Дорога назад в «Бо Рефьюж» казалась бесконечной. Зимняя ночь опустилась на землю очень быстро. Вьющаяся дорога уходила в темную бесконечность, и лишь изредка эту темноту оживляли огоньки в домах неподалеку от дороги. На выбоинах экипаж подпрыгивал на рессорах, а на поворотах раскачивался из стороны в сторону. Солон, Анин кучер, сидя на козлах, посвистывал и напевал песни, чтобы было веселее ехать и чтобы отогнать ночных призраков.

Аня сидела, напряженно выпрямившись и уставившись в темноту за окном. Она устала, но была слишком взбудоражена, чтобы задремать. Ее страхи не имели никакого отношения к привидениям, домовым-гоблинам или болотным духам – их не отгонишь свистом. Чем ближе они были к плантации, тем сильнее становилась ее уверенность в том, что она не застанет Равеля в его тюрьме. Наверняка он каким-то образом обманул Денизу и Марселя и вырвался на свободу. Его там нет, он скачет в Новый Орлеан, чтобы отомстить ей и ее людям за то унижение, которому был подвергнут, он готовился бросить вызов Муррею, чтобы вернуть себе свою честь.

Возможно, его побег был лучшим выходом из сложившейся ситуации: у нее не было ни малейшего представления о том, что она собирается делать с ним, если он все еще там. И все же она не могла смириться с мыслью о том, что его придется отпустить. Это означало бы признаться в том, что она совершила ошибку, что ей не следовало похищать его и вмешиваться в его отношения с Мурреем. Она не уступит. И дело не в том, чем все это обернулось, просто не было другого выхода. Не сделать Ничего вообще было бы проявлением трусости и безразличия.

Она могла бы, конечно, воззвать к благоразумию Равеля. Однако у нее было какое-то неприятное подозрение, что все закончилось бы тем же самым. Ей представлялось маловероятным, что он сознательно пошел бы на такой позор, как уклонение от дуэли без подходящего возмещения, такого, какое он выбрал бы сам.

«Твоя добродетель за мою честь…»

Ее пальцы с силой сжались в кулаки, но она медленно заставила себя снова расслабиться. Забудет ли она когда-нибудь эти слова, эти часы, проведенные в объятиях Равеля Дюральда?

Она забудет. В конце концов, что было такого незабываемого в поцелуях и ласках негодяя и убийцы? И она вовсе не собиралась повторять этот опыт. Все это показалось ей настолько разрушительным потому, что это случилось с ней впервые, и она не была готова к такому натиску и к своей собственной страстной реакции, и в сложившихся обстоятельствах она пыталась спасти человеческую жизнь. Пройдет время и это эмоциональное напряжение сойдет на нет, а ее брачная ночь, если она когда-нибудь решится выйти замуж, без сомнения, сотрет последние следы этих воспоминаний. Возможность этого для нее была одним из аргументов в пользу брака, но она не считала необходимым прибегать к таким отчаянным мерам. После своего пребывания в городе она могла воспринимать случившееся как бы со стороны.

Но, несмотря на все эти размышления, стоило ей оказаться за дверью маленькой комнатки в хлопковом сарае, как она почувствовала, что ее ладони стали влажными, и ощутила дрожь в коленях. Она сняла ключ с крючка, но ее руки дрожали так сильно, что она смогла только с третьего раза попасть в замочную скважину. Она повернула ручку, распахнула дверь и почти что упала в комнату, так как в спешке споткнулась о порог.

Она остановилась так резко, что ее юбка и тяжелый край плаща буквально завернулись вокруг ее ног. Сердце в груди замерло и затем забилось с удвоенной силой. Равель лежал с книгой на кровати, вытянувшись на боку и подперев голову одной рукой. Даже отдыхающий здесь, в этой маленькой комнатке, он внушал опасность. Белая повязка на голове, так контрастировавшая с бронзовой кожей, придавала ему какое-то удальское очарование. Он поднял взгляд, и в его глазах зажглась теплая, но все же окрашенная иронией улыбка.

