– Итак, мы имеем еще одну причину, по которой ему могли отрезать голову, – заметил Найджел.

– Чтобы скрыть, как он был убит? Гм… Что-то я не вижу, как это нам может помочь.

– Как это – не видите? – удивился Найджел. – Легче будет искать орудие убийства.

– Да ну, это можно было сделать любым острым предметом. Думаю, рана нам мало что даст. Очень уж много времени прошло.

– Может, и так. Но если уж убийца нанес такую рану, то, отрезая потом голову, он скорее всего стал бы резать но этой ране, а не ниже. Вы, наверное, уже поинтересовались бритвами?

– Да. Мистер Ситон с сыном пользуются безопасными бритвами. Финни Блэку не нужно бриться. У мистера Торренса бритва опасная, – добросовестно отбарабанил Блаунт.

– Значит, у Торренса опасная, я вас правильно понял?

– Но ведь это могло быть что угодно! Хоть нож для разделки мяса!

– И все же что-то тут не так, Блаунт! Совершенно очевидно, что Освальд Ситон, возвращаясь сюда, должен был все время быть начеку. Он ведь понимал, что здесь ему приготовлен не жирный телец, а наточенный нож.

Они вели беседу в комнате суперинтенданта Блаунта, которую он снимал в пабе Хинтон-Лейси, и было это в тот же день, когда была найдена голова.

– Итак, Освальд вернулся в Плаш-Мидоу тайком, – развивал свою мысль Найджел. – Можем мы с этим согласиться?

– Угу.

– Так, теперь это фиктивное самоубийство десятилетней давности. У полиции ничего против него не было? Никаких обвинений, подозрений, которые могли бы заставить «го бежать из страны?

– Нет.

– Но, по всей вероятности, Освальд все же покинул Англию. И, согласитесь, он весьма основательно обставил свое мнимое самоубийство. Однако, судя по всему, – и редактор „Редкот-газетт“ самым решительным образом эта подтверждает, – Освальд был не тот человек, который без особых на то причин добровольно расстанется с деньгами, положением и вообще со всем, что имеет. Мистер Кили говорит, что этот прохиндей мог выйти сухим из воды в любой ситуации. Даже если бы его загнали в угол, без борьбы он бы не сдался.

– 0-очень похоже на правду. Но какое это имеет отношение к орудию преступления?

– К этому я и веду. Следите за ходом моей мысли. Единственное, что могло заставить Освальда бежать из Англии под прикрытием мнимого самоубийства, – это какое-то очень серьезное преступление, о котором еще не стало известно полиции. Я предполагаю, что об этом преступлении знал кое-кто кроме него. Если бы это был только один человек, Освальд сделал бы все, что в его силах, и даже больше, чтобы заставить его молчать; но даже он не был в состоянии заставить молчать четверых.

– Почему вы говорите о четверых?

– Потому что у меня есть причины полагать, что именно четыре человека знали об Освальде нечто в высшей степени позорное. Но давайте пока оставим этот вопрос. Я предполагаю, что кто-то из них или все вместе поставили ему жесткое условие: или он уезжает из страны, или они все рассказывают полиции.

– Шантаж? Или как это вы назовете? Но почему же он тогда просто не уехал из страны, и вся недолга? Зачем инсценировать самоубийство? Или вы считаете, что самоубийство было частью сделки, частью цены, которую он должен был заплатить за молчание?

– Совершенно верно.

– А кто в первую очередь выигрывал от мнимой смерти Освальда? – продолжал гнуть свою линию Блаунт. – Его брат!

– Его брат. И Джанет Ситон. И косвенно Торренсы.

– Но главным образом брат. Ладно, а дальше?

– А вот дальше случается что-то такое, что позволяет Освальду надеяться на возможность сравнительно безопасного возвращения в Англию. Возможно, впрочем, что он дошел до крайности и приехал сюда в отчаянии, как в омут головой кинулся.

– Минуточку, минуточку! Это о-очень проблематично и весьма туманно.

