День свадьбы Дэвида и Софии перевалил за половину. Дэвид был в том же костюме, что и на похоронах Эдварда Салмана. Он сидел на канапе, выставленном на улицу перед офисом Тони, и грыз орешки из вазы, которая стояла на ручке канапе. Дэвид уже плотно поел сегодня, его желудок был полон. Он попробовал кинуть недовольный взгляд на Тони, который на другой стороне дворика наблюдал за тем, как механик наводит последний глянец на его "мерседес". Тони был затянут поясом гораздо выше талии, руки сложены за спиной. Стоя таким образом, он очень напоминал принца Филиппа, разве что Тони был толще и с лучшим загаром.

– Если бы я знал, что ты столько времени потратишь на наведение блеска своей тачки, я бы пошел и купил себе костюм получше! – крикнул ему Дэвид. Тони повернулся и посмотрел на него.

– У тебя было два дня, чтобы купить себе костюм, так что сиди теперь и отдыхай. – Он обошел машину и сел рядом с Дэвидом на канапе. – Ты знаешь, последний раз я помню тебя таким на твоей предыдущей свадьбе. Ты нервничал, был обкурен и ничего не успевал сделать вовремя.

– Это было бессознательно. Я не хотел жениться.

– Похоже, тебе повезло тогда, что полиция сама явилась. В противном случае их следовало бы пригласить. Зато теперь ты женишься на прекрасной женщине.

– Да, но только не по-настоящему.

Голос Тони слегка дрогнул, когда он ответил:

– Как бы то ни было, но это должно выглядеть по-настоящему.

Он отвернул лацкан своего пиджака и показал Дэвиду коричневый пакет, лежавший во внутреннем кармане.

– У меня есть для тебя свадебный подарок. Дэвид догадался, что это.

– Ты передал Софии бумаги на дом? – спросил он.

– Куда спешить, ведь вы еще не поженились. – Это прозвучало резко, почти грубо. – Помни, что твоя забота – контакт с израильтянами. Если потеряешь бдительность, они тебя кинут.

Дэвид еще не говорил ему, что сам уже стал израильтянином.

– Я, может, задержусь здесь на некоторое время, после того как это все закончится, – сказал он. – Они обещали позаботиться обо мне.

– Как они позаботились о том парне из полицейского участка в Вифлееме? – Тони фыркнул.

– Да, а почему бы и нет? С ним все в порядке, он где-то на побережье.

– А ты слышал, как они вытащили его из тюрьмы? – Тони сделал паузу, Дэвид явно не знал. – Его сын погиб в автомобильной аварии где-то под Тель-Авивом. Палестинские полицейские разрешили ему присутствовать на похоронах. Оттуда его и выкрали израильтяне, с похорон его единственного сына.

Дэвид ужаснулся.

– Может, сын все-таки остался жив?

– Все так подумали. Вот почему полицейские сделали эксгумацию. Установили, что это действительно его сын. Единственное, в чем вопрос, была ли катастрофа случайной. И если нет, то кто ее подстроил?

Это начинало напоминать пародию на "Обезьянью лапу" – в какую сторону ни повернешься, обязательно на что-нибудь наткнешься. Дэвид ни в чем не был уверен, уж больно здешняя жизнь хитра для простого парня. Единственное, что он мог, так это просто расслабиться – его карман был набит закрученными косяками.

Тут прибыл другой механик Тони, на белом "кадиллаке", украшенном лентами и цветами. Механик вылез из машины, он тоже был одет для свадьбы – в парадный серый костюм. Тони поднялся и, сказав "секундочку", направился в свой офис.

"Кадиллак" приехал из Восточного Иерусалима. Тони одолжил его у одного из своих партнеров по бизнесу. Дэвид не был специалистом по "кадиллакам", чтобы определить возраст машины, но выглядел "кадиллак" совсем неплохо, разве заваливался слегка направо, хотя – может – это из-за неровного асфальта у Тони на дворе. Дэвид подошел и кивнул водителю. Тони вышел из офиса с серым кепи в руке. Он надел его на голову водителя и сказал:

– Ну вот, теперь все выглядит достаточно правдоподобно.

Дэвид должен был отметить, что Тони действительно постарался ради этой свадьбы.

