Было решено, что самолет поднимется со взлетной полосы Святой Катарины ровно в полдень.

Инез спустилась вниз ранним утром в красном с белым шерстяном платье-халате. Ее волосы были связаны сзади в пучок черной шелковой лентой, спадавшей на шею. На босых ногах у нее были белые сандалии. Она выглядела такой молодой и энергичной в это яркое солнечное утро.

Клэр, на которой уже было зеленое платье, наблюдала за ней с балкона. Она видела, как Инез сорвала цветок и поднесла его к носу, а потом подняла лицо к безоблачному небу. Она конечно же размышляла о сегодняшнем полете в Португалию.

Ноги, казалось, сами перенесли Клэр с балкона в спальню, а затем к дверям.

Внизу, в холле, Инез пыталась расставить букет цветов на длинных ножках в белой вазе.

— Эти цветы для вас, — сказала она, когда Клэр оказалась рядом. — Для вас с Николасом, чтобы вы радовались им, когда меня здесь не будет; вы будете вспоминать, что их расставила для вас Инез.

Она склонила голову, чтобы порадоваться роскошному убранству цветов, а затем повернулась к Клэр, рассчитывая, что та разделит ее восторг. И тотчас ее улыбка улетучилась, она отодвинула вазу в сторону, как будто это больше не имело никакого значения.

— Вы не заболели, Клэр?

— Всего-навсего головная боль. — Это, конечно, не соответствовало истине, но было достаточно, чтобы оправдать лихорадочный блеск ее глаз и страшную пустоту там, где обычно преобладал разум. — Возможно, что это головная боль после вчерашнего приема. Это был необыкновенный вечер, Инез, и в этой связи я хотела кое о чем вас попросить.

— Ради Бога, я все сделаю для вас.

Было ли ее отношение таким же искренним, как она говорила? По привычке Клэр сумела изобразить подобие улыбки на губах.

— Боюсь, что я больше не смогу оставаться на острове. Я знаю, что это звучит как страшная неблагодарность после того, как вы приняли меня почти как родную сестру, и самое ужасное состоит в том, что я даже не имею для этого реальных оснований. Это просто так… Я должна уехать!

— Это очень печально. — Инез прикоснулась к ее руке. — Пошли ко мне в комнату, пока я буду одеваться. Там никто нас не будет прерывать, и вы мне объясните, почему так решили поступить.

Механически Клэр поднялась по лестнице вслед за Инез. Она впервые вошла в эту комнату, которая была точной копией ее собственной, если не считать ситцевых чехлов на креслах, вышитых шелком картин на стенах и золотых, и хрустальных безделушек на туалетном столике.

— Присаживайтесь, Клэр. Вы уже пили сегодня кофе? Ну хорошо… Что же вас так мучит? Почему вам так необходимо уехать с этого острова?

— Это просто эмоции. — Разумеется, она не могла быть до конца откровенной, и в то же время ей нужно было сделать свои слова убедительными и вдобавок не слишком резкими. — Я не могу здесь жить на ваши щедроты, принимать ваше гостеприимство и ничего не давать взамен!

— Вы совершенно не правы, — ответила Инез с твердостью в голосе. — Для меня общение с вами — в высшей степени полезное и стоящее дело. Во время моего отсутствия вы будете поддерживать жизнь в этом доме, а когда я вернусь, мы будем жить вместе и очень много читать. Существует нечто другое — нечто такое, что делает вас бледной и несчастной. Я права, дорогая?

Клэр помолчала.

— Ну что здесь может такого быть? — наконец ответила ей Клэр. — Я была совершенно счастлива, но, поверьте, мне действительно пора самой зарабатывать на жизнь.

— А что случится, если вы к этому приступите три месяца спустя? Я прошу не только за себя, Клэр. Вы же отлично знаете, что мы готовы все сделать для вас, Николас и я.

— Николас обманывает сам себя, — сказала Клэр. — Нет, он безгранично добр и отвечает за каждое свое слово, но внутренне он сам чувствует, что со мной ничего не получится.

— Может быть, вы спорите сама с собой по этому поводу в неподходящее время, — заметила Инез, убирая черные, как крыло ворона, волосы. — Вы просто устали от вчерашнего вечера, когда болит голова, чрезвычайно трудно сосредоточиться. Это просто невозможно. Вы уверены, что с этим решением нельзя подождать до моего возвращения через две недели?

— Простите меня, Инез, — ответила Клэр, — но это не терпит отлагательства.

Держа в руках расческу, Инез внимательно смотрела на нее.

— Вы собираетесь улететь следующим самолетом после того, как меня здесь не будет, — на том, на котором намерены лететь члены семейства Монтейра?

— Нет. — Необходимость говорить неправду, содрогаясь при этом, делала голос Клэр взволнованным до предела. — Я прошу вас разрешить мне уехать вместе с вами и вашим отцом сегодняшним самолетом.

Торопясь, чтобы не дать другой женщине возразить или потребовать новых объяснений, она продолжала:

— Хотя это и очень маленький самолет, но вмещает четверых, поэтому и для меня там найдется место. Мой багаж уйдет в Англию морем. Прошу вас, Инез… Пожалуйста, не сердитесь и не задавайте вопросов… Просто согласитесь на это!

Расческа была отложена в сторону, и Инез, подойдя к шезлонгу, в котором расположилась Клэр, присела на его ручку.