– Ну, не так уж и проблематично. В студии у Торренсов я видел экземпляр светского журнальчика с фотографией Ситонов и Торренсов. Они сняты на фоне Плаш-Мидоу. Рядом поясняется, что Торренсы живут в бывшем амбаре. Журнальчик очень старый. Вы знаете, сколько старых английских журналов и газет валяется в маленьких гостиницах, парикмахерских салонах, в барах, в залах ожидания – в том числе и за границей? Вполне можно допустить, что именно этот журнальчик попался на глаза Освальду, и…

– Но каким образом эта картинка могла означать для него возможность вернуться в Англию? Вы хотите сказать, что поскольку Ситоны и Торренсы теперь живут вместе, для Освальда исчезла опасность, что его тайна будет предана гласности? Я такого вывода сделать не могу.

– Не обязательно исчезла. Но значительно уменьшилась – настолько, что он мог рискнуть снова объявиться в этих краях. Пока я еще раз не переговорю с Марой Торренс, я не смогу объяснить вам этой стороны дела. Назовите это гипотезой. Что происходит дальше? Освальд прибывает в Англию. Высаживается в Бристоле, скажем так, и залегает там. Не исключено, что он связывается с кем-то в Плаш-Мидоу, чтобы выяснить, что тут происходит. Он совершенно не уверен, что ему здесь будут рады, и поэтому приезжает ночью, стараясь никому не попадаться на глаза. По всей вероятности, он должен был испытывать некоторые опасения и наверняка был настороже. Здесь я снова возвращаюсь к вопросу об орудии убийства. Разве вы можете представить себе, что Освальд подпустит к себе кого-нибудь из обитателей Плаш-Мидоу с кухонным тесаком в руках? Тесак в кармане не спрячешь. Другое дело – остро наточенный перочинный нож или опасная бритва…

– Но ведь он боялся разоблачения, а не убийства?

– Согласен. Но знаете – пуганая ворона куста боится. Вспомните ситуацию. Он приезжает сюда ночью. Кто-то его встречает, – по предварительной договоренности или случайно, мы пока не знаем. Дальше: если только Гейтс и его люди не абсолютные идиоты, убийство не могло произойти в доме. Слишком много было бы крови.

– Поверьте мне, мы не нашли ни пятнышка. Ни одежду, ни ковры с тех пор в чистку не отдавали.

– Значит, это было сделано за пределами дома. Где? В саду, в цветнике? Все возможно. Но убийца не мог быть уверен, что гроза смоет все следы крови, а если бы они сохранились, Гейтс непременно обнаружил бы их. Хозяйственные постройки? Совсем никуда не годится. Но вот маслодельня – это другое дело, под шум ливня ее можно было всю обмыть из шланга. Как смог убийца заманить Освальда в маслодельню? Скажем, воспользовавшись его страхом перед разоблачением. Посиди, старичок, здесь несколько часов, мы тем временем обдумаем создавшееся положение и решим, как быть дальше. Но я ни за что не поверю, что Освальд полностью доверился этому человеку и не следил за каждым его шагом со всей возможной подозрительностью. Впрочем, не обязательно это должен был быть он, могла быть и она. Полагаю, небрежно зажатый в кулаке тесак не мог не насторожить Освальда.

– Хорошо. От тесака я отказываюсь. Но вся ваша гипотеза рушится от одного-единственного слова – мотив! Если все обитатели Плаш-Мидоу знали тайну Освальда…

– Отчего же, не обязательно все. Мистер и миссис Ситон, полагаю, знали. Так же, как Реннел и Мара Торренсы.

– …то зачем его убивать? Не проще было бы снова заставить его исчезнуть, пригрозив разоблачением?

– Если своим преступлением он причинил зло кому-то из обитателей этого дома, то мотивом может быть месть. Давайте представим себе, что лицо „А“ из числа обитателей Плаш-Мидоу готово все простить, все забыть и даже подало Освальду мысль вернуться, но по дороге Освальда перехватывает лицо „В“-тоже из жителей поместья, – то самое, которое пострадало от Освальда в первую очередь и которое до сих пор питает к нему неукротимую ненависть.