– На сей раз, по крайней мере, я могу констатировать, что у меня самый лучший шафер из всех возможных, – сказал он.

– Мой день настал, аллилуйя! – провозгласил Тони.

Они обнялись, и Дэвид сел в машину. Водителю надо было сделать несколько маневров, чтобы выехать со стоянки. Тони снаружи давал отмашку, руководя поворотами "кадиллака". Когда "кадиллак" начал подниматься на холм, ведущий к церкви в Бейт-Джале, пришлось притормозить, чтобы пропустить автобус с туристами из местной гостиницы. Дэвид смотрел в окна автобуса, пока тот проезжал мимо. Его взору, одна за другой, предстали милые старушки-христианки в не менее христианских шляпах. Любая из этих пожилых леди могла бы быть его бабушкой. Бабушка Грэнни из Пинска... Она всегда любила читать ему лекции о том, как важно быть хорошим мальчиком. Чем, возможно, и способствовала формированию у него криминального менталитета. Интересно, почему она скрывала свое еврейское происхождение? Может, его милый добрый дедушка был скрытым антисемитом? В это трудно было поверить. По опыту Дэвид знал: если ланкаширский протестант и испытывал какие-то тайные чувства к евреям, так прежде всего зависть. Какой бы примитивной они ни старались сделать свою религию, евреи всегда были на шаг позади, где-то на грани анахронизма.

Он оглянулся. Тротуар перед отелем вел к террасе, отделанной мрамором, над которой в ряд возвышались колонны. И среди этих колонн металась сестра Хильда – автобус с туристами мешал ей пробиться к "кадиллаку". Прошло еще несколько секунд, пока она подобрала свои юбки и взбежала по ступеням, ведущим от террасы мимо автобуса к "кадиллаку". Подбежав к машине, сестра Хильда принялась требовательно стучать ладонью по стеклу. Но методичные движения ее мясистой ладони не были жестом благословения, монахиня явно пыталась добиться, чтобы Дэвид опустил стекло.

– Она хочет что-то сказать, – повернулся водитель.

Еще немного, и они бы успели объехать автобус. Даже сейчас у Дэвида было искушение попросить водителя, чтобы тот подтолкнул автобус вперед. Но он знал, что уже поздно. Монахиня была здесь, и это чревато неприятностями. Придется с ней разобраться.

Он открыл дверцу. Первыми ее словами, когда она забралась в машину, были:

– Вы не можете совершить такой ужасный поступок, отец Дэвид!

– Слишком поздно. Я принял решение. – Дэвид поймал в зеркале взгляд водителя и кивнул в знак того, что можно ехать дальше.

– Нет, никогда не поздно, – настаивала сестра Хильда, – никогда! Вам надо молиться!

– Я молился. И, я думаю, Бог одобряет мое решение.

Они приближались к церкви. Перед церковными воротами выстроилась очередь из автомобилей, и полицейские из участка по соседству пытались регулировать этот поток. Водитель выехал на встречную полосу, надеясь проскочить вне очереди. Дэвид подался вперед и велел ему продолжать ехать.

– Что?

Водитель не расслышал, все заглушал голос монахини, которая уже не мямлила, как вначале, а вещала все громче и догматичней.

Дэвид повернулся к ней.

– Может, вы заткнетесь?

– Нет, отец. София Хури околдовала вас, но это не пройдет. Вспомните ваши обеты.

Она вцепилась ему в руку. Дэвид силой пытался вырваться, но это ему не удавалось, у монахини была бульдожья хватка. Он наклонился к водителю и шепнул:

– Давай прямо в сторону КПП.

– Что?

– Пожалуйста, прямо.

Похоже, водитель был не в ладах с английским. И то хорошо, может, он не понял, что сестра Хильда говорила про Софию. Дэвид махал рукой вперед: "Зона С, Зона С".

Они проехали церковь, дорога стала круче и, извиваясь, привела их к тому месту, где солдат останавливал их, когда они возвращались с концерта в университете Бир-Зейт.

– Она провоцирует вас сексуально, но секс – это ничто. Ваше целомудрие принадлежит Богу.

– Прошу вас, сестра Хильда. Секс здесь ни при чем.

– Это все, что у нее есть. Я монахиня, но не идиотка. Она уже отдалась вам, – я понимаю. Но еще не поздно покаяться в этом.

