Спал долго и когда проснулся, было тревожно, как в детской сказке о девочке Герде, которой давно пора идти и что-то делать, искать, а она все грезит наяву в саду за высокими стенами. Пока не пришла осень с холодными ветрами.

Но потянулся до скрипа в суставах и ощутил — все правильно. Не зря ушел из маленького номера с медовым светом, где в душе горячая вода и телефон у зеркала. И еще подумалось, все больше и больше вещей не планирует, а чувствует. Раньше мыслей приходит понимание, где надо быть и что делать. Не словами проговорено, что делать, а будто маячок внутри мигает: правильно-неправильно.

Лежать и слушать, как в кухне гремит посудой Лариса, было правильно. Купол, прозрачный, высокий и прочный, был здесь. И как же хорошо, что есть этот защищенный дом и его странная для обычных людей хозяйка, которая многое говорит и делает поверх общих слов и дел.

Сетчатая белая занавеска отбрасывала вафельную тень на полки с книгами. Витька смотрел и время его растягивалось, позволяя лежать и смотреть, как золоченые корешки покрываются сеточками теней и потом, когда солнце прячется, снова остаются одни, сами по себе.

— Васька пришел, — сказала за дверями Лариса и протопала к выходу твердыми небыстрыми шагами, кинула во двор высокий крик:

— Цы-ыпа, цы-ыпа, цы-ыпа!

Кричала и слышно было, думала о другом.

Василий сидел в кухне, весь окунутый в дневное солнце и чай парил широкими струями над засвеченной чашкой.

— Ну, ты спишь, — сказал и стал дуть на кипяток. Когда поднимал голову, на щеках засверкали капельки пота.

Витька улыбнулся, схватывая в рамки картинку залитой светом жаркой кухни и стриженого мальчика с большой чашкой.

— Да. Дурацкая ночь получилась. Лег там, проснулся здесь. Ты чего прибежал, просто так?

— Дело есть. Ты пей чай, потом скажу, — был он суров, говорил кратко и неожиданно по-взрослому, не улыбаясь.

Марфа посмотрела на обоих сидящих, подумала и выбрала Ваську. Помесила лапами на коленях и заурчала, прикрывая глаза. Тот погладил ее, но морщинки со лба не сошли. Витька хлебал чай, заедал куском рыхлого хлеба с подтаявшим маслом и думал, что сказать о Наташе. Вчера, выходит, и не видел ее.

— Спасибо за чай, теть Лариса. Пойдем погуляем, Витя, да?

— К морю?

— Там шумит, — Василий нахмурился, попадая в рукав шуршащей курточки, — разговор есть, ну если хочешь, пойдем к морю, а потом наверх.

Море билось так же, как ночью, но сверкало в тускнеющем свете прошедшего полудня и видно было, как заворачивает в воду рыжий песок, подгребает под себя, и снова тащит на берег. Просторные волны оставляли плоские пенные ковры, большие и нежные, как шали из козьего пуха. Узоры и завитки закручивались, переплетались и тут же исчезали под новой волной.

Василий пошел вдоль, по кромке пены, где песок прибит, как цемент. Витька шел рядом. Говорить здесь и правда было нельзя. А когда волна грохала себя о берег, сверкая солнцем, хотелось крикнуть, чтоб быть вместе с морем.

Пройдя пару старых лодок, полузасыпанных песком, Вася свернул к домам, в широкий проход между беленых каменных заборов. Витька шел следом.

— Вась, летом тут на лодках, наверное, посиделки?

— Ага. И дальше, видишь, где скалы маленькие? Там мидий много, костер делают и там сидят.

— Я так и думал.

— Рассказывают всякое.

— И ты сидишь?

— Не, большие прогоняют. Но мы за скалой хоронимся и все слышно.

Между домов ветер гулял от стены к стене и грохот волн толкался в спину, заставляя прибавлять шаг. Пахло свежими огурцами. Или арбузами. Зимой морская трава не гниет, солнце ее не палит, подумал Витька, вот и арбузы. А кто приезжает летом, те и не знают, что зимой вот так. И припомнил, когда пару раз мыл под краном в своей кухне фасоль, то в воде она гремела, как галька, которую таскает морская вода. Сразу приходила тоска. Хотел сюда, наверное.