— Это выше моего понимания! Я просто не могу поверить, что вы так страстно жаждете расстаться с нами и уехать подобным образом. Да к тому же еще и в Англию. И как скоро в Англию?

— На корабле или самолетом из Лиссабона. Я могла бы прилететь в Опорто обратно на вашу свадьбу.

— Могли бы! — Инез встала, возмущенно поднимая руки. — Я не могу вас понять, Клэр. Вы совсем не собирались этого делать вчера, а сегодня вы совершенно тверды и непреклонны. А что скажет Николас, что скажет таита? Как все это можно увязать? Это так глупо, вся эта неожиданность, так непостижимо. И это единственное, чего я не сделаю для вас.

Как странно, но в подобные моменты напряжения человека вдруг обуревают странные несоответствия. Через двустворчатое окно Клэр посмотрела на зелено-коричневую вершину Понта-Розарио. Ей вспомнились заросли розовых орхидей на склонах, куда она поднималась, и маленький Хозе, из ножки которого Мануэль извлек занозу. Она встала.

— Прошу вас, расскажите об этом своему отцу, Инез, — сказала она удрученно и, не оглянувшись, вышла из комнаты.

Она ожидала проявления эмоций, но противодействовать сердечности старого сеньора было до боли неприятно. Он спустился к ней в сад примерно через полчаса. В его глазах не было обычного выражения юмора.

— Что это такое до меня доходит, малышка? Может быть, Инез не так тебя поняла? Ты ведь не покинешь ее в такой момент?

Клэр пыталась взять себя в руки.

— Это самое лучшее, сеньор. Инез может привезти себе для компании одну из своих подруг из Опорто. Ей это вполне подойдет.

— В настоящее время меня беспокоит не Инез. Меня волнует твоя судьба, моя дорогая. Если ты уедешь в Англию, то будешь там чувствовать себя одинокой и заброшенной. Возможно, я выгляжу старомодным, — его морщинистое коричневое лицо смягчилось, когда он посмотрел на ее бледные щеки, — а может быть, немного сентиментальным, но меня очень бы расстроила даже сама мысль о том, что будут разрушены те крепкие узы, которые установились между нами. Я уверен, что тебе всегда было приятно оставаться рядом с Николасом.

— Естественно, но я бы не хотела жить в его доме.

— Я не могу поверить, — сказал он, — что ты пришла к подобным заключениям так неожиданно.

Выражение его лица было добрым и отечески участливым.

— А почему бы нам не провести маленькое совещание: ты, Инез, Николас и я. Ты, честная и откровенная, и мы, твои друзья. Мы обсудим твою проблему. Ты можешь быть совершенно уверена, что мы сделаем все возможное, чтобы понять твою точку зрения.

Клэр казалось, что ее нервы, взвинченные до предела, больше не выдержат. И хотя она любила этого старого человека, она бы все сейчас отдала, только бы отделаться от него. Любая попытка что-нибудь ему объяснить не принесла бы никакого результата.

— Слишком поздно, сеньор. Все, о чем я прошу, — это разрешение улететь вместе с вами.

— Как же ты импульсивна, — вздохнул он, — и как с тобой трудно! Ты немного напоминаешь мне Николаса, каким он был когда-то: практически невозможно узнать, что же у тебя на уме. Если ты будешь настаивать на своем, то причинишь боль очень многим людям. Ты это поняла?

И, прежде чем она ответила, он добавил:

— Но это далеко не самое важное. У тебя никогда бы не возникло этого внезапного непреоборимого желания избавиться от всего португальского, если бы не произошла какая-то катастрофа! Я вижу, что ты очень несчастна. Должен предупредить тебя, что я уже послал за Николасом. Если не ошибаюсь, это подъезжает его машина.

— Я переговорю с ним позже, — сказала Клэр и быстрым шагом прошла между пальмами в глубину сада.

Странно, но что заставляет людей все еще на что-то надеяться, в то время как каждый новый факт, каждое зернышко здравого смысла неумолимо свидетельствуют об обратном? Неужели она и на самом деле возомнила, что мужчина с опытом Мануэля, с таким положением, сильным и властным характером вдруг окажется влюбленным в Клэр Уиндхем, которая не может со своей стороны похвалиться ничем, кроме прирожденной честности и довольно заурядной милой внешности?

Рассуждая таким образом, Клэр в отчаянии спустилась к прибрежным скалам.

Клэр услышала, что Николас окликает ее по имени, и с благодарностью отметила, что он был один. Они встретились на мягкой травяной площадке в десяти метрах от берега, и она сразу же сказала ему:

— Тебе не стоило сюда приходить. Подобного рода спуски и подъемы очень утомительны.

— У меня не было иного выбора. Ты превращаешь все мои будущие взаимоотношения в весьма сложные и неустойчивые! Почему, Клэр?..

Голос его прервался, а все лицо исказилось от волнения.

— Моя дорогая девочка, ты выглядишь так, словно мощный поток смыл с тебя все цвета и оттенки. Что с тобой стряслось?

Превратившись в комок нервов, она отвечала срывающимся голосом:

— Ради Бога, оставь меня в покое. Я отказываюсь что-либо объяснять. Разве это так трудно — потерпеть мое присутствие в одном самолете каких-нибудь два часа? Пусть откровенно скажут, согласны они или нет!

