Глава 1

Утром 8 ноября 1960 года Мара Роджерс Тэйт проснулась, трепеща от возбуждения.

«Сегодня особенный день, – сказала она себе. – Всего через несколько часов американская история изменит свой курс».

Теперь, после двадцати лет холода и мрака, забрезжила надежда на лучшее, более яркое и счастливое будущее – перед страной открывались новые горизонты. Хотя уже давно закончилась самая жестокая и дорогостоящая война в истории человечества, война против оголтелых маньяков-нацистов и милитаристов Страны восходящего солнца, оставалась «холодная война» против Советского Союза, война с непредсказуемыми последствиями. А чего стоила бесславная гражданская война, развязанная охотником за ведьмами сенатором Джозефом Маккарти? Но была еще и трагедия корейской войны, когда Соединенные Штаты, этот гигант, отличающийся наивностью ребенка, после ста шестидесяти лет неуязвимости получили горький урок – убедились в том, что бессмысленно вести войну за дело, обреченное на поражение, бессмысленно сражаться с ветряными мельницами. А затем последовали мирные годы, когда Айк спокойно просидел восемь лет в Белом доме… Теперь все это в прошлом.

Мара никогда не забудет тот знаменательный день – она сидела на поле Мемориального стадиона в Лос-Анджелесе и, затаив дыхание, слушала, как подсчитывают голоса… Их подсчитывали штат за штатом, а потом объявили:

– Тысяча пятьсот двадцать один голос отдан за Джона Фицджеральда Кеннеди. Он выдвинут кандидатом на пост президента Соединенных Штатов от демократической партии…

Это сообщение привело Мару в состояние экстаза, сопоставимого только с чувственным наслаждением. Она улыбнулась и прикрыла глаза: казалось, в голове заиграл целый оркестр – слышался звон цимбал, слышался рокот барабанов, слышалась музыка небесных струн, и все эти волшебные звуки сливались в удивительную симфонию. Вот-вот должен был взмыть занавес перед финальной сценой: после двадцати лет безнадежности в конце туннеля засиял свет, подобный свету яркой звезды.

Прекрасная Америка стояла на пороге новой эры, сулившей гармонию и дружбу со всеми народами, сулившей процветание, о котором мечтали когда-то отцы-основатели, поставившие свои подписи под Декларацией независимости.

Мара отбросила одеяло и спрыгнула с огромной кровати, которую один из ее любовников, увидев впервые, сравнил с панельной доской в кабине «Боинга-707».

И это не было преувеличением: четыре ряда кнопок в изголовье, циферблаты, рычаги, выключатели плюс миниатюрная панель с переключателями телефонных линий; с кровати также осуществлялся контроль за проигрывателем довольно сложной системы и радиоприемником. Кроме того, имелись пять телевизоров, вмонтированных в широкую настенную полку в дальнем конце комнаты, и кинопроектор, установленный позади кровати. Зеленая ручка напомнила ту, что Мара видела в кабинах для голосования. Ручка приводила в движение скользящую перегородку, за которой находился бар, оснащенный всем необходимым – вплоть до машинки для колки льда.

Мара задумчиво положила ладонь на эту ручку и осторожно погладила гладкую пластиковую поверхность. Через несколько часов она войдет в будку для голосования и отдаст свой голос за Джонни и остальных демократов. Она нисколько не сомневалась в исходе выборов. Когда будет произведен окончательный подсчет голосов, Джон Фицджеральд Кеннеди станет тридцать пятым президентом Соединенных Штатов.

И тут – словно для того чтобы умерить ликование по поводу неминуемой победы Джонни – в душу закралась несопоставимая горечь, и сердце сжалось от боли: вдруг Мара особенно остро ощутила свою личную потерю. Теперь навеки ушла восхитительная и незабываемая идиллия, когда-то разделяемая с возлюбленным. Никогда уже не испытает она того наслаждения, что дарили прикосновения его рук к ее трепетной плоти, живо отзывавшейся на ласки, никогда не насладится его мускулистым и прекрасным телом.

Рука Мары судорожно сжала пластиковую ручку. Она стиснула зубы, и из горла ее вырвался не то вздох, не то короткий стон. Мара вздрогнула – и тут же нервно рассмеялась. Затем встряхнулась, точно собака, выбравшаяся из воды.

Мара Роджерс Тэйт прежде всего была реалисткой и считала прагматизм своей жизненной философией. Никто не может рассчитывать на постоянный выигрыш, никто не может надеяться на то, что брошенные кости покажут самое большое число, – ничто не длится вечно.

– Задай им жару, Джонни, – пробормотала она и, обнаженная, зашлепала по полу босыми ногами, направляясь в ванную.

Мара была типичной представительницей семейства Тэйтов, представительницей третьего поколения нищих англо-валлийских эмигрантов – они приплыли из Европы четвертым классом на торговом судне и сошли на берег в нью-йоркском порту на острове Эллис в один из хмурых апрельских дней 1876 года. Семья эта состояла из Дрю и Гвен и их потомства – Эмлина, Аллана, Джилберта, Дилана и Мары (Мары Первой).

Получив разрешение на проживание в Соединенных Штатах, Дрю вложил все семейные сбережения в две повозки и лошадей, и семья двинулась на запад, в Аризону. Дрю очень торопился, уже несколько лет им владела навязчивая мысль – с тех пор, как он прочел заметку в «Кардифф геральд». В заметке сообщалось о нехватке опытных шахтеров на серебряных, золотых и медных рудниках бесплодной Аризоны.

– Эти неженки не переносят жары, – говорил Дрю своим сыновьям, следовавшим по стопам отца и работавшим на угольных шахтах Кардиффа по семейной традиции Тэйтов, не прерывавшейся на протяжении многих поколений. – Но мы можем их кое-чему научить, если речь идет о горном деле. По сравнению с нашим адом, с нашими валлийскими угольными копями, где мы работаем семь дней в неделю по двенадцать часов в день, Аризона покажется нам раем, уик-эндом на Брайтон-Бич, где только и дел, что разгребать песок.

В один из зимних дней 1876 года глава семьи заявил:

– Я купил билеты в Америку. Мы отплываем весной.

Дрю подхватил тринадцатилетнюю Мару, усадил себе на колени и прижал к груди.

– Моя милая, а ты что об этом думаешь? Все еще ждешь с нетерпением, когда мы отправимся в Америку?

Внешне тоненькая и хрупкая, Мара была ловкой и сильной. Ее густые черные волосы, ниспадавшие до самой талии, обрамляли овальное лицо с безупречно чистой смуглой кожей. Огромные темные глаза девочки горели особенно ярко, когда она была возбуждена, как в эти минуты.

– Не могу дождаться, папочка. Жду с того самого дня, как ты впервые заговорил об Америке. Я перечитала все, что могла достать о Соединенных Штатах, особенно об Аризоне. Ты знаешь, что она была открыта испанским священником в 1539 году? А на следующий год другой священник оказался первым белым человеком, увидевшим Большой каньон.

– Большой каньон? – Отец смутился.

– Это одно из величайших чудес света. Он глубиной в милю и шириной в четырнадцать миль, а длина его – двести миль. Можешь себе представить такое ущелье?

Все с интересом слушали рассказ девочки об истории страны, которой суждено было стать их новой родиной.

– Первые настоящие шахты появились в Аризоне в 1854 году, когда один военный, капитан, набрел на богатые залежи серебряной и медной руды…

Дрю Тэйт с широко раскрытыми глазами, полными изумления, слушал свою юную дочь. Девочка, как выяснилось, прекрасно изучила историю Аризоны, изучила во всех подробностях, так что не зря отец гордился Марой. Ночью, лежа в постели, он говорил жене:

– У этого ребенка в голове больше мозгов, чем у всех остальных наших детей, вместе взятых. – Дрю криво усмехнулся и добавил: – Больше, даже если к ним еще и нас с тобой прибавить.

Перед тем как войти в ванную, Мара Третья обратила взгляд к портрету своей бабушки, писанному маслом и висевшему напротив ее кровати. Частенько по ночам, когда ее мучила бессонница, когда мозг ее работал точно капризный и своевольный компьютер, ежедневно впитывающий огромный объем информации – она являлась одним из совладельцев международной финансовой империи, ворочавшей многими миллиардами долларов, – Мара зажигала свет и всматривалась в лицо своей бабушки Мары Первой, всматривалась так, будто искала моральной поддержки, рассчитывала получить совет.

Мара рассказывала о своих проблемах, а старая женщина, казалось, слушала ее с выражением понимания и глубокого интереса, и Маре чудилось, что глаза на портрете оживают; бабушка очень редко разочаровывала внучку.

«Ну это и не проблема вовсе, моя девочка. Предложи им только побольше денег, дай гарантии, подпиши долговые обязательства. Неужто они откажутся от такого предложения?»

Подобный ответ мог вызвать у молодой женщины разве что тихий смех. «О, бабушка, и как это мне самой не пришло в голову?»

«Рано или поздно пришло бы, детка».

И Мара Третья готова была поклясться, что бабушка при этом подмигивала ей.

В этом имени – Мара Третья – не было ничего искусственного. Бабушка носила свой титул так же, как мать, Мара Вторая, носила свой, предпочитая называться Тэйт – Мара Юинг Тэйт.

«Тэйт есть Тэйт есть Тэйт», – как сказала бы Гертруда Стайн, заметила про себя Мара, вставая под душ и поворачивая золотые краны. Не прошло и пяти минут – столь тривиальным нуждам Мара посвящала минимум времени, – как она уже вышла из-под струи воды и завернулась в широкое махровое полотенце. Протерла уголком полотенца запотевшее зеркало в человеческий рост, вмонтированное в дверь, и оглядела себя. Это была вдумчивая и объективная оценка: высокий патрицианский лоб, высокие скулы, под ними – чуть впалые щеки, обтянутые все еще безупречной кожей, тонкий орлиный нос с изящным вырезом ноздрей и широко расставленные серо-голубые глаза, кристально ясные, хотя она и работала у себя в офисе до четырех утра. Мара провела по шее тыльной стороной ладони – кожа под подбородком не провисала, а в густых и длинных черных волосах, влажных после душа, не было ни одной седой пряди.

За этим последовало продолжение утреннего ритуала. Отбросив полотенце, Мара критически осмотрела свое тело: сначала – стоя лицом к зеркалу, потом – повернувшись боком, наконец, изогнувшись, она ухитрилась взглянуть на себя и со спины. Все было в норме – плоский живот, крепкие ягодицы и ни малейших признаков целлюлита на округлых бедрах. Приподняв ладонями груди, Мара, однако, нахмурилась.

«Похоже, моя девочка, грудь у тебя слегка обвисает», – сказала она себе.

Резким движением открыв аптечку, Мара извлекла из нее зубную щетку. Приподняв левую грудь, она подставила щетку под грушевидный холмик и отпустила грудь. К ее удовлетворению, щетка упала на кафельный пол. Если бы мышечный тонус грудной ткани обнаружил хоть малейшие признаки увядания, грудь придавила бы щетку.

Мара повторила эту операцию с правой грудью – результат оказался таким же. Улыбнувшись, она водворила щетку на место. Затем взяла полотенце, вытерлась и обмотала полотенце вокруг головы на манер тюрбана, после чего сунула ноги в красные бархатные шлепанцы и проследовала обратно в спальню. Надавив на скользящие дверцы тридцатифутового шкафа-купе, Мара оглядела свои бесчисленные туалеты и выбрала платье – бархатное, свободного покроя, отделанное цветастой каймой. Перехватив талию широким поясом, она вышла из спальни.

Когда Мара Роджерс Тэйт бывала в Нью-Йорке, где проводила добрых полгода, она жила в просторном восьмикомнатном сдвоенном пентхаусе с видом на Центральный парк. Жилище это окаймляли два патио, превращенные в зимний сад с разнообразными экзотическими растениями и кустарниками, в основном вывезенными из Аризоны. Был там кактус сагутаро – гротескная карикатура на человеческую фигуру, – покрытый бесчисленными складками и острыми шипами; уродливость этого растения отчасти компенсировалась белыми бутонами и пухлыми красными плодами. Росло в саду и множество других растений – столетники, колючие маки, пустынная марипоза, вербена, ноготки, вьющиеся растения с синими цветами, лиловые ломоносы, золотистая коломбина; был также участок, где высадили массу крошечных растеньиц, разглядеть которые удалось бы только сквозь сильную линзу, склонившись к самой земле. Скользящие стеклянные двери, выходившие в сад, теперь были закрыты – чтобы не впустить в дом ноябрьский шквальный ветер, яростно набрасывавшийся на верхние этажи башни, где помещалась квартира.

Напевая себе под нос песню победы, посвященную Кеннеди, Мара направилась к бару, встроенному в стену гостиной. Нажала на кнопку в панели красного дерева, и панель бесшумно отъехала в сторону. Этот бар мог бы поспорить вместимостью и ассортиментом напитков с барами лучших кафе и ресторанов Нью-Йорка. За спиной Мары раздался суровый голос:

– До завтрака, солнышко?! Только через мой труп!

Мара с улыбкой обернулась. Перед ней стояла Франсина Уоткинс, хорошенькая и стройная темнокожая женщина, совмещавшая обязанности ее личной горничной и компаньонки. На Франсине был сшитый на заказ серый бархатный костюм – бархат как бы смягчал строгость покроя.

– Я думала, что могу позволить себе выпить шампанского с апельсиновым соком. Ну, ты понимаешь… чтобы отпраздновать это событие.

Франсина заворчала:

– Пока что он еще не избран. Лучше бы тебе поостеречься, чтобы не сглазить.

Мара рассмеялась:

– О, помяни мое слово, его изберут! Ты ведь знаешь, интуиция никогда меня не подводит.

Темнокожая женщина в смущении отвела глаза. Мара сказала правду – она обладала даром предвидения, несвойственным простым смертным. Слово «простым» Франсина мысленно заключила в кавычки. Поверенный Мары, иногда, по случаю, становившийся ее любовником, не раз заявлял, что этот дар предвидения – довольно редкий случай экстрасенсорного восприятия, которое в просторечии называется вторым зрением. На Ямайке же, откуда происходили родители Франсины, это называлось вуду.

– Звонила мисс Касл, но я сказала, что ты велела не беспокоить тебя.

Джин Касл была первой помощницей Мары и вице-президентом «Тэйт интернэшнл индастриз».

– Звонил еще кто-нибудь? Сара звонила?

Сара Коэн являлась исполнительным секретарем Мары и совершенным Пятницей женского пола.

– А она еще жива? Шучу! Звонила раз пять. Говорит, есть не менее десяти вопросов, по которым следует принять неотложные решения, а она не может сделать это без тебя. Видите ли, она не может! – воскликнула Франсина. И тотчас же перешла на свой обычный, принятый между ними тон, как бы имитируя дядю Тома. – Так маленькая мисси готова позавтракать? Хильда как раз приготовила для тебя вкусненький завтрак. Там всего понемножку – овсянка, кукурузный хлеб и жареная грудинка.

– Господи! Скажи Хильде, что я съем два яйца с тоненькими тостами и выпью черного кофе. Но сначала выпью своего апельсинового сока с шампанским.

И она потянулась к бутылке с этикеткой «Дом Периньон», с вечера поставленной охлаждаться в ведерко со льдом. Передала шампанское Франсине.

– Скажи Хильде, чтобы не спешила накрывать к завтраку, пока я не скажу. Мистер О’Тул появился?

– Работает в кабинете с восьми часов.

Мара покачала головой:

– Он спал часа три от силы. Мы задержались почти до четырех, проверяли отчетность.

Льюис О’Тул был главным бухгалтером компании и в настоящее время – возлюбленным Мары.

Мара направилась через холл к своему кабинету, и Франсина окликнула ее:

– Не задерживайся, солнышко. Хильда хочет поехать на рынок пораньше, и я собираюсь отправиться вместе с ней. Мне кое-что понадобится в аптеке. Что-нибудь купить для тебя?

– Нет, спасибо. И скажи Хильде – пусть не беспокоится о моем завтраке. Вы с ней можете заниматься своими делами. Я сама что-нибудь придумаю, когда поговорю с Льюисом.

Кабинет в апартаментах Мары походил на зал заседаний совета директоров компании. В центре помещался длинный полированный стол красного дерева, с каждой стороны которого стояло по четыре стула. Во главе стола стоял один стул – он приковывал к себе внимание, и все остальное по сравнению с ним казалось неприметным и незначительным. Неприметным казался и письменный стол у панорамного окна, даже кирпичный камин у стены.

Льюис О’Тул сидел во главе стола, и Мара видела только его кудрявые рыжие волосы – Льюис низко склонился над папкой, над одной из многих, в беспорядке разбросанных по столу.

– Доброе утро, дорогой.

Льюис поднял глаза, с явной неохотой оторвавшись от работы. Его глаза моргнули за линзами очков, казалось, он не сразу узнал стоявшую перед ним женщину.

– О, Мара… – сказал он наконец. – Который час?

– Почти одиннадцать.

Она мысленно отметила, что волосы его всклокочены, что на нем спортивные штаны и несвежая рубашка.

– Тебе бы не мешало принять душ, побриться и переодеться. Перед тем как мы поедем в офис, я хотела бы сделать остановку и проголосовать. Хочу позвонить Джеку и сказать ему, что мы в «Т.И.И.» все болеем за него, просто места себе не находим.

– Говорите только от своего имени, мисс Тэйт.

Льюис поднялся и потянулся – высокий, худощавый, жилистый; его глубоко посаженные синие ирландские глаза подчеркивали мужественность и чувственность черт.

– Знаю, что ты никогда не любил Джека Кеннеди, но не станешь же ты отрицать, что он на несколько голов выше этого хорька Никсона.

– Не стану, – кивнул Льюис. – Просто меня бесит, что ты все еще сохнешь по этому парню.

Она рассмеялась, показав белые зубы, которые можно было бы счесть совершенными, если бы не крошечная щербинка между передними верхними резцами. Отец Мары хотел исправить эту ошибку природы, когда она была еще ребенком, хотел прибегнуть к помощи стоматолога, но девочка решительно воспротивилась.

– Мне так нравится, – сказала она отцу. – Это делает меня непохожей на других.

Мара и в самом деле не походила на девочек со скобами, выправляющими зубы, – улыбки у них у всех казались одинаковыми.

– Когда я улыбаюсь, люди сразу видят в моей улыбке искренность и силу характера, – поясняла Мара.

И она была права. Мужчины с ума сходили от ее озорной, как у эльфа, улыбки, а женщины завидовали этой неповторимости.

– Я по нему сохну? Какой ты смешной, Льюис! По-моему, лелеять давно угасшее чувство – бессмысленная трата времени, своего рода мастурбация, мазохизм, если хочешь.

Он почесал в затылке и ухмыльнулся:

– Вот уж не думал, что мастурбацию можно назвать проявлением мазохизма. Но раз уж мы об этом заговорили, могу сказать: в юности я не на шутку опасался того, что на ладонях у меня вырастут волосы, а мошонка облысеет и сморщится.

Мара хмыкнула и подошла к нему вплотную. Рука ее скользнула под его пропотевшую рубашку и коснулась груди.

– Бедный ягненочек! Как скверно, что я тогда тебя не знала. Мы бы вместе сыграли в доктора и пациента и быстро бы избавили тебя от твоих завихрений на сексуальной почве.

Она улыбнулась, окинув взглядом его штаны, плотно облегавшие бедра.

– Позволю себе заметить, что я никогда не была девушкой «на мгновение», а сейчас – тем более.

Ее рука спустилась под резинку его штанов.

Льюис судорожно вздохнул, мускулы на его животе напряглись, а по всему телу пробежала дрожь.

– Ах ты… разнузданная бабенка!

– А ты сексуально озабоченный тип!

– Неужто ты хочешь заняться этим прямо здесь, на письменном столе?

– По правде говоря, не особенно. К тому же нас ждет вполне удобная кровать.

– А как насчет Франсины и Хильды?

– Они отправились за покупками. Давай не будем искать отговорок. Прошлой ночью ты вел себя так, будто тебя чем-то опоили. Ты разочаровал меня. Если не проявишь энтузиазма сейчас, можешь считать себя уволенным.

– Слушаюсь, мэм, мисс Тэйт.

Льюис потянул за концы ее завязанного бантом пояса, и халат распахнулся. Его большие руки прикрыли ее груди, и он наклонился, чтобы поцеловать ее в губы.

Мара обвила руками его шею и прижалась к нему всем телом.

– Давай не будем терять время попусту, – прошептала она. – Не могу больше ждать… Нет!

Его рука скользнула по ее животу, затем – еще ниже. Она тяжело перевела дух.

– Хочешь, чтобы я все сделала тут же, сейчас? Хочешь, чтобы я испачкала свои штанишки?

О’Тул рассмеялся:

– Что-то я не заметил никаких штанишек.

Мара схватила его за руку и вытащила из кабинета. Потом потащила через холл в спальню. Там она сбросила с себя халат и томно раскинулась на огромной кровати. Сгорая от нетерпения, она жадными глазами смотрела, как Льюис раздевается.

Когда Мару охватывало возбуждение, ее глаза становились ярко-синими. Вид же отвердевшей мужской плоти Льюиса всегда возбуждал ее. Она потянулась к нему обеими руками, а он опустился на колени, напевая песенку Гершвина «Дай мне, дай мне, дай мне то, чего я так желаю, потому что, как я знаю, ты целуешь как никто…» Потом эта песенка сменилась экспромтом, полным непристойностей, а Мара вторым голосом присоединилась к нему.

Он осыпал поцелуями ее правую грудь, захватив сосок губами так, как она любила и как ее партнеры имели обыкновение возбуждать ее, приступая к любовным играм. Почему-то Мара острее чувствовала наслаждение, когда ласкали ее правую грудь.

Она поглаживала его твердеющую мужскую плоть кончиками пальцев и легонько сжимала ее, еще более возбуждая Льюиса. Ее лоно увлажнилось, и она с нетерпением в голосе пробормотала:

– Ну, Льюис, дорогой, я не могу больше ждать ни минуты.

Он медленно вошел в нее, погружаясь в ее горячую и влажную бархатистую плоть, и она содрогнулась всем телом. Их тела задвигались в пламенном танце любви, и танец этот с каждой секундой становился все быстрее.

Мара часто размышляла о сексе. В сущности, в этом акте мозг не участвовал – чисто животная страсть, постоянно отрицавшая все приобретения цивилизации и культуры. Но даже в момент высочайшего наслаждения какая-то частица ее «я» существовала отдельно от задыхающейся в конвульсиях страсти женщины, распростертой на постели, и она, эта частица, становилась сторонним наблюдателем старого как мир примитивного ритуала, необходимого для воспроизводства. Ведь чем был секс изначально? Универсальным механизмом, изобретенным природой для сохранения биологических видов.

Мару часто посещало видение: ее душа – или то, что делает личность уникальной, неповторимой и драгоценной, – будто бы совершала путешествие во времени и оказывалась заключенной в теле уродливой обезьяноподобной самки, распростертой на ложе из шкур на каменистом полу пещеры, и над ней возвышался готовый овладеть ею самец-неандерталец, ее партнер. Их совокупление скорее походило на битву полов и сопровождалось ударами, укусами и рычанием.

«Не так уж мы не похожи», – думала Мара в то время, как ее зубы вонзались в плечо О’Тула.

– Господи! Да ведь чертовски больно! – пожаловался Льюис, когда с любовными объятиями было покончено. Он потер место укуса на плече, еще хранившее явственный отпечаток зубов.

– Мои дикарские инстинкты иногда берут верх, – усмехнулась Мара. – Зажги-ка мне сигарету.

Он потянулся к полке у изголовья кровати, взял две сигареты из лакированной шкатулки, раскурил их и передал одну Маре.

Она откинулась на подушки и скрестила ноги.

– Ты первый пойдешь под душ?

– Лучше я приму душ в своей ванной. Франсина и Хильда могут вернуться раньше, чем мы ожидаем.

Мара рассмеялась:

– И ты полагаешь, они не подозревают, что мы с тобой изображаем зверя о двух спинах?

– Разумеется, они все знают, но я все же предпочитаю проявлять скромность.

– Не можешь распроститься со своими североирландскими пуританскими принципами, да?

– Пожалуй, да, – ответил Льюис, и вид у него при этом был довольно глуповатый.

Тут зазвонил телефон у изголовья постели и замигала одна из дюжины лампочек на панели над аппаратами.

Мара нахмурилась.

– Красный телефон. Это моя персональная линия.

Она села на постели, протянула руку и нажала сразу на две кнопки: одну – чтобы переключиться на красный телефон, а другую – чтобы усилить звук.

– Мара Тэйт слушает.

– Доброе утро, мисс Тэйт, – послышался женский голос. – С вами хочет поговорить мистер Джозеф Кеннеди.

– Буду счастлива поговорить с мистером Кеннеди, – оживилась Мара.

После короткой паузы раздался мужской голос:

– Как ты, Мара?

– Великолепно. И думаю, я могу не спрашивать тебя, как ты. Сегодня великий день. Я просто на седьмом небе.

– Ощущаешь это как свою личную победу? – спросил Джозеф с иронией в голосе.

– Само собой.

– У меня такое же ощущение.

Ей показалось, что собеседник чем-то озабочен.

– По правде говоря, я звоню не из-за Джека. Хочу поговорить о твоем кузене Шоне.

– О Шоне? – спросила она и бросила тревожный взгляд на О’Тула.

У Льюиса был озадаченный вид.

– Черт возьми! – пробормотал он вполголоса. – Держу пари, что речь идет о коппертонском деле.

Внезапно Джо Кеннеди насторожился:

– Там кто-то есть с тобой, Мара?

– Да… Льюис О’Тул.

– О!.. Прекрасный человек. Привет, Льюис. Как ты?

– Отлично, сэр. А вы?

– Теперь, когда эта ночь миновала, значительно лучше.

– Не стоило волноваться. Ведь Мара ручалась за победу Джека на выборах.

Мужчины одновременно рассмеялись, но О’Тул тотчас же помрачнел.

– Что там случилось с Шоном Тэйтом?

– Речь о «Коппертон куквэйр».

– Этого я и опасался.

«Коппертон куквэйр», компания, подконтрольная «Тэйт интернэшнл индастриз», производила высококачественную и дорогую медную посуду и всевозможную кухонную технику, а Шон Тэйт являлся президентом этой компании.

Кеннеди испустил глубокий вздох.

– Мне очень неприятно портить тебе настроение с утра, Мара, но на мне лежит тяжкая ответственность… Дело в том, что до конца недели Комиссия по безопасности должна возбудить процесс против «Т.И.И.», а ответчиками в этом процессе будете вы с Шоном и Харви Сэйер.

– И на каком основании, Джо?

– Главное обвинение заключается в том, что вы трое якобы вложили в фонды «Коппертон» более пяти миллионов долларов, использовав при этом не вполне честно нажитые средства, прибегнув ко всевозможным махинациям и взаимодействию с сомнительными компаниями. И комиссия обратится к суду с просьбой назначить лицо, которому будет передана «Коппертон куквэйр».

– Все это сплошной абсурд, – с раздражением бросила Мара. – Почему в последние дни мы с Льюисом корпели над отчетными книгами «Т.И.И.»? Да потому что произвели полную инвентаризацию. Пять миллионов долларов! Как бы не так! Недурно было бы их заграбастать и припрятать в чулок.

О’Тул вздрогнул.

– Мара! Я еще не покончил с отчетностью «Коппертон», но там есть замечания Стивенса, сотрудники которого произвели предварительную аудиторскую проверку. Это дело требует огромного внимания и точности. Я как раз в него вникал, когда ты…

Он запнулся, сообразив, что Джо Кеннеди слышит каждое его слово.

Подмигнув Льюису, Мара положила руку ему на бедро и принялась поглаживать его с плотоядным видом.

– Джо, – сказала она, – я благодарна тебе за то, что ты дал мне знать заранее о грозящих нам неприятностях. Но у нас нет причин опасаться чего-то серьезного. Просто дело это будет хлопотным. Подобная реклама еще никому не приносила пользы, за исключением актеров и политиков. Кстати о политиках. Не просматривается ли за всем этим доброжелательная рука сенатора Мэннинга? Не он ли натравил Комиссию по безопасности на «Т.И.И.»?

Марк Мэннинг являлся председателем сенатской комиссии, созданной Комитетом по обеспечению безопасности предпринимательства. Комиссия, словно сторожевой пес, неусыпно следила за состоянием дел в большом бизнесе. К тому же она была вправе рекомендовать Департаменту юстиции пресекать любые выявленные нарушения федеральных законов.

– В этом нет ни малейшего сомнения, Мара. Мэннинги и Тэйты всегда были соперниками, с тех самых пор, как в Аризоне и Монтане обнаружили залежи меди.

Мара прикусила нижнюю губу и кивнула. Хотя в соперничестве из-за меди, развернувшемся в пятидесятые годы, «Т.И.И.» в конце концов захватила контроль над «Мэннинг Монтана лимитед», Мэннинги все еще оставались едва ли не самой богатой и влиятельной семьей в стране. И разумеется, они считали Тэйтов своими врагами.

– Ты дала Марку от ворот поворот еще в те времена, когда он был молодым денди и вращался в гарвардском светском обществе. И это тоже нисколько не расположило его в пользу Тэйтов, – проговорил Кеннеди вполголоса.

Мара скорчила гримаску.

– Марк всегда был сукин… – Она тотчас же взяла себя в руки и закончила: – Он был ханжой и педантом и таким остался.

– Ты права, Мара. Он и в самом деле сукин сын, и нечего стесняться резких выражений. Так вот, послушай, дорогая… До ленча мне еще предстоит сделать добрую дюжину звонков, и потому пора давать отбой. Может, мы позвоним тебе сегодня вечером, после того, как результаты выборов станут известны. – Немного помолчав, он решительно добавил: – Конечно, ты будешь желанной гостьей на семейных торжествах и…

– Благодарю, Джо, – перебила Мара, и в ее голосе прозвучало раздражение. – Не думаю, что это было бы правильно. Лучше ты позвонишь мне, и мы выпьем шампанского по этому случаю и чокнемся по телефону.

– Как скажешь, дорогая. Пока. Желаю тебе не сплоховать в столкновении с Комиссией по безопасности.

– Постараюсь. Еще раз благодарю тебя, Джо. Ты чертовски славный малый.

– А ты чертовски славная женщина.

– Спасибо, всего наилучшего.

Мара нажала на переключатель, и связь прервалась. Потом, закурив новую сигарету, она откинулась на подушки и долго лежала в глубоком раздумье.

– Льюис, что ты там говорил насчет отчетных книг «Коппертон куквэйр»?

– Предпочел бы отложить этот разговор до середины дня, пока не переварю всю информацию и пока у меня не будет полной и ясной картины дела.

– Прекрасно. А пока что…

Мара повернулась и пробежала пальцами по ряду кнопок на панели, представлявшей собой три дюжины телефонных номеров ее деловых партнеров и помощников, а также друзей, внесенных в компьютер. Она нашла домашний телефон Шона Тэйта во Флориде и нажала на соответствующую кнопку.

Ответила горничная. Потом послышался медоточивый голос Барбары, жены Шона:

– Ах, Мара, дорогая! Какой приятный сюрприз! Не говори мне – я угадаю. Ты собираешься приехать к нам.

– Не в этот раз, Барбара, – последовал суховатый ответ.

«Ах ты, лживая сука! Мы же ненавидим друг друга, и обе прекрасно это знаем!»

– Барбара, Шон дома? У меня к нему неотложное дело.

– К сожалению, нет. Он поднялся с рассветом, чтобы поиграть в гольф, и я не рассчитываю увидеть его раньше шести часов.

Следующая фраза Мары прозвучала как пулеметная очередь – она отчеканивала каждое слово:

– Ты сейчас же сядешь к телефону и доберешься до его пейджера! Скажи ему, чтобы немедленно поднял свой зад, доставил его домой и немедленно же начал упаковывать вещи. Он мне нужен здесь, в Нью-Йорке, в моем офисе, не позже шести вечера!

– О, я не смогу этого сделать! Он будет в ярости! – Голос Барбары звучал все пронзительнее и пронзительнее.

– Он будет в еще большей ярости, если окажется безработным. Я серьезна, Барбара, как никогда. Запомни: он должен быть в Нью-Йорке в шесть!

Она дала отбой.

О’Тул улыбнулся:

– Ты никогда не стесняешься в выражениях, верно?

– У меня очень скверные предчувствия насчет «Коппертон» и всего, что с ней связано. Ты знаешь первый закон Мерфи?

– «Все, что может случиться скверного, случится».

– А уж если там замешан Шон, то можно ждать очень больших неприятностей. Если в дело замешан он и этот его горлопан вице-президент Харви Сэйер. Они мне напоминают парочку пиратов. Все, что им требуется для полной картины, – это черные прочные канаты и пистолеты с перламутровыми рукоятками.

Она покачала головой.

– Я ведь предупреждала Шона, когда выручила его из этой заварухи с производством игрушек. Я сказала: если когда-нибудь снова поймаю тебя на нечестной игре, ты навсегда распростишься с работой, братец, и никогда больше не проси у меня рекомендательных писем!

О’Тул скорчил мину:

– Я все как-то забываю, что он твой родственник. А кем он тебе приходится – двоюродным, троюродным?

– Никогда не интересовалась такими мелочами. Господи, за что мне такой родственник? Пойдем, любовничек. Надевай штаны и отправляйся домой. Нам предстоит трудный день.

 

Глава 2

Здание, воздвигнутое Дрю Тэйтом на Третьей авеню, было шестидесятиэтажным гигантом, восемь этажей которого занимала «Т.И.И.» и подконтрольные ей фирмы.

Свидание Мары с ее кузеном Шоном Тэйтом состоялось в зале, предназначенном для заседаний исполнительных директоров.

При встрече присутствовали: Льюис О’Тул, Роберт Хантер, глава юридической службы «Т.И.И.», Джин Касл, Уэнделл Холмс, президент «Т.И.И.» и второе после Мары лицо в компании, и Сара Коэн, которая вела протокол совещания на пишущей машинке, снабженной приспособлением для стенографической записи.

Женщины, которых Мара держала в штате, отличались схожестью своих физических и интеллектуальных данных. Все они были привлекательными, но вовсе не хорошенькими и не тоненькими, скорее даже ширококостными, и все одевались модно и дорого, но без вычурности и показухи. У Джин были коротко подстриженные соломенные волосы и веснушки. Сара была брюнеткой с оливково-смуглой кожей, и Мара лишь одного не одобряла в ее внешности – ей не нравился короткий вздернутый носик Сары, результат пластической операции. Этот нос совершенно не шел к остальным чертам ее лица, ведь, как известно, подобного рода усовершенствования не идут на пользу, потому что придают облику нечто искусственное.

На Маре был ярко-синий в белую полоску вязаный костюм с жакетом без рукавов и плиссированной юбкой букле. Этот изысканнейший из своих туалетов Мара надела с определенным расчетом – он придавал ей начальственный вид, ничуть не умаляя женственности.

Совещание продолжалось уже пятнадцать минут, когда неожиданно прибыл Харви Сэйер. Он обильно потел, и от него исходил запах виски.

– Прошу прощения за опоздание, – извинился он. – Пробки из-за этого дела с Кеннеди. Да еще и вылет из Блумингтона отложили.

В Блумингтоне, в штате Иллинойс, находилась фабрика «Коппертон куквэйр».

Мара не скрывала своего презрения к Сэйеру. Когда «Т.И.И.» взяла под контроль фабрику, она хотела уволить Сэйера, но Шон настоял, чтобы его оставили, убедил Мару в том, что Сэйер прекрасно знает дело, что без него не обойтись. Теперь же Мара очень жалела, что проявила мягкотелость.

Служащие «Коппертон куквэйр» за глаза называли Шона и Харви неразлучными Маттом и Джефом. Они и в самом деле походили на этих двух комиков. Шон был крупным полным мужчиной с вьющимися рыжими волосами и водянистыми голубыми глазами, а Сэйер – маленьким, живым, подвижным. Волосы у Сэйера были тоже рыжеватые, но глаза – маленькие, как бусинки, и черные. К тому же обоих отличало сходство вкусов и привычек; самым же неприятным в их поведении Мара находила манеру часто и оглушительно смеяться. Она воспринимала это как проявление неуверенности, порождаемой чувством вины.

«Шон не переставал бы смеяться, даже всадив тебе пулю в брюхо» – так определила Мара эту смешливость.

В тот вечер ей предстояло в полной мере насладиться этой искусственной веселостью.

– Не повторить ли нам ради Харви все то, что мы только что обсуждали? – с усталым видом проговорил Уэнделл Холмс.

– Не стоит, – возразил Харви, махнув рукой. – Это утверждение – нелепость. Шон поставил меня в известность о том, что происходит.

И Харви с Шоном разразились громким смехом, похожим на блеяние. Оба старались вести себя как незаслуженно обиженные люди и демонстрировали дерзкое безразличие ко всему, хотя было очевидно: они ужасно напуганы. Сэйер извлек из золотого портсигара сигарету, сунул ее в рот, но не зажег – руки его сильно дрожали, и он не решался закурить.

Злорадно сверкнув глазами, Холмс перегнулся через стол и щелкнул своей зажигалкой под самым носом Сэйера.

– Позвольте мне, Харви…

– Пусть они предъявят нам обвинение, – с воинственным видом заявил Шон. – Суд не возбудит дела. – Он хлопнул своей мясистой ручищей по стопке гроссбухов, громоздившихся на столе перед О’Тулом. – Наши регистрационные книги и другие документы безупречны. Комиссия ни черта не сможет доказать!

Мара не сводила с кузена ледяного взгляда. Верный себе, Шон Тэйт всегда громогласно заявлял о своей невиновности, даже если вина его была очевидной.

– Шон прав в одном отношении, – заговорил О’Тул. – Баланс в отчетных книгах соблюден самым аккуратным образом, комар носа не подточит.

– Вот видите! – с торжеством бросил Шон, и они с Сэйером снова громко рассмеялись – на сей раз смеялись над абсурдностью предъявляемых им обвинений.

О’Тул пронзил их взглядом, полным презрения.

– Самым аккуратным образом, – повторил он. – В книгах по пунктам зарегистрированы действия компании, бросившей на ветер пять миллионов долларов. А ведь не прошло и шести месяцев после того, как «Т.И.И.» приобрела ее.

– Конечно, мы потратили деньги! – закричал Шон, полный праведного гнева; голос его походил на грозный рев. – Компанию пришлось полностью реорганизовать. Через год наши доходы будут такими, что держатели акций задохнутся от радости и не поверят собственным глазам.

На Мару это заявление не произвело ни малейшего впечатления. Она прикурила новую сигарету от окурка, уже обжигавшего пальцы. Мара нервничала и курила сигарету за сигаретой в течение всего совещания.

– Шон, что случилось с пятью миллионами? Как вы с Харви умудрились растранжирить такую уйму денег за столь короткое время?

– Но… послушайте же, Мара! – раздался пронзительный голос Харви. – Я решительно возражаю против подобных инсинуаций…

– Заткнитесь, Харви!

Она взяла со стола отчет, который О’Тул передал ей, и постучала по нему остро отточенным ногтем, покрытым кроваво-красным лаком.

– А куда делись девяносто тысяч долларов, которые вы якобы заплатили за услуги юридической фирме «Блендингс и Олсон»?

– Это был их честно заработанный гонорар, – заявил Сэйер.

Мара кивнула О’Тулу, давая понять, что пора пустить в ход тяжелую артиллерию.

– Дело вот в чем… Если называть вещи своими именами, мистер Сэйер, то ведь эта компания принадлежит вам, верно? Я хочу сказать, что вы просто сняли с двери вывеску со своим именем, но именно вы отдаете распоряжения Блендингсу и Олсону, – пояснил О’Тул.

Эти слова, адресованные Сэйеру, не предвещали ему ничего хорошего, и он вздрогнул и съежился – удар главного бухгалтера «Т.И.И.» достиг цели. «Мистер Сэйер» – такое обращение к нему было дурным предзнаменованием.

Он бросил на Шона полный отчаяния взгляд.

– Шон… – Казалось, Сэйер задыхается. Однако ему удалось овладеть собой, и он вновь обрел голос. – Шон, неужели ты будешь вот так сидеть здесь и слушать эти чудовищные обвинения? Меня оплевали, облили грязью, нас обоих оплевали!

– Никто не оплевывает и не оскорбляет вас, – огрызнулась Мара. – Мы от вас хотим лишь одного: чтобы вы отчитались за потраченные вами девяносто тысяч долларов. Это огромная сумма за мелкую консультацию юриста. И как мне кажется, консультация пока что не пошла вам на пользу.

– И это всего лишь вершина айсберга, – добавил О’Тул. Пошуршав бумагами, он достал желтый лист. – По чистой случайности в тот самый день, когда чек на девяносто тысяч долларов был выдан фирме Блендингса и Олсона, они перевели пятьдесят тысяч на счет Сэйера, а уже эту сумму по-братски поделили Харви с Шоном.

– Чистая фальсификация! – завопил Шон, и его физиономия побагровела. – Эти деньги были возвращением личной ссуды, полученной в свое время Джоном Блендингсом от нас с Харви. Год назад мы помогли ему выпутаться из неприятностей, связанных со спекуляциями на бирже.

Губы Мары скривились в презрительной улыбке.

– Ты лжец, Шон! Да у тебя никогда за всю жизнь не было двадцати пяти тысяч, так что не разыгрывай из себя благотворителя! И насколько я помню, как раз примерно в это время ты одолжил у меня около ста тысяч, чтобы отделаться от компании, торгующей спортивными товарами.

Льюис О’Тул был мрачен, как человек, скорбящий на похоронах лучшего друга.

– Есть и еще кое-что, Мара. Я раскопал это как раз перед нашим совещанием. – Он глубоко вздохнул. – В тот самый день, когда этот чек передали Харви, в твой офис был доставлен чек на двадцать пять тысяч долларов. И этот чек был подписан Джоном Блендингсом из собственной юридической конторы.

Воцарилось напряженное молчание. Впервые в жизни Мара Тэйт утратила дар речи.

В углах рта и в глазах Шона заиграла злорадная улыбка.

– Ну и ну! Слышишь, Харви? Моя дорогая кузина мечет громы и молнии на наши головы и клевещет на нас, обвиняя в махинациях, а теперь выясняется, что и она получает мзду от Блендингса и Олсона. Теперь-то нам все стало ясно.

– Помолчи-ка, Шон! Ты отлично знаешь, что это за чек от Блендингса – то была первая выплата твоего долга в сто тысяч, которые я тебе ссудила. Блендингс и Олсон – только посредники.

– На чеке это написано? – с ядовитой усмешкой осведомился Шон.

Мара бросила взгляд на О’Тула. Тот отрицательно покачал головой:

– Там нет и намека на какую бы то ни было связь с Шоном, Мара. Если бы этот чек проходил через наши бухгалтерские документы, мы бы оприходовали его и запросили другой чек – с соответствующими пояснениями относительно его происхождения и назначения.

– Но я брала деньги со своего личного счета, – смутилась Мара. – Это была моя личная ссуда Шону.

Шон готов был плясать от радости.

– Не могу поверить, что моя гениальная кузина с ее компьютерными мозгами могла совершить столь грубую и очевидную ошибку. Право же, это невероятно. И все же такое могло произойти. И в таком случае не исключено, что между нами троими – Марой, Харви и мной – существовал сговор: мы решили набить себе карманы денежками «Коппертон куквэйр».

– Там были еще две выплаты тебе, Мара, – заметил О’Тул. – И тоже от Блендингса и Олсона.

– Это были дополнительные выплаты, погашения ссуды. Той же самой ссуды, – пробормотала Мара без всякого выражения.

О’Тул нахмурился:

– Чертовски неприятно, что эти выплаты точно совпали по времени с днями, когда происходил обмен большими суммами между «Коппертон» и упомянутой юридической фирмой. Были и другие лица и фирмы, которым поступали платежи от «Коппертон», в том числе и фирма по производству сантехники, выпускающая около пятидесяти процентов медных труб, используемых в Соединенных Штатах.

– «Пасифик лайн инкорпорейтед», – подтвердила Мара. – «Коппертон» купила компанию ровно три месяца назад. – Она поудобнее устроилась на стуле. – Я полагала, что это был творческий порыв со стороны Шона.

– Так бы оно и оказалось, если бы Шон не заплатил за компанию вдвое против ее реальной стоимости, – презрительно бросил О’Тул. – И если бы продавец не являлся братом его жены.

– Вито Москони, – проговорила Мара все тем же голосом, лишенным эмоций. – Это твой тесть организовал все дело, да, Шон? Конечно же, именно он создал условия, чтобы ты переспал с его дочерью, а потом пригрозил, что его головорезы перережут тебе глотку, если ты не сделаешь ее честной женщиной. И все это он сделал для того, чтобы проложить прямой трубопровод в финансовую империю Тэйтов, верно?

Лицо Шона приобрело пепельно-серый оттенок. Он встал и, покачиваясь из стороны в сторону, заговорил едва слышным голосом:

– Я не намерен слушать твою грязную клевету, Мара.

– Ты на этот раз совершенно прав, тебе не следует больше ничего слушать! – взорвалась Мара. – Убирайся из этого офиса и никогда больше здесь не показывайся!

Ее горький смех напоминал шорох сухого песка, просыпавшегося на крышку гроба. Она вновь заговорила:

– Если ты этого не сделаешь, я, возможно, и сама заключу сделку с Бруно Москони. Причем гораздо более выгодную, чем ты мог бы заключить с ним и Вито. Я ничуть не сомневаюсь, что за хорошую цену почтенный господин будет от души рад убрать парочку таких парней, как ты, Шон. А теперь убирайся! И прихвати с собой своего гнусного лакея!

Не сказав больше ни слова, Шон Тэйт и Харви Сэйер взяли свои шляпы, пальто и кейсы и удалились.

Долгое время в зале царило молчание – никто не решался заговорить. Наконец Мара облекла в слова мысли, одолевавшие всех присутствующих:

– На этот раз Шон нам здорово подгадил, подложил свинью, верно? Это хоть и косвенное свидетельство, но убедительное для Комиссии по безопасности, достаточное, чтобы состряпать дело. – Она обернулась к Бобу Хантеру: – Ну, Боб, сегодня ты молчалив как никогда.

Боб сидел, положив перед собой руки. Не глядя на Мару, он заговорил:

– Да что тут скажешь? И говорить-то нечего! Я хочу сказать, что все выглядит весьма скверно, в этом нет ни малейших сомнений. Но думаю, мы можем доказать, что ты была обманута Шоном и Сэйером. Черт возьми! Ведь речь идет о таком гиганте, как «Т.И.И.». Уверен, комиссия не может считать тебя лично ответственной за каждую из миллионов операций, производимых день за днем. Откровенно говоря, я ежедневно ставлю свою подпись под документами, которых в глаза не видел, и делаю это только по рекомендации сотрудников.

– И в бухгалтерском деле – то же самое, – поспешно согласился О’Тул. – Мне приходится полагаться на слово других бухгалтеров, занимающихся сложением и вычитанием. А в твоем случае просто приходится делегировать часть власти исполнительным директорам и служащим компании, например Шону. Если все, что он делает, сходится с отчетами, а на бумаге все выглядит оправданным, то нет возможности обвинить его. Руки у тебя связаны.

– Какая чушь! – Мара хлопнула ладонями по столу; она пришла в ярость от сознания собственного бессилия – то было состояние, совершенно чуждое ее деятельной натуре. – Я несу ответственность. Я первое лицо в игре, и вы все это понимаете. Я полностью увязла в этом, сами знаете… Ведь получается, что доллары текли в мой сейф.

Мара содрогнулась всем телом и поднесла руку к горлу. Теперь голос ее звучал тихо и прерывисто:

– Воды… пусть кто-нибудь даст мне воды, пожалуйста…

Она неуверенно поднялась со стула и упала бы, если бы Хантер и О’Тул с обеих сторон не поддержали ее.

– В чем дело? – с тревогой в голосе спрашивал бухгалтер. – Ты больна?

Мара попыталась ответить, но тут вся кровь отхлынула от ее лица, глаза закрылись, и она обмякла у них на руках, словно тряпичная кукла.

– Джин, санитарную машину! – закричал Хантер, близкий к панике. – Думаю, она… – Он сделал паузу и пробормотал: – Я думаю, она потеряла сознание.

 

Глава 3

Высокий и внушительный швейцар, облаченный в ливрею, недоверчиво и презрительно взирал на Макса Фидлера, морща свой длинный ирландский нос.

– Доктор Фидлер? – осведомился он наконец, и в голосе его прозвучало серьезное сомнение.

– По правде говоря, я продаю дамское белье, – ответил Фидлер доверительно, и его синие глаза весело блеснули. – Но я подумал, что необходимо обзавестись научной степенью, если хочешь попасть в ваше первоклассное заведение.

Выражение недоверия на лице швейцара усугубилось.

– Вы здесь для встречи с членом клуба? Поспешите, потому что за вашей спиной уже образовалась очередь.

– Прошу прощения, – покаялся Фидлер. – Да, я здесь обедаю с доктором Лесли Томкинсом. И я действительно доктор Фидлер.

Пока швейцар вел переговоры по телефону, Фидлер с тревогой изучал свое отражение в зеркальной стене вестибюля. Он невольно вздрогнул – ну и недотепа!

Доктор провел ладонью по волосам, сознавая, что они слишком отросли и давно нуждаются в стрижке. Потом принялся перевязывать галстук в тщетной попытке скрыть тот факт, что верхняя пуговица на рубашке отсутствует. Его синий саржевый костюм был неглаженым, но, к счастью, слишком длинные брюки скрывали белые, не первой свежести, носки.

– Доктор Томкинс ожидает вас в гриль-баре на втором этаже. Лифты справа от вас.

Фидлер почувствовал себя незваным гостем и, робко прошмыгнув по вестибюлю, ступил на мраморный пол огромного амфитеатра с высокими потолками, украшенными византийскими фресками. Затем оказался в помещении, где располагались обитые кожей столы и диванчики на восточных коврах, в ворсе которых ноги утопали по щиколотку, – все было рассчитано на то, чтобы создать атмосферу интимности в похожей на пещеру комнате. Лампы для чтения и кофейные столики дополняли обстановку. Завсегдатаи этих уютных уголков сохраняли анонимность, будто были не людьми, а сценическим реквизитом. Высокие и малорослые, худые и толстые – все они, безусловно, являлись белокожими протестантами англосаксонского происхождения; казалось, от них исходила какая-то особая, только им одним присущая энергия.

Фидлер никак не вписывался в этот университетский клуб – его нельзя было принять за члена клуба, ибо он не соответствовал сложившемуся стереотипу точно так же, как завсегдатай этого привилегированного учреждения был бы неуместен на Фултонском рыбном рынке.

Он вздохнул свободнее, оказавшись в гриль-баре на втором этаже. Здесь атмосфера была не столь обязывающей, как в остальных залах. Стены бара были обшиты панелями темного дерева; вдоль стен стояли деревянные полированные столики.

Официант в красной куртке, говоривший с едва уловимым английским акцентом, церемонно поклонился ему:

– Доктор Фидлер?

– Он самый.

– Следуйте за мной, пожалуйста.

Фидлер последовал за официантом, ощущая на себе полные холодного любопытства взгляды завсегдатаев. В последний его семестр в Гарвардской медицинской школе один из наставников как бы в шутку сказал:

– Господи, Макс! Не представляю тебя в медицине. Ты больше похож на заштатного комика.

Полное херувимоподобное лицо Фидлера преобразилось в плутовской улыбке, когда он попытался изобразить одного знаменитого комика.

– А теперь возьмем мою жену… Пожалуйста, возьмем, к примеру, мою жену! Почему это вы считаете, что я не заслуживаю уважения?

Наставник рассмеялся:

– Понял, что я имел в виду?

– Право же, мистер Флеминг, именно поэтому я специализируюсь в психиатрии. Господь свидетель, пациентам психоаналитиков не вредно посмеяться.

Заметив приближающегося Фидлера, Лес Томкинс расплылся в широкой улыбке. Он поднялся из-за стола и протянул руку.

– Макс, рад тебя видеть. Столько лет прошло!

Фидлер потряс протянутую руку, пожал плечами:

– Да не так уж и много – два-три года. Мы виделись на последнем семинаре в Майами, верно?

– Думаю, ты прав.

Томкинс постучал пальцем по своему полупустому стакану.

– Еще мартини, Бобби. А что ты пьешь, Макс?

– Как всегда, пепси.

Брови официанта вопросительно взметнулись.

– Он не шутит, Бобби. – Томкинс покачал головой. – Все еще пепси, до сих пор пепси.

– В медицинском колледже я только это и мог себе позволить. А потом привык. Многолетняя привычка…

– Как жена?

Фидлер сгорбился.

– Чуть лучше. А твоя?

Томкинс разразился оглушительным хохотом.

– Все те же шутки? Ты старый безумный сукин сын!

Какое-то время они обменивались подобными любезностями. Потом Фидлер решил, что пора расстаться с шутовским колпаком, сменив его на докторскую шапочку, более уместную при разговоре с коллегой и профессионалом.

– Так в чем дело, Лес? Ты ведь пригласил меня в этот гойский храм чревоугодия не для того, чтобы я сыграл роль комика.

– Я прочел твою статью в психиатрическом журнале. В прошлогоднем мартовском номере. Статья написана блестяще.

– Это о возрастной регрессии?

– Да. Похоже, что ты увяз в этой теме с головой.

– Ну, иногда это окупается, если сочетать подобный метод с общим лечением пациента.

Томкинс закурил сигарету «Шерман» и протянул пачку Фидлеру.

– Нет, спасибо, Коджак, я такие не курю.

Томкинс заговорил, тщательно подбирая слова:

– Я готов согласиться с твоей теорией в той ее части, где говорится о детстве пациента и его детских впечатлениях. Однако мне кажется, ты переходишь в область предположений, когда утверждаешь, что можешь проследить своего пациента до момента его рождения, даже до его прежнего воплощения. При всем моем уважении к тебе я не могу относиться серьезно к подобным теориям, к подобным играм…

– И я не могу, – заявил Фидлер.

Томкинс смутился:

– Не понимаю… Тогда какой смысл внедрять это в практическую деятельность? Значительная часть твоей статьи посвящена теме возрастной регрессии…

– Верно.

– И ты сам в это не веришь?

– Все не так просто, Лес. У меня был один знакомый старый профессор, который имел обыкновение ввернуть на экзамене какой-нибудь каверзный вопрос. Например: «Каково предпочтительное лечение в случае истерической диссоциации?» И знаешь, каким бывал правильный ответ?

Томкинс покачал головой.

– То лечение, которое срабатывает, то, что дает результат. У меня есть пациенты, и единственный способ проникнуть в их сознание – заставить поверить, что они и до этой жизни жили в других воплощениях, а потом погрузить их в глубокий транс с помощью обычного гипноза или лекарства. Обрати внимание: все это происходит не за один сеанс. Лечение может потребовать пяти, а то и десяти сеансов. Весь фокус в следующем: что, как только ты переводишь их за определенную черту, за определенный порог и они оказываются как бы в своей предыдущей жизни и совершенно отрешаются от настоящей, ты можешь сломать торможение, с которым невозможно справиться иными методами, например обычным гипнозом. Пациенты выпускают на волю все свои подавленные желания, все фантазии, подчас настолько неприемлемые для их сознания, что они никогда и никому не смогли бы о них поведать, даже самим себе. В известном смысле ты прав. Это до какой-то степени игра, салонная игра. И тем не менее игра весьма эффективная и дающая неплохие результаты.

– То лечение, что дает результат, – пробормотал Томкинс и с пониманием кивнул. – Ладно… – Он опорожнил свой стакан с мартини и подал знак официанту, чтобы тот принес еще одну порцию. – Хочу предложить тебе пациентку, Макс. Убежден, что ты единственный специалист, способный ей помочь.

– А в чем дело?

– Это уж твоя задача – узнать, в чем дело. Признаюсь, моих знаний для этого маловато. Ты, конечно, слышал о Маре Роджерс Тэйт Третьей?

– Как о Фордах, Рокфеллерах и Кеннеди. Она твоя пациентка?

– Была в течение восьми лет. Мара всегда отличалась отменным здоровьем. В смысле – физическим. Но я всегда считал, что она и душевно – как новенький доллар. Ну, конечно, Мара не лишена странностей, свойственных почти всем людям…

– Аминь, – пробормотал Фидлер. – Когда сегодня утром зазвонил телефон и разбудил меня, я думал только о том, чтобы у меня достало сил покинуть мою уютную постель, хотя бы оторвать голову от подушки. Мне хотелось лишь одного – свернуться калачиком, прижав к себе своего любимого плюшевого медвежонка, натянуть одеяло на голову и пососать большой палец.

Томкинс усмехнулся и продолжал:

– И вот два дня назад с Марой стряслось что-то странное. Как тебе должно быть известно, она ведь президент совета директоров в «Тэйт интернэшнл индастриз».

– Что само по себе уже может являться достаточной причиной нервного срыва, – заметил Фидлер.

– Да, огромная ответственность для любого человека, будь то мужчина или женщина, особенно для такого молодого. Ей ведь всего тридцать девять.

– Так что же произошло два дня назад?

– Была важная деловая встреча. Это произошло во вторник вечером, и собралась вся верхушка компании, все самые влиятельные люди. Дело в том, что у «Т.И.И.» возникли трения с правительством, некоторые неприятности. Комиссия по безопасности заинтересовалась их делами. Похоже, что у Мары были разногласия с руководством одной из подконтрольных «Т.И.И.» компаний, точнее, с ее президентом, с Шоном Тэйтом – он кузен Мары. Так вот, она, можно сказать, выкинула его из зала.

– Достаточное основание для психической травмы.

– Когда же инцидент закончился, она потеряла сознание.

– Ее госпитализировали?

– Да, положили в Павильон Харкнесса. Припадок продолжается уже сорок восемь часов, и она все еще не вышла из комы. Мы тщательно обследовали ее, использовали все доступные средства диагностики – электроэнцефалограмму, рентгенографию черепа, артериографию, пневмоэнцефалографию – и даже взяли биопсию тканей мозга. И результат везде отрицательный.

– То есть не обнаружили ничего серьезного?

– Ну, может быть, только одно: каждые десять минут, как по часам, появляется неправильная картина мозговой деятельности.

– В каком смысле неправильная?

– Вот в этом-то и загвоздка, Макс. Я никогда не видел ничего подобного. Мне бы хотелось, чтобы ты сам считал показания.

– И за все это время она ни на секунду не приходила в сознание?

– Ни на секунду. И не было ни малейших признаков того, что она приходит в себя. – Немного помолчав, Томкинс добавил: – Будто она находится в глубоком трансе.

Фидлер резко подался вперед; было очевидно, что рассказ коллеги заинтересовал его.

– Мара Тэйт, вероятно, очень любопытный случай. Ты упоминал о некоторых ее странностях. Расскажи о них поподробнее.

– Не думаю, Макс, что это заслуживает особого внимания.

– Не будь так уверен, дружище. В моем деле даже мельчайшие детали могут представлять огромное значение, поверь.

– Во-первых, она прямо-таки боготворит своих бабушку и дедушку. Дрю Тэйт, основатель семейной империи, приехал в Штаты в 1876 году с женой и пятью детьми. Это была бедная шахтерская семья из Уэльса. Остальное принадлежит истории. Что касается самого имени Тэйт, то оно для Мары обладает какой-то мистической притягательной силой – точно так же, как для ее бабушки и матери. Обе они, как и наша Мара, сохранили после замужества девичью фамилию, а свою новую ставили на второе место. Мара Юинг Тэйт и Мара Роджерс Тэйт… Тебе это не кажется странным?

Фидлер пожал плечами:

– Возможно, аффектация, свойственная многим богатым и знаменитым людям, – ну, например, Генри Форд Третий и Джон Д. Рокфеллер Третий.

– Нет, у Мары это все гораздо глубже. Наверное, в нашем случае уместнее было бы сказать не «аффектация», а «мистицизм». Это гораздо точнее характеризует ее одержимость своими предками. Она утверждает, что в трудные времена ее мать и бабушка находили у них поддержку и помощь.

– И будто бы эта помощь приходила к ним из потустороннего мира?

Томкинс поморщился:

– Понимаю, что это выглядит абсурдно. Но она именно так и говорила. Из потустороннего мира.

– Она религиозна?

– Нет. В том-то и состоит ее странность, эксцентричность. Мара вовсе не религиозна. Мы с ней вели пространные дискуссии на эту тему. Она не верит в жизнь после смерти и все же утверждает, что материализация ее матери и бабушки происходит в реальной жизни.

Томкинс нахмурился.

– В первый раз, когда она обратилась ко мне за помощью, у нее оказалась сильнейшая лихорадка Скалистых гор. И это был случай, доложу я тебе! В течение тридцати шести часов она бредила и в бреду воображала себя то Марой Первой, то Марой Второй. Она без конца бормотала что-то о жизни этих женщин, и бред ее был настолько ярким и правдоподобным, что сиделки насмерть перепугались. В этом было что-то жуткое и сверхъестественное. Однако я знал о ее одержимости семьей Тэйтов, знал, как она гордится своими предками, поэтому мне ее бред не показался нелогичным. Хочу тебе сообщить: в ее библиотеке целая полка отведена семейному древу Тэйтов. Там есть описания всего, что они сделали в штате Аризона с того момента, как поселились там.

Фидлер молча кивнул.

– Ведь это вполне естественно, – продолжал Томкинс. – Вполне естественно вообразить себя своей обожаемой и искренне почитаемой бабушкой или матушкой, особенно в момент стресса.

Глаза Фидлера заблестели – в нем проснулся профессиональный интерес.

– Все это похоже на классический случай.

– Классический случай? – не понял Томкинс.

Фидлер подмигнул коллеге и проговорил:

– Я пока еще не решаюсь сказать свое веское слово, то есть поставить диагноз. Одно могу утверждать: Мара Тэйт – это прекрасная возможность применить мой метод лечения, я имею в виду возрастную регрессию. Когда мне можно будет осмотреть ее?

– Когда пожелаешь.

Фидлер поднялся с места.

– Так чего же мы ждем? Я вообще-то не был голоден. Только дай мне возможность добраться до телефона – хочу позвонить своей ассистентке и отменить сегодняшний прием.

Они уже ехали в такси, когда Томкинс вспомнил одну деталь, которую забыл сообщить Фидлеру:

– Существует еще одно загадочное обстоятельство, касающееся этих трех Мар. Кроме имени и фамилии, у них есть нечто общее – их поразительное сходство.

– Ну… большое семейное сходство – довольно обычное явление. Моя сестра, например, поседела, когда ей не было и тридцати, и теперь, на некотором расстоянии, я не отличу ее от матери.

– Согласен, но я имел в виду нечто другое. Все три женщины родились в один день – двадцатого октября, примерно за четверть часа до полуночи. Да, в каждом случае это было в ночь полнолуния.

На лице Фидлера появилась неопределенная улыбка.

– О, да брось ты, Лес, ты меня разыгрываешь!

– Это правда, Макс. Можешь проверить по семейному архиву.

– Да, я хотел бы на него взглянуть и узнать о семье Тэйтов как можно больше. Хочу получить как можно больше сведений о них – тогда я буду с Марой Тэйт как бы на равных, если уж решу взяться за ее лечение… А что касается того, что они все родились в один день и час, – конечно, это странное, но все же возможное совпадение. Уверен: хорошему компьютерщику достаточно было бы и минуты, чтобы найти обоснование такому совпадению. А клоню я к тому, что мы имеем дело с реальным и разумным миром, а вовсе не с тем, что, как принято считать, находится за его пределами, в сумеречной зоне. – Фидлер глубоко вздохнул, прежде чем задать очередной вопрос. – Даже спрашивать боюсь… А есть ли какое-нибудь сходство в смерти первых двух Мар?

Томкинса этот вопрос позабавил.

– Ты хочешь спросить, одной ли смертью они умерли? Господи, если бы было так, я бы уверовал! Первая Мара оказалась на борту «Титаника». И она, и ее муж Гордон Юинг пошли ко дну вместе с кораблем.

– Трагично и очень печально для ее дочери и внучки. А как насчет второй Мары?

– Она дожила до почтенного возраста – лет до семидесяти двух или трех, точно не знаю. Но смерть ее была такой же трагичной, как и смерть ее матери. Она погибла в авиакатастрофе года четыре назад.

– Да, действительно трагично. Выходит, мой вопрос был вовсе не таким уж глупым. В этом просматривается определенная тенденция. И бабушка, и мать погибли при трагических обстоятельствах. Очень чувствительная и восприимчивая личность – мы называем это гиперчувствительным и гиперреактивным пациентом – могла бы воспринять две подобные смерти как проявление воли Господней. Понимаешь, к чему я клоню?

– Да, конечно. Мара, для которой огромное значение имеют крепкие семейные узы и связь с обеими покойницами, – Мара может поверить, что все женщины рода Тэйтов несут на себе бремя проклятия. О… я говорю как язычник!

– В глубине души мы все немного язычники. Во всех нас есть нечто первобытное, примитивное… А где произошло крушение самолета?

Томкинс медлил, казалось, ему не хотелось отвечать на этот вопрос. Он поморщился, почесал в затылке и наконец сказал:

– Это слишком уж хорошо вписывается в общую картину, Макс. Самолет, на котором летели Мара Роджерс и ее муж Сэм, потерпел крушение где-то в районе так называемого Бермудского треугольника. В живых не осталось никого. И никаких следов катастрофы.

Фидлер недоверчиво смотрел на собеседника.

– Да ты шутишь! Неужели?

– Клянусь! Какие уж тут шутки! А теперь не смотри на меня как на помешанного. Я нисколько не верю во всю эту чушь – ни в Бермудский треугольник, ни в летающие тарелки.

– Однако множество вполне здравомыслящих людей в них верит, Лес. А как насчет Мары? Что она думает о смерти своей матери?

– Естественно, для нее ее смерть стала жестоким ударом. Ведь они были очень близки. Насколько я знаю, Мара тогда единственный раз в жизни взяла более чем недельный отпуск и не появлялась на заседаниях директората «Т.И.И.». И в течение целого месяца после катастрофы с рассвета и до темноты летала в этом районе, пытаясь обнаружить хоть какие-нибудь следы крушения. Мара ведь сама отличный пилот. Ее семья была очень обеспокоена ее поведением. Они опасались, что она может рехнуться.

– Ты должен был их успокоить, – пробормотал Фидлер. – Пока она предавалась этой своей страсти, она была защищена, это являлось как бы профилактическим лечением и помогло ей избавиться от навязчивой идеи.

– Что-нибудь еще, Макс?

– Пока что нет, Лес. Только договорись с теми, кто ведет ее хозяйство, чтобы дали мне возможность ознакомиться с домашней библиотекой и архивами.

– Я дам знать Франсине Уоткинс. Она личная горничная и компаньонка Мары.

– У Мары единственное жилище – в Нью-Йорке?

– О нет, конечно. У нее квартиры и дома по всему свету – в Лондоне, Париже, Канне, Риме, Сан-Франциско. И разумеется, есть большой фамильный особняк в пустыне, недалеко от Тусона. Впрочем, в последние годы он стал скорее чем-то вроде музея, как Тальезин описал бы его. В этом особняке Мара принимала кучу важных гостей, мировых знаменитостей – королей, шахов, премьер-министров и даже одного весьма обходительного новоиспеченного президента.

– Джека Кеннеди? – Фидлер был удивлен и не скрывал своего удивления. – Она с ним знакома?

Томкинс загадочно улыбнулся:

– Она очень хорошо с ним знакома. Похоже, ты не читаешь колонки светских сплетен.

– И о чем бы я там прочел?

– Ну, начать с того, что Мара была одной из самых страстных сторонниц Джона Кеннеди. Она предсказывала, что он станет президентом еще до того, как он одержал победу в Западной Виргинии.

– Ну, тогда-то это было почти ничего. Кеннеди опережал Никсона, кажется, на сто тысяч голосов?

– На самом деле чуть побольше, но ведь Мара даже не знала об этой его победе.

Такси остановилось перед зданием больницы, и Томкинс расплатился.

– Идемте, доктор, пациентка ждет вас.

Фидлер хмыкнул, не без труда вылезая из такси – он не отличался проворством.

– Если я возьмусь за ее лечение…

– О, возьмешься. Это так же верно, как то, что я ставлю на Джона Фицджеральда Кеннеди.

 

Глава 4

Прежде чем осмотреть Мару Тэйт, Фидлер изучил ее историю болезни и отчеты специалистов – кардиолога, вирусолога, эндокринолога, невролога, невропатолога, психолога, затем внимательно рассмотрел результаты энцефалограмм. Томкинс и главный врач больницы доктор Вернер Кесслер находились рядом.

– За тридцать пять лет практики никогда не встречал подобного случая, – объявил Кесслер. – А вы что об этом думаете, доктор Фидлер?

– Совершенно сбит с толку. Можно еще раз взглянуть на кардиограмму?

Расправив на столе кардиограмму, он сравнивал ее с энцефалограммой Мары.

– Если вы заметили спорадические волны на энцефалограмме, – кончиком карандаша Фидлер очертил необычно высокие пики и столь же необычные спады на карте, – то обратите внимание на следующее: эти всплески приходятся на период диастолы предсердия на кардиограмме. А вот здесь сравните волны PQR и QRS. Видите, какими плоскими выглядят волны ST.

Коллеги Фидлера внимательно следили за его карандашом, заглядывая ему через плечо.

– Ты прав, Макс, – согласился Томкинс.

– Да, но что бы это могло значить? – спросил доктор Кесслер.

– Право, не знаю, имеет ли мой вывод какое-нибудь значение… Полагаю, это означает лишь одно: когда предсердия в состоянии расслабленности, мозг по какой-то непонятной причине находится в состоянии лихорадочной активности. Весь вопрос – почему? Как правило, мозг и сердце функционируют синхронно – их ритмы совпадают, и расслабляются они одновременно. Лишь однажды мне довелось наблюдать явление, подобное нашему случаю. Это было несколько лет назад, в Праге, на семинаре по гипнозу. Там демонстрировалось состояние глубокого транса, индуцированного доктором Антоном фон Юрсиком.

– Глубокого транса?! – воскликнул Томкинс. – Помните, я сказал, что мне напомнило состояние Мары?

– Да, конечно. Как бы то ни было, испытуемый доктора фон Юрсика оказался номером первым на шкале восприимчивости, регистрирующей пять степеней глубины такого транса. Никогда и никого я не видел в столь глубоком трансе. В то время у меня промелькнула мысль о том, что это самая низкая отметка, самый низкий показатель витальности, то есть испытуемый находился на грани жизни и смерти…

Фидлер, казалось, смутился. Немного помолчав, он снова заговорил:

– Есть только одно, но радикальное отличие – жизненные показатели Мары Тэйт. Частота сокращений сердечной мышцы, давление, дыхание – все это у нее в норме. Что же касается пациента фон Юрсика, то у него по мере углубления транса снижалась частота сердечных сокращений, снижалось давление крови, а энцефалограмма показывала опасное уплощение волн.

– И какова же цель пражского эксперимента? – спросил доктор Кесслер.

– Это была демонстрация возрастной регрессии, причем одна из самых впечатляющих, насколько мне известно. Испытуемый оказался в далеком прошлом, перенесся на сто лет назад. В той своей жизни он был прославленным пианистом, получившим мировую известность и гастролировавшим с концертами по всему миру.

Фидлер бросил на Кесслера озорной взгляд.

– Чтобы вам стало ясно, что я хочу сказать… В общем, он оказался Ференцем Листом.

– Ференцем Листом?! – Кесслер уставился на коллегу. – Вы не можете говорить об этом серьезно, доктор Фидлер!

– Смею вас заверить, что это был весьма серьезный эксперимент!

Главный врач покачал головой:

– Но ведь вы, конечно, не верите в реинкарнацию? Право же! Ференц Лист!

– Я и не говорил, что верю в реинкарнацию, сэр. Смею только заметить, что доктор фон Юрсик тоже в нее не верил. Как я уже объяснял доктору Томкинсу, вам необязательно верить в возрастную регрессию, достаточно только использовать ее как метод, как эффективный инструмент лечения, благотворно воздействующий на пациента. Наша забота – Мара Тэйт. Поэтому я не стану углубляться в рассуждения об упомянутом случае. Единственная моя цель – показать, что этот метод лечения может быть применен к Маре Тэйт.

Кесслер побагровел от праведного гнева. Он прямо-таки весь ощетинился.

– Только не в моей больнице, доктор Фидлер! Боже, никогда не слышал ничего более нелепого и смехотворного… Это так… так непрофессионально! – Кесслер повернулся за помощью к Томкинсу: – Лесли, я спрашиваю вас…

Фидлер улыбнулся и поднял вверх руки:

– Пожалуйста, выслушайте меня, доктор Кесслер. Выяснилось, что пациент фон Юрсика – сын некогда знаменитой пианистки. Мать его еще прославилась и игрой на клавесине. Она оставила карьеру ради брака и семьи. Карл стал ее любимцем, и он единственный из троих детей унаследовал талант матери. Она все свои силы положила на то, чтобы он поддержал традицию и посвятил себя искусству, которое она предала. Это ее собственное слово – «предала». Ей так и не суждено было избавиться от глубокого чувства вины. Она постоянно страдала – от того, что предала свой дар, свою публику и себя самое. В Карле же видела возможность искупления… Ей казалось, что в его лице она отдает жизни то, что отобрала у нее. Была только одна загвоздка: хотя Карл оказался очень талантлив и с отличием окончил Парижскую консерваторию, он все же не в полной мере обладал тем даром, который необходим подлинному виртуозу. Чтобы примирить непримиримое, Карл уверовал в реинкарнацию. Ему хотелось верить, что в прежней жизни он достиг того величия, в котором в нынешней жизни ему было отказано. Эта убежденность давала внутреннее ощущение собственной значительности и уверенность, в которых он нуждался, чтобы вести нормальную творческую жизнь, жизнь преподавателя музыки. Называйте это как хотите – костылем, плацебо, исцелением силой веры, наложением перстов, колдовством, изгнанием дьяволов, мучивших и искушавших его, называйте как хотите…

– Отлично, если это действует! – воскликнул Томкинс, с улыбкой глядя на озадаченного Кесслера. – Доктор, Мара Тэйт – моя пациентка, и я беру на себя всю ответственность за ее лечение и благополучие. – Томкинс повернулся к Фидлеру: – Кажется, я начинаю догадываться, к чему ты клонишь, Макс. Ты, кажется, считаешь, что эта ее кома, этот транс могут быть самоиндуцированными?

– Почти убежден. Таких случаев – миллионы. Это крайняя форма бегства от реальности. И должен сказать, гораздо более желательная, чем классическая кататония. Вы говорите, что она всегда проявляла повышенный интерес к своим корням, к жизни своих предков. Возможно, ее нынешнее состояние объясняется отчаянным усилием найти путь в этот боготворимый ею мир прошлого. Если все пойдет хорошо, если мне удастся добраться до нее, проникнуть в ее глубокий сон, тогда, возможно, я смогу помочь ей достичь цели.

Кесслер смотрел на Фидлера с нескрываемым ужасом. Наконец прошептал:

– Не верю, что подобное возможно… Черная магия в Павильоне Харкнесса!

Мара лежала на широкой больничной кровати, лежала словно неживая. Ее поместили в палату для состоятельных пациентов и важных персон. Черные волосы Мары разметались по белой подушке, и Фидлеру пришло в голову, что так живописно их мог бы расположить лишь искусный дизайнер. Во всей представшей перед его глазами картине было что-то нарочитое, театральное, будто подготовленное для фотографа и публикации в журнале.

Конечно, на первом плане была сама женщина. Она приковывала к себе внимание, она господствовала. Родинка на щеке подчеркивала нежность и цвет ее кожи. Нос казался слишком острым, но прекрасно сочетался с высокими скулами и волевым подбородком. Пожалуй, в ее лице не было ни одной черты, на которой задержался бы глаз, но в целом она являла собой совершенство. И Фидлер влюбился в нее с первого взгляда.

– Прямо спящая красавица, – сказал он, понизив голос.

– Будем надеяться, что ты окажешься тем самым принцем, которому суждено ее разбудить, – пошутил Томкинс.

Доктор Кесслер удалился – предпочел не присутствовать при этой нелепой и смехотворной сцене, как он презрительно о ней отзывался.

Томкинс кивнул сиделке:

– Отдохните, мисс Элисон. – Он перевел взгляд на Фидлера: – Надолго ты с ней сегодня останешься?

– Для начала – на полчаса, не более.

Когда сиделка ушла, Фидлер присел на край кровати и жестом указал Томкинсу на стул. Потом взял руку Мары, чтобы определить температуру тела и общее состояние. Положил ладонь ей на лоб, откинув с него завиток темных волос. Окинул взглядом нагромождение подставок, флаконов и резиновых трубок по другую сторону кровати.

– Питание внутривенное?

– Начали так питать ее только вчера. Я распорядился временно прервать питание, пока ты не дашь свое заключение.

Фидлер повернул ее руку ладонью к себе и теперь разглядывал следы внутривенных вливаний на запястьях, где уже образовались кровоподтеки.

– Как функционируют кишечник и почки?

– Учитывая обстоятельства, можно считать, что удовлетворительно.

Томкинс снял с гвоздя над изножьем кровати карту Мары и передал Фидлеру. Тот пробежал ее глазами.

– Не нахожу здесь ничего нового.

Фидлер встал и откинул одеяло, открыв для обозрения редкой красоты женское тело, едва прикрытое тонкой, как паутинка, ночной рубашкой, в изобилии украшенной шелковыми кружевами и, судя по всему, ужасно дорогой. Впрочем, пациенты, столь знаменитые, как Мара Тэйт, в Павильоне Харкнесса получали все самое дорогое.

Фидлер нахмурился, почувствовав, что краснеет; он стыдился своей минутной слабости – восхищался прекрасным женским телом, пошел на поводу своих мужских инстинктов, вместо того чтобы смотреть на пациентку с профессиональной бесстрастностью медика.

– Хочу проверить ее рефлексы, – сказал он. – Могу я воспользоваться кое-какими инструментами?

– Разумеется.

Томкинс позвонил, призывая дежурную медсестру. Когда она пришла, Фидлер вручил ей список необходимого.

В течение следующих двадцати минут Фидлер обследовал Мару с головы до пят: ощупывал ее, колол кончики пальцев рук и ног тонкими иглами, легонько постукивал по локтям и коленям резиновым молоточком. Пациентка оставалась бесчувственной, точно манекен, и только едва заметное колыхание ее груди при вдохе и выдохе свидетельствовало о том, что она жива.

Удовлетворенный обследованием, Фидлер снова сел на край кровати. Затем взял Мару за руки и принялся разговаривать с ней как ни в чем не бывало, как если бы она могла его слышать.

– Ваш дедушка Дрю Тэйт, конечно, гордился бы вами, Мара… И все члены семьи Тэйтов гордились бы, особенно…

– Дрю был ее прадедом… – перебил Томкинс.

Фидлер улыбнулся:

– Я знаю, Лес. Я хотел проверить, вызовет ли моя ошибка реакцию с ее стороны.

– Но она без сознания, не слышит тебя.

– Да, без сознания. Но это вовсе не означает, что она не слышит меня. – Фидлер продолжал: – Ваша бабушка, Мара Первая, была прелестной женщиной. Я видел ее портрет. И ваша мать тоже была красавицей. Кровь – великое дело, и происхождение сказывается. Вы тому живое подтверждение, вы, последняя из прекрасных женщин рода Тэйтов… Впрочем, вы еще можете выйти замуж и произвести на свет Мару Четвертую.

Фидлер внимательно наблюдал за ней, и ему показалось, что ответом на его последние слова было едва заметное движение ресниц – они вроде бы чуть дрогнули. Томкинс, стоявший позади, сжал плечо коллеги, подтвердив тем самым, что тот не ошибся.

– Будь я проклят… На мгновение мне показалось, что она сейчас откроет глаза, – прошептал Томкинс.

Время от времени нескончаемый монолог психиатра, казалось, вызывал едва заметную реакцию пациентки – подрагивание ресниц и губ, движение пальца руки или ноги.

Наконец Фидлер умолк.

– Мне удалось до нее достучаться, – объявил он, немного помолчав. – Нет сомнения, что удалось, но пока это не дало желанного эффекта. Думаю, на сегодня достаточно. Завтра в девять утра я введу ей пентотал. Скажи сиделке, чтобы приготовили комплект IV к моему приходу.

– Не понимаю, – пробормотал Томкинс, – какой смысл одурманивать ее этим препаратом, когда она и так уже в глубоком трансе?

– Но пока я не контролирую ее состояние. Что следует сделать, чтобы вывести ее из этого состояния? Нет, я неправильно выразился. Чтобы тебе стало яснее, скажу иначе: я хочу поставить на рельсы поезд, сошедший с них, чтобы он мог продолжать движение, а машинист мог его вести. Я и есть машинист…

Томкинс недоверчиво смотрел на коллегу.

– Я рад, что старина Кесслер решил держаться подальше от всего этого, – проговорил он наконец.

Фидлер со смехом похлопал его по плечу.

– Не беспокойся о ней, Лес. Интуиция подсказывает мне: леди достойнейшим и наилучшим образом выкарабкается. Да… если поторопиться, я еще успею принять последнего из моих сегодняшних пациентов. Увидимся завтра утром?

– Как можно раньше. И в полной боевой готовности. Я бы ни за что на свете не пропустил такое шоу.

Фидлер не оценил юмор приятеля.

– Скверная шутка, старина, – отозвался он. – Уверяю тебя: то, что предстоит завтра, никак нельзя назвать шоу – ни в каком смысле слова. Поверь, когда я работаю, мне не до шуток. – Он с улыбкой пожал руку Томкинса. – Итак, увидимся завтра, Лес. И спасибо, что обратился за консультацией ко мне. Для Мары Тэйт я расшибусь в лепешку, но сделаю все как надо.

Фидлер бросил прощальный взгляд на неподвижное тело на кровати. Поднес руку к губам и послал своей пациентке воздушный поцелуй.

– Пока, любовь моя.

Томкинс смотрел ему вслед с кислой улыбкой.

– Это, мисс Элисон, совершенно особенный человек, – обратился он к сиделке, вошедшей в палату.

 

Глава 5

Через определенные промежутки времени капля жидкости изливалась из флакона, установленного на стенде IV у постели Мары, и проделывала долгий извилистый путь по прозрачной пластиковой трубке к блестящей металлической игле, через которую эта жидкость вводилась в вену Мары.

Фидлер сидел на стуле у кровати. Сидел, подавшись вперед и упираясь ладонями в мясистые ляжки. Он был без пиджака и без галстука, к тому же высоко закатал рукава рубашки, открыв для обозрения свои мускулистые волосатые руки.

