирожное, вернее, торт… Я тебе очень советую его попробовать, дорогая.

Слово «дорогая» он произнес по-французски, как обычно. Дант продолжил свой увлекательный рассказ о других венгерских сладостях, богатых шоколадом, лесными или грецкими орехами и кремом, над которыми работал в настоящее время его повар из «У Леконта». Дант обещал, что торты скоро снова будут очень модным десертом. Рива слушала эти излияния довольно рассеянно, вновь обратив все свое внимание на молодого Гал-ланта и свою племянницу. Они решили немного поплавать и одновременно бросились в искрящуюся воду. Она видела, как их стройные тела переплетаются на глубине, и это напомнило ей другой бассейн и другое лето…

— Кто из вас является женой летчика, всеми покинутой и одинокой?

Это были первые слова Эдисона, которые он произнес в тот день у бассейна.

Яма, наполненная водой, которую они назвали бассейном, на самом деле была обычным лесным прудом, напоенным весенним разливом, к берегам его вплотную подступали клены, бук и карликовые дубы. Пруд располагался прямо за домом Бенсонов, где Рива — тогда ее звали Ребеккой — жила вместе со своей овдовевшей матерью и двумя сестрами — Маргарет и Бет. Впрочем, «бассейн» относился к собственности их ближайших соседей. В то жаркое лето шестьдесят третьего пруд был излюбленным местом отдыха молодежи, главным образом потому, что городской плавательный бассейн тогда прикрыли.

Тот год запомнился горячими битвами за гражданские права, маршами и демонстрациями по главной улице и особенно перед зданием местного школьного совета. Тогда наблюдался сильный толчок к объединению в одно целое всех мест общественного пользования и всевозможной городской инфраструктуры, начиная со школ, местных автобусов и заканчивая туалетами в здании суда и муниципальным бассейном. Из-за того бассейна вообще чуть не разгорелась настоящая битва. Гораздо более красивый, и к тому же поновее, был в черных кварталах города. Непонятно почему, но черные любили приходить купаться в бассейн белых, весь испещренный трещинами, которые были замазаны дегтем, где душевая больше походила на уличный туалет, не убиравшийся несколько лет. Этого белые понять не могли.

Какие-то причины у черных несомненно были, но они не оказали решительно никакого успокаивающего влияния на разгоравшийся конфликт. В черных кварталах города появились агитаторы, которые были прозваны «квартальными». Северные либералы, раздувавшиеся от идеализма и либеральных идей, в свое время спровоцировали перемены, которых сами не понимали и последствия которых свалили в итоге на своих белых собратьев с Юга. Страсти накалялись, особенно между красношеими парнями, им показалось, что ими уже хватит помыкать, и воинствующими черными — тем надоело во всем терпеть отказ. Тогда-то отцы города и решили, что лучше будет закрыть бассейн белых, пока в нем еще не начали никого топить.

Развязка в итоге была такова, что, когда пришло знойное лето, перед белыми ребятами встал выбор: либо попытаться «интегрироваться» в бассейн черных в ответ либо попытать счастья в окрестных прудах и водоемах. Было решено освоить пруд, располагавшийся в двух милях к югу от города, как раз за владениями Бенсонов.

Купаться было позволено только взрослым ребятам, в основном учащимся высшей школы. Связано это было с тем, что вода окрестных прудов всегда была мутной из-за грязного дна и капавшего в нее темного сока деревьев. Под водой скрывались острые коряги, неожиданные ямы-провалы. Дно было повсюду очень ненадежным, а спасателей не было вовсе. Нужно быть неплохим пловцом, чтобы выжить после одного купания в таких водоемах. Грубые шутки и игры только увеличивали риск. Маленькие дети, само собой разумеется, не рисковали так отдыхать, а у взрослых было много работы. Что же касается девчонок, то их останавливали коряги, мутная вода, грубые шутки и удаленность прудов. Кроме того, большинству из них строго-настрого было запрещено ходить купаться их матерями.

Мама же Бенсоновых девчонок была женщиной, которую всегда можно уговорить. У миссис Бенсон не было способности спорить и выигрывать споры. Причина заключалась в ее вот уже несколько лет слабом сердце. В основном она лежала на диване и смотрела всего один телевизионный канал, которым в то время располагала округа. Еще она отмахивалась от мух и пыталась вдыхать горячий воздух, входивший в комнату через полураскрытое окно. Ее дочери выполняли всю домашнюю работу: готовили, убирали, мыли, стирали, гладили. Они ходили в магазины, оплачивали счета и следили за тем, чтобы мама регулярно принимала свои лекарства. Они чувствовали, что могут жить самостоятельно, и поэтому пользовались всеми видами отдыха, какие только могли изобрести, после трудового дня.

Лидером среди них была старшая сестра — Бет. Это была уже замужняя женщина, хотя ей едва минуло девятнадцать. В общении с мужчинами, по крайней мере с одним, у нее было больше опыта, чем у младших сестер. Ее молодой муж Джонни служил в авиации, был специалистом по электронике, и вот уже год работал на Филиппинах. Бет писала ему по понедельникам и четвергам, а в остальные дни даже не вспоминала о нем. Она обладала пышными формами и озорными искринками в карих глазах, любила развлекаться, танцевать, смеяться и еще она обожала купаться.

Ребята, плескавшиеся в пруду, засвистели и завизжали, увидев спускавшихся по склону трех сестер в тот июньский день. Картина действительно была волнующая: все три были блондинками, длинноногими, стройными, одеты в короткие купальники, сшитые из рубашек покойного отца. Все было при них. На близняшек они, впрочем, не походили по телосложению: Бет была самая высокая, Маргарет — невысокая, широкобедрая (это ее очень беспокоило), с резко подчеркнутой талией, а Ребекка была узкой в кости, отчего выглядела стройнее всех. Этакая миниатюрная статуэтка. В остальном же они были похожи: и лицом, и повадками, и даже жестами.

Реакция каждой на бурное приветствие со стороны ребят была разной. Бет захохотала и стала отчаянно махать им руками. Маргарет — она была на два года младше старшей сестры — зарделась. А Ребекка — самая младшая — попыталась улыбнуться и выпрямить позвоночник.

Они повесили одежду и полотенца, принесенные с собой, на ветку дерева и вошли в воду. Ощущения были такие, как будто принимаешь теплую ванну. Правда, при нырянии тело чувствовало, что его начинают омывать более холодные струи. Они стали плескаться, стараясь при этом не поднимать со дна грязи больше, чем это было неизбежно, болтали, смеялись и увертывались от серебристых рыбок, сновавших между ними.

Они делали вид, что не обращают внимания на ребят, хотя не пропускали ни заплывов на скорость, ни прыжков с доски, укрепленной на дереве, ни прочих игр, которые затевались в их честь. Они и не удивились, когда через несколько минут кое-кто из ребят приблизился к ним.

Задав свой вопрос об одинокой жене летчика, Эдисон откинул волосы назад, стряхивая с них воду. Крупные капли упали на широкие плечи и заблестели на солнце, будто светлячки. Он вошел в воду по грудь и смело и уверенно разглядывал всех трех по очереди. Он был красив и прекрасно знал это. Рядом с ним стоял Зеленые Ботинки, медлительный, неразговорчивый паренек, с медной от загара и примеси индейской крови кожей, известный среди ребят своей надежностью и кличкой, которую ему дали из-за его грубой обуви.

— Ну я, — ответила Эдисону Бет. Она взглянула на него так же откровенно, как и он, и облизала капли воды с губ.

Эдисон широко улыбнулся.

— В таком случае твоему одиночеству пришел конец! — объявил он.

— Ты так в этом уверен?

— Абсолютно.

Все три девушки прекрасно знали, кто был этот красивый незнакомец. Также они заранее знали, что он будет на пруду. Всякий горожанин — в особенности девушки на выданье — хорошо был осведомлен о том, что к соседу Бенсонов старику Галланту приехал погостить его племянник. Он был студентом-юристом ни больше ни меньше, как Тьюлейна. Жил на юге Луизианы и имел личный «шевроле» с откидным верхом. Этот автомобиль дочери Бенсонов частенько видели из окна кухни, когда Эдисон совершал прогулки по их ухабистым дорогам к пруду. Собственно, они пришли в тот день на пруд из-за него.

Бет была удалой девчонкой. Она кивнула головой на воду и тут же поплыла на середину, крикнув что-то через плечо Зеленым Ботинкам, который последовал за ней. Вместо того чтобы принять участие в погоне, Эдисон Галлант остался на месте поболтать с Маргарет и пятнадцатилетней малышкой Ребеккой. Все трое познакомились, рассказали, где они живут и что делают этим летом. Как будто не знали этого друг про друга раньше.

Во время разговора взгляд Эдисона скользил по выпуклостям девичьих грудей, скрытых иод льняной материей купальников. Наконец он показал пальцем на выпиравший лифчик Маргарет и, улыбаясь, спросил:

— А те две ягодки, которые там прячутся… Они настоящие или из ваты?

Маргарет открыла рот от изумления и уставилась на Ребекку. До сих пор никто из ребят не осмеливался говорить с ними о таких вещах столь прямо. А если таковы правила приличия на юге Луизианы, то девочкам они определенно не нравились.

— Ну, — продолжал он упрямо. — Парню хочется знать, куда его занесло.

Маргарет низко опустила голову в диком смущении и еле слышно пролепетала что-то о том, что у нее все настоящее. Смущение Ребекки обернулось гневом. Она сердито взглянула на Эдисона, сделала в воде один шаг ему навстречу и, задыхаясь, проговорила:

— Я скажу тебе сейчас, куда тебя занесло! Тебя занесло на наш пруд, где тебе никто не позволит так хамить!

— О, маленькая злючка! Мне это нравится, — сказал он и стал быстро приближаться к ней. Ребекка почувствовала, как его рука под водой обняла ее за талию, а к ногам прикоснулись его ноги. Прежде чем она смогла как-то на это отреагировать, он уже зашел ей за спину, сцепил руки вокруг ее живота и стал быстро поднимать их. Скоро он так сильно нажал снизу на ее груди, что бледные, нежные выпуклости едва не выскочили из купальника. — Милая маленькая злючка! Оба шарика, скажу я тебе, что надо!

Какое-то странное, теплое чувство охватило всю Ребекку, когда она почувствовала, что он обнимает и трогает ее. Его наглость сбила ей дыхание. Но больше всего ее шокировала ее собственная реакция на его действия. Это новое чувство, пробудившееся в ней, стало соперничать с гневом. Чисто инстинктивно она ударила локтем назад, намереваясь попасть в его грудную клетку. Удар был не сильным и не причинил ему никакого вреда. Но он все же отпустил Ребекку и стал подходить к Маргарет. При этом Ребекка пошатнулась в воде, потеряв опору и равновесие. Средняя сестра приглушенно, сдавленно вскрикнула, когда почувствовала, что рука Эдисона подобралась к ее трусикам.

— Эй!

Это крикнул Зеленые Ботинки. Он плыл назад, а сразу за ним плыла Бет. Ботинки был крупнее Эдисона, и у него сейчас было очень нахмуренное лицо. Он считал Маргарет своей девушкой, несмотря на то что порой она сама не хотела этого признавать. Бет обогнала Ботинки и устремилась на помощь младшим сестрам. Она толкнула рукой Эдисона в грудь и плеснула ему в лицо водой.

Эдисон, отплевываясь, подал назад.

— Эй, ты чего, очумела?!

— Нет уж, шутник, я-то в своем уме! Иди приставать к таким же, как ты!

Она надвигалась на него, уперев руки в бока. Медленно выходя из воды, она представляла на всеобщее обозрение свои изумительные, манящие изгибы тела и выпуклости. Вода ручейками стекала с этого красивого тела амазонки. В ее глазах сверкал открытый гнев.

Разглядывая ее жадными глазами, Эдисон позволил себе ухмылочку.

— Может, разрешишь приставать к тебе?

— Всегда в твоем распоряжении!

— Серьезно?

— Говорю тебе, — ответила она и махнула густой гривой своих роскошных волос, не спуская при этом с него острого взгляда.

— Злючка, недотрога и чудо-женщина… Какой выбор!

— Говоришь как в плохом фильме, — сказала Бет презрительно и повернулась к Маргарет, которая готова была разрыдаться от испытанного ею унижения.

Ботинки уже подплыл и встал на всякий случай перед Маргарет, заслоняя ее от

Эдисона.

Реплика Бет почему-то рассмешила Ребекку.

— Он говорит не просто как в плохом фильме, а как в фильме про гангстеров! — прибавила она.

Эдисон, который уже начал было остывать, обиделся. Скулы его побелели, глаза сверкнули, и он тихо переспросил:

— В самом деле? Может, хочешь узнать, как обращаются гангстеры с говорливыми девчонками?

— Отвали, — глухо посоветовал Ботинки.

Эдисон глянул на парня и не мог не оценить его широкие плечи, мощную грудь и руки. Его запал начал потихоньку иссякать.

— Да ладно тебе, братишка, я просто позабавился.

— У нас так не забавляются.

— Правда? Ну что, хочешь, я встану на колени и попрошу у тебя прощения?

— Ты меня пока еще не обижал.

В голосе парня прозвучала отчетливая угрожающая нотка. Все хорошо знали Ботинки. Это был миролюбивый юноша. Он никогда первым не начинал драк. Но те свалки, куда его удавалось вовлечь, как правило, заканчивались именно его ударом. То, что Эдисон назвал его братишкой, было не удивительно. В этой местности было много родственников. В старину тут обосновалась изолированная от мира фермерская община, поэтому по большому счету можно сказать, что здесь все друг другу являлись какими-то троюродными и четвероюродными кузенами и кузинами. Седьмая вода на киселе, но все же.

— Плюнь ты на него, Ботинки, — сказала Бет. — А мы лучше пойдем.

— Не убегай от меня, красавица! — фальшиво воскликнул Эдисон. — Мы только-только начали знакомиться.

— Я не уверена, что мы хотим с тобой знакомиться, — ответила ему Бет. Маргарет и Ребекка кивнули, подтверждая свое согласие со словами старшей сестры.

— Разве? — удивленно протянул Эдисон. — Даже ты не хочешь?

Не ответив на этот вопрос, три сестры покинули пруд и вернулись домой.

Некоторое время Эдисон Галлант почти не попадался им на глаза. Лето становилось все жарче, но это пока не останавливало борьбу в городе за гражданские права. Бет стала писать мужу один раз в неделю вместо прежних двух. Она по вечерам часто выходила на крыльцо и смотрела на ночное лунно-звездное небо, а бывали случаи, когда она незаметно для всех выбиралась из дома на стареньком оранжево-белом мамином «меркурии» и где-то подолгу пропадала. По возвращении она никогда не рассказывала о том, где была, роняя лишь что-то о вечерней прогулке «для свежести».

Однажды субботним вечером Ребекка и Маргарет отправились с друзьями в город на фильм. Сюжет оказался до ужаса глупым, но по крайней мере в зале был установлен кондиционер. После кино, еще не чувствуя желания отправляться по домам, они бродили вокруг площади перед зданием суда.

В тот день как раз была одна из ставших уже обычными демонстраций черных. С плакатами и песнями они промаршировали по улицам города. Нескольких человек задержали по обвинению в нарушении общественного порядка. Демонстрантам ничего не грозило — переночуют в полиции, а наутро будут отпущены. Их и арестовывали вовсе не из-за того, что они сильно шумели, а для того, чтобы избежать крупной драки между ними и разгоряченными толпами белых, пришедших поглядеть на демонстрацию. В тюрьме, которая находилась на верхнем этаже здания суда, не было ни вентиляции, ни тем более кондиционера. Поэтому все окна были распахнуты, чтобы задержанные не задохнулись. Из открытых окон на улицу неслись голоса арестованных демонстрантов, которые выкрикивали лозунги и нестройно тянули «Мы преодолеем».

Медленный грустный мотив дрожью в позвоночнике отозвался у Ребекки. Она понимала гнев своих соседей, на которых новая волна объединения с неграми свалилась как снег на голову. Она и сама уже разбиралась в этих вещах настолько, что страшно возмущалась тем, что Вашингтон и либеральная пресса, санкционировав перемены, даже не выделили на них денег и совершенно не понимали, какие психологические потрясения будут иметь эти перемены в качестве последствий. В то же время она считала, что желания черных вполне разумны. В конце концов, они являлись такими же гражданами и города, и страны, как и белые. Они были соотечественниками белых и заслуживали уважения к себе и соблюдения принципов равноправия.

Голос одной из певших звучал сильнее и стройнее остальных. Этакое сильное сопрано. Все знали эту женщину. Она была белая, красивая, постоянно одевалась в какую-то военную униформу и носила рубашки без бюстгальтера. Теперь она жила в черном квартале в одной черной семье. А раньше была служанкой в белой части города, но ее выкинули из дома на улицу, потому что хозяйка заподозрила ее в шашнях с мужем. Борец за гражданские права категорически протестовала, но к ее горлу приставили бритву. Ей никто тогда не поверил.

Звук автомобильных тормозов привлек внимание Ребекки и Маргарет. Обе они обернулись на «шевроле» с откидным верхом, который слишком резко выехал из-за поворота прямо перед зданием суда. Музыка весело рвалась в ночь из автомобильного радио, а уличные фонари отражались на лощеном белом боку машины. За баранкой был Эдисон Галлант. Он громко смеялся и что-го говорил девчонке, которая сидела с ним рядом. Этой девчонкой была их Бет.

Задохнувшись от потрясения, Маргарет повернулась к Ребекке. Ее лицо было бледным от изумления и гнева:

— Как она могла?! Это грех! Это нарушение супружеской верности — страшный грех! Вот подожди, когда она придет домой! Подожди!

Ребекка уныло смотрела на веселящуюся парочку, на сверкающий белый бок машины, представляла себе бешеную гонку, рассекающую теплый ночной воздух, музыка гремит на ветру, а рядом парень… Вот он наклоняется к тебе, смеется… У нее защемило сердце от порыва дикого, несбыточного желания.

Той ночью Бет вернулась домой очень поздно. Маргарет встречала ее в дверях. Средняя дочь Бенсонов была скромной девушкой, и для нее существовало очень много тем, о которых она могла лишь смущенно молчать. Но аморальное поведение к этим темам не относилось.

— Ты что, совсем с ума сошла?! — гневным шепотом, чтобы не разбудить маму, начала она свой допрос. — О чем ты думала, когда разъезжала на машине в обнимку с Эдисоном Галлантом, когда вас видел весь город?!

Бет устремила на младшую сестру тяжелый взгляд, затем сунула руку в свою сумочку, достала оттуда сигареты и закурила. Она сделала глубокую затяжку и медленно выпустила дым. Было видно, что сам процесс курения не доставляет ей приятных ощущений, однако ей нравились его внешние атрибуты.

— Что тебя так взволновало, сестренка? Что я была вместе с Эдисоном? Или что нас видел весь город?

Ребекка наблюдала за разгоравшейся сценой с дивана в гостиной, на котором она устроилась еще час назад. Она понимала — то, что делала Бет, — это неправильно. Но одновременно ее восхищало хладнокровие старшей сестры, ее спокойствие и невозмутимость. Она хотела и сама стать такой же с годами, чтобы с улыбкой воспринимать вещи, подобные тем обидным словам, которые Маргарет сейчас выкладывала Бет.

— У тебя есть муж! — приглушенно вскрикнула Маргарет, не спуская со старшей сестры острого укоризненного взгляда широко раскрытых глаз. — Ты забыла о нем?!

— Здесь его нет. А там, где он сейчас служит, есть много удовольствий. Не думаю, что он проходит мимо них. На том острове улицы кишат женщинами, которые готовы на все ради одного доллара! Он написал мне недавно, что по возвращении покажет мне несколько новых поз! Отлично! Я тоже найду, что ему показать новенького.

— О, Бет! — сочувственно произнесла Ребекка. Она услышала ту боль, с которой старшая сестра сказала о письме мужа. Но Маргарет то ли не поняла, то ли просто осталась к этому глуха.

— Это отвратительно, то что ты говоришь! — воскликнула она.

— В самом деле? Сначала попробуй сама, а потом посмотрим, что ты запоешь, — ответила все так же спокойно Бет и сделала еще одну затяжку.

— Где это ты подхватила эту гнусную привычку? — не унималась Маргарет.

— Эдисон курит.

— Вот достанется же тебе, когда мама узнает!

— Она не узнает.

— Может узнать!

— А… теперь понимаю, кто у нас тут имеет склонность к ябедничеству!

— Я не ябеда!

— Так или иначе, а мама только вздохнет и скажет, что если я решила сама разрушить себе жизнь — это мое дело.

— Ты разрушишь себе жизнь не курением, а дурацкими вечерними прогулками на машине с тем хлыщом, Эдисоном Галлантом! И что ты в нем нашла? Не знаю. Я думала, ты ненавидишь его.

— Он мне ничего такого не сделал, чтобы его ненавидеть. И кроме того, он извинился за то, что пошутил тогда с вами на пруду. Он не такой плохой, каким кажется. Это просто его амплуа. Девчонки из Нового Орлеана хотят его видеть таким, и он идет им навстречу.

— Ну конечно! — усмехнулась Маргарет. — Всего лишь амплуа! Это он научил тебя так говорить! Это он научил тебя всем грязным вещам!

— Грязь только в твоем воображении, сестричка.

— Да? Ботинки сказал мне, что Эдисон приехал сюда из-за того, что дома у него произошли какие-то неприятности с одной его девчонкой.

Глаза Бет на секунду сузились.

— Какие неприятности?

— Он не сказал, но тебе бесполезно советовать быть осторожной.

— Последи за собой, а уж я буду вести себя так, как мне того захочется.

— Если ты думаешь, что у него на уме что-нибудь хорошее, если ты рассчитываешь с его стороны на что-нибудь серьезное, то ты глубоко ошибаешься! — крикнула Маргарет дрожащими губами.

Бет откинула волосы с лица.

— У Эдисона есть деньги, которые он может тратить. И ему нравится их тратить на меня. Кто еще из наших ребят может этим похвастаться? Ну кто, скажи? И с чего это ты решила, что я рассчитываю на что-нибудь серьезное с его стороны? Зачем мне это серьезное?

— А если так, то ты просто шлюха!

— Бедняжка Маргарет! Если бы ты чуть-чуть получше следила за своими словами, то давно бы догадалась, что выдаешь себя с головой.

— Что ты этим хочешь сказать? Если ты думаешь, что мне нравится Эдисон…

— Разве я это говорила? — невинно перебила ее Бет.

Маргарет готова была лопнуть от негодования.

— То, чем ты занимаешься, это грязно! Понимаешь, грязно! Давай продолжай в том же духе. Но рано или поздно с тобой случится беда! И не жди тогда, что я тебе приду на помощь!

Бет кинула окурок на землю и придавила его каблуком. Затем усмехнулась, спокойно глядя Маргарет прямо в глаза.

— Если ты всегда помогаешь только скандалами, то мне такой помощи не надо.

Бет прошла мимо Маргарет в гостиную, затем в коридор и оттуда в ванную, где она заперлась.

Ребекка села на диван. Она смотрела на Маргарет, изучая ее раскрасневшееся лицо, вздымающуюся грудь и сжатые кулачки, и покусывала губы.

Наконец она спросила:

— В самом деле?

— Что?

— Тебе нравится Эдисон? В том смысле, в каком сказала Бет.

— Да нет же, нет!

— Не кричи хоть на меня, мне просто любопытно. По-моему, тебе не так уж мил Ботинки…

— Ботинки — это… Ботинки… Может, он и не принц, но, по крайней мере, надежен и серьезен! Он все для меня сделает!

— А ты думаешь, что принц — это Эдисон?

Маргарет окинула ее суровым взглядом:

— Не болтай о тех вещах, до которых ты еще не доросла!

Голова Ребекки обиженно вскинулась.

— Я всего на два года младше тебя и знаю об этих делах столько же, сколько и ты! Ты имела в виду секс, вот!

— Идиотство какое-то! — Маргарет бессильно опустилась на диван рядом с сестрой и стыдливо натянула юбку на колени. — Эдисон, он, конечно… симпатичный… Но он обращается с девушками очень… плохо. Все эти улыбочки, милые словечки, а на уме одно! Знаешь, что он сказал мне на прошлой неделе? Он сказал, что бьется об заклад, что я целуюсь лучше всех, потому что я всегда на всех смотрю сердито, у меня губы постоянно кривятся и оттого хорошо натренированы.

— Я не знала, что он тебе что-то вообще говорил. Не знала, что ты вообще виделась с ним.

— Виделась. У бакалейной лавки. Он поцеловал меня прежде, чем я успела его оттолкнуть.

— Поцеловал? — Глаза Ребекки широко раскрылись. — И тебе понравилось?

Маргарет пожала плечами и потом слишком уж фальшиво замотала головой справа налево:

— Более того, он сказал, что милее меня никого никогда не видал. И еще он прибавил, что ему очень хотелось бы проглотить меня одним глотком, как нежную конфетку.

— Да?!

— Да. Он имел в мыслях что-то очень грязное. Я это заметила.

— Как?

— Просто заметила, и все. Может, это из-за того выражения его синих глаз… Или из-за того, как он смеялся, когда говорил о нас. Обо мне, о тебе и о Бет.

Брови Ребекки слились в одну дугу. Она посуровела, нахмурилась, ее тонкие губы напряглись и она тихо произнесла:

— Он у меня еще посмеется!

— Не связывайся с ним! Слышишь, что тебе говорят, — не связывайся!

Это было не так-то просто. Эдисон стал частенько захаживать домой к Бенсонам. То под этим, то под тем предлогом. Он был сама вежливость с миссис Бенсон, разговаривал с ней так, как будто она была его старшей сестрой, и так мило при этом улыбался, что женщина пригласила его заходить к ним домой так часто и оставаться у них так долго, как ему того захочется. Он быстро подметил, что Маргарет и Ребекка никогда не будут устраивать в доме сцен, чтобы не потревожить больную маму. И он стал бесстыдно извлекать барыши из этого своего наблюдения, почти открыто приставая к девушкам, поддразнивая и постепенно таким образом втираясь в доверие.

Истина состояла в том, что он действительно не был таким диким, каким казался. Он мог смеяться, болтать, врать и швырять зерна жареной кукурузы в печь не хуже любого из их местных приятелей. Он мог многими часами не произносить ни одной непристойности и не пытаться украсть для себя поцелуй в уголке. Похоже, ему нравилось ощущать себя членом их семьи. Он говорил, что для него это необычный эксперимент. Его родителям было далеко за тридцать, когда он родился. По сути, он никогда не чувствовать себя ребенком. Мать постоянно его называла «моим маленьким мужчиной» и заставляла смирно сидеть и вести серьезные разговоры с ее друзьями, которых она постоянно приглашала домой. Отец был судьей и наказывал сына совершенно с тем же выражением лица, с каким выносил приговоры самым закоренелым преступникам. Смерть родителей, которая случилась с разницей всего лишь в один год, означала для Эдисона окончательное освобождение. Он был этому рад.

Июнь плавно перешел в июль, а июль, в свою очередь, переполз в август. На горизонте уже маячил сентябрь. По мере того как приближалось начало учебного года и жара стала спадать, процесс борьбы за гражданские права возобновился с новой силой. Марши и демонстрации резко увеличились в количестве и частоте. Одно из кафе, куда пока еще не пускали негров, выдержало штурм черных, которые заняли там все места и провели сидячую забастовку. В ответ на это во дворах черных кварталов по ночам стали гореть кресты. Горели они и в некоторых фирмах, которые что-то уж очень близко сотрудничали с черными. Население города, особенно молодежь, резко оживилось, когда на главной улице замаячили камеры национального телевидения. Правда, репортажа так и не показали ни по одной из программ. По городу начали усиленно циркулировать слухи о прибытии каких-то федеральных начальников, в задачу которых будет входить личное руководство усилением интеграционных процессов ко дню начала занятий в школах.

Но девушки из дома Бенсонов в те дни больше всего были озабочены поломкой, которая случилась с машиной Эдисона. «Шевроле» потерпел аварию, и его вынуждены были отдать в ремонт. Для Эдисона было очень важно, чтобы машину починили как можно скорее. Приближалось время начала занятий в Тьюлейне, а он не мог опаздывать.

В тот последний субботний вечер он появился возле их дома на стареньком сереньком «седане» своего дядюшки.

На этот раз он недолго пробыл у них дома. Миссис Бенсон чувствовала полную разбитость из-за жары, которая пока не собиралась ослабевать. Бет также выглядела неважно. Она весь день промучилась животом. Очевидно, еще на прошлой неделе подхватила какую-то заразу. С Маргарет эта беда случилась накануне, так что в субботу, несмотря на улучшение, она была еще бледна. Когда Ребекка заметила Эдисону, что тот легко может подхватить у них этот вирус, он сразу же засобирался.

Стоял очень душный вечер. На юго-западе наблюдалось какое-то слабое свечение атмосферы, а сверчки и глазастые лягушки громко молили о дожде. Воздух был тяжел и пах пылью. Непрекращающийся зной последних недель довел нервы людей до предела. Все хотели и ждали, сами толком не понимая, чего именно.

В тот день у Бенсонов легли особенно рано, как будто надеялись, что стоит выключить свет и лечь / в постель, как воздух сразу станет свежее и прохладнее. Окна прикрыли, чтобы в дом не заносилась жара, но это совсем не помогло. Ребекка так повернулась на своем узком матраце, что ее голова почти легла на подоконник. Все же пот выступил на шее, и чесались влажные корни волос.

Не успев задремать, она вдруг услышала какой-то приглушенный звук. Она села на постели и стала прислушиваться, но звук не повторился. Она глянула на Маргарет, которая спала с ней в одной комнате. Та не шевелилась. Может, это бродячие собаки? Как-то раз мама выкинула помои на задний двор, и с тех пор возле их дома по ночам частенько рыскали четвероногие бедолаги. Ребекка, успокоив себя этим объяснением, вновь легла.

В следующий раз звук был громче. Он походил на приглушенный стон и доносился из другой спальни их дома, которая помещалась за кухней. Комната Бет. Ребекка сначала снова села, а потом неслышно соскользнула с кровати. Может, у сестры стало хуже с животом? В холодильнике были какие-то лекарства…

Ребекка прошмыгнула в кухню, не включая света. Ей нравилось отыскивать дорогу в кромешной темноте, к тому же яркий свет больно ударил бы по глазам. Бледный свет внутри холодильника не заставил ее зажмуриться, и она быстро отыскала бутылочку с маслянистой розовой жидкостью на полке, встроенной в дверцу.

Она отошла от холодильника и стала пробираться к кухонному шкафу, чтобы взять ложку, как вдруг яркий свет осветил комнату и разлился по стенам. Она бросилась к раскрытому окну, откуда на кухню били лучи света. За окном она увидела автомобиль, который, переваливаясь на колдобинах, направлялся к пруду. Лучи фар ударили по деревьям, мотор заработал громче, скорость увеличилась. Теперь она прекрасно слышала шум двигателя. Машина стала спускаться по склону, потом завернула по изгибу дороги, и вокруг Ребекки вновь сгустилась темнота. Спустя несколько секунд двигатель уже скрывшейся машины внезапно смолк. Его выключили.

Какая-нибудь парочка влюбленных просто торопилась с вечерней прогулки, подумала Ребекка. Впрочем, напрашивалась догадка о браконьерстве. Так на ланей и охотятся: высвечивают ночью фарами лесную кущу и… Но Ребекка предпочла версию о влюбленных. Во всяком случае, кроме браконьеров и влюбленных, некому и незачем было ночью на машине ехать по тропинке, ведшей к пруду, да еще вниз по склону.

Из спальни сестры раздался еще один стон. Это оторвало Ребекку от ее раздумий, и она заспешила Бет на помощь.

— Бет?

Она открыла дверь ее спальни и заглянула внутрь, но ничего в темноте не увидела. Ответа на ее оклик не последовало, поэтому она вошла в комнату и попробовала еще раз:

— Бетти?

В ответ на это она расслышала только затрудненное дыхание. И оно доносилось снизу и где-то прямо перед ней.

Она пошла на этот звук.

Ее босая нога ощутила что-то влажное и теплое на полу. Дрожь пробежала по телу. Случилось что-то плохое, что-то ужасное! Держа обе руки вытянутыми перед собой, Ребекка на ощупь прошла к ночному столику и включила на нем лампу. Она при свете взглянула вниз и еле сдержала в себе дикий крик.

Бет лежала в луже крови. Кровью была замарана ее хлопчатобумажная ночная рубашка внизу и руки. Она лежала, свернувшись калачиком, закрыв глаза и еле слышно дыша. При этом было видно, как подрагивают ее посиневшие губы. Рядом с ней, тоже запачканная в крови, лежала старомодная авторучка, словно выпавшая из ослабевших пальцев Бет.

Следующий день отразился в памяти Ребекки в виде мешанины из ярких вспышек света, больничных запахов, тяжелых вздохов и диких воплей. Бет умерла от потери крови в четыре утра. С матерью тут же случился удар, и ее вынуждены были увезти в больницу, где дали сильного успокоительного и приставили к сердцу чуткий датчик. Маргарет чувствовала себя полностью убитой, кляла себя страшно за все плохое, что говорила старшей сестре, винила себя в том, что ругала Бет вместо того, чтобы помогать ей. Сильные транквилизаторы, которые прописал ей их домашний врач, превратили ее в зомби. Она была неспособна не только принимать какие-то самостоятельные решения, но даже нормально передвигаться.

Так что, кроме Ребекки, некому больше было заняться устройством похорон, выбором гроба и других принадлежностей, наряда для покойной Бет, в котором ей суждено было предстать перед Всевышним, семейным венком из розовых роз и гвоздик. Кроме нее, некому больше было оповестить всех родственников и поговорить с пастором их церкви о молебне в честь Бет и о том, какую следует играть музыку при этом. Она должна была ухаживать за больной матерью в больнице и при этом успевать сидеть в доме, где назначена гражданская панихида, в качестве представителя семьи Бснсонов принимать соболезнования и утешения со стороны родственников и друзей. Она разрывалась на части, смертельно устала, но тем не менее везде поспевала.

Ей же пришлось принять и двух агентов ФБР, которые приходили в больницу.

Они показали ей свои удостоверения, извинились за то, что беспокоят ее во дни скорби, и вежливо попросили уделить им немного времени для того, чтобы ответить на некоторые вопросы. Уходила ли она или кто-нибудь еще из семьи из дома той ночью? Не было ли необычным находиться им всем дома в тот субботний вечер? В какое время они обычно ложились спать? В какое время они легли именно той ночью? Видели ли они, слышали ли что-нибудь необычное?

Ребекка даже была благодарна своей усталости и душевной опустошенности, иначе она не смогла бы спокойно отвечать на все их вопросы. А так ее ответы были короткими и по сути дела. Вначале ей пришло было в голову спросить их, зачем им все это нужно, но она не стала этого делать. Может, людям, которых допрашивают представители ФБР, не позволено задавать встречные вопросы? Да и станут ли отвечать пятнадцатилетней девочке эти важные люди в темных костюмах?

Так или иначе, а много она сообщить им не могла. Конечно, она не могла забыть про машину на тропинке той ночью, но, если говорить по большому счету, в этой машине не было ничего такого удивительного или необычного. Мало ли… Кроме того, если бы она стала рассказывать о машине, ей пришлось бы пересказывать, как она нашла сестру и почему Бет умерла. Эту информацию из нее старательно, как она заметила, выжимали. Домашний врач, который много лет наблюдал их мать, высказал мнение, что Бет умерла от сильного кровотечения из прободившегося кишечника. Во имя их матери было решено, что ничто не должно подвергать сомнению эту версию. Миссис Бенсон благодаря усилиям дочерей и врача ничего не знала об искусственно произведенном выкидыше, о действительном состоянии Бет. В ту ночь, прежде чем позвать к старшей дочери мать, Маргарет и Ребекка убрали окровавленную авторучку и накрыли Бет покрывалом, чтобы не было видно ее ночной рубашки. Так или иначе, а замеченная Ребеккой машина, ехавшая к пруду, ничего не могла изменить в случившемся. Ведь, рассказав о ней, Ребекка не помогла бы этим вернуть к жизни их любимую, красивую, веселую Бет. Она умерла, и вслед за ней была готова отправиться мама…

Позже, тем вечером, проведенным в доме для гражданской панихиды, Ребекка узнала, что умерла и другая молодая женщина. Та воинственная защитница гражданских прав негров. Она была убита, когда ехала в грузовике с двумя черными, бандой белых хулиганов, которые находились в темном автомобиле. Убийцы кинулись с места происшествия наутек, а охота на них, устроенная городской полицией, окончилась ничем. Бандитов потеряли в сельской местности к югу от города.

Бет и защитница прав негров лежали в смежных комнатах. Две трагически погибшие женщины. Молодые женщины. Бет назначено было похоронить на следующее утро, а за телом другой должны были вот-вот приехать ее родные из Массачусетса и увезти ее, чтобы предать земле около дома.

Поток визитеров не иссякал в течение всего дня. В основном большинство людей ходили из одной комнаты в другую, удовлетворяя какое-то мрачное любопытство. Час за часом Ребекка вдыхала в себя запах цветов, принесенных для украшения могилы. Ее теребили за плечо какие-то люди, старались успокоить, хотя она и так уже была выжата как лимон, спрашивали о состоянии ее матери. Маргарет сидела некоторое время рядом с ней, но потом дала верному Ботинкам увести себя оттуда, пролепетав на прощание, что не может всего этого вынести. Просто не может…

Было уже поздно, когда пришел Эдисон. Он прошел в ту комнату, где в гробу без крышки лежала Бет, и молча смотрел на нее. Он стоял у гроба так долго и столь неподвижно, что по дому поползли шелестящие слушки, повсюду на него стали оглядываться. Наконец Ребекке это надоело, она поднялась со своего места и встала рядом с Эдисоном.

Он повернул к ней свое лицо, и она увидела в его глазах блеск слез. Когда он заговорил, голос у него был тихий и какой-то жесткий:

— Я не думал, что это убьет ее, — сказал он. — Я не хотел…

 

3

Ноэль Столет резко остановился, не доходя до застекленных дверей, которые вели на заднюю галерею. Через прямоугольники стекол дверей он мог ясно видеть Риву и Данта Ромоли, сидевших за одним из столов с прозрачной поверхностью. Шляпка Ривы была повешена на угол спинки ее стула. Свет солнца, отражавшийся на кирпичах пола террасы, загадочной тенью набегал на половину ее лица. Она скинула свои кремового цвета туфли и сидела, подогнув под себя одну ногу. Они с Ромоли просматривали на двоих одну газету, одновременно пригубливая послеобеденный кофе из тонких, как яичная скорлупа, китайских чашек.

Эти чашки были из сервиза, который прабабка Ноэля купила в Париже во время своего медового месяца. Впрочем, нахмуриться и медленно сжать кулаки его заставило вовсе не это пренебрежительно-будничное их отношение к семейным реликвиям. Дело было в атмосфере полной расслабленности и непосредственности, которая царила в них. Эти двое людей знали друг друга много лет и поэтому не затруднялись соблюдением какого-то этикета и формальностей в своих взаимоотношениях.

Никогда за все годы знакомства Ноэля с Ривой он не помнил, чтобы она хоть раз держала себя с ним так вольно. Он никогда прежде не видел ее сидящей в столь расслабленной позе, не обращающей внимания на то, как смялась одежда на ее прекрасном теле. Он никогда прежде не видел, как она непринужденно и открыто зевает, совершенно не заботясь о том, что ее собеседник может увидеть ее на секунду искривленный очаровательный рот с нежными губками. В общении с Ноэлем она всегда была настороже, всегда контролировала малейшее свое движение, каждую реплику.

Впрочем, ему не на что было жаловаться: сам он вел себя с ней точно так же. Ни одно случайное слово не сорвалось с его уст во время разговоров с нею, которые сами по себе были редкостью. Не проскользнул ни один случайный жест, ни один случайный взгляд. Такова была его привычка, уходившая своими корнями в давние годы, и такая застарелая и крепкая, что он, наверное, ничего не смог бы изменить, даже если бы искренне захотел от нее избавиться. Он всегда держал себя с ней на полном контроле. Это самообладание и холодность явились продуктами многолетних бессонных ночей, постоянного самосдерживания и, наконец, железной воли и характера. Эти качества понадобились Ноэлю очень рано, еще двадцать пять лет назад, чтобы с их помощью скрывать свои бурные эмоции: гнев на отца, который слишком быстро утешился после смерти первой жены и его матери; стыд за то, что он выбрал себе в жены ту, которая годилась ему в дочери и была даже младше его собственного сына; и сожаление о том, что мачеха оказалась недоступной его пониманию… Ноэлю также приходилось тщательно скрывать свое неистовое потаенное любопытство относительно природы физических отношений, которые существовали между его отцом и юной мачехой. Плюс зависть к отцу, который на правах старшего смог уложить Риву в свою постель. Наконец, дикую тайную страсть самого Ноэля, обращенную на ее дивное тело. Последнее было самым важным, ибо не умерло с возмужанием Ноэля, а превратилось из подросткового сексуального влечения в настоящую любовь.

Да, он любил свою мачеху. Боже, все годы это осознание жгло его чувством вины и ощущением тайной радости. Впрочем, долго та мука продолжаться не могла. Какое-то время Ноэль был на самом пределе, и неизвестно, что могло бы произойти, если бы отец вовремя не положил этому конец, услав из отчего дома своего сына. Ноэль был почти благодарен ему за это. Но ничего сильнее тех своих переживаний он не испытал ни разу за все последующие двадцать пять лет. Ничего.

Музыкальный и одновременно настойчивый звук вывел его из задумчивости, и через секунду он понял, что это надрывается старинный звонок у парадной двери, которая была за его спиной вдоль по коридору. Ноэль заранее предупредил Абрахама, бессменного дворецкого в Бон Ви на протяжении последних сорока лет, что сегодня будут гости. Пожилой мужчина с величественной медлительностью пошел открывать двери. Звонок продолжал звенеть. Сомнений не оставалось: это приехала Констанция с детьми. Ноэль хотел сначала предупредить о гостях и Риву, но теперь уже было слишком поздно.

Ноэль прошел к дверям и стал смотреть на то, как его бывшая жена распоряжается действиями двух слуг, которые были отряжены для того, чтобы управляться с багажом. Констанция показывала, какие вещи следует а первую очередь сгрузить с горы однотипных огромных чемоданов, которые были навалены в «мерседес» Ноэля, припаркованный у самого крыльца. Он смотрел на все это и жалел о том, что не отправил в аэропорт фургон из своего плантационного инвентаря. Только эта машина могла без проблем вместить все те вещи, которые постоянно брала с собой Констанция даже в краткосрочные поездки для создания вокруг себя привычного комфорта.

Она позволила ему в аэропорту нагрузить в свою машину большинство предметов багажа, но детей не пустила. После того как все чемоданы были уложены, стало ясно, что в «мерседесе» остается место еще по крайней мере для Пьетро, но она решительно отказалась отпускать от себя сына и настояла на том, чтобы ее дети, Пьетро и Коралия, поехали вместе с ней на такси. Ноэль понял, что его принимают за отца, которому нельзя доверять детей. Тем не менее бывшая жена возила их сюда для того, чтобы сын и дочь окончательно не забыли своего папу. Его гнев на ее неблагоразумие доставил ей немало удовольствия. Она была итальянкой. Более того, происходила из аристократической сицилийской семьи. Ее звали леди Констанция ди Лампадуса. Ей не обязательно нужно было жить по логике, а маленькая месть бывшему супругу подняла ей тонус после трудного путешествия.

Дети — девятилетняя дочь Коралия была впереди — вышли из такси и стали медленно взбираться по ступенькам крыльца. Ноэль вышел из дверей им навстречу. Проходя мимо Абрахама, он кивнул ему на заднюю галерею. Старик торжественно наклонил голову, давая понять, что принял указания, и незамедлительно отправился по коридору предупредить хозяйку дома о визитерах.

Пьетро, которому еще не исполнилось семи, чувствовал дикую усталость, был измотан поездкой и готов был вот-вот захныкать. Ему было плохо без няни, которая в самый последний момент не нашла в себе сил взойти по трапу самолета и перелететь через океан. Констанции было непривычно заниматься своими детьми самой. Вот и сейчас, пытаясь успокоить сына, она протянула ему шоколадку. Ноэль заметил следы шоколада на лице Пьетро, еще когда тот вылезал из такси, выходит, его уже утешали, и, наверное, не раз. С густой кудрявой шевелюрой, большими черными глазами и изможденным выражением маленького личика он здорово смахивал на мальчугана с плаката «Спасите детей!».

Коралия, в противоположность брату, была спокойна и оглядывалась вокруг широко раскрытыми глазами. Она определенно унаследовала отцово самообладание. Ее платьице было пошито в Милане самым известным детским портным, а туфельки делались с персональной колодки ручной работы, причем колодка заменялась каждые три месяца на новую. Коралия тащила за собой сумку с куклами, сшитую на заказ из кожи, которая обычно идет на перчатки, с шелковыми полосками и инициалами девочки, вышитыми золотом. Она была похожа на путешествующую принцессу. Однако стоило взглянуть на ее бледное личико с выражением какой-то потерянности на нем, как сразу становилось ясно, что перелет ей также не доставил большой радости.

Ноэль вышел из дверей навстречу детям. Он присел на одно колено, чтобы обнять дочь, затем сгреб рукой и спотыкающегося шестилетнего сына с влажными глазами. Он почувствовал, как Пьетро уткнулся своими шоколадными губами в воротник его сорочки, но это было не важно. Он прижимал к себе тельца своих маленьких детей, чувствовал их податливость и теплоту. Ноэль на секунду прикрыл глаза, комок подступил к горлу. Так давно он их не видел!

— Добро пожаловать в Бон Ви, — тихо проговорил он. Затем поднял Пьетро к себе на грудь, взял за руку Коралию и, пропустив вперед бывшую жену, пошел за ней в дом.

Прямо за дверью ему пришлось остановиться: со стороны задней галереи к ним приближалась Рива. Она успела вновь надеть шляпку, подправить макияж и придать своему лицу то формально-вежливое выражение, которое так было знакомо Ноэлю. Дант шел за ней по пятам. В его глазах была какая-то настороженность, как будто он ничего хорошего не ждал от этой встречи.

— Констанция, какой приятный сюрприз! — поприветствовала сицилийку Рива, протянув руку.

Констанция еле коснулась пальцами руки хозяйки Бон Ви.

— Боюсь, это скорее похоже на потрясение, чем на сюрприз. Прошу простить за то, что я приехала без предварительного предупреждения. Боялась, что Ноэль даст мне телеграмму с просьбой не приезжать.

Слова были правильные, но тон, которым она их произнесла, гордый, на грани нападения. Это качество характера Констанции — удивительное пренебрежение к тому, что думают вокруг нее люди, — когда-то очень нравилось Ноэлю.

Ну и, конечно, ее яркая внешность. Она совсем не похожа на Риву. Красота Констанции особого рода. В ней было что-то сочное, средневековое, утонченно-эротическое, что часто можно увидеть на портретах Боргеса. У нее были серые глаза, сужающиеся в уголках, и прямой нос. Ее нижняя губа была полная и изогнутая, в то время как верхняя была прямой и тонкой, что говорило о наличии воли. Длинные волосы красиво заплетены и заканчивались узлом на затылке, какой бывает у балерин. Констанция часто жаловалась на свое тело, говорила, что она похожа на профессиональную роженицу и это-де мешает ей следовать требованиям высокой моды. Она сочетала в себе одновременно много варварского и много богемного. Последнее проявлялось в том, что она избрала карьеру ювелирного художника и, по ее словам, владела «искусством украшать». Для перелета через океан она надела платье из натуральной шерсти с ажурной каймой и драгоценные украшения, которые своей яркостью напоминали этрусский стиль. Через плечо накинула шарф. Это была женщина с пышными формами и жарким темпераментом. Большинство мужчин этого и ждут от представительниц слабого пола. В свое время Ноэль думал, что может раствориться в ней. Не ее вина, что ему это сделать не удалось.

Рива представила Констанции Данта, а потом предложила ей пройти в ее комнату, принять ванну, отдохнуть, чего-нибудь выпить, перекусить. Все это могло быть принесено прямо к ней на подносе. Констанция решила, что не успела она приехать, как от нее уже хотят здесь избавиться, чтобы в ее отсутствие постараться примириться с ее присутствием. Констанция думала именно так.

— Вам нет никакой нужды беспокоиться из-за меня, — сказала сицилийка. — Думаю, Ноэль сам сможет показать мне, где я должна буду спать.

Тот тон, которым она произнесла слова, был явно вызывающ. Поймав на себе быстрый взгляд Ривы, Ноэль почувствовал прилив крови к голове и понял, что ему стало трудно дышать. Он должен был раньше догадаться, что Констанция с удовольствием использует малейший предлог для того, чтобы испортить окружающим настроение. Пьетро. будучи очень чувствительным ребенком, снова начал тихо хныкать и тереть один глаз кулачком.

Констанция тем временем продолжила:

— Впрочем, я бы попросила вас, мадам Столет. об одной маленькой услуге: найти кого-нибудь, кто бы позаботился о Пьетро и Коралии. Дети с большим трудом перенесли путешествие. Им приходилось так долго ждать и сидеть сегодня. У них был тяжелый день.

Лицо Данта Ромоли внезапно озарилось широкой улыбкой.

— Я вызываюсь добровольно. Чтобы разогнать усталость, им следует хорошенько поплавать! Обязуюсь беречь их как зеницу ока.

Констанция с сомнением посмотрела на Данта.

— Я имела в виду няню.

— Я буду им великолепной няней! Временно.

Рива с улыбкой вмешалась в разговор:

— Это правда: он сможет заменить любую няню и сделает все гораздо лучше. У Данта есть, по крайней мере, два десятка племянников и племянниц, а дети друзей просто обожают его! Ваш сын и дочь будут в очень хороших руках, поверьте мне.

Констанция поджала губки, еще раз смерила всего Данта оценивающим взглядом и наконец сказала:

— Ну что ж, хорошо…

— Отлично, — сказала Рива. — А пока Дант будет с ними заниматься, я отыщу постоянную няню на время вашего пребывания у нас.

— В таком случае им нужно вытащить сейчас купальники. Может, Ноэля не затруднит проводить меня до их комнат?..

С этими словами она глянула из-под ресниц на бывшего мужа.

Поначалу у Ноэля возник сильный импульс отказаться, впрочем… Это будет хороший повод окончательно все прояснить в его отношениях с Констанцией. Тем более что он сам хотел сделать это как можно скорее. Он передал сына Данту, а Коралию Риве, затем молча повернулся к лестнице, которая была в дальней части холла, и зашагал к ней. Оглянувшись, он коротко бросил бывшей жене:

— Сюда.

Они поднялись по изогнутой лестнице, покрытой дорожкой с восточным рисунком, в полном молчании. На втором этаже он показал Констанции одну из спален, окна которой выходили на парадное крыльцо, и сказал, что здесь будут спать дети. Предваряя следующий вопрос, он прибавил, что ее комната на противоположной стороне коридора.

— А ты где спишь? — спросила она, изогнув губы в провокационной улыбке.

— Внизу. В комнате отца, за библиотекой.

— Ты хочешь сказать, что переселил оттуда свою мачеху? Ужасные манеры!

Его лицо напряглось.

— Ее комната здесь, на втором этаже. Рядом с твоей. И всегда здесь была.

— Выходит, у нее и у твоего отца были разные спальни? M-м… Как цивилизованно… Впрочем, я не могу ее упрекать. Между ними была очень большая разница в возрасте, ведь так?

Она дразнила его, и он это хорошо понимал.

— Тридцать лет, а что?

— Она очень молодая вдова. И как это ты еще не признался ей в любви и не потащил к алтарю, удивляюсь!

— А ты ожидала этого?

— Последние полгода точно. А вообще-то больше.

— Вынужден разочаровать тебя, как ни жаль, — ответил он сухо.

— Что же тебя останавливает? Не уважение же? Я думала, что скорбь давно уже вышла из моды, а уважение к памяти покойных теперь считается дурным тоном.

— Ты неправильно думала.

— Разве? Что-то я не заметила на красотке Риве черного платья.

— Я не буду обсуждать с тобой поведение Ривы.

Она посмотрела на него с кривой усмешкой.

— Ты вообще никогда этого не делал. Не так ли, дорогой? Эта женщина разрушила мое замужество, но мне никогда не позволялось поговорить о ней. До сих пор ее имя для меня словно табу. Дотронуться нельзя.

— Как бы ты до него ни дотрагивалась, ничего не изменится. Она не имеет никакого отношения к разрыву между нами.

— Не надо, прошу тебя! Ты можешь разыгрывать из себя дурачка сколько тебе нравится, но лично я не такая дура!

Она отошла от него, не подобрав шарфа, конец которого стелился по полу, и стала смотреть в окно.

Он нахмурился. Она ничего не поняла до сих пор! Ему даже стало жаль свою бывшую жену — редкое чувство для него. Констанция, наверное, никогда не будет способна понять, что для него свобода всегда была дороже ее титула или доступа к ее красивому телу. Она могла объяснить себе их разрыв только созданием в своем воображении очередного драматического любовного треугольника.

— Одна Рива, что бы она ни делала, не заставила бы меня уйти от тебя, — сказал он. — Она вообще узнала об этом, когда между нами уже все было кончено.

— А теперь еще скажи мне, что ты бросил меня вовсе не из-за тех чувств, которые ты испытывал… Да и сейчас все еще испытываешь по отношению к ней!

— А вот это, — спокойно ответил он, — не твое дело.

— Как ты можешь так говорить?! — вскричала она, резко оборачиваясь к нему лицом. — Это всегда стеной стояло между нами! Это твое идиотское любование ею! Я ненавижу это! Я ненавижу ее!

Он уже давно понял для себя, что единственным способом погасить разгоравшуюся в ней бурю в подобных ситуациях являлось незамедлительное отвлечение ее внимания от затронутой темы.

— И ты перелетела через океан только для того, чтобы сказать мне все это? Забавно, а я уж думал, что ты ненавидишь меня.

— Никогда! Я тебе клянусь всем чем угодно, что никогда не могла сказать, что я тебя ненавижу! Этого не было! — Она окинула его странным взглядом, в котором было густо намешано разочарование, страсти, размышления, прежде чем добавить: — Я приехала для того, чтобы понять, почему ты до сих пор не объявляешь помолвки с Ривой Столет. Теперь я знаю почему!

— Знаешь? Интересно! Надеюсь, ты не будешь держать это от меня в секрете?

— Потому что у тебя есть сильный соперник!

Его губы дернулись, когда он тихо повторил за ней:

— Соперник…

— Ну? То самое слово, да? Я имею в виду Данта Ромоли. Он стоит на твоем пути, дорогой мой!

— У тебя всегда было буйное воображение.

— Да, — не обижаясь, согласилась она, и вновь улыбнулась: — О, он очень симпатичен! И любит детей, и умеет с ними обращаться — редкое качество у мужчин.

Ноэль почувствовал какую-то тяжесть в груди, но даже себе отказывался в этом признаться.

— Если он такой чудесный, почему бы тебе самой не приударить за ним?

— А я подумаю над этим! По-моему, из этого получилась бы хорошая месть, а? Она отняла у меня моего мужчину, а я у нее отниму ее!

— Не смеши меня. Они знакомы многие годы. Что бы между ними ни было, ты бессильна будешь что-либо изменить.

Он ожидал, что она снова взорвется, однако вместо этого она спокойно и внимательно взглянула на него, о чем-то думая, потом сказала:

— Ты не знаешь, что между ними может быть? Ты не знаешь, кто они друг другу: друзья или любовники? Может, они когда-то были любовниками?

— Никогда не спрашивал.

— Правильно, — проговорила она, прищурив глаза. — Ты не хочешь знать правды. Так спокойнее. Пожалуй, тебе было бы даже выгодно, если бы мне удалось увлечь Данта. Пожалуй, ты даже был бы мне за это… благодарен.

Проговорив это, она быстро подошла к нему и закрыла пальцами ему рот. Он отбросил ее руку и жестко сказал:

— Благодарен? Как же!

Она чертыхнулась и снова отошла от него, потирая руку.

— Ты безумец! И я тоже дура, что приехала! Дура, я надеялась на то, что ты пересмотрел свои чувства! Дура, что думала, что ты ждешь моего возвращения и возвращения своих детей!

— Дура, согласен. Другое дело — дети. Если ты позволишь мне стать их полным опекуном, я возьмусь за это.

— Как же, жди! Ну, ничего! Я никуда не спешу, поэтому поживу у вас до-о-лго! А потом посмотрим, кто из нас сумасшедший.

— Должен напомнить, что не приглашал тебя. Это мой дом.

— Твой и твоей мачехи!

— Нет, только мой. Она имеет право только на то, что нажито с моим отцом со времени их свадьбы. Таковы законы Луизианы.

— А мне плевать на твои законы! Имеет она право на этот дом или не имеет, мне как-то все равно. Но я уверена, что ей будет интересно узнать, что ты о ней думаешь и что чувствуешь!

Ни один мускул не дрогнул на лице Ноэля, пока он выслушивал угрозу.

— Ты думаешь, она до сих пор не знает этого?

Констанция засмеялась:

— Она смотрит на тебя глазами женщины, которая видит опасность вместо обещания любви, врага вместо друга. Нет, она не знает.

— В таком случае скажи ей, — тихо произнес он. — И посмотрим, будет она видеть во мне врага, как ты, или нет.

Усмешка исчезла с ее лица.

— Благодари за то, что я вообще вижу в тебе кого-то!

Рива сняла платье, надела купальник кремово-кораллового цвета, а поверх него восточный халат из хлопка кремового оттенка. Затем она прошла к бассейну. Ноги у нее были босые. Она очень любила ходить босой и никогда ни перед кем за это не извинялась. Так она себя чувствовала свободнее, так она лучше ощущала саму себя.

Для Ривы одежда была особой формой маскировки. Она использовала наряды для создания имиджа холодной и элегантной аристократки. Временами ей казалось, что она сама и ее имидж сливаются в одно целое, но это было нечасто. Поначалу тут свою руку приложил Космо. Вскоре она поняла в этом пользу для себя и стала работать над собственным имиджем сама. Если за маской скрывалась все та же деревенская девчонка, все время немножко напуганная и потерянная, то лишь немногие имели привилегию знать об этом.

Дант Ромоли был в числе этих немногих. Он улыбнулся, когда увидел ее босые ноги и то, как она с осторожностью выбирала затененные участки террасы, стараясь не наступать на разгоряченные солнцем кирпичи. Он и сам несколько минут назад преобразился, надев купальный костюм в кабинке, стоявшей за римскими колоннами бассейна и специально предназначенной для переодевания.

В той части бассейна, которая была ближе к дому, было мелководье. Сейчас он стоял там, а Коралия и Пьетро наперегонки плыли к большому синему мячу, который он кинул. Усталость, навеянная действительно тяжелой дорогой, сменилась в детях радостью от плавания и живым восторгом.

Рива скинула свой халат и опустилась на край бассейна. Немного погодя она попробовала пальцами ног воду. Она в любую минуту готова была включиться в детскую игру, если Пьетро и Коралия изъявили бы такое желание, но сама не хотела форсировать события. По-настоящему купаться ее сейчас не тянуло. По-видимому, вполне хватало утренних заплывов, которые она с удовольствием делала в течение многих лет. Что касается жаркого солнца, то она не была его поклонницей. Глубокий сильный загар, может, в каких-то частях страны и ценился, но в Луизиане он воспринимался в лучшем случае как юношеская беззаботность, а вообще-то как идиотизм. Долгое нахождение под южным солнцем являлось не только дикой пыткой для организма, но кроме того было очень опасным. Наконец, в этом штате светлый, бледноватый цвет кожи никогда не выходил из моды, ибо был редким.

Приятели Эрин по колледжу увлеченно предавались игре в салки. Поскольку сама Эрин уже вышла из игры, она подплыла к Риве, затем встала на мелком месте и присела на бордюр рядом с ней, перекинула волосы через плечо, чтобы выжать из них воду, и, кивнув в сторону детей, сказала:

— Не могу поверить, что жена Ноэля все-таки приехала. Я думала, она презирает его.

— Похоже, он оставил ей право совершать сюда визиты.

— Удивляюсь ее хладнокровию. Даже телеграмму не послала для предупреждения.

Рива глянула сбоку на племянницу:

— Учись аристократизму.

— Детишки мне нравятся, хотя и довольно спокойные. Какова же их мамаша?

— Ли забыла, что ты ее никогда не видела. Пожалуй, ее можно назвать красавицей.

Эрин удивленно приподняла брови и посмотрела на тетю.

— Что-то не слышно теплоты в твоем голосе, тетушка.

— Я ведь ее почти не знаю, — запоздало извиняясь, произнесла Рива. — Видела всего несколько раз. Один раз здесь, сразу после их свадьбы, и еще как-то в Париже.

— Я так и не поняла, что такое стряслось, что они развелись. Я знаю только, что они жили во Франции, рожали детей и еще, что она как-то особенно предалась работе с драгоценностями на каком-то чердаке и Ноэль остался один.

— Вряд ли это можно назвать чердаком, — усмехнувшись, поправила племянницу Рива. — Если уж по правде, то это была роскошная квартирка с собственным садом, которая, совершенно случайно, конечно, оказалась расположена всего через улицу от дома старого дядюшки герцогини Виндзорской. Больше я ничего не знаю. Если хочешь больше просветиться в этом вопросе — спроси у Ноэля.

— Нет уж, спасибо! Мне еще не надоело жить! Хватит с меня того, что знаешь ты.

— Понимаю тебя.

Ноэль действительно во всех отношениях был человеком, к которому следовало приближаться с опаской. Если дело касалось чего-то для него личного — он был просто невыносим. Он всегда этим отличался.

Несколько минут они молчали, глядя на то, как Дант играет с детьми. Он вскоре обнаружил, что они плавают, как дельфины, и перешел с ними на более глубокое место. Коралия взобралась к нему на спину, обняв его руками за шею, в то время как Пьетро прыгнул на подогнутые колени Данта и отчаянно отклонялся назад всем телом, балансируя в воздухе руками. Дант стал поворачиваться, как карусель, быстро увеличивая скорость. Дети кричали от восторга, пытаясь удержаться на нем. Потом Пьетро и Коралия, раскачиваясь в разные стороны, стали предпринимать попытки опрокинуть Данта, как лодку.

Эрин кивнула на него и сказала:

— Таким, как он, как раз и нужно иметь собственных детей.

— Обычно тут не обходится без наличия матери.

— О, я знаю это, училка!

— Просто хотелось проверить, действительно ли вас в колледже чему-то учат, — улыбнувшись племяннице, сказала Рива.

— Ну, проверила? И не пытайся уйти от темы! Как насчет тебя и Данта?

— Я уже совсем старушка.

— Нет, нет, нет! Так легко не отделаешься, тетя! Очень много женщин, которые заводят детей после сорока. Главное, быть в этом осторожной.

— Спасибо, доктор, — ответила Рива.

— Бесполезно, Эрин! — крикнул Дант неожиданно. — От твоей тети ничего не добьешься. Еще та осторожность! Ни слова о замужестве, еще меньше о детях! По крайней мере, еще целых полгода.

Рива нахмурилась. Она и забыла, что голоса очень далеко разносятся по воде.

— Я никогда такого не говорила!

— Разве? — невинно переспросил он, возясь с ребятами. — А вот я готов поклясться, что говорила.

Взгляд черных глаз Данта был устремлен выжидающе на Риву, но тут Коралии каким-то чудом удалось сделать стойку у него прямо на шее, и это отвлекло его внимание. Но Рива не избавилась от внимания к себе: на нее пристально глядела Эрин. Она могла себе представить, о чем думает сейчас и о чем про себя любопытствует девушка. Рива уже давно знала, что окружающие подозревают ее и Данта в том, что у них любовные отношения. Все, включая и Ноэля. Но на самом деле все это было так давно, что переросло совсем в иное качество. Истина была не так проста, как все думали. Она была известна только ей и Данту, и их обоих устраивало держать ее в тайне от других.

Над бассейном пронесся восторженный свист одного из друзей Эрин. Юноша очумело уставился на заднюю галерею. От потрясения он даже перестал двигать в воде руками, тут же пошел на дно и, вынырнув, стал отплевываться.

А все дело было в том, что из вечерней тени, окутавшей галерею, на открытое пространство террасы выступила женщина. Она двигалась неторопливо и делала вид, что не замечает того, что была почти нагая! Ее купальник состоял из трех маленьких треугольничков из шелка цвета морской волны, подвязанных тонкими серебристыми веревочками. С ее плеч свешивался какой-то халатик-накидка, который развевался при каждом ее шаге, словно невесомая мантия из прозрачной ткани. Ее роскошные волосы были заплетены в длинную косу, переброшенную через плечо вперед. А красивое тело было покрыто умопомрачительным загаром.

На секунду Рива даже пожалела о своем прохладном отношении к солнечным лучам. Затем, поднявшись, она поприветствовала Констанцию.

Женщина помахала орущим детям рукой, еле заметно кивнула друзьям Эрин, столпившимся на дальнем конце бассейна, затем медленно скинула с себя накидку, которая замедленно упала на кирпичи. Констанция подошла к краю бассейна, на какую-то секунду приподнялась на носочки и, мощно оттолкнувшись от бордюра, глубоко нырнула. Показавшись через несколько секунд на поверхности воды, она красиво и ровно поплыла, совсем не обращая внимания на друзей Эрин, шарахавшихся от нее в разные стороны. Констанция приблизилась к Данту и остановилась, поддерживая себя на воде легкими движениями рук.

— Было очень любезно с вашей стороны посмотреть за Коралией и Пьетро, — сказала она грудным голосом. — Не имела возможности раньше отблагодарить вас адекватно, но теперь готова. Считайте меня своей должницей.

Дант восторженно глядел на сицилийку, хотя в глубине его глаз чувствовалась осторожность.

— Не стоит благодарности, — ответил он. — Мне это доставляет только удовольствие.

— Они так быстро привязались к вам. Это на них непохоже. Обычно с незнакомыми людьми они ведут себя сдержанно. Вы необычный человек.

— Просто я дал им возможность кричать, орать и безумствовать после трудного трансатлантического рейса.

Констанция улыбнулась так, как будто не знала, верить ли ей в столь простое объяснение «необыкновенности» Данта.

— И что же, они кричат, орут и безумствуют?

— Сами видите, — ответил Дант, отражая сбоку очередную атаку маленького Пьетро. Он подхватил его, перевернул в воздухе и обрушил обратно в воду.

Сицилийка отвернулась от брызг, затем подплыла к тому месту, где было мелко, и встала на ноги. Она посмотрела на Данта как будто впервые и сказала:

— У вас очень интересное лицо. Редкое. Как старинная монета.

Дант осклабился:

— Это мне известно. У меня, что называется, аристократический нос.

— Да, особенный, я бы сказала. Уж вы на меня положитесь: в лицах я специалист.

— Я всецело полагаюсь на вас.

Рива, наблюдавшая за ними издали и слышавшая разговор, сразу узнала гибкую тактику Данта. В глубине души она подумала, что, если Констанции взбрело бы в голову окрутить Данта, а именно это, похоже, ей и взбрело в голову, она могла бы подходить к нему помягче. Не так откровенно. Несмотря на свободный образ жизни, Дант относился к числу консерваторов в отношениях с женщинами.

Со стороны террасы донесся какой-то звук. Она обернулась и увидела Ноэля, который садился на стул у одного из столиков. Он снял галстук и расстегнул воротник сорочки, потом засучил рукава до локтей. Служанка, следовавшая сзади, поставила перед ним высокий подмороженный бокал с каким-то напитком. Из бокала выглядывала веточка мяты. Он негромко поблагодарил ее, взял бокал и сделал глоток. Он глядел жестким взглядом на свою бывшую жену, флиртующую с Дантом.

Рива накинула на плечи халат, поднялась со своего места и направилась к Ноэлю. Тот, завидев ее, отодвинул для нее стул рядом с собой. Она подошла и села.

— Хочешь выпить? — спросил он.

Она отрицательно покачала головой. Он сделал второй глоток. Она наблюдала за тем, как движется кадык на его загорелой шее. Потом сказала:

— Скажи, Констанция и дети надолго у нас останутся?

— На месяц-два, не больше.

— Это… хорошо для тебя.

Он прямо взглянул ей в глаза.

— Прошу прощения за беспокойство.

— Да что ты! Все равно это твой дом.

— Но ты в нем хозяйка.

Это было так на самом деле.

— С твоей помощью. Твои гости никого здесь не обеспокоят.

— Я тоже так думаю. К тому же ты ведь всегда готова к приему гостей?

В этих его словах промелькнула ирония, как будто ему это не нравилось в ней. Она поначалу хотела спросить его об этом, но поняла, что он все равно не даст ей удовлетворительного ответа. Поэтому Рива просто сказала:

— Твой отец научил меня этому.

— Конечно. Ты была хорошо натренирована. Настоящая хозяйка замка под названием «Бон Ви».

— Умелая хозяйка, если не возражаешь.

— Что ты! Не могу не отдать тебе должное.

Она вдруг почувствовала отвращение к холодной формальной вежливости их разговора. Это был один из способов войны, которую они вели между собой. Было бы намного лучше, если бы им удалось действовать в открытую, если бы они, как дети в бассейне, могли кричать, орать и безумствовать. Но нет, сдержанность побеждала и в нем, и в ней.

— Ты так меня нахваливал, — сказала она, поднимаясь со стула. — Надо это как-то оправдывать. Пойду распоряжусь насчет ужина для гостей.

Ноэль промолчал. Она ушла. Он смотрел ей вслед до тех пор, пока бледный цвет ее халата не растворился в глубине холла.

— Папа! Папа! Видел, как я плавал?

Это был Пьетро. Он вылезал из бассейна. С каждым своим шагом оставляя на кирпичах мокрые маленькие следы ног, он побежал к Ноэлю. Улыбка тронула вытянутое лицо Столета, и он почувствовал, как сильно забилось в груди сердце, когда подхватил маленькое и мокрое тельце сына и прижал его к себе. Он боялся, что Пьетро совсем забыл его — ведь они давно не виделись. Оба ребенка выглядели гораздо свежее и веселее после купания, скука и усталость, от которых они едва не плакали еще час назад, испарились.

— Да, я видел, — подтвердил Ноэль. В общении с детьми его голос всегда был теплым и глубоким. — Ты отлично умеешь плавать.

— Я помню, как ты меня учил. Я все запомнил, что ты говорил и показывал, когда еще жил вместе с нами.

— Молодец, я горжусь тобой.

— Я очень хочу, чтобы ты вернулся, папа. Я без тебя очень скучаю.

Коралия, вышедшая из воды чуть позже брата, тоже приблизилась к отцу и прислонилась к его плечу. Она откинула назад мокрые волосы, прилипшие было к шее, и заложила их за уши совсем как взрослая девушка. Все же ее голос, когда она заговорила, был тонким и детским:

— Ты можешь вернуться домой, в Париж?

Ноэль нежно обнял ее за плечо, притянул к себе Пьетро, потрепал его за очаровательные смуглые кудряшки, поцеловал в голову:

— Я тоже без вас скучаю… Так сильно, что и сказать не могу… Но я не могу вернуться домой.

— Почему? — обиженно спросила Коралия.

Ноэль глянул поверх головы сына в ту сторону, куда ушла несколько минут назад Рива, и тихо произнес:

— Мой дом здесь.

— А как же мы?

— Я бы очень хотел, чтобы и вы тут чувствовали себя как дома.

— Я бы тоже хотел, — сказал Пьетро упавшим голосом, потом вдруг стал вырываться из объятий отца. — Пусти, папа, мне больно!

— Прости, — грустно отозвался Ноэль. — Прости, сын.

 

4

Эдисон Галлант сидел в лимузине и ждал, пока швейцар откроет перед ним дверцу. Этот человек был нанят как раз для такой работы, так пусть ее и делает. Кроме того, ему доставляло удовольствие спокойно выглядывать из темного длинного окна огромного автомобиля и видеть, как собравшаяся толпа туристов оживленно перешептывается, восторженно разглядывая лимузин. Галлант был на самом верху блаженства, когда вышел из машины на тротуар и услышал, как вокруг произносят его имя. Лимузин был весомой частью созданного им предвыборного имиджа, пусть и взятой напрокат частью. Люди ожидали увидеть роскошного человека на роскошной машине, и Эдисон искренне хотел оправдать их ожидания. Анна считала, что лимузин — это неестественно, фальшиво. Однако ж всегда садилась в него вместе с мужем без возражений.

Этот отель был выбран по настоянию Анны. Он располагался во французском квартале. Конечно, была бы воля Эдисона, он предпочел бы «Шара гон» или «Марриот на канале». Он предпочел бы какое-нибудь уютное местечко подальше от этого скопища узких улочек. Тем не менее ему пришлось согласиться въехать в «Ройял Орлеан» и смириться с окружающей обстановкой и с тем фактом, что на этом самом месте отели стояли уже свыше полутора веков. Он согласился остановиться здесь, только чтобы она заткнулась. Он прекрасно знал, что Анна балдеет от старины и что спорить в данной ситуации вредно для здоровья.

Гостиница, впрочем, оказалась вовсе не старинной, а только была стилизована под старину. Ряды окон изогнутой формы, железные керосиновые лампы… Обслуживание было хорошим, кроме того, он вынужден был отдать должное расположению отеля. До ресторанов и кафе — например, «К-Поль», «Бреннан» или «Антуан» — было рукой подать. Значит, ему не потребуется каждый раз вызывать лимузин и тем самым удастся прилично сэкономить. Но некуда было деться от туристских колясок с откидным верхом, которые запруживали всю улицу перед отелем, от изъеденных молью потников на спинах мулов, некуда было деться от тех звуков, которые они издавали, от их шевелящихся ушей. Без всего этого он прекрасно бы смог обойтись. Впрочем, его нельзя было назвать неженкой. Даже к запаху лошадиного дерьма он смог бы привыкнуть, раз не оставалось другого выхода.

Пока швейцар помогал выбираться из лимузина его жене, Эдисон отдавал шоферу распоряжения относительно следующего утра. Затем он взял Анну под руку, и они вместе прошли через специально открытые для них медно-стеклянные двери парадного входа внутрь отеля. Поднявшись по мраморной лестнице длинного вестибюля, освещенного светом канделябров, и переступив через гору чемоданов оформлявшихся туристов, они направились к лифтам.

Лифт, в который они вошли, оказался пустым. Маленькое чудо из разряда тех, что нечасто случаются в гостиницах. Когда лифт тронулся, Анна повернула лицо к мужу и сказала:

— У тебя странный вид. Что-нибудь случилось?

Это был один из трюков его жены: дождаться того момента, когда формально можно задавать вопросы, зная, однако же, что он не расположен сейчас их выслушивать. Она отлично понимала, что это раздражало его. Порой он думал, что она задает вопросы только потому, что знает, что его это раздражает. Она также прекрасно знала, что он вынужден будет ответить ей вежливо — а вдруг кто-нибудь да подслушает? Чертов имидж требовал этого. Теперь всякий раз Эдисону приходилось сдерживаться и помнить о том, что он кандидат.

— Нет, дорогая, все отлично.

В их номере царили покой, прохлада и роскошь. Все это напоминало мягкий шерстяной ковер. Эдисон плюхнулся в одно из кресел и потребовал себе стакан виски «Бурбон» со льдом. Анна прошла к бару, налила стакан и положила лед из ведерка, оставленного наготове. Не говоря ни слова, она передала мужу стакан и отправилась в спальню. Он слышал, как она там передвигается. Затем хлопнула дверь — Анна пошла в ванную.

Эдисон сделал большой глоток, потом поставил стакан на боковой столик и снял пиджак. Он бросил его прямо на пол и ослабил галстук. Боже! Он понял, что нуждается в душе. После многочасового пребывания на жаре от него воняло, как от дикого борова.

Он хотел расслабиться, но в последние дни это удавалось ему с каждым разом все труднее и труднее. В те минуты он жалел, как никогда, о том, что ради соблюдения своего поганого имиджа пришлось бросить курить. Разве что таблетку принять? Он поднялся, подхватил со столика стакан и прошел с ним к окну. Оттуда открывался вид на крышу нижнего яруса отеля. На небольшом пространстве крыши был разбит стандартный декоративный сад: деревья в горшках, стулья полукругом, пористый, пружинящий пол. Скучно. Он с раздражением задернул шторы и, опершись спиной о стену, стал невидяще глядеть себе под ноги.

Ребекка Бенсон. Рива Столет. До сих пор ощущения от встречи были такие, как будто кто-то сильно ударил его в живот. Или, еще того хлеще, в пах. А он-то думал, что уже все забыл. Во всяком случае, он приложил к этому много усилий.

Боже! А все-таки она была самой сладкой ягодкой, которую он когда-либо в своей жизни пробовал. Все произошло тем летом. Это было его последнее лето свободного человека. Надо было «отрываться»! Он полагал, что неотразим со своим «шевроле» с откидным верхом; он полагал, что девчонки будут укладываться перед ним штабелями… Он очень мало себя знал тогда.

Тот день на пруду… Старик Ботинки боялся шокировать сестер Бенсон. Долго упирался. Но они все три были такими спелыми, такими готовыми, что к ним тянуло всякого с непреодолимой силой. Дрожь прошла у него по спине, когда он услышал их смех. Он поклялся себе, что поимеет всех трех еще до конца лета. Он никогда ни с кем не делился этой своей тайной. Даже с Ботинками. Ботинки… Он просто не смог бы этого понять и оценить. А вот Эдисон понимал. Ему нужно было сделать нечто, что укрепило бы его в своих собственных глазах. Ему нужно было самоутвердиться. Он должен был доказать себе, что способен окружить себя удовольствием, способен сделать себе хорошо, даже если для этого потребовалось бы пойти поперек воли других. Он должен был доказать себе, что может расположить к себе людей, заставить их любить себя. Хотя бы временно. После получения ожидаемого — гори все синим пламенем. Ему будут неинтересны переживания этих людей после того, как он получит от них то, чего станет добиваться.

С Бет все было просто. Еще неизвестно, кто кого заманивал в свои сети. Она была полностью готова повернуться спиной к далекому мужу и лицом к маленьким жизненным радостям, к тому, чтобы провести с парнем ночку на сеновале и показать ему. чему она научилась за время замужества. Вторая… как бишь ее звали? Мэри? Марта? Нет, Маргарет. Точно, точно… Из всех трех она была самой благочестивой. Из рассказов опытных людей Эдисон знал, что порой благочестивые оказывались в любви самыми пылкими. Она все хихикала и строила застенчивые улыбочки, делала вид, что возмущается, когда он ее целовал. Но видно было, что ей это нравится. То жестом, то взглядом она всячески поощряла его. Если бы было время, он несомненно забрался бы к ней в трусы.

Но времени не осталось.

До сих пор его бросало в холодный пот при воспоминании о том, чем для него закончилась та ночь. Свой «шевроле» он разбил и сдал в ремонт, поэтому на время одолжил у дяди его развалюху. Целыми днями он разъезжал на этой машине, пил пиво и пытался спрятаться от жары. С ним постоянно были Ботинки и еще пара-тройка ребят. Однажды они нашли под сиденьем обрез. Очевидно, дядя запасся им в связи с обострением борьбы за гражданские права. Играть с оружием начал Ботинки и еще какой-то идиот. Они все подбивали его поехать в лес и поохотиться на кроликов или ланей.

Когда мимо них как-то проехал грузовик, набитый черными, им показалась весьма забавной мысль помахать им вслед обрезом и устроить охоту. Тогда эта идея и Эдисону понравилась. Он заметил, что за баранкой грузовика сидела та белая сучка. Как-то он пытался подклеиться к ней, но она назвала его белозадым маменьким сынком и посоветовала утереть сопли и бежать домой есть кашку. Теперь ему казалась отличной мысль немножко попугать ее, показать ей, что он вовсе не такой сосунок, как она думает.

Они поехали вслед за грузовиком, вначале не имея никаких конкретных намерений. Но сучка попыталась уйти от них, нажав на акселератор. Они погнали грузовик по холмам, по резким изгибам дороги, где тому приходилось балансировать на двух колесах, по проселочным дорогам на окраине города. Наконец белой сучке надоело драпать. Да она, видать, и здорово устала. Она резко затормозила, остановилась, а затем вдруг развернула свою машину на сто восемьдесят градусов и направила ее в лобовую на темный «седан» подростков. Она прочно сидела за баранкой, на ее лице застыла решимость. Грузовик проехал в нескольких дюймах от борта «седана», едва не спихнув его с дороги. Ребята, находившиеся в машине дяди Галланта, заорали и зачертыхались. Увиливая от столкновения с грузовиком, где за баранкой сидела дура, которая могла запросто и убить, Эдисон наехал на чей-то штакетник. Это их всех обозлило, и охота возобновилась. Еще один или два раза сучка разворачивала свой грузовик и таранила им «седан». Вернее, делала вид, что таранила. Думала напугать…

Кто-то крикнул:

— Стрельни-ка в них! Покажи им силу! Посмотрим, как у них задницы затрясутся!

Обрез передали в руки Эдисону, как самому лучшему стрелку. Он держал оружие в одной руке, а другую — на баранке. Он ждал, пока грузовик подъедет ближе. При свете уличных фонарей он уже мог видеть лицо воительницы за права черных. Она смеялась. Тогда он вскинул обрез и спустил курок.

Он думал как следует припугнуть ее, и только. Бог свидетель. Он, собственно, и не целился-то в нее по-настоящему. Но лобовое стекло надвигавшегося грузовика взорвалось тысячей мелких осколков, а лицо женщины обагрилось кровью. Грузовик судорожно дернулся влево, съехал с дороги, промчался по какой-то лужайке и врезался в стену дома.

Эдисон изо всех сил нажал на газ и умчался подальше от того места, вон из города, на природу. Ребята, сидевшие в машине, истошно орали, бросались друг на друга. Ботинки показал, как быстрее скрыться. Они промчались по кочкам вблизи дома Бенсонов и по тропинке съехали к пруду. Там Ботинки и ребята вышли и разошлись по домам.

Эдисон долго сидел в машине, положив руки на руль, по временам проверяя, унялась ли в них дрожь. Наконец он вернулся к дому своего дяди и поставил «седан» в гараж, тщательно вычистил обрез и положил его под сиденье, туда, где они его и нашли. После этого он вошел в дом, рухнул на постель и тут же уснул.

Смерть Бет той же ночью, когда он узнал о ней, потрясла его, как еще ничто в жизни не потрясало. Он смотрел на нее, восковую и безжизненную, лежавшую в доме для гражданской панихиды в гробу, он смотрел на нее и знал, что вместе с ней погиб его ребенок. Он терзался чувством большой вины. Думал, что эта боль убьет его. Он знал, что больше никогда в жизни не будет испытывать такой боли, позволять себе испытывать такую боль. Справиться с ней ему помогло присутствие малышки Ребекки — Ривы.

Он отвез ее вечером из скорбного дома домой, и они долго молча сидели в машине и смотрели на черное небо. Потом они говорили о Бет, о том, какая она была, как любила жизнь, как ужасно, что ее теперь нет. Они оба немного поплакали и утешали потом друг друга. Дошло до того, что Эдисон едва не убедил себя в том, что на самом деле любил Бет и на самом деле был убит ее смертью. На это его наводила Ребекка. Они раскисали все больше и больше, но наконец ему удалось взять себя в руки. Потом он обратил внимание на то, как зазывно топорщатся под блузкой груди младшей сестры Бет, какой дивный аромат исходит от ее волос. Это захлестнуло его, словно мощной волной, он и вздохнуть не успел. Он так неистово захотел обнять ее, схватить ее, что перестал окончательно понимать то, что она ему говорила.

Потом до его слуха донеслось что-то.

— Что? — спохватился он и тут же понял, что его слово прозвучало до ужаса глупо и тупо.

— Я говорю, — повторила она, — думаешь ли ты, что я поступила правильно, не рассказав агентам ФБР о машине, которая, как я видела, ехала той ночью к пруду? Не будет ли у меня неприятностей из-за того, что я смолчала?

Боже! Надо было срочно что-то придумывать! Он сел прямее.

— Кому… Кому ты об этом рассказывала?

— Никому. Поначалу я сама об этом толком не думала. У меня просто не было времени. То к маме надо было, то домой, то к Бетти… Не оставалось ни минутки покоя…

— А как Маргарет?

— Ее тогда со мной не было. Я пошла проверить, что стряслось с Бет, одна. Но мне ясно, что эта машина имеет какое-то отношение к убийству той женщины на грузовике… Теперь мне это стало ясно. Кто бы ни сидел в той машине, видно было, что он сильно торопился. А полиция сообщала, что машина с убийцами как раз скрылась за городом в южном направлении. То есть где-то у нас. Мне ужасно стыдно сознавать, что я могла чем-то помочь в розыске убийц, но просто смолчала…

— Ты не можешь быть так уверена в том, что та машина имеет прямое отношение к… к убийству! А ты не подумала о том, что это просто парочка искала местечко, где порезвиться?

— Я тоже так решила сначала, но люди в машине вели себя как-то странно… Полезли прямо в деревья, на узкую тропинку…

Он махнул рукой:

— Да плюнь ты на это! Десять против одного, что машина не имеет никакого отношения к убийству. К тому же лучше не связываться лишний раз с полицией.

— Ты действительно так думаешь? Это твое… твое мнение как специалиста?

Его мнение как специалиста. Господи, как здорово звучит! Она уже считала его дипломированным юристом.

— Именно, — сказал он и поменял позу так, что его правая рука легла на спинку сиденья, где была Ребекка. Он решил как можно скорее поменять тему разговора, ибо, в конце концов, это не довело бы до добра.

Он наклонился к ней, вдыхая теплый аромат ее тела: смесь солнечного света, льняной одежды, яблочного одеколона и собственно запах юного женского тела. Она повернула к нему в темноте лицо и взглянула ему в глаза. Он поймал этот взгляд при свете голой лампочки, которая болталась на крыльце дома Бенсонов. У нее были широко раскрытые глаза. На какую-то долю секунды Эдисон испытал сильный страх. Ее взгляд был исполнен горечи, скорби и детской мудрости. Он пронизал его насквозь. Защищаясь, он вынужден был закрыть глаза. Затем он притянул ее к себе и уткнул свой рот в изгибы ее сомкнутых свежих губ. Они были мягкими и влажными, как у ребенка. Его рука нашла ее грудь и сжала нежную, но уже окрепшую плоть. В нем взыграло страстное, дикое желание взять ее немедленно, быстро, грубо… На заднем сиденье.

Он не сделал этого. Не сделал потому, что она его оттолкнула.

— Я… Я думала, что ты любишь Бет.

— Я люблю!.. Любил… Но ты так на нее похожа, что мне кажется, будто это не ты, а она возвращается ко мне. Только ты… Ты нежнее, желаннее… Я знаю, ты сможешь помочь мне забыть об утрате…

— Забыть Бет?!

В ее голосе прозвучал ужас. Ему необходимо было что-то быстро возразить.

— Нет, нет, ее забыть нельзя! Просто ты поможешь мне притупить боль и чувство вины.

Он коснулся своим лбом ее лба и печально вздохнул. Совершенно искренне. Она не отстранилась. Тогда он еще раз поцеловал ее, уже по-настоящему, просунув язык в ее рот.

На этот раз она не так взорвалась, но все же отклонилась назад, выскользнула из-под его руки и тут же вышла из машины. Он тоже вышел, намереваясь довести ее до двери дома. Он не отчаивался — времени еще было много.

Он ходил с ней на похороны, стоял с поникшей головой у могилы, терпеливо, под палящим солнцем. Он отвез на машине ее мать домой из больницы, помогал ей и Маргарет варить суп… Он остался в городе, хотя занятия в колледже уже давно начались. Он не мог заставить себя уехать.

Его давил страх.

Страх за то, что знала Ребекка. Страх за то, что она могла прочесть в его глазах тогда, в машине. Он боялся, что она могла что-то кому-то сказать, а его не будет поблизости, чтобы остановить ее. Он боялся, что она может рассказать о виденной ночью машине матери или сестре, а те еще кому-то. Это могло дойти до полиции, и его арестовали бы прямо в Тьюлейне, на глазах у всех. Жизнь была бы окончена. Будущее было бы закрыто для него навсегда. Наконец, он не мог уехать, потому что дико хотел ее. Хотел так сильно, как ничего до этого в жизни. И он хотел ее не только потому, что она была самым очаровательным существом женского пола, которое когда-либо встречалось ему на жизненном пути… Если бы она отдалась ему, это значило бы, что она верит ему, что она любит его, что она не станет его сдавать в руки закона…

Как-то вечером его обуял такой сильный страх за себя, что он повез ее на обратном пути из «Дэри Куин», где они ели мороженое, не домой, а по тропинке на пруд. Остановив машину, он повернулся к ней и произнес слова, которые вот уже несколько дней не могли сорваться с его языка:

— Выходи за меня замуж.

— О, Эдисон, ты ведь шутишь? Тебе еще несколько лет учиться в колледже, а я…

— Что ты?

— Мне только пятнадцать.

— Достаточно взрослая, — ответил он и снова поцеловал ее, смакуя вкус ее губ, словно они были дивной конфетой с начинкой в глубине ее рта.

— Мама никогда не подпишет нужные бумаги, — проговорила она, отстранившись.

— Мы можем уехать из этого штата. До Арканзаса рукой подать, а согласно тамошним законам не требуется никакого испытательного периода. Там даже свидетельства о рождении не спросят.

— Но для мамы это будет таким потрясением! Она очень огорчится… Наконец, мой поступок может просто убить ее.

— Погорюет немного и перестанет. Ты знаешь же, что она против меня ничего не имеет. Она будет только рада, что ее дочь связала свою судьбу с будущим юристом.

— Маргарет придется одной заботиться о ней.

— Маргарет прирожденная сиделка; ей это очень нравится. Кроме того, она получит возможность совсем скоро выйти за Ботинки, который переедет жить к вам.

Он чередовал свои аргументы поцелуями и нежными ласками. Он чувствовал, как учащенно стучит ее сердце, будто в грудной клетке бьется какой-нибудь маленький зверек. Под его руками набухли и напружинились соски ее грудей. Он видел, как живое любопытство пробивает себе дорогу через ее смущение. Девчонки всегда любопытны.

