Когда на город опустились сумерки, Квартал очнулся и ожил. Он медленно шевелился и потягивался, как огромный зверь, в предвкушении ночи. Пасти ломбардов со стальными, заостренными зубьями решеток распахнулись, поджидая неосторожных. За вращающимися на петлях дверями начали бойкую торговлю салуны. В окнах обшарпанных доходных домов появились желтые огни, а над дверными проемами борделей зажглись красные фонари. Казалось, все желают посетить Ярмарку и Квартал. Богатые – в громыхающих каретах, а менее удачливые представители мужского племени – пешком. И обитатели Квартала с радостью ждали посетителей. Их ждали ослепительные коллекции алмазов в закладных лавках – фальшивые, как и заверения их владельцев; ждали лихорадочные пальцы, проворно выхватывающие кошельки у пьяных щеголей; ждали деревянные дубинки и латунные кастеты; ждали дурманящие капли в залитых светом барах; ждали улыбки в отдельных кабинетах… По сути, не имело значения, какую дверь выберет гуляка. В конечном итоге, Квартал пожирал всех.

В начале одиннадцатого Кристэль вынырнула из прохладных чертогов католической церкви в душную летнюю ночь. Встав сбоку от входа, в тени, скрывающей ее от взглядов прохожих, она принялась наблюдать за противоположной стороной Кларк-стрит. Здесь было сердце Квартала. Не обращая внимания на торговцев, мошенников и зазывал у дверей салунов, она неотрывно следила за внушительным зданием прямо напротив церкви – трехэтажным кирпичным особняком, безмятежно укрывшим окна ставнями на ночь. Над его неприметной дверью не было ни красного, ни другого фонаря, и в темноте трудно было разглядеть серебристые прутья качавшейся рядом клетки.

Но Кристэль знала, что клетка, в которой помещался попугай, на месте. Огромная зеленая птица по кличке «Красотка Полли» охорашивалась на жердочке и визгливо вопила: «Кэрри Уотсон – входите, джентльмены!» Это был номер четыреста сорок первый по Кларк-стрит, легендарный четыреста сорок первый. Заведение Кэрри Уотсон – самое изысканное, самое знаменитое.

Ей рассказывал о нем Чарли Хоган:

– Пятьдесят девушек, – втолковывал он. – Можешь себе представить? Говорят, у Вины Филдз на Кастом-Хаус-плейс их больше, но все цветные. У Кэрри бродяжек не найдешь: на каждой девушке вечернее платье, никакой ругани, никаких пьяных. Большинство из них говорят по-французски и пьют только вино по десять долларов за бутылку. Не из бокалов, заметь. Золоченые кубки – таков стиль Кэрри.

Золоченые кубки? Кристэль не могла этому поверить. Но ее редактор не шутил.

– Жаль, что ты не можешь попасть внутрь, чтобы осмотреться. У них там пять гостиных, вся мебель из Парижа. На полу ковры, в которые погружаешься по щиколотку. Каждый вечер играет оркестр, да какой! У Кэррине работают малоизвестные музыканты. К тому же там есть биллиардная, хотя я никогда не слыхал, чтобы кто-то пошел в четыреста сорок первый поиграть. А теперь поговаривают, будто в подвале появился кегельбан!

– А наверху? – спросила Кристэль.

– Около двадцати пяти спален. Шелковые простыни, отдельные ванные и прочее. – Хоган пожал плечами. – В общем, так мне сказали. Самому проверить не удастся.

Кристэль подавила улыбку, но, не сдержавшись, заметила:

– Вы хотите сказать, что она не общается с прессой?

Редактор улыбнулся:

– Кэрри общается с кем угодно, но за хорошую плату. Говорят, если к двери подходит тип, у которого не наберется пятидесяти долларов в джинсах, то попугай высовывается и клюет его. Это предприятие вполне законно процветает вот уже двадцати лет, невзирая на смену администраций. А с открытием Ярмарки прибыль удвоилась. Представляешь, насколько богата эта женщина?

Кристэль могла это представить, но не удовлетворялась отвлеченными размышлениями. Сегодня она уже побывала здесь, у церкви на Кларк-стрит. Ей хотелось увидеть собственными глазами владелицу дома. И когда желание исполнилось, она получила даже больше, чем рассчитывала. Кристэль готова была увидеть пухлую, крашенную перекисью женщину в шелковом вечернем платье, пальцы которой унизаны алмазными кольцами, дополняющими блеск камней на руках, шее и мочках ушей. Но огромная белая карета с золочеными колесами, с угольно-черными лошадьми и кучером в алой ливрее, – такой роскоши могла позавидовать сама миссис Поттер Палмер.