– Ох уж эти мне ваши „А“ и „В“! Все это слишком эфемерно, слишком неопределенно. И при чем тут Финни Блэк?

Найджел задумчиво затянулся сигаретой.

– Вы думаете, это сделал Финни?

– Доказательств никаких.

– А голова на дереве?

– Спрятать ее там мог кто угодно.

– Не кто угодно, а тот, кто умеет лазать по деревьям, – возразил Найджел. – Вряд ли он рискнул бы таскать туда-сюда лестницу.

– Я вам скажу, что я думаю о Финни Блэке. – Блаунт наклонился вперед. Во-первых, у него нет сколько-нибудь убедительного мотива. Во-вторых, хотя нам и известно, что во время грозы он ведет себя как полоумный, однако не было еще случая, чтобы это выливалось у него в какие-нибудь дикие выходки, связанные с насилием. В-третьих, даже если бы он и пошел на что-либо подобное, то наверняка не стал бы потом скрывать все следы содеянного – ему бы это просто не пришло в голову. И уж конечно, он не стал бы завлекать свою жертву в маслодельню, да и Освальд бы ни за что туда за ним не пошел.

– Согласен. Итак…

– Итак, если голову спрятал не сам убийца – а к чему ему было изобретать такой головоломный способ от нее избавиться? – то единственным возможным объяснением, как она попала на дерево, является следующее. Финни Блэк был свидетелем убийства или, может быть, просто наткнулся на голову, пока убийца избавлялся от тела – в буквальном смысле слова сплавлял его. Воспользовавшись его отсутствием, Финни стащил голову и спрятал ее на дереве.

– И, по странному совпадению, у него в кармане оказалась сумка, чтобы удобнее было тащить голову?

– Сумку мог прихватить с собой убийца, чтобы унести в ней голову и не испачкаться в крови, – предположил Блаунт. – Вполне естественное желание – сначала сплавить тело: ведь его труднее спрятать. Не оставишь же тело в маслодельне, а вот голову можно где-то запрятать без особого риска.

– Боюсь, что вы правы, – вздохнул Найджел. – И, конечно, если Финни видел убийство…

– Да, может быть, это не так уж и плохо, что бедняга сбежал.

– Тем более, что как от свидетеля от него проку никакого. Он ведь немой, так?

– Да. Я выяснил. Но он не кретин. Он понимает вопросы и может немножко писать. – Суперинтендант тяжело вздохнул. – В общем, очень запутанное и неприятное дело. Дом расположен на отшибе. Старуха-кухарка – настоящий глухарь, почти ничего не слышит, в ту ночь проспала всю грозу и даже не проснулась. Финни Блэк – немой. Каждое утро в Плаш-Мидоу ходит убираться деревенская девчонка, но и она ничего необычного не замечала. Мы с Гейтсом обошли всю деревню – так никто, кроме этого мужа, который видел мистера Ситона, возвращавшегося с ночной прогулки, ни один человек не смог добавить ни полслова. Вы знаете, мы опубликовали в прессе объявление с просьбой связаться с нами ко всем, кто был на реке или около реки в тот вечер или ночь – в первую очередь вблизи пешеходного мостика. Результат – полный ноль.

– Похоже, придется вам проделать всю работу самому, раз уж хваленая английская общественность не жаждет выполнить ее за вас.

Коротким нетерпеливым жестом Блаунт отмахнулся от ехидного замечания Найджела.

– В общем, дело застопорилось. Тело мы нашли дня через три после совершения преступления, голову – только сегодня, то есть через неделю после этого, и лишь теперь мы можем сосредоточиться на единственном перспективном месте действия – на Плаш-Мидоу.

– Да, плохо дело. Каковы ваши планы?

Суперинтендант поведал ему, что следствие будет отныне вестись в трех направлениях.