Он безостановочно шептал слова любви, даже не прислушиваясь к своему собственному голосу. Напрягшийся до боли его половой член дергался от бившейся в нем крови и лишал его разума. Одной рукой он расстегнул рубаху и, взяв ее руку, положил на свою волосатую уже грудь. Он водил ее рукой по своей груди, плечам, торсу до тех пор, пока Ребекка сама не принялась за изучение его тела.

Как хрупка была ее талия и одновременно как крепки и налиты ее груди! Несмотря на то что в ней чувствовалась гибкая девичья сила, она была такой маленькой и нежной в его объятиях, что он ощутил, что может взять ее без особого труда. Впрочем, он боялся напугать ее. В самом деле боялся. Нежная, милая, она была самой вкусной вишенкой, какую он когда-либо пробовал в жизни.

Он расстегнул ее блузку и увидел розовато-белые и совершенные по форме груди. У него захватило на секунду дух от этого зрелища. Он ощутил неистовое, непреодолимое и дикое желание обладания ею, когда брал в рот один за другим ее соски. Легкий стон, вырвавшийся из ее уст при этих его прикосновениях, горячим одуряющим пуншем ударил ему в голову, и он, не помня себя, сильно прикусил один из сосков. Она вскрикнула от боли, но он языком быстро утешил ее.

У нее была нежная шелковистая кожа на внутренней поверхности бедер. Маленький бугорок под трусиками был теплым и влажным. Наступала очередь самого главного. Послышались слабые тихие протесты, но он бесповоротно решил преодолеть их, хорошо зная, где следует осторожно надавить и погладить. Только очень осторожно и очень нежно.

Как она вся напряглась! Как она совершенна! Он уже мало что соображал, в ушах стоял непрекращавшийся звон, голова горела. Кроме того, он изогнулся так, что руль стал давить на ягодицы. Затаив дыхание и на несколько секунд взяв себя в руки, он поднял ее с того места, где она полулежала между передними сиденьями, распахнул ногой дверцу машины со своей стороны и помог ей выйти. Тут же он откинул вперед спинку ее сиденья и заставил ее влезть на заднее.

— Эдисон, нет, — шептала она, пытаясь сопротивляться. — Я… не хочу этим заниматься. Отвези меня домой. Пожалуйста.

Он хорошо знал, какое значение следует придавать этим запоздалым возражениям. Он втолкнул ее внутрь. Она за что-то зацепилась и упала спиной на заднее сиденье. То, что и требовалось. Он проскользнул вслед за ней, добрался до нее и накрыл ее рот своим, одновременно исследуя рукой то, что было у нее под расстегнутой блузкой. Он нежно помял ее груди, потом наклонил голову и снова стал лизать соски.

Ее молчаливое сопротивление окончательно разгорячило его. Он толкнул ее спиной вниз, нащупал рукой подол ее юбки и рванул ее вверх, почти одновременно стягивая трусики до колен. Вставив между ее сомкнутыми ногами свое колено, он расстегнул себе ширинку и спустил вниз брюки и трусы. Потом он взобрался на нее, упираясь коленом между ее ногами, схватил ее за руки и поднял их над головой. Он двигал своим коленом, старался занять позицию точно напротив ее самого потайного отверстия. Он ринулся туда. Затем услышал ее вскрик и почувствовал, как она дернулась под ним, в самую последнюю секунду все испортив. Но он уже не обращал внимания ни на что, кроме толчков горячей крови у себя между ног и вида ее притягательной дырочки. Он налег на нее всем телом, быстро двигая бедрами для того, чтобы удобнее устроиться. Он чувствовал, как весь дрожит от наслаждения. Уже будучи не в силах остановиться или хотя бы задержать кульминацию, он ринулся еще раз вперед, раздвигая своим сильным телом ее ноги все шире и поднимая ее колени все выше. Наконец с хрипом в горле он погрузился в ее глубины…

Гораздо позже он увидел, что она вся дрожит как от холода, что по ее белой груди текут крупные слезы. На какое-то мимолетное мгновение он ощутил себя ублюдком, но это тотчас прошло. Он снова поласкал ее осторожно, дал ей свой носовой платок, бормотал на ухо извинения и другие слова, в которых, как он знал, девушки нуждаются в подобных ситуациях. Затем он помог ей поправить прическу, одеться, хотя уже мучился желанием вновь задрать ей юбку и вновь взять ее. Он помог ей перебраться на переднее сиденье, занял место рядом с ней и включил двигатель. Машина стала удаляться от пруда. Он обнял ее за плечо и притянул ближе к себе. Когда они выехали на дорогу, Эдисон взял курс на Арканзас. Теперь, понятно, споров уже не возникало.

Эдисон Галлант, стоя в гостиничном номере в Новом Орлеане, сделал еще один большой глоток из стакана. Он позаботился о том, чтобы погасить опасность, которую представляла однажды для него малышка Ребекка, дорогая Рива… И он может еще раз это сделать. Ему уже будет не так легко сделать то же самое сейчас, но он сделает, И тогда богатая и могущественная миссис Столет поймет, что сделала большую ошибку, решившись было диктовать ему свои условия.

Сама мысль о предстоящем уже надувала ему штаны.

Из спальни к нему вышла Анна. Она приняла ванну и надела после нее розовый шелковый халат и такого же цвета тапочки. На щеках ее был румянец, и от нее исходил тонкий аромат шампуня «Хлоя», которым она постоянно пользовалась. Она не взглянула на мужа, выдерживая на лице маску, лишенную всякого выражения.

Рот Эдисона дернулся и напрягся. Он ненавидел, когда она себя так вела. И Анна прекрасно знала, что он это ненавидел. Это напомнило ему его мать, которая также всегда превращалась в молчаливую холодную статую, когда полагала, что он ей чем-то досадил. Все из-за того дурацкого вопроса в лифте! Если ей не понравился его ответ, то это ее проблемы.

Он одним махом осушил стакан и направился к бару, чтобы вновь его наполнить. Через плечо он оглянулся на Анну, которая села в кресло и взяла в руки журнал. Нейтральным голосом он сказал:

— По-моему, Рива Столет ослепительная женщина. Что ты скажешь?

— Я тоже так думаю, — был холодный ответ.

— Все при ней: внешность, первоклассное дело, где она голова, высокое общественное положение, наконец, денежки, которые она получила после того, как старик Столет сыграл в ящик.

— Да.

Голос Анны стал звонче, и она крепче сжала руками журнал. Обе реакции выдавали ее внутренние чувства. Обе реакции доставили Эдисону удовлетворение. Она знала, к чему все движется. Он проговорил задумчиво:

— Я бы хотел отведать ее красивой и роскошной попки.

Анна глянула на него с гневом и болью. Ее голос был ровным, даже бесстрастным, однако чувствовалось, что она лишь удачно сдерживается;

— Не сомневаюсь, поскольку ко всем женщинам ты относишься точно так же. Правда, подозреваю, что Рива Столет не доставит тебе такого удовольствия.

— Почему же?

Анна улыбнулась мужу, предчувствуя свою победу:

— Потому что, мне кажется, эта женщина обладает хорошим вкусом.

Он зарычал. Это был сильный удар. Она за это заплатит. Он поставил стакан на стол и двинулся к ней навстречу.

— А как насчет тебя?

Она быстро бросила журнал на столик, поднялась на ноги и стала отступать в направлении спальни.

— Я, — раздельно произнесла она, — не в настроении сейчас для игр.

— Жаль. А вот я в настроении.

Он быстро пересек ей дорогу и, схватив за плечо, развернул к себе лицом, дернул за пояс ее халата, и тот упал на пол. Как и ожидалось, под халатом ничего не было. Его чопорная и добропорядочная жена порой обнаруживала в себе чувственную нотку, которая изумляла его. Нет, нельзя было сказать, что она когда-либо набрасывалась на секс, как голодный на еду. Просто временами она усиленно делала вид, что умеет быть неплохой в этих делах.

Она толкнула его, но он схватил ее за руку и снова притянул к себе, положил одну руку ей на ягодицу, сжал ее и вплотную придвинул к ее животу свой бугрящийся пах.

— Оставь меня в покое! — вскрикнула она. — От тебя воняет потом!

— А тебе ведь это нравится, не так ли? — Он отпустил ее руку и запустил пальцы ей в волосы, затем накрыл ее губы своим открытым ртом, глубоко проникая языком. Другой рукой он двинулся вниз по ее позвоночнику, пока не закрыл пальцем ее задний проход. Она вся напряглась.

Он захохотал и стал оттеснять ее в сторону спальни до тех пор, пока не упал вместе с ней на кровать. Избавившись от своей одежды, он залез на нее, положил ее в позицию, надавил на нее и почувствовал, как она немного подвинулась под ним, чтобы ей было удобно. Он ерзал на ней в бешеном ритме; мыслями возвращаясь к той ночи на пруду, на заднем сиденье «шевроле». А в той женщине, которая была под ним, он видел гибкую и горячую малышку Ребекку. Он кончил слишком быстро и простонал одновременно в наслаждении и разочаровании. Ему было очень жаль, что этот акт не продолжился дольше. Его, разумеется, заботили вовсе не переживания Анны.

После того как Эдисон кончил и слез с нее, Анна Галлант еще несколько минут неподвижно лежала на прежнем месте, в прежней позе, невидящим взглядом уперевшись в потолок. Ее тело будто оцепенело, свешивавшиеся за край постели ноги затекли и ужасно ныли. В то же время у нее горела голова, в горле застыл комок, и слезы готовы были обильными потоками хлынуть из глаз.

Впрочем, она не позволила себе расплакаться. Осторожно двигаясь, как будто ее тело было из стекла и лишено чувства равновесия, она поднялась с кровати и прошла в ванную. Там она оперлась обеими руками о поверхность туалетного столика и стала смотреть на свое отражение в зеркале. Лицо было распухшим, и под глазами виднелись круги. Груди отзывались болью, а нижняя часть тела вся горела огнем. Где-то у горла дала о себе знать сильная дурнота, но она проглотила ее обратно.

Она привыкла уже. Она знала это и презирала себя за то, что позволяет так с собой обращаться. Так было всегда и так будет и впредь. Она, конечно, давно научилась средству самостоятельного снятия своих физиологических проблем, знала, как доставить себе если не удовольствие, то по крайней мере удовлетворение. И она знала, что сделает это через несколько минут, когда будет снова принимать ванну. Но это осознание вовсе не успокаивало ее.

Она была фригидной. И причина этого лежала на поверхности. Она достаточно прочитала литературы по этим вопросам, чтобы понять, что причина фригидности была в недостатке стимуляции со стороны партнера. Таким образом, она понимала, что вина не ее. Были времена, когда Эдисон пытался помочь ей в ее проблеме. Но беда была в том — и это ей было прекрасно известно, — что он всегда старался исключительно для своего удовольствия, а вовсе не для нее. Он все время что-то доказывал самому себе. Из-за его эгоизма и нетерпения он всегда заканчивал заниматься любовью намного раньше, чем к этому была готова она.

Она хорошо знала, что вовсе не является женщиной с какими-то недостатками. У нее даже были достоинства. И было обидно, что ни одно из них она не может употребить к своей пользе.

Она задавала себе тысячу раз вопрос: почему она осталась с Эдисоном? Правда заключалась в том, что она любила его долгое время, еще с тех пор, как они детьми были в одном танцклассе. Их дружба и влюбленность всецело поощрялись как ее, так и его родителями. А их свадьба была воспринята как нечто данное, предопределенное или даже спланированное взрослыми людьми. Поначалу его мастерство в постели казалось ей потрясающим, хотя она и догадывалась смутно о том, что должно быть что-то еще. Вскоре она поняла, чего именно не хватало, и решила, что муж просто об этом не знает или не догадывается, и стала осторожно пытаться изменить положение дел к лучшему. Ничего не вышло. Эдисон отвергал с порога любые предложения и советы в свой адрес. Он считал, что делает все правильно, так как его техника-де вполне удовлетворяла других женщин. И его самого, что было самым главным.

Только спустя годы она окончательно поняла, что дело в том, что ему было наплевать на все, кроме своих чувств. Он любил только себя. И ему было интересно знать только себя и только о себе.

Потом он решил включиться в политику, это его быстро затянуло, и оставить его в тот момент значило нанести мощный удар ниже пояса. Людям, которые не могут справиться даже со своими личными проблемами, никто не позволил бы заведовать делами большой политики. Таковы были негласные законы. Семейная жизнь, удачная или неудачная, была сильным козырем одних и слабым местом других. К тому же это было важным фактором в ее борьбе с мужем. Он понял свою зависимость от жены и порой уступал ей в чем-то. Он платил, насколько ей удавалось это устроить, за каждое нанесенное оскорбление, за каждый синяк. А когда не срабатывало и это оружие, она просто тратила его деньги на те вещи, которые доставляли ей радость и которые он все равно никогда бы ей не купил.

И все же бывали времена, как, например, сейчас, когда хотелось на все плюнуть и бросить его.

Но куда она пойдет? У нее был свободный диплом колледжа искусств, но никакого практического опыта. Хуже того, у нее не было никаких амбиций. Она никогда не мечтала о карьере, никогда не хотела ничего, кроме того, чтобы быть женой и матерью. Ей нравилась ее работа, связанная с благотворительностью, особенно если дело касалось детишек или сохранения памятников старины (в этом она очень походила на Риву Столет). Кроме того, она полагала, что у нее талант быть женой политического деятеля. Но ни одно из этих занятий не обещало дохода, который позволил бы ей самостоятельно продолжать вести тот образ жизни, к которому она привыкла с детства.

В этом все дело. Сама мысль, что ей, возможно, пришлось бы снизить уровень жизни, была ненавистна ей. Были некоторые вещи, которые сопровождали се на всем протяжении жизни и отказываться от которых она не собиралась ни при каких обстоятельствах: удобное и даже роскошное жилище, домашняя прислуга, прекрасное питание и компания лучших людей. Она просто не смогла бы прожить без всего этого. И если это делало ее снобисткой, пусть будет так. Единственная проблема была в том, что временами ей казалось, что это делает ее еще и дурой.

Бывали времена, когда она представляла — втайне ото всех, конечно, — что занимается любовью с другим мужчиной. Когда Эдисон отправлялся в какую-нибудь очередную деловую поездку на самолете, она целыми днями представляла себе, что будет, если произойдет авиакатастрофа. Она даже выбирала себе платье, в котором пойдет на похороны, продумывала свое поведение, что она будет говорить, где и как она будет жить во вдовстве. Она часами обыгрывала в голове идею своей свободы и мысль найти кого-нибудь другого, другого мужчину… Так проходило время. В мечтах, и только.

Временами, присутствуя на официальных или деловых обедах, она представляла себе, какие знойные взаимоотношения сложились бы у нее с оратором или с каким-нибудь другим симпатягой из числа тех, что сидели за оратором на возвышении. Порой она даже мысленно раздевала их одного за другим. Всех по порядку. Она подметила за собой одну любопытную деталь: все последние годы она любила задерживать взгляд на задницах футболистов или на бугрящихся плавках мужчин в бассейне. Временами она испытывала такую сильную скуку и желание, что мучилась почти неконтролируемой, почти непреодолимой потребностью выйти на улицу с расстегнутой блузкой или сесть на телефон и набрать номер какого-нибудь незнакомца и сказать ему… Она лаже не задумывалась никогда над тем, о чем говорить с незнакомцами. Подобные импульсы беспокоили и унижали ее, но они начинались и заканчивались в голове, не превращаясь в конкретные действия. И она знала, что этого превращения никогда не произойдет.

Она надеялась на это.

Риве очень не нравилось наличие телефона в ее лимузине. Она согласилась на него тогда, когда болел Космо, чтобы в случае чего ее всегда можно было легко найти. Да и Эрин настоятельно советовала, и порой Риве казалось, что, отказавшись от телефона в машине, она сильно уронила бы себя в глазах племянницы. В то же время наличие телефона означало, что ее могут отрывать от дел постоянно, и даже во время поездок на машине. Это ей очень не нравилось.

Поездки из Бон Ви ранним утром в Новый Орлеан были лучшим рабочим временем для Ривы. В машине были встроенный рабочий столик с красивой полировкой, диктофон, записная книжка с обложкой из верблюжьей кожи со множеством отделений, тонкая золотая авторучка, миниатюрный калькулятор и степлер с золотой крышкой. При таком оснащении всего за один час поездки она могла сделать гораздо больше дел, чем за все утро работы в «Столет билдинг». Здесь ее никто не отрывал, никто никуда не звал, никто не мешал своим присутствием.

Когда после смерти отца домой вернулся Ноэль и стал обживаться в Бон Ви и в «Столет корпорейшн», она почувствовала, что обязана предложить ему ездить на работу и с работы вместе с ней в лимузине. Впрочем, ее останавливало ощущение того, что он откажется, мотивируя это тысячей различных причин. Он и в самом деле отказался. Но она при этом испытала только облегчение. Рива знала, что не смогла бы плодотворно работать, чувствуя его угрюмый взгляд за спиной в продолжение всей поездки. Присутствие Космо никогда не беспокоило ее. Он сидел молча и только шуршал своими «Уолл-стрит джорнал», «Барронс» или «Форбс». Ей даже как-то помогало это его молчаливое присутствие. Впрочем, она понимала, что его удивляет то, как она распоряжается своим временем.

Звонок телефона ворвался к ней в сознание и в одну секунду все в нем спутал. Это все время ужасно раздражало ее, но пока приходилось с этим как-то мириться. Она подняла взгляд на своего шофера Джорджа, который был мужем Лиз, поварихи из Бон Ви, и постоянно поддерживал на «линкольне» скорость не менее семидесяти миль в час, держась за баранку одной рукой, а другой настраивая в приемнике звучание Моцарта. Он всегда снимал трубку, когда в машине звонил телефон. Снял и сейчас.

— Это мисс Маргарет, — сказал он, передавая трубку Риве.

Голос сестры тут же ворвался в ухо Ривы:

— Не знаю, почему я обязана здороваться с полудюжиной незнакомых мне людей, прежде чем доберусь до тебя по телефону! Это, наверное, очень тешит твое самолюбие, когда на каждый звонок к трубке бежит кто-нибудь из слуг?

— Я очень ценю свое время и уединение, Маргарет, вот и все. Как у тебя дела?

— У меня-то? Очень хорошо для человека, которого всю жизнь мучает сильное сердцебиение! Особенно хорошо мне было сегодня утром, когда я раскрыла газеты! Кошмар становится реальностью! Ты просто с ума сошла!

— Возможно, — с иронией в голосе ответила Рива. — О чем это ты?

— О чем это я?! Да о том диком снимке в газете! Будешь говорить, что еще не видела?

— Нет, на самом деле не видела… — начала Рива, но вдруг запнулась.

Она поняла, какой снимок имеет в виду ее сестра. Ведь она в глубине души сознавала, что фото с ней, Эрин, Эдисоном, его женой и сыном, сделанное тем молодым шалопаем, обойдет страницы по крайней мере половины всех газет штата. Это было в порядке вещей. А если бы она вдруг сама изъявила желание разрекламировать себя с помощью этого снимка, он наверняка затерялся бы в архиве и никогда не был бы напечатан. Но она протестующе поднимала руку, и вот — пожалуйста!

— Как ты могла позволить такое, Рива? — спросила сестра в волнении. — Ты! Именно ты! Как могла позволить такое! Это отвратительно! Меня тошнит с той самой секунды, когда я увидела эту фотографию! Надо что-то делать.

— Делаю все, что могу, Маргарет.

— Очевидно, ты недостаточно прикладываешь усилий, сестрица! Скажи прямо, что у тебя ничего не получается. Тогда я сама приеду и разберусь…

— И как же ты собираешься разобраться?

— Не знаю! Неужели ты не можешь поговорить с Эдисоном?! Призвать его к разуму?!

— Именно это я и пыталась сделать, когда нас фотографировали. Но, кажется, он не проявил в этом большого участия и заинтересованности.

— Если уж он совсем упрется, ты можешь сказать ему…

— Нет, — сразу же потяжелевшим голосом возразила Рива.

— Но почему?! Ты не можешь позволить, чтобы все это так и продолжалось!

— Я и не собираюсь позволять. Сегодня за обедом у меня встреча с Эдисоном. Так или иначе, а мы должны прийти к взаимопониманию.

— О, Рива, я, кажется, понимаю, что ты задумала! Не надо даже и пытаться. Ты все сделаешь не так. Запомни: с медом ты поймаешь мух гораздо больше, чем с уксусом!

— Большое спасибо тебе за мудрый совет. К сожалению, на мед полезут и крысы.

— Что ты хочешь этим сказать? — резко спросила Маргарет.

— То, что Эдисон совсем не изменился. За помощь он потребует высокую цену.

— Но что ты можешь для него сделать? О, наверное, вклад в его предвыборную кампанию?

— Думаю, в голове у него засела более интимная мысль.

В трубке стало слышно, как шумно задышала сестра.

— Ты что, думаешь, что он после стольких лет опять потащит к себе в постель?! Шутишь!

— Благодарю за заботу, сестричка. Ты так печешься о моем благочестии.

— При чем здесь твое благочестие? Я говорю серьезно.

— Я тоже, — ответила Рива с ударением в голосе.

— Хорошо, — послышался в трубке усталый ответ. — Я так встревожена, что не могу собраться

с мыслями. Что бы Эдисон ни запросил — будь это вклад в предвыборную кампанию, какая-то поддержка, знакомство с твоими могущественными друзьями, — соглашайся! Другого выхода нет.

Маргарет уже не понимала, что говорит. Риве пришлось это признать. Она знала, что сестра окончательно теряла рассудок, когда речь заходила о судьбе Эрин.

— Я не собираюсь давать Эдисону всего, что он ни запросит. Он и так от меня уже достаточно получил в жизни. Почему бы мне не предъявить свой счет?

— Боже, Рива, ради всего святого! Прошу тебя! Ты все погубишь! Эдисон не потерпит, чтобы ему угрожали!

— Увидим.

— О Боже, мое сердце! Я чувствую, как дико оно колотится в груди. Не могу слушать это. Рива! Не могу! Я… За что мне такое наказание?! В чем моя вина, что все так повернулось?!

— Положи под язык таблетку и иди ляг в кровать, — успокаивающе проговорила Рива. У Маргарет, похоже, было такое же слабое сердце, как и у их матери, хотя до сих пор врачам удалось отыскать лишь временами учащавшееся сердцебиение. — Все будет в порядке.

— Я так надеюсь на это. Я так надеюсь на то, что ты права. Ты ведь позвонишь мне после обеда с Эдисоном? Я должна все знать, я не перенесу неведения!

— Хорошо, успокойся. Обязательно позвоню.

Еще с минуту Рива успокаивала Маргарет, потом та повесила трубку. Рива передала трубку Джорджу, откинулась на спинку сиденья и уставилась невидящим взглядом за окно лимузина на уплывающие назад дома и машины. Если бы ее саму кто-нибудь так успокоил, как она только что успокоила сестру!

 

5

Первое, что сделала Рива, появившись в «Столет билдинг», позвонила своему секретарю и распорядилась зарезервировать для себя столик в «Коммандерс Пэлис». Это был первый среди всех ресторанов города, любимый многими.

В тысячный раз она пожалела о том, что не отвергла с порога предложение Эдисона встретиться. Ей не следовало вообще вступать с ним в какие-либо дискуссии в субботу. Просто сказать, что она хочет от него, и уйти, предоставив ему самому решать — или согласиться с ее требованиями, или смиренно принять последствия. Таков был ее изначальный план, и она была очень раздражена тем, что его пришлось изменить. Впрочем, бесполезно жалеть о том, чему уже нельзя было помочь. Она решительно отбросила все эти мысли и сконцентрировалась на работе.

«Столет корпорейшн» была почтенной по возрасту компанией. Начало ей было положено еще до Гражданской войны, когда прадед Космо одолжил денег своему другу, который был маклером по хлопку. Друг оказался скверным предпринимателем, поэтому Столету, несмотря на то что он происходил из аристократического креольского рода, в котором торговля презиралась как недостойное занятие, пришлось самому проявить интерес к маклерству. Хотя бы затем, чтобы сохранить свое капиталовложение. Вскоре он обнаружил, что ему нравится покупать и продавать, особенно когда в качестве товара выступали участки земли. Кстати, именно он и построил Бон Ви и миниатюрный храм на пруду. Несмотря на то что он потерял золото на битой карте конфедератов, будучи осмотрительным человеком, он успел переслать на корабле в Англию достаточное количество своих средств как раз перед тем, как вокруг Юга сомкнулась вражеская блокада. Эти деньги дали возможность ему и его сыну процветать в период Реконструкции после войны и приумножать свои земельные богатства.

К тому времени, когда внук основателя компании — отец Космо — достиг совершеннолетия, «Столет корпорейшн» являлась обладательницей обширных участков земли под сахарным тростником и рисом. К большому изумлению конкурентов, компания приобрела также болотистые низины Луизианы. Третий Столет воспылал страстью к морским путешествиям и проявил активнейший интерес к коммерческому судоходству. Последнее в основном было связано с тем, что ему нужно было без потерь перевезти домой сокровища, собранные им на Востоке. Когда развитие транспортной авиации стало урезать его доходы, он продал свои корабли. К тому времени он уже являлся обладателем роскошной коллекции китайского фарфора, которую завещал музею штата. Среди других его богатств можно назвать большую коллекцию жадеитов, которые применялись в отделке холла на первом этаже «Столет билдинга», а также большого бронзового Будду, которым увенчивался миниатюрный храм в Бон Ви.

Возмужав в начале пятидесятых, Космо проявил большой интерес к нефтяным разработкам и стал превращать болота, которыми так долго и бесполезно обладала компания, в черное золото.

Нефть заняла настолько важное место в доходах Космо, что тот даже представить себе не мог, что когда-нибудь этот живительный источник иссякнет. Только Риве удалось наконец убедить его в том, что золотое время нефти не вечно и что он сделал слишком большую ставку на этот бизнес, его безоглядные упования на нефть грозят большой опасностью. Упадок относительно нефти она предрекла самостоятельно, а вот то, что на новый уровень благосостояния их может вынести волна микропроцессоров, ей и самой казалось невероятным. Но подобные прогнозы делал Ноэль и упорствовал в них. К тому времени Космо окончательно перестал видеть и слышать своего единственного сына и считал, что не нуждается в его советах. Положительная роль, которую во всем этом сыграла Рива, заключалась в том, что она уговорила Космо позволить Ноэлю поехать во Францию и там начать дела с микропроцессорами, во-первых, и активно использовать азиатские связи молодого человека, что обещало многократно удешевить продукцию, во-вторых. По крайней мере, в этом она не развела отца с сыном, а, наоборот, соединила их. Это сработало.

Утро прошло незаметно. Риве казалось, что она только начала работать, но вот в дверь постучалась секретарь и, просунув голову в кабинет, сообщила, что ее лимузин ждет внизу и что время ехать в ресторан.

Рива закрыла папку с бумагами, над которыми сидела, и надела на ручку колпачок. Отложив то и другое в сторону, она достала из нижнего ящика стола из красного дерева сумочку с зеркальцем и проверила свой макияж. Затем стряхнула щеточкой бумажную пыль — непременную часть работы бюрократа — с юбки своего костюма кремового цвета и уже поднялась из-за стола, как вдруг дверь в ее кабинет открылась еще раз.

Это был Ноэль. Он вошел решительным шагом, впрочем, немного задержавшись при виде того, как она встает из-за стола, но затем плотно прикрыл за собой дверь и спросил:

— Собралась на обед с Галлантом?

— Ничего не поделаешь.

— Может, тебе нужно мужское сопровождение?

На секунду ее глаза раскрылись в крайнем изумлении. Если бы она не знала хорошо Ноэля, то могла бы подумать, что тот предлагает охранять ее на пути в ресторан. Впрочем, сама мысль об охране была глупой.

— Я же сказала, что это не будет иметь никакого отношения к корпорации.

— Это-то я понял.

— Но ты не веришь мне!

— Разве я это сказал? — звенящим от раздражения голосом удивился он. По крайней мере, ей показалось, что он был раздражен.

— Нет, ты этого, конечно, не говорил. Много говорить — вообще не в твоих правилах. Ты обычно предпочитаешь отмалчиваться, и мне потом остается только догадываться обо всем. Так вот, мне сейчас кажется, ты боишься, что я поставлю «Столет корпорейшн» в неудобное положение, слишком уж сойдясь с человеком, который, возможно, станет нашим губернатором. Ты боишься, что все это может привести к каким-то личным, «подстольным» соглашениям, которые осуждаются общественностью. Я заявляю: все это настолько далеко от истины, что дальше и быть не может!

— Думаешь, Галлант такого же мнения? Если говорить о «личных» соглашениях, то я не уверен. Мне почему-то кажется, что его интересы скрыты под покровами… одежды.

Вот уже много лет она не краснела. Но это произошло сейчас, и ей стало обидно. Она резко ответила:

— Поскольку мои интересы совсем другого рода, можешь так не беспокоиться!

— Беспокойства будет еще меньше, если превратить эту личную встречу в деловой обед с участием…

— Тебя настолько разбирает любопытство, что ты просто набиваешься к нам. Хочешь? Пойдем! — Она пошла на этот рассчитанный риск, потому что не оставалось иного выхода. Ей необходимо было встретиться с Эдисоном с глазу на глаз.

— Я безуспешно пытаюсь добиться того, чтобы ты была с ним настороже, только и всего.

— Не тревожься за меня. Я всегда настороже.

Его лицо напряглось.

— Да, это правда, — проговорил он глухо. — И как это я забыл?

Он прошел мимо ее стола и остановился перед огромным, во всю стену окном. Сунув одну руку в карман, он смотрел через стекло. Его взгляд медленно двигался от крыш домов и редких участков зелени французского квартала до дворов и изогнутой в виде полумесяца Миссисипи. Рива, тоже стоявшая недалеко от окна, увидела, как по воде медленно ползет контейнеровоз, груженный товарами для Африки, или Южной Америки, или еще какой-нибудь экзотической части света. С противоположной стороны шел небольшой экскурсионный кораблик, стилизованный под старину: он имел вид допотопного пароходика, с двумя красно-белыми трубами и задним гребным колесом. Оба судна сошлись на изгибе реки, слились в одно пятно и тут же стали удаляться один от другого, каждый в свою сторону. Рива подумала, что это могло быть удачной аллегорией на прошлое и настоящее.

За окном стоял солнечный и знойный день. Силуэт Ноэля четко вырисовывался на фоне солнцезащитного стекла. Его поза была расслабленной, плечи, поддерживавшие отлично пошитый костюм, — эти широкие, квадратные плечи спортсмена — были расправлены… И все же воздух в кабинете был сжат каким-то напряжением. Это беспокоило Риву, хотя и не было для нее новым ощущением. Напряжение всегда появлялось там, где вместе почему-либо оказывались она и Ноэль. Временами ей было интересно, а испытывает ли и он нечто похожее? Но он был всегда спокоен. Даже больше того. У него всегда такой холодный и отстраненный вид, что ее охватывало желание ударить его, толкнуть, напугать или сделать что-нибудь подобное, что могло бы сломать барьер, который многие годы был между ними.

Она глубоко вздохнула, чтобы успокоиться, прежде чем сказала:

— Я обещаю тебе, что не наведу ни малейшей тени на корпорацию. Ты удовлетворен?

— Ты думаешь, меня только корпорация волнует? — не поворачиваясь, спросил он.

— Нет, конечно. Мне нужно было сказать сначала, что я не наведу ни малейшей тени на доброе имя Столетов.

Он как-то глухо засмеялся:

— Ах да! Фамилию не уронить!

— Твой отец придавал этому большое значение.

— Не сомневаюсь. Но я не мой отец и я никогда его не любил уж так…

— Это был замечательный человек.

— Можно мне этого и не говорить.

Разговор вплотную пододвинулся к боли недавней потери и к старой душевной ране. Рива демонстративно глянула на свои часики и твердо проговорила:

— Можно было. Мне надо идти, или я опоздаю.

Он быстро повернулся к ней лицом. В его темных глазах было какое-то странное, очень уж пристально-внимательное выражение.

— Ведь ты меня боишься, не так ли?

— Не говори чепухи! С какой стати мне тебя бояться?

Слова прозвучали звонко, четко, в душе же у Ривы было беспокойно. Ноэль к тому же был очень чувствительным к эмоциональному подтексту, который сквозил во всех разговорах, всех отношениях. Бывали времена — в прошлом, — когда он понимал все ее страхи и беспокойства лучше всех других. Теперь же она предпочла бы обойтись без этой его способности. Она крепче взялась за сумочку и взглядом измерила расстояние до двери, гадая: успеет ли она выскочить из кабинета, если он сделает попытку ее задержать?

— Не знаю почему, но ты боишься меня. Мое общество ты всегда выдерживаешь не более нескольких минут. Ты разговариваешь со мной как можно меньше. Ты всегда сидишь за столом как можно дальше от меня. Если я вхожу в комнату, ты тут же находишь предлог, чтобы из нее уйти. Вспомни: мы хоть раз сидели с тобой в одной машине? Правильно, не сидели, а кто в этом виноват? Короче, что такое?

— Ничего такого. У тебя просто взыграло воображение.

— Ну конечно! Еще скажи, что ты вовсе не прикидываешь сейчас, как бы смыться из своего кабинета.

— У меня назначена встреча!

— А тебе не приходит случайно в голову, что я могу сейчас наброситься на тебя и изнасиловать на полу?

Потрясенная, она взглянула ему в глаза. Она сказала первое, что пришло в голову:

— Нет. Никогда.

Он испустил какой-то глухой звук, призрачный смех. Его темно-серые глаза на какую-то долю секунды сверкнули странным выражением, которое исчезло так быстро, что Рива не успела сообразить, была ли это боль или страсть, или то и другое вместе.

Она быстро провела языком по пересохшим губам.

— Ты… Я думаю, что ты просто выискиваешь предлог для того, чтобы выместить на мне свою обиду. Ведь все это могло быть только твоим… И корпорация, и дом… Все.

— Ты прожила с моим отцом больше двадцати лет. Кому, как не мне, знать о том, что ты тяжким трудом заработала все, что имеешь?

В этой реплике ей послышалась насмешка. Она хорошо почувствовала это и едко ответила:

— Тяжкий труд здесь ни при чем.

— Ты права. Я знаю, что отец дал бы тебе все что угодно, просто так. Но факт остается фактом: ты стала его правой рукой, человеком, без которого он не мог обойтись.

Она вздернула подбородок:

— Я не навязывалась в совладельцы с тобой.

— Ага, значит, тебе хотелось получить сразу все?

— Я не такая дура. Всем известны законы Луизианы…

— Ты могла бы иметь все, если бы…

— Нет! Нет, я не это хотела сказать. Мне счастливо живется и с половинным доходом. Я богата в разумных пределах.

— Эти пределы разумны для тебя, — тихо произнес он.

Бесполезно что-то объяснять ему и рассчитывать на его понимание. Она должна это сразу уяснить. Если бы он не пришел сейчас!.. Разведя руками, она проговорила:

— Ну, разумеется, меня не привлекает идея жить на зарплату архитектора или продавца гаражей.

— Вместо этого ты стала президентом и совладелицей корпорации. Согласен, ты во многом помогла компании достичь сегодняшнего уровня.

— Если ты действительно так думаешь, — проговорила она, следя за малейшими изменениями выражения на его лице, — у тебя не может быть причин выживать меня отсюда.

— Именно.

— В таком случае чего тебе надо?! — взволнованно воскликнула она.

Он провел рукой по волосам, зачесывая их назад, и так и оставил ее за шеей, как будто потягивался.

— Просто я хотел прояснить все в наших отношениях. Если мы хотим научиться работать вместе, надо понять сразу одну вещь — между нами должно существовать доверие.

— Я думала, что мы и так неплохо работаем вместе вот уже полгода.

— Разве похоже это на те отношения, которые ты имела с моим отцом как с президентом? Разве мы многое обсуждаем, о многом договариваемся, многое даем друг другу? Разве между нами существует полное взаимопонимание в процессе принятия решений?

Она вынуждена была отрицательно покачать головой:

— Едва ли.

— В таком случае то, чем мы занимались последние полгода, никак не назовешь совместной работой.

— Ты думаешь, она невозможна между нами?

— Да, я так думаю, — жестко ответил он. — А если это так, то одному из нас придется уйти.

— Кому? — спросила она тут же, ибо не могла ждать.

Он подошел к двери, открыл ее и оглянулся. В его внимательном взгляде сквозила тень какого-то сожаления.

— Тебе решать, — сказал он и вышел из кабинета.

Рива несколько минут неподвижно стояла на месте, глядя на дверь, которую он за собой прикрыл. У нее дрожали руки. Она заметила это и не удивилась. В течение многих лет ей удавалось поддерживать себя в состоянии равновесия, и ни одному чувству было не под силу разрушить это состояние. Сегодня оно было разрушено Ноэлем, но она не удивилась. Она думала о его словах, последних словах. Что это было? Угроза или просьба? Она чувствовала, что не сможет найти ответа на вопрос. Она также не поняла, что будет для нее хуже: угроза или просьба с его стороны.

С приближением полудня стало жарче. Воздух был влажный, становилось труднее дышать. Одежда прилипала к телу. Лимузин был окутан плотным облаком из острых и едких паров бензина и пыли. Когда соседние машины и автобусы не загораживали лобовое стекло, солнце через него казалось ярким, но нечетким театральным прожектором. Она вошла в вестибюль «Коммандерс Пэлис» и почувствовала, что возвращается к жизни, здесь было райски прохладно. Как будто специально построили рай земной для тех, кто являлся из уличного знойного ада.

Ей нравился предварительный ритуал показа столика, подачи меню и постилания салфетки у нее на коленях одним взмахом. Ей понравилось место, куда ее провели. Это был угловой столик на втором этаже с окном, выходившим во внутренний дворик. Там тоже были столы, скрытые под тенью мощной листвы дубов. Впрочем, эта тень нисколько не спасала от ужасной духоты города, и перспектива пообедать в этом на вид уютном саду бледнела перед мыслью об обычном кондиционере. К тому же оформление зала на втором этаже удачно имитировало лес и величественные зеленые кроны, нависавшие сводом над столиками.

Эдисон пока не пришел. Рива была этому рада, так как боялась, что опоздает из-за разговора с Ноэлем. Она не любила опаздывать. Опоздание говорило о недостаточной самоорганизации человека. То, что Эдисон не явился вовремя, конечно же, не улучшило ее мнения о нем, хотя Рива подозревала, что опоздание — часть игры, которую вел этот человек. Она презирала такие игры.

Ее впечатление только подтвердилось, когда он все-таки появился. Он сразу же захотел показать себя хозяином обстановки. Громко кликнул дворецкого и заказал бутылку «Пуйи-Фюисс», тут же начав рассказывать ей о разных винах и виноторговцах. Он объявил, что голоден как волк, и, открыв меню, подозвал официанта. Не спрашивая мнения Ривы, он начал заказывать обед на две персоны с пятью сменами блюд, включая омаров. Рива пыталась возражать, но Эдисон как будто не замечал ее.

— Прошу прощения! — громко сказала она, устремив взгляд на официанта.

Тот повернулся к ней, почтительно поклонился и с облегчением спросил:

— Да, мадам Столет?

— Мой гость может заказывать себе что хочет, а мне бы хотелось домашнего салата, суфле из крабов и свежую бруснику.

Эдисон сверкнул на нее взглядом, в котором было поровну изумления и возмущения. С невозмутимым видом встретив этот взгляд, она взяла свой бокал и пригубила вино. Галлант закончил свой заказ в резких тонах, затем откинулся на спинку стула и стал молча ждать, пока официант заберет со стола меню и отправится исполнять заказ.

Эдисон еще долго смотрел на нее, не отрываясь, но постепенно гнев в его глазах угасал и сменялся смущением. Стукнув костяшками пальцев по краю стола, он покачал головой и тихо произнес:

— Все-таки удивительно…

— Что?

— Не могу никак привыкнуть к тому, что это ты. Так сильно изменилась.

— Никто не может сохраниться прежним, если только не заспиртоваться.

— Конечно… Но ты настолько теперь другая, будто зачеркнула всю прежнюю жизнь и начала с белого листа, заново.

Рива упрекнула себя в том, что сразу не поняла, что это один из обычных трюков, которыми пользуются политические деятели для того, чтобы расположить к себе публику. Она улыбнулась:

— Ты хочешь сказать, что мне удалось преодолеть в себе мое низкое социальное прошлое?

Он пожал плечами:

— Что-то вроде этого.

— Если так, то это не было особенно трудно. Таких, как я, называют «двойняшками». Это человек, которого уже не устраивает его прежняя жизнь, но который чувствует себя в высших эшелонах все еще не в своей тарелке. Человек, который одновременно живет в двух измерениях.

— Но создается такое впечатление, что ты всецело теперь принадлежишь высшему обществу.

— Если это комплимент, то я благодарна за него.

— Но все же неужели никогда не вспоминается…

Он явно начинал хитрить.

Она холодно прервала его:

— Я не привыкла в своей жизни оглядываться назад. Это не-вы-год-но.

— Никогда? — тихо спросил он.

— Насколько удается, — жестко ответила она и тут же переменила тему: — Где сегодня Анна? Наверное, носится по делам твоих выборов?

— Сегодня вечером у нее встреча в каком-то женском клубе. Но сейчас я оставил ее на Ройял-стрите, она шныряет по антикварным лавкам.

— На Мэгэзин она сможет сделать более качественные покупки.

— Покупать она уже не станет. У нас и так весь дом забит старинным хламом.

— Мне тоже очень нравится этот, как ты называешь, «старинный хлам».

Он хмыкнул:

— Это единственное, что вас объединяет.

Его внимание стало более рассеянным. Он обозревал зал, где они сидели, приглядывался к лицам. Женщина, которая сидела за соседним столиком, приветливо улыбнулась ему. Он автоматически кивнул в ответ, одновременно проверив узел галстука и поправив волосы.

— А ты современный мужчина, как я погляжу.

Если он даже и поймал сухость ее тона, то не обратил на это внимания.

— Я вырос среди старинной мебели и антикварных тарелок. Мне это надоело еще с детства. Я люблю современные гладкие поверхности. Без всяких там завитушек и извилинок, которые только пыль собирают.

— Это заблуждение, дорогой. Пыль гораздо гуще ложится именно на современные гладкие поверхности.

— Мне все равно, я ведь не уборщица.

— Именно — все равно, — сказала Рива, улыбнувшись тому, что хоть здесь он уступил ей.

— Ты дразнишь меня? — нахмурившись, спросил он.

Она удивленно подняла брови и взглянула на него чистым взглядом.

— С чего ты взял?

— Ты всегда была хитрюгой. Но мы здесь не для того, чтобы вести разговоры об этом. Как, впрочем, и не об Анне, и не об антиквариате, и не о пыли. Я пришел для того, чтобы узнать, что ты имела в виду, когда угрожала мне?

— По-моему, я это ясно выразила еще в субботу. Эта встреча, если ты помнишь, пришла в голову отнюдь не мне. Все, что я собиралась тебе сказать, я сказала после митинга.

— Ну и что? Я тоже ответил тебе тогда, и мне нечего прибавить к ответу. Но ведь ничего на этом не закончилось, так?

— Да. Но теперь посмотри правде в глаза: или ты решишь сотрудничать со мной, или рискуешь выдержать шторм, который поднимает в прессе моя информация.

Его губы искривились в ухмылке.

— Как я уже говорил в субботу, шторм придется выдерживать не одному мне. Ты не пойдешь к журналистам.

— Я изменилась гораздо сильнее, чем ты думаешь.

— Даже если и пойдешь, ты не добьешься этим того, чего хотела. Ведь насколько я понял, тебе нужно разлучить Джоша и Эрин?

— Да, мне не удастся добиться нужной цели, — согласилась она. — Но, по крайней мере, я получу удовлетворение от совершенного.

— Я сам могу удовлетворить тебя. — Его голос стал приглушеннее. — Если ты будешь играть со мной открытыми картами, я, пожалуй, смогу найти способ отослать сына из города на месяц-другой.

Приход официанта с подносом снял необходимость быстрого ответа на это предложение. Рива сидела, откинувшись на спинку стула, прикрыв глаза ресницами, и пыталась успокоить себя. Она ненавидела конфликты, ненавидела то состояние обеспокоенности, которое не покидало ее все последние дни. Куда пропала ее спокойная, уравновешенная жизнь?..

Так или иначе, а останавливаться было поздно. Она уже вступила на эту дорогу, и ее надо пройти до конца. Но прежде она чувствовала необходимость прояснить некоторые вещи Эдисону Галланту.

Когда официант ушел, она наклонилась вперед и заговорила тихо, но четко:

— Слушай меня очень внимательно. Потому что я не буду этого повторять. Я не лягу, подчеркиваю — не лягу с тобой в постель!

— А вот мне кажется — ляжешь, — сказал он, захватив вилкой салат и отправляя его в рот. Он с хрустом жевал и улыбался ей.

Она тоже положила в рот хрустящий шпинат, хотя не чувствовала никакого аппетита.

— А тебе не приходило в голову, что у меня в запасе может быть припасен еще один… я бы сказала, скандальчик? Мне надо будет только бросить прессе намек. Всего лишь намек. А ты знаешь, что журналисты — лучшие в мире сыщики. Они все сами раскопают, и я останусь в стороне.

Он тяжело сглотнул. Загар сошел с его лица.

— Что ты хочешь сказать этим? Какой скандал ты имеешь в виду?

— Мне кажется, ты знаешь.

— Сука!

Употребление в такой обстановке в ее адрес столь уличного термина изумило ее. Рива заглянула ему в лицо и увидела обращенный на нее убийственный огонь гнева и ярости. Ей вдруг стало зябко. Она была смущена. Под другим скандалом она подразумевала гибель Бет и причастность к этому Эдисона. Всплыви эта история, и она, конечно, нанесла бы ему урон, но совсем не такой крупный, как история с двоеженством. В конце концов, ведь не было никаких доказательств. Спустя минуту ее вдруг осенило, что Эдисон испугался вовсе не в связи со смертью Бет, что он думал о чем-то другом.

Ее глаза сузились. Она сказала:

— Я вообще много о тебе знаю, скажем так, неприятного, Эдисон.

Было видно, что это сильно на него подействовало. Но он справился с собой, нацепил на лицо ничего не значащую ухмылочку и откинулся на спинку стула. Долго молча смотрел на нее, потом проговорил:

— Я недооценивал гебя.

— Надеюсь, ты больше не повторишь эту ошибку.

— Вряд ли. Как много ты знаешь? Я должен знать точно, как много ты знаешь?

У нее появилось ощущение, что она вообще ничего не знает, но вслух она этого, естественно, не высказала.

— Достаточно.

— Некоторые знания бывают вредными для здоровья.

Слова были произнесены спокойным тоном. Тем больше в них слышалось угрозы.

— Я понимаю, — ответила она. — Довольно часто такое случается.

— Ты должна знать, что на пути к губернаторскому креслу я не намерен особо разбираться в средствах и не остановлюсь перед такими условностями, как человеколюбие.

— Похоже, сейчас уже ты мне угрожаешь.

— Просто хочу, чтобы ты все поняла.

Прежде чем сказать очередную фразу, она сделала небольшую паузу.

— По-моему, ты начал терять над собой контроль. Ведь я просила об элементарной вещи.

Он медленно покачал головой справа налево:

— Ты вмешиваешься в мою жизнь.

— Ты вмешался в мою когда-то. Если бы того не было, я бы не чувствовала необходимости сделать этот шаг.

— Вот этого как раз я и не понимаю. Почему все это для тебя так необходимо?

— Я уже сказала тебе. Я не допущу, чтобы ты стал свекром моей племянницы.

— Что ж ты так беспокоишься о ней?

— Как же иначе? Маргарет с тобой не тягаться. Не думаю, что ты послушаешь и Ботинки.

Она устремила на него твердый неподвижный взгляд.

— Да, кстати, о Ботинках. Мы уже с тобой родственники. Через него. Поэтому Джош и Эрин… Четвероюродные или пятиюродные кузены? Да, кажется, так. Ничего, закон допускает такие браки.

— Я не допускаю. Пойми, я не допускаю.

Он наклонился к ней через весь стол:

— Теперь ты слушай меня внимательно. По мне пусть Джош веселится со своей крошкой кузиной так, как ему понравится. Я и пальцем не пошевельну, чтобы помешать ему. Если ему удастся затащить ее в постель — тем больше ему почета. Это докажет, что он мой сын. Ты можешь тут раздуваться передо мной сколько угодно. Мне плевать. Если тебе дорога еще твоя нежная попка, будь очень осторожна с той информацией, которой ты обладаешь. Если станешь играть со мной, леди, я сделаю так, что ты будешь лечиться до конца жизни, А может, тебе сразу наступит конец.

Рива поднялась из-за стола и грациозно бросила салфетку на тарелку.

— Странно ты подбираешь слова, — сказала она. — И странно обращаешься с женщинами. Ты настоящий убийца женщин.

— Рива! — пробормотал Эдисон, резко изменившись в лице. — Рива!

Она пошла прочь, не оглядываясь. В его последних словах прозвучало что-то среднее между яростью и испугом. Она услышала, как за спиной звякнуло серебро приборов. Похоже, с таким шумом он встал из-за стола. Похоже, он шел за ней.

Это немыслимо! Преследовать ее по залу ресторана, на глазах у всех! Она ускорила шаг, лавируя между столиками, едва сдерживаясь, чтобы не побежать. Сзади она услышала топот ног Эдисона, его невнятные извинения. Впереди была лестница. Она бегом спустилась по ней и оказалась в нижнем зале, где множество людей наслаждались роскошными обедами. Наверняка там был кто-то из ее друзей или просто знакомых, но у нее не было времени шарить глазами по залу, она устремилась прямо к выходу из ресторана.

Метрдотель стоял за своей конторкой. Рива на ходу окликнула его и сказала:

— Прошу прощения, но мне понадобилось уйти. Возникла срочная необходимость. Мистер Галлант позаботится о счете.

Человек за конторкой торжественно кивнул, как будто убегающий из ресторана человек — обычное явление. Затем он двинулся на перехват Эдисона.

Рива прошла через распахнутые двери и оказалась на улице. Джордж поджидал ё лимузине чуть поодаль. Едва завидев хозяйку, он тронул машину и подъехал прямо к ней. Не подвел. Она сама открыла дверцу и села. Лимузин тут же рванул с места. Обернувшись, она увидела, как из ресторана выбежали Эдисон и державший его за руку метрдотель. Они смотрели вслед удаляющемуся автомобилю.

Погоня за ней демократического кандидата в губернаторы, да и само ее бегство, выглядело со стороны чрезвычайно глупо. Она должна была бы радоваться, что так своевольно обошлась с Галлантом, но вместо этого ее не покидало ощущение совершенной ошибки.

 

6

Со стороны казалось, что Анна Галлант увлечена поисками подходящей покупки в антикварных лавочках. Она ходила взад-вперед по всему Ройял-стриту, заглядывая то в одну дверь, то в другую. Прошлась по Шартр, затем вернулась на Ройял. Она брала в руки то фарфор, то серебро, клала на место. Ее пальцы скользили по поверхностям старинных столов из атласного или черного дерева. Она с восторженной улыбкой на устах слушала густой, сочный перезвон часов, по которым жил сам Людовик XV. В особенности, если верить в то, что ею двигал интерес к покупкам, она приглядывалась к ювелирным изделиям, этому вечному утешению жен, оставленных вниманием и лаской мужей. На самом же деле она просто искала приключений.

Это была игра по сценарию «А что, если…». Она с упоением предавалась сейчас этой игре. Что, если ее похитят и она окажется на палубе корабля, совершающего плавание до какого-нибудь далекого иностранного порта? Что, если ею заинтересуется какой-нибудь крупный мафиози? Тогда к ней незаметно подъедет черный лимузин, и сильные руки втащут ее в салон с занавешенными окнами… Что, если внезапно раскроется стена дома и из трещины появится джентльмен в наряде середины девятнадцатого века? Он возьмет ее на руки и исчезнет с ней в романтическом прошлом, откуда нет возврата…

Все это, разумеется, было чистой фантазией. Она и не рассчитывала, что с ней случится что-нибудь подобное. А даже если и случилось бы, то получить от этого удовольствие ей помешала бы скованность, боязнь последствий и вообще… Да и с какой стати этому случаться именно с ней? Ведь никогда в ее жизни ничего подобного не было. И не будет.

Несмотря на это, она получала огромное удовлетворение от прогулок по французскому кварталу Нового Орлеана. Здесь, бывало, случалось много опасного и загадочного. Раньше это место называли Греховным Городом, позже Городом Оставленной Осторожности и, наконец, Городом Великого Пофигизма. «Пусть катятся добрые времена!» В этой фразе заключалась вся философия и основной лозунг Нового Орлеана. Казалось, здесь все возможно.

Эдисон не одобрял ее прогулок по этим местам. Впрочем, она была уверена, что такое его отношение было продиктовано вовсе не заботой о ее безопасности, а страхом за то, что она ввяжется в какую-нибудь историю, которую потом придется расхлебывать ему. Он не одобрял, но и не запрещал ей ходить сюда. Она полагала, что в этом выражается его тайное желание избавиться от нее.

Новый Орлеан имел вообще-то дурную репутацию с точки зрения криминала. Особенно его французский квартал. Здесь были такие боковые улочки, в которые она боялась заглядывать даже при свете дня, не то чтобы рисковать ходить там ночью. Дело заключалось в том, что ей вполне хватало слабого, едва ощутимого чувства риска. Достаточно прогулок по Шартр-, Ройял — или Бурбон-стрит. Дурного здесь ждать не приходилось: всегда слишком много туристов и полицейских патрулей.

Она любила этот квартал: запахи жарящейся морской еды, жженого сахара, исходившие из многих здешних ресторанов, горькая острота горчицы, доносившаяся от будок, в которых обосновались торговцы «горячими собаками», еле слышный шелест листвы и аромат цветов, долетавшие из дворов. Наконец, особый запах старинных книг, антиквариата, различных ароматических смесей и снадобий, любовного масла, происходивший из распахнутых дверей множества лавок и лавчонок. И всегда — дуновение реки, которая мерно катила свои воды через холмы мусора и ила на дне. Контрасты были свойственны кварталу: увитые плющом и папоротником балконы с ажурными перилами из кованой стали, где на столах танцевали почти обнаженные мужчины и женщины, роскошные отели, приткнувшиеся к ним маленькие, грязные бары, хранители джаза, старинные обшарпанные стены несохранившегося женского монастыря или собора, а совсем рядом секс-шопы, неоновыми вывесками зазывающие покупателей.

По мнению Анны, Новый Орлеан жил той жизнью, которой мало какие из других городов осмеливались жить. Он чем-то напоминал пожилую женщину, которая провела свою жизнь не так чтобы уж очень умно, но собрав большую коллекцию интересных воспоминаний. И порой эти воспоминания оживали в маскарадных костюмах и сходились все вместе, чтобы развеселить ее. И пусть у нее чуть порвался ажурный узор на платье и сильно сношены башмаки. Она не обращала на все это внимания, принимала радости такими, какими они к ней являлись. Она была такой, какой она была. Люди могли любить ее или бросить, это ничего не меняло.

В этом квартале витал какой-то особый дух бесстыдства, незакомплексованности. Именно поэтому-то здесь так часто и появлялась Анна Галлант.

Во время своей прогулки она прошла мимо дверей из стекла и красного дерева. Это был ресторан «У Леконта». Заведение Данта Ромоли. В прежние свои наезды в этот город ей с Эдисоном случалось здесь обедать. Приятно было вспомнить и увидеть что-то знакомое. Вообще рестораны Нового Орлеана уступали, пожалуй, только парижским по качеству предлагаемых угощений и особого обслуживания, которое кому-то нравилось, но многих шокировало. «У Леконта» было одним из лучших здешних заведений.

Спустя всего несколько минут Анна увидела и самого Данта. Он направлялся к зданию, которое, судя по вывеске, являлось телестудией. Наличие этого здания среди туристских магазинчиков и историко-антикварных коллекций было чем-то невероятным, неправдоподобным. Она гордилась тем, что сразу узнала Данта. Ведь его только раз представили ей, а Анне всегда было трудно совмещать знакомые фамилии со знакомыми лицами. Ошибки были слишком часты. Это несомненно являлось ее серьезным недостатком как жены политического деятеля. Да и сейчас-то, если честно, она вспомнила его имя только потому, что пятью минутами раньше проходила мимо дверей его ресторана и подумала о нем.

Ее внимание привлекла витрина ювелирной лавки на противоположной стороне улицы. Она подождала на тротуаре, пока проедут машины и автобусы, и перешла на другую сторону, чтобы взглянуть на драгоценности поближе. В витрине было выставлено несколько весьма любопытных вещиц. Большинство относилось к периоду «Арт нуво», объектом ее особого интереса стали викторианские гранаты и черный янтарь.

Она уже хотела продолжить свою прогулку и отвернулась от витрины, когда вдруг в нескольких футах от себя снова увидела Данта. Он как раз выходил из дверей телестудии, с кем-то разговаривая.

— И все же я скажу, что вы будете смотреться очень естественно, — сказали ему изнутри. — Никто в Новом Орлеане не смыслит в еде больше вашего.

Дант, держась рукой за раскрытую дверь, отрицательно покачал головой.

— Мой акцент не даст мне возможности противостоять Джастину Уилсону. А при виде Поля Прудома у меня и вовсе руки опустятся. Кроме того, я ведь ресторатор, а не шеф-повар.

— С вашей внешностью вы можете засунуть их обоих знаете куда? У вас такая сексуальная внешность, помилуйте! И насколько мне известно, вы собственноручно готовите обалденные омлеты юным очаровашкам, которые к вам заглядывают! Вы всегда сможете приготовить один из них.

— Смогу, но для этого вам придется дотащить ваши камеры до моей квартиры, — пошутил Дант.

— Вы серьезно? Значит, мы можем подъехать и снять?

— Черт вас возьми, нет! Вам не затянуть меня к себе, так и знайте!

Изнутри на улицу посыпались чертыхания. Дант с улыбкой отпустил дверь, и та закрылась сама собой.

Анна увидела, что он идет прямо на нее. В мгновение собравшись, она улыбнулась своей самой милой улыбкой. Она думала приветливо кивнуть и пройти мимо, как при обычной встрече со случайным знакомым. Вместо этого она встретилась взглядом с его темными глазами, освещенными радостью и дружелюбием, и внезапно для самой себя остановилась.

— Миссис Галлант, — проговорил он, приближаясь. — Доброе утро!

— Здравствуйте, — отозвалась она, протягивая ему руку. Она думала, что он поднесет ее к своим губам, поэтому была слегка разочарована, когда он просто склонил голову в галлическом приветствии, которое должно было означать уважение и признание достоинств.

— Как вам удалось сбежать? — спросил он после дежурного обмена любезностями. — Я полагал, что все ваше время теперь расписано по минутам. Когда попри-сутствовать на деловом обеде, когда кому пожать руки на заводе или фабрике.

— Не знаю, может, кто-нибудь меня и не дождался, но у меня сегодня выходное утро.

Ее улыбка была теплее, чем она сама могла от себя ожидать. Ее приятно удивило то, что он так хорошо понимает и представляет себе ее чувства. Кроме того, у него был такой заинтересованный взгляд, что она подумала, что заняла все его внимание.

— Вы просто прогуливаетесь? — спросил он. — Или ищете что-нибудь конкретное?

— Да так, просто хожу по антикварным лавкам. Здесь так много милых старинных вещиц.

Анна показала рукой на улицу с десятками красочных витрин.

— Я был бы счастлив помочь вам в ваших поисках, если это будет в моих силах. Мне кажется, я достаточно осведомлен о товарах подобного рода.

— Я интересуюсь драгоценностями, ювелирными изделиями, — проговорила она первое, что пришло в голову. Потом, желая показать себя более заинтересованной в вопросах антиквариата, добавила: — Хотела бы приобрести приличный стул. Можно кресло-качалку. Плетеную.

Дант наморщил лоб, о чем-то размышляя.

— С ювелирными безделушками проблем у вас не будет, а вот насчет стула все сложнее… Плетеные кресла-качалки не залеживаются… Впрочем, кажется, мне известна одна лавка, в которой можно найти то, что вам нужно. Это на Мэгэзин.

— В самом деле? — У нее и в мыслях не было идти туда. Упомянув о кресле-качалке, она просто хотела показать свою серьезную заинтересованность.

— Моя машина за углом. Я отвезу вас туда.

— О, что вы, я не буду отрывать вас от дел, мистер Ромоли. Очень любезно с вашей стороны предложить мне помощь. Но, право же, не стоит. Просто покажите мне дорогу…

— Зовите меня Дант. А насчет моих дел не беспокойтесь, дорогая. Никаких дел у меня сейчас нет.

Поняв, что возражать бесполезно, Анна дала отвести себя к красному «альфа-ромео». Когда они выруливали с оживленной улочки, ей пришло в голову, что она совершила преступную, непростительную глупость, сев в одну машину по сути с незнакомым человеком. Оставалось только гадать, что сказал бы по этому поводу Эдисон. Она не знала, что с ней случится через минуту, но почему-то совсем не ощущала страха. Мягкие манеры и галантность Данта Ромоли вселяли в нее уверенность в нем и вызывали доверие. Она не думала, что может угодить в какую-нибудь неприятную историю. К тому же он ведь был близким другом Ривы Столет. Словом, опасаться не стоило.

В то же время она далеко не была уверена в бескорыстии его помощи. С годами в ней выработалось понимание того, что просто так на этом свете ничего не делается. Она старалась не думать о том, что Дант Ромоли просто может использовать ее для знакомства с Эдисоном. Но возможность этого исключать не стоило.

Ей было легко и Спокойно. Все шло хорошо. Она составила ему компанию — или он ей? — и уже чего-то ждала от него. Может, это ощущение появилось в ней еще при самой первой их встрече, просто было запрятано глубоко в сознании?..

Она пожалела о том, что оделась не самым лучшим образом для встречи с мужчиной. Ее синяя юбка из грубой хлопчатобумажной ткани и рубашка «шамбре» хорошо подходили для теплой погоды, но, даже если считать ее соломенную шляпку с красными полями, все-таки нельзя было сказать, что это гармонировало с белой шелковой сорочкой Данта и его великолепно пошитыми серыми брюками. Галстук и пиджак были оставлены в машине, пока он находился на улице, а рукава сорочки завернуты до локтей. Вообще он держался свободно и непринужденно, как позволяло его элегантное одеяние европейского пошива.

Впрочем, глупо было волноваться о таких вещах. Дант Ромоли только подбросит ее до лавки, а затем распрощается и уедет по своим делам. На том их свидание и окончится. Их никто и не увидит вместе, поэтому волноваться относительно одежды не было причин.

Анна почувствовала, что необходимо заполнить чем-то паузу в разговоре, поэтому спросила:

— Рива Столет — необычная женщина. Вы ее давно знаете?

Дант скосил на нее задумчивый взгляд.

— Давно, но меньше, чем ваш муж, насколько мне известно.

— Вы ошибаетесь! Эдисон познакомился с ней только в эти выходные.

— Прошу прощения, значит, в самом деле ошибся. Бывает.

В его голосе было что-то, что смутило ее. Она сказала:

— Мне даже странно, что наши дороги с ней никогда не пересекались. Ведь наверняка мы участвовали в одних и тех же делах и событиях. Ну, например, взять благотворительные балы, приемы, вечера в честь инаугурации губернатора… И так далее.

— Ничего, такое случается, — проговорил Дант. — Но теперь, я надеюсь, вам не придется предпринимать длинных поездок для того, чтобы встретиться с ней. Или со мной, если уж на то пошло.

— Да, это хорошо.

Он устремил на нее смеющийся взгляд.

— Вы говорите точно так, как настоящая жена политического деятеля.

— Нет, нет, я именно это имела в виду! — возразила Анна.

Он громко расхохотался, и только тут она поняла, что ее разыграли. Это заставило ее испытать какое-то новое, свежее чувство. Давно уже никто ее не разыгрывал подобным образом, если не считать сына Джоша.

— Серьезно, — сказал Дант, — мне доставит удовольствие почаще видеть вас и вашего мужа, хотя я сомневаюсь, что предвыборная кампания оставит вам много свободного времени для общения. — Улыбнувшись, он добавил: — Шансы вашего мужа, на мой взгляд, достаточно высоки.

— Да.

— Конечно, основные козыри выкладываются в последнюю минуту, это мне известно. Но я сужу по тому количеству сторонников и помощников, которые уже есть у мистера Галланта. Нет, он действительно в очень хорошей форме.

— Да, хотя не мешало бы этому количеству еще увеличиться.

— Интересно, а что он даст взамен «Столет корпорейшн»?

— Я тоже не знаю, — прохладно ответила Анна. — Так же как не знаю и того, на что рассчитывает «Столет корпорейшн».

Они остановились на красный свет. Их взгляды встретились. Улыбка тронула губы Данта, и Анна почувствовала, что сама непроизвольно начинает улыбаться. Они засмеялись почти одновременно.

Когда на светофоре зажегся зеленый свет и Дант тронул с места «альфа-ромео», он сказал:

— Хорошо. Я не буду выворачивать вас наизнанку вопросами о вашем муже, а вы отнеситесь ко мне столь же милосердно с вопросами о Риве.

— Я все равно не много смогла бы вам рассказать. Почти ничего сама не знаю. А что касается миссис Столет, то я восхищаюсь вашей верностью ей.

— Да и вы отличаетесь этим качеством.

— К сожалению, это моя вторая натура.

— Ничего, не жалейте. Кстати, меня совсем не интересует, что сейчас между ними.

— Миссис Столет не…

— Нет, мне она ничего не сказала, кроме того, что у нее сегодня деловой обед. Она сказала бы мне все, если бы посчитала нужным. Но я не любопытный человек, хотя и видел, как они договаривались там, на митинге.

— Я понимаю вас. Эдисон тоже не счел нужным сказать мне что-нибудь об этой встрече.

Непроизвольно Анна коснулась небольшого синяка на своей руке ближе к кисти. Дант машинально посмотрел туда и все увидел, прежде чем успел вежливо отвернуться.

— Уверен, это исключительно деловая встреча, — сказал он, старательно придавая своему тону нейтральность.

— Не сомневаюсь в этом, — согласилась она тоже без тени беспокойства, затем быстро перевела разговор на другую тему.

Они говорили об экономике штата, об отеле, где она остановилась с Эдисоном, о совещаниях и всемирной ярмарке, которая проходила в городе несколько лет назад. Они все еще беседовали, когда машина остановилась перед входом в антикварный магазин. Дант вошел вместе с Анной. Они дружески поспорили по поводу достоинств викторианской мебели, которая ей нравилась. Она называла ее солидной, а он говорил, что она громоздка и чересчур разукрашена. И по поводу мебели в стиле «Глубинка французской Луизианы». Он называл ее элегантной и простой, а она настаивала на том, что она примитивна.

Анна искоса разглядывала своего кавалера-сопровождающего. Она видела, как он притрагивался к дереву, бархату и шелку, которыми были обиты предметы мебели. Создавалось впечатление, что они являются для Данта почти живыми существами. Он повернулся куда-то, и она увидела, как его волнистые волосы красиво спадают на затылок, оценила красивую форму его ушей. Она внимательно изучала его открытое лицо, смешинки в глазах. Все это было очень занимательно.

Что касается кресла-качалки, то они его нашли-таки. К счастью, оно находилось в таком ужасном состоянии, что Дант не стал настаивать на его приобретении. Однако ей приглянулся бронзовый херувим с листвой в волосах и виноградом в руках. Юный вакх! Статуя была выполнена в натуральную величину и предназначалась, судя по всему, для сада. Она была отреставрирована, но не до конца, и на плечах мальчика были еще видны следы краски. Он ей очень приглянулся.

Дант пошел торговаться с владельцем лавочки и добился значительной скидки с первоначальной цены. Через несколько минут он уже вьгаес из лавочки завернутого в плотную бумагу херувима и положил его на заднее сиденье своей машины. После этого просто грех было бы ей отказаться от его предложения вместе отобедать.

Они вернулись во французский квартал и выбрали по желанию Анны заведение «Ральф и Каку», где заказали сезонное блюдо — речных раков.

Сидя за освещенным солнцем столом, они продолжили увлеченную беседу. Вид речных раков заставил Данта перенестись мыслями в свое далекое детство. Он рассказал о том, каково мужать среди десятков дядюшек, тетушек, кузенов и кузин, среди рек, каналов и озер. Каково с детства познавать рыбную ловлю, охоту. Каково танцевать на свадьбах по субботним вечерам, а наутро тащиться на мессу. Он рассказал, что его мать научилась английскому, только когда начала ходить в школу, и часто это знание полностью ее оставляло, когда она сердилась. После ее смерти его отец, итальянец, имевший широкие связи в овощных рядах французского базара, вернулся в Новый Орлеан. Там-то, на французском базаре, куда каждое утро приходили знаменитые повара в поисках свежей зелени или фруктов, Дант Ромоли и начал впервые интересоваться едой не так, как интересуется ею голодающий. Потом он стал работать помощником официанта в «У Леконта». Это было уже, когда его отца убили в уличной драке.

В основном же именно Дант задавал вопросы. О Джоше и его жизненных устремлениях, о ее обязанностях как жены политика, о том, нравится ли ей исполнять их, а если нет, то почему. Когда он несколько раз подцепил ее, шутя, — то по поводу того, что она отказалась снимать шляпу, чтобы не демонстрировать свои примятые волосы, то по поводу ее жеманности, с которой она отправляла в рот с тарелки речных раков, — Анна ответила ему тем, что припомнила его разговор о должности телеповара, подслушанный ею, на улице. О юных созданиях, для которых Дант любил готовить шикарные омлеты, она, однако, не упомянула, приберегая этот эпизод в качестве главного козыря.

Они уже закончили есть и допивали вино, когда Дант вдруг поставил свой стакан на стол и, прикоснувшись к ее руке, повернул ее синяком вверх.

— Что случилось, дорогая? — просто спросил он.

Анна почувствовала, как краска заливает ей лицо. Она попыталась спрятать руку, но ей это не удалось.

— Ничего, правда…

— В таких случаях обычно говорят: «Упала с лестницы», — с мягкой иронией подсказал ей Дант.

— Да, что-то вроде этого, — согласилась она смущенно, избегая его взгляда. В принципе она должна была бы рассердиться на это его нескромное любопытство, но почему-то не рассердилась. К тому же не так уж часто ее баловали теплотой и участием, чтобы отвергать их сейчас, с порога.

— Вам не нравится толкать речи, вам не нравится быть женой политического деятеля, и при этом вы живете с человеком, который дурно обращается с вами. Возникает логичный вопрос: почему бы вам не плюнуть на все это?

— Не забывайте, что у меня есть Джош. Когда мальчик рос, он очень нуждался в отце, а в этом качестве Эдисон не так уж плох.

— Но мальчик давно вырос.

— Развод причинил бы большой ущерб карьере Эдисона. У него сейчас такие хорошие шансы стать губернатором, вы сами это признали. Я не хочу брать на себя ответственность за провал кампании, который произойдет непременно в случае развода.

— На мой взгляд, именно поэтому он должен обращаться с вами мягко. Не пойму, о чем он думает, когда ставит вам синяки!

— Не знаю… А потом еще надо посмотреть, как воспримет Эдисон мое решение о разводе. Он не сдастся без борьбы. И я боюсь, все это выльется в нечто… в нечто отвратительное. Большинство адвокатов, которых я знаю, являются его друзьями, коллегами или политическими единомышленниками. Мне было бы очень трудно найти специалиста, который смог бы защитить мои интересы, кому бы я доверилась и до кого не добрался бы Эдисон.

— Но, как я вижу, вы, по крайней мере, уже обдумывали возможность расторжения вашего брака.

— О, да! Я много об этом думала. — Она грустно взглянула на него. — Есть и еще один важный момент. Я воспитана в католических традициях, и хотя после замужества Эдисон стал настаивать на том, чтобы я посещала протестантскую церковь и мне пришлось отойти от католичества, уроки о священной природе супружеского обета, преподанные мне еще в детстве, не забылись. Даже для нерелигиозного человека супружество и семья — это нечто особенное. Они порождаются любовью или близким к ней чувством, но не уничтожаются с угасанием этих чувств. Они даются человеку на всю жизнь. По-моему, расторжение брака, раскол семьи — подобно убийству. Я никогда не чувствовала себя способной начать бракоразводный процесс по собственной инициативе.

Он нежно коснулся подушечками пальцев синяка на ее руке.

— Вы сделаете все, как сочтете нужным. Все к лучшему. Прошу прощения за вторжение в вашу личную жизнь, прошу прощения за свое идиотское любопытство.

— О нет, что вы! — пробормотала она, не сознавая смысла того, что говорит. Его забота и понимание были бальзамом на ее душевные раны. Зачем же отказываться от лечения, которого давно ждала?..

— Если я когда-нибудь смогу чем-нибудь помочь вам, дорогая, не стесняйтесь, дайте мне знать.

Слезы застилали ей глаза. Она, пожалуй, позволила бы им упасть на лицо и возвестить о ее слабости, если бы вдруг не почувствовала электрическое тепло его пальцев, прикасавшихся к ее коже. Она почувствовала какое-то благодарное чувство. Как будто какая-то ее часть изменилась. Это было беспокоящее ощущение, и она не была уверена в том, что оно ей нравится.

— Вы феноменальный человек, — проговорила она, глядя не в его лицо, а на их соприкоснувшиеся руки. — Такой добрый.

Он отпустил ее.

— Что вы! Какой я добрый?! Послушайте Риву. Она уж скажет вам непременно, что я дикий эгоист. Причем обладаю эгоизмом особой разновидности. Понимаете, мне кажется, что я обязан помогать всем, кто ни пройдет мимо меня в жизни.

— Какой же вы эгоист?.. Никогда не поверю.

Он пожал плечами:

— Возможно, это чистая правда. Не знаю… Просто я люблю людей и не могу равнодушно смотреть на их боль.

— Наверное, кто-то пользовался вашей добротой в своих целях.

— Такое случалось, но ведь я тоже не простофиля. По крайней мере, мне так кажется. Я знаю людей. Я также знаю, что многим из них просто нужно дать шанс. Я надеюсь на лучшее и, как правило, получаю подтверждение своих надежд.

Анна вспомнила, что почти так же порой говорил Эдисон, впрочем, он говорил, скорее, о вещах, чем о людях. Дант очень отличался от ее мужа. Это были совершенно разные люди. Начать с того, что Эдисон был светловолосым, а Дант брюнет. Эдисон всегда казался ей башней из-за своего огромного роста, а Дант был выше ее всего на каких-то три или четыре дюйма, поэтому смотрел на нее как на равную. Эдисон говорил по преимуществу о себе и своих проблемах, в то время как интерес Данта был обращен на собеседника. Эдисон любил подмечать в людях их слабости, Дант — достоинства.

Но Эдисон был ее мужем, да и утро уже давно закончилось.

— Мне надо идти, — сказала она.

— Да, разумеется, — ответил Дант и дал знак официанту. — Я довезу вас до отеля.

— Нет, прошу вас, не стоит, — запротестовала она. — Я пройдусь пешком.

— Вы-то пройдетесь, в этом я не сомневаюсь, а тот бронзовый паренек? Он пойдет рядом с вами или все-таки придется взвалить его на плечи? В таком случае, боюсь, он покажется несколько тяжеловатым.

— Это не «бронзовый паренек», как вы говорите, а произведение высокого искусства! — ответила Анна на колкость Данта с шутливым возмущением.

— Тем более, — улыбаясь, сказал он. — Не надо рисковать и тащить его по улицам у всех на глазах без охраны. Не спорьте, я доставлю вас и его прямо до дверей отеля, перепоручу плечистому швейцару и откланяюсь. Надеюсь, швейцар ни разу не уронит вашего красавца по пути в номер.

Она с облегчением поняла, что он вовсе не напрашивается к ней в госги. Через мгновение она поймала на себе его взгляд, поняла, что он догадался о ее переживаниях, и ей стало ужасно стыдно.

Дант заплатил по счету. Когда они выходили из ресторана, он сказал:

— Все забываю спросить: а что вы собираетесь делать с этим вашим маленьким бронзовым человечком?

— Это херувим, — поправила она. — У меня дома есть оранжерея. Я уже выбрала там для него местечко. Под карликовой пальмой… Знаете, такие викторианские деревца? Очень жалею о том, что у меня нет дворика, какие можно увидеть здесь, во французском квартале. Они просто восхитительны!

— В самом деле? Вы так считаете?

Он, кажется, что-то задумал, открывая дверцу машины и помогая ей сесть.

— Они кажутся такими удаленными от жизни, такими скрытыми… Будто оазисы райских кущ, где предаются удовольствиям.

— Ого! — пробормотал он как бы для себя, садясь на место водителя. — Это самое провокационное заявление из всех, что я слышал от дам!

Краска прилила к ее лицу.

— Я не имела в виду…

Улыбка тронула край его губ.

— Знаю, дорогая. Кстати, вам приходилось хоть раз заглядывать в подобные дворики?

— Только в те, которые являются частью ресторанов. В «Бреннане» или во «Дворе двух сестер».

— Это все не то. Вот у моей квартиры дворик так дворик!

Он ждал. Его рука, державшая ключ, вставленный в зажигание, замерла. Анна широко раскрытыми глазами смотрела на него и не могла пробиться сквозь бездонную черноту его глаз. В ее душе вертелись вполне понятные подозрения. Она жалела о том, что не знает точно, что у него на уме, и вынуждена только догадываться. Никогда прежде не попадала в жизни в такие щекотливые ситуации с мужчинами, в которых могла бы набраться опыта.

Усилием воли она отбросила все неприятные мысли. В выражении лица Данта не было ничего, что могло бы служить им подтверждением. Он ведь понял, что она ничего такого не имела в виду, когда с ее уст сорвалась реплика о предрасположении внутренних двориков к удовольствиям… Она должна поверить ему, иначе кому тогда вообще верить?

Анна с усилием улыбнулась.

— Я бы очень хотела посмотреть ваш дворик.

Он располагался за домом, на одной из тех боковых улочек квартала, куда так боялась заглядывать Анна. Дант называл свое жилище квартирой, потому что жил только на втором этаже дома, а первый использовал под офис. Но это был настоящий особняк. С большим балконом, с резными железными перилами и такими же резными дверями. На окнах — толстые деревянные ставни. Причем не декоративные — они на самом деле открывались и закрывались. На доме прикреплена бронзовая дощечка, которая извещала, что это памятник истории и архитектуры. Для того чтобы попасть во внутренний двор, необходимо было пройти через высокие и солидные двери, врезанные в кирпичную стену, затем вдоль по выложенному плиткой проходу-коридору с папоротниками и импатьенами.

Дант проводил Анну до дворика, а сам ушел искать экономку, чтобы попросить ее приготовить им кофе. Она видела, как он прошел под верхнюю галерею, которая огибала весь дом, затем поднялся по лестнице на эту огороженную резными перилами прекрасную смотровую площадку. Спустя минуту она услышала сверху голос жен-шины, которая весело на что-то согласилась.

Анна качнула головой. Слава Богу, экономка была дома. Значит, ее не пригласят в дом. Она улыбнулась своим глупым подозрениям.

Солнце свободно заглядывало во двор, поэтому в нем было тепло. Яркие лучи высвечивали заросшие мхом кирпичи и светлые стены. Жара, казалось, рассеивалась здесь в тени карликовых дубов, в золотистой листве других деревьев и в тихом журчании расположенного ярусами фонтана. Зеленые и белые пятна клумб разбивали яркость солнечного света, в то время как ярко-розовые бегонии и импатьены добавляли свежих оттенков. Вокруг стволов и веток деревьев тянулись гибкие стебли азиатского ландыша темно-зеленых тонов, а под тенью дуба была сооружена деревянная конструкция, на которой сидел очаровательный зеленый попугай с желтой головой и красными, оранжево-розовыми и темно-синими отливами на прижатых крыльях.

Анна приблизилась к птице и тихо произнесла:

— Здравствуйте.

Птица подобралась к Анне поближе, склонила набок голову и вдруг с хрипом и свистом ответила:

— Здрр-ааа-вствуй, крр-асаа-вица!

Анна не смогла удержаться от изумления и веселого смеха. Она подняла руку, чтобы погладить попугая, но тот ради предосторожности, переваливаясь на лапах, отступил в сторону и посмотрел на нее своими черными зрачками, окаймленными оранжевым. Анна поговорила с птицей несколько минут, потом отошла от нее.

Недалеко стояли два стула из узких белых пластиковых пластин и столик из белого металла с мраморной поверхностью. Анна села на один из стульев и стала оглядываться вокруг. Откуда-то доносился шум дорожного движения и оживленной улицы, но он был тихим и рассеянным и нарушал покой не больше свежего ветерка, который скользил по верхушкам деревьев в саду. У фонтана пила воду, вытягивая шею, птица-кардинал. Ветерок доносил до Анны аромат гардении, который исходил из высокого — восемь футов — кустарника, приткнувшегося к стене дома. Она откинулась на спинку стула. Попугай стал щелкать языком, распушил перья, явно возбуждая себя. Этот звук, сливаясь с журчанием воды в фонтане, навевал сон. Она закрыла глаза и стала ровно и глубоко дышать.

Видимо, она задремала, так как не поняла, когда около нее оказался Дант, только услышала его слова:

— Здесь спокойно, правда? — спросил он.

Она открыла глаза.

— Очень. И красиво. Спасибо, что пригласили.

Он сам принес поднос с кофе с миниатюрным кофейным сервизом из серебра, закрытым салфеткой тортом на старинной китайской тарелке с золотыми ободками и изображением дивных розовых цветов, стаканами «Уотерфорд» с минеральной водой и вазой «Уотерфорд» с одной розой. Он поставил поднос на стол и просто сказал:

— Рад служить.

Анна оторвалась от спинки стула, села прямее и сказала:

— Мне очень понравился ваш попугай. Он такой очаровательный, как и его хозяин.

— Он свистел вам? Ему нравятся женщины.

— Так же, как и его хозяину. А вас он привечает?

Дант с улыбкой покачал головой:

— Увы. Он привык к экономке, которая кормит и чистит его, вообще заботится о нем и его клетке, когда меня нет дома. А меня часто не бывает дома. Меня он терпит только за то, что я ему даю всякие вкусные вещи. Вот, например, этот чайный торт. — Дант снял салфетку и взял в руку кусочек торта. — Вот смотрите. Не пройдет и минуты, как он явится за своей долей.

Так и случилось. С помощью клюва и когтей ярко-зеленая птица спустилась на землю. Переваливаясь на лапах, попугай подобрался к стулу, на котором сидел Дант, и взобрался ему на колени. Дант дал попугаю торта. Птица, стоя на одной ноге, в другой зажала угощение и, изогнув голову, клевала его.

— Он умеет летать? — спросила Анна.

— О, да, конечно. На лето мы подрезали ему крылья, так что он может гулять здесь неподалеку, не отправляясь в большие путешествия.

— Как его зовут? — спросила Анна, одновременно показывая, что хочет разлить кофе по чашкам.

— Пожалуйста, — разрешил Дант и продолжил: — Его зовут Крекер Джек. По названию его любимого лакомства. Губа у него не дура.

Она грациозно разлила кофе по чашкам и добавила молока. Присутствие экзотической веселой птицы развеяло остатки напряженности, которая еще оставалась между ними. Вся окружающая обстановка казалась ей естественной, то, что она делала, казалось нормальным, как будто она уже сто раз была в подобной ситуации. Она, конечно, часто в своей жизни разливала кофе по чашкам. Только не для Данта.

— Мне в самом деле очень нравится ваш двор, — сказала она. — И ваш дом.

— Я так и знал, что вы оцените его. Я здесь уже давно живу. Поначалу снимал комнату. А когда хозяйка этого дома умерла, я выкупил его у наследников. Рива помогла мне отреставрировать его.

— Я так и думала.

Его темные брови на секунду нахмуренно сдвинулись.

— Что думали?

— Что помогала вам в этом именно миссис Столет, а не подружка и не жена. Кстати, вы были женаты?

Он покачал головой:

— Не было на это времени. Да и возможности.

— Шутите? — не веря своим ушам, спросила она.

— Вы что же думаете, что я гей?

Она потрясенно посмотрела на него.

— Мне никогда не приходило это в голову… А вы гей?..

— Нет, — ответил он и расхохотался. — Хотя есть люди, которые так думают.

— Но есть люди, которые думают совсем наоборот.

Он удивленно посмотрел на нее, а потом улыбнулся и махнул рукой:

— Вы намекаете на то, что сказал мне тот телевизионщик Майлс? Категорически отрицаю! Вот подлец! Представил меня перед людьми чистым плейбоем! Просто я хотел сказать, что очень занят рестораном.

— Кроме того времени, которое вы проводите с Ривой Столет.

— Да, — ровно ответил он и посмотрел в сторону.

Вновь он стремился оставить эту женщину незапятнанной.

Анна спрашивала себя: что же такого сделала Рива Столет, чтобы заиметь в лице Данта столь ревностного защитника? Странно, но Анна завидовала ей…

— Ладно, забудьте, — сказала она.

Он глянул на нее искоса и приподнял брови.

— Что? Вообще, отчего вы проявляете такой настойчивый интерес к моей личной жизни? Сказать вам по правде, я всю жизнь так много работал, что женщины поневоле отодвигались на второй план. А позже мне встречались только такие, которых я либо считал слишком юными для меня, либо слишком легкомысленными, либо учительницами.

Анна удивленно посмотрела на него.

— В общении с ними я всегда чувствовал себя школьником, не выучившим урок, — с улыбкой объяснил Дант.

— Мальчиком для алтаря, — пробормотала она.

— Что?

Она мило улыбнулась ему:

— Простите, неудачно выразилась.

Он долго и внимательно смотрел на нее через стол, потом грустно кивнул и сказал:

— Да нет, вы правы.

Она почувствовала, что в ту минуту между ними установилось глубокое и полное взаимопонимание. Затем он переключил ее внимание на вазу с цветком. Он вытащил розу, обтер стебель салфеткой, затем сломал один за другим все шипы и протянул цветок Анне.

— Это для вас.

Анна приняла розу и поднесла к лицу, вдыхая нежный аромат. У нее появилось ощущение того, что Дант Ромоли сегодня специально делает все, чем может доставить ей удовольствие. Покупка в антикварной лавке, обед, очаровательный дворик, попугай, кофе, торт, а теперь еще роза.. Череда маленьких даров… Все так красиво, так великодушно.

Медленно, почти против ее воли, к ней в голову заползла догадка о том, что он является горячим любовником. Он будет заботиться не только о своем удовольствии и своих желаниях, но также об удовольствиях и желаниях партнерши. Он никогда не причинит боли и никогда не насладится за счет другого. Удовольствие, которое получит женщина, будет и его радостью.

В глубине души она была потрясена своими мыслями. Она так резко поставила чашку, что блюдечко едва не треснуло.

— Теперь мне в самом деле пора, — проговорила она тихо.

Дант не стал спорить. Он проводил Анну к своей машине и отвез до крыльца отеля «Ройял Орлеан». Они прощались на тротуаре, причем она то и дело оглядывалась через плечо, опасаясь внезапного появления мужа. Впрочем, она не забыла высказать Данту свою благодарность за чудесно проведенный день и пожала ему руку.

Ей было жаль, что он быстро ушел. В то мгновение, когда его красная машина отчалила от тротуара и стала удаляться вдоль по улице, ей пришло в голову, что она многое еще могла ему сказать, но не сказала… В то же время она чувствовала сильную усталость и очень хотела прилечь отдохнуть.

Эдисона нигде не было видно. В вестибюле гостиницы тишина и покой. Те, кто в этот день оформлялся, уже давно получили свои номера, а на коктейль еще никто не спускался. Анна шла вслед за гостиничным служащим, который нес бронзовую статую. Они вместе вошли в лифт. Двери закрылись, загудел мотор, и Анна с облегчением вздохнула.

Служащий посмотрел на нее сверху вниз и сказал:

— Жаркий сегодня был денек.

Она согласилась с этим, одновременно опасаясь, что выглядит такой же разгоряченной, какой была в душе.

— Завтра будет то же самое.

Она кивнула. Да, завтра будет жарко, и послезавтра, и в последующие дни. Но такого дня, как сегодня, уже не будет. Никогда.

Ей пришло в голову, что Эдисону вовсе не обязательно слушать, как она провела этот день. Обычно она никогда от него ничего не скрывала. Во-первых, потому, что ей нечего было скрывать, во-вторых, потому, что она боялась, что он все равно про нее узнает и потом будет только хуже.

Она полюбила этот день. Он был чист, свободен, наполнен радостью и веселым смехом. В этот день она не сделала ничего, за что потом ей было бы стыдно.

Этот день навсегда останется у нее в сердце. Она будет хранить его в себе.

 

7

Молодой человек возник словно из воздуха. Только что Рива собралась домой, покидая здание «Столет билдинг», оставив за собой качавшиеся двери из стекла и стали и направляясь туда, где дожидалась ее автомашина, как в следующую секунду он уже стоял, преградив ей путь.

Рива отступила, ограждая себя от него поднятым, словно щит, портфелем. Джордж, выходивший из лимузина, чтобы открыть ей дверь, немедленно бросился навстречу.

— Простите, миссис Столет, — спешно сказал молодой человек, — я не думал вас напугать. Но вы позволите мне поговорить с вами минутку?

Прошла еще секунда, и Рива узнала его — юный фотограф с политического сборища. Она подняла руку, чтобы остановить Джорджа. Шофер остановился, но не возвратился к машине, а заложил руки за спину.

— Что вы хотите? — спросила Рива.

Тон ее не был дружелюбным, а выражение глаз и подавно. В ожидании ответа она оглядела фотографа с черноволосой головы до ног, обутых в замшевые прогулочные туфли. У него было довольно худощавое телосложение, обычно свойственное людям, которые могут позволить себе есть, что хотят. Светлый цвет его кожи и голубые глаза в сочетании с черными волосами выдавали ирландское происхождение. Храбрость ирландцев угадывалась и в глубине его характера, если судить по тому, с какой неустрашимостью он воспринял свою оценку Ривой.

