Небо затянуло облаками. Восьмая авеню готовилась к вечеру. Перед табачным магазином стояли два хорошо одетых негра-сутенера. Мужчина в строгом деловом костюме, поставив на асфальт «дипломат», лениво пролистывал глянцевый журнал с полуобнаженной красоткой на обложке. Таксисты жали на клаксоны, пешеходы спешили перебежать улицу. Призывно поблескивали неоновые рекламы секс-шопов и кинотеатров, где крутили порнографические фильмы.

Я припарковал «шеви» на 53-й улице. С брифкейсом под мышкой вошел в «Раскин». Прямиком направился в бар, заказал двойную порцию коньяка, выпил, и приятное тепло быстро разлилось по телу.

В холле я снял трубку местного телефона и позвонил Питеру Армину. Он поднял трубку на первом же гудке.

— Лондон, — представился я. — Заняты? — Неотложных дел у него не было. — У меня есть для вас подарок. Могу подняться к вам?

Он рассмеялся.

— Вы удивительный человек, мистер Лондон. Конечно же, поднимайтесь. Жду вас с нетерпением.

Я положил трубку на рычаг, направился к лифту. На одиннадцатом этаже вышел из кабины, направился к номеру Армина и постучал. Он тут же открыл дверь.

— Мистер Лондон. Пожалуйста, заходите.

Я переступил порог. Он закрыл дверь и повернулся ко мне. Но смотрел он не на меня, а на брифкейс. Улыбка его становилась все шире. Он встретил меня в новом наряде: брюки цвета шоколада, темно-коричневая шелковая рубашка, желтовато-коричневый кашемировый кардиган. Видать, возил с собой не один чемодан.

— Вы удивительный человек, — повторил он. — Мы с вами заключаем договор. И не проходит двадцати четырех часов, как вы приносите брифкейс. Недоверчивый человек мог бы предположить, что он все время был у вас, но я уверен, что это не так. Могу я узнать, как он к вам попал?

Я пожал плечами.

— Мне его подбросили.

— Чудеса, да и только. А мистер Баннистер? Есть у вас новости о мистере Баннистере?

— Он мертв.

— Вы его убили?

— Думаю, он умер от сердечного приступа.

Армин вновь хохотнул.

— Прекрасно, мистер Лондон. Значит, он покойник. О покойниках принято говорить или хорошее, или ничего. Однако не могу не отметить, что этот сердечный приступ случился очень даже кстати. Вы — экономный человек, мистер Лондон. Не тратите попусту ни времени, ни слов. В наши тяжелые времена такое сочетание — большая редкость. — Он замолчал, сунул руку в карман кардигана, достал пачку турецких сигарет. Как обычно, предложил мне. Я, как обычно, отказался. Он достал сигарету, закурил.

— Могу я взять брифкейс?

— После того, как мы уладим оставшуюся формальность.

— Какую?

— Рассчитаемся. Вроде бы речь шла о пяти тысячах.

Он рассыпался в извинениях, поспешил к комоду, выдвинул нижний ящик, достал металлический сейф-коробку, запертый на номерной замок, повернул диски и поднял крышку. Внутри лежал конверт. Армин взял его и торжественно протянул мне.

— Пять тысяч ровно. Если хотите пересчитать…

— Я вам верю. — Конверт исчез во внутреннем кармане пиджака.

— Теперь брифкейс мой?

— Разумеется. — Я протянул ему брифкейс, он взял его чуть дрожащими миниатюрными ручками. Я наблюдал, как он садится в кресло, открывает брифкейс.

Его последующие действия не вызвали у меня ни малейшего удивления. На письмо он не обратил ни малейшего внимания, сразу полез в кармашек за ключами. Достал их, оглядел, и его лицо вытянулось. На несколько мгновений он просто лишился дара речи. Потом все-таки заговорил.

— Произошла какая-то ошибка, мистер Лондон. Это не те ключи. Их подменили.