Она была еще красивее, чем он ее запомнил. Свет лампы отражался красновато-золотым блеском у нее в волосах, кожа мягко блестела, как шелк цвета слоновой кости. Она обладала способностью приковывать к себе внимание, во взгляде ее темно-синих глаз было что-то неуловимо возвышенное и несомненно внушающее доверие. Отсутствие притворства выделяло ее среди других женщин. Ее стройное тело с высокой округлой грудью и узкой талией было худым, но изящно-грациозным. Юбки скрывали ее бедра, но он прекрасно помнил их совершенные очертания. Она несомненно была настоящей леди. Но при этом в ней чувствовалась сила и решимость отомстить, если ей причиняли боль, но, кроме этого, в ней ощущалась какая-то непредсказуемость, а искры в глубине глаз делали ее просто обворожительной. Он задумался, знает ли она о своей привлекательности, но уже через мгновение решил, что она должна об этом знать, так как многие мужчины, должно быть, говорили ей об этом.

– Я думал, что ты вернулась в Новый Орлеан. Должно быть, это была весьма быстрая поездка.

– Так оно и было, – ответила она, закрывая дверь. Повернувшись к нему, сказала с резкостью в голосе, причинами которой были чувства облегчения и вины: – Кажется, голова тебя больше не беспокоит.

– Все в порядке, если я расчесываю волосы осторожно.

Его сухой тон и взгляд обеспокоили ее. Аня отвела глаза и посмотрела на книгу, которую он держал в руках, на подушки на кровати, на отцовские шахматы, расставленные на стиле, и на поднос с бутылкой вина и тарелкой с бутербродами.

– А ты с комфортом устроился здесь, пока меня не было.

Он посмотрел на нее с исключительно обаятельной улыбкой.

– Марсель ухаживает за мной. Мне кажется, он жалеет меня.

– Жалеет тебя? – В ее голосе были слышны удивление и некоторая усталость.

Он закрыл книгу и откинулся на гору подушек, сцепив руки за головой.

– Очевидно, он думает, что ты держишь меня здесь ради собственного удовольствия.

– Он не думает ничего подобного!

Равель продолжал, как будто она и не перебивала его:

– Естественно, я попытался разубедить его в этом…

– «Естественно»! – насмешливо сказала она.

– Но мне кажется, он думает, что какой бы неудобной не была эта ситуация для меня, это является наилучшим шансом для его хозяйки заполучить себе мужа.

В ее глазах зажегся опасный огонек.

– Так ты…

– Ты не должна обвинять его. Он всего лишь беспокоится о тебе.

– Я не собираюсь его ни в чем обвинять, поскольку нет ни малейшей вероятности того, что я когда-либо приму тебя в качестве мужа!

– Никогда?

– Конечно, нет.

Он прищурился.

– Но предположим, что ты беременна от меня?

– Для этого существует «английское лекарство», – ответила она, подняв подбородок. Он резко сел на постели.

– Ты этого не сделаешь.

«Английское лекарство» – это были знаменитые женские таблетки, которые впервые предположительно были приготовлены сэром Джеймсом Кларком, врачом королевы Виктории, и рекламировались как способствующие «регулярности ежемесячных периодов». При этом настолько сильно подчеркивалось противопоказание использовать их в течение трех первых месяцев беременности, так как они «обязательно приводили к выкидышу», что они преимущественно использовались именно для этой цели. Аня вовсе не предполагала принять их в случае необходимости, но она не Могла позволить этому человеку почувствовать какую-либо власть над собой.

– Разве?

Он долго смотрел на нее, затем глухо спросил:

– Ты настолько меня ненавидишь?

– Скажи мне, почему бы мне этого не делать.

В ее голосе прозвучали нотки, которые ей самой не понравились, нотки, очень похожие на мольбу. Однако он, казалось, не заметил их.

– Я никогда не хотел сделать тебе больно.

– Это, конечно, может служить утешением, – продолжила она, прежде чем он смог сказать еще что-то. – Но если ты оказался способен так успешно завоевать симпатии Марселя, то почему ты все еще здесь? Ты, конечно, мог бы убедить его выпустить тебя.

– Может быть, я не торопился уехать отсюда.

– О да, тебе чрезвычайно нравится пребывание здесь. Фактически это прекрасный оздоровительный курорт? – Она бросила на него уничтожающий взгляд.

– Мне было любопытно узнать, возвратишься ли ты? И, конечно, я не мог лишить тебя удовольствия рассказать мне во всех подробностях, в каких развалинах лежит сейчас моя честь.

Она покраснела, когда услышала, как он произнес это слово, а также при воспоминании о замечаниях, сделанных Мурреем. Сдавленным голосом ответила:

– Все не так плохо, я думаю. Многие на твоей стороне.

– Разве? – Он нахмурившись, но с интересом смотрел на нее.

