Пора чужие небосклоны Враждебным оком воспытать. Питомцев радужной Сорбонны Петь и беспечно умалять. Как взгроможденные святыни, Касаясь моего огня, Слепорожденных в дольнем крине Вздымают на носилках дня: Так я, скрежущими руками Расцепливая мрак, сон жизненный…  — Впиться, Кавказ, горными выями В очи твои мне. И — ах — не раз добраться — Круча куч, немогутные взоры: Небесный арбуз катит тяжко Любви задохшейся иго.

Ленивее серебряных цветов Над Нальчиком стынут небеса. Но от дремучей яси Складываются руки. От воздушного залива Руки тающие раскинь, Медленная прорубь, Рыб свободных отпускай. Души легче не уходят В колебаях сожженных мучениц! У залива Нальчик круто к омуту: Криво камни горкой.

Дух вольный легко веет, Улыбка мира, Нальчик ! Ты нежнее глаз синих. Мудрых ущелий таинник. На тоненьком стебле Вырастает он над Кабардой; Вихрь с гор, свистун сладчайший, Плащами ударяет тело. Небесные звери Ложатся к тебе на плечи. Улыбка мира! — Горный царевич.

Трепетающий шорох восторженности Многоустным духом; Вечеров замирающих мглистые… — Холодятся души ледников. О, пресветлый край льда! Исчисляя добычи бытий, Ты будишь дубков вокруг Крушину обвевать. Меня тащили за руки и бросили Высокожелезные силы; Я упал на лапы зверенком. Мог в мох укрыться я.

Как не тот буйный недуг ослеплял. Сжимая бедра, рот затыкая злобой, Но снов мертвых череда мчалась. Ревея, в сердца ворота. И лопнули тонко ткани той Ночи нити, идти не надо. Окна выстрелили в шесть часов утра; Городок бурчал во сне. За всеми днями, дорогами, цепями. Слизью обедов, харканьем пасюка Дивное диво дивило — А кто знает те тени и ночи! Он возстыл великаном мира. Подъял горести, лести и страсти. Над ним круговорот остался нем, Напасти роняли свирели убрус — Виден Эльбрус.

Вскипает застывший черный шелк. Спины песков рыжи; Плетется мясной мухой паровоз. Прокусывая ленты дымков. Сеть степей. Молчите же вы И колес заштатные вопли. Ив туман. Хижин рябь. Сутолок устывшая марь. Четыре шага до шелка, Шелк несется, скрябает берегом: — Жестяное Азовское море. — Рычи, Белоязыкой волны жало. Скребется простор и хлюпает грузно. Накален взор и топь; Звонит, бурчит оцинкованная волна И жалом жерло желти лижет.

Хрустальными лапами сжав Камений немой ров, Вырывая с пенистым паем Спину долинных гор — Бежит поток, не костенея, Сладостным ревом, зуб за зуб: Четок кучи чернеют его, Кочек рычащих чаще новь. Он, певучий меч, лежит быстринно, Лыча цветет, чего еще чище. И жижа небес кружится чопорно По над обрыва стенкой слоистой. Черень чуждеет, жгет живот И лысину горы набухшей. Шопот чобот стеклянных Раскусывает пески.

Стрепеты стремнин стройных тесней. Натиск резких, хитрых рек — Треск ветвей погружает лица В брызги темнодолых лук. И стройный трепет погружает каплицу. Выси каплицу на облак-дым; Светлые ветлы лыка веют, И лики — капель-лога беглецы. Но вынесешь ли резкий дуновений нож. Резак глаз, палач мук легких; Жен лесных собиратель, грибной старик — Киркой берега (лета рыбы босой). О — бег мой ничтожен за кучей берегов, Стобережных ручьев капли слез: И чище, и лише слеза-недуг, Острее милость путей зеленых.

Залязгать стенающим горлом хряп, Неожиданноревным свистом; А, как женщина, треплясь здесь Кресле, взрыдать и голосить, — Вы, несторожкие горолеты! Вы, легкобережные токи! С медвяновых туч Лучом пакли с глинобитной крыши — Каким дымком сердце рвете! И глаза выдавить не чутко, И руки в узел спутать тонко, И паучить спину и локти. И когтями язык томить. И на такой голос кликнуть вой — И тянуть и рыть землеходы!