Джереми потянулся и, не открывая глаз, стал рукой нашаривать одеяло. Пальцы его поймали пустоту. Он открыл глаза и тупо уставился в потолок.
Потолка не было, была решетка, увитая плющом. Он сел.
Так, так. Значит, я не в своей комнате в отеле. Я в «Кабане». Боже, неужели я храпел.
Солнце садилось, и все еще голубое небо постепенно приобретало темный серо-зеленый оттенок. К тому же, оно было испещрено сияющими коралловыми и красно-оранжевыми тенями. Два массивных пурпурных облака, отороченных золотом, медленно двигались на этом великолепном фоне.
Шезлонг рядом с ним заскрипел. Он повернул голову. Это потянулась Карлотта. Она только-только разомкнула глаза и сонно улыбнулась ему.
– Дорогой, я… – она зевнула и прикрыла рот ладонью. Села. Боже мой, я сказала ему, дорогой. Совершенно инстинктивно. Я не называла так ни одного мужчину с тех пор, как… с тех пор, как узнала все о Робби.
Джереми улыбнулся ей.
– Ну и славно же мы поспали. Поглядите, какой закат. Видели вы что-нибудь подобное?
Они прошли к концу террасы и застыли в молчании. Краем глаза Джереми наблюдал ее профиль на фоне меняющего краски неба.
Хорошо бы обнять ее сейчас и прижать к себе ее теплое мягкое тело. Но я хорошо помню унизительную сцену накануне. Теперь я знаю причину. Но ведь это же надругательство над человеческой природой, когда такая милая, сердечная женщина и… такая ненормальная. Язык не поворачивается назвать ее лесбиянкой. Он вздохнул.
– Уже поздно, Карлотта. Да прохладно становится. Пора нам двигаться назад.
Она кивнула. Боже, как бы я хотела, чтобы он обнял меня. Но я так мерзко вела себя вчера, что он, наверное, не решится. Как объяснить ему все? Если не рассказать о моем прошлом, о замужестве, он ничего не поймет. Надо выбрать время и все ему объяснить. Он такой добрый, милый. Он все поймет. Я провела с ним всего два дня и уже начинаю чувствовать себя снова человеком. А я думала, что уже никогда не захочу почувствовать руку мужчины на своем плече. Я признаюсь ему, что желала смерти Робби… Странно, но это постоянное чувство вины, эта боль, которая не отпускала меня ни на миг, сейчас, с Джереми, стала вдруг рассасываться и куда-то исчезать. Наверное, само общение с таким порядочным человеком возвращает меня к нормальному восприятию жизни. Может быть…
– Почему вы молчите, Карлотта?
– О… я просто любуюсь закатом и думаю, до чего же прекрасен этот мир. Кажется, в таком мире нет места несчастью. Но вы правы, пора ехать.
* * *
Они ехали молча, каждый думая о своем. Последние пурпурные сполохи заката таяли, уступая место туманной черноте субтропической ночи, в которой голубоватым светом сияли крупные бриллианты звезд. В кабину пробирался холодок осеннего горного воздуха. Джереми включил печку и радиоприемник. Потекли звуки восточной песни. Пела женщина под струнный аккомпанемент. Как восхитителен интим в маленьком теплом мирке на колесах, который мчит нас двоих сквозь тьму. Поддавшись импульсу, он дотронулся до ее руки и тут же быстро убрал. Она молча рассматривала его профиль на фоне ночного неба.
Вот оно, самое подходящее время для объяснения. Лучшего не найти. Сейчас никто меня не прервет.
Она сделала глубокий вдох и выдох.
– Джереми, я хотела вам кое-что рассказать. Рассказывать придется долго и о… неприятном, я бы даже сказала, ужасном…
Она заметила, что он подался вперед, прислушиваясь к шуму двигателя. Машина замедлила ход.
– Что-то не так, Джереми?
– Да. Почему-то не подается бензин. Ничего не понимаю.