— Я пробовал назначить встречу через вашу секретаршу, но, очевидно, у нее указание не пускать представителей прессы. Собственно, я по личному делу. Это касается вашей племянницы.

— Я не понимаю.

Грустная улыбка скользнула по его лицу.

— Да и я толком тоже. Она не тот тип девушки, с кем я обычно провожу время. Но я все смотрю на эту фотографию, что сделал в субботу, и никак не могу выбросить ее из головы. Я бы хотел узнать ее поближе.

— Зачем приходить ко мне? — В поведении Ривы не произошло никакого смягчения. Это был человек, отвечающий за привлечение внимания общественности к ее встрече с Эдисоном. Он мог и в самом деле проявлять интерес к Эрин, но в то же время мог и не проявлять.

— Встреча с вашей племянницей начинает походить на одну из невероятных игр-викторин. Я узнал, что она учится в Тьюлейне, но если у нее есть телефон, его номер нигде не значится. Ваши люди и дома, и на работе не хотят его давать и не говорят, где она живет. Ее мать, когда я туда позвонил, буквально вцепилась мне в горло, обвиняя меня чуть ли не в том, что я извращенец или маньяк, или то и другое одновременно. Последняя моя надежда — ваше сострадание.

— Почему вы думаете, что я помогу вам?

— Не знаю. На мой взгляд, вы разумная женщина. И потом, возможно, вы сочтете, что лучше потакать мне, чем оставить меня в недоумении, почему все так старательно опекают вашу племянницу.

Он был умен, ей пришлось отдать ему должное. А также несколько беспокоен. Едва ли она могла винить его в последнем; качество, которое ей нравилось в умеренном количестве.

— Эрин, — сказала Рива, — очень открыта и доверчива. Она не до конца сознает, что мир полон людьми-потребителями.

— И вы думаете, что я один из них?

— Такая вероятность существует.

Он кивнул:

— Так, остановимся. Могу вам сообщить, что я не такой, но я не знаю, есть ли способ доказать это.

Она ожидала воинственных нападок и злости, попытки убедить ее. Его согласие обезоружило и произвело сильное впечатление. При ближайшем рассмотрении он оказался привлекательным молодым человеком, еще не окончательно сформировавшимся, но привлекательным. Всякая молодая женщина нашла бы в его угловатости и в то же время твердой уверенности, в манерах некую неотразимость, если ей нравился тип темноволосых и эмоциональных.

— Эрин, конечно же, достаточно взрослая, чтобы не нуждаться в ком-то, кто бы ограждал ее от свиданий. Ее номер телефона я вам не дам, но ваш запишу. Если она заинтересуется, то сможет вам позвонить.

— Если это лучшее, что вы можете…

— Да.

Он принялся рыться в карманах в поисках ручки.

— Я согласен.

Некоторое время спустя, сидя в лимузине, Рива глядела на визитную карточку, на которой Дуг Горслайн написал свой телефон. Отдать карточку Эрин или не стоит? Она не могла понять, почему все-таки сказала, что отдаст, разве что ей показалась хорошей идея расширить круг друзей племянницы, особенно друзей-мужчин.

Могло быть, конечно, и так, что лекарство, которое она прописала, хуже, чем недовольство.

С внезапной решимостью она спрятала визитку в сумочку. Затем, откинувшись на мягкое плюшевое сиденье, закрыла глаза.

Иногда казалось, что она была вечно усталой. Причину нетрудно было найти. Годами она удерживала свое положение в компании и одновременно сочетала это с обязанностями жены Космо, экономки Бон Ви и других их владений, а также общественными делами. Всегда был кто-то, кто помогал ей на каждом шагу, кто-то, кто убирал и чистил, делал звонки, отдавал распоряжения относительно ремонта и перестановки мебели, помогал осуществлять физически тяжелую работу, но в конечном итоге за все отвечала она. Так было еще до того, как заболел Космо, а теперь уж и подавно. В основном ей нравился тот образ жизни, который она вела, но были и времена, когда дома, автомобили, антиквариат и роскошная мебель, домашняя прислуга, секретари и в особенности обширная структура компании, казались ей невыносимой ношей.

Она мечтала стать свободной. Горячее желание забраться в свою машину и уехать было иногда настолько сильным, что руки буквально чесались от стремления ухватиться за руль и ощутить его. Она подумывала уехать в Мехико, купить домик в небольшой деревеньке, где ее знали бы только как сумасбродную американку, которая ходит босиком и держит кур, подобно крестьянке. Она представляла себе хижину грубой постройки с соломенной крышей на песчаном берегу тихоокеанского островка, где она лежала бы в гамаке до захода солнца, а потом шла по песку босиком. Дурацкие мечты.

Частью проблемы была смерть Космо. Она еще не до конца это пережила, нет. Напряжение тех дней, бессонные ночи и дни беспомощного созерцания того, как он медленно мирился с процессом умирания, — все это отразилось на ней в гораздо большей степени, чем она тогда полагала.

Многие считали, что со смертью Космо ей станет легче. Но случилось обратное. Она словно лишилась невидимой поддержки, о которой не подозревала.

А тут еще это дело с Эдисоном. Связанное с ним напряжение начинало проявлять себя. Она видела и ощущала это.

Риве показалось, что Джордж взглянул на нее раз или два в зеркало заднего вида. Он был вроде сторожевого пса, всегда оберегает ее настроение, ее потребности, ее безопасность. Часто она воспринимала это как должное, но не всегда.

Когда она снова почувствовала на себе его взгляд, то спросила, не открывая глаз:

— В чем дело, Джордж?

Он ответил низким баритоном:

— Не хотелось беспокоить вас, но звонила моя старушка. Она спрашивает, будет ли у вас время побеседовать с ней несколько минут, когда вы приедете домой? Мисс Констанция дала ей целый список блюд. Она желает, чтобы их приготовили для ее детишек. Но там есть вещи, о которых Лиз не слышала за всю свою жизнь. Ей не терпится попробовать любое новшество, но необходимо чем-то руководствоваться.

Констанция. Рива почти забыла о ее присутствии в доме. Возможно, это было негостеприимно, если не назвать трусостью, оставить ее одну на целый день. Все же женщина была гостьей Ноэля. Поскольку он без колебаний отправился в город на работу, Рива не видела никаких причин, чтобы ей оставаться дома.

Встретив в зеркале ожидающий ответ Джорджа, она сказала:

— Я спущусь в кухню, как только переоденусь.

— Лиз может подняться к вам.

— Ничего. Я знаю, что она будет занята обедом.

Было время, когда Рива беспокоилась о том, как правильно вести себя по отношению к прислуге, о том, чего они вправе ожидать от нее как от хозяйки-госпожи, как ей следует вести себя, дабы удержать уважение, соответствовавшее ее изначальному положению в качестве жены Космо. Обнаружив, что не имеет склонности к формальным церемониям, она решила просто быть самой собой. К ее удивлению, это сослужило хорошую службу.

Несмотря на трудности с кухней, обед удался. Это была простая и легкая трапеза, из тех, что любил Космо в летнюю жару, — куриное филе, запеченное с чесноком, и смесь свежих, прямо с грядки, овощей в салатах и отдельных закусках плюс любимые печенья Лиз.

— Где курица а-ля Альбуфера, которую я заказывала для детей? — в середине трапезы спросила Констанция.

— Были трудности с рецептурой, — ответила Рива. — Если ты сможешь снабдить кухарку таковой, она с радостью попробует приготовить ее завтра.

— А иначе нет?

— Получается так.

Констанция приподняла бровь:

— Что это за кухарка у тебя?

— Очень хорошая кухарка, — спокойно сказала Рива. — но готовит американские, южные и блюда Нового Орлеана.

Люди, окружавшие Констанцию, не часто имели возможность оставить за собой последнее слово. Изумление исходило из-под невероятно длинных ресниц ее сына Пьетро, который сидел по правую руку от Ривы. Она улыбнулась ему, и губы его задела легкая кривая усмешка прежде, чем он вновь обратился к еде.

На мгновение в груди у Ривы возникло сдавленное чувство. Она посмотрела туда, где во главе стола сидел, поглощенный едой, Ноэль, который поскупился на улыбку сыну. Сын Ноэля. Внук Космо. Ей придется быть поосторожней, или она начнет привязываться к Пьетро. Это не было бы мудрым.

Констанция вновь обратила на себя внимание Ривы:

— Где твой друг Дант? Я ожидала, что он присоединится к нам вечером.

Что-то в голосе этой женщины заставило Риву приглядеться к ней. На Констанции было платье из струящегося красного шелка со свободным лифом, открывавшим взору значительную часть ее теплого средиземноморского загара, и хорошо сочетавшееся с золотым ожерельем. Ее грим нельзя было назвать нарочитым, но, возможно, он был немного ярковат для семейного обеда.

— Я думаю, завтра вечером ты его увидишь. Будет благотворительный вечер, на который, надеюсь, ты придешь в качестве моей гостьи, и я уверена, там будет Дант. Но вечерами он, как правило, любит следить за порядком в своих ресторанах.

— Ресторанах?

Рива пояснила насчет заведений Данта в районе озера.

— Ах, как восхитительно! Особенно в такой неформальной обстановке. Пожалуй, посещу его, пока я здесь, чтобы рассказать, на что это похоже, когда вернусь в Париж.

Рива обратилась к Пьетро с расспросами о том, как он и его сестра провели этот день. Ей поведали историю о белочке, за которой они гонялись по лужайке перед домом, и о мороженом с клубникой, которое приготовила для них Лиз и которое они съели на кухне. А завтра они собирались в зоопарк: папа обещал.

Рива вновь посмотрела через стол на Ноэля. В уголках его рта играла улыбка, пока он смотрел на детей, но он ничего не сказал. Его веселость пропала, как только он поймал ее взгляд.

— Как ты? — спросил он. — Как прошла встреча?

Он говорил о ленче с Эдисоном. Она подумала: интересно, слышал ли он о том, как она сбежала от Эдисона из «Коммандерс Пэлис». Это бы ее не удивило: Новый Орлеан был в некотором роде провинциальным городком. В мире деловых людей каждый занимающий солидный пост знал почти всех остальных, и необычный разговор, словно мед, привлекал к себе.

— Она была… конструктивной, — сказала она.

— Я понимаю, ты обнаружила, что твои интересы и интересы Галланта не совпадают.

Он не знал. И если не обращать внимания на суровый взгляд его серых глаз, то какое-то объяснение необходимо найти. Констанция тоже проявила интерес, ибо она выпрямилась и смотрела то на бывшего мужа, то на Риву.

Однако прежде чем Рива смогла сформулировать ответ, зазвонил дверной звонок. Звук был резким и скрипучим, словно кто-то нетерпеливо выкручивал старомодный механизм.

Дверь открыла служанка, поскольку Абрахам прислуживал за столом. Они услыхали ропот ее приветствия. Затем послышался более высокий и требовательный голос.

— Где моя сестра? Мне необходимо немедленно ее видеть! Слышите, немедленно!

Это была Маргарет. Рива поднялась, уронив свою салфетку на стол. Пока она шла к двери, Маргарет была уже на полпути, в холле. За ней шел Ботинки, неуклюже большой и краснолицый, и нес ее чемодан.

— Рива, вот ты где! — немедленно начала ее старшая сестра. — Я должна была приехать. Клянусь, мое сердце не переставало колотиться с того момента, как позвонил тот мужчина. Сама идея! Я поделилась с ним своими мыслями, затем с работы пришел Ботинки, я встретила его у порога с готовым чемоданом. Я сказала, что мне необходимо ехать. Этим все сказано. Необходимо.

— Что за мужчина?

— Тот фотограф, червяк, посмевший поместить в газете этот отвратительный снимок!

— О, понимаю. — Рива обняла рукой Маргарет, отчасти в знак приветствия, отчасти, чтобы увести от вторжения в столовую. — Привет, Ботинки. Вы ели?

Маргарет резко рассмеялась:

— Ели? Могу ли я думать о еде, когда на карту поставлено благополучие моей дочери!

— Тогда не пройти ли вам наверх прямо сейчас? Мы сможем поговорить, а для Ботинок накроют стол. Уверена, что он голоден, даже если ты не голодна.

— Он вечно голоден, — сказала Маргарет с некоторой горечью. — Я устроена иначе. Если расстраиваюсь, не могу и кусочка проглотить.

— Может быть, желаешь чашку кофе? — Рива проводила по лестнице сестру. Лицо Маргарет было бледным, полностью выступили жесткие возрастные морщины. Коротко остриженные волосы были туго завиты, словно для того, чтобы скрыть пробивающуюся седину, и выглядели так, будто она не расчесывала их с самого утра. Она была в хлопчатобумажных брюках и рубашке, именно в тех, в которых ходила по дому, что было довольно странно. Маргарет обычно старалась хорошо одеваться, когда приезжала в Бон Ви. Получалось, что, несмотря на мелодраматизм своего появления, она действительно была сильно расстроена.

— Никакого кофе, только не с моими нервами в таком состоянии. А вот стаканчик чаю можно. С лимоном и побольше льда.

Рива и прежде пыталась объяснить, что действие чая не отличается от действия кофе, но Маргарет трудно было заставить в это поверить. Они пошли наверх, за ними поднялся запыхавшийся Ботинки. Служанка предложила взять чемодан, который нес муж Маргарет, но он отказался. Когда дошли до спальни, которой он и Маргарет всегда пользовались во время своих визитов, он сбросил свою ношу на пол. Пробурчав что-то об оставшихся в машине вещах, которые надо выгрузить, он вьшел из комнаты.

— О, Рива, — сказала Маргарет, подойдя к кровати и тяжело усаживаясь на край. — Когда я увидела этот снимок, то не могла поверить глазам. Я слышала, что Эрин говорила об этом Джоше, но пока я не увидела его, обнимающего ее, до меня это не доходило… Я была в шоке, да, это был именно шок! Я старалась держаться, но сердце предавало меня целый день! Это наказание Божье, вот что это такое. Его кара за то, что мы совершили много лет назад!

Рива уставилась на сестру. «Кара», — словно эхом отозвалось в ее сознании. Та ночь, много лет назад, ночь, когда она сбежала с Эдисоном, она боялась Божьего гнева. Тогда, много лет назад, это был истинный страх.

То, что она совершила на заднем сиденье его машины, грешно, так, по крайней мере, говорил проповедник в церкви. Это был блуд, половые сношения, запретный плод, обнаруженный Адамом и Евой. Ребекка, прижимавшаяся к Эдисону, едва ли знала, почему он был запретным. Что-либо столь могущественное должно быть отвлечением внимания от благочестия, хотя большинство проповедников, насколько она знала, были против этого в принципе. Точная степень порочности была неясна. Поскольку не было никаких на то запретов, это не должно быть явным грехом. И все же проповедник говорил, что грех будет наказан. Единственное, что оставалось сделать, чтобы исправить положение, выйти замуж за Эдисона. Но если бы она убежала с ним, шок от этого, когда обо всем узнает мать, мог ее убить. Эдисон мог говорить что угодно, но она знала, что ее мать не была бы счастлива. Если бы с матерью что-то случилось, в этом была бы ее вина, и это было бы, несомненно, ужасным наказанием.

Зачем она это сделала? Зачем она позволила Эдисону заниматься с ней любовью? Она вовсе не хотела этого. Ей просто было его жаль, а ее учили помогать тем, кому плохо. Он молод, и красив, и опытен. Приятно иметь кого-то, столь опытного, уделявшего ей внимание. Но что-то в этом сострадании, отсутствии собственного опыта и неожиданно новых для нее переживаниях подвело ее. Казалось невозможным отступать, а затем было уже слишком поздно.

Она ожидала испытать боль, ибо достаточно читала об этом в религиозных журналах. Однако каким-то образом она ждала чего-то еще. Было слабое ощущение удовольствия, легкого облегчения, а затем все кончилось. Эдисону понравилось, или он только сказал так, хотя усилия прилагал он и стонал так, словно был в агонии. Она чувствовала себя замаранной и липкой. А еще испуганной.

Путешествие в Арканзас заняло не более двух часов. Они остановились в каком-то небольшом городке прямо у границы. Эдисон знал имя человека, который совершил бы обряд, хотя Ребекка так и не смогла понять, был ли это проповедник или судья. Они остановились у станции техобслуживания, чтобы спросить, в каком направлении находится дом этого человека. Когда они его разыскали, то их встретила стая гончих, которые бегали вокруг машины, обнюхивали ее и задирали свои лапы возле шин. Эдисон не выходил, а сидел и гудел клаксоном.

Если учесть, что человек был разбужен, он был достаточно добросердечен. Он сурово взглянул на бледное лицо Ребекки, но не стал задавать никаких вопросов после того, как Эдисон заплатил ему вперед пачку бумажных денег. Когда завершилась краткая церемония, человек стоял над ними, пока они подписывали свидетельство о браке. После того его жена предложила прохладный напиток «Кул-Эйд» и кусочки покупного пирога. Эдисон отказался, сославшись на то, что им еще предстоит долгий путь до утра.

На обратном пути Ребекка сидела, глядя на мелькающие в темноте деревья. Все кончилось. Она была замужем. Теперь ничего уже нельзя было сделать. Она чувствовала себя обессиленной и замерзшей, несмотря на теплую ночь. Наконец она уснула.

Когда она очнулась, небо серебрил восход. Земля была плоской и полнилась высокой качающейся травой, насколько хватало глаз по обе стороны дороги. Прошел миг, прежде чем Ребекка поняла, что это за трава; затем она ее узнала. Сахарный тростник.

Она резко встала и произнесла на выдохе:

— Где мы?

— Почти дома.

— Что ты имеешь в виду? Это дорога не к дому!

Эдисон обернулся, и усмешка, с которой он посмотрел на нее, была странной.

— Я тут подумал, пока ты спала. Мне не хотелось, чтобы мой дядя кричал и ругался по поводу нашего брака или чтобы твоя мать проливала над нами слезы. Уже поздно возвращаться в Тьюлейн, семестр начался. К тому же я всегда хотел пожить в Новом Орлеане. Мы отправимся во французский квартал, снимем квартиру, будем веселиться. Что скажешь?

— Я хочу домой.

Он нахмурился:

— Отныне твой дом со мной.

— Но я должна поговорить с мамой. Она будет думать, что со мной случилось что-то ужасное, Маргарет будет знать, что я не возвращалась домой прошлой ночью. Может быть, она уже позвонила в полицию!

Лицо его изменилось, она успела это заметить, но не поняла, что это означало. Спустя минуту он сказал:

— Я об этом не подумал. Можешь им позвонить из следующего городка.

— Мне нечего надеть. И тебе тоже.

— Я могу попросить, чтобы мне прислали что-нибудь из моих вещей. А что касается тебя, все, что у тебя было, не годится так или иначе. Я куплю тебе новое платье или два.

— Не годится? Они были такими же, как и у всех. — Она резко повернулась на своем сиденье и неподвижно уставилась на Дорогу.

— Не у всех, кто имеет значение.

— Лучшего ты не мог сказать! Наверное, ты считаешь, что моя семья тоже не имеет значения.

— Не слишком.

В ней пробудилось чудовищное чувство, когда она повернула голову в сторону человека за рулем. Она поняла, что совсем не знала его. Глаза ее наполнились слезами, но она не позволила им пролиться.

В тишине громко раздавалось гудение мотора. Эдисон мельком взглянул в ее сторону, остановив свой взгляд на ее груди, вздымавшейся от быстрого прерывистого дыхания под дешевым хлопчатобумажным платьем. Он протянул руку, чтобы сжать мягкое полушарие, и в его голубых глазах появился сладострастный блеск.

— Ладно, я чувствую, пока тебе и так не понадобится много одежды.

Он был прав.

Они нашли квартиру на одной из улиц французского квартала. Это было не совсем то, что обещал Эдисон, поскольку плата оказалась мнрго выше, чем он ожидал. На самом деле это половина верхнего этажа того, что некогда было хорошим старым домом, прежде чем его разделили для сдачи внаем. Стекла непрочно сидели в рамах, краска потрескалась, а обои местами отошли от стен; и все же Ребекке скорее это понравилось. По ее меркам комнаты были большие и просторные, а задний дворик, даже при наличии битого кирпича и пыльного высохшего фонтанчика, очарователен.

Другие жильцы представляли собой любопытную смесь. По соседству проживала пожилая женщина, владелица дома, вдова, вечно надевавшая черное. Она содержала кошек и появлялась только в темноте, когда выносила свой жалкий мусор. Внизу жила женщина-мулатка, у которой были сменяющие друг друга посетители, белый мужчина — ночью, а черный — в течение дня. Напротив них на нижнем этаже жил молодой человек, которого редко можно было видеть, поскольку он весь день спал и работал, в ночную смену в одном из ресторанчиков квартала.

Эдисон не предпринимал никаких усилий, чтобы работать. Он проводил ночи напролет, шатаясь по барам квартала, а дни — во сне, затаскивая в постель Ребекку или ругаясь и крича по телефону на своих адвокатов. Оказалось, его дядя отказывался оплатить расходы за путешествие в Новый Орлеан и был так зол на племянника за отказ продолжать обучение, что даже не желал с ним говорить. Поскольку дядя был к тому же главным опекуном его имущества, то содержание Эдисона было наполовину урезано. Оно восстановится в полной мере, только когда он вновь поступит в университет. Как сказал Эдисон, денег было ровно столько, чтобы хватило на смену или две дешевого нижнего белья для Ребекки.

Она собиралась попросить Маргарет прислать ей несколько вещей, но ей отказали.

Когда она позвонила, Маргарет накричала на нее по телефону:

— Ты думаешь, что слишком умная, да? Сбежала просто так? Ты думаешь, что всех нас обскакала, расхаживая повсюду, как миссис Астор, в бриллиантах и мехах, когда я застряла здесь с Ботинками! А мама? Думаю, ты знаешь, что почти убила ее, когда она обнаружила, что тебя нет?

— Я знаю почему: ты кричала на нее, как сейчас на меня.

— Не учи, как мне вести себя с мамой, негодяйка!

— Хорошо, но она в порядке? Ей так плохо?

— Я думала, придется вызывать «скорую помощь», правда. Губы ее стали такими синими, я ждала, что в любую минуту вдох ее будет последним.

Ребекка прикусила нижнюю губу:

— Дай мне поговорить с ней.

— Не думаю, что это хорошая затея. Это может снова расстроить ее, а она только сию минуту прилегла.

— Я ничего не скажу, что бы ее огорчило. Ты же знаешь, она бы хотела со мной поговорить.

Если Маргарет и слышала умоляющие нотки в ее голосе, то она посчитала возможным это проигнорировать.

— Я и вправду думаю, эта затея не из лучших. Знаешь, мне теперь надо заботиться о маме. Ты должна проявить некоторое беспокойство о ее здоровье тоже, вместо того чтобы думать только о себе и о том, что хочется тебе.

— Может быть. Я позвоню позже — узнать, как она.

— Сделай милость, — ответила Маргарет. Она повесила трубку, даже не спросив, куда собираются Ребекка и Эдисон или на что они думают жить.

Казалось, что каким-то образом Маргарет считала, что Ребекка вступила в жизнь, полную богатства и наслаждений. Больше ошибиться она не могла. В квартире был маленький настольный вентилятор, общего вентилятора не было, чтобы разгонять устоявшийся дневной зной этого невыносимого лета, и, конечно, никакого кондиционера, который был бы необходим, по мнению Эдисона. Он считал обычным делом привычку Ребекки выходить на прохладу в сумерки и сидеть на ступеньках лестницы, которая вела в их комнаты.

Эдисон, которому никогда не приходилось заботиться о покупке продуктов, жалел каждую монету на продовольственный магазин. В то же время он глумился над жалкими попытками Ребекки прокормить их двоих двухфунтовым гамбургером и парой пачек вермишели на неделю. Частенько он кидал полную тарелку в раковину, называя это пищевыми помоями, и затем, хлопая за собой дверью, выбегал из квартиры, чтобы поесть где-нибудь в другом месте. Поскольку он редко когда возвращался до рассвета, Ребекка могла сидеть на улице, сколько хотела. По крайней мере, она

поверхностно познакомилась таким образом со своими соседями. Иногда они даже беседовали, особенно со вдовой.

В квартире, которая показалась им такой просторной и светлой, когда они впервые получили ее, было несколько темных уголков на кухне и в ванной комнате, которые были просто раем для сырости и насекомых. Соседская вдова дала Ребекке котенка, который, по ее словам, помог бы решить проблемы, поскольку коты любят ловить тараканов. Эдисон вернулся домой и застал котенка, свернувшегося калачиком на его подушке. Несмотря на слезные мольбы Ребекки, он вышвырнул его за дверь.

Каждый день шел дождь. Ребекка возненавидела этот дождь, поскольку гром всякий раз будил Эдисона, и тогда он ее желал. Не имело значения, что от него исходил запах пота и перегара. Ее сопротивление раздражало его, малейшие признаки приводили его в такую ярость, что она не один раз оставалась с синяками. Когда же он наконец думал и о ее нуждах, то почему-то считал, что чем сильнее и быстрее он расправится с ней, тем вероятней, что она возбудится. А она вместо этого цепенела и в отчаянии желала, чтобы он поскорей кончал. По крайней мере, в этом проблем не было.

Неделя вылилась в другую, затем в третью. Как-то днем в четвертом часу Ребекка услыхала голос кошки. Она жалобно мяукала. Звук шел из старого дворика, на который выходили окна спальни. В спальне распростерся и спал Эдисон. Гудение вентилятора, под которым он лежал, помогало скрывать крики кошки, и все же Ребекка забеспокоилась, что излишний шум может его разбудить.

Она вышла через заднюю дверь и поспешила вниз по ступенькам. Снаружи мяуканье было громче. Оно доносилось со стороны дуба, который рос в темном из углов старого дворика. Ребекка зашла под его раскидистые ветви, затем подняла голову.

Кошка находилась на одном из верхних сучьев. Это был тот, уже подросший, котенок, которого вдова давала Ребекке. В ужасе он вцепился в сук. слишком неопытный, чтобы ориентироваться и найти дорогу вниз.

Ветви старого дуба низко свисали над двориком, но его ствол был высоким и скользким, без нижних сучьев. Ребекка поискала вокруг лестницу, скамейку, что-нибудь, на что можно было бы встать и подняться, но ничего не нашла. Она пыталась говорить с кошкой, уговаривая ее спуститься к ней, но кошачий страх был слишком велик. Она стояла, уставившись на загнанное в тупик животное, в полной беспомощности и ненавидела это чувство.

Где-то на юге пророкотал гром. Порыв ветра пошатнул и раскачал дуб, приведя в трепет обвисшие от жары листья. Кошка вцепилась в ветку, завывая.

Удар грома; скоро снова пойдет дождь. Ребекка все стояла там, в отчаянье глядя на молодую кошку, и чувствовала удушье в своей груди. Оно нарастало, ползло выше и давило ее, пока не стало щипать ей нос и не вызвало жгучие слезы. Она страдала от этого и от сознания того, что сама оказалась в ловушке, как и кошка, и не в силах помочь ни себе, ни ей.

— Попалась, да?

Ребекка резко обернулась на полунасмешливое-полусочувственное замечание за своей спиной. Перед ней стоял молодой человек с сильно вьющимися каштановыми волосами, смуглой оливковой кожей и глазами, добрее которых она не встречала никогда На нем была только пара обрезанных джинсов, а веки были тяжелыми, словно он только проснулся. Это придавало ему нежный вид, однако в его чертах и хорошо различимых мускулах прямых плеч чувствовалась сила. Участие проявилось в выражении его лица, и он вытянул руку, чтобы дотронуться до нее.

— Эй, — сказал он мягким голосом, — не все так плохо, дорогая.

Ребекка глубоко вздохнула и провела рукой по глазам, выдавливая из себя улыбку.

— Нет, это всего лишь эта глупая кошка.

Он отпустил руку.

— И такие сообразительные животные иногда бывают глупыми. Я ей говорил, чтобы она туда не забиралась, когда выпускал.

Это был их сосед снизу, молодой человек, работавший ночами. Изредка она видела его по вечерам, когда он отправлялся на работу, да еще по воскресеньям, когда он шел в церковь или возвращался с мессы. Он всегда тихо и дружелюбно здоровался и постоянно улыбался.

— Она ваша? — спросила Ребекка.

— Думаю, да. Не так давно я нашел ее, мяукающую под моей дверью, и совершил ошибку, накормив ее. Теперь она считает, что принадлежит мне или, скорее, что я ей принадлежу.

Когда снова пророкотал гром, подкатываясь все ближе, Ребекка повернулась, чтобы еще раз взглянуть на дерево.

— Хорошо бы найти способ снять ее оттуда. Лицо его выразило удивление.

— Нет ничего проще. Для этого я и пришел.

Он подошел к стволу дерева и обхватил ею руками, затем вскарабкался наверх с быстротой хорошо выработанной привычки. Через минуту он уже лежал на толстой ветке и тянулся вниз, чтобы оторвать кошку от ее убежища. Он тихо выругался, когда кошка повернулась и по руке и плечу перебралась к нему на голову, в которую вцепилась, спасая свою драгоценную жизнь. Затем с кошкой, как со шляпой на голове, он, на секунду повиснув на руках на нижней ветви, спрыгнул на землю, решительно оторвал от волос когти кошки и прижал ее к своей груди, поглаживая и убаюкивая.

Ребекка тоже потянулась, чтобы приласкать кошку. Ее рука дотронулась до руки молодого человека, и она взглянула на него. Ее губы расплылись в улыбке облегчения, когда она встретила его взор.

С минуту он смотрел ей в глаза, пока легкая краска не выступила на его лице. Он сглотнул:

— Меня зовут Дант. Дант Ромоли.

Кошка у него на руках начала урчать и тереться подбородком о его мягкие на вид кудрявые волосы на груди. Ребекка не сразу убрала свою руку и назвала свое имя Данту.

Капля дождя упала на его плечо. За ней последовала другая и еще, образовав жирные мокрые кляксы на старых кирпичах у них под ногами. Затем быстро полил теплый поток. Они сорвались и помчались, разбежавшись в разные стороны, когда приблизились к лестнице. У своей двери Дант остановился, глядя на нее. Она задержалась у начала лестницы, чтобы ослепить его прощальной улыбкой.

— Спасибо, — сказал она, затем резко повернулась и поднялась наверх по ступенькам в свою квартиру.

Эдисон не спал.

— Что, — спросил он, когда она вошла в дверь, — ты делала внизу с этим даго?

Ребекка почувствовала, как у нее в груди сжалось сердце. Эдисон стоял, обнаженный, посреди комнаты, руки на поясе, лед в голубых глазах.

— Кошка, которую давала мне наша хозяйка, забралась на дерево и не могла спуститься. Дант взобрался…

— О, ты уже называешь его по имени. Чем еще вы там с ним занималась, пока я смотрел сны?

— Ничем! Это первый раз, когда я сказала ему больше двух слов, честно. Эта кошка…

— Не неси всякую чушь! Я видел, как ты его гладила. Ты, как твоя сестра, не можешь не касаться мужчин.

— Бет? — сказала она в шоке. — Как ты можешь такое говорить, когда она…

— То, что она мертва, не делает ее меньше потаскухой.

— Она такой не была, не была! Ты это должен был знать, ты единственный мужчина, с которым она встречалась, кроме своего мужа!

— Бедное ничтожество за морями, в ожидании вернуться к непорочной невесте, и что происходит? Она вдруг сбивается с пути истинного.

— С твоей помощью!

— Это была уловка, чтобы заловить меня и женить на ней, глупой ведьме. Она сама бросилась мне на шею.

Ребекка посмотрела на него, на то, с каким воинствующим жаром он защищался, на пятна на его лице и эгоистический блеск в глазах.

— Ты ведь всему этому не веришь, — сказала она. — Ты это говоришь, чтобы только казаться лучше, чтобы чувствовать себя лучше, потому что знаешь, что она была мертва по твоей вине.

В два прыжка он достиг ее. Удар пришелся ей в челюсть, заставив ее отклониться назад. Она ударилась о стену, и крик вылетел из ее рта. Он в этот момент был над ней, схватив рукой за блузку и подтягивая ее к себе. Он принялся с силой трясти ее, приставив к стене.

— Никогда больше не говори этого! — сказал он с искаженным яростью лицом. — Никогда!

Она почувствовала вкус крови во рту. Грудь болела, стянутая блузкой, захваченной его крепкой рукой. Но белая горячка будто овладела ее мозгом. Она закричала:

— Нет, не скажу, потому что меня здесь не будет!

Перемена в его лице была почти нелепой, словно ему никогда не приходило в голову, что могли быть последствия всего того, что он говорил и делал с ней. Затем он рассмеялся:

— О, да, беги назад, как маленькая.

— Это лучше, чем быть здесь с тобой.

Злость отразилась в его глазах, затем застыла в них. Он внезапно разжал руку.

— Так давай! Никто не будет слушать ни единого твоего слова, никто не поверит, что это что-то еще, кроме бредней маленькой ведьмы, у которой украли лакомый кусочек и которая не получила обещанное.

— Поверит чему? — У нее задрожали колени. Она уперлась ладонями в стену, чтобы не упасть.

— О, не играй со мной в эти игры. Я знаю, о чем ты думаешь, вижу это по твоим глазам, когда ты на меня так смотришь. Для чего же мы здесь тогда, дьявол побери?

О чем это она должна была знать? Было только одно, что могло прийти ей в голову.

— Я знаю, ты чувствуешь свою вину перед Бет, что бы ты ни говорил.

Он замер, его взгляд был прикован к ее белому лицу. Через мгновение он сказал:

— Да, это так. Я тот, кто сказал ей, что ей необходимо избавиться от этого отродья. Я даже сказал ей, что читал в какой-то книжке, как это сделать. И я убил ее и ее ребенка.

— Не было никакой необходимости убегать и приезжать сюда, никто не собирается сажать тебя за это в тюрьму, хотя следовало бы.

Его глаза снова сузились.

— Никто меня не обвинит. Точка. И не посмеет урезать таким образом остаток денег на мое содержание. Ты единственная, кто об этом знает, но никто не поверит ни единому твоему слову.

— Потому что я сбежала с тобой и вышла замуж?

Звук, вышедший из его горла, был грубым, а рот скривился в усмешке.

— Это так, малышка. Но ты не замужем.

В голове у нее тупо и больно застучало. Промелькнуло осознание чудовищной катастрофы, настолько сильной, что она содрогнулась. Тонким, почти беззвучным голосом она сказала:

— Что?

— Мы не женаты. Как это тебе?

— Но церемония, документ, который мы подписали…

— Они не имеют значения. Я не был свободным человеком. Я женился на младшей дочери лучшей подруги моей матери в прошлом мае. Мы не слишком с ней ладили. Она вернулась к маме, а я отправился в гости к дяде, на время. Это означает, что церемония, через которую мы прошли, недействительна. Договор не имеет законной силы. Он не в счет.

— Ты все это знал?

Он равнодушно пожал плечами:

— Конечно. Я ведь будущий юрист.

— Почему? — закричала она. — Зачем ты так поступил со мной?

— Я не мог позволить тебе расхаживать повсюду и рассказывать то, что знаешь.

— Я бы никогда не стала. Ради Бет.

— На это я не мог надеяться. Потом, у меня была сильная потребность в тебе, один или два раза меня бы не устроили. Ты должна гордиться. Не часто я и по второму разу встречаюсь, еще реже по третьему и больше.

Он слишком много говорил. Он что-то скрывал за этими громкими и хвастливыми словами, она это чувствовала. Но вникнуть в суть ей мешали вопросы, обрушившиеся на нее.

— Все это время, — сказала она, — мы совсем не были женаты?

— Жили во грехе. Разве не весело было?

Тошнота подступила к ее горлу.

— Вот почему ты не хотел брать меня домой с собой.

— Какая ты догадливая!

— Я думала, потому, что тебе было стыдно.

— Моей провинциальной невесты? Впрочем, да, могло быть немного неловко.

Это был именно тот тон его голоса, полный превосходства и снисходительности, что так потряс ее. Она скрыла это чувство вспышкой злости.

— Это было бы слишком плохо.

— Я никогда не позволяю себе расстраиваться из-за этого. — Он развернулся на пятках и вернулся в спальню.

Он не беспокоился, потому что в этом не было нужды. Он никогда не собирался увозить ее к себе домой. Она слышала, как он двигался, одеваясь. Она позволила ногам медленно расслабиться и соскользнула по стене, чтобы сесть на пол, приложила руку к поврежденной щеке. Щека горела и щипала. Внутри нее тоже была боль, слишком сильная, чтобы ее можно было погасить слезами.

Эдисон вышел из спальни несколькими минутами позже с запасом одежды под мышкой, остановился над ней.

— За квартиру уплачено на месяц вперед; старая ведьма по соседству заставила дать ей аванс за два месяца плюс задаток. Может, захочешь остаться. Из моих наблюдений за Маргарет, она не захочет, чтобы ты притащила домой свои трудности и расстроила дорогую маму.

Не беспокойство подсказывало такое решение, она знала, а желание не пускать ее назад. Тем не менее в этом было достаточно правды, и через минуту она могла говорить.

— Маргарет моя сестра. Она не прогонит меня.

Он усмехнулся:

— Когда-нибудь ты подрастешь.

Она подняла голову. Слабым голосом произнесла:

— Убирайся, если собрался.

— О, я ухожу. Но прежде я бы мог еще попользоваться немного.

Она уставилась на нею, в то время как внутри росло раздражение. Это, очевидно, отразилось на ее лице, поскольку он дернулся, затем сам себе ответил:

— Очевидно, не стоит. — Он отступил на шаг, затем развернулся и ушел.

Она осталась сидеть там, где была, а звук его шагов все удалялся по лестнице и затем пропал. Она все еще не двигалась, а неподвижно смотрела перед собой, стараясь изо всех сил ни о чем не думать. Наконец к ней стала подкрадываться мысль о Бет, умирающей в луже крови, смеющейся, заботливой, пышущей жизнью Бет. И все из-за Эдисона Галланта, человека, который только что ушел.

Вот когда полились слезы, теплый поток печали, нескончаемый, как дождь субтропиков, который промочил дворик внизу.

 

8

— Мама в больнице!

— О, Маргарет, ей плохо? — Ребекка ощутила, как страх, подобно яду, растекался с кровью по жилам. Она так крепко вцепилась в трубку телефона, что кончики ее пальцев побелели.

— У нее был еще один приступ. Сердце просто вырывается у нее из груди. С той поры как умерла Бет и ты уехала, она никогда уже не была прежней.

— Я хочу с ней поговорить. Маргарет, я должна с ней поговорить!

— Не думаю, что это хорошая затея, — особенно после всего, что ты мне рассказала. Она думает, что ты вышла замуж за богатого человека, который станет заботиться о тебе всю твою жизнь. Она приучила себя к мысли о твоем бегстве и даже убедила себя, что это и к лучшему — ей не нужно больше о тебе заботиться. Нельзя именно сейчас говорить ей о чем-то прямо противоположном.

— Ты хочешь сказать, что это ты ее в этом убедила?

— А что, если и так? — спросила Маргарет с вызовом, и голос ее зазвучал резко. — Ей надо было как-то утешить себя.

— Так-то оно так, но ей стоит знать, что иногда это не срабатывает. Я должна вернуться домой.

— Ты не можешь этого сделать.

— Маргарет, что ты имеешь в виду? Ничего иного я и не могу сделать. Разве ты не понимаешь? Эдисон оставил меня.

— Что ты сделала такого, что вынудило его уйти?

— Я ничего не сделала. Я уже сказала тебе, что он просто обманул меня.

— Я не могу в это поверить! Я просто не могу поверить! Подумай только, что скажут люди! — застонала Маргарет. — Они станут говорить, что никакой свадьбы не было и в помине!

Ребекка глубоко вздохнула и затем произнесла:

— Может быть, они и станут так говорить. Но я ничего не могу поделать. Эдисон ушел и не вернется. За жилье уплачено на месяц вперед, но денег на еду у меня больше нет. У меня нет денег для оплаты счетов. Я должна вернуться домой!

— Наверное, у тебя нет денег и на оплату автобусного билета?

— Нет, Маргарет…

— Ладно, дай мне немного подумать.

Молчание на другом конце телефонной линии, казалось, тянулось целую вечность. Ребекка ожидала, что вот-вот раздастся голос телефониста, уведомляющего о необходимости дополнительной платы за разговор. В квартире, конечно, никакого телефона не было. Она вынуждена была воспользоваться платным аппаратом в бакалейном магазине, находившемся в нижней части улицы. Наискосок от магазина два неряшливого вида парня с волосами до плеч стояли и глазели на нее. Она подняла руку, чтобы прикрыть ссадину на лице, и отвернулась от них.

— Ты могла бы найти работу, — сказала наконец Маргарет.

— И что же я буду делать? И что я буду есть, когда стану работать?

Снова последовало молчание. Маргарет вздохнула:

— Все верно. Я пошлю тебе денег, которых хватит на пару недель. Может быть, за это время мама окрепнет и тогда ты сможешь вернуться домой.

— Разве билет на автобус не будет дешевле? Я знаю, что оплата последних счетов из больницы забрала все ваши накопления.

— Я займу денег у Ботинок.

— Ты не можешь этого сделать.

— Почему это? Он мой муж.

Прошла, по крайней мере, минута, пока Ребекка смогла заговорить.

— Вы с Ботинками поженились?

— А что?

— Ты даже не сообщила мне об этом, чтобы я приехала на вашу свадьбу. — В голосе Ребекки звучала боль. Она почувствовала, что ее вычеркнули, выкинули из жизни семьи.

— Не припомню, чтобы ты прислала мне приглашение на свою свадьбу, — резко ответила сестра. — К тому же, если твои дела так плохи, ты бы и не смогла приехать сюда.

— Я могла бы, пока Эдисон не ушел.

— Сейчас это не имеет никакого значения. Мы должны сделать все, что в наших силах, для мамы.

Усилием воли Ребекка отставила в сторону свои проблемы и попыталась взглянуть на положение глазами Маргарет. Она произнесла:

— Мама всегда очень любила Ботинки.

— Да, он очень утешает ее, и меня, конечно. Я думаю. ей приятно осознавать, что после ее смерти мне будет на кого опереться.

— Маргарет!

— Я знаю! Я знаю, что ужасно думать о подобных вещах, тем более говорить о них, но нужно смотреть правде в глаза. Мы должны! О, Ребекка, мне так страшно!

Это последнее восклицание сестры еще долго звучало в ушах Ребекки, уже после того, как она повесила телефонную трубку. Это помогало ей понять, что Маргарет на самом деле беспокоится о матери, что она не злобная и не низкая. Ей было больно хоть на секунду подумать, что Эдисон не заблуждался насчет ее сестры.

Но все равно Ребекка была совершенно одна и более одинока, чем когда-либо в своей жизни. Город, казавшийся поначалу таким гостеприимным, город, в котором поначалу гак легко было жить, вдруг стал совершенно чужим. Ведь невозможно не воспринимать человеческую боль и человеческую смерть так легко!

Деньги, обещанные Маргарет, пришли. Их было не так много, но вполне достаточно, чтобы питаться макаронами и дешевой рыбой. К тому же она обнаружила один положительный момент в уходе Эдисона — она могла теперь делиться рыбой с кошкой. Животное пришло, мяуча, в то же утро, когда он уехал, как будто зная, что теперь оно в безопасности.

Целую неделю Ребекка была совершенно одна, вплоть до того вечера, когда услышала шаги на внешней лестнице. Внутри у нее все сжалось, она повернулась к входной двери. Та была открыта, а от лестницы комнату отделяла лишь стеклянная дверь. Она забыла закрыть замок на этом не очень надежном заграждении, а теперь слишком поздно.

Шаги приближались и, наконец, затихли. Показался мужской силуэт. Рука, сжатая в кулак, поднялась вверх.

Это был Дант Ромоли — он осторожно постучал костяшками пальцев по косяку. Ребекка с облегчением выдохнула и подошла к двери.

— Я пришел узнать, как поживает кошка, — сказал Дант. Его темные глаза скользнули по синяку на ее щеке и посмотрели в глубь комнаты.

— О, вы хотите забрать кошку, но я и не думала оставлять ее навсегда.

— Да нет, дело не в этом. Просто мне показалось, что ей стало здесь лучше в последнее время. И я не слышу, чтобы кто-либо ходил по комнате, кроме вас. Я хотел узнать… Все в порядке?

Ребекке стало теплее на душе.

— И да, и нет. Все в порядке со мной, если вы это имеете в виду.

— Это хорошо. — Голос его зазвучал спокойнее. — А как насчет вашего мужа? Я не мог не обратить внимания — то есть я не вижу его машину, когда уезжаю вечером или возвращаюсь утром.

— Он… он… он уехал.

— Путешествует?

— Он уехал навсегда… — Голос ее сорвался.

Он кивнул головой, как будто ничего иного и не ожидал. Потом спросил:

— Вы ели?

Она покачала головой. Она ела довольно поздно, если вообще ела. Да и аппетита большого у нее не было. В любом случае после еды ей ничего не оставалось делать, как идти спать.

— Видите ли, дорогая, я тут рассказал нашему повару в ресторане о том, как моя бабушка запекала лангустов. Он попробовал вчера рецепт и дал мне домой то, что осталось к закрытию ресторана. Там целая большая кастрюля. Хорошо, если кто-нибудь поможет мне их съесть.

— А разве вам не нужно идти на работу?

— Сегодня у меня выходной. Вы придете?

Он еще некоторое время убеждал ее, но в конце концов она согласилась. Разделываясь с запеченными лангустами, она все ему рассказала. Где-то в середине рассказа она вновь начала плакать. Она вся сжалась, когда он обнял ее, — но в объятии этом не было ничего, кроме сочувствия и человеческого тепла. Он что-то долго говорил ей, — она поняла, что говорил он по-французски, хотя не знала ни слова на этом языке. Неважно. Наконец она вновь села, вытерла глаза, высморкалась в последний раз и почувствовала себя значительно лучше.

Дант стал частенько захаживать к ней. Она шутила, что он подобрал ее, как подобрал бездомную кошку. Он только смеялся в ответ и говорил, что с ней веселее, чем с бездомной кошкой. Дант же нашел ей работу посудомойки. Он научил ее справляться с бесконечной горой фарфора и серебра, растущей у локтей, научил, как не обжечься кипящей водой, как ухаживать за руками, чтобы они не стали грубыми и распухшими.

Когда третью ночь подряд она счищала с тарелок остатки еды и соуса, борясь с приступами тошноты, именно Дант спросил, не беременна ли она. Он и заставил ее взглянуть правде в глаза.

Она уставилась на него, лицо ее побледнело, глаза стали темными от огорчения. Она прижала пальцы к губам:

— Дант, что мне теперь делать?

— Выходи за меня замуж, — сказал он.

Она любила его в тот момент, потому что свое предложение он сделал без тени сомнения или колебания.

— Спасибо, — сказала она, поднявшись на цыпочки, чтобы поцеловать его в щеку, — но я не могу.

Он нахмурился:

— Почему?

— Это уже не твоя забота. Ты достаточно сделал для меня, пора мне и самой о себе позаботиться.

— А тебе не приходит в голову, что я могу это делать и для себя?

Она покачала головой:

— Ты хочешь владеть своим собственным рестораном, хочешь чего-то добиться в жизни. Тебе ни к чему жена с ребенком от другого мужчины.

— Дело, наверное, в том, что я кажун и работаю сторожем.

— Дело вовсе не в этом!

Она знала, что он очень болезненно относился к своему происхождению. Кажуны происходили из племени акадианцев, обитавших в Новой Шотландии. Оттуда их изгнали британцы во время войн с французами в середине восемнадцатого века. С тех пор они и жили по берегам рек в самой глуши Луизианы. Они были богобоязненны, но не пуритане. Их семьи многодетны, они любили потанцевать и выпить, любили азартные игры. Бог наградил их способностью быть довольными своей судьбой. Из-за этих своих черт характера некоторые полагали, что они совершенно равнодушны к тому, что называется успехом. Но это были люди гордые и чувствительные. Дант являл собой образец кажуна. Они не извинялись за тот образ жизни, который вели, и быстро вспыхивали, если кто-либо пытался вмешаться в их жизнь, не прощали и личных оскорблений. Данта не смущало, что он был сторожем, но его раздражало, когда кто-либо полагал, что это — единственное, на что он способен, и что он так и будет сторожем всю жизнь.

Они стояли посреди кухонной суматохи, вокруг раздавались крики, что-то дымилось, что-то парилось, в воздухе носились запахи готовящейся еды. Мимо прошел один из поваров и нахмурился. Дант взял одну тарелку и начал соскребать с нее остатки еды.

— Но, дорогая, я хотел бы заботиться о тебе.

— Ты обо мне постоянно заботишься. — Она подавила приступ тошноты, взяла тарелку и тоже стала соскребать с нее еду.

— Ты понимаешь, о чем я говорю.

— Да, я понимаю, и это очень мило с твоей стороны, — сказала она с робкой улыбкой. — Но мне просто нужно ехать домой. Мой дом — там, не здесь.

— Ты скучаешь по своему дому. — Он сказал это, как если бы изрек некую истину.

— Иногда он мне снится — мой дом, такой, каким он был до смерти Бет.

— Почему же ты тогда до сих пор здесь? Почему не уедешь?

— Я не могу. Что, если мама, узнав о моей беременности и о том, что я не замужем, очень сильно расстроится — так расстроится, что умрет?

Он повернулся и серьезно поглядел на нее.

— Мне кажется, дорогая, что ты боишься и того, что может случиться с матерью, и того, что скажет твоя сестра. Но еще ты боишься любви.

Он был прав. Какое-то короткое время она думала, что любит Эдисона и что он любит ее. Она ошибалась. То, что она чувствовала на самом деле, было не что иное, как смесь сострадания и первых порывов физического влечения. Что чувствовал Эдисон, кроме похоти, — она не знала. Теперь же все, чего ей хотелось, — так это оказаться в безопасности, дома, в своей семье и чтобы все стало по-прежнему. И уж чего она вовсе не хотела, так это, чтобы рядом оказался другой мужчина, которому надо готовить, стирать, надо объяснять, куда ты идешь и когда вернешься, который будет ложиться вместе с ней в постель и брать ее тело, как будто имеет на это право.

— Я даже не знаю, — сказал она наконец.

— Я мог бы тебя любить, ты же знаешь. — Дант смотрел на нее, ожидал ответа.

— Мог бы? — спросила она.

— Это было бы очень легко.

— Ты необычайный человек, Дант.

— К тому же и привлекательный. Кроме того, я люблю детей и стану отличным папой.

Она покачала головой, улыбаясь его энтузиазму.

— Не сомневаюсь в этом. Но лишь когда ты найдешь себе подходящую пару.

— Если бы ты захотела, то смогла бы стать мне подходящей парой.

— Но сохранили бы мы нашу дружбу?

На мгновение он отвел взгляд. Затем медленно вдохнул и выдохнул. Расправил плечи. Когда он вновь поглядел на Ребекку, лицо его было ясным.

— Хорошо, но что ты собираешься делать?

— Мне придется сперва поговорить с Маргарет, затем я буду точно знать.

Когда Ребекка вновь позвонила Маргарет, та пришла в ужас. Она повторяла лишь, что не может во все это поверить. Беременность стала наказанием Ребекке за ее поступок. Их мать тревожилась о Ребекке и спрашивала о ней. Поэтому Ребекка могла с ней поговорить, но ни под каким предлогом не упоминать о последней трагедии. Если же она расскажет о беременности матери, Маргарет снимает с себя всякую ответственность за последствия.

Когда наконец она услышала в телефонной трубке голос матери, ее охватила искренняя радость. Она сказала матери, что все отлично. У Эдисона все отлично, Новый Орлеан — отличный город, все отлично. В награду она услышала облегчение в материнской интонации.

— Бекки, я так волновалась о тебе, — сказала мать, обращаясь к ней так, как называла ее в детстве. Голос ее был мягким и теплым, и слегка грустным. — Маргарет ничего толком не смогла мне рассказать о тебе, когда я спросила ее, и не знала, как до тебя добраться. Ты хорошо проводишь время?

Хорошо ли она проводит время?

— О, да, мамочка. Правда… все в конце концов приедается.

— Я понимаю, но ты не должна о нас забывать.

— Нет, нет, мамочка.

— Ну ладно, пойду, а то я немного устала. Мне пора вздремнуть. Ты помнишь, что я тебе говорила о том, как вести себя? Ты ведь теперь окружена богатыми людьми.

Ребекка постаралась вспомнить, хотя единственное, на чем она могла сосредоточиться, был слабый голос матери:

— Я не…

— Если уж ты не можешь быть леди, хотя бы веди себя как леди. Об этом говорила мне моя мать, и ее совет не раз помогал мне в жизни. Будь осторожна, Бекки, и звони почаще.

— Да, мамочка.

Когда она вновь услышала Маргарет, голос ее звучал возбужденно:

— Мне в голову пришла мысль. Я знаю, что нам делать. Уверена, это сработает.

И самое интересное, что на самом деле сработало.

Маргарет послала Ребекке еще денег, чтобы та сходила к хорошему гинекологу и он бы установил, каков срок беременности. Когда же Ребекка смогла с точностью сказать, что она на третьем месяце, Маргарет объявила, что она беременна, надела платье для беременных женщин и начала собирать приданое для будущего младенца. Когда же Ребекка ходила на сносях, Маргарет неожиданно объявила, что возникли некоторые осложнения, требующие консультации у специалистов в Новом Орлеане. Там она и оставалась до родов сестры.

Она не посещала никаких специалистов, несмотря на подробный рассказ об этом соседям. Не было никаких осложнений, как не было и самой беременности. Она просто находилась рядом с Ребеккой и ждала.

Ожидание ее, однако, не продлилось и месяца. Может быть, Ребекка ошиблась в расчетах, может быть, сыграли роль ее маленький рост и волнения оттого, что Маргарет находилась рядом. Ребекка ощутила схватки уже через неделю после приезда сестры.

Сначала Маргарет не могла поверить, что роды начались и что Ребекка на самом деле понимает, что с ней происходит. Когда же она убедилась в правоте сестры, то начала бегать по комнате в ночной сорочке и заламывать руки. С ней чуть не началась истерика. Она все пыталась найти несуществующий телефон. Ребекке пришлось четырежды повторить ей, что звонить нужно из бакалейного магазина, чтобы она оделась и шла туда. Маргарет заартачилась, потому что была глубокая ночь и шел холодный дождь.

Схватки становились все чаще. Ребекка сумела одеться, но едва могла говорить. Что-то было не так. Она читала много книг о детях, которые ей принес Дант из библиотеки, и не думала, что все будет происходить так неистово и так быстро. Когда отошли воды и ее охватила дикая боль, она лишь выдохнула:

— Дант, позови Данта.

— Зачем он тебе?

Маргарет Дант не нравился. Они невзлюбили друг друга с первого взгляда. Возможно, потому, что Дант был авторитетом для Ребекки во всех делах и не скрывал, что видит в Маргарет лишь причину ненужных хлопот, что она лишь вмешивается в чужие дела.

— Он мне нужен.

— Но он же не имеет к этому никакого отношения. Или имеет?

Ребекку охватила ярость. Ее тело было раздуто, ее раздирала боль, туфли ее были полны теплой, окрашенной кровью воды. Она взглянула на сестру и заорала:

— Приведи Данта!

Маргарет сразу замолчала и ринулась в дождливую темень. Через минуту она уже стучала в его дверь.

Дант и принял ребенка Ребекки. Младенец, девочка, плакал, морща красное личико, как будто бы злясь на весь мир Крики ее были очень громкими, несмотря на то, что родился ребенок преждевременно. Дант передал младенца Маргарет, а сам занялся Ребеккой. Сестра выкупала ребенка с неловкой нежностью, одела его и завернула в одеяло, затем внесла младенца в комнату, где Ребекка уже сидела на постели в ночной сорочке.

Ребекка легла, держа младенца на сгибе локтя, волосы ее переливались под электрическим светом, разметавшись по подушке. Она тронула нежную кожу на личике девочки, взяла в свою руку ручонку малышки, восхищенная ее длинными пальчиками. Она ощутила, как быстро бьется сердечко в маленьком и теплом тельце. Сияющими глазами она смотрела на Данта, который сел рядом с ней на постель. Его густые кудри спутались, под глазами залегли тени, на рубашке с короткими рукавами видны были следы крови — ее крови. Тем не менее, лицо его выражало удовлетворение и светилось от возбуждения и волнения.

Улыбка невиданной красоты появилась на губах Ребекки, она протянула ему левую руку.

— Спасибо, — сказала она просто.

Он смотрел на нее, и в глазах его заблестели слезы. Голосом, хриплым от благоговения, он сказал:

— Дорогая, ты похожа на мадонну…

Маргарет, стоявшая в ногах постели, кашлянула.

— Как мило вы это сказали, Дант. Я не понимаю, как вы сумели все сделать, но я вам очень признательна…

Он ответил ей, не отрывая глаз от Ребекки:

— Нет ничего удивительного. Просто я частенько помогал своему дедушке, у которого был кусочек земли у реки. Он показал мне, что надо делать, когда корова телится.

— О! — воскликнула Маргарет. — Неужели это одно и то же?

Дант лишь пожал плечами, как бы говоря, что ее замечание недостойно ответа.

Маргарет продолжила:

— В любом случае хорошо, что нам не нужно теперь ехать в госпиталь.

— Что вы говорите? — Дант отпустил руку Ребекки и, медленно поднявшись, повернулся к Маргарет. — Необходимо тотчас же вызвать «скорую помощь». И вашу сестру, и ребенка должен осмотреть врач. Я не доктор. Что, если что-то не так?

— По-моему, оба выглядят чудесно.

— Но этого-то вы знать не можете!

— Если мы не обратимся в больницу, нам не придется регистрировать рождение ребенка здесь, в Новом Орлеане. Позже я все устрою с маминым врачом. Он все сделает для нас, когда я ему объясню ситуацию. Так как ребенок будет моим, я все устрою лучшим образом.

— Вашим? — сказал он медленно. — Вы собираетесь забрать ребенка у Ребекки?

Лицо Маргарет побагровело от ярости. Она положила руки на свои пышные бедра:

— Я не забираю у нее ребенка. Она отдает его мне.

Дант повернулся к Ребекке:

— Это правда?

Ребекка сглотнула ком, вставший у нее в горле.

— Это лучшее, что можно сделать. Разве ты не видишь?

— Нет. — Его слово упало как камень. Интонация была непререкаемая.

— У ребенка будет двое родителей вместо одного и много любви. Его будут любить трое взрослых. Я смогу видеть девочку всегда, когда только захочу, и никому не станет хуже — ни маме, ни ребенку. Это самый лучший вариант для всех нас.

— Кто это сказал?

— Это сказала Маргарет, но…

— А ты сама?

Ребекка посмотрела в сторону, закусив нижнюю губу. Голос ее дрожал, когда она отвечала:

— Для меня это тоже лучший выход из положения. Ведь мне придется работать, чтобы хватило для двоих.

— Значит, ты не собираешься уезжать домой?

Маргарет вмешалась в разговор, ее руки вцепились в прут железной кровати:

— Она не может ехать сейчас! Это будет слишком очевидно! Она станет нянчиться с ребенком, к тому же она слишком слаба. У людей появягся подозрения, пойдут разговоры. Мама сразу догадается, что что-то не так.

Дант повернулся к Ребекке, на лице его отразились и сострадание, и боль:

— О, дорогая…

В глазах Ребекки показались слезы, они покатились по щекам, оставляя влажные дорожки. По-прежнему хриплым голосом она повторяла:

— Я должна думать о том, что лучше для всех.

Дант ничего не ответил. Он сжал руки, потом расслабил их, они безвольно повисли. Он повернулся и вышел из комнаты. Дверь тихо закрылась за ним.

В спальню Бон Ви принесли охлажденный чай для Маргарет. Она выпила половину, ожидая, когда горничная выйдет из комнаты, долила стакан водой из кувшина, стоящего на серебряном подносе. Затем заходила туда и обратно по комнате.

— И что этот фотограф, Горслайн? — спросила она. — Что он хочет? Зачем он за нами охотится?

Рива ответила, не отходя от окна:

— Кажется, его интересует Эрин.

— Вздор! Во всем этом кроется еще что-то. Но что? Как ты думаешь?

— Ничего! — Рива могла бы рассказать сестре, что видела молодого человека сегодня после полудня. Но не сказала. Вряд ли Маргарет поймет, почему Рива дала телефон Эрин Дугу Горслайну, а получать за это головомойку ей не хотелось.

— Ты видела его на гонках, — сказала Маргарет и нахмурилась. — Как ты полагаешь, его можно купить?

— О, пожалуйста, Маргарет, это ведь не мыльная опера! Не хватает для мелодрамы лишь шантажа! Даже если бы ситуация была иной, думаю, будет неразумным предлагать деньги. Если у него что-то есть, предлагать ему деньги все равно что дать понюхать след раненой дичи гончей собаке.

Маргарет отпила чай из стакана, затем вытерла рот пальцами.

— Может быть, ты и права. Ты думаешь, что он что-либо слышал об Эрин?

Что ты имеешь в виду?

— Ты прекрасно знаешь, что именно. О тебе и об Эрин.

Конечно, Рива знала. Она действовала тупо, пытаясь заставить Маргарет сказать все напрямик, заставить назвать Эрин ее, Ривы, дочерью. Но сестра не любила терять слова даром, она никогда не называла Эрин иначе, чем племянницей Ривы. Так повелось с того момента, как она покинула комнату в Новом Орлеане с недельной малышкой на руках. Но даже когда Рива заставляла ее выразить эту мысль иными словами, она испытывала чувство извращенного удовлетворения. Маргарет, казалось, этого не замечала. Риву всегда интересовало: неужели ее сестра так лишена чувства воображения, что не понимает, насколько Риве больно ощущать утрату своей дочери. А может быть, следуя какой-то своей собственной логике, Маргарет сумела убедить себя, что Эрин — ее собственная дочь?

Возвращаясь к нынешней проблеме, Рива сказала:

— Мне кажется, что за всем этим стоит не Горслайн, а Эдисон.

— Молю Бога, чтобы ты была права! Мне становится больно от одной мысли, что Эрин что-то может связывать с фотографом.

— Думаешь, Эрин лучше быть с Джошем?

Маргарет застонала и оперлась о стул, обитый бархатом.

Ради Бога, не упоминай об этом! Ну почему из всех молодых людей, которых она встречала, она влюбилась именно в этого?

Рива подняла руку и потерла глаза.

— То ли странная судьба, то ли простое совпадение, а может быть, и гены, но встретились они на курсах политологии. И конечно, именно Джош нашел место для Эрин в штаб-квартире своего отца. Но в любом случае — что говорить — они влюблены друг в друга.

— Да, это уж точно! — резко заметила Маргарет. Затем она откинула голову на высокую спинку стула. Стакан из-под чая наклонился под опасным углом.

— Ну почему, Боже мой, почему Эдисон ничего не сделал, чтобы их разъединить?

— Потому что он не любит, — ответила Рива, — когда ему говорят, что делать. Особенно, если совет исходит от женщины.

— Я знала это. Ты не нашла с ним верного тона для разговора.

— Что же, попытайся сама, если хочешь.

— Было бы лишь хуже, — сказала Маргарет, вновь выпрямляясь на стуле и допивая чай. — Хотя мне и непонятно, почему он занимает такую позицию. Ведь именно он больше всех теряет в этой ситуации.

— Он, однако, так не думает. На самом деле он столь высокомерен и полагает, что находится в полной безопасности. Он считает, я ничего не предприму — что бы я ему ни говорила.

— Он прав! Ты ведь ничего, абсолютно ничего не сделала тогда, много лет назад.

— Разве я что-нибудь могла тогда сделать?

Маргарет недоверчиво поглядела на нее.

— Конечно, могла! Ты могла бы заставить его платить деньги для Эрин. На это-то ты могла бы претендовать, и хороший адвокат тебе бы это устроил.

— Я не знала тогда об этом. В любом случае я бы и не хотела этого.

— Видишь ли, многие люди не столь щепетильны в отношении денег. — В голосе сестры слышалось глубокое возмущение. — Его и позже можно было бы заставить платить.

— Сейчас это уже невозможно. Эрин достигла совершеннолетия. В любом случае я ни о чем не могла бы его просить, не объяснив, что Эрин — его дочь. Я никогда этого не сделаю. Никогда!

— Возможно, было бы лучше сказать. Ты не думала об этом? Тогда-то уж он не станет возражать против разлуки Джоша и Эрин.

— Ты плохо знаешь его, если так думаешь.

Маргарет внимательно поглядела на сестру, глаза ее были широко открыты, взгляд оценивающим.

— Нет, я не знаю его так, как ты. Каков он теперь? Он так же красив, как и раньше?

— Наверное. — Ответ прозвучал рассеянно, потому что мысли Ривы были заняты предложением Маргарет.

— Наверное? Ты не знаешь? Ты что, не смотрела на него?

Вместе со злостью в голосе Маргарет звучало любопытство и явная зависть. Рива внимательно поглядела на нее.

— А какое это имеет значение?

— Бог мой, Рива! Эдисон Галлант был самым красивым юношей, когда-либо приезжавшим в наш город. Он приходил в наш дом, обедал с нами за одним столом. А сейчас он собирается стать губернатором. Возможно, тебя пригласят на бал по случаю его избрания губернатором. Возможно, и меня с Ботинками пригласят туда как родителей Эрин. Подумай только об этом! Разве для тебя это ничего не значит?

Рива подошла к сестре. Ровным, сдержанным тоном она сказала:

— Эдисону Галланту нельзя доверять. Если он узнает об Эрин, это знание станет его оружием.

— Чего он добьется? Какое практическое значение это может иметь?

— Он может попытаться таким образом подобраться ко мне.

Маргарет расхохоталась и обвела рукой дорого обставленную комнату.

— Как же, Рива?

— Он станет угрожать рассказать обо всем Эрин. А ведь ты этого не хочешь.

Маргарет так побледнела, что выступили красные прожилки на щеках.

— О, нет! Только не это!

— Но он это обязательно сделает, если я не подчинюсь ему.

— Он хочет от тебя чего-то конкретно? — Глаза Маргарет сузились. — Ты знаешь, чего он хочет?

— Я пыталась уже тебе об этом рассказать. Он хочет, чтобы я с ним спала. — Слова были сказаны иронично, даже легкомысленно.

— Ах, это, — сказала сестра, сделав неопределенный жест. — Откуда ты знаешь, что у него на самом деле в голове поселилась такая мысль?

— Он мне об этом прямо сказал, когда я попросила его отослать Джоша.

— Ты хочешь сказать, что он отошлет сына подальше, разлучит его с Эрин — и все лишь ради того, чтобы стянуть с тебя трусики?

Рива сделала гримасу в ответ на вульгарность, сказанную Маргарет.

— Ты всегда скажешь какую-нибудь гадость.

— Есть из-за чего расстраиваться, — произнесла Маргарет, и в голосе ее зазвучали оскорбительные нотки. — Неужели для тебя, Рива, это такая большая жертва? Чего ты ждешь? Если это все, чего он хочет, — дай ему это!

 

9

Рива почти забыла о благотворительном бале. Но на следующее утро Маргарет, роясь в серебряном сундучке для писем в секретере Ривы у нее в спальне, обнаружила пригласительные билеты. Рива никогда не скупилась на то, чтобы пожертвовать деньги на что-либо, по ее мнению, заслуживающее поддержки. Не удивительно, что на благотворительный бал в поддержку развития заболоченных районов в Луизиане ей прислали двенадцать приглашений. Бал планировалось провести в старинном здании монетного двора в конце французского квартала как раз в тот же вечер. Маргарет даже порозовела от возбуждения — она крепко сжала в руке лишние билеты. Раз уж Рива собирается присутствовать на балу, почему бы и ей с Ботинками туда не пойти.

Рива одевалась, с сомнением поглядывая на сестру.

— Наверное, мне придется пойти, потому что я уже пообещала свою поддержку, к тому же заболоченные местности — одна из особых забот Ноэля. Но ты уверена, что сама хочешь туда пойти? Мероприятие будет довольно скучное, а ты никого там не знаешь — ты просто умрешь от тоски.

— Что ты, я очень хочу туда пойти! — воскликнула Маргарет. — Поехать я могу с тобой, в твоей машине, для Ботинок возьму напрокат смокинг. У тебя наверняка найдется что-нибудь, что я смогла бы надеть.

Сестра Ривы подошла к гардеробу, занимавшему целую стену в ее спальной комнате, оклеенной кремово-розовыми обоями, и распахнула дверцы. Ошеломленная, она смотрела на аккуратные ряды подобранных по цвету платьев, костюмов, вечерних туалетов, мехов — внизу между ними стояли соответствующие по цвету и стилю туфли и сумочки.

Издав приглушенный от охватившего ее восторга вопль, она начала вытаскивать из шкафа вечерние платья.

Рива наблюдала за Маргарет, не говоря ни слова. Девочки, она, Маргарет и Бет, росли вместе и частенько надевали одежду друг друга. Не было потому ничего удивительного в том, что Маргарет совершенно свободно копалась в шкафу Ривы, как если бы пришла в магазин. Она всегда так поступала. Но это было не напоминанием о привычках детства, а скорее стремлением Маргарет владеть всем, чем владела Рива.

— Я думаю, Рива, что ты можешь увеличить месячное пособие, которое ты мне выделяешь, — сказала Маргарет. — Одному Богу известно, сколько денег ты тратишь на одежду!

— Я не вижу связи между моей одеждой и твоим месячным пособием, — заметила Рива. — Я даю деньги для покрытия расходов на Эрин.

— Благодарю тебя, но я и сама в состоянии позаботиться о ней. Кроме того, девушке ее возраста не стоит тратить на одежду так много денег. Она начнет слишком много о себе думать. Мне кажется, что тебе стоит позаботиться о своей собственной сестре. Неужели тебе не хочется, чтобы я красиво одевалась, а не носила только то, что уже было в употреблении?

— Ты можешь не брать ту одежду, которую я тебе даю.

Слово «давать» не совсем правильно отражало положение дел, но это не имело значения. В общем-то это было верно, подумала Рива. Она могла купить все, что ей хотелось, взамен того, что забирала из ее гардероба Маргарет. Не вина Маргарет, что жизни их пошли такими разными путями. Впрочем, и ее, Ривы, вины здесь тоже не было, промелькнуло у нее в голове, но мысль эта не слишком заботила ее.

— Я вовсе не возражаю, — торопливо сказала Маргарет. — Мои друзья, по крайней мере, никогда не видели этой одежды на тебе.

Рива вздохнула про себя, затем потянулась за чековой книжкой.

— На сколько ты хочешь, чтобы я увеличила твое содержание?

Маргарет слегка располнела за последние несколько лет — сколько-то фунтов здесь, сколько-то фунтов там. Особенно заметными стали ее широкие бедра. Это, однако, не останавливало ее, и она носила одежду Ривы. Она глубоко вдыхала, чтобы застегнуть непослушные «молнии», крючки и застежки, и, стоя перед зеркалом, как будто не замечала, что юбки были для нее слишком узки, что тонкая материя теряла свою первоначальную форму, обтягивая складки жира, на которые вовсе не был рассчитан первоначальный силуэт.

Единственным утешением для Ривы было то, что Маргарет обычно останавливала свой выбор как раз на тех платьях и костюмах, которые сестре не очень нравились, цвет или ткань оказывались не слишком удачными, с ее точки зрения. И на этот раз выбор Маргарет оказался столь же малоудачным. Ей приглянулось платье из золотистого шифона, отделанное бисером и блестками. Однажды Рива уже надевала это платье, на новогодний прием. Потом решила, что оно слишком уж яркое. Но хотя платье ей самой не нравилось, ей было невыносимо видеть ею на Маргарет, чья фигура, внешность совершенно не вязались с этим нарядом.

— Тебе не кажется, что это платье слишком жаркое для лета? — поинтересовалась Рива. — Это итальянский шелк, к тому же на подкладке. Тебе бы оно очень подошло, если бы юбка была длинной.

— Ты считаешь, что мне нужна большая длина? — спросила Маргарет.

— Я сказала только, что тогда оно бы тебе подошло больше.

— Держу пари, что ты собиралась надеть это платье сама. Ты выглядела великолепно в нем на фотографиях, помещенных в газетах.

— Я уже показала тебе тот туалет, в котором собираюсь идти на бал.

Маргарет искоса взглянула на платье, указанное Ривой.

— Может быть, тебе и нравятся такие монашеские цвета. Но я предпочитаю что-нибудь поярче и поживее. — Она сняла тяжелое, усыпанное бисером платье с вешалки и стала натягивать его на себя.

К тому времени, когда сестры были готовы к выезду на бал, Маргарет уже надела соответствующие вечерние туфли Ривы, взяла ее бисерную сумочку, подходящую к платью, воспользовалась услугами ее парикмахера, обильно облила себя особыми духами Ривы. У них был старинный, прелестный аромат. Духи «Парадиз» производились исключительно компанией «Французская парфюмерия Бурбон» на улице святой Анны в их квартале. Она проскользнула в автомобиль Ривы так, как если бы он принадлежал ей, оставив позади и Констанцию, и Риву и заняв центр сиденья, расположенного по ходу движения.

Элегантная и холодная Констанция, одетая в платье из черной и белой вуали, лишь подняла бровь в изумлении. Усевшись, она протянула:

— Я и не подозревала, миссис Грин, как ваша сестра похожа на вас. — Однако скрытое пренебрежение этих слов ускользнуло от понимания Маргарет. Констанция же лишь намекнула на то, что Маргарет была одета в изысканный туалет сестры, — вся домашняя прислуга это прекрасно знала, а сама Рива порой вела себя весьма бесцеремонно, совсем как это только что сделала Маргарет.

— Да, люди всегда это говорили, — сказала Маргарет.

— Да уж, конечно.

Холодность тона, которым были сказаны эти слова, стерли улыбку с лица Маргарет. Она не успела ничего сказать, потому что в машине появились Ноэль и Ботинки. Он отдал распоряжение Джорджу, и машина тронулась вниз по дороге.

Старинный монетный двор Соединенных Штатов располагался в солидной постройке в викторианском стиле. Именно здесь чеканилась американская монета с конца тридцатых годов девятнадцатого столетия до конца первого десятилетия двадцатого века. Перерыв пришелся лишь на период Гражданской войны. Позже в здании находилась федеральная тюрьма и бюро береговой охраны. В последние годы, однако, здание было отреставрировано и превратилось в филиал музея. Время от времени здесь закатывали потрясающие приемы и балы. В 1840-х годах суперинтендант монетного двора устроил здесь костюмированный бал для своей дочери. Это было единственное общественное мероприятие, устроенное в монетном дворе как типичный пример неуважения жителей Нового Орлеана к бюрократии.

Внутри здание было просторным и полным воздуха. Огромная лестница соединяла три этажа музея. Как и многое другое в городе, здание представляло смесь старого и нового, яркого света и сияющих поверхностей с изысканной старинной резьбой и великолепными образцами ручной работы. За зданием находился двор, огороженный глухой каменной стеной. Двор был освещен фонариками, натянутыми среди веток деревьев.

Для торжественного приема мужчинам полагалось надевать смокинги. Правда, в шестидесятые и начале семидесятых годов смокинги на городские рауты мало кто надевал. Однако в последние годы смокинг вновь стал необходимой частью мужского гардероба.

Вероятно, в результате этого, а может быть, потому, что это был Новый Орлеан, тут и там стояли столики с напитками, и вокруг них толпились люди. Шампанское текло рекой. На сияющих серебряных блюдах были разложены кулинарные шедевры — креветки и крабы в тарталетках, лангусты и маленькие горячие сосиски в соусе барбекю, кроме того — тушеные грибы и масса других деликатесов. На десерт в высоких стаканах подавалась свежая земляника в шоколаде и взбитые сливки. Среди блюд были расставлены ледяные фигурки диких уток, гусей, пеликанов, белых цапель и журавлей, чьи гнездовья в заболоченных районах штата и хотели сохранить благодаря средствам, собранным на балу.

Для любителей танцевать играла разнообразная музыка. Струнный квартет на третьем этаже играл вальсы для старшего поколения и романтически настроенных гостей, ансамбль музыкантов-кажунов — зажигательные ритмы на втором этаже, а на первом слышались звуки джаза. Но самым большим успехом пользовался дворик, где освещение создавало располагающую обстановку, небольшой оркестрик наигрывал непритязательные мелодии, под которые можно и потанцевать, но которые не мешают и неторопливому разговору.

Обитатели Бон Ви находились вместе не слишком долго, но достаточно, чтобы потанцевать. Сопровождавший, как всегда, Риву Дант провел ее на первый этаж. Они двигались легко и непринужденно, хотя и без особого жара. Для Данта танец был лишь удобной возможностью отпускать остроты по поводу всего и всех. Ботинки мало разговаривал, но для столь большого мужчины двигался удивительно плавно и в такт музыке. Совсем по-особому ощущала себя Рива в паре с Ноэлем, как будто эти двое были просто предназначены друг для друга, — с ним даже обязательные танцы ощущались по-иному. Он как-то по-особенному реагировал на мелодию. Как если бы он становился с музыкой единым целым, в танце он выражал все то, что обыкновенно держал запертым внутри себя. Это не было каким-то открытием. Рива заметила эту его особенность давно, когда они впервые танцевали вместе. Тем не менее ей казалось, что сам Ноэль не осознавал, насколько музыка была частью его самого.

Компания из Бон Ви наконец распалась. Рива не спеша передвигалась по зданию в сопровождении Данта, пока его не захватила какая-то матрона, желавшая немедленно обсудить подготовку к свадебному приему, который будет организован в одном из помещений «У Леконта». Какой-то знакомый завладел вниманием Ривы, потом она продолжила свой путь в одиночестве. В руке у нее был бокал с шампанским, затем она заменила его на стакан с минеральной водой. Еда, расположенная в изобилии, не вызывала у нее большого аппетита, она лишь отведала несколько кусочков. Время от времени она останавливалась, чтобы обменяться приветствиями с друзьями или с теми, кто не был настроен к ней слишком уж по-дружески. Иногда она позировала в той или иной компании для фотографов полосы светских новостей из «Нью-Орлеанз» и «Таймс Пикаюн».

Через некоторое время ее привлекли аплодисменты, доносившиеся из зала, где играл джаз. Она пошла на звуки музыки. В дверях толпились люди, но она сумела пройти сквозь толпу и занять удобное место. С этой выгодной точки обзора она стала наблюдать за ансамблем.

Он состоял из трубы, кларнета, фортепьяно, контрабаса и ударных. Мелодия, которую они играли, была грустной, выразительной и чувственной, как будто пришедшей прямо со старого Бэйзин-стрита. Ритм мелодии захватил Риву, закрался в сердце, заставил двигаться в такт ноги.

Чернокожий трубач был великолепен, а кларнетист изыскан, но все же жизнь мелодии придавал ударник. Ритм, который он выбивал на барабанах, был сложным и полным чувственности, он звучал в полном соответствии с темпом музыки, но вдвое быстрее. Когда повторялись основные такты песни, его удары становились сильнее. Мелодия была примитивной, но производила впечатление, это была победная песнь любви, торжествующей в ночи, когда тела неудержимо движутся в такт, стремясь к экстазу, когда время как будто замирает.

На ударных играл Ноэль.

На лице его была сосредоточенность, он и другие исполнители играли в полной гармонии друг с другом. Но в его серых глазах сияла радость, они смеялись, отражая его наслаждение от свободно текущей музыки. Рива смотрела на него в изумлении, ощущая его безудержную радость. Радость была в интенсивности звука, во все убыстряющемся темпе, в четкости его движений, коренящихся лишь в творческой интуиции, но самая большая радость заключалась в том, что он совершенно не осознавал в этот момент, кто он и где он.

Рива не представляла, каким именно образом здесь очутился Ноэль и как долго он играл вместе с музыкантами. Она была ошеломлена этой стороной его личности, которая, как она думала, умерла тогда, бурной ночью на острове. Риву вдруг охватил страх, что одно ее присутствие может разрушить радость Ноэля. Почему бы и нет? Разве так уже не случалось раньше?

Медленно она скрылась в толпе, незаметно продвигаясь к выходу. Она не сводила все это время глаз с лица Ноэля, но он не отрывал взгляда от барабанов. Она была рада, когда плотно стоящие люди полностью скрыли от нее Ноэля, — это означало, что и он не сможет ее увидеть.

Когда она очутилась в центральном холле, джазовая мелодия достигла пульсирующего крещендо. Звуки музыки следовали за ней — волнующие и захватывающие звуки трубы, чистые и берущие за живое. Они смешивались со звучанием других инструментов. Вдруг мелодия торжествующе взорвалась громоподобными раскатами барабанов и оборвалась. Последний аккорд, Рива не знала почему, принес ей неожиданное облегчение.

Двор перед зданием был прохладным и тихим. Рива стала медленно прохаживаться по нему. Дант настиг ее у самого выхода во двор и, узнав, куда она направляется, пообещал в мгновение ока быть там же с бокалами шампанского.

Рива нашла местечко у каменной стены и, усевшись поудобнее, наблюдала за танцующими. Неподалеку сидели другие люди, но не настолько близко, чтобы возникла необходимость разговаривать с ними. Было неплохо немного передохнуть.

Среди пар, передвигавшихся под деревьями, она увидела и Маргарет с Ботинками. Они хорошо смотрелись вместе, ее сестра и ее муж, даже изысканно. Ботинки был одет в черный смокинг, а на платье Маргарет блестки сияли под светом электрических разноцветных лампочек, натянутых над головами.

Музыка закончилась, и музыканты объявили пятиминутный перерыв. Маргарет и Ботинки сошли с танцевальной площадки. Маргарет что-то сказала мужу, он кивнул и ушел, очевидно, на поиски прохладительных напитков. Сестра Ривы стояла к ней спиной, одна, в тени, с противоположной стороны фонтана.

Рива заметила, как от группы гостей отделился мужчина. Это был Эдисон. Какое-то мгновение ей казалось, что он увидел ее несмотря на полумрак. Но его целью, однако, оказалась Маргарет. Он приблизился к ней сзади, протянул руку и положил ей на ягодицу.

Маргарет вскрикнула, повернулась и отшатнулась от него. Эдисон потрясенно глядел на нее несколько мгновений. Тем не менее он быстро пришел в себя и извинился.

— Извините. Я ошибся. Это платье… я подумал. Я ничего не хотел. Я просто споткнулся, извините, пожалуйста.

Маргарет прищурилась и поглядела вокруг. Когда она поняла, что никто не заметил происшедшего, она расслабилась, пододвинулась к нему ближе.

— Эдисон, — произнесла она. — Эдисон Галлант. Вы не узнаете меня?

На этот раз пришел черед Эдисона поглядеть вокруг. Оглянувшись на нее, он спросил:

— А разве мы знакомы?

— Я Маргарет, сестра Ривы. Вы приняли меня за нее, потому что на мне то самое платье, в котором она была на новогоднем балу, и фотографии ее появились во всех газетах.

— Вовсе нет.

— Ах, да, вы подумали, что это — ваша жена. — Слова, сказанные ею, звучали лукаво.

— Я же сказал вам, что споткнулся, — пробормотал Эдисон, и голос его был едва слышен.

Маргарет рассмеялась:

— Рива где-то здесь, если вы хотите с ней поговорить.

— А зачем мне это?

— Мне казалось, что вы чего-то от нее хотите.

Эдисон поглядел на Маргарет, медленно обводя взглядом ее тело, пока Маргарет не вспыхнула.

— Возможно, — сказал он тихо, вновь посмотрев ей в глаза. — Но это я мог бы получить и от вас.

Глаза Маргарет расширились, она задохнулась от возмущения. Лицо ее приняло озадаченное выражение. Было заметно, что она испытывает искушение, хотя страх и осторожность еще сдерживают ее. Она посмотрела через плечо Эдисона и увидела Риву.

— Я… я не думаю. Моя сестра здесь, прямо за вами.

Эдисон обернулся. Даже не кивнув Маргарет, он двинулся по направлению к Риве. Он хмурился.

— Очевидно, ты все видела?

— Очевидно, я все видела.

— Надеюсь, я тебя изрядно посмешил.

— Да, временами было забавно.

— Черт, — промолвил он едва слышно.

Интересно, оказывается ему было немаловажно, что выглядел он глупо. С одной стороны, это демонстрировало величину его эго, а с другой стороны, делало более человечным.

Он медленно поднял голову и приблизился к ней.

— Ты еще не убежала? Я удивлен.

— Я и вчера от тебя не убегала. Я просто решила избежать неприятной ситуации. — Голос

Ривы звучал ровно и холодно.

— Как бы там ни было, нам необходимо поговорить. Я рад, что ты еще здесь.

— Мне кажется, что мы уже выяснили наши отношения.

— Мне остались непонятными еще несколько деталей. Мы могли бы пойти куда-нибудь?

Она иронично поглядела на него.

— Если ты имеешь в виду, уйти куда-нибудь из этого здания, то нет.

— Ты не слишком-то много места оставляешь мужчине для маневра. Забавно, я не помню, чтобы ты раньше была такой.

— Не помнишь?

— Действительно, не помню, — ответил он тихо. — Я не помню, чтобы у нас двоих вообще возникали какие-нибудь проблемы. Ты всегда была готова сделать все, что я хотел.

— Насколько я помню, ты всегда был так погружен в свои дела, что не слишком-то интересовался, готова я или нет.

— Боже мой, ты была такой сладкой, такой…

— Продолжай, — сказала она, широко улыбнувшись. — Думаю, твои избиратели, присутствующие на этом приеме, будут немало позабавлены.

— Ты же знаешь, мне нравятся страстные женщины. Они меня заводят.

— Наверное, не стоит говорить, что я этого делать не собиралась.

Он не обратил внимания на ее слова.

— Женщины, которые дуются и плачут, несносны. Ты возбуждаешь меня.

Она заметила, что он стремился говорить тише, и взглянула ему через плечо, рассматривая толпу. Специально меняя предмет разговора, она сказала:

— Интересно, где Дант. Он уже давно исчез, хотел принести французского шампанского.

— Тот друг, с которым ты присутствовала на гонках? Я видел его в компании какой-то иностранки, яркая такая штучка, когда шел сюда. Он учил ее делать некоторые па вальса по-кажунски.

— Неужели? Как мило с его стороны. Наверное, Дант встретил Констанцию. Жена Ноэля почти ни с кем не знакома, и он чувствовал себя обязанным уделить ей немного времени.

— Ревнуешь? — спросил он.

Рива только улыбнулась.

— Я бы сам принес тебе чего-нибудь выпить, но боюсь, ты исчезнешь. Хотя, если хочешь, пойдем вместе, а заодно и найдем твоего друга. Я с удовольствием тебя провожу.

Пожалуй, это будет лучше, чем сидеть здесь и видеть перед собой нависающего Эдисона. Кроме того, как только музыка прекратилась, толпа стала уменьшаться, направляясь на звуки кажунских скрипок внутрь здания. Маргарет ушла вместе со всеми. Все это слишком уж было удобно для того, чтобы остаться наедине.

— Хорошо, — сказала Рива.

Эдисон протянул ей руку, когда она начала вставать. Принять его помощь было вполне естественно, хотя она и не очень-то требовалась. Пальцы его сомкнулись, потом крепко сжали ее, потянув вверх. Рывок был неожиданным. Потеряв равновесие, Рива упала на него. Он поймал ее, прижав одну руку к ее груди, а другой обхватив за талию.

— Ну вот, ты опять со мной, — сказал он удовлетворенно.

— Пусти меня! — проговорила Рива сквозь зубы, упираясь руками ему в грудь. Она заметила, как пара гостей бросили удивленные взгляды в их сторону, хотя в темноте было не различить, кто они такие. Однако начинать борьбу — верный путь, чтобы привлечь к себе внимание.

Эдисон вздохнул, потом отпустил ее. Он тряхнул головой и грустно ей улыбнулся:

— Ну вот, я опять это сделал, а? Все, что я делаю, плохо. Наверное, я просто очень нервничаю. Я будто тронулся умом оттого, что вновь нашел тебя.

Она не верила ни его улыбке, ни его словам. Да было бы просто нелепостью даже подумать, что она ему может поверить!

— Ты должен относиться ко мне как любому твоему деловому знакомству. Ничего больше.

— Но это вовсе не то, чего я хочу, малышка.

— Не называй меня малышкой. Я ничья не малышка, и уж не твоя, это точно.

Он протянул к ней руку:

— Послушай, вчера я сделал ошибку. То, что ты сказала, было так неожиданно, что я даже не знал, что тебе ответить. Я не думал, что говорил. Пожалуйста, не держи на меня зла. Давай начнем сначала, поговорим о старых добрых временах. Я уверен, что мы сумеем принять нужное решение.

Голос его был глубоким и искренним, сладким и чарующим. Она не могла не восхититься его актерскими способностями, задавая себе невольный вопрос: неужели это все было лишь игрой? Она попыталась высвободить свою руку, но он не отпускал ее.

— Нам не о чем говорить, нам нечего решать. Я уже сказала тебе, чего хочу, ни на что меньшее не соглашусь.

— Но будь же благоразумна. Мой сын мне важен для создания имиджа семьянина. Совершенно необходимо, чтобы он оставался здесь.

Резким движением Рива вырвала пальцы из его руки.

— В таком случае уезжай и проводи свою кампанию где-нибудь в другом месте, а не в Новом Орлеане.

— Но значительная часть избирателей находится здесь, и к тому же ты — тоже здесь.

— То, что я здесь, не имеет никакого отношения к тебе, — сказала она резко. — Верхом твоей глупости является то, что ты разговариваешь сейчас со мной здесь. Ты не боишься, что какой-нибудь фотограф сделает соответствующий снимок или что люди начнут говорить о тебе?

— Моя жена где-то здесь рядом, она выступит в мою защиту. Кроме того, я всегда могу сказать, что мы обсуждали размеры взносов.

Последнее его слово было произнесено очень двусмысленно.

Рива сжала губы:

— Что же, если ты не хочешь позаботиться о своих интересах, я позабочусь о своих.