– Например, Эмиль Жиро.

– Эмиль… – мягко повторил он. – Он вернулся?

Она кивнула, не удивившись, что он знал о передвижениях брата Жана. Каким бы отчаянным, беспринципным и бессовестным он ни был, она понимала, что в Равеле Дюральде заключено нечто большее, чем то, что лежит на поверхности. Все это смущало ее и сбивало с толку – ведь она ничего другого не хотела, кроме как презирать его всем сердцем.

Он поспешно поднялся.

– Мои манеры просто ужасны, но в этом виновато лишь мое удивление, когда я увидел тебя снова так скоро. Не хочешь ли присесть, chere? И разреши мне предложить тебе немного этого чудесного вина.

– Спасибо, нет, – ответила она с щепетильной вежливостью. – Я проделала долгое путешествие и устала.

Когда он подходил к стулу, чтобы придвинуть его ей, цепь, которой он был прикован к стене, звякнула от удара об пол, и этот звук неприятно смутил ее.

– Тем больше причин отдохнуть здесь хоть несколько минут, – настаивал он, Внезапно Аня вспомнила, как он не любит одиночество. Хорошая память и готовность посочувствовать могут иногда оказываться весьма тяжелым грузом. Она стояла в нерешительности. Инстинктивно она ощущала, что лучше было бы уйти, но не могла заставить себя быть такой бесчувственной. Решение ей помогло принять его спокойное терпеливое ожидание. Когда он подошел, чтобы прикоснуться к ее руке и наклоном головы указать на стул, она на негнущихся ногах подошла, чтобы принять его предложение.

Комната была маленькой, ночь темной, а от лампы, горевшей на столе, падал лишь небольшой круг золотистого света. Здесь, в этой постели, у стены она лежала обнаженной рядом с мужчиной, который сейчас сел на стул напротив нее. В тот же момент она почувствовала такое сильное ощущение взаимной близости, как будто само ее тело узнавало его каждой своей мышцей, каждой клеткой. Она почувствовала, как расширились поры на коже, и ощутила полную внутреннюю расслабленность. Каждая черточка его лица была знакома ей. Ей припомнились ощущение его мягких и теплых губ, прижимавшихся к ее губам, ощущение его жестких густых волос на груди. Она как бы физически почувствовала тяжесть его мускулистого тела, которое она вобрала в себя, заснув рядом с Равелем. Нет, ее чувства отказывались забыть это!

– О чем ты думаешь? – глубоким голосом спросил он, глядя прямо ей в лицо.

– Ни о чем, – торопливо ответила она.

Какой-то момент она думала, что он будет настаивать на ответе. Но вместо этого он, слегка шевельнув плечами, сказал:

– Надеюсь, ты доехала без приключений сегодня вечером?

– Да, хотя прошлая ночь не была столь приятной, – ответила она и в благодарность за его снисходительность, а также, чтобы сохранить нормальную обычную обстановку, рассказала о нападении на их экипаж, когда они возвращались из театра.

– Очень удачно, что Николс был вооружен, – заметил он.

– Да. Казалось, он точно знает, что делает.

Уголки его рта дрогнули.

– Это предупреждение?

– Если хочешь, воспринимай это именно так.

– Из-за твоей заботы я совершенно не чувствую себя мужчиной.

– Сомневаюсь в этом, – резко ответила она, раздраженная явными нотками развязности в его голосе.

– Нет, наверное, все-таки нет, – спокойно согласился он. – Во всяком случае, когда такая женщина так близко от меня.

Возмущенная намеком, она бросила на него негодующий взгляд.

– Я должна быть польщена?

– Заинтересована, может быть. Знаешь ли, насколько ты соблазнительна, когда сидишь здесь вот так? Представляешь ли, каких усилий стоит мне удержаться от того, чтобы не обнять тебя? Я знаю, как нежны и сладки твои губы, я чувствовал в ладонях твою грудь. Я видел, как твои глаза превращаются в темно-синие озера желания, и желание снова заставить погрузиться в них медленно сводит меня с ума. Я хочу…

Он замолчал и закусил губу. Оттолкнув стул, он встал, отошел на несколько шагов и стал к ней спиной, заложив руки за голову. Не оглядываясь, сказал:

– Прошу прощения.