Они приближались к КПП. Дэвид положил руку на сиденье водителя.

– Останови здесь.

Когда он выпрыгнул из машины, монахиня тоже вылезла и пошла за ним. Он повернулся и сказал:

– Спокойно, я никуда не убегаю. Он открыл дверь водителя.

– Выходи. Дальше я поведу сам.

– Что?

Дэвид потянул его за плечо. Ему повезло, что парень был такой худой, он почти ничего не весил.

– Мне нужна машина. Мне нужно поговорить с монахиней.

Парень был мусульманин, он не знал, может, у христиан так полагается уединяться с монахинями перед женитьбой. Если он и выглядел растерянным, то, скорее, из-за того, что боялся расставаться с "кадиллаком".

– Вы аккуратно обращаться "кадиллак", пжалста?

Дэвид кивнул. Он обещает.

Сестра Хильда не осталась на заднем сиденье. Она пересела на переднее, рядом с ним. Пока Дэвид проезжал мимо солдата, она сделалась совсем серьезной. Было похоже, что его клюет большая черная ворона.

– Вы дали обеты. Вы отдали свое целомудрие Богу, но вы пали. Это не важно. Если вы покаетесь, вы обновите свои обеты.

Дэвид вел машину вдоль линии холма над новой развязкой, как раз недалеко от того места, где они с Софией следили за Бродецким с его контрабандными яйцами. Когда они поравнялись со следующим КПП, на старой Зеленой линии, он держал в руке свой новый израильский паспорт. Солдат, взглянув на обложку, отдал честь и сказал:

– Шалом.

Он махнул вперед рукой, не поинтересовавшись, куда Дэвид везет монахиню.

Дэвид планировал выбросить сестру Хильду где-нибудь в лесу на территории Израиля. Та, похоже, пока не подозревала о его зловещих намерениях. Он надеялся, что ему не придется прибегать к чрезмерному насилию. Дэвид припарковал "кадиллак" на полянке для пикников, почти раздвинув носом машины небольшие деревца на краю. Затем, хлопнув дверцей, вышел из машины, предоставив монахине самой решать, стоит ли ей следовать за ним. Шагая по поляне, он запел. Поскольку гимнов Дэвид не знал, он запел "My Sweet Lord", Джорджа Харрисона.

Дэвиду всегда нравилось добавлять немного элвисовской реверберации в голос, когда он пел. Ему казалось, что таким образом он страхуется от того, чтобы его пение не звучало смешно, у него есть голос, черт возьми. Да, у него прекрасный голос, надо только чуть-чуть напрячься. Дойдя до "Hare Krishna, Hare Rama", Дэвид уже и сам не был уверен, он ли производит все эти сладостные звуки, или они просто аккумулируются из воздуха. Он шел среди сосен и пел, и голос его был таким же естественным и сильным, как хвойный аромат, царивший в лесу. Он просто вдыхал и выдыхал этот благоуханный тенистый полумрак. В конце концов Дэвид понял, что надо где-то остановиться и успокоиться. Он вспомнил, что главный трюк контрабандиста наркотиками – это спокойствие. Скажи безумию "гуд-бай", и оно уйдет туда, откуда пришло. И ты снова дома, вот он ты. Он сел у подножия большого старого дерева и достал из кармана один из готовых косяков. "My Sweet Lord". Тут между деревьев нарисовалась сестра Хильда.

– Вы курите, сестра? – спросил он ее.

Она затрясла головой.

– Хотите попробовать?

Она не могла говорить, ее трясло. Дэвид взорвал косяк, сделал глубокую затяжку. Выдохнув хорошую порцию дыма, он протянул ей косяк и сказал:

– Прошу вас, ради меня...

Она робко протянула руку. Он аккуратно вставил дымящийся косяк в ее толстые пальцы. Она сделала затяжку и тут же закашлялась. Дэвид кивнул ей, предлагая попробовать еще раз.

Она снова затянулась, теперь уже стараясь вдыхать дым не так резко.

– Я должен кое в чем вам признаться, сестра. По поводу моего священства. Имеет право монахиня принять исповедь у священника в случае если он не настоящий священник? Мне кажется, я где-то читал, что да.