— Ну ладно, пошли, — сказал Николас спокойно. — Нет никакой нужды доводить себя до такого состояния. Они очень переживают. Они готовы сделать все, чтобы тебе было лучше, просто не знают, каким образом пересадить тебя на лондонские линии. Я тоже пока не знаю. Откровенно говоря, я не намерен разрешать тебе уехать отсюда.

— Ну что же, значит, все остается по-прежнему, не так ли?

— До тех пор, пока я не смогу заказать билет на рейсовый самолет. Кажется, все таким образом и обстоит, — сказал он мрачно. — И все-таки мне хотелось бы прояснить странные вещи. Потому что я сталкиваюсь с фактами, в которых не вижу смысла. Ты ни разу не упомянула мне обо всем этом, и вдруг сразу, в одночасье, ты на грани предела. По-моему, у меня есть право знать, в чем дело, Клэр.

Его руки ласково прижали ее к себе.

— Ну давай, Клэр, рассказывай. Ну что ты как натянутая струна? У тебя есть три человека, которые страшно за тебя переживают и хотят, чтобы ты всегда оставалась рядом с ними. Ты, разумеется, со временем сможешь возвратиться в Англию, но зачем такая спешка? — Со смехом он продолжал: — Кто-нибудь другой заподозрил бы какого-нибудь мужчину на побережье — хитрого злодея или красивого недоступного героя. Но я не вижу никаких злодеев и совсем не могу представить тебя жертвой безответной любви…

Николас замолчал, увидев, как она вся сжалась и помертвела. Затем он перевел дыхание и опустил свою руку, которая держала Клэр так, что ее волосы были рядом с его ртом.

— Я попал в точку? — сказал он почти неслышно. — Это Мануэль?

Ее молчание было ответом на его вопрос.

Он стоял некоторое время задумавшись, а потом заговорил, стараясь быть спокойным, почти беспристрастным:

— Прости меня, Клэр. Я бы давно догадался, если бы не был поглощен самим собой. Скажу Инез и ее отцу, что не смог переубедить тебя. Все остальное беру на себя.

Она подняла на него зеленые с коричневым оттенком глаза, затуманенные печалью.

— Я смогу улететь с ними сегодня?

— Думаю, что да. Я займусь этим немедленно. Если ты передашь мне свой паспорт, я тотчас же поеду к таможенному чиновнику. Но поскольку самолет принадлежит графу, вероятно, придется согласовать этот вопрос с Мануэлем.

— Ни в коем случае не дай ему этого сделать!

— Положись на меня. Я знаю этого человека достаточно хорошо.

Бледная, без единой слезинки, она стояла напротив него.

— Если ты это сделаешь для меня, я буду перед тобой в вечном долгу, Николас. И пожалуйста, не жалей меня. Я не жалею себя… просто все это будет печалить меня, пока не останется в прошлом.

— Будь все проклято. Лучше бы я никогда не вызывал тебя на этот остров.

— Не будь глупым. — Она попыталась изобразить нечто вроде подобия улыбки. — Я бы проклинала себя, если бы не воспользовалась такой возможностью. Может быть, ты все-таки сдвинешься с места и поговоришь с Инез?

— Ты права.

Николас несколько постоял, колеблясь, и, видимо, решил не говорить ей о том, о чем подумал. Со вздохом, который, казалось, исходил из самых затаенных глубин его сердца, он повернулся и стал медленно подниматься по склону холма в сторону Казы.

Клэр медленно, с трудом брела вверх по склону, пока не миновала естественную ограду из пальмовых деревьев, окружавших сад Казы. Вокруг не было ни души.

В зале было пусто, но в прихожей раздавались голоса. Клэр поспешила наверх, позвонила в колокольчик и попросила Лючию отдать свой паспорт сеньору Бентону.

Клэр начала упаковку вещей.

Боль, острая и непереносимая, поднималась от сердца к голове. Она покидала остров, порывая все контакты с Инез и Николасом, с юмором и искренностью старого сеньора. И причиной всего этого был Мануэль. Весы судьбы сделали движение не в ее сторону. Потеря Мануэля, которого вряд ли можно было удержать, причиняла сердечную боль, ставшую ее спутницей на всю жизнь. Но разве было справедливо, что ей предстояла мука от утраты своих самых дорогих друзей?

Наконец чемоданы были закрыты. Клэр собралась с духом и спустилась в прихожую.

Инез и сеньор Сарменто были совершенно спокойны. Старик улыбнулся и указал ей на стул, а Инез сказала:

— Николас скоро подъедет и отвезет нас. Я очень рада, что мы распростились со всеми во время приема прошлым вечером. Мне никогда не нравилось, если друзья собирались на взлетном поле, чтобы сказать «до свидания». Мы ускользнем так незаметно, как позволит нам сделать самолет.

— А завтра, Клэр, ты увидишь наш любимый город — сегодня вечером будет уже слишком темно. — Сеньор даже потер руки от удовольствия. — Прежде чем ты улетишь в Англию, нам предстоит показать тебе очень многое.

Собственно, старый сеньор — удивительный человек. Он очаровательно вел беседу, говоря о пустяках, покуда наконец не появился Николас и три чемодана не были уложены в багажнике.

Слуги выстроились на веранде — разнообразные типажи темнокожих людей с огромной Энрикой с одной стороны и беспредельно худым Жозефом — с другой. Последний взгляд из машины, когда она проезжала мимо бетонных колонн ворот, на традиционный, в португальском стиле дом, который будет мирно ждать среди деревьев возвращения своих хозяев.