– Только не говорите мне, что кончилось горючее. Где мы его здесь найдем?
– Да, нет же. Утром я заправил полный бак, – он рывком включил индикатор, чтобы еще раз убедиться. – Бензина больше, чем полбака.
Мотор заглох, и машина катилась по инерции. Он поставил ручной тормоз и посмотрел на Карлотту.
– Должен вам сообщить, дела принимают нежелательный оборот. Мои сегодняшние шутки насчет нашего возвращения на автобусе, мне кажутся сейчас неуместными. Особенно, если учесть, что ночью автобусы не ходят. Я почти в этом уверен. Где-то здесь был фонарик. Пойду открою капот, посмотрю, что там. Но, если честно признаться, то я разбираюсь в двигателях не больше, чем курица в алгебре.
Она вздохнула.
– Должна вам признаться, что и я не больше, Но, тем не менее, пойдем посмотрим. Я посвечу.
Откинув капот, он наклонился над двигателем. Она светила ему фонариком.
– Подайте мне, пожалуйста, маленький ключ. Благодарю. Теперь отвертку.
Повозившись несколько минут, он выпрямился.
– Я снял трубку, соединяющую бак с карбюратором. Сейчас я подую в бак. Постарайтесь заметить, проходит ли воздух. Если, конечно, не боитесь запачкаться. Может быть, засорился проход в бак.
Карлотта просунула голову под капот и стала наблюдать за маленькой медной трубкой. Под капотом было гораздо теплее, чем снаружи. Из трубки раздался легкий свист. Она подняла голову. – Воздух проходит, Джереми. Что дальше?
Он вернулся назад и остановился рядом с ней, задумчиво глядя на двигатель. Желтый лучик фонаря начал слабеть и замигал.
– Будь я проклят, если что-то понимаю. Скорее всего сломался бензонасос.
Фонарик мигнул последний раз и погас. Джереми процедил сквозь зубы.
– Вот и прекрасно. Этого нам только и не хватало. Я, конечно, дурак, но не настолько, чтобы пытаться ремонтировать бензонасос при свете зажигалки. Этого делать нельзя.
Он рывком закрыл капот и повернулся к Карлотте.
– Я очень виноват перед вами за то, что втянул вас в эту историю. Машина неисправна. Мы находимся прямо у подножия Атласских гор. Кругом неизвестность, населенная враждебными арабами, а они враждебны, уж я-то точно знаю. К тому же, в качестве механика у вас слабоумный. Добро пожаловать в путешествие. Фирма Блай приглашает. Ну что? Разве не смешно? Давайте вместе посмеемся. Милая девочка, как я виноват перед тобой! К тому же еще и чертовски холодно.
Карлотта тихо рассмеялась. Он назвал меня на ты.
– А мне кажется это очень забавным. Настоящее приключение. И где же мы будем ночевать? Запремся в машине?
– Карлотта, ты просто чудо. Большинство женщин на твоем месте немедленно закатили бы истерику. А как лучше поступить, я не знаю. Можно, конечно, ночевать в машине, но мы вряд ли выдержим холод. Ведь мотор не работает. Не лучше ли нам попробовать вернуться обратно в ресторан? На наше счастье мы не так уж далеко отъехали. Я думаю, не больше пяти-шести миль. Как ты на это смотришь?
Она снова рассмеялась.
– Смотрю положительно. Разве ты забыл, что я в кроссовках и могу идти, хоть всю ночь?
– Кончай хвастаться. Возьми лучше мой пиджак, а то замерзнешь.
– Да нет, не замерзну. Начнем идти, так еще жарко будет.
Робби никогда бы не предложил мне свой пиджак, скорее забрал бы мой свитер.
– Молчать и повиноваться! Бери без разговоров. Когда вспотеешь, отдашь.