Сестра Хильда смотрела на него чистым взглядом. Она по-прежнему сжимала меж пальцев дымящийся косяк, но не курила. Ее лицо приобрело какой-то зеленоватый оттенок, хотя, возможно, то было просто отражение от деревьев на ее бледной коже.

– Я хочу признаться, что никогда не был священником. Все это недоразумение. Но самое смешное, что началось это все с исповеди. – Тут он почувствовал, что надо рассказать предысторию. Например так: "Когда-то, давным-давно, маленькая девочка бежала по прекрасному саду. Она была очень печальна".

И вдруг он увидел все как наяву. Маленькая София хватается своими ручонками за его рясу. Ее личико искажено страданием, по нему струятся слезы, и она просит принять ее исповедь. Чем больше он пытался от нее отделаться, тем сильнее она впивалась в его облачение. Она не отпускала его. Ему пришлось смириться и выслушать ее. Они прошли уже половину сада, а она все повторяла, что согрешила. И он сказал:

– Хорошо, продолжай, дитя.

Она поведала ему, что потеряла своего отца. Он смотрел не отрываясь на ее покрасневшее, как слива, лицо и на расходящиеся по нему тысячи складочек, в каждой из которых скрывались слезы. При виде такого расстройства он даже засомневался, не ослышался ли. Потеряла отца? Вроде не повод для исповеди священнику. Вокруг было полно полицейских, к которым она могла обратиться за помощью. Вот они, прямо перед ними, Дэвид видел, как они подтягиваются к воротам парка и устраивают кордон.

Да, София сказала, что не потеряла, а бросила своего отца. Теперь-то он вспомнил. Она сказала, что отец ее слишком доверчив и считает ее ангелочком, хотя это совсем не так.

Дэвид склонил голову и повернул в обратную сторону подальше от ворот. Не стоило светиться перед полицейскими. София повернула за ним, намотав его рясу на кулак, чтобы он не смылся. Но ему и так было некуда деваться. У других ворот, что на Карлос-плейс, уже окопались полицейские. Ему оставалось лишь озираться вокруг в поисках хоть какого-то выхода. Справа между церковью и прилегающим к ней кварталом особняков протянулась узенькая аллейка на Фарм-стрит. Но, едва свернув на нее, он тут же заметил оранжево-бело-голубой окрас полицейской машины.

Тогда он сказал:

– Давай присядем на лавочку.

Он поинтересовался, где ее мама, на что девочка только захлюпала и замотала головой. Она не могла смотреть ей в глаза после того, что натворила.

Дэвид все продолжал прокручивать шансы. У него даже мелькнуло, не взять ли девчонку в заложницы, но он тут же прогнал эту дурацкую мысль. Одна надежда, что, может, удастся отвлечь на нее полицейских. Он велел ей рассказать все сначала. Но поскольку слова с грехом пополам просачивались сквозь слезы, пришлось попросить ее говорить покороче. Все-таки исповедь, а не пикник на обочине. Постепенно до Дэвида стало доходить, почему София начала издалека, с самого своего рождения. Она поведала ему, что когда родилась, отец ее сидел в тюрьме и там с ним так жестоко обращались, что он уж и не чаял когда-нибудь увидеть свою дочь. А теперь что? Нет, вы только посмотрите, только взгляните на эту мерзавку!

Дэвид положил руку Софии на плечо и заверил, что никакая она не мерзавка, а даже наоборот, очень приятная молодая леди, и папочка ее наверняка того же мнения. Во всяком случае, если она сейчас же побежит домой, то увидит, как он ждет не дождется, чтобы сказать ей об этом.

Но тут София еще пуще разрыдалась. Отца ее дома не было. Его арестовали. А она стояла в дальнем конце улицы и все видела – как приехала полиция и как его забрали. Дэвид спросил, где все это произошло, наверное, где-то поблизости. Она назвала Сэлфриджес. Тогда Дэвид решил, что папашу загребли за шоп-лифтинг, но тут же догадался, что украла наверняка сама София, а отец лишь прикрыл ее.