Прежде чем сделать последний поворот в сторону летного поля, они увидели новую дорогу, убегавшую влево.

— Николас, ты обещал, что в предстоящие две недели не будешь отдавать все силы этой дороге.

— Я обещал, — ответил Николас несколько неопределенно. Он вез их вокруг дома, где находилась таможня, а затем выехал на немощеную дорожку со стороны взлетной полосы.

Родриго, довольно грузный в своей экипировке, подошел к ним и поклонился. Он представил им коренастого механика, который должен был их сопровождать.

— Все в полном порядке. Мы готовы, сеньор, — сказал он.

Николас повернулся к Родриго:

— Извините, я не мог известить вас заранее, но вы возьмете с собой еще третьего пассажира? Вы не против?

— Третьего?! Уж не имеете ли вы в виду мисс Уиндхем?

Николас кивнул.

— Но, Николас, — молодой человек отвечал несколько сконфуженно, — я не могу этого сделать. Вы поймите мое положение. Машина принадлежит Мануэлю, в действительности он нанял меня, чтобы обеспечить вылет сеньора Сарменто с его дочерью. Мне нужно получить от него согласие.

— Он не будет возражать.

Для Клэр стало очевидно, что Николас был не слишком настойчив.

— Мне очень нужно полететь, Родриго, — заговорила она более чем решительным тоном. — Самолет берет четырех пассажиров — значит, не будет никакой перегрузки.

— Мне очень бы хотелось это сделать для вас, сеньорита, — ответил он. — Но взять вас на борт без разрешения было бы неправильным. Почему бы нам не послать курьера на автомобиле в Кастело?

— В этом нет никакой надобности. Я уверена, что граф согласится.

В замешательстве он отвечал:

— Я не знаю, я высоко ценю, что вы — близкий друг Мануэля, что он всегда вам помогает, но… вы же были с ним вчера вечером, почему вы не договорились с ним заранее?

— Женщины все таковы, — сказал беспечно Николас. — Клэр проснулась сегодня утром и подумала: как было бы хорошо полететь в Опорто вместе с Инез.

— Значит, вы возвратитесь с нами обратно на Святую Катарину? — спросил Родриго у Клэр.

Несколько заколебавшись, она ответила:

— Пусть всю ответственность берет на себя Николас. Мне необходимо улететь с вами, Родриго! Уже почти двенадцать часов.

И тогда Николас, который, как она считала, скорее умрет, чем подведет ее, посмотрел на часы и проговорил:

— У нас есть еще десять минут, если вы хотите отправиться вовремя. Между прочим, мы все это можем обговорить в тени.

Клэр никак не могла понять, что, собственно, они должны обсуждать. Уже на три четверти они уговорили Родриго, и чем скорее они поднимутся в воздух, тем лучше. Но ей ничего не оставалось, как проследовать вслед за ними к пробковым деревьям и покрытым штукатуркой колоннам, стоящим по обеим сторонам у начала дороги, ведущей в Кастело.

А затем, так же как и все остальные, она остановилась. Она услышала, как Родриго произнес с облегчением:

— А вот и Мануэль. Теперь мисс Уиндхем может лететь с его благословения.

Большой автомобиль кремового цвета остановился, из него вышел Мануэль и быстрым, уверенным шагом покрыл расстояние между ними. Совершенно очевидно, что он совсем не был в том настроении, когда благословляют. Клэр стиснула зубы и попыталась остановить дрожь в коленях.

Граф решительно остановился перед ними. Он был бледен, а его глаза лихорадочно блестели. Шрам на его щеке налился кровью.

— Я только что получил твою записку, Николас! Я был совсем с другой стороны плантаций, и болван слуга не мог меня разыскать. В чем дело?

С диким взглядом он повернулся к Клэр:

— Значит, мне следует понимать, что у вас появилось настойчивое желание покинуть остров, даже не известив нас об этом за пять минут. Очень интересно. Но это к тому же и запрещено!

Клэр почувствовала себя совершенно обессиленной, как мокрая былинка на ветру. Николас послал ему записку… он предал ее! И теперь приходилось лицезреть невероятную ярость, неистовство готового наброситься на них урагана. Но Клэр была выше страха.

— А почему это должно быть запрещено? В самолете достаточно места еще для двоих, и Родриго не имеет ничего против того, чтобы взять меня с собой. Все это происходит потому, что этот самолет принадлежит вам, и вы, видите ли, не желаете, чтобы в нем летело три пассажира! Вы что, оскорблены, что у вас заранее не попросили разрешения?

— Клэр! — выдохнула Инез, пытаясь утихомирить ее скандальный тон.

— Именно так, совершенно верно, — ответил Мануэль, сжав губы. — Самолет принадлежит мне, и я не позволю вам на нем улететь сегодня.

— Я никогда не слышала о чем-нибудь подобном, таком совершенно…

— Все решено, — отрезал Мануэль. Поклонившись Инез, он сказал: — До свидания, и приятного путешествия. — С меньшей церемонностью он добавил, обращаясь к Родриго: — Как только сеньорита займет свое место в самолете, немедленно взлетайте.

