Январь был очень снежным. У тети Лу простуда затянулась, как она выражалась, и ей пришлось перебраться к приятельнице, которая жила в чуть большем городке по соседству. Провела она там четыре дня, и в ее отсутствие Кэрри хозяйничала сама. Мистер Эванс выразил недовольство только один раз, когда сгорела картошка, а вернувшейся домой тете Лу он заявил:

— Тебе в жизни не научиться так готовить, как готовит эта девочка.

Кэрри потрясла его грубость, но тетя Лу, по-видимому, не обиделась. Она чувствовала себя гораздо лучше, почти не кашляла и, хозяйничая у себя в кухне, тихо напевала.

Пришел февраль, и в Долине друидов родился теленок. Появился он на свет воскресным днем, и Кэрри с Альбертом и Ником видели, как это произошло. Корова долго мычала, мистер Джонни, кулдыкая, что-то тихо ей говорил, а когда стали видны маленькие копытца, принялся потихоньку их тянуть. И вдруг их восхищенным взорам предстал на удивление крупный теленок, который через несколько минут поднялся на тонкие, вихляющиеся ножки. Глаза, такие же кроткие и рыжевато-коричневые, как у матери, были опушены у него густыми ресницами.

— В жизни не видел ничего более интересного, — заявил потом Ник. — Какая красота!

— Только не говори мистеру Эвансу, что ты видел, как родился теленок, — посоветовала Кэрри.

— Почему?

— Потому.

— Но я же видел, правда? И ознобыши у меня почти пропали, — похвастался Ник, — благодаря той волшебной мази, которую мне дала Хепзеба.

— Никакая она не волшебная, просто приготовлена из разных трав, — возразила Кэрри, хотя вовсе не была в этом убеждена. — И не говори тете Лу про мазь. Она думает, что тебе помогли те теплые перчатки, которые она подарила.

— Я знаю, — ответил Ник и улыбнулся мягкой и радостной улыбкой. — Я так ей и сказал, глупая ты балда. Ты что, считаешь меня дураком?

Февраль сменился мартом, и в школу вернулся Альберт. Хотя он был старше Кэрри всего на полтора года, тем не менее уже учился в старшем классе, а иногда мистер Морган, местный священник, занимался с ним индивидуально, ибо он оказался самым способным среди выпускников. Но он вовсе не важничал по этому поводу и отнюдь не пренебрегал обществом Кэрри и Ника даже в присутствии других. Его, по-видимому, не смущал тот факт, что Ник был намного младше его. Появляясь на спортивной площадке начальной школы, он кричал: «Привет, Ник!», словно Ник был его однокашником.

— Не понимаю, какое значение имеет возраст людей, — ответил он, когда Кэрри сказала ему, что девочки из ее класса находят это странным. — Люди либо дружат, либо нет. Ник мне друг, и Хепзеба тоже, и миссис Готобед, хотя она совсем старая.

Наступил апрель, и Кэрри познакомилась с миссис Готобед. В первый день пасхальных каникул мистер Джонни повел Ника в горы смотреть, как на острове в маленьком озере гнездятся чайки. Они часто ходили на экскурсии, о чем-то без умолку болтая. Иногда Ник понимал, что говорит мистер Джонни, иногда, чтобы подразнить Кэрри, только делал вид, но им всегда было очень хорошо друг с другом, гораздо лучше, чем в ее компании, понимала Кэрри и, хотя не обижалась на них, тем не менее порой чувствовала себя очень одиноко. Альберт сидел в библиотеке, читал, потому что должен был прийти мистер Морган дать ему дополнительный урок по греческому языку, а Хепзеба была занята на кухне, и ей было не до Кэрри. Кэрри притулилась у плиты, притворяясь, будто ей нравится сидеть и размышлять, но Хепзеба все поняла. Подняв глаза от подноса, на который она поставила серебряный чайник, чашку с блюдцем из самого тонкого фарфора и положила несколько ломтиков хлеба с маслом, она сказала:

— Что с тобой, мисс? С чего это ты губы надула? Нечем заняться? Тогда пойди посиди с миссис Готобед. Я поставлю на поднос еще одну чашку, и ты сможешь попить чай вместе с ней. — Заметив испуг на лице Кэрри, она улыбнулась: — Не бойся, она не кусается.