Она отпрянула от него. Он поймал ее за руку, но потом неожиданно отпустил и поглядел вверх ее головы. Рива повернулась. Через танцплощадку к ним приближался Ноэль. Он шел под деревьями, сверкавшими огнями, которые играли серебряными и синими бликами в его волосах. В руке у него был бокал шампанского.

— Мне очень жаль, что прерываю ваш разговор, — сказал Ноэль, приблизившись к ним вплотную. — Но Ромоли просил меня передать это и извиниться от его имени. — Он отдал Риве напиток, внимательно взглянув ей в лицо.

Она автоматически взяла бокал и пробормотала слова благодарности. Оценивающий взгляд Ноэля потряс ее. До сих пор она никогда не замечала, как он динамичен, и не только физически, но и внутренне. Его сила была защищена вежливостью, но она присутствовала совершенно очевидно. Возможно, это стало заметно по контрасту с Эдисоном, но стало открытием. Видимо, ее ожидала ночь открытий.

Ноэль продолжил:

— Я должен тебе также сообщить, что мы отправляемся в дом к Ромоли, на озеро. Констанции явно не хватает впечатлений, поэтому на озеро надо ехать обязательно.

Слушая его сухой тон, Рива подумала: то ли он возмущен интересом своей бывшей жены к ресторану Данта, то ли он подозревает, что она заинтересовалась самим Дантом. Последняя мысль заставила ее нахмуриться.

Эдисон стоял, переминаясь с ноги на ногу.

— Мне, наверное, пора идти искать жену. Нам тоже уже пора уезжать.

Он минуту постоял еще, как будто ожидая приглашения присоединиться к вечеринке обитателей Бон Ви. Приглашения не последовало, и он удалился, слишком твердо ставя ноги.

Ноэль продолжил, как будто его и не прерывали:

— Если ты не хочешь ехать со всеми, то я буду рад поехать с тобой домой, когда мы от них отделаемся.

— Нет, — быстро ответила Рива, слишком быстро ответила. — Мне всегда доставляет удовольствие бывать на озере. — Ей совершенно не хотелось оставаться надолго наедине с Ноэлем в темном автомобиле.

Лицо его стало замкнутым, но он лишь сказал:

— Ромоли предложил, чтобы мы ехали впереди, потому что он повезет Констанцию в своей машине. Поедем?

Она повернулась и пошла впереди к двери, ведущей из дворика в дом. Нужно было еще попрощаться кое с кем и поговорить с теми, кто обращался к ней, пока она проходила по заполненным людьми комнатам. Наконец они вышли из парадного подъезда и направились к железным воротам. Лимузин Ривы стоял у края тротуара рядом с двумя или тремя похожими автомобилями. Среди них стояла и «альфа-ромео», принадлежащая Данту. Рива и Ноэль подошли к лимузину и увидели, что длинная машина была темной и пустой.

— Где же все? — спросила она с удивлением.

— Наверное, Джордж где-то в ближайшем баре. Он, видимо, не ожидал, что мы так быстро вернемся. Подожди.

Ноэль повернулся и пошел к воротам, поговорил с кем-то из охраны. Через минуту он уже вернулся.

— Сейчас за ним сходят и скажут, что мы ждем его.

— Непонятно, однако, где все остальные, — заметила Рива.

Ноэль пожал плечами:

— Наверное, подойдут. Маргарет должна была подождать Ботинки. Он, видимо, зашел в комнату отдыха.

— Тогда и нам лучше вернуться, — сказала Рива. Ей было неловко стоять в темноте на тротуаре рядом с Ноэлем. Он был вежлив, но какая-то интонация заставляла ее нервничать.

— Мы можем подождать и в машине.

— Она заперта. — Она попробовала повернуть ручку.

Он сунул руку в карман вечернего костюма.

— У меня есть запасной ключ.

— Как это удобно. — Слова звучали резко.

Он не ответил на прозвучавший вызов и заметил:

— Просто привычка быть готовым к любой неожиданности.

Ничего не оставалось, как забраться внутрь длинного автомобиля. Он открыл дверцу, и придержал ее. Она устроилась на заднем сиденье, а он сел рядом, закрыл дверцу, свет выключился, и они остались в полной темноте.

Они молчали довольно долго. Было видно, как из здания музея вышла пара и рука об руку направилась к своей машине. Где-то завыла полицейская сирена, она то удалялась, то звучала громче.

Рива наконец придумала тему для разговора, чтобы хоть чем-то заполнить наступившую тишину. Продиктована она была и ее любопытством, хотя она аккуратно подбирала слова:

— Кто-то сказал мне, что ты сегодня вечером играл вместе с джазовой группой. Я и не знала, что ты музыкант.

— Я не музыкант, — ответил он коротко.

— Но такие хорошие оркестры, как этот, вряд ли позволили бы первому встречному играть вместе с ними при зрителях.

— Человек, игравший на трубе, мой приятель по Парижу, хотя он и родился в Новом Орлеане. Джаз там очень популярен с двадцатых годов, и он выступал с оркестром в клубе на Пляс Пигаль несколько лет назад. Я ходил слушать его самого и его ребят, а они разрешали мне немного поиграть на барабане.

— Утешали сами себя музыкой, к которой привыкли дома? — спросила она, тревожась о том впечатлении, которое вызвали его слова.

— Может быть, и так.

Он больше ничего не сказал, очевидно, не желая продолжать разговор. Рива замолчала.

— Тебе не кажется, — сказал Ноэль, поворачиваясь к ней, — что заводить шашни с Эдисоном Галлантом так скоро после смерти моего отца несколько безвкусно?

Его нападение было неожиданным.

— Я… — начала она в растерянности, потом остановилась, глубоко вздохнула и начала вновь: — У меня нет с ним никаких шашней.

— Ну конечно, он обнял тебя, потому что вы танцевали.

— Ты что, шпионил за мной? — Контратаковать, как она уже знала по опыту, было порой лучшим ответом на глупые обвинения.

— Сцена разворачивалась на публике, что тебя не смутило. Забавно, я думал, что хотя бы что-то общее у нас есть — уважение к памяти моего отца.

Слова ранили ее. Она с трудом произнесла:

— Так оно и есть.

Он повернулся к ней, положив руку на спинку сиденья и склоняясь к ней:

— Тогда что же у вас с Галлантом? Скажи мне, ради Бога! Почему ты мне не скажешь?

— Это мое дело! Это касается только меня!

— Твое дело, вот оно что, — сказал он с презрением. — Если тебе так уж необходима ласка, зачем же искать ее на стороне? Мы вроде раньше все делали в кругу семьи. Разве не так?

— Ноэль! — воскликнула она, а глаза ее расширились в изумлении.

Она ничего больше не успела сказать, потому что он схватил ее за плечи и притянул к себе. Его губы, твердые и требовательные, прижимались к ее губам. Прикосновение их жгло, губы впивались, волны чувственного наслаждения разбегались от них. Мышцы ее дрожали от усилия — она пыталась сопротивляться, пыталась вырваться из его объятий. Она отклонилась назад, движимая инстинктом самосохранения. Одна ее рука невольно оказалась у него на плече, а пальцы другой утонули в густых и шелковистых волнах его волос.

Он раскрыл ее губы кончиком языка, дотронулся до ее зубов, ощутил сладкий вкус ее нежного рта. Ее язык встретился с его языком, и она вдохнула запах шампанского.

Ноэль провел рукой по ее волосам, по спине, притягивая ее ближе. Он вдыхал ее аромат, эту головокружительную смесь аромата роз, гардений и жасмина, которая была частью ее самой. Он пытался сохранить в себе этот аромат, как если бы мог сохранить ее для себя.

Вдруг он замер. Мышцы его стали твердыми, по ним пробежала дрожь. Он резко оттолкнул ее, а сам отодвинулся к дальней дверце машины. Одна его рука была прижата к сиденью, другая, сжатая в кулак, упиралась в бедро. Он выглянул из окна, лица его не было видно в темноте, и нельзя было понять, какое выражение отразилось на нем.

— В чем дело? — спросила она шепотом.

Он глубоко вздохнул — один раз, второй, третий. Когда он ответил, голос его звучал сдержанно, доносился как будто издалека:

— Извини, я не должен был этого делать.

— Да. Зачем ты это сделал?

— Это больше не повторится.

Она откинулась назад, положила голову на спинку сиденья и закрыла глаза. Под ресницами она почувствовала влагу и сморгнула ее.

— Я не принадлежу Столетам. Я принадлежу сама себе.

— Да, я знаю.

Она открыла глаза и посмотрела на его профиль, где-то внутри возникло чувство, которое ей что-то напомнило. В сдержанном тоне, которым он говорил, слышались нотки, вызвавшие поток воспоминаний, которые, как она думала, были давно заперты в глубинах ее памяти. Она не хотела, чтобы они вышли наружу, она не могла бы этого вынести.

Резкий смех пронзил ночную тишину. Маргарет выходила из здания музея, повиснув на руке у мужа. Судя по ее походке и выражению лица, она слишком много выпила.

Рива с облегчением вздохнула. Мужчина, сидевший рядом с ней, ровно дышал, и его дыхание было эхом ее дыхания.

 

10

Эрин влетела в дом как свежий ветерок. Входная дверь за ней хлопнула, она позвала мать, взбегая вверх через ступеньку. Она нашла Маргарет и Риву за завтраком на верхней галерее, которая выходила на бассейн в заднем дворике, набросилась на них, чуть не задушив в своих объятиях.

— Пожалуйста, милая, — взмолилась Маргарет, поднося руку к виску, — моя голова…

Эрин бросилась на стул, откинув резким движением головы гриву вьющихся густых волос, отвернула салфетку, которая накрывала корзиночку с круассанами, взяла одну булочку и впилась в нее зубами.

— В чем дело? Мигрень?

— Шампанское, которое вчера вечером подавали на благотворительном балу, было, очевидно, из самых дешевых сортов. У меня от него ужасная…

— Ты выпила лишнего? — воскликнула Эрин с нескрываемым изумлением.

— Да нет же! — Маргарет гневно взглянула на девушку, потом вновь прикрыла глаза.

— Да уж, выглядишь ты плоховато. — Эрин откусила еще раз круасан, глаза ее блестели.

— Просто твоя мама не привыкла к ночному образу жизни, — сказала Рива.

Маргарет метнула на сестру яростный взгляд:

— Вовсе не обязательно подчеркивать, что твоя сестра провинциальная домоседка.

Рива улыбнулась, в улыбке отразилось сочувствие, но положение Маргарет ее явно забавляло.

— Ты бы, очевидно, хотела прослыть пьянчужкой?

— Я уже сказала…

— О, мамочка, не злись! Никто не хочет сказать, что ты накачалась специально.

Казалось, Маргарет взорвется от злости.

— Я и не думала накачиваться. И вообще, как ты разговариваешь с матерью? Наверное, легко догадаться, где именно ты научилась так непочтительно говорить! Если бы я знала, как обернется дело, никогда бы не позволила тебе приехать в этот вертеп для учебы в колледже. Не представляю, почему бы тебе не поехать учиться в Тэч. В конце концов, это значительно ближе от твоего дома.

Гневная речь была хорошо всем знакома. Глаза Эрин округлились, взгляд стал тяжелым, но она ничего не ответила. Рива вмешалась в их диалог:

— Кстати, Эрин, дорогая, почему ты не на занятиях?

Эрин ответила ей быстрой улыбкой:

— Я удрала. Не каждый день родичи приезжают меня навестить. Смотрю, ты тоже прогуливаешь.

Рива улыбнулась в знак согласия. Обычно, когда приезжала Маргарет, она не ходила на работу. Сестра ожидала этого. Кроме того, сама мысль, что в ее отсутствие Маргарет и Констанция будут развлекать друг друга, была достаточно рискованной. Хотя, как выяснилось, она зря тревожилась. Констанция обычно не выходила из своей комнаты до полудня. Она любила утром поспать. Маргарет вставала рано, а после обеда удалялась отдохнуть к себе в комнату, чтобы выйти свеженькой для вечерних развлечений. Две женщины едва видели друг друга, издали обмениваясь приветствиями.

— Тебе передали информацию о фотографе? — спросила Рива девушку. Так как Эрин не было в комнате, когда Рива ей звонила, она оставила телефонный номер Дуга Горслайна соседке Эрин.

— Боже мой, конечно! Есть что-то роковое в том, как много горя ему уже пришлось пережить. Я позвонила ему. Он приедет сегодня к вечеру. — Все было сказано таким жизнерадостным тоном, что у Ривы перехватило дыхание:

— Ты хочешь сказать… он приедет сюда?

— Конечно. А разве нельзя? — Эрин перевела взгляд с Ривы на Маргарет. Та сидела, прикрывая полузакрытые глаза ладонью и явно проявляя интерес к их разговору. — То есть, наверное, нужно было спросить твоего разрешения… Но ведь я никогда не обременяла тебя своими друзьями, тетя Рива.

Придя в себя, Рива махнула рукой:

— Нет, ничего.

— Очень хорошо! Я ведь не знакома с этим парнем, и не хотела бы, чтобы наша встреча была расценена как свидание.

— Очень разумно. Кто-нибудь еще приедет?

— Кто? А, ты имеешь в виду Джоша? — Эрин улыбнулась. — Ты боишься, что тебе придется иметь дело со своеобразным треугольником?

— Да, подобная мысль приходила мне в голову.

Эрин покачала головой, протягивая руку за вторым круасаном и черничным джемом.

— У Джоша есть работа в конторе его отца, а мне нужно было сортировать там корреспонденцию. Но он решил, что гораздо важнее для него — быть здесь.

Маргарет фыркнула:

— Как это мило с его стороны!

— Да, конечно. Но и без него здесь хорошо, к тому же я хочу кое о чем с вами поговорить.

Маргарет бросила быстрый, взволнованный взгляд на Риву и спросила:

— Что-то о Джоше?

— Да, вроде бы. У нас в колледже планируют велосипедную экскурсию в горы Колорадо между летней сессией и осенним семестром. Мы с Джошем хотели бы поехать. Мы будем отсутствовать лишь неделю — больше Джошу не позволят в конторе. Я думала, тетя Рива, мы могли бы остановиться в твоем бунгало, устраивать пикники, ездить на прогулки. Может быть, устроить ночевку в лесу. Это было бы великолепно! Большинство ребят никогда не видели ничего подобного твоему дому в горах. Да и деньги мы могли бы сэкономить.

— Хорошо, я… — начала было Рива.

— Минуточку, — вмешалась Маргарет, голос ее был напряжен. — Ты спрашиваешь меня, дорогая юная леди, можно ли тебе уехать на неделю в компании сына Эдисона Галланта в Колорадо?

— Будет еще две или три пары. Девочки, наверное, будут спать в одной комнате, а мальчики в другой.

— Наверное?! Наверное?! Что это все значит? Перед тем как спрашивать меня, разрешу ли я тебе спать с этим мальчишкой или устраивать оргии и курить травку с теми другими юнцами, лучше пойди и подумай еще разок. Нет, ты не сможешь поехать в Колорадо!

Эрин швырнула в сторону круасан и вскочила на ноги, в глазах ее показались слезы.

— Я так и знала! Я так и знала, что ты все обмажешь грязью. У тебя просто грязные мозги. Джош совсем не такой, как все!

— Они все одинаковы!

— Откуда ты знаешь, скажи, пожалуйста! Тетя Рива не похожа не тебя, она не видит грязи в таком прекрасном и чистом деле, как секс.

Маргарет наклонилась вперед:

— А что именно ты знаешь о сексе, дорогая, таком чистом или что там еще?

— Не так много, но можно попробовать, и тогда я буду знать больше. С Джошем Галлантом мне хорошо, он забавный, и для начала будет так же хорош, как любой другой мужчина. Пусть он и моложе меня на год.

Маргарет снова наклонилась вперед, как будто готовая ударить Эрин, затем застонала и сжала руками голову. Сердце ее, казалось, оборвалось. Эрин виновато зарумянилась, но бросилась к Риве за поддержкой.

— Скажи ей, тетя Рива, — стала упрашивать она. — Скажи ей, нет ничего плохого в этой поездке. Ты же знаешь Джоша. Он не сделает мне ничего плохого.

Рива поднялась на ноги, положила руки на плечи девушке и пожала их, успокаивая ее.

— Эрин, милая, я бы рада помочь, но, боюсь, твоя мать права. Я имею в виду, что если у тебя нет серьезных планов относительно Джоша, не станет ли эта поездка искушением судьбы?

— Ну если бы мы хотели искусить судьбу, то могли бы это сделать прямо здесь, в Новом Орлеане.

— Я понимаю, но…

Лицо Эрин исказилось.

— Нет, ты не понимаешь ничего! Ты, вероятно, полагаешь, что люди моего возраста прыгают в постель при первом же удобном случае. Пожалуй, задумаешься, а как вы себя вели, когда были молодыми, или как ведете сейчас, когда вам представляется удобный случай?

— Эрин!

Маргарет тоже поддержала Риву:

— Ну хватит, моя девочка!

— Да, хватит, более чем достаточно! — закричала Эрин. — Я уже взрослая, и если я хочу ехать, если я захочу спать с Джошем, хоть с половиной всего Нового Орлеана, то никто и ничто не сможет мне помешать! — Она отвернулась и бросилась вниз по лестнице. Они услышали звук удаляющихся шагов, заглушенный ковром на лестнице. Еще несколько минут спустя ее маленькая машинка зарычала и, скрипнув на повороте тормозами, умчалась прочь.

Рива откинулась в кресле. Она взяла чашку кофе и отпила глоток. Кофе был холодный и горький. Она поставила чашку на стол. Ее охватила дрожь, волнение, казалось, расходилось по ней вместе с кровью, текущей по жилам. Она больше не могла себя сдерживать. Как же Эрин была похожа на Бет!

Маргарет, сжимая себе висок и прижав другую руку к сердцу, поглядела на Риву.

— Ты виновата в этом. Эрин ни разу еще не бросала мне вызова, никогда не смела меня ослушаться и говорить мне что-либо подобное! Ты растлила ее своими либеральными идеями, испортила ее, потакая всем ее капризам. Если она поедет с этим мальчишкой и совершит это ужасное преступление, грех падет на твою голову. Это все, что я хочу тебе сказать: грех падет на твою голову.

Рива взглянула на сестру, взор ее погас.

— Ничего нового в том не будет, Маргарет. Грех всегда падал на мою голову.

— Да, именно поэтому ты должна что-то предпринять, пока еще не поздно.

— Я попытаюсь.

— Ты еще не пыталась. Ты знаешь, чего именно хочет Эдисон Галлант. Он был достаточно прямолинеен вчера вечером. Я увидела желание в его глазах, когда он принял меня за тебя, и потом, когда он разговаривал с тобой. Все, что от тебя требуется — согласиться.

— Значит, ты потому и ушла, оставив меня с ним наедине, чтобы дать мне возможность согласиться на его предложение?

— Ты ведешь себя, как девушка. Что в этом такого ужасного?

— Если ты не понимаешь сама, мне трудно тебе объяснить. — Рива сжала зубы, чтобы не сказать ничего лишнего.

Лицо Маргарет напряглось.

— Я думаю, что всего этого недостаточно, тем более что на карту поставлено будущее твоей дочери.

Рива поглядела на сестру. Она не верила своим ушам: Маргарет признала, что Эрин — ее дочь. Она не раз пыталась заставить ее вслух сказать об этом, но та была упряма. Иногда, особенно наедине, Риве хотелось наорать на нее, чтобы вынудить произнести эти слова. Бывали дни, когда Рива про себя шептала слова «моя дочка», «моя маленькая девочка», просто чтобы саму себя уверить в том, что она когда-то родила ребенка. Маргарет завладела ей полностью. Она даже испугалась, что так неожиданно ей позволено вспомнить о своем материнстве.

Она закашлялась.

— На Эдисона нельзя полагаться, он всегда может отказаться выполнить свою часть договоренности. Более того, он скажет, что желает спать со мной, и это все. Но потом он станет требовать еще чего-нибудь и еще чего-нибудь.

— Чего бы он ни захотел, — произнесла Маргарет, протягивая руку и беря Риву за запястье, — я все равно настаиваю на одном — дай ему то, что он хочет. Если ты так не сделаешь, не знаю, как мы вообще будем жить.

Она еще не закончила говорить, а в дверях появился Ботинки. Он направился к ним, его красное обветренное лицо было нахмурено.

— Что происходит? — спросил он. — Что случилось с Эрин? Похоже, что она плакала. Она промчалась мимо меня, когда я поднимался наверх, и даже не поздоровалась.

Маргарет откинулась в кресле и сделала отчаянный жест рукой.

— Так, ничего особенного.

— Это неправда, Маргарет! Я слышал, что ты говорила Риве, и понял, что это как-то связано с Эрин и сыном Эдисона. Я хочу знать, в чем дело.

Во всем облике Ботинок ощущалась какая-то непоколебимость. Он не слишком-то быстро соображал, но уж если что-то решал, то придерживался своей идеи с бульдожьим упрямством. Было бы совершенно нормально, если бы он остался здесь, перед ними, до тех пор, пока не выяснил то, что хотел выяснить.

— Хорошо, слушай, — сказала его жена, сжимая губы. В нескольких коротких фразах она изложила все, что произошло за то время, что Эрин побывала здесь.

Когда Маргарет закончила, Ботинки покачал головой:

— Все, что необходимо сказать Эрин, — это то, что Джош ее сводный брат.

— Рива не хочет этого, — резко ответила Маргарет.

— Эрин уже взрослая девушка, она сумеет это вынести. — Ботинки стоял на своем.

— Да, конечно, — сухо улыбнулась Рива. — Но сумею ли я?

— Если тебя беспокоит собственная репутация… — начала Маргарет.

— Не моя. Меня беспокоит репутация «Столет корпорейшн», — сказала Рива. — Как уже справедливо заметил Эдисон, вся эта история отразится на слишком большом количестве людей, а не только на мне, в случае, если станет общеизвестной.

Маргарет с мрачным лицом поднялась с кресла.

— Можно сделать только одно. Рива знает что, но она слишком горда для этого. Извините меня, пожалуйста, но мне пора принять лекарство.

Ботинки не собирался следовать за женой. Он стоял и по-прежнему хмурился, пока наконец Рива не заговорила:

— Ботинки, ты хочешь кофе?

— Что? Ах, да, конечно, — ответил он. Она налила ему чашку, а он тем временем уселся в кресло, где сидела Маргарет, положил сахар и размешивал черную жидкость, наблюдая, как она кружится в маленьком водовороте. Наконец он отставил чашку, даже не отпив, и поднял глаза на Риву:

— Она не желает этого, ты же понимаешь.

Рива в этот момент думала об Эрин. Куда именно она умчалась в такой ярости, осторожно ли она ведет машину, не случится ли с ней чего-нибудь.

— Что?

— Я говорю о Маргарет. Она не думает, что ты сделаешь что-нибудь, что сочтешь неподходящим. Она просто огорчена. Когда она сердится, частенько говорит то, что не думает на самом деле. Это уж так повелось.

Он все-таки хороший человек. Рива устало улыбнулась:

— Я знаю, не беспокойся.

Лицо его расправилось, но он еще не закончил.

— Она стала очень религиозной, много читает Библию и молится, почти целый час каждый вечер. Тогда она не пьет виски с кока-колой, что, конечно, лучше, и не принимает на ночь снотворное. У нее в голове какая-то мешанина. Мне кажется, все происшедшее тяготит ее, и чем больше лет проходит, тем больше это на нее давит. Случай с Джошем Галлантом как бы вернул нас всех на несколько лет назад.

— Да, это тяжело нам обеим.

— Дело не только в этом. Она так и не смогла свыкнуться с мыслью, что не имеет собственных детей. Ей, наверное, нужно было бы иметь пятеро или шестеро, чтобы присматривать за ними, быть всегда занятой. Вместо этого у нее всего одно дитя. Мне кажется, что на самом деле она всегда ревновала, что Эрин — твоя дочь, а не

ее. Каким-то образом она считает, что, если бы не забрала тогда ребенка у тебя, Бог бы послал ей ее собственного.

— Тогда она поступила так и полагала, что будет лучше для всех.

— Она поступила так, как хотела сама, а не как ты хотела или как тебе это было бы необходимо на самом деле. Она никогда об этом не забывает. Вот почему, когда Эрин приехала сюда, она испугалась, что ты забираешь ее, что ты забьешь ей голову всякими фантазиями и она не сможет уже больше быть счастливой с нами.

— Я никогда не собиралась делать ничего подобного, — сказала Рива, покачав головой. — Я просто хотела дать Эрин что-то из того, чего у меня самой никогда не было.

Ботинки кивнул головой.

— Многого из этого у Маргарет тоже не было. Она никогда ничего не говорит, но я знаю, что ее беспокоит. Никогда она не имела по-настоящему красивой одежды, драгоценностей, машин — всего того, что было у тебя с тех пор, как ты вышла замуж за Столета. Она никогда не бывала в тех местах, где бывала ты, никогда не видела всего того, что видела ты. Она чувствует это.

— Я не виновата. Я предлагала ей съездить вместе в Европу, и ты знаешь, вы оба можете всегда поехать в Колорадо или на острова.

— Мы знаем, но дело не в этом, а в тех людях, которых ты знаешь, которые знают тебя, в том, что ты можешь себе позволить, весь твой образ жизни. Иногда мне кажется, что она хотела бы хоть ненадолго превратиться в тебя.

— Ботинки, но так нельзя. У нее и так много всего есть. Есть ты, Эрин, люди, которые окружают ее всю жизнь, вся ваша долгая приличная семейная жизнь. У нее есть корни, настоящие друзья. Ей не приходится жить под постоянным пристальным взором посторонних, беспокоиться о том, что они говорят у нее за спиной. У нее есть ты, а не… — Рива замолчала. О некоторых вещах лучше было не говорить вовсе.

— Да, конечно. В основном она себя хорошо чувствует. Но есть дни, когда она сама себя ест поедом.

Рива остановила долгий взгляд на мужчине, который сидел напротив нее.

— Ты, должно быть, очень ее любишь, раз так хорошо ее понимаешь.

— Мы уже давно женаты, — ответил он, неловко ерзая в кресле.

— Да, и все эти годы ты заботился о моей дочери, обеспечивал ей стабильную семейную жизнь, давал ей домашний уют. Я всегда была тебе благодарна за это, хотя и не говорила слов признательности.

— Тебе не за что благодарить меня и сейчас, — сказал он, и голос его прозвучал грубовато. — Я отношусь к Эрин как к своей собственной дочери. Я всегда так к ней относился и всегда так буду относиться.

Рива улыбнулась, встретив его открытый взгляд. Потом она сказала:

— Я знаю, что Маргарет бывает резка и сварлива, но это не имеет значения. Она так много сделала для меня, что я обязана простить ей эти слабости.

— Она это тоже понимает, но не может порой с собой совладать. Я лишь боюсь, что она может потерять над собой контроль.

Рива взглянула в круглое, честное лицо и заметила, как Ботинки покраснел, заметила испарину, выступившую над его верхней губой, напряженность в его глазах. Ему стоило больших усилий так откровенно говорить о своей жене, но разговор был очень важным. Наконец до Ривы стало доходить, что Ботинки боится, как бы Маргарет не вынудила его сделать что-то, что ей самой не хотелось бы делать, — как она уже когда-то сделала много лет назад.

Она кивнула головой.

— Я помню об этом. Не беспокойся. Я ни за что не сделаю то, что не хочу делать.

— Возможно, — сказал он. — Боюсь только, что ты не отличишь своего истинного желания от того, что тебе внушат.

Рива ничего не ответила, потому что растерялась.

Ноэль рано покинул Бон Ви. Он знал, что это — трусость. У него не было желания вести бессмысленные разговоры за завтраком, не хотелось видеть Риву после всего, что произошло ночью между ними.

Он просто потерял над собой контроль.

Рива выглядела такой недоступной в своем блестящем кремовом платье, она так давно недоступна для него, что невыносимо видеть ее в руках Эдисона Галланта хотя бы минуту. Ее как будто запачкали. Она же, казалось, не замечала этого, может быть, даже спровоцировала Эдисона каким-то образом. Одна эта мысль сводила Ноэля с ума.

Более того, он желал, чтобы она увидела в нем такого же сильного мужчину, как и в том, другом. Он мог бы достичь успеха. У Ривы было тонкое чутье на людей.

Но Боже правый, никогда он не ощущал такую зыбкость почвы под ногами, как тогда, в первую неделю в качестве военного советника во Вьетнаме. Но именно это ему было необходимо, когда отец выкинул его из родного гнезда ради невесты, которую они оба желали. Ноэль ощущал такую боль, такое разочарование, что для него не имело никакого значения, жив он или мертв Или он сам себя в этом убедил? Он понял, как дорога ему жизнь, когда над головой просвистел первый осколок снаряда. Жалость к самому себе, мелочная вздорность, из-за которой он и присоединился к морским пехотинцам, вместо того чтобы, приняв отставку, уехать работать в парижскую контору отцовской компании, — уступили место здоровой злости. Эта злость так и осталась с ним, помогла ему выжить, когда его пытались убить. Половина тех подвигов, за которые позже ему прикололи массу медалей на грудь, была совершена им лишь потому, что он просто отказался сделать хотя бы шаг в сторону. Он сделал так однажды, и навсегда оставил позади свое прошлое. И не намеревался больше к нему возвращаться.

Ноэлю нравилось самому вести машину, нравилось слышать двадцатицилиндровый мотор «БМВ-750-ИЛ», нравилось вписываться в изгибы Великой речной дороги, которая бежит вдоль Миссисипи. В его натуре была привычка управлять. Было ли это его преимуществом или недостатком — он не знал, ему было все равно. Большая часть людей, располагавших той или иной властью, слишком уж пеклись о своей безопасности. Они нанимали телохранителей, устанавливали противоугонные устройства в своих машинах. Даже Джордж, знала об этом Рива или нет, получил подготовку по защите своих пассажиров. Не говоря уж о том, что у него был большой запас прочности благодаря вьетнамскому опыту. Ноэль, однако, предпочитал полагаться на самое лучшее устройство в своей машине — пистолет, лежащий в перчаточном отделении «БМВ», на ношение которого он получил разрешение. И на себя, конечно.

Ему стало жарко, когда он вспомнил, как обнял вчера Риву. Уже давно у него не было женщины, целая вечность прошла с тех пор, как он прикасался к Риве. Он знал, как это будет, и именно так все и произошло. Запрещенные сладости. Он опять почувствовал себя дваддатиоднолетним юношей посреди бушующей трагедии Эдипа. Или это все было фарсом? Сейчас, по прошествии стольких лет, трудно сказать.

Что бы там ни было, в памяти его остался ее запах, вкус ее губ. Они были частью его самого, как будто бы даже им самим. Он вызывал ее образ тысячи раз во время бессонных ночей. Образ этот был теплым, чувственным. Она проскальзывала к нему в кровать, он будто бы даже ощущал ее наготу, ощущал ее нежные ласки, видел ее грациозные движения, это помогало ему, успокаивало его. Но реальность была такова, что заставляла его усомниться: в здравом ли он уме? Даже сейчас, думая об этом, он ощущал какой-то внутренний огонь, поглощающий все его существо. Ему стоило больших усилий, чтобы не показать, как больно ему было.

«Позаботься о Риве».

Вспоминая эти слова, он вцепился в руль с такой силой, как если бы душил своего врага. Его отец осмелился произнести эти слова, лежа на смертном одре. Его отец взял его за руки, вложив в свое пожатие угасающую силу, поглядел на него с надеждой и отчаянием, но и с любовью. Он приказал ему. Знать бы, что он имел в виду. Было ли это высшее проявление доверия или разрешение? Ноэлю не требовалось никакого позволения. Оно ему никогда не требовалось. Ему необходимо прощение.

Он бы позаботился о Риве.

Обычно Ноэль не посещал заседаний различных клубов. К нему не раз обращались с приглашением вступить в тот или иной клуб Нового Орлеана по возвращении из Вьетнама, но всякий раз он отклонял предложение. Он по природе не был общественным человеком, а побывав в Европе, вообще отошел от концепции улучшения общественного порядка. Сегодня ему, правда, предстояло присутствовать на обеде в Торговой палате — он принял приглашение одного своего приятеля. Однако на обеде его больше интересовала личность оратора, чем участие в каких-либо общественных делах. Спикером будет Эдисон Галлант.

Несколько часов спустя Ноэль сидел, наблюдал и слушал этого человека. Он оценивал его слова, его внешность, как ему казалось, беспристрастно. Галлант производил впечатление человека сильного, с хорошо поставленным голосом, броской внешностью, в которой чувствовалось подражание стилю Кеннеди. Он даже говорил с южным акцентом. Он отстаивал доктрину активного лидера, выступал за урезание субсидий на развитие экономики штата. Но истинного содержания в нем не было. Кроме того, в движениях его не было раскованности, а с лица не сходила напряженность, что свидетельствовало о том, что он не столь уверен в себе, как пытается показать.

Все, что Галлант намеревался сказать, было хорошо принято, а после обеда его сторонники столпились вокруг него, чтобы немедленно о том сообщить. Лишь через некоторое время Ноэль сумел пробиться к нему и поговорить. После должных комплиментов в адрес его речи Ноэль попросил уделить ему несколько минут для личного разговора.

На лице Эдисона отразилась настороженность..

— Это очень важно?

— Возможно.

— Что это значит?

— Я не представляю, что именно вы полагаете важным. У меня было такое впечатление, что взносы в пользу предвыборной кампании всегда интересуют кандидатов.

Эдисон поджал губы:

— У меня достаточно средств на проведение предвыборной кампании, я бы даже сказал, более чем достаточно.

Ноэль наклонил голову, несколько удивленный.

— Если у вас более чем достаточно средств, тогда не стоит тратить ни мое, ни ваше время.

— Подождите, — сказал Эдисон. — Что именно вы хотите обсудить, связанное с деньгами?

— Дело, представляющее взаимный интерес, — надеюсь, понятно?

Эдисон то ли фыркнул, то ли издал смешок:

— Я всегда сумею использовать человека, подобного вам, в своих интересах. Я подойду к вам через минуту.

Через полчаса оба сидели в кафетерии, расположенном в той же гостинице, где прошло собрание. Никого не было, кроме прислуги в розового цвета униформе, убиравшей остатки еды со столов.

— Вы упомянули слово «взносы», — сказал Эдисон, когда они заказали кофе, а официантка ушла выполнять заказ.

Ноэль откинулся на стуле. Прямота вопроса раздражала, но и имела свои преимущества. Раздражала потому что, очевидным становилась попытка оказать давление, ну а преимущество заключалось в том, что ничего иного от Эдисона Ноэль и не ожидал.

— Кажется, у вас достаточно денег?

— Я передумал. Всегда есть нужда в дополнительных средствах, тем более, если мы собираемся обсудить сделку.

— Есть такая возможность, — ответил Ноэль.

— Сколько?

Ноэль спокойно поглядел в глаза политику:

— Как много вам нужно?

— Сколько угодно, приобретенных законным образом, — сказал Эдисон, вновь рассмеявшись.

— Что же останавливает?

Улыбка исчезла с лица Эдисона. Он перегнулся через стол:

— У меня нет настроения крутиться вокруг да около. Чего вы хотите?

Ноэль поднял ложку, высвободив ее из салфетки. Он нарисовал ложкой круг на столе. Затем положил ее на место. Наконец он произнес:

— Информация.

— О чем?

— О вашей связи с Ривой Столет.

Эдисон улыбнулся и откинулся на стуле.

— Нужно было бы догадаться с самого начала.

— Разве? — На лице Ноэля не дрогнул ни один мускул.

— Вы тоже хотите заполучить эту сучку?

— Я хочу напомнить, что вы говорите о вдове моего отца и мне не нравится ваша терминология. Я считаю это оскорблением памяти моего отца.

— Боже, я думал, подобное дерьмо уже никого не интересует с тех пор, как закончилась Гражданская война.

— В этом заключается ваша ошибка.

— Какого черта тогда вам надо? Вы хотите заполучить деньги, доставшиеся ей от старика, но при этом сохранить ее драгоценное имя?

— Меня больше интересует, что вам от нее нужно?

— Я хотел бы ее время от времени трахать, если так интересно.

— А чего она хочет? — Голос Ноэля зазвучал угрожающе.

— Бог знает. Я никогда этого не знал.

Ноэль внимательно изучал его.

— Я не думаю, что вы говорите правду.

— Вполне достаточно для вас, — сказал Эдисон.

— Что же, тогда вы не дали мне того, чего я хотел, — заметил Ноэль мягко.

— А мне кажется, дал. Информацию.

— То, что вы мне сказали, я мог бы раздобыть и в любом другом месте, может быть, не так быстро.

Лицо Эдисона отразило тревогу. Ему явно не нравился твердый взгляд серых глаз Ноэля. Он махнул рукой:

— Ладно. У вас значительно больше шансов, чтобы заполучить эту сучку. Да и власти для этого больше. Ну а уж как вы этого добьетесь, не мое дело. Так что именно вы хотите знать?

 

11

Сидя на стуле в парадной галерее, Рива наблюдала, как в Бон Ви приехал Дуг Горслайн. Дело близилось к вечеру, полчаса назад вернулась Эрин — в самый раз, чтобы не опоздать на назначенную встречу. Одним из многих положительных качеств девочки было то, что она всегда помнила свои обязательства. Она избегала и Риву, и Маргарет, взяв для развлечения у няни детей Ноэля. Няней была одна из внучек Джорджа и Лиз. Эрин резвилась с Коралией и Пьетро рядом с бассейном, наблюдая за их поединком в воде и заботясь о том, чтобы бесенята не слишком много находились на солнце.

Фотограф вышел из машины и долго разглядывал дом. На некоторых людей Бон Ви производил такое впечатление — смесь восхищения, ностальгии, окрашенные легкой завистью. Рива почувствовала к нему большую симпатию за то, что он мог благоговеть перед былым величием, а не только вести хронику настоящего. Дуг Горслайн прошел по дорожке и исчез под галереей. Через секунду зазвонил дверной звонок. Рива выждала, пока его впустили в дом. Затем она поднялась и прошла в дом и верхний холл к задней галерее.

Она не любила азартных игр, как бы хорошо ни был просчитан риск. Ладони ее вспотели, а желудок тянуло. Разные образы мелькали у нее в уме, вызывая легкую улыбку на губах. Она пока не могла хорошо себе представить, то ли она — паук, пригласивший муху в гости, то ли к ней пришел волк с бабушкой в животе.

Она пыталась устроить жизнь своей дочери. Мысль эта вызвала в ней чувство вины. Намерения ее самые лучшие, но это не имело большого значения. Она всегда была убеждена, что не стоит намеренно вмешиваться в жизнь других людей. Конечно, иногда этого просто нельзя избежать, но никогда не стоит вмешиваться в чужую жизнь специально, преследуя при этом собственные интересы. Ее единственным выигрышем на этот раз могло быть душевное спокойствие, но принцип все же оставался прежним.

Она надеялась, просто надеялась, что Дуг Горслайн сумеет занять место Джоша Галланта в сердце Эрин. Он был аккуратен, умен, красив и обладал тем родом настойчивости, которая обычно нравится молодым женщинам. Плюс ко всему он без памяти влюблен в Эрин. В то же время это могла быть лишь игра, и тогда он становился крайне опасен из-за своих журналистских инстинктов.

С задней части верхней галереи открывался вид на бассейн, а за ним виднелся ряд колонн, за которыми просвечивала лужайка, обсаженная старыми деревьями, аллея их вела к декоративному пруду. Сияние полуденного солнца разливалось белым серебром по крыше храма, стоявшего посреди недвижных вод, окруженных камышом. Даже с галереи была видна фигура огромного спокойного Будды, мерцавшая в полумраке храма.

Храм был любимым местом Космо. Летними утрами они частенько пили там кофе, наблюдая восход солнца. После его смерти Рива редко бывала там. Слишком остро напоминало ей это место недавнюю утрату.

Ей показалось странным, что Дуг Горслайн направился именно в этом направлении, нарушая, по ее понятиям, простые приличия. Допустимым для него было войти на территорию бассейна, но место, куда он направлялся теперь, было слишком частным.

Через минуту Рива поняла, почему он туда шел. Эрин и двое детишек покинули бассейн и вошли в храм. У них был пикник у подножия гигантского Будды.

— Кто это?

Рива вскочила, испуганная вопросом Маргарет. Она была так поглощена сценой, разворачивавшейся внизу, что не слышала, как в галерею вошла ее сестра.

— Это Дуг Горслайн, — ответила Рива, ожидая взрыва.

— Дуг… Это, случайно, не тот фотограф, который?.. Что он здесь делает? — Голос Маргарет перерос в визг.

— Успокойся, он хотел увидеть Эрин.

— Ты с ума сошла? Ты знала, что он придет? Когда ты говорила сегодня утром что-то насчет фотографа, я и представить себе не могла, что ты имеешь в виду его. Я думала, что это имеет какое-то отношение к кампании или к колледжу.

— Это имеет отношение к молодому человеку, который проявляет интерес к Эрин. Нечто совсем иное, чем Джош Галлант.

— Он из газеты! — Маргарет не могла поверить, что Рива не осознает всей опасности положения. Как будто ее вопли могли что-либо прояснить. Глаза ее расширились от ужаса, когда она увидела, как молодой человек подошел к храму и, оказавшись внутри, опустился на одно колено, присоединяясь к пикнику.

Рива взяла сестру за руку и слегка тряхнула ее.

— Возьми себя в руки! Ты что, хочешь, чтобы все в доме знали о происходящем?

— Возможно, они уже знают. Никаких секретов не останется, если этот кретин сунет свой нос в наши дела.

— Не думаю, что он ищет скандала.

— Ты просто дура, — сказала сестра.

— Ради Бога, Маргарет, он сделал фотографию. В этом нет преступления.

— Он хочет еще что-нибудь вынюхать здесь. Я не могу поверить, что ты позволила ему сюда войти, что ты сама его пригласила сюда.

Рива не обращала никакого внимания на ее разглагольствования. Коротким жестом она призвала ее к тишине, застыв в сосредоточенном молчании. Прямо из-под галереи доносились голоса. Они увидели, как появился человек. Он быстрыми шагами обошел бассейн и направился к озеру. Когда он вышел из тени дубовой аллеи, солнце заиграло в его белокурых волосах.

Это был Джош Галлант, очевидно, только что приехавший из конторы своего отца. Эрин его заметила, ее радостный голос разнесся над озером. Она вскочила на ноги и бросилась по тропинке через мостик, который был перекинут от храма к берегу. Она кинулась к нему в объятия и подняла лицо для поцелуя. Они прильнули друг к другу, и, казалось, их поцелуй длился вечно. Наконец они пошли к храму.

— Ты это видела? — зашипела Маргарет. — Ты видела?! Это надо прекратить! Ты должна что-то сделать! Если ты этого не сделаешь, если ты не прекратишь это безобразие, тогда я вмешаюсь. Ты слышишь меня, я вмешаюсь!

Маргарет отступила на шаг от сестры, затем повернулась к широкому дверному проему, который вел в дом. Рива ничего не ответила, потому что они уже были не одни. Бывшая жена Ноэля подошла к ней в то время, как Маргарет проскользнула в дверь. Констанция встала рядом с Ривой и, прикрыв глаза от солнца рукой, стала смотреть на храм. Она улыбнулась, увидев на мостике рядом с Эрин своих детей.

Они обе наблюдали, как Эрин, взяв за руки Коралию и Пьетро, пошла к дому. Вслед за ними двинулись и молодые люди.

После вчерашнего приема Рива впервые увидела Констанцию. Та просыпалась довольно поздно и еще не переоделась к ужину. Ее темные волосы были растрепаны, на ней не было никакого макияжа, а яркий, цвета морской волны, халат в тон тапочкам был небрежно подпоясан. Ей было немногим больше тридцати пяти, и она была великолепна.

Чтобы нарушить становящуюся неловкой тишину, Рива спросила:

— Ты хорошо выспалась?

Констанция улыбнулась, и в улыбке ее крылась насмешка:

— Да, мне очень понравился твой друг Дант. Он очень симпатичный и забавный человек.

— Да, — вежливо согласилась Рива. — Как видишь, ты можешь не беспокоиться о своих детях. Эрин развлекает их.

— Как мило с ее стороны. Я вижу, она, как и ее тетушка, предпочитает чтобы мужчины сопровождали ее парой.

— Не поняла?

— Ничего, ничего, — сказала Констанция, смешавшись перед холодностью тона Ривы. — Просто у тебя, по-моему, столько друзей-мужчин, что мне пришла в голову мысль: не одолжишь ли ты мне Данта?

— Он не принадлежит мне, и я не могу его ни держать, ни одалживать, — сказала Рива ровным голосом. — У него собственные друзья.

— Как это великолепно! Значит, ты не возражаешь, если я его похищу?

— На время твоего пребывания здесь?

— Может быть, и дольше, если получится. — Улыбка женщины стала хищной.

Рива повернулась и взглянула в лицо Констанции.

— Я не понимаю, на что ты намекаешь, но это не имеет значения. Как я уже сказала, Дант сам выбирает себе друзей.

— Странно.

— Почему?

Женщина пожала плечами:

— Ты так серьезна. Мне кажется странным, что ты не ревнуешь.

— Чтобы ревновать, надо бояться.

— Ты не боишься меня? Такое доверие!

— Тебя это беспокоит? — спросила Рива. — Может быть, потому, что мне известно — Данта сейчас занимают иные проблемы.

— Да?

Скептицизм, прозвучавший в голосе Констанции, начал раздражать Риву.

— Например, неожиданное появление у него на озере наркотика Экс-Ти-Си, известного еще как «Экстаз». До сих пор ему удавалось избегать наркоманов, но, похоже, этому пришел конец. Ему вовсе не хочется, чтобы его ресторан стал очередным местом для сборищ этого сброда. Он слишком много работал, чтобы лишиться того, что имеет.

— Ты разговаривала с Дантом сегодня утром? Он приезжал сюда?

— Он позвонил мне.

— И он не позвал меня к телефону?

— Нет.

Констанция передернула плечами:

— Значит, он очень озабочен этими своими наркотиками. Мне это неизвестно.

Слова ее прозвучали так, словно наркотики от этого ее незнания становились менее опасными. Рива заметила:

— Это уже не новость, просто это вновь открылось и быстро, слишком быстро становится большой проблемой. Он делается из смеси высушенных растений, поставляемых с земель юго-западных индейцев. Но он дает летальные исходы чаще, чем любой другой наркотик, вызывает очень странные реакции, и физические, и умственные, но главная его привлекательность состоит в том, что он вызывает эротические переживания.

— Ах, вот оно в чем дело!

Рива сомневалась, что гостья на самом деле что-либо поняла. Сама она беспокоилась за Данта. а не за те последствия, которые вызывал новоизобретенный наркотик. Многие, в том числе и ее сестра Маргарет, полагали, что Дант знает гораздо больше о наркобизнесе на озере, чем говорит, и получает немалый доход от того, что держит свой ресторан вне досягаемости грязных дельцов. Уже многие годы, с той поры как он вертелся среди итальянцев на французском рынке, ходили слухи о его связях с подпольным бизнесом и разными грязными делишками. Рива знала, что у Данта водились друзья, чьи финансовые доходы не выдержали бы серьезной проверки. Но оба, она и Дант, прошли вместе такой длинный жизненный путь, что Рива не верила никаким дурным слухам о нем. Он был правоверным католиком, его воспитала в строгости его мать из народа кажунов. За все годы их знакомства она ни разу не видела, чтобы Дант оказался замешанным в чем-то бесчестном. Ей это казалось достаточным, чтобы не верить никаким иным слухам.

— Разве ты сама не видишь, что для быстротечного романа ты выбрала не того мужчину? — продолжила Рива.

— Думаешь, ему это неинтересно? — Констанция с вызовом посмотрела на нее, высоко вздернув подбородок.

— Не скажу тебе точно. Просто я знаю, что Дант — особенный.

— Ну да, кажунский плейбой.

— Нет, вовсе нет.

— Я слышала о нем другое мнение.

— Ты слушаешь не тех людей. У него есть, конечно, свои женщины, но совершенно определенный тип. Не те женщины, которых может ранить разрыв.

— Ты хочешь сказать, что я…

— Нет, нет, — поспешно сказала Рива. — Я просто пытаюсь тебе объяснить, что Дант из тех мужчин, которые если уж возьмутся играть, то будут играть по-крупному. Может быть, ты сумеешь привлечь его, но его можно легко ранить…

— Уж ты-то, вероятно, хорошо это знаешь.

Внизу у бассейна собрались Эрин и все остальные. Рива ощутила потребность находиться вместе с ними, присоединиться к их смеху, к их незатейливой болтовне. Она отвернулась от Констанции, кинув через плечо:

— Да, я должна хорошо знать это.

— Мне так стыдно, — плакала Ребекка, жалуясь Данту в тот вечер, когда она впервые танцевала на столе в баре и на ней не было ничего, кроме туфель на трехдюймовых белых каблуках с огромными бантами и белого нейлонового лоскутка, державшегося на тоненьких тесемках.

Это была единственная работа, которую она сумела найти. Место посудомойки уже было занято за то время, пока она поправлялась после родов, механическим монстром, в котором вода была невыносимо горячей для человеческих рук, а в мыльном растворе можно было растворить золотое кольцо. Она не была ни слишком изысканна, ни слишком стара, чтобы работать официанткой. Когда же она попыталась наняться продавщицей в магазин, пожилая седая женщина с усиками бросила такой взгляд на убогую одежду Ребекки, что та почувствовала себя совершенно тупой, несмотря на девять классов образования. Она откликнулась на объявление и попыталась наняться горничной. Для поездки по адресу использовала последнюю монетку на автобус до Кеннера и в результате лишь услышала, что требуется надежная негритянка средних лет.

Она была в отчаянии. Маргарет настаивала, что Ребекке нельзя возвращаться домой ради здоровья матери и что зарплаты Ботинок не хватит на содержание двух домохозяек. Еще два месяца после родов сестра присылала ей деньги, потом решила, что этого достаточно. Ребекка задолжала за квартиру, за электричество, она съела последнюю банку рыбных консервов. Два вечера подряд Дант делил с ней свой ужин. Когда однажды вечером она увидела вывеску «Требуется помощь» на двери небольшого ресторанчика, набравшись смелости, она вошла внутрь.

Мужчина, с которым она разговаривала, был безобразно жирен — напоминал воздушный шар, наполненный водой. Он был лысым, его брови походили на желтых гусениц, выражение лица было гнусным. Он, однако, не стал спрашивать ни о ее возрасте, ни о ее образовании, только попросил ее медленно повернуться перед ним, затем поинтересовался, умеет ли она танцевать. Она сказала, что умеет. Это было правдой, ведь они с Маргарет и Бет разучивали и вальс, и румбу, и твист. Толстяк дал ей пару белых туфель и попросил примерить их. Они пришлись впору. Тогда он потряс своим двойным подбородком, что можно было расценивать как согласие, и сказал ей прийти в шесть вечера.

Когда она вернулась, он дал ей тесемочки с тряпочкой. Она сразу поняла, что это такое, но не представляла, как это нужно надевать на себя. Одна из девушек научила ее этому — негритянка цвета кофе с молоком, назвавшаяся Трикси. Она зачесала волосы Ребекки назад, так что они переливающейся волной ниспадали ей до середины спины, приладила к тесемочкам лоскуток материи. Ширина лоскутка, сказала она, строго контролируется полицией, поэтому он должен строго закрывать то, что нужно. Трикси обрушила на нее поток информации о том, как девушки умудряются зарабатывать неплохие деньги на чаевых, о том, как некоторые мужчины пытаются ущипнуть или погладить их, затем потребовала, чтобы Ребекка поторапливалась, иначе придет босс и поинтересуется, что именно их задерживает. Жирный старик был подонком и требовал, чтобы девочки виляли задницами и трясли грудями позазывнее. Кстати, если вдруг нагрянет полиция, Ребекка должна говорить, что ей восемнадцать лет, и ни днем меньше.

В грязной комнатенке позади бара не было зеркала. Однако Ребекка и так понимала, что она раздета дальше некуда. Время от времени они прогуливались с Эдисоном по Бурбон-стриту и заглядывали в открытые двери баров. Ей приходилось видеть женщин, стоящих на столах, иногда даже танцующих. Она знала, что от нее требовалось. Но она чувствовала себя более обнаженной, чем они.

— Я не смогу этого сделать, — сказала она и потянулась за трусиками. Трикси, на которой, кроме зеленого лепестка, были лишь зеленые сапоги с отворотами, как на стрелках из Шервудского леса, нахмурилась и уперлась кулаками в костлявые бедра.

— Это еще что такое? — спросила она. — Ты что думаешь, что лучше нас всех?

— Нет, просто я не смогу.

— Может быть, у тебя есть папочка, который оплатит твои счета? Может быть, ты богатая сука, которая занимается этим для развлечения?

— Мне очень нужны деньги, иначе я не пришла бы сюда. Но я буду выглядеть глупо, когда выйду на стол!

— Ты привыкнешь. Все, что от тебя требуется, — не думать об этом.

— Как? Как же мне об этом не думать, когда все эти мужчины будут на меня глазеть?

— Ну и пусть! Что с того? Или что, ты по-иному устроена, чем все остальные? — Взгляд Трикси был холоден и пуст, как будто она не испытала тех переживаний, которые ей пыталась объяснить Ребекка, как будто она запрятала их куда-то далеко, в темный угол своей памяти.

— Нет, просто…

— Послушай, если ты сейчас не выйдешь, то мы обе по-крупному влипнем. Этот жирный подонок не любит беспорядков. Он однажды отправил в больницу девушку лишь за то, что она не поделилась с ним своей выручкой. Если он сегодня не заработает, то подумает, что это случилось по твоей вине.

— Но ведь он не сможет меня заставить это сделать, — сказала Ребекка. Она начала искать, как развязать тесемочки.

— Он заставит тебя пожалеть, что ты этого не сделала. Если ты уйдешь, он подумает, что я тебе что-то такое рассказала, и прилипнет ко мне. Ты ведь этого не хочешь? — Увидев, что Ребекка заколебалась, Трикси продолжила: — Кроме того, кто узнает и кому какое дело, чем ты занимаешься?

— Мне есть до этого дело.

— О, но это же твое тело. Ты можешь зарабатывать деньги с помощью своего тела. Если кто -

нибудь заботился бы о тебе, кого-нибудь волновало бы, что ты здесь работаешь, тогда бы ты сюда и не пришла вовсе.

Правда, содержавшаяся в ее словах, ранила. Вскоре Ребекка открыла, что боль можно уменьшить, не думая, не чувствуя. Она ощутила, как на нее напало какое-то отупение, куда-то исчезли злость и добродетельность, осталось только отчаяние. Когда Трикси, взяв ее за руку, повела в зал, она не сопротивлялась.

Она как будто очутилась посреди кошмара. Это было нечто ужасное и в то же время нереальное. Музыка играла так громко, что сотрясались стены. Мужчины сидели за столиками так близко, что касались друг друга плечами. Ребекка не могла пройти, ей приходилось переступать, обходить их, некоторые тянули руки, чтобы пощупать ее. Запах дешевого виски и кислого вина смешивался с плотным сигаретным дымом, так что Ребекка с трудом могла дышать. Через несколько минут все ее тело, ее волосы пахли виски и дымом. Единственным положительным моментом было тусклое освещение. Это затрудняло подсчет денег за выпитые виски и вино, и официантки неплохо на этом зарабатывали — так это объясняла Трикси. Одновременно это создавало иллюзию скромности.

Вероятно, ее свежесть, неловкость и смущение, а может быть, длинные золотисто-коричневые волосы и мягкие контуры тела, еще полного после беременности, сделали ее чрезвычайно популярной в тот вечер. Куда она ни оборачивалась, все мужчины глядели на нее, заговаривали с ней, кивали и делали знаки руками. Ей помогли взобраться на стол — Трикси уже была там. Она шепнула Ребекке в ухо:

— Ни о чем не думай, просто работай. Старайся выглядеть посексуальней.

Ребекка не представляла, что делать. Вместо этого она лишь отчаянно пыталась забыть о том, где находится и как одета, а вернее, раздета, забыть о мужчинах, смотревших на нее снизу вверх красными и жадными глазами, купивших этот танец. Она закрыла глаза и стала думать об Эрин, о матери, о неоплаченных счетах. Затем ритмичная музыка захватила ее. Это просто работа. Это просто работа.

Дант поджидал ее прихода. Она вернулась далеко за полночь. Сначала он побледнел, потом покраснел, когда она рассказала ему, откуда пришла, чем занималась.

— Боже мой, ну почему ты мне не сказала? Я бы подыскал для тебя что-нибудь другое!

Чувства, так долго сдерживаемые, хлынули наружу. Лицо ее искривилось:

— Ничего не было! Я искала! Я на самом деле искала!

— Говорят, что жирный подонок, который заведует этим кабаком, нанимает девушек для танцев, а потом торгует ими. Он сутенер, Ребекка.

— Сутенер?

— Он продает девушек мужчинам за деньги.

Она уставилась на него, пораженная смыслом сказанного. Глаза ее наполнились слезами, они повисли на ресницах и потекли по щекам обильными потоками.

— Но больше ничего нет, Дант. Что же мне делать?

Он сочувственно коснулся ее плеча, вздохнул и обнял ее.

— Ничего, все в порядке, — шепнул он ей, — ничего, ты так далека от всей этой грязи.

— Для одного старика я танцевала шесть раз, — рыдала она на плече Данта. — Шесть раз! Он не пытался щупать меня, как другие, не совал мне денег в мой костюм… Он давал мне двадцать долларов каждый раз. Каждый раз! Когда он давал мне деньги, а при этом кланялся и целовал мне руку, я чувствовала себя ужасно.

— Забудь об этом, — тихо сказал Дант и погладил ее по голове.

Они стояли посреди ее комнаты, в которой он поджидал ее возвращения. Был май месяц, окна открыты, через них в комнату проникал теплый ночной воздух. С потолка на проводе свисала электрическая лампочка, свет от нее был тусклым и желтым. Она чувствовала тепло и силу его рук, слышала биение его сердца. Ей было уютно и спокойно. Она прислонилась к нему. Она так устала. Так ужасно устала…

— Дорогая, — вымолвил Дант. Голос его стал сиплым от волнения. Она почувствовала, как что-то твердое уперлось ей в живот, и поняла, что происходит.

— Извини, — сказала она, пытаясь высвободиться из его объятий.

— О, дорогая, — прошептал он, наклонив голову и лаская ее губы своими губами. Поцелуй его был мягким и почти робким, как будто он боялся, что она возмутится. Такого с ней еще не было. Он всегда так добр к ней, она так многим ему обязана. Она любила его с той нежностью, которой не было и в помине во время ее краткой влюбленности в Эдисона, и ощущала потребность быть любимой — эта потребность была как боль.

Она повела его в спальную комнату. Там, в темноте, рассеиваемой лишь тусклым светом из другой комнаты, они вдохнули дыхание друг друга и ощутили вкус друг друга. Он взял ее лицо в свои руки, прижал губы к ее глазам, целовал их, целовал ее брови и ее скулы, ее подбородок. Он провел ладонями по ее плечам, сомкнул ее руки вокруг себя, укачивая ее в самозабвенной радости.

Она ощутила мышцы его спины, вдохнула запах его тела, почувствовала на губах соленый вкус его пота. Дрожащими пальцами она вытащила из джинсов его рубашку, и руки ее скользнули внутрь, проведя ладонями по его груди.

Они медленно легли на провалившийся матрас и скрипящие пружины ее кровати. Дант замешкался, расстегивая пуговицы ее платья, у него перехватило дыхание, когда он стал ласкать нежные очертания ее груди закрытыми веками, прикасаться к ним всем своим лицом. Она почувствовала, как его горячий и влажный язык нежно коснулся одного соска, потом другого. Он ласкал пальцами ее плоский живот, медленно скользя вниз, пока не достиг пушистого островка.

И замер.

Ребекка почувствовала, как он содрогнулся. Он тесно прижал ее к себе, медленно раскачивая и уткнувшись лицом ей в шею. Она вдруг ощутила на шее его слезы.

— Что случилось? — прошептала она в волнении, провела руками по его телу, как будто ища рану, которая доставила ему боль.

— Я не могу. О Боже мой, дорогая, я не могу.

— Но почему? Разве ты… разве ты не хочешь меня? — Голос ее был напряженным и испуганным. Она быстро провела пальцами по его телу, но напряженность, возбудившая ее, исчезла.

— Больше жизни, больше жизни. — Он остановился на мгновение, она услышала скрип его зубов, а губы скривились в какую-то гримасу.

Огорченная, она спросила:

— Что случилось? Дант, скажи мне.

— Молчи, молчи. — Голос его был хриплым от волнения. — Это не твоя вина, а моя.

— Я не понимаю!

— Просто я вижу тебя — как мадонну с младенцем, как Пресвятую Деву, слишком священную, чтобы ее можно было коснуться. Я вижу тебя в крови, но не кричащую от родовых мук. Я вижу тебя как Марию, мать Господа, который прощает человеческие прегрешения против нее. — Голос его оборвался. — Я вижу тебя где-то очень высоко над собой!

— Но я вовсе не такая!

Он конвульсивно сглотнул:

— Для меня ты такая.

— Мария была чиста и не совершала ошибок, как я. Она не покинула своих мать и сестру. Она не бросила свое дитя. Она не танцевала обнаженной перед… перед мужчинами.

Слезы потекли потоком, как кровь из глубокой раны. Она не знала, откуда они берутся: они просто текли и текли — слезы вины, боли и печали. К ним примешивалось отчаяние, что они с Дантом никогда не смогут быть вместе. Она думала, что отныне они всегда будут вместе. Она даже не знала, как этого хотела, как ей это было необходимо, до той поры, пока эта надежда не исчезла.

— Я не могу обладать тобой даже в воображении. Ты… Я не знаю, смогу ли я тебе это объяснить. То, что я чувствую по отношению к тебе, так драгоценно, что даже ранит. Я так тебя боготворю, что даже коснуться тебя не смею. Это было бы то же самое, как прикоснуться к мадонне. Я думаю… Мне кажется, я никогда не смогу любить тебя…

— Но я не хочу, чтобы ты относился ко мне как к мадонне. — Тело ее прижалось к его телу, она резкими короткими движениями пыталась возбудить в нем ушедшую страсть.

— Я не могу ничего с собой поделать. Бог знает почему…

— Я — это только я, — возбужденно закричала она. — Я — это я!

— Тихо, — зашептал он. — Прости меня, пожалуйста.

— Нет, вина только моя, только моя!

— Не говори так. Никто не виноват. — Он вытер слезы тыльной стороной ладони, крепче прижал ее к себе, она ощутила теплоту его дыхания. — Просто так уж происходит.

Уже почти рассвело, когда он в последний раз коснулся губами ее лба и выскользнул из постели. Видимо, она немного задремала у него в объятиях, но не заснула. Она смотрела, как он прошел через комнату, остановился в дверях и взглянул на нее. Лицо его было так безрадостно, что она чуть не разрыдалась. Но слез больше не осталось.

Наконец он повернулся и, пройдя через гостиную, вышел на черную лестницу. Дверь за ним тихо закрылась.

На следующий день Ребекка не видела Данта. Он не приходил к ней, а она его не искала. Им требовалось провести порознь какое-то время, может быть, несколько часов. Он, очевидно, зайдет к ней перед тем, как она уйдет на работу. В конце концов нужно было обсудить, где же ей работать, раз уж он думал, что сумеет ей что-нибудь найти.

После обеда к ней прибежал мальчик-посыльный из бакалейной лавки в нижней части улицы. Кто-то срочно требовал ее к телефону, иначе бы бакалейщик никогда его не прислал.

Звонила Маргарет. Ребекка должна приехать домой. Ее мать умерла, сказала сестра, и будет странным, если Ребекка не приедет на похороны.

Ребекка ошибалась, слезы у нее еще были. Она была благодарна тому старику, который дал ей столько денег Она купит на них автобусный билет и приличное платье, в котором приедет на похороны.

Она остановилась в доме, где родилась и выросла, где теперь жили Маргарет и Ботинки, провела в этом доме день до похорон и три дня после. Маргарет ей едва разрешила подержать немного на руках малышку Эрин. Не стоит ей так привязываться к девочке, сказала сестра, по крайней мере, если она все равно собирается уезжать.

Возможно, Маргарет и была права. Ребекке хотелось вновь расплакаться, когда она взяла девочку на руки, вдохнула младенческий запах, почувствовала теплый комочек около груди. Иногда, когда Эрин спала, она садилась рядом и нежно гладила ее по головке, одолеваемая самыми дикими мыслями. Ее воображение рисовало ей картины, как она, завернув ребенка, уезжает с ним ночью из дому, приезжает в свой город, ходит с девочкой на руках по улицам, заходит в бакалею, всем показывая своего ребенка и повторяя:

— Это мое дитя. Оно выросло внутри меня. Это мое дитя.

Она не могла этого сделать. Она не могла дать Эрин ничего, кроме своей любви. Кто станет с ней сидеть, пока Ребекка работает ночью? Да и что за жизнь будет у девочки с матерью, которая голой танцует в баре на Бурбон-стрите.

К тому же все считали, что девочка — дочка Маргарет, ее плоть и кровь. Заявить теперь что-то противоположное — означало не только выставить Маргарет в ложном свете, но и отнять у нее смысл ее нынешней жизни. Маргарет была просто без ума от Эрин. Она подбегала на каждый ее звук, на каждую ее улыбку отвечала улыбкой. Она пилила Ребекку, что она не так ее пеленает, не так ее держит на руках и все время она смотрела на Ребекку взволнованными и испуганными глазами.

Ребекка не стала рассказывать Маргарет о своей работе. Маргарет не спрашивала Ребекку о Данте, не спрашивала и об Эдисоне. Такое впечатление, что она просто ничего не хотела знать о жизни Ребекки в Новом Орлеане. Она будто бы боялась узнать подробности ее жизни и так часто говорила об отъезде Ребекки, что та стала воспринимать как должное, что ей необходимо уехать. И только сев в автобус, она вдруг поняла, что для отъезда не было никаких причин. Мать ее умерла, рожденный ею ребенок был зарегистрирован как ребенок Маргарет. Зачем ей, собственно говоря, уезжать?

Но истина заключалась в том, что и остаться она не могла. Для Эрин будет хорошо расти в нормальной счастливой семье. Маргарет станет ей хорошей матерью, а старый Ботинки — отличным отцом. Ребекка была уверена, что не смогла бы спокойно взирать на все это, ни во что не вмешиваться, останься она жить в отчем доме. Да и сам городок стал ей казаться каким-то обтрепанным, их домик — маленьким, после того как она пожила в Новом Орлеане. Люди ей тоже показались какими-то очень провинциальными. Голос Маргарет стал скрипучим, а Ботинок — флегматичным и бесстрастным. Она повзрослела вдали от них и больше не принадлежала к их кругу. К тому же ей очень хотелось увидеть Данта.

Последние несколько ярдов, которые она шла по улочке к дому, казались бесконечно длинными. Она ускорила шаги, быстро пересекла задний дворик, кинула чемодан у дверей своей комнаты и бросилась вниз по лестнице к дверям комнаты Данта.

Дверь была не заперта, занавес откинут. Она распахнула дверь, вбежала в комнату и закричала:

— Дант! Это я! Я вернулась!

Они лежали на кровати, тела их были потны от усилий. Мужчина и женщина, их обнаженные тела казались очень бледными. Дант лежал на женщине, делая мощные рывки, он входил и выходил из нее, прижимая ее к постели. Голова женщины была запрокинута, ноги широко расставлены. Она стонала, лицо ее было искажено страстью. Мышцы его спины и бедер выступали от напряжения. Его член набух, он был покрыт влагой, Ребекка смотрела, завороженная, как этот член то появлялся, то вновь исчезал в женском теле.

Потом Дант повернул голову. Женщина, лежавшая под ним — лицо ее было сплошь покрыто косметикой, а ногти кроваво-красным лаком, — грязно выругалась.

Ребекка вскрикнула и выбежала вон, как если бы за ней гналась свора собак. Она дрожащими руками с трудом смогла вставить ключ в замок. Наконец та открылась, и она ввалилась внутрь. Обернувшись, она поспешно захлопнула дверь и заперла ее.

Через пять минут в дверь начал стучать Дант. Он звал ее, но она не отвечала. Она лежала на постели, уткнувшись в подушку, и не издавала ни звука. Он вернулся через час и еще через час.

— Впусти меня, дорогая, — тихо говорил он, осторожно стуча в дверь. — Позволь, я объясню тебе все. То, что ты видела, не имеет никакого отношения к тебе. Я клянусь тебе! Впусти меня!

Она не открыла. Когда прошел еще час и он больше не вернулся, Ребекка разрыдалась.

В тот вечер она отправилась на работу в бар. И на следующий вечер тоже. Данта она даже не видела: очевидно, он рано уходил на работу в ресторан. Ей было легче его не видеть, хотя она и жалела, что не впустила его, не поговорила с ним. Она не имела права судить его, ведь он не осудил ее за то, что она танцует голой. Чем больше времени проходило со времени их разрыва, тем тяжелее ей становилось. Когда же она приходила на работу, времени думать уже не оставалось.

Старик, целовавший ей руку, приходил каждый вечер. Он помогал ей взобраться к нему на столик и сидел без движения, наблюдая за ней. В его серых глазах было столько терпимости, столько доброты! Наконец он вызвал ее любопытство. Кто же он? Он был не таким уж старым — вероятно, лет за сорок. В его черных волосах блестела седина. Одежда его тоже отличалась от одежды других посетителей. Она была лучшего качества, более изысканная. Он просто совершенно не вязался с обычными посетителями бара — футболистами, работягами, мужами, сбежавшими тайком сюда от своих жен. Время от времени сюда забредала какая-нибудь туристка. Ребекка не могла понять, что же он здесь делал. После окончания танца он никогда не забывал ее отблагодарить и всегда бывал щедр к ней. Однажды он даже сказал:

— Я рад, что вы вернулись. Я скучал без вас и беспокоился, не стряслось ли чего-нибудь.

Неделю спустя после возвращения, поздно ночью, около двух часов, жирный владелец бара послал за ней. Вместе с ним в офисе сидел еще какой-то толстый и темноволосый мужчина. Волосы его были густо смазаны маслом, а акцент выдавал в нем южанина.

— Эта? — спросил владелец бара, кивнув в ее сторону.

— Да, — ответил мужчина.

— Подойди сюда, — сказал владелец бара. Его будто что-то забавляло, но говорил он вполне серьезно.

Ребекка сделала вперед шаг или два.

— Ближе.

Она закусила губу, но подошла ближе, пока не оказалась перед его столиком. Иностранец был на расстоянии вытянутой руки.

— Повернись и смотри на дверь, — сказал он.

Она переводила взгляд с одного мужчины на другого. Музыка, звучавшая в зале, обычно такая громкая, доносилась до нее как будто издалека. В комнате душно, ночь была теплой и влажной, лишь вентилятор давал легкое дуновение. Она чувствовала запах масла, которым были смазаны волосы иностранца. Неожиданно она почувствовала себя совершенно голой, значительно более голой, чем когда она на каблуках, перетянутая тесемочками, танцевала на столах.

Она облизнула губы.

— Зачем?

— Делай, как я говорю, — сказал толстяк, отделяя слово от слова и с интонацией, от которой волосы на затылке, казалось, встали дыбом.

Она медленно повернулась.

— Наклонись.

— Не нужно, — заметил иностранец. Она почувствовала, как рука его ощупала ее бедра, а пальцы скользнули между ног. Она вскрикнула и отпрянула, повернувшись назад.

Иностранец рассмеялся. Он щелкнул пальцами и повернулся к владельцу бара.

— Очень хорошо, — сказал он. — Я беру ее.

 

12

Когда в дверь постучали, Эдисон Галлант брился. Он выругался. Ну почему, когда он в ванной, обязательно кто-нибудь ломится в дверь, и больше некому открыть, кроме него? Несколькими минутами раньше Анна могла бы открыть, а нет же, пришли именно сейчас.

Он взял полотенце, вытер лицо, перекинул его через плечо. На нем были только пижамные штаны. Он подошел к двери и взглянул в глазок.

За дверью стояла женщина. Она была не молода и не стара, не безобразна, но и особой привлекательности в ней не было. Она оглядывалась вокруг, как гостиничная проститутка, боящаяся, что ее сейчас застукает полицейский. Она поправила волосы и губную помаду. На ней было дорогое платье, сшитое из какой-то мягкой цветастой ткани, но оно сидело бы лучше, если бы было на размер больше.

Эдисон узнал ее. Да, он помнит, как ее зовут. Улыбка появилась на его губах, затем исчезла. Он протянул руку к замку и распахнул дверь.

Женщина охнула и прижала руку к груди. Почти беззвучно она произнесла:

— Здравствуйте!

Великолепно! Он любит, чтобы они немного нервничали. Эдисон сердито взглянул на нее:

— Что вам угодно?

— Вы… вы не узнаете меня?

— А разве мы знакомы? — Слова его звучали холодно и оскорбительно, глаза скользнули по ее фигуре.

— Я думала, что вы узнаете меня, — ведь мы виделись два дня назад.

Она уже надула губы. Ну что за простушка!

— У меня нет времени для глупостей. Если вам что-то нужно, выкладывайте!

Она вспыхнула:

— Я хотела бы поговорить с вами. Я Маргарет, сестра Ривы, жена вашего кузена.

Конечно, он знал ее. Однако он всегда стремился держать на расстоянии людей, которые чего-либо от него добивались. А уж этой заднице Маргарет точно что-то от него нужно. Что же, хорошо. Может быть, и ему тоже что-нибудь надо.

— Входите, пожалуйста, — произнес он, впуская ее внутрь. Она прошла в номер, и дверь закрылась.

Эдисон наблюдал за ней. Он много раз видел, как женщина входит в гостиничный номер, видел разных женщин. Эта явно не часто входила в гостиничный номер. Она нервничала, но и получала от этого какое-то удовольствие — внимательно осматривала номер, вероятно, она вообще никогда не бывала в гостинице. Старина Ботинки, наверное, не так много зарабатывал и не мог предложить своей жене подобных развлечений. Она же не походила на женщину, у которой мог быть любовник.

В голове Эдисона мелькнула мысль, что когда-то он сам с собой заключил пари, что сможет поиметь всех трех сестер. Эта была последней. Он чувствовал зуд в мошонке от этой мысли. Он всегда легко возбуждался в гостиничных номерах.

Маргарет повернулась к нему лицом:

— Я не надолго задержу вас. У вас, вероятно, много дел.

— Да, обычно у меня много дел.

— Я просто хотела поговорить с вами минутку-другую, а в газетах я прочла, что сегодня ваша жена перерезает ленточку на открытии какого-то госпиталя.

А-а, жена старины Ботинок, конечно, стояла где-нибудь поблизости, ожидая, пока Анна уйдет. Ему стало любопытно, когда он представил, как Маргарет ходила, наблюдая за лифтом. Она наверняка представляла их встречу как что-то нелегальное.

Женщина вспыхнула, поглядев на Эдисона, отвела взгляд.

— Много времени прошло с тех пор, как мы встречались все вместе, летом.

— Разве? — Он прошел в глубь комнаты, медленно вытирая капли воды со своей груди концами полотенца.

— Больше двадцати пяти лет. Я часто думала, что, может быть, вы побываете еще раз в нашем городке на каникулах или приедете навестить своих родственников. Но вы не вернулись больше.

— Такого рода воспоминания не по мне. — Ничто в том городке и никто ему не нравились. Он поклялся, что никогда больше туда не вернется. И с того самого лета больше там не бывал. Даже во время предвыборной кампании. Говорить об этом, однако, не стоило.

Она передернула плечами, не отрывая глаз от его груди и движений его рук.

— Да, конечно, что может вас связывать с нашим городком с той поры, как умерли ваши дядя и тетя.

— Меня никогда и не связывало с этим городком ничего особенного.

— Да, вы не такой человек.

Ему понравились одобрительные интонации в ее голосе. Нечасто за последнее время приходилось ему выслушивать одобрительные высказывания от женщин. Однако до обеда у банкира оставалось немногим более двух часов, а он еще даже не заглядывал в текст речи, приготовленной ему референтом. Он обтер шею полотенцем.

— Что вы такое надумали?

Маргарет подошла к кушетке, села на нее и расправила платье на коленях. Лицо ее вновь вспыхнуло под его взглядом.

— Я знаю, что у вас с Ривой какие-то проблемы. Может быть, я могу чем-нибудь помочь?

Какое-то время Эдисон стоял и молча разглядывал ее. Наконец бросил полотенце на пол и двинулся к Маргарет. Он одернул шелковую пижаму на коленях и сел рядом с ней. Сладким тоном сказал:

— Неужели?

— Я не понимаю, почему бы и нет. — Она смотрела на него, как будто защищаясь.

— Рива знает, что вы здесь?

— Нет, но что из того?

— Это не она послала вас?

— Нет. Время от времени я действую вполне самостоятельно.

Эдисон не обратил внимания на негодование, прозвучавшее в голосе женщины. Совершенно очевидно, Маргарет совала свой нос в чужие дела. В то же время, возможно, это Рива подговорила ее прийти сюда.

— Думаю, Риве не понравится, если она узнает о вашем визите.

— Ей это очень не понравится, — Маргарет слегка вздрогнула, как будто от одной мысли ей становилось холодно.

— Вы боитесь ее?

— Риву? Не смешите меня! У нее, конечно, острый язычок, но, в конце концов, она моя сестра.

— Она, однако, не станет вас благодарить за вмешательство в ее дела.

— Наверное, нет. Но я думаю, вы согласитесь — положение должно как-то измениться. Кто-то что-то должен сделать. Я не могу сидеть и ждать, что именно решит Рива.

— А она все еще что-то решает? — спросил Эдисон задумчиво.

— Да! Она ведет себя так, как будто она одна решает, как жить Эрин. Как будто я вообще не имею никаких прав.

Он сочувственно покачал головой:

— Да, она стала влиятельной женщиной за последние несколько лет.

— Она очень властная, если хотите знать. Она пыталась и мне сказать, чтобы я не совала свой нос в это дело. Не совать свой нос! Подумайте только! Как будто бы женщина, которую Эрин называет мамой, которая вырастила и воспитала Эрин, не имеет права голоса!

— В этом есть что-то роковое.

— Да. Конечно, Рива родила девочку, но вырастила и воспитала ее я!

Эдисон почувствовал некоторое возбуждение. Он всегда возбуждался, узнавая чужие секреты.

— Черт побери!

— Бог мой! — прошептала Маргарет.

Эдисон уставился на нее, заглянул прямо ей в глаза, его же превратились в две голубые полоски.

— Скажите, сколько лет Эрин?

Маргарет смотрела на него с раскрытым ртом, краска сбежала с ее лица.

— Я совсем забыла, что вы не знаете об этом. Как я могла забыть?

— Рива не сочла нужным сообщить мне кое о чем. Но, может быть, Эрин — не моя дочь, а кого-то другого, кого Рива подцепила до знакомства со старым Столетом?

Маргарет издала какой-то неясный звук, вскочила на ноги, повторяя:

— Рива никогда не простит мне этого!

Эдисон протянул к ней руку, чтобы удержать.

— Постойте, мы еще не договорили.

Маргарет попыталась вырваться:

— Мне пора уходить!

— Не сейчас. Нам надо еще обсудить несколько вопросов.

Он грубо дернул ее за руку, и она буквально упала на него, неуклюже усевшись к нему на колени. Она попыталась оттолкнуть Эдисона, но он схватил ее за плечо, бросил на подушки и прижал всем своим весом к кушетке.

— Ну а теперь, — сказал он, обнажая зубы в улыбке, — давайте поговорим!

— Мне больно! — закричала Маргарет. Она попыталась бороться, но пальцы его плотно сжали ее руки. Она вдруг ощутила твердость его члена и замерла, потрясенная.

— Значит, я отец Эрин, не так ли? — спросил он. — Вот, значит, в чем дело. Вы с Ривой себе места не находите, потому что боитесь, что она трахнется с моим сыном, который является ее братом.

— Сводным братом, — поправила его Маргарет, с трудом выговаривая слова. — Отпустите меня!

— О, нет, мне ты так больше нравишься. Как в старые времена. Вспомни, как ты вышла ночью из дома, чтобы отдать объедки собакам. А, помнишь? Помнишь, как я поцеловал тебя? Я целовал тебя и раньше, в магазине, но тогда я бы получил от тебя все, если бы не Бет. Она открыла дверь и позвала тебя, помнишь? Ну вот, теперь-то мне никто не помешает.

Эдисон терся о нее всем телом, не прерывая разговора, пока не уперся мошонкой в низ ее живота. Он ощутил необычное возбуждение от одного воспоминания, как он хотел повалить ее на мокрую от росы землю и овладеть ею прямо там, на земле. Ну а то, что она боится его сейчас, даже лучше. Глаза ее были широко раскрыты, она издала неясный стон.

Он рассмеялся:

— Ладно, крошка. Ты ведь этого и сама хочешь? Как давно уже у тебя этого не было? Как давно старина Ботинки не трахал тебя?

Он наклонил голову, используя весь свой вес, чтобы она лежала на кушетке неподвижно, и начал ее целовать. Она вертела головой, но он искал ее рот, пока не нашел и его язык не оказался внутри. Он отодвинул ее язык и сделал сильный толчок внутрь, чтобы она не сомневалась в его намерениях. Сдавленный стон, который она издала, лишь еще больше возбудил его.

Он слегка приподнялся, чтобы одной рукой сжать ее грудь, получая наслаждение от ощущения полноты в своей руке. Потом начал расстегивать пуговицы ее платья. Она тяжело дышала и все еще пыталась сбросить его с себя. Он резким движением расстегнул лиф платья, поднял бюстгальтер и впился в сосок. Он всасывал его, кусал и сдавливал, захватив ртом почти всю грудь.

— Лежи тихонько и наслаждайся происходящим, — сказал он ей, на секунду отрываясь от ее груди. — Тогда и синяков будет меньше.

— Оставь меня, — задыхаясь, говорила Маргарет. — Отпусти меня, или я закричу. Я расскажу всем, я позову полицию.

— И что же ты скажешь, когда они спросят тебя, что ты здесь делаешь? Я скажу, что ты сама себя предложила, как это делают многие женщины, приходящие сюда. Кроме того, в городе у меня полно друзей. Никто ни о чем не узнает.

— Я скажу обо всем Ботинкам, он придет…

— Конечно. Наверняка он знает, что ты здесь, как и Рива. О-о-о-о! — Он задрал юбку, ощупывая пальцами ее полные бедра, но обнаружил преграду из плотных эластичных панталон, просунул пальцы внутрь, ища влажный мысок, там, где смыкались ее ноги. Ее вопли и угрозы лишь разогревали его. Он вновь укусил ее за грудь, жадно тыкаясь языком в ее сосок, и наконец нащупал то, что искал, и его палец погрузился во влажное тепло.

Однако этого еще было мало. Он сбросил пижаму и сделал резкий рывок. Она попыталась сомкнуть ноги, но он держал их, пока наконец не погрузился в горячую и отзывчивую плоть. Он вошел в нее целиком, напрягся, делая новые и новые рывки, пока не ощутил самого конца. Она вскрикнула от боли.

В этот момент в мозгу его промелькнула первая близость с Ривой. Это произошло почти так же. Сделал ли он все это специально?

— Бог мой, — простонал он, удерживая перед глазами образ Ривы. Он начал быстро двигаться, стремясь поскорее достигнуть вершины блаженства.

Звонок прозвучал через десять минут после того, как Рива обнаружила, что Маргарет нет дома. Рива думала, что сестра спит, потому что никаких признаков ее присутствия уже давно не было. Конечно, немного странно, но мало ли что. В Бон Ви люди обычно расслаблялись. Дом был таким большим, таким тихим и таким удобным, его гости обыкновенно вставали позже обычного.

Когда зазвонил телефон, Рива как раз протянула руку, чтобы позвонить Джорджу и узнать, на месте или нет одна из запасных машин. Она узнала голос Маргарет, но все, что она говорила, было так несвязно, произносилось на таких высоких тонах, что невозможно было ничего понять.

— Говори медленнее, — сказала Рива успокаивающим тоном. — Повтори, где ты?

Маргарет вновь начала говорить. Голос ее прерывался, дыхание было неровным, но рассказ — вполне связным.

— Оставайся там, где ты сейчас находишься. Я приеду, — сказала Рива.

— Не привози с собой Ботинки, ты слышишь меня? Не привози его, не говори ему. Просто приезжай сама.

Рива повторила:

— Я скоро приеду.

Она услышала гудок — Маргарет повесила трубку. Некоторое время она сидела неподвижно и смотрела перед собой. Затем нажала кнопку внутренней связи. Ботинки не было в Бон Ви. Он встал рано, чтобы отвести

машину в магазин. Что-то случилось с покрышками. Наверное, именно поэтому Маргарет и поехала сегодня утром в город. Рива покачала головой, но, услышав гудок в трубке, набрала номер, чтобы поговорить с шофером.

— О, я думала, не дождусь тебя! — воскликнула Маргарет, впуская Риву в гостиничный номер через полтора часа после их разговора.

— Я приехала как только смогла.

— Ты привезла мои вещи?

Рива показала ей небольшой чемоданчик. Когда Маргарет забрала его, Рива осмотрела комнату. Номер был довольно грязным. Создавалось впечатление, что дюжина ребят закатили здесь вечеринку по случаю окончания колледжа. На стенах пятна, на ковре — окурки и пепел, в воздухе висел запах мочи и хлорки. Снаружи гостиница выглядела довольно симпатично, но располагалась она слишком близко от Бурбон-стрита, и это, очевидно, повлияло на внутреннее убранство.

— Почему ты сюда приехала? — спросила Рива. — Почему бы сразу не приехать домой?

— Я была так расстроена. Я боялась вести машину. Я попыталась, но руки мои тряслись, я даже не могла вспомнить, как выехать на дорогу, ведущую к твоему дому. Машина стоит по-прежнему в гараже. Я пришла сюда пешком. Ты представляешь, Эдисон даже не позволил мне принять душ. Он сказал, что его жена может это заметить.

Голос Маргарет больше не дрожал, но глаза были красными, а голос хриплым от плача. В нем появились едкие интонации, которых не было раньше.

Рива сказала резко:

— Ты уверена, что не хочешь обратиться в полицию?

— Чтобы они задали мне массу вопросов и подвергли осмотру? Ты сошла с ума! — Голос ее стал скрипучим, когда она продолжила: — К тому же тогда уж точно всем все станет известно, а я не вынесу этого.

— Хорошо, я просто спрашиваю.

— Думаю, ты тоже не захочешь афишировать этот случай. Мне тогда придется объясняться, и твои секреты станут всем известны.

— Это не имеет значения, если ты хочешь затеять дело против Эдисона. — Рива сказала то, что думала. Внутри нее горела такая злость, что последствия обращения в полицию ее совершенно не интересовали.

— Я не могу! Я не могу!

— Может быть, вызвать врача? Он поговорит с тобой, осмотрит тебя, даст успокоительное. — Даже удивительно, как неловко она себя чувствует, подумала Рива. Ей хотелось бы обнять Маргарет, успокоить ее, но сестра была так напряжена, она как будто отталкивала ее. Рива поняла, что жалость будет неуместна. Но если Маргарет не хотела ни сочувствия, ни помощи, то что она может сделать?

— Я уже приняла лекарство, которое мне прописал домашний врач для нервов. Спасибо. Больше ничего не нужно. К тому же он начнет лазить по моим женским органам, а я только что достаточно этого натерпелась.

— Ты уверена, что с тобой все в порядке? Я имею в виду, ты уверена, что Эдисон не ранил тебя?

— Я уверена. — Слова прозвучали кратко.

Рива сжала губы, но не смогла скрыть своего беспокойства.

— Ты неважно выглядишь.

— Как же мне еще выглядеть после того, как меня швырнули на кушетку и пользовались как дешевой шлюхой?! На самом-то деле все это должно было произойти с тобой. Если бы ты сделала то, чего ждет от тебя Эдисон, мне не пришлось бы к нему идти и со мной ничего бы не стряслось.

Рива внимательно поглядела на свою сестру.

— Значит, виновата я? Опять?

Маргарет заморгала, но не отвела взгляд.

— Если бы ты пошла вместо меня…

— У меня хватает благоразумия не ходить к мужчине в гостиничный номер, — сказала Рива оскорбительным тоном, — особенно в номер к Эдисону Галланту. Истина в том, что с тобой ничего бы не стряслось, если бы ты не вмешалась в мои дела. Зачем ты это сделала?

— Ты же сказала, что я сама могу попробовать убедить Эдисона.

— И ты убедила его?

— Ты знаешь, нет…

— Ты же знаешь, я и не собиралась тебя заставлять этим заниматься. Зачем ты это сделала, Маргарет?

— Благополучие Эрин касается меня тоже!

— Настолько, насколько я тебе это позволяю, запомни!

— Эрин — моя дочь! — закричала Маргарет. — Я занималась ею, пока она была малышкой, водила ее к врачу, когда она болела, целовала ее ушибы, когда она падала. Я купила ей платье к первому причастию и поджидала ее, когда она возвращалась со своего первого свидания.

— Все это лишь потому, что ты забрала ее у меня.

— Ты сама не захотела иметь ребенка.

— Откуда тебе это известно? Разве ты спрашивала меня?

Маргарет поглядела на сестру, как будто впервые ее увидела. Лицо ее неожиданно искривилось.

— О, Рива, я рассказала ему!

В груди Ривы что-то сжалось. Она прошептала:

— Ты… что?..

— Я сказала Эдисону об Эрин, хотя и не собиралась этого делать. Но последнее время я иногда кое-что забываю. У меня просто вылетело из головы, что он ничего не знает.

Рива глубоко вздохнула один раз, другой. Ей было больно говорить.

— Ты представляешь себе, что наделала?

— Может быть, все даже к лучшему! Теперь-то он поймет, почему Эрин и Джошу нельзя быть вместе. Он заставит его держаться подальше.

— Он использует свою информацию против меня.

— Может быть, и нет. Зачем ему это все?

— Потому что такой он человек. Неужели ты сомневаешься в этом? Особенно теперь.

Маргарет поглядела на нее, и слезы вновь показались в ее глазах.