Аня встала и направилась к двери. Открыв ее и держась за ручку оглянулась, чтобы еще раз посмотреть на Равеля, который продолжал стоять спиной к ней, на его широкие плечи под красной фланелевой рубашкой, на стройную талию, мускулистые бедра, отчетливо выделявшиеся под облегающими брюками, и на цепь, которая прочно приковывала его к этой темнице.

Тихим, почти задумчивым голосом она сказала:

– И я тоже.

Аня искренне сожалела о многом. О том, что ей вообще пришла идея похитить Равеля, ранить этого человека, такого обаятельного, поддаться его примитивным аргументам настолько, что сойтись с ним. Она сожалела и о том, что не находила ничего, что дало бы возможность продолжить ту близость, которая возникла между ними. Все это не имело никакого значения. Она не могла освободить его.

Если она освободит его, то он найдет способ рассчитаться с Мурреем. Если она не освободит его, а его присутствие в «Бо Рефьюж» наверняка обнаружится, то это погубит ее доброе имя. Аня находилась между двух огней. Было еще одно соображение. Она не может держать Равеля в плену бесконечно, и было бы неразумно думать по-другому. Со временем его терпение лопнет, и он вырвется на свободу и она, измученная угрызениями своей совести, сама выпустит его. У нее оставалось совсем немного времени для принятия какого-либо решения, для того, чтобы найти выход из того положения, в котором они оказались. Возможно, у нее остался всего лишь один день, или максимум два. Но каким может быть это решение? Каким?

Наступило утро, но Аня так и не приблизилась к решению. Она встала рано, надела платье из простого светло-голубого батиста, без воротника и манжетов, а поверх платья обычный рабочий передник. Причесываясь и укладывая волосы на затылке, она увидела в зеркале темные круги у себя под глазами. Она выглядела, как смерть, но это не имело значения. Она никуда не собиралась, а если Равель найдет ее менее привлекательной, то это только к лучшему.

Она намеревалась снова посетить его. Было бы трусостью избегать его, хотя она предпочла бы поступить именно так. Ее долг сделать все, чтобы время проходило для него приятно. То, что он желает увидеть женщину, которая сделала его своим пленником, казалось ей маловероятным, но поскольку это явно доставляло ему некоторое удовольствие, она могла себе позволить уделить ему время.

Выйдя из спальни и проходя по дому, где не было слышно никакого движения, она поняла, что сегодня воскресенье. По закону это был день отдыха для работавших на плантации. Она могла взять экипаж и поехать в церковь к мессе, но сейчас это показалось ей неуместным. Во всяком случае в законе не сказано о том, какой день является днем отдыха для хозяйки плантации.

Аня нашла экономку Денизу на кухне, где та давала указания повару насчет завтрака. Пока завтрак готовился, Аня отправилась вместе с Денизой на склад, чтобы выдать бобы, солонину, кукурузную муку и патоку – рацион каждого обитателя плантации. Затем они вдвоем отправились на молочную ферму, где в этот момент доили коров, а вчерашние молоко и сливки были оставлены для приготовления масла и сыра. Работа на ферме шла в любой день недели. Дениза вернулась на кухню, а Аня пошла в зимний сад, где мысленно напомнила себе, что нужно срезать последние крупные головки цветной капусты и подготовить грядки для семян, купленных ею в Новом Орлеане.

Из сада она вернулась в сопровождении десяти-двенадцати негритянских детишек. Заметив на их ногах следы укусов блох, она отвела их в небольшое здание амбулатории и смазала расцарапанные места мазью. После этого она разыскала Марселя и приказала ему проследить, чтобы рано утром в понедельник были выкупаны все кошки и собаки, места, где они спят, вычищены и побрызганы известью, а хижины обкурены серой.

Но заботам не было конца. Равель порвал ногой одну из простыней, которыми была застлана его постель, и Дениза опасалась, что плесень, вызванная влажным климатом, уже попортила около дюжины простыней. Как выяснилось, она оказалась совершенно права, и Аня провела около получаса, составляя список белья, которое следует заказать в Новом Орлеане.

Аня освободилась как раз в тот момент, когда Марсель отправился в хлопковый сарай с подносом, на котором был завтрак ее и Равеля: кофе с молоком, горячие булочки, ветчина и черничный джем, и Аня пошла вместе с ним.

Она открыла замок на двери Равеля и распахнула ее, а затем взяла поднос из рук Марселя, с улыбкой отпустила его кивком головы и вошла внутрь.