Последующие пять минут Клэр едва ли могла осознавать, что же на самом деле происходит; все чувства, кажется, зациклились на жестоких пальцах, вонзившихся, как когти какой-то мощной, неизвестной птицы в нежную плоть ее руки. Они оттащили ее от Инез и Николаса, заставив ее следовать в густую тень между деревьями, в результате чего взлетное поле очень скоро исчезло из вида, и вскоре под кроной деревьев даже не было видно неба.

— Мануэль, не нужно! — просила она. — Это же больно.

— Значит, я причиняю боль, — сказал он насмешливо. — И это, как бы вы сказали, очень плохо! Будьте благодарны, что это совсем не так больно, как мне бы хотелось сделать!

Но он все-таки отпустил ее руку и смотрел на нее с такой злостью, что она отшатнулась от него и прижалась спиной к стволу дерева.

Некоторое время мотор самолета работал на нормальных оборотах. Затем взревел. Клэр думала об Инез и ее отце, которые, вероятно, старались разыскать ее глазами среди деревьев, когда проносились мимо, и скорее всего качали головами, в то время как самолет делал разворот, чтобы направиться в сторону материка. Они могли решить, что Мануэль задушил ее. Она подавила в себе болезненное, истерическое рыдание.

— Я не могу вспомнить, чтобы я испытывал подобный гнев… и чтобы меня так ранили, — произнес Мануэль каким-то странным голосом, словно у него пересохло в горле. — Я не могу об этом сейчас говорить. Мы поедем ко мне в Кастело.

Он больше к ней не прикасался. Как только Клэр заняла место рядом с ним в машине, она бросила на него быстрый взгляд. Он выглядел гораздо старше… и очень измученным.

Весь путь в Кастело граф не проронил ни слова, сосредоточив все внимание на дороге. Они были так близко друг от друга и в то же время так далеко. Что же она такое натворила с этим отъездом, подвергая себя пыткам и нанося раны Мануэлю.

И все-таки каким образом ее отъезд с острова мог ранить его — каким образом?

Обед не носил официального характера и был сервирован на террасе, а не в столовом зале. Здесь были все — семья Монтейра, Жильберто, Франческа и сеньора Пантал, и большинство из них пребывало в возбужденном состоянии. Мануэлю не было никакой необходимости сидеть во главе стола, вся мебель на террасе была расположена таким образом, что никто не сидел к саду спиной, а потому он занял центральное место на дальней стороне стола, около застекленных дверей. Клэр сидела от него совсем далеко, и ее единственным соседом был сеньор Монтейра, а с другой стороны от нее была украшенная орнаментом каменная балюстрада.

У нее совсем не было аппетита, совсем не хотелось есть или пить вино, не было никакого желания поддерживать веселый разговор. Мануэль, кажется, пришел в себя, хотя в его улыбке можно было отметить какой-то намек на строгий аскетизм. Большинство его замечаний посвящались сеньоре Пантал.

Именно она расспрашивала его довольно громким голосом:

— Итак, вы занимались тем, чтобы обеспечить работой ваших рабочих в зимний сезон, Мануэль? А что они делают, когда этот сезон кончается?

— Занимаются корчеванием деревьев, а также обработкой земли. Некоторые культуры высаживаются в прохладные месяцы, сеньора.

— А их бригадиры достаточно надежны?

— Они тоже островитяне, сеньора. Им ничего здесь не добиться, если они не будут честными. А потому я им доверяю.

Франческа рассмеялась — звонкий короткий звук:

— Мануэль доверяет мужчинам, потому что он сам мужчина. Это женщинам, по крайней мере некоторым из них, он не доверяет.

— Вы несправедливы к самой себе, Франческа, — сказал Мануэль добрым голосом, хотя и несколько таинственно. — Чем вы занимались сегодня утром?

Вместо нее отвечал Жильберто. Театральный деятель делал небольшие надрезы на персике с помощью ножа для фруктов, и его усмешка была одновременно хитрой и озабоченной:

— Сегодня мы опять спорили, и казалось, что этому не будет конца. Опять сплошная неопределенность. Имя Франчески Альварес смотрится так привлекательно на электрических табло рекламы, и было бы огромной жертвой от этого отказываться — слишком большой! Завтра мы снова начнем жаловаться на слабость гортани, и это будет снова и снова повторяться после напряжения каждого оперного сезона, а потом мы будем говорить: «Жильберто, ты очень хороший, очень терпеливый, я с радостью выйду за тебя замуж — как-нибудь, чуть попозже». Это доводит меня до отчаяния.

Клэр почти ничего не поняла из сказанного. Его рокочущий голос и идиоматические, с типичной португальской спецификой, выражения скрывали значение того, что он имел в виду, и требовалось время, чтобы дойти до сути сказанного. К этому времени Франческа вызывающе откинула назад свою белокурую голову и сказала:

— Жильберто, ты и нехороший, и нетерпеливый. Как я могу дать окончательный ответ в Кастело, на Святой Катарине? Здесь сам воздух подобен вину, луна и пальмы красуются на фоне величественных колонн, а море поет с бесподобной лаской. Здесь невозможно проверить, истинна ли твоя любовь. Все кажется таким простым и прекрасным.

Клэр не притронулась к своему вину. Сидела, откинувшись в кресле, страшно уставшая от бессонной ночи и лихорадочных предположений, сжимала руками подлокотники кресла. Все ее существо казалось застывшим и сжавшимся.