Мать послала их за свадебным подарком – для Дэвида, хотя он этого не знал. Элиас Хури страдал артритом и так медленно передвигал ноги, что София постоянно забегала вперед. Оставалось меньше двадцати минут, а ей ужасно хотелось подобрать какое-нибудь украшение и для себя. По слухам жених был богат и намечался большой банкет. София искала что-то особенное, вот только она не знала что. Она перебегала от прилавка к прилавку, а Элиас тащился позади, покачивая бумажным пакетом с подарочным набором соусниц для Дэвида. И как только София увидела жемчужное украшение на голову, такую маленькую диадемку, то сразу поняла: это именно то, что надо. Она подождала, пока отец не нагонит ее, затем стянула украшение с подставки на прилавке и быстро сунула его в пакет с подарком для Дэвида. Отец ничего не заметил. Он взглянул на часы и сказал, что пора идти в церковь встречаться с мамой.

Ближе к выходу София заволновалась. Она попросила отца подождать, пока она сбегает в туалет, а сама думала, не прихватить ли лучше жемчужное ожерелье, которое она видела раньше на другом прилавке.

Она продиралась сквозь толпу покупателей с засунутым под юбку ожерельем, как вдруг увидела, что на выходе со стороны Оксфорд-стрит охранники окружили ее отца. Его всего трясло, и он изо всех сил пытался постоять за себя, так что охранникам никак не удавалось затащить его за порог магазина. Он громко звал ее.

– Его увели, а ты ждала снаружи, пока не приехала полиция, – сказал Дэвид.

София кивнула. Теперь, закончив свой рассказ, она уже не так дрожала.

– Значит, отец не хочет тебя подставлять?

Ему пришлось объяснить, что значит подставлять. Она поняла и кивнула. Она не сомневалась, что отец все возьмет на себя.

– Пойдем-ка, – сказал Дэвид и приподнял ее с лавки. – Мне надо все обдумать, а на ходу мне думается лучше.

Когда они проходили по аллее, мимо них в противоположном направлении пробежали четверо полицейских. Дэвид настолько осмелел, что даже крикнул им: "Осторожней! "

На улице около микроавтобуса образовали полукруг вооруженные полицейские. Дэвид остановился и взглянул на Софию. Может, прочитать ей "Богородица, Дево, радуйся", но он не знал, много это или мало для подобного преступления. И просто сказал:

– Забудь о своем воровстве. Ты скоро все это перерастешь. А если тебе для спокойствия не хватает прощения, так попроси его у своего отца и больше не расстраивай родителей. – Он подтолкнул ее по направлению к вооруженным полицейским. – Спроси у них, где ближайший участок, и они тебя подвезут.

София отвлекла полицейских, и Дэвид смог улизнуть по направлению к Пикадилли.

Сестре Хильде он не стал рассказывать всего. Надо же соблюдать тайну исповеди. Да она и не врубилась бы. Лицо ее продолжало зеленеть. Нет, это не листва отбрасывала отсвет. Ей становилось дурно.

– Да я и не могу быть католическим священником, поскольку я еврей, – сказал Дэвид и положил руку на ширинку. – Смотрите.

– Найн! – завопила сестра Хильда, когда зиппер поехал вниз. Она завертелась волчком и врезалась в дерево. Все говорило за то, что она лишилась чувств.

* * *

Дэвид припарковался во внутреннем дворике церкви. Через открытую дверь он увидел, что церковь почти заполнена. Было без пяти три, свадьба назначена на три, так что у него оставалось еще несколько минут. Он проскользнул внутрь через маленькую дверцу и направился к каморке отца Джорджа. Он хотел удостовериться в том, что сестра Хильда не обошла его на повороте и не успела сорвать церемонию. Пробегая по коридору, он услышал шаги за спиной. Его звал Тони.

– Подожди, – шикнул на него Дэвид, поднося палец к губам.

Он уже был у двери. Приоткрыв щелочку, Дэвид увидел, что отец Джордж тяжело развалился на стуле и либо спал, либо пребывал в ступоре. Во всяком случае, пребывал в своем обычном состоянии. Одной заботой меньше.

– Что такое. Тони?

– Элиасу плохо, так что мне придется быть посаженым отцом Софии.

– Но это невозможно, ты же мой свидетель. – Дэвид выглянул из-за занавески, отделяющей коридор от нефа. Перед ним предстал в сборе весь приход. – Ты только взгляни. У меня нет выхода. Я здесь никого не знаю, кроме тебя.