— Ты не должна мне напоминать об этом.

Это была старая уловка, но она в который раз сработала. Рива опять ощутила, как чувство вины поднимается в ней. Она повернулась к телефонному аппарату, стоявшему на тумбочке у кровати.

— Посмотри, я собираюсь позвать Ботинки. Нужно, чтобы он был с тобой. Он знает, как помочь тебе.

— Нет! — взвизгнула Маргарет. — Я не хочу видеть его здесь! Ты, наверное, хочешь мне просто отомстить таким образом!

— Мстить? — Рива резко обернулась к ней. — Что ты имеешь в виду?

— Хочешь отомстить мне за то, что я обо всем рассказала Эдисону.

— Мне и в голову такое не приходило, Маргарет, ты просто истеричка! Ты что, собираешься скрывать происшедшее от своего мужа? Скрывать, что тебя изнасиловали?

— Мне придется это делать, ты же видишь! Он иначе никогда не станет смотреть на меня по-прежнему. Все изменится, — Маргарет закрыла рот руками, глядя на Риву широко открытыми глазами, блестящими от слез.

Рива помолчала минуту, потом с усилием произнесла:

— Разве ты не видишь, что это не имеет значения? Все изменилось.

— Нет, не изменилось, — сказала Маргарет напряженно. — Сейчас я приму ванну, надену чистую одежду, затем мы вернемся в Бон Ви. Мы скажем всем, что я решила сходить за покупками, но с машиной что-то произошло. Ты же поехала за мной, а не просто послала машину, и мы прошлись вместе по магазинам. За машиной ты можешь кого-нибудь послать, и на этом все будет кончено.

— Маргарет, но нельзя же делать вид, что ничего не произошло.

— Мне все равно. Я не собираюсь разрушать свою жизнь из-за Эдисона Галланта. Это позволит ему ощутить себя победителем.

— Но все это не игра, в которой можно победить или проиграть!

Но сестра уже направилась в ванную комнату, не обращая никакого внимания на ее слова.

— В любом случае, — бросила она через плечо, — я не собираюсь забывать о происшедшем. Я дам ему сдачи в свой черед.

— Не будь дурочкой! — крикнула ей вслед Рива. — Только дети дают друг другу сдачи.

Маргарет хлопнула дверью, ничего не ответив.

Проблема, однако, так просто не разрешилась: Ботинки не поверил ни единому слову Маргарет. На него не произвели никакого впечатления сумки, набитые купленной по настоянию Маргарет одеждой. Он едва взглянул на тряпки, разбросанные по кровати.

— Ты не говорила, что собираешься идти в магазин, — сказал он, глядя на жену с нескрываемым подозрением. — Ты даже не попросила у меня денег.

— У меня же есть кредитная карточка, разве не так? — запротестовала Маргарет. — Да и дел-то всех — заглянуть в «Мэзон Бланш», что новенького у них появилось. Есть из-за чего шум поднимать.

— Почему ты тогда оставила машину у выхода в гараж гостиницы «Ронял Орлеан»? Мне сказали, что ты пришла, села в машину, немного проехала, а потом просто бросила у выхода и ушла вместе с ключами.

— Я же сказала, с машиной что-то случилось.

— Она прекрасно завелась через несколько минут после твоего ухода. Поэтому они и позвонили. Они посмотрели на номер и решили спросить разрешения. Человек сказал, что ты вышла из гостиницы и была очень расстроена. Что происходит?

— Я не заходила внутрь. Идиот, наверное, спутал меня с кем-то еще. Машина просто заглохла.

— Почему же ты не попросила помочь тебе кого-нибудь из обслуги гаража?

— Я не подумала.

— Почему ты не подумала? Не потому ли, что Эдисон Галлант чем-то тебя расстроил? Я знаю, что он остановился в этой гостинице, Эрин упомянула об этом.

— Он к этому вообще не имеет никакого отношения. Я использовала гараж в гостинице, потому что так было удобнее. Тем более я решила прогуляться немного по кварталу. Ты же знаешь, как трудно там найти место для стоянки.

Все это было маловероятно. В другой раз Маргарет, может быть, и продолжала бы врать. Сейчас же она была неспособна на это. Слова ее звучали неестественно. Она с трудом глядела в глаза своему мужу. Руки ее дрожали, она нервно поправляла прическу, потом стала сжимать и разжимать пальцы.

— Все это неправда, Маргарет, — сказал Ботинки. — С тобой что-то произошло. Я знаю. Скажи мне, или я позвоню Эдисону или съезжу к нему и узнаю все от него самого.

— Ты этого не сделаешь!

— Ты знаешь, что сделаю!

Маргарет знала. Она разрыдалась и сквозь слезы, прерываясь, рассказала мужу о том, что случилось в гостинице. На середине рассказа Ботинки опустился на пол рядом с ее стулом и обнял ее. В лице его застыла боль, но в нем был и гнев. Рива даже испугалась — это выражение Ботинок ей было незнакомо.

Она чувствовала себя неловко: Маргарет рыдала на плече мужа, тот обнимал ее… Когда она наконец затихла, Рива сказала:

— Она не хочет идти к доктору.

— Он меня не ранил, — сказала Маргарет, вытирая слезы с лица.

— У тебя был шок.

Ботинки выпустил жену из объятий и медленно встал.

— Наверное, лучше всего ей сейчас пойти спать.

Маргарет сжала руки на коленях и смотрела на них обоих.

— Не говорите обо мне так, как будто бы меня здесь нет.

— Успокойся, — сказал Ботинки. — Просто раздевайся и ложись.

— Что ты собираешься делать? — Гнев Маргарет улегся, и она глядела на мужа в беспокойстве.

— Ничего особенного. Сделай сейчас то, что я тебе сказал. Может быть, тебе принесут суп или что-то еще поесть. А потом отдохни.

— Я не могу съесть ни крошки.

— Попробуй.

В голосе Ботинок слышались стальные интонации. Маргарет взглянула с горечью на Риву:

— Я же говорила тебе — все изменится.

Рива обменялась с сестрой долгим взглядом, но ничего не ответила. Через минуту она повернулась и вышла из комнаты.

— Я побеспокоюсь об обеде.

Она не знала, что Ботинки пошел вслед за ней. Но услышала, как Маргарет выкрикнула:

— Куда ты?

— Я скоро вернусь, — ответил ей муж, закрыв за собой дверь спальной комнаты, и вышел в холл.

Рива не стала сразу оборачиваться и пошла дальше. Ее зять последовал за ней. Прошло еще сколько-то времени, пока она заговорила:

— Мне очень жаль.

Он взглянул на нее и нахмурился.

— Чего жаль? Ты ни в чем не виновата.

— Я неточно выразилась. Просто ничего бы не случилось, если бы я не затеяла всю эту историю.

— Но ты же не могла сидеть сложа руки.

— Это-то я и твержу, вся история Эрин с Джошем ничем хорошим и не могла бы кончиться.

— Значит, все равно пришлось бы действовать.

— Наверное, теперь уже поздно о чем-либо сожалеть. — Ботинки промолчал, и она продолжила: — Ты знаешь, я не понимаю, почему Эдисон так поступил. Конечно, Маргарет привлекательна, а идти в гостиницу к нему — не самый разумный поступок. Но к чему все это? Зачем ему это?

— Причины разные. Главная же в том, что ему так захотелось.

— Ты не думаешь, что он хотел мне отомстить?

— В какой-то степени, может быть, и так. Но, думаю, причины глубже. Я помню, как он говорил когда-то, что сестры Бенсон самые красивые из всех девушек, которых он когда-то видел, и что он хотел бы всех их… Ну, ты понимаешь. Наверное, Маргарет оказалась там, когда ему моча в голову ударила. Он, знаешь ли, никогда не беспокоился о том, чтобы себя сдерживать.

— Но зачем так рисковать? Ведь это просто глупо — такой поступок совершен человеком, за которым все следят очень пристально.

— Люди, подобные ему, считают, что они выше всех, ничто им не помеха. Они полагают, что им все сойдет с рук.

Они подошли к лестнице на противоположной стороне дома.

— Что ты собираешься делать?

— Почему ты думаешь, что я что-нибудь собираюсь делать?

— Я не знаю. Я чувствую.

— Эдисон — мой родственник. Думаю, мы с ним немного по-родственному поговорим.

Рива взглянула на сжатый кулак Ботинок, затем перевела глаза на его лицо.

— Ты собираешься по-дружески ему втолковать, что он поступает неправильно?

— Что-то вроде того.

— Ты будешь осторожен?

— Не беспокойся обо мне.

Самое любопытное — она почему-то не беспокоилась. И еще одно: у нее не было никакого желания останавливать его.

— Я подумал, — продолжил он, — что должен тебя предупредить, тебе не стоит мучить себя мыслями, что все могло бы повернуться по-иному, если бы ты что-то предприняла. И что твой план в отношении Эрин и Джоша должен быть изменен.

— Я об этом пока и не думала, — ответила она, нахмурившись. — Я думаю, что ты сам все сделаешь, и сделаешь правильно.

— Тем более что Эрин — моя дочь.

Она встретила его твердый взгляд. Этот человек был истинным отцом ее дочери, он больше, чем кто-нибудь другой, сделал для того, чтобы Эрин выросла открытой, доверчивой молодой женщиной — такой, какой она и стала.

— Да, она — твоя дочь, и глупо было мне забывать об этом. Тебе надо было сразу мне сказать…

— Маргарет подняла шум за двоих.

Крайне необычным для него было то, что он критикует свою жену. Это доказывало некую отчужденность, возникшую в отношении ее после всего происшедшего.

— В ее натуре пытаться управлять людьми и беспокоиться о них, — ответила Рива.

— Я знаю. Но я знаю и то, что ты пыталась сделать что-то для Эрин, не производя много шума. Мне невыносимо думать, что Маргарет проболталась Эдисону об Эрин. Я надеюсь, сумею убедить Эдисона, чтобы он не использовал это против девочки.

— Думаешь, он может рассказать ей?

Ботинки прищурил глаза.

— Я постараюсь его убедить, что это будет неразумно с его стороны. Обо всем остальном — не знаю.

Последними словами Ботинки хотел сказать, что не знает, сумеет ли Эдисон использовать полученную информацию против Ривы.

— Не беспокойся обо мне. Я сама все улажу.

— Да, я так и думал, — сказал Ботинки. — Но если я чем-то могу помочь, скажи.

— Обязательно, — ответила Рива.

Ботинки кивнул головой, повернулся и пошел к спальной комнате. Рива смотрела ему вслед и думала, что она обязательно к нему обратится. Таким, как сейчас, она его еще не знала. Он может оказаться более опасным в качестве союзника, чем в качестве врага, коли уж он вмешался в это дело. Но хорошо, что он на ее стороне.

 

13

— Он попользовался мной, Рива!

Голос Маргарет доносился из полутемной спальной комнаты, где она лежала, закрыв полог кровати. Рива сидела рядом с ней на кресле. Сестра настояла, чтобы она осталась, когда та принесла ей поднос с обедом. Маргарет не хотела оставаться одна. Рива же ничего так не желала, как поскорее уйти из спальни, чтобы отделаться от чувства вины, сострадания и злости по отношению к своей сестре, чтобы не видеть Маргарет, изнывающую от сочувствия к самой себе. Знала ли ее сестра, что когда-то и ею попользовались?

Рива сказала:

— Не думай об этом.

— Я должна думать. Мне это необходимо, разве ты не понимаешь? Сначала, когда Эдисон впустил меня в номер, мне показалось, что я ему просто понравилась. Он улыбался и казался таким заинтересованным в нашем разговоре. Но потом — потом он накинулся на меня как животное. Для него все это ничего, абсолютно ничего не значило. Ему надо было что-то доказать, и для этого он использовал меня. Он использовал меня, чтобы отомстить тебе!

— Мне очень жаль, но я не собиралась тебя в это втягивать.

— Но я оказалась в это втянута. Я уже давно во все втянута.

Голос Маргарет звучал отрешенно. Рива подумала, что транквилизаторы, которые она приняла, наконец подействовали. Она очень на это надеялась. Но Маргарет продолжала говорить:

— Мне всегда казалось, что он какой-то особенный, такой красивый, такой богатый. Какой-то изысканный, не то что Ботинки.

— Эдисон?

Маргарет кивнула.

— Я завидовала и тебе, и Бет. Я очень тебе завидовала, потому что он желал тебя, он владел тобой. Я знаю, что ничего путного из этого ни для тебя, ни для Бет не получилось, но это не имеет значения. Я иногда думала о нем, когда мыла посуду, или в постели, когда Ботинки… О Боже!

— Не говори об этом! Ты опять себя расстроишь.

Маргарет не обратила на ее слова внимания.

— Я думала, что если бы я была свободна и не имела обязательств перед кузеном Эдисона, то, может быть, он убежал бы со мной. Иногда, глядя на Эрин, я думала, а какой бы она была, будь она моей дочерью от Эдисона? Разве это не глупо? Разве это не самая глупая вещь, которую ты когда-либо слышала?

— Маргарет…

— Если бы не эти грезы, я, вероятно, и не пошла бы к нему. Но ты только подумай обо всех моих бессмысленных мечтаниях, о потерянном времени. Он недостоин этого. Ты могла бы мне рассказать о нем…

— Я рассказывала, — сказала Рива тихо. — Просто ты не слушала меня.

— Он обманул меня, я попалась в ловушку. Я никогда не прощу ему этого.

Трудно было что-либо на это ответить. Повисла тишина, нарушаемая лишь звуком кондиционера, шелестом прохладного воздуха, проникающего в комнату. Через какое-то время Маргарет беспокойно повернула голову на подушке и спросила ворчливо:

— А где Ботинки?

Рива ответила ничего не выражающим голосом:

— Я не знаю.

— Он должен бы находиться рядом со мной, это не похоже на него.

— Я уверена, что скоро он будет здесь.

— Уверена? Но куда он пошел? Как ты думаешь, он ведь не пошел к Эдисону? — Маргарет приподнялась на локте и внимательно поглядела на сестру. — Боже мой, неужели он пошел туда? Рива, скажи мне…

— Постарайся заснуть.

— Это именно так. Я знаю. Зачем ты отпустила его?

— Я не могла его остановить.

— Я представляю, чего ему наговорит Эдисон, какую ложь он нагородит.

— Сомневаюсь, что у него будет такая возможность. Ботинки был… Не похоже, что он вообще собирается с ним разговаривать.

— Эдисон вызовет полицию, и Ботинки арестуют! Я знаю, именно так он и поступит.

— Мы все равно ничего не можем сделать. Ляг, пожалуйста, и отдохни.

Маргарет со стоном откинулась на подушки:

— Я не устала и не больна. Меня изнасиловали, неужели ты не понимаешь?

Рива понимала ее. Когда Эдисон первый раз овладел ею, ситуация была очень похожа на ту, в которой оказалась Маргарет. И тогда, в другой раз, с этим иностранцем с Бурбон-стрита, все тоже походило на изнасилование. Но она ничего не ответила. Когда сестра затихла, Рива откинулась на спинку кресла и закрыла глаза.

В ту жаркую майскую ночь в задней комнате бара на Бурбон-стрите она отпрянула от двух мужчин, которые не спускали с нее глаз. В их взглядах светилась плотоядность и уверенность в успехе. Иностранец вынул из кармана бумажник и стал отсчитывать дваддатидолларовые бумажки. Когда владелец бара протянул свою жирную руку за деньгами, Ребекка распахнула дверь офиса и выбежала наружу.

Она услышала, как загрохотал отодвигаемый стул и раздалось проклятие. Кто-то бежал за ней. Ребекка оглянулась и увидела, что за ней следовали иностранец и владелец бара. Трехдюймовые каблуки не для быстрого бега, но она неслась по коридору к занавесу, который отделял коридор от бара.

Казалось, стены сотрясаются от тяжелых шагов ее преследователей. Этот звук походил на раскаты грома, сердце стучало в ее груди, гулко отдаваясь в ушах. Она чувствовала, насколько она уязвима, насколько она совершенно, совершенно голая! Но она была преисполнена ужаса, ярости и решимости одновременно.

Она откинула занавеску и сразу же очутилась в переполненном, шумном зале, где грохотала безумная музыка. Она увидела мужчин, осоловевшими глазами наблюдающих за почти голыми женщинами, вихляющимися над ними на столах, увидела завесу из сигаретного дыма. Никто, однако, не обратил на нее никакого внимания.

Сзади кто-то цепко схватил ее за руку, швырнул о стенку так, что она задохнулась от боли. Она закричала, потому что иностранец схватил ее за горло. Дыхание его было зловонным. Этот запах, смешанный с жирным ароматом масла, исходящим от его волос, вызывал тошноту. Зубы его хищно обнажились в предчувствии ожидавшего наслаждения.

— Ты так легко от меня не уйдешь! — сказал он, прижавшись бедрами к ее бедрам, защищенным только лоскутком материи. Владелец бара, стоявший в дверном проеме, лишь одобрительно хмыкнул.

Ребекка уперлась руками ему в грудь и с силой оттолкнула, так что он пошатнулся. Вдруг за спиной иностранца показался какой-то мужчина. Он схватил иностранца за плечо и, повернув к себе, с силой ударил ногой ему в колено, так что тот взвыл, затем он с трудом поднялся и исчез из бара. Спаситель Ребекки повернулся к владельцу бара.

— Только не сходите с ума, мистер Столет! — сказал жирный подонок, выбрасывая вперед руки и отступая назад. — Разве я мог знать, что ей это будет неприятно? Все в порядке. Все спокойно. Девочка может по-прежнему танцевать для вас, если вы этого хотите.

— Вопрос в том, — ответил человек, которого назвали Столетом, — хочет ли этого девушка.

Он посмотрел на Ребекку. Она взглянула на мужчину. Это был тот самый пожилой господин, для которого она часто танцевала и который платил ей за каждый танец по двадцать долларов. В глазах его читались угасающий гнев, бесконечная доброта, смущение — как будто он был удивлен своим поведением.

Она прерывисто выдохнула:

— Я хочу уйти отсюда.

Столет кивнул головой:

— Идите и возьмите свои вещи.

Ей нечего было забирать, кроме дешевого платья, белья и старых сандалий, в которых она ходила на работу. Она быстро скинула туфли на высоких каблуках и ненавистные тесемки, боясь, что мистер Столет уедет без нее. Отбросив так называемый костюм на середину комнаты, она выбежала из нее и поспешила присоединиться к Столету.

Он все еще стоял у занавешенного дверного проема. Владельца бара не было видно. Мистер Столет взял ее под локоть и провел через бар, не оглядываясь по сторонам.

На мгновение он задержался у выхода, на тротуаре. Улица была замусорена пластмассовыми стаканчиками, воняла блевотиной, и на ней почти никого не было. Одна-две пары прохаживались под разноцветными неоновыми огнями, да продавец сосисок катил свою тележку, пропахшую горчицей. Раздавались звуки ударных инструментов, а откуда-то издалека доносился чувственный и неутешный плач трубы, игравшей блюз.

На лице сопровождавшего ее мужчины было такое отрешенное выражение, как будто он считал все происшедшее очень важным. Ребекка молчала. Ее слегка трясло, но она пыталась сдержать эту дрожь. Наконец мистер Столет взглянул на нее сверху вниз, предложил ей руку и улыбнулся.

— Моя машина стоит неподалеку отсюда.

— Я могу дойти до дома и пешком. Это здесь, рядом, — но она взяла, его под руку, иначе это было бы просто невежливо, к тому же она боялась, что у нее, не ровен час, подогнутся колени и она просто упадет. Она ощутила твердость его руки, почувствовала холодящий шелк рубашки.

— Позвольте, я довезу вас, — сказал он и мягко повел ее в указанном направлении к машине, стоявшей у тротуара.

Это был серый лимузин. Водитель, негр, чей рост был примерно равен его обхвату, вышел из автомобиля и открыл им дверцу. Если он и был удивлен, что его хозяин сопровождает молодую женщину, дешево одетую и дешево накрашенную, то не выразил ни малейшего признака этого удивления. Столет тихо сказал ему что-то. Шофер кивнул головой и закрыл дверцу, сел за руль, и лимузин тронулся.

Машина была похожа на кокон, прохладный и бархатный внутри, он полностью изолировал от шума узких улиц, по которым они ехали. Ребекка почувствовала себя в полной безопасности. В то же время над ней как будто нависла какая-то угроза. Она тяжело сглотнула, перед тем как говорить, голос ее звучал тихо и неуверенно:

— Я благодарна вам за то, что вы для меня сделали.

— Уверяю вас, я сделал это с удовольствием.

— Я даже не представляю, что бы я делала, не окажись вас поблизости.

Он улыбнулся:

— Но я всегда там, как вы знаете, чтобы увидеть ваш танец.

— Действительно, мистер Столет…

— Называйте меня Космо, хорошо? Мне это нравится. По-моему, впервые за время нашего знакомства мы обменялись чем-то более содержательным, чем «здравствуйте» и «спасибо».

— Да, я…

— Вам все это кажется странным, а мне нет. Потому что в своем воображении я уже не раз разговаривал с вами. Я вас люблю.

Губы ее слегка приоткрылись — она не отрываясь смотрела ему в лицо. Наверное, она что-то не так поняла. Люди, подобные ему, не станут этого говорить таким, как она.

Он рассмеялся, и в голосе зазвучало нарастающее волнение.

— Вы удивлены, правда? Вы, наверное, думали, что я похотливый старик, приходящий, чтобы посмотреть на ваше прекрасное тело? Я виноват, наверное, но, поверьте, дело не только в этом.

— Не стоит надо мной насмехаться…

— Вы думаете, что я насмехаюсь над вами? Клянусь вам могилой своего отца, ничего подобного у меня и в мыслях нет. Поверьте, эта клятва дорогого стоит.

Ребекка отвела взгляд от его ярких темно-серых глаз — в них отражался свет уличных фонарей, мимо которых они проезжали. Таким он запечатлелся в ее памяти: посеребренные сединой виски, крупный нос, квадратный подбородок, изящные и сильные руки. В его манере держаться было то неуловимое, что дается лишь воспитанием, и та уверенность в себе, которая достигается лишь благодаря богатству. Она была обескуражена его изысканными манерами и речью, и это ей не нравилось.

Неожиданно она обратила внимание на то, что они проезжают мимо огороженного участка — были видны надгробные камни и склепы, — подобный облик не зря дал название кладбищам «город мертвых». Она встрепенулась.

— По этой дороге мы не доедем др моего дома.

— Я знаю, что нет. Именно поэтому я вам сразу сказал, что люблю вас. Я хотел, чтобы мое признание вы услышали до того, как откроете мое коварство.

Она облизала губы.

— Что это значит?

— Это значит, что я не везу вас домой.

— А куда мы едем?

— В мой дом — он называется Бон Ви.

— Но я не могу ехать туда с вами! — Она пыталась держать себя в руках, но слова выдали ее волнение.

— Почему?

Она повернулась к нему лицом и уперлась спиной в дверцу.

— Я не знаю вас. Вы не знаете меня.

— Я знаю о вас гораздо больше, чем вы думаете, — ответил он и начал перечислять основные данные ее биографии своим ровным аристократическим голосом: дата рождения, место рождения, имена отца и матери, названия школ, где она училась, и отметки в документе об образовании, дату и примерное время, когда она бежала из родного города с Эдисоном, дату рождения Эрин. Что-то в его тоне подсказало ей, что он знает гораздо больше, но предпочитает об этом не упоминать.

— Но как? Зачем? — спросила она прерывающимся голосом.

— Для этого есть масса способов. Ну а почему — я просто хотел знать. Назовите это одержимостью, и, вероятно, вы будете недалеки от истины. Мужчинам моего возраста позволено иметь один-два бзика.

— Меня… меня это все смущает.

— Почему? Вам нет причины смущаться. Мне должно быть стыдно за то, что я шпионю за вами, вторгаюсь в вашу личную жизнь. За это я приношу вам свои извинения.

— Вы знаете обо мне так много, а я о вас почти ничего, — сказала она озадаченно.

— До Бон Ви еще далеко ехать, поэтому, разрешите, я расскажу вам.

— Но я не могу с вами ехать — просто так, ни с того ни с сего, куда-то в ночь… — Однажды она уже сделала так и сейчас расхлебывает результаты.

— Почему бы и нет? — поинтересовался он. — Что именно вас удерживает? Кому до этого есть какое-нибудь дело?

Слова эти могли бы прозвучать жестоко. Но, напротив, в них было столько сочувствия и заботы, что Ребекке захотелось расплакаться, — в носу у нее защекотало. Он ведь прав. Никому до нее нет никакого дела. Никому.

— Чего вы от меня хотите? — спросила она устало, в ее интонации еще сквозила тревога.

— Я просто хочу о вас позаботиться и любить вас, вот и все. Я больше всего хочу вас любить. Начну с того, что предложу вам поздний ужин — вы такая тоненькая. Затем я отвезу вас домой. Если, конечно, вы захотите туда возвращаться.

— Вы убеждены, что это на самом деле всё? — Она ощутила прилив слабости, вызванной тем, что на место страха приходило нарастающее чувство доверия.

— Ну так решено? Для меня очень много значит побыть с вами, показать вам свой дом.

Он так все сказал, что отказаться было невозможно. В конце концов, он для нее так много сделал тем вечером: она просто не имела права отплатить ему недоверием и неблагодарностью.

Но когда она увидела дом в конце аллеи, светящийся под луной как сказочный дворец, окруженный белой колоннадой, Ребекка чуть не начала упрашивать повернуть машину назад. Но Космо уже рассказывал ей одну из историй своего детства — как еще мальчишкой он свалился с какого-то старинного дуба, но его мать была больше обеспокоена сломанной веткой, чем его сломанной ключицей. И вот лимузин подъехал к парадному подъезду, и Космо помог ей выйти. Дверь дома им открыл негр, отзывавшийся на имя Абрахам. Космо ввел ее внутрь под руку, как почетную гостью.

— Добро пожаловать в Бон Ви, — сказал он; радость и гордость звучали в его словах, эхом отдавшихся в длинном полутемном холле.

Большая толстая дверь слева от них отворилась. Ребекка успела увидеть книжные шкафы со стеклянными дверцами, блестевшими под неярким светом. Из библиотеки вышел молодой человек. В руках у него была какая-то книга, указательный палец придерживал нужную страницу. Он был тоньше Космо и значительно младше его. Волосы его были по моде довольно длинные, одет он был в джинсы и хлопчатобумажную рубашку. Однако мужчины были очень похожи. На лице его появилась улыбка:

— Ты что-то припозднился сегодня, папа. Твоя маленькая танцовщица, вероятно…

— Ноэль, — прервал его Космо, поворачиваясь так, что стало видно Ребекку. — Вот женщина, с которой я хочу тебя познакомить. Мисс Бенсон, позвольте вам представить моего сына. Ноэль, это та молодая леди, о которой я тебе рассказывал.

Она увидела, как молодой человек быстро окинул ее взглядом с ног до головы, и прочла на его лице удивление, презрение и смущение одновременно. Ребекка ощутила, как горит ее лицо, и вцепилась в руку Космо.

Космо посмотрел на нее, потом на сына. С лица его исчезла радость. Мужчины мгновенно пристально посмотрели друг на друга. Ноэль, как будто подчиняясь немой команде, склонил голову и произнес:

— Мисс Бенсон, очень приятно.

— З-здравствуйте, — сказала она.

Казалось целую вечность он смотрел на нее своими ясными серыми глазами. Еще никогда в жизни никто так не изучал Ребекку. В этом пристальном внимании не было ни грана одобрения, и поэтому он казался ей более оскорбительным, чем те взгляды, которыми ее ощупывали, когда она танцевала на столе. Ей захотелось повернуться и убежать из дома или ударить сына Космо по лицу.

Космо нарушил напряженное молчание:

— Ты не хочешь вместе с нами поужинать, Ноэль?

— Нет, спасибо, мне кажется, что вам лучше остаться наедине.

— Как хочешь, — ответил Космо, внешне совершенно спокойно, но Ребекка почувствовала, что он явно сдерживал свой темперамент, скрывая недовольство отказом сына. Он провел ее через холл в заднюю галерею, подвел к столу.

Уже через несколько минут появились свечи, вино, хрустящие французские батоны, пышный омлет с сыром, грибы и ломти ветчины. Сначала она ела даже с некоторой неохотой, но Космо развлекал ее легким разговором, и постепенно аппетит ее разгорелся, поэтому она уже не стала отказываться от бананового десерта. Когда она заканчивала десерт, Космо предложил ей выйти за него замуж.

Она замерла с ложкой на полпути ко рту и уставилась на него, не зная, что и сказать.

Он расхохотался:

— Вы думаете, что я сумасшедший?

— Вы безумный! — как эхо повторила она. Голос ее звучал глухо, а глаза широко раскрылись.

— Ну так сойдите с ума и вы. Скажите «да».

Она осторожно положила ложку на стол.

— Нельзя себя так вести.

Он улыбнулся, с нескрываемым весельем глядя на ее серьезное лицо.

— Почему нельзя?

— Я девушка с Бурбон-стрита, которую вы видели танцующей почти что голой.

— Да, я прекрасно представляю, как вы выглядите, причем в самых подробных деталях, это нужно признать.

— Я очень молода… моложе вашего сына.

— Как вы тактичны. Как вы очаровательны.

Она поглядела на пустую тарелку и покачала головой.

— Вы считаете, что я слишком стар для вас? — В голосе его звучали и беспокойство, и любопытство.

Он не был таким уж старым. Ему было невозможно противостоять.

— Нет, не вы очень стары, я слишком молода.

— Вы состаритесь. Что еще?

Она опять подняла ложку и медленно стала опускать ее в растаявшее мороженое.

— Вы говорите, что любите меня, но не спрашиваете о моих чувствах.

— И что же вы чувствуете?

— Я не знаю! Иногда я думаю, что не знаю, что такое любовь. Как чувствуешь себя, когда любишь? Мне кажется, я никогда не сумею полюбить.

— Значит, вы просто ничего не чувствуете по отношению ко мне.

— Я чувствую… — Она запнулась, потом, встретив его взгляд, начала снова, на этот раз смелее: — С вами я чувствую себя в безопасности. С вами хорошо. Так хорошо мне бывало в детстве, когда холодным зимним утром я вставала очень рано, все спали, кроме меня и папы. Он укутывал меня в свой плед, и мы вместе ждали, когда закипит кофе в кофейнике.

Ей трудно было объяснить, откуда вдруг возникла эта картина воспоминаний. Она едва ли часто думала о своем отце, умершем, когда ей было лишь десять лет. Но то, что она сказала, было правдой. Космо Столет сумел дать ей почувствовать то же самое состояние безопасности и уверенности.

Он мягко улыбнулся.

— Я не ваш отец, помните об этом. Но начало мне нравится. — В его мягкости она ощущала какую-то пугающую неумолимость. Она вновь положила ложку и выпалила:

— Вы знаете, у меня есть внебрачный ребенок.

— Ужасное преступление, совершенное идиоткой!

— Вы даже не представляете себе, какая из меня может выйти жена.

— Красивая жена. Все остальное меня не интересует.

— Вашему сыну я не нравлюсь. — Говоря это, она отвела глаза, и щеки ее вновь зарделись.

— Вы выходите замуж не за моего сына. Кроме того, он не испытывает к вам неприязни. Он, скорее, презирает меня за то, что, увидев вас, я не отпустил вас с миром.

— Вы не правы.

— Выходите за меня замуж, и мы посмотрим.

Но споры и уговоры продолжались еще довольно долго. Наконец Ребекка поняла: Столет имел в виду именно то, что говорил. Он на самом деле хотел, чтобы она была его женой. Она не понимала, почему так привлекает мужчин, хотя знала, что хороша собой, но не чувствовала себя отличной от сотен других молоденьких девушек. Быть желанной приятно, но и страшно, потому что, если она не понимала, за что ее любят, может быть, без всякой особенной причины, ее могут и перестать любить столь же легко. А ей уже надоело быть нелюбимой.

Итак, в конце концов она стала миссис Космо Столет. Во время поездки за покупками в Новый Орлеан он провел ее по старым универсальным магазинам — «Мэзон Бланш» и «Холмс», показал ей изысканное белье, смелого покроя сорочки, элегантные костюмы и платья, сумочки, приятно пахнущие кожей, и туфли, сидевшие на ее маленькой ножке так, как если бы были сшиты на заказ. Чтобы удовлетворить ее запросы, для медового месяца в Париже Космо не стал покупать никаких особых чемоданов и сумок, сказав, что на обратном пути, в Лондоне, они купят новые. Он не любил чемоданов фирмы «Вуиттон», считая их слишком броскими и заметными для воров. Его чемоданы были сделаны фирмой, занимающейся поставками для королевы. Они неописуемо уродливы и тяжелы, как железные. Но зато вечны.

Понадобилось еще несколько недель, чтобы Ребекка приняла католичество. В это время она жила в верхней комнате Бон Ви и спала одна. Однажды она попыталась встретиться с Дантом. Это случилось, когда она заехала в бывшую квартиру за своими немногими вещами. Она хотела рассказать ему о своих планах и пригласить на свадьбу. Но Данта не оказалось дома. Девушка, которую она видела тем незабываемым днем, обещала передать ее слова, но Дант не позвонил ей и не попытался увидеться.

Свадьба была немноголюдна, на нее были приглашены лишь несколько самых близких друзей Космо и его сын. На Ребекке было платье из тончайшего кремового шелка, многочисленные складки которого были украшены кружевами ручной работы. Выбор сделал, конечно, Космо. Естественно, он не сказал ей, сколько оно стоит. Она смотрела на себя в зеркало перед отъездом в церковь, смотрела на прическу и на макияж, сделанные человеком, который приехал в Бон Ви с этой единственной целью. Она была хорошенькой и воздушной, как сказочные принцессы, хотя все это не ее заслуга. На самом деле она не узнавала себя, даже чувствовала себя по-иному. Создавалось впечатление, что постепенно ее превращали в кого-то другого, ей незнакомого. Это и пугало, и волновало.

Ребекку охватила паника, но она подавила это чувство. Она сделала выбор. Обратного пути нет, да ей и не хотелось возвращаться, если быть до конца откровенной. К тому же ее уход был бы слишком болезнен для Космо. Она поставила бы его в неловкое положение. Любопытно узнать, что это такое, жить в Бон Ви, быть миссис Космо Столет? Дело не в деньгах, на самом деле не в деньгах. Дело в положении, в уважении. Ну и конечно, в самом человеке. Постепенно ей начали нравиться и его мягкая забота, и то, что он баловал ее.

Прием по случаю свадьбы прошел в Бон Ви, и народу было приглашено довольно много. Ребекка стояла рядом с Космо в холле и приветствовала гостей. Она нервничала, в голове мелькали имена и лица. От дежурной улыбки устали губы. Она повторяла и повторяла без конца одни и те же вежливые фразы, в конце концов они стали казаться ей просто глупыми и бессмысленными. Все пришедшие казались очень изысканными, чувствовали себя раскованно, они знали всех и были всеми узнаваемы. Люди переходили от одной группы к другой, с кем-то связывали дружеские связи, с кем-то их объединяли общие интересы. Ребекка ощутила себя посторонней среди этой массы знакомых между собой людей. К тому же она понимала, что ее осматривают, обсуждают, судят.

Больше всех ее, однако, смущал сын Космо. Ноэль стоял в стороне и неотрывно смотрел на нее из-под ресниц, отпивая шампанское. Он был очень красив, ему шел вечерний костюм, хотя улыбка сделала бы его еще более привлекательным. Но он не улыбался. Он как будто изучал каждое ее слово и каждый ее жест, как будто был заинтригован происходящим.

У Ноэля вошло в привычку внимательно на нее смотреть. Поэтому она постоянно ощущала его присутствие и видела себя как бы со стороны. Поначалу он был мало приветлив, между ними было заключено как бы зыбкое перемирие. В конце концов у них не столь большая разница в возрасте. Поэтому неудивительно, что им нравилась одна и та же музыка — от рока до джаза, объединяло и чувство юмора, зачастую недоступное Космо.

В этот вечер Ребекке казалось, что Ноэль прекрасно понимал ее волнение, ее неуверенность, ее отчужденность и стремление стать частью этой общности людей, понимал ее робость при мысли о предстоящей первой брачной ночи. Она видела сочувствие в глубине его серых глаз, смотрящих на нее. Между ними как будто уже установилось родство. Этот молодой человек, как невероятно это ни звучит, уже завтра станет ее пасынком.

Череда гостей как будто бы поредела, и Космо предложил, что если ближайшие две минуты никто не появится, покинуть их пост у входной двери. И тогда Ноэль двинулся к Ребекке. В тот же самый момент Космо отвернулся, отвлеченный разговором с дворецким.

Ноэль обнял Ребекку, но не поцеловал в щеку, как это делали все остальные, а наклонился и поцеловал в губы.

Губы его были гладкими и теплыми, от него пахло шампанским. Прикосновение было таким же пьянящим, как свадебное вино. Волны наслаждения разбежались по ее телу и достигли самой чувствительной его части. Она откинулась так, как будто ее обожгли. Их взгляды встретились, и она была поражена той болью, которую обнаружила в его глазах.

— Поздравляю вас, — сказал он, и голос его был мягким, хотя и окрашенным едва уловимой иронией. — Конечно, отец был прав — вы станете великолепной хозяйкой Бон Ви.

Отпустив ее, он повернулся и пошел прочь.

Ребекка прервала дыхание, как если бы только что вынырнула из воды. Космо повернулся к ней и поцеловал ее в лоб.

— Что случилось, любовь моя?

— Ничего, — ответила она. Губы ее пересохли. — Ничего.

Он ничего не спросил больше, но хмуро поглядел вслед удалявшемуся Ноэлю.

Официальная брачная ночь была отложена до их приезда в Париж. По окончании приема Ребекка была настолько усталой, ее нервы были так напряжены, что Космо лишь угостил ее шампанским и уложил в постель, уверяя, что настолько устал, что не сможет быть романтичным. Он сидел рядом, пока она не заснула.

Они улетели на следующее утро ранним рейсом из международного аэропорта Нового Орлеана. Уезжали на неопределенный срок. Их целью был Париж, возвращаться Космо хотел через Лондон, но все остальные города и страны, через которые будет пролегать их свадебное путешествие, оставались пока неизвестными.

Париж был ожившей мечтой. Окна их гостиничного номера выходили на старинную площадь, окруженную каменными домами. Стены спальни были затянуты светло-зеленым сатином, а занавески украшены золотой бахромой. На балконе узорчатая решетка напомнила Ребекке Новый Орлеан. В комнате стояла бутылка шампанского и ваза с фруктами. Они ели груши и пили шампанское, любуясь с балкона, как угасал день и как розовые отсветы заката ложились на серые парижские крыши.

Затем Космо торжественно, но с игривым блеском в глазах объяснил ей назначение биде в одной из ванных комнат двухкомнатного номера. Затем он оставил ее предаваться удовольствию купания в ванной, наполненной ароматной пенистой водой, а сам удалился в другую ванную.

Когда она наконец показалась в спальне, завязывая пояс шелкового халата, на постели ее ожидал подарок. Космо сидел рядом в кресле, в кашемировом халате, с газетой, о которой он забыл, как только она вошла. Когда Ребекка улыбнулась ему, он кивнул в сторону подарка:

— Разверни его.

— Что это? Ты и так мне уже много всего подарил.

Последние недели проходили как непрекращающееся Рождество. Космо дарил ей то соль для ванной, то духи, то большой овальный бриллиант, красовавшийся теперь у нее на пальце. Она уже просто устала без конца благодарить его.

— Это подарок не только для тебя, но и для меня.

Ребекка заметила, что ее муж не так спокоен, как это кажется. Лицо его порозовело, а в глазах замерло сомнение. Она тоже чувствовала, как горят ее щеки, как начинает тянуть от волнения желудок — ведь наконец приближается момент их близости. Она уже довольно давно и много думала об том. Наверное, даже слишком долго. Ей было немного страшно, она была заинтригована, и наконец, она чувствовала, что ей хочется куда-нибудь убежать.

— Пожалуйста, — прошептал он, складывая газету и вставая рядом с ней. Она обернулась и взяла подарок. Коробочка оказалась тяжелее, чем она предполагала, а изнутри доносился странный шорох. Легче было развязать ленточку и разорвать бумагу, чем смотреть на Космо. Она открыла коробочку в виде раковины, обитую синим бархатом. Замок не сразу поддался, но наконец она открыла шкатулку.

Внутри на белом шелке лежала двойная нить жемчуга. Жемчужины слегка двинулись в такт с биением ее сердца, когда Ребекка прижала подарок к груди. Они были так бесконечно прекрасны, так лучисты, что казались живыми. Она никогда не видела таких больших и совершенных жемчужин и даже не представляла, как дорого они могут стоить, но инстинктивно понимала, что они просто бесценны.

— Это жемчуга Столетов, — сказал Космо. — Их купил один из моих предков во время путешествия на Восток. Он подарил их своей невесте в день свадьбы. Моя первая жена, мать Ноэля, не любила их, считая, что жемчуг — знак слез и печали. Я надеюсь, что ты не будешь столь суеверна.

— Нет, — ответила Ребекка тихо. — Они очень красивы, но я не знаю, смогу ли я носить их когда-нибудь. Я боюсь их потерять.

— Сомневаюсь. Замок очень надежный. Но ты можешь надеть их уже сейчас, для меня. Я думаю, они подойдут к этому…

Он протянул руку к шкатулке, вынул белый шелковый лоскуток, который повис у него в руках на шелковых тесемках, так знакомых Ребекке. Это был тот самый ее костюм, в котором она выступала на Бурбон-стрите, но материал оказался более изысканным.

Ребекка подняла глаза на своего мужа. Он встретил ее взгляд, в глазах его светилась мольба.

— Только один раз, — сказал он, и в голосе его появилась хрипотца. — Пожалуйста!

Она думала, что эта часть ее жизни осталась позади, что можно забыть унижение и начать жизнь по-новому. Руки ее похолодели, а краска отхлынула с лица, когда она поняла, что это не так.

— Не смотри на меня так, — просил он униженно. — Я прошу сделать тебя это, потому что я старый и низкий человек. Моя просьба не имеет никакого отношения к твоему недавнему прошлому.

Ребекка услышала его боль, ощутила ее, и неожиданно ее собственная боль ушла. Она заставила себя улыбнуться:

— Ты не низкий человек. Ты никогда не станешь старым.

Он ничего не ответил, но ждал, едва дыша, пока она развязала халат, — он упал на пол, — и привычным движением надела тесемки. Шелковый белый лоскуток закрыл низ живота. Затем она повернулась к нему.

Он не смотрел на нее, а протянул руку к жемчугам, надел их ей на шею и застегнул. Они легли между ее грудей. Он тронул их, прижимая жемчуга к коже, так что они стали теплыми от ее тела, а ее плоть, казалось, стала такой же мягкой, розово-кремовой, что и жемчуг.

Он взял ее груди в руки, наклонился, чтобы поцеловать соски, затем опустился на колени. Руки его медленно скользили по ее телу, лаская, обнимая, сжимая. Он прижал лицо к шелковому лоскутку ткани и шептал ее имя.

Она чувствовала его теплое дыхание, его горячий язык. Она хотела помешать ему, но он удержал ее. Она закрыла глаза и замерла. Кожа ее покрылась испариной, ее объял жар. Она тяжело дышала, в горле что-то сжалось, в висках стучала кровь. Она почувствовала тяжесть внизу живота. Ребекка положила руки на плечи Космо и сжала их резким, судорожным движением. Восторг постепенно охватывал ее, поднимаясь горячими волнами снизу вверх. Они смыли и унесли страх, мысли, превратившись в какую-то цель, которую необходимо достичь во что бы то ни стало. Она хотела этого, жаждала этого, не могла бы вынести недосягаемости этой цели.

Вдруг что-то взорвалось в ней. Она издала приглушенный вскрик, почувствовав, как подгибаются колени. Космо опустил ее на кровать, сбросил халат и пижаму на пол. Обнаженный, он казался особенно большим. Он поставил колено на матрас, секунду колебался, как будто сомневаясь в своей желанности. Ребекка открыла глаза и протянула к нему руки.

 

14

Они провели во Франции три месяца. Космо получал истинное наслаждение от того, что знакомил Ребекку с памятниками и музеями. Он водил ее по местам паломничества модниц со всего мира, сопровождал ее туда, где мастера высочайшего класса колдовали над женщинами, придавая им недосягаемое очарование. Ему нравилось сидеть где-нибудь в уличном кафе, пока она ходила по магазинам на улице де ла Пэ или на Елисейских полях. Его забавляло, что покупки она предпочитала делать в «Галери Лафайет». Ему, правда, не казалось забавным, когда она тащила его за собой в метро и они обследовали самые темные закоулки города, когда они целый день ходили по набережным Сены, уходя далеко, где уже заканчивались бесконечные лотки букинистов и цветочников, когда они изучали все подряд магазинчики на левом берегу реки, в который редкий антиквариат соседствовал с неизвестного происхождения рухлядью.

Они вместе посещали офисы «Столет корпорейшн» — он с гордостью представлял ее всем и показывал ей вид на Эйфелеву башню с верхних этажей конторы. Они не спеша обедали в компании президента парижского отделения корпорации, который разговаривал с Ребеккой снисходительно, хотя и не без игривости в тоне. Она смутилась и сидела в основном молча. Человек этот ей не понравился, хотя и не могла позже объяснить Космо почему.

— Что же мне его теперь увольнять только потому, что он тебе не нравится? — спросил Столет, лукаво улыбаясь.

— Неужели ты бы это сделал?

— Я глубоко верю в женскую интуицию.

— Я не хочу причинять ему никакого вреда, просто…

— Учись нести ответственность за свои слова, моя любовь.

— Разве я не имею права высказывать свое мнение о человеке, но без последствия для его дальнейшей работы? Неужели я не могу гебе сказать то, что я думаю, и…

— Чтобы это не отразилось на нем? Нет, так не получится. Последствия есть всегда, независимо от наших намерений.

— Тогда странно, что люди вообще разговаривают.

— Разве? — спросил он и рассмеялся.

Они наняли автомобиль и поехали за город, пересекая неоднократно Сену, делавшую многочисленные повороты. За городом воды ее вдруг стали прозрачными и зелеными, как прибрежная зелень. Путь их лежал через виноградники, где еще только начинал созревать виноград.

День рождения Ребекки отмечали где-то недалеко от Марселя. Ей исполнилось семнадцать лег. Космо купил ей серьги с бриллиантами и аквамаринами, а также небольшой дамский пистолет и научил, как с ним обращаться. «Не всегда я окажусь поблизости, чтобы тебя защитить», — объяснил он. Имея же иод рукой пистолет, она будет уверена в том, что сумеет, по крайней мере, попытаться себя защитить. Иногда и попытки оказывается достаточно.

Они купались обнаженными на пляже под Ниццей и. пожалуй, чаще, чем это было необходимо, интересовались, не обгорел ли кто-нибудь из них. Они строили планы покупки дома где-нибудь в сельской местности во Франции, вероятно, около Менерба. Тогда Ребекка узнала, что у Космо есть дом в Колорадо и целый остров в Багамском архипелаге. Она никак не могла понять, зачем же ему еще один дом, и сказала Космо об этом. Он схватил ее, оба покатились по песку, и потом, когда она лежала на его длинном большом теле, прижавшись лбом к его лбу, рассыпав волосы вокруг его лица, он в десятитысячный раз повторил, что любит ее. Она ответила, что тоже любит его, — просто потому, что это делало его счастливым, но в словах ее заключалась правда.

За время, проведенное во Франции, Ребекка изменилась. Она уже не была прежней Ребеккой, когда выходила из самолета в Новом Орлеане. Дело было не в изысканной прическе и очаровательном оттенке, который приобрели ее волосы, не в рафинированности ее едва заметного макияжа, не в том, что на ее одежде были ярлыки со всемирно известными именами модельеров. Она не испытывала особого тщеславия от того, что на шее у нее висели баснословно дорогие жемчуга. Просто теперь у нее появился свой собственный стиль, появились небрежная элегантность и уверенность в себе. Тот аристократический стиль, который не заявлял о себе громко, но был очевиден. Она стала двигаться более грациозно, подбородок ее был вздернут, в ее голосе появились новые интонации, в которых, правда, еще проглядывало ее недавнее прошлое. Но самое главное — у нее появилась привычка тепло улыбаться и открыто смотреть в глаза своему собеседнику.

Никто не мог заметить происшедшие в ней перемены больше, чем сама Ребекка. Она знала, что этим обязана ненавязчивому воспитанию Космо, его постоянной поддержке и его безупречному примеру. За все это она ему признательна и благодарна, но больше всего ей нравилась его тактичность. Благодаря ей она ни разу не ощутила неловкости, не почувствовала, что каким-то образом не соответствует его представлению о том, какой должна быть его жена. Поэтому она прилагала большие усилия, чтобы стать такой, как он хотел, какой она была ему необходима, хотя он и не говорил ей об этом прямо.

Дело было и в ее имени. Когда они отдыхали на юге Франции, он начал называть ее Рива. Ты больше не похожа на Бекки, сказал он. Рива одна из форм имени Ребекка, более стильная, конечно. Она не сразу привыкла к новому имени, но когда они возвращались домой, решила, что оно ей, пожалуй, даже больше нравится.

В аэропорту их встретил Ноэль, приехавший на лимузине, за рулем которого сидел Джордж. Ноэль был подчеркнуто вежлив. Они знали, что он уехал из Бон Ви и живет в городке Джорджия-Теч, куда перевелся из университета Луизианы на осенний семестр. Решение было неожиданным, но Космо воспринял его без удивления и не пытался переубедить сына.

Рива была рада увидеть Ноэля и застенчиво ему улыбнулась. Он едва перекинулся с ней парой слов, пока они добирались до дома, сосредоточившись, очевидно, на тех переменах в своей жизни, о которых должен был сообщить отцу. Время от времени он оценивающе глядел на нее, но отводил взгляд, как только их глаза встречались.

Ноэль чувствовал себя неловко в ее обществе, поняла Рива. Почему? Она пристально изучала его, стараясь понять, в чем дело. Конечно, она изменилась, хотя и не настолько. На Бурбон-стрите она научилась читать одобрение в глазах мужчин и видела его сейчас в глазах Ноэля. В то же время, подумала она, за этими взглядами стоит нечто более глубокое: то ли усталость, то ли страх. Если так, что-то необходимо предпринять. Ее не устраивала жизнь, при которой она будет постоянно испытывать неловкость в присутствии сына Космо.

Когда они вернулись в Бон Ви, их ожидал обед, состоявший из всех овощей, созревших к тому времени на юге, из разнообразных блюд креольской и кажунской кухни — всего того, по чему они так соскучились за время своего отсутствия. Рива присоединилась к разговору мужчин, сделав над собой определенное усилие, и была вознаграждена за это: обстановка за столом стала непринужденной, а беседа интересной. Они, казалось, на самом деле были одной семьей, по крайней мере пока не закончился обед.

Космо нужно было немедленно решить несколько неотложных вопросов. Теперь, оказавшись дома, он вновь поставил дела корпорации на первое место, чего уже не было несколько месяцев. Он извинился и вышел в библиотеку позвонить, оставив Ноэля и Риву вдвоем. Рива заметила, что дворецкий ждет, когда можно убирать со стола, и поднялась с кресла. Ноэль последовал ее примеру из вежливости. Рива вышла в холл и направилась к задней галерее. Он пошел за ней.

На воздухе было тепло, но приятно, потому что летняя влажность была иссушена жаркой погодой. Полутьма галереи была уютной и располагающей. Рива прислонилась к колонне.

— Как хорошо вновь подышать свежим воздухом, — сказала она просто так.

— В Европе его не хватало?

— Да, конечно. После всех этих самолетов, аэропортов, автомобилей с кондиционированным воздухом.

— Вы получили удовольствие от поездки?

— О, да!

— Медовый месяц прошел удачно?

Она повернулась и поглядела на него, прижав спину к колонне, еще хранившей тепло солнца.

— По-моему, да. Ноэль…

Он не отрываясь глядел на нее, небрежно положив руку в карман брюк. На плечо и часть лица падал свет из холла, но глаза оставались в тени.

— Да?

— Я хочу, чтобы вы знали — вашему положению ничто не угрожает. — Слова были произнесены тихо, но искренне.

— На самом деле? — Его интонация была вежливой, но в ней слышалось сомнение.

— Ничто не изменится в вашей жизни.

— Просто изменения уже произошли.

— Я имею в виду, что не собираюсь присваивать себе ничего из того, что принадлежит вам, никогда не буду претендовать на ваше.

Он очень долго смотрел на нее из темноты. Лицо ею было напряженным, и это отражало то ли сдерживаемую злость, то ли грусть, то ли тоску.

Наконец он сказал:

— Но вы уже присвоили себе нечто.

— Что? — спросила она искренне изумленная.

Он подошел к ней ближе. Протянув руку, он взял нити с жемчугами, лежавшие у нее на груди.

— По традиции эти жемчута принадлежат мне, как старшему сыну. Я должен был бы подарить их своей жене.

— Но у вас еще нет жены.

— А у моего отца есть. Но разве вы расстанетесь с этим украшением, когда я женюсь?

— Конечно, если так велит традиция. — Она говорила искренне, хотя слова его причинили ей боль.

— Какое самопожертвование!

Раздраженная насмешливостью его тона, Рива сказала:

— Я не просила эти жемчута, Космо сам подарил их мне.

— Я уверен, что так оно и было. Вряд ли он мог противостоять искушению.

— Если вам только это и нужно, заберите себе их сейчас же! Я не хочу, чтобы между нами оставались какие-то невыясненные вопросы и претензии.

Быстрым движением он схватил ее за руку:

— Не смешите меня. Я вовсе не жемчуга хочу.

Он стоял так близко, что она почувствовала запах сандала и лимона — запах лосьона, которым он пользовался после бритья. Она ощутила аромат накрахмаленной льняной сорочки и свежесть его мужественного тела. Казалось, она была вся окружена им. он проник внутрь ее, захватил ее. Это ощущение было настолько сильным, настолько знакомым, что она невольно подалась к нему. В испуге она поняла, что ее охватывает желание. Это было так неуместно, что она использовала всю силу воли, чтобы подавить в себе это желание.

— Я только… — начала она. — Я только хочу, чтобы вы относились ко мне с симпатией.

Наступила глубокая тишина, потом раздался звук — то ли приглушенный смех, го ли вздох боли и разочарования. Он отпустил ее, отступил на шаг назад и засунул руки в карманы.

— Уже слишком поздно для этого, — ответил он. — Слишком поздно. Мне пора уезжать, чтобы не опоздать на занятия в понедельник. Я пойду попрощаюсь с папой.

Рядом пищал комар. Она не обратила на него внимания.

— Вы уезжаете сегодня вечером?

— Это самое лучшее, что я могу сделать. — В голосе его звучало напряжение. — Я уезжаю.

Он резко повернулся и пошел прочь, не дав ей даже что-нибудь сказать. Через несколько минут раздался звук мотора на подъездной дорожке. Рива подождала немного и пошла в дом.

Началась повседневная жизнь с Космо. Поначалу Рива в основном оставалась дома, но после нескольких месяцев такой жизни, когда ее единственным собеседником был муж, ощутила скуку. Она начала читать,

сначала брала книги из библиотеки Космо, потом начала посещать городские библиотеки Нового Орлеана. Она наверстывала свое прерванное образование и начинала образование, которое будет продолжаться всю ее жизнь. На несколько месяцев это полностью поглотило ее, но затем чтения стало мало. Рива могла бы начать посещать клубы, ходить на завтраки и обеды, но ее это не привлекало. Казалось, и Космо не хотелось, чтобы она подолгу находилась вдали. Когда он узнал, что она скучает, то освободил одну комнату в своем офисе в «Столет билдинг», и она смогла приходить туда работать.

Первые несколько дней он заходил пару раз в день попить с ней кофе, время от времени они позволяли себе запереться на полчаса. Но постепенно он начал обсуждать с ней разнообразные проблемы, жалуясь на некомпетентных сотрудников, делясь новыми идеями.

У Ривы не было никакой специальной подготовки, да и опыта в сфере бизнеса, но она была сообразительна, обладала здравым смыслом и ненавидела сидеть и плевать в потолок целый день. Кроме того, она умела строить отношения с людьми, обладала безошибочной интуицией и отличала подлинно талантливых от болтунов, честных от лжецов. Уже через несколько месяцев она начала выполнять мелкие поручения Космо: делала телефонные звонки, заполняла списки, составляла памятные записки.

Поначалу возникли небольшие проблемы с давнишней секретаршей Космо. Однако вскоре Рива вынуждена была признать, что печатать и стенографировать она не умеет, не представляет себе, как составляют картотеки, учиться всему этому ей не хотелось, — поэтому мир был восстановлен. Секретарша вскоре начала печатать под диктовку Ривы, записывала ее к парикмахеру и выполняла иные мелкие поручения. Уже через полгода Рива стала общепризнанным личным помощником Космо — если кто-либо желал с ним побеседовать, он должен был сначала обратиться к ней.

Стало общеизвестно, что, несмотря на значительную разницу в возрасте, лучше всего было не делать попыток даже легкого флирта с ней. Она могла на полуслове оборвать любую двусмысленность одним только взглядом, и мужчина считал себя счастливчиком, что только его речь оказалась оборванной. Если кто-либо оказывался настолько безмозглым, что делал попытки ее полапать, благодарил Бога, что пальцы после этого у него оказывались на месте.

Поначалу Рива была огорчена словами секретарши о том, что за ней установилась прочная репутация холодной женщины. Она и не осознавала, насколько это было очевидно. Ей пришлось выслушать за свою жизнь столько соблазнительных и грязных предложений, что она научилась их резко отвергать. Но чем больше об этом размышляла, тем больше начала понимать, что это и неудивительно. Ее на самом деле не волновали чисто сексуальные приключения, не возбуждало неприкрытое мужское восхищение. Внутри у нее был какой-то холод. Иногда она чувствовала этот холод даже в отношении собственного мужа.

Во Франции все было по-иному. Она там ощутила себя женщиной в полном смысле этого слова, женщиной чувственной и отзывчивой. Но долго это не продолжалось. Ей частенько казалось, что Космо занимается с ней любовью механически, как будто выучив однажды что-то в книжке и точно следуя рецепту, не обращая внимания на ее реакцию. Порой, когда она начинала получать особое наслаждение от той или иной ласки, той или иной позиции, Космо сразу переходил на что-либо другое. Он как будто боялся, что она достигнет высшей точки наслаждения слишком быстро, что он потеряет над собой контроль, что она слишком возбудится.

Казалось, что он больше занят тем, что делает, вместо того чтобы полностью погрузиться в переживания, что он слишком пристально за ней следит, слишком озабочен происходящим. Он как будто постоянно тревожился, что не сумеет ее полностью удовлетворить. В конце концов и она начала себя так же вести. Наслаждение отходило на второй план, а недосягаемость экстаза становилась болезненной, оставляла ощущение пустоты и разочарования.

Она пыталась об этом говорить, но напрасно. Предмет разговора, казалось, смущал Космо, как, впрочем, и ее саму. Ему казалось, что она жалуется. Реакцией на подобные разговоры становились отчужденность и неспособность заниматься любовью. Единственное, что ей оставалось — притворяться, что чувствует то, чего не чувствовала вообще или очень редко. Она все больше начинала думать, что в ней самой заключается нечто, что мешает ей достичь полного слияния с мужчиной.

Ноэль приехал навестить их в Бон Ви лишь на Рождество. Он говорил, что упорно трудится над каким-то проектом.

Его самый крупный проект касался управления, а самый маленький — электроники. Очевидно, невозможно было работать над всеми проектами одновременно. Но отец не стал задавать ему никаких вопросов, Рива же, по ее понятию, тоже не имела такого права. Хотя любопытство и раздирало ее.

Краткий его визит прошел спокойно и даже не напряженно. В Сочельник все трое, она, Космо и Ноэль, пошли полюбоваться фейерверком, устроенным на холме. Огромные костры из бревен, старой рухляди, сухого сахарного тростника были очень красочны. Фейерверки были выстроены в форме пирамид и пароходных труб, иногда даже в форме домов довоенного образца. Когда их разжигали, огонь помогал Деду-Морозу найти дома кажунских мальчиков и девочек, чтобы вручить им подарки. Ну а чтобы помощь была более эффективна, вокруг костров устраивали танцы с громкой музыкой, распивали крепкие напитки, чтобы не замерзнуть на пронзительном декабрьском холоде.

Космо нравилось медленно ездить вдоль холма, наблюдая за праздником. Когда они останавливались, к ним подходили друзья, заглядывали внутрь машины, с удовольствием пили виски, извлеченное из бара на заднем сиденье. Он упросил Риву и Ноэля, чтобы они вышли и походили с толпой по дорожкам, выпили бы немного горячего сидра, потанцевали.

Музыка, издаваемая скрипками и аккордеоном, речь с легким французским акцентом вокруг, общая радость — все это было очень заразительно. Запах костра, смешанный с пряными ароматами пищи, языки пламени, отражающиеся в водах широкой, медленно движущейся реки, — они как будто попали в другое время. Это был забавный праздник и полная радости традиция.

Было естественно последовать за Ноэлем, когда он взял Риву за руку и увлек ее к танцующим парам. Она соразмерила свой шаг с его шагами, и они плавно передвигались в танце. Это был вальс, но быстрый вальс. Ноэль двигался так, как будто ритм танца бился в его жилах и музыка, как таковая, ему была не нужна. Они кружились вдвоем, то закручиваясь в вихре, то замедляя ход, положив руки на спину и талию друг другу. Рива глядела в лицо Ноэлю — на нем играла щемящая сердце нежность, открытость и искренность. Свет, исходивший из глубины его лучистых глаз, заставлял ее сердце биться учащенно. Внутри начала подниматься неясная пока дрожь, но она нарастала и вызывала ужас. Она хотела остановить танец, вырваться из его рук и убежать туда, в машину. к Космо, с которым бы она ощутила покой и безопасность. Однако ей ли не знать, что не существует в мире такого понятия, как безопасность.

Ближе к полуночи они поехали к старинной красивой церкви в Греймерси, где продолжались гуляния. Церковь стояла на дороге у реки. Проход массы людей с зажженными свечами был торжествен и трогателен одновременно. Рива встала на колени на скамеечку, крепко закрыла глаза, сцепила руки и помолилась, но это принесло ей мало мира и покоя в душу.

С облегчением она узнала, что Ноэль вновь уехал в Джорджия-Теч. Водоворот чувств, поднятый им в душе Ривы, затих. Она вернулась к своей работе с Космо, училась управлять Бон Ви, постепенно стала частью ново-орлеанского света, с января по март испытывавшего своеобразную лихорадку балов, карнавалов, благотворительных вечеров и коктейлей.

Когда наступило лето. Рива решила, что лучше всего ей и Ноэлю держаться подальше друг от друга. Их дружба, чувствовала она, может быть опасной для обоих. Поэтому все время, пока сын Космо находился в Бон Ви, она была с ним приветлива, но холодна и не прекращала работу в «Столет корпорейшн». Она постаралась как можно меньше оставаться с ним наедине, а если и пускалась в разговоры, то исключительно общего или очень практического характера.

Так прошел еще год. Затем Ноэль окончил учебу. Он решил отдохнуть месяц-другой на Багамах, расслабиться немного перед тем, как он начнет работать в «Столет корпорейшн». Через две недели после его отъезда Космо заявил, что хочет поговорить с ним о его будущем. Лучше, если этот разговор будет проходить вдалеке от повседневной жизни и повседневного окружения. И лучше места для этого, чем остров, не сыщешь. Да и они с Ривой с их медового месяца лишь на день или два уезжали из дома. Им обоим нужны каникулы.

Островной дом был построен в стиле средиземноморских вилл, выкрашен в белый цвет, окружен террасами, которые спускались к морю. Дом не был большим, потому что и задумывался он как место для уединения, а не для приема большого количества людей. В нем были только три спальные комнаты с ванными, кухня и обеденный зал. Была еще и просторная гостиная с раздвигающимися стеклянными дверями, которые открывали вид на нисходящие террасы и пляжи. Дом окружала стена с железными воротами. Внутри по стене вился дикий виноград, какие-то тропические растения. Над головами нависали могучие зеленые кроны пальм. Море лениво накатывало роскошные зеленые и бирюзовые волны на розовый и белый песок, подходя вплотную к нижней террасе. Никаких домов вокруг, ни одного человека в радиусе по крайней мере четверти мили.

Красота острова была коварна — она затягивала, лила на душу бальзам, уносящий заботы, приглашала погрузиться полностью в праздность и наслаждение. Та проблема, из-за которой Космо и Рива приехали на остров, откладывалась с одного дня на другой. Отношения между тремя взрослыми людьми были непринужденны, обстановка давала возможность расслабиться, и Риве начало казаться, что она сама себе придумала все сложности.

Космо не плавал. Не потому, что не умел. Просто ему не нравилось ощущать песок на коже, а соленую воду в волосах. Он говорил, что плавание — никчемное времяпрепровождение. Хотя и отдавал ему должное как возможности поупражнять тело. Поэтому, наверное, он не бывал на вилле уже несколько последних лет. Вилла была куплена для удовольствия первой жены Космо, матери Ноэля. Самому Ноэлю приятно было проводить здесь время, пока он был мальчиком.

Риве нравилось плавать, нравилось ощущать скольжение воды вдоль тела, ощущение невесомости, когда лежишь на воде. Она очень любила наблюдать за тем, как море меняет свои цвета, изменяет свое настроение, она любила бесконечную песню моря, его непрекращаемое ни на минуту движение. Ей всегда хотелось побывать на морском пляже — и она пришла в неописуемый восторг от пляжей Французского Средиземноморья. Но она не знала, на сколько она полюбит песок и море, пока не оказалась на острове.

Однажды утром Ноэль появился с маской и трубкой для подводного плавания. Дальше по берегу есть место, сообщил он, где можно полюбоваться разноцветными кораллами, ярко-синими рыбками-попугаями и дюжиной других чудес. Рива ни разу в жизни не плавала под водой с маской, но открыла в себе вкус к подобным развлечениям. Она едва дождалась момента, когда можно было нырнуть под воду.

Это оказалось на удивление легко. Было безумно привлекательно открыть, что под водой существует множество прекрасных растений и животных, прекрасно видимых в прозрачных глубинах тропических вод, пронизанных яркими лучами горячего солнца. Ну и немалую долю в этом удовольствии играло то, что рядом с ней был молодой человек. Они плыли, иногда касаясь плечами друг друга и показывая друг другу новые и новые открытия. Это удовольствие, заразительная близость, глупые шутки, барахтанье в воде — все это заставило ее ощущать себя такой молодой и беззаботной, какой она не чувствовала себя с тех пор, как покинула дом. Она не желала останавливаться, не желала возвращаться на виллу, даже когда Ноэль сказал ей, что у нее сгорела спина и она будет себя плохо чувствовать, если потеряет бдительность.

Но не только ее обожгло солнце. Он тоже был красным после целого дня купания и пляжных забав. Поэтому их вечернее возвращение стало достаточно комичным. Они морщились от боли, вызываемой каждым прикосновением одежды к обожженному телу, и едва плелись вдоль моря в лучах заходящего солнца.

Космо спал, и двери его спальни были заперты. В доме было тихо. Скоро от прохладного кондиционированного воздуха они почувствовали озноб. Так как Рива не могла попасть в ванную своей собственной спальни, то поспешно приняла душ в ванной комнате для гостей. Она освободилась от одежды, и от одной мысли, что ей придется вновь надевать купальник, полный песка, ей становилось плохо. Она увидела короткую тунику в ванной комнате и надела ее.

Ноэль был чем-то занят. Он едва взглянул на нее, когда она проходила через холл, но, видимо, увидел достаточно, потому что заметил:

— Если хотите, можете взять у меня в комнате рубашку с короткими рукавами и шорты.

— Спасибо, но едва ли я вынесу какую-нибудь одежду, которая плотно прилегает к телу.

— Как хотите. Я смою песок, а потом поищем чего-нибудь поесть. Я ужасно голоден.

Он проскользнул мимо, стараясь не задеть ее, и скрылся в своей комнате. Потом дверь ванной закрылась, послышался шум воды.

Рива прошла на кухню, открыла холодильник и занялась поисками еды. Супруги-островитяне, каждый день появлявшиеся в доме, чтобы навести порядок, полить цветник, приготовить еду, ушли на выходной день. Жена приготовила на обед жареного цыпленка и салат, свеженарезанные ломти ананаса и тарелку с английскими пирожными. Рива поставила все это на поднос с бумажными тарелками и стаканами холодного чая и понесла его в тенистый конец террасы.

Было очень тихо. День шел на убыль. Жара угнетала. Бледно-лиловая мгла появилась на горизонте. Все замерло, и только волны набегали на берег, да иногда ветерок трогал кроны пальм. Песок блестел так ярко, что даже солнечные очки не помогали, и приходилось щуриться. Каждое усилие утомляло, от жары внутри все пересохло.

Рива хотела лишь выпить чего-нибудь холодного, съесть что-нибудь, затем лечь в шезлонге и поспать. Она взяла ломоть ананаса и откусила сочную мякоть. В этот момент из дома вышел Ноэль.

На нем были шорты цвета хаки, а волосы растрепаны, как будто он только пробежал по ним пальцами и не расчесывал совсем. Нос его обгорел, плечи и кончики ушей были красными, но он уже был коричневым от загара после двухнедельного пребывания на острове и, очевидно, скоро станет еще более темным.

Он посмотрел на нее, покачал головой:

— Вы похожи на сваренную лангусту.

— Спасибо вам, добрый человек, — ответила она приторным тоном. — Попробуйте, пожалуйста, цыпленка.

— Не возражаю. Но потом нужно что-то сделать с вашей кожей, иначе вы облезете прямо у меня на глазах.

Она наклонила голову и заглянула себе под платье:

— Неужели все так плохо?

— Вы в три раза краснее, чем когда мы только что вошли в дом.

— На самом деле?

— Не волнуйтесь, у меня есть специальный крем. Если мы разложим его толстым слоем по всему телу, то следы вашей красоты не исчезнут бесследно, когда вы побледнеете.

Она насмешливо поглядела на него:

— Вы меня успокоили.

— Я рад, что вы цените мою помощь.

Она прочла насмешку над самим собой в глазах Ноэля. Но веселье вскоре исчезло. Его взгляд был открыт и уязвим и окрашен каким-то неясным чувством. В горле у Ривы что-то сжалось, а перед глазами зажглись звезды. Она быстро моргнула и пододвинула к нему тарелку с цыпленком.

— Ешьте. — сказала она.

— Да, мачеха, — сказал он низким голосом.

Вновь они поглядели друг на друга и отвели взгляды. Далеко на горизонте, там, где небо сходится с морем, мгла приобрела пурпурно-серый цвет и доносились глухие раскаты надвигающейся грозы.

Они сидели в том же шезлонге, Ноэль склонился над Ривой. которая лежала между его колен, и смазывал ей открытую до пояса спину. В этот момент на террасе появился вставший после сна Космо.

— Что это? — сказал он. и в словах его послышались подозрение и ярость. Поднявшийся ветер вздыбил его волосы. Солнце ушло за поднимавшиеся с моря тучи, и лицо Космо было темным.

Рива убрала с глаз концы растрепанных волос, она автоматически прижала тунику к груди и попыталась улыбнуться:

— Я очень обгорела, и Ноэль нашел крем. Мы слишком долго находились на солнце.

— Держу пари, что у него нашелся крем! Идите-ка оба в дом!

Рива почувствовала, как кровь отхлынула от лица. Ноэль перестал растирать ей спину кремом и поднялся с какой-то виноватой поспешностью. Она почувствовала холод внутри. В контрасте с пышущей жаром кожей эго вызвало головокружение.

— Идите сейчас же в дом!

Это был приказ. Ноэль не мог подняться, пока не поднялась она. Рива попыталась натянуть тунику, но налетевший ветер задрал полы, открыв длинное изящное бедро. Она наконец завязала пояс и встала на ноги. Космо стоял рядом, а она прошла вперед через раздвигающиеся стеклянные двери. Она не обернулась, хотя знала, что Ноэль следует прямо за ней.

— Пойди оденься, — сказал ее муж, — и потом я хочу с тобой поговорить.

Рива вернулась к себе в спальню и надела платье без тесемок. Она резкими движениями расчесала спутанные волосы, откинув их по обе стороны лица. Услышала, как в холле мужчины говорили на повышенных тонах, но что именно они говорили — не было слышно. Их слова заглушал и нарастающий гром. Но от одного звука их малоприятного разговора ей стало плохо, и она провозилась в два раза дольше, чем требовалось, чтобы наконец выйти к ним.

Когда Рива вернулась в гостиную, стало совсем темно. Серые тучи клубились над тяжелыми морскими водами, вокруг дома кружился с мягким свистом песок.

Оба мужчины повернулись к ней, когда она вошла. Лица их горели, а кулаки были сжаты. Они вдруг стали так похожи, что она на мгновение замерла, в изумлении переводя взгляд с одного на другого.

Наконец заговорил Космо:

— Я думаю, мы согласимся все, что Ноэлю ближайшие года два лучше всего проработать в парижском отделении корпорации. Там он как следует изучит наши дела. Об этом я и намеревался с ним поговорить, за этим, собственно говоря, и приехал сюда, а сейчас мое решение мне кажется вдвойне мудрым.

— Что ты имеешь в виду, говоря «сейчас»? — Гнев ее поднимался медленно, но она ясно ощущала его приметы в себе. — Разве он не сказал тебе, что между нами ровным счетом ничего не произошло?

— Ты забываешь, я кое-что видел.

— Ты ничего не видел.

— Я видел, как мой сын ласкает мою полуобнаженную жену, лежащую у него между ног. Это — ничего?

— У тебя много ерунды в голове, поэтому ты так и говоришь! Он растирал мне кремом спину!

— Я вижу, ты не отрицаешь, что была обнажена. — Слова прозвучали оскорбительно.

— Я была менее обнажена, чем когда ты впервые увидел меня! — закричала она.

— Вот до чего мы дошли!

Она отпрянула:

— Что это значит?

Ноэль сделал шаг вперед:

— Остановитесь! Все это не имеет значения. Я не поеду в Париж.

— Ты сделаешь то, что я тебе скажу, — сказал Космо, резко поворачиваясь к нему.

— Черта с два я поеду!

— Иначе ты вообще не будешь работать в «Столет корпорейшн».

— Кому она нужна? — Его сын замолк, повернулся и ринулся к стеклянным дверям. Он открыл их с видимым усилием и вышел наружу. Через мгновение юноша скрылся в нарастающей буре.

— Ноэль, постой! — позвала Рива, двинувшись за ним.

Космо поймал ее у самой двери, крепко вцепившись ей в руку.

— Куда ты собираешься идти? Вернись!

Она глядела на него, через открытую дверь ворвался ветер, он развевал ее волосы и задирал платье.

— Это твой сын. Ты должен пойти вернуть его.

— Когда он вспомнит, что он мой сын, а не соперник, пусть возвращается. До той поры — видеть его не желаю.

— Ты не можешь этого сделать, — взмолилась она, хватаясь руками за его рубашку. — Это несправедливо и по отношению ко мне.

Он пристально поглядел на нее, и в лице его можно было прочесть жестокую боль.

— Другого выхода нет. Я пытался найти иной путь, но его не оказалось.

— Но выход должен быть! Должен!

Оттолкнув его, Рива бросилась к двери. Она услышала, как он громко звал ее, как побежал за ней. Она знала, когда именно он остановился и, выругавшись, вернулся в дом, хлопнув с силой дверью. Она не оглянулась. Через мгновение она оказалась на берегу, миновав все террасы.

Прищурившись, она оглядела пляж из конца в конец. Ветер рвал на ней платье и волосы, песок застилал глаза. Встав против ветра, она почувствовала, как брызги от набегавших волн обдали ее. Вокруг не было ничего видно, кроме быстро надвигавшейся темноты и пенящихся волн. Потом упали первые капли дождя. Они были крупные, как серебряные монеты, шумно падали вокруг нее, разбивались о поверхность моря с таким звуком, как будто это было не море, а лист жести.

И тут она увидела следы. Они были едва заметны на мягком песке, их почти замел ветер. Следы вели от берега к сараю садовника, стоявшему под пышными пальмами. Среди темных силуэтов стволов деревьев был виден силуэт высокого мужчины.

Рива едва оказалась среди деревьев, как обрушился тропический ливень. Полуослепленная дождем, она не видела Ноэля, шедшего ей навстречу, пока не наткнулась на него и не оказалась у него в руках. Она издала звук, напоминавший не то смех, не то рыдание. Его губы сомкнулись на ее губах. Долго-долго они стояли, плотно прижавшись друг к другу, замерев в поцелуе. Когда они наконец отпустили друг друга и поглядели друта другу в глаза, то увидели в них страх, и желание, и остатки недавнего гнева. Ливень усиливался, и они. не сговариваясь, повернули к сараю в поисках укрытия.

Внутри было темно и пыльно, пахло инсектицидами и машинным маслом. Но ветер, ворвавшийся в сарай следом за ними, вынес вон все эти запахи. В углу, скомканный, лежал навес — напоминание о какой-то давно забытой вечеринке. Ноэль расстелил его на песчаном иолу перед открытой дверью, они опустились на самодельный настил, не выпуская друг друга из объятий. Дождь ударялся о металлическую крышу и сбегал вниз нескончаемыми потоками. Его звуки смешивались с ревом бегущей воды и грохотом разбивающихся о берег волн.

Рива вся дрожала, хотя и не смогла бы точно сказать, чем объяснялась истинная причина ее нынешнего состояния: то ли ссорой с Космо, то ли поцелуем Ноэля, то ли дождем. Ей было хорошо рядом с Ноэлем, было приятно чувствовать его руки, его тело. Она прижалась теснее, взволнованная и смущенная теми чувствами, которые бушевали внутри ее. Тем не менее она могла бы сохранить свои обязательства перед Космо, верность ему, если бы Ноэль не взял ее лицо в свои руки и не поцеловал ее вновь.

Губы его были теплыми, нежными и сладкими. Он властно поцеловал ее, проведя языком по ее губам, мягко обойдя языком всю внутреннюю поверхность ее рта. От него пахло морским ветром, и кремом, и молодостью, в его объятиях чувствовалась сила и воля мужчины, еще достаточно молодого, чтобы быть дерзким, и не слишком утонченного, чтобы быть достаточно порывистым.

— Я хочу тебя, — прошептал он. — Несмотря ни на что, я хочу тебя. Если я так много теряю из-за тебя, то я должен быть как-то вознагражден.

В его словах звучало отчаяние и ярость, направленные как будто бы на нее.

— Что? Что ты сказал? — спросила она в смущении.

— Забудь, забудь об этом. Я не это имел в виду. Я просто ужасно хочу тебя, я готов для этою придумать любую причину.

Она хотела еще о чем-то его спросить, но его рот уже закрыл ее рот. Он свободной рукой стянул с нее платье и, взяв в руку ее грудь, начал ласкать ее сосок в страстном желании. Сначала она еще сохраняла спокойствие, но желание постепенно объяло ее. Его прикосновение, его запах, вкус ею губ — все это было как будто создано для нее. Сейчас отрицать это было невозможно, отказаться — выше ее сил.

Рива прижалась к нему, принимая, даря, отдаваясь вся без остатка. Он медленно опустил ее на полотно — она оказалась на боку, а не на обожженной спине. Грудь его вздымалась от наслаждения и неверия в это наслаждение одновременно. Она ощутила его горячее дыхание у себя на груди, почувствовала его влажный и теплый язык.

Она как будто таяла от наслаждения. Силы покинули ее. Ее принципы и ее гордость остались где-то далеко, так что дозваться их было невозможно. Ее охватило возбуждение, хотя внутри его таился страх. То, что она делала, было запретно, было опасно. Ее и мужчину, который ее обнимал, мог поглотить бушевавший океан. Или, что еще хуже, их могли здесь обнаружить. Но это уже не имело никакого значения, кроме того, что еще больше разжигало ее.

Она на самом деле любила. Впервые — единственный раз в жизни — не было места сдержанности в том, как она принимала ласки Ноэля и грациозно и нежно возвращала их. Она получала наслаждение от тела Ноэля, по которому она скользила руками, погружаясь в густые шелковистые волосы на затылке, отдавалась вся мягкости его рук. Она была свободна и знала это. Она сама себе сделала подарок, не прося его и не беря ничего. Она могла только сама сделать себе такой подарок. И взамен она получила такой же.

Она была страстна, но он хорошо себя контролировал и не прекращал ласк. Он ощущал ее отзывчивость и наслаждался ласками с радостью и нежностью. Он был щедр и естествен, в то же время опытен, как молодой язычник. Он был деликатен, но изобретателен, слепо погруженный в свои собственные ощущения, но тонко отзываясь на каждое выражение восторга с ее стороны.

Он был силен, ритмичен и полон энергии. Он слушал ее стоны и, шепча ее имя, увеличил свой напор, пока наконец не соединился с ней в одном несказанном восторге.

Буря прекратилась. Они в тишине наблюдали, как уходили тучи за горизонт, как вода из серой вновь становилась голубой. Волны все еще зло бились о берег, оставляя на песке клоки грязной пены. Наступил вечер.

Рива ожидала, что Ноэль что-нибудь скажет ей об их будущем, она не представляла, что станет делать дальше. Может быть, он предложит ей уехать вместе с ним и обсудить с Космо условия развода. Не станет же он бездействовать!

Но он не стал делать ничего. Он протянул ей руку и помог встать, затем они в полном молчании дошли до дома. Мгновение он стоял в гостиной, где сидел Космо и, не отрываясь, смотрел на море. Когда отец не произнес ни слова, не взглянул даже ни на одного из них, Ноэль отпустил Риву и ушел к себе в комнату. Он оставался там и на следующий день, не появившись даже к ужину.

Когда пришло утро, его уже не было в доме.

За завтраком Космо взял Риву за руку и заглянул ей в глаза. В первый раз он обратил на нее внимание, с тех пор как она вернулась накануне вечером. Ночь он провел в комнате для гостей. Рива слышала, как он ходил взад вперед по комнате до самого утра. Голос его звучал сердито, но был спокоен:

— Мне очень жаль, что ты видела мою стычку с сыном. Мне это особенно неприятно, потому что ты полагаешь, что я был к нему несправедлив.

— Да, возможно, — пробормотала Рива, не в состоянии поднять на него глаза. В голосе его ничто не указывало, что он подозревает, каким именно образом она провела время с Ноэлем, прячась от грозы. Но она не могла и никогда не сможет этого забыть.

— Я приревновал тебя, когда увидел вас вместе, признаюсь, — продолжил он. — Но вскоре я понял, что тебя винить не за что. Самую большую боль мне доставил сын своим поведением. Я никогда не мог себе представить… Всегда становится большим испытанием вдруг осознать, что тот, кого ты любишь, вовсе не таков, как ты думал.

Она боязливо облизала губы.

— Что ты хочешь сказать?

— Пока вчера ты переодевалась, мы обменялись с Ноэлем несколькими резкими словами. Я не хотел тебе об этом говорить. Но, может быть, тебе лучше узнать, что именно было сказано. Он признался, что разыгрывал перед тобой спектакль с единственной целью — встать между нами.

— Ты говоришь, он хотел разрушить наш союз?

— Именно так. Но это еще не все. Он сказал мне, что ты как будто бы давала ему… надежду, что ли, мягко говоря.

— Что?! — Ее охватило подлинное горе, она не могла поверить своим ушам.

— Он сказал, что ты сама бросалась ему на шею. Я не поверил в это, но наконец осознал истинную причину. Он завлекал тебя в постель с единственной целью, чтобы доставить мне боль.

— Не может быть, не может быть, — повторяла она, качая головой.

— Извини меня, моя дорогая, извини меня, пожалуйста. Я думаю, он просто боится, что ему придется потом делить состояние со сводным братом или сводной сестрой. Или что ты станешь слишком необходима для «Столет корпорейшн».

— Я не могу в это поверить. — Она говорила, как будто бредила.

— Я не хотел тебе сначала говорить о том, какого рода человеком стал мой сын, но было бы несправедливо по отношению к тебе заставлять проливать слезы о человеке, который того не стоит.

Она поглядела на мужа широко раскрытыми глазами. Догадался ли он обо всем или нет? Нет, не догадался, иначе он не стал бы на нее смотреть с таким пониманием и с такой любовью.

Ноэль… У нее внутри как будто что-то оборвалось. Что же тогда стоит их близость, их понимание, достигаемое лишь немногими? Может быть, все это было лишь игрой ее воображения? И только ее собственного воображения?

— Это ужасно. — прошептала она, отводя от него глаза.

Космо тяжело вздохнул и кивнул в знак согласия.

— Можно лишь надеяться, что работа, которой он станет заниматься в Париже, сделает из него лучшего человека, чем он есть сегодня.

Но Ноэль не поехал в Париж. Он пошел в морскую пехоту и прошел подготовку в одном из самых элитарных подразделений, а затем его послали военным советником в Юго-Восточную Азию. Он специализировался по электронике, и его знания очень требовались. В течение долгих месяцев, даже лет. они не получали от него писем, не представляя, чем он занимается и где находится. Он, однако, выжил, завел множество связей среди французов бывшего Индокитая, а также влиятельных друзей азиатского происхождения. После падения Сайгона он оставил военную службу, короткое время спустя появился в парижском филиале «Столет корпорейшн» с рядом интересных новаторских идей по выпуску и реализации микропроцессоров. Отец дал ему зеленый свет не без настояния Ривы.

Благодаря усилиям Ноэля доходы парижского филиала стали расти не по дням, а по часам. Он обнаружил к тому же, что человек, руководивший филиалом, тот самый, который так не понравился при первой встрече Риве, клал большую часть доходов корпорации себе в карман и на эти деньги широко содержал одну бестию из Довиля. Человека этого немедленно уволили, а Ноэль занят, его место. Еще через полтора года работа филиала пошла как по маслу.

Годом или двумя позже он женился на сицилийской аристократке. Свадьба эта стала событием в высших кругах общества. Рива. будучи постоянно в разъездах между Вашингтоном и Палм-Бич, Нью-Йорком и Далласом, слышала о роскоши, с которой была отпразднована свадьба. Некоторые мелкие пакостники, не приглашенные на свадьбу, распускали слухи, что количество телохранителей сицилийских донов на свадьбе вдвое превышало количество гостей. Рива не могла ни подтвердить, ни опровергнуть эти слухи. Они с Космо были приглашены на свадьбу, но не присутствовали на ней.

Они посетили молодоженов полтора года спустя. Как выразился Космо, это была инспекционная поездка в революционный парижский филиал. Но Рива думала, что истинной целью поездки было желание Космо увидеть свою первую внучку. Девочку назвали Коралией в честь матери Ноэля. Отец и сын не виделись много лет. Ноэль изменился, несомненно. Это было понятно, учитывая все, что ему пришлось пережить во Вьетнаме. Но Рива была огорчена, увидев его столь прямолинейным и безапелляционным в суждениях. Единственный предмет, о котором они могли спокойно разговаривать с отцом, был бизнес. Поэтому значительную часть времени они провели, обсуждая ту или иную сферу деятельности «Столет корпорейшн». Рива, давно занимавшаяся менеджментом и способствовавшая тому, что деятельность корпорации распространилась на сахар и хлопок, масло, страхование морских перевозок и многое другое, без труда следила за их дискуссиями. Но что толку? Общение по столь узкому кругу вопросов не доставляло никакого удовольствия. Констанция не могла участвовать в подобных обсуждениях, да и не стремилась, поэтому никаких оснований для очевидной ревности у нее не было.

Развод, последовавший за рождением второго ребенка, прошел тихо и незаметно. По крайней мере, гак казалось с другого берега Атлантики. Ноэль объявил об этом, как о чем-то малосущественном в конце одного из своих ставших обычными телефонных разговоров. Он звонил теперь каждые две-три недели. Несколько месяцев спустя он прилетел в Луизиану на специальное собрание руководителей корпорации. Именно тогда Ноэль отвел Риву в сторону и спросил, как давно отца осматривал врач.

Какое-то время назад врач обследовал его. Но Космо практически не болел. Он был умерен в еде, достаточно много ходил пешком, не курил и мало пил. Единственной его «дурной» наклонностью была страсть к работе.

Казалось, ему бы жить до ста лет, но он едва дожил до семидесятилетия.

Когда ему поставили окончательный диагноз и он услышал страшное для многих слово «рак», он послал за Ноэлем. Голос крови восторжествовал. Для Ривы было совершенно очевидно, что «Столет корпорейшн», для которой сам Космо столько сделал, перейдет под контроль Ноэля. Это было бы справедливо. Она была потрясена, узнав, что занесена в список совладельцев, с равными правами и властью.

Но это было не единственное потрясение тех дней. Однажды поздно ночью, когда Космо тихо лежал в постели и комната его была освещена одной лишь прикроватной лампой и небольшой лампочкой, прикрепленной к книге, которую Рива читала мужу, он вдруг позвал ее.

— Да, Космо, — сказала она, откладывая в сторону книгу и немедленно поднимаясь, чтобы подойти к нему. — Я здесь. Тебе больно?

Он покачал головой:

— Нет еще. Я хочу что-то сказать…

— Принести воды? Или судно?

Тень раздражения промелькнула по его лицу и исчезла. Он говорил, и слова его прерывались болью, вызываемой жидкостью, которая неумолимо накапливалась в легких.

— Я должен тебе сказать. Я лгал. Тогда, на острове, я лгал.

Что-то шевельнулось внутри Ривы, но она сдержалась. Или ей лишь показалось, что чувство ее никак не отразилось на лице.

— Что ты имеешь в виду? Лгал о чем?

— Ноэль никогда не говорил того, что я тебе тогда сказал. Он никогда не пытался встать между нами. Если он и любил тебя, то просто потому, что был влюблен.

Его слова вонзились в Риву, как острые ножи. Но самое удивительное было не в самих словах, а в том, что они до сих пор причиняли ей боль. До сих пор.

— Но зачем же ты солгал? Что заставило тебя это совершить?

Он глядел на нее, и испарина выступила на его редких, почти белых волосах, его угасающие глаза были полны мольбы.