Неужели заявление Франчески прошлым вечером не имело никакого значения? Но ведь Мануэль сам подтвердил, что она полна решимости вступить в удачное супружество. Но супружество с кем? Жильберто много раз признавался, что влюблен в Франческу, но его напыщенное, экстравагантное восхищение певицей носило какой-то привкус театральности. К тому же Жильберто был убежден, что она увлечена графом.

Кровь в висках Клэр неистово стучала. Она видела, как пожилая сеньора Пантал поднялась из-за стола, и это был сигнал, который не могла проигнорировать ни одна из дам. Все сейчас разойдутся по своим комнатам, но Клэр не могла ждать целый час, пока они будут отдыхать на верхнем этаже. Ей хотелось отправить слугу за своим жакетом и официально попросить Мануэля, чтобы ее отвезли в Каза-Венуста.

Она прогуливалась по террасе, наблюдая, как женщины расходятся по комнатам.

Потом сердце подсказало ей, что сзади нее стоит Мануэль. Клэр не смела взглянуть на него, боясь увидеть все то же насмешливое выражение на его лице.

— Клэр… мы больше не можем откладывать этот разговор. Пойдемте со мной.

Не задумываясь, она последовала за ним. Он открыл дверь и пропустил ее вперед. Они долго шли рядом по коридору, затем свернули за угол и оказались в комнате, где хранился исторический фарфор в шкафах в стиле ампир. Он закрыл за собой двери и на несколько мгновений прислонился к ним спиной, прежде чем осторожно направиться в центр комнаты.

— Садитесь и, пожалуйста, перестаньте дрожать, будто я приставил пистолет к вашей голове. Я никогда этого не сделаю.

Она опустилась в кресло и подняла навстречу ему свое лицо, на котором было написано напряжение, как, кстати, и на его собственном, и в то же время оно было смущенным и испуганным.

— Мануэль… что я такого сделала? Что вызвало этот страшный гнев, что вы даже не могли со мной разговаривать?

Он покачал головой и направился к открытому окну. Она видела, как ногти его пальцев вонзились в ладони, он был до крайности взволнован, что было ему совершенно несвойственно, и от этого у нее перехватило дыхание.

— Я объясню. — Его тон свидетельствовал, что ему с трудом удается себя контролировать. — Записка, которую прислал мне Николас, была очень короткой. В ней говорилось, что вы собираетесь улететь в одном самолете с Сарменто и что если он ничего не услышит от меня до двенадцати часов, то решит, что мое согласие получено. Сверху в углу он отметил время — десять часов, но когда я получил записку, было уже без двадцати двенадцать, и я находился на противоположном конце острова. Я не могу вам сказать, что со мной было.

— Но… но почему, Мануэль?

— Это вас, конечно, страшно удивляет. — Крупные ноздри его носа побелели, когда он устремил на нее свой взгляд, а на скулах заходили желваки. — Почему-то утвердилось мнение, что у меня нет чувств. Вы могли просто сесть в самолет и улететь, даже не подумав, что будет с Мануэлем де Кастро! Вы не знали, что Николас написал мне эту записку, или знали?

— Нет. Я…

— Вы действовали преднамеренно… собираясь улететь, чтобы я об этом не знал?

— Боюсь, что это так. Видите ли…

— Забавно, не правда ли, представить себе, как я взбешен! Циник с извращенным сердцем! Прекрасная шутка! О, великие небеса!

Он снова направился к ней, сверкая глазами, а затем с огромным усилием остановил себя, произнеся глухим голосом:

— Надо же было случиться такому несчастью, что я влюбился в женщину, которая так боится самой себя, что готова выйти замуж за своего опекуна или сбежать, но я изменю все это. Я заставлю вас полюбить себя!

У Клэр перехватило дыхание. Казалось, весь мир обрушился на нее. Она и не заметила, как оказалась рядом с ним, пытаясь увидеть то, что скрывалось в его темных страстных глазах.

— Может быть, мы оба обезумели? — прошептала она. — Это же невероятно, что вы могли полюбить меня.

— Вы еще расскажите мне о том, что сердцу не прикажешь! Но ведь вы сами уже почти что влюблены в меня. Я же не бесчувственный чурбан!

— Мануэль, — сказала она умоляющим голосом, — прошу тебя, повтори эти слова.

Его зубы сверкнули в улыбке.

— А вы повторите, что я — не бесчувственный чурбан. Я действительно не такой! Почти наверняка не такой!

— Конечно нет, вы совсем иной. Но вы же не могли влюбиться вот так сразу. Для этого же ведь нужно время.

— Нужно время! Мой Бог, вы совершенно правы, но, к сожалению, англичане страшные тугодумы, и к тому же их сердца всегда на замке!

Наконец он позволил себе взглянуть на нее без гнева. Он увидел ее бледное, поднятое к нему лицо, дрожащие губы, глаза, которые были переполнены болью и чем-то еще.

Мануэль тяжело дышал.

— Я люблю тебя больше жизни! — сказал он.

Она отозвалась прерывистым, тихим и неуверенным смехом.

— О, Мануэль! И ты хочешь заставить меня полюбить тебя тоже? Когда?

— Сейчас! — и заключил ее в свои объятия.

Мануэль начал целовать ее с необузданной страстью, в которой была доля насильственной боли, словно хотел, лаская ее, одновременно наказать за свои страдания. После этого начал целовать с большей нежностью, трогая губами ее волосы, повторял:

— Ты не находишь мои объятия слишком крепкими, дорогая моя? Это так прекрасно, так легко любить, когда на твою любовь отвечают взаимностью.