Шторы в палате были задернуты, и одна только неяркая матовая лампа в изголовье кровати освещала пациентку. Томкинс сидел в тени, в глубине комнаты, и оттуда, из полумрака, наблюдал за происходящим с неослабевающим интересом, с восторгом во взгляде.

Как только пентотал, смешанный с микроскопической дозой нового галлюциногена, с которым экспериментировал Фидлер, распространился по телу Мары, психиатр заговорил:

– Мара, вы в состоянии глубокого сна… глубокого… глубокого… очень глубокого. Вы в ином мире, где оказались лишь благодаря напряжению воли, но одна вы не сможете достигнуть желаемой цели. Сейчас вы как бы в подвешенном состоянии, между двумя мирами, в преддверии иного мира, куда стремитесь попасть… Я хочу вам помочь, Мара. Пожалуйста, позвольте мне помочь вам.

Он все говорил и говорил. Говорил монотонным голосом, обладавшим какой-то гипнотической силой. Не раз уже Томкинс ловил себя на том, что голова его начинала опускаться, веки наливались свинцом и он клевал носом. Фидлер же по-прежнему обращался к лежавшей перед ним женщине:

– Мара, вы позволите мне помочь вам?

Он взял ее свободную руку и положил на покрывало, чуть приподнимавшееся над грудью.

– Если вы разрешаете мне помочь вам, Мара, поднимите указательный палец левой руки… Ну вот, сделайте это сейчас.

Затаив дыхание, Фидлер смотрел на тонкую изящную женскую руку. Наконец указательный палец шевельнулся… Сначала это было едва заметное движение. Потом палец задрожал, будто пытаясь преодолеть отчаянное сопротивление, будто его сковывала какая-то невидимая сила. Наконец медленно поднялся вверх.

Сделав над собой усилие, Фидлер удержался от возгласа ликования. Самым обыденным тоном проговорил:

– Очень хорошо, Мара. Я чрезвычайно доволен. Теперь мы можем добиться некоторого успеха… Мара, вы должны полностью расслабиться. Все ваше тело и, что гораздо важнее, ваш мозг должны расслабиться. Попытайтесь представить себя плывущей в воде, попытайтесь вообразить, что ваше тело невесомо, что оно не обременено плотью… И ваш мозг – как чистая страница… Попытайтесь изгнать из своего сознания все мысли, Мара. Будто вы смотрите на пустую грифельную доску. А теперь невидимая рука, держащая кусок мела, начинает писать на этой доске. Вот она написала цифру «сто». Вы видите эту цифру на доске? Если вы ее видите, поднимите палец.

На этот раз указательный палец поднялся тотчас же.

– А! Очень хорошо, Мара… А теперь скажите мне, Мара, какое число вы видите… Ну же, вы обещали позволить мне помочь вам. Число, Мара…

И впервые с того момента, как она потеряла сознание, на лице Мары отразились какие-то эмоции – нетерпение и раздражение.

– Назовите число, Мара, – требовал Фидлер. – Мы не можем терять время… Быстро! Так какое там число?

Томкинс чувствовал, как волосы у него на затылке стали дыбом, а в кончиках пальцев запульсировала кровь, вызывая ощущение зуда. Каким бы иррациональным это ни казалось, но он, присутствуя при демонстрации профессионального искусства Фидлера, ощущал себя очевидцем некоего чуда.

Голос Мары, нарушивший тишину, царившую в палате, казалось, доносился из потустороннего мира:

– Там… сто.

– Верно, Мара… Очень хорошо. А теперь сотрем это число, и пусть мел напишет кое-что другое. Да, следующее число будет «девяносто девять». Вы его видите, Мара? Нет, не поднимайте палец. Теперь отвечайте мне, говорите со мной. Так какое число вы видите?

– Девяносто девять, – ответила она не колеблясь.

– Прекрасно. А теперь невидимая рука продолжит писать цифры в обратном от девяноста девяти порядке. А вы, Мара, будете их называть по мере появления, пока не дойдете до нуля. Понятно?

Она принялась бесстрастно отсчитывать:

– Девяносто восемь, девяносто семь…

Пока она считала, Фидлер повернулся к Томкинсу и сказал:

– Я ухитрился перевести ее из состояния самоиндуцированного транса в иное, которое я могу контролировать. Этот переход закончится, когда она произнесет «ноль».

– Может она нас слышать? Не помешает ли это процессу?

– Нет, она будет слышать только то, что предназначается для ее ушей, только то, что я велю ей слышать. – Фидлер помолчал и плутовато улыбнулся: – Я не уверен, что мой метод нашел бы безоговорочную поддержку у мэтров психиатрии. Я всегда считал, что в любом деле, за которое ретиво берешься, следует проявлять непредвзятость, открытость и постоянную готовность импровизировать, а не ограничивать себя трудноосуществимым планом. Увидим, что получится.

И он снова повернулся к Маре. Когда та произнесла «ноль», Фидлер похлопал ее по руке.

– Прекрасно, Мара, благодарю за помощь… А теперь давайте немного углубимся в ваше прошлое, но не очень далеко… Лес, какая недавняя дата была для Мары важной? Что ей хотелось бы вспомнить?

– Четырнадцатое июля, день выдвижения Джона Кеннеди кандидатом в президенты от демократической партии.

Фидлер кивнул и снова посмотрел на Мару.

– Эта дата, четырнадцатое июля, что-нибудь значит для вас, Мара? Она вам особенно памятна?

Маска смерти, не сходившая с ее лица в течение трех дней, медленно растаяла – словно луч солнца пробился сквозь грозовые тучи. Лицо Мары преобразила ослепительная улыбка, а в голосе, когда она заговорила, зазвенел восторг.

– Четырнадцатое июля 1960 года? Как я могу забыть этот чудесный день, когда демократическая партия выдвинула Джека кандидатом на пост президента. Вы хотели бы услышать об этом?

– Как-нибудь в другой раз, Мара. Видите ли, у нас куча дел. Итак, давайте-ка теперь обратимся к другому памятному вам дню.

С помощью Томкинса, давнего друга и доверенного лица Мары, Фидлер принялся извлекать из памяти Мары ряд важных для нее событий, но ни на одном из них не останавливался подробно. Примерно через час он решил, что она сделала вполне достаточно для одного дня.

Фидлер взглянул на Томкинса.

– Если мой прогноз верен, я смогу теперь вывести ее из транса и вернуть в реальную жизнь.

– Это просто чудо… – пробормотал Томкинс, поднимаясь с места.

– Человеческий мозг творит чудеса, – заметил Фидлер. – От вас требуется лишь правильно… сориентировать его… Ладно, Мара, для одного сеанса мы сделали очень много. На сегодня хватит воспоминаний. Сейчас я сосчитаю до пяти, и, когда скажу «пять» и щелкну пальцами – вот так, – к вам вернется сознание. Вы понимаете?

– Да, понимаю.

– Ладно. Один… два… три… четыре… пять.

Он щелкнул пальцами, и Мара открыла глаза.

Выражение ее лица претерпело несколько мгновенных преображений – на нем отразились недоумение, страх и наконец здоровое любопытство.

Она приподнялась.

– Что происходит?..

Ее зрачки были расширены, и она с трудом смогла сфокусировать взгляд на Фидлере.

– Кто вы?

– Я – доктор Фидлер.

Положив руки ей на плечи, он легонько надавил на них, стараясь заставить ее лечь.

– Все в порядке, мисс Тэйт. Ложитесь и попытайтесь расслабиться.

Она с тревогой оглядывала капельницу, стенд IV и иглу в своей руке.

– Господи, что вы со мной проделываете? Черт возьми, где я?

Томкинс подошел к кровати.

– Все будет хорошо, Мара. Ты в Павильоне Харкнесса.

Заметив Томкинса, она с облегчением вздохнула.

– Лес, Харкнесс – это больница? Но почему я здесь?

– А ты не припоминаешь, Мара? Сборище в «Т.И.И.»? Неприятности, связанные с Шоном и «Коппертон куквэйр»…

– Да… я… помню.

Однако было очевидно, что воспоминания ее не слишком отчетливые.

– Ты потеряла сознание и находилась в беспамятстве трое суток.

– Трое суток? Ты серьезно?

– Не волнуйтесь, мисс Тэйт, – попытался успокоить Мару Фидлер. – Вы находились под действием психотропных препаратов. Когда их действие ослабеет, ваша память полностью восстановится. Лес, позови сиделку, и пусть она отключит установку IV. А я хочу поговорить с мисс Тэйт еще несколько минут.

Томкинс поспешно вышел из комнаты; он не стал вызывать сиделку нажатием кнопки, чтобы дать Фидлеру возможность побыть с пациенткой наедине.

Широко расставленные, вопрошающие глаза Мары остановились на фигуре Фидлера, и она оглядела его с ног до головы, как бы оценивая.

– Вы сказали, ваше имя…

– Фидлер, доктор Макс Фидлер.

– Вы меня лечили?

– Доктор Томкинс пригласил меня в качестве консультанта.

– Я действительно пролежала без сознания трое суток? Я хочу спросить: что это было? Сердечный приступ? Удар?

Фидлер покачал головой и ободряюще улыбнулся, понимая, что успокоить эту живую и энергичную женщину можно только одним способом – сказать ей правду. Но к сожалению, он не знал всей правды, пока не знал. То, что он говорил Томкинсу, было лишь его предположениями.

– Мисс Тэйт, некоторое время вы останетесь нашей пациенткой. Дело в том, что…

– Вы не знаете, что со мной?

Мара пристально посмотрела на Фидлера.

– Не вполне. По правде говоря, не вполне.

– Ради Бога, доктор! Вы говорите, я трое суток находилась без сознания, но не имеете ни малейшего представления о том, чем это было вызвано?

– Я этого не сказал. У меня есть кое-какие предположения, но не в моих правилах водить пациентов за нос и гадать о том, что происходит.

Мара прищурилась и с подозрением взглянула на собеседника.

– А что вы за доктор? Какова ваша специализация?

– Я психиатр, – с невозмутимым видом ответил Фидлер.

– Психиатр?

Он видел, как лицо ее исказилось страхом. Страх этот прозвучал и в голосе.

– Зачем мне психиатр? В чем дело? Вы с Лесом… вы оба считаете меня помешанной?

– Вовсе нет, мисс Тэйт. Дело в том, что на свете нет такого человека, который бы не страдал время от времени от эмоциональных и психических потрясений, ну… как нет на свете человека, не подверженного простуде. Только эмоции – дело психиатров. Не буду от вас скрывать: я и сам в течение трех лет пользовался помощью психоаналитика. У меня есть кое-какие фобии, некоторые странности, например, когда я уйду отсюда, я не успокоюсь, пока не вымою руки раз десять, чтобы не подцепить какую-нибудь инфекцию.

Она едва заметно улыбнулась:

– Это не самая лучшая рекомендация.

Фидлер пожал плечами и продолжал:

– Мне следует быть честным со своими пациентами. Если пациенты не могут доверять своему психоаналитику – кому же им доверять?

– Психоаналитику?.. – Мара с явным недоверием покачала головой. – Со стороны Леса – чистое безумие приглашать ко мне мозгоправа. Я ведь была без сознания, а это симптом физического недомогания, а не психической болезни.

Фидлер посмотрел на Мару внимательным и долгим взглядом. Потом взял ее за руку.

– Мисс Тэйт, – проговорил он, – я вижу, вы не из тех, кто удовлетворится полуправдой. Хочу быть с вами откровенным, хотя не рассчитываю на то, что вы безоговорочно примете все, что я вам расскажу. Вы даже можете счесть меня шутом, жирным шарлатаном, и все же давайте попытаемся… – Фидлер заговорщически подмигнул ей. – Как принято говорить на Мэдисон-авеню, давайте поднимем флаг и посмотрим, будет ли кто-нибудь салютовать. Пожалуйста, выслушайте меня и не торопитесь с заключениями. Прошу вас лишь об одном: проявите терпение!

Она утвердительно кивнула:

– Я вас слушаю, доктор Фидлер.

И он попытался объяснить ей все, что недавно объяснял Томкинсу, разумеется, в популярной форме, чтобы пациентка хотя бы отчасти поняла его.

– Вы берете лозу, чтобы отыскать место, где есть вода, – говорил Фидлер. – Берете эту волшебную палочку и, держа ее в руке, обходите какой-либо участок земли. Когда же ваш волшебный жезл начинает клониться к земле, это значит, что вы набрели на будущий колодец. И не важно, колодец ли это с водой или кладезь знаний – в обоих случаях принцип один и тот же. Практику приходится полагаться на интуицию, а волшебная палочка или, как в нашем случае, кровать в больничной палате – это всего лишь реквизит… чтобы успокоить клиента или пациента…

Мара оказалась более восприимчивой к его теории, чем Фидлер смел надеяться.

– От всего этого у меня кружится голова, доктор Фидлер, – сказала она. – Хотя должна признаться, что я всегда чувствовала себя немного непохожей на других людей.

– В каком смысле непохожей?

Она рассмеялась, и в ее смехе звучала насмешка над собой.

– Не знаю, как точнее определить это, но мне казалось, что я – вроде ясновидящей, что обладаю вторым зрением, как выражалась моя бабушка.

Фидлер задумался.

– Ваша бабушка Мара Первая… – проговорил он наконец. – А она тоже обладала этой способностью – видеть то, что недоступно обычным людям?

– Да. И моя мать – тоже.

– Мара… Вы не возражаете, если я буду называть вас Марой?

– Конечно, нет. И даже хотела бы называть вас Максом.

– Отлично. Потому что нам предстоит стать близкими друзьями, пока мы не разрешим вашу маленькую проблему.

В ее глазах, которые сейчас казались скорее серыми, чем голубыми, промелькнула насмешка, смешанная с любопытством.

– Моя маленькая проблема? А что заставляет вас думать, что у меня и в самом деле есть проблемы? Мне тридцать девять лет, и я возглавляю компанию с многомиллиардным оборотом. А мой нездоровый интерес к предкам никогда не мешал мне успешно заниматься бизнесом. Это не мешало мне также ни в светской жизни, ни в любви. – Мара взглянула на Фидлера с озорной улыбкой.

К своему стыду, он почувствовал, что краснеет. И рассмеялся, тотчас же уловив фальшь в собственном смехе.

«Черт возьми, Макс! Ты ведешь себя как влюбленный подросток!»

Бесполезно было бы отрицать тот факт, что Мара Тэйт вызывала у него сильнейшее физическое влечение, большее, чем вызывала любая другая женщина, не исключая и его жену Рут. Фидлер попытался овладеть собой, не выходить за рамки профессиональной этики. Выпустив руку Мары, он поднялся со стула. Физический контакт с пациенткой теперь казался ему совершенно недопустимым и даже неприличным.

– Но ведь вы сами так сказали. Вы сами назвали свой интерес к предкам нездоровым. Хотя традициями Тэйтов можно гордиться. Немногие могут похвастать такими удачливыми и блестящими предками. Лично я очень интересуюсь историей вашей семьи.

Мара была польщена и не скрывала этого.

– В таком случае я дам вам прочитать кое-какие из моих книг о Тэйтах. О них написано много, начиная с Гвен и Дрю и с того времени, когда он и мальчики работали на угольных шахтах Кардиффа.

– Мне было бы очень интересно…

– Послушайте, сколько мне еще оставаться здесь?

– Я полагаю, что вы можете покинуть больницу в любой момент. Физически вы вполне здоровы.

– Значит, у меня только непорядок с головой, верно? – В ее интонациях появились резкие нотки.

Фидлер вздохнул.

– Как я уже сказал вам, Мара, у всех у нас свои странности. Вы должны считаться с неопровержимыми фактами, а именно: должны считаться с тем, что внезапно потеряли сознание. И находились в беспамятстве трое суток. И этот факт мы – особенно вы – не можем игнорировать. Подобное может повториться в случае сильного стресса, сами понимаете.

– Я всю жизнь живу в состоянии стресса. И мне нравится такое состояние. Мне просто необходимо напрягаться, чтобы решить очередную проблему.

– Пусть так, но ведь случается, что последняя капля переполняет чашу. Я очень вам советую, нет, умоляю вас: продолжайте лечиться у меня.

– И что это за лечение?

– Это методы, о которых я вам рассказал, – гипноз и возрастная регрессия. И знаете, я убежден: вам понравится лечение.

– Возвращение в прошлое, – сказала Мара, уже нашедшая определение методу Фидлера.

Она смотрела на собеседника, но не видела его: ее сознание заполнилось образами далекого прошлого.

– Ну что за черт? – пробормотала она наконец. – Ладно, я пойду вам навстречу, уважу вас, Макс. А теперь позовите сестру, чтобы вытащила эту проклятую иголку из моей руки. Пора выбираться отсюда!

Спускаясь по лестнице Павильона Харкнесса, поддерживаемая с обеих сторон Фидлером и Томкинсом – на случай, если бы у нее вдруг закружилась голова, – Мара подшучивала над собой:

– Боже! Я чувствую себя древней старухой!

– Ты три дня пролежала без движения, – напомнил Томкинс. – Тебе еще предстоит привыкнуть держаться на ногах. Эй! Такси! – Он остановил проезжавшее мимо такси.

– Хочу поехать в офис, – сказала Мара, устроившись на заднем сиденье.

– Ни в коем случае, – заявил Томкинс. – Тебе понадобится еще несколько дней, чтобы оправиться окончательно и набраться сил.

– На моем письменном столе наверняка громоздится гора бумаг. До потолка! И все это невозможно решить без меня.

– К черту! – с раздражением выпалил Томкинс. – Пора тебе умерить свое рвение и прервать гонку, которая продолжается, сколько я тебя знаю. Ты переоцениваешь свое… значение для мира, воображаешь, что солнце восходит и заходит по мановению твоей руки. У тебя типичный синдром, который называется «земля перестанет вертеться без меня». Послушай, Мара, «Т.И.И.» прекрасно существовала еще в те времена, когда ты носила подгузники, и будет процветать много лет после того, как ты ляжешь в могилу. Холмс, Касл и О’Тул уже очистили твой стол от бумаг. Ручаюсь!

Ей было неприятно это слышать.

– А теперь погоди-ка минутку, Лес… Кто дал им право…

– Ты! – перебил он. – Именно поэтому ты их наняла и платишь им баснословное жалованье. Черт возьми!.. По сравнению с деньгами, которые у тебя получает Уэнделл Холмс, жалованье президента Соединенных Штатов – просто смехотворная сумма.

– Президент Соединенных Штатов! – Она мгновенно все вспомнила. – Выборы! Джек, конечно, их выиграл.

– Выиграл, но до последнего утра, до среды, все висело на волоске. Кое-кто из твердолобых сторонников Никсона требовал, чтобы подсчет голосов был произведен заново… Кстати, тебе пришли телеграммы с пожеланиями здоровья от Джо Кеннеди и от президента.

Она хмыкнула:

– Президент! Подумать только! Следует привыкнуть к этому. Больше нет никакого Джека или Джонни. Мистер президент! А звучит приятно… – Она улыбнулась Фидлеру: – Ладно! Когда у нас следующий сеанс, мистер Мозгоправ?

Он уловил в ее интонациях провокационные нотки.

«О! Как бы мне хотелось уложить тебя на кушетку!»

Фидлер улыбнулся:

– Некоторое время я хотел бы видеть вас три раза в неделю. Можно начать послезавтра?

– Идет. Это будет вроде свидания. У меня или у вас?

И снова в ее голосе послышалось что-то похожее на намек.

– Лучше у меня. Там есть сестра, которая введет вам пентотал.

Мара смотрела на него так, будто все, что он говорил, очень ее забавляло.

– Знаете что, Макс? Вы вовсе не похожи на мозгоправа. Я представляла себе психиатров совсем другими – высокими, тощими, с трубкой в зубах и в очках в роговой оправе. Что-то вроде Грегори Пека…

Фидлер усмехнулся:

– Одна из моих пациенток сказала, что я напоминаю ей большого плюшевого медведя, теплого и мягкого, с которым так приятно улечься вечером в постель.

Улыбка, которой ответила Мара, показалась ему загадочной.

– Да, похоже, ваша пациентка права.

 

Глава 6

В день свидания с Фидлером Мара вышла из такси на Пятой авеню, там, где начинались шестидесятые номера, и протянула шоферу пятидолларовую банкноту.

– Я вам должен двадцать центов, – сказал он.

– Оставьте сдачу себе, – отмахнулась Мара.

Она бодрым шагом вошла в здание. При этом отметила, с каким восхищением взглянул на нее швейцар. Наряд Мары выгодно подчеркивал ее прекрасную фигуру. Она надела черный блейзер с красной оторочкой понизу, черную узкую юбку с разрезом, тем самым открыв для обозрения стройную ногу, обтянутую шелком, и красную крепдешиновую блузку с галстуком. Под мышкой держала газету «Нью-Йорк таймс».

Выйдя из лифта на десятом этаже, она принялась искать по указателям на стенах комнату номер 1067 и вскоре нашла ее. Секретарша провела Мару в зал ожидания, совершенно непохожий на те залы ожидания, какие ей прежде доводилось видеть. Этот зал походил на теплую и уютную гостиную – мебель в колониальном стиле, деревянный пол и карты, представляющие американскую революцию. Мара направилась к большому аквариуму, стоявшему у окна фонарем, и принялась разглядывать диковинных тропических рыб, порхавших в воде, пузырившейся от поступающего по трубке воздуха.

– Мисс Тэйт? – послышался у нее за спиной женский голос.

Мара повернулась к медсестре в униформе и ответила утвердительно.

– Доктор Фидлер примет вас через несколько минут. Сегодня он выбился из графика. Могу я что-нибудь предложить вам? Кофе, чаю, имбирного пива?

– Нет, благодарю. Я почитаю газету.

Десять минут спустя ее пригласили в приемную доктора Фидлера, комнату средних размеров, обшитую панелями темного дерева. В центре приемной стоял широкий письменный стол, заваленный книгами, бумагами и остатками ленча, который доктору принесли в коробке.

Фидлер поднялся из-за стола и взял обеими руками протянутую Марой руку.

– Мара, вы положительно выглядите прекрасно. Простите, что заставил вас ждать.

Она улыбнулась.

– Не важно, Макс. Вы тоже прекрасно выглядите.

Фидлер был без пиджака, в рубашке с закатанными рукавами, галстук же его съехал набок. И как Мара сразу заметила, ему давно было пора подстричься.

– Садитесь. Я открою карту на вас. Большинство специалистов доверяют это своему секретарю или медицинской сестре, но я предпочитаю лично делать все предварительные записи. Так надежнее, и при этом устанавливается более тесный контакт между доктором и пациентом.

Он подал знак медицинской сестре.

– Нэнси, готова смотровая для мисс Тэйт?

– Да, сэр, – ответила сестра и исчезла за боковой дверью.

– У вас тут все продумано, Макс. И все очень-очень шикарно.

– Спасибо. Дизайном занимался один из моих пациентов. Среди них много людей искусства…

– А много среди них деловых женщин, занимающих высокие посты?

– Немало.

Фидлер водрузил на нос очки в роговой оправе и подмигнул Маре.

– По крайней мере теперь я больше соответствую вашему представлению о мозгоправах. Верно? – Он постучал пальцем по стеклу очков и вздохнул. – Возможно, на следующей неделе я сяду на диету, начну ходить в гимнастический зал и попытаюсь стать похожим на Грегори Пека.

Мара рассмеялась.

– И слышать об этом не хочу. Оставайтесь самим собой, Макс. Не думаю, что доверилась бы Грегори Пеку в качестве психиатра.

В глазах его заплясали озорные искорки.

– Готов держать пари, что не стали бы. Скажите, как вы себя чувствовали то время, что мы не виделись?

– Как огурчик, хотя я никогда не понимала, что означает это выражение.

– Думаю, это означает быть свежей и бодрой.

Положив перед собой бланк истории болезни, Фидлер отодвинул в сторону гору бумаг.

– Итак, ваше имя Мара Роджерс Тэйт…

– Третья, – подсказала она без тени улыбки.

Он поднял голову и взглянул на нее. Однако промолчал.

– И ваш адрес…

Двадцать минут спустя Фидлер поставил точку и отложил ручку.

– Пока достаточно. А теперь, если вы пройдете в смотровую, Нэнси приготовит вас.

– Приготовит меня? Вы говорите так, будто я свиное ребрышко.

– И готов поклясться, вы будете нежной и мягкой… как масло.

– Нет уж! – возмутилась Мара. – Я жилистая и жесткая, как коровья шкура.

Она направилась в смотровую.

Фидлер смотрел ей вслед. «Какой у нее чертовски привлекательный зад! Впрочем, и все остальное тоже».

Он взял газету, которую Мара оставила на столе. Статья, которую она читала, тотчас же привлекла его внимание:

«Сегодня Комиссия по безопасности и обмену информацией направила просьбу прокурору Соединенных Штатов возбудить дело против Мары Роджерс Тэйт по обвинению в лжесвидетельстве и представлении ложных отчетов и других фальсифицированных документов, касающихся деятельности «Т.И.И.» и подконтрольной ей компании «Коппертон куквэйр».

Подобное же обвинение выдвигается комиссией против Шона Тэйта и Харви Сэйера, президента и вице-президента компании «Коппертон куквэйр». Одновременно группа держателей акций компаний «Т.И.И.» и «Коппертон куквэйр» обращаются в суд с ходатайством наложить запрет на деятельность Тэйтов и Харви Сэйера до тех пор, пока ситуация не прояснится. В суд обращаются также с ходатайством назначить временно исполняющих обязанности по руководству «Т.И.И.» и подконтрольных ей компаний. Двумя крупнейшими держателями «Т.И.И.» возбуждается также дело против трех высших руководителей компании с требованием вернуть пять миллионов долларов, которые они пытались использовать для своих личных нужд наравне с другими крупными вкладами и фондами».

Фидлер не стал читать дальше и отложил газету.

«Не хотел бы я оказаться на месте этой дамы ни за какие деньги, ни за какую власть!»

Она утверждала, что стрессы и всевозможные проблемы только подпитывают ее энергией, что подобное состояние позволяет ей процветать, но у Фидлера появилось ощущение, что в данном случае Маре Тэйт Третьей суждено впервые в жизни пережить «момент истины». Он поднялся из-за стола и направился в смотровую.

Мара лежала на спине на узкой койке у стены. Сестра попросила ее снять блузку и бюстгальтер и дала ей белый халат с завязками на спине. Она уже начала вводить ей внутривенно пентотал, и, когда Фидлер вошел, Мара была совсем сонной.

– Можете уйти, Нэнси, – сказал он сестре. – Она уже засыпает.

– Едва я начала вводить препарат, она сразу отреагировала. Хорошая больная, удачный случай. Верно?

– Верно. Прежде чем уйдете… не забудьте включить магнитофон.

Усевшись на металлический стул возле кровати, Фидлер заговорил:

– Мара, вы слышите меня?

Она открыла глаза и улыбнулась, глядя в потолок, а не на него.

– Да, я вас слышу… Макс.

– Прекрасно. А теперь вы будете делать то, что я вам скажу. Вы чувствуете себя очень сонной, верно?

– Да.

Глаза ее снова закрылись.

– Вы погружаетесь в глубокий, глубокий сон, Мара, но, хотя вы и спите, вы сможете слышать все, что я вам скажу, и будете правдиво отвечать на мои вопросы. Понимаете?

– Да.

– Хорошо… Когда я скажу «начнем», вы начнете считать в обратном порядке от ста. И каждый раз, называя число, будете все глубже погружаться в транс… Итак, начинаем считать.

Мара облизала губы и принялась считать:

– Сто… девяносто девять…

Все время, пока она считала, Фидлер проверял ее пульс. Ее погружение в глубокий транс происходило необычайно быстро, и так же быстро замедлялся пульс. Когда она досчитала до пятидесяти, пульс ее замедлился до сорока пяти ударов в минуту.

– Сорок один… сорок…

Голос Мары стал хрипловатым, и теперь она надолго замолкала, прежде чем произнести следующее число.

Фидлер начал беспокоиться – количество ударов все сокращалось и уже доходило до тридцати в минуту. При таком замедленном пульсе сердце могло остановиться еще до того, как она досчитает до конца.

– Ладно, Мара. Достаточно. Вы уже погрузились в транс.

Она подчинилась, и пульс ее перестал замедляться – остановился на тридцати ударах в минуту. Дыхание тоже было замедленным, она делала не более пяти вдохов и выдохов в минуту. Фидлер впервые наблюдал столь быстрое погружение в столь глубокий транс. Он подумал о том, что Мара станет феноменальным случаем, если представить ее данные на семинаре.

– Начнем сегодня с беседы, Мара. Итак, вы любите свои дни рождения?

Она улыбнулась:

– Особенно любила, когда была маленькой. Дни рождения в нашей семье всегда отмечались по-особенному.

– Поговорим о том вашем дне рождения, который вам особенно памятен. Вы можете рассказать о таком?

На лбу ее прорезались морщинки – она пыталась сосредоточиться. Потом морщинки исчезли и лоб разгладился.

– О да, – сказала она. – Я помню такой день рождения. Мне тогда исполнилось четырнадцать.

– И что же случилось в тот день рождения?

– Это был день, когда мы приехали в Аризону.

Фидлер нахмурился:

– Но ведь вы родились в Аризоне!

Она рассмеялась каким-то странным смехом, от которого его покоробило.

– Нет, глупыш. Я родилась в Уэльсе.

К величайшему изумлению Фидлера, Мара заговорила на языке, в гортанных звуках которого он распознал валлийский. Теперь и в ее голосе, и в манерах появилось что-то детское, словно она стала маленькой девочкой.

– Где вы научились говорить на этом языке? – спросил озадаченный Фидлер.

– Я говорила по-валлийски еще до того, как заговорила по-английски.

– О Господи, – прошептал Фидлер, почувствовав, как по спине пробежал холодок. Сердце его забилось, как у гончей, берущей старт, но, когда он снова заговорил, в голосе его не было волнения. – Мара, в какой день и год вы родились?

– Пятнадцатого июня 1863 года, – ответила она без колебания.

Фидлер был близок к шоку, когда осознал последствия случившегося. Без малейшей подсказки с его стороны, без единого намека Мара Тэйт, проявив инициативу в сложном и противоречивом процессе возрастной регрессии, совершила гигантский прыжок во времени и обратилась в свою бабушку.

Невозможно… Но ведь это произошло? Она располагала всей полнотой и отчетливостью воспоминаний, когда речь заходила об истории ее семьи. Несомненно, она знала о детстве Мары Первой столько, сколько та рассказала своей дочери, Маре Второй. Вероятно, таких семейных преданий накопилось бесчисленное множество. Вероятно, это можно было бы объяснить и необычайно богатым и живым воображением, наследственным качеством в семье Тэйтов. Во всяком случае, рациональный разум медика отказывался признать, что Мара Третья претерпела реинкарнацию и превратилась в свою бабушку Мару Первую.

Ее голос вывел его из раздумья:

– А теперь я расскажу вам о своем четырнадцатом дне рождения…

 

Глава 7

Вереница фургонов въехала на территорию штата Аризона с северо-востока, у границы с Колорадо и Нью-Мексико, и теперь направлялась к Долине памятников. Мара сидела в переднем фургоне, рядом с Сэмом Пикензом, седым ветераном, прожившим немало лет на юго-западе и теперь отвечавшим за этот поезд из повозок. За время путешествия Мара подружилась с Сэмом. На него произвели впечатление ее обширные знания истории Аризоны, знания, по крупицам собранные из книг и газетных статей, которые она с жадностью поглощала еще до того, как Тэйты покинули Британские острова и отправились в Новый Свет. Мара же внимательно слушала бесконечные истории Сэма, накопленные им за тридцать с лишним лет, в течение которых он изучал пустынные и прекрасные в своей первозданной красоте районы Дикого Запада.

Одним из первых чудес Нового Света Маре показались жилища древних обитателей утесов, примостившиеся на высоких горах и уступах, образованных стенами каньонов. Эти жилища, имевшие от одного до четырех этажей, были искусно выложены из кирпича-сырца и укреплены деревянным каркасом; они действительно являлись чудом изобретательности и строительного искусства.

– Как же индейцы забирались в свои дома? – спрашивала Мара у Сэма.

– С помощью многочисленных лестниц, которые они ночью втаскивали в свои дома, опасаясь враждебных племен и диких зверей. Они были предками индейцев племени пуэбло. А те стали великими земледельцами, намного опередившими свое время. Некоторые из их ирригационных каналов и сегодня в рабочем состоянии.

Удивляла и погода Аризоны: сухой воздух и яркое солнце – это совершенно не походило на туманную Англию.

– Как далеко, как четко здесь все видно! – воскликнула Мара. – У меня просто режет глаза!

Эта удивительная прозрачность аризонского воздуха могла сыграть со зрением удивительные шутки. Далекие горы вырисовывались настолько отчетливо, что возникало обманчивое ощущение – вот стоит протянуть руку, и можно будет до них дотронуться, прикоснуться к этим громадам, на склонах которых пышно разрослись ели Дугласа.

Сэм усмехнулся:

– Говорят, здешний воздух настолько чист, что ковбой может увидеть, как девушка ему подмигивает, стоя в миле от него.

Караван фургонов держал путь на юг, и перед путниками до самого горизонта расстилались равнины и пустыни. Однако к удивлению Мары, пустыня вовсе не казалась бесплодной и дикой, унылой и однообразной, какой она ее представляла по прочитанным книгам. Здесь встречались обширные участки, сверкающие яркой зеленью кактусов; росли также деревья и кустарники, усыпанные цветами, и эти цветы казались ослепительными всплесками золотого и малинового, ярко-синего, зеленого и оранжевого. Сотол, юкка и странного вида дерево Джошуа, прозванное «свечой Господа» из-за своего сходства с горящими свечками, на которые походили его яркие белые и пурпурные цветы. Были тут и пустынные ивы с похожими на орхидеи бутонами, и цветущие акации, и кремовые горные розы.

Незадолго до полудня Мара заметила нечто любопытное. Примерно в миле от фургона возникла как бы черная дверь, словно прорезанная в пронизанном солнцем воздухе, она высилась до самого неба.

– Это ливень, – объяснил Сэм.

Мара с недоверием смотрела на странное явление природы.

– Хочешь сказать, что эта черная стена на горизонте… что это дождь?

– Да, дождь. Если бы ты оказалась сбоку от него, то могла бы протянуть руку и намочить ее, а одежда твоя осталась бы сухой.

– Ты шутишь, Сэм, – улыбнулась Мара.

– Вот увидишь сама. Скоро у тебя будет возможность проверить мои слова.

К тому времени, когда они добрались до места, где был ливень, он уже кончился, и фургоны ехали мимо напоенных влагой кустарников. Мара указала на них рукой.

– Похоже на горячую смолу – так она пахла, когда ее варили дома, в Англии! – воскликнула она.

– Креозотовые кустарники, – пояснил Сэм. – Из них получают смолу.

Когда они остановились перекусить, Мара побежала к фургону Тэйтов.

– Разве здесь не чудесно? – закричала она в возбуждении.

Дрю Тэйт был крепкого сложения мужчиной с мускулистыми руками и могучей шеей. Лицо его с курносым носом и подбородком, будто вырезанным из гранита, не отличалось красотой, но было приятным. От него Мара унаследовала только серо-голубые глаза. К счастью, во всем остальном она пошла в мать, высокую полногрудую женщину с прелестным лицом и темными волосами, собранными в пучок на затылке. А четверо братьев Мары походили на отца и были такие же суровые и мрачные. Впрочем, старший, Эмлин, походил на отца, пожалуй, лишь характером.

Дрю рассмеялся и прижал дочь к груди.

– Ты станешь настоящей пустынной лисичкой, моя милая. Хотя, судя по всему, сельская жизнь тебе по душе. Ты загорела и стала бронзовой, как индеец, а на твоих костях наросло немного мяса.

– А ты знаешь, Мара, какой сегодня день? – спросила ее мать, отвлекаясь на минуту от стряпни. Сыновья только что развели костер, над которым она установила котелок с каким-то варевом.

Мара подбежала к матери и порывисто обняла ее за талию.

– Конечно. Сегодня мой день рождения. Сэм говорит, что вечером у нас будет праздник с танцами в мою честь. Мама, а как же именинный пирог?

Глаза матери сверкнули лукавством.

– Ты же знаешь, что в этом Богом забытом месте у нас нет печки, чтобы его испечь. – Заметив огорчение на лице дочери, мать поспешно добавила: – Я согласна, что это чудесная страна, но пока еще не очень цивилизованная.

Мара глубоко вздохнула и осмотрелась:

– Мне здесь нравится. Такой простор – не то что в нашем крохотном Уэльсе. И тут столько солнца! Это огромная и прекрасная страна. Сэм говорит, что Аризона – самая большая из всех земель. Она такая огромная, что человек чувствует себя здесь муравьем.

Эмлин, старший из детей, подошел и дернул сестру за косу.

– Она не покажется тебе такой уж чудесной, когда на нас нападут индейцы.

– Эм, прекрати! – прикрикнула на сына мать. – Напугаешь ее до смерти!

– Я не испугалась, – заявила Мара. – Сэм рассказывал мне о набегах апачей. Они самые свирепые из всех индейцев, что живут на этих землях. Даже само их имя переводится как «враги». Во время войны они никогда не берут пленных. Убивают их и уродуют трупы – отрезают носы, уши, пальцы рук и ног. А если и берут пленных, то все равно убивают – раздевают их донага и оставляют на песке, в пустыне, чтобы они зажарились до смерти под солнцем, и несчастные стоят там с широко раскрытыми глазами, потому что апачи отрезают у них веки!

Гвен Тэйт побелела и судорожным движением схватилась за горло.

– Прекрати эту глупую болтовню, юная леди, а то придется тебе сидеть в фургоне до конца дня.

После скромной трапезы, состоявшей из вяленой говядины, отваренной в котелке, и сушеного картофеля, приготовленного таким же способом, они пили чай с морскими сухарями. Затем вымыли посуду, затоптали костер и снова двинулись на юг.

Богатые залежи руд в Аризоне протянулись по диагонали с северо-запада на юго-восток. Целью их путешествия были территории Ногалеса, Тумстона и Бисби.

На закате путники устроили привал на возвышенности к востоку от Долины памятников.

– Это не индейская территория и уж меньше всего земля апачей, – успокоил своих подопечных Сэм Пикенз. – И все же не стоит рисковать, – добавил он.

Шестнадцать фургонов расположили по кругу, а между ними пустили стреноженных лошадей. Каждая семья сложила свой костер, чтобы приготовить ужин, и все ждали только наступления темноты, чтобы разжечь костры.

Затаив дыхание, Мара наблюдала, как ослепительный оранжевый шар заходящего солнца опускается за горную гряду на западе.

Пики гор казались пылающими, плато выглядели как золотые озера с лиловыми и пурпурными берегами горных долин, уже погрузившихся в тень. Глаза Мары наполнились слезами, и она судорожно сглотнула подкативший к горлу комок.

– Это самое прекрасное зрелище, какое мне доводилось видеть, – пробормотала она.

– Да, верно, – послышался за ее спиной мужской голос.

Мара вздрогнула и резко обернулась. Рядом стоял Гордон Юинг, сын переселенцев, ехавших в соседнем фургоне. Гордон был высоким, стройным и мускулистым. На его грубоватом лице, словно состоявшем из углов и впадин, выделялись пронзительные синие глаза. Пышные и кудрявые светлые волосы были растрепаны. У Мары от одного его голоса подгибались колени, и она забывала обо всем на свете. Хотя Гордон был на шесть лет старше, она была безумно влюблена в него.

– Лучше нам вернуться в лагерь, – сказал он, когда солнце село и больше уже ничего нельзя было разглядеть.

Они молча возвращались в лагерь, возвращались, погруженные в свои мысли.

Оказавшись за повозками, Мара почувствовала себя в безопасности. В лагере было уютно и светло – ярко пылали шестнадцать костров. Мужчины и мальчики старше пятнадцати лет по очереди стояли на часах, охраняя лагерь. По двое в каждой смене, вооруженные ружьями и пистолетами, они расхаживали вдоль фургонов и иногда выходили за пределы лагеря.

Мара сияла от гордости и радости – она надела новое платье, сшитое для нее матерью за время долгого путешествия, сшитое по тогдашней моде: платье было узкое в талии, с пышными рукавами и с пестрой юбкой поверх кринолина и нижних юбок. Дополняли наряд легкие лакированные туфельки с блестящими медными пряжками.

Мара еще более возгордилась, когда Гордон Юинг сказал:

– А знаешь, ты сегодня почему-то выглядишь намного старше.

По случаю торжественного вечера ее черные волосы были зачесаны по-взрослому и заколоты двумя перламутровыми гребнями. Маре так хотелось поскорее стать взрослой.

Много ночей она лежала без сна на своем соломенном матрасе в задней части фургона, лежала, глядя в темноту, и голова ее была полна фантазий и мечтаний. Приподняв ночную рубашку, Мара поглаживала свои набухающие груди, похожие на крепкие маленькие сливы. По всему ее телу разливалась истома, когда она думала о Гордоне Юинге, когда представляла, что почувствует, если его руки будут ласкать ее груди. И Мара тотчас же вспыхивала от стыда. Сама мысль о том, что Гордон увидит обнаженным ее еще не сложившееся, тощее тело, казалась унизительной.

Но когда-нибудь, через два-три года, все изменится. У нее появится грудь, как у взрослой женщины, появятся округлые бедра и ягодицы. Она и понятия не имела о слове «органы», хотя и знала, что у женщин и мужчин интимные части тела разные. Ведь у нее четверо братьев, она выросла вместе с ними и не могла остаться в этом отношении совершенно невежественной. Мара знала, что существует разница между полами. И теперь, пытаясь представить Гордона обнаженным, испытывала ощущение, заставлявшее ее беспокойно ворочаться на соломенной подстилке. Бессильная сопротивляться искушению, Мара старалась не дышать, а ее рука как бы сама по себе спустилась вниз, к животу, и еще ниже. Дрожащими пальцами она исследовала то, что скрывалось у нее между ногами.

Когда же состояние экстаза проходило, ее начинал мучить стыд.

«Какая же ты скверная девчонка, Мара Тэйт!» – говорила она себе.

Много раз Мара давала себе слово никогда больше не поддаваться влиянию этой скверной девчонки, но ничто не могло заставить ее отказаться от сладостных фантазий, героем которых становился прекрасный Гордон Юинг, – она была не в силах противиться влечению к этим запретным радостям.

В этот первый вечер в Аризоне, в день своего рождения, Мара оказалась в центре внимания, все путешественники поздравляли ее, а члены семьи преподнесли ей скромные подарки, которые приготовили заранее, – гребень, веер, носовой платок, булавку…

Но гвоздем праздничной программы стал пирог, который ее мать испекла каким-то чудом. Это был фруктовый кекс, обильно сдобренный ромом, который Гвен хранила в течение всего путешествия через Атлантику и позже – через всю Америку. На глаза девочки навернулись слезы благодарности; она крепко обнимала мать, а отец и братья тем временем исполняли в ее честь валлийскую песню.

Когда поздно ночью Мара забралась к себе в фургон, она тотчас же заснула мертвым сном, слишком усталая даже для того, чтобы думать о своей любви, о Гордоне.

И все же, услышав сквозь сон оружейную пальбу, Мара сразу же проснулась, сон мгновенно отступил, и она, выпрямившись, села на своем ложе. Откинув край брезента, которым был обтянут фургон, Мара увидела, что уже почти рассвело.

Ее отец рванул брезент на себя и закричал:

– Поскорее вылезайте! На нас напали индейцы!

Мать зашевелилась в другом углу фургона.

– В чем дело, Дрю? – проговорила она сонным голосом. – Неужто ты вздумал так рано охотиться, чтобы никто не мог соснуть лишний часок?

– Господи, да проснись же ты, женщина! – Он подался вперед и, заглянув в фургон, с силой встряхнул жену, схватив за плечо. – На нас напали апачи!

Мать тотчас же пробудилась. Она закричала дочери:

– Поживее, девочка! Одевайся!

– На это нет времени! – крикнул Дрю. – Идемте! Быстрее!

Женщины и дети, собравшиеся в центре лагеря, находились под защитой баррикад, воздвигнутых накануне вечером из тюков сена, мешков с мукой и овсом и другими припасами. Мужчины и мальчики постарше схватили ружья и заняли указанные им места под фургонами, за такими же баррикадами.

– Не стреляйте наугад! – учил их Сэм Пикенз. – Надо выбрать мишень и прицелиться как следует.

Сэм знал, где выбрать место для привала. Он прекрасно понимал, что, возможно, придется обороняться, и постарался это учесть. К северу от лагеря находился крутой утес; с востока и с запада путников окружали густые леса, но, чтобы приблизиться к ним, враг должен был преодолеть две сотни футов по открытой местности. Наибольшая опасность грозила осажденным с юга – высокая трава, почти в человеческий рост, начиналась почти в пятидесяти футах от фургонов. Сэм выбрал шестерых самых метких стрелков для защиты лагеря с юга. Это было разумное решение, потому что апачи начали штурм именно с той стороны.

Не было ни малейших сомнений в том, что на них напали апачи. Их нетрудно было распознать по ясно видным набедренным повязкам, штанам и украшенным орнаментом мокасинам, а также по длинным черным волосам, перехваченным лентами из красной ткани. Генерал Джордж Крук, величайший истребитель индейцев, нарек их тиграми человеческой породы.

И Гордон Юинг, находившийся среди тех, кто оборонял лагерь с юга, мысленно согласился с генералом. Юноша с изумлением наблюдал, как апачи огромными прыжками преодолевают открытое пространство, отделявшее их от лагеря. Осажденные заранее договорились о том, что предводитель индейцев будет на мушке Сэма Пикенза, а тот, что следует за ним, достанется Лему Оуэнсу. Гордон должен был стрелять в третьего из атакующих. Гордон нашел свою мишень и положил палец на спусковой крючок. Вот он! На мушке!

Теперь все шестеро защитников уже целились в своих индейцев.

– А ну-ка покажите им, ребята! – крикнул Сэм.

Эхо выстрелов прокатилось по плато, и меткость стрелков заставила апачей отступить в высокие травы, чтобы перегруппироваться. Индейцы уносили с собой шестерых раненых. Перед фургонами осталась лежать дюжина убитых.

Передовая группа атакующих была вооружена ружьями, но следовавшие за ними имели только свое обычное оружие – луки и стрелы. Задние ряды нападавших выпускали тучи стрел, к счастью, не достигавших цели, – Сэм Пикенз разместил своих людей под повозками, а не между ними, так что защитники лагеря оставались неуязвимыми для стрел, обрушивавшихся сверху. Сэм был опытным стратегом, ему не раз приходилось обороняться от нападавших индейцев.

Во второй раз апачи атаковали переселенцев с двух сторон, но и эта атака оказалась безуспешной. И тут вождь разумно рассудил, что недооценил своих противников, и отказался от дальнейших попыток взять лагерь штурмом.

Белые люди выбрались из-за своих укрытий, крича и подбадривая друг друга, подбрасывая в воздух шляпы в ознаменование победы. Но радость их оказалась преждевременной, потому что коварные и хитрые апачи оставили своих лучников на прежних позициях, в арьергарде, под защитой густой и высокой травы. Когда защитники лагеря уже праздновали победу, индейцы выпустили целую тучу стрел в самую гущу врагов, убив двоих и ранив семерых. После этого лучники отступили, чтобы соединиться со своими соплеменниками.

– Грязные негодяи! – завопил Сэм. Разъяренные поселенцы дали залп по индейцам, но те уже скрылись из виду.

Среди раненых оказался и Гордон Юинг, которому стрела угодила в левое предплечье. Мара отвела глаза, когда Сэм опустился на колени рядом с лежащим на земле юношей. Вооруженный устрашающего вида кривым ножом, Сэм сделал длинный надрез параллельно ране, чтобы извлечь наконечник стрелы, загнутый на манер рыболовного крючка.

Позже Мара навестила Гордона в фургоне, где он лежал, поправляясь после ранения. Она робко заглянула под полотнище, закрывавшее внутреннюю часть фургона. Юноша приветствовал ее улыбкой.

– О, Мара, как мило, что ты пришла меня навестить.

Она судорожно сглотнула.

– Ты был так отважен, Гордон. Ты настоящий герой.

– Герой – звучит забавно!

Откинув свою львиную голову, он расхохотался, ослепив ее блеском своих безупречных белых зубов. У Мары тоже были прекрасные зубы, если не считать щербинки между двумя верхними резцами. Правда, Мару не беспокоил этот недостаток, и все уверяли, что это даже красит ее.

– Да, ты герой.

– Да я напугался чуть не до смерти.

– Не верю. Для меня ты навсегда останешься героем.

Его синие глаза сверкнули, и он принялся шарить под своим матрасом, пытаясь что-то отыскать в хранившейся там шкатулке. Наконец, повернувшись к Маре, Гордон протянул ей наконечник индейской стрелы с обломком расщепленного древка.

– Вот еще один подарок ко дню твоего рождения, Мара.

Глаза ее округлились.

– Это тот самый, что…

Она взглянула на его перебинтованное плечо.

– Да, тот самый.

– О, Гордон, это самый лучший подарок из всех, что я когда-нибудь получала! – воскликнула Мара и поспешно добавила: – Но мне жаль, что я получила его таким образом – из-за твоей раны.

– Ничего страшного. – Он подмигнул ей. – Не забывай, что я великий герой.

Она прижала стрелу к груди, и глаза ее засияли, как звезды.

– Мне пора идти. Я всем буду ее показывать. О, Гордон, я так тебе благодарна!

Она встала. И вдруг, резко наклонившись, поцеловала его в щеку. И тотчас же покраснела до корней волос и выскочила из фургона. Гордон еще долго слышал ее звонкий смех.

Этот день стоил того, чтобы хранить его в памяти.

 

Глава 8

«Пока еще я не хочу вас будить, Мара. Возможно, у нас не повторится этот удивительный успех. Вам удобно? Вы расслаблены?»

«О да. Я очень, очень счастлива. Я хочу оставаться там, где я сейчас. И не важно, вернусь ли я туда, откуда пришла».

«Не говорите так, Мара. Вы проснетесь, когда я сочту нужным разбудить вас, и этот сон закончится».

«Нет! Я хочу рассказать вам очень много, намного больше!»

«Прекрасно, Мара. Я слушаю».

Никогда в жизни Мара Тэйт не была так счастлива. Гордон Юинг, семья которого владела тремя верховыми лошадьми, учил Мару верховой езде. Они ехали впереди фургонов по дороге, ведущей на юг. Впрочем, они могли поехать и на запад, могли вместе изучать чудеса этой удивительной страны. В безоблачное синее небо вонзались вершины скал, похожие на гигантские сталагмиты.

– Они прекрасны… как церковные колокольни, – сказала девочка.

По всей равнине были разбросаны каменные изваяния – огромные и поменьше, походившие на человеческие фигуры и изображавшие животных, а иногда попадалось нечто совершенно непонятное и гротескное. Должно быть, каменные фигуры изваяла рука самого Вседержителя. Эта прекрасная земля являлась также средоточием красоты духовной.

Однажды Сэм сопровождал их до Каменного леса – обширного пустыря, заваленного окаменевшими стволами и низкорослыми деревьями, также окаменевшими.

– Жуткое зрелище, – прошептала Мара, невольно понижая голос. – Должно быть, их заколдовала какая-нибудь ведьма. Или демон…

– Да, похоже на то, – усмехнулся Сэм. – Дело в том, что много веков назад этот лес оказался под ледником, а потом в течение столетий поры дерева заполнялись солями и другими минеральными соединениями. Только Господу Богу известно, как долго продолжалась эрозия, но, когда процесс завершился, вот что оказалось под почвой – этот окаменелый лес.

Сэм показал им и пустыню Пейнтед, где ослепительные радужные пески снова вызвали у Мары мысль о руке Вседержителя.

Господь написал эту картину, чтобы человечество любовалось ею в твердой уверенности в том, что есть силы, более могущественные, чем простые смертные, – так представлялось Маре.

Поблизости находился и Аризонский кратер – гигантская воронка глубиной в шестьсот футов и диаметром в милю.

– Уж конечно я бы не обрадовался, если бы такое огненное чудище обрушилось с неба, – проговорил Гордон с благоговейным ужасом.

Возвращаясь к фургонам, они сократили путь, проехав вдоль высохшего ложа реки, которое змеей извивалось в северо-восточном направлении. Внезапно Сэм придержал лошадь и остановился.

– Ш-ш!.. Прислушайтесь!

Гордон и Мара затаили дыхание.

– Похоже на гром вдалеке, – сказал юноша.

– Возможно и так, но не стоит испытывать судьбу. Надо выбираться отсюда! – заявил проводник.

Сэм пустил свою лошадь галопом, направив ее к северному берегу реки. Мара и Гордон старались не отставать. Сэму и Гордону удалось ловко взобраться по крутому склону, но молодая кобылка Мары споткнулась и упала, выбросив ее из седла, – лошадь и всадница скатились на дно высохшей реки.

Когда Маре удалось подняться на ноги, грохот усилился и теперь был настолько громким, что она даже не слышала, что ей кричали Сэм и Гордон. Заметив, что они отчаянно машут ей, Мара обернулась – и оказалась перед огромной стеной воды высотой в двадцать или тридцать футов, низвергавшейся в ложе реки, устремившейся к ней с невероятной скоростью.

Лошадь в ужасе принялась карабкаться по склону; выбравшись наверх, она умчалась. Когда шок, вызвавший оцепенение, прошел, Мара на четвереньках стала выбираться из ущелья. Она непременно бы скатилась вниз, если бы Сэм и Гордон, взявшись за руки и образовав живую цепь, не помогли ей. Маре удалось ухватиться за руку Гордона за секунду до того, как бушующий пенный поток обрушился на то место, где она недавно лежала рядом с лошадью. Взлетавшие вверх брызги промочили путников до нитки.

– Что это было? – проговорила Мара с дрожью в голосе.

– Наводнение. Такое здесь частенько случается, – ответил Сэм. – Должно быть, где-то поблизости от истоков реки прошли ливневые дожди. В этих местах единственная река, которая никогда не пересыхает, – это Колорадо. Все остальные наполняются водой только после сильных дождей, и сухой песок впитывает воду скорее, чем успеваешь произнести свое имя. Я видел, как реки вроде этой мгновенно наполнялись водой буквально за секунду, и приходилось побыстрее улепетывать, чтобы тебя не смыло потоком и не унесло в никуда.

– Со мной едва это не произошло, – сказала девушка, невольно вздрагивая.

На плечо Мары легла сильная рука Гордона.

– Все в порядке, радость моя.

День за днем они совершали вылазки за пределы лагеря, узнавая много нового, а по возвращении Мара рассказывала о своих впечатлениях подруге, Мэрион Мерфи, одной из трех сестер, эмигрировавших из Ирландии и присоединившихся к ним в Денвере. Девушки были сиротами и ехали с дядей и теткой.

– Тебе надо как-нибудь поехать с нами, Мэрион, – сказала Мара старшей подруге.

На лице Мэрион отразилось отвращение.

– Я никогда не любила испытывать судьбу таким образом. Меня не заставишь никакими силами взгромоздиться на эту грязную лошадь.

Певучий ирландский выговор Мэрион постоянно приводил Мару в восторг.

Сестры Мерфи – шестнадцати, восемнадцати и двадцати лет – одевались лучше всех женщин в караване. Большую часть времени сестры проводили у себя в фургоне, прихорашиваясь и приводя в порядок свой гардероб. Когда они в первый раз вывесили сушиться свое нижнее белье, это вызвало переполох среди остальных женщин и дало мужчинам пищу для фантазий.

– Все у них – сплошные оборки, атлас и кружева, – сказал Сэм Гордону. – Я бы не удивился, если бы оказалось, что они едут на Запад, чтобы открыть бордель.

Мара же боготворила Мэрион, часто позволявшую младшей подруге наблюдать за ней, когда она наводила красоту – полировала ногти и приводила в порядок волосы. Мэрион, старшая из сестер-ирландок, была, по мнению Мары, самой хорошенькой из них, и она ежедневно подолгу расчесывала свои длинные блестящие каштановые волосы. К тому же у нее были миндалевидные, орехового цвета, глаза и дерзко вздернутый носик. Ее мерцающие перламутровой белизной груди высоко приподнимал корсет на костяном каркасе, так что виден был ее ослепительной красоты бюст, выступавший из глубокого декольте. Юбки ее совсем не походили на просторные и бесформенные одежды остальных женщин. Пышные внизу, они обтягивали бедра, а по бокам были снабжены разрезами, дразнившими взоры мужчин, – те не сводили глаз со стройных ножек Мэрион, когда она шла или садилась, закинув ногу на ногу.

Однажды, когда переселенцы расположились на привал, Мара заглянула в фургон Мэрион и объявила:

– Сэм говорит, что послезавтра мы будем в Бисби. Мой отец и братья ждут не дождутся этого. Они надеются найти золотую жилу и скоро разбогатеть.

Мэрион рассмеялась:

– Конечно, все на это надеются, но разбогатеть удается немногим. – Глаза ее сверкнули. – А что касается меня и моих сестер, то мы уже застолбили участок.

– Правда? – удивилась Мара. – О… я не верю тебе, Мэрион. Ты ведь никогда прежде не бывала в Аризоне.

Ее сестры, Бриджит и Мэгги, сидевшие за шитьем в передней части фургона, захихикали. Бриджит была блондинкой, а у Мэгги волосы были черные как вороново крыло. Они обе походили на Мэрион, только казались менее стройными.

– Конечно, не бывала. Но видишь ли, Мара, мы носим с собой свои золотые прииски.

И сестры залились веселым смехом. Мара почувствовала, как кровь бросилась ей в голову, как ее шею и щеки залил румянец. Сестры Мерфи – распутницы! Это открытие лишило девушку дара речи.

Мэрион, все еще хохоча, обняла ее за плечи.

– Да зачем я говорю об этом с ребенком?! Когда-нибудь, дорогая, ты поймешь, что я права! Мужчины могут быть отважными, возможно, они умнее и имеют власть, но женщины хранят козырного туза у себя под юбками.

Слова Мэрион вызвали новый приступ веселья у ее сестер. Но Мара не разделяла его. Она с отвращением высвободилась из объятий Мэрион.

– Неужели это единственное достоинство женщин, Мэрион? Ну, что касается меня, то я о себе более высокого мнения. У меня другие планы. Я не собираюсь становиться игрушкой мужчины.

Мэрион легонько похлопала ее по щеке.

– Вы только послушайте, девочки! А ей всего-то четырнадцать. Погоди, моя дорогая! Настанет время, когда тебе захочется поиграть с парнями. – В ее глазах зажглись лукавые огоньки. – Впрочем, я бы не удивилась, если бы узнала, что ты уже дозрела до этого. Я видела, как ты посматриваешь на этого красивого здоровяка, на Юинга. По правде говоря, я и сама не отказалась бы поиграть с ним.

– Мне пора возвращаться к своим, – проговорила Мара упавшим голосом, стараясь обуздать себя и не выдать своего гнева. – Благодарю за гостеприимство.

Она спрыгнула с подножки фургона и с независимым видом зашагала туда, где расположилась на отдых семья Тэйтов. В ушах у нее звенел смех девиц Мерфи.

Позже, ночью, лежа на своем грубом матрасе, Мара окликнула в темноте мать:

– Мама, тебе когда-нибудь хотелось стать кем-то еще, кроме жены и матери?

С минуту Гвен молчала. Потом ответила:

– По-настоящему – нет. Едва ли у женщины есть возможность заниматься чем-либо, кроме дома… или быть шлюхой. Кстати, раз уж зашла об этом речь, скажу: мне не нравится, что ты столько времени проводишь в обществе этих девиц Мерфи. Стоит разок на них взглянуть – и становится ясно: шлюхи!

– При мне они ведут себя вполне достойно, – солгала Мара.

Девушка задумалась; она размышляла о том, что сказала мать: якобы у женщины существуют только два пути – быть женой и матерью или публичной девкой.

– То, что ты сказала, мама, ужасно, но, я думаю, в Америке все скоро будет обстоять иначе, не так, как в Старом Свете. Женщины перестанут мириться с тем, что им приходится только сидеть дома, и с тем, что с ними обращаются как с неодушевленными предметами – столами, стульями, посудой. Они не пожелают существовать только как игрушки своих повелителей-мужчин и подчиняться их капризам. В своем нынешнем состоянии мы почти рабыни.

– Только послушайте эту девчонку! – пробормотала Гвен. – Ты слишком молода, чтобы так говорить. И какие же новые возможности ты видишь для себя в Америке?

– Неограниченные! Вот подожди – и увидишь! Я могла бы стать здесь адвокатом или доктором, а то и судьей!

– Да хранят нас от такого святые! Думаю, что все это – твое чтение, оно помутило твой разум, дитя. А теперь угомонись и спи.

– Спокойной ночи, мама.

Мара лежала, прислушиваясь к звукам, доносившимся снаружи. Мужчины все еще беседовали, сидя вокруг костра. Они смеялись, обменивались шутками и пускали по кругу бутылки с виски собственного изготовления. Обычно мужчины ночевали у костров, завернувшись в одеяла.

Мара смежила веки, и вдруг ей показалось, что она видит лицо Гордона Юинга.

«Тебе уже не терпится поиграть с ним…»

Мэрион была права. И это нетерпение то и дело давало о себе знать. Презирая себя за отсутствие воли, Мара предалась запретным сладостным мечтам.

Как и предсказывал Сэм Пикенз, в три часа пополудни, в четверг, на горизонте показалась горная гряда.

– Вот она! Горная гряда, называемая Дорогой мулов, – хмыкнул Сэм. – Сегодня мы устроим привал в ущелье, на Перевале мулов.

– И будем искать там золото, серебро и медь, – сказал Эмлин Тэйт, и братья дружно его поддержали.

– В Аризоне не очень-то много золотоносной и богатой серебром руды, – возразил Сэм. – А что есть, то, как правило, только побочный продукт добычи и обработки меди. Я-то думал, ребята, что вы собираетесь работать для одной из крупных компаний.

– Он прав, мальчики, – кивнул Дрю Тэйт. – Нам придется долго и тяжело трудиться, прежде чем удастся основать свое дело. В это путешествие мы вложили все свои сбережения, все до единого цента. Для начала придется поработать в шахтах. Как думаешь, Сэм, нам нелегко будет найти работу?

– Вовсе нет, если вы такие толковые работники, как говорите. Вам надо попытаться устроиться на одну из шахт «Коппер стор». В прошлом году им пришлось закрыть два тоннеля из-за пожара. Там залежи не то угля, не то природного газа, точно не знаю. Во всяком случае, скала еще сохранила жар. Говорят, местами на той шахте температура не меньше пятидесяти градусов, но там до сих пор работают. Правда, только чиканос выдерживают такую жару.

– Все, что может мексиканец, может и валлиец, – заявил Дрю Тэйт.

Сэм Пикенз улыбнулся и хлестнул лошадей вожжами по мощным крупам.

– Ладно, хватит болтать! Пора и в путь.

 

Глава 9

Бисби – «город высотой в милю» – буквально висел на стенах каньона, чуть менее крутых, чем те, на которых древние жители скал строили свои жилища. Ряд за рядом, ярусами на ступенчатых террасах, поднимаясь по склонам холма по обе стороны Перевала мулов, выросли хижины и бунгало, сложенные из чего попало.

Среди жителей городка бытовала шутка: если тебе не повезет и ты свалишься со своего крыльца, то приземлишься на крышу соседа. И в этой шутке была доля правды. Во всяком случае, заботливые мамаши привязывали своих только что научившихся ходить малышей к перилам переднего крыльца, когда выпускали их поиграть на свежем воздухе. Высота, на которой находилось жилище, соответствовала социальному статусу его обитателей – таков был неписаный закон, свято соблюдавшийся в Бисби. На самой вершине, на высоком холме, жили самые зажиточные люди и чиновники высокого ранга.

Городок, взбиравшийся вверх по склонам ущелья, протянулся на две мили, но ширина его равнялась лишь нескольким кварталам. Ущелье изобиловало салунами, и чем выше находился салун, тем более отпетыми были его завсегдатаи. На окраине Бисби располагались публичные дома, представлявшие собой жалкие развалюхи. К ним по склонам холмов вели бетонные ступеньки.

– Бисби расположен на высоте пяти тысяч футов, – сообщил путникам Сэм Пикенз. – А это настолько близко к небесам, насколько высоко могут забраться его жители!

Окрестности городка изобиловали землей, и вновь прибывающие поселенцы легко здесь приживались. Как и в большинстве сообществ, состоящих из пионеров, тут царила дружеская атмосфера, что весьма редко бывает в больших городах. Старожилы встречали новичков с беспримерным гостеприимством. Десятки добровольцев образовывали отряды, чтобы помочь переселенцам построить жилища и расчистить землю. Поиздержавшиеся за время долгих странствий через всю страну, переселенцы очень нуждались в помощи и в сочувствии, ведь надо было освоиться на новом месте, прежде чем самим зарабатывать на жизнь.

Впрочем, у Тэйтов имелось завидное преимущество перед их товарищами по путешествию – у них был немалый опыт работы в шахтах. Джеймс Донован, управляющий «Коппер стор», принял на работу Дрю Тэйта и его четверых сыновей, как только они появились в конторе компании в Горах мулов. Как и обещал Дрю Тэйт, пятеро валлийцев трудились ничуть не хуже мексиканцев и всех прочих. Дрю очень просто решил проблему жары в шахте: перед каждым спуском он поливал себя и своих парней водой до тех пор, пока вся одежда не промокала до нитки, и каждый час, перед очередным спуском, повторял водную процедуру. Разумеется, и после этого работа оставалась адски тяжелой, но все же теперь можно было выносить жару.

В первые месяцы жизни в Бисби Гвен и Мара не покладая рук трудились в своем новом доме – мыли, скребли, шили, занимались мелким ремонтом. Всю свою мебель они подобрали на городской свалке, так что она требовала основательной починки. Но к счастью, все мужчины в семействе Тэйтов были отличными плотниками.

Юинги же оказались самыми процветающими из тех, кто вместе с ними добирался до Бисби. Старший Юинг был знатоком горного дела, инженером, и все крупные горнодобывающие компании стремились его заполучить. Поэтому Юинги скоро обосновались в самом престижном районе городка, на Холме.

Гордон стал геологом-разведчиком в Горах мулов. Случалось, он неделями кочевал с места на место, ночуя на бивуаках. Во время его долгих отлучек Мара мрачнела и, хмурая, слонялась по дому, отвечая на вопросы родных с несвойственной ей резкостью.

– Она томится любовной тоской, – подтрунивали над ней братья, и это было самым верным способом выжить ее из дома – Мара пулей вылетала за дверь и искала уединения на окрестных холмах.

Однажды, охваченная внезапной тягой к бродяжничеству, она забрела на окраину городка, где располагались непотребные дома. Был конец августа, и стоял теплый погожий день. Многие из дам известной профессии дышали свежим воздухом, сидя на ступеньках своего крыльца. Издали Маре показалось, что все они очень элегантные, бодрые и счастливые – не то что все прочие женщины в Бисби. Большинство домохозяек в городке походили на огородные пугала в своих бесформенных, заплатанных и полинявших платьях. Постоянный изнурительный труд лишил их женственности, живости и привлекательности.

– Кого-то ищешь, птичка? – услышала Мара обращенный к ней вопрос. Женщина говорила на кокни.

Мара подняла голову и увидела пухленькую блондинку в нижней сорочке и панталонах с множеством оборок. Девушка откашлялась, прочищая горло.

– Да, мэм. Вы знаете, где живут сестры Мерфи?

– Мэрион и ее семья живут в четырех хижинах отсюда. А ты их подруга?

– Мы приехали в Бисби в одном караване.

– Ах вот как! Тогда я тебе скажу: твоя Мэрион – ловкая бестия! Она здесь всего-то шесть месяцев, а дела у нее идут лучше, чем у всех остальных в ущелье. Обошла всех нас – обошла и всех новеньких в городе.

– Новеньких?

– Да, новых девушек… Ты по этому делу к ней? Хочешь присоединиться к ним?

Мара почувствовала себя уязвленной:

– Вовсе нет! Просто захотелось навестить ее.

Блондинка рассмеялась:

– Нечего задирать нос, меня не обманешь, голубка. Все мы одинаковые под простынями, вернее, в постели!

– Искренне признательна за ваше предположение, – с высокомерным видом отозвалась Мара, расправив плечи и выпрямив спину – будто шомпол проглотила.

У каменных ступенек, ведущих к указанной женщиной хижине, Мара замешкалась. Возможно, мысль навестить Мэрион была не слишком удачной. Она бы повернула обратно и ушла, если бы не услышала, как ее окликают из открытого окна.

– Мара Тэйт! Глазам своим не верю! А я-то думала, что ты забыла про нас. Сейчас же иди сюда – хочу на тебя посмотреть!

Мара поднялась по ступенькам и остановилась у двери, скрестив на груди руки. Минуту спустя дверь отворилась. Лицо Мэрион светилось радостью. Она обняла Мару и втащила ее в комнату. Потом отступила на шаг, чтобы рассмотреть как следует.

– Господи! Что с тобой стряслось, дитя? Ведь ты стала настоящей женщиной! Глазам своим не верю!

И это было правдой: всего за несколько месяцев Мара Тэйт расцвела, она походила на бабочку, только что вылупившуюся из куколки. Ее приподнявшиеся груди рвались из обтягивавшего их пестрого платья, а бедра и ягодицы стали округлыми и соблазнительными – ясно, что Гордон Юинг не мог не заметить этого превращения. Теперь она, как взрослая женщина, ходила с распущенными волосами, ниспадавшими ей на спину, перехваченными только красной лентой.

– Должно быть, это оттого, что свой четырнадцатый день рождения ты встретила в пути, на колесах. Да ты просто как по волшебству преобразилась. Идем, выпей чашку чая.

Мэрион провела Мару мимо гостиной, где сестры Мерфи обычно принимали посетителей, потчуя их вином, развлекая песнями и пленяя то соблазнительной грудью, то стройной ножкой – наряды девушек не столько скрывали их прелести, сколько помогали их искусно демонстрировать. Хозяйка привела гостью в просторную кухню и закрыла за собой дверь.

– Ваш дом изнутри кажется намного больше, чем снаружи, – заметила Мара.

– Мы его перестраиваем. Теперь вот собираемся пристроить еще одно крыло. Дела наши идут хорошо, не жалуемся.

Негромко напевая, Мэрион насыпала в фарфоровый чайник заварки. Потом поставила кастрюлю с водой на печку, где уже был разведен огонь.

– Как Бриджит и Мэгги?

– Процветают, как и я. Я уже подумываю о том, чтобы открыть дело в Тумстоне. Девочки вполне справятся в Бисби и без меня. Конечно, если я переберусь в Тумстон, у меня будет шикарное заведение. Там живут настоящие джентльмены. А как ты, детка? Что поделываешь?

– Помогаю маме дома. – Мара вздохнула. – Но чаще всего скучаю и томлюсь.

Мэрион бросила на нее пронизывающий взгляд.

– Скучаешь? А как этот красивый малый? Он где-то поблизости? Как его зовут? Гордон?

– Гордон в основном пропадает в горах, ищет медь и золото.

Мэрион улыбнулась:

– Тогда у тебя есть все основания скучать. Но, – добавила она с озорным блеском в глазах, – если хочешь разнообразия и веселья, приходи к нам. Даю слово, здесь тебе скучать не придется.

– О, Мэрион, что ты говоришь?! – Мару эти слова смутили и взволновали. – Смотри, у тебя вода закипела.

– Да, здесь веселые уточки и селезни! – продолжала Мэрион, поворачиваясь к печке.

Пока заваривался чай, она открыла расписную жестянку.

– Расписано от руки.

– Красиво! – похвалила восхищенная Мара.

– Из Франции, – сказала Мэрион. – А погляди-ка, что внутри! – Она протянула Маре открытую жестянку. – Ты только взгляни на эти крохотные хорошенькие печенья!

– Птифуры, – кивнула Мара. – Я читала про них, хотя ни разу не пробовала.

– Они божественные. Угощайся.

Мара взяла одно печенье и откусила кусочек.

– О… восхитительно!

Мэрион смотрела на нее, склонив голову набок.

– Откуда ты знаешь такие слова? Птифуры! Можно подумать, что ты говоришь по-французски!

Девушка рассмеялась:

– Нет, не говорю, хотя очень хотела бы! Есть некоторые выражения, перешедшие в английский из французского.

– Подумать только! Сколько ты знаешь! Как бы я хотела быть такой же образованной!

– И сможешь стать, если захочешь. Мои знания по большей части из книг. Из них я узнала гораздо больше, чем от своих учителей в Уэльсе.

– Беда в том, – проговорила Мэрион, и лицо ее приобрело простодушное выражение, – что я не умею читать.

– Совсем не умеешь?

Глаза Мары стали большими, как блюдца. Мысль о том, что кто-то совсем не умеет читать, смутила ее.

– Это большое несчастье для тебя. Хочешь, я научу тебя читать и писать?

Мэрион была озадачена.

– А ты смогла бы? – спросила она.

– Конечно. Хочешь, я приду к тебе снова в ближайший понедельник, а потом в среду и пятницу?

– Прекрасно! Подойдет тебе время с часу до трех? В это время у нас меньше всего клиентов.

– Договорились. Бриджит и Мэгги тоже могут поучиться.

– Я их спрошу… Не хочу показаться невежливой, дорогая, но, боюсь, в гостиной сейчас начнется бедлам. Почему бы тебе не воспользоваться черным ходом? Зрелище в гостиной не предназначено для твоих невинных глазок.

Возвращаясь домой, Мара размышляла над последними словами Мэрион.

– Черт возьми! Мне надоело быть девственницей! Я устала от этого! – воскликнула она, обращаясь к рогатой жабе, сидевшей на камне у обочины дороги.

Двенадцатого сентября 1877 года Тэйты были приглашены на день рождения Гордона в большой дом на Холме. Это событие стало вехой в светской жизни Бисби, первым большим праздником со дня основания шахтерского городка.

Сначала Гвен и Мара отказывались принять приглашение.

– У нас нет таких туалетов и таких украшений, как у богатых женщин, – сказала Гвен мужу. – А если бы здесь и были магазины с такими нарядами, мы не смогли бы их купить.

– В город как раз приехал еврей – бродячий торговец. Я слышал, у него есть отрезы тканей. Можете пойти поглядеть. Вы ведь прекрасные портнихи.

Мара захлопала в ладоши.

– Мама, какая прекрасная мысль! Пойдем сейчас же!

Гвен с неохотой согласилась. Мать и дочь спустились на главную улицу городка. Бродячий торговец расположился со своей повозкой на площади, и, когда женщины семейства Тэйтов к нему подошли, вокруг него уже собралась толпа горожан, жаждавших взглянуть на товар. А товар был разный: башмаки, простенькие платья из хлопка и шерсти, грубое и практичное белье, обувь на все времена года, но главное – рулоны тканей для женщин, умеющих шить.

Внимание Мары привлекла стопка брошюр с выкройками, инструкциями по шитью и прочим полезным ремеслам. Были там и цветные чертежи с пояснениями – читателям объясняли, как построить самому дом или выкопать колодец. Из этой стопки Мара выудила и тоненькую книжечку с советами швее. На обложке хвастливо сообщалось, что в книжке «есть новейшие фасоны из Нью-Йорка, Лондона и Парижа».

Мара выбрала себе клетчатую тафту, а также отрез полосатого муслина для нижней юбки. Ее мать подобрала для себя набивной креп-жоржет.

– Чувствую себя воровкой, – посетовала Гвен, когда они показывали свои покупки Дрю. – На деньги, отданные за эти тряпки, вся наша семья могла бы прокормиться неделю.

Дрю с улыбкой обнял обеих за плечи.

– Не о чем беспокоиться. Мне сказали, что скоро у меня появится серьезная работа. Я поделюсь с Донованом кое-какими мыслями – насчет того, как организовать дело. И говорят, большие боссы в компании приняли мой план с энтузиазмом.

– А как ты, Дрю? Что наденешь?

– Джон Юинг уже позаботился об этом, птички мои. Он одолжит мне пару своих брюк, черный пиджак и белый жилет. Размер у нас примерно одинаковый. Поэтому все наши затруднения устранены. – Дрю повернулся к своим суровым и мрачным сыновьям: – Простите, мальчики, что вам не удастся составить нам компанию, но у нас нет возможности одеть и вас надлежащим образом.

– Все в порядке, папа, – успокоил отца Эмлин. – У нас вечером полно дел в городе. И уж во всяком случае, ни одному из нас не совладать с этими обезьяньими штучками, которые наденешь ты.

Дрю подмигнул Эмлину и похлопал его по мускулистому плечу. Понизив голос, сказал:

– Я догадываюсь, какие дела у вас в субботнюю ночь. Будете в северной части города, верно?

Эмлин покраснел.

– Ты не прав. Я собираюсь навестить Миллисент Бакстер из форта Хуачука.

– Ах вот как, мальчик? О!.. Это прекрасно!

Дрю не скрывал своей радости.

Мысль о том, что Эмлин в двадцать семь лет еще не женат, тревожила супругов Тэйт. Эмлин казался наименее привлекательным из сыновей Дрю и Гвен. У него были рыжие волосы и молочно-белая кожа, что довольно часто отличает рыжеволосых. Остальные же сыновья Тэйтов были смуглыми темноволосыми красавцами, очаровывавшими молодых леди города Бисби.

Миллисент Бакстер, дочь майора, жила вместе с отцом в ближайшем форту. Военные довольно часто общались с горняками, потому что нередко наведывались в городок, к которому были приписаны для защиты населения от мародерствующих апачей. Шахтеры, однако, с неудовольствием замечали, что солдаты больше интересовались богатыми металлом рудами в Горах мулов, чем индейцами, и занимались главным образом поисками золота и серебра, а не своим прямым делом. Было совершенно очевидно: на таких защитников не стоит полагаться.

Дрю повернулся к двадцатипятилетнему Аллану:

– А что ты, малый, собираешься делать в городе сегодня вечером?

Аллан, которого из-за семитского носа постоянно принимали за еврея, старался не встречаться с пристальным взглядом отца.

– Я собираюсь встретиться кое с кем из приятелей в гостинице Джона Пила, за картами, – пробормотал он, отводя глаза. Аллан не осмеливался признаться отцу, что у него роман с Марией Бивер, красоткой мексикано-индейского происхождения.

– А вы, сэр? – обратился Дрю к Джилберту, молодому человеку двадцати двух лет, самому красивому и отчаянному из братьев.

– Я собираюсь навестить одну молодую леди. По правде говоря, я тоже буду на Холме сегодня вечером.

– Подумать только! – воскликнула мать. – И кто же она?

– Джейн Минтон. Ее отец – нью-йоркский банкир, который ищет возможности капиталовложений для себя и своих богатых друзей с востока.

– Как мило… – Гвен посмотрела на младшего сына с некоторым опасением. – Хочу, чтобы и Дилан нашел себе славную девушку и не бродил одинокий и печальный.

– О! У Дила есть его поэзия, – поддразнил брата Аллан. – Для него нет лучшего занятия, чем забраться куда-нибудь в глушь и сочинять стихи. Какое там у тебя последнее стихотворение, Дил? «Ода Джайле Монстер»? Так, кажется?

Раскрасневшийся, едва удерживаясь от вспышки гнева, Дилан бросился вон из комнаты. Он был самым младшим и низкорослым из сыновей Тэйтов. Застенчивый, углубленный в себя юноша, Дилан не стремился к общению с молодыми женщинами, избегал также и своих ровесников.

 

Глава 10

Перед тем как отправиться к Юингам, мать и дочь критически осматривали друг друга.

– Думаю, учитывая все обстоятельства, мы потрудились на славу, – подытожила Гвен. – Ты выглядишь замечательно, моя дорогая.

Хотя у них в доме не было зеркала в человеческий рост, чтобы осмотреть себя с головы до ног, Мара чувствовала, что ее платье из клетчатой тафты покроя «принцесса» сидит на ней превосходно. Она немало времени потратила, колдуя над своей «принцессой», укладывая складки таким образом, чтобы было видно полосатую нижнюю юбку.

– Ты и сама, мама, просто божественна! – ответила Мара комплиментом на комплимент.

Гвен провела ладонью по своему пышному стану.

– А тебе не кажется, что это пестрое платье мне не по возрасту?

– Оно прекрасно тебе подходит.

– Юбка не слишком короткая?

– Да что ты! Не сомневайся!

Гвен разгладила пышные оборки на юбке, под которую были еще подложены подушечки. Затем провела руками по турнюру – юбка была посажена на жесткий каркас, что придавало особую пикантность пышно ниспадавшим сзади складкам.

– Да… но у меня сзади и своего достаточно, – заметила она. – Мне вовсе не нужны все эти штуки…

Тут в комнату вошел Дрю и рассмеялся, услышав последние слова жены.

– Гвен, прекрати! Перестань втягивать живот! Представь, что ты выглядишь, как я! Я себя чувствую одним из этих лондонских денди, что прогуливаются расфуфыренные, с шелковыми платками за манжетами.

– Ты выглядишь замечательно, па. Дай-ка мне поправить твой галстук.

Мара подошла к отцу и принялась колдовать над его шейным платком.

Гвен с пристрастием изучала свои матерчатые башмаки с носами из лакированной кожи. Помрачнев, она проговорила:

– Как мы поднимемся на Холм в таких туфлях?

– Справимся, мама. Надо же когда-нибудь начинать.

Они прибыли в дом Юингов ровно в семь.

– Да это целый особняк! – изумилась Гвен.

Называя жилище Юингов особняком, Гвен, пожалуй, преувеличивала. Строение, спроектированное в георгиан– ском стиле, отличалось, однако, некоторыми модификациями, продиктованными местными условиями. Кое-кто уже даже подобрал название для архитектуры подобного рода: ее называли американской функциональной. Подобное жилище никак не могло считаться роскошным или величественным, и оно ни в коей мере не соответствовало лондонским или нью-йоркским стандартам, но здесь, на Диком Западе, где господствовали скромные и даже аскетические вкусы, дом Юингов казался роскошным и величественным. Хозяева – Джон и Сюзен Юинг – тепло приветствовали гостей.

– Мы рады, что вы смогли прийти, – сказала Сюзен, по очереди обнимая Гвен и Мару и восхищаясь их платьями. – Вы обе выглядите прелестно. Как вам удалось раздобыть в нашей глуши такие модные наряды?

– Мы их сшили сами, – призналась Гвен.

Подошел поздороваться с гостями и Гордон. Увидев его, Мара едва не лишилась чувств. Он был необыкновенно красив в своем синем фраке и песочного цвета брюках; а на шее у него, поверх белой шелковой рубашки, был небрежно повязан красный галстук «аскот».