— Я боялся. Бог простит меня, но я боялся собственного сына. Я боялся, что ты полюбишь его. Поэтому я отослал его. Я прогнал его.

Слезы образовались в уголках его глаз и побежали струйками по впалым щекам. Она смотрела на него с болью — ей было жаль его, было жаль себя. Было жаль Ноэля. Она простыней осторожно вытерла слезы Космо. Затем взяла его за руку.

— Неважно, он вновь вернулся, — сказала она.

— Я и ему налгал. Я сказал ему, что ты пытаешься его соблазнить, чтобы потом во всем обвинить его и чтобы я лишил его наследства.

— Бог мой, — прошептала она.

— Я сделал тебе больно. Прости меня. Прости меня…

Она несколько раз кряду вдохнула и выдохнула, чтобы унять острую боль, возникшую за грудиной. Наконец сказала:

— Мне не больно, не беспокойся. Это все давно не имеет никакого значения.

— Это имеет, имеет значение! Но я себе самому делаю значительно больнее. Я никогда не знал, как бы ты себя повела. Если бы ты меня любила так, как я тебя.

— Я тебя люблю. — Она прижала тыльную часть его ладони к щеке, чтобы скрыть капающие из глаз слезы.

— Да, конечно, ты любишь меня, — повторил он со вздохом, но не верил тому, что говорил.

Час спустя он издал еще один длинный вздох, и дыхание его остановилось. Рука Космо все еще лежала в ладони жены.

Сидя в полутемной комнате рядом с кроватью сестры, Рива потерла виски кончиками пальцев.

Так много любви, так много боли и так много лет. Насколько безжалостен был Космо, чтобы разлучить ее и своего сына. Иногда она задавала себе вопрос: а знал ли об этом Ноэль, не специально ли вызвал его к себе Космо, чтобы во всем повиниться? Но если и так, за последние полгода Ноэль это никак не показал.

Ну а чего она, собственно, ожидала? Она и Ноэль уже не молоды и не безрассудны, не поддаются первому импульсу, как это свойственно юности. Между ними стояла стена негодования и подозрения.

И тем не менее там, в темном лимузине, он поцеловал ее. Зачем? Неужели лишь ради удовлетворения мужского инстинкта доминировать — пусть на физическом уровне, если он не в состоянии доминировать на деловом? Или в знак памяти о его отце? Или он и на самом деле все еще желал ее?

А что она чувствовала? Если бы знать! Тогда, первые недели его отсутствия, она была смертельно одинока. Его образ преследовал ее, возникая в самые неожиданные моменты. Тем летом были популярны несколько песен, но она не могла их даже слышать, потому что там, на острове, она и Ноэль слушали их вместе. Прошло немало времени, пока она перестала искать отговорки, чтобы не ездить туда больше. И тем не менее она забыла. Песни больше не ранили ее, дом на острове она наполнила людьми, шумом и радостью. Космо окружил ее любовью и доверием. Она была по-настоящему счастлива, по-настоящему наконец-то счастлива.

Ну а го, что она лихорадочно ответила на поцелуй Ноэля, не имеет никакого значения. Уже давно она не была близка с мужчиной, с тех самых пор, как Космо заболел. Это был чисто физиологический рефлекс, ничего общего с любовью. Она неуверена, способна ли она на всепоглощающую жертвенную любовь, о которой пишут в книгах? Она в основе своей слишком самостоятельна, благодарна за любовь и привязанность, которые встречала в своей жизни, но чувствовала себя спокойно и в их отсутствии. Иногда Рива спрашивала себя: а не потеряла ли она способность любить, стремясь себя постоянно контролировать, чтобы никто никогда не узнал, что она — мать Эрин, чтобы никто не догадался о случае на острове…

Что же, наказание соответствует ее вине.

 

15

Анна Галлант взяла шелковый кремовый шарфик с полочки гардероба. Мгновение она смотрела на него, подняв в изумлении брови, затем встряхнула его. Он был длинный и красивый, изящно окрашенный и с инициалами дизайнера. Но это был не ее шарф. Она никогда не использовала в своем гардеробе этот цвет.

Она только что вернулась с обеда, последовавшего за церемонией открытия. Шарфик лежал на полке, аккуратно сложенный. Она не представляла, откуда он здесь взялся По крайней мере, ей не хотелось эгого представлять Он лежал на видном месте, очень аккуратно, видимо положенный горничной. Обычно на полках оказывались все вещи после двухразовой уборки в комнате. Там же она обнаружила пояс, упавший на пол, когда Анна в спешке собиралась куда-то, галстуки Эдисона, оставленные на вешалке в ванной комнате.

Держа шарфик в руке, она подошла к телефону, сняла трубку и позвонила горничной. Через несколько минут та уже стучала в дверь номера.

— Я обнаружила шарфик за диваном, миссис Галлант, — объяснила темнокожая девушка. — Я не порвала его, можете быть уверены.

— Нет, нет, дело не в этом, — сказала Анна. — Дело в том, что это не мой шарф. Наверное, его забыли прежние жильцы.

Девушка нахмурилась:

— Не представляю себе, как это могло бы произойти. Мы пылесосим за диванами после каждого нового жильца. Может быть, шарф оставила леди, которая заходила сюда?

— Леди?

Девушка осторожно взглянула на Анну, чьи глаза сузились.

— Может быть, правда, я просто не заметила его раньше. Я могу отдать его в бюро забытых вещей.

Подтверждались худшие подозрения Анны. Она заставила себя улыбнуться:

— Ах да. я знаю. Наверное, это была журналистка. Сегодня утром она должна была прийти взять интервью у моего мужа.

— Так оно и было, — сказала девушка, широко улыбаясь. — Я убирала на другой стороне этажа и видела, как она выходила из лифта. На шее у нее был как раз этот самый шарфик. Наверное, она сняла его и забыла здесь.

— Я позабочусь, чтобы она получила ею. Извините, что побеспокоила вас.

— Ничего страшного, миссис Галлант.

Девушка вышла из комнаты, но в дверях бросила аа Анну косой взгляд. Как раз перед тем, как дверь закрылась за ней.

Не было никакой журналистки. Анна знала это, и горничная тоже это знала. Гостиничный персонал всегда был в курсе всех темных делишек, происходивших в гостинице. Значит, как только Анна ушла, сюда в номер к Эдисону приходила женщина. Кто это? И что именно она делала здесь?

Через полчаса в номер вошел Эдисон, вернувшийся с какого-то другого обеда. Анна лежала на кровати. Она вскочила, как только услышала звук ключа, поворачивающегося в замке. Шарфик был раскинут на одном из стульев в гостиной. Она взяла его в руки, когда вошла в комнату, и, держа двумя пальцами, пошла навстречу мужу.

— Твоя гостья оставила свой шарфик, — сказала она. холодно улыбнувшись. — Тебе не кажется, что приглашать к себе в номер женщину для развлечения в нынешних обстоятельствах не самое умное?

Эдисон не прикоснулся к шарфику. Анна разжала пальцы, и шарфик мягко опустился на отполированные носы ботинок Эдисона. Он проводил взглядом шарфик, потом взглянул на жену.

— Это вовсе не то, что ты думаешь.

— Да что ты! Ты, наверное, забыл, что благодаря тебе я стала неплохим детективом. На диване влажные пятна. Что же это, Эдисон? Что это на сей раз, Эдисон? — Голос ее начал звучать громче. В нем появились обвинительные нотки, и она ничего с этим не могла поделать. Уж слишком много разных происшествий было, слишком много других женщин.

— Ко мне приходила сестра Ривы Столет, Маргарет. Она пришла сказать, что Рива хочет меня подловить.

Анна уставилась на мужа. Объяснение было столь неожиданным, столь непохожим на все, что ей приходилось до сих пор слышать, что она не сразу нашлась.

— Рива Столет? Зачем ей это понадобилось?

— Когда-то давным-давно мы были с ней знакомы.

— Вот что? — Дант говорил ей это. Надо было ему сразу поверить.

Эдисон обошел Анну, скинул пальто, ослабил узел галстука и снял его, бросив на ручку кресла, затем пошел к бару. Анна наблюдала, как он приготовил себе крепкий напиток. Она понимала, что таким образом он дает себе возможность обдумать дальнейшее объяснение, но с трудом сохраняла терпение.

— Могу тебе сказать больше, — продолжил он, оборачиваясь. — Годы тому назад… у нас с Ривой был небольшой романчик. Она забеременела. Только сегодня я узнал, что Эрин — моя дочь.

— Эрин? Та самая Эрин, которая работает в твоей конторе? Девушка Джоша…

Она была ошеломлена.

— Точно. Рива Столет хочет, чтобы я их разлучил. Она послала сестру предъявить мне ультиматум.

— Сейчас? Зачем ей это?

— Я должен отослать Джоша немедленно в одну из своих контор на севере Луизианы, прочь из Нового Орлеана, иначе она сделает эту информацию достоянием общественности.

— Но ради Бога, сделай так!

— Чтобы она думала, что в состоянии мной манипулировать? Никогда в жизни! — Слова его были полны ярости. Он осушил бокал залпом и налил новую порцию.

— Но нельзя позволить Джошу и Эрин быть вместе, просто нельзя.

— Плевать. У них маленькие шуры-муры, и ничего более.

— Но ведь ты не знаешь! — Вместо ответа Эдисон лишь пожал плечами. Анна продолжила размышлять вслух: — Да и что вообще ты еще можешь сделать? Ты же не хочешь скандала!

— Скандал и ей не нужен. Это все блеф, беспокоиться просто не о чем. Дорогая Рива теряет не меньше моего.

Но что-то в его словах насторожило Анну. Опыт подсказывал ей, что нужно смотреть глубже. В памяти всплыли иные события.

— Но, очевидно, ты услышал об этом не в первый раз. Не об этом ли хотела поговорить с тобой Рива во время автогонок?

Эдисон не стал ничего отрицать, но предпочел опустить глаза, когда отвечал:

— Тогда это было лишь предложение, теперь — угроза.

— Угроза, переданная через сестру?

— Эта сука весьма изобретательна.

— Если это все правда, почему ты считаешь, что она не сумеет причинить вред тебе, а сама останется ни при чем?

— Ну. если она станет мне вредить, я знаю, что делать.

— О чем ты говоришь?

— Эрин думает, что Рива — ее тетя. Рива, очевидно, хочет, чтобы все так и оставалось.

— И ты думаешь просветить Эрин? А если это не сработает?

— Предположим, в верхах у меня есть друзья.

— Газеты?

— Не беспокойся, этого не произойдет.

Его ответ был уклончивым. Но она знала, что настаивать бесполезно. В любом случае в голове у нее появились иные заботы.

— Итак, это была угроза. А как насчет мокрых пятен?

— На самом деле, я думаю, что Маргарет сама решила сюда прийти. Она всегда меня хотела, ну а на этот раз и я ее захотел.

Анна видела Маргарет раз или два за все время замужества. Она знала, что Маргарет — жена одного из кузенов Эдисона. Она обратила на нее внимание на балу на старом монетном дворе. Женщина не первой молодости, почти матрона. Ей показалось, что ингрижка с Эдисоном не прибавила бы ей самоуважения.

— Значит, ты ее трахнул.

— Для этого она сюда и пришла.

— Ублюдок! — прошипела Анна.

Он с треском поставил бокал на столик.

— Что с тобой? Ты спросила, и я ответил.

— Как ты только можешь говорить мне подобные вещи? Я — твоя жена! У меня есть чувства!

— Ну если ты такая чувствительная, незачем было и затевать разговор. Мне кажется, тебе нравится слушать подобные признания. У тебя всегда есть повод мне это припомнить при удобном случае. Даже если я сейчас же тебя поволоку в постель, ты будешь готова к любви.

— Ты наглец.

— Ты только болтаешь.

— Что же, в один прекрасный день я смогу тебя немало удивить. — Анна бросила эти горькие слова не только ему, но в какой-то мере и самой себе.

— Да-да, — фыркнул Эдисон, — мы уже слышали эту песню.

— Когда-нибудь ты доведешь меня до крайности.

— Тебе слишком нравится быть женой известного человека!

Она покачала головой. Голос ее задрожал, когда она вновь заговорила:

— Ты знаешь, что дело не в этом. Мне нравится, что я несу определенные обязанности. Но я могу попробовать и другого мужчину, просто из любопытства.

Он набросился на Анну, прижав ее к стене, с силой сжал ее запястья.

— Только попробуй! Тебе не понравится, как я на это отреагирую.

Спина ее горела, а руки болели, но она смотрела мужу прямо в глаза, не моргая.

— Я в этом не сомневаюсь ни минуты, — сказала она сдавленным голосом. — Но в отличие от тебя, если я что-то и сделаю, ты об этом никогда не узнаешь.

— Ты когда-нибудь уже изменяла мне? — спросил он в ярости, сильнее прижимая ее к стене. — Изменяла?

— Нет, никогда, — прошептала она, — у меня никого, кроме тебя, никогда не было. Пока.

Лицо его искривилось.

— Я предупреждаю тебя, у меня нет времени для подобного дерьма. Завтра у меня целый день встречи, затем я еду в Шривпорт, а в конце недели готовлю материал для «Тайме». Я беру с собой Джоша, но ты мне не нужна. Ты можешь остаться и заняться своими делами Но мы с ним вернемся. Вернемся только потому, что я не переношу, когда мне угрожают женщины: Рива ли, Маргарет ли, ты ли. Если ты только посмеешь мне чем-нибудь повредить во время кампании, то увидишь, как одной огорченной сукой станет больше. Тебе станет так же плохо, как милашке Риве.

Эдисон так сильно толкнул ее, что Анна отлетела на середину комнаты. Она ничего не ответила, лишь потирала запястья. Почему-то ей совсем расхотелось кричать или плакать.

На следующий день Эдисон присутствовал на запланированном завтраке в обществе конгрессменов. Анна медленно одевалась, а когда он покинул гостиницу, подошла к телефону и набрала номер, записанный на бумажке. Номер, который, как она полагала, ей никогда не понадобится. Сердце ее билось, а под воротничком платья показалась испарина, пока она ожидала ответа.

Дант ответил сонным, но теплым и нежным голосом. Она слышала, как в его комнате свистел и кричал попугай. В горле у нее все сжалось, она никак не могла заговорить.

— Алло? — повторил Дант.

Анна тяжело сглотнула.

— Это Анна Галлант.

— Анна, как поживаете?

В голосе его звучало удивление. Она не винила Данта. Она и сама не верила, что звонит ему.

— Все отлично… Я просто… Я хотела бы вас увидеть. Хочу обсудить с вами один вопрос.

— Конечно. Может быть, пообедаем вместе?

— Мне нужно сделать кое-какие покупки. Я думала, что поеду на Кэнэл-Плейс или на Ривевок. Может быть, выпьем чего-нибудь по дороге?

— На Ривевок есть несколько уютных местечек. Я встречу вас у фонтана, на площади, скажем, около одиннадцати. Вас это устраивает?

— Отлично. — сказала она, затем тихо повторила, уже повесив трубку: — Отлично.

Анна не лгала. Ей необходимо купить платье. Она не нашла ничего подходящего ни на Кэнэл-Плейс, ни у Сакса. Все было то слишком коротким, то слишком длинным, то слишком простым, то слишком замысловатым, слишком ярким или слишком бесцветным, слишком шикарным или слишком романтичным. Может быть, она придирчива. Она просто никак не могла сосредоточиться на выборе платья, бродила тут и там, отклоняя помощь продавщиц. Она никак не могла дождаться одиннадцати часов.

На Ривевок Анна появилась раньше назначенного часа. Она прошла в торговый центр через белые металлические ворота, на которых крупными позолоченными буквами сообщалось, что именно в этом здании проходила Международная ярмарка в 1984 году. Пройдя через площадь, выложенную мозаикой кремового и серого цветов, она нашла себе местечко на скамье с видом на Миссисипи. Она любовалась мощными потоками воды бьющего фонтана. Вокруг него столпились туристы, щелкая фотоаппаратами. Белоснежные экскурсионные пароходы дымили трубами в ожидании пассажиров. Дым, правда, шел не из топок, а от дизельных моторов, но это не имело никакого значения. Все это было представлением.

— Вы удобно устроились.

Она повернулась, искоса взглянув на Данта. Бессознательно на губах ее заиграла приветливая улыбка.

— Вам лишь кажется. Я, наверное, растаю от жары.

— Надо было нам договориться и встретиться внутри, — ответил он уныло.

— Не беспокойтесь. Я наслаждалась пейзажем.

— Мое любимое место на Джексон-сквере. Но любоваться видами лучше всего осенью или весной. Пойдемте туда? — Он указал на стеклянные двери, ведущие в торговый центр.

Дант придержал тяжелую стеклянную дверь, жест этот был проявлением заботы, а не простой вежливости или превосходства. Анна поблагодарила его взглядом. Этот мужчина просто излучал заботливость — интересно, только в отношении нее или в отношении любой женщины? Она заставила себя подумать, что ощущение это, возможно, было лишь плодом ее воображения, своего рода грустным воспоминанием.

На Данте были шорты цвета хаки, зеленая рубашка «поло» и туфли на толстой подошве. Ее собственный наряд, юбка и блузка цвета хаки, составляли ансамбль с его одеждой в отличие от предыдущего раза. Это открытие порадовано ее, как если бы они были парой, хотя эта мысль быстро исчезла. Она уже давно не так молода, чтобы подобные вещи что-либо значили.

Зал был полон людей, большая их часть — туристы и молодежь.

— Вы говорите, что часто приходите сюда? — спросила Анна, двигаясь среди потоков людей.

— Время от времени. Здесь несколько очень хороших магазинов. Вы нашли то, что искали?

— Пока нет. — Анна объяснила ему свою проблему.

— А вы не пробовали зайти к Ивонне ла Флер?

— Что это?

— Не что, а кто. Пойдемте.

Они как будто очутились внутри коробки для шляп времен королевы Виктории. По магазину носился аромат фиалок, цветок этот был везде. Вокруг развешаны образцы старинных кружев, искусственные цветы акварельных тонов, белоснежные платья для невест, изящные женские костюмы и платья. Были еще шляпы, одна элегантнее другой, с широкими полями и лентами — тот тип шляпы, который всегда украшает женское лицо и напоминает королевские приемы в дворцовых парках. Не было ни одного повторения, и на каждом изделии красовался ярлык «Ивонна ла Флер».

Анну сразу привлекло платье из бледно-фиолетового батиста, украшенное нежными букетиками сирени, к платью была подобрана соответствующая соломенная шляпка с шелковыми цветами, пущенными по полю. Весь ансамбль не походил ни на что, когда-либо ей встречавшееся. Ничего подобного в ее гардеробе не было. Но ей все это очень понравилось.

— Примерьте, — предложил Дант, — я всегда доверяю первому впечатлению.

Платье смягчило черты ее лица и молодило. Оно прекрасно сидело на ее фигуре, ручная работа была изысканна. Шляпа же придавала дополнительное очарование. Цена была, конечно, высокой, но оправданно высокой. Глядя на себя в зеркало примерочной, она видела, что это платье придаст ей романтичность. Неожиданно она смутилась.

— Выходите скорее, покажитесь нам, — раздался голос Данта, ему вторил голос продавца.

Анна вдруг осознала, что впервые делает покупку в компании мужчины, которому небезразлична ее покупка, интересно, как она выглядит в новом наряде. Эдисона же больше всего беспокоило, как долго ему придется стоять рядом. Он ощущал смятение в магазинах дамской одежды и считал, что самая лучшая одежда — та, которая не привлекает к Анне дополнительного внимания. Если же она спрашивала его мнение, то, как правило, получала довольно грубое замечание в отношении вкуса или фигуры.

— Вы выглядите прекрасно! — заметил Дант искренне.

Она улыбнулась ему, медленно поворачиваясь вокруг себя.

— Вы считаете, в этом будет прилично появиться на свадьбе?

— Само совершенство! Единственная опасность, дорогая, в том, что вы затмите невесту.

— Лесть! Но она мне нравится! — ответила она, тон ее был непринужденным, потому что в его глазах светилось подлинное восхищение.

Дант вынес из магазина платье, висящее на плечиках, а в руках Анны была шляпная коробка. Она увидела свое и Данта отражение в стекле витрины. Они оба были счастливы. И очень близки.

Анна ощутила холодок в груди. Что она за дура?! Вот так и ловят людей в неверности — когда они ради минутного удовольствия забывают об осторожности. Она не отдавала себе отчета в том, насколько людное место Ривевок. Не отдавала себе отчета в том, что находится в самом центре города. Но теперь-то надо предложить пойти куда-то в более уединенное место.

Но предложить это — значит дать намек на некую нелегальность их встречи. Уж чего она не хотела, так это чтобы Дант Ромоли подумал, что, кроме дружеского совета, ей от него нужно что-то еще. А может быть, нужно?

— Выпьем кофе?

— Можно и пообедать. Время уже близится к тому.

Что-то в поведении Анны насторожило Данта и вызвало смущение у нее самой.

— Не думаю, что темный закоулок какого-либо здешнего бара — подходящее место для обеда. А что вы скажете о простой морской пище и о столике с видом на реку?

Она улыбнулась с облегчением.

Они пошли в ресторанчик Майка Андерсена. Это была небольшая забегаловка с пластмассовой посудой, с длинной очередью, но порции были большими, а ароматы аппетитными. Они вынесли подносы на террасу и заняли столик. Великолепный вид на реку, тень, прохладный ветерок с воды, но самое лучшее — это то, что столики были разбросаны поодаль друг от друга, и большая часть людей вообще сюда не заходила. Они ели лангусты, отламывали и крошили хлеб голубям, летающим вокруг, любовались речным движением: паромы, торговые и пассажирские суда сновали по реке без остановки.

Наконец Анна откинулась на стуле. Не отрывая глаз от стакана с лимонадом, она сказала:

— Наверное, вы спрашиваете себя, что за срочность была звонить сегодня утром. Я не собираюсь быть таинственной. Я просто не знаю, с чего начать.

Дант вытер губы салфеткой, затем скомкал ее и бросил в тарелку.

— Я могу вам помочь. Это что-то связанное с Ривой.

— Откуда вы знаете? — Она внимательно посмотрела на него.

— Это логично. Я знаю, что у нее проблемы и они касаются вашего мужа. Я ведь был в тот день на автогонках, когда она разговаривала с вашим мужем. К тому же мы с Ривой очень давно знаем друг друга. Я могу догадываться о происходящем, но не знаю, что именно происходит. Если вы можете пролить некоторый свет на этот вопрос, я буду признателен.

— Я думала, что вы поможете мне во всем разобраться.

— Но может быть, мы поможем друг другу?

Стояло ли за его словами что-то еще? Анна не могла бы, этого сказать, его темные глаза хранили непроницаемость. В них светились сочувствие и тревога, но, возможно, все это — лишь отражение яркого света. Решительным жестом отодвинув чашку, она начала рассказывать Данту все, что сказал Эдисон о Риве Столет и ее ребенке, Эрин, о ее угрозе.

Когда она закончила, лицо его было хмурым..

— Что-то здесь не так. По-моему, он что-то недоговорил.

— Что вы имеете в виду?

— В этой информации нет ничего особенного.

— Но одно то, что Эдисон является отцом внебрачного ребенка, может помешать ему в предвыборной кампании.

Дант вынужден был согласиться:

— Да, конечно, ведь рождению ребенка предшествовала разыгранная свадьба.

— Что?

Они смотрели в глаза друг друга несколько долгих секунд.

— Я думал, вы знаете, — протянул Дант, — если уж ваш муж вам так много рассказал.

Она лишь покачала головой:

— Он только упомянул их роман. Вы хотите сказать, что Эдисон венчался с Ривой?

— Для нее все было по-настоящему, но он-то уже был женат на вас. Поэтому их женитьба была недействительной.

— И от этого разыгранного брака родилась Эрин?

— Да.

— Но как же… — начала было Анна и запнулась; ее взгляд блуждал где-то вдалеке, как будто выискивая что-то на горизонте. Когда она вновь заговорила, голос ее был напряжен: — Представляю, как это все может повлиять на его карьеру, если найдутся доказательства.

— Не думаю, что есть какие-либо доказательства. Но и слухи о такой грязной игре, пусть и очень давней, могут сыграть свою роль.

— Да, согласна, — сказала женщина, выпрямляясь на стуле. — Думаю, вам необходимо знать, что Эдисон не остановится ни перед чем, лишь бы эта информация не стала доступной общественности. Миссис Столет даже не подозревает, что она делает и чего просит.

— Думаю, единственное, что должен сделать ваш муж в этой ситуации, — разлучить Джоша и Эрин.

— Он ни за что этого теперь не сделает.

— Но почему?

Она беспомощно подняла руки:

— Высокомерие, самолюбие, упрямство — назовите это как угодно. Он просто не сделает и шагу назад перед предъявленным ультиматумом. Кроме того, он даже представить себе не может, что не в состоянии контролировать ситуацию. Но уж если он это поймет, то может стать очень опасным, он будет действовать без разбора средств, чтобы добиться своего. Мне кажется, он начинает понимать, что Рива Столет — единственный человек, единственная женщина, чьи действия он контролировать не в состоянии.

Голос Данта зазвучал жестко:

— Почему вы говорите это?

— Он хочет в ответ на угрозы Ривы рассказать Эрин, кто ее истинная мать. Не уверена, что и это покажется ему достаточным, тогда он пойдет дальше. Он хочет отомстить за свой страх, любыми средствами добиться своего.

— Но, сказав Эрин, что он ее отец, Эдисон автоматически поставит точку в ее романе с Джошем, чего и добивается Рива.

— Да, но Рива, вероятно, хочет сказать ей все сама.

— Нет, — произнес Дант, глубоко вздохнув.

— Следовательно, Эдисон будет придерживать козырную карту в своей грязной игре. Вопрос: что сделает Рива?

— Если уж Рива решится открыть свое прошлое, то Эрин будет знать правду. Я знаю Риву и думаю, что она в ответ на его выпад сделает всю историю достоянием гласности.

— Эдисон не позволит.

— Как?

— Не знаю, он говорил что-то о высокопоставленных друзьях. Говорил он об этом в достаточно мерзком тоне.

— Я очень признателен вам за ваш приход, потому что не только у Эдисона Галланта есть друзья.

Имеет ли он в виду, что сам — друг Ривы, или что у него есть еще более влиятельные друзья, чем у Эдисона? Анна не знала и знать не хотела. Достаточно, что она предупредила его.

— Я рада, что оказалась полезной, — просто ответила она.

Его темные глаза задержались на ней, как бы оценивая. Он вскинул голову:

— Меня, конечно, не касается ваша личная жизнь. Я уже говорил об этом. Но если у вас так мало уважения к Эдисону Галланту, если он настолько бессовестен, как вы описываете, почему вы не покинете его?

— Он — мой муж, — запротестовала Анна.

— Всегда можно развестись с мужем.

Дант произнес свои слова тихо, но в них звучали нотки осуждения. Она улыбнулась:

— Легко сказать! Но я так много поставила на карту, выйдя за него замуж. И так много сложностей возникнет, если я захочу разорвать наш союз, что овдоветь, видимо, легче.

— Вряд ли такое удобство возникнет в вашей жизни.

— Я знаю, — ответила она, и улыбка исчезла с ее губ.

Она вновь стала вертеть в руках свою чашку. Дант сочувственно тронул ее за руку:

— Я не хотел вас обидеть.

— Я знаю, это — моя проблема, и я ее разрешу, когда сумею.

Она боялась, что Дант обидится на ее слова, взглянула на него и заметила, что он разглядывает ее запястье. Поглядев туда, она заметила синяки, оставленные пальцами Эдисона. Она одернула рукава кофточки.

— Он вновь был груб с вами, поэтому вы пришли сюда, — сказал Дант резко.

— Если вы думаете, что я решила отомстить ему за очередной семейный скандал, вы ошибаетесь!

— Я так не говорил и не думал, — прервал Дант Анну.

Она встретила его взгляд, и ее раздражение ушло.

— Да, я вижу, вы не имели в виду ничего плохого.

— Спасибо за это.

Она только покачала головой:

— Вы так вежливы, так спокойны, но вечером вы вернетесь домой и ляжете в постель с мужчиной, который унижает и оскорбляет женщин, который предпочитает, чтобы его сын занимался кровосмешением, чем увидеть невыполненным хотя бы одно свое желание. Как же вы можете?

— Возможно, привычка. — Она попыталась, чтобы ответ прозвучал легкомысленно, но это не получилось.

— Мне просто любопытно. Что в нем такого, что заставляет вас оставаться с ним? Что заставило такую женщину, как Рива, бросив все, уехать с ним? Неужели он настолько очарователен наедине? Неужели он такой восхитительный любовник?

Она рассмеялась, не в силах сдержаться. Смех вырвался у нее из горла, но звучал так горько, как будто обжигал горло.

— Нет?

— Нет.

Последовало молчание. Наконец она подняла глаза, и боль, так долго скрываемая глубоко внутри, вдруг вышла наружу, лежала здесь, у него перед глазами. Дант не отвел взгляд, он взял ее ладонь в свои руки, и она ощутила их тепло и силу.

— Вы красивая женщина. Вы заслуживаете того, чтобы знать любовь. Как я уже сказал, если хоть чем-то я смогу вам помочь, обращайтесь ко мне.

В сказанных словах звучал некий скрытый смысл, которого не было, когда он впервые сделал такое предложение во дворе своего дома. От звука его голоса дыхание у Анны перехватило. Времени отвечать не было, потому что разговор их был прерван криками и детскими воплями:

— Мистер Дант! Мистер Дант!

Двое детей выскочили на террасу. Позвав его, они бросились ему навстречу. За ними следовала мать с подносом, уставленным кока-колой и тарелками с гамбургерами.

— Пьетро, — сказал Дант, и черты его лица расплылись в улыбке. — А вот и Коралия. Что вы здесь делаете, маленькие разбойники?

— Эрин посоветовала нам побывать до отъезда здесь, и вот мы пришли, — объяснила Коралия, не отрывая глаз от Анны.

— Она дала вам правильный совет, — сказал Дант, добавляя уже в адрес их матери: — Я вижу, вы решили отведать нашей американской пищи.

Они обменялись приветствиями. Затем последовали неизбежные представления. Анна почувствовала, как вспыхнуло ее лицо под ироничным взглядом Констанции. Анна, однако, вежливо улыбнулась и мысленно поблагодарила за данное ей воспитание, которое позволило ей сохранить сердечность и холодность одновременно.

— Вы можете занять мое место, — продолжила она, оглядывая свои покупки. — Я должна возвращаться в гостиницу.

— Я помогу вам найти такси, — предложил Дант.

— Не беспокойтесь, я уверена, что сама справлюсь с этим. Вы и так слишком много сделали, угостив меня обедом.

— Не стоит благодарности, — мягко, но настойчиво произнес Дант, взяв вешалку с купленным платьем.

Констанция, расставляя еду на столике, добавила:

— Было приятно встретить вас, миссис Галлант. Дант, вы должны вернуться и выпить с нами чего-нибудь. Я уверена, что дети придут в восторг от вашего общества.

Среди радостных и возбужденных восклицаний детей Анна заметила, как оба, Констанция и Дант, обменялись серьезными взглядами. Взгляды эти подняли в ней чувство, которое она сразу не поняла. Затем оно испугало ее: это была ревность.

 

16

Вернувшись вечером из офиса, Рива обнаружила Данта в компании Констанции и детей. Сцена была воплощением домашнего уюта. На задней галерее Дант и Констанция пили коктейли, а дети здесь же на холодном кирпичном полу были поглощены тем, что отклеивали наклейки и располагали их в альбоме, купленном для этой цели. Они начали собирать коллекцию наклеек в этот самый день. Рива всех приветствовала, затем взглянула на Ботинки, который сидел один в другом конце галереи со стаканом в руке, задрав ноги на барьер галереи. Она подошла к своему зятю.

— Как дела, Ботинки?

Он приветствовал ее, подняв стакан.

— Отлично.

Она никогда не видела его в таком, близком к опьянению, состоянии. Глаза его налились кровью, а лицо было красным. Тело его находилось в столь экстравагантной позе, что было удивительно, как это он до сих пор не свалился на пол.

— Не похоже, чтобы ты хорошо себя чувствовал, — заметила Рива откровенно.

— Как же я должен выглядеть, если жена изменила мне?

— О чем ты говоришь?

— Я пошел, хотел избить кузена, и что? Он расхохотался. Расхохотался! Сказал, что я дурак. Сказал, что она, как неудовлетворенная проститутка, ходит и предлагает себя.

Рива поспешно оглянулась — убедиться, что ни дети, ни Констанция не слышали его. Если уж Ботинки употреблял такие выражения, говоря с ней, значит, он здорово накачался. Говоря с женщинами, он всегда воздерживался от крепких выражений и двусмысленностей.

Никто не обращал на них никакого внимания. Она повернулась к Ботинкам:

— Если ты и дурак, то потому лишь, что веришь Эдисону.

— Да? Ты не знаешь. Я слышал, что для своего возраста он просто гигант. Может быть, Маргарет и пошла к нему для этого?

Спорить с ним в таком состоянии было бессмысленно.

— Где сейчас Маргарет?

— Наверху, отдыхает.

— С ней все в порядке?

Он пожал плечами:

— Говорит, что у нее болит голова. Но в город-то она сегодня ходила. Наверное, она просто не хочет меня видеть.

— Я зайду к ней, когда переоденусь.

Рива пошла в дом. День был жарким, и хотя в офисе был кондиционер, а костюм ее из чистого льна, она чувствовала усталость и вялость. Она просто не могла освободиться от мыслей о бизнесе, пока не снимала рабочий костюм и не переодевалась во что-нибудь домашнее.

Она услышала, как скрипнул стул Данта, когда она уже прошла мимо. Он настиг ее на лестнице.

— С тобой можно поговорить?

Голос его ничего не выражал. Рива внимательно поглядела на него. Ей не понравился злой огонек в его глазах. Коротко кивнув, она повела его в холл наверху. Он не был уединен, но если говорить тихо, их никто не услышит. Обстановка, казалось, способствует тому, чтобы Дант говорил тихо и сдерживал свои эмоции.

Когда они уселись, он начал говорить, зажав руки между колен.

— Ты ведь никогда мне больше не доверяла с той самой минуты, как застала в кровати с той девчонкой, двадцать с лишним лет назад?

Рива думала, что он станет говорит о чем угодно, но только не об этом.

— Не смеши меня, — сказала она, улыбаясь. — Я тебе доверяю, и нет никого на свете, кому я бы доверяла больше.

— Мне так не кажется. На самом деле я думаю, что никогда бы не увидел тебя, никогда бы с тобой вновь не заговорил, если бы я сам не вторгся в твою жизнь раньше, чем ты меня забыла.

Она покачала головой, улыбаясь воспоминанию.

— Ты вторгся в мою жизнь с букетом душистых роз в руках, украденных в монастыре урсулинок, куда ты перелез через стену. Удивительно, как это тебя не арестовали. Или не отлучили от церкви. Как же можно забыть человека, совершившего подобный поступок?

— Я хотел попросить извинения, а денег на цветы у меня не было.

Дант появился в ее жизни вскоре после отъезда Ноэля, именно в тот момент, когда ей был крайне необходим человек, которому бы она доверяла, человек, соединявший в себе качества Данта — его заботливость и умение сочувствовать. Он извинился за то, что не присутствовал на ее свадьбе. Он не получил приглашения, даже не знал об этом, пока девушка, с которой он жил, покидая его, не швырнула ему эту новость в лицо. Постепенно они вновь стали близкими друзьями. Космо полюбил его и доверял Данту. В отличие от своего сына, в Данте он не видел соперника.

Наконец она произнесла:

— Это сработало, мы стали друзьями.

— Я так думал, но, видимо, был неправ.

— Не понимаю, о чем ты.

— Время от времени ты давала мне возможность что-то узнать о твоей жизни, но я никогда не знал, что ты думаешь, что чувствуешь. Даже в сложный момент важные вещи ты все равно держишь при себе.

— Вовсе нет! — запротестовала она.

— Ну тогда скажи на милость, почему я узнаю от посторонних людей, что ты пытаешься шантажировать Эдисона Галланта?

— Я этого не пытаюсь делать, — сказала она, и брови ее нахмурились.

— Тогда не знаю, как еще это можно назвать. Я допускаю, что ты преследуешь самые справедливые цели, но почему мне не рассказать, чтобы я мог помочь тебе?

— Что ты мог бы сделать? Эдисон не из тех людей, которые принимают советы. — Голос ее звучал натянуто.

— У меня есть связи, друзья, которые мне кое-чем обязаны. Поверь, я бы сумел его убедить.

— Связи, — как эхо повторила она. Она никогда не спрашивала его о связях с мафией. Ей не нужны были эти его приятели. Но сейчас она почувствовала, как по коже пробежал холодок.

Он разнял руки.

— Я не имею в виду, что мог бы надавить на него с их помощью. По-моему, это неплохая идея. Я знаю людей, обладающих тем, чего Эдисон добивается, — политическим влиянием. Ради этого он услал бы сына хоть в Бимбукту, но не сумел бы того узнать, что Эрин — его дочь.

Говорил ли Дант правду? Что-то в его манере заставляло ее чувствовать себя неловко, хотя говорил он убедительно. А может быть, вновь игра воображения? Она сбросила с себя груз размышлений — метания между прошлым и настоящим, правдой и фальшью, правильным и неверным. Эти метания не покидали ее с тех самых пор, как заварилась нынешняя история.

Неожиданно истинная суть его слов проникла в ее мозг. Она вскочила:

— Кто тебе все рассказал?

— Анна Галлант, — ответил он, медленно поворачиваясь к Риве. — Она… она этим обеспокоена.

— Еще бы!

— Я не имею в виду, что она желает отомстить, но она — мать Джоша.

Слова его были произнесены ровным и тихим тоном. Рива вдруг поняла, что больше шуму создает она, а она-то думала, что шуметь станет Дант, и как будто протрезвела. Отойдя немного назад, она спросила:

— Чего она хочет?

— Анна? Ничего.

Ответ не принес ей облегчения.

— Таковы, вероятно, ее слова. А я и не знала, что вы близкие друзья.

— Мы не друзья. Почему-то она считает, что я могу знать, как именно ты намереваешься действовать сейчас.

Она не обратила внимания на его сарказм.

— Я не знаю, что делать. Мы с Эдисоном замерли в какой-то патовой позиции. Но я знаю, что тебе не сражаться в этой битве.

— Даже если я хочу?

— Даже тогда.

— Вот видишь, ты всегда держишь меня на расстоянии.

— Для того есть причины, — ответила Рива, отворачиваясь.

— Я знаю, — откликнулся он, и взгляд его потемнел. — Но все прошедшее — в прошлом. Он умер.

— Были и другие. Вспомни…

— Я помню, — сказал он, резко отделяя слова друг от друга. — Двадцать четыре года — большой срок. Но провал бывает лишь однажды. Я вряд ли забуду…

Она не очень-то деликатно вела разговор, но делать было нечего.

— Дант, ну зачем сейчас вспоминать прошлое? Мы так хорошо понимаем друг друга!

— Времена меняются, люди меняются. Тебе нужна моя помощь или нет?

— Ты что, набиваешь цену?

Он долго смотрел на нее, пока кожа вокруг рта не побелела:

— Значит, нет.

Лицо ее исказилось — она как будто ощутила его боль внутри себя.

— Я нуждаюсь в твоей поддержке, но мне не нужна твоя помощь.

— Значит, я тебе не нужен, — сказал он.

Он отпрянул от Ривы и пошел к выходу.

Рива глядела ему вслед. У нее было впечатление, что одна из колонн старинного особняка покинула свое обычное место.

Крыша все равно стояла, но строение стало слабее.

Что такого она сказала, почему он ушел? Что она должна сказать, чтобы остановить его? Конечно, она знала, но не понимала, отчего так вдруг ему понадобилось менять их отношения.

Дант мог бы сказать, что она использовала его, ничего не дав взамен. Правда ли это? Неужели она столь эгоистична? Тогда причина лишь в том, что она считает: лучше иметь такие отношения им двоим, какие сложились. Старая дружба, напоенная ароматом прежних, давних воспоминаний.

Она не верила, что Дант больше не вернется. Однако никогда еще она не видела его столь решительным, столь далеким.

В голове у нее мелькнула мысль: а не замешан ли здесь кто-то еще. Констанция, не церемонясь, давала ему понять, что считает его привлекательным. Они вдвоем мило любезничали на галерее, когда она вошла. Но, похоже, Дант покинул дом, даже не попрощавшись с бывшей женой Ноэля. Звук его отъезжающей машины раздался слишком быстро после его ухода.

Рива шла вниз, к себе в спальню. Там она сняла жакет и бросила его на кровать. С усталым вздохом закинула назад руки, чтобы расстегнуть пуговицу на шелковой блузке.

Наверное, она могла бы попросить Данта помочь ей. Так как она зависела лишь от себя самой, то могла не заботиться о том, что именно подумают о ее поведении другие. Если она не обращалась к ним за помощью, то они не имели права навязывать ей свое мнение. Ей нравилось жить по таким правилам. Но ей не нравилось, что тем не менее она ощущала необходимость в ком-то. Чаще, чем нужно, эти люди, в которых она нуждалась, покидали ее — из-за смерти, или по другим причинам. Менее болезненно зависеть лишь от самой себя.

Ну и к тому же быть независимой значило никому себя не навязывать. Ей была ненавистна одна лишь мысль, что привязанность Данта она могла бы использовать для каких-то своих целей. Иногда она думала, что Дант был не против этого. Но она не могла. Это было бы нечестно. Беда же в том, как Дант полагал, что ей нечестно обходиться без него.

Она сняла блузку, выскользнула из юбки. Подошла к гардеробу, чтобы повесить их на место, сняла туфли и наклонилась, чтобы поставить их на нижнюю полку. На лице ее появилось раздражение. На полу валялись ее туфли, а на них брошено ее платье. Опять Маргарет лазила в ее гардероб. На платье было жирное пятно.

Риве была ненавистна подобная неряшливость. Она не всегда убирала на место свои вещи, но, по крайней мере, вешала их на стул, чтобы не помять. Иногда она задавалась вопросом, не специально ли сестра так небрежно обращалась с ее одеждой, которую одалживала. Кажется, ей было необходимо показать, какое малое впечатление производит на нее цена платьев и костюмов Ривы. А может быть, она мстила Риве за то, что эти дорогие вещи Рива надевала первой. В любом случае не сейчас говорить с Маргарет на эту тему. Ее сестра и так слишком расстроена. Однако необходимо пойти к ней и поговорить, поинтересоваться ее самочувствием, нет ли у нее проблем с сердцем.

Рива обнаружила, что Маргарет сидит в передней гостиной, в полумраке, в уголке дивана, обняв руками подтянутые к лицу колени. Она улыбнулась Риве болезненной улыбкой.

Рива уселась рядом с Маргарет.

— Ну и что ты здесь делаешь совсем одна?

— Вряд ли кому-нибудь подходит сейчас моя компания.

Подходит? Специально ли Маргарет употребила именно это слово? Рива не стала ничего говорить, чтобы не усугублять то угнетенное состояние, в котором пребывала ее сестра.

— Тебе нужно выйти и присоединиться ко всем остальным. Уныние и нытье тебе не помогут.

— Много ты об этом знаешь, — ответила Маргарет. Она закрыла лицо руками. — О, Рива, что мне делать, если Ботинки уйдет от меня? Он — это все, что у меня есть. Я умру, я просто умру.

— Ты будешь жить, как все мы живем после потери человека, бывшего для нас очень важным. Не так-то легко умереть от печали.

Маргарет неприязненно поглядела на Риву. Ее будто бы ранило отсутствие сострадания в голосе сестры, та как будто не сопереживала ее горю. Однако Маргарет быстро очнулась от излишней углубленности в собственные переживания.

— Но я люблю Ботинки! — закричала она.

Рива подумала: неужели Маргарет не приходило в голову, что и она любила свое дитя, своего мужа. В ее жизни были и иные потери, о которых Маргарет не имела никакого понятия. Она и не желала о них что-либо знать. Сама же Рива очень остро чувствовала, насколько одинока она в переживании давних, прошлых печалей.

— Ты сказала Ботинкам, что любишь его? — спросила она.

— Я не могла. Мы не привыкли…

— Тогда не жди, что он сам узнает об этом.

— Это все Эдисон виноват. Это не мужчина, а животное, грязное животное, разрушившее мою жизнь. Ему и дела до меня никакого не было, только его желание, то, что ему было нужно. Я для него — не человек, его интересовало лишь мое тело. Еще одна победа для его мужского самоутверждения!

Как всегда, в бедах Маргарет были виновны все, кроме нее самой. Она талдычит одно и то же, как пономарь. Это уже слишком! Рива ощутила прилив злости, попыталась сдержать себя, но не смогла.

— Эдисон, конечно, вел себя как животное. Но не он пришел к тебе, Маргарет, ты пришла к нему. Все, что произошло, произошло отчасти по твоей вине. Но это — не конец света. Мы все совершаем ошибки. Признай это — и забудь! Все в порядке. По крайней мере, мы все извлекли из происшедшего урок.

— Ах, как философски ты рассуждаешь! Надеюсь, что ты вспомнишь свои слова, когда придет твой черед. Тебя-то он на самом деле домогается.

— Да мой черед давно прошел!

— Но если ты не остановишь его, он снова наступит.

— Совсем недавно ты предлагала мне отдаться Эдисону — не так ли? Как видишь, это все же не так легко, как ты думала.

— Я решила, что ты должна сделать что-нибудь в отношении его. Ты — Рива Столет. Твое имя имеет вес.

— И что же ты предлагаешь?

Маргарет беспомощно развела руками:

— Я не знаю, ты лучше в этих делах разбираешься. Ты знаешь самых разных людей. У тебя масса влиятельных знакомых. Позвони кому-нибудь. Не стоит сидеть сложа руки и ждать, что еще выкинет Эдисон Галлант. Сделай первый шаг.

Снаружи раздался шум подъезжающей машины. Рива взглянула через кружевные занавеси, висевшие под старинными шелковыми шторами.

— Похоже, Эдисона уже не опередить.

— То есть? — В голосе Маргарет зазвучало беспокойство.

— Он идет сюда.

Лицо Маргарет побелело, она плотно сжала колени.

— Чего он хочет? Я не могу его видеть, я не могу! Куда мне спрятаться?

— Не будь дурой! — заметила Рива резко, затем продолжила умиротворяюще: — Нет никакой нужды прятаться, хотя не стоит вам двоим сейчас и видеться. Оставайся на месте. Абрахам выяснит, зачем он приехал.

Маргарет, кажется, слова Ривы не убедили, но она не двинулась со своего места. Обе внимательно слушали, как дворецкий неторопливо пошел открывать дверь, услышали, как пожилой человек попросил Эдисона пройти в библиотеку. Через несколько секунд в дверь гостиной постучали. Абрахам заглянул внутрь.

— Миссис Рива, вас хочет видеть какой-то джентльмен, — сказал он, выделив голосом слово «джентльмен», как это делают слуги-южане, когда сомневаются в подлинном статусе человека.

— Спасибо, Абрахам, — ответила Рива Она бросила взгляд на сестру, которая съежилась на диване так, будто желала спрятаться в нем полностью. Рива поднялась и решительно направилась к двери.

Старик настороженно посмотрел на нее.

— Мне сказать о визитере мистеру Ноэлю — он недавно вернулся домой?

— Спасибо, все в порядке. Я сама все устрою.

На лице Абрахама отразилось сомнение, но он пропустил ее вперед, затем открыл дверь в библиотеке. Когда она вошла, он осторожно закрыл дверь.

Эдисон держал в руке книгу — первое издание «И восходит солнце» из коллекции Космо. Увидев Риву, он поставил книгу на место.

— Очень мило. Мой вкус к надежному помещению капитала не идет дальше скаковых лошадей и акций. Каждому свое, как говорится.

Рива слушала неуважительные замечания Эдисона, наблюдала, как небрежно он держал ценную книгу, доставлявшую столько удовольствия Космо, как нагло, почти по-хозяйски, он вел себя в комнате, бывшей сутью Бон Ви, его центром, — и ее начала охватывать ярость. Она убила бы его сейчас. Окажись в ее руках оружие, Эдисон был бы мертв. Это страшило, но и придавало бодрости.

— Что ты здесь делаешь? — спросила она. — Как ты смеешь показываться после того, что сделал с Маргарет?

— Маргарет? Я не сделал ничего такого, что противоречило бы ее собственному желанию.

Улыбка его была столь самодовольной, что она хотела бы ударить его по лицу хлыстом.

— Ты лжешь!

— Разве? Что-то я не слышал, чтобы она звала полицию.

— Значит, ты руководствуешься таким критерием, определяя, желает или нет женщина заниматься с тобой сексом: вопит она или нет, когда ты закрываешь ей лапами рот.

— Какой у тебя грязный язычок! — ответил он, но улыбка его стала исчезать.

— А ты всегда был слишком самодовольным. Удивлена, как это ты не боишься столкнуться с Ботинками.

— Старина Ботинки? А что мне его бояться? Он наполовину и сам верит, что его жена за этим и пришла ко мне.

— Ты сумел его в этом убедить.

— А если и так?

— Да, ты это сделал — чем хуже думает Ботинки о Маргарет, тем лучше ты себя чувствуешь. Что бы ты ни ответил, все лишь тебе на пользу. Что тебе здесь надо?

— Ну что же, раз ты так прямо ставишь вопрос, не вижу необходимости быть излишне вежливым в выражениях. Я приехал сюда, чтобы сказать тебе одну-единственную вещь. Или ты придешь ко мне, как это сделала твоя сестра, или я говорю Эрин, кто ее мать.

Она знала, что это произойдет; не было никакого иного возможного пути, учитывая личность Эдисона.

— Скажешь Эрин? Превосходно! Я и сама о том же подумывала.

— Не пытайся лукавить. Если бы ты хотела так поступить, то давно уже это сделала.

— Возможно. А возможно, и нет. — Она подошла к окну, повернулась к нему спиной. Свет южных летних сумерек проникал через занавеси, бросая отсветы в комнату. В этом ясном свете Рива внимательно поглядела в лицо Эдисону. Оно было опухшим, морщинистым от беспутного образа жизни, совершенно некрасивым. Волосы его заметно поредели. Поэтому он казался довольно слабым. Наконец она сказала:

— Мне интересно, осознаешь ли ты, что теряешь, отказывая мне в столь незначительной услуге. Один мой знакомый сегодня говорил о влиятельных и богатых друзьях. Может быть, стоит тебе напомнить, что я смогу тебе помочь в случае достижения согласия, но смогу и помешать.

Он рассмеялся:

— Никогда не слышал более бессмысленной угрозы.

— Не путай слова с делами.

— Меня никто не сможет испугать. Я иду своим путем, леди, и не вам стать моим препятствием. Мне не нужны ни ваши друзья, ни ваши деньги. У меня вдосталь и того и другого. Но мне нужно оказаться поверх тебя. Я этого хочу, и я это получу, потому что ты сама мне это дашь по той же самой причине, по которой не станешь болтать о том, что было много лет назад. Ты сама напугана и не станешь мешать мне с помощью твоих денежных друзей. Ты боишься потерять то, что имеешь. Тебе нравится быть тетушкой Ривой и миссис Столет из Бон Ви и «Столет корпорейшн». Ты у меня в руках, леди, и чем быстрее ты это поймешь, тем лучше нам обоим будет.

Слова его содержали немалую долю правды, и это превратило ее гнев в холодность. Спокойно и тихо она ответила:

— Я скорее умру.

— О, и это можно устроить.

В словах таилась угроза. Она услышала ее, почувствовала, как угроза проникает через поры ее тела, как охватывает ее. Однако, видимо, он не собирался этого говорить, потому, что его сузившиеся было глаза расширились. Он как будто понял свою ошибку.

Рива так сосредоточенно разговаривала с человеком, стоявшим перед ней, что не слышала, как открылась входная дверь.

— Становится моей дурной привычкой появляться в самый разгар вашей ссоры, — заметил Ноэль, входя.

Рива ощутила и облегчение, и беспокойство от его появления. Эти чувства были так сильны, что она не сразу нашла что сказать.

— Нет никакой ссоры. Эдисон и я обсуждали одну небольшую несуразицу. Так как наконец мы пришли к взаимопониманию, он собирается уходить.

— Вы собираетесь уходить? — спросил Ноэль Эдисона.

Слова были сказаны вежливо, но в них звучал вызов предыдущих поколений джентльменов-южан, привыкших защищать свою собственность и всех, кто находится в границах этой собственности. Эдисон понял эту интонацию, потому что ответил Ноэлю взглядом, полным ненависти. Он повернулся лицом к нему, широко расставив ноги и уперев кулаки в бедра:

— Я уйду, когда сочту нужным.

Ноэль ринулся на Эдисона с силой отпущенной стальной пружины, схватил его за запястье и повернул вокруг своей оси, заломив руку за спину и крепко ее зажав. Одновременно он схватил Эдисона за шею. Кандидата в губернаторы буквально вышвырнули из комнаты, а он, задыхаясь от ярости, извергал ругательства.

Абрахам уже поджидал их в холле и предусмотрительно открыл парадную дверь. Ноэль с силой швырнул Эдисона, так что тот пролетел через галерею и очутился на ступеньках, едва не потеряв равновесия. Дворецкий захлопнул дверь и отряхнул руки. Насвистывая какой-то мотивчик, он удовлетворенно кивнул Ноэлю и подмигнул Риве, а затем двинулся в глубь холла.

Было слышно, как Эдисон завел мотор машины и с ревом укатил вниз по дорожке. Ноэль повернулся к Риве и двинулся было к ней, но, встревоженная неожиданно серьезным выражением его лица, она отступила в кабинет и отошла к самой дальней стене.

— Абрахам привел тебя, да? — спросила она через плечо.

— Он решил, что меня может заинтересовать происходящее.

— Да? — Что именно слышал Ноэль? Как много он понял? Понять что-либо из его слов было невозможно.

Ноэль ничего больше не ответил — он просто смотрел на нее.

Последние розовые отсветы вечера падали, через окна, и вокруг головы Ривы образовался как будто розовый нимб. В своем кремовом одеянии, с волосами, рассыпанными по плечам, она была каким-то неземным существом, а не из плоти и крови.

Ноэль слышал угрозы Эдисона, и это был достаточный предлог, чтобы наброситься на него. Надо бы как-то загладить свою вину. Он жаждал задать Риве вопросы, взять ее за руки.

Чтобы не совершить ничего импульсивного, Ноэль опустил глаза и сделал вид, что поправляет рукава рубашки. Наконец он произнес:

— Если я смутил тебя своим чисто мужским поступком, извини. Но мне не понравилась интонация Галланта, и к тому же — это мой дом.

— Да, верно. Я забыла.

— Я имею в виду, что отвечаю за все происходящее под крышей этого дома. Как бы мало меня ни касалось, что именно происходит между вами с Галлантом, но я не позволю ему оскорблять тебя здесь и уходить как ни в чем не бывало.

— Мне нужно тебя за это поблагодарить.

— Не стоит, я сделал это не только ради тебя одной. Я сделал это и ради самого себя, и каким-то образом ради своего отца.

Ярости не было больше в его голосе. Она медленно повернулась к нему и ответила:

— В любом случае я выиграла от этого, и я ценю это.

— Спасибо на добром слове.

Это был тупик. Рива внимательно разглядывала угловатое лицо Ноэля и думала: случайно или специально все это он сделал? Нужно ли продолжать бессмысленный обмен любезностями или стоит прекратить это общение? Они долю стояли друг против друга в молчании, пока не появился Абрахам и не пригласил их на обед.

Анна лежала, отвернув голову в сторону и плотно закрыв глаза. Эдисон пыхтел и рычал, делая судорожные движения. Наконец он кончил и скатился с нее. Он пошел в ванную комнату, но Анна все еще не двигалась, она даже не сдвинула ноги и не натянула ночную рубашку. Она лежала в предрассветный час в постели, и все ее мышцы были сведены от ярости и неудовлетворенного желания. Она думала об измене.

Что это такое — заниматься любовью, а не быть просто использованной мужчиной, который

хочет сбросить накопившееся напряжение или перед отправлением в очередную предвыборную поездку про запас трахнуться? Как бы это было, если бы мужчина касался ее с нежностью, думая о ее тревогах, о ее потребностях? На несколько секунд она представила себе, что занимается любовью с Дантом Ромоли. Ей стало легче, но удовлетворения все равно не было.

Она могла бы и отказать. Она уже думала о таком варианте, о том, что она отпихнет мужа и потребует, чтобы он оставил ее в покое. Но, пожалуй, у нее после этого лишь станет больше синяков. Вероятно, вечером в Бон Ви что-то произошло, потому что он вернулся кипя от ярости и ругаясь на чем свет стоит. В этот момент ему нужно было над кем-либо властвовать. Ну а так как эта не могла быть Рива Столет, досталось ей. В конце концов, она может ему и отплатить. Метод стар, как жизнь, и он более подходящ в данной ситуации.

Мысль была не нова. В течение многих лет время от времени идея эта являлась к ней. Но она казалась ей отвратительной, унизительной, противоречила ее взглядам на любовь, на священную сущность брака, ее клятвам перед алтарем. Пока она не встретила Данта. Теперь же для осуществления идеи требовалось лишь немного смелости. Есть ли у нее смелость?

Анна приготовила накануне чемодан Эдисона. Это был совсем маленький чемоданчик, потому что уезжал он лишь на три дня. Может быть, на четыре, Несмотря на это, Эдисон вызвал носильщика. Невозможно, чтобы такой важный человек, как кандидат в губернаторы, занимался чем-то столь незначительным, как перенос собственного багажа, и чтобы его видели за эгим занятием. Пусть и в пять утра. Конечно, в аэропорту ему придется преодолеть несколько метров от здания до частного самолета, которым он пользовался для непродолжительных поездок. Но там его никто не увидит.

Эдисон нетерпеливо расхаживал по гостиной в ожидании носильщика, а Анна притворилась спящей. Когда носильщик явился, ее муж угнел, не сказав ни слова. Она вздохнула с облегчением, так как не чувствовала потребности в прощании.

Через несколько минут она села в постели, включила лампу и продолжила чтение начатой накануне книги. Она попыталась читать, но вскоре устала, потушила свет, вытянулась, наслаждаясь тем, что никого, кроме нее, нет в постели. Проснулась она около десяти утра, протянула руку за телефонной книжкой и нашла номер Данта. Глубоко вздохнув, она набрала его номер.

Рабочий день был в разгаре, и Рива обсуждала с одним из вице-президентов корпорации вопрос о выплате страховки за неотгруженные в одном африканском порту несколько тысяч тонн бананов. Зазвонил телефон. Она ощутила раздражение, но винить было некого: забыла предупредить секретаршу, чтобы та сама отвечала на звонки.

Звонил Дат.

— Я не отрываю тебя от чего-нибудь важного? Я могу перезвонить позже.

— Нет, нет, — ответила Рива, переходя на более непринужденный тон, хотя и с трудом. — Я хочу тебе сказать о вчерашнем…

— Поэтому я и решил тебе позвонить. Я — самая настоящая задница. Извини меня, пожалуйста.

— Ничего, — ответила она, искоса глядя на вице-президента, ожидавшего продолжения разговора. — Наверное, мне на самом деле надо было тебе сказать, что происходит.

— Ты не должна мне ничего рассказывать. Это на самом деле моя вина. Наверное, я переработал, да еще это дерьмовое дельце с «Экстазом».

— Так и неизвестно, кто привозит наркотик?

— Нет. Впечатление, что мой ресторан выбрали специально. Я послал нескольких людей выяснить, что к чему, но все держат язык за зубами. Я даже решил уехать куда-нибудь в горы на пару дней, чтобы заново взглянуть на все дело. Не хочешь ко мне присоединиться?

— Если бы я только могла, — сказала Рива совершенно искренне. — Но дом полон гостей, и этот пройдоха Эдисон… Но вот что я тебе скажу. Может быть, ты поедешь в дом в Колорадо? Нужно же, чтобы кто-нибудь там жил.

— Это было бы великолепно. Если ты не возражаешь. Последние слова были просто вежливостью.

— Ты же знаешь, я не против. Я уже давным-давно говорила тебе, что ты можешь ездить туда, когда захочешь.

— Ты уверена, что не можешь со мной поехать?

— Ты просто искуситель, но я на самом деле не могу.

Рива пообещала, что ее секретарь позвонит в Колорадо, чтобы семейная пара, присматривающая за домом, приготовила его к приезду гостей. Сделав пару шутливых замечаний, Рива повесила трубку. Она улыбалась и ощущала огромное чувство облегчения. Она не выносила быть с кем бы то ни было в ссоре, но особенно с Дантом.

Все еще улыбаясь, она продолжила деловой разговор. Но пока она еще не полностью окунулась в изучение контрактов, в голове ее мелькнула мысль, что и на самом деле на субботу или на воскресенье она может туда съездить. Если пригласить Эрин и взять ее с собой, то это может отвлечь ее от поездки в компании Джоша. Да и Маргарет не станет возражать. В любом случает стоит попробовать. Дант такой разумный человек и верный друг. Он достоин приятного сюрприза.

 

17

В заливе бушевала буря. По пути в аэропорт Анну предупредил о ней шофер такси. Воздух был удушлив и так насыщен тропическим теплом и влагой, выпаривающейся из Кариб, что ей казалось, что она в парилке. Идя рядом с Дантом по бетонному покрытию, Анна чувствовала, как влажный жар поднимался вокруг ее щиколоток, и видела его мерцающее дрожание в волнах между ней и самолетом. От этих струй самолет, который Дант нанял для рейса в Колорадо, казалось, отплясывал на сврих резиновых колесах, а Анна чувствовала недомогание.

Конечно, плохое самочувствие было вызвано не только жаркой влажностью. Напряженные нервы и приступы ужаса вызывали неприятные ощущения в желудке и делали ладони липкими от пота. Никогда раньше она так не поступала. Как ни банально, но это было правдой. Никогда она тайно не встречалась с мужчиной в аэропорту, никогда намеренно не скрывала свою наружность с помощью темных очков и наспех купленного светлого парика. Никогда не покупала она белья, чтобы надеть только один раз и затем выбросить, и никогда не доверяла своего тела и доброго имени человеку, которого она едва знала. Не удивительно, что она была напугана. Она была уверена, что это хорошо, иначе она убежала бы.

Шедший рядом с ней Дант выглядел угрюмым, и она подумала, что необходимость в увертках делала его ничуть не счастливее ее, а, возможно, печалила даже больше, чем ее. Он улыбался, когда смотрел на нее и говорил, как они повеселятся, но она не думала, что это самый захватывающий день в его жизни. И это было еще одной причиной ее беспокойства. Ей казалось, что она вынудила его на уик-энд — предложила уехать именно она, поставив его в положение, когда он не мог отказаться, так как только что с легкостью предложил ей свои услуги, сказав, что почтет это за честь. Конечно же, все могло быть всего лишь ее выдумкой. Она относилась к поколению женщин, привыкших ждать предложений от мужчины. Отход от предписанной ей роли вызывал у нее неудобства, хотя ей и нравилась свобода, которую она при этом получала.

Анна чувствовала себя свободной. Вопреки страху и недомоганию, внутри нее поднималось, как дрожжи в теплой кухне, радостное возбуждение. Все будет хорошо, как только они поднимутся в воздух. И все станет лучше, когда они наконец выберутся из Нового Орлеана.

Полет сопровождался сплошными толчками и тряской. Тропическая буря, собравшаяся к северо-востоку от Юкатана, нарушила нормальную погоду в Техасе и Луизиане. В юго-восточной части Техаса выставили наблюдателей за торнадо, который, как ожидалось, будет распространяться на север, становясь все более свирепым по мере приближения шторма к материку. На побережье залива ожидался сырой и неуютный уик-энд, который лучше оставить позади.

Пилот самолета, молодой, высокий и дружелюбный техасец, выглядел профессионально. Анне показалось, что он раз-другой с любопытством взглянул на них, когда они садились на борт, но большую часть он игнорировал их и занимался своей работой.

Самолет был просторным. Они с Дантом сидели на противоположных сторонах прохода и могли переговариваться. Но как трудно было найти что-нибудь, ради чего стоило перекрикивать шум мотора. Раз к ней нагнулся Дант, чтобы указать пейзаж под ними через ее иллюминатор. Ее обнаженная рука скользнула по его плечу, и на мгновение она почувствовала через рубашку и его мускулатуру, и тепло его кожи, и приятный шок вызвал в ней волнение. Чуть позже, когда он откидывался назад, его пальцы коснулись ее колена. Она была так напряжена, что нога рефлекторно отреагировала и подпрыгнула словно от удара молоточком невропатолога. Она хихикнула, но чувствовала, что краска заливает ее лицо, и в своем смущении не могла встретиться с ним глазами. Потребовалось несколько секунд, прежде чем она придумала, что сказать, чтобы сгладить инцидент.

Наконец Анна нашла убежище как своим нервам, так и напряжению, раскрыв какой-то журнал. Со временем жужжание двигателей и покачивание самолета вместе с плохим сном предыдущей ночи навели на нее дремоту, и она закрыла глаза.

В Денвере было так же жарко, как и в Новом Орлеане, но воздух, по крайней мере, был сухим, и зубчатая пурпурная линия гор, лежащих на западном горизонте, давала надежду на перемену. Как только закрылась дверца джипа, взятого напрокат, Дант включил кондиционер. Двигаясь на полной скорости, они выскочили на шоссе и направились прочь от города.

Когда они свернули со скоростного шоссе и стали вскарабкиваться в горы, произошла почти сверхъестественная перемена. Они отключили кондиционер и опустили стекла окон, впуская прохладный, свежий, насыщенный кислородом воздух. Оба воскликнули от восторга при виде картины, которая открывалась за поворотами, видами вдвойне удивительными, поскольку они были столь редки в Луизиане. Краски диких цветов, синих люпинов и блестящих оранжево-красных индейских кистей были гораздо ярче, чем у знакомых им полевых цветов, а шершавые грубые глыбы, упавшие и беспорядочно разбросанные по склону, поражали. Анна стянула с себя парик и бросила его назад, освобождая волосы и позволяя ветру продувать их. Настроение у нее улучшилось, и они с Дантом, смеясь, посмотрели друг на друга с внезапным удовольствием, через которое пробивалось предчувствие.

Горная хижина прилепилась на склоне, поросшем соснами и елями, и смотрела на петляющий гремящий поток, оканчивающийся нежно-зеленой полоской ив. Прочно внедрившись в скалу с большим валуном, выступающим сквозь землю у одного угла, хижина смотрела на долину ручья, убегающего к дальней гряде синих гор, пронизанных серебряными жилами нерастаявшего снега.

Дом был хижиной только по названию. На самом деле это — расширенный замысел архитектора, выполненный из кедра и стекла, из углов и гладких поверхностей и тщательно продуманных смотровых дорожек. В нем была большая комната с камином, выложенным серым камнем, на котором все еще висели лишайники. На деревянном полу разбросаны индейские коврики. Лестница из полированной горной сосны вела на балкон, который окружал сверху большую комнату и позволял пройти в спальни.

Фокусной точкой большой комнаты, а следовательно, и дома, была бронзовая скульптура, прикрепленная к высокому камню и смотрящая на камин. Впечатляющая по своим размерам, это была фигура полуиндейца-полуорла, пойманного в момент парящего полета. Крылья его были расправлены и напряжены, но полет был невозможен, так как ноги вросли в камень. На лице бронзового индейца было выражение сверхчеловеческого усилия, сочетающегося с мучением из-за унижения его прикованным к земле существованием.

Глядя на это изваяние, Анна ощущала боль и радость художника. Они смешивались с ее собственными, становясь пожирающей болью в ней самой. Затем к ней подошел Дант и, обняв ее за плечи, притянул к себе. Забыв про скульптуру, забыв про все, она повернулась к нему.

Больше всего Анне нравилось, что Дант не говорил. Она не смогла бы вынести унижения, если бы, подобно Эдисону, он произносил вульгарные, унижающие слова и похотливые предложения, когда он занимался любовью, чтобы возбудить себя и сосредоточить на себе ее внимание. Дант был тих и искусен и проявлял любящую заботу. Он трогал ее с той же знающей нежностью, с которой она трогала себя, но с твердой настойчивостью, которая заставляла ее чувствовать, будто она сделана из драгоценного кристалла, сильного, ясного и резонирующего. Экстаз, в который она входила, не был ничуть слабее от такой молчаливости.

Они спали и дышали прохладным, опьяняющим, наполненным запахом вечнозеленой растительности воздухом, вливавшимся через открытое окно. Проснулись освеженными и снова занялись любовью, затем, движимые голодом, прошли нагишом через тихий дом в поисках пищи. Именно тогда они нашли записку, оставленную молодым хранителем и его женой, и первое время оба думали, где эта пара могла быть. Они должны были уехать к источникам, как указывалось в записке, что подразумевало Колорадо-Спрингс, и вернутся не раньше воскресного вечера.

Дант и Анна взяли еду с собой в постель, где и съели куски жареного мяса с бобами, хлеб, фрукты и вино. Убрав остатки еды, они занялись узнаванием друг друга.

Став от радости смелее и великодушнее, Анна впервые исследовала мужское тело. Думая о том, как принести удовольствие, она получила его. А затем она начала плакать. Дант обнимал ее и успокаивал.

— Ты, вероятно, последний джентльмен, последний нежный мужчина.

Анна сидела, опершись на три положенные друг на друга в изголовье огромной кровати подушки. Перед ней через открытые незашторенные окна второго этажа открывался вид, обрамленный серо-зелеными елями, растущими вокруг дома, и отдаленными горами, завешивающими утро плывущими белыми рядками облаков. Вид включал также большой кусок неприкрытого тела Данта. Голова его покоилась между ее бедер, и она кормила его виноградом, виноградиной за виноградиной, в игривой пародии тысячи таких сцен между тайными влюбленными. Именно эта банальность взывала к ней. Она чувствовала себя сентиментальной и поглупевшей от любви, чего она тщательно избегала в жизни. Раньше она полагала это безвкусным, а сейчас, в этот момент, не желала ничего другого.

Прежде чем ответить, Дант разжевал красные бескосточковые виноградины белыми квадратными зубами и только потом проговорил:

— Я не понимаю, о чем ты говоришь. Я не джентльмен, я — ресторатор.

— Немыслимая растрата таланта. Как платный любовник ты бы заработал миллионы, может быть, даже миллиарды.

— Полагаю, у меня нет для этого выносливости и выдержки, — печально возразил он. — Возможно, когда я был моложе…

— Когда ты был моложе, у тебя не было… Можно назвать это тренированностью?

Он широко открыл глаза:

— Вот это ответ! Ты гений, дорогая. Ты открыла, почему жиголо вышли из моды. Сегодня у молодых людей нет терпения, а когда они его приобретают, они уже слишком стары.

— Молодым людям не хватает самообладания и выдержки.

— Женщины по сердцу и седым волосам.

— Конечно, некоторые более старые мужчины немногим лучше, — проговорила она задумчиво.

— Только те, что глупы.

— И те, кто был слишком поглощен усилиями научиться. А таких множество. Как я сказала, ты последний из джентльменов.

— Это плохо? — проговорил он, игнорируя очередную виноградину и упорно глядя на Анну.

Она пожала плечами. От этого движения колыхнулись ее груди. Она едва осознавала, что сидит здесь голой, на утреннем солнце, но осознание было слишком слабым и больше относилось к ощущению тяжести этих грудей. Она намеренно сосредоточила на этом внимание, блокируя мысли об Эдисоне.

— Так вот, как я уже говорил…

— Знаю, знаю. — Она рассеянно съела виноградину, которую держала, и перевела внимание на вид гор, и неосознанно глотнула свежего воздуха, вливающегося через окно.

— После нашего завтрака в Ривервок я все думала, что если бы я была одинока, то смогла бы вернуться в школу. Мне обычно давались языки. Я могла бы окончить какие-нибудь курсы, освежить свой французский и, возможно, преподавать его. Или я могла бы использовать свои контакты жены политика, чтобы начать оформительский бизнес, специализирующийся на сохранении истории. Полагаю, что мне это было бы по душе.

— С Богом, дорогая! — проговорил он с широко открытыми от удивления глазами.

— Могли бы возникнуть проблемы с деньгами, мне пришлось бы сменить сталь жизни, хотя я получаю небольшой доход от имения отца. Трудно оставить жизнь, на устройство которой отдано двадцать лет, друзей, клубы, комитеты, весь мой тщательно построенный общественный мир. Я не могу обманывать себя, так как знаю, что все это должно измениться. Важным шагом будет также заставить Джоша понять и принять это. Но хуже всего встретиться с Эдисоном и всеми угрозами, которыми он, вероятно, попытается удержать меня от этого шага.

— Если он будет слишком груб или опасен, ты всегда можешь обратиться в полицию или ко мне.

Ее улыбка выразила благодарность на его последнее предложение, но все же она покачала головой:

— Я просто не знаю. Это такая громадная перемена, но раз она началась, ее не остановишь. Правда в том, что я трусиха и всегда ею была.

— Не верю. Чтобы остаться, нужно не меньше отвага, чем чтобы уйти.

— Давай поговорим о чем-нибудь другом, — криво улыбнулась она. — Чтобы приехать сюда, тоже нужна отвага, но я не отказалась бы от этого ни за что на свете.

— Я тоже, — отозвался он твердым голосом и готовый сменить тему.

— Весьма галантно.

— Не знаю, почему ты так говоришь, но в голосе твоем звучит намек на раздражение.

— Потому что я знаю, что это не так и сердце твое не здесь.

— Ну так где же мое сердце? — поинтересовался он, поворачиваясь к ней и опираясь на локоть.

— Думаю, там, в Новом Орлеане, с Ривой Столет, — сказала она тихо.

Он моргнул, и под его оливковой кожей проступил румянец.

— Мы друзья, вот и все.

— Да я не возражаю, правда. Я никогда не полагала, что ты умираешь от любви ко мне. — Она протянула руку к темному мягкому завитку у него за ухом.

— Просто то, как ты ее упомянул, заставило меня думать, что ты давно к ней привязан. Так же, как Эдисон, только по-другому.

Он перевел свой взгляд на прекрасный вид за окном.

— Если я привязался к ней, как ты говоришь, то потому, что мне этого хотелось. Казалось, что до тех пор, пока она не свободна, я ничем не рискую. Мне надо было кого-то любить, с кем-то быть время от времени, и в то же время я мог идти своим путем и сконцентрироваться на бизнесе. Что ты об этом думаешь?

Ему действительно хотелось знать, как она рассматривает его ситуацию.

— Не знаю. Думаю, это зависит от того, что ты чувствуешь теперь, когда она овдовела.

— Не уверен. Иногда я думаю, что если бы она когда-либо собиралась сойтись со мной, то давно бы уже оставила Космо Столета, он никогда не был бы препятствием. И я думаю, что не хочу продолжать свой путь в одиночестве. Я хочу иметь семью, детей. Понимаешь, еще не слишком поздно.

— Конечно же нет. Мужчина в пятьдесят и шестьдесят…

Он махнул рукой:

— Знаю я все это, но дело в том, не слишком ли поздно для настоящего брака, такого, когда любовные утехи стареют и седеют вместе, чтобы потом быть вполне созвучными.

— Ну, я же говорила, ты — последний из джентльменов и романтичен до штиблет.

— Если я такой мировой тип, почему же ты отказываешься от меня?

— А я и не отказываюсь, — запротестовала Анна.

— Для меня это так прозвучало, — проговорил он, встретившись с ней глазами.

— Но тебе нужна молодая женщина, которая даст тебе всех этих детей, если ты их хочешь.

У него опустились уголки рта.

— О, если бы у меня была такая жажда произвести на свет маленьких Ромоли, полагаю, я сделал бы это раньше, вместо того чтобы плодить рестораны. Или лучше я стал бы дедушкой, к которому, как ты знаешь, родители отправляют внучат.

— Чтобы стать дедушкой, сначала надо стать отцом, — возразила она.

— Или жениться на ком-нибудь, у кого уже есть ребенок, достаточно взрослый, чтобы быть отцом.

— Ты это не серьезно, — проговорила Анна, колеблясь между кислым юмором и благодарностью.

— Ну вот, опять! Послушай меня внимательно. Ты роскошная, желанная женщина, и часы, которые мы провели вместе за эти несколько последних дней, восхитительны. Они значат больше, чем я могу сказать. Любовь — слово, которого я избегаю, но я знаю, что способен любить тебя почти без всякого поощрения.

Она притворно засмеялась, прикрывая одновременно глаза ресницами.

— Я ведь сама напросилась к тебе на этот уик-энд, разве ты не помнишь?

— Только потому, что я не смел пригласить тебя, не мог подумать, что ты это допускаешь.

В первый раз после того, как они покинули Новый Орлеан, Анна была вполне уверена, что целиком завладела вниманием Данта.

— Как ты хорош для моего эго, среди всего прочего.

— Это вовсе не входит в мои намерения.

— Нет?

— Мои намерения выяснить, можешь ли ты пожелать больше чем уик-энд с седеющим итальянцем средних лет и слишком длинными любовными руками.

— Какая седина? Одна-две сединки. Что же до любовных рук, ты выглядишь как пропорциональная греческая статуя, и я полагаю, ты это знаешь.

Затем она посмотрела на него, всем своим существом ожидая ответа. Слишком скоро зашел разговор о любви или. по крайней мере, слишком быстро для нее, чтобы поверить в это. Однако она хотела этого и хотела сильнее, чем чего-либо за долгое время.

Он встретил ее нежный светло-карий взгляд, видя там тепло и опасение, и в его темных глазах зародилась улыбка. С совершенным тактом он следовал ее подсказкам. Он запустил руку под простыню, покрывавшую ее ниже талии, и с нежной легкостью стал поглаживать чувствительную внутреннюю поверхность бедер.

— Хорошо, будь по-твоему, — проговорил он с притворным вздохом. — Я Адонис, принц, совершенство среди мужчин. Я так обезумел от твоего тела, что, если ты снова оставишь меня с такой святостью, я не отвечаю за последствия. Есть ли во мне что-нибудь, что ты хотела бы переделать по-своему?

— Хорошо, раз уже ты упомянул это…

— Да? — спросил он, воплощая надежду.

— Ну…

— Только скажи мне, что ты хочешь.

Оказывается, открыла для себя Анна, бывают времена, когда экстаз обретает голос, не теряя при этом своей прелести.

Когда Рива вечером в пятницу покинула «Столет билдинг», спустился туман. Раньше гроза омыла улицы, снеся обычные грязь и мусор в сточные канавы. Многие насосные станции низко расположенного города откачивали избыток воды, и все же улицы еще слегка парили, словно город, окруженный чашей из дамб, был гигантским испаряющим котлом.

В дверях ее встретил с зонтом Джордж и проводил в автомобиль. Она поблагодарила его, хотя с такой же охотой ощутила бы капли дождя на лице.

Это был долгий день. Рива чувствовала вину за столь долгое отсутствие в Бон Ви. Она собиралась провести в офисе всего несколько минут, чтобы подписать некоторые неотложные бумаги, но была вовлечена в сотню других деталей. Она должна была это предвидеть, ведь так бывало всегда.

На пути обратно она на мгновение задержалась в офисе Ноэля. Он все еще работал. Когда она сказала ему, что уже пора уходить, он посмотрел на нее как на сумасшедшую. Она не могла понять, означало ли его выражение, что он не может поверить, что она действительно готова уйти, или же он просто не понимает, сколько сейчас времени. Она решила, что второе, поскольку он не больший работоголик, чем она. Во всяком случае, он взглянул на часы, засмеялся и стал собирать бумаги. Она помахала ему и вышла.

Поток машин из города был очень плотным, казалось, все хотели выбраться на уик-энд за город. Условия езды были не из лучших. Ранний дождь налил достаточно воды, чтобы взболтать вязкую смесь бензина, грязи и автомобильных выбросов на дороге, но не достаточно, чтобы все это смыть. Все еще снижающийся туман делал дорогу опасной. Вдобавок затянутое тучами небо вызывало ранние сумерки. Некоторые водители включили для безопасности фары.

Их задержали на десять минут, пока полиция расправлялась с затором, образованным столкнувшимися грузовиком и изящным «кадиллаком». Пока они бездельничали на одном месте, Джордж включил радио и настроил его на прогноз погоды, прослушивая отчет о тропическом шторме над заливом. Рива настроила свой приемник и усилила громкость. Любой шторм над заливом мог перерасти в ураган, а любой ураган почти тотчас мог обрушиться на Новый Орлеан. Нужно быть в курсе событий.

Этот шторм не достиг силы урагана, хотя и был весьма к этому близок. Он направился к побережью Мексики, как раз южнее границы Техаса, где дожди были бы встречены с радостью. Тем временем были предупреждения о возможном наводнении из-за смерчей и сильных дождей, и на воде повсюду — в бухтах, озерах и реках — плавали на буях предупредительные флажки.

Наконец они двинулись дальше, свернули на скоростную трассу, Рива устроилась сзади и вынула стопку отчетов, которую взяла с собой для просмотра. Успокоенная шумом дождя, потрескиванием дворников и спорадическими щелчками указателей поворота, посылаемых Джорджем при выходе и входе в основной поток машин, она начала читать.

Вдруг лимузин с визгом шин занесло в сторону. Риву выбросило из сиденья вперед, и она упала на рассыпавшиеся на полу бумаги и книги. Джордж, чертыхаясь себе под нос, крикнул через плечо:

— Не поднимайтесь, миссис Рива, не поднимайтесь!

Должно быть, они свернули, а она и не заметила. Во всяком случае, это не основная трасса. Обочины там, где они не требовали починки, были из гравия. Поднявшись на четвереньки, Рива почувствовала, как машина вновь набирает скорость, дико болтаясь от одной обочины к другой по узкой дороге, и слышала, как мелкие камешки, отбрасываемые колесами, бились о заднюю решетку.

Но был и более зловещий звук — визжащие и скрежещущие шины другого автомобиля за ними, чуть не наезжающего на них. По действиям Джорджа за рулем она поняла, что он старается уклониться, чтобы на них не наехали.

— Что случилось? — прокричала она.

— Эта машина сзади вынырнула совсем ниоткуда! Пыталась блокировать трассу. У того, что впереди, оружие!

Невероятно! Ее ум отказывался воспринимать это. Она легонько подалась вперед, пока не смогла заглянуть за заднее сиденье.

В зеленом «седане» были двое. Одеты в темное и в зеркальных солнечных очках, у одного в руках тупорылый автомат, который он высовывал из окна.

Такое случается в Италии и Аргентине, но не в Луизиане, это бывает с крупными международными деятелями, миллиардерами, дипломатами, политическими фигурами, людьми, путешествующими с полчищами телохранителей. Не могло такого быть с ней в Луизиане на шоссе Грейт-Ривер-роуд. Просто немыслимо, чтобы это было возможно на обычном шоссе, покрытом асфальтом и изобилующем рытвинами и поворотами, усеянном маленькими городишками и пересекаемом сотни раз в день собаками, цыплятами и стариками с тростниковыми удочками.

Заднее стекло задрожало от выстрелов. Осколки его наполнили машину, как град, и изрешетили внутреннюю поверхность крыши. В тот же момент Джордж прокричал предупреждение. Рива уже начала пригибаться, но протянула руки вверх, чтобы заслонить лицо, и опустилась на корточки с опущенной головой и оперевшись локтями на сиденье, пока не прекратился этот стеклянный дождь.

— Позвони! — прокричала Рива. — Набери 911!

— Минуточку! — откликнулся Джордж. Ему нужны были обе руки на руле из-за встречного движения.

Он твердо вел машину. Навстречу им пронесся пикап. Водитель смотрел на них во все глаза, но двое подростков сзади высунулись и прокричали:

— Эй, мистер, это кино?

Увы, нет, к сожалению, жестокая действительность. Лимузин накренился на двух колесах. Через заднее стекло ворвался ветер с клубящимся туманом, моросью и запахом выхлопных газов и горящей краски. Слышен был громкий скрежет преследующей машины. «Седан» сделал очередную попытку обойти их, оставаясь в каких-то ярдах от их бампера.

Сохраняя дистанцию, они въехали в небольшой поселок. Мужчина на косилке, разинув рот, смотрел, как они проезжали мимо. Трое на заправочной станции с головами под капотом грузовика выпрямились, и один из них стукнулся головой о капот. Джордж добрался до телефона, но выронил его, так как ему нужно было срочно вильнуть в сторону, чтобы не наехать на старуху с тачкой, груженной пустыми жестянками, которая переходила дорогу перед ними. Старуха обернулась и погрозила им кулаком. И вот они опять на открытой местности.

«Седан» начал понемногу догонять, становясь все ближе и ближе. Рива могла видеть человека с автоматом. Казалось, что он нацелил его на шофера. Джордж сильно пригнулся на своем сиденье, видна была только его голова. Она думала, что он нагнулся за упавшим телефоном или, возможно, к ящику для перчаток. Он что-то ворчал и чертыхался, навалившись на ремень безопасности. Лимузин вильнул к обочине, взметнув вверх грязь и зеленые обрывки клевера. Задние колеса забуксовали, и, когда Джордж выруливал машину обратно на дорогу, они стукнули какой-то почтовый ящик. Затем он выпрямился, в руке у него был пистолет.

Джордж схватил руль и, не выпуская оружия, нажал на кнопку, открывающую окно, стекло соскользнуло вниз. Он высунулся и выстрелил раз, затем второй.

Звук выстрелов взорвался в машине вместе с обжигающим нос запахом пороха. На мгновение «седан» притормозил, но только на мгновение, выстрелы прошли мимо. Джордж не мог ехать с той же скоростью и одновременно прицеливаться через плечо. «Седан» начал снова потихоньку надвигаться на них.

Машины столкнулись с грохотом и скрежетом металла о металл. Лимузин соскользнул с дороги. Голова Ривы стукнулась о подлокотник, затем она снова сползла на колени, а Джордж овладел управлением. С отупляющим удивлением она поняла, что их хотят столкнуть с дороги, чтобы они стали более удобной мишенью. Или она стала более удобной мишенью…

В то же мгновение в ее сознании возник образ Эдисона и его лицо в предыдущую ночь. Если она и хотела убить его, когда встретилась с ним в библиотеке, то сейчас казалось, что он был еще более мстительным. Его угрозы оказались вполне реальными.

Темный «седан» медленно нагонял. Эмблема на его капоте наползала все ближе и ближе. Когда она достигла дверцы прямо за сиденьем Джорджа, окошко пассажира оказалось на том же уровне, где стояла на коленях Рива. Она была идеальной целью, некуда бежать и негде спрятаться.

Поворот. Когда они огибали его, Джордж снова выстрелил. Раздался звук разбитого стекла — это разбилась фара машины преследователей. «Седан» отстал на шесть футов, но продолжал преследование.

Если она была мишенью, то и «седан» был тем же для нее. Рива бросилась на сиденье перед ней и наклонилась к Джорджу.

— Дай мне пистолет! — прокричала она.

— Вы не умеете стрелять!

— Умею! Дай мне пистолет!

— Хорошо. Осталось четыре выстрела. Считайте!

«Седан» стал еще ближе. Эмблема поравнялась с дверцей. Она видела дуло автомата, сжимающую его руку, могла видеть и лицо. Они были под прямым углом. Но если она могла видеть убийцу, то и он видел ее. Осознав это, Рива быстро откинулась на противоположное сиденье, и тотчас раздалась очередь.

На боковом стекле, словно бледные цветы, появились дыры с рваными краями. Они шли к тому месту, где она только что сидела. Джордж взвизгнул, а затем выругался.

Не было времени посмотреть, куда ранен был шофер. По крайней мере, он еще сидел. Рива повернулась, встала на колено, укрепила руку на сиденье и сделала два выстрела в окно «седана».

Как радостно было видеть, что оно покрылось паутиной трещин и влетело внутрь, оба парня пригнулись, на лице у одного из них появилась кровь. Но «седан» вильнул в сторону раньше, чем она смогла выяснить, насколько повредила их. Возможно, это были только осколки. Преследователи отстали на несколько футов. Затем они опять

принялись за погоню. Тот, что сидел на месте пассажира, снова высунулся с автоматом. Рива рванулась и вылетела из его поля зрения.

Выстрелы засвистели и застучали по машине. Металл заскрежетал о металл, так как машина преследователей врезалась в их машину. Джордж пригнулся, потеряв управление, но успел вовремя схватить руль, чтобы не влететь в канаву, наполненную грязной водой. Когда лимузин выровнялся снова, Джордж посмотрел в зеркальце заднего вида.

— Черт возьми! — возбужденно воскликнул он.

— Что? Что такое?

Рива вытянула шею, чтобы посмотреть. Ей необходимо было знать, что он там видит. Могла быть полиция штата, они иногда патрулируют эту дорогу. Или, может быть, охрана, если кто-то из тех, кто их видел, позвонил в офис шерифа.

Ничего похожего. Это был Ноэль.

Он уехал из Нового Орлеана за ними. Теперь он приближался. На лице у него застыл ужас. Его мощный «БМВ» волочил развевающийся хвост тумана с возрастающей скоростью. Машина выглядела так, словно ничто не в силах ее остановить.

Двое в «седане» засекли Ноэля. Они вытянули шеи назад, чтобы рассмотреть, как он наваливается на них. Скорость «седана» снизилась, и бандиты отстали почти на длину машины. Затем «седан» вильнул еще раз, тот, с автоматом, сделал серию выстрелов. Лишь один попал, отрикошетив от хромированной рамы окна.

Ноэль продолжал приближаться. Человек с автоматом повернулся и сделал лихорадочный выстрел в направлении «БМВ». Ноэль вильнул, но не замедлил движения. «БМВ» не был задет. Казалось, он наращивал скорость. Темная блестящая синяя краска была еще ярче от дождя. Шины пели, разбрызгивая воду.

Ноэль осторожно опустил оконное стекло и высунул руку. В ней был черный тупорылый пистолет.

Люди в «седане» поняли, что им грозит, и попытались увеличить скорость, но безуспешно. Тяжелый «БМВ» несся на них. Все ближе и ближе.