Когда Клэр наконец оторвалась от его губ, его глаза были затуманены и он нежно улыбался.

Она прижалась плечом к его уверенной, сильной фигуре.

— Ты был со мной зверски жесток во дворе прошлым вечером.

— У меня не было другого выбора. Когда я спустился к тебе, освещенной светом фонарей, мне так захотелось обнять тебя, погрузиться в золото твоих волос, нежную мягкость твоих губ. Но в это время ты смотрела на Николаса, и мне показалось, что я этого не выдержу. Как это было возможно, спрашивал я самого себя, так любить и так страстно ненавидеть в одно и то же время?

— Мануэль, прости меня, но ведь я тебе не понравилась с самого первого дня нашего знакомства.

У него на лице, когда он посмотрел на нее сверху вниз, появилось сосредоточенное и одновременно странное выражение.

— Это было нечто гораздо более сильное и более опасное, чем неприязнь, дитя мое. Я хотел, чтобы вообще тебя не было в моей жизни… дабы избежать пути соблазна. Видишь ли, я всегда думал, что никогда не женюсь. На то были свои причины.

Он остановился, чтобы перевести дух, и она воспользовалась этим, произнеся:

— Николас открыл мне одну из них. Ты был убежден, что в мире не существует женщины, которая смогла бы тебя полюбить ради тебя самого.

— О! Ты все еще продолжаешь прибегать к романтической фразеологии, — поддразнил он ее. — Но это верно. Я встречал столько женщин, но ни одна из них не заставила учащенно забиться мой пульс. Я, конечно, мог жениться, но рядом не оказалось никого, перед кем бы я благоговел и кем бы желал обладать: оба эти качества необходимы в браке. Потом ты прилетела на Святую Катарину, и, кажется, я почувствовал это — все сразу!

Короткое мирное вступление было закончено. Его голос вновь завибрировал, а руки более властно прижимали ее к своей груди.

— Клянусь, ты поколебала все мои убеждения!

Клэр прижалась щекой к его руке, лежавшей у нее на плече.

— Ты был тогда так со мной мил, когда вернулся из Синтры.

Он грустно усмехнулся.

— Я бы мог быть еще нежнее. Я решил, что ты должна стать моей, что я не стану ревновать тебя к Николасу! — он покачал головой. — Это оказалось безнадежным. Я мог запретить тебе заходить в его бунгало, но я не мог запретить встречаться в других местах.

Мягко она ответила ему:

— Но был еще один способ. Ты бы мог сказать, что любишь меня.

Несколько едко он сказал:

— У тебя нет никакого понятия о том, что чувствует в таких случаях мужчина. Прежде чем признаться, он хочет быть достаточно уверенным в благосклонном ответе! Я пытался выяснить. Я оставался в Кастело целыми днями, которые казались мне вечностью, но когда мы встречались очередной раз, ты оставалась все такой же — в оборонительной позиции и почти жесткой, что приводило меня в ярость. Я даже не представляю, каким жестоким я, по всей вероятности, был!

— Нет, не представляешь!

— Потом, когда ты должна была оставаться в одиночестве в Каза-Венуста, я подумал: «Я приглашу эту приводящую меня в ярость Клэр остановиться в Кастело. Я буду гулять с ней при лунном свете и выскажу ей столько, что сердце ее станет таким взволнованным, таким жаждущим, что она будет умолять меня поцеловать ее». Но ты, конечно, на это никогда бы не пошла. Как это ни странно, сам твой страх и вызывающее поведение по отношению ко мне порождали во мне тогда какую-то надежду.

Клэр взглянула на него. Очень неуверенно она обхватила его лицо ладонями.

— Милый, я совсем не боялась тебя — меня страшило только одно: что ты никогда не полюбишь меня. Собственно, именно по этой причине я и попыталась сбежать от тебя сегодня.

Он снова стал целовать ее, сначала в губы, а затем — ложбинки ее шеи, говоря ей, что она — смешная, непонятливая англичанка и самая красивая женщина в мире.

— Что, ты и в самом деле думала, что тебе удастся сбежать от меня? — сказал он задумчиво. — Я бы последовал за тобой немедленно, причем это было бы так быстро, что уже к тому времени, когда ты приземлялась в аэропорту Лиссабона, я бы уже там встречал тебя!

Фарфоровые часы отзвенели в очередной раз, и, словно очнувшись от полуденной сиесты, ватага длиннохвостых птиц завела свой птичий концерт за окном.

— А теперь, моя любимая, давай поговорим о более существенных вещах. Ты будешь жить здесь, в Кастело, под крылом старой сеньоры, пока все отсюда не разъедутся, а затем мы улетим в Лиссабон и зарегистрируем наш брак. Я не собираюсь спрашивать на это разрешения у Николаса!

— Но ведь мне предстоит оставаться на острове до тех пор, пока не вернется Инез.

— Две недели! Это же безумно долго. Если бы не эти гости, я бы настоял, чтобы мы улетели сегодня же. Не могу перенести эту пустую трату времени.

Клэр подняла на него свой открытый и чистосердечный взгляд.

— Я ведь слишком проста для тебя, Мануэль. Как ты можешь быть уверенным в том, что я не авантюристка, поставившая своей целью завлечь в свои сети графа де Кастро?