Их глаза уже привыкли к темноте, и они довольно бодро двигались по уходящей в черноту, петляющей дороге. Шли они молча, бок о бок. Единственным звуком, нарушавшим тишину, был звук их шагов.
– Ой, что это там? – она схватила его за руку.
Темная тень на обочине, которая только что была деревом, вдруг задвигалась и поплыла. Джереми остановился, крепко сжав ее руку в своей. Они оба затаили дыхание. Вдруг тишину прорезало блеяние новорожденного ягненка.
Джереми облегченно засмеялся.
– Это всего лишь пастух, Карлотта. Он в капюшоне, а в руках у него ягненок. Интересно, долго он наблюдал за нами? Вообще-то, довольно жутковато. Думаю, они проводят здесь со стадом всю ночь.
Он откашлялся.
– Э… э… бонсуар, мсье… О черт!.. Карлотта, как будет по-французски пастух? Мсье, отель эс лон д'си?
Они ждали, как отреагирует эта безликая неподвижная тень. И она отреагировала невнятным гортанным звуком и растворилась в темноте, сопровождаемая расплывчатой тенью мамаши-овцы.
Карлотта и Джереми двинулись дальше.
– Коммуникабельный парень, ничего не скажешь.
– Да, но он все-таки не ограбил нас и не поиграл своим ножичком. И то хорошо. Ты только не подумай, что я паникую, но мне кажется, что сейчас за нами наблюдают десятки невидимых глаз.
Ее рука все еще была в его. Он легонько сжал ее.
– Можешь тоже считать меня паникером, но у меня точно такое же ощущение. Но все же мне кажется, что это дружелюбные, любопытные глаза. Я молюсь только о том, чтобы утром машина осталась с колесами. Вот доберемся до ресторана, я тут же позвоню Чендлеру и попрошу его утром забрать нас отсюда и найти механика. Надо также, чтобы он выгулял и накормил Бриджит. Она ужасно нервная. Гляди-ка! Вот тебе сцена из далекого прошлого.
Дорога в этом месте поворачивала. Вокруг костра сидели пастухи в капюшонах. Головы повернуты в сторону дороги. Карлотта и Джереми просто физически ощущали на себе их взгляды.
– Бон суар! – крикнул Джереми.
В ответ тишина, но спустя немного времени из глубины джеллабы вынырнула одна худая коричневая рука и поднялась в приветствии.
Джереми перевел дух.
– Можно считать, что это разрешение двигаться дальше. Надеюсь, что это так. Давай прибавим шагу, пока они не передумали.
Они не сделали и нескольких шагов, как Карлотта снова остановилась, показывая в темноту.
– Что это там в поле, позади них? Джереми вгляделся во тьму. Примерно на высоте двух футов над землей медленно передвигались странные светящиеся предметы, больше всего похожие на темно-голубые с зеленью драгоценные камни.
– Понятия не имею. Я бы никогда… О… – И тут он рассмеялся. – Это овечьи глаза. В них отражается свет костра. Никогда бы не подумал, что у овец такие красивые глаза. Но нам следует поспешить, а то, не дай Бог, эти патриархи захотят пригласить нас на ужин. А там, я уверен, первым деликатесом будут как раз овечьи глаза. Тебя вначале накормят ими, а потом уж изнасилуют. Да, ничего не скажешь, женщиной быть нелегко. Но сцена-то, сцена как хороша! Я имею в виду не сцену твоего изнасилования, а вот этих людей в капюшонах, собравшихся у костра. Это похоже на… на какую-то картину из Библии…
Вот ведь незадача. Все же не удержался и опять не смог обойтись без этого затертого клише.
– …но что по-настоящему удивительно в этой стране, так это одежда этих людей. Они носят одежду, которую их предки носили сотни и тысячи лет назад. Здесь не так, как в других странах, где национальные костюмы одевают по праздникам или чтобы развлечь туристов и вытянуть из них лишнюю деньгу… Что-то я слишком разговорился, ты не находишь? На самом деле я это для того, чтобы отвлечь твое внимание от тягот нашего похода, чтобы ты забыла об усталости. Ведь первые двести миль преодолевать тяжелее всего.