— Совершенно верно. Я это знаю, мистер Вольштейн.

Мои слова дошли до него не сразу. Потом его взгляд оторвался от ключей и переместился на меня. Глаза Вольштейна широко раскрылись, когда он увидел нацеленный на него пистолет. Какое-то время он молчал. Выражение его лица менялось несколько раз, я видел, что он ищет выход, но всякая попытка заканчивается неудачей. Заговорил он голосом глубокого старика. Голосом человека, который очень долго и очень быстро бежал, чтобы в конце пути обнаружить, что с самого начала выбрал неправильное направление.

— Это потрясающе. И что вы узнали, мистер Лондон?

— Практически все.

Вольштейн вздохнул.

— Расскажите мне. Любопытно узнать, что вам известно и каким путем получены вами эти сведения. С одной стороны, пользы мне это не принесет. С другой, человеку важно знать, где и когда он перерезал себе горло.

— Ваши руки должны быть на виду.

— Разумеется. — Он положил руки на колени, ладонями вниз. — И я буду вам очень признателен, если вы направите пистолет куда-то еще…

В моей квартире он именно так и поступил, поэтому я не смог отказать ему и опустил пистолет.

— Вас зовут Франц Вольштейн, — начал я. — В нацистской Германии вы занимали достаточно важный пост. Собрали неплохую коллекцию драгоценностей и в 1945-м сумели выскочить из-под рушащейся крыши. Убежали в Мексику, потом перебрались в Буэнос-Айрес. Занялись импортными операциями под фамилией Линдер и немало в этом преуспели. Потом израильтяне вновь вышли на ваш след.

— Они безжалостны.

— Но вас предупредили, к сожалению, буквально накануне операции израильтян. Вы не успели продать ни фирму, ни дом, зато позаботились о том, чтобы ваш след оборвался в Буэнос-Айресе. Нашли человека, которого при определенных условиях могли принять за вас. Абсолютный двойник и не требовался: за пятнадцать лет вы могли сильно измениться. Вы привели его домой и застрелили. — Слушал он с непроницаемым лицом. — Возможно, вы купили содействие чиновников. Как я понимаю, в Аргентине это не проблема. В любом случае, вы оставили мертвого двойника в своем доме, а убийство приписали израильтянам. Потом имитировали ограбление, набили чемодан драгоценностями и первым же рейсом улетели в Канаду. В эту страну попасть гораздо проще, чем в Соединенные Штаты. Однако устроиться там с такой же легкостью, как в Аргентине, вам не удалось. Вы привыкли жить на широкую ногу. И деньги быстро закончились. А заработать новые возможности не было.

— Долги росли, как снежный ком, — кивнул он. — Человек в бегах не может позволить себе подвести кредитора. — По губам Вольштейна проскользнула тень улыбки.

— Но у вас оставались драгоценности. Они стоили немалых денег, особенно при продаже по частям. Но вас это не устраивало. Вы хотели получить деньги, сохранив и драгоценности. Вы ценили красоту и не хотели с ней расставаться. — Я выдержал паузу, потом добавил. — Пока я прав?

— Более или менее. Я мог получить лишь малую часть от их фактической стоимости. А камни-то прекрасные, мистер Лондон.

— Должно быть. Пойдем дальше. Вы встретили Алисию Арден. Она знала скупщика краденого — Баннистера. Вы могли продать ему драгоценности, да только вам по-прежнему хотелось оставить их у себя. И вы двое придумали, как провести Баннистера. Нашли трех или четырех профессиональных воров и убедили их стать посредниками по продаже драгоценностей. По вашему плану именно они брали на себя непосредственный обмен драгоценностей на деньги.

— Это обычная практика, — вставил Вольштейн. — Они работали за процент от сделки.

— Естественно. Вы даже позволили им спрятать драгоценности и изготовить единственный набор ключей. Тем самым вы лишались возможности украсть драгоценности и оставить Баннистера с носом. Как вы и упомянули, они были честные воры, да только недостаточно бдительные. Вы и Алисия вели дело к тому, чтобы в итоге и они, и Баннистер не увидели бы ни денег, ни драгоценностей.