Проулок поднимался выше, карабкался на холм, а дома не успевали, оставаясь внизу, и только цепкие проволочные изгороди провожали их до середины подъема.

Рыжий подшерсток зимней травы покрывал круглую спину холма и стоял торчком, не поддаваясь быстрому ветру. Море здесь шумело негромко, но все сказанное ветер вырывал прямо изо рта и уносил.

— За верхом, дальше, там доты. Туда пойдем, — Вася махнул рукой в сторону огромной бетонной лепешки, пришлепнутой наискось через макушку холма.

Обойдя вросшую в землю крышу, спустились на несколько метров и вошли в просторную землянку с каменными стенами. Через круглые проломы внутрь смотрели полынные ветки, бились о камень стен.

— Черт! Это же от снарядов дыры!

— Ага.

Вася ушел за угол и загремел там. Витька ходил по приземистому помещению, смотрел в низкий потолок, перехваченный ржавыми балками. Слышал вой снарядов, что попадали вот сюда. Каково здесь было тогда?

— Иди сюда.

За углом на огромном плоском камне лежала картонка и стояли на ней серые стаканы, пара алюминиевых вилок. Вася сидел на камне поменьше. Витька подошел, сел на перевернутое мятое ведро, разглядывая на стене рисунок разноцветными мелками: длинный паровозик гусеницей и на открытых тележках-платформах — человечки. Под паровозиком надпись на латыни, длинное что-то.

— Это кто же рисовал? Вы? А писал кто?

— Не. Это из экспедиции дядьки тут сидели. Если дождь и неохота домой. Пели песни, на гитаре играли.

— Надо же, — Витька смотрел по сторонам, привычно ища взглядом тонкие шприцы, пустые бутылки. Бутылки были, валялись в углу. Шприцов не было.

— Ну, давай, рассказывай дело свое.

Василий сидел прямо, положив руки на картонку. И одной рукой, сгибая пальцы, царапал, сдирал заусеницы. Было так тихо, что щелчки ногтей о кожу слышны. Витька поморщился и мальчик сразу руку разжал, сунул в карман.

Смотрел прямо на Витьку зелеными Наташиными глазами и лицо его было мрачным, крепким лицом человека, все решившего для себя.

— Ты сказал, на рыбалку поедешь, сети вынимать. Поедешь?

— Если возьмут, поеду.

— Возьмут. Он уже хвастался Петрухиному бате, что ты на него работаешь.

— Так…

— Ага. Сказал, что теперь на него столичные работают. Ну и ладно. Он может тоже пойдет, за рыбой. Он щас нечасто ходит, потому что начальник. А ты его в бухте отведи в сторону, от всех, и там убей.

— Вася! Ты с ума сошел что ли? Ну как я человека убью?

Василий положил руки перед собой, зашуршав старым картоном. Сказал, глядя на кулаки:

— Не человек он.

Витька вскочил, загремело упавшее ведро.

— Тебе сестру жалко, ну да. Но ведь нельзя так! Пусть он сволочь, но нельзя человека взять и убить! Я не могу!

— Точно не можешь? — голос у Васьки задрожал и сорвался.

Витька замолчал и отвернулся к паровозику-гусенице. Увидел, вместо цветных тележек нарисованные неумело сугробы, и между ними багровые пятна начирканы грубо. Человечки, что ехали куда-то, размахивая палочками рук, уже не едут, а стоят кучкой сбоку, глядя на пятна, где до того лежали эти, закоченелые уже, которых увезла машина.

— Ну, бывает всякое в жизни, — охрипшим голосом сказал, — драки бывают, защищаться приходится.

Тонкий ветер свистнул над головами, проскакивая из круглой снарядной дыры в щель выхода.

— И нелюди бывают. Но когда они первые ведь, тогда еще куда ни шло.

Василий молчал.

— Надо бы тебя домой погнать и больше не говорить об этом! Или прекращай! Ну, хочешь, пойдем вместе, что у вас тут, сельсовет? Расскажем, что у него там и как.

— А знают все.

Витька не удивился, хотя хотел бы. Сел снова напротив, на холодный камень, тоже положил кулаки на влажный картон.