Первое направление – идентификация останков Освальда Ситона. С помощью старых снимков, предоставленных Робертом Ситоном, и фотографии отрезанной головы полицейские надеялись составить фоторобот Освальда Ситона, который бы давал достаточно ясное представление о внешности этого человека. Этот портрет они намеревались опубликовать в газетах с обычной просьбой сообщить, не встречался ли кто-нибудь с этим человеком в последние недели. Вооружившись копиями этого портрета, инспектор Гейтс попробует проследить дорогу нашего путешественника до Ферри-Лейси. Копии разошлют в аэропорты и гавани; пароходные компании и авиалинии попросят помочь проследить путь оригинала, а бристольская полиция пройдется по всем меблированным комнатам, гостиницам и пабам с комнатами, сдающимися на ночь: те скудные сведения, которыми располагает Скотланд-Ярд, указывают на Бристоль как на наиболее возможный перевалочный пункт Освальда Ситона между пребыванием за границей и возвращением в Ферри-Лейси.

Второе направление (при упоминании о нем суперинтендант даже застонал): необходимо вновь открыть дело о мнимом самоубийстве Освальда Ситона. Блаунт уже обратился к своему начальнику, помощнику комиссара, с просьбой выделить ему в помощь, специально для этого дела, инспектора по имени Слингсби – исключительно въедливого и настойчивого сыщика.

– Если Слингсби не сумеет докопаться, где тут собака зарыта, то никто не сумеет, – пояснил Блаунт.

Ясно было, насколько важно для решения всех остальных вопросов разобраться с этим „самоубийством“ – особенно если Найджел был прав, предполагая, что оно было инсценировано под нажимом одной из заинтересованных сторон, которая на этом сильно выгадала.

Третье направление следствия, естественно, сконцентрируется на Плаш-Мидоу. Здесь суперинтенданту Блаунту делать было особо нечего, по крайней мере пока не найдется Финни Блэк. Блаунт уже допросил оба семейства, и Ситонов и Торренсов.

Мара Торренс во время повторного допроса согласилась, что могла ошибиться в определении времени, когда видела во дворе мистера и миссис Ситон: по-видимому, она тогда просто не посмотрела на часы. Раньше ей казалось, что это было вскоре после того, как на церковной колокольне пробило половину первого, но теперь она считала, что это могло быть и без четверти час: она могла спутать количество ударов.

Что касается других, то рассказанное ими не вызывало сомнений. Немного странно было разве что то, что Ситоны в ту ночь не видели и ни слышали ничего подозрительного. По их словам, они дважды выходили из дома: один раз взглянуть на кобылу Китти, а затем, с полчаса спустя, когда обнаружили исчезновение Финни Блэка, – чтобы поискать его. В своих показаниях они сходились в том, что оба раза проходили мимо маслодельни, но не заходили в нее даже в поисках Финни. И при всем том в их показаниях не было никаких расхождений, даже в мелочах. Вполне вероятно, что Освальд Ситон предпочел не встречаться с ними; можно даже предположить, что он был уже мертв, когда они вышли из дома в первый раз, хотя убийство могло произойти и после того, как они вернулись после поисков Финни – они искали его всего минут пять – десять и бросили это дело, когда разразился второй, еще более сильный ливень. Обычно маслодельню запирал скотник; в ту трагическую ночь, как он показал, он вроде бы тоже запер дверь, но ручаться в этом не мог… Парадная дверь Плаш-Мидоу также была заперта, но именно в ту ночь Роберт Ситон, насколько он помнил, не закрыл на ключ дверь, выходящую во двор; и опять-таки он не помнит, когда он ее не запер: вернувшись с прогулки или когда они с Джанет прекратили поиски Финни.

– Мне хотелось бы выяснить одну вещь, – прервал тут Найджел рассказ Блаунта, – а именно, почему во время первого ливня Джанет Ситон забеспокоилась о кобыле и не вспомнила про Финни Блэка, а когда полил второй, наоборот, заволновалась о Финни, забыв про кобылу?