Ноэль выстрелил. Пуля поразила «седан» где-то в районе багажника. Он выстрелил снова, и шина скрутилась прочь, как самодвижущийся серебряный диск. Внутри «седана» лицо мужчины с автоматом исказилось мстительной гримасой. Он посмотрел вперед, направил свое орудие на лимузин и нажал на курок.

Раздалось стаккато разрывов, ударов по металлу и осыпающегося стекла. Рива нырнула и прижалась к полу. Сердце ее бешено колотилось. Она была потрясена, разъярена и пылала местью, основываясь на инстинктах самосохранения, о существовании которых и не догадывалась. В последний момент, прежде чем растянуться на плюшевом коврике лимузина, она увидела, как «БМВ» рванулся вперед, и с потрясающей ясностью поняла, что Ноэль собирается сделать.

«БМВ» врезался в зеленый «седан», как таран. Скрежетал металл, и воздух наполнился запахом горящей резины. Выстрелы резко стихли.

Рива вскочила как раз вовремя, чтобы увидеть, как «седан» с помятой слева задней решеткой замедлял ход и затем с визгом тормозов остановился. В своем «БМВ» Ноэль хлестал «седан» справа. С визгом шин атакуемая машина разворачивалась, описывая крутую дугу. Она подпрыгнула и слезла в канаву, затем с дождем грязи и гравия вывернулась и, отчаянно крутя левым задним колесом, дымящимся и визжащим, направилась к Новому Орлеану.

«БМВ» достиг лимузина и пошел ровно. Ноэль с напряженными скулами и черно-серыми от напряжения глазами повернул голову и посмотрел на Риву. Она тоже уставилась на него, медленно усаживаясь на свое сиденье. Ноэль кивнул, затем посмотрел на Джорджа, который помахал ему рукой. «БМВ» занял позицию эскорта и последовал за ними. Они не останавливались, пока не достигли Бон Ви.

 

18

Ноэль вышел из «БМВ» и захлопнул дверцу, когда лимузин остановился за ним. Он прошел к задней дверце лимузина прежде, чем Джордж выключил мотор, открыл дверь и помог Риве выйти.

Лицо у нее побледнело, на щеке и виске виднелись пятна крови от мелких порезов. Был порез и на руке, которая казалась ледяной. Костюм был порван и запачкан кровью. Она потеряла одну туфлю. В волосах у нее, как разбросанные алмазы, сверкали осколки стекла, что заставило Ноэля притянуть ее к себе.

Он ощутил легкую дрожь, волнами пробегающую по ее телу. Но в то же время изгибы ее тела были упруги и реальны, а то, как она прижималась к нему в поисках поддержки, захватывало сердце.

Выбравшись из лимузина, Джордж прокомментировал:

— Двое дилетантов — вот кто это были. Надо бы чаще смотреть кино. Если бы это были профессионалы, они первым делом попытались бы прострелить нам шины, как это сделали вы. Им следовало знать, что не так-то просто остановить машину даже с этим израильским автоматом.

Ноэль отпустил Риву и сделал шаг назад. Он улыбнулся шоферу:

— Они не ожидали, что ты доставишь им столько хлопот.

— Хм, я научился водить машину, когда они еще и пеленок не мочили. Вы один доставили им хлопот по уши. Только после я смог ехать лучше.

— Да, но посмотри на свою машину, — сказала Рива Ноэлю.

Ноэль и Джордж обернулись посмотреть на исцарапанную решетку и покореженный бампер.

— Ты должен был видеть этого типа, — заметил Ноэль.

— Да, я видел его, — покачал головой Джордж. — Но, видимо, я потерял хватку, позволив этим гангстерам застать меня врасплох.

— Но ведь ты этого совсем не ожидал, — возразила Рива.

— Не знаю. Несколько дней назад Ноэль сказал мне, чтобы я носил пистолет. Я должен быть начеку.

Ноэль почувствовал на себе взгляд повернувшейся к нему Ривы, но сосредоточил внимание на Джордже.

— Это не кровь у тебя на рукаве? Что же ты не скажешь, что ранен? Пойдем домой и посмотрим, не надо ли тебе лечь в больницу.

— Еще чего не хватало! — заявил Джордж. — Моя старуха отлично меня заштопает.

— Возможно, и так, но мы все равно обязаны сообщить о случившемся, если только ты не позвонил по дороге в полицию.

— Я это сделал. Надеюсь, схватят этих ублюдков, извините за выражение, миссис Рива.

— Да, нельзя дать им уйти безнаказанными, — нахмурился Ноэль.

— Но с автоматом не поспоришь, хоть они и дилетанты, — отозвался Джордж.

Парадная дверь была открыта. Вероятно, Абрахам слышал, как они приехали, и предупредил домашних. Навстречу выбежала Лиз в переднике, за ней Констанция, Маргарет и Ботинки, а по пятам за ними двое горничных. Восклицания и вопросы посыпались со всех сторон. Пьетро бегал среди взрослых и визгливым дискантом возбужденно спрашивал:

— Это были террористы? Они кинули в папину машину бомбу?

Бормоча по-итальянски, Констанция успокаивала его. Затем послышался звук быстро приближающейся сирены.

На подъездной дорожке Бон Ви появилась машина шерифа с красной мигалкой. Шериф, уроженец Каюна, с телом как пивной бочонок и умом, привыкшим думать изощренно из-за того, что он постоянно высчитывал степень родства почти с каждым в радиусе пятидесяти миль, принял их заявления, разговаривая, одновременно прихлебывая кофе и закусывая испеченными Лиз яблочными пирожками.

Полицейский был не дурак, и его вряд ли удовлетворила версия возможных причин нападения, которую они ему предложили. Беззаботные вопросы о деталях были нацелены на то, чтобы открыть секрет, который шериф чувствовал за фасадом их хороших манер и согласованных объяснений.

Конечно, это могла быть игра, в которой участвовали несколько человек. Тут были такие продуманные маски, такая любезная учтивость. Ноэль смотрел, как Рива улыбалась и отвечала на вопросы, наливая кофе и предлагая пирожки. Мало что говорило о том, что час тому назад она боялась за свою жизнь. Она смыла кровь и наложила один-два пластыря, переоделась в просторное платье из кремового шелка и причесалась. Она была бледна, на виске и щеке были свежие порезы от осколков стекла, но во всем остальном она могла председательствовать на благородном женском собрании.

Даже Джордж сделал все возможное, чтобы имитировать истинно военное почтение. Что же до Ноэля, то он, как и другие, неподатлив настолько, насколько позволяло прекрасное воспитание и манеры.

— Никто из вас никогда не видел этих типов раньше? — спросил шериф.

— Никогда. — Рива даже не отвела взгляда от чашки кофе, который пила.

— Я тоже, — заявил Джордж.

— Нет, — просто сказал Ноэль.

— И вы уверены, что это обычная попытка похищения с целью получить выкуп?

— Но что же здесь может быть другое? — Ноэль встретил взгляд шерифа.

— Вы не можете не допустить, — проговорил представитель закона с ноткой суровости, — что это не очень вяжется с тем, как они отделали свои жертвы и превратили лимузин в решето.

Рассматривая шерифа, Ноэль слегка прищурился.

— Я могу только предположить, что они потеряли голову, когда встретили сопротивление, если у вас нет иного объяснения.

Шериф был готов к открытому вызову.

— Ну что вы! Я только заметил, что это странно. Хорошо. Так вы говорите, что пистолет обычно бывает в машине? — спросил он шофера.

— Так точно, сэр, — ответил Джордж.

Шофер лгал, защищая его, думал Ноэль. Причина, вероятно, в том, что он понимает, что какого-либо разумного объяснения нахождения оружия в лимузине, кроме ожидаемого нападения, нет. Несомненно, Джордж полагал, что, если оружие было в лимузине продолжительное время, это потребует меньше объяснений. Однако нельзя допустить, чтобы у него из-за этого были неприятности.

— Собственно, это я просил его взять пистолет с собой, — пояснил Ноэль.

В разговор вступила Рива:

— Ноэль попросил Джорджа иметь в машине пистолет, но, собственно, это была моя идея — через несколько недель после смерти Космо, когда я начала нервничать из-за ежедневных поездок на работу и обратно. Думаю, вы понимаете. Мне говорили, что это часто бывает со вдовами. Я и забыла о пистолете. Мы все забыли, я полагаю.

Прерванный в своем объяснении Ноэль откинулся назад и в немом восхищении смотрел на Риву. Было ясно, что она бесстыдно использовала имя Космо и свое вдовство, чтобы вызвать их симпатию и объяснить присутствие оружия. То, что шериф разгадал ее тактику, было видно по скептическому выражению на его лице, но столь же очевидно было, что этот человек не намерен даже пытаться обосновать свое недоверие. Не был он также готов к тому, чтобы обвинить такую видную персону, как вдова Столет, в судебном проступке, когда она только что избежала опасности для жизни.

Ноэль думал, что нечестно было бы ожидать действий или защиты властей при подобных обстоятельствах. Однако при обычных обстоятельствах они были честными гражданами, респектабельными и законопослушными членами общества, вполне поддерживающими закон и порядок. Просто есть некоторые чисто личные моменты, которые не должны быть известны закону для того, чтобы он вступил в силу.

В середине допроса прибыла Эрин. С ней был Дуг Горслайн. Ноэль ничего не имел против молодого человека, но в этот момент желал ему всех чертей. Здесь не место для фотографа с инстинктами газетной ищейки.

Однако Дуг как раз был посреди всего этого, следуя за Эрин, которая прошла в столовую, где все сидели вокруг стола. Это было сигналом для Маргарет и остальных столпиться там же, нарушая то, что было до этого личной беседой.

Эрин фанатично и громогласно поддержала версию с похищением. То, что кто-то мог повредить ее тете Риве было просто поразительно. За этой парой надо охотиться как за зверями. Она никак не могла понять, почему шериф тратит время в Бон Ви, когда ему нужно преследовать преступников. Ей хотелось прыгнуть тотчас в машину и мчаться по дороге, чтобы разыскать их. Именно Дуг убедил ее в том, что это бесполезно. Он напряженно слушал детали обсуждаемого события.

Маргарет вскрикивала, вздрагивала и вслух удивлялась, почему шериф ничего не предпринимает по горячим следам. Ботинки снова и снова зудел о повреждениях у обеих машин, стоимости ремонта одной и замены другой и скорбно сожалел о том, что придется платить страховой компании. Констанция сделала несколько сравнений с событиями в Италии и на Сицилии, казалось, испытывая удовольствие оттого, что такое случается и в Америке, стране ковбоев и полицейских с их белыми шляпами.

На шерифа так сильно давили, что он наконец позвонил в офис. То, что он доложил, было неприятно. Хотя ему позвонили через две минуты после нападения, не было обнаружено никаких следов этой пары в «седане». Казалось, они испарились.

Значит, попытка похищения, если это была именно она, имеет признаки тщательно спланированной операции с поправками на непредвиденные случаи при неудаче. Несомненно, «седан» дня через два найдут брошенным на задворках Нового Орлеана или на парковке какого-нибудь торгового центра, или же он исчезнет в хламе, чтобы быть разобранным и проданным на детали в Мексике и Центральной Америке.

Примерно к тому времени, когда собравшиеся пришли к этому выводу, Ноэль заметил, что чашка Ривы дребезжит на блюдце, когда она ставит ее на стол.

— Как вы полагаете, шериф, этого достаточно? Кажется, дальнейшее обсуждение мало что даст.

— Вероятно, так, — сухо согласился блюститель закона.

— Тогда, я думаю, пришло время позволить Риве и Джорджу отдохнуть и успокоиться, так как они нуждаются в этом.

— Все, что мне надо, — проговорил шериф, пытаясь создать видимость, что он все еще контролирует положение, — чтобы все вы оставались поблизости в случае, если появится что-то новое в связи с этим делом.

— Означает ли это, что я не могу поехать в Колорадо на уик-энд? — не без удивления спросила Рива.

Шериф поднялся со своего места.

— Не совсем так, мадам, просто мне хотелось бы, чтобы вы остались здесь.

— Вы всегда можете найти нас в нашей хижине там. Я уже спланировала…

— Сомневаюсь, чтобы вы утром думали так же. Если я не ошибаюсь, вы потрясены сильнее, чем вам кажется. С кем бы вы ни столкнулись, это можно понять.

— Лучше оставаться поближе к дому, хотя бы на время, — с тенью раздражения поддакнул Ноэль. — Или, по крайней мере, несколько дней не выходить одной. Возможно, что они захотят повторить попытку.

— Я ценю вашу заботу, но я буду не одна. Со мной будет Джордж.

— Думаю, вы понимаете, о чем я говорю, — покачал головой Ноэль.

— Он тоже прав, незачем набиваться на неприятности, мадам. Просто ужас, если вы окажетесь где-нибудь в канаве.

Рива ничего больше не сказала. Внезапно все стали хлопотать о ней и Джордже, словно они были инвалидами. Маргарет проводила Риву из комнаты, бормоча что-то о том, чтобы она сразу же легла в постель. Лиз увела Джорджа, хотя он утверждал, что ему лучше что-нибудь выпить. Остальные разбрелись. Ноэль проводил шерифа до его машины, а затем смотрел ему вслед, пока красные хвостовые огни машины не скрылись и не замер звук сирены.

Он посмотрел на небо. Моросящий дождь прекратился, и постепенно крепчал ветер. Откуда-то издали доносились глухие раскаты грома. На горизонте мигали молнии. За домом, чуть ниже, у украшенного пруда, квакали лягушка-бык и лягушки-гляделки, что обещало дальнейшие дожди.

Ноэль еще минуту смотрел на небо, а потом перевел взгляд на лимузин и свою машину, все еще стоявшие на подъездной дорожке. Их надо было убрать, в первую очередь лимузин с выбитым задним стеклом. Он нащупал в кармане ключи от своего «БМВ», они были на месте. Ключи от лимузина торчали в зажигании, так как Джордж намеревался вернуться к нему попозже.

Ноэль позаботился о машинах и закрыл дверь гаража. В пруду все еще квакали лягушки. Засунув руки в карманы, он зашагал в его направлении. Он не был еще готов вернуться в дом. Здесь неизбежны еще вопросы, обсуждение. С него довольно.

Маленький храм глупости был бледным пятном в темноте пруда. За неимением ничего другого он мог послужить его цели. Дойдя до него, Ноэль вошел внутрь и склонился перед Буддой. Бронзовая статуя была теплой, как живая плоть, все еще сохраняя дневное тепло. Это делало ее подобной дружеской персоне в темноте храма. Он положил свою руку на руку Будды, лежащую на бронзовом колене, затем встал, глядя на дом, всматриваясь в освещенные окна наверху, горящие желтым прямоугольники над затемненным нижним этажом.

Ноэль знал, где была комната Ривы, куда она перебралась, когда его отец стал настолько болен, что сиделки оставались с ним круглые сутки. В этой комнате были занавешены окна. Пока он смотрел, окна гасли. Он думал о том, как она раздевалась, укладывалась в постель, рассыпая волосы по подушке.

И чертыхнулся.

Ноэль намеренно переключил мысли на сына, к его громким и настойчивым вопросам, бросали ли террористы бомбу в папину машину. Просто удивительно, что такие венда происходят именно тогда, когда Констанция и дети находятся здесь, и именно в это время он стал настаивать, что это самое спокойное в мире место, вполне безопасное от подобных гангстерских штучек. Как Пьетро, так и Коралия стали гораздо здоровее, чем в первые дни своего приезда. Они потеряли бледность жителей европейских городов, а их манеры стали свободнее и естественнее. Как раз вчера Коралия на кухне раскатывала с Лиз корж для пирога, не обращая внимания на муку на носу и на платье.

Какой стыд, что Констанция не смогла удержать детей дома, подальше от изрешеченной пулями машины. Но какой сумасшедший этот мир, где шестилетний мальчик знает о пулях, бомбах и террористах! Надо поговорить с Пьетро об этом, чтобы он понял, как редко случаются подобные нападения, и он, еще мальчик, вполне в безопасности. А так ли это? Не свихнулся ли мир?

Но ведь была же причина атаки на Риву. Ноэль был готов поклясться, что это имело отношение к Галланту, мог догадываться о причинах, хотя в насилии было нечто, что ставило его в тупик и заставляло бояться за нее. Ему хотелось, чтобы она доверяла ему, но он полагал, что хочет слишком многого. Ему оставалась роль наблюдателя и ожидающего, что не особенно приятно.

На верхней галерее дома появилась какая-то фигура. Она была бледной и светящейся, похожей на призрак, блуждающий вверх и вниз. Ноэль стоял тихо и всматривался. Через минуту колышущееся видение исчезло. Однако через несколько мгновений оно материализовалось на нижней галерее и сошло под дубы и пальмы вокруг бассейна. Нереальное, оно тем не менее целенаправленно пошло к озеру.

Это была Рива. На ней все еще было кремовое шелковое платье. Материал был достаточно легким, чтобы колыхаться от порывов влажного ветра. Подойдя ближе, она произнесла:

— Извини, если я тебя потревожила, но люди, которые хотят уединения, не должны носить белые шорты в темноте.

— Как ты узнала, что это не Ботинки?

— Я знаю, где Ботинки, он снова пьет на верхней галерее.

— Но одет не во все белое. Я видел тебя там. Ты выглядела как привидение.

— Вероятно, во всем мире причиной половины историй про привидения является какая-нибудь женщина, бегающая вокруг дома в своей ночной рубашке и боящаяся сознаться в чем-нибудь подобном.

— Возможно, — согласился он. — Однако я искал не уединения, а покоя и тишины.

— Тогда я не буду шуметь или, по крайней мере, не задержу тебя. Просто я увидела тебя здесь и вспомнила, что так и не поблагодарила за то, что ты сегодня сделал.

— Я бы и не хотел этого.

— Знаю. Не буду на этом останавливаться, но я благодарна тебе. Я люблю жизнь, а меня могли убить.

— Поскольку я чувствовал, что это вызвало бы значительное ухудшение жизни здесь, и мне этого не хотелось бы.

— Хорошо, я рада, что все уладилось, — проговорила она.

Он ждал, что она продолжит, надеясь, что она скажет что-нибудь о причинах нападения и доверит ему свои страхи, мысли и подозрения. Когда она этого не сделала, в нем пробудилась злость.

— Ты не думаешь, что я обязан знать, в чем все-таки дело?

— А почему ты думаешь, что я знаю? — тихо ответила Рива.

— Я кое-что понимаю в тайнах, я хранил их достаточно.

Ему показалось, что она послала ему в темноте пламенный взгляд. В голосе ее прозвучали интригующие нотки, когда она проговорила:

— И у тебя их много?

— Когда я был маленьким, я привык приходить сюда. Будда был моим другом. Я обо всем ему рассказывал. Мать находила это остроумным, отец трусливым и считал, что я слишком витаю в облаках. Мне было лет восемь-девять, не намного больше, чем Пьетро.

— А я и не предполагала, что Будда может многое рассказать.

— Нет, но он никогда никому ничего не передает, не бывает шокирован и не брюзжит.

— Да, с людьми такое бывает нечасто.

— Верно. Вот почему я все еще прихожу на встречу с ним.

— Он очень стар и, вероятно, многое слышал и повидал за свой век.

Она говорила почти наобум, словно ее мысли были заняты совсем другим. Он сочувствовал ей. Ветер доносил до него ее запах, состоящий из свежевыстиранного хлопка, нежных духов и ее собственного возбуждающего женского аромата.

— Да уж, наверное.

— Я могла бы кое-что сказать ему.

— Правда? — Это было как раз то, чего он хотел, но когда она была так близко, ее доверие не казалось завоеванным.

— Собственно, это не мой секрет, а рассказанный мне Космо.

У Ноэля сдвинулись брови. Ему хотелось видеть ее лицо, но даже в темноте она смотрела в другую сторону.

— И что же это?

— Он сказал, что солгал тебе, уверяя, что я поощряла тебя на этом острове, чтобы поссорить тебя с ним, разлучить вас и самой стать хозяйкой состояния Столетов.

— Да, он говорил мне об этом.

— А ты знаешь, что он уверял меня, будто ты водишь меня за нос, пытаясь поссорить меня с ним, чтобы избавиться от меня?

— Отец был умным, иногда даже слишком. Он тоже боялся потерять тебя.

— Это неправда. Все неправда.

— Я знаю.

— Перед смертью он признался мне также в том, как он поступил с тобой.

— Ему не надо было говорить мне об этом, я всегда это знал. Нужно время, чтобы понять, почему он сказал это.

— Значит, ты ушел ни за что?

— Нет, — четко проговорил он, — это не совсем так.

Она резко повернулась к нему, и вспышка молнии осветила ее бледное, полное боли, лицо.

— Я не хотела отнимать у твоего отца твое место, я лишь хотела разделить его. Я не хотела украсть твое положение в «Столет корпорейшн» или основаться здесь, в Бон Ви. Все досталось мне по заочному решению суда из-за твоего отсутствия.

— А что бы изменилось, если бы я остался?

Наступило минутное молчание, полное невысказанных мыслей. Наконец она произнесла:

— Не знаю, но не все было бы так плохо эти годы.

— Нет, могло быть еще хуже. То, что случилось с нами в тот вечер, могло случиться снова. Отец был бы вынужден терпеть, и это убило бы его. Он обожал тебя. Ты была его скромной молоденькой невестой, которая принесла ему юность, и надежду, и нечто большее, чего я никогда не понимал вполне, но что было чем-то вроде тайного греха. Он был очарован тобой. Я не уверен, что он смог бы жить без тебя.

— Но ты ведь смог?

Он открыл было рот, но не нашел слов. Помолчав, он задумчиво проговорил:

— Ты помнишь тот сарай и как в нем протекала крыша? Было почти как сегодня, с громом, молнией и ветром.

— Тогда было не совсем так, — натянуто проговорила Рива и отошла от него. — Во-первых, был вечер, а не ночь. Во-вторых, мы могли видеть волны на море, а не рябь на прудике.

— Но ты должна признать, что там была вода и жалкое убежище.

— Это был сарай с бамбуковыми стенами и жестяной крышей, а не храм из камня, и пахло там инсектицидами и бензином.

— Если слушать, то можно услышать шелест пальм вокруг пруда, как те, что были на острове. — Ноэль остановился, коснувшись ее плеча. Ветер хлопал подолом ее легкого платья, прижимая его к ее ногам мягким движением.

— Там они были выше и гуще, — возразила она.

— Была буря.

— Она почти утопила нас, чуть не смыла, вместо того чтобы удержать.

— Мы поссорились.

— Но мы не поссорились сейчас.

— Нет? Мне кажется, мы не ладили более двадцати лет, постоянно молча ссорясь.

— Я тогда была замужем, — тихо напомнила Рива.

— А теперь нет, такую разницу я допускаю.

Она взглянула на него.

— Единственное, что осталось почти таким же, это мы двое. Но и мы изменились, стали старше и опытнее, менее податливы чувствам, которых не понимаем и не умеем контролировать.

— Возможно, но ты не можешь отрицать, что все помнишь.

— Нет и никогда не отрицала, — проговорила она уверенно, хотя и дрожащим голосом.

— В таком случае ты уверена, что мы так уж изменились, — прошептал Ноэль, нагибаясь, чтобы коснуться ее губ своими.

Она не сопротивлялась. В этом была какая-то горькая сладость. Она прильнула к нему и обвила шею руками.

Ее уступчивость могла быть вызвана благодарностью, а может, и просто жалостью, но ему было все равно. Ощутив нежную внутреннюю поверхность рта и почувствовав теплоту ее тела, он задержал дыхание. Сквозь закрытые глаза он увидел вспышку молнии и расслышал гром своего сердцебиения. Ветер развевал ее волосы, и они касались его лица шелковистой лаской, а нежный соблазнительный запах духов, который был ее частью, ударял ему в голову.

Он хотел ее, Боже, как он хотел ее! Но не на песчаном полу, как тогда, не в сырой и поспешной сумятице, где их мог застать всякий. Он хотел ее в уединении своей комнаты и комфорте своей постели, чтобы изучить мельчайшие детали ее тела и чувств. Он хотел надежности доверия за закрытыми дверями, толстыми стенами и долгой ночью.

Нагнувшись, он подхватил ее на руки и зашагал из храма с невозмутимым Буддой через мост и лужайку к дому. Когда он поднимался на ступеньки нижней галереи, серебряным огнем сверкнула молния, и раскаты грома прозвучали ближе.

Нижняя спальня была справа от холла. Она была переделана после смерти Космо, и все признаки комнаты больного исчезли. Массивная кровать красного дерева и кресла, которые предпочитал Космо, были перенесены в спальню для гостей и заменены гарнитуром розового дерева от старинного ново-орлеанского мебельщика Сейньуре, принадлежавшим матери Ноэля.

Комната слабо освещалась единственной лампой, стоявшей на столике с мраморным верхом около кровати. И все же, когда Ноэль опускал Риву на высокую постель, она протянула руку и выключила свет. Как бы слаб ни был свет, он казался слишком ярок. Но ею двигала не скромность, а скорее ощущение того, что связь ее с этим человеком, то желание, которое возникло между ними, было слишком слабым, чтобы выдержать этот свет. В темноте они могли быть тем, чем были когда-то, а не тем, чем стали теперь.

Кровать чуть сдвинулась, когда на нее опускался Ноэль, чтобы лечь рядом с Ривой. Теплыми, ласкающими пальцами он коснулся нежного овала ее лица. Большим пальцем он гладил ее губы, вызывая дрожь их чувствительных краев. Суставами пальцев он проводил вдоль линии ее скулы и ниже по шее, останавливаясь, чтобы ощутить равномерное пульсирование до ямки на шее. Затем он склонил голову, чтобы прижаться к этому биению губами, скользя одновременно рукой ниже, по груди к изгибу ее талии.

С прерывистым дыханием, прижимаясь лицом к ее шее и укачивая ее в своих объятиях, он хрипловато шептал:

— Сколько раз я мечтал об этом, сколько раз!

Рива чувствовала быстрый ток крови в своих венах и нахлынувшую на нее волну, раскаленную вожделением. Ощущение его тела, плотного, защищающего, сделало ее безрассудной, не заботящейся о последствиях, которые может принести этот момент. В напряжении, которое она ощущала в его мускулах, она чувствовала то огромное усилие и контроль, которыми он сдерживал себя, и ей страстно и настойчиво захотелось избавить его от этого напряжения.

Она скользнула ладонью по его плечу, растирая длинную связку мышц под тонким хлопком рукава, и встретила губами его губы, когда пальцы ее перебирали завитки на его затылке. Она облизала его точеные губы, затем нежно исследовала языком линию, где они сходились, гладкие края его зубов и внутреннюю поверхность рта.

Внутри нее росло желание, становясь сильным и настойчивым. Она придвинулась ближе, сбросила туфли и скользнула холодной ногой по его лодыжке, захватывая ее как крючком, чтобы теснее прижаться к нему. Все было так же прекрасно и удивительно, как тогда. И все-таки что-то было не так, и это «не так» была их зрелость в оценке момента и понимание его редкости.

Ноэль не терял контроля, но скорее оставил его в стороне с тактом и без сожаления. Одновременно он дал волю мягкому нажиму на оборону, которой окружала себя Рива, разрушая ее и снимая одну одежку за другой с нее и с себя.

— Я хочу тебя, Боже, как я хочу тебя! — проговорил он низким густым голосом, вибрирующим в глубине горла, при этом он расстегнул пояс ее платья и стал спускать рукава. Он взял в руки ее грудь и попробовал вкус персиково-розовых сосков, облизав их, прежде чем продолжил: — Скажи, что ты хочешь меня.

— Я хочу тебя, — прошептала она, выгибаясь к нему в подтверждение своих слов.

— Мне не хватало тебя, — проговорил он, тепло и влажно дыша на ее плоский живот и поглаживая шелковистую кожу губами сквозь шелк рубашки, стараясь добраться до обнаженной кожи. — Скажи: мне тебя не хватало.

— Мне тебя не хватало, так не хватало!..

Слова прозвучали сдержанным криком, в котором болью отозвалась правда. Дрожащими пальцами она возилась с пуговицами его рубашки, высвобождая их из петель.

— Никто никогда не вызывал у меня такого чувства, как ты, — прошептал он глухим, хрипловатым голосом, в котором слышались удивление и признание.

— Как и ты, — незамедлительно ответила Рива эхом.

Ноэль собрал в руку ее рубашку, снял ее и отложил в сторону. Поддерживая себя на локтях, он положил руку на курчавый коврик у вершины ее бедер и держал ее своей теплой силой, прежде чем медленно и бесконечно заботливо нашел влажный теплый центр ее бытия.

Снаружи близко прогромыхал гром, и за окнами в дубах вздыхал и пел ветер. Риве казалось, что буря нарастала у нее в крови, становилась частью ее самой, и когда она разразится, то может смести ее. Она была настороже и в то же время стремилась к ней.

— Мы снова любим друг друга, — сказал Ноэль столь сдавленным голосом, что он казался частью ветра, — но я никогда не слышал об этом от тебя. А сейчас ты скажешь?

— Я… — начала она и остановилась, словно слова застряли в горле.

— Скажи, — настаивал он в темноте, — даже если это неправда.

Она прошептала слова в мягкой податливости и потянулась к нему, касаясь его плотного упругого тела, ища ответ огромному удовольствию, которое распускалось внутри ее. Он со свистящим звуком втянул воздух и, ощущая ее радость, позволил тишине окружать их, пока она со слабым криком не рванулась к нему.

Когда он поднялся над ней, в окнах снова блеснула молния. Она окрасила его волосы и обрамила его плечи золотом. И когда он вновь погрузился в нее, Рива плотно закрыла глаза в бьющем ключом избытке

экстаза. Схватив его руки, она приподняла свои бедра, чтобы встретить его, желая обещанного завершения.

Он был сильным, бесконечно выносливым и двигался в безупречном ритме, созвучном ритму биения ее крови. Их дыхание сбивалось и хрипело, тела стали липкими от пота, биение сердец стало подобным грому. Время, казалось, замерло, соединяя их плотнее и плотнее.

Кульминационный момент застал их отключенными от действительности, будто разбитыми на осколки, увеличивающимися во взрыве цепной реакции, которая, казалось, наполнила эту темную ночь своей магией. Они баюкали друг друга, бормоча нежные бессвязные слова и одновременно восстанавливали свое дыхание, прижимаясь друг к другу губами во взаимной благодарности за освобождение от перевозбужденных чувств. И во внезапной тишине они услышали потоки дождя и барабанящих капель.

Прошло несколько минут. Дыхание их успокоилось. Ветер стих, и дождь тихо и монотонно стучал по крыше. Они все еще лежали, переплетя руки и ноги и плотно закрыв глаза. Ноэль отвел назад волосы с мокрого лица Ривы и прижался губами к ее брови. Он чуть пошевелился, чтобы снять с нее свой вес, но не покинуть ее, вдохнул, словно намеревался сказать нечто, очень для него значительное.

Внезапно дверь спальни распахнулась, хлопнув о стену. Раздался щелчок выключателя, и верхняя люстра вспыхнула с ослепляющей яркостью. Рива вскочила на постели и увидела Констанцию, все еще держащую руку на выключателе. Лицо ее было покрыто красными пятнами гнева, а в голосе слышался злобный триумф.

— Когда вы исчезли в одно и то же время, я поняла, что найду вас здесь. Кое-где, и вы это знаете, то, что вы делаете, считается кровосмесительством.

Ноэль уже дотянулся до края полога над постелью. Он закрыл им постель, отгораживаясь от Констанции. Когда он заговорил, гнев в его голосе был не слабее, несмотря на кажущееся спокойствие:

— Уходи!

Бывшая жена подняла бровь и с иронией проговорила:

— Не верите. Посмотрите Библию: «Не открывай наготы жены отца своего». Речь, несомненно, о мачехе, так как о родной матери говорится в отдельном стихе.

Ноэль мог задушить Констанцию на месте, его так и подмывало это сделать. То, как она походя чернила то, что произошло между ним и этой женщиной, было невыносимо. Он почувствовал, как рядом с ним зашевелилась Рива, и встретил ее умоляющий взгляд. И словно в ответ на то, что он в нем прочел, Ноэль собрал остатки своей воли и разума.

Снова обернувшись к Констанции, он проговорил:

— Мне казалось, что Библия не является твоей излюбленной книгой.

— Я читаю ее тогда, когда она мне может быть полезной, — парировала она.

— Тогда ты должна понять, что отец мой умер и, следовательно, Рива больше не является его женой.

— Верно. Но у людей долгая память, и кое-что связано скорее с инстинктом, чем с логикой и законом. Они знают, что ты не прав, не понимая, почему именно, а люди могут быть жестоки.

— Я этого не знаю.

— Тогда ты — дурак!

Ноэль не выдержал:

— Не настолько, чтобы не понять твоих поступков. Это ничего не изменит.

— Ты полагаешь? Я не позволю тебе держать мачеху в своих объятиях, не осознавая, что ты занимаешь место своего отца. Возможно, ты этого и хотел, ты всегда этого хотел!

Тогда заговорила Рива, и голос ее дрожал от гнева:

— Какие гнусности ты говоришь!

— Такие же, как те, что вижу! — вылила в ответ Констанция свою злобу на Риву.

— Лишь в твоем воображении. Между нами нет кровной связи, нет законного барьера и запрета.

— Я этого и не говорила. Но есть запрет весьма древний, и он должен иметь какие-то основания.

— Ни одно из которых не применимо теперь, когда Космо умер.

— Да, твой муж мертв, и ты этому рада, не так ли?

Рива смотрела на Констанцию с побелевшим лицом. Прежде чем она смогла ответить, вмешался Ноэль, вцепившийся в покрывало так, что у него побелели костяшки пальцев, и казалось, что он вот-вот нанесет удар прямо из кровати. Он заботился не о себе, чтобы ни сказала его бывшая жена, это вряд ли могло задеть его или повредить ему, но Рива была беззащитна.

— Ты плохо понимаешь, что делаешь, Констанция. Брось это, ты меня слышишь? А теперь убирайся отсюда, или я тебя вышвырну!

— Очень мило, значит, некоторые женщины умеют вызывать в мужчинах защитный инстинкт. Однако Рива может потерять одного из своих рыцарей. Ей не следует быть беззаботной относительно Колорадо. Кажется, наш милейший Дант в горах не один. Перед тем как он уехал, я с детьми видела его с какой-то женщиной. Он представил ее как Анну Галлант.

Ноэль почувствовал, как напряглась Рива, вникая в подтекст сказанного, однако он не смотрел на нее. Вместо этого он сбросил покрывало и взял свою одежду.

— Тебе не надо идти со мной, — натянуто проговорила Рива.

— Как раз надо.

Он сказал это столь решительно, что она больше ничего не говорила. Они молча оделись. Рива провела пальцами сквозь свои волосы, но больше не делала каких-либо попыток привести себя в порядок. Когда она повернулась к двери, Ноэль, уже одетый, подошел к ней и распахнул, пропуская Риву вперед.

Дождь, казалось, ослабел. Они могли слышать в тишине большого старого дома капель с крыши. Медленно поднялись по лестнице и пошли через холл к двери Ривиной спальни. Он повернул ручку и открыл дверь, но не вошел внутрь.

— Мне очень жаль, — просто сказал он.

Она медленно вдохнула и выдохнула:

— Мне тоже. Все не так, как Констанция пытается это представить, я это знаю. Просто… просто мы нужны друг другу. Иногда люди нуждаются в поддержке.

Если бы он никогда не любил ее раньше, он полюбил бы теперь; она стояла с темными кругами под глазами и порезами от осколков на лице, пытаясь успокоить его в том, что он желал ее, жену своего отца. Он поднял руки к ее лицу, погладил щеки и уголок губ.

— Я знаю, — подтвердил он. — Это буря так на меня действует, и уже давно.

Когда она искала его лицо, улыбка ее слегка дрожала у уголков рта. Он почувствовал это легкое движение под своими руками. Прежде чем он поддался желанию, он коснулся ее губ своими и сделал шаг назад.

Посмотрев на него в тускло освещенном холле, она обхватила свои плечи.

— Спокойной ночи, — тихо проговорила Рива.

— Спокойной ночи, — отозвался он.

Осторожно и медленно она закрыла дверь. Прошло немало времени, прежде чем она услышала, как он уходит.

В голове у нее была странная мысль, словно из самозащиты от боли исследовать то, что она и сын Космо только что говорили и делали и что это могло означать.

Спальня вдруг показалась ей убежищем. Она прошла в глубь комнаты. Где-то включился центральный кондиционер, и она почувствовала легкую дрожь от внезапного сквозняка из вентиляционных отверстий.

В комнате не было света, но она в нем и не нуждалась. За окном вспыхнула молния, затем другая, словно буря не совсем утихла. Стоя в темноте, она слышала усилившийся шум дождя. Обхватив себя руками и потирая предплечья, она подошла к окну и выглянула из него.

Буря пришла с другой стороны и теперь была еще свирепее. Она бушевала над Бон Ви, раскачивая тяжелые ветви дубов, рябила воду в бассейне. Не было причин думать, что она слышит прибой и шум пальм в их гневе, нет необходимости, чтобы они напомнили о прошлых или нынешних желаниях.

Сегодня она и Ноэль встретились как любовники, умеренные временем и обстоятельствами, — два человека, способные оценить ситуацию, не ожидая от нее большего, чем она есть.

Она сказала, что любит его, но он не сказал ни слова о любви.

Он ни разу не сказал о любви и на острове. Он занимался с ней любовью, затем ушел и пропал на долгие годы.

Желание — вот что было между ними. Ноэль никогда не делал секрета из того, что хотел ее. И так же ее всегда тянуло к нему. Взаимное желание — вот притягивающая и связывающая их сила. Оно существовало, когда они были молоды, и возродилось теперь.

Желание — мощная вещь. В сочетании с любовью его можно использовать для чего-то прочного и длительного, без любви оно может стать орудием разрушения.

Почему Ноэль обернулся к ней в храме? Почему подхватил на руки? Почему?

Почему она ответила, если уж на то пошло? О, она могла сказать, что это была реакция на ее встречу со смертью и спасение ее Ноэлем, или настаивать, что желание служит извинением само по себе. Вопрос все же остается.

Ничего не помогало. Она нуждалась в отвлечении, спокойном голосе, далеком от бури снаружи и беспорядка, которому она дала волю в самой себе. Ей надо забыть обвинение, сделанное Констанцией. Кровосмесительство — какое гадкое слово! Оно едва ли применимо к ней с Ноэлем, и все же эта мысль глубоко расстроила ее. Причину нетрудно найти. Это было то же слово, которое она мысленно слышала снова и снова, когда думала об Эрин и Джоше Галланте.

Ей надо было сказать ему, что она его любит.

Она не могла больше об этом думать, не могла этого переносить. Должно быть что-то еще, кто-нибудь другой, кто отвлек бы ее мысли и помог бы восстановить равновесие.

В Колорадо было на час раньше, не слишком поздно. Рива подошла к столику у кровати и подняла телефон.

— Алло, — проговорил Дант.

Прежде чем Рива заговорила, послышался фоновый шум, похожий на открывающуюся дверь, и затем женский голос:

— Дорогой, выйди посмотри. Просто потрясающий закат на… О, извини меня.

Рива узнала этот голос. Она не была уверена, что это ей бы удалось, не упомяни Констанция о встрече Данта и Анны Галлант. Она не часто слышала голос жены Эдисона.

Рива поспешно нажала кнопку разъединения. Долго после этого она стояла, держа трубку и глядя в пустоту.

 

19

«Бичкрафт Бонанза» — хороший самолет, уверял себя Эдисон, когда он раскачивался и вихлял в густом тумане облаков, но он не предназначен для полетов в урагане. Возможно, ему следовало бы больше прислушиваться к прогнозам погоды. Но, черт, он должен был околачиваться в ожидании, слушая болтовню газетчиков. Эти подонки не знают политических обманов, не могут найти в темноте собственной задницы, если говорить правду. Почему, черт возьми, он должен зависеть от таких ханжеских недоумков, чтобы быть избранным, он никогда не понимал. И так то там то сям бывает нарушение порядка, кто-нибудь с унцией здравого смысла знает, что политики должны идти на компромиссы. Именно так ведется игра. Все заключается в умении взять как можно больше, отдав как можно меньше.

То, что он прихватил с собой Джоша, оказалось мастерским ходом. Стоило иметь этого парня из колледжа на своей стороне, такого, кто мог стоять твердо и кипеть гневом от инсинуаций об его отце и, больше того, отвечать за каждое свое слово. Они здорово все провернули, подумал он. Надо поблагодарить Риву за то, что она надоумила его. Хотя благодарить ее вовсе не входило в его планы.

Прошлой ночью он думал договориться с Джошем и позвонить знакомой женщине, которая, как он знал, поставляет чистых девочек. Но по размышлению он решил, что это не слишком ловкий план. Джош привязан к матери, у него странные идеи о верности и всяком таком прочем. Во всяком случае, парень был переутомлен и крепко спал, вернувшись с ужина с вином и пивом с типчиками из штаб-квартиры. Все, что Эдисон смог сделать, это вытащить его утром из постели, чтобы лететь домой. На что бы он был похож, если бы сверх того развлекся раз-другой с женщиной?

Казалось, что они летят в стену воды, с небольшими речками, стекающими по боковым окнам, а в это время со всех сторон сверкали молнии. Эдисон был чертовски хорошим пилотом, но подобные условия заставляли его нервничать, так же как и посадка вслепую. Он ненавидел, когда все зависело от этих чертовых приборов. И все же ему чертовски повезет, если удастся увидеть огни взлетной полосы прежде, чем сесть в это месиво. Он потянулся, чтобы взять микрофон. Лучше предупредить, что он собирается делать.

Склон обрывался круто, но при такой болтанке судить об этом было трудно. Независимо ни от чего Эдисон постоянно боролся с желанием поднять нос самолета. Облака уходили назад — серые, белые, снова серые. Выпущены шасси. Где же, черт подери, эта дорожка?

Ниже, еще ниже. Тупой рев мотора то усиливался, то стихал по мере его попыток. В ушах у него звенело от этого воя. Толчок. Ему показалось, что у него высыпались все зубы, и он сжал их — удостовериться, что они на месте, а уже затем сознательно ослабил челюсть. Еще несколько минут, всего несколько минут. Он напряг глаза, попытался протереть пальцами стекла, словно надеялся удалить этот похожий на вату туман. Теперь в любую секунду, любую секунду…

Прорыв!

Боже правый! Слишком низко, слишком! Проклятая дорожка была в трех милях от него. Он сядет мимо! Не дотянуть! Эдисон отключил автопилот и схватился за штурвал. Мотор взревел, пытаясь выпрямить самолет. Радиолокатор показывал ему то, что он уже знал и так. Джош проснулся и завизжал. Навстречу неслись верхушки деревьев, каждый листик — четкий и влажный. Внизу мелькала заболоченная земля, ограда аэропорта впереди, достаточно низкая. Он собирался сесть, но не заметил маячившего справа кипариса, более высокого, чем остальные. Конец крыла задел его вершину, захватил и отпустил. Самолет накренился, окончательно ускользая от нее. Завертелся над забором, царапая крылом. Лонжерон отвалился, оторвавшись со скрежетом и стуком. Металлическая обшивка слетела, как фольга с жевательной резинки. Посыпались искры. Боже! Шасси заскрежетали по бетону, волочась и тормозя. Сильно ударившаяся машина соскользнула в сторону, завертелась и остановилась.

Несколько долгих секунд Эдисон сидел, уцепившись за штурвал. Его сиденье поднялось так, что он не видел ничего, кроме серого неба. Он ощутил вкус крови и понял, что прокусил себе губу. Но он был жив. Жив! Он слышал шипение выходящего где-то воздуха, чувствовал запах горючего и различных жидкостей. Голова у него болела и кружилась. Но он был, черт возьми, жив! И не наложил в штаны. Все же ему опять повезло! Знаменитая удачливость Галланта…

Джош!

Он разорвал ремень безопасности, освободился от него и выпал из своего кресла. Ему пришлось встать на боковую стенку, чтобы выкарабкаться к сиденьям пассажиров. Фюзеляж просел внутрь. Джош лежал под разбитым лонжероном, с откинутой в сторону головой и без сознания. Под углом, вдоль переборки, тянулся кровавый след.

Затем был кошмар вспышек света, громких приказов, удушающей химической пены и вытаскивающих его рук, в то время как он кричал, ругался и молил, чтобы кто-нибудь вытащил его сына. Они поспешили с ацетиленовыми горелками, режущими металл. Наконец появились носилки с Джошем. Лонжерон упал ему на руку и наполовину оторвал ее. Кровотечение остановили, но парень был в шоке, положение его было критическим. Эдисон схватил холодную руку сына и держал до последней минуты, пока не закрылась дверца «скорой».

Какой-то полицейский спросил его имя, и Эдисон уставился на него как на сумасшедшего. На кой черт он должен называть себя?!

Господи! Вечером это будет во всех газетах! Он будет выглядеть неумелым кретином. Он уже слышал, как эти остряки говорят: если кандидат Галлант не смог удержать самолет в воздухе, как он сможет поднять штат? Как, если он такой недотепа пилот? Это не так! Что-то случилось с самолетом. Что-то очень нехорошее.

Но сейчас сработает то, что он конгрессмен Галлант. Будет полицейский эскорт в госпиталь и место для него рядом с шофером. Прежде чем за ним закрылась дверца патрульной машины, он обернулся к представителю аэропорта.

— Позвоните жене, — попросил он. — Отель «Ройял Орлеан». Скажите ей, чтобы она встретила нас в госпитале.

Пять часов спустя Джоша вывезли из операционной и поместили в отделение интенсивной терапии. Положение стабилизировалось, но не более. Врачи полагали, что можно спасти ему руку, но понадобится по крайней мере сорок восемь часов, а возможно, и более, чтобы сказать это с уверенностью. Конгрессмен здесь не мог ничем помочь. Ему необходимо было поехать домой и чуть отдохнуть.

Эдисон не хотел отдыхать. Он хотел знать, где, черт возьми, Анна и почему она не отвечает в отеле. Он хотел знать, что случилось с самолетом и кто за это в ответе. И к черту транквилизаторы. Ему нужны ответы, и именно их он намерен получить.

Номер в отеле был пуст. Одежда Анны висела в шкафу, но не было одной-двух вещей, пары слаксов и одного из любимых свитеров, а также маленькой туалетной коробочки.

Он позвонил к себе домой на случай, если она уехала туда. Никто не ответил. Позвонил еще раз, другой, но безуспешно. Был поздний воскресный вечер. Дом пуст, так как по уик-эндам прислуга не приходила.

На десятом гудке Эдисон бросил трубку. Он уже собирался позвонить кому-нибудь из родных Анны, но передумал — не хотел поднимать шума, если она просто пошла к кому-то из друзей. Более того, ему было тошно повторять эту чепуху о крушении бабке или теткам Джоша или выслушивать восклицания и утверждения, что во всем виноват он сам. Пусть с ними говорит Анна. Что же касается того, где она, здесь должно быть простое объяснение. Должно быть!

Ему надо выпить. Он подошел к открытому бару и, налив себе изрядную порцию виски, одним глотком отпил половину. Со стаканом в руке вернулся к телефону. Положив телефонный справочник так, чтобы читать там номера телефонов и одновременно набирать их, позвонил в аэропорт и, когда ему ответили, попросил знакомого из отдела текущего ремонта. Он уже звонил ему раньше. Автопилот, как он и думал, был неисправен. Кто-то испортил его.

Кто-то пытался его убить. Не многие пилоты выбираются из таких передряг живыми. Самолет обычно врезается носом, и пилот гибнет первым. То, что он жив и, по существу, отделался легким испугом, знак его везучести, невероятной, феноменальной везучести. Ему всегда везло, а вот Джош чуть не поплатился жизнью. Его единственный сын Джош. Когда он узнает, кто в этом виноват, те пожалеют о том, что живы.

Послышался звук открываемого замка. Эдисон поставил стакан. Когда дверь открылась, он был уже рядом и захлопнул ее за собственной женой. Она обернулась и удивленно посмотрела на него, но в глазах у нее была озабоченность.

— Где тебя черти носили? — спросил он, уперев руки в бока в ожидании ответа.

— Что такое? Что случилось?

— О, пустяки. Всего-то твой муж попал в аварию, а сын отправлен в госпиталь, и тебя при этом нету.

— Джош? Что с ним? Он… Как он?

— Сначала спрашиваю я, — проговорил Эдисон с мрачным удовлетворением, видя паническую озабоченность на ее лице.

— Что? Ты хочешь…

— Где же, черт тебя дери, ты была?

— Я… ездила домой. — Она схватила его руку. — Да скажи же мне, Эдисон!

— Конечно же, ты была дома. Я звонил, и тебя там не было. К тому же если ты ездила домой, то почему не забрала эту бронзовую штуку, которую купила для зимнего садика?

— Если ты звонил, то, вероятно, не застал меня. Я уехала рано и завтракала по дороге. У меня не было причин спешить. А что до херувима, то я хотела его взять, по забыла. А теперь скажи, Эдисон, пожалуйста!

— У твоего сына почти оторвано плечо. Он в интенсивной терапии, состояние стабилизировалось, но он может потерять руку.

Краска оставила ее лицо, она села в ближайшее кресло, уронив сумочку. Не отрывая от него глаз, она проговорила:

— Ты подонок. Ты знал это и не говорил мне, чтобы сначала допросить меня.

— А что такого? Я выяснил то, что хотел, а для Джоша нет никакой разницы.

Анна вскочила на ноги:

— Но для меня разница есть!

— Почему? Тебя достаточно долго не было, когда ему было больно, а ты была ему нужна. Что значат несколько минут туда-сюда?

— Кто с ним сейчас?

— Никого. Он там один, потому что его мать…

— У него есть и отец тоже! Почему ты не там? Вместо этого ты предпочел напиваться?

— Я напился потому, что нуждался в этом. А здесь я потому, что хотел выяснить, где, черт возьми, тебя носит.

— Это так важно? Джошу нужен там кто-нибудь?

— Да, ты. Ты — мать.

— Мне следовало бы знать, что ты все вывернешь к своей выгоде. Ты никогда не принимал никаких точек зрения, кроме своей. Ты никогда не интересовался ничьими желаниями, кроме своих собственных.

— Ах, извини меня! Я чуть не погиб сегодня вечером. От этого можно стать обидчивым и раздражительным.

— Ты всегда такой или еще хуже, но я тебе этого никогда не забуду.

Он хмыкнул, поднял свой стакан и сделал глоток.

— А что такого, если муж выяснял, что делала его жена?

Анна бросила на него долгий взгляд. Вдруг она издала звук, который был словно эхо его собственного презрительного смешка.

— Да ты и не узнал ничего! Я не была дома, я была в Колорадо.

Она отвернулась от него и пошла к двери. Тремя шагами он нагнал ее и схватил за руку.

— Что значит Колорадо? Что, черт возьми, ты там забыла?

— Если это тебе так надо, я там переспала с любовником. А теперь пусти! Мне надо видеть своего сына.

— Пустить? Я из тебя дерьмо выбью, сучка! Что это ты такое рассказываешь?

— Правду. Но я никогда не ожидала, что ты признаешь ее, так как тебе правда совершенно не нужна.

— Ты хочешь сказать… Я тебе не верю!

— Почему? — Анна смотрела на него в упор. — Потому что это угрожает твоему эго? Ты думаешь, что лишь тебе одному можно забираться в чужие постели?

— Потому что ты фригидна!

— О, нет! Если я была фригидна, то только потому, что ты никудышный любовник. Я это прекрасно поняла в этот уик-энд.

Он почувствовал, словно ему дали под дых.

— Ты не можешь… ты не… — начал он в замешательстве.

— Могу и делаю. И делала не раз. Ну а теперь дай дорогу. — Анна высвободила руку.

Эдисон швырнул стакан, который упал на ковер и покатился в спальню, затем подошел к ней, повернул к себе лицом и ударил кулаком так, что она врезалась в дверь и медленно сползла по ней и дальше по стене. Он схватил ее за волосы и поднял.

— Кто он? — проскрежетал он. — Кто этот тип?

В глазах у нее была боль, и на скуле появилось красное пятно с синим отливом, и все же ей удалось вымучить улыбку:

— Иди к черту!

— Я выясню это, и тогда он горько пожалеет.

— На твоем месте я была бы осторожнее. Как бы не пожалел ты сам.

Хватка его ослабла, а черты лица напряглись.

— Он что, так влиятелен?

— Скажем, у него тоже есть друзья, — Такие, что чуть не убили твоего сына, пытаясь убрать меня?

Она посмотрела на него. В глазах ее был ужас, зрачки расширились, и прежде чем сказать, она облизнула губы:

— Ты не хочешь…

— Авария не была несчастным случаем.

— Это не он, — прошептала Анна. — Он не мог, не Дант.

Эдисон удивленно хрюкнул, затем, оттолкнув ее, громко рассмеялся.

— Он, вероятно, не стал бы для тебя. Но, может быть, и сделал так для Ривы Столет.

— О чем ты говоришь? — В словах была бравада, но глаза выдавали уныние.

— Думаю, ты догадываешься, но неважно. Иди, повидай Джоша, а затем поговорим. Это долгий разговор.

Она распрямилась, поправила волосы, огляделась и нашла свою сумочку, подняла ее и повесила через плечо. Затем повернулась к двери и, держась за ручку, бросила:

— Означает ли это требование, что ты хочешь остаться со мной и продолжать этот брак?

— Это предполагает, что ты должна знать свое место, которое рядом со мной во всем.

— Странно, но мне так вовсе не кажется. Ты знаешь, люди вроде нас редко говорят то, что думают, и думают то, что говорят. Все говорят красиво, чтобы скрыть грязь и низость. Или же пытаются сгладить все, чтобы избежать трудностей и сделать жизнь легче и приятнее. Но подспудно грязь все равно остается. Я пытаюсь жить тем, что под поверхностью, Эдисон.

— Ты моя жена, вот и все.

— Несмотря на почерневший нимб? — с издевкой спросила она.

— Мы вернемся к этому позже.

— Мне надо покаяться? Извини, но у меня нет настроения это делать. Этот брак, если его так можно назвать, окончен.

— Ты не можешь оставить меня и перспективу стать женой губернатора, и уж не из-за этого проходимца, владеющего харчевнями, полными наркоты.

— Может, да, может, нет, но я не хочу оставаться с мелким эгоистичным человеком, который не в состоянии контролировать свои страсти, желания и даже собственные оргазмы.

— Ну вернись! — проговорил он, сжимая кулак и поднимая его к ней.

Она вышла, тихо закрыв за собой дверь.

Эдисона охватило ощущение, что с ним плохо обошлись. Кто-то попытался его убить, сын полуживым лежит в госпитале, а эта фригидная сучка, его жена, вдруг нашла кого-то, кто разогрел ее. Его карьера в опасности из-за катастрофы и того, что публика будет ставить под сомнение его способность к управлению. Будто этого недостаточно, так еще жена угрожает сделать его посмешищем и лишить всяких шансов на выборах, уходя от него.

Он взглянул на часы, затем растянулся на кушетке и взял дистанционное управление телевизора. Включил новости. Рассказывали какую-то политическую историю из Вашингтона, затем с экрана на него глянуло его собственное лицо. Крушение самолета, плохая погода, слишком медленное приближение к взлетной полосе. Показали снимок обломков, от вида которого у Эдисона побежали по спине мурашки, и он поразился, как при этом мог кто-то остаться в живых! Затем показали, как он поспешил в госпиталь, когда носилки с Джошем внесли в машину «скорой помощи». Боже, каким диким и потрясенным он выглядел! Он даже не может припомнить, что там были камеры. Если бы он это понял, то вел бы себя гораздо выдержаннее. Женщина-комментатор лучилась симпатией, но все изменилось, когда она заговорила о возможности расследования обстоятельств аварии.

Расследование! Надо подумать. Кто-то собирается разузнать об автопилоте. И что тогда? Нельзя ли тот факт, что он был испорчен, обратить к своей выгоде и использовать, чтобы привлечь симпатии избирателей? Или же расследование приведет к вопросам, которых он не желал, открыв крышку на бочонке со змеями, что так долго держали закрытым?

Когда картинка на экране переключилась на сцены повреждений от торнадо в Техасе, он выключил телевизор. Боже, он вспотел, и ему это не нравилось. Эдисон потер руку о руку, чтобы устранить влагу с ладоней. Сжал кулак, снова разжал и посмотрел на руку.

Не следовало ударять Анну. Не то чтобы она этого не заслужила — просто это не очень-то умно. Она нужна ему, нужна как фасад, который она представляет. Все должно выглядеть милым и нормальным. Но кто бы мог подумать, что она найдет другого? Как она могла так с ним поступить? А теперь угрожает его покинуть посреди избирательной кампании. Он просто не может в это поверить. И кого же она выбрала — этого кажуна, Данта, дружка Ривы. Его жена увела мужика у Ривы. Вот смех-то!

А так ли и смешно? Предположим, что это Дант подсуе-тился. А может, его на это подтолкнула Рива? Так оно, вероятно, и было. Иначе Анна не отважилась бы на такое. Это на Риву очень похоже. В ней причина всех его злоключений, абсолютно всех. Если бы не она, он был бы свободен от дома все эти годы. Но нет, ей всегда надо во все вмешиваться. Она всегда становится на его пути, видит то, что не должна видеть, смущает его мысли, угрожает ему.

Он полагал, что ему надо это уладить, что и послужило одной из причин, по которой он уехал из города. Он ждал весь уик-энд, но по телевизору ничего не сказали о несчастном случае с Ривой, совсем ничего. Это говорит только о том, что никому нельзя доверять.

А что, если Рива пронюхала? Что, если она не только остановила его приготовления, но и повернула их против него? Боже, вот это уже страшно. Она чуть не убила его. Кто бы мог подумать, что у нее подобные связи и подобный характер? Она та еще штучка, и в ней всегда было нечто большее, чем предполагалось, даже когда она была еще ребенком.

Эдисон устроился на диване. Он обдумывал все это. Ему надо решить, что делать дальше. Он не мог это так оставить. И он все еще хотел с ней посчитаться, ох как хотел!

 

20

— Почему вы мне об этом не сказали?

Это был крик боли. Эрин резко встала, на глазах ее появились слезы. Дуг Горслайн, сидевший напротив нее за игрой в «пьяницу», тоже встал. Он поглядел на Эрин, и его лицо омрачилось тревогой.

— Если бы я знала, я бы сказала, — тихо ответила Рива. — Катастрофа случилась раньше, Лиз только что узнала об этом на кухне из программы новостей и пришла рассказать мне.

Это была не вся правда. Звонил Эдисон, но он говорил так долго и назойливо, что Абрахам сказал ему, что Ривы нет дома. Когда тот прокричал что-то насчет авиакатастрофы, дворецкий побежал на кухню и включил маленький телевизор, по которому Лиз смотрела любимые программы, когда готовила. Именно она прибежала к Риве и рассказала, что случилось, пока Абрахам все думал, беспокоить ее или нет.

— Джош, как Джош? — спрашивала Эрин.

— Он в госпитале. Говорят, его состояние не особо опасное, хотя не знаю, что они имеют в виду.

— Мне нужно к нему. Как ты думаешь, меня пустят? — Эрин смотрела на Риву с доверчивым ожиданием, как если бы женщина, которую она знала как тетю, могла ответить на все вопросы.

— Не знаю. По-моему, это зависит от… его состояния… Но ты все равно ничего не можешь сделать.

— Я должна попытаться…

— Ты уверена? Даже если удастся его увидеть, то всего на несколько секунд. Судя по всему, он вряд ли сможет разговаривать. Если нужно, мы можем позвонить и узнать о его состоянии.

Рива не считала нужным, чтобы Эрин сейчас была рядом с Эдисоном. Он, конечно, в «больнице, и если у него такое дикое настроение, как описывал Абрахам, то неизвестно, чего от него ожидать. Больше того, если это он, как она подозревала, покушался на нее, то, узнав, что это не вышло, он может попытаться повторить попытку, используя Эрин.

— Нет, мне надо ехать, — настаивала девушка. — Мне надо быть там.

— Думаю, тебе не надо ехать в таком состоянии. Да и лимузин не готов для поездки. — Как ни хотелось Риве, но она не могла запретить дочери ехать. Вряд ли из этого выйдет что-то хорошее.

— Я отвезу ее, — сказал Дуг.

— Правда? — воскликнула Эрин, поворачиваясь к нему в порыве невольной благодарности. — Это здорово! Вы правда хотите?

— Если вы хотите, я готов.

Если Дуг и чувствует какую-то ревность, он ее хорошо скрывает, подумала Рива. Она сказала:

— Я уверена, что у Дуга лучшие намерения, но вряд ли родители Джоша будут рады приходу фоторепортера.

— Так я не откроюсь, оставлю камеру в машине.

— Да какая разница, кто он! — возразила Эрин. — Галланты не будут против, если он будет со мной.

Рива перестала возражать, но неожиданно приняла решение. Если уж Эрин едет, она должна ее защитить. Ноэль говорит, что ей не следует сейчас выходить одной. Но она будет не одна, а с Эрин и Дутом, и сама под зашитой.

— Я тоже еду, — сказала она.

— Не надо бы, — сказала Эрин.

— Да, но мне что там волноваться, что здесь. И я сама бы повела машину и привезла тебя обратно, так что Дугу не пришлось бы ездить дважды.

— Да я не против, — сказал Дуг.

Она слабо улыбнулась ему:

— Я знаю, но я против. Нельзя вас эксплуатировать.

— Ради Бога!

Ее улыбка стала теплее.

— Может быть, в другой раз.

В больницу приехали уже затемно. В отделении интенсивной терапии обычные правила для посетителей как бы не действовали. В холле для посетителей стояли стулья и кресла, кипами лежали старые газеты и журналы, а мусорные корзинки были наполнены пластиковыми стаканчиками и банками из-под напитков. На телефоне уже никто не сидел, но родные и друзья могли вызвать сестру и получить справку о состоянии больных.

Анна Галлант сидела в одиночестве, листая журнал. Увидев их, она бросила его и встала. Эрин подошла и порывисто обняла ее.

— Ну как он?

— Пока держится, — ответила Анна, слабо улыбнувшись.

Рива встретилась глазами с матерью Джоша. Взгляд Анны Галлант был напряженным, ожидающим и немного растерянным. Тут к ней снова обратилась Эрин:

— Как вы думаете, меня туда пустят?

Анна поглядела на часы:

— Внутрь они никого не пускают. Но вы его увидите через стеклянную перегородку, в помещении, куда каждые четыре часа пускают посетителей.

— Все-таки лучше, чем ничего.

— Приготовьтесь. Он… изменился. Бледный, как воск, и бинты — почти на все лицо. Он не открывал глаз и ничего не говорил… после операции. — Анна запнулась. Слезы выступили у нее на глазах, и она стала их рассеянно вытирать.

— Пойдемте вместе? — сказала Эрин.

— Разрешается только одному человеку, на несколько секунд. Идите первая, я потом. Можно подождать у дверей в конце зала, это недолго.

Дуг пошел с Эрин. Рива осталась с Анной. Они уселись, пытаясь отдохнуть на стульях, на которых долгими вечерами сидели до них множество таких же посетителей. Молчание нарушали только звонки и объявления в коридоре.

— Джош и Эрин действительно похожи, — сказала Анна.

Это была проба, хотя и не явная, но попытка контакта. Для Ривы это было облегчением. Не нужно угадывать ее позицию.

— Да, — ответила она. — Прямо как настоящие брат и сестра. Я сожалею… об этом несчастье.

Анна подняла глаза. Выражение боли во взгляде делало ее лет на десять старше.

— Вы что-нибудь об этом знаете?

— Мало что. Я только недавно об этом услышала.

— В самом деле?

— А почему должно быть иначе? — Рива бъша озадачена и посмотрела в глаза собеседнице.

— Знаете, я вам верю.

Дрожь пробежала по телу Анны, и она опустила глаза, глядя на свои руки, которые она, нервничая, то сжимала, то разжимала. На ее щеке Рива заметила след недавнего синяка, частично скрытого макияжем.

— Я думаю, — сказала она, — что это следует объяснить.

— Видите ли… Эдисон… У него есть идея, что вы причастны к катастрофе.

— Что? Я?!

— Тут какая-то темная игра. — Это было сказано механически, без высокого выражения.

Рива напряженно думала над ответом.

— Вот как? И я, он считает, сделала это в воздаяние?

Анна нахмурилась:

— Не совсем вас понимаю. Скорее в отместку.

Разговор подходил к критической точке. Супруга Эдисона явно не знала о нападении на Риву и ее водителя. Рива быстро изложила суть происшествия. В свою очередь, Анна рассказала ей то немногое, что ей было известно о вынужденной посадке недалеко от взлетно-посадочной полосы.

Рива покачала головой:

— И как же я могла это сделать? Наняла электромеханика или подослала наемного убийцу?

— Нет. У него была идея насчет Данта Ромоли.

— Данта?

Рива уставилась на Анну, та не отвела глаз. Наконец Рива сказала:

— А если бы Дант любезно согласился, для кого бы он это сделал: для меня или для вас?

Лицо Анна исказила судорога. Она густо покраснела.

— Я вижу, вы знаете о нас. Я-то думала, что очень осторожна. Вот как бывает с этими делами по углам… Но вопрос действительно серьезный. Мог ли он вообще это сделать?

— А вы не знаете?

Нехорошо она поступила с этой подколкой, подумала Рива. Но удержаться не могла. Не имела права ревновать Данта, и она никогда не выступала против многих самок, занимавших его постель на одну ночь или на выходные. Но другие не представляли угрозы для его отношений с нею, а в случае с Анной Галлант могло быть по-другому.

— Я, честно, не знаю, — сказала Анна. — Правда, я говорила, что лучше буду вдовой, чем запачканной разводом. И еще его отношение к вам… Я поняла, что оно особое. Он никогда об этом мне не говорил, но я знаю, насколько это глубоко и что для него значит…

— Я не хочу и думать, что дело в этом.

— Вы знаете его не один год, а я… Для меня это всего несколько дней. Вы могли бы сказать, наверное?

— Рада бы. И вы, конечно, думаете, что могу. Но в жизни Данта было такое, чего он не открывал, были области, куда я не вторгалась.

Анна покачала головой:

— Это все так странно. Он казался таким симпатичным, таким заслуживающим доверия. А теперь мой сын там…

— Не думайте об этом.

— Как же не думать? А вдруг это сделал Дант? Ведь надо что-то делать, чтобы он не пытался опять… Не можем же мы — вы и я — ничего не делать.

— Я не собираюсь бездействовать. Я с ним поговорю, хотя и не знаю, что это даст. Если он невиновен, то как он это докажет? А если виновен — он не будет настолько глуп, чтобы открыться даже мне.

Не успела Рива договорить, как в дверях возник высокий мужчина. Заметив его, она оглянулась. Это был Эдисон. Она почувствовала раздражение и беспокойство. Надеялась не встретиться с ним здесь.

Увидев ее, он замешкался, потом подошел нарочито медленно.

— Ну, что тут за посиделки?

Рива не собиралась отвечать, и у жены Эдисона не было настроения. Рива встала, обращаясь к Анне:

— Кажется, вам пора идти к Джошу. Если вы не возражаете, я оставлю вас, чтобы выпить кофе.

— Там внизу, за углом, есть буфет с кофейным автоматом, — ответила та. — Кофе не очень хороший, но горячий.

Рива старалась не смотреть на Эдисона, но и не прятала глаз. Выйдя в коридор, она почувствовала облегчение. Странная ситуация. Что можно сказать человеку, который, как ты знаешь, покушался на тебя и думает, что ты нанимала кого-то, чтобы убить его? Это выходит за рамки обычной вежливости, но если нет улик, как быть?

Она надеялась, что Эрин уже увидела Джоша и они скоро пойдут домой. Такого рода столкновения, пусть и на людях, — тяжелый удар по нервам.

Как и говорила Анна, кофе был горячим. Она сидела за пластиковым столом на холодном пластиковом стуле. В больницах обычно холодно, даже летом, с этими суперкондиционерами, особенно по ночам. Она помешала ложечкой в чашке, затем, подняв руку, помассировала напряженные мышцы шеи.

У автомата с холодными напитками стояла пожилая женщина в брючном костюме, который висел на ней, как на вешалке. Она опустила монетку, стаканчик с напитком появился перед ней. Женщина улыбнулась Риве с легкой симпатией, как обычно улыбаются друг другу посетители больницы. Потом она повернулась и, шаркая, вышла из буфета.

— Как хорошо было с ее стороны оставить нас вдвоем, — с убийственной вежливостью сказал Эдисон за спиной у Ривы. — Я как раз надеялся побеседовать наедине.

Рива чуть не уронила чашечку кофе. Взяв салфетку, чтобы вытереть стол, она сказала:

— Я думала, вы пойдете к сыну.

— Это ему не поможет. — Сказано это было серьезно, явно чтобы произвести на нее впечатление.

— Но если этого не случится?

— Не думаю. И это — не ваша забота. Ваша забота — что вам еще сделать. Или — что я сделаю с вами.

— Грубо, но чего еще от вас можно ожидать?

— Чего вы ожидаете и что вас ждет — очень разные вещи. Анна рассказала, что у вас был инцидент с двумя мужчинами и с автоматом. Держу пари, вы этого не ожидали.

До чего он самоуверен, даже почти не понижает голоса! Он, конечно, думает, что может отразить любой удар. И она вспомнила самое веское:

— Да, я была удивлена. Как, наверное, и вы — близостью аэродрома.

— Так что, один — один?

— Если бы не одна деталь.

— Какая?

— К вашей истории с самолетом я не имею отношения. Подумайте, кто еще был бы рад вашей смерти.

— Кроме вас?

— О, да. Здесь от них было бы тесно.

Он натянуто улыбнулся:

— Но много и тех, кто меня одобряет.

— Вы о женщинах? Не похвалила бы их вкус.

— Было время, когда я и вам нравился.

— Не надо себя обманывать. Я была подавлена своими несчастьями и никак не могла справиться с половым влечением. К вам это не имело отношения.

— Может быть, если вам так нравится. Но была еще Бет.

— Которая умерла из-за вас. Не очень хороший пример! Хотела бы я знать, сколько таких, которые жалеют, что с вами вообще связались.

— Больше таких, которые жалеют об обратном.

— Как Маргарет, которая впоследствии поплатилась за это?

— Да, и еще двое-трое.

— Это доказывает мою правоту. Может, это вас шокирует, Эдисон, но вы — не объект всеобщей любви. Странно для человека, который хочет стать губернатором, а?

— Господи, ну и язычок. Я бы…

— Простите, господин кандидат, — сказала Рива, поднимаясь и взяв сумочку. — Мне кажется, я уже слышала этот отрывок из вашей речи.

— Нет. Это не тот случай. — Он ухватил ее за руку и потянул к себе. Но она была готова к этому и с силой вырвала свою руку. Через секунду она была в коридоре. Освободилась. Или нет? За своей спиной она услышала его быстрые шаги. Длинный коридор был пуст, только впереди стояла тележка с какими-то лекарствами. Она могла закричать, но не верила в настоящую опасность здесь, в огромном медицинском комплексе, где полно докторов, сестер, санитаров, больных и посетителей.

Поэтому она упустила время. Он схватил ее мертвой хваткой сзади за талию и поволок к двери с надписью «Кладовая». Дверь открылась, и автоматически зажегся свет. Она влетела внутрь. Полки были заполнены бумажными салфетками, постельным бельем, туалетной бумагой, бутылочками и пульверизаторами с дезинфектантами и дезодорантами. Едва закрылась дверь, свет погас, и она оказалась в полной темноте.

Ударившись о полки, она выронила сумочку, и перед ее глазами пошли красные круги от боли. Она закричала, пораженная тем, что Эдисон ничего не боится. Сильные руки вцепились в ее платье, притягивая ее к нему.

Когда он сомкнул руки у нее на спине, она непроизвольно дернула ногой, попав коленом ему между ног. Он отодвинулся и, выругавшись, схватил ее за грудь. Почувствовав тошноту, она ударила его кулаком. Хотелось кричать, но дыхание и силы были нужны, чтобы бороться.

Он снова потянул ее к себе, а она нацелила свои ногти ему в глаза. Он откинул голову и ударил ее. Удар пришелся в висок. На мгновение Рива потеряла равновесие. Она уцепилась за полку, с которой полетели на пол бутылочки и баночки. И тут нащупала какой-то пульверизатор.

Нужно открыть его, а для этого необходимы обе руки. Она раза два ударила им по голове Эдисона. Он тихо ругался, угрожал, высмеивал ее потуги, пытался выхватить у нее пульверизатор, но она держала его высоко над головой.

Тут ему удалось сбить ее с ног. Падая, она больно оцарапала бедро о полки. Эдисон придавил ее к полу. Она выронила пульверизатор и пыталась его нащупать, пока Эдисон, став на колени, задирал ее подол. На мгновение, когда он навалился на нее всей тяжестью, она позволила ему запустить руку в ее плоть. Она шарила в поисках распылителя, пока он срывал с нее колготки, и слышала треск нейлона. Тут она нащупала распылитель и ухватила его обеими руками.

Нацелив пульверизатор туда, где, считала она, должно быть его лицо, она нажала кнопку. Эдисон с хриплым криком упал. Она оттолкнула его, высвободив ноги.

Но он уже вскочил и вцепился ей в волосы, словно собираясь снять скальп. В этот момент она нашарила свою сумочку. Запустив в нее руку, схватила маленький пистолет, тот, что ей дал Космо. Вытащив его, она направила его в живот Эдисону и выкрикнула:

— Ни с места!

В этот момент открылась дверь, вспыхнул свет, и на пороге появилась Анна. Она, видимо, сразу поняла ситуацию: Рива в неестественной позе на полу, с задранным подолом и с пистолетом в руке, и готовый броситься на нее Эдисон с лицом, искаженным от бешенства. Почти механически она вошла в кладовую, схватила щетку с металлической рукоятью и с размаху ударила мужа по голове. Гримаса ярости исчезла с лица Эдисона, выражение лица стало бессмысленным. Он покачнулся и упал, как мешок с картошкой.

— Быстро отсюда, пока никто не вошел, — сказала Анна.

Рива уже встала на ноги, засунула пистолет в сумочку и поправила одежду, проверяя ущерб. Он был сравнительно невелик. Сиплым голосом она сказала:

— Спасибо.

— Пожалуйста. Мне это доставило удовольствие. Не поможете ли его отсюда вытащить?

— Конечно. Но что мы скажем…

— Например, что у него было головокружение и нарушение равновесия в результате аварии, но проявилось это только в последнее время. Падая, он ударился головой. Ведь так?

— Ну… да, конечно, — сказала Рива.

Они вытащили его из кладовой. Не успели они прислонить его к стене, как вдали появился человек в халате. Анна тут же, встав на колени, стала хлопать Эдисона по щекам несколько сильнее, чем надо.

— Ах, доктор, — позвала она, — помогите! Мой муж потерял сознание!

 

21

Можно понять Маргарет, думала Рива, ночью возвращаясь в машине в Бон Ви. Конечно, ее сестра не пошла в полицию, чтобы не афишировать ту историю с оскорблением со стороны Эдисона, а также из страха: что могут сказать люди? Ей раньше не приходило в голову, что Маргарет просто берегла свою репутацию. Она знала, что и сама не обратилась бы к властям, если бы Эдисон добился своего. Меньше всего ей хотелось иметь дело с полицией.

Поведение Эдисона казалось непостижимым. Почему он уверен в своем праве брать женщин силой? Откуда у него эта наглая уверенность, что все можно? Может, такие женщины, как Маргарет или она сама, не желающие принимать против него мер, и поощрили его самообожание? Во всяком случае, главная причина — какое-то его собственное неумение реально мыслить.

Конечно, она не собиралась детально анализировать его психологию. Он был отвратителен ей из-за страха и боли, которые ей причинил. А об этом долго думать она не любила. Подобные вещи вызывают чувство незащищенности.

То, что он потерпел неудачу, — уже победа. Она страшно рада и благодарна Анне за помощь. И все же Риве хотелось вычеркнуть из памяти те несколько минут в кладовой. Хорошо бы также вычеркнуть и все, что связано с Эдисоном в прошлом. Но этого она сделать не могла. Если бы не было и других причин, достаточно уже того, что в результате появилась на свет Эрин. Хотя не было возможности признать ее своей дочерью, все, что можно, для нее было сделано.

Не только на теле Ривы остались синяки. Ее психика была травмирована. Это его нападение даже больше, чем то покушение, подорвало ее силы. Кажется, вернуть ей равновесие может только та или иная форма мести. Есть люди, которые нашли бы это справедливым. Не ошибка ли — личная месть ради общего блага?

Впрочем, так ли это важно? Эдисон прав: она не может ударить его, не причинив зла себе. Хорошо напускать на себя важность и грозиться. Однако она вовсе не уверена, что может осуществить свои угрозы. Некогда, может, и могла бы, еще когда Ноэль не поцеловал ее. Теперь появилось что-то вроде надежды на счастье. Казалось, они с сыном Космо могут сгладить свои противоречия, взаимонепонимание в прошлом, и, может быть, создать что-то в будущем. Но он не должен знать, что было с ней раньше. Он и так многое принимает, вряд ли проглотит и это. Хуже всего был обман в течение многих лет. Он не из тех, кто легко прощает большую ложь. Это поставило бы под сомнение вообще все, что она говорила и что говорилось о ней. Этого уже не поправишь.

Эрин, сидевшая рядом с Ривой, была неразговорчива. Она рассеянно смотрела в окно, словно встреча с Джошем подавила ее обычно живой нрав. В двадцать четыре года смерть — абстрактное понятие, и видеть ее приближение — всегда тяжелый удар.

Рива не рассказала Эрин об инциденте в кладовой. Она привела себя в порядок, прежде чем присоединиться к остальным: причесалась, проверила, чтобы синяки были прикрыты одеждой, сняла порванные колготки и выбросила в мусорный ящик. Внешних признаков не было. Раз так, не было необходимости тревожить Эрин рассказом о подлости Эдисона. У дочери и своих огорчений хватает. А раз не было обращения в полицию, то и говорить не о чем. Чем меньше людей знает, тем лучше.

— Ты ведь не любишь Джоша?

Рива вздрогнула, услышав этот неожиданный вопрос. Насколько можно было видеть в свете приборного щитка, во взгляде девушки был укор, но и что-то вроде надежды.

— Почему ты так думаешь? — спросила Рива, чтобы выиграть время.

— Ты не захотела взглянуть на него. По крайней мере, он сам так думает. Он говорил об этом перед тем путешествием с отцом.

— Джошу бы не помогло свидание со мной, тем более он и не знал, что я там. И я отношусь к нему вполне нормально.

— А все же ты не хотела, чтобы я была с ним в Колорадо.

— Не вижу особой разницы, насколько он мне нравится. Ведь не ко мне он приходит в гости.

— Пусть так, но он восхищается тобой, твоим отношением к жизни, к обществу, к бизнесу и все такое. Он не понимает, что ты имеешь против него, и это его беспокоит. Он хотел бы тебе нравиться.

Риве и в голову не приходило, что Джош настолько наблюдателен, чтобы замечать оттенки ее отношения к нему. Как легко, оказывается, задеть людей, не замечая этого. Не то чтобы она его не любила, но чувствовала неудобство от его контактов с дочерью и не поощряла этого. Но как все объяснишь, не затрагивая того, о чем никак не хочется говорить?

Осторожно подбирая слова, Рива сказала:

— Джош — достаточно приятный молодой человек, насколько я могу судить.

— Но ты, кажется, предпочитаешь Дуга Горслайна?

Это было сказано с оттенком раздражения, значит, шансы Горслайна невелики.

— Разве? Ну, и он тоже приятный молодой человек. А тебе он не нравится?

Задавать интимные вопросы неудобно тем, что тебе их тоже могут задать в свою очередь. Эрин рано это обнаружила.

— Не то чтобы не нравился, — пожала плечами девушка, — он — не супермен, но достаточно приятный и забавный и умеет выслушать.

— А Джош лучше?

— Я этого не сказала. Просто тут совсем другое. С Джошем я чувствую себя так, будто знаю его всю жизнь.

— Как с братом? — осмелилась спросить Рива.

— Похоже, хотя не совсем, — согласилась Эрин.

Рива не смогла развивать эту тему, решив ее оставить.

Было уже поздно, машин мало. Они вновь проезжали то место, где произошло нападение. Вечерняя воскресная служба давно закончилась, и все порядочные люди, не засидевшиеся в гостях, уже спали. Кондиционер в машине гудел в тон мотору. Было облачно, хотя дождь перестал, и гроза из залива ушла в глубь суши. В темноте время от времени слышались то жужжание насекомых, то кваканье лягушек с канала, то голос ночной птицы. Было так спокойно после многих тревожных ночей, что Рива начала дремать. Вдруг в зеркале она увидела яркий свет фар машины, быстро их догонявшей. И ее скорость, и то, как она ехала, почему-то испугали Риву. Слишком это напоминало событие двухдневной давности на этом же месте. Нечего бояться, убеждала она себя, это какой-нибудь Ромео после беспокойных выходных торопится вернуться до наступления тяжелого понедельника. Во всяком случае, Ноэль прав: нельзя ездить без Джорджа, нужна защита.

Приблизившись, машина уменьшила яркость света. Она все приближалась, словно стремясь их обогнать. Рива не сбавила скорости.

Вдруг фары той машины на несколько долгих секунд ярко вспыхнули, потом свет опять померк. Машина начала сбавлять скорость. Она шла за ними, держа дистанцию.

Рива то увеличивала скорость, то снижала, и та машина повторяла ее маневры. Рива сдвинула свою машину вправо, чтобы дать обогнать себя. Машина сзади не воспользовалась этой возможностью.

Наверное, совпадение. Может быть, Ромео развлекается ездой на той же скорости или живет здесь недалеко, так что обгонять ему не имеет смысла.

Рива смотрела в оба зеркала, но не могла узнать в преследующей машине ни одну из соседских. Да и разглядеть ее хорошенько трудно было из-за слепящего света фар. Как бы там ни было, милю за милей они шли рядом.

Вот уже и въезд в Бон Ви. Рива замедлила скорость перед поворотом, сбавила скорость и другая машина.

Рива резко увеличила скорость. Эрин, схватившись за ручку дверцы, изумленно повернула голову:

— Тетя Рива, что…

— Слушай, — перебила та, — когда я остановлюсь у парадной двери, выпрыгивай из машины и сразу беги в дом.

— Зачем? Там что, опять эти?

— Не знаю. Делай, как я сказала.

Эрин попыталась разглядеть ее лицо.

— А ты?

— Я сразу за тобой.

Перед домом Рива резко затормозила. Эрин, рывком распахнув дверцу, побежала в дом. Когда Рива отстегнула ремень, девушка уже бежала по ступенькам. Абрахам ждал ее в дверях. Тут Эрин оглянулась назад, рассмеялась и остановилась.

Рива обернулась и при свете люстр в галерее увидела рядом ярко-красный «альфа-ромео». Захлопнув дверцу машины, она бросилась к Данту, вылезавшему из своего спортивного автомобиля.

— Черт бы тебя побрал! Напугал до полусмерти!

— Прошу прощения, — сказал он, улыбаясь, хотя глаза были мрачные. — По крайней мере, теперь мы сможем поговорить. Я боялся, что иначе это не получится.

— Потому что ты злоупотребил моим гостеприимством и привел в домик Анну Галлант? Это только твое дело.

Он поморщился:

— Я думал, это ты звонишь. Немногие знают номер, и больше никто не знал обо мне.

— Очень умно!

— Недостаточно, раз попался. Могу я войти, чтобы защититься от идиотской идеи о моем покушении на Эдисона?

— Такой ли уж идиотский?

С минуту он молчал, хотя по глазам было видно, что ему больно это слышать.

— Я понимаю Анну, которая плохо меня знает, да еще так расстроилась из-за сына. Но не тебя, только не тебя, Рива.

Рива, вздохнув, отвернулась:

— Так она звонила тебе и рассказала об этом?

— Да. Могу я войти?

Может быть, это к лучшему. Она разрешила ему войти.

Абрахам был начеку. Дант, как и Рива, отказался от предложенных им кофе с пирожками, и Рива отпустила слугу. Эрин куда-то исчезла, видимо пошла спать. В библиотеке горел свет, наверное, там был Ноэль. В остальных комнатах было темно и тихо.

Рива проводила гостя в гостиную с противоположной стороны холла. Дант, не дожидаясь пока она повернется к нему, сказал:

— Я не делал этого. Я знаю, мои слова мало что значат, но я говорю тебе: я этого не делал.

— Я действительно хочу верить тебе. Но только кто-то ведь это сделал, а у тебя были для этого и возможности, и мотивы.

— Мотивом считается Анна, а мои предполагаемые связи с мафией — это и есть мои возможности?

— Ты можешь доказать обратное?

— Не в этом дело. Хуже всего, что я должен это доказывать тебе.

— Анна считает, у тебя мог быть и другой мотив: ты мог это сделать и для меня.

— Мог бы, если бы попросила.

— Не надо! — вскрикнула она.

— Но почему? Разве это не так?

— Эти слова не помогают мне поверить тебе.

— Но что поделаешь…

— Не надо превращать меня в то, чем я быть не могу! Ты делаешь из меня какую-то мадонну, святую, ради которой нужно приносить жертвы. Мне это не нравится! Я — это я. Мне не надо поклоняться. Я хочу, чтобы меня принимали и любили со всеми моими грехами, такой, какая я есть.

Его лицо было словно каменным.

— Я всегда чувствовал, что у нас что-то не так. Но это не значит, что я убью для тебя.

— Но если это не ты, ради Анны или ради меня — кто это сделал?

Тут дверь в столовую отворилась.

— Извините за подслушивание, — сказала входящая Констанция, — но я сегодня весь вечер страшно скучаю и слоняюсь без дела, а ваш разговор показался мне слишком волнующим, чтобы его пропустить. Кроме того, мне есть что добавить.

Рива изумленно молчала, глядя, как та приближается к Дангу в своем желтом шелковом платье, нескромно подчеркивавшем линии ее тела. Констанция протянула руку (чисто итальянский жест) как бы для объятия и в то же время — демонстрируя «полную искренность».

— Я вмешалась в вашу жизнь, Дант Ромоли, — сказала бывшая жена Ноэля, — позволила это себе. Я это сделала потому… Впрочем, об этом лучше в другой раз, если вам интересно, сейчас это неважно. Это я подсказала Риве, что вы взяли Анну Галлант с собой.

Дант нахмурился и повернулся к ней:

— Что такое?

Она подошла к нему так близко, что того гляди обнимет, остановилась, вызывающе глядя на него.

— Это был импульс. Я очень импульсивна, когда сержусь. Но чтобы как-то возместить ущерб и успокоить собственные подозрения, я навела справки внутри семьи здесь, в Новом Орлеане, в сицилийской семье, понимаете? Я могу поклясться, что это не вы организовали инцидент с самолетом Эдисона Галланта.

Несколько секунд длилось полное молчание. Дант смотрел на сицилийку, будто впервые ее видел. Констанция глядела на него с таким же откровенным вызовом. Наконец Рива спросила ее:

— А знаете вы, кто это сделал?

— Такую информацию не легко получить, — ответила та, глядя на Данта.

— Но другую вам дают?

— Да.

— Не рассказывали ли вам, случайно, кто нанял людей, напавших на меня и моего водителя?

Констанция насмешливо посмотрела на Риву:

— Это был Эдисон. Об этом мне сообщили случайно, как любопытную новость. Эдисон был знаком с сицилийцами какое-то время, по крайней мере, получал от них деньги. Потом они пересмотрели свое отношение к нему: он стал слишком жадным, стал много требовать, пытался втянуть их в подрыв «Столет корпорейшн», скупая акции через подставных лиц. Но вы и Ноэль контролируете такой объем, что это не удалось.

Попытка подрыва компании, подумала Рива, была еще одним способом поставить ее на колени. Это неплохо задумано.

Констанция обратилась к Данту:

— Кажется, Галлант также попросил своих «друзей» обратить внимание на ваше заведение

на озере в ходе операции с наркотиками. Это было сделано из мести: вы — друг Ривы, поэтому вам надо создавать неприятности. Ну, видите, сколько я беспокоюсь ради вас? Вы удовлетворены?

— Невероятно, — сказал Дант без выражения. — А ваши информаторы собираются и дальше причинять мне вред?

— Думаю, что нет, — рассердилась она, надув пухлые губы. — Я сказала им, что это глупо, но они уже сами это поняли. Бесцеремонность Галланта, особенно его требование нанять людей для нападения на Риву, заставила их разочароваться в нем. Хотят от него отказаться. И этот последний инцидент, с душком дилетантизма и сведением личных счетов, видимо, решил дело.

Рива слушала внимательно и хмуро.

— Все же непонятно, почему, если вы так много узнали, нельзя выяснить, кто организовал аварию.

Констанция покачала головой:

— Кажется, это не шло через семью. Иначе говоря, они не знают.

— А это дело с ресторанчиком на озере, — сказала Рива Данту, — ведь твои так называемые друзья могли бы сказать тебе, что за этим стоял Эдисон.

Дант пожал плечами:

— Друзьями я считаю тех, кого я знал еще подростком, когда работал в ресторанчиках в районе французского рынка. К бизнесу они отношения не имеют. Если они слышат какие-то сплетни обо мне, могут мне передать. Но их влияние не простирается на всю ново-орлеанскую мафию.

— Тогда к чему многолетнее секретничанье?

— Многие не понимают. Это совсем другие отношения, и они не сохраняются в тех случаях, о которых ты говоришь. А этих людей я знаю не меньше и не больше, чем тебя.

— Для итальянцев такие узы дружбы равнозначны братским, — заметила Констанция, положив свою руку на руку Данта и поглаживая ее.

Ее покровительственный тон раздражал Риву. А Дант словно не слышал этого. Можно только предположить, что Констанция привлекательна для него. Дант, наверное, не упустит возможности. Он знаток общения с женщинами.

— Все же, — сказала Рива ему, — ты мог бы навести справки и избавить Констанцию от хлопот.

Дант ответил, не глядя на Риву:

— Я мог бы, но опасался возможных последствий.

— Как это понять? — нетерпеливо спросила Рива.