– София поручила все Юсуфу. Мне надо идти, она ждет на улице. – Тони беспомощно взглянул на друга.

Дэвид видел, как колыхнулись занавески, пропуская Тони в направлении придела, в обход публики. Места в ряду перед алтарем пустовали, не было никого ни со стороны жениха, ни со стороны невесты. Интересно, подумал Дэвид, можно ли ему занять свое место. По времени пора. Солнечные лучи, проникавшие в церковь через дверь, образовали собой плотную световую завесу, разделившую церковь на две половины. Люди, оказавшиеся во власти света, превратились в силуэты. Когда некто блуждающей походкой подошел и занял место в первом ряду, Дэвид решил, что это Юсуф. Он восседал именно там, где традиционно должен был находиться свидетель, справа от места жениха. Заметив Дэвида, он повернулся в сторону занавески. Это был Шади. Дэвид уставился на него, и Шади похлопал себя по нагрудному карману, разыгрывая пантомимку с проверкой обручального кольца. Он устроил настоящий спектакль: шок, ужас, все пропало. И наконец, сверкнув своей фирменной ухмылочкой, продемонстрировал кольцо, оказавшееся в другой руке.

– Где ты был? – раздался голос у Дэвида за спиной.

Дэвид обвернулся. Сэмми Бен-Найм увлек его в тень коридора.

– Все на мази, – шепнул Дэвид.

– Моли Бога, чтоб так. От этого зависит вся твоя последующая жизнь.

– Да ладно тебе, что ты все принимаешь так близко к сердцу? Тебе-то что? Или ты в доле с Бродецким?

Сэмми придавил Дэвида под дых.

– Слушай сюда, говнюк. Для тебя все шуточки, ты вообще не соображаешь, что делаешь. Укурен, и все по фигу. Зато я серьезно. Пока мы не вернем Иерусалим, не будет никакой политики, никаких переговоров и никаких перемирий. Для тебя, конечно, это не имеет значения, подумаешь, какой-то сраный мир. Но для нас нет ничего важнее. Понял ты, говно? И пока я в деле, никто не сможет мне помешать.

– Ладно, прости.

Дэвид проверил свои ребра. От таких прикосновений можно всех внутренностей лишиться.

– София получила право собственности на квартиру?

– Она сейчас с Тони, документы у него. Все в ажуре.

– Ладно, постарайся, чтобы свадьба не сорвалась, и все будет в ваших руках.

Дэвид воспринял это фигурально. Раз они поженятся, то и квартира, соответственно, будет официально расцениваться как их общая собственность.

– Да не волнуйся ты, – сказал он. – Продаст она эту квартиру, можешь не сомневаться. Она только и думает, как бы поскорее получить денежки, развестись да слинять из страны.

– Она не разведется.

Дэвид изобразил подобие улыбки.

– Я очень тронут, но не хочу обманываться на свой счет. Она может подыскать себе партию и получше.

Сэмми хмыкнул:

– Да я не об этом, идиот. Я говорю, она не сможет развестись с израильтянином. По законам равви только мужчина может подать на развод.

Дэвид уже чуть было не сказал: "Разуй глаза, это же католическая церковь, бога ради", но вместо этого произнес:

– Как ты, вероятно, мог заметить, у нас не еврейская свадьба. И никого из присутствующих здесь не волнует мнение раввинов.

– Не важно. Свадьба официальная, этого достаточно. Вы будете женаты.

– Но если это считается гражданским браком, значит, она в любой стране мира может подать на развод.

– Мочь то может, да только мы его не признаем. Во всяком случае, до тех пор, пока благотворительное общество Гродман не получит право собственности на квартиру. Только тогда я дам тебе персональное разрешение на развод. Если ты, конечно, захочешь.

– Да, у вас все схвачено.

Сэмми вплотную приблизил к нему свое лицо.

– Я профессионал и состою на государственной службе. Ты думаешь, чем мы тут занимаемся? Пускаем все на самотек? Или разыгрываем комедию с морскими разбойниками? Мы не играем в азартные игры с будущим своей страны.

Когда наконец Сэмми отступил на шаг назад, Дэвид почувствовал, как одновременно отступила и некая ужасная сила, припиравшая его к стене. Он вздохнул и обмяк.

– Я все вижу. А ты следи, чтобы ничего не напутать. На все вопросы священника отвечай "Да".