Гордон пожал руку Дрю, поклонился Гвен и взял за руку Мару.

– Ты самая красивая девушка на свете, – шепнул он ей на ухо.

Мара почувствовала, как запылали ее щеки. Пронзительные синие глаза Гордона не отрывались от ее глаз, и ей лишь с огромным трудом удалось выдержать его взгляд.

– Ты сам красавец, – ответила она с насмешливой улыбкой, и ей приятно было видеть его смущение.

– Я рад, что никто больше этого не слышал, – пробормотал Гордон, опасливо озираясь. – Идем, я раздобуду для тебя бокал пунша. В него добавили настоящий ром.

До сих пор Мара ни разу не пробовала ни капли спиртного, и новый опыт оказался приятным, тем более что вкус рома не слишком сильно чувствовался из-за обилия фруктовых соков. В напиток положили и кубик льда – непривычная роскошь в пустыне Аризона. Мара с наслаждением осушила свой бокал.

– Изумительно. Нельзя ли еще один?

Гордон усмехнулся:

– Конечно, можно.

Ему нравилось смотреть, как Мара приобщается к светской жизни.

– Я чувствую себя так странно… – проговорила девушка. – У меня кружится голова. Как глупо… – Она хихикнула и уцепилась за Гордона, чтобы сохранить равновесие. – Я что, опьянела?

– Пока еще нет, но близка к этому. Постой, дай-ка я помогу тебе, допью твой пунш.

Гордон взял у нее бокал и опорожнил его.

– Пойдем, я покажу тебе мамин сад.

Лавируя между беседующими и смеющимися гостями, Гордон провел девушку сначала в салон, потом в холл и – через кухню – в патио, вымощенное каменными плитами. За домом находился сад, подобного которому Маре никогда не доводилось видеть, – она оказалась перед ослепительной коллекцией разнообразнейших кактусов. Гордон с гордостью указал на кактус сагуаро, посаженный таким образом, чтобы он мог разрастаться и впитывать влагу во время проливных дождей. Растение украшала масса кремово-белых цветов. Гордон сорвал кроваво-красный плод и разломил его, чтобы показать Маре множество черных семян. Потом подвел ее к огромному растению высотой не менее пятнадцати футов, украшенному подвесками, напоминавшими органные трубы.

– Это органный кактус. А вот это – бочонкообразный. – Он указал на растение, разбухшее от скопившейся внутри влаги, похожее на пончик с вареньем. – Название говорит само за себя, – продолжал Гордон. – Уже не раз этот кактус спасал в пустыне умиравших от жажды путников. В том числе и меня. Посмотри, как он клонится в юго-западном направлении. Безупречный компас.

В саду было множество и других разновидностей кактусов: дождевой, ежеподобный, кактус, похожий на рыболовный крючок, и кактус, напоминающий плюшевого медвежонка.

– «Медвежонок» до пяти лет может обходиться без влаги, – пояснил Гордон.

Он говорил с Марой таким ласковым голосом, что девушка трепетала от счастья, и ее буйная фантазия уже принялась рисовать счастливые картины будущего: она, Мара, станет миссис Гордон Юинг!

– Когда ты снова займешься геологическими изысканиями? – спросила девушка.

– Не знаю точно. Возможно, отправлюсь в понедельник или во вторник.

– Ты все еще не потерял надежду? Я хочу сказать… все эти месяцы ты скитался по горам и не нашел ничего путного?

– Вот тут ты ошибаешься, – возразил Гордон. – Каждый квадратный фут исследованной мной земли я нанес на карту. Я знаю множество мест, где медь искать бесполезно. Каждый раз, когда я отправляюсь в горы, поле моих поисков сужается. Рано или поздно, но набреду на залежи руды. И теперь я собираюсь отправиться в Тумстон-Кэньон.

Мара неожиданно выпалила:

– Я пойду с тобой!

Гордон от изумления лишился дара речи.

– Пойдешь со мной? – пробормотал он наконец. – В горы? Ты не понимаешь, Мара. Это не загородная прогулка, не пикник. Возможно, целые дни, а то и недели придется блуждать по диким, безлюдным местам.

– И все же я хочу пойти с тобой.

Ее потемневшие глаза выражали несокрушимую волю и смотрели прямо, не уклоняясь от его взгляда.

– Невозможно! Кроме того, твои родители и слышать не захотят об этой авантюре. Чтобы четырнадцатилетняя девочка отправилась в экспедицию с мужчиной? Нет, невозможно…

– Посмотрим! Может, ты не хочешь, чтобы я тебя сопровождала?

– Дело не в этом. Конечно, я хотел бы. Ужасно тоскливо и одиноко находиться в обществе одних койотов и других диких животных.

– Я со всем справлюсь. Вот увидишь. В конце концов мы ведь пересекли всю страну, пока добирались до Аризоны.

– То было совсем другое дело!

Гордон вынул часы из жилетного кармана и посмотрел на них.

– Пора нам вернуться в дом. Обед в восемь.

Однако в тот вечер обед отложили до половины девятого – из-за того, что в библиотеке завязался оживленный спор между Джоном Юингом, Джеймсом Донованом, Дрю Тэйтом и делегацией из трех человек, представлявшей восточную группу вкладчиков, возглавляемую неким Эвери Фелпсом. Фелпс, не переставая жевать гаванскую сигару, обратился к Дрю Тэйту и заговорил о том, что являлось самым животрепещущим вопросом чуть ли не для каждого переселенца, обосновавшегося в Аризоне.

– Мистер Юинг говорит нам, что, по вашему мнению, бум, вызванный разработкой месторождений меди, уже на исходе. Так ли это, мистер Тэйт?

– Да, сэр, я так считаю. Я полагаю, что вся высококачественная руда в здешних местах исчезнет к концу века. Месторождение истощается. Но и на руде с низким содержанием меди, лежащей неглубоко под поверхностью земли, еще можно составить состояние…

– Это уже несущественно, – резко перебил Фелпс. – Я консультировался с некоторыми из лучших горных инженеров, и все до единого говорят, что на низкосортной руде хороших прибылей не сделаешь.

– Да, если пользоваться нынешними методами, мистер Фелпс, – с невозмутимым видом проговорил Дрю. – Но у меня есть идея насчет того, как изменить ситуацию. Меня навели на эту мысль опытные горняки еще в Кардиффе. Ведь там люди из поколения в поколение занимаются горным делом.

– И что за метод предложили бы вы, мистер Тэйт?

– Не стоит обрабатывать руду с низким содержанием металла по мере ее добычи, то есть постепенно, частями, как это делается теперь. Вы можете свозить ее, необработанную, в одно место и собирать все добытое в огромной яме. Я полагаю, что при обработке большой массы руды появится возможность вырабатывать от семи до двенадцати фунтов чистой меди с тонны.

Фелпс обратил взгляд к одному из своих коллег:

– Робертс, как вам это нравится? Принесет ли успех такой подход к делу? От семи до двенадцати фунтов меди с одной тонны породы…

– Несомненно, мистер Фелпс. Но мистер Тэйт упускает из виду одну деталь, а именно: это потребовало бы неограниченного количества воды. При работе на открытых шахтах без нее не обойтись. Но как нам всем известно, в этой Богом забытой стране едва хватает воды для поддержания жизни…

– Прошу прощения, сэр, – перебил Дрю. – Моя дочь Мара серьезно изучает этот вопрос и знает об этой стране не меньше, чем ее коренные обитатели – индейцы. Она читает все, что может раздобыть, и дочь сказала мне, что индейцы давным-давно создали ирригационную систему, гораздо более эффективную, чем то, что вы можете встретить сегодня.

– Он прав, Эвери, – согласился Донован. – Погляди, чего они добились в Финиксе, когда восстанавливали древние каналы Хахукама, чтобы повернуть воду и заставить ее течь из Солт-Ривер. Через год они уже смогли получать урожаи на земле, которая недавно была засушливой пустыней.

И Донован нисколько не преувеличивал. Английский ученый, приехавший в Аризону погостить, был поражен увиденным и вспомнил о мифической птице Феникс, которая, согласно древней легенде, сжигала себя на погребальном костре каждые пятьсот лет, чтобы возродиться из собственного пепла юной и прекрасной.

– Все это чрезвычайно интересно, – продолжал Донован, – и я рад, что вы, Тэйт, предлагаете разработку меди открытым способом. Уверяю вас, этот вопрос будет досконально нами изучен. Да, как вы полагаете, стоит ли вывезти сюда кое-кого из тех австралийских рабочих, что сумели выкопать артезианские колодцы?..

По пути в столовую Юинг положил руку на плечо Дрю и вынудил его ненадолго задержаться. Понизив голос, он сказал:

– Я очень заинтересовался вашими идеями. Более того, увлечен ими, Дрю. И мистер Фелпс тоже. Это очевидно. Я бы не удивился, если бы вы быстро пошли в гору.

– По правде говоря, вся честь по праву принадлежит Маре, – проворчал Дрю. – Большая часть моих знаний идет от нее и ее книг.

– Скромность вам к лицу, старина. Да, у вашей дочери Мары есть голова на плечах. Гордон постоянно твердит об этом с того дня, как мы встретились по дороге сюда. К тому же эта умная головка еще и прехорошенькая. Когда девочка подрастет, будет сводить с ума всех мужчин.

– Мара так выросла! Она уже почти взрослая, – улыбнулся Дрю. – Или вы этого не заметили?

– Конечно, заметил, – ответил Джон и добавил с некоторым оттенком иронии: – Не сомневаюсь, что и Гордон с особым вниманием следит за тем, как быстро распускается этот прекрасный цветок.

– Славный мальчик ваш Гордон, мистер Юинг.

– Я предпочел бы, чтобы вы называли меня Джоном. В конце концов, мы ведь друзья, Дрю.

– Как скажете, Джон.

Мужчины и виду не подали, что у обоих промелькнула одна и та же мысль: «Мы друзья, и, возможно, наступит день, когда наши семьи породнятся».

Тэйты добрались домой далеко за полночь. Уже на дорожке к дому Дрю принялся избавляться от непривычной и потому обременительной одежды – пиджака, галстука, рубашки. Переступив порог, с облегчением сбросил тесные башмаки и опустился на стул перед пузатой печкой.

– Господи, я и не чаял, что выдержу этот кошмар до конца, – пробормотал он. – Как насчет того, чтобы выпить чашечку чаю?

– Как только освобожусь от этого тугого корсета, – последовал ответ Гвен, поспешившей укрыться в спальне.

Мара с любовью расправляла и разглаживала свое платье.

– Я не хочу его снимать! Никогда не захочу! Подумать только! Есть леди, которые носят это каждый день.

– Они заслуживают сострадания. Итак, кажется, сегодня ты хорошо провела время, юная леди, верно?

– Все было чудесно.

При воспоминании о волшебном вечере у Юингов глаза Мары засверкали.

– Должен признать, что хозяева оказались на высоте и устроили все наилучшим образом, – признал Дрю, просияв при воспоминании о похвалах, которых удостоился от чиновников компании, оценивших его идеи.

Мара, почувствовав, что отец в добром расположении духа, решила завести разговор о своем возможном путешествии с Гордоном Юингом.

– Па, вы с мамой не станете возражать, если на следующей неделе я отправлюсь в горы разведывать новые месторождения меди?

Дрю закурил одну из тонких сигар, подаренных ему Юингом, и посмотрел на дочь с улыбкой – он вовсе не принял ее слова всерьез.

– Разведывать? Что за мысли приходят тебе в голову, детка?

– Я не дитя, – в запальчивости возразила Мара. – Я собираюсь отправиться в горы на разведку с Гордоном Юингом.

– С Гордоном Юингом? – Дрю нахмурился. – Какой бес в тебя вселился, Мара? Она будет разведывать новые месторождения! Должно быть, ты хлебнула в гостях ромового пунша. Конечно, ты не можешь отправиться в горы с этим мальчиком. Да и не мальчик он уже! Мужчина! Это было бы непристойно!

– Представь себе, Гордон Юинг – очень достойный и порядочный молодой человек!

Лицо Дрю раскраснелось. Он поднялся со стула и направился к дочери. Когда он наконец обрел дар речи, голос его звучал подозрительно спокойно.

– Позвольте мне кое-что сказать вам, юная леди. Не желаю больше слышать никаких возражений. Ты все еще вполне годишься для славной порки, и я готов тебя выпороть.

Мара попятилась, но в голосе ее по-прежнему звучали уверенность и твердость.

– И все же я поеду с ним!

– Довольно!

Дрю уже снимал с себя ремень.

Гвен, так еще и не успевшая переодеться, в нижней рубашке и в длинных панталонах, ворвалась в гостиную и встала между ними.

– Что тут происходит?

Дрю поведал ей о намерениях дочери, пересыпая свой рассказ бранью и угрозами в адрес юной ослушницы.

– Я не только спущу с нее шкуру. Я завтра же надаю хороших затрещин этому юному шалопаю.

– И тогда можешь распроститься с мечтами о собственном деле. А теперь успокойтесь вы оба, остыньте, – закончила Гвен.

Взгляд, брошенный ею на мужа, был полон значения, понятного ему одному. И все же Дрю не до конца понял взгляд супруги.

– Мама, – начала было Мара, но Гвен осадила ее, не дослушав.

– В постель, мисс. Я и сама сумею вздуть тебя! В постель. Немедленно!

Сейчас Гвен говорила таким тоном, что никто из ее детей не посмел бы перечить, хотя братья были уже вполне взрослыми мужчинами. Когда Гвен сердилась, она не тратила слов попусту, и в этом случае лучше было подчиниться ей. Мара круто повернулась и направилась в свою спальню.

– Что за черт? И что бы все это могло значить? – обратился Дрю к жене. – Этот вопрос следует решить немедленно – и окончательно.

– Не сегодня, Дрю.

– А почему не сегодня? – в раздражении спросил муж. – Наша дочь хочет отправиться вдвоем с этим молодым человеком и ночевать с ним в горах. И не одну ночь. Только Господь Бог знает, сколько ночей. А ведь ей всего четырнадцать. Господи, Гвен, надеюсь, она не пошла в твою кузину Агнес? Не станет же она такой отпетой шлюхой, как та?

Гвен едва заметно улыбалась, глядя на мужа, и в глазах ее он прочел насмешку.

– Не стоит бранить Агнес. Ведь в конце концов во всех нас, женщинах семейства Томасов, сидит какая-то чертовщинка.

– Гвен! – взревел возмущенный Дрю.

– У тебя короткая память, Дрю.

Она шагнула к мужу; в глазах ее вспыхнули огоньки, а бедра качнулись ему навстречу. Он все еще стоял молча, когда ее руки обвились вокруг его шеи и она шепнула ему на ухо:

– Почему мы покинули Тайдфил, Дрю? Потому что я, тогда еще совсем девчонка, не могла противостоять страстным ласкам и романтической болтовне темпераментного молодого шалопая, не смогла обуздать свой собственный темперамент.

– Перестань, Гвен! Не говори так! – смутился Дрю.

Она лукаво улыбнулась:

– Хочешь забыть, как соблазнил меня без благословения родителей и брачных обетов?

– Я женился на тебе…

– Верно, но не слишком спешил с этим. А хоть и женился, нам не удалось избежать сплетен, когда Эмлин родился через полгода после нашего венчания.

– Ладно, – миролюбиво согласился Дрю. – Но ты ведь должна бледнеть и трепетать при мысли о том, что твоя дочь, твоя плоть и кровь, собирается в горы с молодым Юингом.

Гвен задумчиво улыбнулась и прижалась к мужу. Она все более возбуждалась, чувствуя, как твердеет его мужская плоть.

– Мара без ума от Гордона. И он так смотрит на нее… Я уверена, он чувствует то же самое.

– Да. И это еще одна веская причина, по которой им следует держаться подальше друг от друга.

Гвен поцеловала мужа в мочку уха и чуть прикусила ее.

– Представь, мои родители говорили о нас то же самое. И если бы мы их послушались, то не были бы сейчас здесь с нашими чудесными детьми.

Дрю наконец начал понимать, что пытается внушить ему жена, на что намекает.

– Я правильно тебя понял? Ты хочешь убедить меня, что Гордон Юинг и наша Мара были бы прекрасной парой?

– А что в этом дурного? Мне думается, они очень даже подходят друг другу. И Юинги – хорошая семья.

– Но они башковитее нас, Тэйтов. Они совсем другие, у них другие понятия, – проворчал Дрю.

– Нет, просто они богатые. Только этим они от нас и отличаются. Все зависит от того, что у тебя в кармане. К тому же их брак даст тебе возможность выдвинуться, занять более высокое место в обществе. Уж Юинги приложат усилия, чтобы семья их невестки поправила свои дела.

Дрю ушам своим не верил.

– Да что ты такое говоришь?! – закричал он. – Ты готова променять свою дочь на положение в обществе?

– Променять? Никогда! Я просто здраво смотрю на вещи. Стоит ли откладывать неизбежное? Мы могли бы держать ее взаперти, пока она не повзрослеет, но чего бы этим добились? Как только дверь в ее комнату откроют, она сбежит с Гордоном или с любым другим молодым жеребцом. Как я уже сказала, в любой из женщин семьи Томасов есть чуть-чуть от кузины Агнес, и это чистая правда. Я очень хорошо чувствую, что в ней есть эта чертовщинка. Дрю, дорогой, не хочешь, чтобы я тебя немного приласкала?

Гвен опустила руку и крепко сжала отвердевшую плоть мужа.

– О да! Тот, кто сильнее тебя, говорит за тебя! – Затем увлекла его в спальню, где сбросила сорочку и панталоны.

Торопливо раздеваясь, Дрю пожирал ее глазами. Возможно, некоторые ценители женской красоты сочли бы фигуру Гвен излишне пышной, но Дрю она казалась идеальной.

– Я люблю тебя больше, чем когда-либо прежде, – прошептал он задыхаясь, поглаживая Гвен по округлым ягодицам.

Руки Дрю были грубыми и мозолистыми, но это Гвен не смутило. Она ласкала и поглаживала его. И вдруг тихонько рассмеялась:

– Тебе еще долго предстоит любить меня, дорогой.

Гвен легла на спину и привлекла мужа к себе, широко раскинув ноги.

Их соитие было столь же естественным, как дыхание.

– Я уже близка, Дрю…

– Не спеши, дорогая, не торопись, любовь моя…

Они двигались в одном ритме и достигли вершин наслаждения одновременно. Потом долго лежали молча, лежали обессиленные, в блаженном изнеможении.

– И ты полагаешь, что и наша дочь должна заниматься тем же? – проговорил наконец Дрю.

Гвен вздохнула:

– Я только хочу, чтобы для нее это стало таким же счастьем, как и для меня. Перестань ворчать и дуться, Дрю. Время не дожидается, когда человек будет готов к переменам, и это приходит внезапно, когда совсем не ждешь.

 

Глава 11

Гордон приобрел двух крепких коротконогих меринов, чтобы использовать этих выносливых животных во время экспедиций в горы. Они были не так красивы, как лошади, зато чувствовали себя гораздо увереннее на крутых каменистых горных тропах.

Гордон ехал на Черной Звезде, вороной кобыле с белой гривой. Мара сидела на гнедой Каштанке. Мускулистые животные были навьючены набитыми до отказа седельными сумками, да и седоки нагрузились сверх всякой меры, и все же животные ни разу не дрогнули, когда им приходилось карабкаться по крутым склонам или перебираться вброд через горные реки, где вода доходила им почти до крупов.

Гордон прихватил с собой ружье в чехле, которое было приторочено к седлу.

– В горах полно диких животных – горных львов, медведей и диких быков, – объяснил он. – Не так давно на пятерых охотников в одном из каньонов-тупиков, не имевшем выхода, напало стадо быков. Сражение длилось два часа, и, когда оно закончилось, все пятеро несчастных были мертвы, как и тридцать быков, которых они застрелили.

– Какой ужас! – Мара вздрогнула.

– К тому же в горах водятся гремучие змеи. Не исключено, что ты проснешься однажды утром и обнаружишь одну из этих тварей у себя под боком, в спальном мешке.

– Я начинаю жалеть, что отправилась с тобой. Но не для того ли ты рассказываешь мне все эти истории, Гордон, чтобы заставить меня вернуться домой?

Он рассмеялся:

– Не совсем так. Я чертовски рад, что у меня появилась спутница. Я и теперь еще не могу представить, как тебе удалось упросить своих родителей отпустить тебя со мной.

– Я очень решительная женщина!

– Женщина! – фыркнул Гордон. – У тебя еще молоко на губах не обсохло.

– Мне почти пятнадцать, – возразила Мара, почувствовав, что краснеет. – Вот что, Гордон Юинг… Думаю, лучше мне вернуться в Бисби.

– Только не делай этого вечером, когда стемнеет!

– Я скорее согласилась бы переночевать с медведем гризли, чем с тобой!

Слова эти были произнесены прежде, чем Мара сообразила, какой намек в них был скрыт: будто она и впрямь собиралась спать с ним.

Гордон почувствовал ее смущение и прекратил разговор со свойственным ему тактом. Он постоянно подшучивал над Марой, однако прекрасно видел, что она расцветает, превращается в женщину, полную жизни и огня, чувственную и страстную.

Гордон не переставал любоваться своей спутницей: он любовался тем, как свободно она сидела в седле; любовался очертаниями ее бедер и ягодиц, обтянутых грубой тканью штанов для верховой езды; любовался выступавшими под фланелевой рубашкой крепкими грудями и длинными волосами – заплетенные в косы и уложенные вокруг головы, они виднелись под полями ее сомбреро.

Путники уже углубились в настоящий лабиринт каньонов и ущелий, и им постоянно приходилось объезжать препятствия, возникавшие у них на пути, приходилось внезапно менять направление и ехать совсем не туда, куда следовало; лишь спустя много времени они снова выбирались на нужную им тропу.

– День и ночь мы должны быть начеку, должны постоянно присматриваться и прислушиваться, чтобы гроза не застала нас врасплох, – говорил Гордон. – А при первых же раскатах грома надо выбираться на высокое место. Помнишь, как однажды, когда мы держали путь в Бисби и ехали с Сэмом Пикензом, нас чуть не смыло наводнением?

– Никогда в жизни я не была так напугана.

– В прошлом месяце во время грозы недалеко отсюда утонул солдат, точнее, офицер. И его именем нарекли каньон. Его звали Рукер. К тому же следует еще опасаться апачей.

Впрочем, Гордон не особенно опасался индейцев. Все окрестные земли патрулировались военными, и апачи отошли в более отдаленные и бесплодные места – высоко в горы.

– А ты никогда не исследовал земли, расположенные подальше от Гор мулов? – спросила Мара.

– Нет еще, но собираюсь наведаться в окрестности Прескотта и Джерома и даже продвинуться на запад, до Кингмана. Все станет намного проще, когда «Сазерн Пасифик» проведет железную дорогу через Аризону. Уже построен мост через реку Колорадо.

И тут Мара вдруг заявила:

– Пари держу, тебе неизвестно, что этими наводящими на всех страх апачами управляют женщины.

– Что за глупости?! – изумился Гордон.

– Это правда! О… конечно, есть вожди более низкого ранга – мужчины, которые занимаются войной, но всем племенем управляют скво. И вся собственность принадлежит им. А когда мужчина и женщина вступают в брак, то муж приходит в семью жены, а не наоборот.

– Ты морочишь мне голову, Мара.

– Ты говоришь как все мужчины. Тебе претит мысль о том, что женщина может быть умнее, разумнее, что женщина может быть практичнее мужчины. Вы, мужчины, просто мальчишки, переростки, хвастливые и готовые ввязываться в драку при каждом удобном случае, как обезьяны. Вы готовы палить друг в друга без особой причины, как это сплошь и рядом происходит в Тумстоне. Но ты никогда не встретишь женщину, которая вела бы себя так глупо. А вот у апачей правильный взгляд на вещи. Они предоставляют решать важнейшие вопросы тем, кто лучше всего для этого подходит.

– Боже, храни дам, – пробормотал Гордон с театральным вздохом, закатив глаза. – А теперь ты скажешь, что президентом Соединенных Штатов должна стать женщина.

– О, уж это-то, конечно, неизбежно. Возможно, потребуется немало времени, пока такой день наступит, но рано или поздно это произойдет – и не только в Соединенных Штатах, но и в других странах тоже. И тогда мы, женщины, искореним глупые войны, которые вы, мужчины, так обожаете вести. Вы сможете тогда играть в менее опасные игры, чтобы выпустить пар и дать выход своему озлоблению.

Гордон бросил на девушку недоверчивый взгляд.

– Я, кажется, немного побаиваюсь тебя, Мара Тэйт.

Глаза ее то вспыхивали, то темнели.

– Вполне возможно, Гордон Юинг. И это естественно.

«Я собираюсь сделать вас своей собственностью, мистер Юинг, и вы не сможете этому воспрепятствовать».

В пять часов пополудни они нашли идеальное место для привала – у ключа, бившего из-под земли среди зарослей кактусов. После того как они почистили и напоили лошадей, Мара рухнула на свое одеяло.

– Должна признаться, что горноразведывательное дело – довольно хлопотное и утомительное занятие, – пожаловалась она.

Гордон сидел рядом, скрестив ноги. Он только что свернул себе папиросу.

– Как только найдем месторождение, сразу станет ясно, что мы не зря старались.

– Разрешишь мне затянуться твоей папиросой? – спросила Мара.

У Гордона глаза на лоб полезли.

– Малышка, ты что, рехнулась? Твой отец отрежет мне уши, если я разрешу тебе покурить. Леди не курят.

– Мэрион Мерфи курит.

– Мэрион Мерфи?! – Гордон сдвинул брови. – Я сказал: «Леди не курят!»

– Мэрион очень славная. К тому же она леди.

– Черт возьми, Мара, ты не должна дружить с этой девицей. Чего про нее только не рассказывают!

– Я учу сестер Мерфи читать и писать. И что дурного ты в них нашел?

– Ты не настолько наивна, Мара, чтобы не знать, кто они такие.

– Проститутки. И что из этого следует?

Гордон поднялся с места. Было очевидно, что этот разговор ему неприятен. Он испытывал неловкость.

– Послушай, давай прекратим говорить об этом. Знаешь, кто ты, юная леди? Ты бесстыдница! Ты провоцируешь меня! Тебе нравится затевать споры, ходить по острию ножа.

– А ты полагаешь, что подлинные юные леди не должны быть такими? Ты полагаешь, что они ничего не должны знать о жизни? Верно?

– Но ведь есть же занятия, более достойные юных леди.

Мара вскочила на ноги, подбоченилась. Теперь она стояла вплотную к Гордону.

– Хочешь сказать о тех занятиях, когда женщины опрокидываются на спину и лежат, раскинув ноги, ожидая, когда их господин и повелитель осчастливит их своим вниманием и поможет им зачать младенца? Это предел женских возможностей? Так ты это представляешь? Так тебе рисует женскую судьбу твой тупой мужской ум?

Гордон пристально смотрел ей в глаза, но Мара выдержала его взгляд.

– Хватит, мисс, ты наговорила слишком много.

– Ты высокомерный негодяй!

Она влепила ему пощечину.

Гордон отпрянул и приложил ладонь к вздувшейся и покрасневшей щеке. Он был скорее ошеломлен, чем оскорблен. Однако быстро овладел собой и решительно шагнул к Маре, невольно сжимая кулаки.

– Ты заслуживаешь порки, малышка. И я не постесняюсь выпороть тебя как следует.

– Ты не посмеешь.

В голосе ее прозвучала тревога, потому что она поняла: Гордон и не думает шутить. Мара попятилась.

– Ты не посмеешь меня тронуть, негодяй! Ты такой же, как все остальные мужчины. Если тебе в чем-либо не уступают, ты прибегаешь к грубости и насилию.

Он ринулся к ней, но она увернулась и бросилась бежать. Гордон последовал за ней. Мара мчалась вниз по каменистым склонам, мчалась по узкому ущелью. Потом повернула и стала карабкаться вверх по склону. Она уже почти выбралась из ущелья, когда Гордон ухитрился ухватить ее за лодыжку.

– Мерзавец!

Свободной ногой она лягнула его, угодив прямо в лицо.

– Вот дрянь! – завопил Гордон.

Он ухватил ее и за другую ногу и потащил вниз. Обдирая локти и колени, они скатились в ущелье. Гордон перевернул Мару на спину и прижал ее руки к земле. Глаза девушки сверкали гневом.

– Пусти меня – или я тебя убью!

– Неужели все валлийские женщины такие же ведьмы, как ты?

Мара отчаянно сопротивлялась, извивалась, стараясь освободиться, но силы были слишком неравными. В конце концов она сдалась, затихла. И вдруг закричала прямо в лицо Гордону:

– Вот почему вы держите нас в рабстве! Только потому, что вы крупнее и сильнее. Ладно… Ты держишь меня так, что я не могу сопротивляться. Я против тебя бессильна. И что ты собираешься сделать со мной теперь? Изнасилуешь меня?

Он вспыхнул. Краска залила его лицо до корней волос.

– Я ни за что не прикоснулся бы к тебе. Даже если бы ты была последней женщиной на земле. Я уж предпочел бы посетить вертеп Мэрион Мерфи.

– Это не секрет. Ты там частенько развлекаешься. Мэрион мне говорила. Что, Гордон, ни одна девушка не согласилась отдаться тебе бесплатно?

Кровь отхлынула от его лица, ярость помутила разум.

– Ах ты, мерзкая сука!

Гордон выпустил руки девушки и склонился над ней. Он стоял на коленях над распростертой на земле Марой. Она же лежала не шелохнувшись; на лице ее отражались смешанные чувства – страх, гнев… и ожидание, предвкушение…

Как зачарованная смотрела она на его пальцы, перебиравшие пуговицы ее клетчатой рубашки. Наконец ему удалось расстегнуть рубашку, и теперь он смотрел на грудь девушки, вздымавшуюся под почти прозрачной нижней сорочкой. Не требовалось никакого сооружения из кости и китового уса, чтобы поддерживать эти крепкие упругие груди, похожие на спелые, налившиеся соком плоды.

Ей казалось, она вот-вот задохнется, когда он приподнял полупрозрачную нижнюю рубашку и впился сверкающим взором в ее обнаженную плоть. Она же, глядя, как топорщатся его штаны, все туже обтягивавшие бедра, чувствовала, что ее охватывает жаркое пламя, сладостное и мучительное ощущение.

«Он хочет меня. Как мужчина – женщину».

Свидетельством тому было сильнейшее возбуждение Гордона – открытие, наполнившее Мару восторгом.

«Наконец-то я могу считать себя женщиной. После этой встречи я не останусь девственницей».

Мара приняла решение и протянула к нему руки; он же прижался губами к ее жаждущим и трепетным устам. Она обняла его за шею, привлекла к себе. И Гордон принялся покрывать горячими поцелуями ее глаза, уши, шею, губы…

– О Боже… – Мара застонала, когда язык его коснулся ее отвердевших сосков.

Он целовал сначала одну ее грудь, потом другую. Она же, разомкнув объятия, стала расстегивать пуговицы у него на штанах. Его отвердевшая и увеличившаяся плоть вырвалась из плена одежд, и Мара, восхищенная, воскликнула:

– О, любовь моя! Ты так прекрасен!

Гордон стащил с нее штаны для верховой езды, потом полотняные панталоны и с нескрываемым восторгом принялся разглядывать ее обнаженное тело.

– Пиршество для глаз. Теперь я знаю, что означает это выражение, – проговорил он с благоговением в голосе.

– Я не могу насытиться… не могу насмотреться на тебя, так что, пожалуйста, разденься сам.

Гордон подчинился, и она затрепетала в восторге.

– Ночами я лежу без сна и представляю тебя обнаженным.

– Вот как? – Он принужденно рассмеялся. – И я не обманул твоих ожиданий?

Мара облизала пересохшие губы.

– Ты даже превзошел их.

Ее руки, касавшиеся его мужской плоти, были горячими и настойчивыми – они ласкали, поглаживали, теребили…

Потом она взяла его руку и положила на свое лоно.

– И еще я представляю ночами, как ты ласкаешь меня.

Откровенность Мары возбуждала Гордона не меньше, чем ее горячие руки. Он снова склонился над ней, чтобы поцеловать ее грудь. Потом принялся покрывать поцелуями все ее тело – целовал ее плечи, шею, живот.

– О Боже! Это восхитительно! Просто чудо! Дорогой, сделай это со мной теперь же! Я готова.

Гордон сделал движение, и его горячая плоть коснулась ее живота. И тотчас же руки его стали раздвигать повлажневшие складки…

– Сюда! Вот так вот…

Она помогала ему, но все же он с трудом в нее проник.

– Я боюсь причинить тебе боль.

– Мне все равно. Не думай об этом.

Она приподнялась ему навстречу, и тонкая преграда раздвинулась. Мгновенная боль, которую испытала Мара, тотчас же сменилась ощущением нарастающего и почти нестерпимого наслаждения. Голова ее кружилась.

Она стонала и бормотала в экстазе:

– О! Любовь моя! Любовь моя, бесценный мой!

Гордону с трудом верилось, что ее страсть может быть столь велика.

Грудь, живот, бедра Мары – казалось, вся она стала продолжением его тела; казалось, они слились воедино и стали одной вздымающейся и извивающейся плотью. Темп их движений постоянно нарастал – до тех пор, пока тело Мары вдруг не содрогнулось, словно в судорогах. А затем все повторилось, снова и снова, только каждый раз наслаждение становилось все более острым, и Мара почувствовала, что если эти мучительные и сладостные содрогания не прекратятся, то она умрет.

Мара видела прямо перед собой лицо Гордона, искаженное страстью, она чувствовала, как его плоть входит в ее плоть, и вновь – в который уже раз – подумала: если это будет продолжаться, она в конце концов не выдержит…

…Потом они лежали рядом, держась за руки, бедро к бедру, лежали полусонные, и, казалось, время для них остановилось. Наконец он приподнялся на локте и улыбнулся ей.

– Я люблю тебя, Мара Тэйт.

– Я люблю тебя, Гордон Юинг.

Она потянулась к нему и погладила кончиками пальцев его щеку и резко очерченный подбородок.

– Я хочу жениться на тебе.

Она рассмеялась:

– Тебе не кажется, что я слишком молодая, чтобы быть женой?

– Ты женщина, и дело не в возрасте. К тому же ты – моя женщина.

Ее улыбка была ласковой, но в ней таилась и печаль.

– Нет, Гордон, люди не могут владеть друг другом. Я буду счастлива, если ты на мне женишься, но я никогда не стану твоей женщиной, потому что это было бы рабством.

На его лице появилось выражение растерянности.

– Что за странная ты девушка, Мара. Ты нисколько не похожа на других, кого мне доводилось встречать. Ты не похожа на оранжерейный цветок, на фиалку, которую надо холить и лелеять.

– Но я хочу, чтобы меня холили и лелеяли. Я и сама хочу холить и лелеять тебя. – Она кокетливо улыбнулась. – До конца жизни я буду заботиться о тебе. А ты не хочешь снова позаботиться обо мне, пока мы еще не оделись?

– Шлюшка!

– Притом самая развратная. На этот раз я хочу быть сверху.

Гордон был шокирован.

– Ты хочешь… быть сверху? Но так не полагается. Это неприлично.

– Прилично все, что доставляет удовольствие. А доставляет удовольствие только то, что прилично. Так что ложись и расслабься.

Мара уселась на него верхом и принялась раскачиваться, пока детородный орган Гордона не взмыл вверх, точно мощная колонна.

Новизна этой необычной позы была столь волнующей и возбуждающей, что ему пришлось призвать на помощь всю свою волю, чтобы не достичь пика наслаждения раньше времени. Когда же он наконец ощутил судороги ее оргазма, тело его будто взорвалось, извергнув из своих недр водопад.

– Пожалуй, сейчас даже было лучше, чем в первый раз! – в восторге воскликнула Мара, постепенно успокаиваясь и расслабляясь. Она вдруг улеглась поперек его ног и чуть приподняла свой задик. – Теперь можешь меня отшлепать, если хочешь.

Гордон рассмеялся и игриво похлопал ее по соблазнительной части тела.

– Хватит… распутница. Одевайся, натягивай свои панталоны.

Когда они одевались, Мара машинально подняла голову и посмотрела на крутой склон, по которому недавно пыталась взобраться. Когда Гордон догнал ее и они скатились вниз, часть горной породы осыпалась.

– Гордон, что там такое зеленое, в той скале?

Он присвистнул.

– Похоже на медный карбонат – и его много! Погоди-ка, я сейчас…

Гордон побежал к бивуаку, где они оставили стреноженных лошадей, чтобы вытащить из седельной сумки необходимое для разведчика снаряжение. Вернувшись к Маре, он открыл коробку со своими инструментами и извлек из нее железную ступку и пестик. Потом полез вверх по склону к обнажившейся породе и отколол от скалы несколько образцов. Положив образцы в ступку, Гордон принялся толочь их, пока в ступке не осталась лишь измельченная в порошок порода.

Потом он высыпал порошок в стеклянный горшочек и добавил две унции серной кислоты.

– Сейчас узнаем, что у нас тут. – Гордон вытащил охотничий нож из ножен, висевших у пояса.

Мара с любопытством смотрела, как он опускает сверкающее стальное лезвие в раствор. Когда Гордон вытащил нож, на той части лезвия, которое он опускал в раствор, образовался налет из чистой меди.

– Чудо! – воскликнула Мара.

– Не чудо, а гораздо лучше. Должно быть, здесь одна из богатейших медных жил в Аризоне. Возможно, это месторождение даже больше, чем копи Меркурия.

Гордон заключил девушку в объятия, да так, что она едва не задохнулась.

– Ты понимаешь, что это означает, Мара? Мы разбогатеем. И все благодаря тебе! Если бы ты не разозлила меня своей дерзостью и не вынудила гоняться за тобой по всему ущелью, мы бы пропустили месторождение, не заметили бы его.

– И что нам делать теперь?

– Запомнить это место, сделать заявку, а потом вернуться в Бисби, чтобы зарегистрировать ее.

Их находка ознаменовала зарождение медной империи Тэйтов.

 

Глава 12

В последовавшее десятилетие рудник компании «Коппер кинг» превзошел все другие медные рудники и производил гораздо больше меди, чем все остальные. Собственность кланов Тэйтов и Юингов, найденное месторождение являлось действительно одним из богатейших. Тэйты и Юинги стали кланом в полном смысле слова после того, как Гордон Юинг женился на семнадцатилетней Маре Тэйт весной 1880 года.

В 1883 году рудник дал десять миллионов долларов дохода, а спустя полгода эта сумма составляла уже прибыль в чистом виде. По трагическому стечению обстоятельств в том же году Джон Юинг умер от пневмонии. Это подорвало силы и здоровье Сюзен Юинг, и она уехала в Нью-Йорк, где поселилась со своими двумя незамужними сестрами. Свою долю в совместной собственности Сюзен продала Дрю Тэйту за четыре миллиона долларов. Эта сделка принесла Дрю Тэйту чуть более половины акций компании. Остальное же было решено разделить между детьми обоих семейств. Однако брак Мары и Гордона сделал их вторыми по значению держателями акций после Дрю Тэйта.

После кончины Джона Юинга Дрю Тэйт занял пост президента «Коппер кинг». Своего зятя он сделал вице-президентом компании, а каждого из сыновей назначил на ключевые посты. Основная обязанность Гордона состояла в следующем: он должен был ввести в действие полномасштабную программу по тщательному изучению концепции работ в открытых шахтах. Подготовка программы проводилась в тесном сотрудничестве с доктором Джеймсом Дугласом, старшим аналитиком «Коппер кинг», и его зятем Льюисом Уильямсом, одним из служащих компании.

Сказать о Бисби, что городок вырос, значило бы преуменьшить произошедшие в нем перемены. Причем процветание затронуло не одних только рудокопов и владельцев шахт. В связи с медным бумом торговцы и банкиры разбогатели чуть ли не в одночасье. За пять лет жизни в Бисби Мэрион Мерфи прославилась во всей округе своими публичными заведениями, основанными ею в Финиксе, Прескотте, Джероме, Тумстоне и Кингмане. Она стала отрадой многих состоятельных мужчин; все они были рады услужить ей и давали разумные советы, как и куда вкладывать средства. В конце концов Мэрион разбогатела и без своих заведений.

Она построила себе дом, который мог бы соперничать с самым шикарным особняком на Холме или в любом другом месте Бисби. К тому же Мэрион славилась как хозяйка веселых и пышных вечеров и празднеств во всей округе. Право быть приглашенными на них оспаривали друг у друга банкиры, брокеры, адвокаты, судьи и крупные дельцы. И уж конечно, старые друзья Мэрион, Мара и ее муж Гордон, бывали всегда первыми в списке приглашенных.

Мэрион имела обыкновение неожиданно подойти к Маре во время вечеринки и увлечь ее в укромный уголок, где можно было сбросить башмачки, расшнуровать корсеты и поболтать о добрых старых временах. Как ни странно, ирландский акцент Мэрион остался неизменным – годы, проведенные в Америке, в этом отношении никак на нее не повлияли.

– Я открываю ресторан в Тумстоне, – сказала она Маре однажды вечером. – Там будет костюмированный бал. Ты и Гордон приглашены на открытие.

– Мы непременно приедем. А когда открытие?

– Мы открываемся в канун Нового года.

– Хорошо, запомню. Как Бриджит и Мэгги?

– Сейчас они улаживают кое-какие неприятности, связанные с их бизнесом. Работы для них больше нет. Во всяком случае, такой, к которой они привыкли. Вот и кочуют с места на место и следят за тем, чтобы все шло своим чередом и чтобы наши заведения высоко держали марку. Можешь ли поверить: ко мне приезжает работать француженка из Парижа, а также китаянки из Сан-Франциско и с Гавайев?!

Мара рассмеялась.

– Во всей округе нет более деловитой женщины, чем ты, Мэрион. Я слышала, что законодательные органы штата рассматривают вопрос о присвоении тебе особой награды за твой вклад в культуру и развитие человеческих ценностей в штате Аризона.

Мэрион откинула голову и от души расхохоталась:

– Вклад в развитие человеческих ценностей! Это мне нравится. Да уж, эти бедные, изголодавшиеся по женщинам парни, уже совершенно истомившиеся, когда я появилась здесь, восприняли и меня, и моих девочек как ангелов милосердия.

Мэрион Мерфи всегда отличалась здравомыслием. Однажды в разгар званого ужина у задней двери ее дома появился констебль и, задыхаясь, пробормотал:

– Один из ваших домов горит. Тот, что на другом конце города!

– Господи Иисусе! Я должна мчаться туда немедленно!

Извинившись перед гостями за свою внезапную отлучку, Мэрион помчалась наверх, сбросила вечернее платье и натянула штаны из грубой ткани и шерстяную рубашку. Потом столь же стремительно помчалась в конюшню, где конюх уже держал приготовленную для нее оседланную лошадь.

Десятью минутами позже она была на месте пожара. Горел самый модный и затейливый из ее борделей в Бисби, и Мэрион была безутешна. Группа добровольцев-пожарных боролась с огнем, передавая по цепочке ведра с водой, но, похоже, они не могли ничего поделать.

И тогда Мэрион использовала свой последний ресурс. Она неожиданно извлекла из кармана горсть металлических жетонов, изготовленных по ее заказу в Тумстоне, и раздала их пожарным.

– Постарайтесь, ребята! Не жалейте себя! За эти жетоны вы получите хорошее вознаграждение, когда мы откроемся снова.

Мужчины на мгновение остановились, чтобы прочесть надписи на жетонах. Там было выгравировано: «Достоинство монеты – полчаса с девушкой. Мэрион Мерфи».

Раздался дружный смех, и мужчины с удвоенной силой принялись бороться с огнем. Вскоре пожар удалось ликвидировать. Оказалось, что зданию был нанесен лишь незначительный ущерб. Жетоны, выпущенные Мэрион, оказались весьма удачным плодом ее коммерческой деятельности, потому что благодаря им удалось исключить прямой денежный обмен между девушками и их клиентами, что прежде являлось большой помехой в деле. Теперь гости должны были платить самой мадам или бармену. К концу вечера девушки возвращали свои жетоны и получали процент от выручки за ночь.

Двадцатого октября 1883 года, в 11 часов 49 минут вечера, Мара Тэйт Юинг родила младенца женского пола.

– Это же просто твоя копия, Мара! – воскликнула Гвен, когда они с Дрю впервые увидели девочку.

– И верно, копия! – согласился Дрю.

Мара баюкала младенца, прижимая к груди, разбухшей от обилия молока.

– И имя у нее будет такое же. Она будет Марой Тэйт Второй.

Дрю и Гвен украдкой бросали взгляды на Гордона, стоявшего чуть в стороне. Его губы кривились в иронической улыбке.

– Ты хочешь сказать, Марой Юинг, – поправила Гвен.

– Она сказала, что хотела сказать, – Мара Тэйт, – бесцветным голосом проговорил Гордон. – Простите меня. Мне надо в контору. У меня там срочная встреча. – Он подошел к кровати, наклонился и поцеловал Мару в лоб. Потом погладил малышку по головке. – Увидимся позже.

– Ты скажешь няне, что Мару пора купать? – крикнула ему вдогонку жена.

Дрю посмотрел на свои карманные часы.

– Мне тоже пора. У меня обед с Джимом Дугласом.

Он попрощался с женой и дочерью.

Когда женщины остались вдвоем, Гвен сказала Маре:

– Что это за глупая прихоть – назвать ребенка Марой Тэйт Второй? Да еще говорить это при Гордоне. Представляю, что он чувствует. Ведь это и его ребенок тоже.

Глаза Мары затуманились и стали похожи на глубокие бездонные озера.

– Ты не права, мама. Пусть Гордон – ее отец, но она – моя дочь. Ты сама сказала, что она похожа на меня как две капли воды.

– Да, но ты – его жена. Ты носишь его имя, и ребенок тоже должен его носить.

– Мама, мы с Гордоном говорили об этом и обсудили все еще до того, как поженились. И почему женщина обязана принимать имя своего мужа? Почему бы мужчине не взять имя жены? – Она улыбнулась. – Ну, как, например, принято у апачей. В этом племени на первом месте всегда семья жены.

– Чепуха! Да сохранят нас святые угодники! У тебя всегда были странные идеи, Мара.

– Не вижу в этом ничего странного. Я – из семьи Тэйтов, поэтому считаю, что моя дочь должна навсегда остаться Марой Тэйт Второй.

– Какое тщеславие! Господь накажет тебя за твои дерзкие и странные мысли.

– Естественно, что каждый человек должен иметь свободу выбора. Когда девочка вырастет, она сама сделает выбор и решит, какое имя ей подходит лучше. Возможно, она предпочтет быть Марой Юинг, а возможно, сохранит имя Тэйт, которым я так горжусь.

– Им и следует гордиться. Тэйты – люди особого склада, и, должна признать, они более достойные люди, чем мои предки.

– Да, потомки друидских жрецов, потомки великих философов и воинов. Они поднимали восстания против римлян. Они знали много, творили волшебство, и это была настоящая магия, а не те трюки, которые проделывают шарлатаны и обманщики на потеху публике в мюзик-холлах. Ты знаешь, мама, что их религия была основана на вере в бессмертие души?

Гвен смутилась:

– Я не люблю такие разговоры, Мара. Магия… волшебство и так далее…

Мара рассмеялась:

– Я привыкла к мысли о том, что я ведьма.

– Мара, замолчи немедленно!

Молодая женщина качала младенца на руках и ворковала с ним по-валлийски. Дитя гукало и улыбалось ей.

Гвен была изумлена.

– Никогда не видела, чтобы такой крошечный ребенок был столь понятливым и так на все отзывался.

Глаза Мары блеснули лукавством.

– Может быть, она тоже ведьма.

К облегчению Гвен, в комнату вошла няня, и этому странному разговору был положен конец.

– Пора купать младенца, мэм?

– Да, возьмите ее.

Она передала девочку няне, местной повитухе, и та унесла ее.

– Что не ладится между тобой и Гордоном? – спросила Гвен, которой материнское чутье внушало тревогу.

Мара не подняла глаза, не посмотрела на мать.

– Ничего, мама. Все в порядке.

Но Гвен видела: выражение лица дочери не соответствует ее словам.

Начиная с третьего месяца беременности между Марой и Гордоном возникла какая-то отчужденность, и эта отчужденность все усугублялась, хотя Мара не слишком беспокоилась на этот счет. Беременность вызывает определенное напряжение между супругами, особенно на поздней стадии, когда сексуальные отношения начинают доставлять женщине неудобство, а перед родами становятся просто-напросто невозможными.

Теперь, когда ребенок родился, все наладится, говорила себе Мара, как сейчас сказала и матери, но в глубине ее сердца таилось сомнение. Правда заключалась в том, что теперь, когда предметом ее главной заботы стала маленькая Мара, Гордон утратил свое прежнее положение – тогда все внимание супруги было обращено на него.

Осознав это, Мара почувствовала себя виноватой перед мужем; ночь она беспокойно металась в постели, пока не услышала бой напольных часов в холле. Часы пробили три. Внезапно приняв решение, она встала с постели и босиком прошла в соседнюю комнату, где в течение нескольких последних месяцев ее беременности Гордон спал один.

В полной темноте Мара остановилась у постели, прислушиваясь к ровному дыханию Гордона. Потом осторожно приподняла одеяло и положила руку на обнаженную грудь мужа. Он шевельнулся и что-то пробормотал во сне; она же нежно гладила его могучий торс. Ее пальцы скользили по обнаженному мужскому телу все ниже, к животу, где валиками выступали крепкие мышцы и не было ни грамма жира. Затем пальцы ее сомкнулись вокруг его плоти, сейчас вялой и расслабленной. Реакция была мгновенной. Плоть Гордона тотчас же словно взорвалась в ее руке, разбухая и твердея. Гордон проснулся в изумлении и вытаращил глаза.

– Что за черт?

– Это я, дорогой, – прошептала Мара и прильнула поцелуем к его губам.

– Мара?

– Кто же еще? А ты ожидал другую даму?

Он покачал головой и приподнялся.

– Я еще… как в тумане. Зажги свечу. Она на ночном столике. Спички вон там…

Она нашла спички и зажгла свечу. В ее желтоватом ровном свете Гордон наконец-то рассмотрел свою жену. Он с изумлением взглянул на ее руку, ласкавшую его.

– Боже, Мара, надеюсь, ты понимаешь, что делаешь?

– Разумеется. А тебе не нравится?

– Я думал, что этого никогда больше не будет. Не нравится?.. Мне это очень, очень нравится! – Потом с усилием добавил: – Тебе не кажется, Мара, что нам еще рано к этому возвращаться? Нашему ребенку всего неделя.

– Не волнуйся, любовь моя. Мы и не будем этого делать. Просто я поняла, что в последнее время уделяла тебе слишком мало внимания. Теперь расслабься и ничего не делай, слушайся меня.

Она толкнула его на подушку.

Все еще полусонный, Гордон подчинился. Овладев его уже совершенно отвердевшим мужским естеством, Мара потянулась к нему губами.

– О Боже!.. Моя дорогая!

Гордон откинулся назад, потом рванулся вперед; его пальцы вцепились в густые спутанные волосы Мары. Он привлек ее к себе, неистово вращая бедрами, словно в каком-то огненном экзотическом танце.

Потом, откинувшись на подушку, он лежал умиротворенный и усталый. Мара подошла к умывальнику в углу. Когда она вернулась к кровати, Гордон взял ее за руку и привлек к себе.

– Я хочу доставить тебе столько же радости, сколько ты только что доставила мне, – сказал он.

Она поцеловала его в щеку.

– Через несколько недель я буду здорова, и тогда настанет мой черед. Я ведь тоже скучала по тебе. Ты знаешь это?

Его брови сошлись над переносицей.

– Это правда? В последние два месяца ты, казалось, думала только о нашем ребенке.

– Материнский инстинкт, – улыбнулась Мара.

Он обнял ее и стал целовать ее глаза, уши, губы.

– Я должен кое-что сказать тебе, любовь моя. Твой отец хочет, чтобы я сопровождал Джима Дугласа в Европу.

– В Европу? Зачем?

– Мы приобрели акции одной из немецких горнодобывающих компаний в Сааре. Твой отец хочет, чтобы я понаблюдал за их работой и представил рекомендации. Речь идет о расширении производства.

– Саар – угольный край. Почему папа не хочет послать кого-нибудь из мальчиков? Они прекрасно знают это дело.

Гордон вздохнул:

– И у Эмлина, и у Джилберта жены собираются рожать ранней весной. Что касается Аллана… Как ты знаешь, у них с твоим отцом отношения более чем прохладные. Они едва говорят друг с другом – из-за связи Аллана с девушкой-полукровкой. А Дилан ведет себя так, будто родился в сорочке и все ему нипочем. Его цель в жизни – стать джентльменом, поэтом и философом, ну как этот малый, Торо. Он хочет провести всю жизнь возле какого-нибудь лесного пруда, созерцая тайны Вселенной.

Для Мары не являлось тайной то, что отношения в их семье становились все хуже. Когда-то они были очень близки, теперь же все больше отдалялись друг от друга.

Что касалось Эмлина и Джилберта, то оба состояли в счастливом и благополучном браке. Эмлин взял в жены Миллисент Бакстер, дочь майора. Джилберт женился на Джейн Минтон, дочери богатого воротилы, обитавшего на Холме. Обе женщины отличались невероятным тщеславием и жаждой карабкаться по социальной лестнице все выше и выше. Провинциальная атмосфера штата способствовала тому, что их презрение к нижестоящим росло год от года. Они томились в Аризоне и мечтали перебраться на восток – в Нью-Йорк, в Филадельфию или в Бостон, где надеялись пополнить ряды новоиспеченной американской аристократии.

У Аллана продолжался роман с Марией Бивер, дочерью кузнеца, наполовину мексиканца, наполовину индейца. Естественно, Аллан не мог не сознавать, что бросает вызов семье, но пренебрегал мнением родных. Он грозился продать свою долю акций «Коппер кинг», жениться на Марии и уехать в Сан-Франциско.

Незадолго до рождения ребенка Дрю жаловался Маре:

– Мы все были гораздо более счастливы, пока оставались бедняками и работали вместе на шахтах. Деньги! Деньги – выдумка дьявола. Да, должен признаться, что и я пал их жертвой. Беда в том, что удовлетворение никогда не наступает. Меня так и тянет расширять дело, бросаться в новые авантюры с целью удвоить и утроить наш капитал, хотя сейчас у каждого из нас больше денег, чем мы могли бы истратить за всю жизнь.

– Мне это напоминает одну старую сказку, – ответила Мара. – Царь Мидас молился всем богам, чтобы они одарили его способностью обращать в золото все, к чему бы он ни прикоснулся. Скоро ему пришлось убедиться, насколько обременительным был этот божественный дар. Над ним нависла угроза голодной смерти: вся пища, к которой он прикасался, превращалась в несъедобное золото. В конце концов царь потерял и то, что любил больше всего, – дочь, ибо и она превратилась в золотое изваяние.

– Эта легенда – мудрая притча, – пробормотал Дрю. – У тебя, Мара, самая трезвая и умная голова в нашей семье. Когда я умру, «Коппер кинг», самое ценное из того, чем обладают Тэйты, перейдет в твои руки, в твои и Гордона. Он хороший человек и более надежный, чем любой из моих сыновей.

Именно поэтому Дрю и решил отправить в Европу Гордона.

– Я вернусь к лету, – пообещал Гордон. – А тебе скучать не придется – на тебе останутся малышка и дом.

«Да, дорогой. А если я заскучаю, то, возможно, мне удастся развлечься с помощью Мэрион – внесу кое-какие новшества в ее дело».

В этой безумной идее таилась какая-то странная привлекательность – Маре казалось, что она таким образом сможет выразить свое недовольство, свой протест.

 

Глава 13

Гордон Юинг должен был вернуться домой к Рождеству, но в конце ноября от него пришла телеграмма в офис «Коппер кинг»:

«С сожалением сообщаю вам о том, что обстоятельства требуют задержаться здесь по крайней мере на месяц. Джеймса и меня пригласили принять участие в конференции горных инженеров, она состоится в Вене пятнадцатого января. Пожалуйста, передайте Маре, что я ее нежно люблю, как и свою дочь, маленькую Мару. Я отчаянно скучаю по ним во время этих долгих и скучных праздников, сидя в одиночестве в номере отеля».

– Черт бы всех побрал! – воскликнула Мара, когда отец показал ей телеграмму. – Скучные праздники! Как бы не так! Я готова побиться об заклад: они с Джимом обзавелись шикарными парижскими любовницами, чтобы скрасить свое одиночество.

– Ты к ним несправедлива, Мара, – пытался урезонить ее старик. – Ты должна радоваться преданности Гордона нашей компании. Он упорно пытается овладевать новыми методами, все время стремится узнать что-то новое.

Мара усмехнулась:

– Представляю, каким революционным новшествам может он научиться у французских шлюх!

– Мара! – Дрю был поражен и смыслом речей дочери, и ее манерой выражаться. – Что ты такое говоришь?! Не пристало леди выражаться таким образом!

– А я никогда и не претендовала на то, чтобы считаться леди. Откровенно говоря, мне гораздо проще общаться с Мэрион Мерфи, чем с этими несносными снобками Миллисент и Джейн и их подругами… И теперь, когда я вспомнила о Мэрион, думаю, настало самое время навестить подругу в ее новом жилище в Тумстоне.

– Не годится отправляться туда порядочной женщине, тем более одной. Я слышал ужасные истории об этом городишке. Там каждый человек, особенно мужчина, – сам себе голова и закон.

Глаза Мары потемнели; в них появилось какое-то странное выражение.

– А мне эта поездка кажется очень привлекательной. Ужасно хочется увидеть все собственными глазами.

Крошку Мару оставили в надежных руках ее бабушки и Рут Рейли, няньки, неотлучно находившейся при ребенке круглые сутки. За день до того, как отправиться в Тумстон, Мара побывала на обеде у своего брата Эмлина Тэйта.

Там были и ее братья Аллан и Джилберт, а также жена Джилберта Джейн. Аллан был мрачен и необщителен, потому что его возлюбленной Марии Бивер отказали в праве присутствовать на этом вечере.

– Мне плевать на то, что вы о ней думаете, – говорил Аллан брату, когда они бражничали вдвоем в кабинете Эмлина. – Я люблю Марию и женюсь на ней. И пошлю к чертям семью и компанию! Ты знаешь, что «Фелпс—Додж» предложил мне более миллиона долларов, если я продам ему свои акции «Коппер кинг»?

– Это правда?

Эмлин провел рукой по своим редеющим рыжим волосам и облизал губы.

– Откровенно говоря, я уже прощупывал нескольких возможных и надежных покупателей. Миллион долларов… гм… это славненькое золотое яичко для любого уютного гнездышка в банке. Для любого банковского счета.

– Значит, и ты подумываешь о том, чтобы оставить Бисби? – спросил Аллан.

– Ну… Миллисент все время подзуживает меня и требует, чтобы я предпринял шаги в этом направлении. Сейчас ее отец вышел в отставку и стал председателем совета директоров крупного банковского объединения в Филадельфии. Он предложил мне очень хорошее место. Но куда подашься ты, если решишь покинуть Бисби?

– В Калифорнии есть прекрасная возможность для капиталовложений – земельные угодья, виноградники, фермы. Но прежде мы с Марией должны пожениться.

Эмлин хотел было что-то возразить, но передумал. Бессмысленно говорить мужчине, к тому же собственному брату, что его избранница прослыла у себя в родной деревне самой настоящей потаскухой.

– Давай-ка лучше вернемся к остальным, – предложил Эмлин миролюбиво.

Когда они вернулись в гостиную, женщины судачили о Дилане, отказавшемся прийти на обед.

– С каждым днем он становится все более нелюдимым, – поддержал женщин Джилберт. – Я даже не уверен, что у него есть хоть один друг.

– Он пренебрегает и женским обществом, – заметила его жена, бросив лукавый и одновременно снисходительный взгляд на Миллисент. – Мне кажется странным, что мужчина его возраста чуждается общества женщин.

– Дилан всегда отличался застенчивостью, – сказала Мара, как бы защищая брата. – Я убеждена, что Аризона – не самое подходящее для него место.

За обедом Эмлин рассказал о своей беседе с Алланом в кабинете.

Джейн дотронулась до руки мужа и выразительно взглянула на него.

– Мы с Джилом серьезно обсуждали такую возможность… То есть хотели бы уехать отсюда. Отец был бы в восторге, если бы Джил взял на себя руководство лондонским отделением компании.

Мара пришла в ярость:

– Я думаю, вы все поступаете низко, оставляя папу без поддержки и взваливая на него ответственность за управление компанией! И это в его-то возрасте!

– Старик мог бы получить очень неплохие деньги, если бы согласился продать свои акции. Они с мамой порадовались бы жизни, пока в силах. Они могли бы путешествовать, посмотреть мир, может быть, даже съездить в Уэльс и пообщаться с бедными родственниками, покичиться своим богатством или помочь им. – Джилберт рассмеялся, и братья ему вторили.

Мара стала пунцовой от едва сдерживаемого гнева.

– И не стыдно вам после этого называть себя Тэйтами? Тэйты – единая семья, клан. Они не бросают дело, они не сдаются ни при каких обстоятельствах. Я – настоящая Тэйт и горжусь этим.

– Все это чепуха, любезная сестрица, – возразил Аллан. – Тэйты боролись за выживание и работали до кровавых мозолей поколение за поколением только потому, что были бедны. Они ничего собой не представляли… как грязь под ногами. Неужели ты воображаешь, что наш дедушка Тэйт работал на шахте до самой смерти, работал с легкими, почерневшими от угольной пыли, только потому, что ему так нравилось? Да будь у него на счету хоть шиллинг, он бросил бы это дело. Те удивительные качества, ту необычайную несгибаемую волю, которую ты склонна им приписывать, можно назвать гораздо проще – это было борьбой за выживание. Черт возьми! Дед работал на шахте до самой смерти просто потому, что не мог бросить работу.

Мара встала и положила на стол салфетку.

– Прошу вас всех извинить меня, – сказала она. – Право, мне пора… Завтра рано утром я должна быть на станции. Мне нужно в Тумстон… Эмлин, Миллисент, благодарю за приятный вечер.

Но жесткость ее тона противоречила любезным словам.

– Ты просто отчаянная женщина! – проворковала Джейн. – Про эти места ходят такие слухи, ну прямо сущие Содом и Гоморра. Кстати, где ты остановишься, пока будешь там? Уж конечно, не у этой ужасной Мэрион Мерфи?

Мара смерила Джейн взглядом – словно пронзила стальным кинжалом.

– Мэрион Мерфи – моя давняя и добрая подруга. Возможно, лучшая подруга.

Намек был ясен всем: невестки Мары и в подметки не годились Мэрион – Мара и не думала скрывать свое мнение.

Джейн оказалась права: Тумстон и впрямь был современным Содомом, впитавшим все скверное, что только возможно было изыскать на Западе. Посреди пустыни, на утесе, гнездился лагерь горняков, чудесным образом возродившийся к новой жизни, когда рудокоп по имени Эд Шиффелин набрел на богатейшую серебряную жилу. За год население поселка выросло многократно.

Когда почтовый дилижанс «Конкорд Сароубрейс» с грохотом покатил по пыльной Аллен-стрит, Мара почувствовала, что пульс ее участился. Казалось, возбуждение наполняет атмосферу, как статическое электричество. Тумстон действительно был совершенно особенным городом. В разгар дня на улицах было полно народа: седеющие рудокопы в заляпанных глиной сапогах, в грязных рубашках и штанах двигались вдоль стен домов плечом к плечу с ковбоями – те были в шляпах, столь больших, что в них могло поместиться не менее десяти галлонов живительной влаги. Проходили по улицам и франты в вечерних костюмах, направлявшиеся домой после ночи, проведенной за игорным столом. А разного рода дельцы, одетые во все черное, походили на приспешников дьявола. Фланировали здесь и дамы всех возрастов в нарядах на любой вкус. Проходили и пьяные мужчины в лохмотьях, похожие на бродяг; они пошатываясь брели к ночлежкам, нисколько не смущаясь тем обстоятельством, что карманы их прямо-таки лопались от пачек денег.

Посередине главной улицы красовалась огромная яма диаметром не менее пятидесяти футов, обнесенная изгородью, словно неоконченный монумент. Мара обратилась к сидевшему рядом с ней пассажиру, высокому худощавому мужчине с красивыми, но слишком уж резкими чертами лица и синими пронзительными глазами. Незнакомец был в полосатых брюках, в черном плаще и начищенных до блеска сапогах. Его белую шелковую рубашку украшал узкий черный галстук.

– Что это за яма? Зачем она здесь?

Под ухоженными усами незнакомца сверкнули в улыбке белые зубы.

– Видите ли, мэм, – лениво процедил он, – не так давно из этой ямы извлекли металла на добрый миллион долларов. Это своего рода святилище. Потому что золото и серебро – Господь Бог в нашем Тумстоне. А на каждого человека, являющегося сюда искать счастья и денег честным путем, приходится множество таких, кто считает делом чести любым способом отобрать у счастливца его состояние.

Дилижанс миновал несколько «дворцов отдохновения и веселья», как их именовали жители Тумстона. У каждого заведения было свое название: «Восточный», «Хрустальный дворец», «Альгамбра» и «Тадж-Махал».

– Этот дом принадлежит моей подруге, – со смехом сказала Мара. – Не могу поверить, что существуют столь роскошные дома веселья в таком захолустном провинциальном городишке.

– «Тадж-Махал»?

Мужчина бросил на Мару непроницаемый взгляд.

– Вы хотите сказать, что приехали в Тумстон повидать Мэрион Мерфи?

– Да, мы с ней старые друзья еще с тех времен, когда она жила в Бисби. Вы ее знаете?

Спутник Мары смахнул пыль со своих брюк стетсоновской шляпой с широкими полями; он старался не встречаться с собеседницей взглядом.

– Разумеется, знаю. У Мэрион Мерфи много друзей. – Казалось, он испытывал неловкость. – Вы собираетесь работать у нее?

Сообразив, что именно смутило собеседника, Мара рассмеялась:

– Вы хотите спросить, не собираюсь ли я работать в одном из ее заведений? Нет, это просто дружеский визит. Я миссис Мара Юинг Тэйт.

Мара протянула спутнику руку, и тот пожал ее.

– Приятно познакомиться, миссис Тэйт. Меня зовут Уайт Эрп.

– Мне ваше имя кажется знакомым. Вы живете в Тумстоне, мистер Эрп?

– Какое-то время я жил здесь, а сейчас еду повидать друзей. Старых друзей, – добавил он с улыбкой. – Включая и Мэрион. А где вы остановитесь, мадам?

– Мэрион сняла для меня апартаменты в Расс-Хаусе.

Эрп выглянул из окна дилижанса, замедлившего движение перед остановкой.

– Вот мы и приехали.

Он открыл дверцу и вылез.

– Разрешите помочь вам, миссис Тэйт.

Эрп обхватил Мару за талию своими сильными руками, чуть приподнял и легко опустил на землю.

– Благодарю вас, сэр.

Она почувствовала, что краснеет, но надеялась, что Эрп этого не заметил. Он был на редкость привлекательным мужчиной, и Мара неожиданно для себя ощутила, что ее тянет к этому сильному и мужественному человеку.

Эрп же еще в Бисби, стоя на платформе станции дилижансов, обратил на Мару внимание – тогда взгляды их встретились, и ему показалось, что между ними что-то возникло. Впрочем, трудно было бы не обратить внимания на ослепительную брюнетку в изысканно сшитом на заказ костюме из лилового бархата; жакет в обтяжку подчеркивал достоинства ее стройной фигуры – под ним обрисовывалась тонкая талия и великолепная грудь, узкая же юбка с пышными складками сзади отнюдь не скрывала изящные бедра красавицы. А иссиня-черные волосы незнакомки украшал шелковый берет с букетиком свежих фиалок.

Возница спустился с козел и достал багаж, помещавшийся в задней части дилижанса. Эрп надел шляпу и взял оба саквояжа.

– Разрешите помочь вам донести вещи до ваших апартаментов, миссис Тэйт. Я не надеюсь, что вам удастся найти здесь носильщика, как в отелях на востоке.

– Мне никогда не приходилось останавливаться в отелях на востоке страны, – призналась Мара. – Мы были очень бедны, когда проезжали через Нью-Йорк. Во всяком случае, благодарю вас, мистер Эрп.

Отель оказался не шикарным, но вполне приличным, чистым; апартаменты же Мары состояли из нескольких комнат – имелись, конечно, небольшая спальня, гостиная и ванная.

Управляющая отелем, некая миссис Кёрт Шульц, была плотной блондинкой с волосами, заплетенными в косы; она говорила с сильным немецким акцентом.

– Если ви хотель ванна, я велель один из моих девушка принести дер вассер из колодец, – сказала она Маре.

– Благодарю вас, миссис Шульц. Ванна была бы очень кстати после столь долгого путешествия в дилижансе.

Эрп приподнял шляпу:

– В таком случае увидимся позже, миссис Тэйт. По крайней мере я надеюсь на это.

– И я надеюсь, мистер Эрп. – Мара протянула ему руку, и он удерживал ее в своей чуть дольше, чем требовали приличия. – Я собираюсь навестить Мэрион сегодня же, но немного попозже, – продолжала Мара. – Возможно, мы там встретимся.

– Несомненно, встретимся. Я и сам рассчитываю повидать Мэрион. Как вы отнесетесь к предложению поужинать в обществе Мэрион… и моем, разумеется? Не сочтете мое приглашение слишком дерзким?

– Ни в коем случае, мистер… – Она осеклась, затем продолжила: – Думаю, мы уже можем покончить с формальностями, Уайт.

Его веселая и в то же время лукавая улыбка показалась Маре лучом солнца, пробившимся сквозь тучи.

– С огромным удовольствием, Мара.

Он снова пожал ее руку и удалился.

Уже нежась в теплой ванне, Мара думала об Уайте Эрпе. Когда она намыливала живот и бедра, тело ее горело. Мара не знала радости мужских объятий с той ночи, когда Гордон в последний раз ночевал дома перед отъездом в Нью-Йорк, откуда отправился в Европу. А из его телеграммы следовало, что она будет обречена на одиночество в течение неопределенного времени.

При мысли о том, что в этот момент ее муж, возможно, нежится в постели с роскошной парижской кокеткой, утопающей в оборках и кружевах, Мара в бессильном гневе сжимала кулаки.

– Черт бы его побрал! – воскликнула она.

Мара постаралась изгнать этот раздражающий образ из сознания и снова погрузилась в теплую воду. Прикрыв глаза, она попыталась представить своего нового знакомого, Уайта Эрпа, в обнаженном виде. Должно быть, он стройный и гибкий, с мускулистой грудью. Живот у него, вероятно, плоский, а ноги длинные, прямые и крепкие… Мара судорожно вздохнула – ее окатила горячая волна желания.

«Держись, моя девочка! Ты понимаешь, о чем думаешь? Все было в порядке, пока ты была маленькой, но ведь женщине требуется нечто более ощутимое и реальное, чем только буйная фантазия». Мара резко поднялась, выбралась из ванны и растерла свое тело полотенцем с такой силой, что кожу защипало. Потом перешла в спальню – выбрать наряд.

Перебрав несколько комплектов белья из тонкого хлопка, она остановилась наконец на нижней сорочке и французских панталонах из тончайшего шелка, отделанных кружевами. Всего лишь раз она позволила себе надеть эти «соблазнительные и неприличные вещицы», как назвал их Гордон, – по случаю последней годовщины своей свадьбы.

– Где, черт возьми, ты раздобыла эти неприличные тряпки? – спросил он.

– Купила в магазине «Голдуотер—Кастенада», – ответила Мара. – Джо Голдуотер привез их из своей последней поездки в Нью-Йорк, куда они были доставлены прямо из Франции. Он говорит, что привез их специально для меня.

– Придется мне побеседовать с этим старым развратником, – проворчал Гордон в притворном гневе. – Но ведь он, вероятно, хотел, чтобы ты примерила их при нем.

Она рассмеялась:

– Я примеряю их только в присутствии любимого мужа. – Потом, сделав пируэт и покружившись по спальне, спросила: – Ну, каково впечатление? Я удостоилась высокой оценки или нет?

Он заключил ее в объятия и прижался губами к маленькой ямочке у нее за ухом.

– Ты так хороша, что я готов тебя съесть. Ты похожа на восхитительное пирожное, покрытое розовой глазурью и взбитыми сливками.

– Будь моим гостем! – воскликнула Мара и увлекла мужа к постели.

Вспоминая об этом теперь, Мара содрогнулась и прижала похожие на пену кружева к обнаженной груди. Сердце ее забилось быстрее при мысли о том, что, возможно, сегодня ей придется пленять… другого мужчину… Мара пыталась избавиться от постоянно всплывавшего в сознании образа… Но тщетно… Да, она наряжалась для Уайта Эрпа.

Мара одевалась очень тщательно. Она выбрала платье весьма необычного для Запада фасона – изысканный и сложный покрой сочетался с сочной и яркой расцветкой. Этот наряд она также приобрела в магазине «Голдуотер—Кастенада».

– Видишь, Хосе, я же говорил тебе… – подмигнул Голдуотер своему компаньону. – Меня уверяли, что я свалял дурака, купив целую партию у восточного торговца. Мне пророчили, что я ни за что не смогу сбыть этот товар. А знаете, миссис Тэйт, – обратился он к Маре, – ведь это вещи ручной работы. Выточенные вручную валики с разными резными узорами опускают в краску, а потом наносят ими узор на ткани. Красиво, не правда ли?

«Какая роскошная ткань!» – думала Мара, любуясь своим отражением в зеркале, стоявшем на бюро. Чтобы подчеркнуть восточный характер своего наряда, Мара прикрыла волосы специальной сеткой из медной проволоки, украшенной множеством мелких драгоценных и полудрагоценных камней.

«Сегодня вечером будьте начеку, мистер Эрп!»

 

Глава 14

«Тадж-Махал» был самым впечатляющим кафе, мюзик-холлом, рестораном и салуном в Тумстоне, в штате Аризона. Посетители этого заведения представляли собой совершенно невообразимое смешение представителей самых разных этнических и социальных групп. Как сказано в детских стишках: «Бедняк и богач, попрошайка и врач, юрист, шарлатан и индеец-шаман».

Мара вошла в парадную дверь и поднялась на балкон – оттуда открывался вид на бар и столовую, – чтобы оглядеть публику: тут были смокинги, вечерние платья, шерстяные рубашки; были мужчины, одетые в кожу с головы до ног, и мужчины в строгих темных костюмах; тут женщины в скромных платьях сидели и стояли рядом с людьми в сомбреро и пончо. Все это походило на калейдоскоп, причем узор постоянно менялся: то подбитые гвоздями сапоги втаптывали грязь и жир в тончайшие брюссельские ковры, то пьяные ковбои вырезали ножами свои инициалы на стойке бара красного дерева. Хрустальные канделябры, вывезенные из Европы, слепили своим блеском глаза, отражая свет сотен свечей. В дальнем конце обеденного зала музыканты при белых галстуках и во фраках исполняли то пьесы Моцарта, то народные мелодии.

Мара долго стояла на балконе, с огромным интересом наблюдая за публикой, – подобное она видела впервые. Краем глаза она заметила Уайта Эрпа – ослепительный в своем смокинге, при белом галстуке и в тонких перчатках, он поднимался по одной из лестниц, ведущих на балкон.

Минуту спустя Уайт улыбнулся и склонился в поклоне.

– Мара, вне всякого сомнения, вы здесь самая очаровательная женщина. Сегодня вам нет равной. Впрочем, думаю, и всегда.

Эрп взял ее руку и поднес к губам.

– А вы, сэр, самый привлекательный мужчина.

– Значит, мы – прекрасная пара.

Он взял Мару под руку и повел в зал.

– Ваше платье выглядит просто сногсшибательно. Каково его происхождение? Оно – плод вашей фантазии?

– Да, в нем воплотились мечты о Востоке и Индии. Вы уже видели Мэрион?

– Видел. И мы должны с ней встретиться в ее личном салоне, в дальней половине дома.

Они шли мимо столов, за которыми сидели обедающие. Потом миновали арку и оказались в игорном зале. Здесь игра шла уже вовсю; карты, кости, рулетка и прочее – это заведение ни в чем не уступало казино в Монте-Карло. Позади игорного салона располагались отдельные кабинеты, предназначавшиеся для особых случаев, и еще один зал, небольшой, – там Мэрион Мерфи принимала своих близких друзей в интимной обстановке.

Хозяйка бросилась навстречу Маре, едва заметила ее.

– Птичка моя, как я рада тебя видеть! Каждый раз, когда вижу тебя, снова и снова поражаюсь твоей красоте. О, сегодня будет особый вечер, особая ночь! Скоро Рождество. Ты ведь останешься здесь до Рождества, верно? Здесь будет такое веселье, такая пирушка, с которой не сможет соперничать ни один званый бал на свете.

– Не думаю, Мэрион. Мне надо быть на Рождество с семьей и моей дочерью. Валлийцы не хуже ирландцев умеют отмечать Рождество. Дорогая, ты так чудесно выглядишь, ну ничуть не изменилась с тех пор, как мы впервые встретились по дороге на запад!

И это было правдой. Несмотря на физическое и эмоциональное напряжение, которых требовало от Мэрион ее занятие, ирландка могла потягаться с любой светской дамой красотой, изысканностью и прекрасными манерами. Более того, она затмевала всех прочих женщин. Ее каштановые волосы сверкали, кожа была цвета персика со сливками, а миндалевидные глаза казались ясными и прозрачными, как хрусталь, и в них плясали зеленые искорки.

И платье на ней было ослепительное – из белого лионского шелка, с изящной отделкой из цветов, старинных кружев и лимонного цвета лент; декольте же выглядело весьма скромно и в то же время соблазнительно, а длинная юбка при каждом ее движении подметала пол, так что никто не мог полюбоваться ее изящными ножками. Впрочем, и не было никакой необходимости в вульгарной демонстрации прелестей, потому что платье Мэрион, по обыкновению сшитое по фигуре, прекрасно подчеркивало ее соблазнительные и пышные формы – большего эффекта она не могла добиться, даже если бы явилась на вечер обнаженной.

Все трое уселись за круглый столик, и их принялась обслуживать официантка в блузе с открытыми плечами, с глубоким вырезом в форме буквы V на груди, так что можно было без помех любоваться пышными формами девицы. Юбка же почти совсем не прикрывала полные, аппетитные ножки, обтянутые черными чулками в сеточку. Такова была униформа служительниц «Тадж-Махала».

Уайт Эрп долго молчал, потягивая маленькими глотками виски и покуривая черную сигару «Черут», слушая болтовню молодых женщин, предававшихся воспоминаниям. При этом губы его кривились в циничной усмешке – очевидно, представителя сильного пола искренне забавляли дамские разговоры.

– Не могу опомниться от этой роскоши! – говорила Мара. – Это так, так… грандиозно! Единственное подходящее слово… Дом, вполне достойный того, чтобы здесь обедали короли.

– Или хотя бы принимали участие в разнообразных развлечениях, которые так любят и рудокопы, – заметил Уайт, подмигивая Мэрион, и все трое рассмеялись.

Мара покачала головой:

– Трудно представить, что все это великолепие началось с убогой хижины в Бисби.

В глазах Мэрион заплясали смешинки.

– Такую справедливую оценку могла дать только мудрая и богобоязненная дочь прекрасной Ирландии, никогда не забывавшая по утрам и вечерам произносить «Богородицу» и лелеять свою чистоту.

Мара и Уайт чуть не подавились от хохота. Наконец, отсмеявшись, Мара с улыбкой заметила:

– Насколько я могу судить, эта чистая дочь прекрасной Ирландии располагает теперь необходимыми средствами, чтобы с триумфом вернуться на родину и разыгрывать роль светской дамы, например, поселиться в замке, как и подобает богатой английской дворянке и землевладелице.

– Уж теперь-то они не станут воротить от нее нос, верно? – с задумчивым видом проговорил Уайт.

– А в самом деле, Мэрион, какие новые миры ты собираешься теперь завоевать? – спросила Мара уже без улыбки.

Мэрион достала сигарету с золотым ободком из шкатулки слоновой кости и протянула Маре. Та отказалась.

– Я много об этом размышляла, птичка моя.

Мэрион наклонилась к Уайту, предложившему ей зажженную спичку, и глубоко затянулась.

– Как ты знаешь, – продолжала она, – я сделала много выгодных капиталовложений, поэтому денежный вопрос меня никогда больше не будет волновать. И все же кое-что меня беспокоит. Я серьезно подумываю о том, чтобы финансировать экспедицию золотоискателей в Мексику или на Аляску. А есть люди, предлагающие мне вкладывать средства в разработку нефтяных скважин в Техасе.

– А вот это стоящее дело, – откликнулся Уайт. – Нефть! Я и сам в нее немало вложил. Настанет день, когда нефть поднимется в цене настолько, что не уступит золоту.

Мэрион рассмеялась:

– Ну уж это-то вряд ли, Уайт.

– А вот увидишь.

Внезапно Мару охватило странное предчувствие, предчувствие чего-то неведомого.

– Нефть… – пробормотала она. – А знаете, Уайт, я верю в ее будущее. Я кое-что читала об этом. На востоке есть человек по имени Рокфеллер, и он основал процветающее дело – снабжает армию Соединенных Штатов керосином и колесной мазью. Мне следует поговорить с отцом и Гордоном… Возможно, и нам надо заняться нефтью.

– Как Гордон чувствует себя в Европе? Что он там делает? – спросила Мэрион.

Мара приподняла брови.

– Что он там делает? Что за странный вопрос? Ты имеешь в виду его коммерческие или романтические успехи?

Мэрион смутилась:

– Я вовсе не имела в виду ничего подобного.

Мара попыталась изобразить улыбку.

– Все в порядке, Мэрион. Гордон – большой ребенок. Он вправе делать что хочет. Как и я, впрочем.

Уайт пристально посмотрел на Мару, и она встретила его взгляд без всякого смущения.

За кофе и бренди Мэрион сменила тему:

– А тебе известно, Мара, что Уайт, вне всякого сомнения, самая большая знаменитость в Тумстоне?

– Правда? Мне показалось его имя знакомым. И чем же он прославился?

– Своим шестизарядным револьвером. Уайт был шерифом, а потом маршалом в Тумстоне, пока не вышел в отставку. Тумстон и до сих пор еще крепкий орешек, но теперешний он и в сравнение не идет с тем вертепом, которым был до того, как Уайт занялся здесь наведением порядка. По сравнению с тем, что было прежде, сейчас здесь безопаснее, чем на пикнике воскресной школы.