Небольшие, расположенные высоко в стене окна пропускали мало света. День был пасмурным, лишь изредка проглядывало солнце, и поэтому комната была сумрачной и наполненной движущимися тенями. Аня едва различала очертания фигуры Равеля, который лежал на кровати под одеялом спиной к ней. Было видно только одно бронзовое плечо, лежавшая на белой подушке копна волос казалась еще чернее. Он не пошевелился, когда она вошла. Она постояла какое-то мгновение в нерешительности, а затем тихо подошла к столу и поставила на него поднос.

Огонь в камине догорел, и в комнате стало прохладно. Она разгребла пепел, чтобы найти несколько тлеющих угольков, затем положила на них сосновые щепки и, когда они разгорелись, добавила крупных поленьев, так что пламя вскоре разгорелось настолько, что отдельные его языки втягивались прямо в трубу. Из открытой двери тянуло сквозняком, и она подошла, чтобы закрыть ее.

Еда остывала, а она уже проголодалась. Аня подождала несколько минут, надеясь, что он проснется от потрескивания дров в камине. Он не пошевелился, и она решительно подошла к кровати. Аня слышала, что есть мужчины, которые могут спать при любых обстоятельствах и любом шуме, разразится ли гроза или рухнет дом прямо на голову, таких мужчин надо просто вытаскивать из кровати. Она была готова выполнять свой долг гостеприимства, но у нее не было никакого желания умирать от голода, пока он будет спать.

Аня посмотрела на лежащего в кровати, скользнула взглядом по его мускулистой шее и плечу, которые и в покое сохраняли сдержанную силу, затем остановила взгляд на скульптурно четких линиях загорелого лица и черной бахроме ресниц. В этот момент на нем была написана напряженная готовность защищать себя как будто и во сне ему угрожала опасность. Глядя на него, она почувствовала, как у нее перехватило дыхание. В глубине души росло неослабевающее сочувствие. Какая же она идиотка, что испытывает такое по отношению к мужчине, который убил Жана и убил бы Муррея, если бы мог! Какая же она идиотка!

Протянув руку, она положила ее Равелю на плечо и потрясла его. Быстрым, как взмах кнута, движением он развернулся и схватил ее за запястье. Сильная рука схватила ее бедра, и через мгновение она почувствовала, что находится в воздухе. Она приземлилась на спину на матрац, упав так сильно, что зубы щелкнули и до боли в груди перехватило дыхание. Сильные руки сомкнулись на запястьях, прижав их к ее щекам. Ее колени он прижал своим бедром, и она не могла пошевелиться. Ее глаза расширились от изумления, и она пристально всмотрелась в кофейно-черные глаза Равеля, которые светились дьявольским смехом и удовлетворением.

– Доброе утро, – сказал он.

Внутри у нее закипал гнев. Она сжала руки в кулаки и попыталась освободиться, но все попытки привели к еще худшему результату, поскольку она почувствовала, что ее юбки, сбившиеся вокруг голеней, поднялись еще выше. Тяжело дыша от гнева и предпринятых усилий, она затихла.

– Так-то лучше, – сказал он низким голосом, в котором явно слышалось веселье.

Она бросила на него горящий взгляд и, сжав зубы, сказала:

– Свинья! Отпусти меня!

– Попроси хорошо, и тогда, быть может, я сделаю это.

– Будь ты проклят, если я это сделаю!

– Как хочешь, – сказал он, поднимая бровь, – мне нравится, когда ты лежишь в моей кровати, но мне казалось, что тебе немного неудобно.

Она язвительно улыбнулась ему.

– Каким дураком ты бы выглядел, окажись это Марсель, а не я.

– Без сомнения. Но я узнал бы твои шаги среди тысячи других. Здесь не могло быть никакой ошибки.

– Ты узнал бы… Так ты притворялся! Ты вообще не спал! – Мысль о том, что она испытывала жалость к нему в то время, когда он лежал и готовил ей ловушку, вызвала у нее приступ досады.

– Как ты могла думать, что я сплю, ведь ты здесь так шумела!

– Часто мужчины спят очень крепко. – Даже ей самой показалось, что она сказала это как бы оправдываясь.

– Если бы я был из их числа, то уже десять раз погиб. Перерезать горло спящему человеку – это любимый вид спорта в Никарагуа. На корабле, который вез нас в Испанию, и в тюрьме, перед тем как всех развели по одиночным камерам, заключенный, который крепко спал, просыпался без одежды или не просыпался вообще.