Орган гудел и издавал вздохи, собираясь с духом, чтобы выдавить из себя несколько верных нот. Дэвид оглянулся назад, в церковь. В дверях стоял Тони. А в белом с вуалью, должно быть, София. Дэвид мог бы узнать ее повсюду уже только по тому, как она держалась.

– Эй, ты, хитрожопый. У меня новые условия. Сэмми обернулся.

– Да?

– Я серьезно. И если они не будут исполнены, то вам придется либо пристрелить меня прямо на месте, либо я сдаюсь в Британское посольство. Одно из двух.

– Ну, и что за условия? – нимало не смутился Сэмми.

– Я хочу, чтобы вы поприжали соседей Софии. Для этого вам придется взять Бродецкого за аферизм.

– Взять его за яйца? – переспросил Сэмми. – Здорово, ты меня раньше об этом не просил. Если соседей уберут и на Хури больше никто не будет давить, то Софии и замуж за тебя незачем выходить.

Дэвид подсознательно действовал на шаг вперед.

– И все-таки, пожалуйста.

– Почему бы и нет?

* * *

Сэмми наблюдал за церемонией снаружи. Он редко и отнюдь не бегло говорил по-арабски. К тому же церковная литургия шла на классическом арабском языке с присущей случаю торжественностью, так что все это очень отличалось от того разговорного языка, к которому он привык на улицах. Так когда-то говорил его отец. В детстве Сэмми частенько ходил с отцом за покупками и всегда замечал, как Симон Бен-Найм, чьи корни были неразрывно связаны с Алжиром, переходил со своего родного классического арабского на этот палестинский диалект. Хотя по возможности, например, встречая образованного араба, он все же предпочитал говорить на классическом языке. Порой он декламировал стихотворение или зачитывал газетную рецензию на какую-нибудь книгу, и весь дом оглашался его голосом. Странно, этому старому священнику удалось воскресить в памяти Сэмми образ отца. Сэмми и не заметил, как оказался вовлеченным в ход службы. На несколько минут он потерял бдительность и мотнул головой, стряхивая оцепенение.

Он сидел перед открытыми дверьми церкви, чтобы все видеть: прямо в приделе – Дэвида, за церковной стоянкой – ворота, а за ними – дорогу. Здесь, в Зоне В, израильские силы имели право патрулировать только в сопровождении палестинцев.

Сэмми устроил так, чтобы они обошли церковь, но не слишком демонстративно. Как раз в это время тяжелый шум колес по дороге вывел его из состояния мечтательности. Он оглянулся и увидел проезжающий патруль в сопровождении машины палестинской армии. Как только они скрылись из виду, показалась целая процессия монахов, первые ряды этой процессии были уже на подходе к церковным воротам.

С другой стороны дверей дежурил агент Сэмми – такой же еврей-сефард, как и сам Бен-Найм. Он был бедно одет и усами смахивал на араба. Сэмми кивком подозвал его и послал выяснить, что этим монахам надо.

– Только аккуратно. Вокруг полно палестинских копов.

Полицейские Бейт-Джалы слонялись перед церковными воротами, словно вышли из участка перекурить. Завидев монахов, они в недоумении наблюдали, как те прошелестели мимо них.

Сэмми ждал донесения внутри. Он вдруг заметил, как его собственная нога автоматически отбивает дробь по каменному полу. Он и не думал, что вся эта история так взбудоражит его. Он с трудом заставил ногу стоять смирно, а глаза – сфокусироваться на фигурах в глубине придела. Неподвижное белое облако вуали Софии, косматая голова Дэвида, повернутая к молодой невесте, дядя Тони, игравший роль ее отца. Оставался только свидетель.

Сэмми прищурился. Он, конечно, мог и ошибаться, но свидетель очень смахивал на Шади Мансура, многообещающего молодого человека из палестинской администрации. И хотя он был на второстепенных ролях, все же за ним лучше присматривать. Отсюда Сэмми не мог его как следует разглядеть.

Священник перешел к обетам. На этом месте служба замедлилась, поскольку он стал переводить каждое свое слово. Сначала звучала фраза на арабском, затем то же самое на английском. Отец Джордж спрашивал:

– Согласен ли ты, Дэвид Сэмюэл Рэмсботтом, взять в жены Софию Элиас Хури...