— Вам известны подробности, мистер Лондон?

— Это всего лишь догадки, но, думаю, они близки к истине. Алисия поехала в Нью-Йорк вроде бы на переговоры с Баннистером. В действительности — чтобы предложить ему план, позволяющий получить драгоценности и остаться с деньгами. Потому-то Баннистер не стал сбивать цену. В назначенное время Баннистер отдал бы ей деньги, чтобы она отправилась к ворам. Алисия обменяла бы деньги на брифкейс, но, вместо того, чтобы отдать брифкейс Баннистеру, оставила его себе.

Вот тут в игру вступали вы. Отнимали деньги у воров и оставляли их самих Баннистеру, который не мог их не убить. А вас ждало радужное будущее. Воры не могли вам отомстить, потому что Баннистер отправил бы их в мир иной. А о вашем существовании Баннистер даже не подозревал. В итоге вы с Алисией оставались и при деньгах, и при драгоценностях. — Я глубоко вдохнул, чтобы перевести дух. — Но она сыграла не по правилам, не так ли?

— Совершенно верно, — ответил он.

— Она затеяла свою игру, втайне от вас.

Вольштейн выдавил из себя улыбку.

— Обмен намечался на среду. Она провернула все на день раньше. Я узнал об этом слишком поздно.

— Она отдала ворам деньги и получила брифкейс, — продолжил я. — Потом позвонила Баннистеру и сказала, что они не выполнили условия сделки. Он убил воров и вернул деньги. Алисия осталась без ста тысяч долларов, зато драгоценности теперь принадлежали ей. А они стоили гораздо больше ста «штук». Вы же начали розыски Алисии. Вы очень хорошо ее изучили, а потому знали, где искать и на что смотреть. В отличие от Баннистера, вы действовали в одиночку, но ваши знания оказались эффективнее усилий всех подручных Баннистера. Им найти Алисию не удалось. А вот вы ее нашли. — Я выдержал театральную паузу. — Ворвались в квартиру и убили ее. Не из «беретты». Вы использовали другое оружие и выстрелили ей в лицо. Вы убили ее, не спрашивая, где брифкейс. Она обманула вас, и вы рассвирепели. Баннистер искал ее только потому, что она лишила его прибыли, на которую он рассчитывал. Он мог бы убить ее, но лишь после того, как узнал бы, где брифкейс. Но вы желали ее смерти. Возмездие вы ставили выше брифкейса.

Его лицо потемнело.

— Каждый человек убивает то, что любит, — процитировал он. — Я любил ее, мистер Лондон. Человеческая слабость. Благоразумный мужчина не влюбляется. Потому что там, где начинается любовь, заканчивается благоразумие. Я ее любил. А когда она предала мою любовь, убил ее. Обычное дело.

— По логике вещей, убийцей могли быть только вы, — заметил я. — Если бы ее убил Баннистер, он бы перевернул квартиру вверх дном. Вы же аккуратист. И не путаете обыск с беспорядком. После того, как поиски брифкейса не увенчались успехом, вы вернули все вещи на прежние места.

— Для меня так проще, знаете ли.

— Труп вы оставили в гостиной, а квартиру взяли под наблюдение, на случай, что кто-то знает, где тайник, и захочет вынести брифкейс. Но работали вы в одиночку и не могли постоянно следить за квартирой. Поэтому не видели, как туда заходил мой приятель. А меня вы засекли и решили, что брифкейс я унес с собой.

Он покачал головой.

— Я подумал, что он все время был у вас. Решил, что вы работали с ней в паре.

— Это одно и то же, — я пожал плечами. — Вы также стреляли в меня, когда я поднимался по лестнице к своей квартире. Выстрел был предупредительным, чтобы я стал более сговорчивым, когда вы предложите мне объединить усилия.