– Очень хорошо, – резко ответила она, – будем считать, что я наказана. Если для этого фарса есть какая-то причина, то я хотела бы услышать об этом поскорее, чтобы могла встать и позавтракать.

– О да, – сказал он мягким обманчивым голосом, – причина была.

Она увидела свое отражение в черных зрачках его глаз, увидела, как в них засветилось желание. Потом голова его наклонилась, закрыла свет, и его губы прижались к ее. Губы были твердыми с едва уловимым привкусом кофе. От его выбритой худой щеки доносился легкий, чистый запах мыла. У Ани промелькнула мысль о том, что Марсель, должно быть, рано утром уже приходил сюда с горячим кофе и водой для бритья. Через мгновение эти праздные мысли растворились в море захлестнувших ее ощущений.

Его губы были теплыми, а движения инстинктивно уверенными. Растягивая удовольствие, он исследовал языком ее губы, мягко прикасаясь к трещинке, которая еще не зажила. Он покрыл их легчайшими прикосновениями, пробуя кончиком языка влажные уголки рта, осторожно пробуждая чувствительность нежной поверхности губ, пытаясь выяснить границы ее сопротивления. Затем он перешел к ямке между нижней губой и подбородком и медленно окружил ее рот поцелуями настолько обжигающими, что она удивилась их жару, и против воли ее губы раскрылись.

Он тут же воспользовался этой ее моментальной слабостью, прижав ее губы к своим и проникая глубже, внутрь рта. Он исследовал языком твердые, как фарфор, края ее зубов, а затем вступил в сложную игру с ее языком, прежде чем продвинуться еще глубже, как будто бы овладевая им. Он ощущал нежность внутренней поверхности ее рта и упивался этой сладостью.

Сердце Ани гулко билось, а острое ощущение удовольствия пронизывало все тело. Кто научил его этому терпеливому искусству добиваться своего? Впрочем, это не имело никакого значения. Как никогда раньше она чувствовала, как жизнь бурным потоком протекает сквозь нее. Она чувствовала, как глубоко внутри распускается, расцветает желание прижаться поближе, забыть о месте, времени и личности мужчины, который обнимает ее, потеряться в этом потоке нового, невероятного волшебства.

Равель, почувствовав, что она уступила ему, отпустил ее левую руку, чтобы кончиками пальцев провести по ее щеке, по той линии, где челюсть переходит в шею и ниже, там, где взволнованно поднималась ее грудь. Он нежно обнял ладонью эту мягкую округлость, тут же почувствовав биение ее сердца, и большим пальцем принялся ласкать ее сосок через одежду до тех пор, пока он не превратился в тугой бутон предвкушения. Она подняла свободную руку к его волосам, проводя пальцами по густым вьющимся прядям, прижимая его к себе, усиливая давление его поцелуя.

Что она делает? С огромной силой приливной волны по ней прокатились страдание и самообвинение. Она сжала в пальцах его волосы и потянула за них. Он резко выдохнул от боли, когда она дернула его недавно зашитую голову. Когда он отпустил ее губы, она резко отвернула голову и тут же, обнаружив, что он лишь слегка придерживает ее правую руку, вырвала ее у него и уперлась в него обеими руками.

Он потерял равновесие и упал назад, на край кровати. Когда он ухватился за спинку, чтобы не упасть, Аня поднялась, перелезла через него и бросилась прочь от кровати. Но в этот момент Равель пришел в себя и устремился за ней. Он поймал ее за ногу, и она упала на пол на вытянутые руки. Но тут же ударила его этой ногой, попала ему в живот, и он отпустил ее, что-то промычав. Она постаралась откатиться от него, несмотря на то, что запуталась в юбках, но он ухватился за ее передник. Одним быстрым и плавным движением она развязала узел на талии и, поднявшись на ноги, оставила ему передник в качестве приза.

Он встал с кровати, скомкал передник и бросил в угол. Уголки его рта изогнулись в порочном вожделении и, великолепно обнаженный, он крадучись направился к ней, а его цепь, ударяясь об пол, позвякивала при каждом шаге. Его желание было слишком очевидно. Нижняя часть его тела была бледной по сравнению с торсом, который тропическое солнце окрасило в темно-коричневый цвет, и он казался ей бесконечно опасным получеловеком-полузверем. Ее охватил страх, какого она ни разу не испытывала до этого момента. Страх мелкой дрожью пробежал по телу и задержался где-то у коленей. Она сделала шаг назад и почувствовала за спиной жар камина.