Уайт смущенно улыбнулся:

– Это некоторое преувеличение, Мара. Давайте-ка сменим тему и поговорим о чем-нибудь интересном. Думаю, я поступил правильно, когда повесил на гвоздь свою кобуру. И хватит об этом. Давайте поговорим о вас, Мара.

– Так это как раз то самое, что мы с Мэрион и делаем целый вечер – говорим о себе и о своих делах.

Эрп подался вперед, сложив перед собой руки на столе и не выпуская изо рта сигары, которую перекатил в уголок рта, что придавало ему залихватский вид.

– Расскажите о тех временах, когда вы еще жили в Уэльсе и не встретились с Мэрион на пути сюда.

Теперь уже Мара смутилась.

– Боюсь, в истории моего детства мало интересного, – пробормотала она.

– И все же я с удовольствием ее послушаю.

В этот момент вошла официантка и зашептала что-то на ухо Мэрион. Хозяйка «Тадж-Махала» поднялась с места.

– Прошу прощения, мне придется оставить вас ненадолго – там инцидент с одним пьяным в комнатах наверху.

Уайт поднял вверх руки, будто под дулом револьвера.

– Не смотри на меня так, дорогая. В последний раз я выкинул отсюда пьяного давным-давно, и с этим покончено.

Когда Мэрион ушла, Мара принялась рассказывать о себе:

– Я родилась в Уэльсе, в Кардиффе, самая младшая из пятерых детей. У меня четверо братьев…

Рассказывая, она все больше воодушевлялась – ее охватывала гордость при мысли о семье Тэйтов.

– Похоже, что Тэйты – настоящий клан. Хотелось бы мне с ними со всеми познакомиться.

– А почему бы вам не погостить в Бисби? У нас просторный дом, и я буду счастлива принять вас.

Эрп перекатывал сигару из одного угла рта в другой. Глядя на него, Мара думала о том, что у него необыкновенно чувственные губы. И эта мысль будоражила. Она представила, как его губы прикасаются к ее губам, и почувствовала, что тело ее словно окатило горячей волной, причем жар этот не проходил, а, напротив, становился все более ощутимым.

– Я, конечно, мог бы у вас погостить, – ответил Эрп. – Но что подумают ваши близкие и соседи? Ведь ваш муж сейчас путешествует по Европе…

– Мы будем в доме не одни. Там ведь маленькая Мара и ее няня.

– Тогда договорились, – кивнул Эрп.

И он с улыбкой накрыл своей огромной ладонью ее тонкую, изящную руку, лежавшую на узорчатой атласной скатерти.

– Вы мне нравитесь, Мара Тэйт Юинг.

– Меня зовут Мара Юинг Тэйт, – поправила она. – Мне вы тоже нравитесь, Уайт Эрп.

– Как уютно вы устроились, – проворковала Мэрион, вернувшись. – Может, хотите попытать счастья наверху, за игорным столом?

– Во что бы то ни стало, – ответил Уайт. – Уверен: сегодня я в ударе. А как вы, Мара? Чувствуете склонность к игре?

– Да, чувствую, но должна вас предупредить, что никогда прежде не играла. И все же по натуре я игрок, люблю риск и приключения. Все Тэйты – прирожденные игроки.

– Похоже, что они еще и везунчики – всегда выигрывают.

Они поднялись из-за стола и последовали за Мэрион в игорный салон.

Предчувствия не обманули Уайта Эрпа. Менее чем за час он выиграл две тысячи долларов в рулетку и в кости. Кости заинтриговали Мару. Понаблюдав некоторое время за игроками, она быстро постигла основные правила игры. После чего извлекла пять стодолларовых бумажек из своей вечерней сумочки, сшитой из той же ткани, что и платье, и передала деньги крупье:

– Фишек, пожалуйста.

Когда настала очередь Мары бросать кости, она заняла место у длинного, покрытого зеленым сукном стола. Уайт встал у нее за спиной. Толпа любопытных и игроков прижала его вплотную к Маре. Ее приятно возбуждала близость Эрпа, она ощущала твердость его мужского естества, ощущала волнующее прикосновение его плоти, упиравшейся в ее ягодицы.

Мара бросила кости с такой бесшабашной уверенностью в успехе, что Уайт хмыкнул. Стодолларовая фишка легла на свое место.

– Семь! – сказал крупье, собирая кости.

– Продолжим! – ответила Мара, подражая Уайту и остальным игрокам.

Кубики из слоновой кости покатились по столу и наконец остановились – выпало пять и три.

– Ваша ставка восемь! – подал голос крупье.

Она повторила бросок – шесть и три. Бросала еще раз – и выпали две пятерки. Еще одна попытка – двойная шестерка.

– Дюжина! Вот это везение! Молодец! – пробормотал Уайт.

Мара играла минут пятнадцать и сделала за это время восемь ставок, последовательно их увеличивая. Она отошла от игорного стола, унося выигрыш, чуть превышавший шестнадцать тысяч долларов. Уайт обменял ее фишки на деньги, и они направились в бар.

– Шампанского, – сказал Эрп бармену. – Поздравьте леди, ей повезло в игре!

Он наклонился и поцеловал Мару в губы. Его усы коснулись ее верхней губы, и от этого прикосновения она затрепетала.

– Никогда не целовалась с усатым мужчиной, – улыбнулась Мара.

«Я никогда никого не целовала, кроме Гордона!»

– И вам понравилось? – спросил Эрп.

Она пожала плечами и потрогала пальцем верхнюю губу.

– Усы царапаются…

– В таком случае я готов их сбрить.

– Не стоит идти на такие жертвы. Во всяком случае, меня вы больше целовать не будете.

С минуту он молча смотрел на нее. Потом улыбка тронула уголки его губ и наконец осветила все лицо.

– Хотите держать пари, счастливица? Я ведь уже сказал вам, что сегодня у меня ночь везения.

Она бросила на него вызывающий взгляд.

– Везет в картах – не везет в любви.

– Может быть, мы обсудим этот спорный вопрос по пути в ваш отель? – Он подал знак бармену. – Уолт, поставь шампанское в ведерко со льдом, договорились?

Прежде чем уехать, они подошли к Мэрион попрощаться.

Женщины обнялись и поцеловались.

– Это был чудесный вечер, – сказала Мара. – Особенно приятно было повидать тебя, дорогая.

Мэрион невесело рассмеялась.

– Для тебя сегодня все удачно складывается, моя птичка. Ты чуть не сорвала весь банк за столом для игры в кости. Пожалуй, это самый дорогой обед, который я когда-либо давала. – Она похлопала Мару по плечу. – Не огорчайся, птичка. К утру я заработаю вдвое против того, что потеряла.

Они договорились встретиться на следующий день, и Мара в сопровождении Эрпа покинула «Тадж-Махал». На улице Уайт окликнул кебмена и помог Маре сесть в экипаж.

– «Расс-Хаус», – распорядился он.

– Хорошо бы пройтись пешком. Ночь такая чудесная, – сказала Мара.

– У меня нет особой охоты тащить это ведро со льдом и шампанским.

Глаза Мары блеснули в лунном свете.

– И что же вы собираетесь делать с этим шампанским?

– Собираюсь его выпить, конечно.

– Где?

– Мы выпьем его вместе, в вашей гостиной.

– Я никогда не принимаю у себя малознакомых мужчин.

– Мы найдем выход. Можно оставить дверь открытой. Я слышал, что на востоке это считается вполне приемлемым. Даже в самом изысканном обществе.

– Звучит разумно и убедительно. Ладно, в таком случае можете подняться ко мне, мистер Эрп.

– С величайшим удовольствием, миссис Тэйт.

Он накрыл ладонью ее колено. Она шлепнула его по руке.

– Без глупостей, мистер Эрп, иначе я возьму свое приглашение обратно. Постойте, погодите минуту, что вы…

Она не договорила, потому что он заключил ее в объятия и впился поцелуем в ее губы. Мара пыталась вырваться, но тщетно – сила была на стороне Эрпа. Впрочем, он прекрасно понимал, что Мара и не очень-то старалась освободиться. Наконец Эрп отпустил ее и снова выпрямился на сиденье, предоставив ей возможность любоваться своим профилем. Он извлек из кармана очередную «черуту» и закурил.

– Вы что-то говорили, мэм? – спросил он как ни в чем не бывало.

Мара набрала в грудь побольше воздуха. Она слышала биение своего сердца, гулом отдававшееся в ушах. А щеки ее пылали.

– Мистер Эрп, вы лишили меня возможности говорить.

Когда они прибыли в отель и поднялись на ее этаж, Мара молча передала Эрпу ключ от номера. Переступив порог, она принялась метаться по комнате, зажигая свечи и масляные лампы. Уайт же устанавливал в ванне деревянное ведерко со льдом.

– Лед подтаял, – объяснил он свои действия.

Затем Эрп вытащил из кармана перочинный нож со многими предметами и выбрал нужный – чтобы откупорить бутылку.

– Вот он, штопор. У меня всегда с собой все необходимое.

Мара стояла в дверях, пристально глядя на гостя.

– Я нисколько не сомневалась в этом, мистер Эрп. Я даже надеялась на это.

Все еще стоя на коленях возле ванны, он обернулся. Какое-то время смотрел на Мару, склонив голову набок.

– Вы ведь любите играть в словесные игры, миссис Тэйт. Так какую речь вы мысленно приготовились произнести?

Мара улыбнулась.

– Я всего-навсего собиралась сказать, что предпочитаю пить шампанское из бокалов, а не из жестяных кружек.

– А я всегда готов пить из вашей туфельки, моя дорогая леди.

– Полагаю, было бы лучше, если бы вы спустились вниз и попросили у хозяйки бокалы.

– Как прикажете.

Эрп вышел и через пять минут вернулся с двумя стеклянными пивными кружками.

– Это лучшее, что мне удалось раздобыть.

– Будем думать, что пьем из хрустальных бокалов.

– Сейчас откупорю бутылку. А вы пока растопите камин – сегодня довольно прохладно.

Он передал ей жестянку с серными спичками.

Горничная уже позаботилась о том, чтобы в камине лежали сухие дрова и растопка, и постелила Маре постель, пока та отсутствовала.

Мара подобрала юбку и опустилась на колени у камина. Чиркнув спичкой, поднесла ее к бумаге и щепкам, приготовленным для растопки. Пламя вспыхнуло мгновенно – дерево Аризоны славится своей сухостью. Мара погрела руки перед бушевавшим в камине огнем, уже принявшим форму гриба. Тут подошел Уайт с двумя кружками – каждая была до половины наполнена искрящимся вином.

– Хочу предложить тост за самую удачливую леди в Тумстоне. По странному стечению обстоятельств она же – и самая прекрасная леди в этом городе.

– Благодарю вас, сэр.

Они чокнулись и выпили.

– Восхитительно, – сказала Мара. – Восхитительно даже без хрусталя.

Они уселись на диван перед камином. Мара подобрала под себя ноги, накрыв их своей широченной юбкой. Эрп снова задымил сигарой.

– Когда вы собираетесь в обратный путь? – спросил он.

– Я хочу вернуться в Бисби восьмого декабря.

– Вы по-прежнему не против, чтобы я сопровождал вас?

– Конечно, не против.

– Вы отличаетесь редкой для женщины откровенностью. И мне это нравится.

– Вы и сами… довольно прямолинейны, Уайт.

– Верно, так оно и есть.

Он погасил окурок в медной пепельнице, стоявшей на кофейном столике, и склонился над ее ногами.

– Дело в том, что я собираюсь продемонстрировать свою прямолинейность прямо сейчас.

Когда Эрп обнял ее, Мара заметила, что его щека нервно подрагивает. И почувствовала, как сердце ее затрепетало. Она обвила руками его шею; пальцы ворошили волнистые волосы у него на затылке. Он же, сжимая Мару в объятиях, попытался осторожно уложить ее на диван.

Она не противилась, вытянув ноги, улеглась на спину. Руки Уайта скользнули под ее широкую юбку. Он поглаживал бедра Мары, доставляя ей своими прикосновениями мучительное наслаждение. Его руки скользили все выше, наконец легли ей на грудь. Резко выпрямившись, она стащила через голову платье и осталась лишь в нижнем белье, в том самом, что так тщательно выбирала специально для этого вечера. На ней не оказалось даже корсета, который обычно поддерживал ее пышные груди.

Отблески пламени, бушевавшего в камине, играли на полуобнаженном теле Мары, бросали таинственные тени на ее плечи и руки. Жар камина еще более воспламенял ее.

– Быстрее, дорогой, – прошептала она. – Не могу уже терпеть…

Она смотрела, как Эрп раздевается. Он раздевался без всякого смущения, причем не очень-то торопился. Его мускулистое тело, столь похожее на тело Гордона, привело Мару в восторг. Впрочем, Гордон за последнее время немного раздобрел. У Эрпа же не было ни грамма лишнего веса. Кабинетный образ жизни, который Гордон вел в последние несколько лет, сказался на его фигуре не лучшим образом. Богатство и изобилие имеют свои недостатки. Когда Уайт наконец полностью разделся и, обнаженный, опустился подле нее, Мара вся затрепетала в предвкушении наслаждения. Она снова и снова восхищалась его поджарым мускулистым телом, восхищалась его мужским естеством.

Мара принялась снимать последнее, что оставалось на ней, – сорочку, но Уайт остановил ее:

– Позволь это сделать мне, любовь моя.

Он осторожным движением спустил сорочку с ее плеч, обнажив роскошные груди. Соски ее были такими же отвердевшими и напряженными, как и его мужская плоть. Он склонился над ней, покрывая благоуханное тело Мары бесчисленными поцелуями. Она приподняла свои груди ладонями, так что его лицо почти полностью скрылось в ложбинке между чудесными полушариями.

Мара испытывала вожделение, хотя вовсе не любила Уайта Эрпа, не любила так глубоко и нежно, как Гордона.

Гордон… Одна мысль о нем могла все испортить, могла охладить ее страсть. Чувство вины боролось в ней с животной похотью. В ее ушах звучали обрывки фраз, слова, которые она произносила во время венчания с Гордоном: любовь, честь, лелеять… хранить, не допуская и мысли… пока смерть не разлучит…

Но никакие угрызения совести не шли в сравнение с чувствами, которые захватили ее в эту минуту. «Захватили» – слишком уж невыразительное слово, следовало бы сказать, что она была просто не в силах бороться с примитивными инстинктами, во власти которых оказалась. Мара сейчас походила на марионетку, управляемую кукловодом, дергавшим за веревочку.

Одно дело – просто представлять, как занимаешься любовью не с Гордоном, а с другим мужчиной… Мара не сомневалась в том, что многие замужние женщины втайне тешили себя такими запретными мечтами. Теперь же, когда эти запретные мечты стали почти свершившимся фактом, ее охватила столь безудержная страсть, какой она никогда прежде не испытывала.

– Скорее, – торопила она Эрпа, стараясь отстранить его от своей груди, побуждая обнять ее за талию.

Мара раскинула ноги и привлекла к себе Уайта. Она обхватила его с цепкостью осьминога, и ее руки сомкнулись на его затылке, а пятки с силой надавили ему на поясницу.

Она вскрикнула, когда он проник в нее – и это был крик восторга. Уайт вошел в нее мгновенно; время же, им отпущенное, казалось, не имело конца, словно они очутились в каком-то ином мире, там, где становятся явью любые желания.

Ощущение реальности вернулось к Маре задолго до того, как сладостная дрожь в последний раз пробежала по ее телу. Приподнявшись на локте, она внимательно разглядывала четкий профиль Уайта, темным силуэтом вырисовывавшийся на фоне бликов, отбрасываемых пламенем камина.

В голосе его прозвучала нежность, когда он спросил:

– Тебе было хорошо?

– Было чудесно. Восхитительно. А тебе?

– Лучше, чем когда-либо. Я еще не встречал такую женщину, как ты.

Она рассмеялась:

– Мэрион говорит, ночью все кошки серы.

– Вовсе нет.

Он потянулся к своей разбросанной по полу одежде и нашел сигару. Затем поднялся и подошел к камину, чтобы прикурить от полена. Мара залюбовалась его длинными стройными ногами, узкими бедрами и широкой спиной. В ее лоне снова запылал огонь.

– Иди сюда, пожалуйста, – позвала она.

Уайт повернулся и подошел к дивану.

– В чем дело? – спросил он.

– Я хочу найти кое-что.

Нисколько не стесняясь, Мара принялась поглаживать его, ласкать, возбуждать. Наконец, добившись своего, лукаво улыбнулась – сейчас он снова желал ее, желал так же, как и она его.

– Не хочешь ли сделать еще одну попытку, а, птенчик? – спросила она, подражая Мэрион Мерфи.

– Не возражаю против попытки, моя пташка, – ответил он, игриво шлепнув ее по ягодицам.

И все повторилось: она раскрылась ему навстречу, как раскрывается цветок навстречу яркому солнцу; и его сияние было столь ослепительным, что она, закрыв глаза, всецело отдалась этому светилу, этому яростному вихрю, закружившему ее словно ураган.

 

Глава 15

День выдался на редкость сырой и прохладный; над землей нависли черные тучи. Однако эмигрантам из Европы такая погода казалась самой подходящей для зимы, ведь они привыкли к тому, что Рождеству предшествуют холодные и сумрачные дни.

Гвен Тэйт, распевавшая рождественские гимны, готовилась отправить в духовку противень с печеньем. Кухарка же Тэйтов, датчанка Ольга, сидела за столом. Сложив на своей пышной груди пухлые руки, она неодобрительно поглядывала на хозяйку. Датчанка была убеждена, что хозяйское место – в гостиной, не на кухне. Однако Гвен не обращала на кухарку ни малейшего внимания, она не уставала повторять:

– Я рождена не для праздной жизни, как некоторые, кого я знаю, но не хочу называть по имени. Я не привыкла пускать пыль в глаза, как другие, кого я тоже не собираюсь клеймить презрением, кто предпочел забыть, как приходилось драить полы, мыть окна и трудиться на кухне.

Гвен так и не привыкла доверять служанке свои обычные обязанности на кухне, а также мыть полы, шить и выполнять всю остальную домашнюю работу.

В разгар приготовлений к рождественскому празднику на кухню заглянул Дилан и ухватил изрядную порцию еще не остывшего печенья.

– Мм… – пробормотал он. – Изумительно! Никто не умеет печь масляное печенье лучше тебя, мама. – Он наклонился и поцеловал мать в щеку, белую от муки.

Гвен просияла и бросила торжествующий взгляд на Ольгу, готовую лопнуть от негодования.

– Сегодня, сынок, ты держишь хвост трубой и глаза у тебя блестят, – сказала она Дилану.

Он ухмыльнулся и провел рукой по своим густым, как щетка, волосам, еще волнистым и влажным после душа.

– Да уж… Только правильнее было бы сказать, что у меня не хвост, а волосы стоят дыбом, – попытался сострить Дилан. – Ну не чудная ли погодка стоит? Так и хочется написать стихи об Уэльсе.

– По правде сказать, едва ли такую погоду можно назвать похожей на валлийскую, но для нас и такая сойдет. Куда собрался?

– В магазин «Голдуотер—Кастенада», сделать кое-какие закупки к Рождеству. У тебя нет для меня поручений?

Мать ответила по-валлийски, чтобы Ольга не поняла, о чем речь.

– Джо сказал, что ждет партию меховых и шерстяных вещей из Шотландии. Он обещал отложить для меня шаль – в подарок Ольге. Справься, получил ли он, что хотел.

– Непременно, – пообещал Дилан. Он надел свой стетсон и направился к двери.

– Не забудь про свитер! – крикнула Гвен вдогонку. – Сегодня свежо!

– Шерстяная рубашка греет ничуть не хуже, – отозвался Дилан, переступая порог.

Гвен выглянула из окна, одолеваемая какими-то странными, ей самой не вполне понятными чувствами, горькими и сладостными одновременно. Она еще долго смотрела, как сын идет через двор, – он шел, заложив руки в карманы своих грубых хлопковых штанов, и ветер безжалостно трепал его волосы. Гвен никому бы не призналась, что Дилан – ее любимец, но от себя она этого скрыть не могла. Она любила его больше всех остальных детей, потому что он был самым уязвимым, не отличался силой характера и целеустремленностью, как остальные, хотя, по словам Дрю, и Эмлин с Джилбертом в последнее время начали проявлять признаки слабости.

– Позволяют своим женщинам водить себя за нос, – ворчал Дрю. – Никогда не следует брать жену из высшего сословия. Вот увидишь, их потомство унаследует гнилую и жидкую кровь Бакстеров и Минтонов. Так всегда бывает.

– Чепуха, – возразила Гвен. – Отец Миллисент – герой войны.

– Ха! Может быть, и так, но он охотно сложил с себя полномочия, как только ему предложили место в одном из восточных банков. А теперь жена Эмлина пытается сделать его прихлебателем – чтобы он лизал сапоги ее отца. А какова Джейн? Ты можешь представить Джилберта в роли маклера? Этому парню гораздо больше подходит держать в руках кайло, а не натирать мозоли на заду. Я собираюсь сделать ему предложение, от которого трудно отказаться. Хочу поставить его во главе нашего отдела исследований и развития в Южной Америке.

– Чтобы Джейн поехала в Южную Америку? Да ты, видно, рехнулся, Дрю. Женщине не место в этих ужасных джунглях.

Дрю хмыкнул и хлопнул ладонью по столу.

– Да уж, эти места не для такого тепличного цветка, как она, там место для настоящей женщины. Возможно, это поможет Джилберту прозреть и заставит его поискать себе настоящую подругу, женщину, которая не испугается, если под ногтями у нее окажется траурная рамка, которая не откажется лечь с ним на голую землю, если ее охватит порыв страсти.

– Ты говоришь непристойности, Дрю Тэйт! Я слушать тебя больше не хочу!

Она не хотела слушать и того, что он говорил о Дилане: слабый характер, скорее женщина, чем мужчина…

«Ты славный и милый мальчик, – мысленно говорила она сыну, пока он шел через двор. – Ты славный и милый, и я люблю тебя, очень люблю…»

На Мэйн-стрит в этот день царило праздничное оживление: люди обменивались приветствиями и поздравляли друг друга, встречаясь мимоходом. Витрины лавок были празднично украшены вечнозелеными растениями – кактусами и сосновыми ветками, – а также лентами и свечами.

Магазин «Голдуотер—Кастенада» был заполнен покупателями, когда Дилан переступил порог. Джо Голдуотер приветствовал его крепким рукопожатием.

– Как родители, парень?

– Прекрасно, Джо, отлично. А как твоя семья?

– На сей раз в канун Рождества мы больше проникнуты христианским духом, чем языческим, говорю это совершенно откровенно. Я сказал ребятишкам, что, возможно, в этом году Санта-Клаус спустится к нам по печной трубе. Все труднее и труднее объяснять им, почему они единственные не получают рождественских подарков. Кстати, я так давно не видел вашу прекрасную сестру. Она не больна?

– Нет, Мара отправилась навестить кого-то в Тумстоне.

Джо хлопнул себя ладонью по лбу и изобразил смущение:

– Ах, не говорите мне, пожалуйста. Я постараюсь догадаться сам. Не ту ли всем известную шлюху Мэрион Мерфи?

Дилан ухмыльнулся:

– Эта шлюха скоро станет самой знаменитой женщиной во всем штате.

– Вы хотели сказать, самой скандально знаменитой?

– Есть мультимиллионеры, предлагавшие ей руку и сердце, и, должен добавить, таких немало – больше, чем шипов на кактусе.

Внезапно послышался шум – из задней комнаты доносились громкие, возбужденные голоса. Голдуотер нахмурился.

– Прошу простить, мой мальчик. Что-то заставило старого Пита вернуться.

Джо зашагал вдоль прохода в конец магазина.

В ту же секунду двое мужчин, осматривавших товары на стойке у входа, выхватили шестизарядные «кольты» и направили на хозяев.

– Стоять на месте и молчать! – крикнул один из них. – Тогда никто не пострадает!

Какая-то женщина вскрикнула и побежала по проходу вслед за Джо Голдуотером.

– Черт возьми! Она и покойника способна разбудить! – заорал один из налетчиков, тот, что был повыше ростом. Он выстрелил женщине в спину.

– Идиот! – закричал его приятель. – Уж теперь-то переполошится весь город!

Один из бандитов направился к входной двери как раз в тот момент, когда на пороге появился очередной покупатель. Мужчина резко развернулся и во весь дух помчался по улице. Грабитель вышел из лавки и не колеблясь уложил беглеца – тот не успел отбежать и на десять шагов.

Трое других бандитов из задней комнаты проскользнули в магазин и, угрожая револьверами, преградили дорогу Голдуотеру и его бухгалтеру Питу Доллу.

– Открывай сейф! – закричал один из них. – Пронто! Или пристрелим!

Долл дрожащими руками принялся отпирать сейф. Один из бандитов, видимо, главарь, дал ему пинка под зад.

– Ладно, койоты, выгребайте все. Побыстрее!

Содержимое сейфа было незамедлительно пересыпано в две наволочки, и грабители приготовились к отступлению через главный вход. Но тут главарь заметил боковую дверь.

– Что там? – бросил он на ходу.

– Склад для товаров длительного хранения, – с готовностью ответил Голдуотер.

– Посмотрим, что это за товары.

Бандит шагнул к двери и распахнул ее. В комнате на кровати лежал высохший, сморщенный человечек – Хосе Кастенада. Он поправлялся после дизентерии.

– Ах вот как! Товары, говоришь?

Бандит подошел к кровати и ткнул револьвером в больного.

– Что ты там прячешь, сморчок? Вставай, покажи нам. А не то я заставлю тебя бежать до Мехико-Сити.

Причитая и скуля от страха, компаньон Голдуотера извлек из-под подушки довольно увесистый мешок с золотыми слитками, плодами всех своих трудов.

Грабитель усмехнулся:

– Вот теперь уже лучше… – Он ударил больного старика револьвером по голове, затем сбросил его на пол. – Ладно, ребята, пора в путь.

Грабители вышли из боковой комнатушки в торговый зал, где вскоре развернулось настоящее сражение…

…Встревоженный выстрелами, помощник шерифа Д. Т. Смит нацепил свой ремень с револьверами, схватил ружье и выбежал из тюрьмы, где находился в этот час. Перепуганные пальбой прохожие разбегались во все стороны, точно овцы, бегущие от стаи волков.

– Стреляют в магазине Голдуотера! – закричал кто-то.

К несчастью, никому не пришло в голову предупредить Смита о том, что в лавке орудует банда из пяти человек. Смит с ружьем наперевес бросился к магазину.

Стоявший у входа бандит услышал топот ног и выстрелил в дверь. Он выстрелил наугад и угодил в помощника шерифа. Смит так и не узнал, кто в него стрелял.

В магазине тем временем продолжалась пальба, кричали перепуганные женщины. Дилан Тэйт, как и другие покупатели, стоял неподвижно, поскольку видел, с какой чудовищной наглостью и жестокостью действуют бандиты, как безжалостно они расправляются со своими беспомощными жертвами. Но вот один из бандитов, тот, что стоял у двери, повернулся к нему спиной, и Дилан усмотрел в этом возможность изменить ход событий. В тот момент, когда раздался выстрел, уложивший наповал Смита, Дилан бросился на стоявшего рядом налетчика. Выхватив у него из рук шестизарядный револьвер, он ударил бандита рукоятью по голове. Противник покачнулся – и рухнул на колени.

Дилан отступил на шаг и прицелился в того, что стоял у двери, он едва успел обернуться на шум.

– Брось оружие – или ты покойник! – крикнул Дилан.

Оказавшись под дулом револьвера, грабитель мигом утратил боевой задор. Револьвер, выскользнув из его пальцев, ударился о половицу.

– Не стреляй, – бормотал он, – я же не сделал тебе ничего дурного…

К несчастью, Дилан забыл о тех троих, что находились в задней комнате, в этот момент они тихонько подкрадывались к нему, держа наготове револьверы. Несколько секунд спустя раздался выстрел – главарь, метивший Дилану в спину, палил сразу из обоих стволов. Дилан Тэйт рухнул на пол. Он умер мгновенно.

Захватив добычу, налетчики выбежали из магазина и бросились в конец улицы, где привязали коней. В ознаменование своей победы они прогалопировали через весь город, стреляя направо и налево, выражая тем самым свое презрение к жителям Бисби. Вскоре грабители добрались до ущелья на Перевале мулов.

Эхо выстрелов еще звучало среди окрестных холмов, когда в Бисби прибыл дилижанс из Тумстона.

– Черт возьми, что здесь происходит? – проворчал Уайт, спрыгнув на землю; он повернулся к клерку, дежурившему на станции дилижансов.

– Ограбление в магазине «Голдуотер—Кастенада». Эти мерзавцы хладнокровно ухлопали четверых, в том числе и одну женщину!

Эрп побагровел от гнева.

– Мерзкое отребье! Кто-нибудь их преследует?

– Один помощник шерифа направился в Тумстон, чтобы известить шерифа о случившемся. А здесь другой помощник, Билли Дэниелз, как раз собирает отряд полицейских.

Клерк указал в сторону толпы, собиравшейся у здания чуть в стороне от Мэйн-стрит.

– Там все, все добровольцы!

Мара спрыгнула на землю и подбежала к Уайту.

– Что случилось?

Эрп передал слова клерка.

– Какой ужас! – воскликнула Мара. – И прямо перед Рождеством! Просто стая диких зверей!

Уайт усмехнулся:

– Не следует оскорблять наших братьев меньших. Те убивают только ради насыщения. Или защищаясь.

Мара с любопытством посмотрела на Эрпа. Он же не сводил глаз с толпы разгневанных горожан, собиравшихся на улице. Было похоже, что они полны решимости отомстить за бессмысленное убийство своих соседей.

Лицо Уайта казалось непроницаемым, только в глазах горела холодная ярость. Когда он снова посмотрел на Мару, у нее возникло ощущение, что она смотрит прямо в двойное дуло шестизарядного револьвера.

– Неужели этому так и не будет конца? – пробормотал Эрп. Он сорвал с головы шляпу и ударил полями по колену. – Черт бы побрал этих ублюдков!

Мара прикоснулась к его локтю:

– Пойдем со мной, Уайт! Я должна убедиться, что Джо Голдуотер цел. Он старый друг нашей семьи.

Они поспешили к магазину. На окраине города, где квартировали регулярные войска штата, наблюдалось какое-то движение, очевидно, формировался отряд содействия местным полицейским силам, довольно малочисленным. Пока убирали трупы, военные оцепили пространство вокруг лавки Голдуотера. Лейтенант, командовавший солдатами, узнал Мару. Он когда-то служил под началом полковника Бакстера, отца Миллисент.

– Миссис Юинг… Мэм, вы в порядке? – Офицер отдал честь, коснувшись головного убора.

Мара с трудом удержалась – хотелось возразить, сказать, что она не миссис Юинг, а миссис Тэйт.

– Со мной все в порядке, Джордж. Я только что из Тумстона. Ну и встретили меня здесь! Трудно себе представить лучшее приветствие, чем выстрелы! Могу я поговорить с мистером Голдуотером?

Ее просьба почему-то смутила лейтенанта. Он отводил глаза и пытался кончиком сапога поддеть комок глины. Наконец тяжко вздохнул и посмотрел на молодую женщину:

– Мэм, не думаю, что вам следует туда заходить. Это зрелище не из приятных.

– А я не из праздного любопытства, лейтенант, я не просто поглазеть. Хочу убедиться, что Джо Голдуотер не пострадал.

– Мистер Голдуотер цел, мэм…

– В таком случае я намерена увидеться с ним…

Мара прошла мимо лейтенанта в открытую парадную дверь магазина… Этот чудовищный миг навсегда запечатлелся в ее памяти. Она увидела Джо Голдуотера, стоявшего на коленях подле бездыханного тела. Он плакал и восклицал:

– Такой славный мальчик! Такой молодой! Почему? Почему? Почему?

На полу, широко раскинув руки и ноги, лежал Дилан. По странной иронии судьбы – или природы – мертвым он казался более умиротворенным и спокойным, чем когда-либо при жизни.

– О Боже! Не может быть! Дилан!

Чтобы задушить рвавшийся из груди крик, Мара прижала кулаки к губам, прижала с такой силой, что костяшки пальцев побелели. Она покачнулась, но Уайт вовремя подхватил ее.

– В чем дело, Мара? Ты его знаешь?

– Да… Он мой брат!

Она повернулась к Уайту и спрятала лицо у него на груди.

Джо Голдуотер поднялся на ноги и нетвердыми шагами направился к Маре. Положив свою узловатую руку ей на плечо, сказал:

– Милая, знаю, что ты чувствуешь. Я любил мальчика как сына. Такой тонкий, такой чувствительный! Знаешь, однажды Дилан справился один с тремя парнями – они назвали меня христоубийцей.

– Он ненавидел насилие, – простонала Мара.

– Знаю, но он пытался разоружить этих негодяев, потому что они оскорбили его чувство справедливости. Дилан был героем, Мара.

Наконец ей удалось овладеть собой. Она вытерла глаза носовым платком.

– Джо, вы знаете, кто это был?..

Он пожал плечами.

– Двое показались мне смутно знакомыми. А точнее сказать не могу. Столько лиц мелькает в Бисби! Каждый день появляется кто-нибудь новый. А на этих на всех ковбойские шляпы, у всех бороды – как тут узнать! Все они похожи один на другого.

Уайт Эрп выпрямился во весь свой немалый рост.

– Говорить о них бесполезно, – заявил он. – Я хочу присоединиться к отряду преследователей.

Мара пришла в ужас:

– Но ведь вы сказали, что никогда больше не возьмете в руки оружие.

– Помню, что сказал. Но человек, который закроет глаза на такое чудовищное преступление, который позволит этим мерзавцам избежать возмездия, такой человек едва ли посмеет называть себя мужчиной.

Эрп похлопал Мару по спине и взглянул на Джо Голдуотера.

– Мистер Голдуотер, мои револьверы уже больше года пылятся в чехлах. Не найдется ли у вас одного, сорок пятого калибра? Я бы купил.

– Есть ли у меня «кольт» сорок пятого калибра? Да у меня самый лучший выбор огнестрельного оружия. В штате, мистер… Простите, не знаю вашего имени.

– Уайт Эрп.

Глаза старика округлились и едва не вылезли из орбит.

– Уайт Эрп? – изумился он. – Неужели тот самый Эрп, знаменитый маршал?

Уайт подергал себя за ус – лесть его смутила.

– Полагаю, что он самый, сэр.

Джо Голдуотер обеими руками схватил руку Эрпа и с силой потряс ее.

– Маршал Эрп, вы – живая легенда в этой части страны, впрочем, и за ее пределами. Великая честь пожать руку вам, лучшему стрелку Запада. Эта минута навсегда останется в моей памяти.

– Есть люди, склонные оспаривать ваше заявление, сэр.

– Ах! Очень многие пытались на деле это оспаривать, и все заплатили за свою попытку дорогую цену. Идемте, мистер Эрп, вы можете выбирать любое из моих ружей, и я подарю его вам.

Старик повел Уайта к большому столу в задней части складского помещения, где ровными аккуратными рядами были разложены ружья.

– Только что получил совершенно новые ружья с востока, настоящие красавцы, и некоторые даже с прикладами, украшенными перламутром.

Уайт улыбнулся и пожал старику руку.

– Нет, благодарю вас. Я предпочитаю ружья, которыми уже пользовались, ружья, побывавшие в деле. Новые, они только мешают, к ним еще надо привыкнуть, пристреляться.

Эрп выбрал старенькое потускневшее ружье, спусковой крючок которого был проволокой прикручен к предохранителю. Осмотрев оружие, нахмурился, пробормотал:

– Готов побиться об заклад: прежний владелец был редкостный чудак.

Прижав оружие к бедру, Эрп пять раз спустил курок. Покачав головой, положил ружье на место. Потом осмотрел и опробовал еще четыре, которые также забраковал, похоже, все прежние владельцы отличались каким-то особым чудачеством.

В конце концов он выбрал пару хорошо послуживших «кольтов» сорок пятого калибра, с отлично выверенными курками. Подобрал к ним также ремень и две кобуры из мягкой и податливой, как замша, кожи. Потребовалось не менее пяти минут, чтобы надеть и приладить ремень наилучшим образом. Пристроив оружие в кобуры, Эрп несколько раз выхватил его оттуда и снова вложил, чтобы убедиться, что оно гладко скользит по коже.

– Вот эти подойдут, – кивнул он. – А теперь возьму еще патронов, мистер Голдуотер.

– К вашим услугам.

Старик извлек из ящика коробку, и Уайт зарядил каждый из револьверов пятью патронами, оставив по одной камере пустой, чтобы спусковой крючок двигался свободнее. Любой опытный стрелок прекрасно знает: разумнее произвести на выстрел меньше, чем прострелить себе ненароком коленную чашечку, если вдруг оружие выстрелит само собой. Эрп уверенным щелчком закрыл заряженные цилиндры своих «кольтов» и столь же уверенным движением сунул оружие в кобуры.

– Не спеши, утеночек, – сказала Мара, преградившая ему дорогу. – Тебе придется подождать меня. Я только съезжу домой переодеться.

– Переодеться?

– Ну да! А чему удивляться? Почему бы мне не присоединиться к этой охоте на холмах?

– О чем ты, черт возьми, толкуешь? Что за чушь!

– Я еду с вами, – заявила Мара, и в голосе ее звенел металл. – Эти мерзавцы убили моего брата, и я хочу присутствовать при расправе над ними, Уайт.

– Мара, да будь же благоразумной.

Их взгляды встретились – словно в поединке.

– Мистер Эрп, я присоединяюсь к вашему отряду, хотите вы того или нет. И кроме того, вам нужна лошадь, а у меня есть две красавицы лошадки. Пойдемте.

Эрп снова попытался протестовать, но Джо Голдуотер положил руку ему на плечо.

– Лучше делайте, как она говорит, мистер Эрп. Эта маленькая леди из семьи Тэйтов, а Тэйты всегда добиваются своего.

 

Глава 16

Уайт и Мара присоединились к отряду помощника шерифа Билла Дэниелза и теперь вместе с ним направлялись в горы Чирикауа, где, как им сообщили дружелюбно настроенные индейцы, несколькими часами ранее были замечены пятеро всадников.

В своей рубашке из оленьей кожи и таких же штанах, с волосами, собранными и подколотыми под стетсоновской шляпой, Мара походила на мальчишку. Ее оружие – винтовка Спенсера в кожаном чехле – было приторочено к седлу. Уайт Эрп сменил свой смокинг на двубортный пиджак на подкладке, однако по-прежнему оставался в черных сапогах, черных брюках и в черной шляпе с плоской тульей. Коней Мара с Эрпом выбрали очень удачно – это были два могучих жеребца, каштановый и пегий.

Они без труда отыскали след преступников и уверенно преследовали их. Однако на краю отвесного утеса были вынуждены остановиться – здесь след терялся.

Дэниелз спешился, снял шляпу и почесал в затылке.

– Ничего не понимаю! – воскликнул он. – Похоже, они просто растаяли, растворились в воздухе, бесследно исчезли!

Уайт и Мара присоединились к Дэниелзу на вершине утеса, откуда открывался вид на широкие бесплодные равнины.

– Я так не думаю. – Уайт указал на скалы у подножия утеса. – Там их лошади.

Мара ужаснулась:

– Ты хочешь сказать, они погубили своих лошадей? Они сделали это сознательно? Не могу поверить.

– Это известная уловка, к которой охотно прибегают преступники и другие беглецы. По-видимому, они загнали своих лошадей, так что те не могли уже скакать. Вот мерзавцы и сбросили лошадей с утеса, надеялись, что мы не заметим их отсюда.

Уайт повернулся к помощнику шерифа:

– Дэниелз, где-то неподалеку наверняка есть ранчо. Они бы на это не пошли, если бы не знали, что смогут раздобыть свежих лошадей.

– Да, верно. Если проехать по тому ущелью и взять влево, то подъедешь к Уэст-Плейс. Это ранчо, большое и богатое ранчо.

– Поехали. Мы сумеем нагнать их, в этом нет сомнений.

Они спустились в ущелье, и Дэниелз повел свой отряд по руслу высохшего ручья. Вскоре они увидели дом и хозяйственные постройки. Увидели коров, лениво щипавших траву на лугу позади амбара. Хозяев ранчо не было заметно, но из дымовой трубы поднимался к небу дымок.

Люди из отряда Дэниелза спешились и оставили своих лошадей пастись в рощице. С ружьями и револьверами наготове они осторожно приближались к дому. Первым вестником беды оказалась мертвая овчарка, лежавшая у кораля, – собаку убили выстрелом в голову. Кораль был пуст; распахнутая дверь поскрипывала на ветру.

– Они уже скрылись, – сказал Дэниелз.

Уайт нахмурился.

– Представляю, что они натворили в доме, – пробормотал он. – Мара, может быть, вам лучше остаться здесь?

– Чепуха! – бросила она в раздражении. – Мне бы хотелось, чтобы вы вспомнили, что я не ребенок. И я ничем не хуже мужчин, к тому же стреляю лучше многих из вас.

– Как хотите, – сказал Эрп.

Втайне он восхищался Марой. «Вот женщина, с которой мужчина мог бы прожить всю жизнь и не соскучиться, не устать от нее. Норовистая и горячая кобылка!»

Двумя часами ранее Боб Уэст, его жена Ирма и их семнадцатилетняя дочь Морин сидели за кухонным столом, отдыхая после работы, и подкреплялись хлебом домашней выпечки и свежим маслом.

– Эй, хозяева! – послышался голос из открытой настежь двери. – Похоже, мы нагрянули вовремя, как раз к ленчу!

Уэсты подняли головы; они удивились, но не испугались. Если не считать злокозненных апачей, почти все в округе были дружелюбны и приветливы, как, впрочем, и путники, проезжавшие мимо ранчо.

Ирма Уэст, полненькая кругленькая женщина с приятным простоватым лицом, поднялась и направилась к двери – олицетворение гостеприимства и радушия.

– Входите, пожалуйста, входите же… Мы рады разделить с вами свою трапезу, как бы скромна она ни была.

– Весьма любезно с вашей стороны, мэм.

Долговязый малый со спутанной рыжей бородой и зловещим шрамом над левой бровью сдвинул на затылок шляпу с высоченной тульей – в нее вместилось бы, наверное, галлонов десять жидкости – и проследовал на кухню. За ним вошли еще четверо мужчин – все бородатые, и от всех пахло потом и лошадьми. Волосы у них были спутанные и всклокоченные.

И тут у Боба Уэста появилось опасение, что перед ним не просто проезжающие мимо путники. Он внимательно рассматривал незваных гостей, вооруженных до зубов.

– Вы, парни, геологи, что-то ищете в горах? – спросил он.

Рыжебородый осклабился; его приятели с усмешками переглянулись.

– Можно сказать и так, – процедил он. – Мы ищем золото.

Уэст в недоумении заморгал.

– В таком случае вы ищете не там, где надо, мистер, – сказал он. – Вам следовало бы поискать в Горах ужаса.

– О… нам и здесь удалось кое-что найти, – снова усмехнулся рыжебородый, и все пятеро расхохотались.

– Пожалуйста, садитесь, – пригласила Ирма. – Я сварю еще кофе, а свежего хлеба и масла у нас и так вдоволь. Хлеб я испекла только сегодня утром. Морин, идем, поможешь мне, девочка.

Рыжебородый, очевидно, предводитель, подмигнул одному из своих головорезов, и вся компания стала рассаживаться за просторным столом.

– Девочка! Слыхал, Текс? Совсем ребенок, верно, а?

Морин Уэст была весьма привлекательной девушкой – даже в простеньком полотняном платье. Светловолосая и синеглазая, с очаровательным личиком фарфоровой куколки, Морин производила впечатление зрелой во всех отношениях женщины, достигшей брачного возраста. От нее не укрылся интерес гостей к ее особе. Ей понравился младший из компании, которого они называли Дэном; подавая ему тарелку, девушка намеренно коснулась грудью его плеча, коснулась довольно ощутимо. В долине, где жили Уэсты, достойные внимания молодые люди были большой редкостью. Морин еще не познала мужчину в библейском смысле слова, но страстно желала покончить с этим угнетавшим ее положением вещей.

Все время, пока гости ели и пили, она кокетничала напропалую – низко склонялась над столом, так что они без труда могли заглянуть за вырез ее корсажа, и покачивала своими широкими бедрами. В своей наивности девушка не понимала, с кем имеет дело, не понимала, что провоцирует бандитов.

Насытившись, Ред Сэмпл прошептал на ухо Дэну Келли:

– Эта молоденькая сучка черт знает как меня заводит. А как ты, старина?

– Мое оружие в полной боевой готовности – как шомпол.

– В таком случае, думаю, мы можем рассчитывать на десерт, – ухмыльнулся Ред.

Он поднялся, утер губы рукавом и направился к Морин.

– Пойдем, моя сладкая, мы поняли, что твоя булочка горяча, как огонь. Теперь ты нам ее покажешь в мягкой постельке, а уж мы постараемся ее охладить, постараемся на славу.

Слова Реда изумили, ошеломили девушку – она лишилась дара речи. Голубые глаза Морин округлились от ужаса, когда до нее наконец дошло, каковы намерения мужчин. Ред грубо схватил ее за руку, и это привело Морин в чувство. Она попыталась вырваться и громко закричала.

– А ну-ка прекратите! – подал голос Боб Уэст. – Мы здесь не привыкли к таким шуткам. Моя Морин – хорошая, славная девочка.

Ред рассмеялся:

– Хорошая? Да я думаю, она просто замечательная!

– Отпусти ее, ты, сукин сын!

Боб бросился на Реда Сэмпла, но не сделал и трех шагов, один из бандитов ударил его сзади по голове рукоятью шестизарядного «кольта».

Ирма Уэст закрыла лицо ладонями и в ужасе закричала:

– Вы его убили! Не трогайте мою девочку! – Она упала на колени, с мольбой протягивая к мужчинам руки: – Возьмите все, только, пожалуйста, не трогайте ее! Она девственница.

– Черт возьми! – Ред швырнул на пол шляпу и принялся расстегивать свой ремень, на котором висели револьверы и патронташ. – Ни разу в жизни не имел дело с девственницей! Дэн, вы с Тексом свяжите этих двоих, а мы с мальчиками пока проводим малышку в спальню. Конечно, первым буду я. А вы все тяните жребий… – Он хмыкнул. – Ничего, и вам кое-что останется.

– Ред, да это настоящий пир!..

И бандиты снова захохотали.

Вытащив бьющуюся в истерике девушку из кухни, Ред Сэмпл проволок ее через холл и затащил в спальню. Дэн Доуд и Билл Делани следовали за ним по пятам, а Дэн Келли и Текс Хауэрд тем временем связывали бесчувственных хозяев бельевой веревкой.

– Пожалуйста, не делайте мне больно! – взмолилась девушка.

В следующее мгновение Ред бросил ее на кровать и, держа за руки, приказал своим молодцам:

– Привяжите ее ноги к кровати.

Бандиты с трудом удерживали отчаянно отбивавшуюся девушку. В какой-то момент ей удалось высвободить одну руку, и она впилась ногтями в лицо одного из насильников. На лбу и щеках у того появились кровавые полосы.

– Ах ты, мерзкая шлюха!

Бандит ударил девушку по лицу, разбив ей нос и губу. Удар оглушил Морин; воспользовавшись этим, насильник привязал ее руки к спинке кровати.

Ред отступил на шаг и окинул взглядом свою жертву. Морин лежала привязанная к кровати и смотрела на него полными ужаса глазами. Ее хлопковое платье задралось, и похотливый взгляд убийцы блуждал по ее телу.

– Господи, вы только посмотрите! Просто чудо, а не ножки! – прохрипел Ред.

Дэн и Билл осклабились; в этот момент они походили на волков, готовых наброситься на жертву.

– Поспеши, Ред, – сказал Дэн, прижимая ладони к штанам. – Видишь, не могу уже терпеть.

Ред приблизился к Морин и просунул пальцы ей под корсаж; с силой рванув его, разорвал до самой талии, обнажив полные крепкие груди девушки. Она в ужасе закричала, когда он грубо сжал своими заскорузлыми пальцами ее розовые соски.

– Вот это грудь! – завопил Билл.

Ред стащил с девушки юбку и белые панталоны. Морин разрыдалась.

– Мама, папа, помогите! Пожалуйста, кто-нибудь! Помогите мне!

– Думаю, я сам тебе помогу, дорогая, – ухмыльнулся Ред, расстегивая штаны, тотчас же упавшие к его ногам.

Сэмпл не носил подштанников, и Морин, увидевшая его восставшую плоть, в ужасе содрогнулась. Ей приходилось слышать, как выглядят обнаженные мужчины, и воображаемые картины даже приятно возбуждали. Но то, что Морин увидела сейчас, – такое не могло ей присниться даже в самом страшном сне. Она закрыла глаза и попыталась зарыться лицом в подушку, чтобы не видеть стоявшего перед ней мужчину.

В следующее мгновение Ред взгромоздился на нее…

– Черт бы ее побрал, – проворчал он. – Это все равно что пробиваться сквозь каменную стену.

Сэмпл, однако, не отказался от своих намерений, и отчаянные крики девушки разносились по всему дому.

Дэн Келли и Текс Хауэрд вышли из кухни и остановились как вкопанные.

– Боже, никогда не слышал ничего подобного, – содрогнулся Келли. – Орет как резаная.

Когда они добрались до спальни, Ред Сэмпл, уже совершивший свое злодейское деяние, лежал обессилевший на девушке, к которой судьба была столь милосердна, что она лишилась чувств, не выдержав издевательств.

– А теперь моя очередь, – подал голос Билл Делани. Он схватил Реда за ноги и попытался стащить с кровати.

– Убери руки, ты, ублюдок! – Ред лягнул приятеля в пах и приподнялся, сел на край кровати.

Делани застонал и согнулся пополам.

– Ред, ты рехнулся? – пробормотал он. – За что?

Дэн Доуд ухмыльнулся:

– Пока ты очухаешься, я с ней управлюсь.

Дэн спустил штаны и уже собрался улечься на девушку, но при виде окровавленного тела на постели почувствовал, что всякое желание у него пропало. Он покачал головой, не веря своим глазам:

– Похожа на освежеванного ягненка. Я, наверное, пропущу свою очередь.

Доуд застегнул штаны и вышел из комнаты.

Остальные четверо оказались не столь чувствительными; прежде чем они утолили свою похоть, Морин Уэст была изнасилована не менее двенадцати раз.

Наконец Ред Сэмпл заявил:

– Лучше бы нам убраться отсюда, пока нас не догнали.

Они вышли во двор и открыли кораль. Ред отобрал пять лучших лошадей, а остальных выпустил. Бандиты подхватили свои седельные сумки, в которые уложили добычу, и выехали со двора. Вскоре они скрылись в облаке аризонской пыли.

Час спустя отряд Дэниелза подъехал к ранчо Уэстов. Дверь дома была распахнута настежь, и люди Дэниелза, поднявшиеся по ступенькам парадного крыльца, прошли на кухню и увидели Боба Уэста и его жену. Супруги были привязаны к стульям прочной бельевой веревкой. Оба находились в состоянии глубокого шока и не могли отвечать на вопросы своих спасителей.

Наконец хозяин ранчо собрался с силами и прошептал:

– Морин… пожалуйста… там, в спальне…

Уайт быстро прошел через холл, держа в руке револьвер. Мара следовала за ним по пятам. Переступив порог спальни, она покачнулась и ухватилась за дверной косяк.

– О Боже!.. – Мара закрыла лицо ладонями – зрелище было воистину душераздирающим.

– Господи… – пробормотал Уайт. – Никогда в жизни не видел ничего ужаснее. Даже апачи… – Он покачал головой, не веря своим глазам. Сунув «кольт» в кобуру, повернулся к людям Дэниелза: – Парни, давайте развяжем веревки.

Мужчины помогли Уайту освободить Морин от пут. Окровавленная девушка лежала без движения, уставившись невидящими остекленевшими глазами в потолок.

Мара взяла на себя заботы о девушке.

– Ладно, парни, выметайтесь отсюда, я сама ею займусь. Уайт, поищи-ка простыни или еще что-нибудь… надо сделать повязки. И вскипятите воды.

Мара погладила девушку по голове.

– Тихо, тихо, девочка, все кончилось, и теперь все будет хорошо.

Через полчаса она присоединилась к Уайту и остальным мужчинам. Они пили на кухне кофе из оловянных кружек.

– Мара, как она? – спросил Уайт.

– В порядке. Только шок у нее долго не пройдет. – Мара прикусила нижнюю губу. – Возможно, она никогда не оправится от кошмара, который пережила.

Уайт в ярости сжимал и разжимал кулаки.

– Когда мы нагоним и поймаем этих кровожадных койотов, им придется расплачиваться – снова и снова!

– Мы их вздернем, вздернем всех! – заявил один из мужчин.

– Нет, повесить – слишком легкое для них наказание, – сказал Уайт. – Сначала мы обработаем их так, что на них не останется живого места, просто выпотрошим их. А уж потом привезем в город и учиним над ними суд.

Послышалось чье-то ворчание:

– К чему тратить время и деньги на процесс?

– Потому что это продлит им наказание. Вы знаете, что это значит – сидеть под замком в тюремной камере, день и ночь думая о той минуте, когда палач затянет петлю у тебя на шее? Мне случалось видеть, как убийцы потели от ужаса при виде палача. Перед самым концом ты смотришь смерти прямо в глаза. Ожидание – тоже казнь.

Уайт посмотрел на Мару.

– Как старики?

– Приходят в себя, но мы не можем оставить их здесь одних. Кто-то должен позаботиться о них.

– Думаю, тебе и карты в руки, – сказал Уайт.

– Пожалуй, ты прав, – неохотно согласилась Мара. – Я хотела бы присутствовать при захвате, но чувствую, что здесь я нужнее. Удачи вам. Отправляйтесь-ка по следу, не мешкайте.

– Когда мы их поймаем, мы заедем сюда, – пообещал Эрп.

Мара стояла на крыльце, глядя вслед направлявшемуся на запад отряду, пока стук копыт не затих вдали.

Преследовать бандитов по равнине было несложно, но у подножия холмов след стал едва различимым на каменистой, поросшей кустами извилистой тропе, протоптанной дикими животными. Преследователи с трудом отыскали ущелье, по дну которого пролегали высохшие речные ложа.

– И что теперь? – спросил Дэниелз, почесывая в затылке. Он посмотрел на Джона Хейта, владельца салуна в Бруэри-Галч. – Ты ведь был в армии следопытом, Джон. Что скажешь?

Хейт, краснолицый лысеющий мужчина, был явно польщен оказанным ему доверием. Спешившись, он немного прошелся, глядя на расходившиеся в разные стороны высохшие русла речушек. Несколько раз он опускался на колени и ощупывал разбитую копытами лошадей каменистую почву. Наконец, выпрямившись, показал на левый приток.

– Они выбрали вон ту дорогу. В этом нет сомнений.

Уайт Эрп нахмурился.

– Вы в этом уверены? – спросил он.

– Абсолютно. – Хейт снова взобрался в седло и хлестнул вожжами своего жеребца. – А ну пошевеливайся!

Уайт хотел что-то сказать, но передумал. Его холодные голубые глаза в упор смотрели на могучую шею владельца салуна. Он все думал о тех бессвязных словах, что бормотала девушка: ее речь больше походила на истерический бред, но время от времени возникало ощущение, что она говорит нечто весьма важное. К тому же она знала имена бандитов: Билл, Ред, двое с одинаковыми именами – обоих звали Дэн, – и… да… да… был еще один – Текс Хауэрд.

Уайт произнес это имя вслух:

– Текс Хауэрд.

Хейт вздрогнул и сгорбился в седле.

– Кому-нибудь знакомо это имя? – спросил Уайт. – Текс Хауэрд.

Все промолчали. Уайт пожал плечами. Минут через пять неожиданно жилистый худощавый мужчина воскликнул:

– Текс Хауэрд! Черт возьми! Теперь припоминаю! Эй, Хейт, ведь он день и ночь торчал у тебя в заведении, верно?

– Не припоминаю, – пробормотал Хейт.

Худощавый снова заговорил:

– Да, конечно, ты должен его знать, Джон. Я вспомнил: на прошлой неделе я видел вас вместе в Восточном салуне.

– Ты меня с кем-то спутал, – с излишней горячностью возразил владелец салуна. – Я давно не был в Тумстоне.

– Но я видел тебя собственными глазами, Джон.

Теперь все взоры были прикованы к Хейту.

Уайт осадил свою лошадь и поднял руку:

– Стоп! Здесь что-то непонятное!

Он спешился и принялся разглядывать следы – изучал каждый дюйм каменистой почвы. Наконец Уайт подошел к Хейту и схватил его коня под уздцы.

– Этот негодяй намеренно пытался сбить нас со следа. Здесь давно уже не проходила ни одна лошадь.

– Джон, что скажешь на это? – рявкнул Дэниелз.

Мясистое лицо Хейта побагровело, в глазах его заметался страх, голос срывался:

– Это наглая ложь! Убирайся к дьяволу, Эрп! Ты больше не маршал, так что занимайся своими собственными делами!

Уайт ухватил Хейта за ногу и стащил с седла. Держа его за шейный платок, он ткнул ему в лицо дулом своего шестизарядного «кольта», оставляя на щеках Хейта кровавые царапины.

– О Господи! – завопил хозяин салуна, прикрывая лицо руками. – Эрп, убери оружие. Парни, сделайте что-нибудь! Остановите его! Он убийца!

– А тебя следовало бы убить, Хейт, – проговорил Дэниелз. – Так ты заговоришь? Или мистеру Эрпу придется продолжить свои упражнения?

– Я все, все скажу! Только пусть уберет свой «кольт»!

Уайт с презрительной усмешкой оттолкнул от себя Хейта, и тот рухнул в дорожную пыль.

– Так говори, если у тебя есть что сказать.

– Это Ред Сэмпл и Текс Хауэрд все задумали. Потом к ним присоединились Дэн Доуд, Билл Делани и Дэн Келли.

– И ты.

– Я только показал им магазин Голдуотера и объяснил, как пробраться туда черным ходом. И еще сказал, где они смогут заменить усталых лошадей на свежих.

– И где же они собираются скрываться?

– Они направятся к границе в Мексику. Через Сонору, Деминг и Ногалес. Хауэрд и Сэмпл держат публичный дом в Клифтоне.

Дэниелз снял шляпу и утер пот со лба.

– Ладно, парни, теперь, когда мы знаем, где они, можно не торопиться. Теперь на этих уток будут охотиться многие. Главное – не спугнуть их…

Дэниелз оказался прав: к концу января все пятеро убийц были пойманы, привлечены к суду и приговорены к смертной казни 8 марта 1884 года.

Джон Хейт, не принимавший непосредственного участия в убийствах, получил относительно мягкий приговор – двадцать лет тюрьмы. Разъяренные жители Бисби, однако, не хотели мириться с такой несправедливостью. Однажды февральским утром толпа ворвалась в тюрьму и потребовала от шерифа выдачи Хейта. Шериф поднял глаза, отрываясь от утренней газеты и кофе.

– Ключ на крючке. Хейт в самой последней камере.

Узник молил о пощаде, но его выволокли из камеры и проволокли по улице. Затем поставили к телеграфному столбу, к которому был привязан прочный канат. Минуту спустя толстую шею Хейта обвила петля, и бедняга закачался на канате, привязанном к стальному крюку, вбитому в столб. Труп преступника оставили висеть до вечера в назидание тем, кто мог бы замыслить новое злодеяние.

Месяц спустя шериф и его помощники вывели приговоренных к казни в тюремный двор, где вокруг уже толпились ликующие горожане.

Когда глаза Доуда завязали носовым платком, он заметил:

– Здесь чертовски жарко. Давайте побыстрее.

Текс Хауэрд хмыкнул:

– Черт возьми, парень… Там, куда тебя отправляют, будет намного жарче, чем здесь.

Когда казнь завершилась, Мара Тэйт отвернулась и взяла Уайта Эрпа за руку.

– Пойдем. Я хотела посмотреть, как их вздернут, и рада, что видела это.

Он улыбнулся и сжал ее руку.

– Я уже не раз это говорил, но это правда. Ты настоящая женщина, Мара Юинг Тэйт.

Вернувшись домой, она бросила взгляд на Мару Вторую, дремавшую в своей колыбельке. Потом направилась в гостиную и присоединилась к Уайту.

– Возьми себе чего-нибудь выпить и налей мне большой бокал хереса.

Он поднял брови:

– Большой? Наверное, тебе не по себе после того, что недавно видела.

– Дело не в этом. Дело вот в чем.

Мара протянула ему телеграмму.

«Дорогая буду дома второй неделе марта тчк не могу дождаться когда смогу заключить в объятия дочь тчк не могу дождаться когда обниму тебя тчк полный любви к вам тчк

Гордон».

Он вздохнул. Телеграмма выпала из его руки.

– Думаю, это знак – мне пора собираться в дорогу. Я и так пробыл здесь слишком долго.

Она подошла к нему и обвила руками его шею.

– Это было самое лучшее, самое счастливое время в моей жизни, Уайт. Я никогда тебя не забуду.

– Я тоже тебя не забуду, дорогая.

В их поцелуе не чувствовалось страсти – желание было подавлено грустью и сознанием утраты. Внезапно свет в глазах Мары померк, и она почувствовала, что падает. Ей пришлось ухватиться за Уайта, чтобы удержаться на ногах.

– В чем дело? – спросил он с беспокойством в голосе. – Ты так побледнела… Вот, глотни немного хереса.

Поддерживая ее одной рукой, он поднес бокал к ее губам.

– Я… я… не могу пить. И ничего не вижу. Я вся… будто онемела.

– У тебя ощущение, что ты теряешь сознание?

– Нет… совсем другое. Я чувствую себя так, будто вдруг лишилась тела. Будто умираю и моя душа отлетает. Я… я…

Ее глаза закрылись, и она затихла в его объятиях.

 

Глава 1

«Да, это именно так. Словно мое тело разрывается пополам… будто я умираю и отлетает моя душа. Я… я…»

Фидлер бросил взгляд на часы, висевшие на стене. Мара находилась под гипнозом уже больше двух часов. Для одного дня вполне достаточно.

Он проговорил:

– Вы держались прекрасно, Мара, но, должно быть, очень устали. Больше я не стану задавать вам вопросы. Я хочу, чтобы теперь вы проснулись. Я буду считать до пяти… и…

– Нет!

Ее лицо исказилось гримасой, голова заметалась по подушке – было очевидно, что она не желала просыпаться.

– Я хочу остаться здесь. Я – Мара Первая.

Фидлер похлопал ее по руке – рука была холодной и влажной. К его ужасу, пульс Мары начал замедляться – цифровой дисплей на электронном мониторе, прикрепленном к ее левой руке, замигал цифрами – 28, 26, 25, 24… Фидлер повернулся к столу с эмалевым покрытием и взял с крахмального полотенца стерилизованный шприц. У него не было времени звать на помощь медсестру. Быстрым и уверенным движением он ввел в вену Мары адреналин. И снова заговорил с ней:

– Мара, вы будете слушать меня и делать то, что я вам скажу. Понимаете?

Она не ответила. Губы ее по-прежнему кривились в гримасе.

– Начинаю считать, Мара. Когда я досчитаю до пяти, вы проснетесь.

Пульс начал учащаться – 28, 30, 32, 36, 40…

Фидлер с облегчением вздохнул. Он знал: теперь все будет хорошо.

– Слушайте меня, Мара: один… два… три… четыре… пять… Просыпайтесь, Мара!

Он щелкнул пальцами почти над самым ее ухом.

Ее лицо приобрело спокойное и безмятежное выражение, морщины на лбу разгладились, а в уголках губ даже заиграла улыбка – едва заметная, впрочем. Потом веки Мары дрогнули, и она, открыв глаза, уставилась в потолок пустым, невидящим взглядом.

– Мара…

Она попыталась повернуть голову, чтобы посмотреть на Фидлера. Взгляд ее становился осмысленным.

– Макс? – проговорила Мара слабым голосом.

– Да, я – Макс, а вы – Мара Третья, Мара Роджерс Тэйт.

Казалось, она была озадачена.

– Мара Роджерс Тэйт? Нет, я Мара Юинг Тэйт. Я… я… Мне что-то не по себе…

Мара замолчала, очевидно, не находила слов. Она медленно подняла руку и убрала со лба прядь волос.

– Конечно, вы не в своей тарелке, – сказал Фидлер. – Вы очень устали, безумно устали.

– Мара Роджерс Тэйт? Мне кажется, я еще сплю. Это был сон. Мне приснился самый невероятный сон на свете: будто я, Мара Юинг Тэйт, моя бабушка. Но этот сон был таким реальным…

– Сны иногда реальнее жизни. И такие сны часто обманывают людей – люди им верят. А теперь позвольте помочь вам сесть.

Когда она спустила ноги с кровати и подалась вперед, ему открылась волнующая и захватывающая картина – он увидел под халатом ее полную грудь. И тотчас же почувствовал, как запылало его лицо.

«Макс, что с тобой творится? Ты снова играешь роль, точно мальчишка, играешь роль ясновидящего. Пора остановиться, Макс, не глупи».

Мара, склонив к плечу голову, смотрела на него с любопытством.

– О чем вы думаете, Макс? От вас исходит какая-то нервирующая меня вибрация. Это имеет какое-нибудь отношение к тому, что случилось, пока я была в трансе? И что, собственно, случилось? Что я говорила?

Она посмотрела на магнитофон на столе, все еще включенный.

– Можно мне послушать запись?

– Не думаю, что это было бы разумно. Не стоит. По крайней мере до тех пор, пока я сам не прослушаю запись и не проанализирую ее.

– Согласна, раз вы так считаете, – кивнула Мара. – Ведь вы доктор…

– Я мозгоправ, – сказал он торжественно.

Она рассмеялась:

– Скорее, сумасшедший. Макс, пожалуйста, дайте мою сумочку. Хочется курить, там сигареты…

– Только не в моем офисе, – заявил Фидлер. – У нас не полагается, таковы правила.

– Не будьте таким тираном, – сказала Мара с некоторым раздражением.

Мара Тэйт не привыкла к тому, чтобы ей отказывали.

– Прошу прощения, но таковы правила. А правила здесь не нарушаются.

– Правила! – Она соскользнула с кровати. – Ладно… Не смотрите, пока я буду одеваться, лучше выйдите.

– Женское тело не в диковинку для таких, как я, любителей подглядывать и узнавать чужие секреты.

Он смотрел на нее с улыбкой.

– В таком случае мне все равно.

Она принялась развязывать ленты и тесемки халата.

– Я уже ухожу.

Он повернулся и вышел из комнаты.

Когда Мара вошла в кабинет Фидлера, он сидел за столом и просматривал почту. Услышав ее шаги, поднял голову и снял очки.

– Вы выглядите бодрой и здоровой.

– Я чувствую себя прекрасно и зверски проголодалась. Могу я угостить вас обедом?

Он задумался. Затем кивнул:

– Хорошо… Да, мне нравится эта идея. За обедом мы сможем обсудить некоторые детали, имеющие отношение к нашему сегодняшнему эксперименту.

– А почему бы нам не поехать ко мне домой? Там мы будем чувствовать себя более непринужденно, а моей кухарке Хильде просто нет равных.

Он улыбнулся:

– А вы покажете мне свои гравюры? Я ведь совершенно ничего не видел и не знаю.

Она чуть приподняла свои тонко очерченные, тщательно выщипанные брови.

– Подождите, вот увидите мою спальню. Даже много повидавшие мужчины изумлялись при виде техники и электроники, окружающей мое ложе.

– Техника в спальне? – улыбнулся Фидлер. – Звучит интригующе.

– Я все это устроила специально, чтобы удивлять своих гостей. Поехали.

Когда они вышли из лифта, Мара взяла Фидлера за руку, и тот шел, прямо-таки раздуваясь от гордости, ибо стал объектом зависти всех встречных мужчин, бросавших на странную пару изумленные взгляды. Фидлеру казалось, что он читает их мысли. «Что это за толстячок с такой ослепительной дамой?» – удивлялись мужчины.

– Надо полагать, у нас с вами установились довольно прочные отношения?

Мара откинула голову и громко рассмеялась, словно старалась привлечь к себе всеобщее внимание. Фидлер же подумал о том, что еще не встречал женщины, более уверенной в себе, чем Мара Тэйт. Сердце его наполнилось радостью, какой он не знал со времен своей первой всесокрушающей любви, когда его избранница согласилась пойти с ним на вечеринку.

Он пытался думать о своей жене Рут, матери своих детей, о той, которая трудилась в поте лица, помогая ему закончить интернатуру в Белльвью. Он заставлял себя испытывать чувство вины из-за своей невольной неверности, потому что это действительно была неверность, даже если она и существовала только в его воображении. Однако он не почувствовал ни малейших угрызений совести.

Мара Тэйт обладала редкой интуицией – в этом Фидлер уже успел убедиться за то короткое время, что провел с ней.

– Макс, какая у вас жена? – спросила она неожиданно.

Предательский румянец залил его щеки. Он пробормотал:

– Моя жена… да… Ее зовут…

Черт возьми! На мгновение даже память изменила ему – в голове была полнейшая пустота. Он судорожно сглотнул и проговорил:

– Ее зовут Рут.

Оправившись от смущения, он попытался обратить все в шутку:

– Итак, давайте-ка прикинем… Рост пять футов три дюйма без туфель, в одних чулках. Вес сто восемнадцать фунтов, черные волосы, карие глаза и вздернутый нос. Стройные ноги… и еще у нее темное пятнышко на левом резце.

– Доктор Фидлер, вы ведете себя возмутительно!

Мара сунула в рот два пальца и пронзительно свистнула, не хуже аризонского ковбоя.

– Научилась прошлым летом в Глэмморгэбе.

Он взглянул на нее вопросительно:

– В Глэммор… что? Что вы сказали?

– Это фамильное поместье Тэйтов. В Уэльсе есть городок с таким же названием, там родилась моя бабушка. Вам надо как-нибудь приехать к нам в поместье.

– Я непременно сделаю там остановку, когда буду проезжать мимо. Вы много времени проводите в поместье?

– Теперь – нет. Моя штаб-квартира и дом в Нью-Йорке, в Тэйт-билдинг.

Фидлер подошел к такси и открыл перед Марой дверцу. Пока она усаживалась, он любовался ее великолепной фигурой.

«Кажется, я давно уже не был так возбужден», – удивился он себе.

Произвел на него впечатление и пентхаус Мары, особенно сад на крыше с разнообразными растениями, вывезенными из Аризоны. Фидлер поднял воротник пальто, защищаясь от холодного осеннего ветра.

– Как они тут приживаются после жаркого аризонского солнца?

Мара улыбнулась:

– Они упрямые, крепкие и легко адаптируются, как и все, что родилось под солнцем Аризоны, в том числе и женщины. Но если вы замерзли, то давайте спустимся вниз и отогреемся.

Франсина Уоткинс была с гостем учтива, хотя держалась немного церемонно. Фидлер это почувствовал и понял: темнокожая компаньонка Мары оберегает хозяйку и подругу от всех возможных опасностей.

Франсина передала Маре список людей, звонивших во время ее отсутствия.

– Сара говорит, что поставила звездочки против имен тех, кто заслуживает внимания в первую очередь.

– Спасибо. Я и свяжусь с ними в первую очередь. Вы извините меня, Макс, но я оставлю вас на четверть часа. Не желаете ли зайти в библиотеку? Вы пока можете заглянуть в тома, посвященные истории нашей семьи.

– Отличная мысль.

– Франсина, принеси мистеру Фидлеру выпить и скажи Хильде, чтобы приготовила что-нибудь типа омаров, моллюсков или креветок.

– Боже мой! Да это настоящий пир гурманов! – воскликнул Фидлер. – Меня вполне устроит плитка шоколада с орехами.

Франсина провела гостя в небольшую уютную комнату.

– Пожалуйста, доктор. Вот та полка у стены почти вся уставлена книгами о Тэйтах.

– Благодарю, Франсина.

– Что будете пить?

– Пепси, – по привычке ответил Фидлер, но тут же добавил: – Впрочем, нет. Пожалуй, виски. Я промерз до костей.

Он снял наугад три тома с верхней полки и уселся за письменный стол. Просмотрев оглавления, выбрал ту из книг, где полнее всего был представлен период семейной истории, описанный Марой утром, когда она находилась под гипнозом.

Описала? Да нет же! Она жила в том времени, переживала все эти события! Она чувствовала себя Марой Первой. Или все-таки оставалась Марой Третьей?

«Спокойнее, доктор Фидлер, умерьте свой пыл. Не забывайте об объективности ученого, иначе вам придется поверить в реинкарнацию!»

– Господи, возможно, я начинаю в это верить, – пробормотал Фидлер.

Хроника семейной истории Тэйтов была составлена неким Оруэллом Келлерманом, профессором из Университета Аризоны. Тэйты, ставившие истину превыше всего, предоставили профессору Келлерману полную свободу действий, что он и использовал должным образом, тщательно и честно исследовав и изложив все – вплоть до эпизодов, характеризовавших некоторых членов клана не с самой лучшей стороны.

Последнее десятилетие прошлого века было временем становления для семейства Тэйтов, прошедших удивительный путь от нищеты до богатства. И произошло это столь стремительно, что Дрю не мог представить подобного даже в самых своих безумных мечтах. Империя Тэйтов была основана на медно-карбонатной руде, случайно обнаруженной Марой в горах неподалеку от Тумстона. В течение пятнадцати лет медная империя Тэйтов ширилась и разрасталась, создавались дочерние компании, связанные по вертикали и подконтрольные «Тэйт интернэшнл индастриз».

Здесь же Фидлер прочел и о том, что в некогда сплоченной семье появились первые признаки разлада. Эмлин Тэйт, перебравшись в Филадельфию, принял предложение своего тестя и занял место президента в банке «Бакстер, Сэйвингз и Лоан». Миллисент родила Эмлину троих детей – сына Уильяма и двух дочерей, Шерли и Грейс.

Аллан Тэйт женился на Марии Бивер, продал свои акции и вложил средства в калифорнийские виноградники, апельсиновые плантации и земли в окрестностях Лос-Анджелеса, в то время никому не известные, а впоследствии ставшие знаменитым Голливудом, столицей мировой кинопромышленности. Мария родила сына, самого красивого из отпрысков семьи Тэйтов.

Что касается Джилберта, то отец убедил его остаться в компании в качестве директора отдела исследований и геологической разведки в Южной Америке. Джилберт произвел на свет близнецов Престона и Саманту.

К началу века Аризона стала ведущим мировым производителем меди, а также едва ли не самым процветающим производителем золота и серебра – побочных продуктов добычи меди. Как много лет назад Дрю и предсказывал, со временем медная руда, столь высококачественная прежде, истощилась. Однако был найден способ производить медь из низкокачественной руды, а инженеры «Т.И.И.» сумели довести метод добычи меди из открытых копей до уровня искусства.

Дрю и Гвен, все еще крепкие в свои семьдесят с лишним лет, пристрастились к путешествиям и разъезжали по всему миру. К тому же Дрю частенько представлял финансовые интересы Гордона и Мары за границей – его дочь стала одной из ведущих фигур компании.

Семнадцатилетняя Мара Вторая посещала Университет Аризоны в Тусоне и считалась украшением высшего общества, которое становилось все более требовательным и придирчивым, ибо богатство аризонцев росло по мере того, как богател штат.

– Она вылитая мать, – похвалялся дед, не чаявший в ней души.

Сходство матери и дочери и в самом деле казалось просто мистическим, даже пугающим. Впрочем, имелось и отличие: у дочери были зеленые глаза, в которых поблескивали золотистые точки – вкрапления, особенно заметные при ярком солнечном свете.

Дела Тэйтов складывались на редкость удачно – блага сыпались на них точно из рога изобилия, как частенько говорила Гвен.

И вот внезапно, как это нередко случается, судьба проявила свою капризную и изменчивую натуру, и на семью обрушилось двойное несчастье…

Фидлер поднял голову, оторвавшись от книги, – в библиотеку вошла Мара.

– Прошу прощения. Телефонный звонок занял больше времени, чем я рассчитывала.

– Разве вы долго?.. – Он взглянул на часы. – Неужели прошло уже больше часа? А мне казалось, всего несколько минут. Завораживающая история. Тэйты – словно целое племя.

– Племя? Так говорят о примитивных людях…

– Они и обладали некоторыми инстинктами примитивных людей. Инстинктом самосохранения, например, позволяющим выжить, обеспечивающим успех.

– Давайте поболтаем об этом за обедом. Франсина говорит, он уже подан.

Они сидели за маленьким столиком, стоявшим в нише, у огромного окна фонарем, выходившего на парк.

– Какой восхитительный вид! – заметил Фидлер.

– Каждый раз не могу дождаться, когда вернусь к себе после дня, проведенного в офисе. От Нью-Йорка у меня развилась клаустрофобия, даже на улицах боюсь, возникает ощущение, что небоскребы вот-вот обрушатся на снующих по улицам людей. А здесь, наверху, все напоминает широкие и открытые пространства Аризоны… Так каково ваше мнение о Тэйтах? Вы их одобряете?

– Я ими искренне восхищаюсь. Хотя мое знакомство с историей семьи весьма поверхностное… Кстати, нельзя ли мне взять несколько томов к себе в офис, чтобы почитать повнимательнее?

Фидлеру показалось, что его просьба насторожила Мару, даже испугала.

– Я предпочла бы, чтобы они оставались в моем кабинете, Макс. Надеюсь, вы меня поймете. В этом нет ничего личного. Как только вы выйдете отсюда и углубитесь в каменные джунгли, одному Богу известно, что с вами тогда может случиться. Вас могут обчистить уличные воришки. На вас может наехать автобус, или у вас случится сердечный приступ…

– Да, верно, – кивнул Фидлер, стараясь успокоить собеседницу. – Очень хорошо вас понимаю, – продолжал он, хотя не понимал ровным счетом ничего.

Впрочем, кое-что Фидлер все-таки понял: эта женщина, добившаяся такого грандиозного успеха, на самом деле довольно уязвима и, похоже, боится чего-то. Чего именно – это ему еще предстояло выяснить. Отказ же Фидлера не огорчил, напротив, обрадовал: ведь, читая книги у Мары, он мог видеть ее гораздо чаще. Он даже рассчитывал на то, что ему посчастливится увидеть святилище, то есть спальню Мары, о которой она упоминала.

– Вы сказали, что за чтением утратили представление о времени, – напомнила Мара. – Я понимаю вас. Потому что тоже потеряла чувство времени, когда была под гипнозом. Вы сказали, что прошло всего два часа, но мне казалось, прошли годы. Это правда. Я как будто прожила всю жизнь Мары… будто это была именно я… – Она смутилась и умолкла.

– Нет, не вы. То была Мара Юинг Тэйт. Вы только представляли себе, что являетесь ею. Вот и все.

Мара отложила вилку и уставилась в свою тарелку.

– Не знаю… Все казалось таким реальным… Но вы говорите, это продолжалось только два часа?

– Альберт Эйнштейн в своей лекции в Принстоне предложил группе первокурсников упрощенное объяснение теории относительности. Он сказал им: «Вы здесь сидите и слушаете болтовню старого человека о высшей математике, и для вас каждая минута – как вечность, но сегодня вечером некоторые из вас будут сидеть в своих машинах на улице и обнимать хорошеньких благоухающих молодых женщин, и два часа покажутся вам мгновением». Понимаете, что он хотел сказать?

Мара рассмеялась:

– Не сомневайтесь. И вы хотите сказать, что нечто подобное произошло со мной?

– Да. Для вас это был чрезвычайно приятный опыт: вы вспомнили все, что знали, что слышали от вашей матери и бабушки или читали в семейных хрониках; но я хочу кое-что добавить об Эйнштейне, вернее, о его теории относительности. По мнению Эйнштейна, оказавшись на борту космического корабля, который мчится почти со скоростью света, вы бы почувствовали, что время останавливается, замедляет свой ход. Даже при скорости девяносто три тысячи миль в секунду – а это всего лишь половина скорости света – ваши часы стали бы отставать на пятнадцать минут в час. При скорости сто шестьдесят три тысячи миль в секунду – а это семь восьмых скорости света – ваши часы отстали бы на полчаса.

– Что-то не очень понятно… И вообще, какое отношение все это имеет ко мне?

Фидлер проглотил нежнейшую креветку и облизал пальцы.

– Теперь подвожу вас к теории относительности Фидлера. Ни один компьютер на свете не может превзойти человеческий мозг, даже самый совершенный из компьютеров. О да, машины молниеносно производят вычисления, но я уверен: если бы удалось задействовать в полной мере возможности человеческого мозга, он не уступил бы любому компьютеру. Более того, превзошел бы его в некоторых отношениях. Даже такой гений, как Эйнштейн, использовал лишь малую долю потенциальных возможностей своего мозга.

А теперь объясню, в чем заключается моя теория. При оперировании сверхвысокими скоростями, я полагаю, мыслительные процессы также должны замедляться по времени. Иными словами, Мара, временем накопления информации в банке вашей памяти можно управлять. Теперь улавливаете связь?

– Да, думаю, я понимаю. И это очень меня заинтриговало. С нетерпением жду нашего следующего сеанса, Макс. Когда вы снова погрузите меня в транс?

Фидлер откинулся на спинку стула, в задумчивости потирая подбородок. У него были опасения насчет следующего сеанса. Он полагал, что прошло слишком мало времени после окончания предыдущего эксперимента.

– Думаю, нам следует немного подождать, прежде чем я снова погружу вас в прошлое. Это весьма рискованная процедура – и для вашего психического здоровья, и для физического. Продолжим лечение обычными средствами в течение нескольких недель.

Губы Мары превратились в узкую малиновую полоску; на лице появилось упрямое выражение; глаза же, до этого серые, стали ярко-синими.

– Но это абсурд! – выпалила она. – Я же с самого начала говорила вам, Макс, что мозгоправ-психоаналитик мне не нужен. Моя голова в порядке. И у меня нет ни малейшего желания лежать здесь и бормотать всякую чушь о разочарованиях в моей сексуальной жизни. Я не какая-нибудь уэстчестерская матрона. К вашему сведению, с сексом у меня полный порядок. И меня никогда и ничто не подавляло, не сдерживало в этом отношении. Если я чего-то хочу, я к этому стремлюсь. И всегда говорю то, что думаю. И делаю только то, что захочу.

Макс вытер губы льняной салфеткой и встал. Его улыбка была неискренней, в голосе звучали нотки раздражения.

– Восхищаюсь вашей откровенностью, Мара. Я не в силах что-либо изменить, но не позволю вам ставить самой себе диагноз, тем более назначать себе лечение.

Мара также поднялась из-за стола. Она невольно сжала кулаки.