Дант поглядел на нее:

— Я знал, что меня подставили, на это указывало все: ночное появление наркотиков, большое количество снадобий в клубе, но не в других местах поблизости, появление новых людей с дурной репутацией и большими деньгами.

— Но ты ничего не говорил об этом.

— Я не хотел никого обвинять заранее.

— Например?

Дант помрачнел и вдруг схватил за руку Констанцию, гладившую его руку.

— Кое-кого из ваших наемников.

Та, побледнев, выдернула руку, потирая запястье.

— Что вы говорите?

Тут раздался какой-то странный звук. Они обернулись и увидели в дверях аплодирующего Ноэля. Сколько он здесь пробыл, трудно было сказать, но явно достаточно, чтобы понять, что к чему. Волосы его были взъерошены, а под мышкой он держал стопку бумаг с записями приходов и расходов. Он поклонился Данту и сказал:

— Поздравляю. Не часто мужчины так разбираются в женщинах.

Констанция, бросив на бывшего мужа испепеляющий взгляд и сжав кулаки, повернулась к Данту:

— Объяснитесь немедленно!

— Пожалуй, Ромоли, и вправду стоит послушать, — согласился Ноэль.

Дант прокашлялся.

— Дело вот в чем: я, конечно, не прекрасный принц и был слегка удивлен игрой со стороны принцессы. Когда это не прекратилось, у меня возникли подозрения, особенно когда я понял, что разговор все время крутится вокруг Ривы. Я начал понимать, насколько Констанция не любит ее.

— Меня? — нахмурилась Рива. — Но почему?

— Не притворяйтесь такой невинной! — воскликнула Констанция. — Вы расстроили мой брак.

— С ума вы сошли! — возразила Рива.

— Ха!

Рива поглядела на Ноэля, но по его лицу нельзя было узнать его мысли. Она посмотрела на Данта.

— На чем вы остановились, Ромоли?

— На том, как я заметил, что Констанция имеет на меня зуб и так привержена вендетте вообще, что я поневоле задумался: а не нужен ли я ей, чтобы одержать верх над Ривой? К тому же привыкшей к посещению мест, вроде «Максима», ее слишком интересовал клуб. Старые сицилийцы похожи на то, как она сама изображает Эдисона: они распространяют месть и на друзей своего врага. Я не уверен, что у Констанции есть связи в Новом Орлеане, но это возможно. Можно также подозревать, что она имела отношение к моим неприятностям. Возможно, если бы я воспротивился ее влиянию, она подняла бы шум по поводу ситуации с наркотиками, созданной ею в клубе.

— Такая мысль никогда не приходила мне в голову! — вскричала Констанция.

— И за это мы должны быть благодарны? — спросил Ноэль.

Бывшая жена повернулась к нему:

— Действительно, я не думала так далеко заходить в вендетте. А если бы хотела, у меня бы хватило ума не делать это так явно.

Лицо Ноэля совершенно не изменилось.

— Я верю тебе в обоих пунктах.

— О, ты невыносим! — отвернулась от него Констанция.

— Когда же это кончится? — спросила Рива.

Констанция, скрестив руки на груди, заговорила, видимо желая отвлечь внимание от себя самой.

— Об этом лучше спросить у вас, Рива. Есть ведь дело этого Галланта. Насколько мне известно, вы больше других желали бы его смерти. Может, вы сами это устроили и обвиняете других, чтобы отвести от себя подозрения?

— Нет, — резко сказал Дант, — не может быть.

— Нет? — переспросила Констанция. — Но ведь есть еще Ноэль. Галлант представлял угрозу для Ривы, а поэтому и для «Столет корпорейшн». Для сына особо важно защитить компанию, созданную отцом.

— Нет! — сказала Рива. — Он и не знал о поездке Эдисона.

— Разве? — улыбнулась Констанция, хитро поглядев на мужа. — А ведь он был у него незадолго.

— Что? — не желая верить, спросила Рива.

— Странно, правда? Но это так. Я сама слышала, как Ноэль звонил и узнавал, где должен быть этот Галлант. Ведь так, дорогой?

— Я виделся с ним, — подтвердил Ноэль.

— Но зачем? — спросила Рива.

Констанция ответила за него:

— Он беспокоился, конечно, о корпорации.

— Я беспокоился обо всем и обо всех, кого могут затронуть акции Галланта. Мне надо было знать, чего от него ожидать.

Констанция ехидно посмотрела на него:

— Как это разумно!

— У меня всегда так, — ответил Ноэль и так посмотрел ей в глаза, что та отвела взгляд.

— А разумные люди, — заметила Рива, — не пытаются убить, даже если другие неразумны.

Она всего мгновение глядела в глаза Ноэлю, прежде чем повернуться к Данту. В глазах старого друга было столько симпатии, что она смущенно отвернулась. Иногда узы дружбы могут стать слишком тесными.

— Но ведь кто-то же это сделал! — нетерпеливо заметила Констанция.

— У Эдисона были и другие враги, — ответил Ноэль.

— Может быть, — согласилась Констанция, — но на него прежде не нападали, и именно здесь, в Бон Ви, он последний раз навредил.

Рива подумала, что это, пожалуй, верно, касательно Ботинок и Маргарет, а еще относительно Данта и Анны, хотя это не совсем Бон Ви.

Дант устало зевнул и помассировал затылок.

— Это все пустой разговор. Я, пожалуй, лучше пойду. Анна в больнице одна, и кому-то надо побыть с ней. — Он посмотрел на Риву. — Не поговорить ли нам наедине?

Она вышла за ним в холл. За дверью он, взяв ее за руку, сказал:

— Прости, если это расстроило тебя, я не хотел этого. Просто я не мог перенести, что ты, наверное, думаешь, будто я виноват в случившемся с Джошем.

Она нашла в себе силы улыбнуться:

— Если и подумала, то только на секунду.

— Спасибо тебе большое. — Он наклонился и быстро поцеловал ее в лоб. — Спокойной ночи.

Странное ощущение было после этого разговора. Как будто что-то между ними изменилось. Было ли дело в ее недоверчивости, в поведении Констанции, в ее вопросах к нему или в Ноэле, но только Дат словно отдалился. Или в ней самой было какое-то отчуждение. Она не могла решить. Обернувшись, она увидела за спиной Констанцию.

— Вы просили меня не причинять ему вреда, — сказала та, — но сами причинили больший, чем могла бы я.

Это была правда: те, кого мы защищаем, уязвимы для нас самих. Но это не обязательно признавать при другой женщине.

— Ну и к чему это все? — спросила Рива.

— Это очень сильный и мужественный человек. Коралия и Пьетро любят его.

— Мне он тоже очень нравится. Если это опять предупреждение, не надо беспокоиться.

Констанция криво усмехнулась:

— Понимаю, хотя это всего лишь любезность. Я не так разумна, как Ноэль, но достаточно любезна.

— Спасибо, — сказала Рива, не зная, что сказать.

— Не за что, — ответила Констанция и удалилась.

Ноэль стоял в дверях, мял свернутые трубочкой бумаги. Когда затихли шаги Констанции, дом погрузился в тишину. Он спросил:

— Давно хотел узнать: как там сын Галланта?

— Все так же. И можно считать, что это хорошая новость.

— А Эрин?

— Все нормально. Завтра опять собирается в больницу.

— Если опять соберетесь вместе с ней, скажите мне или хотя бы возьмите Джорджа. А сейчас тебе надо отдохнуть: у тебя усталый вид.

Она чуть заметно улыбнулась: вечно ему не хватает такта, и ответила:

— Пожалуй.

Они помолчали, не глядя друг на друга. Впервые за последние сутки они были наедине. Чувствовали себя напряженно. И вот Ноэль отошел от дверей и направился к своей спальне, сказав:

— Ну, спокойной ночи.

Когда она окликнула его, голос ее был как чужой:

— Ноэль!

— Да? — обернулся он.

На минуту она забыла, что хотела спросить, а когда вспомнила, то не смогла спросить о его вине так же прямо, как Данта. Она смотрела на свои руки, словно ища слова.

— Что? — спросил он.

Наконец она произнесла:

— Ты знал, что Эдисон собирается в аэропорт на самолете?

Он не сразу посмотрел на нее.

— А что, если знал?

— Я пытаюсь разобраться. — Рива хотела собраться с мыслями, чувствуя растерянность. Облизнув губы, она спросила: — А что еще он говорил?

Его глаза сузились.

— Много чего, хотя все это не так важно. Ну так что?

Она снова овладела собой. Понятно, что он должен быть осторожен, чтобы не бросить тень на своего отца и «Столет корпорейшн».

— А не было сказано ничего такого, чтобы заставило бы… думать, что лучше бы Эдисон умер?

Он усмехнулся:

— Думаю, тут можно быть спокойным. Не было ни одного случая, чтобы я собирался убить людей, которые могут причинить неприятности.

Дотронувшись до своего лица, она почувствовала дрожь, и это ее не удивило.

— Да нет, я это знаю… Просто кто-то это сделал, и жизнь Джоша под угрозой. Это не дает мне покоя. Нормальные люди не делают такого, но не всегда можно легко определить, кто нормален.

— Но ведь расспросами не выяснишь, — спокойно заметил он.

— Конечно, нет. — Рива сама что-то такое говорила Анне, но забыла об этом. Она натянуто улыбнулась, довольная, что он почему-то не сердится. Ей вовсе не хотелось сердить его.

Может быть, дело в том, что он рассеян. Он сделал неуверенный жест, словно хотел коснуться ее, но вдруг отдернул руку, словно обжегся. Другой рукой он продолжал мять бумаги.

— В чем тут дело? — спросил он. — Тут ведь не только опасения за Джоша, угрозы Эдисону или даже тебе. Кто-то расстроил тебя?

То, что он так хорошо, лучше других, понимал ее, вызывало даже беспокойство.

— Да ничего, — сказала она, — все обошлось.

— Значит, пытались. А кто? Жена Галланга?

Она покачала головой:

— Это неважно.

— Важно. Там еще были Эрин, Дуг Горслайн. И сам Галлант.

Она уже знала его безжалостную настойчивость в делах бизнеса, но сама столкнулась с этим впервые.

— Ничего особенного, мы с ним просто поспорили.

— О чем? Надо ли тебе принимать его ухаживания? Как далеко он зашел?

Ее начала раздражать эта настойчивость.

— Если тебя интересует, чего он добился, скажу сразу: ничего.

— Значит, добивался? — Не услышав ответа, он помрачнел. — Зачем ты его защищаешь? Что в нем такого, что заставляет делать это и тебя, и Маргарет, и даже его жену?

— Мы можем делать это из самозащиты, — ответила она, глядя на него, словно ища понимания.

— Дело в этом, или вы все в него влюбились?

— Конечно, нет! — сказала она с презрением.

— Может быть. Но результат тот же: иммунитет к тому, что он делает, и к нему самому.

— Это не так просто.

— Мужчины, которые делают все, что хотят, без последствий, считают, что им все можно.

— То есть я сама виновата в том, что Эдисон преследует меня?

— Нет, но есть поговорка: если враг нападает на меня, это его ошибка, если он нападает повторно — моя ошибка.

— Я не хочу мести, хочу только покоя.

— Бывает, что это одно и то же, когда надо положить конец опасности.

Она посмотрела в его глубокие серые глаза и сказала:

— Пожалуй.

В нем всегда была эта не бросающаяся в глаза жестокость, может быть, даже безжалостность. Можно было подумать, что он мог бы соблазнить ее, а потом от нее избавиться. Они молча глядели друг на друга. Взгляд его задержался на синяках у нее под глазами:

— Как ты себя чувствуешь?

Его интересует физическое или душевное состояние? Интересует ли его, насколько огорчил ее Эдисон, или ее переживания из-за того, что было прошлой ночью? Или ее реакция на эти бурные события? В любом случае ответ один.

— У меня все в порядке, — сказала она.

Он бросил мятые листки на поднос на серванте, потом обнял ее за плечи.

— Пора спать, — сказал он.

Почему-то ей взбрело в голову, что он имел в виду: спать с ним. Это было как бы утверждением их любовных отношений. Она даже надеялась, что так и есть. Больше того, его объятия казались ей чуть ли не райским блаженством. Она хотела только этого, только ласк этого человека, чтобы забыть все, что случилось на этой неделе и раньше.

Но он отпустил ее, когда они дошли до лестницы, ведущей в его спальню.

— Спокойной ночи, — повторил он.

— Спокойной ночи, — ответила она, поднимаясь к себе одна. Уже наверху она услышала, как за ним тихо закрылась дверь.

Риве не спалось. Она приняла душ, выключила свет, легла в постель, попробовала взбить подушку, поудобнее улечься. Это не помогало. Она лежала в темноте с открытыми глазами, стараясь не думать о Ноэле. Мысли не помогут. Зато все время вспоминался Эдисон.

Все, что он говорил и делал, как нарочно, всплывало в памяти. Ей казалось, что тут надо что-то понять. Она вспоминала каждое слово, каждый оттенок голоса, пока голова у нее не заболела от перенапряжения.

Одно она поняла, хотя, может быть, не до конца. Но вывод сделать можно. Эдисон с его эгоцентризмом и игрой человеческими жизнями превратил одного из окружающих в убийцу. К своему страху и гордости, она помогла этому.

Теперь оставалось только одно.

 

22

— Это Рива Столет. Могу я переговорить с Дугом Горслайном? Будьте любезны.

— Одну минутку, прощу вас.

Рива почувствовала, как ее рука, державшая телефонную трубку, увлажнилась. Она с напряжением ждала и прислушивалась к голосам, доносившимся из редакционного кабинета. Она молилась, чтобы Дуг оказался на месте, ибо боялась, что на второй звонок у нее уже не хватит мужества. Сама та акция, которую она задумала, не содержала в себе ничего сверхужасного, однако приготовления к ней очень нервировали Риву.

— Алло?

У нее не осталось времени на обдумывание своих слов. Едва услышав в трубке голос Дуга, она сразу же заговорила:

— Это Рива Столет. Мне нужна ваша помощь. Я решила созвать пресс-конференцию. Не могли бы вы оказать мне в этом содействие? Как это делается?

Пауза оказалась недолгой. Дуг почти мгновенно понял суть просьбы. Он не спрашивал ее о мотивах и причинах задуманного ею, не спросил и о том, чего она ждет от пресс-конференции. Все, что он хотел знать — это когда и где. Когда она предложила следующее утро и Бон Ви, он сказал:

— Понятно, миссис Столет. Считайте, что дело сделано.

— Благодарю вас, Дуг. Я вам очень признательна.

И она на самом деле была ему признательна. Не столько за то, что он согласился, сколько за то, что он согласился так легко, как будто речь шла о самом рядовом деле.

Все просто. Все удивительно просто. Двадцать с лишним лет ей потребовалось для того, чтобы обжиться в Бон Ви. Двадцать с лишним часов она будет ждать начала пресс-конференции, а потом за какие-нибудь двадцать минут перечеркнет все.

Рива поняла, что совершила ошибку, назначив встречу с журналистами на следующий день. Все это следовало закончить сегодня же. Но, во-первых, она не знала, что все так легко получится, а во-вторых, хотела, чтобы пришло как можно больше представителей прессы.

Итак, ожидание. Но уже сейчас Рива могла сказать, что оно будет еще более тяжким испытанием для нее, чем решение созвать пресс-конференцию.

Конечно, время для прощания останется. Она не сомневалась в том, что это будет необходимо. Ноэль не захочет больше видеть ее в Бон Ви, как только все узнает. А дом принадлежит ему. Ничто не заставит его удержаться от решительного шага. Он выкинет ее из дома, не опасаясь ни общественного мнения, ни неодобрительных взглядов друзей отца. Конечно, он заберет только то, что имеет право забрать, — Ноэль был порядочным человеком. Но и Бон Ви будет достаточно. Она неизбежно своими признаниями наведет тень на память его отца, и он, как любящий сын, просто обязан будет отвести эту тень. А может быть, и от себя самого. Кто мог бы упрекнуть его?

Рива вышла из своей комнаты и прошла на верхнюю галерею, выходившую на подъездную дорожку к дому. Шла медленно и прислушивалась к звуку своих шагов по деревянному полу. Дойдя до конца, она положила руку на перила. Ей была знакома каждая зарубка и впадина, каждая расшатавшаяся балясина. Внешние стены дома скоро потребуют новой покраски. Надо не забыть сообщить Ноэлю точное название и количество нужной краски. То же самое можно было сказать и об обшарпанных старинных колоннах, перилах и темно-зеленых ставнях. Ремонт ставен осуществлялся лишь в одном на весь город месте. Она и об этом должна успеть сказать Ноэлю. Нужно будет его проинструктировать также и о папоротниках, росших возле дверей на крепких стеблях. Их листва мягко и успокаивающе шевелилась на теплом ветерке… Если никому здесь не рассказать о том, как их поливать, подпирать, пересаживать и удобрять, — пропало дело. Они погибнут максимум через две недели после того, как она покинет этот дом.

Она остановилась в центре галереи и, опершись о перила, стала смотреть на подъездную дорожку, охраняемую двумя ровными рядами мощных дубов. Утреннее солнце проглядывало меж их ветвей, отбрасывая причудливые теневые рисунки на землю… Деревья были красивыми в ярких мягких лучах. Они настолько древние, что почти не изменились с тех пор, когда она впервые вступила в этот дом. Нет, конечно, кое-где недоставало теперь одной или двух веток, потерянных во время бурь или нашествия насекомых, но в основном они оставались прежними и продолжали жить и расти, соблюдая безупречную симметрию, стойко перенося невзгоды и непогоду. Они будут здесь еще долго стоять после того, как она покинет Бон Ви. Скольких людей они уже видели! Скольких еще увидят!..

Рива хорошо помнила свои первые дни в этом доме. Она вступила в него юной девушкой, исполненной чувства неловкости и восторга. Вышла замуж за Космо из чувства признательности ему, но и по искренней привязанности и решила быть для него хорошей доброй женой, той, которая ему была нужна. И у нее это получилось под конец, почти против ее собственной воли. Она совсем не ожидала, что влюбится в его сына, никак не думала, что так беспомощно отдастся этому чувству.

Она любила Ноэля, и это была первая и настоящая в ее жизни любовь. Чувство засело в ней так глубоко, что она сама о нем не подозревала до тех пор, пока Ноэль не уехал из Бон Ви. Она никогда не переставала любить его. Если по-настоящему, то никогда. Видеть его, любоваться им через промежутки в несколько лет было для нее наслаждением, мучительным наслаждением. Сообщение о его женитьбе было подобно копью в ее сердце. Она так и жила с этой ужасной раной до тех пор, пока не пришло сообщение о его разводе. И Рива не могла определить, что было для нее хуже: сознавать его несвободу или — позже — ею свободу при ее замужестве.

И все же она с радостью окидывала мысленным взором все те годы, что она провела хозяйкой в этом большом старинном доме. Космо способствовал этому. Он дал ей все, о чем только может мечтать женщина, и даже больше — окружил ее постоянной, неослабевающей и нетребовательной любовью и вниманием. Она радовалась, как ребенок, тому, что он позволил ей стать ею активным партнером в делах корпорации. Она научилась любить его дом и гордиться тем, что была здесь хозяйкой. С годами ее уверенность в себе настолько укрепилась, что она уже стала получать искреннее удовольствие от всевозможных здешних развлечений и не препятствовала тому, чтобы развлекали ее. Она пронесла сквозь все эти годы неподдельный восторг теми людьми, с которыми ей приходилось общаться здесь: президенты, политические деятели, известные писатели и актеры, другие представители искусства, знаменитые спортсмены и. наконец, те, кто был обязан своим общественным признанием нажитым отцами капиталам. Она восторгалась ими, но со временем научилась держать себя с ними свободно, непринужденно, а то, что она в душе никогда не чувствовала себя столь уверенно, как внешне, то это посторонним знать было необязательно.

Рива всегда очень жалела о смерти Космо. Когда случилось это несчастье, она еле выстояла под грузом тяжкой потери. Даже забыла свою обиду на то, что Космо разлучил ее со своим сыном. Это доказывало, что он догадывался о ее чувствах к сыну и пошел на многое, чтобы удержать ее возле себя. Он принес великую жертву — любовь к себе своего сына. Он выбрал женщину и отверг свою собственную плоть и кровь. И он жил всю жизнь с тяжким грузом в душе и знал, что могло быть совсем по-другому в отношениях с Ноэлем. Риве было невыносимо осознавать, что именно в ней все дело, что именно она послужила причиной для принесения такой жертвы. Она была любима, но ей было только тяжело от этой любви.

Время — удивительная вешь. Порой, когда она возвращалась мыслями к тем часам, которые провела с Ноэлем в сарае садовника, ей казалось, что это было только вчера. Порой же ей чудилось, что это произошло вообще с кем-то другим, в другой жизни или даже во сне. Временами в ее памяти отчетливо проступало каждое сказанное тогда Ноэлем слово, каждый взгляд его, каждое прикосновение. А временами она почти готова была согласиться с тем, что все это является плодом ее взыгравшей фантазии.

Она все еще любила его. Сразу после похорон, когда они совсем отдалились друг от друга, одновременно живя под одной крышей и работая в одной компании, у нее появилась возможность засомневаться в этом. Но после штормовой ночи все сомнения исчезли. И почему ей не любить его? Он рисковал своей жизнью, чтобы спасти ее, он избавил ее от ужасов, дал ощущение безопасности. Его объятия были для нее убежищем, домом… Тогда к ней явилось удивительное чувство надежности, комфорта…

Она знала, что не одна испытывает эти чувства. Какое-то время ей казалось, что все происходит на необитаемом острове. Он хотел ее, нуждался в том, чтобы видеть ее хотя бы на короткие мгновения. Она была расположена к тому, чтобы исправить несчастную ошибку его отца.

Констанция все испортила. Неизвестно почему, с какой целью, но бывшая жена Ноэля произнесла слова, которые возвратили ощущение вины, старой боли и снова преврати ли то, что было между нею и Ноэлем, в нечто грязное и отвратительное.

Но Рива знала, что никому не дано уничтожить в ней это чувство. Оно будет жить до гех пор, пока она будет дышать. Оно осядет в ее сердце, в памяти, как еще одно запрещенное воспоминание, присоединившись к прочим, накопившимся за двадцать с лишним лет.

Рива прошла через весь дом, то притрагиваясь к старинной вазе из хрупкого китайского фарфора, то к прохладной поверхности серебряного кубка, то гладя пальцами узоры скатерти на столе или внимательно разглядывая портрет. Она зашла на кухню, затем вышла из дома и стала прогуливаться по двору, останавливаясь то тут го гам, вдыхая ароматы гардении или розы или начиная освобождать от сорняков бегония.

Маленький римский храм она оставила напоследок, но простилась и с ним. Она стояла под его кровлей с закрытыми глазами, прислонившись к колену бронзового Будды. В ее сердце шел дождь, хотя на самом деле горячее солнце поднималось все выше и выше в небо, слепило и жарило немилосердно.

Наконец Рива вздохнула и решительно зашагала к дому. Необходимо сделать еще кое-какие дела. Время сантиментов закончилось.

Маргарет вскричала:

— Что?! Что ты собираешься сделать?! С ума сошла! Ты этого не сделаешь!

Она полулежала на подушках, утопая в шезлонге, который был принесен к ней в комнату. Очень походила на инвалида. Во всяком случае изо всех сил старалась походить. По левую руку от нее стоял поднос с недоеденным завтраком, по правую — куча журналов на маленьком столике, пузырек с лаком для ногтей и баночка с транквилизаторами. Вот уже третий день она шагу из комнаты не делала. Ее лицо распухло и раскраснелось от слез, вот уже несколько дней она не расчесывала волосы и не переодевалась. Ботинки регулярно навещал свою жену, приносил пилюли. Он достаточно жалел ее, чтобы оказывать подобные услуги, но никогда не задерживался подолгу в комнате Маргарет. Когда он был не нужен, он сбегал в гараж к Джорджу и болтал с ним о Вьетнаме, футболе и охоте на уток.

Рива взглянула на сестру со смешанным чувством заботы и раздражения.

— Я думала, что ты будешь рада узнать, что Эдисон поплатится за то, что сделал с тобой.

— Ты намереваешься объявить меня лгуньей перед всеми, кого я знаю! Женщиной, которая называла дочерью чужого ребенка все эти годы! Ты хочешь убить меня этим и рассчитываешь еще на то, что я буду рада?!

— Почему ты так говоришь о ней? Твой поступок был великодушным, тебе нечего стыдиться.

— Но ведь я всегда выступала против людей, которые имеют от общества тайны! Я всегда была против неверных матерей! Что скажут люди? Что подумает Эрин? .

Рива вздохнула и приказала себе проявлять терпение.

— Ну, Маргарет, это уже твои проблемы. Твое лицемерие и твои проблемы.

— Ты так жестока, так жестока, Рива! Ты не понимаешь… Сердце, о, мое сердце…

Рива долгим взглядом смерила сестру.

— Не странно ли, сестричка, что твое сердце билось без сбоев, когда с тобой общался Эдисон? Я думала, что его грубость будет для твоего сердца большим потрясением. Боялась, переживала…

— Ты что, намекаешь на то, что я все вру? — Маргарет даже села на своем шезлонге. Представился удобный повод скандалом снять вялость и апатию.

— Не знаю, а что?

Сестра вновь откинулась на подушки и устремила несчастный взгляд в потолок.

— Я умру, потому что мне никто не верит. И умру от сердечного приступа. Это и тот факт, что никто не понимает, через что я прошла, что я переживаю, может свести с ума кого угодно.

— Я, конечно, очень извиняюсь, но если ты и дальше будешь скрываться в комнате за шторами и ныть, я не удивлюсь, если твой организм не выдержит.

Рот Маргарет в изумлении раскрылся, но она ничего не смогла проговорить. Только овладев собой, она еле слышно произнесла:

— С тобой очень трудно, Рива… Как будто тебя подменили… Еще несколько месяцев назад ты не сказала бы мне такого…

— Может, и не сказала бы, но теперь говорю. Теперь мне необходимо быть жесткой.

— Так ты всерьез задумала…

— Да, всерьез. — Слова Ривы прозвучали решительнее, чем они отозвались в ее сердце, но она чувствовала, что необходим именно этот тон.

— Ты… Ты хоть не будешь говорить, как меня изнасиловали?

— Мне незачем это говорить. Это твои дела.

Маргарет обессиленно прикрыла глаза.

— Спасибо и на этом. — Через минуту ее глаза вновь открылись. — Но что, если Эдисону самому взбредет в голову рассказать об этом публично? Я знаю, как он это подаст… В своей отвратительной манере… С

ухмылочками… О, я этого не перенесу! Не перенесу!

Рива усилием воли сохранила в своем голосе спокойствие:

— Разве ты не видишь, что его необходимо остановить? Ему нельзя позволять и впредь творить гнусности, которые он совершал и совершает!

— Если даже я смогла это забыть, почему бы не забыть тебе? Не понимаю…

— Я забыла еще много лет назад… По крайней мере пыталась забыть. В ответ в благодарность за это он пытался убить меня. Неужели это ни о чем не говорит тебе, Маргарет? Что, если он решит то же самое провернуть с человеком, который не в состоянии так постоять за себя, как смогла я?

— Он не посмеет… Это… Это было бы глупо!

— Самое интересное, — жестко проговорила Рива, — что он посмеет. Ему уже приходилось убивать женщину. Почему бы не повторить удовольствие?

— Что?! Господи, о чем ты?!

Рива подошла к кровати и присела на краешек.

— Он кое-что сказал об этом прошлой ночью. О защитнице гражданских прав, которая была убита в то лето… Помнишь? Она сидела за рулем грузовика и была застрелена каким-то мерзавцем из машины, полной пьяными распоясавшимися негодяями. Я видела ту машину, Маргарет. Она ехала мимо нашего дома к пруду.

Сестра выпрямилась в своем шезлонге и нахмурила брови.

— Что ты сказала?

— Я думаю, за рулем той машины был Эдисон. Я думаю, что это он убил ту женщину. Более того. Я думаю, он привез меня в Новый Орлеан только для того, чтобы предотвратить возможные мои признания или представить их как мелкую месть за то, как он со мной обошелся.

— А сейчас? Как это сейчас будет выглядеть, если ты предашь огласке ту застарелую историю?

— Какая разница? Он убил женщину, Маргарет! А вспомни, что он сделал с Бет! Он не просто пытался меня убить, он напал на меня и в прошлую ночь! Конечно, ему лучше расправиться со мной цивилизованно, мирными методами. Но я уверена: он испытывает горячее желание задушить меня голыми руками! У меня есть возможность остановить его. Если я этого не сделаю, я буду ответственна за все то, что он сделает гнусного впоследствии. Я не собираюсь жить с таким тяжким грузом на душе, — А без друзей ты можешь жить? С позором на весь мир ты можешь жить? Подумай, Рива!

— Я уже подумала и выбрала лучший, с моей точки зрения, вариант. И я не спрашиваю твоего совета, Маргарет. Я говорю тебе о том, что собираюсь сделать, только для того, чтобы ты подготовилась со своей стороны к возможным последствиям.

— А как же Эрин?

— Я скажу ей тоже. Если она обо всем узнает из телерепортажа, это будет с моей стороны несправедливо.

— О, Рива, почему бы просто не сказать Эрин и на этом остановиться? Ты получишь нужный результат. Как только Эрин узнает, что Джош является ее братом, опасное сближение между ними закончится само собой! Она узнает, что я вовсе не мать ей, но люди! Им незачем это знать!

Маргарет полезла за носовым платком, чтобы утереть повлажневшие глаза.

Рива покачала головой:

— Этого недостаточно. Подумай, каково нам всем будет, когда губернатором станет такой человек, как Эдисон? Он же ни перед чем не останавливается уже сейчас, а когда получит власть?

— Но ведь он в больнице. Неужели тебе не кажется недостойным обличать перед общественным мнением человека, который лежит в больнице? Сын которого на пороге смерти?

— Сегодня я звонила справиться о состоянии Джоша. Эдисона держали в больнице только ночь. Я согласна: момент выбран не совсем удачный. Состояние Джоша еще неясно… Но у меня нет другого выхода!

— Должен быть! — крикнула хрипло Маргарет. — Должен быть!

— Если появится, обещаю, я выберу его. Но его нет.

Сестра окаменевшим взглядом уставилась на Риву. Она еще раз вытерла платком лицо, затем уронила его на пол и отвернулась от Ривы.

С Эрин сразу же поговорить не удалось. Она уже уехала из дома в больницу. Рива подумала было одеться и поехать следом, но потом поняла, что это добровольный поиск неприятностей на свою голову. На работу идти тоже нет никакого смысла. Она знала, что не сможет принести сегодня никакой пользы, так как не чувствовала в себе сил сконцентрироваться и создать рабочее настроение. К тому же туда уехал Ноэль. Он все нужное сделает сам — ей не стоило беспокоиться.

Она все еще мучилась ожиданием тяжелого разговора с Эрин, все еще надеялась избежать его. Но одновременно знала, что это сделать не удастся. И даже где-то была рада. В глубине ее сознания нарастало ощущение близящейся развязки и облегчения. Она слишком долго скрывала свое прошлое, слишком много лет жила одним страхом за то, что все откроется против ее воли. Это было тяжкое бремя. И вот решила от него избавиться. Она устала от секретов. Они опасны. Мучили, как шипы, впившиеся под кожу, отравляли кровь. Организм может собственными средствами унять почти любое воспаление, но в другое время оно проявится в ином месте. Необходимо избавиться от причины. Операция грозила стать болезненной, после нее наверняка даже останутся шрамы, но это все к лучшему.

Утро было долгим, но наконец наступило время обеда. Но день промелькнул незаметно для Ривы, хотя для прочих он, наверное, был слишком затянувшейся пыткой на жаре. Эрин вернулась к вечеру. Она была не одна: ее под руку держал Дуг Горслайн. Они появились на задней галерее, где находилась Рива. Эрин сообщила, что в состоянии Джоша не произошло заметных изменений, но что миссис Галлант полна надежд на счастливый исход кризиса. Но что это тетушка вздумала проводить пресс-конференцию? С чего это, интересно узнать? Дуг сказал о том, что она состоится, но умолчал о причине ее созыва. В чем дело?

Рива думала, что она достаточно подготовилась к этой минуте за день, разработала подробный план своего монолога, в котором вопрос о рождении Эрин будет проясняться очень осторожно и постепенно. Но… Они так неожиданно появились, что у Ривы спутались все мысли. Она была взволнована и совершенно не готова.

— Тетя Рива, что стряслось? Что-то не так?

Она натянуто улыбнулась краем губ.

— Кажется, все не так, девочка, — проговорила она.

Каким-то образом ей удалось завести речь о том лете шестьдесят третьего года, о том, как получилось, что она вышла замуж… Или, вернее, думала, что вышла замуж за Эдисона… О том, как он бросил ее в Новом Орлеане. Она рассказала о днях, проведенных на кухне ресторана вместе с Дантом, о рождении своего ребенка, о том, как Маргарет объявила Эрин своей дочерью, о ее спасении из бара на Бурбон-стрите Космо и сущности их семейной жизни, начиная от брачной церемонии и до… Она даже в сдержанных выражениях поведала о своем отношении к Ноэлю. Что же касается смерти Космо, то Эрин и сама ее помнила так же хорошо, как митинг в городском парке. Эрин… Дочь Ривы… Она была интеллигентной девушкой, поэтому не набросилась на мать с кучей неприличных вопросов, а обо всем недосказанном постаралась догадаться сама. Но лицо ее было бело как мел, взгляд окаменевшим, а голос больше походил на хриплый шепот.

Под конец она сказала:

— Но как это может быть? Ты говоришь, что Эдисон — чудовище, но как у такого отца мог вырасти Джош?! Это же милый, добрый парень…

— Не могу объяснить этого… Скажу только, что наследственность — вещь очень тонкая и малоизученная. К тому же не забывай, что Джош не только сын Эдисона, но и Анны.

— И мой брат… Полубрат… Невозможно поверить! — Эрин опустила взгляд на свои пальцы, вцепившиеся в колени. Она сидела на стуле. Дуг, стоявший чуть позади, положил ей на плечо свою руку и молчал.

— Мне самой порой в это не верится, — ответила Рива. Девушка как-то странно улыбнулась. Печально…

— Мне часто хотелось, чтобы моей мамой была именно ты. Было неловко, но мне хотелось. Ничего с этим нельзя было поделать. Отчасти из-за денег. Я думала, что ты смогла бы покупать мне все, чего я ни попрошу. И никогда не отказывала бы под тем предлогом, что ты не можешь себе этого позволить, что это тебе не по средствам… Еще я хотела быть просто похожей на тебя… Быть такой, как ты. Всегда спокойной и великолепной, всегда знающей, что правильно, а что нет… Теперь я в этом не так уверена…

У Ривы комок подкатил к горлу.

— Что ты этим хочешь сказать?

— На твоем месте я бы не стала устраивать этой пресс-конференции. В этом я не хотела бы быть такой, как ты.

— Но я устраиваю ее вовсе не из мести! — возразила Рива.

— Разве? Если то, что сделал Эдисон Галлант, так плохо, почему бы просто не обратиться в полицию?

— Но у меня нет серьезных доказательств… Ничего, кроме моего слова.

— Тогда как же ты сама можешь быть в том уверена?

— Я знаю.

— Да? А ты уверена, что это действительно не месть за то, что он сделал с тобой много лет назад?

— Эрин, прошу тебя! Я не злопамятная женщина… Я бы не пошла на это из-за мелких чувств!

— Это ты так просто говоришь, а в душе у тебя есть такая уверенность? Разве нет альтернативы тому, чтобы опозорить отца Джоша перед всем честным народом? Что, если ты поступаешь неправильно? Завтра уже поздно будет что-то исправлять. Блестящая политическая карьера может полететь к черту из-за какой-то ошибки, допущенной много лет назад!

Рива покачала головой:

— Да, это было давно, но рецидив случился на прошлой неделе. Ты что, ничего не понимаешь? Я знаю, ты хочешь сохранить расположение к себе со стороны Эдисона. Я прекрасно знаю, каким убедительным и заботливым он может быть, когда захочет. Но все это маска! Ты не должна позволить ему ослепить тебя! Этот человек, которого ты считаешь политическим гением, совершил насилие над твоей тетей и пытался то же самое сделать со мной! Я не могу доказать того, что много лет назад он убил женщину, не могу доказать и того, что он пытался убить меня, но ведь насилие, о котором я тебе сказала, он не сможет отрицать.

— Никто также не будет отрицать и того, что на него тоже было покушение! Может, тот человек и на тебя покушался, а представил все, как будто это Галлант. Ты об этом не думала? Может, вы оба — жертвы!

— Нет, Эрин, я же говорю тебе…

Эрин резко поднялась со стула. У нее покраснел носик и в глазах блестели слезы.

— Не надо мне ничего говорить! Я не хочу слушать! Не хочу, не хочу!..

Рива также поднялась со своего места.

— Я знаю, сразу все принять трудно. Прости, что взвалила тебе на плечи весь этот груз… Давай что-нибудь выпьем и поговорим спокойно…

— С меня на сегодня достаточно разговоров! — С этими словами Эрин взглянула на своего сопровождающего. — Дуг, отвези меня куда-нибудь отсюда…

— Подожди, — сказала Рива, кладя свою руку на плечо дочери. — Не ходи никуда в таком настроении. Я больше ничего не буду тебе говорить.

Но Эрин стряхнула с себя руку матери и выбежала с галереи. Дуг, пожимая плечами и бросая на Риву извиняющиеся взгляды, зашагал вслед за Эрин. Через минуту до Ривы донесся шум взревевшего двигателя машины журналиста. Они уехали.

Рива пришла к себе в комнату. Абрахам принес ей поднос с ужином, но она не могла ничего есть. Спустя еще несколько минут в дверь раздался стук и послышался голос Ноэля. Она не ответила. Даже не шелохнулась. Она сидела в кресле, погруженная в тень, и смотрела невидящим взглядом в стену.

Что она делает? То, что нужно?.. А может, преступление еще более жестокое, чем те, которые совершал Эдисон? Она уничтожает человека. Зачем? Для того, чтобы подбить в душе итоги? Для того, чтобы удержаться на тонком канате формальной справедливости? И вообще, кто она такая, чтобы судить Галланта? Бог?

Но все последние дни самим своим ходом натолкнули ее на эти мысли. Оглашение грехов человека в прессе подобно позорному столбу общественного мнения. Это необходимо сделать, иначе грехи будут сокрыты. Великие грехи. Для таких людей, как Эдисон, подобные маневры не составляют большого труда. Они умеют манипулировать фактами и законами и обращать все к своей выгоде, черное делать белоснежно-белым. Свет общественного презрения должен всегда бить в лицо таким, как он. Чтобы они больше не могли спрятать свое мерзкое нутро.

Но все равно… правильно ли это? Справедливо ли?

Правосудие или месть? Что она преследует? Знает ли она себя по-настоящему? Где заканчивается месть и начинается правосудие?

Может, Маргарет была права? Может, стоило ограничиться разговором с Эрин? Этого достаточно для того, чтобы ее отношения с Джошем прекратились как отношения между влюбленными. Может, ей стоило на этом остановиться и надеяться на то, что Эдисон тоже проявит благородство? Теперь, когда уже многие знали о нем, он, конечно, не решился бы привести в исполнение свои угрозы.

Покой… Что это такое? Бывает ли такое?

Утро вошло в комнату яркими солнечными лучами, проникшими сквозь кружевные занавески. Рива поднялась с кресла и скинула одежду прошедшего дня. Она приняла душ и надела платье из тончайшего турецкого шелка, затем сделала макияж и надела жемчуга. Знаменитые жемчуга Столетов, делавшие ее неотразимой, элегантной и вообще дамой с классически безупречным вкусом. Ее внешний вид придавал уверенности душе. Уверенность сегодня ей была нужна как никогда.

Рива пила кофе — единственное, что могла принимать утром на завтрак, — когда услышала шум мотора первой машины у дома. Она запустила вчера этот процесс и знала, что его течение уже неизбежно. Рива выглянула в окно, увидела людей в шортах и разноцветных рубахах навыпуск, которые тащили на плечах видеокамеры, прочее кинооборудование, увидела с иголочки одетых телеведущих, уже взявших в руки микрофоны и выбрав нужную позицию и готовых начать свои репортажи.

К половине десятого — за час до объявленного начала пресс-конференции — окрестности дома уже были полны автомобилями, а лужайка под деревьями похожа на съемочную площадку — по ней в разные стороны тянулись многочисленные кабели, тут и там были расставлены ящики и чехлы от камер. Шум стоял невообразимый. Для того чтобы поддерживать хоть видимость порядка, Абрахам стал носить на галерею кофе и бисквиты. Эрин вышла помочь ему с этим, вынося с кухни свежие скатерти и чашки с дымящимся напитком. Маргарет все еще сидела в своей комнате. Констанция вовремя скрылась, чтобы не показываться с детьми перед камерами. Ботинки и Джордж управляли расположением все подъезжавших машин, наорались до хрипоты, сгоняя журналистов с цветочных клумб и из-под низко нависавших ветвей знаменитых ценных деревьев. Ноэль стоял в холле и следил за тем, чтобы никто не вошел в дом до назначенного времени. Он пропустит их в девять сорок пять, и ни секундой раньше. Он не хотел, чтобы его дом превращался в гудящий муравейник.

Рива была готова. Или, по крайней мере, она надеялась, что готова. В животе посасывало от волнения, а горло пересохло настолько, что она была уверена, что не сможет произнести ни звука. Слова мешались в ее голове при малейшей попытке представить хотя бы начало своей речи перед журналистами. Она знала, что главное — это начать. Дальше все польется звенящим ручьем. Главное — начать, но она не была уверена, что ей это удастся.

Абрахам покинул галерею, чтобы принести хозяйке дома еще кофе и уговорить ее съесть хотя бы один бисквит. Он сообщил, что журналисты измочаливают себя слухами о предстоящем мощном разоблачении демократического кандидата Галланта. Они пристают к нему и просят спросить у нее, так ли это. Что им ответить?

— Ничего не говори, — распорядилась она.

Абрахам понимающе кивнул и вышел.

За двадцать минут до начала Рива покинула свою комнату. Она пошла навстречу неизбежному вдоль холла. Ее лицо было спокойно, дыхание ровным. Она шла медленным, твердым шагом и старалась ни о чем в те минуты не думать.

Когда она спустилась по лестнице вниз, открылась дверь заднего крыльца дома. В холл вошел мужчина. Ее рука замерла на перилах, когда он поднял на нее свои глаза. Криво ухмыльнувшись, он удовлетворенно произнес:

— Сюрприз!

Это был Эдисон.

 

23

Рива стояла абсолютно спокойно.

— Что ты здесь делаешь? — сдавленно спросила она.

— А разве здесь не прием? — насмешливо ответил он. — Только не говори, что меня не приглашали. Полагаю, что я здесь почетный гость.

— Как ты… — начала она и остановилась, когда он прервал ее.

— Связи, детка. Что же это за политик, у которого нет связей?

— Мафия, — скорбно заявила Рива.

— Скажем, друзья в интересных местах, если и не высоких.

В этот момент открылась дверь на другом конце длинного холла. Вошел Ноэль и остановился, увидев Риву с Эдисоном. Пауза длилась всего секунды, затем он закрыл за собой дверь и уставился на Риву и Эдисона.

— Хватит болтовни, — быстро и тихо проговорил Эдисон при виде приближающегося Ноэля. — Нам надо поговорить, Рива. Тебе следует кое-что знать.

— Мне нечего тебе сказать.

— Вполне возможно, но у меня есть что тебе сообщить. Ты умна, и если хоть чуть заботишься о нашей маленькой Эрин, то выслушаешь меня.

— Что с Эрин? Где она?

В голосе Ривы прозвучал острый внезапный страх. Эдисон не из тех, кто приходит, чтобы быть свидетелем своего краха. Конечно же, он придумал что-то, чтобы остановить ее. А что это могло быть, если не Эрин?

Он ухмыльнулся:

— Не психуй, наша дочь здесь ни при чем. Но мне кажется, что нам надо куда-нибудь пойти и поговорить о ней и ее будущем. Ну!

Ноэль был уже рядом, и лицо его, когда он заговорил, было хмурым.

— Я могу быть тебе полезен, Галлант?

— Не думаю, Столет. Это сделает Рива. Да. дорогая?

Она стиснула зубы. Быть вынужденной согласиться — это уязвляло ее так, что она едва могла вынести.

— Оставь нас на несколько минут. Пожалуйста, Ноэль.

Он глянул на нее одновременно с презрением и недоверием. Потом чиркнул себе по плечу большим пальцем.

— Только недолго, так как вся свора прессы вот-вот ворвется в двери.

— Да, я знаю.

Он уходил с явной неохотой. Последние его слова были к Эдисону.

— Пять минут, — заявил он. — Не больше.

Рива обошла лестницу и свернула в столовую. Сквозь окна лилось утреннее солнце, мерцающее на длинном полированном столе, сверкающее в хрустале старинной люстры над головой. Она шагнула в круг света, оживляющего старый брюссельский ковер на полу, прежде чем повернулась к Эдисону.

— В чем же дело?

Он тратил время не больше, чем она.

— В том, что я утоплю тебя вместе с собой.

Она чуть не рассмеялась.

— Ничего другого я не ожидала.

— О, я не говорю о сплетнях, которые очернили бы твое имя и образ хозяйки поместья. Я говорю о том, что выгоню тебя на улицу, танцующей нагишом на столах и, возможно, пытающейся продаться время от времени, хотя твое время для этого уже ушло, но придется сводить концы с концами.

— Собираешься оскорблять и быть мелодраматичным, да? Предупреждаю, на меня это не действует.

Он опустился до прямых угроз:

— Не нужно предупреждений, Рива, я этого не люблю. И не люблю угроз вроде этой идиотской пресс-конференции. Так вот, ты выйдешь и скажешь им, что ошиблась, или я получу твою задницу на завтрак.

— Я тоже не люблю угрозы, Эдисон. Если ты не объяснишь мне через пять минут, при чем тут Эрин, я сделаю то, что собираюсь.

— Открой только рот против меня, сука, и я всем расскажу, что ты не Рива Столет и никогда ей не была. Ты Ребекка Бенсон-Галлант. Ты моя жена! Ну, как тебе это нравится?

Во внезапной тишине шум около дома показался еще сильнее. Рива сглотнула.

— Что?

— Что слышишь: ты — моя жена! Это значит, что все, что ты скажешь, прозвучит как семейная свара. Ты, несомненно, навредишь мне, но сама вернешься туда, где была двадцать пять лет назад.

— Нет, — прошептала она, и это было все, что она могла выговорить. Ей показалось, что она падает. Словно стараясь остановиться, она поднесла руки к вискам.

— Увы, да, детка! Ты думала, мы не женаты. Верила каждому моему слову, не так ли? Я просто хотел от тебя отделаться, и мне надо было положить конец всему, что случилось тем летом. Я не мог допустить, чтобы ты крутилась около меня, тратя мои деньги и говоря всякое, что могло вызвать вопросы у моих попечителей. Поэтому я сказал тебе, что уже женат. Черт, ты даже не спросила, кто же моя жена и где мое обручальное кольцо. Тебе было наплевать.

Медленно мысли Ривы перестали кружиться, и мозг начал снова функционировать.

— Ты так и не получил развода?

— А как бы я это сделал, не вызывая вопросов? Кроме того, брак был зафиксирован в Арканзасе. А кто будет справляться о брачных записях в других штатах?

— Но если я все еще твоя жена, то Анна?..

— Смешно, не правда ли? Бедная, праведная, добропорядочная Анна годами живет со мною во грехе.

Рива сосредоточенно нахмурилась.

— Если Эрин законна, то твой сын… незаконен.

— Не говори, — улыбка исчезла у него с лица. — Но сейчас важно, что ты никогда не была миссис Космо Столет. Брак, и в этом-то вся штука, был недействителен. Это значит, что у тебя никогда не было права быть здесь, ни малейшего! Пойдешь против меня и вылетишь отсюда на ушах. Сын Космо Столета лично проследит за этим.

— Ты будешь молчать, если я стану с тобой сотрудничать, так что ли?

— Разумеется, — подло улыбнулся он.

— Конечно, я могу, — проговорила она с чуть заметной иронией, — в случае, если ты никогда не обратишь это против меня.

— Ты тоже всегда можешь схватить меня за волосы, не так ли? Ты знаешь, где ухватиться. — Он хихикнул своему собственному грубоватому предложению.

Как он уверен! Как противен! Уж не спектакль ли все это? Или он действительно думает, что она может выйти и отделаться от прессы и спустить это на тормозах без всяких последствий?

Сможет ли? Возможно, она сумеет придумать что-нибудь, скажем, о большом взносе на карнавал для средств информации. Но хочет ли она этого?

Это понравилось бы Маргарет и Эрин. Но хочет ли она этого? Никому не надо знать всей истории. Фурор в конце концов утихнет, и все пойдет более менее по-старому. Она сохранит все, что ей дорого, и останется в Бон Ви. Со временем, возможно, перемена в ее отношениях с Ноэлем, произошедшая в последнее время, продолжится, вместо того чтобы уступить место презрению и неприязни. Она может поощрять ее, поддержать, так как она знала, что никогда не была его мачехой.

Ноэль не знал об этом, и, что много хуже, она никогда не сможет сказать ему об этом, если попадет во власть Эдисона, приняв его предложение.

Более того, его надо остановить. Он навредил многим и вредил почти без сожалений. Его взгляд на мораль и закон был столь низок, что он большую часть жизни прожил в незаконном браке, лишив тем самым своего сына законных прав. Он не вполне нормален. Недостаток совести и потворствование собственному эго, его неестественное желание подтверждали это. Такому человеку нельзя было позволять находиться среди нормальных людей, тем более управлять ими.

— Это все?

На лице Эдисона промелькнуло раздражение, когда он услышал, с каким спокойствием Рива спросила это.

— Да, это все.

— Тогда я сделаю, как предполагала.

Она повернулась, чтобы уйти, но он схватил ее за руку.

— Что ты собираешься сказать?

— А что ты думаешь?

— Я тебя спрашиваю, — он усилил хватку.

— Я собираюсь рассказать им историю своей жизни, — спокойно проговорила она, устремив на него свои зеленые глаза. — Во всех подробностях.

Он пробормотал ругательство и протянул руку к ее горлу. Рива быстро блокировала ее чисто рефлекторным защитным движением. Он схватил ее руку, и они сцепились, пошатываясь взад и вперед.

— Перестаньте! Остановитесь! Хватит!

Это кричала Маргарет через дверь в буфетную. Огромные глаза на бледном одутловатом лице, путаница завитых волос, мятый и грязный домашний халат. В руках у нее был маленький пистолет Ривы, которым она махала вверх и вниз.

В тот самый момент, когда начала кричать Маргарет, дверь в столовую распахнулась, в комнату влетел Ноэль и тотчас подошел к ним, как только оценил ситуацию.

Рива вырвалась и сделала шаг прочь от Эдисона. Она уставилась на сестру.

— Отдай мне пистолет, Маргарет.

Маргарет сделала поспешный шаг назад. Пистолет плясал в ее руках из-за дрожи, которая сотрясала все ее тело, но оставался направленным на Эдисона.

— Нет, Рива… Я позвала Эдисона, впустила его сюда и могу это остановить, что я и пытаюсь сделать. Я хочу остановить его навсегда. Ты сказала, что здесь больше ничего не сделаешь, но я утверждаю, что это не так.

— Это не поможет, только сделает все еще хуже.

— Как? Как может быть еще хуже? Я постаралась избавиться от него и сделать это похожим на несчастный случай. Я навестила Джонни, мужа Бет, ты знаешь. Он работает механиком по электронике в аэропорту с тех пор, как ушел из военной авиации. Джонни заверил, что может устроить аварию самолета Эдисона без проблем и не возьмет за это ни цента, так как у него с ним старые счеты. Но он не знал, что летит и Джош. Я тоже. Мне очень его жалко, право же.

Маргарет бубнила, словно нормальная интонация голоса была стерта принятыми транквилизаторами.

— Маргарет, пожалуйста, позволь мне…

— Нет! Еще больше мне жаль, что аварии не получилось. Но я могу все уладить. Я все обдумала после того, как ты сказала мне, как удрала от Эдисона в госпитальный туалет. Ты должна была застрелить его тогда, но не застрелила. Я нашла твой пистолет, просто я знала, где найти твою сумочку. Теперь это могу сделать я. Если я застрелю Эдисона здесь и сейчас, то все так и будет. Тогда не будет причины говорить всем и обо всем. Таким образом, люди не будут говорить обо мне. Так ведь? Правда?

Эдисон передернулся и, заикаясь, заговорил:

— Р-ради Б-бога…

— Заткнись! — приказала Маргарет, указывая пистолетом ему на грудь. — Заткни свой лживый рот! Все, что ты говоришь, всегда было ложью. Ты мог убивать ложью людей, и они тихо умирали.

— Она с ума сошла! Не слушайте, что она говорит! — с отвращением закричал Эдисон.

— Это ты сумасшедший, — вопила Маргарет, — обращаешься с людьми, словно это грязь под твоими драгоценными ботинками! Но я все про тебя знаю. Ты пытался убить Риву. Но ты убил Бет, да, убил, используя ее, как шлюху, словно она ничего не значит. И застрелил ту, другую, разве не ты? Я видела в ту ночь твой автомобиль, как и Рива. Я проснулась, когда она встала с постели.

— Маргарет… — прошептала Рива, но внимание сестры было занято Эдисоном.

— Ты думал, что в безопасности, но я видела, как ты правил, словно летучая мышь из преисподней. Я никогда никому не говорила, и я вырастила твою дочь и люблю ее, как собственного ребенка, мою и твою. Разве это не глупо? Ботинки поклялся, что ты случайно застрелил ту женщину. Он клялся, что ты не хотел этого, и я ему верила. Но ты сделал это намеренно, так ведь? Ты сделал это потому, что она смеялась над тобой. Ботинки сказал мне об этом тоже. Он все мне рассказал.

Рива слушала, словно окаменевшая. Маргарет никогда не рассказывала ей о том, что видела Эдисона. Почему? И вдруг она поняла, почему Маргарет защищала Эдисона, почему настояла на удочерении Эрин и даже притворялась, что это действительно ее дочь. Причиной была любовь, искаженная любовь, но все же любовь.

— Ты не можешь доказать этого! — прокричал Эдисон. — Во всяком случае, та сука сама заслужила этого.

— Может быть, но я могу рассказать то, что знаю, и Ботинки тоже. Теперь он тоже решился. Он тебя ненавидит, правда, Ботинки?

Ее муж вошел в комнату и стал позади Ноэля. Он замер на месте, большой, неуклюжий, не зная, что делать. И все же в глазах его, когда он смотрел на жену, были раскаяние и жалость.

Раз Маргарет не застрелила Эдисона сразу, казалось, что наибольшая опасность заключается в том, как бы она не сделала этого случайно. Рива намеренно пошла и встала между Эдисоном и сестрой. Она слышала, как он тихо чертыхался, слышала его вкрадчивые шаги по брюссельскому ковру, когда он подкрадывался поближе. Она не взглянула на него, все ее внимание было приковано к сестре.

— Подумай, Маргарет, только подумай, — сказала она успокаивающе, — ты не можешь это сделать. Все будут знать, кто убил Эдисона. На лужайке полно газетчиков, которые раструбят про это на весь свет. Они захотят знать твое имя, где ты живешь, почему спустила курок и тысячу других подробностей. Все выплывет наружу.

Маргарет смотрела на Риву затуманенными от замешательства глазами. Дуло пистолета чуть понизилось и съехало влево.

— Я о них забыла. Ты думаешь, что получится так?

— Я это знаю. Ты только отдай мне пистолет, и я уберу его, прежде чем кто-либо начнет задавать вопросы.

Еще мгновение, и все бы уладилось, всего мгновение, и пистолет оказался бы у Ривы в руках. Но Эдисон подался вперед, схватил ее сзади и притянул к себе, как щит. Маргарет вскрикнула и выстрелила. Пуля просвистела рядом с головой Ривы и врезалась в стену позади нее. Ноэль рванулся к Маргарет, поднял ее руку вверх и вырвал оружие из скрюченных пальцев.

Маргарет вскрикнула и рухнула на пол в рыданиях. Ботинки упал рядом с ней на колени, приподнял ее и что-то бормотал, как ребенку. Маргарет положила ему голову на колени и плакала, мучимая безграничным сожалением.

Ноэль с пистолетом в руке повернулся к Риве и Эдисону. В глазах его горел яростный гнев, а надо ртом образовалась белая линия. Он переводил взгляд с одной на другого.

Эдисон нервно хохотнул, выпустил Риву и сделал шаг назад.

— Спокойнее, Столет. Ничего необдуманного.

— Не стоит волноваться, — с презрением отозвался Ноэль.

Эдисон явно успокоился. Он даже смог ухмыльнуться.

— Да, я всегда говорил, что все бабы одинаковы.

— Ты дурак, — слова были резки, как бритва. — А ты вдвойне дура, защищая его, — обратился он к Риве.

Рива почувствовала его упрек, словно плеть, и сжалась, не веря сама себе. В голове у нее стучало, но она никак не могла понять, были ли это звуки извне или же просто биение сердца отдавалось у нее в ушах. Глухим голосом она начала:

— Но я не…

Однако времени уже не было. Внезапно комнату наполнили полицейские. Всю их пятерку

окружили, потеснили, держали под прицелом полдюжины дул, непрестанно задавая вопросы.

Отвечал Ноэль, сжато и твердо. Оружие у него отобрали. Полицейские успокоились и чуть отступили, некоторые почти к самой стене. Их командир смущенно хохотнул:

— Извините, мистер Столет, но мы вызвали команду против беспорядков, я это понимаю. Однако, услышав выстрел, мы несколько поторопились.

— Оставайтесь на месте, все только начинается, а пока не спускайте глаз с этого человека.

— Вы имеете в виду кандидата? — оторопело спросил командир.

— Его самого.

Затем Ноэль повернулся к Риве:

— Мадам Столет, я полагаю, вы созвали пресс-конференцию?

Он подчеркнул почтительный титул, придавая ему ироничность, или ей только показалось? Подслушал ли он? Знает ли? Она не могла понять по его лицу. Взяв ее за руку, он вывел ее из комнаты, прошел в мрачном молчании весь холл, как страж, ведущий осужденного на место казни. Казалось, если она заколеблется, если вдруг повернет назад, он отведет ее силой. А почему нет? Когда она скажет то, что должна, он освободится от нее, покончит с женщиной, которая была помехой как слишком молодая мачеха. Он избавится от эпизода, который он, несомненно, будет рад забыть, и освободится от бремени, возложенного на него у смертного одра его отцом. Без нее он сможет распоряжаться «Столет корпорейшн» по собственному усмотрению, наслаждаться Бон Ви один.

Почему бы ему не помочь ей привести себя к катастрофе?

Они остановились в холле у входной двери. Там не было места для всех представителей средств массовой информации, столпившихся в ожидании, когда их пригласят войти. Она встретит их на галерее. Будет менее официально и к тому же сохранит мебель. Так предложил Ноэль, и она согласилась.

Какая ей разница, где она будет говорить с ними? Единственное, что ей хотелось, чтобы все как можно скорее кончилось.

Ноэль шагнул к двери. Держась за ручку, он спросил, выдержав паузу:

— Ты готова?

Рива сложила руки и облизала губы. Она подумала, в порядке ли у нее волосы после этой сумятицы в столовой и как у нее с платьем. Она подняла взгляд на Ноэля. В глазах у нее застыла боль сомнения, и она сдавленно спросила:

— Я правильно поступила?

— Думаю, да. Мне кажется, что надо наконец сказать правду.

Он знал, подслушал ли он или узнал как-то иначе, но он знал и презирал ее. Теперь уже нечего бояться, большей боли уже не может быть. Похолодев, она проговорила:

— Я согласна.

Команды газетчиков проталкивались вперед, держа микрофоны, диктофоны, размахивая блокнотами и ручками и задавая вопросы. Вспыхивали камеры телевизионщиков, со всех сторон они сошлись как в фокусе в одном месте. Рива и раньше бывала перед телекамерами, но никогда в центре такого столпотворения. Она прокашлялась, пытаясь прочистить горло и ожидая тишины. Но чем дольше она ждала, тем шумнее становилось сборище:

— Это выстрел мы слышали?

— Кто стрелял?

— Кого ловит полиция?

— Кто-нибудь арестован?

— Какова цель этой конференции?

— Связана ли она с выстрелом?

Рива набрала воздуха и подняла подбородок.

— Я хочу сделать заявление.

Шум усилился.

— Если вы позволите мне говорить…

Вопросы стали громче и настойчивее.

Стоящий спиной к входной двери Ноэль шагнул вперед.

— Тихо!

Слово прозвучало не жестко и не особенно громко, но несло в себе подобие команды. Шум вдруг начал замирать.

— Благодарю вас, — проговорила Рива, — и особенно за то, что все вы пришли сегодня. Если вы будете терпеливы, я думаю, что смогу ответить на все ваши вопросы. Однако это долгая история, и я советую вам запастись терпением.

Ей было нелегко, она поняла это, когда начала искать слова, чтобы рассказать свою историю. Это было подобно раздеванию на публике. Это честно, но тем не менее трудно не вздрогнуть при таком разоблачении.

Рива вошла в дом вместе с Ноэлем, Эрин и полицейскими. Абрахам с невероятным высокомерием захлопнул дверь перед носом прессы с ее шумом и яркими софитами.

Снаружи сразу же началась гонка к автомобилям и автофургонам. Камеры убирались в чехлы, кабели сворачивались и тоже убирались. Хлопали дверцы и оживали моторы, затем закрутились колеса, и все стали разъезжаться. Им нечего было смотреть, кроме помятой травы на лужайке и груд стаканчиков из-под кофе, сигаретных окурков и обрывков бумаги.

И лишь когда исчезла последняя машина, шериф отвез Эдисона. Никто не знал, какое обвинение против него выдвинут. Убийство или предумышленное убийство, насилие, или изнасилование, или попытка физического насилия, или даже двоеженство. Недостатка в выборе не было, но суть окончательного обвинительного акта должны определить судьи. Тем временем глава полиции Нового Орлеана хотел лично переговорить с ним о ситуации с наркотиками в городе и пригородах.

Вскоре после этого отбыли Ботинки с Маргарет. Маргарет не могла перестать плакать и при этом беспрестанно говорила. Ее муж вызвал специалиста по нервным расстройствам, а также устроил консультацию с другим, чьей областью были пагубные привычки к предписанным лекарствам и наркотикам. Эти двое ожидали их в клинике, чтобы осмотреть и проконсультировать. Муж собирался оставить ее там, если доктора сочтут, что это поможет.

Рива вскользь упомянула о вине ее сестры в возможной причине аварии самолета Эдисона. Возможно, что и Эдисон сам обвинил бы ее в этом, но, возможно, и нет, так как это означало бы признать многие неприятные мотивы такой попытки. Что у нее было с механиком аэропорта, бывшим мужем Бет, может открыть только время.

Лиз, осознавая свои обязанности по приему гостей, приготовила на скорую руку вегетарианский суп, сандвичи, несколько закусок, а также кофе, вино и фруктовые соки. Она знает, что никто из них не голоден, сказала она, но это даст им возможность что-то делать, пока они отходят от возбуждения последнего часа.

Было слишком жарко, чтобы есть на галерее, и стол накрыли в столовой. У Ривы вызывало тошноту ощущение возврата к случившемуся, особенно когда она смотрела на дырку в стене, куда выстрелила Маргарет. Однако это длилось немногим больше мгновения. Боль вызывало не помещение, а люди.

На улице было жарко, и в сочетании с теплом от софитов и давления тел вокруг нее это вызвало испарину на лбу и над верхней губой. Рива осознала, что Ноэль все еще на ее стороне, плечом к плечу с ней. Был ли это жест защиты кого-то, кто все еще представляет имя Столет, или же просто та грань, за которую он не хотел допускать средства информации, она не знала. И все же его близость придавала ей силу. Это прозвучало у нее в голосе, он стал устойчивее и приобрел естественный приятный тембр, когда она заговорила о смерти своей сестры, совращении ее Эдисоном и их браке, о том, как он бросил ее в Новом Орлеане, рождении ребенка и о том, как ее сестра взяла его и воспитала как своего собственного.

Толпа перед ней была всего лишь массой краснолицых, пропитанных потом тел. Почти инстинктивно она нашла место, где стояла Эрин. Встретившись с глазами дочери, она послала ей неуверенную улыбку и сквозь пелену слез увидела, как та медленно кивнула ей, а потом оставила свое место рядом с Дутом, где он стоял с опущенной камерой. Она перешагивала через кабели, огибала и расталкивала людей, бормотала извинения, неуклонно прокладывая путь вперед. И вот она уже рядом с Ривой.

— Извини, — прошептала Эрин. — Извини.

Когда после краткого мгновения Рива продолжила, дочь обнимала ее рукой за талию.

Где-то в этом долгом повествовании, вероятно, когда она рассказывала о Космо и его размолвке с сыном, Ноэль поддержал ее за талию с другой стороны. Это была молчаливая, но твердая поддержка, не требующая ничего. И снова у Ривы навернулись слезы. Она попыталась проглотить их, но они проступали снова, скатывались по лицу и капали на платье. Огромными усилиями она одолела их и смогла продолжать.

Кое-что она опустила, как и обещала, прикрыв точную причину, почему в это дело вмешалась ее сестра. Она указала на что-то, что имело место в доме, включая самообвинение Эдисона в смерти защитницы гражданских прав и его упоминания о его связях с мафией.

Наконец она закончила, и наступила абсолютная тишина, длившаяся всего несколько мгновений. Затем началось столпотворение. Толпа подалась вперед, орала, выкрикивала вопросы, размахивала диктофонами и микрофонами, когда каждый требовал особого внимания.

Ноэль глянул через плечо и кивнул. Вошла полицейская команда и окружила Риву.

На захватывающее сердце мгновение ей показалось, что ее арестовывают, что каким-то образом она замешана в преступлениях, о которых она говорила, возможно, по подсказке Ноэля.

Затем Ноэль, обняв ее рукой, увел в защищающий круг полицейских в униформе.

Когда Рива вошла в комнату, там стояла только Констанция. Глаза ее сузились в оценивающем Риву взгляде, выискивая в ней недостатки. Она решительно спросила:

— Где Ноэль?

— Точно не знаю, — ответила Рива. — Он был занят с шерифом и его людьми до тех пор, пока они не отбыли с Эдисоном. Я слышала, как он что-то говорил о том, что проверит, чтобы Коралия и Пьетро не были потревожены этим волнением.

— Значит, я разошлась с ним. Ему незачем было беспокоиться о детях, — заявила Констанция. — Они видели камеры и софиты прежде и вполне способны игнорировать подобных людей, пока не предлагают снять их самих. Они смотрят телевизор и обожают все эти коммерческие программы. Я спустилась посмотреть что-нибудь им поесть.

Для Констанции это был неуклюжий предлог, поскольку она никогда не стеснялась позвонить или послать служанку за тем, что ей требовалось. Несомненно, вниз ее привело любопытство. Рива махнула в сторону буфета:

— Как ты видишь, завтрак готов.

Констанция взяла тарелку.

— Как ты спокойна после того, что, если верить Абрахаму, в этой самой комнате кого-то чуть не убили.

— Истерика ничего не дала бы, только привлекла бы внимание, а его мне хватит на всю оставшуюся жизнь.

— Даже внимания Ноэля?

Рива сжалась от прозвучавшего сарказма.

— Ноэль не имеет к этому никакого отношения.

— Я так не думаю. — В манере сицилианки просвечивала зависть. — Да, конечно же, когда я приехала, я планировала вызвать в нем ревность и вернуть его. Это был вопрос гордости. Я не могла понять, почему он меня оставил. Ноэль отказывался объяснить, но я знала, что ты имеешь к этому отношение, и поэтому ненавидела тебя и хотела сделать тебе больно. Но я слушала сейчас с верхней галереи и сопоставила то, что ты говорила, с тем, что я знаю. Теперь я поняла, почему ты нравишься Ноэлю больше других женщин.

— Вряд ли это так, — возразила Рива, чувствуя неловкость от столь откровенного разговора.

— Несомненно так! Он романтичен, а не все ли они таковы? Он сделал красивый жест и теперь делает вид, что все эти годы изгнания ничего не значат, но это ложь. Не должна ли ты вознаградить его?

— Я не понимаю, о чем ты говоришь.

Свободной рукой Констанция сделала презрительный жест:

— Ох уж эти американцы! Почему не признать свои чувства? Обязательно сделают по-другому! Скроют все в себе, как и Ноэль. Вы будете отличной парочкой!

Приближающиеся шаги спасли Риву от ответа. В дверях появился Дант — и не один, с ним была Анна Галлант.

Наступило продолжительное молчание, пока Рива, привыкшая к роли хозяйки, не поприветствовала их:

— Я не слышала, что вы пришли. Как давно вы здесь?

Ответил Дант, и весьма угрюмо:

— Мы только что пришли. Увидели начало новостей и конференцию по монитору в гостиной и поспешили сюда, но, кажется, опоздали.

— Боюсь, что так. — Рива переводила взгляд с одного на другую, отмечая их побледневшие лица, словно они не спали ночь, и то, как дружно плечом к плечу они выступали.

— Увы, да, — подтвердила Констанция, столь же пристально рассматривавшая эту пару. — Полиция уже увезла вашего мужа. Вы несчастливы?

— Он не мой муж и никогда им не был, — возразила Анна, подняв подбородок.

— Вы слышали, что я говорила? — проговорила Рива.

— Да, по радио, пока ехали сюда, — ответила Анна, — но я вычислила, что я не была замужем за Эдисоном, несколько дней назад, сразу же, как Дант сказал мне о церемонии, которая была у вас с Эдисоном. Мой сын родился через девять месяцев после моего так называемого брака, вы понимаете, а я знала, что Эрин старше него почти на год, что означает, что первым был ваш брак. Следовательно, мой был недействительным. И это было… шоком.

— Очень удобным, — предположила Констанция. — Тогда можно считать, что ваша поездка в Колорадо совсем невинная, так ведь?

Анна обменялась взглядом с Дантом и, вспыхнув, ответила:

— Ну, не совсем без вины, но, несомненно, без сожалений.

Констанция словно отмахнулась от нее и, повернувшись к Данту, выдала ему кислую, тщательно продуманную улыбку:

— Коралия и Пьетро очень скучают по тебе. Я как раз собиралась подняться и отнести им поесть. Ты не хочешь навестить их?

— Извини, но сейчас не могу, — проговорил он твердо. — Передай им от меня привет.

Улыбка погасла, и Констанция резко повернулась к буфету.

— Не уверена, что у меня будет для этого время. Мне надо начать упаковываться.

— Но ты еще не уезжаешь? — спросила Рива. — Ноэль едва ли сможет повидаться с детьми.

— Это не моя вина, но я думала, они могут остаться. Ноэль привезет их в Париж в конце лета.

— Очень великодушно с твоей стороны. — Рива смотрела на то, как Констанция начала поспешно ставить тарелки с едой одну на другую.

— Вовсе нет, — тотчас возразила Констанция. — Я получила приглашение присоединиться к длительному круизу на острова Микронезии. Сначала я колебалась, ехать туда или не ехать. Теперь решилась. Разве это не великолепно? — обернулась к ним Констанция. Она бросила холодный, долгий взгляд и, не говоря ни слова, вышла.

Дант едва дождался, когда она не могла их услышать, чтобы перейти к предмету, который больше всего волновал его:

— Относительно Эдисона, Рива, ты не знаешь, куда они взяли его?

— Нет, но думаю, что в здание суда.

Он нахмурился и почесал затылок.

— Полагаю, мы мало что смогли бы, даже если и не опоздали.

— Я тоже об этом думаю, — проговорила Анна. — Я не хочу надолго покидать Джоша и сомневаюсь, чтобы Эдисон ожидал, что я приду и пожму ему руку. Думаю, самое лучшее оповестить его адвоката о том, что случилось, и вернуться в госпиталь.

— Вполне с тобой согласен, — поддержал ее Дант.

— Можно мне воспользоваться вашим телефоном? — обернулась Анна к Риве.

Рива указала ей на телефон в библиотеке и настояла, чтобы она вернулась и съела что-нибудь или, по крайней мере, выпила чашечку кофе. Анна слегка улыбнулась и вышла.

— Ты могла бы позвать меня, — сказал Дант, как только они с Ривой остались одни.

— А что бы ты смог сделать?

— Я мог бы быть с тобой.

Она устало улыбнулась ему:

— Наверное, мне надо было предупредить тебя о том, что случилось. А ты смог бы предупредить Анну.

Он покачал головой:

— Полагаю, мне следовало быть здесь и во всяком случае знать, разве что я был в замешательстве. Я все разрушил, да?

— Нет, правда нет. У меня никогда не было права спрашивать тебя, где ты и с кем.

— Ты могла получить это право в любое время, если бы пожелала. Возможно, я потому и взял Анну в горы, чтобы заставить тебя задать этот вопрос. Но это не сработало, не так ли? — Он устремил на нее свои темные глаза.

— Я ревновала, если ты этого хотел услышать, вероятно, потому, что она не была из твоих обычных безмозглых и по возрасту неподходящих девиц. Она могла занять мое место.

— Это была боль, а не ревность. Ты думала о потере дружбы, а не любви. Правда в том, что, как мы ни пытались, мы так и не создали любви.

Она долго смотрела ему в глаза своим трезвым взглядом.

— Да, полагаю, что этого никогда не было.

— Но мы всегда останемся друзьями, несмотря ни на что, — продолжил он, беря ее руку в свою теплую ладонь. — Мы слишком далеко зашли, чтобы теперь меняться.

Друзья! Традиционная клятва любовника при расставании. Лучше всего позволить ему уйти. В конце концов, она никогда не собиралась удерживать его. Рива улыбнулась, глянула сквозь пелену теплых слез, которые так легко наворачивались в эти последние дни, быстро вытерла их и проговорила:

— Да, разумеется.

— Слава Богу за это.

— Спасибо, — проговорила она и наклонилась, чтобы поцеловать его в щеку. Несколькими минутами позже вернулась Анна, затем они с Дантом уехали. Рива проводила их и, стоя на галерее, смотрела, как они отъезжают. Наконец, она вернулась в дом.

В холле она встретила Эрин. Анна не только позвонила адвокату Эдисона, но также справилась в госпитале, а Эрин оказалась рядом и слышала ответ: Джош проснулся и был вполне в ясном сознании. Доктора все еще не были уверены относительно его руки, но прогнозы были хорошими. Пациент ворчал и требовал чего-нибудь более существенного, чем бульон и крекеры, которые ему предложили. И он хотел повидаться с Эрин.

Эрин готова была идти в госпиталь. Как-нибудь завтра или послезавтра, а возможно, и сегодня вечером она вместе с Анной найдут момент сказать ему, что они единокровные брат и сестра. Дуг предложил отвезти Эрин, если она не нужна матери. Все в порядке?

Рива смотрела, как Эрин шла с молодым фотографом по дорожке. «Мама», — сказала она. Эрин думает о ней уже как о матери. Она мать Эрин.

Рива улыбнулась, а потом услышала, как дочь спорит с Дугом, покидая дом, о том, стоит ли им заходить в пиццерию, кто должен платить и что надо взять порцию для Джоша.

У молодости просто поразительная способность восстанавливать свое равновесие. Как мало потребовалось Эрин, чтобы свыкнутся с тем, что Джош ее единокровный брат, и теперь этот процесс казался завершенным. Эрин лукаво предложила матери, что они втроем, она, Дуг и Джош, отправятся в Колорадо и обоснуются там. Рива крепко обняла дочь и отправила ее навестить Джоша. У них еще будет время заняться Колорадо.

А сейчас ей следовало притвориться, что она ест приготовленную Лиз закуску, и затем найти способ распрощаться с Бон Ви, с Абрахамом, Джорджем, Лиз и с другими. Да и с Ноэлем. Она надеялась, что сможет сделать это достойно и с минимумом слез.

Она здесь чужая и всегда была чужой.

Забавно, но ей все еще казалось, что она причастна к этому дому.

Она подошла к буфетному столу одновременно с Ноэлем. Они были одни. Все остальные разбрелись. Они взяли тарелки и серебряные приборы. Оба выбрали грибы, зажаренные в полосках бекона, он отступил на шаг и пропустил ее вперед.

Это была ее первая возможность поговорить с Ноэлем наедине. До этого момента он был так занят с властями, вызовами из офиса Столетов и местными воротилами, что просто не имел времени. Быстро, пока она еще не потеряла отваги, Рива проговорила:

— Можно поговорить с тобой несколько минут?

— Конечно, когда тебе будет угодно. — Он посмотрел на нее неулыбчивым взглядом.

— Может быть, в библиотеке? Есть нечто, что нам следует уладить наедине.

— Ты уверена, что настроилась на это?

— Да, и чем раньше, тем лучше.

— Тогда почему бы не сейчас, пока мы едим?

— Нет вопросов, — отозвалась она пустым голосом и накладывая ложкой грибы в тарелку.

Они взяли еду в библиотеку, которая была самой уединенной комнатой в доме. Изолировали не только пустой холл, внешняя галерея и хозяйская спальня, окружавшие ее, но и тяжелые книжные шкафы из красного дерева и стекла, расставленные вдоль всех стен. Пока Рива и Ноэль ели свои маленькие сандвичи с ветчиной и свежими помидорами, цыплят, сосиски с бамией, холодные вареные креветки и запеченные крабы с жареными грибами, царила глубокая тишина, нарушаемая лишь позвякиванием серебра о фарфор.

Предполагается, что есть грибы с любимым — дело сладострастное и вызывавшее невероятный аппетит. Но Рива никогда не находила в этом ничего сексуального и еше менее сейчас. Она была так напряжена, что едва была способна глотать, и пища, прекрасно приправленная и приготовленная, давала ей не больше ощущения вкуса, чем автомату для бутербродов.

Она прикидывала в уме, как начнет то, что собирается сказать Ноэлю, когда он откинул салфетку, допил вино и проговорил:

— Ты выйдешь за меня замуж?

Она тупо уставилась на него. Слова она понимала, но смысл никак не доходил до нее. Она припомнила другое предложение, сделанное ей во время еды. Предложение во время еды — удивительная тактика, вероятно, это у них в роду.

— Я хочу сказать, когда ты разведешься с Галлантом, — продолжил он. — Я слышал, что он говорил в столовой.

Эти только что сказанные Ноэлем слова, их значение и причина, стоящая за ними в связи с только что выданной ей информацией, слились в ее сознании.

— Нет!

— Что ты хочешь сказать? Я слышал, как он говорил, что ты все еще его жена.

Она подалась вперед, поставив стакан на поднос.

— Я хочу сказать, что не выйду за тебя. Твое предложение очень благородно, но это невозможно.

— Не нахожу в этом ничего невозможного. — В голосе Ноэля появились гневные нотки, пальцы на бокале так побелели, что казалось чудом, как тот не треснул.

— Я не хочу, чтобы на мне женились из жалости или потому, что ты думаешь, я как-то заслужила это.

— И как ты собираешься поступить? Бросить все, над чем ты работала все эти годы, все, что ты создала с моим отцом? О, да, я допускаю, что большую часть создала ты. Отец был разумным человеком, но слишком консервативным, слишком удовлетворенным маленькими удовольствиями и маленькими прибылями, чтобы продвинуть фирму так далеко самому. По той же причине вряд ли ты одна смогла бы сделать это без его поддержки и его капитала. Вместе вы создали нечто сильное и прочное. Ты не можешь теперь это оставить.

— Но я должна! — крикнула она. — Я не имею права этого не сделать!

— У тебя есть все права, кроме легального титула. Я тебе его дам, и все будет по-прежнему. Почему, ради Бога, ты мне этого не позволяешь?

Она встала и подошла к окну. Потом проговорила через плечо:

— Какие здесь у меня права? Все было ложью долгое время.

— Ты считала себя замужем за моим отцом. Космо считал, что вы женаты, и имел все намерения, чтобы ты была его женой. Венчание, через которое вы прошли, было, как мне кажется, единственной религиозной церемонией, которую ты когда-либо праздновала. В его глазах и глазах церкви ты была его женой.

— По закону я не более чем содержанка, хорошо оплачиваемая, я это не отрицаю, но все же содержанка.

— Я могу это изменить.

— Однажды, не зная того, я лишила тебя прав рождения. Не хочу делать это сознательно.

Он поставил стакан и тоже встал.

— Никогда ты меня ничего не лишала.

— Ради Бога, — повернулась она к нему, — мы оба знаем, что это неправда.

— В том, что случилось, твоей вины нет, и я всегда знал это.

Она смотрела на его мужественные черты, ища в них столь нужное ей подтверждение.

— Ты серьезно?

— Я инстинктивно чувствовал, что отец лжет, и уверился в этом, как только увидел тебя после разлуки.

— Я тоже не могла вполне поверить тому, что он говорил мне о тебе, кроме… Почему же тогда ты уехал, если не из-за того, что хотел расстроить его брак, а он тебя выставил?

— Потому что я догадывался, как он объяснит тебе, и знал, что, если я останусь, он будет прав.

— Ты так его ненавидел?

— Я так тебя любил, — сказал он, покачав головой.

Печальная улыбка исказила ее губы.

— И ты решил довести это до горького конца? Тебе не следовало этого говорить.

— Я знаю, — резковато ответил он, — но я говорю это потому, что это так.

— Сейчас? Когда прошло столько времени? Тогда у тебя очень спокойное сердце. Если ты так меня любишь, то почему же ты вывел меня к прессе, как какой-нибудь революционер вел Марию Антуанетту на гильотину?

— Потому что вся эта печальная история всплыла, и надо было устранить все сомнения, прежде чем станет поздно. Здесь слишком много вины, слишком много подозрений, чтобы поступить иначе.

Она закрыла глаза, затем открыла, и выражение их было уныло.

— У тебя на все есть ответ!

Он тихонько чертыхнулся и отвернулся от нее. Затем, подойдя к конторке, стоявшей в углу комнаты, достал из кармана ключ и открыл один из ее ящиков. Вынув оттуда пачку бумаг, он принес ее к Риве и вручил ей.

— Что это? — с подозрением спросила она.

— Прочти.

От времени бумаги пожелтели и чуть загибались по краям. Они были соединены металлической скрепкой, поржавевшей с одного угла и оставившей след. На первой странице было ее полное имя, включая девичью фамилию, и дата. Это была середина июня 1964 года. Ниже было написано единственное слово: «Отчет».

С внезапным сомнением Рива посмотрела на Ноэля. Она не была уверена, что хочет знать содержание этих бумаг.

— Прочти, — твердо повторил он.

Она подняла первый лист и пробежала глазами следующий. Это было детальное досье на Ребекку Бенсон-Галлант. Там были имена ее родителей, даты их рождения и их брака. Имена и различные даты из жизни ее сестер, включая дату смерти Бет и официальную, хотя и неверную, причину смерти. Здесь были все ее школьные записи, включая три недели, которые она пропустила в третьем классе, когда доктора нашли у нее слабую форму полиомиелита, записи о ее простудах и одном-двух порезах, о зубах и прививках, взятые в местном медпункте. В одном месте было собрано больше информации об ее ранних годах, чем она могла предполагать. Была здесь и запись об ее арканзасском браке. И последнее — две обвиняющие строчки. Никаких записей о разводе в Арканзасе, Луизиане или окружающих штатах. Брак предположительно действителен.

Сосредоточенно нахмурившись, Рива уставилась на эти последние слова, затем вернулась к первой странице и еще раз посмотрела на дату.

Наконец она сказала:

— Это досье Космо сделал, когда я работала в баре, перед нашей свадьбой. Он о нем как-то упоминал.

— Совершенно верно. Оно было заперто здесь, в конторке, более двадцати четырех лет.

Она сглотнула и спросила, не глядя на Ноэля:

— Ты знал, что оно здесь?

— Я положил его сюда, когда нашел там, где отец бросил его на пол.

К этому признанию она была не готова и только проговорила:

— Но почему же Космо ничего не сказал? Почему он устроил венчание, если знал, что я все еще замужем?

— Кто знает? Может, он думал, что в досье ошибка и арканзасский брак действительно, аннулирован, как ты сказала. Возможно, считал, что через несколько месяцев или лет ты оставишь его и, таким образом, он лишит тебя прав на имение. Возможно, он не упомянул об этом, боясь, что ты свяжешься с Эдисоном и вернешься к нему. Его теперь не спросишь.

— Ну а… предположим, у меня был ребенок?

— Да, такое возможно, но тогда он быстро бы устроил развод, и вы прошли бы эту церемонию повторно. Я не представляю, чтобы отец поступил иначе.

— Если только он не защитил бы тебя, — предположила она.

— Ты имеешь в виду мое наследство? Я сомневаюсь, чтобы это имело какой-нибудь вес против любого ребенка, который был бы у вас.

— Ну а как же ты? Почему ты держал это в тайне, по крайней мере после похорон? Ведь в твоих интересах было сделать это достоянием публики.

— Опубликовать досье? Я сделал все, что смог, чтобы сохранить тайну, даже сходил к Эдисону и пообещал поддержку кампании в обмен на то, чтобы он не говорил о тебе, пытаясь манипулировать тобой.

— Ты так сделал? — проговорила Рива, поднимая на него удивленный взгляд.

— Да, хотя и знал, что Эдисон будет соблюдать соглашение лишь до тех пор, пока эта информация не понадобится ему для спасения своей шкуры.

— Я все еще не понимаю, — покачала она головой.

— Правда? Я хотел, чтобы ты была здесь. Я хотел быть уверен, что ничто не заставит тебя покинуть этот дом, никогда. Достаточно ясно?

— Но ценой половины всего, что по праву твое?

Он взял у нее досье и положил его на конторку.

— Это не было важно годы назад, не важно и сейчас. Отец был счастлив с тобой, ты оживила этот дом. Я боялся, что если ты узнаешь, что свободна, то уедешь, особенно в последнее время. А этого я меньше всего хотел.

— Но много лет назад Космо сказал, что я обманула тебя, чтобы настроить против тебя отца.

— Ты была для меня важнее всякого дома, каким бы старым и известным он ни был, важнее всех акций корпорации.

— И поэтому ты сделал красивый жест?..

— Нет же, Боже мой! Все совсем не так!

Она улыбнулась его пылу.

— Это утверждение Констанции, а не мое. Но как бы то ни было, ты оставил все это, и оставил мне.

— Так хотел отец.

Это было так, и она это знала, но не менее хорошо она знала, что главная причина была не в этом.

— Я не могу в это поверить.

У него задрожала челюсть.

— Ну как мне убедить тебя? Что мне сказать? Как я могу сделать, чтобы ты поняла, что я хочу быть постоянно с тобой, чтобы ты была со мной в Бон Ви и в «Сто-лет корпорейшн».

— Занять место отца.

В глазах его была дерзость, когда он ответил:

— Занять свое, которое я уступил ему годы назад.

— Из любви?

— Из любви, — согласился он, — а также из уважения и сочувствия и потому, что он заслужил твою любовь, а я нет.

— Я думала, ты презираешь меня, потому что я защищала Эдисона. Откуда же эта перемена?

— Я слышал то, что ты говорила перед камерами, и понял, как ошибался. Ты защищала Маргарет, пытаясь уберечь ее от того, чтобы она разрушила свою жизнь. В этом был смысл, ведь я знал, какую жертву ты принесла ради Эрин.

— Милый, наконец, возможно, самый болезненный вопрос. Ты не возражаешь против Эрин? Против того, что у меня дочь?

— Как я могу возражать, когда у меня самого дети? К тому же Эрин дорога мне тем, что напоминает тебя.

У нее перехватило дыхание и слезы выступили на глазах.

— Как великолепно, — с трудом проговорила она. — Думаю, мне надо чем-нибудь отплатить тебе за это.

— Нет. — Голос его вдруг стал усталым, и в серых глазах появилась беззащитность. — Нет, я не хочу милости или жертвы не больше, чем ты.

Рива шагнула к нему и заключила его в свои объятия.

— Ну а дар ты примешь? — тихо спросила она. — Дар любви, которая всегда была твоей?

Он прижал ее крепче, но держал нерешительно, словно боясь, что она вновь отпрянет.

— Всегда? — прошептал он ей в ухо.

— Да, это я тебе обещаю, — радостно проговорила она.

В глазах его светилась такая глубокая и огромная любовь, что она почти граничила с болью. Как это она выдохнула:

— Всегда!

 

От автора

Поместье и его обстановка в романе — отражение нескольких знаменитых в Луизиане домов и местностей. Фасад и величественная аллея дубов заимствованы у дома, который в дни его расцвета был известен как Бон Сежур, хотя в настоящее время он, несомненно, легко узнаваем как Оук Эли. Интерьер описан по плану дома, известного как Анкл Сэм, разрушенного в 1940 году американскими саперными частями для укрепления системы дамб на Миссисипи. Идея храма посреди живописного прудика пришла от беседки с Буддой, расположенной на Эйвери-Айленд во владениях семейства Мак-Илхегт, знаменитого соусами «Табаско». Воссоздать эти места в литературном вымысле было необычайно приятно.

Я благодарна множеству людей за особые сведения, использованные в этом романе: Джимми С. Титу, адвокату, Джонсборо, штат Луизиана, за разъяснение местных законов относительно двоеженства; Стивену Уотсу, офицеру по борьбе с наркотиками в отделе при шерифе Джексонского прихода, за быструю помощь информацией о наркотических средствах и процедуре в приходской полиции; Джерому Фашо за информацию относительно злачных мест и предпочтительных автомобилей в Новом Орлеане; Скотту Вудворду, пилоту из «Юнайтед Стейтс Кастом Эйдженси», за рекомендации для частного самолета и о возможностях аварии; Самуэлю Лампкину из того же шерифского отдела и Теду и Кей Колвин из «Джексон Индепендент», Джонсборо, штат Луизиана, за помощь и советы относительно эффективного использования автоматического оружия, и особенно моему мужу, Джерри Максвелу, за советы по делам корпорации и ценные издательские советы и дружескую поддержку. Моя благодарность им столь же бесконечна, как и мои вопросы.

Дженнифер Блейк, Суит Брайер, Квитмен, штат Луизиана.

Октябрь, 1988 год