Несмотря на серьезные перемены в Амосе, в его манере одеваться и поведении, отношения с прекрасным полом оставались для него нерешенной проблемой. Хоть судьба и наградила его вполне приятной внешностью – мальчик вырос в высокого и стройного юношу, с иссиня-черными волосами, правильными, мужественными чертами лица и хорошей фигурой с широкими плечами, узкими бедрами и длинными мускулистыми ногами, – ему никак не удавалось пробудить интерес в девушках, в особенности в тех, кто ему нравился. Пытаясь анализировать ситуацию, он приходил к выводу, что причина, вероятно, кроется в его поведении: он отдавал себе отчет в собственной застенчивости и в неуклюжести своих порой отчаянных попыток понравиться; довершал дело его физический недостаток. Он понимал, что ему необходимо смириться с этой печальной реальностью, и потому сосредоточил свои интересы на множестве других вещей, которые, как он надеялся, со временем смогут сделать его более привлекательным для противоположного пола, а также более уверенным в себе – словом, настоящим мужчиной. А пока он никак не мог объяснить самому себе успех некоторых своих ровесников, казавшихся ему совершенно пустыми, неприятными, лишенными и доли человечности и абсолютно неспособными следовать за идеалом. Он сталкивался с ними на главной улице Понтедеры или где-нибудь еще – те шли под руку с ослепительными девушками; при этом Амосу они казались смешными и фальшивыми, и он понять не мог, что в них могло разбудить чувства в нежных девичьих сердцах. «Да, все-таки жизнь – странный фарс», – думал он в такие минуты, а сам пытался постичь те таинственные правила, посредством которых каждый из персонажей передвигается по сцене, исполняя собственную роль; и чем больше он силился понять, тем меньше ему это удавалось – он блуждал в лабиринте своих мыслей, догадок и надежд.

В этом смысле наш герой, вне всякого сомнения, страдал; страдал, но не отчаивался, ведь некое странное предчувствие подсказывало ему, что необходимо быть стойким, терпеливо ждать и сохранять оптимизм. И он довольствовался тем, что имел: любовью друзей и родных, своими занятиями, успехами, которых он достигал… «В общем-то, – говорил он себе, – мне нечего жаловаться. Множеству людей живется гораздо хуже». Амос заставлял себя не думать о том, чего ему не хватает, минимизировать любую проблему, любую сложность, любое противоречие.

Мысли о том, что Барбара дарила внимание другим, конечно, делали ему больно, но он умел взять себя в руки. В конце концов, та же горькая доля не обошла и Адриано, а, как говорится в пословице, «на миру и смерть красна». И потом, у него ведь были его надежды, его мечты, в которых он мог сколько угодно наслаждаться своей платонической любовью.

Каждое утро он просыпался с радостным ощущением, что вскоре увидит Барбару, сможет поговорить с ней; всякий вежливый жест с ее стороны, любое внимание, любая случайно брошенная фраза пробуждали в его душе новые мечты, новые надежды, которые он пестовал день ото дня. Все это происходило на фоне его любимой музыки, помогавшей Амосу уходить в себя и оставаться наедине с собственными мыслями.

Однажды, когда он в одиночестве проводил время в своем кабинете, слушая запись «Сельской чести» и одновременно читая стихи Гоццано, он внезапно почувствовал животрепещущую необходимость самому сложить стихотворение для Барбары, как уже однажды случилось с ним, когда он испытывал определенные чувства к Алессандре. Но на этот раз он решил никому не читать их, ему просто хотелось оставить их себе, написав для собственного удовольствия. Он захлопнул книжку, выключил магнитофон, сел за пишущую машинку и быстро напечатал:

Напечатав последнюю строчку, Амос заметил, что забыл про название. Он задумался: эти стихи были написаны в плену мечты, он вложил в них и свои надежды, и тайные желания, и это показалось ему неплохим началом. Название он счел делом второстепенным. Но потом вернул каретку пишущей машинки в самый верх листа, где оставил достаточно свободного места, и написал первое же название, которое пришло ему в голову: «Мечта». Затем он попробовал прочитать свое стихотворение вслух, чтобы проверить, хорошо ли оно звучит; разумеется, по сравнению с лирикой Гоццано это было ничто, но все же Амос остался доволен и даже охотно простил себе некоторую стилистическую неуклюжесть. Он сложил листок со стихотворением и спрятал его среди страниц энциклопедии, а потом поднялся и отправился подышать свежим воздухом.