– Черт бы вас побрал, Макс! Иногда вы бываете чертовски занудным. Вы меня ужасно раздражаете.

Он уверенно встретил ее гневный взгляд.

– Полагаю, это вы меня раздражаете, мисс Тэйт. И еще раз повторяю: никаких салонных игр до тех пор, пока я не сочту это нужным.

– Но ведь наш эксперимент вовсе не был салонной игрой. Вы ведь и сами так сказали, Макс. О… Макс!

На мгновение ему показалось, что Мара вот-вот разразится слезами, но он ошибся. Она закурила сигарету и отвернулась к окну.

– Я не привыкла выполнять чьи-либо распоряжения.

– Я тоже не привык. Особенно когда кто-нибудь пытается указывать мне, как мне следует вести себя… в профессиональном плане. И знаете ли, эти уэстчестерские матроны, которых вы так презираете, – они, как правило, славные, милые женщины. Они приходят ко мне только потому, что отчаянно нуждаются в помощи. И всегда бывают благодарны, если мне удается помочь им пережить тяжелое для них время. Но я не могу, не стану тратить свое время на такую капризную и испорченную особу, как вы. Прощайте, мисс Тэйт. Я пришлю вам счет по почте. – Фидлер коротко кивнул и повернулся, собираясь уйти. – Провожать меня не надо. Я сам найду выход.

Он направился к двери, но Мара догнала его.

– Макс, пожалуйста, не бросайте меня, – пробормотала она.

Фидлер, однако, не остановился – стал подниматься по ступенькам, ведущим в холл.

– Макс!

Фидлер услышал в ее голосе отчаяние – именно этого он и ожидал.

– Макс, не оставляйте меня. Мне нужна ваша помощь. Нужна! Обещаю вас слушаться, пусть будет все так, как вы хотите. Господи, ну почему я здесь всегда чувствую себя так, будто не вольна в своих поступках?

Он спустился по ступенькам, подошел к Маре и взял ее за руки.

– Никто не может быть абсолютно свободен – ни женщины, ни мужчины, ни вы, ни я. Мы все зависим друг от друга. Мы все нуждаемся друг в друге, чтобы было на кого опереться в трудную минуту. «Человек – не остров», как сказал Джон Донн.

Она обняла его и уткнулась лицом в его плечо.

– Как с вами спокойно, Макс.

Он осторожно отстранил ее и похлопал ладонью по спине.

 

Глава 2

Мара Тэйт занялась психоанализом с таким же энтузиазмом, с каким делала почти все, за что бы ни бралась. Она прилагала отчаянные усилия, стараясь посвятить Фидлера во все свои сокровенные мысли и чувства. Иногда ее искренность смущала и даже тяготила его, как, например, в тех случаях, когда она посвящала его в свои любовные дела, посвящала со всеми подробностями. Мара рассказала даже о том, как ее, тринадцатилетнюю, соблазнил молодой грум, нанятый ухаживать за красавцем пони, которого подарил ей на день рождения отец.

– Впрочем, слово «соблазнил» – не совсем точное и не вполне уместное, – говорила она, – потому что именно я, полная жизни молоденькая девушка, жаждавшая узнать и испробовать все, в том числе и страсть, разумеется, именно я соблазнила грума.

Я бесстыднейшим образом все это подготовила, – продолжала Мара. – Выбравшись из-за праздничного стола, отправилась в конюшню – якобы полюбоваться подарком. Только предварительно сняла штанишки. Я гладила Принца и разговаривала с ним довольно долго, а потом притворилась, что забыла что-то наверху, на сеновале, где мы с подругами устраивали приемы, когда нам хотелось поговорить о мальчиках и сексе в полном уединении. Как бы то ни было, я попросила Джорджа подержать для меня приставную лестницу. – Мара рассмеялась и подергала себя за мочку уха. – Если пользоваться нынешним жаргоном, этот парень по-настоящему завел меня. Он был крупным блондином с синими глазами, и у него были крепкие мускулы.

Мара лукаво улыбнулась, взглянув на Фидлера, она понимала, что смущает его.

– Но более всего меня прельщало то, что находилось у него в штанах, – добавила она.

Фидлер кашлянул и потянулся за стаканом с водой. Мара сидела напротив него за письменным столом в низком, обитом кожей кресле. Закинув ногу на ногу, она демонстрировала собеседнику свои длинные изящные ноги, обтянутые шелковистыми чулками.

– Я вам наскучила, доктор?

– Просто щекочете мне нервы. Продолжайте, мисс Тэйт.

– Ну и шлюха я была! Взбиралась по лестнице, а бедный Джордж стоял внизу, созерцая то, что у меня под юбкой. Глаза его выкатывались из орбит, а лицо покраснело. Я, конечно, сразу догадалась, что с ним происходит. И там, на сеновале, я притворилась, будто что-то ищу, а потом я попросила его подняться и помочь мне. Бедняжка – он держал руку в кармане, стараясь скрыть то, что скрыть никак не мог. Так или иначе, но оказалось, что мы сплелись в клубок и принялись кататься по сену. Однако вполне невинно…

– Я в этом не сомневаюсь, – сказал Фидлер и снова откашлялся.

– И тогда, разумеется, совершенно случайно я схватила его за… В общем, вы поняли за что. – Она улыбнулась. – А остальное произошло так, как происходит всегда. Или вы хотите, чтобы я рассказала со всеми подробностями?

– В этом нет необходимости. Я прекрасно представляю, как все происходило.

После грума в жизни Мары появлялось множество мужчин, последними же были Льюис О’Тул, ее главный бухгалтер, и Роберт Хантер, глава юридической фирмы, представлявшей «Тэйт интернэшнл индастриз».

Фидлеру больно было сознавать, что вечером Мара отправится домой, чтобы заниматься любовью с одним из этих мужчин, они же с Рут будут лежать в постели: она – читая последний романтический шедевр, а он – пытаясь сосредоточиться на последнем номере журнала «Психиатр» и одновременно рисуя в своих фантазиях Мару и О’Тула в самых непристойных позах, а также Мару и Хантера, а иногда – всех троих, устроившихся на просторном ложе.

Фидлер отвел взгляд от стройных ног Мары и заставил себя обратиться к записям в блокноте.

– И у вас никогда не возникало желания выйти замуж?

– О! Несколько раз у меня появлялась такая идея, но разум всякий раз брал верх над чувством. Видите ли, я очень серьезно отношусь к браку. Вступая в брак, берешь на себя огромную ответственность. Если я когда-нибудь выйду замуж, я захочу иметь полный набор благ, главное – уютный коттедж на лоне природы, окруженный частоколом из белого штакетника. Представляю себя и своих детишек: мы стоим на закате у ворот в ожидании любимого супруга и отца, который вот-вот вернется с работы…

Фидлер запрокинул голову и громко расхохотался:

– О Господи! Мара Тэйт в домашнем платье и в белом переднике! Меняющая детям мокрые подгузники! О Господи!.. – Фидлер даже прослезился от смеха. – Да мне легче представить Джека Кеннеди в качестве торговца обувью.

На лице Мары появилось какое-то ностальгическое выражение.

– По правде говоря, – сказала она, – из Джека Кеннеди получился бы чертовски удачливый торговец обувью. Он добился бы успеха в любом деле, за какое бы ни взялся. Я в этом отношении на него похожа. Если предпочту бизнесу жизнь жены и матери, то буду чертовски хорошей женой и матерью.

– Не сомневаюсь, что будете.

Фидлер ухватился за возможность продолжить разговор на тему, от которой Мара всегда старательно уклонялась. Она избегала говорить об этой стороне своей жизни даже на сеансах психоанализа.

– Почему вы не расскажете мне о президенте Кеннеди? Он был для вас… чем-то особенным?

Мара грустно улыбнулась, и Фидлер понял: эта улыбка ему не предназначалась.

– Был ли он для меня чем-то особенным? Джек – особенная личность для всех своих друзей. Он вообще необыкновенная личность.

– Я имел в виду совсем не это. Занимал ли он особое место среди ваших привязанностей?

– Конечно. Я была влюблена в него. И по-прежнему влюблена… Послушайте, Макс, я отношусь к браку очень серьезно, я уже говорила вам об этом. Причем не только к своему возможному замужеству, но к браку вообще. На случай, если я почему-либо не говорила об этом прежде, скажу вам. Я никогда не заводила романов с женатыми мужчинами. И никогда не зарилась на собственность других женщин. Джек Кеннеди и все остальные женатые мужчины, которых я знаю, – они для меня не существуют.

Теперь Фидлеру казалось, что он начинает постигать психологию Мары, однако ему предстояло исследовать глубины ее подсознания, и куда приведет этот извилистый путь, пока еще было неясно. Если бы ему повезло, то, возможно, этот путь превратился бы в радугу, озаряющую все вокруг; временами эта радуга уже возникала перед его мысленным взором.

«Я женатый мужчина – прочно, надежно и навсегда. Поэтому для меня нет надежды на какие-то любовные отношения с Марой Тэйт!»

Радуга потускнела и исчезла, и его «эго», уже выросшее до размеров огромного воздушного шара, лопнуло и съежилось.

«Я всего-навсего маленький смешной комик вроде Чаплина в мешковатых штанах».

– Хотите мне рассказать, что вас терзает, Макс? – неожиданно спросила Мара.

Он снял очки и выключил магнитофон.

– Ничего, просто устал. Думаю, на сегодня достаточно. А как вы? В последнее время спите лучше?

Она вынула из портсигара сигарету.

– Я так и подумала, что на сегодня сеанс окончен.

– Да. Притом он проходил в атмосфере дружеской беседы. Только, пожалуйста, уберите сигарету.

– Тиран, – пробормотала Мара, но подчинилась. – Я стану спать гораздо лучше, когда это проклятое дело с «Коппертон куквэйр» будет улажено.

– Я прочел в «Таймс», что дело направят в суд на следующей неделе. Это плохо?

– Ничего не может быть хуже. Знаете ли, ведь нам приходится сражаться не за «Коппертон». Комиссия по безопасности и Департамент юстиции уже много лет жаром дышат в затылок моему кузену Шону, но до сих пор ему везло. Везло еще и в том отношении, что я всегда оказывалась рядом и брала его на поруки, помогала выпутаться из разных переделок, в которые он попадал по доброй воле или по глупости.

– Вы платили за него и брали его на поруки?

– Я оплачивала его карточные долги, выражаясь фигурально. Конечно, не в Вегасе, хотя не сомневаюсь: он просаживал там кучу денег, и это продолжалось много лет. Шон постоянно заключал сделки, рассчитывая получить прибыль от предыдущих сделок. Иногда он ухитрялся жонглировать сразу пятью шарами, если можно так выразиться.

– Почему же вы позволяли ему безнаказанно заниматься такими делишками? Ведь вы главный распорядитель в компании.

– Ну, начнем с того, что в основном это были сделки частного характера. Шон знает, что его положение в «T.И.И.» благоприятствует ему и дает особые права. Он – Тэйт, а Тэйты всегда заботятся о членах своего клана, таковы наши традиции.

– Но похоже, вы слишком часто выручали его.

– Да, похоже на то. Прокурор собирается вытащить на свет Божий все грязное белье Шона и полоскать его на людях, чтобы все фишки попадали по принципу домино. Одна потянет за собой другую. Черт возьми! Если мне нельзя закурить, то уж выпить-то можно?

– Скотч подойдет?

Фидлер нажал на кнопку интеркома и сказал секретарше:

– Дорогая, нам бы с мисс Тэйт немного подкрепиться… Скотч для нее и пепси для меня.

– О, какая бестактность с моей стороны! – воскликнула Мара. – Постоянно забываю, что я не единственная ваша пациентка.

Она сделала движение, собираясь подняться, но Фидлер удержал ее:

– Успокойтесь! Следующий пациент отменил встречу. Поэтому на час я свободен.

Он умолчал о том, что мог бы заполнить образовавшуюся лакуну, принять другого пациента, но предпочел оставить это время для нее.

– Так что может быть для вас самым худшим решением? Я не очень-то разбираюсь в юридических тонкостях.

– Например, суд может признать нас виновными в лжесвидетельстве, в подтасовке документов для Комиссии по безопасности и фальсификации отчетов деятельности «T.И.И.» для держателей ее акций, а это может повлечь за собой целый ряд неприятных для нас последствий. Нас с Шоном, а также его помощника Харви Сэйера могут отстранить от руководства «Коппертон» и назначить официальное лицо, которое будет осуществлять надзор за управлением компанией. Это было бы огромной неприятностью не столько для меня лично, сколько для компании. Нечто напоминающее брак по доверенности: женщина – жена только номинально, такой же и глава семьи, причем он может находиться в любой точке земного шара.

Секретарша принесла напитки.

– Благодарю, дорогая, – сказал Фидлер, подмигивая ей. – Скажите, кто у меня сегодня последний пациент?

– Салли Уоткинс, назначена на четыре часа.

– Еще раз благодарю вас.

Когда секретарша вышла, Фидлер спросил Мару:

– Разве законно, что обвинитель будет пользоваться всевозможными домыслами и слухами и инкриминировать вашему кузену то, что могло происходить в далеком прошлом? Вы сказали, что до последнего времени ему удавалось как-то устраивать свои дела и оставаться формально незапятнанным.

– Это из области уголовного права. Неправомерно зачитывать на суде выдержки из документов, относящихся к прошлому, с целью инкриминировать обвиняемому прошлые проступки, чтобы усугубить настоящие преступления, но в нашем случае дело обстоит по-другому. – Она подняла свой бокал. – За вас!

Он выпил пепси, потом спросил:

– Ему можно приписать что-нибудь еще, кроме махинаций в «Коппертон»?

– Боюсь, что да. Пять лет назад Шон обратился ко мне по поводу одной очень выгодной сделки – это была настоящая находка. Существовала небольшая компания – «Силенто Коппер партс», ею владели двое пожилых компаньонов. Они были обеспокоены ростом крупных фирм, пытавшихся вытеснить их из бизнеса, и хотели продать свое дело и уехать во Флориду. Шон договорился о покупке за миллион триста пятьдесят тысяч долларов. Это устраивало обе стороны. Мы подписали контракт, и все казались довольными. Но прошло не более месяца, и к «T.И.И.» обратился один из гигантов группы «Юнайтед Брасс Уоркс» с предложением купить у нас «Силенто» за два миллиона пятьсот тысяч.

Фидлер присвистнул:

– Выходит, прибыль составляла миллион сто пятьдесят тысяч. Значит, Шон сорвал хороший куш для компании.

– Сначала и я так подумала. Потом оказалось, что Шон подрабатывал в качестве агента таких мелких фирм, как «Силенто», желавших расстаться со своей собственностью.

– Похоже, что все было законно.

– Это – вполне законно, но слушайте дальше… Оказалось, что, представляя «Силенто», Шон в то же время имел контакт с «Юнайтед Брасс» и получил от них официальное предложение купить «Силенто» за два миллиона.

– О, черт возьми! – воскликнул Фидлер. – Мне приходилось видеть таких дельцов на Деланси-стрит, но чтобы такое случилось с «Тэйт индастриз»…

– Вы ухватили самую суть. В «Силенто» спохватились, нашли ловкого адвоката и возбудили дело против Шона и «T.И.И.» за участие в сомнительной, даже жульнической сделке. Мы уладили дело без суда за пятьсот тысяч долларов, но нашу компанию поносили и обливали грязью на страницах почти всех изданий. Проблема заключается в том, что я доверила Шону вести дела с «Юнайтед Брасс» при условии, что он уладит все с «Силенто Коппер». Но не в характере Шона идти прямым и честным путем. Он постоянно виляет и хитрит. Все его планы и проекты – с двойным дном. И можете теперь себе представить, что сумеет сделать толковый обвинитель, если вытащит на свет Божий дело «Силенто» как раз в тот момент, когда наше дело будет передано в суд.

– Откровенно говоря, я не очень представляю… Боже мой! У кого есть такой кузен, как Шон Тэйт, тому не нужны враги.

– На этот раз я решила с ним покончить, что бы ни случилось.

Мара допила свой скотч и поднялась.

– Мне пора к себе в офис, Макс. Благодарю вас за все. Вы знаете, а вы просто душка – славный, благородный, все понимающий и сочувствующий человек. Если бы вы уже не были женаты, я бы рискнула и захватила вас для себя.

Она обошла письменный стол, обняла его и поцеловала в губы.

Фидлер пытался найти достойный ответ, но сумел лишь сказать:

– Кстати, по странному совпадению на следующей неделе моя жена отправляется в путешествие на «Титанике-2».

Мара вежливо улыбнулась и похлопала его ладонью по щеке.

– Приглашаю вас к себе на скромный вечер в следующую пятницу. Вы должны привести с собой Рут, я хотела бы с ней познакомиться.

У Рут Фидлер, весьма заурядной, но славной женщины тридцати лет, были короткие темные волосы и челка, острый носик и кожа, до сих пор сохранившая следы девичьих прыщей. Некоторая полнота почти не портила ее фигуру.

Фидлер завел разговор о приглашении на вечер к Маре Тэйт, когда супруги уже готовились ко сну.

– Ни за что на свете я не согласилась бы упустить такую возможность, – отозвалась Рут из ванной, где чистила зубы.

Она прополоскала рот и вернулась в спальню, где Фидлер читал статью о предоперативном гипнозе.

– Она очень сексуальна? – спросила Рут, просовывая голову в вырез короткой ночной рубашки. – Я видела ее портреты в газетах – там она просто конфетка.

– Гм-м… фотографии льстят ей. Она фотогенична.

– Она сексуальна?

– Ну, для любителей такого типа женщин… думаю, да.

– А ты любитель такого типа?

Рут, скрестив ноги, сидела на постели рядом с мужем.

– Она очень привлекательна.

– И ты уже воспылал к ней недозволенной страстью, да, Макс?

«Сведи это к шутке, Макс, будь очень, очень осторожен. Ты не имеешь права испортить игру».

– Сегодня днем в смотровой я ее изнасиловал, – сказал он и заглянул под ночную рубашку Рут. – О, какое зрелище! Я вижу то, что обычно видит гинеколог, и чувствую себя таковым.

– Грязный старый развратник.

Рут изменила позу, немного отстранилась.

– Бэби, если тебе удастся сделать так, что эта штука станет твердой, я готов приступить к делу, как говорит Граучо. Так чего же мы ждем?

Он отбросил журнал со статьей и приподнял покрывало.

Менее всего Макс хотел бы в эту ночь заниматься любовью со своей женой, потому что думал лишь о Маре Тэйт, но разговор их принял такой оборот, что он счел разумным не вызывать лишних подозрений и ринулся в бой.

Любовные объятия супругов трудно было бы назвать страстными, у Фидлера возникло странное ощущение, что они с Рут похожи на две заводные игрушки, приводимые в действие пружинами.

Когда все было кончено, он некоторое время лежал на ней, зная, что ей доставляет удовольствие эта близость после секса.

– Тебе было хорошо? – спросила она.

– Что? – не сразу понял Фидлер – в этот момент он представлял, что чувствовал бы после близости с Марой, что они достигли бы пика наслаждения одновременно и как это было бы восхитительно.

– Тебе было хорошо?

– О Боже! Словами такое выразить нельзя. У меня пальцы ног до сих пор сведены судорогой. А как ты?

– Хорошо, славно. Мне было приятно. Мне всегда приятна наша близость, даже если у меня и не бывает оргазма.

Славно! Мара никогда не назвала бы секс таким прохладным словом.

Фидлер отодвинулся от жены и сел на постели.

– Пройдусь-ка в ванную.

Он прошлепал к унитазу и помочился. Вымыл руки и принялся изучать свое отражение в зеркале. Типичный недотепа, которому удается осуществить свои эротические фантазии и совершить супружескую измену только в мечтах или во сне.

– Что мне надеть на вечер? – спросила Рут.

– Разумеется, женский кондом. Это самое главное. Ведь все великосветские вечеринки всегда кончаются повальными оргиями.

– Это ничуть бы меня не удивило. И не думай, что я не догадываюсь, кто в таких случаях подает знак к началу оргии: уж конечно, Мара Тэйт невзначай теряет свои трусики.

– В самую точку, как говорят солдаты колониальных войск.

Фидлер украдкой взглянул в зеркало. Вне всякого сомнения, в выражении его лица появилось нечто сатанинское.

 

Глава 3

Вечер у Мары Тэйт считался полуофициальным. Женщины в большинстве своем были в платьях для коктейлей. Мужчины – в пиджаках и при галстуках, хотя кое-кто из них, судя по всему, представители рекламного бизнеса, явились в бархатных рубашках и галстуках «аскот», а один был в свитере под горло.

Рут выглядела по-домашнему и очень по-американски в своем клетчатом фланелевом платье цветов прерии: лиф с воротом-хомутом был украшен оборочками и перламутровыми пуговицами, юбка книзу расширялась и заканчивалась широкой оборкой, струившейся вокруг ног.

Мара, разумеется, превосходила всех красотой и изяществом туалета. Она надела сапфирового цвета платье из индийского шелка, переливавшееся и сверкавшее, как драгоценный камень, подбитое ярко-алым тюлем. При этом одно плечо оставалось обнаженным, на другом же красовался огромный бант. Хозяйка тепло приветствовала гостей.

– Рут, я с нетерпением ждала нашей встречи. Думаю, ваш муж рассказал вам, что я увлечена им?

Рут пожала плечами:

– Я к таким вещам уже привыкла. Это риск, связанный с его профессией.

– Да, верно, – улыбнулся Макс, поправляя узел своего вязаного галстука. – Я являюсь символическим образом отца. Поэтому все леди только и мечтают о том, чтобы я похлопал их по упитанным задикам, а потом усадил к себе на колени.

Глаза Мары, сейчас казавшиеся скорее синими, чем серыми, сверкнули, будто блик солнца на морской глади.

– Ах, в таком случае мне еще есть на что надеяться. Пойдемте, я представлю вас. Франсина, принеси, пожалуйста, поднос с напитками.

Как и следовало ожидать, едва гостям стало известно, что Фидлер – психиатр, вокруг него собралась группа любопытных. Он привык к этому и умел воздвигнуть преграду, уклониться от досужих вопросов, причем делал это весьма деликатно. Подкрепившись двумя бокалами скотча с содовой, Фидлер был склонен к снисходительности; к тому же душу его согревало ощущение собственной значимости.

– Вы здесь самый желанный гость, – сказала ему Мара, улучив подходящий момент – Фидлер направлялся в ванную.

– Утром запоете по-другому, – отшутился он.

– А когда я дождусь шлепка по заду?

Фидлер осмотрелся, очевидно, в поисках жены.

Мара рассмеялась:

– Не беспокойтесь. Рут не слышала меня. По правде говоря, она очарована Рэнделлом Харви, писателем.

– О… да, я часто слышал от нее это имя. Рэнделл Харви – подумать только!

Мара бросила взгляд на свои часики, украшенные бриллиантами:

– Уже десять. Он скоро появится.

– Кто?

Она подмигнула:

– Это мой сюрприз всем приглашенным. Поэтому вам придется потерпеть.

– Говорите, десять часов? – Фидлер изобразил удивление. – Обычно я в это время уже в постели.

– Потерпите, он вот-вот приедет.

Фидлер извинился и шагнул к двери ванной.

Вскоре он уже беседовал с вице-президентом «T.И.И.» Джин Касл и секретарем Мары Сарой Коэн – яркими женщинами с короткими стрижками и хорошо поставленными голосами, одетыми просто, но элегантно.

– Я много вложила в нефть и сталь, а также в автомобильную промышленность, доктор, – говорила Джин. – После инаугурации Кеннеди эти акции взлетят на рынке ценных бумаг, как птицы.

– Ну я-то не из летающих птиц, – усмехнулся Фидлер. – Я скорее курица. Муниципальные облигации – вот предел моей мобильности.

Деловые дамы посмотрели на него снисходительно.

– Что ж, – сказала Сара Коэн, – каждому свое.

– Я слышал, это мне тут перемывают косточки? – неожиданно раздался за спиной Фидлера мужской голос.

Это был чертовски знакомый голос – бостонское произношение с некоторым намеком на гарвардское. Фидлер почувствовал, как волосы у него на затылке встали дыбом. Он обернулся. На него смотрели смеющиеся ирландские глаза Джона Фицджеральда Кеннеди. Это была знаменитая плутоватая улыбка клана Кеннеди, но из всех мужчин семейства одному лишь Джеку удавалось придать ей неотразимость. Густая рыжая шевелюра, как и улыбка, также являлась отличительной чертой клана Кеннеди.

Мара взяла гостя за руку.

– Доктор Фидлер, я хочу познакомить вас с президентом Соединенных Штатов Джоном Кеннеди.

– Счастлив познакомиться, доктор Фидлер. – Кеннеди похлопал Мару по плечу. – Позаботьтесь о нашей девочке. Она говорит, вы на порядок выше Зигмунда Фрейда.

Рукопожатие президента было крепким; при этом чувствовалось, что он искренне рад знакомству.

Фидлер одарил его своей лукавой улыбкой.

– Мара говорит также, что вы на порядок выше Джорджа Вашингтона. Познакомиться с вами для меня не только удовольствие, но и в некотором роде потрясение. Никогда, даже в самых своих смелых мечтах, я и не…

Фидлер покачал головой, так и не закончив фразы.

Все рассмеялись. Кеннеди поздоровался с Касл и Коэн. Он каждую легонько поцеловал в щеку и пожал дамам руки.

Фидлер задумался: «Несомненно, Кеннеди знаком тут со всеми, со всеми гостями Мары Тэйт. Интересно…» Он осмотрелся, пытаясь определить, кто из окружающих гостей принадлежит к секретным службам, кто из них следует за президентами по пятам, но не заметил никого, кроме приглашенных Марой гостей. Фидлер решился спросить об этом.

– Господин президент, – проговорил он неуверенно, – не знаю, как к вам лучше обращаться…

– А почему бы не называть меня просто по имени – Джек? – перебил Кеннеди, по-прежнему улыбаясь.

– Мистер Кеннеди, сэр, не будет ли с моей стороны дерзостью спросить: как вы добирались сюда сегодня вечером? Я хочу спросить – где ваши сторожевые псы?

– Я их исключил на сегодняшний вечер, отделался от них, сбил их со следа. Мне нравится это делать – они просто с ума сходят. – Кеннеди подмигнул Максу. – Это делается просто – темные очки и мягкая шляпа с широкими полями. В шляпе я практически неузнаваем. И это очень удобно.

– Он совсем рехнулся, – пробормотала Мара.

– Откровенно говоря, доктор Фидлер, – продолжал президент, – меня не смутило бы, если бы мне пришлось ехать на автобусе или в метро. У меня твердое убеждение: уж если кто очень захочет убить президента или любого другого лидера, то непременно это осуществит. Каждый раз, когда президент проезжает сквозь толпы народа, он рискует жизнью. Вы же не можете поставить охранника у каждого из многих тысяч окон, выходящих на улицу.

– Это взгляд фаталиста, – сказал Фидлер. – И в то же время вполне реалистический.

– Доктор, вы нас извините. Хочу познакомить Джека с некоторыми из гостей.

Мара взяла Кеннеди под руку и увела.

– Да… – в задумчивости пробормотал Фидлер. – Уж этот-то вечер забыть будет невозможно. Достаточно взглянуть на мою жену – она просто в соляной столб превратилась.

– Правда, он душка? – сказала Сара, и в глазах ее зажглись огоньки.

– Вы обе точно школьницы, – улыбнулся Фидлер – его забавляла их восторженность.

– Но рядом с ним именно так себя и чувствуешь, – сказала Джин. – Кажется, это называется харизмой?

– Как бы это ни называлось, – ответил Фидлер, – одно несомненно: он умеет нравиться людям.

На другом конце комнаты Джек Кеннеди и Мара беседовали с президентом «T.И.И.» Уэнделлом Холмсом и главным поверенным Бобом Хантером.

– Отец просил меня передать вам следующее, – говорил Кеннеди. – Вам надо позаботиться о том, чтобы Департамент юстиции в этом случае не действовал опрометчиво, не стрелял бессмысленно по заведомо ложной цели. У них достаточно снарядов, чтобы не поражать сразу «Коппертон» или эту злополучную «Силенто». Они раскопали более серьезные дела – например, внезапное, как ночной пожар, обострение отношений между «Харлан электроникс» и «Даймонд индастриз лимитед». В их взаимоотношениях не все чисто.

Мара нахмурилась.

– Черт знает что… Еще один фокус кузена Шона. Что же касается «Даймонд индастриз» – у них все чисто, прибыль законная, не вызывает ни сомнений, ни вопросов.

– А за чей счет? – напомнил Холмс. – «T.И.И.» пришлось за это расплачиваться.

На этот раз проблема заключалась в личных делах Шона Тэйта, который приобрел «Харлан», небольшую компанию, связанную с электроникой. С помощью своего «склонного к творчеству бухгалтера» он фальсифицировал записи о продажах и поступлении средств и в таком виде передал документы «Даймонд индастриз», компании, заинтересовавшейся покупкой. В результате манипуляций «Даймонд» заплатила миллион долларов за собственность, стоившую максимум семьсот пятьдесят тысяч. Чтобы спасти шкуру Шона, «Т.И.И.» предложила «Даймонд» один миллион двести пятьдесят тысяч за «Харлан», и предложение было принято.

– Дело не только в этом, Уэнделл, – заметила Мара. – Мы заплатили «Даймонд» за собственность, которую они уже оплатили Шону одним миллионом, и этот миллион вернулся в сейфы «Т.И.И.». Иными словами, мы приобрели собственность, стоившую семьсот пятьдесят тысяч, заплатив всего лишь двести пятьдесят тысяч долларов. Я бы назвала это очень остроумной сделкой. Разве не так?

– Да, Мара, кончилось все именно так, – кивнул Хантер. – Но эти фокусы Шона всем надоели. К тому же любые его действия отличаются редкостной топорностью и неуклюжестью!

В этот момент группа щебечущих женщин обступила Кеннеди, прервав деловую беседу. Мара извинилась и направилась на поиски Фидлера. Он разговаривал с высокой и стройной темнокожей женщиной с классическим абиссинским профилем. Она была в облегающем платье из белого атласа и в искусно повязанном тюрбане. Марша Симпкинс, так звали абиссинку, являлась владелицей и президентом ряда косметических салонов и магазинов, рекомендовавших и продававших свои товары преимущественно цветным женщинам. Они с Фидлером, по-видимому, были увлечены беседой.

Увидев приближающуюся Мару, Марша улыбнулась:

– Дорогая, где ты раздобыла такого психолога? Он просто восхитителен. Я уже готова бросить своего мозгоправа и обратиться за помощью к доктору Фидлеру, попросить его принять меня на групповую терапию.

Глаза Мары округлились.

– Вы практикуете групповую терапию, Макс? Я и не знала.

– Конечно. Это в высшей степени эффективный метод лечения в некоторых случаях, но не во всех.

Мара едва заметно нахмурилась.

– Я бы ни за что на свете не решилась обсуждать свои самые интимные проблемы и тайные мысли с абсолютно незнакомыми людьми.

Марша обняла ее.

– Это тонизирует, девочка. Поверь мне, тебе следует попробовать. – Она закатила глаза, сверкнув белками глаз. – Там приходится такое слышать – это похлеще любого эротического романа.

– Ах ты, любительница острых ощущений! – улыбнулась Мара. – Вот что… Сейчас будет подан ужин. На этот раз Хильда превзошла себя.

К ним присоединилась Рут Фидлер. Она все еще не оправилась от шока после встречи с Джоном Фицджеральдом Кеннеди.

– Это… как в сказке, – сказала Рут Маре. – Я чувствую себя Золушкой, встретившей на балу очаровательного принца.

– А через час всего этого не станет, и ты, одетая в лохмотья, снова окажешься на кухне у своей злой мачехи, – с улыбкой подхватил Фидлер.

Его искренне забавлял восторг жены. Обычно Рут вела себя довольно разумно и производила впечатление весьма здравомыслящей и хладнокровной женщины. Но кто мог бы ее осудить за такой порыв? Ведь все это было так непривычно для нее – не то что забежать к приятельнице на чашку кофе.

Взяв Мару и жену под руки, Фидлер направился в столовую, горделиво расправив плечи и высоко держа голову.

 

Глава 4

В первый же день процесса был задан тон, сохранявшийся в течение многих недель и месяцев судебного разбирательства. Маре Тэйт и первым лицам компании «Т.И.И.» во главе с Робертом Хантером стало ясно: федеральное правительство с помощью своих адвокатов из Комиссии по безопасности предпринимательства, а также мощного блока в Конгрессе, возглавляемого сенатором от штата Монтана Марком Мэннингом, вершит персональный акт мести, некую вендетту по отношению к «Тэйт интернэшнл индастриз».

Деловые контакты Мары, ее семейные связи, ее родство с Шоном Тэйтом – все это эксплуатировалось генеральным прокурором при любом удобном случае. При первом же вопросе прокурора она поняла, что положение очень серьезное.

– Мисс Тэйт, что вы знаете о компании «Силенто Коппер партс»?

– «Тэйт интернэшнл индастриз» выкупила ее в 1955 году.

– Правда ли, что во время акта купли-продажи ваш кузен и в то время генеральный менеджер Шон Тэйт задумал аферу и обманул владельцев «Силенто Коппер партс» мистера Николаса Силенто и мистера Харри Коэна на сумму, превышающую один миллион сто пятьдесят тысяч долларов?

– Это неправда.

Прокурор Леонард Диллон, низкорослый самодовольный человечек с комплексом Кларенса Дарроу, взял какой-то документ с прокурорского стола и подошел к свидетельскому месту. Он поднес бумагу чуть не к самому носу Мары.

– Мисс Тэйт, я держу в руках документ, показание, данное под присягой и подписанное мистером Джорджем Хеллером, посредником между «Силенто Коппер партс» и «Тэйт интернэшнл индастриз». Он и Шон Тэйт, якобы действовавший от имени продающей стороны, то есть компании «Силенто Коппер», достигли первого варианта соглашения о покупке «Силенто» за два миллиона долларов! Но за две недели до этого «Т.И.И.» купила «Силенто Коппер» всего лишь за один миллион триста пятьдесят тысяч. Разве это не правда?

– Да, это правда, но я могу дать пояснения…

– Не сейчас, мисс Тэйт. Ответьте только на вопрос, на очень простой вопрос: да или нет? Если вам есть что добавить, вы это сделаете позже, в присутствии и с согласия своего поверенного.

Мара сжала губы, на щеках ее обозначились два красных пятна.

«Не теряй спокойствия, Мара, моя девочка!»

– И разве не правда то, мисс Тэйт, что «Т.И.И.» почти тотчас же перепродала компании «Юнайтед Брасс» за два миллиона пятьсот тысяч долларов, получив один миллион сто пятьдесят тысяч чистой прибыли?

– Да, это правда.

Мара скрестила ноги и оправила свою вязаную шерстяную юбку. Никогда в жизни она еще не чувствовала себя такой беспомощной, такой бессильной. Даже если бы ей позволили защищаться – могла ли она справиться с этим и убедительно опровергнуть все обвинения?

Как могла она объяснить, например, следующее? Да, ей было известно, что Шон занимается финансовыми махинациями, но она не принимала никаких мер до тех пор, пока не выяснилось, что уже слишком поздно что-нибудь предпринимать. Нет, Силенто и Коэна никто не обманывал. Они получили приличную сумму за свою компанию, дела которой последние три года неуклонно ухудшались. Шон был прав в одном отношении: Силенто с Коэном оказались слишком старыми и неискушенными в делах, чтобы управлять своей компанией в соответствии с новой экономической ситуацией, и они не сумели бы заключить выгодную сделку без посторонней помощи.

Да, Шон вел двойную игру, причем со всеми, но он не совершал тех низостей, какие ему пытался приписать обвинитель. К тому же бизнес – не благотворительность, это плавильный тигль, из которого люди выходят закаленные, обогатившись опытом, выходят, конечно, те, кто выдерживает этот жар и не кончает на свалке, куда выбрасывают пепел и золу. В мире бизнеса живут не по законам маркиза Квинсбери.

Голос прокурора прервал ее размышления:

– Мисс Тэйт, в марте прошлого года компания «Коппертон куквэйр», подконтрольная «Тэйт интернэшнл индастриз», приобрела фирму «Харлан электроникс». Это верно?

– Да, это так.

Мара буравила взглядом Шона Тэйта, сидевшего рядом с Харви Сэйером, утиравшим лоб носовым платком. Кузен виновато прятал глаза.

– «Т.И.И.» заплатила один миллион двести тысяч долларов за эту компанию. Это верно?

– Верно.

– Какова же была настоящая стоимость «Харлан электроникс», когда «Т.И.И.» купила компанию?

– Я считаю, что она стоила ровно столько, сколько мы заплатили за нее.

– Неужели? – Прокурор усмехнулся. – Совет экспертов Комиссии по безопасности предпринимательства придерживается совсем иного мнения.

Прокурор извлек из папки какой-то документ.

– Эксперты дают совсем другие цифры, – продолжал он. – Кроме того, они считают, что ваш посредник присвоил пятьсот тысяч долларов.

– Смею вам напомнить, что семья Тэйтов – самый крупный держатель акций. Основной пакет акций принадлежит ей.

– А я смею вам напомнить, что от вас не требуется никаких дополнительных комментариев, выходящих за рамки нашего исследования.

Прокурор, скрестив руки на груди, смотрел Маре прямо в глаза.

– Итак, насколько я понимаю, именно Шон Тэйт был первым, кто приобрел компанию «Харлан электроникс», то есть до того, как «Т.И.И.» перекупила ее у «Даймонд индастриз».

– Да, это была его личная собственность, и он за нее заплатил компании «Даймонд индастриз».

– Один миллион долларов?

– Да. И «Даймонд индастриз» на этой сделке получила двести тысяч чистой прибыли.

– Ну не столь уж великая прибыль, но они были рады, они были очень благодарны за то, что получили хоть какую-нибудь прибыль, особенно когда их бухгалтеры выяснили, что Шон Тэйт фальсифицировал документы о продаже.

– Возражение! – Боб Хантер вскочил на ноги. – Обвинитель делает только допущения, но не представляет документально подтвержденных фактов!

– Возражение принимается, – объявил судья. – Вычеркните замечания обвинения из протокола – начиная со слов «не столь уж великая прибыль»…

Прокурор кивнул и снова повернулся к Маре:

– Прежде вы заявили, что «Харлан электроникс» являлась личной собственностью мистера Тэйта?

Почувствовав в вопросе подвох, Мара насторожилась.

– Ну… да… – кивнула она. – Так сказал мне мистер Тэйт.

– Мне крайне неприятно выражать сомнение в вашей осведомленности, мисс Тэйт, но должен заметить, что мистер Тэйт владел только двумя тысячами акций «Харлан электроникс». Большая же их часть, а именно двадцать тысяч, принадлежала другому держателю. Итак, на первое января этого года двадцать тысяч акций «Харлан электроникс» принадлежали, как показывают документы, изученные Комиссией по безопасности предпринимательства, некоему Вито Москони, шурину мистера Шона Тэйта… Можете сесть, мисс Тэйт. Пока у меня к вам больше нет вопросов.

Последнее заявление прокурора вызвало шум в зале суда. Оказывается, Барбара Тэйт, жена Шона, была дочерью и сестрой двух известных главарей мафии – Бруно Москони и Вито Москони.

Мара была в ужасе: ведь теперь родственные связи Тэйтов с мафиозным кланом Москони стали достоянием гласности. Что же до прокурора, то размахивать этим документом на суде точно знаменем – неслыханная наглость с его стороны.

– Мисс Тэйт, – обратился к Маре судья, – вы можете сесть на свое место.

Она потупилась, отвернулась; глаза ее, обычно живые и яркие, сейчас, казалось, остекленели, выцвели, утратили цвет и яркость.

– Да… Мне очень жаль.

Она покачнулась, возвращаясь к своему месту за столом ответчика, и Боб Хантер поднялся, чтобы поддержать ее.

– Мара, вам плохо?

Она покачала головой:

– Со мной все в порядке.

Прежде чем опуститься на стул, она сверкнула глазами в сторону Шона и прошипела:

– Ничтожный сукин сын, ты получишь по заслугам! Скоро твои мерзкие тесть и шурин полюбуются на свои имена на первых полосах газет – и все по твоей милости. В этом случае тебе бы безопаснее находиться в тюрьме!

Шон плюхнулся на свой стул. Он казался совершенно раздавленным, до смерти напуганным. Когда же Харви Сэйера вызвали к свидетельскому месту, Шон вздрогнул.

Показания Сэйера были таковы, что не оставалось ни малейших сомнений: ответчикам уготована печальная участь. Обвинитель был к Харви беспощаден.

– Мистер Сэйер, в апреле сего года «Коппертон куквэйр» выплатила юридической фирме «Блендингс и Олсон» девяносто тысяч долларов. За что была выплачена эта сумма?

– Естественно, за юридические услуги.

– За юридические услуги? – В голосе обвинителя звенели саркастические нотки. – Правда заключается, мистер Сэйер, в том, что «Блендингс и Олсон» не оказывала вам никаких юридических услуг в апреле этого года. Собственно говоря, до настоящего времени эта фирма вообще не оказывала «Коппертон» никаких услуг.

Воротник Сэйера взмок от пота. Он вцепился руками в край стола с такой силой, словно боялся, что вот-вот лишится чувств.

– Эта выплата была сделана… заранее, авансом, – пробормотал он.

– Авансом? Ну-ну, мистер Сэйер. В тот самый день, когда чек от «Коппертон» был обналичен, Джон Блендингс доставил вам и мистеру Шону Тэйту два чека, на двадцать пять тысяч каждый. Это верно?

Сэйер был уже не в силах владеть собой – руки его заметно дрожали. Судья подался вперед и спросил:

– Вы больны, мистер Сэйер?

Тот покачал головой:

– Нет, все в порядке, ваша честь.

– В таком случае будьте любезны ответить на вопрос.

Сэйер облизнул пересохшие губы.

– Эта операция не имеет ничего общего с авансом, который мы выплатили Блендингсу и Олсону. Джон Блендингс возвратил свой личный долг мистеру Тэйту.

– Понимаю… Мисс Мара Тэйт, кажется, имела отношение к этому долгу, к деньгам, одолженным Джону Блендингсу?

– Насколько мне известно, нет.

Прокурор пристально посмотрел на Мару. Затем снова обратился к Сэйеру:

– В таком случае как вы можете отчитаться в получении чека, подписанного Джоном Блендингсом? Этот чек был в тот же день доставлен в офис Мары Тэйт.

Сэйер казался совершенно деморализованным. Он посмотрел на Шона Тэйта, взглядом моля его о помощи. Но компаньон, совершенно уничтоженный, уже ничем не мог ему помочь.

– Я… я… я тоже был связан с этим делом. Но лучше вам спросить мисс Тэйт.

– Я и намереваюсь это сделать. Еще один вопрос, мистер Сэйер. Я хотел бы узнать, не следует ли юридическую фирму «Блендингс и Олсон» называть «Сэйер, Блендингс и Олсон»? Ведь правда, сэр, состоит в том, что вы являлись тайным партнером Джона Блендингса и Эндрю Олсона.

Сэйер раскрыл рот, но не издал ни звука.

– Мистер Сэйер, я должен вам напомнить: вы находитесь под присягой. Пожалуйста, ответьте на мой вопрос.

Сэйер уперся локтями в перила и закрыл ладонями лицо.

– Да, – выдохнул он.

– На этом все, мистер Сэйер.

Хантер проводил Мару к свидетельскому месту. Хотя она казалась спокойной и собранной, ничто из сказанного ею не могло уже изменить впечатление, которое обвинителю удалось создать во время показаний Сэйера. Все ее объяснения, касавшиеся юридической фирмы «Блендингс и Олсон», а также компании «Харлан электроникс», вызывали на лицах судьи и обвинителя лишь скептические усмешки – они явно ей не верили.

Когда судебное заседание закончилось, Мара призналась Хантеру:

– Боб, на месте судьи я бы тоже не поверила ни единому нашему слову. У них создалось впечатление, что рука руку моет, что все мы – славная компания мошенников.

– Давай не будем спешить с выводами! – урезонивал Мару Хантер. – Я считаю, что твоя речь произвела благоприятное впечатление.

Судья Квентин Баскомб все же пошел навстречу руководству «Т.И.И.» и на время отложил заседание. Таким образом, было отложено и его решение о передаче компании под надзор представителя Комиссии по безопасности, отложено до тех пор, пока федеральное жюри не произведет тщательное расследование деятельности руководства компании.

В тот день, когда Харви Сэйер получил повестку с требованием явиться в суд в качестве свидетеля, чтобы ответить на вопросы федерального жюри, он выстрелил себе в голову и умер в операционной, когда его пытались спасти.

К величайшему огорчению Фидлера, Мара перестала посещать его сеансы.

– Только временно, Макс, дорогой, до тех пор, пока мы не покончим с этим ужасным процессом, – говорила она.

Он взял ее за руку.

– Мара, именно сейчас вы больше всего нуждаетесь в помощи и лечении. Только посмотрите на себя. Вы губите свое здоровье. Сколько теперь курите? Две, три пачки в день?

– Четыре.

Он постучал себя пальцем по лбу.

– О Господи! И пьете, должно быть, не меньше пяти порций скотча в день.

– Уж не меньше!

Мара встала, давая понять, что разговор окончен.

– Простите, Макс, но я собираюсь поступать по-своему. Обещаю только, что вернусь к вам.

Мара предстала перед жюри присяжных в одиночестве – ей было запрещено пользоваться помощью советников. Подобное одиночество всегда тревожит, всегда тягостно, даже если ответчик не чувствует за собой вины. За много дней до этого испытания Мара только и думала о предстоящем.

– Этот так называемый аванс, который «Коппертон куквэйр» выплатила фирме «Блендингс и Олсон», – разве принято выплачивать столь значительные суммы заранее, за еще не оказанные услуги? – спросил один из членов жюри.

– Нет, не принято, – ответила Мара. – Но позвольте мне объяснить вам кое-что. Да, девяносто тысяч долларов – непомерная сумма, если не учитывать все обстоятельства. Если же вспомнить, каков годовой бюджет нашей компании, то сумма эта может показаться совершенно незначительной. И я, как президент совета директоров, не могу лично контролировать все финансовые операции и выплаты. У меня целый штат ответственных исполнителей, обладающих правом одобрять или не одобрять мелкие выплаты.

– Давайте поговорим о «Коппертон куквэйр» и юридической фирме «Блендингс и Олсон»… Ведь Шон Тэйт, покойный Харви Сэйер и вы, мисс Тэйт, получили по двадцать пять тысяч долларов каждый.

Мару душила ярость.

– Но эти деньги не были взяткой, которую вы пытаетесь мне приписать! – заявила она. – Я еще раз повторяю: Блендингс и Олсон действовали как посредники, как адвокаты Шона Тэйта, и три чека по двадцать пять тысяч каждый – это просто долг, деньги, которые два года назад я одолжила мистеру Тэйту.

– Гм-м… мисс Тэйт, у вас репутация необычайно проницательной и опытной деловой женщины. И вы полагаете, мы поверим, что президент совета директоров такой компании, как «Т.И.И.», дала заем на сумму семьдесят пять тысяч долларов на неопределенный срок без всяких процентов?

– Случилось так, что Шон Тэйт – мой родственник, член семьи. Да, я не требую выплаты процентов по займу от членов семьи.

– Как великодушно с вашей стороны, мисс Тэйт. Теперь все дело представляется в несколько ином свете: родственные чувства, семейная ссуда… Я бы сказал, что в данном случае мы имеем дело с самым гармоничным музыкальным произведением – все струны настроены на любовь и доброту.

Члены жюри встретили эту ядовитую шутку приглушенными смешками.

– Мисс Тэйт, неужели вы полагаете, что человек, будучи в здравом уме и ясной памяти, проглотит все эти байки?

Большое жюри не желало принимать какие-либо объяснения Мары, и они с Шоном Тэйтом были осуждены семью голосами – пятью в лжесвидетельстве и двумя в том, что фальсифицировали годовые отчеты, предоставляемые Комиссии по безопасности предпринимательства.

В том же месяце двое держателей акций «Коппертон куквэйр» и «Т.И.И.» возбудили дело против Шона Тэйта и Мары Тэйт, якобы те намеревались использовать пять миллионов долларов наряду с другими суммами в личных целях. Федеральный судья Норман Льюис вынес решение в пользу истцов, обязав Мару и Шона Тэйт выплатить эти суммы из личных средств. Все обрушивалось по принципу домино.

Параллельно, в другом суде, судья Баскомб, до сих пор воздерживавшийся от принятия решения в деле, возбужденном комиссией против Мары и Шона Тэйт, теперь решил дело в пользу комиссии и назначил надзор за руководством «Тэйт интернэшнл индастриз».

На следующий день Мара явилась в офис Макса Фидлера без предупреждения.

– У меня весь день занят, Мара. Все расписано. Вам следовало позвонить мне заранее.

Заметив страдание в ее глазах, он смягчился:

– Вот что я вам скажу. Я отменю уже назначенное свидание за ленчем и время от полудня до двух смогу посвятить вам. В два у меня следующий пациент.

– Я ценю это, Макс.

Фидлер никогда еще не видел Мару такой измученной и бледной. Исчезла яркость красок, исчезла живость – все, что он связывал с образом Мары Тэйт. Сейчас она походила на поблекшую акварель. Обычно он делал лестные замечания по поводу ее внешнего вида, но на сей раз сумел лишь похвалить туалет Мары – блейзер с рисунком в елочку и шелковую рубашку под ним, а также узкую юбку из тончайшей шерсти.

– Вы должны сказать моей жене, кто занимается вашими туалетами. Сегодня вы выглядите просто шикарно. Впрочем, вы всегда так выглядите.

Она улыбнулась:

– Очень милая попытка утешить меня, Макс, но ведь я выгляжу ужасно, и вы прекрасно это знаете. Почитаю «Таймс», пока буду вас ждать.

– Если чего-нибудь хотите, кофе, чаю – вам стоит только сказать Нэнси.

– Спасибо, ничего.

Она прождала больше часа. Наконец появилась Нэнси и объявила:

– Доктор Фидлер сейчас вас примет, мисс Тэйт.

Мара вошла в «святилище», как она всегда мысленно называла его приемную, и устроилась в удобном, обитом кожей кресле напротив Фидлера, сидевшего за письменным столом.

– Я не собираюсь расспрашивать вас о том, как идут дела, – проговорил он. – Я читал все газеты. Все это дело против вас – гнусная стряпня.

– Нет, Макс… Видите ли, все суды едины во мнении, что имеют право указывать руководству компании, как следует поступать в том или ином случае. Я слишком долго представляла компанию вместе со своим кузеном Шоном и этим пройдохой Харви Сэйером – и вот чем все кончилось. Я проявила беспечность, высокомерие… и просто недомыслие. Не видела леса за деревьями. Принимала ошибочные решения и теперь, как послушная маленькая девочка, должна принять горькое лекарство. Боже, если бы я снова могла стать маленькой девочкой!

Это, казалось бы, вполне безобидное восклицание крайне обеспокоило Фидлера. Он попытался перевести разговор на другую тему, отвлечь собеседницу от воспоминаний о детстве.

– Но это чертовски жесткое решение – выплатить пять миллионов долларов. Мне бы пришлось изрядно поднапрячься, чтобы выложить такую сумму.

– Денежный вопрос – наименее неприятная часть всей этой унизительной процедуры. Выплата меня не разорит, к тому же и Шону предстоит заплатить свою долю. Больше ему не придется пакостить… Все дело в «Т.И.И.», Макс. У меня такое ощущение, будто меня обезглавили. В этой компании – вся моя жизнь, жизнь каждого из Тэйтов, способного хоть на что-нибудь, начиная с моего предка Дрю.

– В жизни есть нечто большее, чем деньги и работа.

– К черту деньги!

– Но и работа не главное. Если только работать, с тоски завоешь.

– Тоска – это не про меня. К тому же в моей жизни есть и радости. Возможно, их даже больше, чем в жизни любой другой женщины. Что до всей этой истории, то самое скверное – назначение судом опекуна над нашей компанией. Это – как поцелуй смерти. Ведь людям со стороны наплевать на «Т.И.И.», и они совершенно лишены воображения. Сидят тихо и стараются не раскачивать лодку, чтобы никто не мог обвинить их в неправильном руководстве. Нет, Макс, боюсь, что мне остается только одно: уйти в отставку – уйти навсегда. Возможно, я вернусь в Глэмморгэб.

Мара подмигнула ему.

– Хотите стать моим постоянным мозгоправом и жить у меня в доме, а, Макс?

– Я должен это обдумать… Может, вы хотите сегодня поговорить о чем-нибудь еще, о чем-нибудь особенном?

Она прикрыла глаза и откинулась на спинку кресла.

– Вы знаете, что меня по-настоящему ранит? Шон. Я знаю, что он за человек – лгун, обманщик, мошенник, пройдоха, но при всем этом он, как и я, Тэйт. Позор, что я допустила все то, что случилось с Шоном. Я помню его совсем еще молодым человеком, он тогда учился в колледже – он и другой мой кузен, Брайан Тэйт-младший.

– Сенатор от штата Аризона?

– Да. Ирония судьбы в том, что все в семье считали: именно Шон сделает карьеру, прославится… Он был очень способным, получил диплом «магна кум лауда». Никто даже представить не мог, что его карьера закончится таким позором. А вам известно, что некоторые его финансовые операции в «Т.И.И.» были просто блестящими? Отчасти даже деятельность в «Коппертон куквэйр». Шон сумел восстановить эту компанию, сумел поставить ее на ноги. Свидетельство тому – отчеты и бухгалтерские книги. Ну не идиот ли?! Крадет крохи, когда мог бы честным путем заработать гораздо больше, затратив меньше усилий, – и без всяких неприятных последствий для себя. Почему, Макс… почему?

– Паршивая овца есть почти в каждой семье. Таков закон природы. Это неизбежно.

Мара нахмурилась.

– Паршивая овца… Черт возьми! Но ведь Шон не один! Мой прадед Дрю Тэйт говаривал: «Изобилие денег ухудшает породу и приводит к вырождению».

– Можно выразить эту мысль немного иначе: власть развращает, а абсолютная власть развращает абсолютно.

– Лорд Эктон… Только у него сказано: «Власть имеет тенденцию развращать». Да, деньги и власть – они часто бывают взаимозаменяемыми… Думаю, Тэйты сыграли свою роль и им пора на покой. Мы с Шоном сыграли отбой и отступаем. А остальные представители нашего племени рассеяны по всему свету. Большей частью они неудачники. Например, кузен Ларри, потомок тети Саманты, дочери Джилберта Тэйта. Он посредственный голливудский продюсер.

Мара помолчала, улыбнулась:

– Ларри – настоящий бастард, в полном смысле этого слова. Саманта прижила его от какого-то бездельника по имени Флойд Чаннинг… Потом еще Престон, брат-близнец Саманты, который погиб во время Первой мировой войны. Престон – отец Шона. Брайан и Брайан-младший, сенатор, – это все отпрыски Аллана Тэйта. И конечно, Дорис, сестра Брайана-младшего. Она вышла замуж за нефтепромышленника из Техаса и родила двоих детей. Теперь они уже подростки. Мы редко видим семью Ли Бэрона.

Джейн, Джин и Карл живут в Европе, – продолжала Мара. – Карл женился на наследнице греческого магната-судовладельца. Шерли Уилсон, средняя дочь Эмлина Тэйта, – их мать. Ее сестра Грейс замужем за миссионером-мормоном. Они живут в Солт-Лейк-Сити, и у них куча детей, которых я никогда не видела. Слокумы не очень-то жалуют зловредных Тэйтов. А Уильям – единственный сын Эмлина.

– Вы говорите о знаменитом генерале Баззе, Гремящем Тэйте?

– Да, это он и есть, дядя Базз. Дядюшка показал себя настоящим героем в обеих мировых войнах и вышел в отставку в чине генерал-майора. Получил медаль Славы и кучу других наград.

– Ваше генеалогическое древо просто увешано яркими личностями.

– Нет, Тэйты измельчали, стали мягкотелыми. Исключение составляем мы с Брайаном-младшим.

Слушая рассказ Мары о своей семье, Фидлер забавлялся игрушкой – подарком одной из пациенток. Игрушка, стоявшая на его письменном столе, представляла собой восемь стальных шариков, которые были нанизаны на тонкую проволоку, прикрепленную к хромированному стержню, и свободно раскачивались над подставкой. Игрушка называлась «вечный двигатель» – таковым она, конечно, не являлась, однако обладала некоторыми особыми свойствами. Если ей давали верный импульс, движение могло продолжаться очень долго. Следовало раскачать верхний шарик, а потом отпустить его, чтобы он опустился вниз и ударил по следующему. Следующий шар, в свою очередь, сообщал свою энергию другому, и так продолжалось до самого последнего шарика, по нему ударял его сосед, заставляя подняться высоко вверх, почти туда же, где прежде находился первый шар, которому давался импульс. Цикл продолжался до тех пор, пока не иссякала исходная энергия. Это было завораживающее зрелище, оказывавшее почти гипнотическое воздействие.

Рассказывая, Мара невольно следила за шариками, находившимися в постоянном движении; эта игрушка, казалось, убаюкивала ее – голос Мары звучал все тише, становился монотонным.

– Вам очень хочется спать, – сказал Фидлер, и его слова прозвучали как приказ.

– Да, я вдруг ужасно устала…

– Вот и хорошо. Расслабьтесь. Словно вы свободно парите в воздухе. Представьте, что вы – воздушный шар, огромный шар, вы поднимаетесь со своего кресла и медленно плывете вверх, к потолку…

– Как приятно быть воздушным шаром, как приятно парить в потоках теплого воздуха! – пробормотала Мара.

– Представьте, что вы во Флориде, – улыбнулся Фидлер. – Да… до меня дошли слухи, что сенатор Тэйт надеется когда-нибудь стать президентом.

– Весьма вероятно. Он протеже Кеннеди, а после инаугурации Джека, вероятно, получит один из министерских портфелей.

– А теперь, Мара, – продолжал Фидлер с умиротворяющими нотками в голосе, – теперь вы освободились от своей телесной оболочки. Вверх, вверх, вверх – вы поднимаетесь вверх и улетаете. Закройте глаза и отдайтесь полету.

Мара подчинилась, и на ее лице появилось светлое, почти ангельское выражение – исчезли решительность, непреклонность и жесткость, столь характерные для нее в последнее время. «Вечный двигатель» постепенно терял энергию – клик-клик-клик-клак-клак-клак… Наконец шарики остановились, чуть подрагивая.

Голова Мары качнулась вперед, и Фидлер невольно улыбнулся. Он был доволен – ему удалось ввести пациентку в состояние транса без пентотала. Теперь оставалось лишь закрепить это состояние.

Фидлер встал, обошел письменный стол и наклонился над Марой. Откинув спинку раскладного кресла, он уложил Мару на спину. Затем включил магнитофон, стоявший на письменном столе, и сел на табурет рядом с Марой. Взяв ее за руку, он поглаживал ее длинные изящные пальцы и говорил:

– Вы только что вылетели из окна, Мара. Вы парите в ярко-синем небе и поднимаетесь все выше. Видите эти пушистые облака?

– О да! – воскликнула она в восторге. – Они такие красивые!

Он заговорил тихо и монотонно, стараясь вознести ее в такие выси, откуда мир внизу мог показаться совершенно незначительным, – таким видится с космических высот сине-зеленый земной шарик.

– Теперь вы переместились в другое измерение, Мара, в иной мир, в иное время… и сами вы теперь стали другой.

За окном мелодично зазвенели колокольчики.

– До Рождества осталось меньше недели, Мара.

– Я люблю Рождество даже больше, чем свой день рождения.

– Расскажите мне о самом счастливом вашем Рождестве.

 

Глава 5

Мара Тэйт Вторая влюбилась в Сэмюэля Роджерса-младшего с первого взгляда. Ее отец Гордон Юинг, президент «Тэйт интернэшнл индастриз», познакомился с Сэмюэлем Роджерсом-старшим во время путешествия по Европе. У семьи Роджерсов были значительные интересы и существенные вложения в производство сахара из сахарного тростника на Кубе и на Гавайских островах. И они понесли серьезные убытки после кубинской революции 1895 года.

Два года спустя Роджерсы, жившие в Англии, предприняли путешествие, чтобы провести Рождество в Сан-Франциско со своей дочерью и зятем, возглавлявшим компанию, занимавшуюся очисткой сахара.

В Тусоне они сошли с поезда компании «Сазерн Пасифик» и на дилижансе добрались до Бисби, где решили провести несколько дней с Юингами.

Часы только что пробили полдень, и Мара с кузиной Самантой расположились в будуаре – они расположились на медвежьей шкуре у пылающего камина. День был холодный и ветреный – за окном пронзительно свистел северный ветер, поскрипывали стропила и карнизы.

Мара подтянула колени к груди и обхватила ноги руками.

– Люблю такие дни… Сейчас здесь так… так уютно. Сейчас мне по-настоящему хорошо.

Саманта улыбнулась и сразу стала похожа на кошку. Особенно выразительными казались ее раскосые зеленые глаза, более светлые, чем у Мары.

– Было бы гораздо уютнее, если бы к нам прижимались симпатичные мальчики.

– О, Сэмми! – засмеялась Мара. – Неужели ты только о мальчиках и думаешь?

Саманта, растянувшаяся на медвежьей шкуре, протянула руку и погладила кузину по бедру.

Мара вздрогнула и отстранила ее руку.

– Что ты делаешь?

Саманта хмыкнула:

– Представь, что это тебя погладил твой одноклассник, красавчик Джонни Старр. Да ты бы лишилась чувств!

Мара вспыхнула. Щеки ее пылали.

– Я бы дала ему пощечину – вот и все.

– Возможно. Но думала бы ты совсем другое: сделай это, пожалуйста, снова…

– О, Саманта, перестань дурачиться!

– А мне нравится дурачиться. Но почему ты так покраснела?

– Потому что ты говоришь недопустимые вещи – гадости! Послушала бы тебя твоя мать!

– Ха! – фыркнула Саманта. – Моя дорогая мамочка плевать на меня хотела. Поэтому при всяком удобном случае она отправляет меня куда угодно – в школу или к родственникам. «Саманта, дорогая, почему бы тебе не навестить дядю Гордона, тетю Мару и твоих дедушку с бабушкой? Почему бы не провести с ними Рождество? Вы с кузиной Марой так хорошо ладите, а в Нью-Йорке сейчас тебе совершенно нечего делать», – проговорила Саманта, удивительно точно имитируя интонации и мимику своей матери Джейн Минтон Тэйт.

– Но ведь мы действительно отлично ладим, Сэмми, – сказала Мара. – И ты знаешь, я очень рада, что ты проводишь с нами каникулы. Это чистейшая правда. Мы все очень рады, поверь мне.

Саманта подняла голову – в глазах ее блестели слезы.

– Спасибо, кузина. Ты для меня самый близкий человек. Я очень тебя люблю, больше всех.

Кузины молча обнялись и поцеловались.

Мара отчаянно сочувствовала Саманте. Ее мать провела в Южной Америке три года со своим мужем Джилбертом Тэйтом, потом вместе с детьми вернулась к своим родителям в Нью-Йорк – якобы провести летний отпуск. Но к мужу она больше не вернулась; супруги прожили порознь десять лет и, похоже, собирались разводиться.

– Эти люди, ваши гости из Европы, какие они? – неожиданно спросила Саманта.

– Не знаю. Они решили навестить свою дочь – она живет в Сан-Франциско и недавно родила ребенка. У них есть еще сын, Сэмюэл-младший.

Саманта насторожилась:

– Он тоже Сэмми? Как мило… Сколько ему лет?

– Двадцать. Слишком стар для тебя, моя девочка.

– Почему же? Я думаю, мужчина должен быть старше женщины. И должен иметь опыт, чтобы постепенно приучить ее к радостям любви.

Мара с улыбкой ударила кузину по плечу.

– Опять ты за свое! Ты-то что знаешь об этих вещах?

Саманта приподнялась и села, скрестив ноги по-индейски. Теперь в ее улыбке появилось что-то лукавое, лисье.

– Ты бы удивилась, моя дорогая. Ты бы поверила мне, если бы я сказала, что в прошлом семестре действительно занималась этим с одним мальчиком из подготовительной школы?

Мара была шокирована.

– Ни за что бы не поверила, – заявила она.

– Ну и не верь, но так и было. Давай я расскажу тебе об этом во всех деталях, тогда ты мне поверишь.

Саманта рассказывала, и глаза Мары все больше округлялись, а рот раскрывался все шире. Щеки ее залились румянцем, сердце гулко билось в груди. Мара беспокойно ерзала на медвежьей шкуре, пока Саманта не завершила свой рассказ.

– Для первого раза все получилось очень удачно, хотя и не совсем так, как следовало бы. – Саманта прижала ладонь к губам и захихикала. – Он будто обезумел, бедняга, не мог дольше ждать, а я по своей дурости вообразила, что он помочился мне на живот.

Мара скорчила гримаску.

– Все это звучит как-то… гадко.

Стук в дверь заставил девушек вздрогнуть и вскочить на ноги.

– Войдите! – крикнула Мара.

Дверь отворилась, и на пороге появилась горничная Мэгги.

– Мисс Мара и мисс Саманта, хозяйка говорит, что вы обе должны спуститься и познакомиться с гостями. Они недавно прибыли.

– Он красивый, Мэгги? – спросила Саманта.

– Кто? – не поняла девушка. Потом сообразила, о ком речь. – Вы имеете в виду молодого джентльмена? Да, он очень привлекательный. Высокий, стройный, может быть, слишком худой. Волосы у него вьющиеся и черные, а глаза карие, правда, нос великоват. По правде говоря, он чем-то похож на президента Линкольна в молодости. Я видела его портреты. Только этот красивее.

– Я готова к бою, кузина! – воскликнула Саманта, подбегая к зеркалу. – Нет, пожалуй, надо надеть другое платье. В этом я выгляжу слишком молодо. А ты что наденешь, Мара?

– Конечно, штаны для верховой езды. Я вовсе не собираюсь менять свои привычки и отказываться от обычных развлечений только из-за того, что нас посетил какой-то незнакомый юноша.

– Прекрасно. В таком случае мне нечего опасаться соперничества. Думаю, я надену платье домашней вязки, до талии оно как английская блузка. Ты ведь знаешь какое? У него пышные рукава с буфами, манжеты и корсаж на пуговицах.

– А… коричневое с бежевым? Это просто шикарное платье. Ты наденешь под него кринолин?

– Нет, не стоит. У него пояс очень широкий и стягивает талию, поэтому юбка внизу кажется намного шире, чем на самом деле. У тебя есть плюшевый медвежонок, чтобы подложить под нижнюю юбку вместо подушечки, – тогда сзади платье будет выглядеть просто потрясающе.

– Нет, ты действительно рехнулась! – рассмеялась Мара. – Он ведь не будет заглядывать тебе под юбку!

Кошачьи глаза Саманты лукаво блеснули.

– Разумная девушка всегда должна быть готова к неожиданностям.

Мара со смехом обняла кузину за талию.

– Право же, ты приоткрываешь для меня завесу над тайнами жизни, Сэмми. Я бы хотела, чтобы ты навсегда осталась с нами.

Десять минут спустя Мара спускалась по широкой лестнице. На ней были брюки, сапоги для верховой езды и шерстяная рубашка. Свои длинные черные волосы она заплела в косы и заколола на темени.

Мара направилась прямо в гостиную, где ее родители и гости потягивали херес и ели сандвичи, приготовленные к чаю. Мать посмотрела на дочь неодобрительно.

– Мара, ты ведь не собираешься сегодня кататься верхом? У нас в доме гости…

– Мама, я всего лишь на часок, обещаю.

Гордон Юинг представил Роджерсов.

– Моя дочь Мара, тезка своей матери… Мара, это миссис и мистер Роджерсы и их сын, Сэмюэл-младший.

– Здравствуйте!

Мара сделала довольно неуклюжий реверанс. Сначала она не разглядела Роджерса-младшего, потому что он стоял у окна, любуясь Большим каньоном. Когда же он повернулся к ней, по ее спине пробежали мурашки.

Сэмюэл был великолепен! Он разительно отличался от молодых людей из высшего света Аризоны – те подражали франтам с востока, миловидным и фатоватым мальчикам с гладко зачесанными волосами, тонкими усиками, будто нарисованными карандашом, и наманикюренными ногтями. Сэм же был чисто выбрит, с черными вьющимися волосами, как и описала его Мэгги, и с профилем, будто вытесанным из аризонского гранита. Между его передними резцами она заметила щербинку.

– Привет, Мара, – сказал он голосом, столь звучным, словно он исходил из органной трубы.

– При-вет, – пролепетала девушка, чувствуя, что щеки ее заливаются румянцем.

– Положительно, она очаровательна, миссис Юинг, – сказала миссис Роджерс.

– Как и ее прекрасная мать, – вставил старший Роджерс. – Ты должен ею гордиться, Гордон.

– Так и есть, хотя вы еще не видели ее в парадном оперении. Мара, детка, ты сейчас похожа на конюха. – Гордон одной рукой обнял за талию дочь, другой – жену. – Ее дедушка называет внучку и дочь горошинами из одного стручка. Разумеется, так было до того, как моя дорогая жена немного располнела. – Он улыбнулся.

– Гордон Юинг, – проговорила старшая Мара с притворным негодованием, – можно подумать, ты жалуешься гостю на мой излишний вес! Посмотри на собственное пузо.

Она хлопнула мужа по животу тыльной стороной ладони.

Все рассмеялись, а хозяин с хозяйкой крепко обнялись. Супруги казались гораздо моложе своих лет. Возможно, они прибавили немного в весе, но по-прежнему выглядели стройными и подтянутыми.

– Ну, если ты уж решила покататься верхом, то поспеши, – сказал Гордон, – ужин сегодня на полчаса раньше.

Мара, казалось, колебалась, утратив былую решительность.

Стоя у окна, она смотрела на равнину, расстилавшуюся перед домом. По-прежнему дул пронизывающий ветер, и было очень холодно, даже для декабря. Мара отвернулась от окна и в некотором смущении пробормотала:

– Сегодня меня что-то не тянет на верховую прогулку. День для этого не особенно подходящий.

Темные глаза матери блеснули – женская интуиция подсказала ей причину, по которой дочь так легко отказалась от привычного развлечения. Она посмотрела на Роджерса-младшего.

– Может быть, завтра Сэму захочется составить тебе компанию. Ты покажешь ему красоты нашей природы.

Сэм, казалось, воодушевился:

– О! Это было бы чудесно!

Мара извинилась, сказав, что ей надо подняться наверх, чтобы переодеться к ужину.

Она снова присела в реверансе и вышла из комнаты. И тотчас же увидела на лестнице Саманту – та стояла, закрыв лицо ладонями, пытаясь подавить приступ хохота. Мара нахмурилась.

– Опять подслушиваешь, да?

– Я только одним глазком заглянула в гостиную. – Саманта со вздохом скрестила руки на груди. – Право же, он просто мечта. А как тебе нравится его английский выговор?

– С выговором все в порядке. – Мара пожала плечами и ринулась вверх по лестнице. Саманта не отставала от нее.

– Все в порядке? О нет, моя дорогая кузина, меня не обманешь. Ты уже увлечена им, и это скрыть невозможно – у тебя на лице все написано.

Мара остановилась и в испуге уставилась на кузину.

– Неужели? Правда, это заметно? Перестань дразнить меня, Сэмми.

– О, не беспокойся, он-то этого не заметил. Мужчины такие наивные существа… Но готова пари держать: твоя мать все поняла. Его мать, вероятно, тоже.

Девушки поднялись в комнату Мары и занялись приготовлениями к великому выходу к ужину.

Сэмюэл же тем временем находился в холле, где Гордон показывал гостям огромную хрустальную люстру, висевшую под высоченным потолком.

– Она приплыла из Копенгагена, а потом путешествовала через всю страну, – говорил Гордон отцу и сыну Роджерсам.

Внезапно мужчины умолкли – по лестнице спускались две прекрасные юные девушки, спускались медленно, со смиренным видом. Длинные юбки прелестных созданий полностью скрывали их ножки – казалось, они плывут над ступенями лестницы.

На Саманте было вязаное платье с верхом, скроенным на манер английской блузки. Волосы, обычно свободно спадавшие ей на спину, теперь были аккуратно уложены и прикрыты сеткой, украшенной полудрагоценными камнями.

Мара же надела платье из тончайшей хлопчатобумажной ткани «пима» с узором из цветов в староанглийском стиле и округлым воротом, с пышными рукавами и двухъярусной юбкой, перехваченной в талии широким поясом. Волосы она собрала в высокую греческую прическу, которую юный Сэм назвал произведением искусства. Прическа удерживалась множеством изящных гребней и шпилек. Хотя Мара была старше кузины всего на год, сейчас она казалась гораздо старше Саманты, впрочем, так всегда бывало, когда Мара наряжалась для какого-нибудь торжественного события. Сэм-младший обращался с Марой точно со взрослой женщиной, а с Самантой, к ее великой досаде и огорчению, – как с ребенком.

– Он даже погладил меня по волосам, как ребенка! – жаловалась потом Саманта.

В тот вечер за столом говорили в основном о политике и бизнесе.

– В Нью-Йорке мы встретили вашего друга, Гордон, Уильяма Эндрю Кларка, – сказал Сэмюэл Роджерс.

Гордон улыбнулся:

– Энди Кларка, старого конокрада? Он владелец рудника «Юнайтед Верде» в Джероме. Знаете, как он им завладел? Компания «Фелпс—Додж» поручила своему агенту доктору Джеймсу Дугласу приобрести для них эту собственность Юджина Джерома. Джим, будучи скуповатым шотландцем, предложил тридцать тысяч долларов. Джером ответил, что продаст рудник минимум за триста тысяч. Когда Дуглас рассказал своим хозяевам, что произошло, они тотчас же отдали ему распоряжение купить шахту за триста тысяч, потому что на самом деле она стоила гораздо больше. Но Дуглас опоздал – Энди Кларк из Бютта в штате Монтана опередил его всего на несколько часов. Он большой ловкач, этот Энди. Говорят, что в Джероме, названном так в честь прежнего владельца рудника, он все еще хранит копию контракта, вернее, левую ее страницу, а правую держит в Нью-Йорке.

– Значит, его левая рука не знает, что творит правая, – усмехнулся Роджерс.

– Энди своего не упустит. Знаете, уже в течение нескольких лет заходит речь о том, чтобы все шахты Аризоны и Монтаны платили налог в виде золотых слитков. В таких случаях Кларк посылает своего интенданта в банк Джерома, и тот снимает со счета кругленькую сумму. А Энди подергивает себя за рыжую бороду и подмигивает. Он говорит: «Надо съездить в Финикс и купить там несколько мулов и ослов». Немного времени спустя Энди возвращается без денег и без животных. И по какому-то странному совпадению о налоге на время забывают. Есть расхожая шутка о существовании «ослиного законодательства». Энди похваляется, что подобное законодательство – лучшее из всего, что можно купить за деньги.

Мужчины громко расхохотались, хотя оба подумали о том, что во всей этой истории нет ничего смешного.

– Такие беспринципные люди, как Кларк, всегда выходят сухими из воды. Даже убийство им сойдет с рук, – с явным осуждением проговорила жена Гордона. – Все смеются, зная об этом мошенничестве. И он становится народным героем.

– Его время еще придет, – заверил супругу Гордон. – Скоро федеральное правительство захомутает и Энди, и всех, подобных ему.

– Это действительно возможно? – спросил Роджерс.

– Через пять, максимум через десять лет это непременно случится. Кстати, к вопросу о федеральном правительстве. Что делает федеральное правительство в Вашингтоне, чтобы защитить американские инвестиции на Кубе?

– Военная лихорадка нарастает с каждым днем. Особенно обострилась ситуация после оскорбительных замечаний испанского министра о президенте Маккинли. Помяните мое слово, кризис может иметь более неприятные последствия для Соединенных Штатов, чем для Англии. Этот канал, который вы собираетесь проложить через перешеек, имеет стратегическое значение. Заинтересованность Кубы в этом вопросе не вызывает сомнений.

– Да, кубинское правительство может стать серьезной угрозой для строительства канала в случае войны, – сказал Гордон. – Казалось бы, Соединенные Штаты должны сделать все возможное и невозможное, чтобы отвести такую угрозу.

– Война с Испанией? – спросила жена Гордона.

– Боюсь, что это возможно.

Мара содрогнулась.

– Как я рада, что у меня нет сына. Если бы он пошел в отца, то первый записался бы добровольцем.

– Если Соединенные Штаты объявят войну Испании, я непременно пойду и запишусь добровольцем, – объявил юный Сэм.

– Не болтай глупости, – сказала его мать. – Ты британский подданный.

– Верно, но инвестиции отца на Кубе окажутся под угрозой.

– Клянусь Юпитером, ты прав, сынок, – поддержал Сэма отец. Он похлопал сына по плечу. – Когда начнется заварушка, я и сам пойду воевать, если только меня признают годным.

– И этот туда же, – усмехнулась миссис Роджерс.

После ужина дамы удалились в гостиную, где горничная подала им кофе и ликеры. Мужчины же, расположившись в кабинете Гордона, принялись за бренди и сигары. Однако юный Сэм предпочел остаться в обществе дам, хотя его отец хмурился и выказывал свое неодобрение.

Покончив с кофе, Сэм встал и подошел к картине, на которой был изображен Большой каньон.

– Она вас зачаровывает, верно? – спросила его Мара.

– Это одно из чудес света, – ответил юноша. – Недавно я прочел книгу о Большом каньоне, дневники человека по имени Джон Уэсли Пауэлл.

– Да, он первый прошел весь каньон от начала до конца.

Глаза Сэма заблестели.

– Вот это путешествие! Знаете, меня считают одним из лучших яхтсменов в Англии. На первом же курсе в Оксфорде я получил главный приз по гребле в одиночку.

– Почему бы вам не вернуться сюда летом и не пройти на лодке по всему Большому каньону?

– Да, верно, – вмешалась Саманта, ткнув Мару локтем в бок. – Моя дорогая кузина будет в восторге, если вы навестите ее летом. – Выдержав паузу, Саманта добавила: – Конечно, вы сможете увидеть и Большой каньон.

– Ловлю вас на слове, – с улыбкой отозвался молодой человек.

– А я буду вашим лоцманом, – пообещала Мара.

Саманта хихикнула:

– Вы только послушайте эту глупышку!

– В этом нет ничего глупого. Вы согласны, Сэм?

Он смутился, пробормотал:

– Ну… пожалуй, я не думаю, что ходить на лодке по Большому каньону – женское развлечение.

Мара топнула ножкой:

– Да будет вам всем известно, что миссис Эдвард Эйрс путешествовала по Большому каньону почти двадцать лет назад! Я ничем не хуже вас, Сэм Роджерс, запомните это! Я могу делать все, что может мужчина. Если начнется война с Кубой, возможно, я тоже отправлюсь сражаться!

– Не сердитесь на меня, – принялся успокаивать девушку Сэм. – Я вовсе не думаю, что вы не смогли бы проплыть по Большому каньону.

– А я не сержусь! – ответила Мара с вызовом.

– Сердитесь, и я вижу это по вашим глазам. Золотые искры в них начинают сверкать, как пузырьки в газированной воде.

Мара вспыхнула:

– Вам не нравятся мои глаза?

– Напротив, у вас очень красивые глаза, и я счел бы за честь сопровождать вас в путешествии по Большому каньону.

Когда девушки легли спать, Саманта принялась поддразнивать кузину.

– «Напротив, у вас очень красивые глаза», – повторила она слова Сэма Роджерса, стараясь воспроизвести его английский выговор.

– О, замолчи же! Пора спать.

– Готова биться об заклад, что сегодня ночью ты увидишь во сне Сэма Роджерса, – с лукавой улыбкой продолжала Саманта. – Тебе приснится ваше путешествие на лодке по Большому каньону – только ты и Сэм, вы вдвоем. – Она захихикала. – Нет, пожалуй, ты увидишь кое-что получше – себя и Сэма в постели.

Мара мысленно порадовалась темноте, потому что почувствовала, что краснеет.

– Замолчи, Саманта Тэйт! Замолчи немедленно!

– И все-таки ты бы не возражала, если бы Сэм оказался с тобой в одной постели, кузиночка.

– Да прекрати же! Если ты скажешь еще хоть слово, я заткну уши.

– Доброй ночи, кузина Мара. Помни, я желаю тебе сладких сновидений.

– А я надеюсь, что тебе приснится кошмарный сон.

Наконец девушки умолкли, и Мара почувствовала, как ее сковывает сладостное оцепенение, предшествующее сну; она не спала, но уже находилась на пороге мира сновидений.

«И все-таки ты бы не возражала, если бы Сэм оказался с тобой в одной постели, кузиночка», – звучали у нее в ушах слова Саманты.

Те семь дней, которые Роджерсы провели в доме Юингов перед тем, как отправиться в Сан-Франциско, были едва ли не самыми счастливыми и памятными в жизни Мары Второй. Они с Сэмом каждое утро разъезжали верхом по округе. И даже посетили шахту «Коппер кинг» в Тумстон-Кэньон. Это было скопление всевозможных построек для обработки и измельчения руды, а также помещений, где хранилась тяжелая техника, предназначавшаяся для использования в горном деле. Там стоял такой оглушительный шум, что им приходилось кричать, чтобы услышать друг друга.

– Этот шум никогда не прекращается, он слышен круглые сутки, днем и ночью! – прокричала Мара.

Сэм скорчил гримасу и закрыл уши обеими руками.

– Я бы сошел с ума, если бы мне пришлось постоянно слышать этот грохот.

Мара рассмеялась:

– Мой дедушка говорит, что для него этот грохот лучше всякой музыки. Шум машин, штампующих медь, золото и серебро, – для него это лучше любого оркестра.

– Золото и серебро?

– Побочные продукты производства меди. В Аризоне производят также золото и серебро, хотя ведущая отрасль – производство меди.

– Я хотел бы поискать здесь золото.

– Такие поиски имеют свое название – «разведка», – пояснила Мара. – Если хотите остаться в Аризоне, вам надо усвоить язык профессионалов.

Сэм потрепал девушку по плечу.

– А вы молодец, – улыбнулся он.

– Знаете, как Тэйты нашли месторождение «Коппер кинг»? Мой отец занимался разведкой и погнался за моей матерью по ущелью. Когда она соскользнула вниз, то столкнула с места камень и обнажила породу, богатую карбонатом меди.

– Погнался за вашей матерью? Я бы сказал, что это совершенно новый способ геологической разведки. Гоняться за молодыми женщинами по ущелью… – Сэм смотрел Маре прямо в глаза. – Кстати, он добился своего? Когда погнался за вашей матерью…

Мара лукаво улыбнулась:

– Полагаю, он добился своей цели. В конце концов, разве я не живое тому свидетельство? Так что он добился, чего хотел.

