Спустя несколько дней Элена в первый раз приехала в Лайатико. Амосу так не терпелось показать ей эти дорогие его сердцу места, с которыми были связаны самые чудесные воспоминания детства и ранней юности, что он решил немедленно повезти ее в родную деревню, несмотря на жаркое полуденное солнце и душную атмосферу конца лета.

Они пешком прогулялись по площади и зашли в бар на углу виа Гарибальди, чтобы освежиться стаканом холодной воды. В этот момент взгляды всех присутствующих – и клиентов, сидевших за столиками, и игроков в карты – были направлены на Элену, которую никто не знал и никогда раньше не видел. Разумеется, она сразу заметила это, и ей даже показалось вдруг, что окружающие резко понизили голос, хотя прежде говорили совершенно нормально, но это продлилось всего несколько секунд, а потом все стало по-прежнему.

Амосу, который в разговоре с Эленой только что упомянул, насколько любопытны жители маленьких местечек, понравился эффект, это невинное внимание к своей юной подруге. Она с улыбкой придвинулась к нему поближе, словно говоря: «Ты в очередной раз был прав, и я люблю тебя за твою правоту! Ведь ты знаешь мир, как никто другой!..»

Потом они вышли и, пройдя вперед по виа Гарибальди, перешли дорогу и оказались в небольшом луна-парке, где в тени двух кипарисов нашли свободную скамейку. Они устали, им было ужасно жарко, но оба чувствовали себя такими счастливыми вместе – здесь или где-то еще, неважно.

После долгого молчания Элена внезапно обратилась к Амосу. «Я хочу всегда быть с тобой! Всегда!» – сказала она. Амос улыбнулся и поцеловал ее. «Тогда оставайся у меня до вечера, приготовим ужин, к примеру, и…» – попросил Амос, которому часы, проведенные с Эленой, показались слишком короткими. «Я бы рада! Но что я скажу дома?» – «Придумаем потом», – ответил он, оживившись от перспективы провести целый вечер с Эленой. Наконец-то они останутся наедине в огромном отцовском доме и смогут насладиться первыми ростками счастья, на которое оба так рассчитывали и надеялись в будущем.

«Тогда сходи купи что-нибудь; смотри, вон там, на площади, два продуктовых магазина, выбирай любой», – сказал Амос, доставая из кармана бумажник, и вручил Элене несколько банкнот. Поначалу она проявила неуверенность, но потом решилась, поднялась со скамейки и не спеша направилась в сторону площади.

Оставшись один, Амос растянулся на лавке, подложив руку под голову, а вторую вытянув вдоль тела, прикрыл глаза и погрузился в необычное состояние – нечто между реальностью и воображением, смешавшимися в причудливый коктейль, мгновенно затуманивший ему мозг. Думая об Элене, он явственно увидел, как она шагает, оглядывается по сторонам, краснеет от смущения под чужими взглядами, теряется и ищет дорогу к магазину. Но вдруг он услышал, как она зовет его, встал и быстро пошел навстречу, чтобы проводить ее до самого входа.

«Я буду ждать тебя здесь», – сказал он ей, сложив руки за спиной и опираясь о стену.

Войдя внутрь, Элена остановилась посреди магазина и огляделась, чтобы понять, что можно купить. Возможно, она впервые совершала покупки без привычных маминых советов и поддержки.

Амос подумал об этом, и как раз в этот момент из магазина выскочила его знакомая по имени Карла, учившаяся в техникуме в здешних краях, девушка сообразительная и без предрассудков. С ней у Амоса недавно был короткий роман. Они расстались по желанию Амоса с месяц назад, так как ему показалось, что она уж слишком интересуется его финансовым положением. Но сейчас ему не в чем было ее упрекнуть, разве что она не слишком вежливо повела бы себя с Эленой.

Через некоторое время стеклянные двери магазина вновь распахнулись, и оттуда вышла Гайа, которая несла в руках пакет с продуктами. Проходя мимо Амоса, она рассеянно поздоровалась с ним и пошла своей дорогой.