— Я не пытался вас убить.

— Разумеется, нет. Если вы хотите кого-то убить, то не промахиваетесь. Как прошлой ночью.

— Прошлой ночью?

— Я знаю и об этом. Мужчина, которого вы убили, сидел в холле «Раскина» и последовал за нами, когда мы с Мэдди покинули отель. Может, он подумал, что я — ваш сослуживец. Может, хотел поговорить со мной. Не знаю. Вас-то он знал с давних пор. Кто он? Не подскажете?

— Фамилии не знаю.

— Невзрачный человечек в очках. Один из тысяч заключенных концентрационных лагерей. Он разыскивал вас. И разыскал. Долго он шел по вашему следу?

— Он не шел. Он жил в Нью-Йорке, мистер Лондон. Случайно увидел меня. И узнал.

— За это его и убили.

— Он убил бы меня, — вновь пожатие плеч. — Он решил рискнуть своей жизнью, потому что думал только о мести.

— Он умер не зря. Если б не он, я бы так и не понял, кто вы. Но шестизначный номер, вытатуированный на предплечье, дал ответ на этот вопрос. Стало ясно, что вы — Вольштейн.

— Вам повезло.

— Знаю. Я рассказал все. Близко к истине?

Вольштейн рассмеялся.

— Очень близко. Невероятно близко. В каких-то мелочах вы, конечно же, ошибались. Но именно в мелочах, мистер Лондон. Никакого существенного значения они не имеют, — он тяжело вздохнул. — Никогда бы не подумал, что вы узнаете так много. Как вам это удалось?

Я наблюдал, как он достает сигареты. Похоже, он совсем не нервничал. Его интересовал не выход из западни, в которой он оказался. Он хотел понять, где же допустил ошибку. Я решил все ему растолковать. Почему нет? Никакой выгоды извлечь из этого нельзя.

— Фокусник сказал бы, что вы перестарались, отвлекая зрителей. Моя подруга-актриса сказала бы, что вы переигрывали. С самого начала мне пришлось искать ответ на вопрос: а какова ваша роль в этой истории. Утверждение о том, что вы зарабатываете на жизнь, появляясь в нужном месте в нужное время, не выдерживало никакой критики. Вы слишком много знали, то есть варились в гуще событий. Поначалу я предположил, что вы — один из воров.

— Именно эту мысль я и старался вам внушить.

— Но перестарались. Вы подробно описали мне Вольштейна, причем, по вашим словам, он не имел с вами ни малейшего сходства. Блондин, высокого роста, истинный ариец. А вы, наоборот, маленький, смуглый, темноволосый. Неприятный тип, этот Франц Вольштейн, совсем не такой человек, как вы.

Легкая улыбка.

— Может, так оно и есть.

— Не знаю. Но у меня возник вопрос: если вы один из воров, то откуда так много знаете о Вольштейне? Вроде бы не должны знать. И вы потратили так много времени, рассказывая о нем. Мне не оставалось ничего другого, как прийти к выводу, что за простого вора принимать вас не стоит.

— Это все?

Я покачал головой.

— Отнюдь. Вы рассказали мне достаточно о профессиональных проблемах воров, но не обмолвились ни словом о самом ограблении дома Вольштейна. Вот я и предположил, что никакого ограбления не было. Вольштейн — это вы, и вы унесли с собой собственные драгоценности.

Он покивал, переваривая мои слова.

— И я с самого начала связал вас с Алисией Арден. Не потому, что вы о ней говорили. Вам удалось обойтись без конкретных деталей. Но вы всегда называли ее Алисией, опуская фамилию. Я же был у вас мистером Лондоном. Баннистер — мистером Баннистером.

— Я этого даже не осознавал. Она всегда была для меня только Алисией. Это естественно. — Вольштейн встретился со мной взглядом. — Я мог бы предложить вам много денег. Но ключи у вас. Вы можете забрать драгоценности без моей помощи. И потом, подозреваю, вы не берете взяток.