Сэм запрокинул свою львиную голову и громко расхохотался:

– Услышала бы вас ваша мать!

Мара хлестнула свою лошадь и пустила ее в галоп, крикнув на прощание:

– Можете попытаться догнать меня! Вдруг случится чудо, и молния ударит второй раз в то же самое место!

Она мчалась по извилистой тропинке, направляясь к вершине самой высокой горы, откуда открывался захватывающий вид: величественные скалы, по-своему прекрасные, даже в самых гротескных своих очертаниях, – это зрелище действительно завораживало.

– Грандиозная картина, – пробормотал Сэм в благоговейном восторге, какой охватывает каждого смертного, встречающего на своем пути нечто вечное, величественное и прекрасное.

– Трудно поверить, что здесь когда-то было море, – сказала Мара. – Слой за слоем моллюски и раковины становились известняком – так и образовалась эта земля.

Погруженный в молчание, Сэм любовался пиками скал, глубокими ущельями, водопадами и бесконечными пространствами, украшенными гигантскими монументами, созданными рукой Господа.

Они уселись под деревом, вытащили из сумки провизию, которую прихватили с собой, и перекусили. Их лошади тем временем мирно паслись неподалеку.

– Жаль, что вы скоро уезжаете, – сказала Мара. – Вы еще не видели столько интересного, например, пещеры древних обитателей этих мест, Каменный лес и Замок Монтесумы, созданный самой природой на склоне утеса высотой в сто пятьдесят футов. Да… и еще Белого Голубя, бывшую испанскую миссию, столь ослепительно прекрасное здание, что при виде его хочется заплакать. Этот собор – чудо архитектуры. Монахи, надзиравшие за его строительством, заполнили здание миссии песком до самого верха и приказали рабочим воспроизвести форму собора из мокрого песка, а сверху все это полить жидким строительным раствором, должно быть, цементом. Как только он застыл, рабочим-индейцам было приказано выгрести песок. На это ушли недели, а возможно, и месяцы.

– Наверное, они были весьма добродушными малыми, эти индейцы, если соглашались на такую адскую работу.

Мара усмехнулась:

– В том-то и заключается хитрость монахов. Ночью они перемешивали песок с золотыми монетами – это делалось тайком от рабочих. Когда же наступало время удалить песок, они сообщали рабочим о монетах. Можете себе представить, с каким энтузиазмом индейцы после этого трудились.

Сэм рассмеялся:

– Снова коварство белого человека. Жаль бедных дикарей.

Прежде чем двинуться в обратный путь, он вытащил из своей седельной сумки небольшой пакетик, упакованный в красивую оберточную бумагу.

– Хочу, чтобы это осталось у вас на память обо мне. Ведь мы уезжаем завтра утром. Это не рождественский подарок, а просто вещица на память.

Мара вскрикнула в восторге:

– О, Сэм, как мило с вашей стороны! Как вы внимательны!

Она развязала ленточку и, дрожа от нетерпения, начала вскрывать пакет. Наконец вытащила подарок. Это было круглое стеклянное пресс-папье, наполненное водой, в которой, казалось, кружились снежинки; они кружились вокруг крошечных фарфоровых фигурок – юноши и девушки, державшихся за руки.

Сэм взял вещицу из рук Мары.

– Видите? Если вы перевернете шар вот так, а потом вернете в прежнее положение, то увидите, что вокруг этих влюбленных разыгралась снежная буря.

– Как любопытно! Как мило!

Мара взяла шар и долго любовалась им.

– Двое влюбленных… – пробормотала она.

Это зрелище завораживало, появилось странное ощущение: Маре казалось, что если сосредоточиться, глядя на шар, то можно вдохнуть в фигурки душу, казалось, что они, эти влюбленные, станут как бы двойниками своих владельцев.

– О, Сэм, я буду очень скучать без вас! Благодарю!

Она приподнялась, обвила руками шею юноши и поцеловала его в губы. Потом резко повернулась и направилась к своей лошади.

– Пора домой, – сказала Мара, вскочив в седло и стараясь не смотреть на своего спутника. Она пыталась скрыть навернувшиеся на глаза слезы.

 

Глава 6

Гордон Юинг спустился к завтраку и обнаружил специальный выпуск тумстонской газеты «Эпитафия», лежавшей у его тарелки.

– Доставили утренним дилижансом, – сообщила горничная.

Гордон развернул газету, и ему тотчас же бросился в глаза заголовок на первой полосе, набранный ярко-красными литерами:

ЛИНКОР «МЭН» ЗАТОПЛЕН У БЕРЕГОВ ГАВАНЫ!!!

– Негодяи! – не удержался он от восклицания.

– В чем дело, Гордон? – спросила жена, входившая в столовую.

– Испанцы потопили наш корабль в гавани Кубы. Погибли двести шестьдесят человек!

– Какой ужас!

Гордон отшвырнул в сторону газету.

– Теперь война неизбежна! – заявил он.

После двух месяцев бесплодных переговоров, в течение которых американцы находились в состоянии непрестанной военной лихорадки, подстегиваемой некоторыми безответственными газетами до предела. Поэтому конгресс и исполнительная ветвь власти были вынуждены принять срочные меры.

Президент Маккинли потребовал, чтобы испанцы убрались с Кубы. Но это был совершенно неприемлемый ультиматум, и Испания не замедлила объявить войну Соединенным Штатам.

Ни в какой другой части страны патриотизм не проявлялся так ярко, как на западе, в штатах Аризона, Нью-Мексико, Оклахома и на индейской территории. Геологоразведчики, ковбои и даже умудренные обучением в университетах представители высшего аризонского общества в срочном порядке создавали пункты, где формировались отряды добровольцев.

В начале мая к Маре пожаловала с визитом ее старая подруга Мэрион Мерфи, отошедшая от дел и теперь являвшаяся некоронованной королевой высшего общества Финикса.

– Мэрион, ты замечательно выглядишь! – воскликнула Мара, обнимая подругу.

– Ты тоже, моя птичка. Как поживаешь?

– Лучше и представить трудно.

С полчаса подруги болтали за чаем с сандвичами. Потом Мэрион сообщила о цели своего визита:

– Говорят, в армии не хватает медицинских сестер и сиделок. Я собираюсь сформировать в Аризоне добровольческий отряд для этой цели. Многие мои знакомые имеют богатый опыт по части выхаживания больных и раненых, пострадавших в схватках с индейцами и во время перестрелок в барах. Могу я рассчитывать на тебя, Мара?

– Разумеется, можешь. С чего начнем?

– У меня все еще сохранились права на аренду моих бывших «веселых домов», это в другом конце Перевала мулов. Я собираюсь привести в порядок один из них и сделать его центром вербовки и подготовки медсестер и сиделок. Завтра мне доставят кучу инструкций и двух дипломированных опытных медсестер, чтобы они помогли организовать дело.

В этот момент в комнату ворвалась юная Мара. Она была в своем обычном костюме для верховой езды, довольно грязном и пыльном.

– Тетя Мэрион! Какой приятный сюрприз!

Она бросилась к Мэрион и заключила ее в объятия.

Мэрион поцеловала девушку и похлопала ее по задику.

– О, мы уже выросли, стали почти взрослыми, верно?

Она внимательно оглядела ладную фигурку девушки, взглянула на ее груди, обтянутые свитером.

– Ты выглядишь божественно, солнышко, но пахнет от тебя… как от горного козла.

– Так уж получилось. Новый мерин сбросил меня на пастбище, и я упала на кучу навоза. Я как раз и пришла принять ванну. Но сначала расскажите о центре, который собираетесь организовать.

Мэрион рассказала о своих планах, о том, что хочет сформировать отряд медицинских сестер.

– Какая прекрасная мысль! – воскликнула девушка. – Я, конечно, тоже хочу там работать вместе с мамой.

– Боюсь, что не выйдет, дорогая, – возразила мать. – Ты еще слишком молодая для этого.

Зеленые глаза девушки сверкнули – они были полны решимости, Мара-старшая даже прочла в них вызов.

– Вовсе нет! Хотя мне всего пятнадцать, я чувствую себя вполне взрослой.

– Да ты и выглядишь старше своих лет, – кивнула Мэрион.

– Мэрион, не надо ей потакать!

Но девушке и не требовалась поддержка, ибо она, Мара Вторая, то ли к счастью своему, то ли к несчастью, унаследовала железную волю матери.

В конце концов мать сдалась и был найден компромисс.

– Ладно, ты можешь обучаться в центре вместе с нами, но о твоей отправке в места боевых действий не может быть и речи. Мы с твоим отцом ни в коем случае не допустим этого.

В тот же день за обедом Гордон сообщил новости:

– Наши парни стремятся попасть в Первый кавалерийский полк и соперничают за право служить в нем. Из ребят получатся прекрасные кавалеристы, потому что они привыкли к верховой езде и не боятся ночевать под открытым небом. «Мужественные всадники» или «Воины Тедди – гроза и ужас» – они еще не решили, как будет называться их полк. А обучаться будут в Техасе, в Сан-Антонио.

– Воины Тедди? – спросила озадаченная Мара-старшая.

– Теодора Рузвельта, нашего бывшего помощника министра обороны. Он специально отошел от дел, чтобы сформировать этот полк.

Мэрион просияла:

– Милый, славный Тедди! Я познакомилась с ним несколько лет назад, когда он приехал сюда, чтобы поохотиться на горных коз.

Гордон вопросительно посмотрел на гостью.

– Это было светское или… профессиональное знакомство?

– Гордон, что за нелепая шутка?! – осадила мужа Мара. – Да еще в присутствии дочери!

– Но, мама… – нахмурилась девушка. – Я уже вполне взрослая и знаю о жизни все. Знаю, зачем мужчины, посещающие бордели тети Мэрион, ходят туда.

– Мара, еще одно подобное высказывание – и ты отправишься в свою комнату!

Гордон и Мэрион давились смехом, прикрывая губы салфетками. Подмигнув отошедшей от дел мадам, Гордон повернулся к жене:

– В конце концов, моя дорогая, не забывай, что она твоя дочь.

– Яблочко от яблони, как говорила моя матушка, – улыбнулась Мэрион.

– Итак, возвращаясь к Тедди Рузвельту, – проговорил Гордон, – должен признать, это волевой и в то же время необыкновенно обаятельный человек – как раз то, что требуется нашим кавалерийским войскам быстрого реагирования. Он даже сумел привлечь в полк молодых людей из Лиги плюща.

В «Денвер пост» есть, например, такой заголовок: «Щеголи вполне годятся. Кудрявые милашки из высшего общества вступают в полк «Воины Тедди – гроза и ужас». А в одном из журналов я увидел такое примечание: «Нью-йоркские денди, записавшиеся в Первый кавалерийский волонтерский полк Соединенных Штатов, вынуждены оставить дома своих слуг и камердинеров». И автор статьи добавляет: «Есть опасения, что нравы и манеры наших ковбоев из Нью-Мексико изменятся в худшую сторону, после того как эти простые и бесхитростные парни пообщаются со щеголями из Нью-Йорка». Не забавно ли?

Все, кроме юной Мары, рассмеялись.

– Надеюсь, что Роджерсы вернутся в Англию до того, как война разразится по-настоящему, – сказала она.

– О!.. – воскликнула ее мать, и взгляды всех присутствующих обратились в сторону девушки.

– Просто я вспомнила, – пояснила она, – что молодой Роджерс хотел записаться добровольцем, если начнется война.

– Действительно, он сделал такое необдуманное заявление, – кивнул Гордон. – Очень эмоциональный юноша…

– Я не согласна с тобой, отец. Сэм не сказал ничего необдуманного. Он прекрасно понимал, что говорит. Если Сэм еще в Соединенных Штатах, он будет в первых рядах добровольцев.

Во время обеда Мара была необычайно молчалива. Когда же обед закончился, она извинилась и поднялась наверх, в свою спальню. Хотя вечер только наступил, девушка улеглась в постель. Однако сон не приходил – ее одолевали мысли о Сэме Роджерсе, о войне и о том, что она должна стать сестрой милосердия. Мара понимала, что еще слишком молода, и все же была полна решимости окончить курсы подготовки и стать медицинской сестрой или сиделкой.

Мара машинально положила руки себе на грудь. Так же машинально, не задумываясь, она легонько их погладила и тотчас же почувствовала, что все тело ее налилось теплом, а соски под ладонями отвердели и приподнялись.

Мара закрыла глаза и вызвала в памяти образ Сэма. Она представила себя и его в постели, представила, как его обнаженное тело прижимается к ее телу. Сердце девушки учащенно забилось, она почувствовала приятную и волнующую слабость, возбуждающую и одновременно успокаивающую. Мара мечтала сейчас лишь об одном – чтобы отвердевшая плоть Сэма оказалась рядом с ее плотью! Ни разу в жизни она не видела возбужденного мужчину. Правда, в школе несколько мальчишек с грязными помыслами пытались показывать девочкам интимные части тела, но это – совсем другое. Мара постаралась представить Сэма, стоящего над ней на коленях, Сэма, страстно желающего ее. Она представила, как его ладони легли ей на груди, и застонала, заметалась по постели, ощущая под обнаженными ягодицами прохладу простыни. Страсть пожирала ее, сжигала, и вскоре даже простыни и покрывало стали казаться раскаленными.

Мара гадала: существуют ли такие же заведения, какие Мэрион основала в Бисби, дома с определенной репутацией, только предназначенные для женских утех? Ее влечение к Сэму было столь велико, что Мара в конце концов решила: если бы подобные заведения существовали, она непременно им покровительствовала бы.

Неделю спустя из Финикса в Бисби прибыли две дипломированные опытные сестры милосердия. Дом, который Мэрион решила использовать для подготовки медицинских сестер, был наскоро очищен от некоторых легкомысленных аксессуаров, необходимых для успешного ведения прежнего дела, то есть от непристойного содержания картин и фресок, французских биде и прочих предметов, без которых не могли обойтись бывшие обитательницы этого дома и их клиенты.

Мэрион обратилась к добровольцам – девицам в возрасте от пятнадцати до двадцати пяти лет, – а также к сестрам, прибывшим из Финикса:

– Нашим учебником станет «Руководство для армии Соединенных Штатов по военно-полевой медицине». Я надеюсь, что вы все будете читать по главе из этого руководства каждый вечер после занятий и готовиться к следующему уроку, чтобы потом ответить на вопросы, которые вам зададут мисс Джоан Хэйген и мисс Сесиль Дюма, наши инструкторы. Вам предстоит пройти курсы подготовки, рассчитанные на четыре недели, после чего группа будет приписана к медицинскому подразделению, подчиненному соответствующему воинскому подразделению.

До того, как мы начнем, скажу еще кое-что: мисс Хэйген и мисс Дюма нуждаются в жилье, пока будут находиться в Бисби. Я поселила бы их у себя, но есть некоторые… обстоятельства, препятствующие этому. – Мэрион откашлялась, прочищая горло, и этот кашель прозвучал весьма многозначительно.

Мара прикрыла губы ладонью, пряча улыбку. Она знала, что на прошлой неделе один из самых известных американских сенаторов остановился на роскошной вилле Мэрион. Очень многие знали этого сенатора в лицо, он был почти так же известен, как президент Маккинли. Мэрион же пыталась сохранить анонимность его визита.

Слово взяла Мара:

– Мэрион, я сочла бы за честь принять у себя в доме обеих молодых леди. Места у нас хватит, и я уверена, что они прекрасно поладят с моей дочерью.

Молодые женщины улыбнулись, явно обрадованные предложением Мары. Джоан Хэйген была девушкой двадцати трех лет, приятной наружности, чуть полноватой, даже, скорее, пухленькой; ее веселое круглое личико украшали прелестные синие глаза и яркие веснушки на щеках и переносице. Двадцатилетняя Сесиль Дюма была ослепительной брюнеткой с классическими чертами лица, выразительными черными глазами, высокими скулами и черными как смоль подстриженными волосами; кудрявая челка падала на высокий лоб девушки. Дочь французских эмигрантов, осевших в Финиксе, Сесиль прибыла в Америку восьмилетней девочкой, однако по-прежнему говорила с очаровательным акцентом, впрочем, едва уловимым.

На первом занятии, продлившемся два часа, Джоан и Сесиль продемонстрировали, как оказывать первую помощь раненым, как накладывать повязку, чтобы остановить кровотечение, и как применять антисептики для обеззараживания ран и постельного белья. Затем объяснили, как изолируют пациентов с инфекционными заболеваниями. Кроме того, к великому смущению многих представительниц прекрасного пола, им был преподан весьма откровенный урок: молодым леди объяснили, как следует вести себя в случае венерического заболевания.

– Это касается всех присутствующих здесь девушек, – добавила Мэрион. – Вам будут оказывать внимание солдаты, которых вам предстоит встретить. Это одинокие молодые мужчины, оторванные от дома и семьи, изголодавшиеся по утешению и женской ласке. И их будет гораздо больше, чем вас. Поэтому, видите ли… Такие хорошенькие молодые женщины – вы станете для них более желанными, чем еда и питье… По этому поводу моя старенькая мама говорила: «Мэрион, если ты не можешь быть добродетельной, будь по крайней мере осторожной». Ясно ли я выразила свою мысль? Если вам случится предаться недозволенным радостям, то затем следует принять душ и воспользоваться смесью крепкого уксуса с водой, добавив в эту смесь побольше йода.

Все девушки-добровольцы захихикали и отчаянно покраснели. От смущения они не знали, куда девать глаза, и уставились в пол. Только Мара никак не реагировала на речь Мэрион – склонив голову, она старательно строчила в своей тетради.

– Уксус… вода… много йода, – бормотала она, облизывая губы.

Когда Мара, Джоан и Сесиль уже возвращались домой, француженка заметила:

– Мара, вы и ваша прекрасная мама совсем не походите на других американских женщин, которых мне доводилось встречать. Когда речь заходит об интимных отношениях мужчин и женщин, они приходят в ярость или чуть не падают в обморок от стыда. Они предпочитают делать вид, что ничего подобного не существует, вернее, полагают, что это – нечто постыдное, поэтому неизбежно испытывают потом чувство вины. Как-то в больнице Святого Франциска я встретила молодую женщину, сестру милосердия, недавно вышедшую замуж. Я спросила, как ей нравятся интимные отношения с мужем. Сначала она была так шокирована, что не могла вымолвить ни слова. Когда же наконец обрела дар речи, то сказала: «Каждый раз, когда у нас это бывает, я закрываю глаза, думаю об американском флаге и про себя бубню гимн «Звездно-полосатый флаг». Mon Dieu!

Сесиль постучала себя пальчиком по лбу – она была в полном недоумении.

– Эти бедняжки даже не понимают, чего лишают себя. Верно, Джонни? – Француженка ткнула подругу локтем под ребро.

Джоан Хэйген казалась несколько смущенной.

– Сесиль, неужели ты только об этом и думаешь?

Сесиль пожала плечами:

– Мы, француженки, такими рождаемся. Для нас это как чувство голода, как еда и питье. Но ведь такой и должна быть полноценная жизнь. Разве нет?

– Ну, едва… – возразила Джоан.

– Ты лицемерка, моя милая, – усмехнулась Сесиль. – Я ведь знаю, что каждую ночь происходило в бельевой между тобой и тем красивым молодым врачом. Ты же не только перебирала и считала грязные простыни!

Мара неожиданно заявила:

– Что касается меня, то я жду не дождусь, когда смогу получить опыт половой жизни. Это, должно быть, чудесно, когда мужчина и женщина любят друг друга.

– Любовь? А что такое любовь? – продолжала философствовать Сесиль. – Где она помещается – в сердце, в голове или только между ногами?

– Думаю, во всех трех местах, – высказалась Мара.

Когда они наконец добрались до дома Юингов, стоявшего на самом высоком из окрестных холмов, Джоан и Сесиль совершенно выбились из сил.

– Mon Dieu! – ужасалась Сесиль. – И вы проделываете этот путь каждый день?

– Не каждый. Иногда я езжу верхом. Но такого рода прогулки весьма полезны. Вы, вероятно, не знаете, что Бисби один из немногих городов в стране, где не разносят по домам почту? Все дома построены на таких высоких холмах, что ни один человек в здравом уме не стал бы доставлять сюда почту.

Мара показала девушкам их новое жилище – L-образной формы комнату с двумя кроватями и туалетным столиком.

– Ванная в конце коридора, – сказала она.

Медсестры из Финикса путешествовали налегке – каждая с одним только саквояжем.

– Куда бы мы ни отправлялись, нам не требуются женские тряпки, – сказала Сесиль. – Армия всегда выдаст нам униформу.

Она бросила свою кашемировую шаль на спинку стула, сняла накрахмаленную английскую блузку, а затем и юбку, плотно облегавшую ее бедра, отделанную одной лишь шерстяной оборкой.

Француженку ничуть не смущало то обстоятельство, что раздеваться приходилось в присутствии посторонних. Когда она избавилась и от нижней юбки, у Мары округлились глаза. Единственным бельем Сесиль была прозрачная, персикового цвета, нижняя рубашка, украшенная столь же прозрачным воздушным кружевом. Под просвечивающей тканью виднелся черный треугольник волос.

– Никаких дамских штучек? – задумчиво проговорила Мара. – Моя дорогая Сесиль, если вы окажетесь в армии и будете там носить такое вызывающее нижнее белье, вас изнасилует целый полк!

– О-ля-ля! – Француженка весело захлопала в ладоши. – Я жду не дождусь такого случая.

Джоан Хэйген благодушно усмехнулась.

– Поверьте, Мара, – поспешила она пояснить, – Сесиль вовсе не такая скверная, какой притворяется. В больнице Сент-Френсис я видела, как она дала пощечину одному доктору, который ошибочно решил, что наша подружка нуждается в его внимании.

Сесиль фыркнула:

– Дала только по одной причине: он не сказал «пожалуйста».

Мара рассмеялась:

– Вы неисправимы, Сесиль.

В тот вечер ужин был домашним, интимным, без посторонних. Мара и ее мать из уважения к сестрам милосердия, гардероб которых отличался скромностью, надели повседневные платья, которые носили в городе. На Джоан был простенький серый костюм, правда, сшитый на заказ, очень узкий в талии. Сесиль, однако, надела атласную белую блузку с длинными рукавами и глубоким вырезом и юбку колоколом, украшенную оборками, батистовыми вставками и кружевами.

– Она очаровательна, – прошептал Гордон на ухо своей жене, когда они садились за стол.

– Да, Сесиль затмила нас всех. А я-то думала, что бедное дитя выйдет к ужину в платье из мешковины, ведь она такое говорила…

Сесиль оказалась не только очаровательной женщиной, но и прекрасной собеседницей, а ее знакомство с проблемами коммерции произвело на Гордона огромное впечатление.

– Вы, случайно, не родственница Пьера Дюма из Парижа? – спросил он.

– По правде говоря, он мой дядя, брат моего отца, месье Юинг.

– Это удивительно. Мы с Пьером стали близкими друзьями, когда я впервые посетил Европу. А как сейчас поживает старый плут?

– На прошлой неделе мы получили от него письмо. Дядя Пьер – надежный сторонник Америки в ее конфликте с Испанией. Именно под его влиянием мой брат Луи нанялся на воинскую службу. А я оставила свое место сестры милосердия в больнице Сент-Френсис по той же причине.

Сесиль вскинула руку:

– Vive l’Amerique!

Гордон расплылся в улыбке:

– Вот за это я и выпью!

Он отпил из своего бокала.

– Кстати, что вы думаете о калифорнийском вине? Уступает ли оно французским винам?

– Я плохо разбираюсь в винах, месье Юинг, но это вино мне очень нравится.

Она подняла свой бокал и произнесла тост:

– За полную победу Соединенных Штатов и падение Испании. Всей душой желаю Америке победы!

– Le Commencement de la fin! – сказал Гордон, чокаясь с француженкой.

Мара и ее дочь обменялись вопросительными взглядами.

– Как мило, что ты можешь попрактиковаться во французском, Гордон, – сказала его жена с лукавой улыбкой.

Гордон смутился.

– Да, в самом деле. Мой французский никуда не годится.

– Вовсе нет, – возразила Сесиль. – У вас прекрасное произношение – magnifique! Вас даже можно было бы принять за француза.

– Что же, спасибо, моя дорогая.

Гордон поправил узел галстука и в смущении откашлялся. Желая сменить тему, он обратился к дочери:

– Кстати о войне. Я получил сегодня телеграмму от Сэма Роджерса – он сообщает о своих коммерческих интересах в Южной Америке. Сэм собирается навестить Джилберта в Буэнос-Айресе в следующем месяце. И также сообщает, что его сын остался в Сан-Франциско с семьей сестры и теперь вступил добровольцем в американскую армию. Похоже, что я ошибся в этом юноше, недооценил его решительность и твердость.

Девушка порывистым движением поднесла руку к горлу – ей почудилось, что сердце затрепетало у нее в груди, точно испуганная птичка.

– Когда? Где он? В какое подразделение его определили?

– Об этом Сэмюэл не сообщает, но у меня такое чувство, что в кавалерийский полк. Юный Сэм – прекрасный наездник, неплохо зарекомендовал себя в Лондоне. Ни одно празднество не обходилось без его участия.

– О Боже! – прошептала девушка, после чего надолго замолчала; в дальнейшем она почти не принимала участия в разговоре.

В эту ночь сон не приходил к Маре. Услышав бой часов в нижнем холле, она поняла, что уже одиннадцать. Потом часы пробили полночь, потом час. Мара ворочалась и металась в постели, сбрасывала одеяло, потому что ей казалось, что слишком жарко, а через несколько минут становилось холодно, и она начинала дрожать и снова натягивала одеяло на свое измученное тело.

Причиной же ее беспокойства и бессонницы был Сэм Роджерс. «Сэм! Сэм! Сэм!» – мысленно кричала она, призывая его образ, и он возникал перед ней как живой – высокий, стройный, мускулистый, с профилем, будто высеченным из гранита, похожим на лики каменных изваяний, созданных на аризонской земле в течение столетий ветрами и дождями, льдами и снегами. Из-под век девушки потекли слезы, как только она вызвала в памяти тот восхитительный момент, когда их губы слились в поцелуе.

«Сэм, я люблю тебя!»

Мара вздрогнула, услышав странный звук – тихий, едва слышный стук в дверь, нарушивший мертвое молчание ночи. Она выпрямилась и села на постели. Горло сдавило судорогой, и ей трудно было заговорить.

– Да? Кто это?..

– Это я, Сесиль. Могу я войти?

– Сесиль? Да, входите, Сесиль.

Дверь открылась с тихим скрипом, и француженка вошла в комнату, бесшумно ступая босыми ногами. Она появилась в полумраке, вернее, в желтом полусвете, отбрасываемом свечой в оловянном подсвечнике, который держала в правой руке.

Осторожно прикрыв за собой дверь, Сесиль прислонилась к ней спиной и сказала:

– Прошу извинить за беспокойство, Мара, но я не могу уснуть. Нервы напряжены. Такое ощущение, будто я готова выпрыгнуть из собственной шкуры. Должно быть, на меня действует непривычная обстановка.

Мара вздохнула:

– Все в порядке, Сесиль. Я чувствую то же самое, хотя нахожусь у себя дома, в привычной обстановке. Возможно, действует то, что мы начинаем совсем новое дело. Я никогда еще не разлучалась с семьей, а ведь скоро мы шагнем в неизвестное и отправимся по пути, назначенному нам Господом… Неизвестно куда… Входите и садитесь.

Она похлопала ладонью по постели и бросила взгляд на камин, в котором догорающие угли еще светились жаром.

– Если хотите, мы можем подбросить дров в камин.

– О, было бы очень хорошо. И еще мне хочется посидеть с кем-нибудь рядом. Да, вы правы. Я чувствую себя одинокой вдали от дома, хотя моя семья не так уж и далеко – в Финиксе. Странно… Мы знакомы с вами всего один день, а я чувствую, что вы мне ближе, чем моя старая подруга Джоан.

– Я польщена, Сесиль. Вы мне тоже нравитесь. Впрочем, и Джоан мне нравится.

– Разумеется. Но все же мне кажется, что нас с вами связывает нечто общее… Не могу найти для этого точного определения…

– Понимаю. Я думаю, что самым точным словом было бы «взаимопонимание».

Мара встала с постели и подошла к камину. Отодвинув экран, положила сухое полено на красные, как вишни, еще хранившие жар угли. Послышался треск, взметнулся клуб дыма, дерево занялось, выбросив сноп искр.

– Вот теперь хорошо.

Мара уселась на пушистый меховой коврик перед камином и поплотнее запахнула на себе фланелевую ночную рубашку.

Сесиль подошла к девушке, бесшумно ступая по мягкому ковру, – она двигалась легко и грациозно. Безупречные зубы француженки блестели в отблесках пламени, точно розовый жемчуг. Она вышла из тени, исполненная красоты и очарования в своем струящемся ночном одеянии из черного шелка, украшенном кружевами и лентами, расшитыми бисером.

Мара немного удивилась – ночной наряд Сесиль, слишком уж вызывающий, совершенно не соответствовал обстоятельствам. Подобная ночная рубашка гораздо больше подошла бы не сестре милосердия, готовившейся отправиться на войну, а новобрачной, собирающейся провести с молодым мужем медовый месяц. И все же Мара признавала право каждого на собственные взгляды, вкусы, манеру говорить и одеваться, если только это не задевало интересы других людей.

– Как приятно у огня! Моя ночная рубашка не слишком-то греет.

В улыбке Сесиль, казалось, таился какой-то намек, возможно, приглашение к сообщничеству. Она приблизилась к камину и, повернувшись спиной к огню, сложила на груди руки.

– Сейчас теплее.

– У вас прелестная ночная рубашка, – сказала Мара. – Но вам следовало бы набросить поверх нее халат. Вот моя старая фланелевая рубашка фасона матушки Хаббард греет гораздо лучше и спасает от ночных сквозняков.

Сесиль подняла над головой руки и потянулась, точно кошечка, выгнув спину и выпятив грудь, на которой натянулась почти прозрачная шелковая ткань. Она стояла, широко расставив ноги, и на фоне яркого пламени у нее за спиной все ее безупречное тело четко выделялось под ночной рубашкой.

Мара почувствовала некоторую неловкость – француженка вела себя необычно. Хотя Мара и не решилась бы назвать поведение Сесиль откровенно бесстыдным и вызывающим, у нее все же возникло неприятное чувство, которое она старалась побороть. Мара знала такое слово, как «гомосексуализм», но, разумеется, всего лишь из словаря – оно для нее носило сугубо абстрактный характер. Ни разу в жизни она не встречала ни мужчин, ни женщин, которые бы испытывали физическое влечение к существу своего пола. Она с трудом подавила желание отодвинуться от Сесиль подальше, когда та села на ковер и, подобрав под себя свои длинные стройные ноги, с улыбкой проговорила:

– Ах, как хорошо…

Оглядев ночную рубашку Мары, француженка заметила:

– Возможно, ваш ночной туалет теплый и уютный, но что бы вы почувствовали, если бы неожиданно в вашу спальню вошел красивый молодой джентльмен?

Мара твердо, не отводя глаз, ответила:

– Едва ли здесь появился бы молодой джентльмен без приглашения. И уж во всяком случае, если бы ему не понравилась моя ночная рубашка, я послала бы его ко всем чертям!

– Браво!

Сесиль засмеялась и захлопала в ладоши.

– Впрочем, мой вопрос был чисто риторический. При подобных обстоятельствах ваша ночная рубашка оставалась бы на вас всего несколько минут. Ваши глаза бы встретились и – le regаrd rouge… В общем, все решилось бы скоро.

Сесиль вдруг стала серьезной:

– Вы говорили, что ждете не дождетесь, когда узнаете, что такое близость с мужчиной. Это была всего лишь шутка, верно?

– Нет, это правда, – ответила Мара без колебаний. – Я девственница.

Сесиль, казалось, изумилась. Похоже, она не поверила словам девушки. Француженка склонила голову к плечу и подперла щеку ладонью.

– Девственница! А я распростилась со своей невинностью в одиннадцать лет.

– Вы созрели гораздо раньше меня.

Сесиль, не меняя позы, скользнула по пушистому ковру и придвинулась еще ближе к девушке, так что ее колени теперь почти касались Мары. При этом движении ее ночная рубашка задралась и ноги почти полностью обнажились.

Мара старалась не смотреть на колени француженки и не отводила взгляда от ее задорно вздернутого носика. Она была недовольна собой и злилась на себя за то, что испытывала такую неловкость.

«Перестань вести себя как дурочка! Сесиль – кокетка. Это у нее в крови. Она – как актриса на подмостках, исполняющая и мужские, и женские роли. Твое смущение – признак эмоциональной незрелости! Сесиль видит в тебе только подругу и ничего более. Что плохого, если две женщины испытывают друг к другу симпатию и не скрывают этого?»

Много раз Маре приходилось видеть, как грубые и неотесанные ковбои или шахтеры обнимали и целовали старых друзей, которых не видели долгие месяцы, возможно, даже годы. Что же касалось мужчин семьи Тэйтов, то и они никогда не стеснялись выражать свою любовь друг к другу.

Эти мысли немного успокоили Мару, и она заговорила о причине, побудившей Сесиль и Джоан приехать в Бисби:

– Все мы счастливы, что имеем возможность посещать ваши курсы и учиться у вас. Уже после первого занятия я укрепилась в своем намерении записаться в армию в качестве сестры милосердия.

– Благодарю вас, ma chere. Мы с Джоан тоже счастливы, что в числе наших учениц есть такие очаровательные девушки. – Сесиль подмигнула собеседнице. – Я думаю, вы станете любимицей ваших наставниц.

Мара почувствовала, что ее лицо и шею заливает румянец.

– Я не сомневаюсь, что девушки постарше окажутся более понятливыми и знающими, чем я, – смущенно пробормотала она. – Что у нас завтра по плану?

– Мы объясним вам, как снимать нервное напряжение.

– Нервное напряжение?

– Да. Страх, робость и напряжение, связанные с болью, которую испытывает раненый солдат. Часто эти чувства усиливают боль и усугубляют состояние пациента. А в данный момент от напряжения и душевной боли страдаете вы, Мара. Вы совершенно неестественно держите голову. И ваше тело слишком напряжено.

Мара смутилась – Сесиль точно определила ее психологическое состояние. Казалось, напряжение и скованность, которые она испытывала в области шеи, теперь распространились по всему телу.

– День был очень трудным, вот я и устала, только и всего.

Внезапно Сесиль преобразилась: теперь перед Марой была не кокетливая девица, а знающая и опытная медсестра.

– Посмотрите сюда, юная леди, смотрите внимательно, – проговорила она с властными интонациями в голосе. – А теперь будете делать то, что вам говорят, иначе сегодня ночью вам не придется спать. Ложитесь на спину, а потом перевернитесь на живот. Ну же, не мешкайте и не ленитесь.

Многим людям, особенно молодым и впечатлительным, бывает трудно не подчиниться, если старший говорит с ними непререкаемым и властным тоном. После некоторого колебания Мара растянулась на ковре, раскинув руки в стороны. Она все еще чувствовала напряжение. Сесиль уселась девушке на бедра и положила руки ей на плечи. Затем принялась большими пальцами массировать мышцы у нее на затылке.

– Ну разве теперь не стало лучше?

Сесиль стала массировать плечи и спину Мары. Крепкие пальцы медсестры все глубже погружались в мягкую податливую плоть.

– Да… да… это очень помогает, снимает напряжение и усталость, – пробормотала девушка.

Мара действительно почувствовала, как под сильными и ловкими руками Сесиль спадает напряжение, как по телу разливается приятная истома. Ее правую щеку и бок по-прежнему припекало теплом камина, и это сочетание – массаж и тепло – оказывало наркотическое воздействие: Мара погружалась в блаженное забвение. Вскоре она почувствовала полнейшую расслабленность, ее веки тяжелели, и глаза закрывались сами собой.

Мара погружалась в сон, и голос рассудка уже был над ней не властен, она подчинялась лишь велениям плоти. Теперь в голове ее роились эротические фантазии: они с Сэмом на ложе из травы, их нагие тела переплелись и извиваются в сладострастном экстазе, и Сэм целует ее губы, шею, грудь, живот, бедра…

– О, это восхитительно! – бормочет она, вращая бедрами, лежа на мягком пушистом ковре.

Но что-то вторгается в это почти неосознанное состояние бесстыдного наслаждения. Сесиль сидит на ней верхом, и ее ягодицы ритмично двигаются поверх ягодиц Мары. Она ощущает руку, приподнимающую подол ее ночной рубашки: длинные теплые пальцы гладят ее бедра, гладят полушария ягодиц, а потом проникают между ногами, все глубже и глубже.

Мара просыпается от шока, возвратившего ее к реальности. Она пытается сбросить с себя Сесиль, но француженка слишком сильная и слишком крепко ее держит.

– Сесиль, что вы делаете? Перестаньте!

Тихий смех Сесиль послышался где-то возле правого уха Мары. Сесиль была так близко, что девушка чувствовала ее горячее дыхание.

– Ma cherie! Не сопротивляйся. Лучше наслаждайся! Наслаждайся! Это joie de vivre. Если бы в жизни не было ничего, кроме таких восхитительных ощущений, и этого было бы достаточно.

Мара снова попыталась сбросить Сесиль.

– О… нет, нет, нет! Пожалуйста, прекратите!

Но воля Мары была подавлена какой-то невидимой и неодолимой силой – присущие ей строптивость и неуступчивость покинули ее. Она была способна только стонать и хныкать, когда Сесиль перевернула ее на спину и задрала ее ночную рубашку до самой груди. Девушка в отчаянии вертела головой, пытаясь освободиться из объятий Сесиль, когда та принялась целовать ее груди. Розовый язычок француженки теребил ее соски, пока они не отвердели и не приподнялись.

– Это нехорошо! Так нельзя… – простонала она, когда Сесиль, низко склонившись над ней, стала ласкать ее лоно.

– Но ведь тебе это доставляет удовольствие, cherie?

– Нет, нет, нет! – солгала Мара. – Мы не должны этого делать!

«Мы не должны» – это был уже прорыв, трещина в броне противника, признание своего соучастия.

– Почему же не должны?

– Потому что это… противоестественно.

– Тогда почему это приносит такое наслаждение? Наши тела – восхитительные инструменты, созданные Богом. Если мы не станем обманывать себя, не станем подавлять в себе естественные чувства, то будем расцветать, пока не исчерпаем до конца весь свой потенциал. Это он, Господь, предназначил наслаждение для нас, своих детей. Страсть, которую мы способны испытывать, – вот самое доступное для нас приближение к божественному блаженству в нашей земной жизни. Человеческая плоть, тело – это барометр души. Если ощущение приятное, значит, все оправдано.

«Если ощущение приятное, значит, все оправдано» – эта фраза нашла отклик в душе Мары, задела какую-то тайную струнку. И тотчас же шевельнулось какое-то смутное воспоминание, медленно всплывавшее из прошлого. Прошлого? Или это относилось к будущему. К будущему? Это казалось чудом.

Мрак сомкнулся над Марой. Будто они с Сесиль растворились в вечности.

– Мара, что вы сказали?

– Если ощущение приятное, значит, все оправдано. Нечто подобное вы как-то сказали о гипнозе.

– Не совсем так. Я сказал: если средство помогает, значит, лечение назначено верное… что-то в этом роде. А сейчас вы чувствуете себя хорошо?

– Да, но я не хочу чувствовать себя хорошо… как сейчас. Я хочу другого…

– Что бы вам ни представилось, но это вас расстроило, сильно расстроило. А теперь я хочу изгнать это неприятное воспоминание из вашего сознания. Оно уже тускнеет, забывается… Скоро вы забудете…

– Да… забуду.

– Может быть, на сегодня достаточно? Я хочу вернуть вас к настоящему.

– Нет, еще нет. Пока еще это неприятное витает надо мной и омывает мой мозг какой-то грязной водой, точно водой из трюма.

– Грязная вода из трюма? Какое странное сравнение! Впрочем, не важно!.. Не придавайте значения. Теперь вы должны забыть об этом и обратиться к более приятным для вас временам. Сможете, Мара? Вы можете продолжать?

– Я… я думаю, да… О… я почти вижу, почти ощущаю это.

– Что именно?

– Вижу, как мы с Сэмом снова встретились.

 

Глава 7

Первый добровольческий кавалерийский полк был сформирован в мае 1898 года в Сан-Антонио, в штате Техас. Прежние синие кавалерийские мундиры теперь заменили бриджами и рубашками цвета хаки, но бывалые кавалеристы все-таки не отказались от ослепительно синих рубашек и красных шейных платков.

Первая неделя была посвящена знакомству кавалеристов с их лошадьми – в первую очередь с необъезженными мустангами, – и это было полным поражением кавалеристов. Репортер «Бюллетеня Сан-Антонио» писал: «Мужественные всадники» называют себя так потому, что им довелось побывать в переплете. Вчера эти кавалеристы летали по воздуху, как ракеты во время фейерверка на празднике Четвертого июля. И все же в конце концов упорство победило. Когда пришло время отправиться к месту назначения в Тампу, в штате Флорида, а произошло это в конце мая, лошади были объезжены и стали вполне предсказуемыми и послушными».

В Тампе полку пришлось столкнуться с полным хаосом: город и его окрестности были запружены солдатами, которых оказалось вдвое больше, чем транспортов в гавани, готовых принять их.

– Что нам теперь делать, полковник Рузвельт? – в отчаянии вопрошал его адъютант.

Рузвельт побагровел от гнева – казалось, он вот-вот задымится; его скрипучий голос напоминал жужжание пилы, натолкнувшейся на сучок в стволе.

– Черт возьми, капитан, – орал он на адъютанта, – да мы просто конфискуем транспорты! Я вижу, здесь каждый за себя!

Однако задача была решена с минимальными потерями, и досталось при этом только военной полиции, приставленной охранять транспорты. Девятью днями позже, когда конвой приближался к южному побережью Кубы, полковник Рузвельт давал последний инструктаж своим воинам:

– Адмирал Дьюи одержал на Филиппинах решающую победу над испанским флотом, так что флот испанцев на Кубе оказался изолированным в гавани Сантьяго. Мы высадимся неподалеку от гавани через четыре часа и соединимся с дивизионом под командой генерала Джо Уилера.

Уилер, в прошлом кавалерист армии конфедератов, совершил выдающуюся для подобной войны бестактность: в момент ожесточенного сражения он выкрикнул угрозу врагам, назвав их «проклятыми янки».

С мостика крейсера за высадкой наблюдала группа сестер милосердия, приписанных к Первому полку; среди сестер были Мара, Сесиль и Джоан. Мару-старшую направили в базовый госпиталь во Флориде.

Мара пришла в ужас, когда все лошади ринулись за борт, в бушующий прибой; никем не сдерживаемые, они сами по себе пытались добраться до берега.

– Как жестоко! – воскликнула девушка.

– Не волнуйтесь, мисс, – успокаивал ее молодой лейтенант. – Животные будут в большей безопасности, если доберутся до берега сами, а не в лодках.

И лейтенант оказался прав. Несколько минут спустя, когда первые лодки с солдатами были спущены на воду, две из них у самого берега перехватили испанцы. Мара отвернулась.

– Не хочу этого видеть.

– Если у тебя не хватает духу смотреть, как люди умирают, то тебе здесь не место, – сказала ей Сесиль.

– Думаю, ты права, – кивнула Мара.

Сестры милосердия, оставшиеся на борту до утра, стояли у перил до полуночи, наблюдая за красочным «пиротехническим» действом, развернувшимся в восточной части небосклона и сопровождавшимся глухим громом артиллерийских залпов.

– Это, должно быть, на холме Сан-Хуан, – решил лейтенант Уокер, проявлявший недвусмысленный интерес к Маре.

– Он следует за тобой, как кобель за сучкой, у которой течка, – поддразнивала ее Сесиль.

– Что за омерзительное сравнение? – фыркнула Мара.

– Но в душе мы все животные.

– Холм Сан-Хуан – ключ к Сантьяго, – продолжал лейтенант. – Эта позиция на острове защищена лучше всех остальных.

После высадки дивизион Уилера двинулся прямо в джунгли навстречу испанцам, оборонявшим Сантьяго. Передовые подразделения вступили в бой, в котором потеряли шестнадцать солдат.

В этом же бою были ранены пятьдесят два человека, которые поступили в полевой госпиталь, куда было направлено сестринское подразделение Мары. Вначале запахи крови, пота, мочи и экскрементов, запахи разлагающейся гангренозной плоти вызывали у девушек тошноту. За исключением Сесиль, Джоан и еще двух опытных сестер, всех рвало по нескольку раз в день. Однако уже через неделю Мара писала своей матери: «Теперь запахи стали привычными и беспокоят нас не больше, чем ароматы жимолости и роз на задней веранде нашего дома».

Но не так-то просто было привыкнуть к жутким картинам, вызванным к жизни войной: руки и ноги, едва державшиеся на тонких полосках кожи, вылезающие из орбит глаза, внутренности, разбросанные по носилкам, – все приводило в ужас.

Во время операции полевой хирург ампутировал одному из раненых левую руку и передал ее Маре.

– Бросьте ее в ведро с кровью, – распорядился он.

Пока Мара шла через палатку к ведру, пальцы на ампутированной руке, подчиняясь мышечному рефлексу, сжали ее руку. Мара вскрикнула и едва не лишилась чувств.

Сесиль подошла к ней сзади и обняла за плечи.

– Спокойнее, cherie, это всего-навсего мышечный спазм.

Через неделю после того как американцы высадились и продвинулись в глубь острова, «Мужественные всадники» окружили базу на холме Сан-Хуан и окопались на этой позиции. Полковник Рузвельт проинструктировал своих офице– ров – утром предстояло идти на приступ.

– Вот здесь у них первая линия обороны.

Полковник водил указкой по карте местности, пришпиленной кнопками к стене палатки.

– Здесь земляные укрепления, возведенные ветеранами испанской пехоты. Кстати, их армия вооружена самыми современными винтовками системы «маузер»… Вот здесь, на вершине холма, ограждение из колючей проволоки. А вот тут, с моей точки зрения, разумнее всего было бы спешиться и попытаться прорваться через проволоку.

– Прошу прощения, сэр, – вмешался молодой лейтенант, говоривший с английским акцентом. – По-моему, имело бы смысл вообще оставить коней в арьергарде и наступать, как это делают пехотинцы.

Рузвельт снял очки и покосился на молодого лейтенанта.

– Верхом люди более уязвимы для метких стрелков, – продолжал лейтенант. – А вот если они поползут по земле, как пехотинцы, тогда совсем другое дело.

Лицо полковника расплылось в улыбке.

– Лейтенант Роджерс, кажется, у вас кое-что есть в голове. – Полковник снова нахмурился. – Но все же, как командир полка, я считаю, что кавалеристы должны оставаться кавалеристами… Ладно, джентльмены, совещание закончено. Сейчас лучше немного вздремнуть, а то завтра, перед сражением, мы будем кислыми, как уксус.

Забравшись в свой спальный мешок, Сэм Роджерс никак не мог уснуть, он метался и вертелся – сон не приходил к нему. В голове его царил сумбур – одно воспоминание сменялось другим, и думал он лишь о Маре Юинг. Сэм вспоминал, как впервые увидел ее – тогда сердце его, казалось, остановилось на мгновение; вспоминал, как ездил с ней верхом по диким горам и равнинам Аризоны, как каждый раз его обдавало жаром, едва его рука случайно касалась ее руки или он задевал коленом ее ногу…

Он вспоминал и волшебство их первого поцелуя в тот последний день, который они провели вместе на утесе.

Менее чем в десяти милях от него, в палатке, где расположились сестры милосердия, Мара лежала без сна на своей неудобной и жесткой койке. Она лежала, прижав руки к груди, сжимая в руках подарок Сэма – стеклянный шар с фигурками влюбленных. В палатке было совсем темно, но даже в темноте она видела сценку в шаре – обнявшихся юношу и девушку, вокруг которых кружились хлопья снега.

– О, Сэм, мой дорогой, я бы отдала все на свете, только бы увидеть тебя снова! – шептала Мара.

Солдаты Первого полка затаились в густом кустарнике у подножия холма Сан-Хуан. С правого фланга расположился «черный» Девятый кавалерийский полк. Полковник Рузвельт, разъезжавший верхом вдоль цепочки солдат в форме цвета хаки, ободрял своих несравненных «Мужественных всадников»:

– Мы не только сбросим их с холма, мы загоним их в океан!

И вот настал час штурма. Размахивая кавалерийской саблей, Тедди прокричал своим воинам:

– Вперед!

Боевой клич вырвался одновременно из пятисот глоток, когда солдаты Первого и Девятого полков устремились на склоны холма Сан-Хуан.

– Давайте-ка, ребята, зададим им! – кричал молодой лейтенант Сэм Роджерс, ведя за собой подразделение А.

Через несколько минут вершину холма заволокло дымом – обороняющиеся испанцы принялись обстреливать ряды атакующих. Солдат, бежавший за Сэмом, покачнулся и упал. Лейтенант обернулся и склонился над товарищем.

– Перкинс, как ты?

Увидев огромную дыру в затылке молодого солдата, он понял, что Перкинс уже никогда не ответит ни на один вопрос. Сэм рванулся вперед и снова занял свое место в авангарде.

На полпути к вершине дым сгустился настолько, что уже невозможно было ничего разглядеть. Оранжевые и красные вспышки пушечных выстрелов время от времени озаряли поле боя. Над склоном холма непрерывно свистели пули. Люди вокруг Роджерса падали ежесекундно. Пуля сорвала с его головы кавалерийскую шляпу, и теперь лейтенант бежал с непокрытой головой.

Впереди, ярдах в двадцати возникли в клубах дыма очертания коня. Приблизившись, Сэм понял, что это конь полковника Рузвельта. Полковник, спешившись, продирался сквозь колючую проволоку.

– Лейтенант Роджерс! – повернулся он к Сэму. – Ну-ка, помогите мне!

Ловко орудуя клещами, они расширяли отверстие в проволочном заграждении. Вскоре отверстие расширилось настолько, что в него мог без труда пролезть человек. Несколько минут спустя солдаты Первого полка, преодолев заграждение, устремились к вершине холма. Теперь они столкнулись с врагом лицом к лицу. Один из испанцев ринулся на Роджерса со штыком наперевес, но лейтенант уложил его выстрелом из револьвера. Неподалеку несколько десятков американских солдат бились с врагами врукопашную. Сэм видел, как полковник обезглавил своего противника одним взмахом сабли.

Вскоре стало очевидно: Марс благосклонен к «Мужественным всадникам». Вся трава по обе стороны земляных заграждений была усеяна трупами и телами раненых, главным образом испанцев. Наконец ряды оборонявшихся дрогнули, и они, побросав оружие, обратились в беспорядочное бегство.

– Вперед! – закричал Рузвельт. – Не давайте им опомниться!

Лейтенант Роджерс бросился в погоню, но внезапно был сбит с ног ударом здоровенного кулака. Удар пришелся в грудь, и Сэм, лежа на спине, тщетно пытался набрать в легкие воздуха. Он еще успел разглядеть озабоченные лица товарищей, затем все погрузилось во тьму.

А через какое-то время он услышал голоса – сначала тихие, едва доносившиеся до него, звучавшие где-то во мраке ночи. Потом голоса стали приближаться, а тьма уже не казалась такой густой и непроглядной – теперь она окрашивалась бледно-розовым сиянием рассвета.

– Лейтенант, вы меня слышите? – раздался над ним зычный мужской голос.

– Мне кажется, он приходит в сознание, доктор, – услышал он сладостный и нежный женский голосок, как ему показалось, смутно знакомый.

– Все в порядке, сестра. Больше я ничего не могу для него сделать, но уверен: он справится. Будьте к нему внимательны в течение следующего часа и не отходите от него ни на шаг. Если заметите ухудшение в его состоянии, тотчас же дайте мне знать.

– Да, сэр.

Роджерс почувствовал, как к нему прикасается нежная теплая женская рука.

– Сэм, вы слышите меня?

Он изумился – откуда ей известно его имя? А, конечно же, из его солдатского жетона. Но почему Сэм, а не лейтенант? Довольно необычная фамильярность…

– Сэм, поговорите со мной.

Она сжимала его руку с отчаянной требовательностью и вместе с тем как-то очень интимно. Она гладила его лоб. И – невероятно – она целовала его руку!

Сэм медленно открыл глаза и увидел прямо перед собой таинственную незнакомку. Сначала он не мог как следует рассмотреть ее лицо, казалось, оно скрывалось в дымке, а вокруг ее головы, точно нимб над святой, распространялось сияние. Впрочем, возможно, у него еще просто не восстановилось зрение. Он поморгал, и в глазах прояснилось. Теперь он понял, что лежит в полевом госпитале на солдатской койке и эта женщина – сестра милосердия. Ее униформа и шапочка были помяты и запачканы кровью и грязью, но лицо казалось самым восхитительным видением, какое только представало перед его глазами. Должно быть, воображение сыграло с ним очередную шутку, потому что эта женщина поразительно походила на его любимую, на Мару.

– Сэм, дорогой!

Она улыбалась. Слезы текли по ее щекам и падали на его обнаженную руку.

– Вы живы и поправитесь!

Он смотрел на нее в изумлении.

– Нет, этого не может быть… – Голос его был еще очень слабым.

– Но это правда. Я – Мара.

– Или я уже умер – или вы мой ангел-хранитель.

Она тихонько рассмеялась:

– Я буду вашим ангелом, если вы настаиваете, но я ангел из плоти и крови. Можете проверить.

Она взяла его руку и поднесла к губам.

– Я люблю вас, Мара.

– Я люблю вас, Сэм.

– Вы выйдете за меня замуж?

– Вы не думаете, что я слишком молода для брака?

– А это так?

– Вам судить.

Она взяла его за руку и, потянув на себя, сунула под корсаж своего форменного платья. Его ладонь легла на ее грудь, и он почувствовал, как отвердел сосок.

– Нет, вы не слишком молоды для брака. И все же следует просить согласия ваших родителей. Как только я демобилизуюсь из кавалерии, я приеду в Аризону просить вашей руки.

Она отстранила от себя его руку, и сделала это очень вовремя, потому что в палатку вошел офицер. Еще не рассмотрев его лицо, Сэм узнал его, узнал по хриплому, скрипучему голосу.

– Лейтенант Роджерс?

– Полковник Рузвельт…

Сэм попытался приподняться.

– Лежите, лейтенант. Как он, сестра?

– Прекрасно, сэр.

Ее улыбка была ослепительной, и от полковника не укрылось особое значение этой улыбки.

– Вижу, вы очень рады, мисс.

– Так рада, что готова пройтись по палатке колесом.

Рузвельт хмыкнул:

– Приятно это видеть. Послушайте, Роджерс, как вам удалось раздобыть такую красивую сиделку?

– Мне везет…

Он взял Мару за руку.

Голубые глаза за стеклами очков в стальной оправе насмешливо блеснули.

– Вынужден согласиться – чрезвычайно везет. Мне кажется, вы были знакомы еще до войны.

– Да, сэр. Мы встретились, когда Сэм и его родители путешествовали по Америке и проезжали по Аризоне.

Рузвельт склонил голову к плечу, с интересом разглядывая девушку.

– Мы вроде бы знакомы, сестра. Не случалось ли нам встречаться прежде?

– Нет, но, полагаю, вы могли встречать мою мать, Мару Юинг.

– Мару Юинг? Это ту, что из семейства Тэйтов?

– Да, сэр.

– Ваш отец – Гордон Юинг, и вы – внучка Дрю Тэйта?

– Да, и горжусь этим.

– Следует гордиться. Так-так-так… До чего все-таки мал наш мир! Когда увидитесь с родителями и дедушкой, скажите, что Тедди шлет им нежнейший привет.

– Благодарю вас, полковник, непременно передам. – Мара с лукавой улыбкой добавила: – Полагаю, что у нас есть еще один общий друг в Аризоне – Мэрион Мерфи.

Полковник смутился. Щеки его стали свекольно-красными, и он закашлялся.

– Кх-кх-кх… Вы сказали, Мэрион Мерфи?

– Да, сэр. Не принести ли вам стакан воды?

– Нет, благодарю вас. Со мной все в порядке. Мэрион Мерфи… Да, это имя будит некоторые воспоминания. Думаю, иногда мы встречались на светских вечерах в Денвере или в Финиксе.

– Ах вот как? А мне казалось, что вы были близкими друзьями.

На слове «близкими» Мара сделала особое ударение.

– Нет, ваше впечатление ошибочное. – Полковник погрозил девушке пальцем. – Юная леди, похоже, вы разыгрываете меня.

Мара сделала большие глаза:

– Полковник Рузвельт, я не понимаю, о чем вы…

– Не понимаете? Ладно. – Он похлопал Сэма по ноге. – Лейтенант, советую вам держать ухо востро с этой хитрой лисичкой.

– Можете не сомневаться, сэр. Мы победили, полковник?

– Да, мой мальчик. Сантьяго в наших руках, и испанский флот в гавани обречен. – Рузвельт помрачнел. – Но это далось нам дорогой ценой. Около сотни наших ребят убиты или тяжело ранены. А потери дивизиона – четыреста человек.

– Черт возьми! Не могу дождаться момента, когда снова буду участвовать в боевых действиях.

– К тому времени, когда вы встанете на ноги, лейтенант, война закончится. И все ребята вернутся домой, как раз ко Дню благодарения. Завтра отправим раненых в Соединенные Штаты, в Центр реабилитации, в Монтаук-Пойнт.

Мара и Сэм с отчаянием смотрели друг на друга. Он сжал ее руку.

– Я не хочу покидать Кубу, – запротестовал Сэм.

– Не могу сказать, что осуждаю вас, мой мальчик, но в военное время все мы вынуждены идти на жертвы… – Взглянув на Мару, полковник подмигнул. – Я только что из ставки. Генерал просит сестер милосердия из числа добровольцев поработать в госпитале Монтаука. Не знаете кого-нибудь, кто мог бы этим заинтересоваться, мисс Юинг?

– Я уже готова отправиться! – закричала Мара и выбежала из палатки.

– Торопитесь, сестра! – крикнул полковник ей вдогонку. – Похоже, что вы будете обеспечены медицинским уходом и собственной сиделкой, лейтенант Роджерс.

– Надеюсь, что и женой тоже.

– Примите мои поздравления. Вы нашли себе весьма энергичную подругу.

– Да, это верно, сэр.

Сэму казалось, что он все еще прикасается к ее соску.

– Да, весьма энергичную, – улыбнулся он.

 

Глава 8

Война закончилась в августе 1898 года. По условиям мирного договора, подписанного 10 декабря в Париже, Испания отказывалась от Кубы, которая переходила под опеку Соединенных Штатов. К тому же Испания уступала Америке Филиппинские острова за двадцать миллионов долларов.

Гордон Юинг положил утреннюю газету возле своей тарелки и заметил:

– «Тэйт индастриз» заплатила бы больше. Дни Испанской империи миновали. Отныне Испания становится второстепенной державой.

Они с женой обменялись многозначительными взглядами, когда их дочь вошла в столовую, на ходу читая письмо, совершенно поглощенная им. Она наткнулась на стул.

– О… Прошу прощения!

– Ты все читаешь и перечитываешь письмо Сэма. Уже прочла его несколько раз с тех пор, как оно прибыло сегодня утром.

Мара вспыхнула.

– Он так увлекательно пишет! Когда Сэм описывает Рождество в Йоркшире, у меня возникает ощущение, что я чувствую запах остролиста и сливового пудинга.

После демобилизации из Первого полка Сэм Роджерс отправился долечиваться в Англию, в свое родовое поместье.

– Когда он предполагает снова посетить Америку?

– Ранней весной. Он собирается занять должность на одном из предприятий отца, на заводе по очистке сахара в Сан-Франциско. По крайней мере пока мы не поженимся.

Юинги дали согласие на союз дочери с Сэмюэлем Роджерсом-младшим при условии, что брак состоится, когда Маре исполнится семнадцать.

Когда Гордон ушел к себе в контору, Мара-старшая решилась на серьезный разговор с дочерью.

– Надеюсь, вы с Сэмом не уедете из Аризоны после того, как поженитесь?

– Я об этом еще не думала, мама. Полагаю, что мой долг следовать за мужем туда, где он пожелает поселиться.

– Твой главный долг – верность семье Тэйтов, – заявила мать. – Мы с тобой, моя дорогая, во многом похожи. Мы отчаянно гордимся своим происхождением и традициями нашей семьи. Твой дедушка, твой отец и я – мы создали империю. Создали ее из одной только золотой жилы, случайно найденной в Тумстон-Кэньон. «Тэйт интернэшнл индастриз» основала дочерние компании по всему миру: они в Европе, Африке, Южной Америке, на Гавайях и Дальнем Востоке. У нас повсюду есть собственность. Капиталовложения – тоже. Дни твоего дедушки сочтены, – продолжала мать. – После его смерти нас останется двое – твой отец и я. И мы тоже не молодеем. А вы с Сэмом должны поклясться, что продолжите семейное дело после нашей смерти.

Мара-младшая поднесла руку к груди, словно почувствовала удушье. Ответственность, которую на нее возлагали, казалась огромной, неприемлемой для молоденькой девушки.

– Вы рассчитываете, что я стану главой «Тэйт индастриз»? А как насчет дяди Джилберта, дяди Эмлина и дяди Аллана?

Мара заметила, что губы матери превратились в узкую полоску, темные глаза вспыхнули гневом.

– Я считаю, что твои дядюшки предали нашу семью и все, что связано с благородным именем Тэйтов. Терпеть не могу изъясняться в столь напыщенных выражениях, но следует смотреть правде в глаза. Тэйты настолько близки к тому, что можно было бы назвать американской королевской династией, насколько это вообще возможно в демократическом обществе. Впрочем, таковы и другие известные семьи, такие, как Рокфеллеры, Вандербильдты и Асторы.

Вместе с деньгами и властью приходит и ответственность – noblesse oblige. Эмлин, Джилберт и Аллан, как ни горько мне это признать, не способны с достоинством нести свою ношу, не способны находиться на высоте положения. Их дети – тоже. Эмлин разжирел и стал благодушным банкиром. Его сын Базз предпочел карьеру военного. Две его дочери, славные девушки, – безмозглые создания, рожденные только для того, чтобы продолжать свой род и быть верными подругами своих мужей.

Мара-старшая брезгливо поморщилась:

– Джилберт вполне доволен своим положением в своем крохотном феодальном государстве в Южной Америке. Он завел там себе целый гарем девиц. А твои кузены-близнецы, Престон и Саманта, – они изнеженные баловни нью-йоркского высшего общества.

Аллан, пожалуй, смог бы стать достойным продолжателем наших традиций. Но семья отвергла его за то, что он связал свою судьбу с мексиканской шлюхой-полукровкой, на которой женился. Впрочем, он создал свою собственную империю, весьма уважаемую в Калифорнии. А его сын Брайан – настоящий Тэйт, человек, сознающий свою ответственность. Он станет достойным наследником своего отца.

И это значит, Мара, – продолжала мать, – что остаемся только мы – твой отец, я и ты. Поэтому ты станешь наследницей «Тэйт интернэшнл индастриз». Если Сэм Роджерс – настоящий мужчина, каким я его считаю, он поймет и поддержит тебя в твоем нелегком деле, как твой отец поддерживал меня все эти годы.

Речь матери произвела на девушку огромное впечатление.

– Ты это говоришь так… не могу подобрать слова… говоришь так, как если бы я должна была принять обет целомудрия и стать невестой Господа, как выразилась бы моя подруга Сесиль. Ведь ее родители хотели, чтобы она стала монашкой. – Мара с трудом удержалась от смеха – мысль о том, что Сесиль Дюма могла бы сдержать обет целомудрия, показалась ей очень забавной.

Ее мать улыбнулась:

– Смею тебя заверить, что обета целомудрия не потребуется. Если бы это потребовалось, я… Впрочем, не важно…

Юная Мара прекрасно все поняла: она помнила взгляды, которыми иногда обменивались ее родители, помнила, как они прикасались друг к другу и как часто уходили к себе в спальню намного раньше ее. Когда-нибудь так будет и у них с Сэмом.

«О, мой дорогой, как я тоскую по твоим прикосновениям, по твоим ласкам, по твоим поцелуям! Не чувствовать тебя рядом с собой – это почти физическое страдание».

Она глубоко вздохнула и объявила:

– Я согласна, мама. Я тебя не подведу. Не подведу свою семью. Я сделаю все, чего бы вы от меня ни потребовали, только бы оказаться достойной преемницей Тэйтов.

Мать обняла ее.

– Да благословит тебя Господь, моя дорогая. Ты – настоящая Тэйт.

В начале мая Сэмюэл Роджерс-младший, направлявшийся в Бисби, сошел с поезда в Финиксе, в штате Аризона. Ночь накануне его приезда Мара провела без сна. В мыслях она была с Сэмом: они держались за руки, как влюбленные в стеклянном шаре; они сливались в страстном объятии, лежа в постели, и их обнаженные тела пылали страстью. При этом видении Мара спрыгнула с постели и вышла на балкон, выходивший в сад.

«Что тебе нужно, моя девочка, так это принять холодную ванну, иначе ты кончишь тем, что не принято делать молодым леди».

С самого рассвета она терпеливо ждала, расхаживая по дому и саду, приставая к матери, отцу, слугам и даже к своему любимому Наджету, маленькому шотландскому колли:

– Ну почему он не едет? Что его задержало? Он должен был приехать уже несколько часов назад. О, это так меня раздражает и нервирует!

В бессильном гневе она топнула ногой.

Гордон хмыкнул и, вытащив горящую головню из камина, принялся раскуривать трубку.

– Как ты можешь осуждать Сэма? Обращай свои претензии к Южно-Тихоокеанской железной дороге.

В пять часов бдение закончилось. При первом же стуке в массивную парадную дверь Мара вскрикнула и бросилась в холл. Пробежав по мраморному полу, споткнулась и ударилась о дверной косяк.

Не обращая внимания на боль в плече, Мара широко распахнула дверь и бросилась в объятия Сэма.

– Мой дорогой, любимый! Если бы мне пришлось ждать еще минуту, я бы просто умерла! – Она закрыла глаза, нежась в объятиях Сэма, прижимаясь к его груди. – Я слышу, как бьется твое сердце. Оно говорит: люблю, люблю, люблю. О Сэм! Почему ты так долго? Ты выглядишь усталым. Похоже, ты похудел. Ты уверен, что такое долгое путешествие тебе не повредило?

Сэм рассмеялся и еще крепче обнял ее.

– Ты трещишь как сорока! Я чувствую себя прекрасно, великолепно, и я вовсе не похудел. Послушай, ты позволишь мне войти?

– Конечно. Оставь свои вещи на крыльце. Кто-нибудь из прислуги отнесет их в твою комнату. А теперь пойдем – поздороваешься с матерью и отцом.

Гордон и его жена, проявляя деликатность, оставались в гостиной, чтобы не смущать молодых людей. Теперь же они тепло приветствовали своего будущего зятя. Мара-старшая поцеловала его в щеку.

– Как ваши родители, Сэм?

– Прекрасно. Они передают вам горячий привет.

Гордон пожал гостю руку.

– Мы все гордимся тобой, Сэм, гордимся тем, что ты сделал для Соединенных Штатов в этой войне.

– Я сражался за свободу, сэр. Я верю в то, что мистер Эдмунд Бёрк сказал в парламенте: «Единственное, что требуется для того, чтобы зло восторжествовало над добром, – это молчать и ничего не предпринимать».

– В высшей степени похвальные чувства, Сэм. Никто из нас этого не забудет.

Горничная принесла херес и чай с бисквитами и джемом. Обменявшись последними новостями, хозяева и гость заговорили о войне с Испанией и о будущем экономики двух англоязычных мировых держав – Англии и Соединенных Штатов.

– Я верю в благоденствие и процветание наших великих стран, – говорил Гордон. – У нас есть медь, золото, серебро, нефть, пшеница, скот, и наше национальное богатство удвоится и даже утроится в следующем десятилетии. Аризона же – ведущий штат по производству меди в Соединенных Штатах. А в таких местах, как Джеклинг, Рикеттс и Джоралмэн, уже решили проблему открытой добычи ископаемых. Да, сэр, будущее видится мне светлым до самого горизонта. А посмотрите на Англию. Она на вершине славы. «Ведь солнце никогда не заходит в Британской империи». Африка, Индия, Канада, Австралия, Дальний Восток – неисчерпаемый рог изобилия.

Но Сэм придерживался несколько иных взглядов:

– «На вершине славы», сказали вы, сэр. Должно быть, так и есть. Хотя не исключено, что вы невольно сказали больше, чем хотели сказать. С вершины путь лежит только… вниз. Откровенно говоря, следующие десятилетия представляются мне самыми тяжелыми в истории Англии – нам предстоит столкнуться с серьезнейшими проблемами. Мы на пороге войны с Южной Африкой. Мы столкнулись с мятежами в наших колониях в Индии – там беспорядки все последние пятьдесят лет. И в недалеком будущем нас ждет новая угроза – экспансионистская политика Германии.

– Германии? Почему же? Мне казалось, что Англия и Германия связаны узами крови. Разве нет?

Сэм язвительно рассмеялся:

– Вы хотите сказать потому, что королева Виктория – тетка кайзера Вильгельма? Мистер Юинг, всем известно, что и к Виктории, и к Англии он не испытывает ничего, кроме презрения.

Мара с упреком взглянула на мужа:

– Гордон, ты уже всех нас замучил разговорами о политике. Мы с Марой предпочли бы поговорить о чем-нибудь повеселее.

– Да, например, о моих брачных планах и о свадьбе, – согласилась девушка.

Мужчины рассмеялись, и Гордон поднял руки вверх, показывая, что сдается.

– Мой мальчик, для меня не может быть ничего радостнее, чем принять тебя в нашу семью. Но откровенно говоря, я нисколько не интересуюсь вашими так называемыми брачными планами. Это звучит так, будто дамы устраивают какой-то заговор.

Мара бросила на мужа надменный взгляд:

– Захватить в плен мужчину и сделать его своим мужем – такое в наши дни не меньший подвиг, чем победа на войне. Это требует предельной концентрации воли, многочисленных хитростей и уловок.

– Вот, пожалуйста, Сэм. Ты это слышишь из женских уст. Лучше отступи, пока еще не поздно, победа останется за тобой. Что скажешь, если я предложу перейти в кабинет и хлебнуть по глоточку чего-нибудь покрепче, чем херес?

– О нет, папа! – Мара вцепилась в руку Сэма. – Тебе не удастся украсть у меня Сэма сразу же после его приезда. Сядьте и выслушайте меня. Я изложу свой план с-с-свадьбы. – Последнее слово вырвалось из уст Мары со зловещим свистом.

– Я целиком и полностью за, дорогая, – ответил Сэм, – но прежде мне хотелось бы кое-что обсудить… Когда я был здесь в прошлый раз, я выразил намерение спуститься на лодке по реке Колорадо через весь Большой каньон. Поэтому сделал некоторые приготовления. По правде говоря, я задержался в Денвере на целую неделю, чтобы поговорить с некоторыми ветеранами, уже совершавшими такое путешествие. Малый по имени Холл спускался на лодке вместе с майором Джоном Уэсли Пауэллом. Я нанял его, чтобы он изготовил мне подходящее для этого суденышко.

Женщины искренне удивились.

– Неужели вы говорите это серьезно, Сэм? – спросила Мара-старшая.

– О, он серьезен, можешь не сомневаться, мама. Уж если он что-то вбил себе в голову, то становится упрямым как мул.

Сэм обнял невесту за талию.

– Я ведь вбил себе в голову жениться на тебе?

Мара погладила его ладонью по щеке.

– А вот как раз наоборот: это я решила выйти за тебя замуж и как твоя будущая жена говорю тебе то, что Руфь сказала Ноемини: «Не принуждай меня оставить тебя и возвратиться от тебя, но куда ты пойдешь, туда и я пойду, и где ты жить будешь, там и я жить буду».

– О подобном путешествии не может быть и речи, – подал голос Гордон.

– Может, – настаивал Сэм.

– В таком случае договорились, – живо откликнулась Мара. – Надо подумать, что я надену и что возьму с собой.

Мужчины, казалось, лишились дара речи. Они уставились на девушку, потом молча переглянулись.

– Лодка достаточно просторная для двоих? – спросил наконец Гордон; он понял, что ничего не добьется запретами и уговорами.

– Да, думаю, она подойдет для двоих. Это будет восемнадцатифутовая лодка с двойным каркасом и разделенная водонепроницаемыми перегородками. Лодка из легкой сосны, удобная и маневренная, вполне приспособленная для переправы волоком. Я рассчитал, что придется взять с собой двести пятьдесят фунтов груза, учитывая продовольствие и оборудование, а теперь груз увеличится до четырехсот фунтов. Нам придется экономить припасы, но я не могу пойти на риск и взять дополнительный груз.

Золотые искры в зеленых глазах Мары вспыхивали и гасли – ее опьяняло предвкушение великого приключения.

– Вспомни, мама, как ты читала мне рассказы о Большом каньоне, когда я была маленькой.

– Как я могу забыть? Знаете, Сэм, еще ребенком, в Уэльсе, я первая поддержала отца, когда он решил эмигрировать. Я поглощала книгу за книгой, глотала их одну за другой, я читала статьи в журналах и газетах, изучала сказания и легенды об Аризоне. Большой каньон был моим наваждением.

Глаза Мары-старшей увлажнились – на нее нахлынули воспоминания.

– Мысль о потоке воды, пробившей себе путь в скальной породе и создавшей ущелье глубиной в милю, а длиной в пятьсот миль, – эта мысль будоражит воображение, потрясает.

– Мне понятен ваш восторг, миссис Юинг. Подумать только: река Колорадо низвергается в пропасть, в Великое Непознанное, как говорили индейцы пуэбло, древние обитатели этих мест.

– Откуда же начнется ваше путешествие? – поинтересовался Гордон.

– Оттуда же, откуда начинал майор Пауэлл. С Грин-Ривер в штате Вайоминг. Мы доплывем до реки Колорадо, а потом по ней пойдем через каньон.

– Не могу этого дождаться! – воскликнула Мара, захлопав в ладоши.

В тот вечер и мужчины, и женщины оделись нарядно и торжественно по случаю приема Сэмюэла Роджерса-младшего в семью Тэйтов. Мать и дочь вместе вошли в гостиную, где Сэм и Гордон попивали херес. Мужчины отставили свои хрустальные бокалы в форме тюльпанов и поднялись с мест.

– Вы обе просто неправдоподобно красивы, – пробормотал Гордон. Он подошел к женщинам и поцеловал в щеку сначала жену, потом дочь.

Его жена была ослепительна в черной атласной юбке, расширявшейся книзу и отделанной широкой оборкой, волнами ниспадавшей к ногам. К юбке она надела белую атласную же блузку с широким воротом, с вырезом в форме буквы V и с пышными рукавами, заканчивавшимися манжетами на пуговицах.

От Мары невозможно было оторвать взгляд. Она была в костюме цвета сапфира и нефрита. Ярко-синяя юбка дополнялась стеганым жакетом и зеленой блузкой с чрезвычайно глубоким вырезом. Мара с лукавой улыбкой подошла к жениху и взяла его за руку.

– Ну как я выгляжу, сэр? – спросила она.

– Ты обольстительна, – ответил Сэм; он был не в силах отвести взгляд от полусфер ее груди.

Мара подалась к нему и прошептала:

– Я хочу, чтобы ты доказал мне это на деле. И имей в виду: я не шучу.

Сэм покраснел до корней волос и бросил опасливый взгляд на родителей невесты.

– Все в порядке. Они не слышали. – Мара снова улыбнулась. – Но даже если бы услышали, они бы нас поняли. Ведь они тоже были когда-то молодыми.

– И не так уж давно, – пробормотал Сэм. – Если бы я встретил твою мать раньше, чем тебя, и если бы она не была связана узами брака… я тотчас сделал бы ей предложение.

– Хм-м! – усмехнулась Мара. – Так мама, значит, рангом выше, чем я, да? Сесиль была права. Все мужчины непостоянны, все они животные. Но не будешь ли ты так любезен, не отведешь ли меня в столовую?

– Думаю, я предпочел бы повести твою мать, – лукаво улыбнулся Сэм.

Мара топнула ногой, изображая гнев. Родители добродушно рассмеялись.

– Нет, вы только подумайте – меня затмевает родная мать!

Мара-старшая подошла к Сэму и подала ему руку.

– Я сочту за честь, если такой красивый джентльмен поведет меня к столу. Но его намерение стать моим зятем – не меньшая честь.

– Аминь, – сказал Гордон и взял под руку дочь. – Разреши, дорогая.

И все четверо направились в столовую, где длинный стол уже был накрыт белоснежной скатертью из ирландского льна и сверкали в свете огромной люстры серебряные приборы и хрусталь.

 

Глава 9

После долгого и утомительного путешествия по железной дороге и в дилижансе Сэм с Марой добрались до Грин-Ривер в штате Вайоминг. Их сопровождали родители и несколько близких друзей из Бисби, желавших проводить молодых искателей приключений. До отплытия оставалась еще неделя, в течение которой они должны были закончить все необходимые приготовления.

Энди Холл, плотник, сделав лодку, с гордостью демонстрировал свое творение:

– Ну разве она не красотка, мистер Роджерс?

Восхищенный Сэм провел ладонью по лакированному и прекрасно отполированному дубовому планширу.

– Красотка. Думаю, она нас не подведет.

– Ни в коем случае. На прошлой неделе я испробовал ее несколько раз в бурном потоке, и она чувствовала себя на воде как выдра. Я менял руль до тех пор, пока он не пришелся к лодке так, будто всегда был на ней, и теперь он стал послушен, точно живое существо. Как вы ее назовете, сэр? Я могу нанести название по трафарету хоть сегодня.

Сэм улыбнулся возлюбленной:

– А как, в самом деле? Ну конечно, Мара Вторая!

Она поцеловала его.

– Благодарю, любимый, я польщена.

– Я тоже, – эхом отозвалась ее мать, – хотя я – другая Мара.

– Нет, так не пойдет. – Сэм задумался, глядя на лодку. – Вот что, Энди, пусть она называется просто «Мара». Этого заслуживают обе прекрасные дамы.

Мара-младшая с благодарностью взглянула на Сэма. Она обвила рукой талию матери.

– Это совершенно справедливо. Мы с мамой вылеплены из одного теста, как говорит бабушка Тэйт.

– Из одного теста, – пробормотал Сэм. Почему-то эти слова вызвали у него неприятное ощущение, какое-то смутное беспокойство, предчувствие беды.

Мать и дочь, стоявшие рядом, обе в коричневых дорожных костюмах и в шляпах им под цвет, – они были похожи, как сестры-близнецы. Сэму вдруг почудилось, что он смотрит на две половинки стереоскопического снимка: казалось, что если вставить их в соответствующий аппарат с линзой, то они сольются в один трехмерный образ.

– В чем дело, дорогой? – спросила Мара.

– Ничего, милая, все в порядке. Я просто думал о «Маре».

В известном смысле так оно и было; во всяком случае, Сэм не солгал.

Следующие три дня Сэм и Мара проводили по четыре, а то и по шесть часов в день на борту лодки – Энди Холл обучал их премудростям речного судоходства.

– Никогда не забывайте об одной вещи, мистер Роджерс, – говорил он. – Когда поведете лодку вниз, к водопадам, не давайте ей отклоняться от курса. Лодка прочная и устойчивая, но в пенистых водоворотах Колорадо даже она может получить пробоину.

Ночью накануне отплытия на лодку погрузили припасы и снаряжение и привязали «Мару» крепким канатом к пристани. Энди Холл лег спать на лодке, чтобы туда не забрались грабители.

После сытного обеда в отеле, где остановились Юинги, молодые люди легли спать. Спали крепко и, проснувшись на рассвете, горели желанием поскорее отправиться в путь. Они надели плотные рабочие рубахи, штаны из молескина и высокие кожаные сапоги. Свои длинные волосы Мара заплела в косы и уложила их вокруг головы венцом. В шапочке чулком, натянутой на самый лоб, она походила на стройного мальчика с тонкими чертами лица.

Гордон, его жена и Энди Холл стояли на пристани в синеватом свете зарождающегося утра и махали руками, провожая путешественников. За их спинами собрались друзья и группа любопытствующих горожан.

– Поосторожнее со змеями и не подхвати простуду! – крикнула Маре мать.

– А также будь умницей и пиши нам каждый день! – пошутил Гордон.

Сэм сидел на корме, уверенно держа руль. Мара смотрела на уменьшающиеся фигурки родных и друзей на пристани, пока они не скрылись в утреннем тумане, стелившемся над рекой. Потом она достала из ранца дневник – толстую тетрадь в кожаном переплете – и сделала первую запись:

«1 июня 1899 года.

Мы отплыли от пристани Грин-Ривер в 6.30 утра после прощального приема, вероятно, гораздо менее шумного, чем тот, которого удостоился при отплытии Джон Уэсли Пауэлл, если судить по его записям».

Следующие три дня записи в дневнике также носили светский характер. По берегам Грин-Ривер тянулись покатые холмы, и с обеих ее сторон зеленели буйные травы и кустарники – зрелище, приятное для глаза, но не слишком волнующее.

Вскоре они добрались до того места, где Грин-Ривер впадала в Колорадо, и поплыли по каньону. Ландшафт резко изменился: теперь над ними нависали крутые утесы высотой в тысячу футов; воздух же, еще несколько минут назад теплый и ароматный, стал холодным и каким-то липким. Более того, во всем пейзаже Маре чудилось что-то зловещее, и она вспомнила сказку, которую читала в детстве, – сказку о Черном Лесе в Германии, населенном ведьмами, демонами и злыми духами.

Сэм указал на широкую песчаную косу по левому борту:

– Вот подходящее место для ночлега. Здесь много сухих веток для костра. – Он повернул к берегу и крикнул Маре: – Помоги мне немного – греби по правому борту. Так мы удобно подойдем к берегу.

Их ужин, состоявший из вяленого мяса, картофеля и овощей, тихонько шипел в котелке над костром. Мара же тем временем вытащила свой альбом для зарисовок.

– Майор назвал это место Пламенным Ущельем, – сказала она.

Косые лучи заходящего солнца, отражаясь от скал, сверкали и искрились, заливая каньон ярким багрянцем.

– Понимаю, почему он его так назвал, – заметил Сэм. – Боже, какое великолепное зрелище!

Они поужинали и выпили горячего кофе. Говорили же только о предстоящих приключениях в Великом Неведомом.

– О Сэм! – воскликнула Мара. – Это будет наша первая ночь в Большом каньоне! Следовало бы захватить для такого случая бутылку шампанского и отпраздновать это событие.