Его губы дернулись. В тот же момент она с испугом поняла, что так развеселило его. Она двинулась не в том направлении. Он находился между нею и дверью. Цепь, которой он был так крепко прикован к стене, должна была дать ей возможность пройти мимо него, но длинные руки Равеля ставили эту возможность под сомнение. Она могла бы проскользнуть, если бы не ее пышные юбки. Вероятнее всего он поймает ее за них, или они вспыхнут, как трут, при слишком близком ее приближении к камину.

Она отодвинулась еще дальше в угол и задела бедром стол, на котором стоял поднос с завтраком. Тарелки зазвенели, а стакан на горлышке графина с водой звякнул, как колокольчик. Вода. Не раздумывая ни секунды, она схватила графин, сорвала с него стакан и плеснула содержимое графина сверкающей струей в сторону Равеля.

Сдавленным голосом он выдохнул какое-то ругательство, когда на него обрушился ледяной поток воды. С волос капало, а по лицу сбегали ручейки, собирались лужицами в ямках над ключицами, а затем стекали вниз по курчавым волосам на груди. Уставившись на нее, хриплым от возмущения голосом он спросил:

– Зачем ты это сделала?

Сила его удивления была показателем того, насколько невинны были его намерения и мала угрожающая ей опасность. Страстное желание, конечно, было, но ощущение опасности было только в ее голове, и, вполне возможно, оно подогревалось тем страхом, который вызывала ее собственная реакция на него. Тем не менее последнее, что она бы сделала, это призналась в этом самой себе.

– Мне показалось, – сказала она, подняв голову и ставя графин на место, – что нужно охладить твой пыл.

– О, разве? А как насчет твоего? – Он оглянулся вокруг и, увидев воду, оставшуюся в миске после бритья, направился к ней.

– Равель! Ты этого не сделаешь! – воскликнула она, увидев, куда он пошел. Мыльная вода с плавающей сбритой черной щетиной давно уже остыла в холодном утреннем воздухе.

– Неужели?

Он поднял миску и повернулся к ней. Его глаза заблестели, когда он, волоча за собой цепь, направился к ней. Он покрылся гусиной кожей, на которой все еще сверкали капли воды. Она прижалась к столу и вытянула вперед руку, как бы заслоняя себя от потока воды. При этом она не отрывала взгляда от мутной жидкости, мягко плескавшейся в миске с позолоченными краями.

– Ты… ты не можешь. Ты же джентльмен.

– Я думал, ты сомневаешься в этом.

– Нет, не совсем…

– Любая ложь, лишь бы только спастись.

Если бы она быстро метнулась в сторону, то успела бы добраться до двери. Но любое ее неожиданное движение могло спровоцировать немедленный потоп. Он не промахнется, она в этом не сомневалась.

– Сначала меня убедили в обратном, но сейчас я так не думаю.

То, что она сказала, было правдой, и она с удивлением обнаружила этот факт. Аня замерла, озадаченно глядя на него.

– Докажи это.

– Как? Я могу точно так же попытаться доказать, что я – леди, после того, что сделала.

Он ясно видел, что напугал ее. Она побледнела, в ее взгляде чувствовалась осторожность. Но она уже не испытывала тревоги, и он не чувствовал в ней того презрения, которое позволяло ей пренебрегать им, захватить и удерживать силой, чтобы обеспечить безопасность тех, о ком она заботится. Его жажда мщения испарилась. Он отвернулся, поставил миску с водой на пол, а затем подошел к кровати, чтобы снять со спинки черный шерстяной халат с шелковыми бордовыми отворотами, принесенный ему Марселем. Он сунул в него руки, отвернул рукава и быстрыми движениями застегнул позолоченные пуговицы.

Не оборачиваясь, он сказал через плечо:

– Некоторые вещи не требуют доказательств. Но одно я могу сказать с точностью: мой… пыл определенно остыл.

Это было что-то вроде оливковой ветви мира. Ей вдруг показалось необычайно важным сказать именно то, что надо, нечто не провоцирующее и не вызывающее, а совершенно прозаическое.

– А твой завтрак остыл. Пока ты будешь вытираться, я унесу его и прикажу подогреть.

– Ничего, – сказал он, поворачиваясь к ней и печально, но в то же время тепло улыбаясь. – Я только благодарен, что тебе под руку не попался кофейник. А что касается завтрака, я поставлю его к огню на несколько минут, и все будет в порядке.