Близилось время заката, весеннего заката, когда стоит мягкая погода и легкий бриз приносит с моря нежные ароматы природы, пробуждающейся от зимнего сна и стремительно расцветающей. Амос дышал полной грудью, и странное ощущение охватывало его: словно новые силы проникали через ноздри и распространялись по всему телу – силы, которые заставляли его что-то предпринимать, энергично размышлять, передавать свои мысли окружающим… Его душа нуждалась в друге, которому он мог бы помогать, во враге, которого он мог бы победить, в идее, в которую он мог бы поверить, и в другой, которую мог бы отвергнуть; его душа нуждалась в действии – ему хотелось совершить что-то, чем он мог бы впоследствии гордиться, чтобы с наслаждением произнести: «Это дело моих рук».

Он пустился бежать со всех ног и вскоре оказался перед домом своих друзей детства. Серджио, один из двух двоюродных братцев, с которыми он провел все свои детские годы, возился во дворе с мопедом. Ребята быстро сговорились, затем Серджио помыл руки, и они уехали, оседлав маленький мопед, вовсе не предназначенный для того, чтобы возить двоих, – уехали, как говорится, куда глаза глядят, на поиски приключений. И даже если то, что потом случилось с Амосом, не назовешь удачей – это, вне всякого сомнения, было незабываемым событием.

Когда они приехали на центральную площадь, Серджио остановился и запарковал мопед. Затем молодые люди пешком отправились в небольшой молодежный клуб, располагавшийся в помещении, которое состояло всего лишь из двух комнат и малюсенькой ванной.

В первой комнате был простой бар: стойка, доставшаяся от одного из деревенских кафе, столики со стульями, игральный автомат, телевизор, холодильник с мороженым – и все. Во второй комнате стояли только диваны с креслами и музыкальный проигрыватель. Помещения были смежными – их соединял проход в виде арки. Единственным межкомнатным барьером служила штора, кое-как прикрепленная под потолком. Тот, кто хотел пройти, должен был просто отодвинуть занавеску – стучать было некуда. Поэтому входящий частенько нескромно нарушал уединение влюбленных парочек, доверившихся полумраку комнаты под звуки стереопроигрывателя.

Амос стремительно преодолел ведущую в клуб лестницу, каждую ступеньку которой он знал так, словно она находилась у него дома, вошел внутрь и тут же обнаружил, что там что-то готовится. Навстречу ему вышел юноша, объяснивший, что идет запись на участие в шахматном турнире. Кругом было много народу и царила оживленная атмосфера.

Серджио, который никогда особо не интересовался игрой в шахматы, оставил Амоса в клубе, а сам отправился развлекаться. Он обещал забрать друга на обратном пути и отвезти его домой к ужину. Амос записался в участники турнира и устроился за одним из столов, где уже сидели другие ребята, игравшие в качестве разминки.

К нему подошла какая-то девушка, прикоснулась к его руке и представилась: «Антонелла». Он хотел, чтобы она села рядом, но все стулья оказались заняты, и девушка осталась стоять возле стола. Тогда Амос встал, чтобы уступить ей место, но она самым что ни на есть непринужденным жестом усадила его обратно, а сама забралась к нему на колени.

Общая атмосфера турнира и разговоры о шахматах неожиданно заставили Амоса почувствовать себя совершенно естественно и расслабленно, что раньше ему никак не удавалось. Он говорил и говорил о стратегии и тактике игры, о шахматной философии, а девушка делала вид, что все эти абстрактные разговоры ей интересны; между тем он ощущал на себе ее взгляд и понимал, что она ведет себя странно. Для него это было внове, и скоро это ощущение стало отвлекать его от рассуждений, пробуждая в нем настоящий ураган эмоций. Внезапно Антонелла слезла с его колен и прошла в соседнюю комнату, где принялась включать проигрыватель, установив на него целую колонну из пластинок, которые автоматически опускались одна за другой, обеспечивая непрерывное звучание музыки. Затем села на диван и стала слушать.

Антонелла училась в лицее и была девушкой веселой и умной. Она никогда не скрывала своего деревенского происхождения и не пыталась говорить не свойственным ей языком или вести себя иначе, чем принято в том мире, где она выросла. Ее нельзя было назвать красавицей: она была маленького роста и полновата, грудь у нее была слишком большая для ее фигуры, но зато лицо излучало удивительное обаяние, устоять перед которым было просто невозможно. Она со всей страстью отдавалась учебе, и ее школьные оценки всегда были высокими. Но в то же время она умела отдыхать и развлекаться, была искренней и прямолинейной, без каких-либо предрассудков. Ей нравилось общество мальчишек, и те бегали за ней, привлеченные ее женственностью и чувственностью; многие в деревне приударяли за ней, и небезуспешно; но, несмотря на это, над ней никто не смеялся, напротив, ее уважали, как уважают тех, кто знает свое место.