– Джереми, по-моему, ты достигаешь как раз обратного. Овечьи глаза на ужин, изнасилование, ограбление… Уж лучше я сосредоточу свое внимание на усталых ногах, хотя… Ого! Просто не верится, но…
Они как раз выходили из-за поворота, и впереди засверкали огни «Копченого Кабана».
Убыстрив шаг, они через несколько минут уже входили в теплый, светлый холл маленького отеля. Радости они не скрывали. Карлотта тут же прыгнула в кресло.
– Джереми, небеса нам покровительствуют.
За маленькой стойкой на них с любопытством глядела мадам своими густо накрашенными глазами.
– Бон суар, мсье-дам. Ви возвратился назад? Что случилось?
Джереми подошел к стойке.
– У нас сломался автомобиль. Можно ли у вас переночевать?
– Ну разумеется. – Лицо мадам расплылось в улыбке. – У меня есть прекрасный комната, светлый, двухспальный кровать, магнифик ванная.
Джереми покачал головой.
– Две комнаты, пожалуйста.
Мадам удивленно подняла брови.
– Но… но почему? Ночь такая холодная.
– Мы… мы не муж и жена.
Брови мадам взлетели еще выше.
– О… о… – она посмотрела на серьезное лицо Джереми и, пожав толстыми плечами, сняла с доски два ключа.
– Прошу. Пойдемте, я покажу вам комнаты. Я вижу, мадам замерзла, у нее пиджак мсье. Для мадам, пусть вот это.
Она сняла с плечиков светло-кремовую джеллабу из тонкой шерсти и подала Карлотте.
– Я дам вам мыло, а утром могу одолжить макияж. Женщина без макияж – это как без одежда. О, хуже. Да. Я из Париж, я все понимаю.
Она засмеялась, вращая глазами.
– Как будете готов, я дам вам ле ужин. Сегодня у нас паштет по-домашнему из местной дичь и молочный ягненок, жаренный на вертел. Я скажу Абдул подать вам в салон, но прежде затопить огонь, чтоб тепло. У нас больше нет гостей, так что вы будете одни. А вот комнаты.
Она провела их через большую гостиную-салон с альковами и укромными уголками. Было видно, что хозяева обставляли ее постепенно, без какого-либо плана, насколько позволяли средства и в зависимости от настроения. В одном конце был огромный камин из грубого камня, в нем были видны обгоревшие поленья. Над камином висела большая волосатая голова горного козла с витыми рогами. По стенам развешаны головы различных животных и чучела птиц. Мебель являла собой смесь двух разных стилей, даже культур. С одной стороны, тяжелые резные буфеты и вычурные вазы, как раз в Духе французского среднего класса, а с другой – марокканские диваны, пуфы, ковры и медные украшения.
Салон выходил в маленький коридорчик. Она отперла две смежные комнаты и широким жестом пригласила войти.
– Вуля, мсье-дам. Я надеюсь, все будет к вашему удовольствию.
– Мерси, мадам. Я уверен, что все будет… э… э… к нашему удовольствию.
Он посмотрел на Карлотту поверх головы мадам.
– Я бы не отказался от хорошего стаканчика чего-нибудь. А ты?
Карлотта с энтузиазмом поддержала.
– Да, да! Я думаю, мы это заслужили. Мадам улыбнулась.
– Маленький аперитив перед ужином. Вполне естественно. Чинзано, Кампари?
Джереми отрицательно покачал головой.
– Мы бы предпочли виски. Два очень больших виски, мадам, силь ву пле.
Мадам, не скрывая разочарования, пожала плечами.
– Как вам угодно, мсье. Я скажу Абдул принести вам прежде, чем он будет топить камин.
Она удалилась, покачиваясь и бормоча.