Она облизала губы.

– Вообще-то это и мой завтрак тоже.

– Я польщен, – сухо ответил он. – Ты, конечно же, можешь поступить, как хочешь.

– Все будет в порядке, – сказала она, резко отворачиваясь, и принялась тщательно расставлять посуду на столе.

Спустя некоторое время они сели за еду. Пока кофе и булочки подогревались, они убирали в комнате: мыльная вода была вылита в помойное ведро, Анин передник поднят из угла и аккуратно свернут, лужа воды на полу высушена с помощью нескольких полотенец, кровать застлана, а стол, чтобы освободить место для завтрака, освобожден от шахмат и книг. Порядок они наводили вместе, но между ними все же сохранялась какая-то натянутость.

В полном молчании они намазывали булочки маслом и джемом. Звон ложечек в чашках, когда они размешивали сахар, показался им очень громким. Аня отхлебнула жидкость, но, поскольку ее горло тут же сжалось, она с большим усилием заставила себя беззвучно проглотить ее.

Она не могла припомнить, чтобы когда-либо была так раздражена против мужчины, или так ясно чувствовала каждое его движение, напряжение его мышц на лице, растущие на запястьях шелковистые черные волосы, изящество, силу и красоту его рук. Но ведь раньше она не держала мужчин в плену, не вступала с мужчиной в близость, не предавала его и не была предана им. Хотеть себя чувствовать комфортно рядом с Равелем значило желать слишком многого, достаточно было того, что они не ощущали больше враждебности по отношению друг к другу. Все было так, как должно было быть, и все же она не могла не желать того, чтобы эта напряженность как-нибудь ослабла.

Равель прикоснулся салфеткой ко рту, а затем положил ее на стол рядом с тарелкой. Он откинулся на стуле и сидел, вертя в пальцах чашку из севрского фарфора. Он долго рассматривал ее, слегка нахмурившись.

– Скажи мне одну вещь, – наконец начал он.

– Да?

– Почему ты здесь? Я не хочу выглядеть грубым или негостеприимным – я Бог знает как рад твоему обществу, – но все же, то, что ты будешь навещать меня, как если бы я был приглашенным гостем, – это последнее, чего я мог бы ожидать от тебя.

– Я не собиралась это делать.

– Я в этом уверен.

Она посмотрела на него, а затем снова опустила взгляд на узор из лилий, выдавленный на кусочке масла, который она сейчас разрушала зубцом вилки.

– Прежде всего это вряд ли прилично, а, с другой стороны, это могло только привлечь внимание к тому факту, что ты находишься здесь.

– В этом есть здравый смысл.

Она бросила вилку на стол.

– То, что произошло между нами, – это карикатура на приличное поведение, а твое пребывание здесь уже так затянулось, что его уже нельзя скрыть. Ты не можешь больше оставаться здесь; скоро ты должен будешь вернуться в Новый Орлеан. Но надо же найти какой-то способ положить конец любым твоим дуэлям с Мурреем. Я не знаю, в чем он заключается, но чтобы его найти, я вынуждена выяснить, что ты за человек.

– Ты могла бы спросить.

– А как я узнаю, говоришь ли ты правду?

Его лицо застыло, а затем он снова расслабился.

– Ты играешь в шахматы?

– Что?

– О человеке можно узнать многое по тому, как он играет в различные игры, но особенно – как он играет в шахматы.

– Я играла в шахматы с отцом, – медленно сказала она.

– Не сыграешь ли ты и со мной?

Сначала ей пришла в голову мысль отказаться. Он говорил так, будто бы был мастером этой игры, и она вряд ли могла здесь сравниться с ним, хотя иногда она побеждала отца. И все же Аня хотела отказаться не по этой причине. Если она сможет выяснить некоторые из его сильных и слабых мест в ходе проверки стратегических идей и тактических маневров, то и он сможет сделать то же самое в отношении нее. Почему он этого хочет, она не могла себе представить, но она не ошиблась, думая, что это предложение было сделано отнюдь не случайно и не из вежливости. У него была на это причина, и она многое отдала бы, чтобы узнать эту причину, прежде чем сядет за шахматную доску напротив него.

Переполненная тревогой и волнением, она подняла взгляд от остатков завтрака и посмотрела прямо в его темные глаза. Затем медленно улыбнулась.

– Да, – сказала она, – да, сыграю.