На этот раз он хохотал от всей души.

— Существует по крайней мере одна вещь, в чем я уверен полностью. Мне было известно с самого начала, что ты влюбилась бы в меня гораздо раньше, если бы я не был графом. Но ведь это совершилось, несмотря ни на что!

Его голос стал тихим и нежным.

— И к тому же ты далеко не ординарна, совершенно неповторимая. А ты не против, если мы устроим свадьбу в Синтре? Мои близкие там будут очень рады, к тому же в этом округе множество ответвлений моей семьи. А для медового месяца есть еще один Кастело де Кастро, расположенный на самом юге, — забавный маленький замок, к тому же такой древний, что кустарники проросли сквозь щели каменного пола на кухне. Но есть там и современные пристройки, где я проводил еще мальчишкой свои каникулы, а из окон с верхнего этажа можно видеть рощи лимонных и оливковых деревьев. Какое-то время тебе это будет доставлять удовольствие, но после того, как мы станем достаточно пожилой супружеской четой, женатой четыре, а то и пять недель, мы отправимся в Испанию, а потом на юг Франции. Я не могу дождаться, чтобы показать тебе все места, которые я когда-то видел и знал.

— Все это звучит как в сказке, — сказала она, словно не веря в возможность такого.

— Сказка или чудо наступят тогда, когда мы там окажемся вдвоем. Но, что бы там ни произошло, мы полетим в Опорто на свадьбу Николаса… — он умолк и прислушался: — Кажется, нас хотят прервать.

Щеки Клэр сияли, как лепестки роз. Она слегка повернулась от него в сторону и стала рассматривать две алебастровые фигурки, которые украшали французские часы. Раздался стук в дверь.

— Войдите, — сказал Мануэль.

В дверях стоял слуга.

— Извините меня, сеньор, ваш секретарь сказал мне, что видел, как вы входили в эту комнату. Приехал сеньор Бентон и спрашивает, не мог ли он поговорить с сеньоритой.

— Проводите его в библиотеку и накройте там чай на троих.

— Слушаюсь, сеньор.

Слуга удалился, а в комнате воцарилось короткое молчание. Клэр думала о Николасе, как почти безмолвно он пытался утешить ее этим утром на пригорке, с которого открывался мыс берега… и о его хорошо рассчитанном предательстве. Только теперь она поняла, сколько он для нее сделал. Не совсем уверенный в реакции Мануэля, он тем не менее не остановился перед тем, чтобы испробовать самый последний шанс. Направил записку со специальным курьером в Кастело, чтобы тот доставил ее графу, чем бы тот ни был занят. Николас рассчитывал, конечно, что послание поступит гораздо раньше, чтобы Мануэль, если захочет воспрепятствовать отъезду Клэр, мог немедленно приехать в Каза-Венуста.

Глаза Мануэля излучали веселье и нежность.

— А теперь Николас снова у тебя на уме?

— Я боюсь, что он волнуется за меня, после того как ты весьма своеобразным способом увлек меня со взлетной площадки.

— Если бы он всерьез боялся, то приехал бы сюда гораздо раньше.

— Мануэль… мы расскажем о нашем решении Николасу, но стоит ли, чтобы об этом узнали все остальные? — она снова покрылась румянцем. — Может быть, отложить, поскольку они уезжают в следующую среду…

— Об этом будет объявлено всем без исключения тотчас же и непременно, — заявил он решительно и твердо. — Я не хочу переносить этих хитроумных взглядов, когда ты будешь стоять слева от меня, или вызывать ханжеские кривотолки, если я вдруг останусь с тобой наедине. Завтра весь остров будет приветствовать нас фиестой — всеобщим празднованием!

Он взял ее за плечи и посмотрел в глаза:

— Ты уверена, что любишь меня вполне достаточно?

— Что ты имеешь в виду под словом «достаточно»?

Его акцент еще более смягчился, но звучал вполне убедительным.

— Чтобы выйти за меня замуж в ближайшем будущем, чтобы жить вместе со мной всегда. Я буду самым строгим мужем, Клэр.

Она обвила его шею руками.

— Я хочу, чтобы именно таким ты и был. Я люблю тебя каждой частичкой своего существа. Тебе этого достаточно?

— На данный момент пока достаточно, — сказал он и поцеловал ее. А пять минут спустя он добавил: — Но ты всегда должна стремиться к тому, чтобы любить меня все больше и больше, так, чтобы наступил день, когда ты будешь любить меня так же сильно, как я люблю тебя теперь.

— Родной, — сказала она.

— Как хорошо ты это сказала!

С сожалением она разомкнула свои руки.

— Не считаешь ли ты, что нам все-таки следует пойти и встретить Николаса?

— Бедный Николас! Я совсем о нем забыл. — Он отпустил ее. — Да, пошли навстречу Николасу. Мы скажем ему, что он больше не является чьим-то опекуном и что нам понадобятся его услуги как самого лучшего мужчины, прежде чем ему самому понадобятся мои услуги!

Она безнадежно рассмеялась, стараясь ласково исправить его ошибку:

— Не мужчины, а шафера!

Он с юмором пожал плечами:

— Какая разница. Пошли, прекрасная моя, пойдем рядом, смело глядя в лицо доброму опекуну и всему миру в целом!

Рядом с Мануэлем лицом к лицу со всем миром! О чем еще могла бы мечтать любая из женщин?