Амос был погружен в свои мысли, когда из магазина до его ушей вдруг донесся женский голос, который громко и раздраженно говорил: «Извини, но это я отложила для себя! Мне жаль, но тебе придется взять другой!» Этот эмилианский акцент он бы ни с чем не перепутал! Неужели действительно она? Амос узнал голос еще одной своей бывшей девушки, с которой он провел целое лето. Но в определенный момент она проявила себя как лживая приспособленка, доставив Амосу массу горьких переживаний. Но что она делает здесь, в Лайатико? Может быть, ей нужно что-то от него? И почему она взъелась на Элену, которая и так робко извинилась перед ней и отдала то, что та потребовала? Пока он задавал себе эти вопросы, и эта его бывшая пассия покинула магазин и, не удостоив его ни единым взглядом, отправилась восвояси. «Ну и слава богу!» – подумал он.

Он вошел в магазин. Кассирша радостно приветствовала его и тут же переключила свое внимание на Элену: «Синьорина, смотрите-ка, вас, кажется, ищут!» Элена обернулась, и вдруг еще один голос буквально заставил его подскочить: это была Марика, которая торопливо поздоровалась с ним, выбегая на улицу с пакетами в руках.

«Как странно, – подумал он, – почему они все оказались здесь одновременно?»

Элена пошла ему навстречу; в руках у нее был пакетик, в который она заботливо сложила три маленькие сосиски. «Это были последние, – объяснила она. – Какая-то девушка передо мной купила все остальные, а эти лежали такие одинокие, в ожидании, что и их кто-нибудь купит, вот я и взяла. Они хоть и самые маленькие, но наверняка самые вкусные! Правда же?» Амос растрогался и с умилением погладил ее по распущенным волосам, мягкими волнами ниспадающим на плечи. Элена добавила: «Пойду поищу что-нибудь еще, я быстро, жди меня здесь» – и направилась к одному из прилавков, за которым худая невысокая продавщица средних лет с немного болезненным видом и нервными жестами то нарезала хлеб, то раскладывала фокаччу с кусками великолепной соленой ветчины. Элена попросила у нее немного такой ветчины, и женщина завернула ей пять или шесть ломтиков, но когда Элена вновь подошла к Амосу, она показалась ему немного грустной. «Что с тобой?» – спросил он, и она, нахмурившись, ответила: «Продавщица завернула мне слишком жирные куски ветчины, от которых отказалась девушка, стоявшая передо мной. Но я…» Амос проникся к ней нежностью, которая буквально переполняла его сердце. Ему хотелось утешить ее, сказать, что и с жиром эта ветчина очень вкусная, но он не смог. «Откуда берется, – подумал он, – вся эта милая женственность? Как мне не затоптать случайно эту редкую теплоту? Я женюсь на ней, буду всегда рядом и буду биться за то, чтобы она всегда была счастлива со мной и могла мной гордиться».

Он был счастлив, взволнован и полон благих намерений.

Но тут произошло нечто, что в одно мгновение грубо остановило плавное течение его мыслей: он почувствовал на своем лице необычное тепло, вздрогнул и… проснулся. Оказалось, что он крепко уснул, и ему приснился престранный сон. Он поверить не мог, но это было именно так. Элена вернулась, обнаружила его спящим и прикрыла ему своими ладонями глаза, как делала обычно, если ей казалось, что он недостаточно весел, потому что, когда он чувствовал прикосновение ее рук, улыбка всегда освещала его лицо. На этот раз Элена быстро убрала ладони, чтобы проверить, проснулся ли он, а потом, склонившись над любимым, приникла губами к его губам. Поцелуй вырвал Амоса из объятий Морфея и пробудил в нем нечто таинственное, идущее из глубин подсознания. Как иногда случается, сон помог ему понять о юной возлюбленной то, что до этого он ощущал лишь бессознательно. В нем смешались факты, ощущения, давний и новый жизненный опыт, убеждения, эмоции, приятные и болезненные воспоминания; и все это настолько прояснило ум Амоса, что, и пробудившись, он не изменил своего мнения. «Я женюсь на ней», – подумал он с решимостью, и его сердце запело от радости.

Вечером, за ужином, Амос вновь задумался о своем сне. По сравнению с другими девушками, с которыми он встречался раньше и которые промелькнули в его сновидении, подобно кадрам старой кинопленки, Элена была самая настоящая, самая нежная, самая любящая. Она больше, чем кто-либо другой, отвечала его идеалу подруги. Как иногда бывает с тем, кого взволновало приснившееся, Амос словно продолжал грезить наяву. Он заключил Элену в объятия и впервые сознательно признался ей в любви.