Я заверил его, что так оно и есть. Он вздохнул.

— Что теперь, мистер Лондон? Ваши дальнейшие действия?

— Это зависит от вас.

— Позволите закурить, мистер Лондон?

Я позволил. И взял его на прицел, но он обошелся без лишних движений. Вытряс из пачки сигарету, взялся за один кончик губами, поднес ко второму зажигалку. Сигарета не взорвалась и не ослепила меня. Зажигалка оказалась настоящей, не переделанной в пистолет. Вольштейн глубоко затянулся. Я опустил «беретту».

— Если вы сдадите меня в полицию, у вас могут возникнуть осложнения. Полиция заинтересуется вашей ролью в этой истории. Вы нарушили пару-тройку законов. Перенесли тело с места преступления. По существу стали сообщником убийцы. Не сообщили полиции важную информацию — это тоже преступление. Не говоря уже о сердечном приступе мистера Баннистера.

— Сердечный приступ можно списать на самозащиту.

— Вам придется доказывать это полиции. Они могут классифицировать случившееся как убийство. Вас посадят в тюрьму.

Я пожал плечами.

— Не посадят, если я сдам им вас. Думаю, в этом случае они пойдут на уступки.

Он поджал губы.

— Вы — официально зарегистрированный частный детектив, не так ли? Они могут аннулировать вашу лицензию?

— Если захотят.

— Столько проблем. И они, возможно, даже не повесят меня. Могут, конечно, но я в этом сомневаюсь. Доказать, что я — убийца, будет нелегко, еще сложнее — преднамеренность. Я могу получить пожизненное заключение, но смертный приговор — вряд ли.

— Вы только что цитировали «Балладу Редингской тюрьмы», — напомнил я. — Помните и другие строки?

Он кивнул.

— Я очень люблю Оскара Уайльда.

— Тогда вы не забыли его описание тюрьмы. Разумеется, у вас есть и личные впечатления о тюрьмах.

— Наши тюрьмы были хуже, мистер Лондон. Гораздо хуже. Этот австрийский фельдфебель не любил людей. Американские тюрьмы не идут ни в какое сравнение с немецкими.

— Американские тоже не благоухают розами, — ответил я. — А если суд отправит вас на электрический стул, мало не покажется. Ожидание неминуемой смерти — занятие не из приятных.

Минуту или две мы смотрели друг на друга. Словесная перепалка не доставляла мне удовольствия. Хотелось выбраться отсюда и больше его никогда не видеть.

— Получается, что создавшаяся ситуация не устраивает нас обоих. Самое простое — отпустить меня. Но вы на это не пойдете.

— Нет.

— Потому что я — Франц Вольштейн?

— Потому что вы убили эту женщину.

Долгий, тяжелый вздох.

— Должно быть, вы — человек высоких моральных принципов, мистер Лондон. Это печально.

Я покачал головой.

— Дело не в морали. Жить в мире с собственной совестью нелегко. И будет еще труднее, если я отпущу вас. Так что я исхожу из сугубо практичных мотивов.

— То есть для вас проще сдать меня в полицию, чем отпустить?

— Да.

— Несмотря на проблемы, которые могут при этом возникнуть?

Мы опять помолчали. Небо все чернело с твердым намерением разразиться дождем. Я гадал, как прошло прослушивание у Мэдди, где она сейчас и что делает. Очень хотелось быть с ней.

— Мистер Лондон… Я уже это говорил, хотя и в другом контексте. Мы оба — здравомыслящие люди.

— Конкретнее.

— Разумеется. Есть способ, который позволит вам достигнуть цели без лишних хлопот. Мы оба решим все проблемы. Так будет лучше для нас обоих.

Я кивнул.

— Вы знаете, о чем я?

— Думаю, что да.