– Мне это тоже пришло в голову, – холодно ответил Блаунт. – Но она объяснила это очень убедительно. Она сказала, что когда начался первый ливень, она зашла в комнату Финни проверить, все ли с ним в порядке. Он крепко спал. Это было вскоре после полуночи. Она решила не ложиться, пока муж не придет с прогулки, – она ждала его с минуты на минуту. Вернувшись, он сообщил, что слышал, как в деннике бьет копытами кобыла. Тогда они вместе вышли успокоить испуганное животное. К этому времени оба разгулялись и решили не ложиться до конца грозы. Они сидели в спальне миссис Ситон и читали, а приблизительно через полчаса решили ложиться спать. Но тогда начался второй ливень, и миссис Ситон решила, что нужно сначала пойти проведать Финни. На этот раз его в комнате не оказалось. Они вышли из дома и принялись его искать, а после безуспешных поисков вернулись, разошлись по своим спальням – они, как вам известно, спят порознь – и оба тут же уснули.

– Ну что за предусмотрительная семейка! – восхитился Найджел, вставая.

Блаунт предложил подвезти его до Плаш-Мидоу, но Найджел предпочел пройтись по свежему воздуху, чтобы немного проветриться.

– Вопрос в том, что означает их предусмотрительность. Кого они оберегают? – проговорил Блаунт.

– Они оберегают друг друга. Роберта Ситона оберегают все – он у них самый драгоценный экспонат в коллекции. Лайонел безумно беспокоится за Ванессу. Приступы невменяемости у Финни Блэка вызывают озабоченность у Джанет и Роберта. Есть еще Мара Торренс – Роберт относится к ней как к собственной дочери, а Лайонел к ней неравнодушен. Джанет терпит ее, и это само по себе кое о чем говорит. Все они хранят гробовое молчание относительно ее юности. Нет, Блаунт, вопрос не в том, кого они защищают, а в том, от чего. Ни в коем случае мы не должны считать, будто они все в заговоре и покрывают убийцу. Может быть, это и так. Может быть. Но я думаю, что прежде чем мы доберемся до него, нам придется пробиться через несколько таких защитных слоев, которые имеют очень мало отношения – или совсем не имеют – к преступлению.

Да я и сам записался в телохранители, думал Найджел, быстро шагая к Ферри-Лейси. Его собственное положение в Плаш-Мидоу после обнаружения головы стало весьма сомнительным. Что ни говори, но предшествующей ночью он следил, если не сказать шпионил, за Джанет Ситон. И что больше всего настораживало Найджела, так это то, что такая сильная, энергичная и властная натура, как Джанет Ситон, без видимого раздражения и лишних слов проглотила его роль в событиях предыдущей ночи – не считая, конечно, того, что это по ее милости Финни впился ему в горло, хотя это могло быть просто рефлекторной реакцией испуганной женщины. Во всяком случае, сегодня днем ему удалось немного поправить положение, отразив нашествие газетных репортеров, которые тучей слетелись в Плаш-Мидоу; можно было подумать, будто падение с дерева головы Освальда Ситона отозвалось мгновенным эхом на полсотни миль окрест, как землетрясение, эпицентром которого был каштан во дворе усадьбы Плаш-Мидоу.

„Получается, – думал Найджел, – что я одновременно и телохранитель, и ищейка, хотя одному только Господу Богу известно, что вынюхивать ищейке в этом богатом запахами деле. Хочу ли я разоблачить убийцу? Из всего того, что нам известно об Освальде Ситоне, можно сделать только один вывод: какое это, однако, счастье, что его наконец и вправду не стало. Чего я хочу в действительности, так это чтобы Роберту Ситону не мешали писать стихи. По правде говоря, я уже стал участником общего заговора, призванного лелеять и охранять его гений. Ну и что, а почему бы и нет?“

На дереве у края дороги ухнула сова.

– Вы со мной не согласны? – обратился Найджел к невидимому скептику. Вы хотите сказать, что гений Роберта Ситона – единственная вещь в Плаш-Мидоу, которую лучше предоставить самой себе, и ей от этого будет только лучше? Возможно. Но есть одна вещь, которую гений не может создавать для самого себя и без которой не может обходиться. Время.

– Ух! Ух!.. Ух! Ух! – не унималась сова.