– Вообрази, что кофе – это шампанское.

– О!.. – Она сморщила носик. – У твоего кофе вкус смолы.

Он подмигнул ей:

– Вот и хорошо. Он заклеит тебе рот, как и положено смоле, и твои внутренности завтра не промокнут, когда лодка перевернется.

– Если перевернется, ничего страшного. Все, что можешь выдержать ты, могу и я.

Луч закатного солнца осветил лицо Мары, и в глазах ее заплясали золотистые искорки.

– Но я знаю, как отметить нашу первую ночь и без шампанского.

Она произнесла эти два слова – «первую ночь» – с каким-то особым выражением, и сердце Сэма забилось быстрее. Уже не раз они испытывали сильнейшее желание, пламя страсти сжигало их. Когда же им не удавалось погасить этот огонь, они поцелуями и ласками успокаивали друг друга. Сэм не посягнул на девственность Мары, но вовсе не потому, что она не проявляла готовности пойти ему навстречу. Однако в этот вечер Мара приняла твердое решение: она позволит Сэму себя соблазнить – или сама его соблазнит.

Когда пришло время залезать в спальные мешки, Мара обвила руками шею Сэма.

– Сегодня я собираюсь спать с тобой.

Он попытался было возразить, но она прикрыла ладонью его губы.

– Нет, ничего не говори. Просто делай то, что я попрошу. Я хочу, дорогой, чтобы мы этой ночью занялись любовью. Я ждала этого так долго, слишком долго. Теперь мое желание, мое влечение к тебе стало просто невыносимым. Ты ведь чувствуешь то же самое, верно? Не пытайся отрицать. Нет, позволь мне раздеться и лечь рядом с тобой.

Она без малейшего смущения расстегнула пуговицы на своей рубашке и сбросила ее. Затем стянула через голову нижнюю шерстяную фуфайку, обнажив ничем более не прикрытые груди.

Сэм смотрел на нее с обожанием, пламя желания зажглось в его чреслах и распространилось по всему телу.

– Ты прекрасна, – прошептал он.

– Прикоснись ко мне.

Она взяла его руки и положила их на свои груди, крепкие и уже вполне зрелые. Дрожавшие пальцы Сэма показались Маре раскаленными, и она тотчас же почувствовала, как этот жар передается ей.

В следующее мгновение Мара уже распускала ремень на его штанах. Потом принялась расстегивать пуговицы. Теперь ее пальцы дрожали так же, как пальцы Сэма, – она ощутила напор его отвердевшей плоти. Из груди Сэма вырвался протяжный вздох, когда ее изящные пальчики коснулись его мужского естества.

– Давай не будем медлить, мой любимый, – сказала она. – Холодает, пора забираться в спальный мешок.

Они поспешно сбросили с себя остававшуюся на них одежду и заползли в утепленный овечьим мехом спальный мешок. Теперь их обнаженные тела были прижаты одно к другому – плечи к плечам, грудь к груди, губы к губам.

Мара прервала поцелуй, чтобы набрать в грудь воздуху. Она все еще ощущала сладостный вкус его губ.

– Ты только подумай! – Она громко рассмеялась. – Как восхитительно заниматься любовью под открытым небом, на лоне природы! В спальне все происходит совершенно по-другому – приходится подавлять страсть из опасения, что кто-нибудь в холле может тебя услышать и догадаться, чем ты занимаешься.

Мара была опьянена силой своей страсти. Она широко раскинула руки и закричала:

– Надеюсь, что все, кто может здесь находиться, слышат меня! Я безумно, бесстыдно люблю Сэма Роджерса. Я жажду его тела, его твердой мужской плоти. Я хочу, чтобы он проник в меня так глубоко, как только возможно, до самых глубин моего женского естества. Сэм, любимый, я жду! Не хочу терпеть ни минуты!

Мара лежала на спине, широко раздвинув ноги, готовая принять своего возлюбленного. Когда же он накрыл ее своим телом, пальцы Мары впились в его спину, ноги обхватили его бедра – она все крепче прижимала Сэма к себе. И, стиснув зубы, шептала:

– Сильнее! Сильнее, дорогой!

– Я боюсь причинить тебе боль, любимая.

– Наплевать на боль! Сделай мне больно! Когда я ждала тебя, когда ждала этих мгновений – вот была настоящая боль и пытка. Не жалей меня.

Мара по-прежнему прижимала его к себе, побуждая действовать решительнее. Она вздрогнула, когда наконец почувствовала, что преграда разрушена, что он вошел в нее. Острая боль была мгновенно забыта, боль сменили наслаждение и восторг, поглотившие ее, возраставшие с каждой секундой, с каждым движением Сэма.

Она сумела приспособить ритм своих движений к его ритму, и они двигались все быстрее, гораздо быстрее, чем им хотелось бы, ибо они желали, чтобы это наслаждение длилось вечно.

– Всегда наступает завтра, – сказал Сэм, когда они лежали, лаская друг друга, еще полные восторгов любви.

– Завтра? – Мара сделала вид, что возмущена. – Но ведь есть еще сегодня – вся ночь.

– Шлюшка! – сказал он, легонько шлепая ее по ягодице.

– Твоя шлюшка, любовь моя, мой прекрасный, мой удивительный жеребец!

И она снова принялась ласкать его, возбуждая.

А потом они уснули и спали сном невинных младенцев, спали в объятиях друг друга. Нежась в этой теплой и темной бездне, они не заметили, как наступил рассвет. Розовое сияние восходящего светила, медленно выплывающего из-за утесов, становилось все более ярким, и вскоре уже весь каньон запылал ярким пламенем.

Солнечные лучи, тронувшие веки, разбудили Мару. Однако она не сразу вспомнила о том, что произошло накануне, – все еще пребывала в полузабытьи. Потом, очнувшись, вздрогнула при виде обнаженного мужчины, лежавшего с ней рядом. Но рука его коснулась ее бедра – и Мара тотчас просияла.

– О Сэм! Дорогой мой! – прошептала она и поцеловала его в губы.

Веки Сэма затрепетали, глаза открылись. Сначала выражение его лица было точно таким же, как и у Мары при пробуждении несколько минут назад; казалось, он забыл все, что произошло между ними. Однако это продолжалось недолго – лицо его осветилось ласковой улыбкой при воспоминании о пережитом накануне. Он обнял ее и привлек к себе. Поцеловав ее волосы, прошептал:

– Любовь моя, жена моя…

– Мой любимый, мой муж…

Они не нуждались в подтверждении любви – каждый из них знал, какое место занимает в сердце другого.

Он провел ладонью по ее спине.

– Нам пора в путь. Солнце уже высоко.

Сэм выбрался из мешка и принялся рыться в своей одежде, лежавшей рядом. Наконец отыскал часы.

– Уже почти девять! А ну-ка поднимайся и озари все вокруг своим сиянием!

Они искупались в ледяной воде Колорадо. Сэм смотрел, как Мара вытирается.

– У тебя кожа смуглая, как у индейской девы. Должно быть, это от холодной воды и от того, как свет отражается в этом ущелье.

Мара рассмеялась:

– Я не индианка, и уж кому, как не тебе, знать, что не дева, за что шлю Господу свои жаркие благодарственные молитвы. Право же, было так скучно и утомительно ждать все эти годы, когда меня лишат невинности. Я жду не дождусь, когда ты разведешь костер.

– У нас уже нет времени на то, чтобы разводить костер. Надо наверстать упущенное.

– Мы потеряли время из-за моих злых чар и коварства соблазнительницы, – улыбнулась Мара. – Ты жалеешь о времени, которое из-за меня потерял?

Смех Сэма эхом прокатился по каньону.

– Ты злобная и коварная женщина, Мара Юинг.

– Мара Тэйт, – возразила она с серьезнейшим видом.

Брови Сэма поползли вверх: он не знал, как отнестись к ее словам, не понимал, шутит ли она или говорит серьезно.

– Мара Тэйт Юинг?..

– Мы с мамой полагаем, что практичнее сохранить семейную фамилию. «Тэйт интернэшнл индастриз» – эта компания носит имя Тэйтов, имя, которое уважают, которое считают символом власти и могущества. Так удобнее для бизнеса, только и всего. – Опасаясь, что слова ее произвели неприятное впечатление на Сэма, Мара с улыбкой добавила: – В конце концов, это не столь важно. Ты не согласен?

Она отвернулась – ей тяжело было видеть озадаченное выражение, появившееся на его лице.

– Разумеется, – пробормотал Сэм.

– Ты ведь все понимаешь, дорогой?

– Думаю, что да.

Он резко отвернулся и принялся укладывать вещи.

Истина заключалась в том, что из ее речи он не понял решительно ничего и этот разговор оставил у него неприятно-кислый привкус во рту, который преследовал его до середины дня.

Наконец он смог объяснить себе, как ему показалось верно, свое недоумение: «У каждого из нас есть свои странности, мы все склонны к эксцентричным выходкам, и истинно преданные друг другу любовники должны принимать и мириться с недостатками своего партнера. Ясно, что у нее есть некоторые претензии и ко мне. Возможно, чего-то она во мне не понимает или не принимает».

И он выбросил из головы свои тягостные мысли.

– Ну, мрачный злючка, первый раз за сегодняшнее утро вижу твою улыбку с тех пор, как мы оставили свой бивуак, – пожурила она его.

– Я думаю о том, что нам предстоит. Сегодня нас ждет первое серьезное испытание – стремнины.

Она вновь вскарабкалась на корму и уселась на широкой скамье рядом с ним. Поцеловав его в щеку, Мара сказала:

– Я верю, ты сможешь преодолеть самые страшные опасности, с которыми мы столкнемся в ближайшие дни и недели.

Она положила голову на его крепкое плечо.

– Я чувствую себя в полной безопасности, дорогой, когда ты рядом, словно мне ничего не грозит.

– Сделаю все, чтобы не обмануть твоих надежд и твоего доверия, любовь моя.

– Когда мы остановимся и сделаем перерыв на обед? Откровенно говоря, холодная говядина с сухим хлебом, которую приходится запивать речной водой, как-то не соответствует моему представлению о хорошем завтраке.

– Остановимся, как только найдем подходящее для стоянки место. А ты заметила, что в каньоне становится все темнее и мрачнее?

Мара, прищурившись, подняла глаза – небо над ними было ослепительно синим.

До сих пор она как-то не замечала изменений пейзажа – того, как утесы над их головами становятся все выше, а расстояния между их вершинами все меньше. Теперь они походили на челюсть, утыканную гигантскими зубами, все отчетливее наплывающую на просвет неба, от чего солнечный свет в ущелье едва достигал дна каньона. Отныне им предстояло продвигаться в вечных сумерках.

Мара вздрогнула и сложила руки на груди.

– Представим, что это мифическая река Стикс под землей, которая приведет нас в сумрачный мир усопших.

Сэм рассмеялся:

– Сомневаюсь, что майор Пауэлл упоминал в своих записках что-нибудь в этом роде. – Он покачал головой. – У тебя живое воображение, дорогая. Когда мы вернемся, ты наверняка напишешь книгу «Приключения Мары Юинг в подземном царстве». Звучит о-го-го.

Он скосил на нее глаза, наблюдая за ней и ожидая, что она вот-вот поправит его – «Мары Юинг Тэйт».

Мара догадалась, почему он так сказал, уловив брошенный ей вызов. Он хотел спросить: «Как же ты будешь именовать себя, когда мы поженимся, – Мара Юинг Роджерс или Мара Роджерс Тэйт?» Но она тут же выбросила из головы эти мысли и принялась разглядывать величественные утесы, перечеркнувшие вершинами небеса.

– Семь миллионов лет назад река Колорадо, – сказала она торжественно, – текла не по ущелью, а по равнине. Представляешь, ушло семь миллионов лет на то, чтобы образовалось это гигантское каменное ложе, которое воде удалось пробить в скалах. Всю историю земли можно прочитать в слоях, составлявших стены каньона.

– Да, это удивительно. Смотри, вон лилово-коричневый слой Тэпитских песчаников над зеленым окаменевшим слоем кембрийского периода и бледно-пурпурным – девонского, а вон ярко-красный, как киноварь, цвет Красной скалы, а еще выше – ослепительный пурпурный камень и желтовато-коричневый слой песчаника Кочино. Ах, погляди-ка, видишь слой кремово-серого цвета? Он принадлежит кайнозойской эре. Что за рай для геолога!

– Сэм, справа по борту я вижу прелестную песчаную отмель.

– Отлично, там мы и устроим привал. Подгреби немного с правого борта.

До конца этого дня вода оставалась гладкой и тихой, и они спокойно могли любоваться всем, что встречалось им на пути: ослепительными многоцветными скальными образованиями, ископаемыми, экзотическими растениями и невиданными животными, руинами деревни индейцев пуэбло, прилепившейся высоко на скалистой стене каньона, гигантскими деревьями, растущими горизонтально из, казалось бы, голой скалы, рассматривали древнее поселение Хавасупай.

– Потрясающе! – воскликнула Мара. – Невозможно себе представить, что когда-то кто-то обитал в этих местах, но почему они выбирали для жизни именно их?

– Чтобы спасаться от диких зверей и недружественных племен.

Однако в глубине каньона темнота наступала быстро, уже в середине дня. В ранних сумерках они нашли отмель, закрепили лодку и решили искупаться перед ужином. Наблюдая за обнаженной Марой, стоящей по щиколотку в воде, Сэм заметил:

– Чудеса Большого каньона не могут сравниться с тобой, ты – главное чудо, моя дорогая. Воистину женщина – лучшее творение Создателя. Ты похожа на статую из слоновой кости.

– Сэм, ты меня смущаешь.

Лукаво улыбаясь, она сделала вид, что прикрывается руками.

– Я никак не могу насытиться тобой, женщина, и тебе это прекрасно известно.

Он подошел к ней, и она заметила его возрастающее возбуждение. Закрыв глаза, она застонала от наслаждения, когда он приблизился вплотную и прижался своим уже отвердевшим мужским естеством к ее животу. Они слились в безумном страстном объятии, упав на одеяло, а стайка птиц, кружившаяся над ними, наполняла воздух своим щебетом. Когда Сэм надел рубашку и штаны, Мара заползла в спальный мешок и свернулась в нем калачиком в блаженной истоме, похожая на довольную кошечку.

– Я могла бы встать и помочь тебе приготовить ужин, – сказала она не совсем искренне.

– Нет уж, сегодня оставайся на месте, там, где ты есть. Я разведу костер и приготовлю что-нибудь пожевать, как выражаются твои соотечественники, жители Аризоны.

Лежа в спальном мешке в сгущающейся темноте, подобной мраку Аида, и наблюдая, как закатное солнце посылает отблески своих последних лучей на скальные террасы, а яркие блики играют на высоченных скалах, Мара испытала неповторимое жуткое чувство. Лиловое небо было видно отсюда только как узкая лента, разделяющая северную и южную стены каньона. Она содрогнулась от непонятного беспокойства и плотнее прижалась к Сэму.

– Эй, да ты пытаешься просто заползти внутрь меня, – пошутил он.

– А почему бы и нет? – отшутилась Мара. – В последние два дня ты ведь проделываешь это со мной.

– Ах ты, бесстыдница!

Он похлопал ее по обнаженным ягодицам.

– Правда, Сэм, ты не можешь поддерживать огонь костра всю ночь? Я напугана до чертиков.

– Дорогая, если я всю ночь просижу у костра, завтра у меня не останется сил, чтобы одолеть пороги и переправиться через них.

– Одолеть пороги? Как быстро ты научился нашей американской манере говорить! Думаю, из тебя получится отличный бродяга-золотоискатель.

– Золотоискатель? Что за мысль! Откуда ты о них знаешь?

– Прочла в романе об Австралии, «Блеск страсти», называется очень романтично и волнующе.

– Я не интересуюсь литературой о любви и приключениях, предпочитаю все это, и любовь в частности, на практике.

– И я надеюсь использовать все возможности, предоставленные мне судьбой, для практики, – ответила она торжественно. – Хочу достигнуть совершенства в этой области.

– Ты и так совершенство, и в этой области тоже. Именно теперь и такая, как есть.

– Кстати, ты говоришь как опытный любовник. Скольких женщин ты знал до меня? – Она закрыла ладонью его рот. – Нет, не говори! Я не хочу знать!

Сэм рассмеялся:

– Чуть меньше тысячи, любовь моя.

– Оу-у! – издала она дикий вопль. – Ах ты, похотливое животное! Не прикасайся ко мне, ты, ненасытный потребитель плотских утех!

– Ш-ш-ш! Лучше прислушайся! Слышишь что-нибудь?

Она напрягла слух и, кажется, даже задержала дыхание. Сквозь мягкий, тихий плеск воды слышалось нечто напоминающее раскаты отдаленного грома.

– Надвигается буря? – спросила Мара.

– Нет, это водопад! Завтра нам предстоит боевое крещение. А теперь спи и перестань играть с моим… как-там-его-называть.

Она повернулась, продолжая прижиматься к нему всем телом. Так они и лежали, будто вложенные одна в другую ложки. И в этом состоянии все еще не покидавшего ее блаженства она быстро погрузилась в сон.

Сэм лежал без сна еще довольно долго, пытаясь представить себе те испытания и опасности, которые ожидали их на пути вниз по реке. В стране Великого Неведомого сломанная рука или нога или же случайно подхваченная пневмония могли означать смертный приговор.

 

Глава 10

«Шестого июня мы приблизились к первому порогу», – записала Мара в своем дневнике. Она знала, что это последняя запись, которую она сделает, потому что в предстоящие два тяжелейших дня писать ей не придется.

– Потише! – крикнул Сэм, стараясь перекрыть рев воды, низвергающейся вниз со скалы. «Мара», прыгнув вперед, как породистый конь, рванувшийся из стартовых ворот, ринулась в круто падавший вниз пенистый поток. Сильные пальцы Сэма вцепились в руль, слегка поворачивая его то вправо, то влево, то удерживая прямо и неподвижно. Он искусно маневрировал, проводя лодку между зубцами скал, похожих на зубья пилы и образовывавших нечто вроде лабиринта. Его мышцы дрожали от напряжения. Вдруг – внезапный рывок, и они уже скользят по спокойной воде, двигаясь легко и плавно.

Мара улыбалась. После долгого напряжения, когда лицо ее напоминало застывшую гипсовую маску, ей казалось, что сейчас оно растрескается и лопнет.

– Было не так уж и кошмарно, – сказала она задорно.

– Ты права, – печально отозвался Сэм. – Худшее еще впереди. Ты ведь читала дневники Пауэлла.

В течение двух следующих дней «Мара» неслась вперед, увлекаемая быстрым течением. Дни становились короче. Сумерки теперь опускались сразу после полудня. Последние двенадцать часов были для них сущим адом. Сэм проявлял чудеса ловкости и смекалки, управляя лодкой, которая, подобно необъезженному жеребцу, прыгала и вставала на дыбы на белых от пены волнах.

Неожиданно они скользнули в небольшое озерцо, гладкое, словно зеркало. В дальнем конце лагуны вода, переливаясь через край скалы, падала вниз с громоподобным ревом. Новый водопад. Сэм направил «Мару» к берегу, который показался ему наиболее удобным, и надежно укрепил ее у отмели.

– Это место манит и приглашает к знакомству, – сказал он, взяв Мару за руку и помогая ей выйти из лодки. По отмели они дошли до места, где вода обрушивалась вниз, и остановились, глядя на гигантский водопад, заполнявший огромный котел обезумевшей от злобы ведьмы. Грохот, отражаемый скалистыми стенами каньона, буквально оглушал.

Мара заткнула руками уши и закричала:

– Пауэлл не зря писал, что чувствовал себя здесь словно внутри гудящего барабана!

– Это еще слабо сказано! – прокричал Сэм в ответ. – Переход через этот водопад займет у нас весь день. Давай-ка начнем к нему готовиться.

Прежде всего следовало выгрузить из лодки все снаряжение и припасы и, прикрепив на тросах, оставить в футе от водопада. Но самой главной их заботой была лодка.

– Какая удача, что Энди сделал ее из сосны! – сказал Сэм, когда они вместе с Марой протащили волоком легкое и стройное суденышко по мокрому песку к концу отмели.

Но еще больше их порадовало то, что Сэму пришло в голову захватить с собой небольшой блок и все оборудование для него и он смог теперь прикрепить его к мощному дереву на берегу у кромки воды. Затем ему удалось перетащить «Мару» через край обрыва и мягко опустить на воду.

В конце концов он прикрепил суденышко с помощью прочного каната. Подняв глаза и еще раз взглянув на дерево, к которому был прикреплен канат, он с досадой сказал:

– Чертовски жаль, что приходится оставлять здесь такой отличный канат, но ничего не поделаешь.

Наступала ночь. Им предстояло теперь разбить лагерь примерно в полумиле отсюда, вниз по реке, чтобы избавиться от жуткой какофонии, производимой водопадом.

«Должно быть, это хуже всего», – успела записать Мара в своем дневнике, впадая в оцепенение от утомления и нервного напряжения. В ту ночь они даже не занимались любовью.

На следующий день они двигались без всяких помех в течение нескольких часов кряду, пока не обогнули излучину и не оказались в извилистом канале, несшем свои воды прямо к гигантскому камню, точнее, даже к скале шириной не менее сорока футов с острым, выдающимся вперед, как у океанского лайнера, носом.

Там, где воды реки, яростно рвущиеся вперед, разбивались об острую оконечность утеса, двадцатифутовая волна вздымалась, скрывая от путешественников оба берега канала.

Скорее повинуясь интуиции или слепой догадке, чем здравому смыслу, Сэм сделал резкий поворот, рванув руль лодки направо, и они нырнули под стену воды с ошеломляющей быстротой. Он больше не мог управлять «Марой». Их завертело в водовороте за камнем и потянуло вперед – лодка кружилась, покрытая водой, как опавший лист, который засасывает в сточную канаву.

Сэм и Мара вцепились в металлические поручни на планшире корпуса лодки и молили Бога, чтобы «Маре» удалось пронестись по этому пенистому, бурлящему пути не перевернувшись.

Ошеломленные разгулом стихии, они едва поняли, благополучно проскочив сквозь узкий рукав, что наконец снова оказались в полосе спокойной воды. Вероятно, таким был райский сад – по обоим берегам реки белые песчаные отмели, сосновые рощицы, которые раскинулись чуть поодаль, отступив к стенам каньона, воздух напоен острым ароматом смолы.

Надежно закрепив лодку, они принялись переносить вымокшие в воде припасы и снаряжение в сухое место, потом стали вычерпывать воду из лодки. И наконец, когда вся тяжелая работа была проделана, они сняли с себя одежду и развесили ее сушиться на ветвях, а сами забрались в свой спальный мешок, в котором теперь всегда спали вдвоем, тесно прижавшись друг к другу скорее ради тепла, чем в порыве страсти. Они были слишком измучены, чтобы позаботиться о еде, и, хотя было всего три часа пополудни, уснули мертвецким сном и проспали до рассвета следующего дня.

– Не представляю, сколько еще таких испытаний сможем выдержать ты, я и наша лодка, – сказал Сэм на следующее утро, когда Мара кипятила воду для кофе.

Утро было окутано синевато-серой дымкой.

– Я словно сплошной синяк от головы до пяток, – пожаловалась Мара.

– Но назад хода нет. Нам остается только стиснуть зубы и молиться. – Сурово сжав губы, Сэм умолк.

Но когда день вступил в свои права и они без особых приключений продолжали свой путь, уверенность в себе постепенно возвращалась к ним.

– Может быть, мы уже миновали самое трудное, – сказал Сэм, когда они устраивались на ночлег на очередной стоянке.

Горячая, приятно обжигающая рот и желудок еда, приготовленная из говядины, картофеля и овощей, подкрепила их силы и подняла настроение. К концу трапезы Сэм в виде особого поощрения открыл бутылку бренди, которую хранил как раз для такого случая.

После ужина они смеялись как дети и занялись любовью, едва заползли в свой спальный мешок. Торопливо отдавшись друг другу, они потом все начали сначала, но теперь уже не спешили и более получаса предавались любовным играм – Сэм покрывал поцелуями все ее тело.

Мара извивалась, испытывая невыразимое наслаждение, когда его язык касался ее пупка, и громко застонала, когда его губы скользнули ниже по животу, а руки широко развели бедра.

– О, мой дорогой! – закричала она в экстазе. – Пожалуйста, не останавливайся! Положи на меня ногу. Я тоже хочу целовать тебя.

Он подчинился, и она дрожащими пальцами ввела его напряженную, отвердевшую, нетерпеливо пульсирующую плоть в свой жадный рот.

Когда любовные игры окончились и они лежали рядом, обессиленные и пресыщенные, в объятиях друг друга, она прошептала:

– С каждым разом становится все сказочнее. Когда-нибудь это будет невозможно перенести, и я испущу дух, достигнув вершины.

– Не делай этого, любовь моя. В будущем я постараюсь быть более сдержанным и целомудренным.

– Только попробуй!

Она пощекотала его под ребрами, они поцеловались и притихли, ожидая наступления блаженного сна.

Следующий день оказался лучше предыдущего, затем их благополучная жизнь растянулась еще на целых четыре дня. Теперь они снова были полны ликования и уверенности в себе и каждый вечер праздновали, выпивая понемногу бренди.

Двадцать третьего июня Сэм заметил:

– Видишь, как сблизились стены каньона? Каким узким стало ущелье?

– Да, и здесь они самые высокие из всего, что мы видели до сих пор. Должно быть, мы в самой низкой точке ущелья.

И действительно, они спустились по ущелью так низко, что вершины скал по обе стороны реки, казалось, соприкасаются среди похожих на белое руно барашков пушистых облаков, а между ними оставалась только узкая полоска неба, как тонкий слой начинки в сандвиче.

С каждым днем каньон становился все уже, а течение реки – все более быстрым и бурным. Вековые скалы громоздились по берегам реки и, сползая вниз, делали ущелье труднопроходимым. Но самые коварные преграды ждали их впереди. Водовороты и перекрестные течения хлестали по бортам лодки, бросая ее от одной стены каньона к другой, где их подстерегали полуприкрытые водой камни и скалы. Сэм крикнул Маре, чтобы она легла на дно лодки.

Он сражался с румпелем, удерживая его обеими руками, но это было делом бессмысленным. Ему казалось чудом, что хрупкая сосновая скорлупка могла выжить в таких чудовищных условиях. Не успели они миновать лабиринт, что само по себе было невероятным, как «Мара» низверглась вниз по крутому, извилистому и узкому коридору. Грохот водопада, маячившего где-то впереди, становился все громче и громче по мере того, как они спускались с головокружительной скоростью.

– Греби к берегу! – закричал Сэм и изо всей силы налег на руль.

Вдруг лодка, подчиняясь дьявольскому магнетизму, накренилась в сторону ближайшего берега. Они были всего в полумиле от скал и в нескольких минутах от верной смерти. Мара стояла в лодке на коленях и гребла изо всех сил. Сэм выпустил руль и схватился за весло, чтобы помочь ей.

Когда он увидел, что вода достает им уже до пояса, он выпрыгнул сам и крикнул Маре, чтобы она сделала то же самое. Только мощный выброс адреналина в кровь дал им физические силы, и они сумели вброд добраться до берега, таща за собой лодку.

– Мы выберемся! – крикнул Сэм. – Держись, крошка!

До края водопада, до его неровных зубчатых краев было не больше тридцати ярдов. И тогда это случилось…

Мара оступилась на покрытом слизью плоском валуне, и руки ее соскользнули с планшира. Она попыталась ухватиться более прочно, но волна накрыла ее. Ее выбросило из лодки, и теперь она со скоростью ядра, выпущенного из катапульты, крича от ужаса, неслась к краю водопада.

Сэм, стоя по щиколотку в воде, пытался найти более надежную точку опоры. В отчаянном рывке, достойном Геркулеса, ему удалось поднять лодку и швырнуть ее на берег. Парализованный ужасом, он смотрел, как его возлюбленную перебросило через край водопада, но ей повезло – провидение было на ее стороне. На ее пути оказался огромный круглый валун, и, широко раздвинув ноги, она сумела усесться верхом на него.

– Держись! – крикнул Сэм.

Он вцепился в весло и ринулся к ней по узкой полоске песчаной отмели. Прошел вброд достаточно далеко, и, поравнявшись с ней, он смог наконец протянуть ей весло.

– Держись, а я вытяну тебя на берег! Убедись, что держишься крепко.

Перед началом путешествия Энди Холл пропитал весла сосновой смолой и дегтем, и эта предосторожность спасла Маре жизнь. Цепляясь изо всех сил за скалу ногами, она протянула вперед руки и ухватилась за весло. Удостоверившись, что держит его крепко, она оттолкнулась от скалы и как пробка вылетела на берег. Еще одно усилие, и Сэм благополучно перенес ее подальше от воды.

Они молча смотрели друг на друга. Он обнял ее – тело Мары обмякло, как тряпичная кукла. Он целовал ее холодные, неспособные ответить на поцелуй губы, потом осторожно опустил ее на берег. Затем не менее часа они молча лежали рядом, пока наконец не уснули, продолжая сжимать друг друга в объятиях.

Следующие две недели путешествия были сущим адом. Стремнины, пороги и водопады неумолимо следовали друг за другом почти непрерывно, и каждое следующее испытание было ужаснее предыдущего.

Наконец наступил такой день, когда они смогли пройти всего только две мили. Когда вечером, съежившись, они сидели у костра, Мара сказала:

– Я боюсь, Сэм. У этого каньона злая аура. У меня такое чувство, что здесь скрывается монстр, поджидающий в темноте, когда удобнее напасть на нас, чтобы уничтожить.

– Чепуха! – презрительно фыркнул Сэм. Он изо всех сил демонстрировал, что не придает значения ее словам, но его внутренние ощущения полностью совпадали с ее предчувствием. В вое ветра было что-то жуткое, сверхъестественное, а на песчаном полуострове, где они расположились на ночлег, от его порывов сосны сотрясались и клонились почти до земли. Его вой, подобный воплям баньши, леденил душу.

Мара села на своем ложе и разбудила Сэма.

– Сэм, я чувствую, должно случиться что-то ужасное. Я это знаю!

– Тише, тише, любовь моя, не принимай все так близко к сердцу. Ветер не может принести нам вреда. Ложись, расслабься и попытайся уснуть.

Он обнял ее, притянул к себе и заставил лечь снова.

Словно посылая ему вызов, разгневанные небеса обрушивали на каньон один удар грома за другим. Ослепительные синие всплески небесного огня, взрывающие темноту, сменились потоками неистового дождя. Их костер, защищенный несколькими рядами сосновых веток, переплетенными для надежности друг с другом, казалось бы, не должен погаснуть. Но жаждущие мести боги были неумолимы. Отчаянный порыв ветра закрутил воду в реке, и смерч, засасывая листья, гальку и небольшие камни, закружился в бешеном водовороте. Смерч налетел на полуостров, вырывая с корнем деревья и разбрасывая их вокруг, как легкие щепки. Наконец ветер разметал их костер, расшвыривая тлеющие уголья и охапки горящих веток. Лодку они предусмотрительно укрыли в небольшом углублении на полуострове, которое было ложем давно высохшего горного ручья; им казалось, что она находится вне пределов досягаемости разбушевавшейся стихии.

Дождь и ветер прекратились так же внезапно, как начались.

– Лодка! – закричал Сэм. – Мы должны спасти лодку.

В тех местах, куда падали горящие головни, лодка задымилась. Они забросали очаги начинающегося пожара влажным песком и залили водой, а последние, самые упрямые, уголья завалили мешками из грубой ткани.

Остаток ночи Мара и Сэм провели, охотясь за своими припасами и утварью, разбросанными по всему полуострову. Только к рассвету они успели упаковать свои вещи и попытались все это расположить в лодке прочно и надежно.

Измотанные до предела, они все же решили двигаться дальше. Каждая минута промедления таила угрозу. Если они хотели выжить, то надо было выбраться из каньона до того, как окончательно иссякнут силы и истощатся запасы пищи.

С наступлением утра на душе у них тоже посветлело, и день показался им ярче обычного.

– Я думаю, стены каньона стали чуть пониже, – высказал предположение Сэм.

– Так оно и есть, – обрадованно подхватила Мара. – Посмотри-ка на полоску неба! Синяя ленточка над нами стала шире.

После испытаний прошлой ночи мать-природа раскаялась и теперь взирала на них благосклоннее, посылая ясную и теплую погоду. Путешествие проходило без приключений. В течение всей следующей недели их путь не был ничем омрачен. Неистовые воды успокоились, и теперь «Мара» скользила по спокойной и ровной глади. С каждым днем и часом каньон становился шире, а потом в него влились два небольших притока.

Сэм вытащил свои карты:

– Да, я узнаю это место по заметкам Пауэлла.

– Мы уже близки к выходу из каньона? – спросила Мара взволнованно.

– Не совсем, но самые опасные места мы уже миновали.

Но его оптимизм оказался необоснованным: уже на следующий день им пришлось вновь столкнуться с водопадами и на протяжении двадцати четырех часов шесть раз прорываться через них.

Наступила последняя неделя июля, и отвесные скалы вновь стеной нависли над ними. Каньон стал таким узким, что воды реки сплошь наполнили его, а берегов, на которые они могли бы высадиться и передохнуть, не было вовсе. В течение двух дней они не покидали лодки и только изредка могли позволить себе недолгий сон на жестких досках.

И вот восьмого августа произошло чудо. Во всяком случае, и Сэм, и Мара восприняли это как чудо. Через узкий проход они прошли в огромный грот, который Мара в восторге описала как божественный небесный собор. Она зачитала цитату из записок Пауэлла:

– «Мы внутри собора Господа, созданного им для самого себя… Сегодня я прошел по естественной мостовой, вырезанной в стене каньона и гладкой, как полированный мрамор».

Это было удивительное зрелище, такого они не видели прежде и, казалось им, не увидят никогда. Даже в тех уголках страны, где природа создала множество естественных памятников, грандиозных и впечатляющих. Высоко над их головами в гроте парили арки и шпили; стены грота, гладкие, как стекло, были пронизаны прожилками оранжевого, красного, зеленого, синего, желтого – всех цветов радуги. В полной тишине слышны были только журчание реки и писк гигантских летучих мышей. Очень высоко над их головами стены, как им показалось, загибались внутрь, образуя свод, где клубы тумана гнездились, как серые духи.

– Это она и есть, самая грандиозная часть Большого каньона, – произнес Сэм благоговейно, – самое дно скалистого ущелья, откуда до поверхности целая миля.

В ту ночь они расположились на ночлег в гроте, а на следующее утро отправились бродить по мостовым, с таким восторгом описанным Пауэллом. Затем, покончив со своим скудным завтраком – припасы их уже подходили к концу, – они продолжили свое фантастическое путешествие.

Двигались они теперь без особых помех: к середине августа каньон стал заметно расширяться. Отвесные стены становились более пологими по обоим берегам реки, с каждым днем обзор все увеличивался, а полотно синего неба виднелось все больше и солнце все чаще проникало в ущелье.

Мара встала в лодке и, широко раскинув руки, будто готовясь обнять сияющие синевой и солнцем небеса, воскликнула:

– О, благодарю тебя, Господи, я уже начала думать, что мы никогда больше не увидим солнца.

Сэм крепко обнял ее и прижал к себе.

– Мы еще не закончили свое путешествие, радость моя. Пауэлл пишет, что, прежде чем мы вырвемся на свободу, нам предстоит преодолеть еще один кошмар.

Предсказание Сэма сбылось на следующий же день, когда течение усилилось, а стены каньона снова начали наступать на путешественников. Сэм и Мара лихорадочно черпали воду, которая просачивалась сквозь трещины в швах лодки. «Мару» подняло на гребень огромной волны в том месте, где ущелье сузилось, став похожим на узкую придорожную канаву. Лодка взмыла кверху, а затем ее швырнуло вниз и толкнуло по серпантину каменистого ложа реки, и она понеслась, подпрыгивая и кружась, прямо в водоворот, из которого являлся бассейн у подножия крутого спуска из каньона. Мара подумала, что Большой каньон решил наконец уничтожить их. И тут же лодку швырнуло, затем круто развернуло и потащило к узкому отверстию в скале, а дальше они заскользили по спокойной и гладкой поверхности озера. Почти чудом они оказались в широкой, открытой свету и воздуху долине, ограниченной с обеих сторон лишь невысокими травянистыми холмами, которые уходили далеко к горизонту.

– Мы прорвались! – закричал Сэм.

Молодые люди бросились друг к другу в объятия, едва не перевернув на радостях лодку. Со слезами радости и благодарности, которые катились по их щекам, они, повернув головы, смотрели назад, на гранитные утесы Большого каньона, величественные башни которого были едва различимы в густом утреннем тумане.

– Майор Пауэлл сказал об этом очень хорошо. – Мара повернулась к Сэму: – «Пока существа человеческой породы способны видеть, пока у них есть отвага и решимость, пока они способны не дрогнуть перед лицом врага, ничто во Вселенной никогда не сможет вечно оставаться Великим Непознанным».

 

Глава 1

– Итак, следующей осенью вы вышли замуж за Сэма Роджерса.

– Да, как только отпраздновали мое семнадцатилетие.

– И Сэм занялся семейным бизнесом?

– Да, и он более чем оправдал мои надежды. Сэм сумел стать необходимым для «Тэйт интернэшнл индастриз». В первом десятилетии двадцатого века отделения компании вывели Соединенные Штаты на первое место в области производства меди, и в течение моей жизни наша страна ни разу не теряла своего первенства в этой области.

– Вступление в новое столетие должно стать волнующим событием… Что я такое сказал? Почему у вас на лице такое страдальческое выражение?

– По сути, это было скорее тяжелым опытом, по крайней мере для семьи Тэйтов. Да что я говорю? Для всего мира. Это было знаком наступления эры драматических радикальных изменений во всех сферах жизни – социальной, политической, социологической, психологической. Полагаю, что началось все со смерти королевы Виктории. Ее царствование продлилось почти весь девятнадцатый век. Ее рассматривали как институт, как символ стабильности и надежности – живая скала Гибралтара.

– Универсальная фигура, представляющая материнство.

– Да, можно было бы сказать и так. Во всяком случае, ее кончина нарушила некое невидимое социальное равновесие, взаимопонимание и единство миллионов людей в мире. Небольшой отрезок времени в десять лет вместил множество трагических событий, происходивших одно за другим, и отголоски их прогремели по всему миру.

– Например?.. Мое знание истории полно пробелов.

– В 1903 году произошли два события, изменившие жизнь многих поколений: Генри Форд основал «Мотор Форд компани», а братья Райт совершили свой исторический полет. Буквально за ночь мир изменил свои очертания, съежился, и возможность скорого общения между людьми, достигаемого с помощью автомобиля и самолета, в двадцатом веке помогла распространить по всему миру враждебность и хаос. В двадцатом веке в игру вступила библейская судьба, трагическая неотвратимость греческой трагедии.

Человек и его удивительные машины… Мой дедушка Дрю предсказал, что со временем машины будут управлять человеком, который их изобрел, как некие монстры, подобные тому, который был создан Франкенштейном, героем романа Мэри Шелли. Время показало, что он был прав. Ну, например, произошел пожар на экскурсионном пароходе «Генерал Слокум» возле Адских ворот. При этом погибло более тысячи человек. Это, кстати, был год, когда началась русско-японская война.

Несчастье следовало за несчастьем. В 1906 году произошел ужасный пожар в Сан-Франциско и не менее ужасное землетрясение… Правда, случалось и кое-что хорошее. Если память мне не изменяет, в 1907 году Соединенные Штаты бросили вызов Великобритании, совершив кругосветное путешествие и таким образом продемонстрировав свое преимущество на море. А двумя годами позже Роберт Эдвин Пири стал первым человеком, ступившим на Северный полюс.

Были разные мелкие и мелочные претензии и амбиции, например, какие-то школьники добились победы над командой своих противников на спортивных соревнованиях… Когда в 1910 году король Эдуард умер всего лишь через девять лет после восшествия на трон, это оказалось мрачным предзнаменованием для всего человечества. Эдуард сам себя истребил, сжег всевозможными излишествами, как современный мир, начиненный технологиями и техникой, по-видимому, склоняется к тому, чтобы уничтожить себя. Это был как раз тот год, когда умерли Дрю и Гвен Тэйт. Она ушла первой, умерла от пневмонии, а он вскоре последовал за ней, не пережив скорби. Но они прожили долгую и плодотворную жизнь. Когда они умерли, им было далеко за восемьдесят. Со стороны семьи не последовало горьких сожалений, хотя все их нежно любили. Утрата любви оставляет пустоту, которую никогда и ничем нельзя заполнить, но со временем боль притупляется, утрата забывается.

О Боже! Я, кажется, сейчас расплачусь! Ничего не могу с собой поделать. Столько надрывающих сердце несчастий! Они громоздились одно на другое – сначала мировая война, которая возникла будто для того, чтобы оправдать пророчество Дрю: человечество, пожираемое машинами, бомбами, пулеметами, пушками, танками, самолетами, созданными человеком же, и теперь вытесняемое из жизни на край, за которым – Армагеддон.

– Вы пропустили кое-что, то, что случилось в 1912 году, еще до начала войны.

– Я сделала это сознательно. Мне слишком больно об этом думать.

– Больно для Мары Роджерс Тэйт. Вот что я сделаю сейчас: я попрошу вас считать в обратном порядке вместе со мной – от ста к единице. Считайте очень медленно и, когда закончите, совершите путешествие во времени назад. Каждая цифра будет равна году. Готовы?

– Да.

– Давайте начнем. Сто… девяносто девять… Вы больше не Мара Роджерс Тэйт. Когда досчитаете до пятидесяти, станете Марой Юинг Тэйт. Понятно? Хорошо. Итак, начнем: девяносто восемь… девяносто семь…

– Мара Роджерс Тэйт! Право же, это унизительно, – ворчал Сэм, разглядывая подпись жены на контракте, заключенном компанией.

Как раз перед тем как они покинули Аризону, чтобы совершить долгую поездку по Европе, Гордон Юинг и его жена Мара, наследница империи Тэйтов, передали право распоряжаться своим имуществом поверенному дочери.

– Хватит демонстрировать свои шовинистические наклонности, Сэм, – попеняла она ему. – Без фамилии Тэйт я потеряла бы влияние на своих партнеров и коллег в мире бизнеса. Я понимаю, что ты предпочитаешь думать обо мне как о миссис Сэмюэл Роджерс-младшей. Ну и правильно. На этот счет у меня нет возражений. В своей личной жизни я полностью согласна быть твоей рабыней, – игриво, но вместе с тем и язвительно закончила она.

– Черт возьми, Мара! Я вовсе не хочу быть предметом твоих острот.

Она подошла и обвила его шею руками, плотно прижавшись к нему всем телом.

– А ты знаешь, как тебе идет, когда ты дуешься, Сэм? Ты просто душка!

– Ты снова за свое! – вскричал он в негодовании. – Мне следовало бы перекинуть тебя через колено и как следует отшлепать.

Она встала на цыпочки и крепко поцеловала его в остро выступающую скулу под ухом, потом кончиком языка провела по всей щеке до самой ямочки на подбородке.

– Я не имею ничего против такой игры. А почему бы нам не прикрыть дверь спальни и не обсудить это поподробнее? Кстати, к вопросу о подробностях…

Она чуть отстранилась, так, что между ними образовалось пространство, и принялась ласкать его.

– Да, теперь у меня есть полная уверенность, что ты не прочь присоединиться ко мне в мою дневную сиесту.

Сэм тихонько рассмеялся и обхватил обеими руками ее ягодицы.

– Особенно отдыхать тебе не придется, в этом я готов поклясться. Дай только положить этот контракт в сейф.

Он подошел к ее письменному столу и взял подписанную ею бумагу.

– Я сейчас вернусь. Можешь начинать без меня.

Ее смех следовал за ним, пока он шел по коридору в библиотеку.

Когда он вернулся, она лежала, растянувшись на стеганом атласном покрывале, приняв соблазнительную позу и совершенно обнаженная. Он остановился рядом с постелью, глядя на нее, томную, волнующую, и желание его росло. Тринадцать лет брака не притупили его страсти. Жена была и осталась единственной женщиной в его жизни. С годами она становилась все более желанной и прекрасной, как роскошный экзотический сад. Ее груди, похожие на крепкие свежие плоды, какими он их запомнил в тот первый раз, когда ласкал, все еще оставались крепкими и упругими, но стали чуть полнее. В шестнадцать лет у Мары был плоский живот и стройные бедра. Фигура уже тогда у нее была женственной, но в ней оставалось и что-то мальчишеское. В двадцать девять ее очарование стало чувственным и непреодолимым.

– Ты напоминаешь мне обнаженную с картины Рубенса, – сказал он ей, раздеваясь.

– Я не похожа на рубенсовскую женщину. Они все толстые и перезрелые.

Эта тема вызвала в ней неприятные, даже болезненные воспоминания, и это отразилось на выражении ее лица.

– В чем дело, любовь моя? – спросил он, ложась рядом с ней.

– Я вспомнила, что мне сказал доктор Фосет в тот последний раз, когда я проходила у него обследование. «Миссис Роджерс, с такой великолепной фигурой вам следовало бы иметь десяток детей».

– Неужели он так и сказал? – спросил Сэм очень тихо, чувствуя, что желание покидает его. В их идиллическом браке был лишь один изъян – невозможность зачать ребенка. Маре никак это не удавалось. Он обнял ее, стараясь охватить руками все ее тело, и нежно поцеловал в лоб, потом в сомкнутые веки. – Но ведь мы всегда можем усыновить-удочерить ребенка, ты же это знаешь, дорогая. Так делают все и повсюду. Ты знаешь, что Пекстоны – а ведь он глава Лондонского отделения компании – усыновили близнецов?

– Нет! – возразила она, и в ее голосе прозвучала железная решимость, а зеленые глаза сощурились, выражая вызов, и в этом было что-то кошачье. – Я хочу родить собственного ребенка, сотворенного из нашей плоти и крови, Сэм. И я никогда не откажусь от этой мысли, я всегда буду пытаться осуществить это.

Она ласкала его потерявшую твердость плоть обеими руками, стараясь вернуть ее к жизни.

– Конечно, это будет невозможно без твоего содействия. Иди сюда, дорогой, выбрось из головы неприятные мысли и давай-ка сделаем еще одну попытку.

Написанное в эту ночь письмо Мары успело прийти в отель «Савой» за неделю до того, как Гордон и его жена покинули его, чтобы сопровождать полковника Джона Джекоба Астора и его жену в первом плавании на гордости британской линии «Уайт стар». Имя этого корабля, получившего известность как величайший корабль, когда-либо бороздивший моря, было «Титаник».

Гордон сидел за завтраком в их роскошных апартаментах, читая лондонскую «Таймс», и вполуха слушал, как Мара читает ему письмо дочери:

– «Я решила родить Сэму ребенка, даже если на это потребуется пятьдесят лет. Я никогда не откажусь от этой надежды и обещаю тебе, что наступит день, когда ты увидишь, как я кормлю грудью свое дитя…»

Гордон хмыкнул и покачал головой:

– Да, она настоящая Тэйт, и в этом нет ни малейших сомнений – вы все упрямы, как английские бульдоги. Пятьдесят лет! Нечего сказать! Бедный Сэм! Ему предстоит основательно потрудиться.

– Гордон Юинг, что за гадости ты говоришь!

– Мне нравится говорить гадости. Я должен тебе сказать, что сладострастие – это наша семейная черта. А если говорить серьезно, то есть только одна вещь, с которой не могут сладить даже Тэйты, – Божья воля.

Темные глаза Мары засверкали.

– Может быть, это и правда, Гордон, но Господь Бог один во всей Вселенной обладает свободой менять свои решения.

Он взял ее руку в свои:

– Это будет так ужасно, если мы умрем, не став дедушкой и бабушкой!

– Я считаю это катастрофой. Что станется с компанией, когда нас не будет?

– У тебя есть братья, племянники и племянницы.

– Не будь смешным, Гордон! Эмлин, Аллан, Джилберт и их глупые жены и дети! Все они пригодны только для того, чтобы стричь купоны, выкачивать свои дивиденды и получать чеки.

– Не слишком ли ты высокомерно и несправедливо судишь о них?

– Это правда, и ты это знаешь лучше, чем кто бы то ни было. Нам с Марой посчастливилось иметь таких мужей, как ты и Сэмюэл.

Она стиснула руки:

– Я молю Господа, чтобы он благословил нашу дочь ребенком, а нас – внучкой.

Гордон нахмурился и отодвинул свою тарелку.

– Внучкой? А как насчет внука?

Отвечая, она старалась не смотреть ему в глаза:

– Ну, пол ребенка, конечно, не имеет значения. Главное, чтобы появился законный наследник, полноправный Тэйт, чтобы продолжить наше дело.

Выражение его лица все же оставалось недовольным, и на нем можно было заметить некое осуждение.

– Дело? Ты хочешь сказать – династию?

– Не надо сарказма, Гордон.

– Гм-м… Я предлагаю забыть Тэйтов и все прочие дела, напоминающие о мрачной реальности. Давай-ка посвятим свое внимание и энергию наслаждениям. Ведь не шутка быть участниками праздничного путешествия, первого плавания «Титаника»!

 

Глава 2

Мара была очарована, едва ступила в элегантный холл на главной палубе «Титаника», – полированное тиковое и красное дерево и пушистые персидские ковры с ворсом по щиколотку. В обширном пространстве холла сразу же бросалась в глаза широкая лестница, ведущая на палубу второго яруса и окруженная римского стиля колоннадой.

Таким же впечатляющим показался ей и величественный рекреационный салон, украшенный классическими настенными гобеленами и хрустальными канделябрами, уставленный обитыми бархатом и плюшем диванчиками и легкими стульями, а также письменными столами, обращенными к широким окнам с освинцованными стеклами. В огромном камине весело потрескивал огонь. На стене над ним тикали столь же огромные часы, отсчитывая последние минуты перед отплытием. Мощный свисток океанского лайнера прозвенел по всему кораблю и раскатился эхом. Стюард сунул голову в каюту Джона Джекоба Астора, где последние гости, приглашенные на его прощальный прием, провозглашали тосты за отбывающих, поднимая бокалы с французским шампанским.

– Всех, кто не отплывает, прошу на берег, – возгласил стюард.

– Не желает ли кто-нибудь выйти на палубу? – спросил хозяин каюты.

Астор был красивый темноволосый мужчина, его военную выправку лишь подчеркивал ярко-синий костюм в модную узкую полоску, оттененный ослепительным галстуком «аскот». Его красавица жена с волосами цвета воронова крыла была любимицей нью-йоркского и лондонского общества. Ее не в меру декольтированная высокая и пышная грудь была открыта восхищенным взглядам собравшихся – изящное бархатное платье с низким вырезом, правда, несколько замаскированным кружевной вставкой, которая, впрочем, скорее подчеркивала, чем скрывала дарованные ей природой прелести, очень шло ей.

– Не думаю, что кто-нибудь захочет этого, дорогой, – возразила она. – Саутгэмптон не входит в число моих любимых портовых городов.

Список пассажиров, насчитывавший две тысячи триста семь человек, включал множество блестящих людей, мужчин и женщин, богатство, престиж и популярность которых в британском и американском высшем обществе были безусловны. В роскошных апартаментах Астора перед отплытием «Титаника» присутствовали Гордон и Мара Юинг, майор Арчибальд Батт, миллиардер Айзидор Штраус, Бенджамин Гуггенхайм, Ф. Д. Миллер, Уильям Т. Снид, Брюс Измэй, генеральный директор линии «Уайт стар», архитектор и строитель корабля Томас Эндрюс. Оживленные и возбужденные событием, они показались Маре слишком по-светски легковесными.

– Как стайка глупых детишек, собирающихся на пикник, – шепнула она мужу.

Он похлопал ее по руке:

– Это и есть своего рода пикник. Ты не должна обращать на это внимания. Просто улыбайся и кивай головой.

– Неужели вы не обожаете капитана Смита? – исходила восторгом тощая блондинка в шляпе со страусовыми перьями. – Со своими белыми усиками он напоминает мне дьявола.

– Скорее седеющего моржа, – отозвался ее спутник.

– А вы знаете, что это его последнее плавание? – вмешался Астор.

– Достойное признание заслуг одного из наших лучших шкиперов, – заметил мистер Измэй с «Уайт стар». – Тридцать восемь лет службы – и ни единой неудачи.

– Пожалуйста, расскажите нам о вашем чудесном корабле, мистер Измэй, – попросила миссис Астор.

– Моя дорогая леди, мистер Эндрюс – вот кто должен ответить на ваш вопрос и удовлетворить любопытство. В конце концов, «Титаник» – детище его фантазии и памятник прогрессу.

– Право же, это немыслимо, мистер Эндрюс! – пропела ослепительная томная брюнетка, задрапированная в какой-то диковинный наряд и стоящая за стулом архитектора.

– Да, он всего чуть-чуть недотягивает до Божьего творения, и я склонен согласиться, что вообразить себе такой корабль почти немыслимо, – с гордостью ответил Эндрюс. Его никогда не утомляли разговоры о его творении.

И кораблем действительно можно было гордиться. Левиафан водоизмещением 46 328 тонн, длиной 882,5 фута и шириной 92 фута, он мог удобно разместить на своем борту 2223 пассажира и команду. Недра корабля были разделены водонепроницаемыми переборками на герметичные отсеки, и в непредвиденном случае все они могли быть надежно задраены и даже запечатаны. Поэтому только самая малая часть корабля в случае несчастья могла оказаться затопленной водой.

Эндрюс поднял руку, призывая собравшихся к молчанию, и почти благоговейным тоном провозгласил:

– Мы уже двинулись. Слышите гудение? Это два комплекта машин, работающих в автономном режиме. Причем все моторы четырехцилиндровые.

Мара испытывала некоторое беспокойство.

– Мистер Эндрюс, а сколько спасательных шлюпок на «Титанике»?

Он, казалось, был шокирован вопросом.

– Спасательных шлюпок, мадам? Ну… конечно, «Титаник» – всего лишь витрина магазина, он только имеет вид корабля, если вы извините мне эту шутку. На «Титанике» двадцать спасательных шлюпок, мадам.

– И какова их общая вместимость?

Эндрюсу не понравился ее вопрос, и он не мог скрыть этого.

– Ну, я бы сказал, до тысячи двухсот пассажиров.

– Но ведь на корабле две тысячи двести человек.

Теперь великий кораблестроитель приобрел уверенный вид.

– Мадам, вы не должны забивать свою хорошенькую головку подобными фантазиями. Я повторяю: «Титаник» непотопляем.

– Да, я слышала такое мнение, что он может соревноваться с тем, что создано Господом, – сказала Мара, не скрывая сарказма. – Так ведь говорили о «Титане».

– О «Титане»? – в один голос спросили несколько гостей.

Разговор между Марой и Эндрюсом привлек всеобщее внимание.

– Да, я говорю о романе Моргана Робертсона, опубликованном как раз в конце прошлого века. Роман об океанском лайнере «Титане», якобы непотопляемом, отправившемся в свое первое плавание с более чем тысячей богатых пассажиров на борту. В длину он был восемьсот футов и водоизмещением сорок пять тысяч тонн, и на нем тоже имелось немногим больше двадцати спасательных шлюпок из эстетических, точнее, косметических соображений. Он отплыл из Англии в середине апреля и налетел на айсберг в Северной Атлантике. Почти все пассажиры и команда погибли.

По толпе пробежал ропот недовольства и испуга.

– О Господи, миссис Роджерс, неужели вы хотите напугать нас так, чтобы у всех затряслись поджилки? – с досадой спросил полковник Астор.

– Не хочу больше слушать эту чушь, – высокомерно заявила дебелая матрона. Она сурово разглядывала Мару, наведя на нее лорнет. – Любители литературы! Ну не смешно ли?

Позже, когда они оказались в своей каюте, даже Гордон попенял Маре за ее импульсивную выходку:

– С твоей стороны, дорогая, было довольно бестактно испортить им настроение во время торжества, когда они купались в лучах славы и блаженства.

– Мне жаль, что я испортила вечер полковнику Астору, но думаю, что в высшей степени безответственно со стороны «Уайт стар» спускать новый корабль со стапелей и отправлять в море без достаточного количества спасательных шлюпок.

В тот вечер они оказались в числе почетных гостей за столиком капитана. Это был особый праздничный вечер, и пассажиры и офицеры корабельной команды были одеты в парадную форму, как обычно выражалась на валлийский манер мать Мары. Капитан Смит был ослепителен в белом костюме с золотым галуном. Его капитанская фуражка, украшенная золотым символом компании «Уайт стар», лежала рядом с тарелкой, сияя в свете хрустальных канделябров.

Обеденный зал засверкал всеми цветами радуги, когда пары закружились на полу, отполированном до зеркального блеска. Они танцевали под оркестр, исполнявший попурри из вальсов Штрауса. Мужчины в черных смокингах, крахмальных рубашках и белых галстуках оттеняли своей чопорностью разноцветие бальных женских туалетов из шелка и парчи; дамы выступали в них словно райские павы.

На миссис Астор был наряд из шотландского набивного шелка приглушенных тонов, напоминавший по сочетанию цветов старинные гобелены. Платье Мары, с пышными рукавами из лионского шелка цвета недозрелого лимона, с белым кружевом и зелеными лентами, выглядело изысканно и экзотично. Как и полосатые шелковые чулки, где перемежались золотая нить с нитью цвета абрикоса, а на ее ногах были изящные лакированные ботиночки с носками, отделанными серебром и кисточками.

Почти за каждым столом в просторном обеденном зале разговор непременно заходил о «Титанике», об историческом путешествии, в котором пассажиры имели счастье принять участие.

Миссис Астор, все еще находясь под неприятным впечатлением от рассказа Мары о «Титане», продолжала думать только об айсбергах – это стало для нее просто наваждением.

Капитан Смит, жизнерадостный, плотного сложения мужчина, смеялся и, стараясь успокоить, похлопывал ее по руке:

– Конечно, мадам, это правда, нынешняя необычно теплая зима послужила причиной появления огромного числа айсбергов, отрывающихся от полярных шапок и дрейфующих на юг под влиянием Лабрадорского течения. Но по приказу нашего начальства в Лондоне навигаторы составили специальную карту курса для «Титаника», и мы пройдем намного южнее ближайшего айсберга.

Так же терпеливо он отвечал на многочисленные вопросы, адресованные ему другими пассажирами:

– Да, мы можем развить скорость более тридцати узлов, но, как и во всех случаях с новыми кораблями «Уайт стар», мы придерживаемся стабильной и постоянной скорости в двадцать узлов. Принимая во внимание течение, можем убавить или прибавить скорость на один узел.

– Когда мы прибудем в Нью-Йорк?

– В воскресенье ночью должны быть в Грэнд-Бэнксе, а это значит…

Он не закончил фразу, потому что к нему подошел судовой казначей и что-то зашептал ему на ухо. Капитан Смит кивнул и, извинившись перед гостями, встал.

– Прошу простить. Меня просят на мостик. Главное – выполнение долга, а удовольствия – потом.

Взяв под мышку свою капитанскую фуражку и раскланявшись со всеми, он обратился к дамам:

– Вы почтили мой столик своим присутствием, милые леди. Благодарю вас, до новой встречи…

– Пока мы сидим здесь, поищите айсберг, капитан! – крикнул ему вдогонку какой-то шутник, и все, кто сидел за столом, разразились веселым смехом. Все, кроме Мары.

Затем один из гостей, психолог, пригласил Мару на танец. Это был высокий жилистый мужчина с коротко подстриженными стального цвета волосами и бородкой а-ля Ван Дейк.

– Как я понял, вы поклонница писателя Моргана Робертсона, миссис Юинг.

Мара улыбнулась:

– Так вы слышали наш разговор сегодня днем? А теперь подшучиваете надо мной, да?

– Напротив. Представители моей профессии вовсе не склонны высмеивать философию и мировосприятие других людей. Скажите, вы слышали о промнезии?

– Пожалуй, нет, доктор.

– Так называется память о будущем.

– Память о будущем? Как странно!

– Да, и есть люди, которые считают, что предчувствия на самом деле и есть способность заглядывать в будущее.

У Мары побежали мурашки по спине. Внезапно она помрачнела.

– Давайте надеяться, доктор, что Морган Робертсон не был вдохновлен промнезией, когда сел писать свой роман «Титан»… Вы не возражаете, если мы сядем? У меня голова раскалывается.

Головная боль еще не прошла, в висках стучало, когда они с Гордоном вернулись в свой номер. На большой двуспальной кровати она тесно прижалась к нему, касаясь щекой его груди.

– Гордон, приласкай меня, я хочу быть как можно ближе к тебе.

– Чудесно, – хмыкнул он. – Наше боевое крещение на корабле. Подумать только! Заняться любовью на океанском лайнере в первую же ночь! Разрази меня Юпитер, я хотел бы знать, скольким пассажирам пришла в голову эта блестящая идея. Думаю, Джону Джекобу. Его половина выглядит так, словно ее любимое занятие – поваляться на сеновале с мужчиной.

– Не будь циником и сквернословом, Гордон.

Она выскользнула из своей атласной ночной рубашки и села на него верхом.

– У меня такое ощущение, что сегодня я должна проявлять инициативу.

– И быть изобретательной.

И она ласкала и ласкала его, чувствуя, как нарастает желание. Жаркая волна понесла их навстречу друг другу.

– Это было восхитительно, – прошептала она, когда они лежали рядом, усталые и умиротворенные.

Он ущипнул ее за ягодицу.

– Достойное окончание прекрасного дня и наш талисман на благополучное плавание до самого Нью-Йорка, и будь он неладен, этот чертов парень, этот писака!

Мара улыбнулась:

– Я была просто дурой, зря подняла такой переполох.

Они уснули тихо и мирно.

Утро встретило их ослепительным солнцем, сияющим на лазурном, без единого облачка небе, а океан был спокоен, как озеро.

– Воздух здесь просто целебный, – сказала Мара, обращаясь к миссис Астор, когда они обе лежали в шезлонгах на палубе, наслаждаясь закуской, которую им подали до полудня, – можно было выбирать: чай с кексом или бульон с солеными крекерами. Их мужья в это время совершали прогулку по палубе.

– В такую погоду невозможно даже представить себе появление какого-то айсберга, – обронила как бы невзначай миссис Астор, но Мара почувствовала в ее тоне не улегшееся еще беспокойство.

Следующий день показался им еще лучше предыдущего. Маре было настолько тепло, что она не стала кутаться в одеяло, лежа на палубе. На все время путешествия «Титаника» метеорологическая служба Канады предсказывала хорошую погоду – вплоть до окончания путешествия в Нью-Йорке.

Они прибыли в Грэнд-Бэнкс в ночь на воскресенье 14 апреля, взяв оттуда курс на юго-запад, то есть на Нью-Йорк.

Первый помощник капитана мистер Мёрдок, направляясь на мостик, остановился у рубки радиста Джона Филлипса.

– Что слышно, мистер Филлипс?

– Ничего особенного, сэр… На севере, правда, появилась целая россыпь мелких льдин. Но ближайшая к нам, насколько я понял, более чем в двухстах милях отсюда.

Мёрдок улыбнулся:

– Нет причин для беспокойства. Доброй ночи, Филлипс.

Чеканя шаг, он прошел по палубе на мостик, насвистывая какой-то веселенький мотивчик. Его несколько удивило присутствие в рубке мистера и миссис Юинг. Она зябко куталась в соболье манто.

– Добрый вечер, – приветствовал он чету. – Вас интересует, как живут другие обитатели плавучего дома?

– Лейтенант Лайтоллер был так любезен, что пригласил нас посмотреть, как команда управляется с таким гигантом, как «Титаник», – ответил мистер Юинг.

Мёрдок рассмеялся:

– Все делается с помощью зеркал. Я не шучу, хотя мы используем ряд современных приборов, как, скажем, гироскоп и прочее сложное навигационное оборудование. А практически корабль плывет сам… – Он повернулся ко второму офицеру: – Как дела, лейтенант Лайтоллер?

– Вода как зеркало, сэр. По мне, слишком уж спокойная.

– А вы бы предпочли плыть по бурному морю? – с любопытством спросила Мара.

– Ну не совсем так, мадам. Слишком уж бурного моря я не желал бы, но оно должно быть живым, активным. Видите ли, для моряка океан то же, что пласт породы для геолога. Многое можно узнать по тому, как море ведет себя. Оно как живое существо, которое дышит. И по волнам вы можете прочесть, узнать многое. Если ночью случится непогода, мы сумеем примерно рассчитать, какова будет сила шторма, изучив следы бурунов. Море можно обозревать на расстоянии в несколько миль, но не сегодня вечером. Нынче оно гладкое, как пруд.

– Вы опасаетесь айсбергов? – спросила Мара, ее лоб прорезала морщинка. – Если я поняла правильно, ближайший к нам находится на расстоянии двухсот миль.

Гордон обнял ее за плечи.

– От меня не укрылось, – он бросил взгляд на группу офицеров, – что сегодня вы удвоили число смотровых. К чему, если вы не ждете неприятностей?

Офицеры обменялись взглядами, и Мёрдок чуть снисходительно пояснил:

– Дело в том, мистер Юинг, что в море всегда следует быть начеку, особенно в такую ночь, когда нет луны, а вода спокойная.

– Но ведь горят яркие звезды. Клянусь Юпитером, кажется, они спускаются прямо в воду!

И в самом деле, гроздья звезд и созвездий буквально висели над головой. Создавалось впечатление, будто «Титаник» находился в центре гигантского колеса, светящиеся спицы которого как ножи пронзали тьму ночи и спускались к гладкой поверхности воды, сходясь в одной точке на корабле. Зрелище поистине фантастическое.

– Мы называем это фосфоресцентной стагнацией, – сказал Мёрдок.

– Ладно, я отправляюсь спать, – сказал Лайтоллер. Он отсалютовал Гордону и Маре, приподняв фуражку. – Доброй ночи, миссис Юинг, мистер Юинг. Желаю спокойного сна.

Мара и Гордон остались на палубе, им все здесь нравилось – как внимательно смотрел вперед рулевой, с какой заинтересованностью, граничившей с одержимостью, изучали карты Мёрдок и другие офицеры. Время шло быстро, приближалась полночь, когда Мара, взглянув на часы, висевшие на стене, вздрогнула.

– Боже милостивый, Гордон, боюсь, что мы бестактные гости, так долго задержались здесь.

– Верно. Спустимся в главный салон и выпьем по рюмочке, а потом – спать.

Галантный Мёрдок улыбнулся:

– Приятно было принимать вас на мостике, миссис Юинг. Мне жаль, что я не смог уделить вам больше времени.

– Вы были очень любезны, лейтенант, – ответила ему улыбкой Мара.

Он вышел из рубки проводить гостей. Сказал, прощаясь, что намерен закончить свое дежурство здесь, у поручней, – отсюда лучше видимость, огни рубки не мешают просматривать морскую гладь до самого горизонта.

Внизу, под палубой, он заметил какие-то всполохи света, исходившие из люка. Сложив руки рупором и поднеся их к губам, он крикнул:

– Эй, внизу! Задраить передний люк – он мешает мне видеть!

Мара и Гордон находились уже на полпути в кают-компанию, когда из «вороньего гнезда» донесся звук колокола, означавший тревогу. Колокол прогудел трижды.

Гордон, еще перед началом плавания хорошо изучивший весь морской путь домой, схватил Мару за руку и пробормотал:

– Господи, впереди какое-то препятствие, вернемся на мостик и посмотрим, что там.

Они повернули обратно и поднялись по ступенькам в рулевую рубку. В это время Мёрдок, выключив телеграфные аппараты, сообщавшиеся с машинным отделением, закричал рулевому:

– Резкий поворот на правый борт!

Он ринулся из рулевой рубки и остановился у поручней, вцепившись в них так, что костяшки пальцев побелели, выделяясь на обледеневшей стальной поверхности. Гордон и Мара подошли к нему, и все трое в безмолвном ужасе уставились на возникшую впереди по курсу ужасающую громаду. Над «Титаником» не менее чем в четверти мили нависла гигантская ледяная гора, и расстояние между ними быстро сокращалось. Корабль шел вперед, уклоняясь от столкновения, но не настолько быстро, как это было необходимо.

– Черт, черт побери! – шептал Мёрдок. Он слишком поздно понял, что надо было отдать приказ заглушить машины. Теперь инерция воды увлекала корабль, отдавая его на милость айсберга.

Казалось, что если не удастся вовсе избежать столкновения, то в самом худшем случае корабль коснется ледяной горы правым бортом, то есть «Титаник» только скользнет по ней, и тут действительно послышался скрежет, будто когти царапают по грифельной доске, только в тысячу раз мощнее и громче. Корабль прошел мимо айсберга. Мара и Гордон, затаившие дыхание, испустили вздох облегчения.

– Мы проскочили, – сказала Мара дрожащим голосом.

Вся палуба была покрыта обломками льда, дождем посыпавшимися на корабль в момент столкновения, как ни коротко оно было. Но все же корабль остался цел и невредим, или так показалось всем, за исключением одного человека, строителя, проектировавшего «Титаник», – Томаса Эндрюса. При первом же сигнале опасности он бросился на мостик, а когда послышался скрежет, он закрыл лицо руками и беззвучно зарыдал, уже зная, что построенный им корабль, его радость и гордость, обречен.

Его худшие опасения подтвердились сразу же, когда Мёрдок и корабельный плотник бросились вниз, в трюм, чтобы оценить серьезность повреждения. При столкновении с лайнером острая подводная часть айсберга, скрывавшаяся под водой значительно ниже ватерлинии, врезалась в стальной корпус судна и, как консервный нож в банке, сделала неровную пробоину в правом борту длиной более 250 футов. Хотя водонепроницаемые переборки сохранились и сомкнулись, как только произошло роковое столкновение, повреждение было слишком велико, чтобы стабильное состояние судна сохранялось долго. Катастрофа была неизбежна.

– Десять секций быстро наполняются водой, – сообщил плотник капитану Смиту, присоединившемуся к ним. Капитан был мрачен и бледен. – Уровень воды уже на пятнадцать футов выше киля. Воспрепятствовать этому нельзя, вода доберется до котлов, и…

Он не закончил фразы, но даже Мара и Гордон, стоявшие чуть поодаль, не привлекая к себе внимания, поняли мрачное значение его слов.

Капитан Смит, пребывавший в состоянии шока, стал отдавать приказания:

– Мёрдок, прикажите всем палубным матросам подготовить спасательные шлюпки к спуску на воду. Офицеры и матросы, работающие в машинном отделении, должны оставаться на своих местах. Во всяком случае, пока.

Вышколенные стюарды с застывшими на лицах улыбками обходили каюты, произнося стандартную фразу:

– Пожалуйста, отправляйтесь к спасательным шлюпкам, находящимся к вам ближе всего. Захватите спасательные пояса. Это всего лишь предосторожность, пока не устранят мелкие повреждения. Это продлится не более часа или двух. После этого мы двинемся дальше.

Пассажиры не слишком встревожились, когда началась посадка в спасательные шлюпки на палубах. Атмосфера праздника еще не покинула их, тем более что из рук в руки переходили бутылки и фляжки со спиртным. Это была причудливая толпа: дамы в меховых шубках, накинутых поверх ночных рубашек, на голове – папильотки, на лицах – кольд-крем; мужчины либо в вечерних костюмах, либо в толстых свитерах под горло и в лыжных шапочках. Одна дама в длинном норковом манто не успела ничего под него надеть.

Мара с мужем держались поодаль от своих легкомысленных спутников. Она не сводила глаз со спасательных шлюпок, которые матросы готовили к спуску на воду.

– Все точно, как описано в романе «Титан», – сказала она. – Всего двадцать шлюпок. Когда они будут заполнены, на борту «Титаника» останется еще тысяча пятьсот человек.

Гордон обнял ее и притянул к себе.

– Спокойно, старушка. В нашей жизни было много тяжелых испытаний. Переживем и это.

Он поцеловал ее в волосы и закрыл глаза, чтобы она не увидела, что они полны слез.

В радиорубке капитан Смит отчаянно торопил телеграфиста:

– Скорее, Филлипс, скорее! Не теряйте ни секунды!

Пальцы оператора работали с удивительной быстротой. Сливаясь с клавиатурой, они образовывали туманное пятно. Он отстукивал один сигнал SOS за другим:

ТИТАНИК НАСТОЯТЕЛЬНО ПРОСИТ НЕМЕДЛЕННОЙ ПОМОЩИ МЫ СТОЛКНУЛИСЬ С АЙСБЕРГОМ В ПОЗИЦИИ 41 46N 5014 W

В эту спокойную ночь Атлантика кишела кораблями, но немногие подтвердили потом, что получили сообщение о бедственном положении «Титаника». Это была эпоха, когда весь мир был буквально заражен благодушием, следствием которого стали беспечность и равнодушие. На борту многих кораблей, находившихся достаточно близко от «Титаника», чтобы оказать помощь, офицеры просто закрыли радиорубки на ночь. Один из таких операторов стоял на мостике «Калифорнии» рядом с капитаном и наблюдал красочное зрелище не более чем в шести милях от них – в небо взвивались ракета за ракетой, и моряки любовались чудесами пиротехники, белыми и красными ракетами, – сигналами бедствия, посылаемыми с «Титаника».

– Недурное зрелище, а, капитан? Веселятся напропалую! – сказал офицер.

– Клянусь Юпитером, веселья там хоть отбавляй, – ответил капитан.

Действительно, веселье было в полном разгаре. По щекам Филлипса текли слезы, а он все продолжал свое бесполезное бдение у телеграфа.

SOS SOS ТИТАНИК ТОНЕТ ОПУСКАЕТСЯ НОСОМ В ВОДУ ЖЕНЩИН И ДЕТЕЙ САЖАЮТ В СПАСАТЕЛЬНЫЕ ШЛЮПКИ РАДИ БОГА ПРИШЛИТЕ ПОМОЩЬ

Нашелся только один корабль, чей совестливый радиооператор никогда не покидал своего поста, если его кто-нибудь не сменял там. На борту океанского лайнера «Карпатия», принадлежащего старому судовладельцу Кьюнарду, офицер решительно разбудил своего капитана Артура Рострона посреди ночи. Тот сел на постели, еще не понимая, что происходит, и протирая глаза.

– В чем дело, Спаркс?

– Это «Титаник», сэр. Он тонет.

– Боже милостивый!

Сон мгновенно отлетел, капитан Рострон быстро вскочил с койки и оделся.

– Как далеко он от нас?

Телеграфист описал местонахождение «Титаника».

– Если мы запустим машины на полную скорость, сможем добраться до них за час.

Он бросился на мостик и отдал приказ старшему машинисту:

– Полный вперед!

Через несколько минут «Карпатия» развила скорость в двадцать пять узлов, большую, чем Рострон или любой из прежних капитанов «Карпатии» когда-либо позволял себе. По мере приближения к погибающему суперлайнеру «Карпатия» входила в полосу плавучих льдин, ставших гибельными для непотопляемого короля всех морей. Вызывая восхищение офицеров, а позже историков, описавших это удивительное плавание, капитан Рострон обнаруживал несравненное искусство маневра среди лабиринта льдин, ни на узел не снижая скорости.

В два часа ночи Филлипс послал свою последнюю радиограмму:

SOS SOS ВСЕМ КОРАБЛЯМ С «ТИТАНИКА» МАШИННОЕ ОТДЕЛЕНИЕ ЗАТОПЛЕНО ДО САМЫХ КОТЛОВ МЫ ПОГИБАЕМ

На всех палубах корабля разыгрывались в это время десятки и сотни душераздирающих сцен. На кормовой палубе оркестр все еще исполнял попурри из вдохновенных и вызывающих печаль и ностальгию песен «Ближе, Господь мой, к тебе» и «Пересекая границу».

Майор Арчибальд Батт патрулировал палубы, срывая голос в крике и держа наготове револьвер. Не все мужчины проявляли подобную отвагу. Были и трусы, переодевшиеся в женское платье и пытавшиеся пробиться в спасательные шлюпки с женщинами и детьми. Батт преградил путь по крайней мере десятку таких. Грубо отталкивая их обратно на палубу, он совал им под нос свой револьвер:

– Попробуй еще раз, и я вышибу мозги из твоей мерзкой башки!

Одним из джентльменов, кого он пропустил и кто сумел прыгнуть в спасательную шлюпку, спущенную с нижней палубы, был Брюс Измэй, генеральный директор «Уайт стар».

– Прости меня, Господи! – крикнул он. – Я не хочу умирать!

Позже он будет жалеть, что не погиб как мужчина, потому что, как оказалось, ему предстояло до конца дней своих жить в позоре и презрении равных ему по положению.

Отец со слезами, струящимися по щекам, передавал двух своих младенцев-сыновей женщине в одной из шлюпок вместе с запиской: «Пожалуйста, позаботьтесь о том, чтобы сообщить моей жене. Она в Париже, а здесь ее адрес».

Миссис Астор одной из последних села в спасательную шлюпку.

– И вы тоже, сэр, – сказал шепотом офицер, рассаживавший пассажиров в шлюпки. – Здесь есть еще место для одного.

Полковник Астор огляделся и заметил толстую женщину, ломавшую руки и причитавшую.

– А как насчет этой леди? – спросил он.

– Она только балласт, не заслуживает внимания, – с усмешкой ответил офицер. – Спешите же, сэр, торопитесь!

Астор подозвал своего старого друга Арчибальда Батта.

– Майор, держите на мушке этого мерзавца и не спускайте шлюпку, пока я не усажу эту бедную женщину.

Он сделал все, что намеревался, поцеловал жену в последний раз и отступил, когда шлюпка была спущена на воду с уже кренившегося набок корабля, став одним из тысячи пятисот семнадцати пассажиров, в основном мужчин, оставшихся на корабле и пытавшихся залатать пробоины, в то время как их жены и дети удалялись от «Титаника» по океану, усеянному льдинами.

Когда наступила очередь Мары сесть в последнюю спасательную шлюпку, она отступила и властно взяла мужа за руку.

– Нет, благодарю вас, мое место – рядом с мужем.

– Ради Бога, – умолял он ее. – Я и слышать не могу об этом! Садитесь в шлюпку, это приказ, мадам!

Откинув голову, Мара рассмеялась:

– Тебе бы уже следовало знать, Гордон, что приказывать мне бесполезно. – Она глянула лихорадочно блестевшими глазами прямо в его глаза. – И не воображай, что тебе удастся отделаться от меня так легко. Мы с тобой будем вместе до самого конца.

Полковник Астор откашлялся, прочищая горло:

– Что вы скажете, если я предложу вам пройти в салон, вам и миссис Юинг, и выпить со мной на прощание?

Мара взяла его под руку и пошла между двумя мужчинами по палубе.

– Замечательная мысль, полковник Астор.

По дороге она напевала «Правь, Британия, морями…» в унисон с оркестром, игравшим эту мелодию.

В салоне миллионеры и стюарды звенели стаканами и держались за руки, демонстрируя отвагу и дух товарищества, и от этого зрелища Мара почувствовала, что в горле у нее образовался комок. Все трое подошли к стойке бара и сами налили себе шампанского из одной из бесчисленных бутылок, отбрасывавших веселые блики на зеркально отполированную стойку красного дерева. Когда они подняли свои хрустальные бокалы, гигантский лайнер вздрогнул, будто его потрясло сразу несколько мощных взрывов по всей длине.

– Предсмертный хрип корабля, – сказал Астор. – За отважного моряка! Не стыдно умирать вместе с королем кораблей!

Они быстро осушили свои бокалы. Гордон обнял жену и нежно поцеловал ее.

– Моя дорогая, в эту минуту я люблю тебя больше, чем когда-либо прежде, если только такое возможно.

– Я люблю тебя так же, как ты меня, моя единственная любовь.

Они целовались, когда «Титаник» поднялся вверх кормой, став почти перпендикулярно поверхности моря, и со страшным грохотом и ревом, как скорый поезд, потерявший управление, нырнул носом в глубины Атлантики.

– Будто гигантский кит, – пробормотал кто-то из сидящих в шлюпках.

И вскоре после этого из семисот глоток людей, сидевших в шлюпках, вырвался одновременно крик радости, потому что выжившие увидели идущую к ним навстречу сквозь льдины «Карпатию», выпускавшую в небо ракеты и таким образом освещавшую себе путь и оповещавшую о своем прибытии. Чудовищному испытанию пришел конец.

 

Глава 3

Она словно онемела, голова ее безвольно склонилась набок, глаза были закрыты. Ясное и спокойное лицо выражало умиротворенность и спокойствие смерти. Ее красные влажные губы слегка приоткрылись. Фидлер был восхищен ее красотой.

Не в силах сопротивляться внезапному побуждению, он поднялся с места, склонился над ней. Его губы были так близко, всего в нескольких дюймах от ее губ, он мог уловить слабый, чуть пряный аромат ее дыхания, будто, прежде чем прийти к нему, она ела яблоки с корицей. Он поцеловал ее. Нежный поцелуй, в нем не было страсти, но, осознав, что он сделал, Фидлер тут же спохватился, испытывая чувство глубокого отвращения к себе. В шоке отпрянув от нее, он опрокинул табуретку, стоявшую у него за спиной.

«Боже мой, ну что ты за дерьмо! Ты покусился на свою пациентку, пока она лежит тут в трансе, без сознания. За то, что ты сделал, тебя вполне можно лишить лицензии! И ты, негодяй, заслуживаешь этого!»

Он вытащил носовой платок и отер потный лоб. Руки у него дрожали, дрожал и голос, когда он обратился к Маре:

– Мара… пора вернуться к настоящему. Вы меня слышите, Мара?

Ее лицо снова затуманилось, а голос, когда она ему наконец ответила, был безжизненным и вялым:

– Я вас слышу… Кто вы? Я уже в загробном мире?

– Нет, вы живехонькая.

– Но я думала… мне казалось, что я утонула.

– Нет, это Мара Юинг погибла на борту «Титаника». Или, если вы предпочитаете называть ее так, Мара Юинг Тэйт.

Она нахмурилась:

– А кто же я? Я Мара, Мара Роджерс?

– Да, но не Мара Вторая. Вы – Мара Третья… А теперь делайте, что я вам скажу. Вы отправитесь вперед от 1912 к 1930 году, затем к 1940-му… 1950-му. Считайте вместе со мной – 1951, 1952, 1953…

Она подчинилась его команде —1958, 1959, 1960…

– На этом остановитесь. Вы лежите на койке в моей смотровой в 1960 году. Вы знаете, кто я, Мара?

Ее веки затрепетали.

– Думаю, знаю. Вы, вы… да… Макс. Макс Фидлер!

Она отвечала как довольный собой ребенок, правильно написавший трудное слово на контрольной по орфографии и получивший поощрение.