— Справедливость восторжествует. И с совестью вам удастся договориться. — Он поднялся. — А теперь не спускайте с меня глаз. Держите на прицеле. Потому что я убью вас, если вы предоставите мне такую возможность. Не давайте мне этого шанса.

Я не дал. Держался сзади, наставив на него «беретту». Он прошел в ванную, открыл дверцу аптечки, достал стеклянный пузырек с капсулами, долго разглядывал его содержимое.

— Я вожу их с собой много лет. Мы запаслись ими, когда рухнул Рейх. Некоторые носили их во рту, чтобы всегда иметь возможность раскусить капсулу. Как Гиммлер. Его захватили в плен, но он сумел уйти, пусть и в мир иной. — Я молчал. — Они всегда были при мне. Даже когда я чувствовал себя в относительной безопасности. Одну я чуть не раскусил в Мехико. Я сидел в здании аэропорта в ожидании самолета, и два израильских агента прошли мимо на расстоянии вытянутой руки. Капсулу я держал во рту. И раскусил бы ее, если бы они меня узнали. Но они не узнали. — Он свинтил с пузырька крышку, наклонил его. На ладонь выкатилась большая коричневая капсула. — Ту капсулу я выбросил. Не в Мехико. В Буэнос-Айресе. Я вынул ее изо рта, как только вошел в самолет, и во время полета держал в руке. Я опасался, что агенты встретят меня у трапа, но обошлось. В Буэнос-Айресе я снял квартиру и выбросил капсулу. Правда, сохранил другие. И теперь пришла пора воспользоваться одной из оставшихся.

На полочке над раковиной стоял стакан в целлофановой обертке. Вольштейн положил капсулу на полочку, снял обертку, пустил воду и наполнил стакан до краев.

— Не знаю, что мне делать. Проглотить капсулу или раскусить? Проглотить проще. Но оболочка может не рассосаться. Она же не рассосалась, когда я держал капсулу во рту. — Он говорил и говорил, наверное, рассуждал вслух. — Я мог бы плеснуть водой вам в лицо. У меня появился бы маленький, но шанс. Впрочем, вы успели бы выстрелить. Могли не убить, а ранить меня. Значит, опять полиция, суд. Зачем мне это нужно? — Он вылил воду в раковину, поставил стакан на полочку. Взял капсулу, зажав ее большим и указательным пальцами. — Смерть должна быть безболезненной и мгновенной. Надеюсь, так оно и будет. Я ужасно боюсь боли, мистер Лондон.

— Вы смелый человек.

— Это неправда. Смелость и смирение — не синонимы. Я — трус, который смирился с неизбежным. — Он положил капсулу в рот. Передумал, снова достал.

— Еще одно уточнение. Думаю, вам следует об этом знать. Алисия не была голой, когда я уходил, после того, как убил ее.

— Я знаю.

— Вы знаете, в чем она была?

— Да.

— Вы так много знаете, мистер Лондон. А вот мне открыто далеко не все. Очень хотелось бы знать, что меня ждет после того, как я раскушу эту капсулу. Неужели это конец? Трудно поверить в религиозные мифы, но я готов и на это. Даже ад лучше, чем ничто. В этом ошибка церкви, знаете ли. Ничто куда страшнее любого ада.

— Может, вы просто уснете.

Он покачал головой.

— Сон предполагает пробуждение. Впрочем, чего гадать, если через мгновение я смогу найти ответ на этот вопрос.

Я уже хотел сказать ему, что он может положить капсулу в пузырек и убираться на все четыре стороны, но подумал о мертвой блондинке, мертвых ворах, о мертвом двойнике в Аргентине, подумал об очкарике, убитом у кирпичной стены склада, о шести миллионах его соплеменников, сожженных в нацистских печах. И все-таки мне хотелось его отпустить.

Он улыбнулся. Бросил капсулу в рот и закрыл глаза. Его челюсти сомкнулись, раскусывая капсулу. На мгновение он открыл глаза, посмотрел на меня, а потом повалился на пол, уже мертвый.