Тут вернулся агент с информацией о монахах и зашептал:

– Им сказали, что один из братьев собирается совершить страшный грех.

– Где?

– Здесь. – Он указал на придел. – Они считают вашего парня священником и хотят помешать свадьбе.

Сэмми взглянул на эту аварийно-спасательную экспедицию: престарелая команда во главе с юнцом арабом. Но настроены решительно. И уже почти что в самой церкви. Сэмми принял мгновенное решение – монахов не пускать. До конца службы наверняка оставались считанные минуты, и он приказал агенту:

– Держи вторую дверь.

Двери были тяжелые, деревянные, с металлическим армированным каркасом. Чтобы войти, монахам понадобился бы таран, коего у них, вполне очевидно, с собою не было. А если бы и был, то они вряд ли смогли бы его и от земли оторвать. Сэмми нашел задвижку, которая не давала закрываться двери изнутри, и выдернул ее из гнезда. Какая-то женщина коснулась его руки и спросила по-арабски, что он делает. Он проигнорировал.

Тогда она толкнула его сильнее и сказала, что это запрещено. Ее пальцы так и впивались ему в локоть. Он стряхнул ее с себя, но она опять наскочила:

– Во время свадьбы двери должны быть открыты.

Процессия монахов все приближалась. Молодой араб подстрекал их на французском и на английском языках. Помощнику Сэмми удалось закрыть вторую дверь, а Сэмми все еще боролся со старухой. Когда он снова оттолкнул ее, она с криком полетела на пол.

Отец Джордж уже подошел к тому месту, где София должна была ответить свое "да". Священник был глухим, если не сказать дряхлым, и единственным, кто не замечал борьбы в церковных дверях. А когда раздался крик, то тут уж и Дэвид перевел глаза с Софии на дверь. Он увидел фигуры в черных и коричневых сутанах и узнал среди монахов Тони Йомми в окружении тех же лиц, что были на похоронах Эдварда Салмана. Он только не понимал, что им здесь надо и почему у них в предводителях Юсуф Салман.

Юсуф остановился, прочно вклинившись между церковных дверей, а Сэмми Бен-Найм пытался его придавить.

Дэвид повернулся к отцу Джорджу. Священник произносил по-английски:

– ... в радости и в горе, пока смерть не разлучит вас.

София молчала. Она с улыбкой смотрела на Дэвида.

– Твоя очередь, – сказал он. – И пожалуйста, побыстрее.

Она оглянулась через плечо. Юсуфу удалось открыть дверь. Все монахи присоединились к церемонии и пробирались к приделу.

– Пожалуйста, София... – снова произнес Дэвид.

Последние двадцать минут он то и дело прокручивал в голове этот момент. И почти не сомневался, что, как только они поженятся, он станет таким хорошим, таким любящим, таким самым-самым-самым, что София ни за что не захочет с ним разводиться.

Она покачала головой.

– Простите, я должна подумать.

И тут до него дошло, что ни сестра Хильда, ни Юсуф не имеют отношения к появлению монахов. Это происки Софии. Она была воистину лакомым кусочком... слишком далека, слишком хороша для него.

– Ладно, вот и новый план, – подхватив Дэвида под локоть, сказал Шади.

Он вновь похлопал себя по карману, словно проверяя кольцо. Но кольцо на искусно вышитой подушечке уже держал отец Джордж, продолжавший как ни в чем не бывало вести церемонию.

– Ни с места! – Шади вытащил из кармана тяжелый автоматический пистолет. – Ты арестован. – Он приставил пистолет к виску Дэвида и сказал: – Тихо, без шума. – Другой рукой он закрутил Дэвиду руку за спину.

Идти было неудобно, но они обошли весь придел. Все собрание смотрело им вслед. Они прошествовали мимо человек пятнадцати, а то и более, монахов, мимо Сэмми Бен-Найма в дверях и мимо Юсуфа, который опять ухмылялся – первый раз со дня смерти своего отца. Шади провел Дэвида через стоянку, мимо палестинских полицейских, собравшихся у церковных ворот, он не ослаблял хватки, даже переходя трассу. Прямо перед ними находился полицейский участок Бейт-Джалы, двери которого были открыты в ожидании.