Да, что ни говори, Кэрри Уотсон была богатой женщиной и ее клиенты тоже. Богатые и важные. Именно для того, чтобы увидеть этих клиентов, Кристэль вернулась сюда и притаилась в тени той самой церкви, которой Кэрри, по слухам, изрядно жертвовала по доброте душевной. Если суждено появиться сенсационному очерку о злачных местечках Чикаго, то он не будет ограничен описанием кареты Кэрри, или даже ведерок из настоящего серебра, в которых подают вино. Очерк, по замыслу Кристэль, должен рассказывать о людях, посещающих заведение. Вся суть в них.

Сжимая в ладони крошечный блокнот, она дежурила с карандашом наготове, наблюдая за экипажами и двуколками, подкатывающими к дверям Кэрри. Их число постоянно возрастало, и вскоре кареты уже выстроились вдоль тротуара, будто на параде. И как на параде, из них появлялись известнейшие и почтеннейшие персоны. В этой жаждущей удовольствий процессии, вливающейся через порталы в дом, Кристэль узнавала знакомые лица и животы: богатый биржевик с улицы Ла-Саль, сын владельца крупного универсального магазина, местный олдермен и правитель одной из балканских стран, чуть меньшей по площади, чем округ, контролируемый олдерменом. И вдруг, с веселым улюлюканьем и грохотом подкатил дилижанс и извергнул из себя половину звезд из труппы «Буффало Билл Шоу».

– Кэрри Уотсон – входите, джентльмены! – скрипел попугай. Но Кристэль едва расслышала его из-за воплей «ковбоев». Она пожалела птицу: когда приветствуешь стольких клиентов, поневоле охрипнешь.

У самой Кристэль начали уставать ноги, и вообще в ее блокнотике собралось достаточно имен для скандальной статьи. Вдобавок, у проходящих мимо гуляк уже заплетались ноги; если она хочет уйти незамеченной, лучше поспешить, пока какой-нибудь ухажер не вовлек ее в неприятности.

Кристэль решила, наконец, выйти на улицу. И тут, рядом с ней, замаячила чья-то тень.

– Эй, подожди минутку!

Ждать – еще чего! Не обращая внимания на голос, девушка зашагала быстрее, но вдруг застыла на месте, ощутив на плече тяжелую ладонь.

Она мгновенно повернулась, поднимая ридикюль. Сумочка была маленькой – в ней лежали карандаш и блокнот, но вдобавок там был тугой сверток серебряных долларов, припрятанный на крайний случай. Стоит ударить кого-то с размаху этим свертком по челюсти и… Кристэль размахнулась. И была схвачена за руку.

– Я сказал, подожди!

Она обернулась и подняла глаза на хмурое лицо Джима.

– Что ты здесь делаешь? – пробормотала она.

– Ищу тебя. – Он разжал пальцы, и ее рука вяло упала. – Я заходил к тебе в контору вечером. Чарли Хоган сказал, что ты…

Кристэль вздохнула:

– Чарли Хоган – болтун.

– Его болтовня сослужила тебе неплохую службу. – Джим мрачно разглядывал улицу. – Почему тебе втемяшилось в голову прийти сюда? Только погляди на эту толпу!

– Именно этим я и занимаюсь. – Кристэль постучала по своему ридикюлю. – У меня здесь список имен, от которого глаза полезут на лоб у всего города. Погоди, вот прочитаешь их в газете…

– К счастью, я нашел тебя прежде, чем твой некролог опубликовали.

– Не порти мне развлечение.

– Ты называешь это развлечением? – Джим нетерпеливо махнул рукой. – Стоять здесь, рискуя жизнью, глазеть на этих хулиганов? Да еще поздней ночью, когда поблизости нет ни одного приличного человека!

Кристэль посмотрела на противоположную сторону, и глаза ее сузились.

– О, неужели это…

– О чем ты?

– Посмотри сам.

Джим повернулся и проследил за ее взглядом. От четыреста сорок первого номера отъезжала карета, и сошедший на тротуар пассажир подходил к двери.

– Кэрри Уотсон! – крякнул попугай. Распахнувшаяся дверь заглушила приветствие, и гость вошел внутрь. На миг его улыбающееся лицо оказалось в потоке света, льющегося из холла.

– Кажется, это твой приятель? – заметила Кристэль.

– Черт меня побери…

Оба проводили взглядом полуночного посетителя, за которым закрылась дверь борделя. Почти машинально Кристэль полезла в ридикюль за карандашом и блокнотом и добавила последнее имя в свой список: Г. Гордон Грэгг.