– Les Anglais! Wiski avant le diner et deux lits parcequ'lls sont pas maris. Mon Dieu!
Карлотта и Джереми с улыбкой переглянулись.
– Патронесса, – сказал Джереми, – это уже характер. Итак, встретимся у камина, как только будем готовы. И, если придешь первая, не набрасывайся сразу на выпивку.
* * *
Карлотта откинулась на спинку дивана, вытянув ноги. Джереми расположился рядом, на большом пуфе. В руках у каждого бокалы. В бокалах бренди. Оба смотрят в камин, на меняющееся оранжевое пламя. Наконец Карлотта со вздохом произнесла.
– Джереми, я не помню ни одного случая в моей жизни, чтобы еда доставила мне столько удовольствия.
– То же самое и со мной. Но мы, правда, здорово нагуляли аппетит.
В камине треснуло полено, посыпались искры. Пламя стало выше. Джереми разболтал бренди в бокале, глотнул. Потом гипнотическое пламя камина снова приковало его взор.
Не могу в это до конца поверить, а уж понять и подавно. Как это возможно, любить сразу двоих. Но ведь я люблю. Я влюблен в эту женщину рядом, и в то же самое время твердо знаю, что мое сердце принадлежит Макси. С Карлоттой мне хорошо, я хотел бы коснуться ее, прижать ближе к себе, еще ближе, слиться с ней – но не так дико, по-животному, как это бывало с Макси, а нежно, мягко.
Мне нравится все, что она делает. И то, как она говорит, и то, что она говорит. С ней я чувствую себя легко и свободно, как никогда с Макси. И все же. Все же. Я знаю, стоит только сейчас, здесь появиться Макси – и не важно, замужем она, или нет, – как я уйду с ней, не оглядываясь назад на Карлотту, как будто ее и вовсе не существовало. И это при том, что я отчетливо сознаю: Макси и ее образ жизни – не для меня. Сейчас я это знаю точно. Но она растворена в моей крови, и, наверное, так будет всегда. И в то же самое время я чувствую, как подымается моя любовь к Карлотте, совсем другая любовь. Мне легко представить свою жизнь с ней: дом, дети и все остальное. Но разве я смогу быть счастлив, если память о Макси, как призрак, преследует меня повсюду. О Боже! Как в этом во всем разобраться?
А тут еще эта история с Изобель. Я не верю в нее. Не могу поверить. Изобель что-то напутала. Карлотта, наверное, просто хотела поухаживать за ней, пожалела ее. Ну и как это можно выяснить? Разве можно спросить у женщины лесбиянка она или нет?
Вот сейчас такая приятная интимная обстановка. Может быть, мне завести с ней разговор о любви, браке, сексе, не в частности, а вообще, и посмотреть, как она будет реагировать? Если мне когда-нибудь и суждено выбросить Макси из своей жизни, избавиться от нее, то единственная, кто мне будет нужен, это Карлотта. Но зачем все эти размышления, если она… О Боже! Я не могу по отношению к этой милой женщине даже произнести слово лесбиянка.
Он вздохнул и сделал еще глоток.
Карлотте было хорошо на мягком диване. Она откинулась на подушки, закрыла глаза.
Надо сейчас же рассказать ему о Робби. Это, конечно, не так легко. Все так запутанно и сложно. И… омерзительно. Это выходит за рамки обычного понимания. Думаю, он поймет. Я расскажу ему, как я, разочарованная, порвав с Брюсом, вышла замуж за Робби, почти ничего о нем не зная. Джереми, наверное, сможет понять, что я как католичка не могла с ним развестись. А Робби был достаточно умен. Он сделал меня беременной, прежде чем я узнала правду. Боже, какой глупой, наивной юной дурочкой я была! И ребеночка не удалось сохранить.