– Но кто же, кто это наконец? Хорошо, завтра я размотаю первый слой этой тайны…

Назавтра, в половине двенадцатого утра, Найджел вошел в гостиную Джанет Ситон. В доме царила тишина. Во время завтрака Роберт был рассеян и, закончив есть, сразу же ушел к себе в кабинет; лицо его было таким сосредоточенным, словно он боялся упустить кончик ниточки поэтического вдохновения, которую подцепил накануне вечером и которую хотел сейчас вытянуть из неведомых глубин своей творческой личности. Лайонел и Ванесса убежали купаться. Мара Торренс загорала в маленьком садике рядом с амбаром, ее отец пристроился неподалеку в шезлонге, шелестя газетами.

– Могу я с вами поговорить? – спросил Найджел.

Миссис Ситон оторвала глаза от счетов.

– Что за вопрос? Конечно. Я все еще чувствую себя виноватой перед вами. Ничего пока не известно про Финни?

– Боюсь, что нет.

– Ничего не понимаю. Он никогда так долго не отсутствовал. Нас с мистером Ситоном это начинает серьезно беспокоить. Мне не хотелось заводить об этом разговор за завтраком в присутствии Ванессы…

Найджела поразило, уже не в первый раз, какое-то странное несоответствие между внешним видом миссис Ситон и ее манерой выражать свои мысли. Будто кухарка ведет светскую беседу на официальном приеме у вдовствующей королевы.

– Боюсь, я просто потеряла голову позапрошлой ночью, – продолжала миссис Ситон.

Потеряла свою, а нашла чужую, подумал Найджел. А вслух сказал:

– Извиниться следует мне. Я, наверное, страшно напугал вас, внезапно появившись из темноты? Я страдаю глупейшим пристрастием к мелодраме и никак не могу с ним справиться.

Джанет Ситон величественным жестом широкой кисти отпустила ему эту дерзость.

– Вы знали, что… что там была другая голова? – спросила она.

– Могло показаться, что я за вами шпионю. На самом же деле я просто заметил, как Финни бежал через двор. Я смотрел в окно…

– Смотрели в окно? Но ваше окно…

– Я смотрел не в свое окно. Когда начался ливень, я перешел в комнату напротив – в ту комнату, в которую, как мне сказала Ванесса, вы обычно помещаете гостей. Гроза приближалась с той стороны, и мне хотелось полюбоваться ею.

Из-под тяжелых, нахмуренных бровей Джанет сверкнул внимательный взгляд, который сказал ему, может быть, больше, чем все ее слова.

– Мистер Стрейнджуэйз, вы не ответили на мой вопрос.

– Ну что ж… Не скрою, у меня было подозрение, что голова может оказаться там. – Найджел помолчал, вопросительно глядя своими бледно-голубыми глазами на Джанет. – У вас ведь тоже, насколько я понимаю?

– У меня?! Что вы такое говорите, мистер Стрейнджуэйз!

– Вообще-то вы, в сущности, сами сказали мне об этом. Конечно, но намеренно.

По лицу Джанет Ситон пробежала тень. Женщина резко поднялась из-за стола, подошла к окну и тяжело опустилась на диванчик, вделанный в подоконник; при этом она отвернулась от Найджела и старалась не глядеть в его сторону.

– Полагаю, будет лучше, если вы объясните что вы хотели этим сказать, проговорила она наконец.

– Вы не возражаете, если я закурю?.. Все началось с глиняной головы вашего мужа. Мне сказали, что это вы подали Маре идею сделать ее.

– Сказали? Кто?