Спустя пять или десять минут Антонелла вернулась к столу, встала перед Амосом и, глядя прямо ему в лицо, пригласила пойти послушать музыку вместе. Амос на мгновение заколебался, но тут она взяла его за руку и заставила подняться.

Когда штора за ними опустилась, они уселись на диван, и Амос, заметно нервничая, попытался заговорить о чем-то. Антонелла терпеливо слушала. Внезапно она встала, приблизилась к нему и, почти касаясь своим лицом его лица, произнесла: «Мне нравится тебя слушать, но гораздо больше нравится смотреть на тебя, когда ты молчишь». И тут она поцеловала его. Это был такой глубокий и долгий поцелуй, что Амосу показалось, будто он никогда не кончится.

Время шло, и ребята постепенно покидали клуб, потому что приближалось время ужина. В восемь часов вечера комнаты опустели.

Когда Амос очнулся – ему казалось, будто он спал и ему снился сон, – и спросил у Антонеллы, который час, девушка взглянула на часы и ответила: «Уже девять. А ты что, проголодался?»

Амос не был голоден, но он волновался за родителей, ведь они наверняка сбились с ног, ища его повсюду. Впрочем, учитывая, какие удивительные события с ним происходили, он чувствовал себя сильным и смелым, готовым решить любые проблемы.

Он попытался подвести итоги сложившейся ситуации: пусть они с Антонеллой и не пошли до конца, того, что случилось, было вполне достаточно, чтобы он почувствовал себя другим, почувствовал себя настоящим мужчиной.

Он отодвинул штору, незадолго до этого закрывшуюся за их спинами и впустившую Амоса в новый мир, в рай чувственности, о котором он прежде лишь слышал от других людей. Быстрым шагом он подошел к барной стойке, отодвинул ее, взял бутылку и два стакана, открыл кассу, положил туда деньги и сел за столик вместе со своей подругой.

Любовь ли это? Амос призадумался. Как бы то ни было, он понимал, что его нынешние чувства очень далеки от того, что он испытывал к Барбаре. Сейчас это было нечто менее идеальное, более конкретное.

Витая в собственных мыслях, он на секунду вернулся на землю и стал думать, как бы ему разыскать Серджио. Тем временем Серджио, которого проинформировали о происходящем, поступил мудро: он позвонил родителям Амоса и предупредил их, что тот остается в деревне на шахматный турнир и там его угостят ужином.

Правда, Амосу не удалось поужинать вообще, но у него и так не было ни аппетита, ни времени. Ребята гурьбой возвращались в клуб, и вскоре турнир начался. Первый соперник не представлял для Амоса никакой опасности; это был высокий и крупный молодой человек, который только что плотно отужинал и спал на ходу, ему едва удавались самые элементарные ходы, и спустя полчаса он признал свое поражение. Следующая партия тура тоже закончилась стремительно. Амосу предстояла третья игра. На этот раз его противником оказался один из самых сильных шахматистов: это был студент-медик, уже почти дипломированный доктор, который все свободное время посвящал игре в шахматы. Амос уже неоднократно играл против него, и перевес был явно не в его пользу. Кроме того, сейчас он был рассеян и не находил особой мотивации к победе; его то и дело одолевали мысли о том, что произошло в течение дня, моральное и физическое удовлетворение отвлекало его, унося далеко от событий, разворачивающихся в комнате. Он умело провел шах, но через десяток ходов совершил банальную ошибку, потерял важную фигуру, и партия закончилась. Правда, когда Амос понял, что выиграть ему не удастся, он встал и по-спортивному протянул руку противнику. Попрощавшись, он окликнул Серджио, и они вместе отправились домой.

В других обстоятельствах он был бы расстроен и унижен проигрышем, а сейчас и думать о нем забыл. Ему не терпелось встретиться с Адриано, чтобы рассказать о том, что произошло, и обсудить с ним свой новый опыт, приобретением которого он невероятно гордился. Ему казалось, будто он обошел всех, сделал значительный шаг в сторону так называемой нормальности, нормальности, которую, по мнению Амоса, окружающие все больше подвергали сомнению.

Он вернулся домой перевозбужденный и очень усталый. Родители уже легли спать; он взлетел по лестнице и, входя в свою комнату, услышал укоризненный голос отца: «По-твоему, это подходящее время для возвращения домой?! Представляешь, каково тебе будет вставать завтра утром?»

Амос ничего не ответил. Он быстро разделся, нырнул под одеяло, натянув его до самого носа, и погрузился в глубокий и спокойный сон. Спал он так крепко, что ему даже ничего не снилось.