Но как объяснить Джереми, почему я оставалась с Робби? Как объяснить ему это, если я сама себе не могу объяснить? Как я объясню, что Робби имел надо мной странную власть. Что каждый раз, когда я хотела от него уйти, он начинал рыдать, как ребенок, подползал ко мне, клал голову на колени и умолял не покидать его. Он бормотал сквозь слезы, что не может без меня жить, что я его якорь, его спасение, что, если я уйду, он убьет себя. Что ему безразлично, сплю ли я с другими мужчинами. Это только подумать! Сплю с другими мужчинами!
Да это было возможно после его лживых мерзких рук, которыми он прикасался ко мне. Я чувствовала себя нечистой, прокаженной. Я ненавидела мужчин. Я ненавидел его, ненавидела жизнь, которую он заставлял меня вести. Но все-таки, сама не знаю почему, но я оставалась с ним. Порой он казался мне таким ранимым и беспомощным. Почему, о Боже, ну почему я сразу же не ушла от него, когда узнала, что он педик, когда застала его, наряженного в мое платье, с подведенными глазами, с крашеными волосами? Шок был настолько сильный, что я буквально сходила с ума. Я была слишком ошеломлена и подавлена, чтобы что-то предпринимать.
Выходя замуж, я искренне верила, что он любит меня. Сейчас смешно об этом подумать. Потом я узнала, что у него были какие-то трудности с получением наследства, что только, будучи женатым, он получает право распоряжаться им на пять лет раньше. Я была для него просто ширмой, создавала ему просто фон респектабельности.
Как объяснить Джереми, что я была замужем за гомосексуалистом, и у меня не хватало пороху уйти от него. Но одновременно я хотела, желала его смерти. И сейчас я рада, что его нет. Джереми, наверное, возненавидит меня за это. Будет меня презирать. Но я все равно ему расскажу. Я не смогу ему лгать, потому что… я люблю его. Да, я люблю его. Господи, помоги ему понять меня!
Она открыла глаза. Джереми склонился над своим бокалом, отблески огня играли на его волосах. Как ей хотелось прикоснуться к ним, погладить.
Джереми отпил из бокала и поудобнее устроился на своем пуфе. Взял Карлотту за руку.
– Карлотта, ты такая красивая в этой джеллабе. Этот капюшон так мило обрамляет твое лицо. Я думаю, ты желанна для любого мужчины.
Она вновь закрыла глаза, стараясь подавить дрожь. В памяти всплыли мальчики-проститутки, которым все равно с кем быть, с ней или с Робби…
Джереми, затаив дыхание, с секунду разглядывал ее лицо. Что это у нее за гримаса? Боли или отвращения? Он быстро отвел глаза.
– Ты как-то странно ведешь себя, Карлотта. Похоже на то, что ты боишься любви.
Ну зачем я давлю на нее! Ответ уже написан на ее лице. Но возможно… возможно, она не может думать о другом мужчине. Ведь она недавно похоронила мужа…
Она открыла глаза.
– Нет, Джереми. Я не боюсь любви. Я просто о ней ничего не знаю. Я имею в виду любовь между мужчиной и женщиной.
Он почувствовал, как по спине прошел какой-то неприятный холодок. Осторожно отпустив ее руку, он полез за сигаретами.
Она тяжело вздохнула.
– Джереми, я хочу рассказать тебе кое-что о себе, что ты должен знать. Не совсем уверена, что ты все поймешь, но прошу тебя, постарайся понять. Это, конечно, трудно для мужчины. Нормального мужчины. Дело в том, что я не та, за кого ты меня принимаешь. Я не безутешная вдова. Я не заслуживаю симпатии и сочувствия людей. Я ненавижу себя за то, что принимаю их сочувствие. Понимаешь, наш брак не был счастливым. Его и браком-то назвать нельзя. Хотелось, чтобы ты понял, что я имею в виду.
Джереми почувствовал, как напряглись мускулы на его животе.
– Да? – с усилием произнес он.
Она глядела на огонь в камине и не могла видеть, как набухли желваки его челюстей.