– Просто я понял, что дело было так, – как ни в чем не бывало продолжал Найджел, вглядываясь в неподвижную крупную фигуру, чей силуэт монументально вырисовывался на фоне окна. – Вы как-то высказали сомнение в способности Мары создать обыкновенный реалистический скульптурный портрет, при этом вы очень энергично выступили против абстрактного искусства, во всяком случае, так мне рассказывал мистер Торренс. Через некоторое время, уже при мне, вы вновь заговорили об абстракционизме, причем показали себя хорошим знатоком этого вопроса и даже высказались в его пользу. Естественно, это натолкнуло меня на мысль, что ваше предыдущее выступление было не совсем искренним… Минуточку, – остановил он миссис Ситон, которая сделала нетерпеливое движение. – Я просто объясняю, каков был ход моих рассуждений. Если у вас не было никакой задней мысли, если вы хотели только, чтобы Мара сделала голову вашего мужа, и не более того, то, согласитесь, вы избрали очень окольный путь. Почему вам просто было не попросить ее сделать это? А потом эта глиняная голова, которую вы заполучили таким хитроумным способом, вдруг выставляется посреди чайного сервиза, чтобы ее мог получше рассмотреть Финни Блэк, – да еще происходит это, когда собирается гроза и у Финни уже появляются первые признаки аномального поведения.

Джанет Ситон несколько раз повела головой, как корова, которая пытается отделаться от надоевшего слепня. Найджелу даже стало немного жалко Джанет, но его подстегивало любопытство, и он продолжил:

– Мне пришло в голову, что все это – ваша уловка, которая должна была заставить Финни привести вас к голове убитого. Во всяком случае, вы подозревали, что он, возможно, спрятал ее. И если он сделал это в ночь убийства, то мог теперь повторить это действие с похожим предметом – этой глиняной головой.

– Кажется, я знаю, о чем вы собираетесь теперь спросить, – глухо, каким-то мертвым голосом произнесла женщина у окна.

У Найджела на кончике языка и в самом деле вертелся самый важный вопрос, но он решил все же пока с ним подождать. Вместо этого он задал другой вопрос:

– Не это ли было причиной того, что вы не поместили меня в обычной гостевой комнате?

– В уме вам не откажешь, мистер Стрейнджуэйз, – повернулась к нему Джанет Ситон, тщетно пытаясь скрыть, какое облегчение доставили ей его слова. Ее пальцы, судорожно сжатые на коленях, расслабились. – А вы опасный гость, – добавила она, выжав из себя подобие лукавой улыбки.

– Значит, так, – продолжал Найджел. – Грозовая ночь. Макет, так сказать, головы готов к действию. Финни постепенно теряет покой. Опасный гость сплавлен подальше, на другую сторону дома, откуда он ничего не может увидеть, – кстати, от меня не ускользнуло, что вы сильно нервничали в тот вечер и с облегчением вздохнули, когда я отправился спать. Да, должен откровенно признаться, я пошел в другую комнату не для того, чтобы любоваться грозой… Я услышал, как вы открыли дверь, выходящую во двор, и встали на пороге. Вскоре из помещения для прислуги появился Финни, который, по-видимому, еще раньше утащил голову из кабинета вашего мужа и спрятал у себя в комнате. Вы были начеку и немедленно последовали за ним к каштану. А я шел за вами. Боюсь, тем самым я непозволительно злоупотребил вашим гостеприимством…

Джанет Ситон как-то неопределенно улыбнулась.

– И я потеряла голову, и в результате бедный Финни едва не придушил вас. Непозволительное злоупотребление правами хозяйки дома. Могу я попросить у вас сигарету?

– О, разумеется! – Поднося ей спичку, Найджел заметил, как у нее трясутся руки. – Вы подозревали, что Финни убил этого человека? Или считали, что он случайно наткнулся на голову и спрятал ее?

Прошла, кажется, целая вечность, прежде чем Джанет ответила:

– Ни о том, ни о другом я не думала. Вы же помните, в то время еще не было известно, что это… что это произошло здесь. А также кто был мертвый, – медленно проговорила он. – Единственное, что я знала, – это то, что пропала голова покойника. И что Финни иногда берет чужие вещи и странно ведет себя во время грозы. И обе эти вещи как-то связались в моем мозгу. Поэтому я взяла и произвела эксперимент.

– Понимаю. А муж был в курсе ваших опытов?

Миссис Ситон бросила на него высокомерный взгляд – видимо, в отместку за неуважительное отношение к ее „эксперименту“.