– Правильно, Мара. А скоро вы проснетесь и почувствуете себя обновленной и свежей, полной оптимизма и предчувствия Рождества, несущего радость, как и полагается этому празднику. Сегодня двадцать первое декабря 1960 года. Теперь я буду считать от одного до пяти, и, когда произнесу цифру «пять», вы откроете глаза и проснетесь. Итак, поехали! Один… два… три… четыре… пять!

Она открыла глаза, улыбнулась и протянула ему руку:

– Макс, милый Макс! Почему я чувствую себя хорошо, если мне приснился такой ужасный сон? Я не должна была чувствовать себя хорошо.

– Конечно, должны! Знаете, сны, даже кошмарные сны, служат некой благой цели, жизненно важной цели – катарсису. Они, как бы это понятнее выразиться, они как бы выкачивают из вас всю желчь, всю горечь, так сказать, морскую воду с самого дна.

Она содрогнулась.

– Морскую воду? Это как раз и было в моем сне. Вода поднималась в корпусе корабля слишком быстро, и насосы не успевали ее откачивать.

– Да, но ведь это был только сон, а теперь вы проснулись, вы в безопасности и чувствуете себя очень хорошо. Вы чувствуете себя здоровой и беззаботной.

Ей потребовалось некоторое время, чтобы переварить то, что он сказал. Потом очень медленно она покачала головой:

– Нет, Макс, это было больше чем сон – это случилось на самом деле.

– Но не с вами, Мара, это случилось с вашей бабушкой, Марой Первой. Это она погибла во время крушения «Титаника».

– В таком случае как же может быть, что я знаю каждую деталь и такие интимные вещи, которые должны были умереть с ней?

– Но разве они умерли? Многие женщины, пережившие это несчастье, были подругами вашей бабушки, включая миссис Джон Джекоб Астор. В вашей фамильной библиотеке есть книга, а в ней десятки отчетов о том, что происходило в последние часы и минуты до того, как «Титаник» пошел ко дну. Там есть мемуары, с дотошностью, напоминающей одержимость, описывающие детали, запомнившиеся выжившим, то, что они видели, чувствовали и думали. Для них это как лекарство от стресса. Что же касается того, что произошло, когда последняя шлюпка была спущена на воду, тут иное. Ваша тонкая и чувствительная натура, ваша фантазия, при глубокой личной привязанности к бабушке и дедушке, естественно, могли спроецироваться на ваше воображение и дали картину того, что, вероятно, происходило в те трагические минуты.

Фидлер понимал, что в ней бушуют противоречивые чувства. Ей отчаянно хотелось принять его рациональные логические доводы, но в то же время другое ее «я», глубоко запрятанное и потайное, страстно желало верить в то, что она была перевоплощением любимой бабушки, ее предшественницы в этой жизни.

Она смотрела на него так пронзительно, что ему стало не по себе. Он рассмеялся каким-то чужим сухим смехом и принялся теребить узел на галстуке.

– В чем дело? Я что, пролил кетчуп на галстук или, может, забыл застегнуть ширинку?

– Макс, идите сюда и сядьте рядом со мной. – Она похлопала рукой по кожаной подушке.

– С большим удовольствием.

Он сел и взял ее руку в свои ладони.

– Давайте-ка оставим пока все эти разговоры и пойдем покупать рождественские подарки. Сегодня двадцать первое, а я не купил еще ни единого подарка.

– Вы с Рут празднуете Рождество?

– Изволите шутить? Мой старшенький поет в рождественском хоре каждый год.

Ее глаза притягивали его взгляд как магнит. Он сидел неподвижно, почти не дыша, а она естественным движением положила руки ему на плечи, а затем они медленно обвились вокруг его шеи.

– Макс, мой дорогой Макс, что бы я делала без вас? Вы стали просто необходимы мне.

– Да, на время лечения. Так всегда случается, если лечение проходит успешно. Подумайте только, я вам в отцы гожусь, во всяком случае, внешне. – Он нарочито похлопал себя по брюшку. – Видите, у меня приятная полнота, седые виски, правда, все говорят, что лицо доброе. Это уже положительный момент.

– И вовсе я не вижу в вас отца. Вы очень привлекательный мужчина… Да, Макс, дорогой, скажу даже, что меня тянет к вам, как тянет женщину к мужчине… к желанному мужчине.

«Боже милосердный! Иисус сладчайший! Сестра, умоляю вас, приходите и выручите меня!»

Мара села на своей койке. Ее лицо, так близко оказавшееся от него, он видел теперь как неясное, расплывчатое пятно. И на нем играла дразнящая, игривая улыбка. Глаза же слились в один глаз циклопа.

– А знаете, что еще я видела во сне, Макс?

Он с трудом сглотнул слюну.

– Нет.

– Я видела, что вы поцеловали меня.

Его физические и умственные способности будто парализовало это заявление. Язык его прилип к гортани.

– Это было как в сказке, Макс. Я была спящей красавицей, обреченной злой волшебницей проспать целую вечность, если однажды принц, единственный на свете принц, которому суждено стать моей настоящей любовью, не появится и не поцелует меня в губы.

Она склонила голову так, чтобы их носы не столкнулись, и поцеловала его – сначала целомудренно, потом с нарастающим жаром. Ее руки крепко обвились вокруг него, притягивая к себе.

Фидлер мучительно и остро чувствовал ее груди, упругие и крепкие, упиравшиеся в его грудную клетку, но он оставался неподвижным и не отвечал на ее ласки, собрав в кулак всю свою волю. Но она его не выпускала, затягивая поцелуй до бесконечности, и его кровь и плоть преодолели сопротивление рассудка и совести.

«Черт возьми! Я чувствую, что она меня заводит. Я возбуждаюсь».

На мгновение она прервала поцелуй и отодвинулась от него.

– Я хочу, чтобы вы прикасались ко мне, Макс. Здесь, вот так.

Она взяла его руку и положила ее себе на колено. Он посмотрел вниз и увидел, что ее юбка поднята до бедер. К его удивлению, оказалось, что она носит чулки и пояс.

Глупое замечание сорвалось с его уст, не подумав, он ляпнул:

– А я считал, что теперь все женщины рождаются в колготках.

– Я презираю колготки, – возразила она. – В них женщина выглядит как тряпичная кукла, набитая ватой… Я старомодна и женственна. Люблю шелковые чулки, не ношу никаких нейлоновых, зато у меня красивые пояса и трусики с оборочками.

– Аминь! – сказал он, чувствуя, что восторг его приближается к эйфории. – Вы женщина моей мечты.

– Это как раз то, что я пытаюсь втолковать вам.

Она провела его рукой по своему бедру. Он почувствовал теплую обнаженную плоть над чулком, и у него возникло пьянящее ощущение, что сейчас он растает и от него останется только лужица расплавленного масла, как это было с тигром в детской сказке про Сэмбо.

– Какое приятное ощущение, Макс! Какая у вас нежная рука! В вашем прикосновении нет грубой требовательности.

Она заставила его руку подняться выше.

Фидлер вздрогнул и издал приглушенный звук, вероятно, означавший протест, когда его пальцы прикоснулись к обтянутой шелком развилке, к теплому, нежному, идиллическому гнездышку ее женственности.

– Иисус, Иосиф и Мария! Этому надо положить конец!

– И кто это говорит? Мы оба достигли брачного возраста. Мы взрослые люди.

Фидлер издал вопль, когда она бесстыдно протянула руку и убедилась в его не поддающейся контролю эрекции. Мара усмехнулась:

– Я бы сказала, милый Макс, что ваше состояние далеко, далеко вышло за пределы обычного согласия. Вы так же хотите меня, как я вас. Признайте же это.

– Хочу – не хочу, дело не в этом. Вспомните свои собственные слова. Разве вы не говорили, что женатые мужчины для вас – под запретом? И уж поверьте мне, я очень женатый мужчина. Можете спросить у моей жены.

В ее улыбке промелькнуло что-то недоброе.

– Но ведь я женщина и как женщина имею право менять свое мнение и, представьте, уже изменила его.

Она снова заставила его руку двинуться вдоль своего бедра.

– Вы слишком меня возбудили, дорогой. Я могу кончить тем, что изнасилую вас прямо на этой вашей кушетке, предназначенной для выпрямления мозгов.

У Фидлера вырвался глубокий вздох облегчения:

– Право же, здесь не место и не время для всяких штучек-дрючек.

– Но сегодня это место принадлежит мне.

Она вытянула ноги до самого конца кушетки.

– Нет!

– Почему нет?

– Моя жена!

Она пожала плечами:

– Вы большой ребенок, Макс. Вам не грозит комендантский час. Вы не должны возвращаться домой в определенное время. Ведь вы мне говорили, что вас частенько вызывают к пациентам ночью. В любое время, если требуется срочная помощь в опасных случаях.

Она снова улыбнулась обольстительной и мучительной для него улыбкой.

– Я одна из самых отчаянных пациенток, Макс. – Она положила ладонь на его все еще возбужденную плоть.

– Впрочем, и вы тоже.

– Но это абсурд!

– Что абсурдного в том, что мужчина и женщина вместе ложатся в постель? Это случается каждую ночь, каждое утро и каждый день. Это общепринятое времяпрепровождение, любовь моя. Неужели все психиатры так же наивны, как вы? Во всяком случае, я нахожу это привлекательным.

Она встала и оправила юбку.

– Ладно. Увидимся сегодня вечером в моей квартире. Что бы вы хотели на обед?

– Я бы хотел полной свободы, – произнес он, не сознавая, что тем самым уже дал свое согласие на свидание.

В пять тридцать ушел последний пациент, и Фидлер позвонил жене:

– Рут, сегодня я не приду домой ужинать. У меня консультация в Беллвью.

– Ты лгун, Макс, и весьма неискусный. На самом деле у тебя свидание с твоей богатой девочкой – этой сума– сбродкой.

– Это самое нелепое предположение, какое ты только могла высказать, Рут. Такого мне не приходилось когда-либо слышать.

– Ну вот, теперь ты заговорил напыщенно, а это верный признак, что лжешь. Ты ведь всегда так говоришь, когда лжешь. Спокойной ночи и передай ей мои самые худшие пожелания.

Она повесила трубку.

Фидлер остался сидеть, ошарашенный, с открытым ртом, уставившись на умолкнувший телефонный аппарат, продолжая держать трубку в руке – из трубки доносилось равномерное гудение, будто жужжание пчелы.

«Неужели это правда? Неужели я говорю выспренним, напыщенным тоном, когда лгу? Может быть, это ей следует быть мозгоправом?»

Качая головой, он повесил трубку. Ладно, он не будет лгать. И что же он сделает? Он пойдет на квартиру к Маре и объяснит ей, что вся эта ситуация абсурдна. Он женатый человек. У него семья, которую он любит, и он не станет рисковать своими отношениями с женой ни при каких обстоятельствах.

«Ах, Макс, ты снова говоришь напыщенно».

Он отпустил своих помощников, запер дверь офиса и принял душ в ванной комнате. Он всегда держал в ванной свежую пару белья и чистые носки, а также синий саржевый костюм на крайний случай, как этот.

– Крайний случай! – сказал он вслух. – Это самый настоящий эвфемизм, какой я только слышал, в самом чистом виде, Макс.

Было уже семь тридцать, когда он прибыл в пентхаус Мары, чувствуя себя подростком, переживающим свою первую большую любовь. Он пригладил и отвел назад со лба волосы, поправил галстук, попытался втянуть живот и наконец решился нажать на кнопку звонка.

Франсина Уоткинс открыла дверь. На ней был сшитый на заказ голубой костюм и темно-синяя блузка. Она улыбалась.

– Привет, доктор Фидлер. Как вы себя сегодня чувствуете?

– Здравствуйте, Франсина. Я преисполнен рождественским настроением. А как вы?

– Я чувствую себя замечательно. Входите, снимайте пальто и выпейте бокал сухого мартини.

– Думаю, сегодня я могу позволить себе и большее. Как это называют? Храбрость во хмелю?

Из холла он спустился по ступенькам в гостиную и тут испытал неожиданный шок – на диване рядом с Марой сидел главный бухгалтер «Тэйт индастриз» Льюис О’Тул.

Она поднялась – олицетворенная приветливость и улыбка – и подошла к нему.

– Макс, я думала, вы будете сопротивляться и не придете.

Она поцеловала его влажными губами в губы.

– О, да вы замерзли, как сосулька. Франсина, сделай доктору хороший крепкий напиток.

– Мартини уже готов, – послышался голос Франсины от бара, где она смешивала коктейль.

– Мартини?

Тонкие брови Мары поднялись, образовав странную ломаную линию.

– Бережете силы, да, док? – спросила она, понизив голос.

Он промычал нечто неразборчивое, чувствуя себя ослом и моля Бога, чтобы О’Тул не расслышал его слов. Она властно взяла его за руку и повлекла к дивану.

С лица О’Тула не сходило презрительно-высокомерное выражение, поэтому было трудно понять, что он думает. Он встал и протянул руку:

– Добрый вечер, доктор!

Фидлер обменялся с ним рукопожатием, нервно переводя взгляд с Мары на Льюиса.

– Привет, мистер О’Тул… Возможно, я прервал важную беседу. Я пойду в библиотеку и почитаю что-нибудь.

– Вовсе нет, Макс, – сказала она. – Льюис – моя последняя связь с компанией, можно сказать, мой лазутчик, мой шпион. Он рассказывает все, что там происходит.

– Надеюсь, ничего плохого?

– Нет, по правде говоря, похоже, что компания прекрасно без меня обходится, – сказала Мара печально.

– Это, любовь моя, главная цель каждого служащего высшего звена, тем более управляющего, или по крайней мере так должно быть, – сказал О’Тул. – Создать хорошо смазанный и бесперебойно действующий механизм. Эффективный, который может функционировать и без постоянного контроля.

Франсина принесла мартини Фидлеру. На ней уже были пальто и шляпа.

– Мара, шампанское в ведерке со льдом. Хильда ушла и велела сказать тебе, что жаркое в микроволновой печи не остывает, а салат в холодильнике. А мне пора бежать. Всем доброй ночи!

О’Тул посмотрел на часы:

– О, мне тоже пора бежать. Уже почти восемь.

– Я провожу тебя до двери.

О’Тул снова обменялся рукопожатием с Фидлером:

– Счастливо отдохнуть, доктор Фидлер.

Фидлеру показалось, что в его тоне прозвучало нечто снобистское и высокомерное.

– Желаю и вам хорошо провести время, мистер О’Тул, – сказал он, стараясь произносить слова с еврейским акцентом.

Он смотрел, как они двигаются через просторную гостиную, с плотоядной улыбкой. Мара выглядела сногсшибательно в ярко-малиновом домашнем платье. Оно было широким и длинным, и складки его мягко облегали ее фигуру, а кайма волочилась за ней по полу. Платье было мастерски сшито: плотно охватывая грудь и талию и чуть расширяясь внизу, оно демонстрировало красоту ее ягодиц и бедер при каждом шаге. Волосы ее были завязаны сзади красной лентой и спускались конским хвостом почти до поясницы.

Мара легонько поцеловала О’Тула в щеку и пожелала ему доброй ночи. Заложив руки за спину и сжимая их, как ребенок, она теперь направлялась к Фидлеру легким танцующим шагом. Это было так очаровательно, что он почувствовал, что сейчас любит Мару Тэйт Роджерс больше, чем любое другое живое существо на свете.

– Роджерс Тэйт, – поправил он себя.

– Что вы сказали? – спросила она.

– Ничего. Я просто подумал вслух.

– С тех пор как мы расстались сегодня днем, у меня мысли движутся только в одном направлении, как при одностороннем движении, Макс. Вы хотите поесть до или после?

Лицо его пылало.

– Сказано прямо и безапелляционно, как говорят начальники высокого ранга.

– Мне нравится ваша манера краснеть. Вы мне напоминаете куклу с ярко раскрашенным лицом.

– Это как раз близко к тому, что я собираюсь сказать. Что такой тип, как я, делает здесь? Что за обед при свечах с роскошной богатой светской леди в виде прелюдии к оргии в ее будуаре? Господи Боже мой! И мне это надо? Какого черта?..

Он одним духом опорожнил бокал с мартини.

Мара обвила его шею руками и прижалась губами к пульсирующей артерии у него на шее. При этом она бормотала:

– Перестаньте принижать себя, Макс. Вы блестящий, остроумный, добрый, способный понять и посочувствовать и…

– И тоже чертовски привлекательный. Я и Гэйбл – мы просто как близнецы-братья. Нас всегда путают и принимают друг за друга.

– Вы для меня на особом месте. Вы мне очень дороги.

– Да, я как раз тот самый мистер Славный Малый, верно?

Он не удержался и поддался мелочной ревности и дешевому импульсу:

– Готов пари держать, что вы этого не говорите О’Тулу, стройному, поджарому, с львиной гривой, гибкому, модно одетому О’Тулу. Он на меня всегда смотрит свысока, и кажется, что сейчас протянет мне свой пиджак и скажет: «Укоротите мне рукава, Макс, и как следует отутюжьте».

Мара рассмеялась и обняла его еще крепче.

– Это несправедливо. Вы ходячий предрассудок. А на самом-то деле Льюис полон глубокого уважения к вам.

– Так я вам и поверил.

– Я не хочу говорить о Льюисе или о ком-нибудь еще, имеющем отношение к «Т.И.И.». Идемте со мной, дорогой.

Она взяла его за руку и повела по коридору в свою спальню. Когда она нажала на выключатель, спальня осветилась бледно-зеленым сиянием – свет исходил из встроенных ламп, скрытых в широком бордюре на потолке.

– Какой цвет вам кажется самым сексуальным? – спросила она. – Зеленый, синий, красный, оранжевый? Говорите.

Чтобы показать, что ей подвластны все эти цвета, она повернула выключатель снова, и зеленый свет сменился нежно-голубым, потом темно-синим, пурпурным – цвета переливались, накладываясь друг на друга.

– Я выбираю красный.

Его взгляд блуждал по роскошной комнате, богато обставленной и в то же время хранящей отпечаток своей женственной обитательницы, ее непогрешимого вкуса.

Его заинтриговала приборная доска у изголовья кровати.

– Это что-то из области Бака Роджерса и двадцать пятого века.

– Все в высшей степени функционально – телефон, музыка, телевизор, пища, напитки. Хотите шампанского и икры? Они в холодильнике. Нажмите только на красную кнопку.

– Нет, спасибо. Я предпочел бы хорошую музыку.

Она стояла, прямая как стрела, одну руку положив на бедро, другую прижав к сомкнутым губам.

– Постойте… Какая музыка может пробудить в вас зверя? А, Макс?

– Этюды Шопена.

– Получите их, приятель.

Она нажала на деревянную панель, и та скользнула к противоположной стороне консоли, открыв устройство вроде тех, что установлены на музыкальных автоматах с перечнем записей. Мара нажала на одну из кнопок, и мягкие звуки фортепьяно заполнили комнату, наплывая на них со всех сторон.

Фидлер вздрогнул:

– Нельзя ли сделать потише? У меня такое ощущение, будто я оказался внутри репродуктора.

Она убавила громкость и села на постель.

– Никаких отговорок, Макс. Вы уже взяли на себя обязательство.

Не смущаясь, она развязала пояс своего домашнего платья и сбросила его к ногам.

Как он и подозревал, под ним она оказалась совершенно обнаженной. Он ошеломленно смотрел на нее, пожирая полными желания глазами. Она была верхом совершенства, пределом мечты всякого мужчины. Когда она подняла руки над головой, чтобы развязать ленту и распустить волосы, ее прекрасные груди приподнялись и соски соблазнительно отвердели.

Она медленно опустилась на покрывало, а волосы ее веером разметались по подушке. Улыбаясь, она протянула к нему руки.

– Люби меня, дорогой. Я ужасно хочу тебя, отчаянно.

Фидлер никогда еще не чувствовал себя таким неуклюжим, таким неловким, даже в свою первую брачную ночь. Его непослушные пальцы шарили по ширинке, безуспешно пытаясь расстегнуть молнию. Одна рука запуталась в рукаве рубашки; пытаясь освободиться от брюк, он споткнулся и упал на колени.

Мара пришла в восторг. Смех ее был сердечным, необидным и вполне земным.

– О, Макс, я вас обожаю! Вы очаровательны. Идите же ко мне, вы, неуклюжий мозгоправ.

Он лег рядом с ней и, положив руку ей на грудь, наклонился поцеловать. И – о чудо! – его беспокойство, волнение и неуверенность прошли сами собой. Он опасался оказаться не на высоте рядом с этой восхитительной женщиной, которая с первой минуты показалась ему совершенством, воплощением женственности, эфирным созданием, которое можно только боготворить.

Но теперь, когда Мара лежала рядом – грудь к груди, бедро к бедру, – она стала реальностью из горячей крови и плоти, готовой ответить на каждое его нежное прикосновение к ее соскам, животу, бедрам… Она издала громкий стон, когда его пальцы принялись ласкать самую сердцевину ее тела. Извиваясь, она просила:

– Макс, дорогой, возьми меня! Я не могу больше!

Ее руки вцепились в его член и потянули к себе так требовательно, что он был вынужден обуздать ее:

– Моя прелесть, если ты будешь продолжать тянуть его с такой силой, то вырвешь с корнем!

Пьяный и почти обезумевший от желания, он с невероятной нежностью и осторожностью позволил себе овладеть ею; его член скользнул между ее трепещущими бедрами, позволив ее рукам вести и направлять его. Он не удержался и застонал, когда она принялась ласкать и гладить его отвердевшие яички.

Ее любовные конвульсии начались до того, как он вошел в нее, и, как ему показалось, продолжались бесконечно. Впервые, сколько Макс себя помнил, он испытал оргазм дважды, почти один за другим.

– Я тебе угодил? – спросил он потом, когда она нежилась в его объятиях и мурлыкала, как довольный котенок.

– В высшей степени! Четыре раза испытать оргазм – это хорошо даже для меня. А как ты?

Глаза его чуть не выкатились из орбит, в изумлении он возвел их к потолку.

– Ну и женщина! Я – только два, и то чувствую себя призовым жеребцом!

– Моим собственным жеребцом!

Она ласкала его теперь мягкую мужскую плоть.

На лбу его обозначилась морщинка недовольства. «Запоздалый гость, последнее приобретение для ее конюшни, – подумал он. – Брось. Перестань страдать как мальчишка, который впервые овладел любимой девушкой и узнал, что она не девственница».

Даже Рут откровенно сказала ему, что он был не первым мужчиной в ее жизни.

«Не раздувай из этого бог знает что! Ты как Золушка на балу жизни. Так радуйся, наслаждайся, потому что скоро наступит полночь – и это так же верно, как то, что завтра утром взойдет солнце и ты окажешься на своей кушетке и снова будешь отряхивать пепел и сажу с человеческих душ».

 

Глава 4

Мара крепко уснула. Она казалась такой спокойной и такой ангельски красивой, что у Фидлера не хватило духу разбудить ее. На его часах было без десяти девять. Еще ранний вечер. Если он окажется дома до полуночи, ему придется отражать нападки и отметать обвинения жены.

«Да черт с ней, с Рут!»

Он пытался замаскировать бравадой чувство вины.

«Врачу, исцелися сам!»

Он был страшно голоден. Одевшись и натянув носки и башмаки, он тихонько вышел из спальни и отыскал путь на кухню. Сквозь стеклянную дверь микроволновой печи он увидел омлет по-эльзасски, но решил дождаться, когда она проснется. Открыв дверцу холодильника, он занялся поисками каких-нибудь остатков. При виде половины жареного цыпленка под пластиковым колпаком рот его наполнился слюной. Он вытащил его, налил себе стакан обезжиренного молока и, захватив еду, направился по коридору в кабинет. Он поставил все это на большой кусок зеленой промокательной бумаги, включил трехфазовый выключатель на самый яркий свет и некоторое время стоял у окна, глядя на город.

Ночью Нью-Йорк превращался в сказочный город, грязные потеки скрывались под покровом темноты. Стальные жесткие конструкции небоскребов облагораживались ярко освещенными окнами, их огни сияли тысячами светляков, горели маяки на башнях, то ярко зажигаясь, то угасая, как звезды над лесом гигантских рождественских елок.

Ветер бросил в окно горсть мокрого снега и завыл погребальную песню, задув в один из углов крыши, от сильного порыва бури задрожали кусты в саду на террасе Мары. Он задернул шторы, подошел к книжному шкафу и, взяв один из последних томов истории Тэйтов, принялся его просматривать.

Пережевывая ножку цыпленка, он откинулся на кожаную спинку кресла и принялся читать с того места, где остановился, когда был здесь в последний раз. Эта часть книги охватывала период с 1910 года по настоящее время. В основном это было довольно нудное чтиво, дотошное описание светской жизни. Странно, думал он, как азарт и изобретательность рассказчика по мере развертывания полотна жизни, описания того, как положение семьи Тэйтов укреплялось, как они богатели и занимали все более высокое положение в обществе, иссякали и рассказ становился все более вялым.

Старый Дрю Тэйт был прав: когда со сменой поколений кровь разбавляется, разжижается более слабой, истощается и плоть истории самой семьи.

Престон, отец Шона Тэйта, был самым колоритным членом семьи в средний период ее существования. Убежденный и отъявленный светский повеса, он посвятил свою недолгую жизнь виски, женщинам и игре в покер с высокими ставками. Во время его карточных баталий, разыгрывавшихся в имении Джилберта Тэйта, на мысе Кэйп-Код, миллионы долларов переходили из рук в руки.

Вскоре после начала Первой мировой войны Престон, к тому времени ставший полным банкротом и задолжавший всем, кому только было возможно, бежал в Канаду и вступил в канадскую армию. Он был убит под Верденом в 1916 году.

Именно в это время, в 1912 году, если быть точным, Аризона получила статус штата. Именно тогда Уильям Ховард Тафт провозгласил эту территорию сорок восьмым штатом США. Это был к тому же тот год, когда Джимми Дуглас по прозвищу Сыромятная Кожа вложил полмиллиона долларов в не дающую прибыли шахту «Маленькая Дэзи» и получил самую богатую медную жилу в мире.

Аризона имела к этому непосредственное отношение по причине своей близости к Мексике, где в 1916 году произошла революция, когда повстанцы Панчо Вильи угрожали Соноре и Ногалесу. Национальная гвардия Аризоны рассеяла и обратила в бегство армию Вильи. Двумя годами позже, во время необъявленной войны с Мексикой, национальные гвардейцы Аризоны расстреляли банду мексиканских контрабандистов в Ногалесе. Короче говоря, во время вооруженного конфликта в Ногалесе было убито тридцать два американских и восемьдесят мексиканских солдат и майор из Соноры. Это была решающая американская победа, и мексиканцы взмолились о перемирии.

К 1920 году цена меди упала до двенадцати центов за фунт, а к 1925 году правительство вообще перестало ее покупать. Упадок того, что было принято считать аризонской привилегией, не принес особого ущерба магнатам, сделавшим состояния на меди, тем, кто был пионером в этой области на землях Аризоны, таким семьям, как Тэйты, Дугласы и Тернеры. Даже воротилы меньшего масштаба, такие, как Уильям Эндрюс Кларк, процветали, распродавая свои холдинги.

К 1950 году шахты Тэйтов по всей Аризоне производили меди, золота и серебра не менее чем на 200 миллионов долларов, не говоря об огромных прибылях от их все расширяющихся предприятий.

Нет сомнений, что в семье Тэйтов произошло волнующее и драматическое событие: в первой половине нового столетия у Сэма Роджерса и его жены Мары 20 октября 1921 года родилась дочь после двадцати одного года бесплодного брака.

Когда Мара прижимала к груди новорожденную дочку через несколько часов после ее рождения, она была счастлива как никогда.

– Незадолго до смерти матери, – говорила она мужу, – я написала ей письмо и поклялась, что мы с тобой произведем наследника или наследницу, даже если на свершение этого подвига уйдет пятьдесят лет.

Сэм хмыкнул:

– Право же, это было бы уникально – пятьдесят лет на наследника. – Потом он не без лукавства спросил: – Раз это девочка, то как мы ее назовем?

– Конечно, Марой, – ответила она, ни секунды не колеблясь и не проявляя ложной скромности. – Это традиция, Сэм, и ты это знаешь.

– Ладно, а если бы был мальчик?

– Ну, этого не могло бы случиться ни в коем случае. В самом начале беременности во сне ко мне пришла мать и сказала: «Это будет девочка, дорогая, не сомневайся и не огорчайся. Она родится в тот же день, что я и ты, – двадцатого октября».

Когда в следующий раз к ним пришел доктор, Сэм поделился с ним своим недоумением, пересказав свой разговор с Марой.

– То, что она разговаривала во сне со своей умершей матерью, не кажется вам признаком психического заболевания?

Доктор рассмеялся и похлопал Сэма по плечу.

– Мистер Роджерс, краткий период послеродового невроза встречается довольно часто. В этом нет ничего необычного, особенно у не очень молодых первородящих женщин. Не волнуйтесь, это пройдет.

…Фидлер вскочил со стула, уронив недоеденную ножку и чуть не опрокинув стакан молока, когда вдруг услышал голос:

– Да, я родилась двадцатого октября, как и предсказала моя бабушка Мара… Прости, что я читала через твое плечо. Знаю, что это невежливо.

– Мара!

Он быстро повернулся во вращающемся кресле и оказался лицом к лицу с ней.

– Ты совершенно права, от неожиданности я чуть не упал в обморок. Я подумал, что… – Он осекся.

Но она догадалась, что он собирался сказать, и поддразнила его:

– А ты, кажется, веришь в привидения, Макс?

Он улыбнулся и захлопнул книгу.

– Иди ты к черту, Мара Роджерс.

– Тэйт.

– Ты то, что мы называли на Деланси-стрит жуткой злючкой. Иди сюда, девочка, – сказал он, притягивая ее к себе и усаживая на колени. Он поцеловал ее в шею, а рука его, скользнув под красное платье, уже ласкала ее груди.

– Пойдем-ка обратно в постельку – не растеряй своего боевого задора, – сказала она, погладив его по щеке.

Он убрал свою руку и игриво шлепнул ее по ягодице.

– Э, нет. Пойдем на кухню и уничтожим наконец этот омлет.

Она нахмурилась, обратив внимание на горсточку куриных костей на тарелке.

– Хочешь сказать, что после всего этого ты еще голоден?

– Ну, это было только для затравки. Идем же, идем!

– Как скажешь, мой господин и повелитель, но только отправляйся лучше в столовую и садись за стол. Мне доставляет удовольствие прислуживать своим мужчинам. Сказывается старомодное валлийское воспитание и происхождение.

– Я бы не сказал, что мне безумно хочется присоединиться к когорте твоих мужчин.

Мара рассмеялась:

– Ах, ревнуешь? Не стоит. Пожалуй, я люблю тебя, Макс. Как легендарный слон Хортон, я могу сказать: «Я думала то, что сказала, и сказала, что думала». Ведь слоны верны на сто процентов. А что ты чувствуешь ко мне, Макс? Честно. Я знаю, что хороша в постели, но что-то есть еще?

Она стояла совсем близко, положив руки ему на плечи. Ее серо-голубые глаза словно пронзали его.

Фидлер обхватил руками ее бедра.

– Я люблю тебя, Мара Тэйт, больше, чем когда-либо любил кого-то в своей жизни. И это правда.

Она поцеловала его в губы.

– Я тебе верю, Макс Фидлер.

Она прижалась щекой к его щеке.

– А что ты скажешь Рут?

– Рут?..

Воспоминание пронзило его как внезапная боль. Рут и дети исчезли из его сознания, вытесненные великой страстью. Теперь в этом затмении появилась брешь. Он закрыл глаза и отчетливо увидел их, всех троих, как если бы они стояли в дверном проеме. И их лица были суровыми и осуждающими. Рут, Лесли и Дэвид.

– Твоя жена Рут? Что ты ей скажешь? И когда?

– Не знаю. Дай мне собраться с мыслями.

Не сказав ни слова, Мара ушла на кухню. Затем в молчании они съели омлет, чуть увядший салат и выпили кофе, который оказался не хуже, чем его любимый напиток в «Кармане, полном орехов».

Фидлер знал, что она ждет его ответа. Он вытер рот и положил вилку.

– Это безумие.

– Безумие?

– Я хочу сказать – ты и я. Я не из твоей лиги. И даже не на порядок ниже. Не будь я твоим психиатром и не будь ты так чертовски благодарна мне, ты бы и не заметила, что я существую.

– Не начинай эту галиматью снова. Не болтай, что я ищу в тебе образ утраченного отца, Макс. Возможно, ты и лучший мозгоправ со времен Зигмунда Фрейда, но, когда речь заходит о любви, оказывается, что ты слеп, как крот. Это чудесно, необъяснимо и таинственно. Это единственное человеческое занятие, которое не поддается логике, где два и два не всегда составляет четыре. Мне плевать на причину, почему я полюбила тебя, Макс, и я не хочу ничего знать, если ты даже дашь мне объяснение. Я люблю тебя, а ты любишь меня, и только это имеет значение. Итак, когда ты скажешь своей жене?

Фидлер, заикаясь, попытался что-то произнести:

– Д-да. Сказать ей. Я… я… даже не знаю, что ей сказать! Ведь недостаточно сказать: «Эй, кстати, Мара Тэйт и я… ну, между нами кое-что произошло. И значит, я должен бросить все – тебя, ребятишек, свою практику. Мы с Марой собираемся основать клинику вроде той, что доктор Швейцер основал в Африке, только это будет на Ближнем Востоке…»

– Хорошо, детка, хочешь клинику? Она у тебя будет.

Фидлер выкатил глаза из орбит, жеманно изображая стыдливость.

– О Господи, я всегда мечтал, чтобы меня взяли на содержание, но, право же, я не собираюсь продавать тебе свою благосклонность, дорогая.

Внезапно улыбка сошла с ее лица и она побледнела как смерть. Она покачнулась на стуле и вцепилась в край стола, чтобы не упасть, опрокинув при этом стакан с водой.

– Макс!

В этом ее призыве послышалось нечто пугающее.

– В чем дело, Мара?

Он вскочил и, обежав стол, остановился рядом с ней.

– Тебе нездоровится? Плохо?

– Я… я не знаю. У меня кружится голова. Какое-то странное чувство. – Она прикрыла глаза ладонью. – Я слышала голос. Он звал меня.

– Это только ветер, Мара. Послушай, как он завывает, врываясь на террасу.

– Ветер? Нет. Это моя мать.

Он испытал облегчение, заметив, что краски медленно возвращаются на ее лицо и дрожь прекратилась.

Она подняла на него глаза и слабо улыбнулась.

– Теперь все хорошо. Мне жаль, что я тебя испугала. Давай-ка выпьем кофе и бренди и посидим у камина.

– Иди и сядь у огня. Я все тебе принесу.

Она сжала его руку.

– Нет, со мной все в порядке. Это правда. Идем вместе.

Когда они уселись у камина, она спросила:

– Макс, ты думаешь… я сумасшедшая?

Он пожал плечами:

– Мы все немного сумасшедшие, если пользоваться твоей терминологией. Я предпочитаю другой термин – «некоторые странности и отклонения в психике».

– То, что ты делаешь со мной, когда я нахожусь под гипнозом, – регрессия во времени, возвращение назад. Ты проводишь меня через определенные фазы, но не веришь, что все мои слова, все то, что я говорю, – правда и я в самом деле путешествую назад во времени.

– Мара, это метод лечения, – ответил он уклончиво, – и очень эффективный метод лечения. Во всяком случае, на этом этапе.

– Макс, я действительно путешествую назад во времени. Я представляю собой трех разных людей в три разных периода времени. Я веду одновременно три разных жизни в трех измерениях. Помнишь, что ты мне говорил о теории относительности Эйнштейна? Я перечитываю все, что только могу найти на эту тему, в том числе странные, иногда даже дикие и спорные вещи, выходящие далеко за пределы темы. Знаешь, что я думаю, Макс? Я думаю, что человеческое существование – это бесконечный кинофильм, повторяющийся снова и снова. Кадры сменяют один другой, проходя сквозь линзу проекционного аппарата, и история разворачивается, но то, что происходило в прошлом, не стирается. Это существует всегда, вечно. Все записано на пленку. Если кто-то хочет пережить какой-нибудь эпизод, надо только переключить проекционный аппарат на другую фазу. Мы вместе открыли способ возвращать вспять процессы реальной жизни. Я прекрасный субъект опыта. Как это называют спириты? Я прирожденный медиум. Прирожденный контактер с миром, который лежит в прошлом, позади.

Она сжала его руки с такой силой, что ему стало больно.

– Мара, ты слишком увлечена мыслями о своих предках, – начал он осторожно. – Твоя мать и бабушка были сильными личностями, гораздо сильнее всех окружающих. Они оставили в тебе неизгладимый след. И ты идентифицируешь себя с ними. Это вполне естественно, но…

– Макс, это нечто гораздо большее, и ты это знаешь! Все три Мары родились в один день!

– Да, это необычно, но не в такой степени, как ты полагаешь. Подумай только, существуют миллиарды людей в мире, и всего только триста шестьдесят пять дней в году. Разумеется, это очень редко, чтобы бабушка, мать и дочь родились в один и тот же день, как и то, чтобы сестры-близнецы родили детей в один день. Однако зарегистрированы сотни таких случаев… Ты ведь знаешь, как невелик шанс выиграть в бридж, насколько мало шансов, чтобы тебе сдали тринадцать подходящих для выигрыша карт? Компьютер говорит нам, что шанс равен 158 753 389 899 против единицы. И все же это иногда случается. И не один раз!

Я мог бы процитировать тебе самые невероятные высказывания, рассказать о таких случаях, в которые трудно поверить, а список их не короче моей руки. И твой случай – из того же разряда. Нет ничего сверхъестественного в том, что три Мары родились в один и тот же день. Это всего лишь бросок костей, которые легли определенным образом. Это всего лишь случай. И ничего более… Как я и говорил, твой необычный интерес к судьбе Тэйтов, к их биографиям, к их прошлому, к тому, как они умерли, вырос до необычайных размеров, и ты не должна позволить этому интересу стать одержимостью. Тебе надо суметь отстраниться от них.

Она его не слушала.

– Макс, я хочу, чтобы ты снова погрузил меня в транс – сегодня же, сейчас…

– Совершенно исключено. Об этом не может быть и речи.

Фидлер начал терять терпение.

«А как насчет твоих перспектив, доктор? Врач, которого раздражает его пациентка, его больная?..

Ты прав. Ты должен отстраниться от этого дела. Тем, что я позволил себе полюбить ее, я нарушил клятву Гиппократа. То, что я эмоционально заинтересован в ней, лишает меня здравого смысла и объективности. Я уже не могу доверять себе как психиатру».

Теперь Мара будто посылала ему вызов: ее глаза были дерзкими, в том, как она вздернула подбородок, угадывалась необузданность, и тон ее стал непреклонным.

– Если ты не погрузишь меня в транс, я сделаю это сама. Ты же знаешь, Макс, что я умею это делать. Я практиковалась в этом.

Испуганный и сбитый с толку, он схватил ее за руки:

– Мара, ты не должна этого делать. Это может оказаться очень опасным! Гипноз в неумелых руках может стать смертельным оружием, как заряженный пистолет в руках ребенка.

– Ты хочешь сказать, что считаешь меня безответственным ребенком?

– Это метафора.

– Черт бы тебя побрал, Макс! – Она отпрянула от него и поднялась на ноги. – Я иду в спальню – с тобой или без тебя.

И она решительно направилась к двери.

– Мара, подожди! – В бессильном отчаянии он отшвырнул диванную подушку. – Черт!

 

Глава 5

По сути дела, у Фидлера не было выбора: ему приходилось работать с Марой, потому что это было меньшим из двух зол. Она легла на кровать, сложив руки на животе. Глаза ее неподвижно уставились в потолок.

Было просто невероятно, насколько восприимчива она стала к гипнотическому воздействию в процессе лечения. Он теперь мог погрузить ее в гипнотическое состояние в течение шестидесяти секунд, а то и раньше, а еще через девяносто секунд он мог довести ее до уровня глубокого транса, чего ему никогда не удавалось достигнуть с другими пациентами.

– Сегодня вечером я собираюсь продиктовать тебе указания, которые ты должна исполнять во время этого сеанса. Предположим, ты сконцентрируешь свое внимание на какой-то памятной тебе дате – не важно, принесла ли она тебе радость или боль.

Последовало долгое молчание, и через некоторое время он заметил, что из-под ее сомкнутых век по лицу струятся слезы.

– Почему ты не говоришь об этом, Мара? Не держи это в себе. Не замыкайся. Можешь мне сказать, что это за дата?

Это решение было принято в последнюю минуту – купить билеты на чартерный рейс из Сан-Хуана в Пуэрто-Рико до Майами, вместо того чтобы лететь прямо в Нью-Йорк, как они намеревались сначала.

– Я хочу увидеть сам, добился ли Шон такого успеха, как утверждает, в этой сделке с кондоминиумом, – сказал Сэм жене, когда они и еще тридцать пять пассажиров были на борту «DC-3».

– Ты не очень-то доверяешь моему молодому кузену, да, Сэм? – спросила она, уперев язык в щеку изнутри.

– Смею тебе сказать, что не очень. Шон Тэйт – лжец и шарлатан, лукавый, двуличный и совершенно беспринципный тип.

Мара улыбнулась и положила свою руку поверх его руки.

– Я и сама не выразила бы это лучше. Не могу дождаться момента, когда увижу выражение его лица при нашем появлении. Впрочем, и лицо Барбары тоже.

– Да, и Барбары. Мне очень не нравится, когда один из исполнительных директоров такой компании, как наша, женится на женщине из мафиозной семьи. Москони, полагаю, самые безжалостные и беспринципные среди себе подобных.

– Полностью согласна, особенно когда кто-то из них роднится с семьей Тэйтов. Меня шокирует и то, что Шон с ними так подружился.

– «Неразлучны, как воры» – по-моему, эта поговорка как нельзя лучше подходит к нашему случаю, мой дорогой.

По проходу прошла хорошенькая стюардесса, напоминая пассажирам:

– Пожалуйста, застегните пристяжные ремни. Пожалуйста, потушите свои сигареты, трубки и сигары. Видите, загорелось табло «НЕ КУРИТЬ»?

Мощный самолет напрягся, как породистый скаковой конь, собираясь вырваться за пределы стартовых ворот.

– Черт возьми, это самый лучший самолет, который когда-либо был построен, – сказал Сэм. – Лучше лететь на борту «DC-3», чем на любом другом коммерческом самолете. Поистине это рабочая лошадка воздушного флота Соединенных Штатов.

Машина оторвалась от земли и взлетела в ослепительное безоблачное небо, взяв курс на Флориду. Вскоре монотонное жужжание двойного мотора убаюкало Мару, и она впала в легкую приятную дремоту. Оба вполне крепкие и здоровые в свои семьдесят лет, Сэм и Мара все чаще позволяли себе поспать утром и днем, и теперь Сэм, одолевавший страницу за страницей «Санди Нью-Йорк таймс», начинал клевать носом.

– Там говорится, что Айк примет присягу на частной церемонии двадцатого января, потому что это воскресенье. А в понедельник он повторит клятву во время публичной церемонии инаугурации на восточном крыльце Белого дома, – сказал Сэм, заметив, что Мара не спит. – Я только хотел бы, чтобы он был демократом, а так этот парень мне симпатичен.

– И мне, – сказала Мара сонным голосом, взглянув в иллюминатор. – О, посмотри, Сэм, небо закрывают тучи.

Он перегнулся через ее колени:

– Гм-м… выглядит необычно, правда?

– Да, и цвет какой-то странный, будто они фосфоресцируют.

Пока «DC-3» продолжал свой путь на юг, странный туман все сгущался. И другие пассажиры заметили это странное явление, кое-кто смотрел в окна с опаской.

Послышался голос командира, переданный через интерком:

– Леди и джентльмены, нам приходится набирать высоту до двадцати тысяч футов, чтобы преодолеть неожиданное препятствие, которое преподнесла нам погода. Пожалуйста, застегните свои пристяжные ремни.

«DC-3» начал набирать высоту под прямым углом, что, как казалось, вовсе не соответствовало словам капитана. А потом последовал ряд странных явлений: лампы для чтения, укрепленные над местами пассажиров, принялись мигать, их свет становился то ярче, то ослабевал, как и свет табло «НЕ КУРИТЬ» и «ПРИСТЕГНУТЬ РЕМНИ». За этим последовали пугающие переговоры экипажа по интеркому:

– Господи помилуй! Никогда не видел ничего подобного! Этот чертов туман горит!

– Огни Святого Эльма! Смотрите! Они пробегают по крыльям и фюзеляжу!

Мара и Сэм не верили собственным глазам. Весь самолет казался охваченным мерцающими шариками бледно-голубого огня.

Стюардесса пробежала по проходу к кабине летчиков.

– Отключите это чертово переговорное устройство, командир! Вы напугали пассажиров до смерти!

– Оно отключено!

– Нет, не отключено!

– Боже мой, радиосистема вышла из строя. Я не могу ее отключить!

– И это не единственная система, которая взбесилась, Джек! – крикнул второй пилот. – Стрелки моих компасов вращаются как безумные! Все вышло из строя – и гироскопы, и магнитные компасы!

– Ларри, свяжись с Гаваной и спроси, что тут у нас происходит! Может быть, военные испытывают новую атомную бомбу…

Второй пилот немедленно выполнил приказ:

– Это «Британия», рейс 654, из Сан-Хуана в Майами, вызываем Гавану… Диспетчер, пожалуйста, ответьте, у нас аварийная ситуация!

Ответ из Гаваны послышался мгновенно, но был едва различим из-за треска статического электричества.

– Подтверждение сигнала рейса 654… Гавана вызывает рейс 654… Прием. Какого рода у вас неполадки?

– Все наши приборы работают хаотично. Возможно, короткое замыкание в электрической системе.

– Но это не должно затрагивать работу магнитных компасов! – закричал пилот.

Из Гаваны запросили:

– Рейс 654… каковы ваши координаты?

– Примерно десять минут назад, до того как все наши приборы вышли из строя, мы находились на семьдесят четвертом градусе западной долготы и двадцать втором градусе северной широты.

– Рейс 654, должно быть, вы находитесь приблизительно возле побережья Сагуа-ля-Гранде. Какова видимость?

– Отрицательная. Из-за густого тумана за ветровым стеклом я вижу не более чем на фут вперед.

– Густого тумана? – Голос оператора из Гаваны звучал удивленно и даже озадаченно. – Это странно. В вашем регионе совершается не менее дюжины полетов, и все, кроме вас, сообщают о том, что небо ясное, а видимость оптимальная.

– Черт возьми! Мы, кажется, вышли из зоны тумана! – послышался торжествующий голос пилота.

И все пассажиры, до сих пор боявшиеся перевести дух, вздохнули с облегчением, потому что самолет вырвался наконец из зоны облачности и снова оказался в зоне ясной погоды.

Мара вцепилась в руку Сэма:

– Сэм, ты когда-нибудь видел что-нибудь подобное? Ты видел такое небо? Оно не синее, а зеленое, а солнечный свет оранжевый.

Женщина, сидевшая в хвосте самолета, вдруг закричала:

– Знаете, что случилось? Мы оказались в Бермудском треугольнике!

Обе стюардессы побежали в заднюю часть салона и попытались успокоить пассажирку:

– Все в порядке, мадам. Через несколько минут мы минуем это место. Это погода сыграла с нами такую странную шутку. В этом регионе такие явления обычны.

Мара пыталась вспомнить статью из журнала, посвященную Бермудскому треугольнику, области недалеко от юго-восточного побережья Соединенных Штатов, где якобы существует некий треугольник, одна сторона которого протянулась от Бермудских островов до Флориды, а другая – от Флориды до мест восточнее Пуэрто-Рико, третья же – от Пуэрто-Рико до Бермудских островов. В регионе этого треугольника уже много лет происходило множество катастроф, крушений самолетов и судов, на борту которых не находили потом ни людей, ни поломок. Практически они исчезали бесследно. Среди обывателей и экспертов бытовали разные гипотезы, но единое мнение отсутствовало. Были ли эти катастрофы вызваны аберрацией атмосферных явлений? Или магнитной аномалией? Или здесь вступали в действие дьявольские сверхъестественные силы проклятого Бермудского треугольника?

Из Гаваны снова пришел радиосигнал:

– Рейс 654… вам следует добраться до Майами, рассчитав свой путь досконально, если вы снова видите солнце.

– Вы не поверите, – отозвался командир дрожащим голосом, – я и сам с трудом могу в это поверить, но я вижу это собственными глазами. В небе два солнца – одно справа, другое слева. Похоже на зеркальное отражение.

– Спокойно, сэр. Возможно, это просто иллюзия, вызванная искажением атмосферы. За все годы, что я служу в этой части океана, я видел и слышал о множестве удивительных атмосферных явлений. Тут случаются дикие и невероятные вещи.

– Знаю. Бермудский треугольник.

– Совпадение. Говорю вам, что…

Дальше расслышать голос диспетчера было невозможно из-за сильнейшего треска статического электричества. Потом радио умолкло.

– Что будем делать? – спросил второй пилот.

– Попытаюсь опуститься ниже.

– И снова попасть в этот чертов туман?

– Надеюсь спуститься ниже его. Нам надо найти какие-то ориентиры. Итак, иду на снижение.

В интерком, который по какой-то странной причине функционировал в то время, как все остальное электронное оборудование вышло из строя, командир объявил:

– Леди и джентльмены, если вы расстегнули пристяжные ремни, застегните их снова. Мы пытаемся пробиться ниже тумана.

«DC-3» нырнул вниз, снова оказался в непроницаемом плотном облаке и начал снижаться очень осторожно и медленно.

Второй пилот сообщал о сбросе высоты:

– Пятнадцать тысяч… тринадцать… десять… восемь…

На высоте шесть тысяч футов они снова оказались в условиях ясного неба – или так им показалось. И вдруг пилот в ужасе воскликнул:

– Боже! Он вокруг нас! Мы в самом его сердце! Мы в сердце урагана!

Это не поддавалось описанию. Самолет оказался в центре, как им показалось, урагана или бури, если не считать того, что не было ни ветра, ни дождя.

– Капризы природы, – заметил пилот. – Будьте спокойны и оставайтесь на своих местах.

Мара вцепилась в руку Сэма:

– Посмотри вниз на воду, посмотри на течение!

Члены экипажа и пассажиры были зачарованы тем, что происходило на поверхности океана. Сильная турбулентность, пенистые шапки всюду, где только глаз мог видеть воду, и обозначилось четкое направление течения. Течение шло по часовой стрелке вокруг периметра центра бури, и круги эти постепенно сходили вдали на нет, как вода, уходящая в сток раковины.

«DC-3» уже проделал половину пути над этим странным течением, когда они увидели его– гигантский водоворот. Теперь это уже не походило на раковину или мойку. Мощная воронка засасывала миллионы галлонов воды в секунду в свою бездонную утробу.

– Бог мой, это похоже на кадр из научно-фантастического фильма! – в ужасе пробормотал пилот.

– Мы все еще теряем высоту, – предупредил второй пилот. – Надо ее снова набирать.

– Сукин сын! – Командир налег на руль изо всех сил, но машина не откликнулась на его усилие и продолжала падать вниз. – Мы попали в сферу действия какого-то магнитного поля. Я больше не могу управлять машиной… Леди и джентльмены, приготовьтесь к аварийной посадке. Стюардессы проинструктировали вас на этот случай. Не впадайте в панику. Некоторое время мы сможем продержаться на плаву на поверхности. У нас есть спасательные жилеты и надувные лодки. Что за черт? Чьи это шутки?!

Он все еще сидел в своем кресле, руки его оставались на бесполезном теперь штурвале – он не мог оторвать взгляда от приближающейся гигантской воронки.

Пассажиры в салоне притихли. Они были погружены в гипноз или шок.

– Нас затягивает в самую сердцевину этой воронки, – прошептала Мара Сэму. – Прощай, мой дорогой!

Он обхватил ее за плечи и поцеловал в щеку.

– Лучше закрой глаза. Не смотри туда, любовь моя.

Потом… все было кончено.

 

Глава 6

Когда Мара вышла из своего транса, на лице ее все еще было написано выражение отчаянно напуганного животного. Пальцы ее, как когти, вцепились в атласное одеяло. Она водила глазами из стороны в сторону. Из ее расслабленного рта вытекла струйка слюны, и звуки, которые она пыталась произнести, были нечленораздельными. Это было похоже на вой, стон или скулеж животного.

Фидлер дотронулся до ее руки, но она отдернула ее и съежилась, прижимаясь к изголовью кровати.

– Дорогая, все в порядке.

– А самолет?

– Здесь нет никакого самолета. Все это было только в твоем воображении. Ты в своей постели. Оглянись вокруг. Неужели это похоже на салон самолета?

Ее взгляд блуждал по комнате, привыкая к виду знакомых предметов: постели, электронного оборудования, туалетного столика, шезлонга, портретов ее матери и бабушки на стене, писанных маслом. Постепенно напряжение покидало ее тело, и наконец у нее вырвался вздох облегчения.

– Все это было в твоем воображении, Мара. Ничего этого не случалось с тобой в жизни.

Сжав губы, она внимательно смотрела на него. Голос ее звучал слабо, но убежденно:

– О, все это настоящее, Макс. И что бы ты ни сказал или ни сделал, не может изменить моего мнения. Я присутствовала там, при крушении самолета, которое убило моих родителей, отца и мать. – Слова будто застревали у нее в горле. – Только это было не крушение. И не было несчастным случаем, вызванным человеческой ошибкой или поломкой оборудования. Это другое. Ты снова настаиваешь, что я это где-то читала или слышала о Тэйтах. Но разве ты сам не видишь, Макс, что в этом случае твоя рациональная теория не выдерживает проверки фактами? Никто не знал, что произошло на борту «DC-3», исчезнувшего, да, исчезнувшего, а не разбившегося, внутри Бермудского треугольника. Не осталось никого в живых, кто мог бы описать, что произошло в тот роковой час, когда самолет потерял контакт с диспетчером в Гаване.

– Однако в то время в газетах высказывалось много догадок по этому поводу. Последние радиосообщения с борта самолета были искажены до такой степени, что их было трудно понять. Все так называемые сверхъестественные силы зла, населяющие эту область Атлантики, гораздо легче воспроизвести в твоей фантазии, чем обычную авиакатастрофу, какие происходят ежедневно. Вспомни, дорогая, ты ведь провела там целый месяц. После несчастья с родителями ты исследовала каждую квадратную милю океана вокруг предполагаемого места крушения, прочесала все, что называется, частым гребнем. Засыпала и просыпалась с мыслью о Бермудском треугольнике. Я и раньше говорил тебе, Мара, ты очень впечатлительная женщина.

– Может быть, ты и прав, Макс.

Внезапно она села на постели и руками откинула волосы со лба.

– Макс, ты был таким милым, и я всегда буду любить тебя.

Она обхватила его лицо ладонями и поцеловала в губы.

Это слегка встревожило Фидлера. Совсем не в духе Мары было покоряться и сдаваться на волю обстоятельств. Покоряться врагу или смиренно принимать точку зрения оппонента.

– В чем дело? Ты, похоже, выпотрошила меня полностью и теперь собираешься выставить?

Улыбка, которой она ему ответила, показалась ему безжизненной.

– Не глупи. Я просто устала, совершенно обессилела. Сегодняшний вечер был для меня необыкновенно напряженным эмоционально – и не только в сексуальном плане.

Она погладила его по бедру.

Фидлер глуповато улыбнулся:

– Ну… для меня тоже. Ладно, я уйду и дам тебе выспаться. Обещай позвонить мне утром, как только проснешься.

– Обещаю.

Он снова поцеловал ее и встал.

– Не принимай душ. Не переодевайся. Я прикрою тебя этим одеялом. Самое важное в жизни – делать все вовремя, включая здоровый и крепкий сон.

Она улыбалась, пока он подтыкал одеяло со всех сторон и укрывал ее до самого подбородка.

– Я чувствую себя так удобно и уютно. Так хочется, чтобы ты остался здесь, со мной.

– И я бы хотел этого, и, поверь, я не собираюсь делать наши отношения эпизодом на одну ночь. Спокойной ночи и желаю сладких снов.

– Тебе тоже.

Перед тем как выйти из комнаты, он остановился, чтобы как следует рассмотреть два семейных портрета матриархов. Ему казалось, что их глаза следуют за ним, провожая его из двери спальни. И это чувство было настолько ярким и реальным, что волосы у него на затылке поднялись дыбом. Он поспешил в холл и с чувством облегчения закрыл за собой дверь.

«Макс, ты сам еле стоишь на ногах!»

Сцена с женой Рут, пережитая им этой ночью, была горькой, но не было в ней ни грязных оскорблений, ни криков. Когда он вошел, она ждала его в неосвещенной гостиной. Он и не заметил ее, пока комнату не залил внезапно включенный свет.

– Иисусе! – вздрогнув, воскликнул он. – Что ты здесь делаешь в такой час?

– А что делал ты вне дома, осмелюсь я спросить, вернее, спросила бы, если бы не знала?

Ее губы были сжаты, линия челюсти четко обозначилась, а презрительное выражение глаз не оставляло у него сомнений насчет того, что она готова объявить ему войну – жестокую и беспощадную.

– Я пытался объяснить тебе, что у меня появился экстренный больной.

– Консультация в Беллвью? – спросила она с подчеркнутым сарказмом.

– Ладно, если уж тебе так необходимо знать, то у меня был сеанс с Марой Тэйт. Я знаю, что ты о ней думаешь. Поэтому и солгал. Прости, это было ребячеством.

– То, что ты делал с этой богатой ненормальной, совсем не походит на ребячество. А впрочем, может быть, я ошибаюсь, может быть, вы играли в доктора и пациентку?

Он попытался разыграть благородное негодование:

– Ну что за пакости ты говоришь, Рут? Это недостойно тебя.

– Ах ты, мерзкий ублюдочный лицемер! Да от тебя разит этой сучкой, мускусом и теми лягушачьими духами по пятьсот долларов за унцию, в которых она купается! И что же, она была так хороша в постели, как ты ожидал, Макс?

Она наступала на него, сложив руки под тяжелыми грудями и презрительно улыбаясь.

Он выбросил руки вверх жестом бессильного отчаяния.

– Мне следовало знать заранее, что ты не способна проявить благоразумие и здравомыслие.

– Это я-то должна проявлять благоразумие и здравомыслие к мужу и отцу моих детей, совершившему адюльтер? К врачу, который трахает свою пациентку? Макс, да у тебя отберут твою лицензию вместе с кабинетом и кушеткой, на которую ты укладываешь своих больных. Ты просто позоришь свою профессию.

Это был рассчитанный удар, и он поразил его прямо в сердце. Он опустил голову и промолчал.

«Черт возьми! Она права. Я действительно позорю свою профессию. Я бесхребетное, самодовольное ничтожество. Я просто дерьмо!»

– Ты хочешь, чтобы я ушел? – спросил он бесцветным голосом.

В ней произошла мгновенная перемена, голос ее потеплел.

– Это глупый вопрос, Макс. Мы прошли вместе столько, что это было бы слишком – изгнать тебя за одну идиотскую ошибку, хотя она и надорвала мне сердце. Я испытала нечто вроде эмоционального инфаркта. Мы пережили вместе слишком много хороших и слишком много скверных времен, чтобы расстаться, не говоря уже о том, что у нас двое замечательных детей, которых ты обожаешь и которые обожают тебя. Я это знаю.

Она глубоко вздохнула, и в этом вздохе послышался отголосок рыдания.

– Нет, Макс, я хочу забыть эту ужасную ночь, если… если ты дашь мне слово, что никогда больше не увидишь Мару Тэйт даже в качестве пациентки.

– Рут…

Он не мог произнести ни слова, только смотрел на нее с изумлением, но изумление это было вызвано не ее неожиданной широтой, благородством и желанием простить его, а его нерушимым решением не принимать ее благородства и прощения. Как принято писать в романтической литературе, Мара Тэйт проникла в его кровь и плоть как болезнь, и, как многие больные, свыкшиеся со своим недугом и принимающие его как часть своего существа, как любой здоровый орган, как здоровое тело и мозг, он не хотел расставаться со своей болезнью. Он хотел пестовать и лелеять свой недуг.

– Так как мы договоримся, Макс?

Он был не в силах всю ночь провести в баталии с ней.

– Послушай, давай поговорим об этом утром. Мы оба устали и взвинченны. Такие вопросы лучше решать на свежую голову.

– Нет, Макс, что касается меня, то я решила, что это произойдет или сегодня или никогда. Я поставила тебе условия – раз и навсегда. Они вполне простые, разумные и справедливые, и тебе следует их принять. Забудь о Маре Тэйт, и я забуду о сегодняшней ночи. Ты должен мне помочь, и я никогда не заговорю об этом вновь, пока мы оба живы.

– Ты не понимаешь, о чем говоришь, – пробормотал он, зная, насколько слабо и неубедительно звучат его слова. – Думаю, сегодня мне лучше переночевать в офисе, а завтра утром я тебе позвоню.

– Можешь об этом не беспокоиться, – ответила она, и в голосе ее он почувствовал надлом.

Он стремительно выбежал из квартиры, затыкая уши руками, чтобы не слышать ее отчаянных рыданий.

Фидлеру пришлось спать на складной койке в своем офисе.

Но слово «спать», разумеется, было неуместным в этом случае. О сне приходилось только мечтать. Он лежал без сна на своей койке, уставившись на лучи света, косо пересекавшие потолок его офиса каждые пять секунд, когда проблесковый маяк мигал на какой-то дальней крыше и свет его лучей проникал сквозь шторы на венецианских окнах. Он лежал без сна, мучительно переживая заново сцену с Рут и свои страхи за Мару до тех пор, пока мигающий свет маяка не поблек, потому что наступил рассвет.

И тогда ему удалось задремать, но он не знал, долго ли проспал. Ему показалось, что всего несколько секунд, когда его разбудил пронзительный звонок телефона, резанувший по его барабанным перепонкам как кинжал. Он вскочил со своей складной койки и, еще не проснувшись, шатаясь, бросился к телефону на письменном столе. Телефон продолжал звонить, и, когда Макс поднял трубку, он взглянул на часы на стене: было десять минут восьмого. Ледяные пальцы сжали его бешено забившееся сердце.

– Алло! – хрипло сказал он в трубку.

– Привет, доктор Фидлер. Говорит Франсина Уоткинс.

– Франсина! В чем дело?

– Мисс Тэйт с вами?

– Со мной? О чем вы говорите?

– Я подумала… – Поколебавшись, Франсина продолжала: – Ну, вы ведь были с ней прошлой ночью. Я подумала…

– Вы хотите сказать, что Мары нет в ее квартире?

– Нет. Я как раз здесь. Я только что вернулась от своего друга из центра города с рождественской вечеринки. Ее постель расстелена, но ее нет дома.

– Этого не может быть. Когда я уходил, она спала сном младенца. Я ушел от нее незадолго до часа ночи.

Он поморщился. Что за глупость он сказал, признавшись, что Мара была в постели, когда он ушел от нее, ушел из ее спальни.

Но Франсина не обратила на это внимания. Она была слишком взволнованна.

– Что мне делать, доктор?

– Садитесь и звоните всем подряд: в компанию «Т.И.И.», ее близким друзьям и коллегам по бизнесу – Шону Тэйту, Льюису О’Тулу, Джин Касл… О, черт возьми, Франсина, вы лучше меня знаете, кому надо звонить. Я отправляюсь к вам сейчас же. Если нам не удастся ничего о ней узнать, остается только одно – обратиться в полицию. Пока.

Не успев закончить разговор с Франсиной, он набрал номер Лесли Томкинса.

Фидлер и Томкинс приехали на квартиру Мары с интервалом в пять минут. Когда они одновременно вошли в гостиную, Франсина расхаживала по комнате и курила сигарету.

– Я чертовски напугана, – пробормотала она, засовывая руки глубоко в карманы своего лохматого свитера.

– Франсина, вы осмотрели ее платяные шкафы, ее гардероб? – спросил Фидлер. – Чего-нибудь недосчитались?

– Да, как только я повесила трубку после разговора с вами, я заметила, что нет ее большого чемодана и многих платьев, которые она, должно быть, в него положила.

Фидлер схватил Томкинса за руку.

– Это хороший знак. По крайней мере мы теперь знаем, что она не бродит бог знает где в полубессознательном состоянии, с затуманенным разумом, подавленная и деморализованная. Это означает, что она мыслит вполне разумно – до известных пределов. Мы можем быть почти уверены, что она не стоит на Бруклинском мосту, думая о самоубийстве.

– Хотел бы я так же в это верить, как ты, Макс, – заметил терапевт.

– Кроме того, она взяла с собой деньги, – вставила Франсина, несколько приободрившись. – Ее сейф в стене открыт, а чековая книжка и кредитные карты исчезли.

– Еще один обнадеживающий штрих, – сказал Фидлер, почти просияв. – Итак, последовательность наших действий ясна. Я позвоню в полицию.

Через полчаса двое полицейских в штатском из бюро по розыску – сержант Кокоран и его коллега детектив Леви – прибыли на квартиру Мары. Все уселись за круглый кофейный столик в гостиной, и Франсина подала кофе с пирожными. Фидлер, описывая хронологию событий, старался быть как можно более точным, описывая события, приведшие к таинственному исчезновению Мары Тэйт Третьей.

– Вы уверены, что у нее было все благополучно со здоровьем? Никаких болезней?

– Физически она была здорова, как новенький доллар, – сказал Томкинс, – а психически…

Он посмотрел на Фидлера.

– Да, доктор Фидлер, – Кокоран уловил нерешительность доктора Томкинса, – насколько она психически здорова? Все же у нее, вероятно, были проблемы с психикой, иначе она не стала бы вашей пациенткой.

– Сержант, – горячо возразил Фидлер, – как психиатр, я не сторонник таких штампов – психически нездорова или тем более сумасшедшая. Вы понимаете, о чем я говорю? Да, у мисс Тэйт были кое-какие проблемы. Я хочу сказать, что ее профессиональная ответственность была столь велика, что ее эмоциональную, психическую и физическую нагрузку можно сравнить с нагрузкой государственных деятелей США высшего звена. Да, она испытывала напряжение от груза постоянной ответственности. У каждого из нас бывают такие личные кризисные моменты, с которыми нам порой приходится бороться. Вот почему она лечилась у меня.

– А не можете ли вы описать состояние ее духа прошлой ночью, когда вы в последний раз видели ее?

– Она была в приподнятом настроении.

– И все же после ужина вы сочли необходимым провести сеанс лечения? И прямо здесь, у нее на квартире?

Сержант и детектив переглянулись, буравя Фидлера неприязненными, колючими взглядами.

– Разве это не против правил, доктор, заниматься психоанализом прямо на квартире у пациентки? Вы ведь сказали, что это был не профессиональный, а светский визит.

Фидлер мысленно молил Бога, чтобы ему удалось не обнаружить своих подлинных чувств. Он знал, что и Томкинс внимательно смотрит на него. Вне всякого сомнения, терапевт был столь же заинтересован в его ответе, как полицейские, и хотел знать все подробности их вчерашнего тет-а-тет.

– Заниматься психоанализом… – повторил Кокоран.

«Заниматься сексом», – подумал Фидлер.

– Совершенно верно, сержант, – ответил он тотчас же. – Это случилось сразу после ужина. Мы пили кофе у камина, когда вдруг она попросила меня ввести ее в состояние транса.

– В состояние транса?

– Да, это принятая форма лечения, в процессе которого пациента вводят в состояние транса с помощью обычного гипноза или с помощью инъекции содиума пентотала или какого-нибудь другого препарата. Пока пациент находится в состоянии транса, психоаналитик уводит его в прошлое, и пациент как бы совершает путешествие во времени назад. Если воспользоваться терминологией непрофессионалов, психиатр помогает пациенту вспомнить те события жизни, которые дремали в его подсознании в течение многих лет, а его подсознание часто скрывает мучительные для него, болезненные эпизоды, которые его сознание, намеренно блокируя, отторгало. В процессе воссоздания под гипнозом таких событий врачу-психоаналитику часто удается помочь пациенту справиться со своими нынешними трудностями.

– Да, нам приходилось посещать лекции по психиатрии в прошлом году. Правда, Леви?

– Да, что-то в этом роде.

Они не считали нужным скрывать свой скепсис.

– Продолжайте, доктор Фидлер, – сказал Кокоран. – Почему вы согласились сделать то, что сами считаете не совсем этичным с профессиональной точки зрения?

– Неэтичным? – возмутился Фидлер. – Не приписывайте, сержант, мне тех слов, которых я не произносил. Возможно, это был неортодоксальный или необычный подход, но в этом не было ничего противоречащего врачебной этике. По правде сказать, я согласился на внеплановый сеанс только потому, что мисс Тэйт угрожала, что будет экспериментировать сама с самогипнозом после моего ухода. Как ее психиатр, я должен был пойти на такой риск.

Полицейские разглядывали его с таким интересом, будто он был представителем другого вида фауны, неким инопланетянином. Похоже, в эту минуту они вспоминали все известные им шутки о мозгоправах.

Фидлер быстро нашелся и тут же выдал едкую реплику:

– Я знаю, о чем вы думаете, ребята. Вы думаете: «Не надо быть психом, чтобы стать мозгоправом, но иногда это помогает им стать». Я понимаю.

Должно быть, он попал в самую точку, потому что полицейские начали переминаться с ноги на ногу, ерзали на стульях и старались избегать его прямого взгляда.

Кокоран прокашлялся.

– Ладно, итак, вы покончили с этим… – сказал он, – в ее спальне.

– Верно. По просьбе мисс Тэйт.

– Она разделась, прежде чем лечь в постель?

«Мерзкий сальный сукин сын! Спокойствие, Макс».

– Мисс Тэйт не ложилась в постель. Она легла на покрывало, и на ней было то самое домашнее платье, в котором она была, когда я приехал и она принимала своего бухгалтера мистера Льюиса О’Тула.

Он повернулся к Франсине, маячившей на заднем плане.

– Франсина, она взяла с собой это платье?

– Нет, сэр, оно все еще на постели, где она его оставила.

Детектив Леви потер свою тяжелую челюсть, синюю от отросшей темной щетины.

– Я это понимаю так, Русс, у нее были серьезные неприятности с законом, и, должно быть, она не могла перенести своей неудачи. Как и многие в ее положении, она предпочла бегство. Сейчас, я полагаю, она летит куда-нибудь на Кубу или на Бермуды.

– Но это полная чепуха! – в раздражении воскликнул доктор Томкинс. – Мара Тэйт – не какая-то дешевая расхитительница, не ординарная растратчица. Она одна из самых уважаемых граждан Соединенных Штатов, близкий и доверенный друг президента Кеннеди. Уверяю вас, она не обратилась в бегство, детектив Леви!

– Он прав, Гарри, – сказал Кокоран медленно. – Но что-то очень и очень серьезное заставило ее бежать, и если кто-нибудь способен вразумительно объяснить, что могло толкнуть ее на такое бегство, то это только доктор Фидлер и никто больше. Что скажете, док? Этот транс, в который вы погрузили ее прошлой ночью, может пролить свет на ее поведение? Можете вы нам как-то помочь?

Фидлер вскочил с места.

– Думаю, я начинаю понимать, что было у нее на уме, когда она решила покинуть Нью-Йорк. Вы, вероятно, не помните, сержант, что в 1956 году отец и мать мисс Тэйт погибли в авиакатастрофе. Во время перелета из Пуэрто-Рико во Флориду.

– Это едва не довело ее до нервного срыва, – вмешался Томкинс. – Тэйты, именно эта ветвь семьи, отличались невероятной привязанностью друг к другу. Когда Комитет гражданской авиации, флот и отряды береговой охраны после долгих поисков не нашли никаких следов самолета и его пассажиров, Мара взялась за поиски на своем личном самолете. Прекрасный пилот плюс к другим ее многочисленным достоинствам и умениям, она вела долгие и упорные поиски.

– Вот вам отправная точка, сержант, – сказал Фидлер, не скрывая волнения. – Готов заложить свою репутацию врача, что она направилась на юг, во Флориду, а потом… – Тут его голос пресекся… Он решил придержать язык, оставив свои фантазии при себе: Майами, Куба, Пуэрто-Рико – все эти запретные территории – суша и вода, находящиеся в пределах Бермудского треугольника.

 

Глава 7

Через два дня после исчезновения Мары Тэйт Роджерс полиция Нью-Йорка выпустила специальный бюллетень, посвященный ее местонахождению, и это принесло результаты. Сержант Кокоран сообщил новость Максу Фидлеру в его офис во время сеанса, чего никогда не бывало прежде. Секретарше Макса было дано распоряжение немедленно связаться с ним и передать сообщение, касавшееся Мары Тэйт, каково бы оно ни было.

Макс взял трубку в небольшом туалете, расположенном при его офисе.

– Есть что-нибудь новое, сержант?

– Да. Мы выяснили, что под именем Мэри Роджерс она взяла билет на самолет, отправлявшийся в Майами. Это было утром – после той ночи, когда вы ее видели. Стюардесса опознала ее по фотографии, но Мара Тэйт сбила нас всех со следа, улетев чартерным рейсом на маленьком самолетике в Джексонвиль. Однако там ее тоже узнали. В Джексонвиле она воспользовалась тем же именем, что и за день до этого. Потребовался целый день, чтобы выяснить, что она делала дальше. Пришлось обшарить все закоулки двух крошечных аэропортов в этом регионе, а также порт и гавань. В конце концов один старый, просоленный морем матрос, который владеет маленькой лодкой в Грин-Коув-Спрингс, сообщил нам нечто в самом деле ценное. Мара Тэйт, или Мэри Роджерс, арендовала рыбацкую лодку у нашего моряка позавчера – шестнадцатифутовая лодочка с двойным мотором типа «Крайслер». Сказала, что хочет половить марлина. Зятя этого моряка она наняла, чтобы он ее сопровождал.

Дальше начинается мрачная и мистическая часть истории, док. В десяти милях от порта она выхватывает револьвер и приказывает молодому парню прыгнуть за борт, где качается маленькая надувная лодочка. Можете себе представить такое?

– Могу представить, – сказал Фидлер едва слышно. – И что случилось дальше?

– Пока ничего. Береговая стража и моряки были подняты по тревоге. С воздуха и с моря будут произведены тщательнейшие поиски ее лодки. Не волнуйтесь. Они скоро найдут ее.

– Это замечательно, сержант, – сказал Фидлер, хотя язык почти не повиновался ему. – Дайте мне знать, если у вас появятся новые сведения… И миллион благодарностей за то, что позвонили.

– А как же, док? Пока!

Фидлер повесил трубку и некоторое время внимательно смотрел, сидя на унитазе, прикрытом крышкой, на стену, увешанную разными инструментами. Потом он встал, долго стоял неподвижно, затем отправился в свой офис к потерявшей терпение пациентке.

– Миссис Уэзерби… мне ужасно жаль, но нам придется перенести наш сеанс на другой день. Я только что получил весьма печальное известие. В нашей семье горе – умерла моя тетя Джессика, – без зазрения совести лгал он. – Пожалуйста, извините меня.

Дама ушла в негодовании, а Фидлер сел за письменный стол и взял в руки микрофон своего магнитофона. Прочистив горло, он заговорил:

– Милая Рут! Это самое трудное из того, что мне приходилось делать в жизни, но я вынужден, заставляю себя это сделать. Нет, я неверно выразился, не заставляю. Я не могу контролировать себя, свое поведение. Меня влечет сила, подавляющая мою собственную силу воли, я не могу принять никакого решения в отношении моей дальнейшей судьбы.

Как психиатр и психоаналитик всю мою взрослую и сознательную жизнь я посвятил борьбе с проявлениями предрассудков, невежества, суеверия и иррациональных страхов. Мы больше не сжигаем ведьм на кострах и не всаживаем осиновые колья в сердца оборотней. Мы не заключаем людей в такие мерзкие дома, как Бедлам, грязные и мрачные, с персоналом, способным садистски издеваться над больными только за то, что их сочли одержимыми дьяволом. Я был недавно воплощением человека разумного, рационального. Но теперь я вынужден сказать, что разум мне больше не служит. Подвергнув Мару Тэйт обряду, или, лучше сказать, процедуре, возрастной регрессии, я каким-то образом и сам оказался жертвой неодолимой силы. Короче говоря, я стал человеком, одержимым прошлым. Понимаю, все, что я говорю, ни в малейшей степени не имеет для тебя смысла, во всяком случае, не больше, чем та часть меня, что повесила над дверью моего кабинета табличку «Доктор Максимилиан С. Фидлер».

В течение следующих четырех дней я попытаюсь подвергнуть себя интенсивному самоанализу. Люблю ли я тебя, Рут, и своих детей? Ответ всегда и в высшей степени положительный. Я вас нежно люблю. Я обожаю своих детей. И буду любить вас всеми силами души до самой моей смерти. А Мара Тэйт – что она значит для меня?

Мару и меня влечет некая одинаковая сила, род алхимии, это таинственная власть, которой не дано определения в нашей философии. Эта сила не от мира сего, и понять ее невозможно. Моя русская бабушка сумела бы назвать мое состояние и дать ему объяснение. Она сказала бы, что в меня вселился бес. Не могу привести более разумного объяснения.

Мои деловые бумаги в порядке. Меня радует мысль о том, что ты и дети будете вполне прилично обеспечены, по крайней мере на ближайшие двадцать лет. Наш поверенный Джо Андерсон, честный и блестящий юрист, искренне печется о будущем и о благосостоянии нашей семьи.

Все, что я делаю, становится невыносимо мучительно и тяжело для меня, и я должен обуздать свое желание долго распинаться на эту тему и пытаться рационально объяснить свои поступки, которые, как я уже сказал ранее, необъяснимы. Неизвиняемы и никогда не смогут быть оправданы, если исходить из известных нам и принятых нами со дня рождения критериев.

Прощаясь с тобой, я прошу тебя только об одном одолжении. Пожалуйста, поцелуй детей за меня и скажи им, что я буду их любить всегда, целую вечность, как и тебя.

Прощай, Рут, моя дорогая жена. Макс!

Фидлер выключил магнитофон и положил голову на холодную стеклянную поверхность стола, закрыв лицо руками. Через некоторое время он выпрямился и устало сел, вытащил кассету из магнитофона и запер в верхний ящик письменного стола. Он взглянул на стенные часы. Наступало время принимать следующего пациента. Он поднял трубку интеркома и, нажав на кнопку, сказал секретарше:

– Солнышко, пришли сюда миссис Лэйси, как только она придет.

В течение четырех последующих дней образ и распорядок его жизни не менялся. С десяти утра до пяти тридцати вечера он принимал пациентов. Все воскресенье он провел в номере отеля, который снял, лежа в постели за чтением «Нью-Йорк таймс». Ощущение у него было странное: он чувствовал себя в полном согласии с миром и самим собой.

Каждый день он с почти фантастической точностью звонил Рут и спрашивал ее о детях.

Она держалась спокойно и говорила почти извиняющимся тоном:

– Прости меня, Макс. Может быть, ты говорил правду. Возможно, она и впрямь очень плохо себя чувствовала в ту ночь, когда ты с ней виделся. Ведь именно следующим утром…

– Все в порядке, Рут. Но ведь ты не могла об этом знать.

– Я должна была больше доверять тебе, Макс. Можешь ты меня простить?

– Мне нечего тебе прощать, Рут. Все кончено и забыто.

– Макс… дети скучают по тебе. Я сказала им, что ты в Чикаго, участвуешь в большом процессе… Макс… мне тоже недостает тебя. Когда ты вернешься домой?

Для такой гордой женщины, как Рут Фидлер, нелегко было задать подобный вопрос мужу. Макс знал, что для нее такой вопрос был равноценен мольбе. Глаза его были полны слез, и голос звучал глухо, когда он ответил ей:

– Рут, очень скоро мы со всем этим разберемся. Даю тебе слово. Я работаю сейчас над очень, очень важным делом. Оно настолько серьезно, что я вынужден уделять ему все свое внимание.

– Новая пациентка вроде нее. Господи Боже мой, Макс… Ты много и тяжело работаешь, и уже так давно… Это напряжение сказалось на тебе, у тебя нервный срыв. Эта мысль не дает мне покоя. – Внезапно тон ее голоса изменился, в нем теперь звучали бодрость и надежда. – Макс, дорогой! Почему бы тебе не взять отпуск и нам всем не махнуть куда-нибудь – на Гавайи, Виргинские острова, в Европу… Давай поедем вдвоем. Только ты и я. Мои родители просто ухватятся за возможность побыть с детьми. Пожалуйста, Макс, сделай это ради меня!

Презирая себя за лицемерие и трусость, он ответил:

– Я подумаю об этом. Клянусь Богом. Дай мне еще несколько дней.

– Как скажешь, Макс, пусть будет еще несколько дней, но, Боже мой, скажи, что это возможно. Это так нужно нам обоим. – Смех ее звучал неуверенно. – Пусть это будет наш второй медовый месяц.

– Хорошо… Послушай, Рут, мне надо идти. Меня ждут в Беллвью.

– Ладно, Макс. – Она рассмеялась нервным, почти истерическим смехом, – Слушай, если мы не увидимся, счастливого Нового года!

– Да, желаю тебе и детям того же.

Он положил трубку и, обессиленный, упал на кровать.

– Счастливого Нового года! – бормотал он с горечью.

Взял «Нью-Йорк таймс» и вновь посмотрел на заголовок статьи:

ФЛОТ И БЕРЕГОВАЯ ОХРАНА ПРЕКРАЩАЮТ ПОИСКИ НАСЛЕДНИЦЫ МЕДНОЙ ИМПЕРИИ МАРЫ ТЭЙТ

Заголовок материала, касавшегося Мары, был набран даже более крупным шрифтом, чем заголовок статьи о Кастро. Из Вашингтона доходили слухи о том, что Соединенные Штаты собираются прервать дипломатические отношения с Кубой в ближайшую неделю.

Фидлер сел, потянулся к телефону и набрал номер администрации отеля:

– Говорит доктор Макс Фидлер из номера 711. Мне необходимо заказать билет в Гавану на самый ранний рейс. Спасибо. Подготовьте мой счет!

Вероятно, для американца было непросто получить доступ на Кубу в эти не лучшие для взаимоотношений двух стран времена. Но Фидлер решил: если потребуется, он готов использовать свое влияние в научном мире. Шестью месяцами ранее он лечил жену высокопоставленного чиновника в кубинской миссии в Соединенных Штатах. Лечение было весьма успешным, и кубинский министр выразил Фидлеру огромную благодарность.

Он сделал зарубку в памяти: не забыть отправить наговоренную кассету Рут.

Время пришло.