– Не знаю, насколько ты осведомлен о таком явлении, как… гомосексуализм, – ее голос дрогнул.
Джереми почувствовал судороги в области живота. Боже, она собирается мне рассказать об этом. Значит, это правда. Значит, Изобель сказала правду. Нет, только не это… Я не в силах выслушивать это.
Он склонил голову набок, осушил бокал и встал. Заставил свои губы улыбнуться.
– Сейчас слишком поздно для таких серьезных разговоров, дорогая. Я пошел спать. Буквально валюсь с ног. Да и ты сегодня изрядно измучилась.
Она посмотрела на него с изумлением.
– Но, Джереми…
– В постель, в постель. Завтра будет новый день и новые дела.
Он направился к выходу. С обидой в глазах, она удивленно следила за ним. Потом тоже поднялась. Молча они проследовали в коридор.
Джереми открыл ключом свою дверь и с беспечной улыбкой повернулся к ней.
– Спокойной ночи, Карлотта. Хорошего сна.
– Спокойной ночи, Джереми. Сегодня мы провели чудесный день. Спасибо тебе.
Она вошла в комнату, закрыла за собой дверь и привалилась к ней спиной. Почему он так внезапно и странно себя повел? Оборвал меня почти на полуслове. Похоже на то, что он не захотел ничего знать о моей личной жизни, не захотел серьезного разговора. Но почему? Ведь все было так хорошо, казалось, мы так легко понимаем друг друга. Она медленно пересекла комнату и начала раздеваться.
* * *
Джереми в своей комнате присел на край кровати и бессмысленно уставился на противоположную стену. Итак, теперь все ясно. Это хорошо, что все ясно. Не буду, по крайней мере, выглядеть дураком. Его вдруг начал душить смех, странный смех, похожий на чих. Выглядеть дураком? Да я уже давно полный дурак. Влюблен сразу в двух женщин. Одна замужем, другая лесбиянка. Разве это не повод для веселья. Но свои чувства к Карлотте я возьму под строгий контроль. И еще хорошо, что меня предупредили. Спасибо маленькой Изобель.
Он медленно поднялся, снял пиджак и подошел к раковине. Долго изучал свое лицо в зеркале, затем осклабился.
– Стареешь, Блай, стареешь. Тяжело терять такую женщину. Не просто женщину, она могла быть хорошим другом. И не надо делать вид, что это тебя не потрясло до глубины души. Потому что это не так. И как мне сейчас с ней себя вести? Как заставить себя быть с ней и не желать ее, зная, что в этом прекрасном теле сидят мерзкие гомосексуальные гормоны.
Фальшивая улыбка исчезла с его лица. Он отвернулся от зеркала и устало вздохнул.
Всего полчаса назад я страдал от того, что память о Макси вклинивается между мной и моей любовью в Карлотте. Теперь Карлотта сама заняла место рядом с Макси.
А может быть, я просто мазохист? Влюбляюсь только в недоступных женщин. Да нет же. В Макси я влюбился задолго до того, как она вышла замуж. В Карлотту влюбился тоже еще до того, как выяснилась вся смехотворность и бессмысленность этой затеи.
Не лучше ли уехать отсюда ко всем чертям, и начать все сначала. Боже мой, я обречен все время куда-то бежать. Нет, это не выход.
Грустно вздохнув, он начал раздеваться.
* * *
Карлотта погасила свет и залезла под одеяло. Повернулась на бок и стала смотреть в темноту.
Я люблю его. Я люблю Джереми. Что я такого сделала, что теплота и понимание, возникшие между ними, вдруг разрушились так внезапно? Может быть, он подумал, что я из тех вдов, которые, не успев похоронить мужа, сразу начинают охоту за новым? Скорее всего, именно так. А впрочем, не знаю, не знаю…
Крупные слезы потекли по щекам прямо на подушку.
Если бы он только позволил мне рассказать все о Робби…