– Он знал, что я намереваюсь сделать.

– И согласился с вашими предположениями?

– Да. А почему он должен был не согласиться? – Она произнесла эти слова немного повышенным тоном, что несомненно свидетельствовало о том, что она не имела привычки спрашивать согласия Роберта на те или иные свои действия. В этой женщине кипела кровь древнего рода Лейси.

– Чего я не понимаю, – как бы в раздумье произнес Найджел, – так это того, почему вы пошли на все, буквально на все, чтобы защитить Финни Блэка.

– Защитить Финни?

– Да. Все, что вы делали, когда подталкивали Мару к созданию скульптуры, и потом, когда глиняная голова была готова, – вы делали тайком, окольными путями. Если вы думали, что Финни может иметь какое-то отношение к убийству, почему было просто не подать эту мысль полиции или мне, на худой конец?

– Но у меня не было совершенно никаких доказательств… – В голосе миссис Ситон прозвучала нотка неуверенности. Потом она взяла себя в руки и своим обычным величественным тоном продолжала: – А разве не естественно, что я забочусь об интересах людей, которые служат нам и от нас зависят? Мы, Лейси, всегда особенно гордились тем, что…

– Миссис Ситон, не нужно, так мы никогда не закончим! – воскликнул Найджел: при необходимости и он мог быть решительным. – Ведь вы женщина, несомненно, большого ума. Вы же просто не могли не понимать, как ваши маневры будут истолкованы полицией.

– Мои маневры?! Я вас совершенно не понимаю, мистер Стрейнджуэйз, ледяным тоном отрезала Джанет Ситон.

– Я имею в виду, что вы делали все это тайком. Позвольте растолковать вам, что скажет полиция. Она скажет, что то, что вы сделали для своего слуги, человека, который работает у вас, да к тому же еще слабоумного карлика, – абсолютно необъяснимо. – При этих словах Джанет Ситон сильно вздрогнула. – Полиция скажет, что ваши действия могут быть интерпретированы только весьма однозначно, – хладнокровно продолжал Найджел. – Вы или кто-то, кого вы любите, убили Освальда Ситона. Голову отрезали, чтобы исключить возможность идентификации убитого. Финни Блэк украл голову и спрятал ее, пока убийца временно отсутствовал – возможно, пока он оттаскивал тело к реке, чтобы спустить его в воду. Вы или убийца прекрасно отдаете себе отчет в том, что пока вы не отделались от головы, ни о какой безопасности и речи быть не может. Вы подозреваете, что голову взял Финни. Вы не смеете, вы боитесь спросить его в открытую и потребовать, чтобы он принес ее вам, потому что это тут же выдало бы вас. Поэтому вы придумываете хитроумный способ заставить Финни привести вас к голове так, чтобы никто не заподозрил, что же происходит на самом деле. Но если бы у кого-либо появились такие явные подозрения, полиция, несомненно…

– Стойте! – взвизгнула Джанет. Она сидела, перебирая пальцами платье на коленях, словно стараясь удержать себя в руках. Внезапно решившись, она спросила: – Вы никогда не задумывались, почему у нас с Робертом нет общих детей?

Найджел удивленно покачал головой. Джанет Ситон обвела глазами свою изысканно убранную комнату, как будто ища поддержки у привычных красивых вещей, а может быть, даже глядя на них словно впервые: солнечные блики на мебели красного и орехового дерева, ручной росписи бристольское стекло на каминной полке, небольшое полотно Констебля, сверкающее над ней, – все эти символы изысканной, богатой, аристократической жизни.

– Вы говорите, что это… ну, то, что я сделала – скрытность, расчет и прочее… можно сделать только для существа, которое любишь?

Найджел кивнул.

– И вы удивляетесь, что я делаю такие вещи, чтобы защитить бедного Финни?

Найджел снова кивнул. Он при всем желании не мог бы сейчас произнести ни слова – такая тяжелая, гнетущая атмосфера сгустилась в просторной сверкающей комнате.

– Финни – мой сын, – хриплым шепотом проговорила Джанет Ситон.