Несколько дней спустя, сидя за клавишными и наигрывая очередную мелодию, он вдруг необъяснимым образом почувствовал глубокую печаль. В этот вечер его пришли послушать родители и Элена; но заведение, где он выступал, казалось ему мрачным подвалом, а непогода, бушевавшая за окном, портила настроение. Но была и другая причина, гораздо более серьезная, – неразрешенная проблема, которая заставляла Амоса нервничать: что будет с ним и с семьей, которую он собирается создать в скором времени, если он не займется делом более серьезным и конкретным, чем легковесная работа пианистом в баре, по большому счету не приносящая ему ни особого удовлетворения, ни гарантированных заработков. Эта неуверенность в завтрашнем дне, которая читалась и в глазах его родителей, заставляла Амоса страдать и все больше превращала его в мрачного ипохондрика. Он исполнял одну за другой грустные песни и мечтал, чтобы вечер быстрее закончился.

Элена, сидевшая за столиком со своими будущими свекрами, ни на секунду не сводила с Амоса пристального взгляда, и от нее не укрылась его тревога; тогда она встала со своего места и села рядом с ним. Амос тут же перестал петь и, продолжая наигрывать что-то, невольно разговорился с ней, стал строить планы вслух, а потом, неожиданно для себя самого, спросил ее, готова ли она к вступлению в брак. Элена была одновременно и изумлена, и счастлива, счастлива до такой степени, что ее детскому восторгу буквально не было конца.

Но чем больше возрастал энтузиазм Элены и ее желание поскорее надеть свадебное платье, тем мучительнее становились сомнения Амоса, сомнения, которые касались, разумеется, не невесты, а его собственных возможностей самостоятельно содержать семью и сделать жену счастливой. Хотя Элена и демонстрировала здравый смысл и откровенную готовность на жертвы, Амосу совершенно не хотелось почувствовать себя банкротом в будущих отношениях из-за финансовых проблем или – того хуже – из-за невозможности реализовать себя в надежной работе. Он планировал создать семью только в момент, когда у него появятся достаточные материальные ресурсы и он сможет не опираться на финансовую помощь отца, ведь это было бы для него самым большим унижением.

Он решил поговорить об этом с Эленой, но она не поняла его или же просто не хотела понимать: влюбленная женщина всегда стремится к браку – это так же естественно, как падение на землю груза под воздействием силы тяготения. Амос, раньше знавший об этом лишь понаслышке, теперь получил возможность убедиться на собственном опыте. Однако ему подобное поведение Элены, в определенном смысле вполне закономерное, казалось полным непониманием, и они частенько схлестывались в спорах на эту тему. С каждым разом такие споры становились все болезненнее для Амоса. А провоцировала их Элена одной и той же фразой, которая веселила его даже тогда, когда ему хотелось оставаться серьезным: «Ну когда же мы будем навсегда вместе?!» От этого вопроса, произнесенного с грустным и смиренным видом, он пытался защищаться словами: «Ну вот опять! Давай не будем! Вечно одно и то же!» Но она будто не слышала и продолжала решительно и горячо настаивать на своем, чем немало удивляла Амоса.

Так прошел целый год; Элена без особых трудностей, но и без особых успехов сдала выпускные экзамены и, чтобы не сидеть сложа руки, сразу же стала работать вместе со своей сестрой, которая недавно открыла ювелирную мастерскую и теперь делала оригинальные украшения. Элена быстро научилась разрабатывать свои собственные модели, освоила плавку драгоценных металлов, многочисленные ювелирные инструменты, научилась придавать форму тончайшим пластинам золота и серебра. Это была работа, которая, с одной стороны, очень утомляла ее, испытывая порой ее терпение, а с другой – заставляла ее чувствовать себя счастливой и самореализовавшейся; но главное – теперь она могла в пух и прах разбить ту необъяснимую и неизлечимую неуверенность в будущем, которая подталкивала Амоса к отсрочке их свадьбы. «У меня есть работа, – частенько говорила она, – и если все пойдет не совсем так, как ты рассчитываешь, мы будем довольствоваться тем малым, что приносит мое дело. Почему ты так беспокоишься?»