— Вась, ну неужто все? И молчат?

— Он следит за порядком. Так все говорят. Чтоб не хулиганили и много не пили. Тут все денег зарабатывают много. И его любят за то. И молчат. Он защищает от… от чужих.

— Любят, значит. И молчат…

Витька протянул взгляд по своим кулакам, через серо-желтый картон, к маленьким грязным кулакам и выше, на задранные рукава старой куртки, воротник свитера с распущенной сбоку кромкой, подбородок и полные, резко очерченные, как у Наташи губы. Блестели по щекам мокрые дорожки. Вася зажмурился, смаргивая слезы. Повторил настойчиво:

— Не человек он. Я показал бы, только ты ж на рыбалку. Я не успею. А ты бы завтра уже его убил. А не веришь.

— Ну ты расскажи. Кто он? Вампир? Оборотень? Расскажи, я и поверю. Наверное.

— Та! — Вася махнул рукой, — что оборотень. Оборотень же перекидывается, и бывает — человек. А про него… Я не умею рассказать. Это такое, надо смотреть.

Витька почти ухмыльнулся. Но вдруг вспомнил, как болтался над черным туманом кошмара, и уголок рта перекосила гримаса.

— Но если ты видишь, другие что, нет?

— Взрослые — нет. Потому что не хотят. Они слепые стали, повторяют из телевизора.

— А дети? Такие, как ты?

Василий повернулся и стал смотреть на светлое пятно, проделанное снарядом. Смертью — для солнца внутрь.

— Я Наташку люблю. И потому вижу. Я устал.

И расплакался, наконец, горько и безутешно, как и положено измученному страхами мальчишке. Завыл тоненько, набирая воздуха и возя руками по шуршащему мокро картону.

Витька вскочил, обошел каменный стол и положил руку на старую курточку.

— Ну, Вась, ну.

Мальчик сказал басом:

— Сейчас я.

— Да ладно, пореви.

Гладя по колючей макушке, слушал, как трясутся под рукой плечи. Пытаясь успокоиться, Василий взревывал снова и, наконец, стал утихать, шмыгая. Отодвинулся, отвернув лицо к паровозу на стене.

— Вась.

— Ну, чего?

— Нормально. Иногда надо. Даже мужчинам. Понял?

— Ага.

— Платок дать?

— Не. Я рукавом. Куртка старая все одно.

Ветер суетился, приносил то дальнее блеяние козы, то грохот особенно сильной волны. Протаскивал шумы под низким потолком, выталкивал на простор степи и стихал.

Подождав, когда Василий успокоится, Витька сказал:

— Давай договоримся. Убивать его я не буду. Но покажешь, хорошо? И не потому что не верю, а просто, мне сейчас надо много видеть. Ты ведь меня просишь почему? Потому что я не такой, как местные?

— Ну, да.

— Значит, увижу то, чего они не видят. И тогда мы с тобой вместе подумаем. Хорошо?

— Хорошо.

— Пойдем на солнце, зайдет ведь скоро. Хочешь, конфет купим в магазине? У меня сегодня даже денег есть немножко. Враг суточные выдал.

Вася нахмурился. Но после уточнил:

— Шоколадных можно? И теть Ларисе тоже.

Витька засмеялся. Конечно, на благое дело можно и нужно вражьи деньги вытратить.

— И ей, конечно. И даже пирожных. Или торт.

Он поднял Васю с камня и подтолкнул к лестничке. Но тот повернулся и снова стал серьезным.

— Щас. Я не успел сказать. Эта, ну, которая туда ходит на тренировки. Рита из десятого. Живет через три дома от теть Ларисы. Она тоже ныряла с рыбами. Она вдруг умрет в этом году?

Витька снова увидел, как на солнечном рыжем склоне накрывала облачная тень стоявшую на тропинке пару. То обоих вместе, но чаще девушку отдельно. И гасли, тускнея, темно-каштановые волосы по светлому пальтишку.

Так это Риту он снимал тогда, в красивый легкий день, бродя по траве вместе с Марфой! И тот самый Гена был с ней, что потом маячил на снимках в спортзале — необходимым темным пятном… Эх… Все не просто картинки…