Но Амос все пытался тянуть время, а пока делал все возможное, чтобы пробиться, чтобы найти себя, каким бы сложным ни был этот путь. У него практически не осталось иллюзий: Элена во что бы то ни стало хотела выйти за него замуж; да и ему самому становилось неловко перед родителями, которые каждый божий день забрасывали его то упреками и советами, то знаками внимания и посулами. Амос чувствовал необходимость жить своей жизнью, следовать своим путем – это преследовало его, будто боль, которую он терпел, считая, что она в порядке вещей. Однако однажды, после особенно горячей семейной дискуссии, он вдруг сделался задумчивым и произнес: «Настало время мужчине покинуть отца и мать». Затем развернулся и ушел с довольным видом судьи, гордого вынесенным приговором, или оракула, разоблачившего страшную тайну.

Тем временем жизнь Амоса продолжала течь спокойно и однообразно, несмотря на повторяющиеся раз за разом неудачи, преследовавшие его в поисках звукозаписывающей компании, которая бы реализовала его проект. Ну почему, если с самого детства все просили его спеть, а он, будучи застенчивым и стеснительным, сначала отказывался, а потом все же соглашался, с каждым разом все больше убеждаясь в том, что это его судьба, – почему же дискографические боссы сейчас оставались равнодушными к его пению, его вокальным данным и артистичности, обычно приводившим в восторг всех окружающих?! Если бы они отнеслись к нему с чуть большим доверием, вот он удивил бы их: он бы вложил в дело всю свою душу, и результаты были бы поразительными!

Амос был в этом абсолютно уверен, но каждый раз слышал в свой адрес одно и то же: хорошо поете, молодец, в этом нет никаких сомнений, но этого недостаточно; в том, что вы делаете, нет ничего нового, а на музыкальном рынке сейчас кризис, и существует животрепещущая необходимость в абсолютно новых веяниях, в чем-то оригинальном и современном. К этому добавлялись разного рода оценки, не выслушивать которые он не мог; и ему приходилось выносить их со смирением человека, словно созданного для того, чтобы его судили, давали советы, лишали иллюзий, как если бы окружающие могли лучше него найти решение его проблем, определить и избавить его от причин неудач, оградить от рисков и трудностей. Но Амос знал, что не принадлежит к типу людей, которые легко сдаются: в свое время он решительно отказался от санок и встал на лыжи на глазах у потрясенных и обескураженных родителей и друзей; уговорил своего друга Серджио сесть на подаренный отцом двухместный велосипед-тандем позади него; седлал норовистых коней, вопреки возражениям псевдоэкспертов, которые слезали с лошади и с видом знатоков, сокрушенно качая головой, отговаривали его, во избежание инцидентов, седлать это животное, слишком сложное для столь «неумелого» наездника. Амос помнил и тот день, когда родители пытались убедить его не ехать на каток с братом, а он сделал по-своему, и все у него прошло прекрасно, в то время как Альберто поскользнулся и сломал руку.

Он помнил это и многое другое и пришел к выводу, что правы англичане, считающие, что «единственное, чего стоит бояться, так это самого страха» и что «кто хочет – тот добьется». Он жил с уверенностью, что бояться ему нечего, чувствовал себя сильным и верил в будущее. Он знал, что ничего не получается без приложения усилий и чуточки удачи, но был готов к любым жертвам и любому риску: в жизни ему порой приходилось преодолевать непреодолимое, и судьба предоставляла ему возможность совершать все новые и новые попытки; но сейчас ему пришлось остановиться на том пути, по которому он двигался все это время. Казалось, ему следует навсегда забыть об опере из-за тысячи проблем, связанных с невозможностью видеть сцену, дирижерскую палочку, движения и жесты исполнителей, – проблем, представлявшихся неразрешимыми. Но Амос чувствовал, что и это он сможет преодолеть; он знал, что ключ к реализации мечты заключается в том, чтобы считать невозможное возможным… Только вот кто согласится быть рядом с ним во всем этом предприятии? Кто будет заинтересован в том, чтобы рисковать лишь ради того, чтобы доказать, что все в этом мире возможно и что выход есть, было бы желание? Никто!

Амос прекрасно знал, что все стали бы привычно отговаривать его с отеческим видом, и поэтому очень пессимистично смотрел на вероятность победы в этом сражении; кроме того, он уже не раз проверял на собственной шкуре, каково это – затевать бой, проигранный априори. Бессмысленно и болезненно.

Возможно, это и было главной причиной его неудавшихся попыток сделать карьеру в мире легкой музыки – попыток, которые пока что не предвещали благоприятного исхода.