Миссис Готобед была внизу, в комнате, где Кэрри прежде не бывала: светлая, красивая гостиная с позолоченными стульями и в зеркалах. Одно кресло было придвинуто к камину, в котором шумно потрескивали дрова, и на нем сидела миссис Готобед. Сначала Кэрри не решалась даже посмотреть на нее, но когда наконец подняла взгляд, то увидела не страшную, злую старуху, а просто пожилую даму с высокой прической из серебряных волос и бледным от болезни лицом. Она протянула к Кэрри тонкую руку с пальцами, унизанными слишком свободными кольцами, и сказала:

— Садись, девочка. Вот сюда, на табуретку. Дай-ка я посмотрю в твои глаза. Альберт утверждает, что они похожи на изумруды.

Кэрри вспыхнула и, выпрямив спину, села на табуретку.

— О людях судят не по внешности, а по делам, — заметила Хепзеба. Она поставила поднос на низкий столик и вышла, оставив их вдвоем.

Миссис Готобед улыбнулась, и лицо ее сморщилось, как папиросная бумага.

— Хепзеба считает, что внешность не имеет большого значения, но она ошибается. Тебе нравится мое платье?

На ней было бальное платье, красное, вышитое по корсажу серебряными цветами, с длинной и широкой юбкой.

— Очень красивое, — ответила Кэрри, хотя ей показалось странным надевать такое платье днем.

Миссис Готобед разглаживала складки на юбке, и шелк тихо шуршал.

— Мой муж подарил мне это платье сразу после свадьбы, — сказала она. — Мне купили его в Париже, и я часами стояла перед зеркалом, пока его прилаживали на мою фигуру. У меня была такая тонкая талия, какой, по словам портних, им не приходилось видеть. Мистер Готобед мог обхватить ее, соединив большие и указательные пальцы обеих рук. Ему нравилось покупать мне платья, он купил мне двадцать девять бальных платьев — я прожила с ним двадцать девять лет, — по платью в год, и все они до сих пор висят у меня в шкафу. Каждый раз, когда мне удается встать с постели, я надеваю новое платье. Я хочу успеть до смерти еще раз надеть их все.

И пока она рассказывала, ее тонкие руки, не переставая, разглаживали шелк. «Она безумная, — решила Кэрри, — совсем безумная…»

— Разливай чай, дитя, — продолжала миссис Готобед, — а я расскажу тебе про мои платья. У меня есть зеленое шифоновое с жемчугом вокруг шеи, голубое парчовое и серое шелковое, отделанное розовыми страусовыми перьями. Оно больше всех нравилось моему мужу, поэтому я приберегаю его напоследок. Он говорил, что в нем я похожа на королеву. Налей мне в чай чуть-чуть молока и, пожалуйста, сложи вместе два кусочка хлеба.

Глаза у нее были бесцветные и навыкате. «Как у мистера Эванса», — подумала Кэрри, но, кроме этого, в ней не было ничего, чем она могла бы походить на сестру лавочника. В таком туалете, в этой красивой комнате.

— Хотите джема? — спросила Кэрри. — Хепзеба сварила его из черники.

— Нет, дитя, спасибо. — Миссис Готобед посмотрела на Кэрри бесцветными глазами мистера Эванса и добавила: — Значит, ты живешь у моего брата? Да поможет тебе бог!

Кэрри выпрямилась.

— Мне нравится мистер Эванс, — услышала она собственный голос.

— В таком случае ты единственная в своем роде. Мой брат — неприветливый, злой и бесчестный человек. А как ты ладишь с моей младшей сестрой Луизой?

— Тетя Лу очень милая, — ответила Кэрри.

Она посмотрела на унизанные кольцами пальцы миссис Готобед с длинными, похожими на когти ногтями — пальцы держали чашечку из тонкого фарфора — и вспомнила маленькие, красные от воды руки тети Лу, которые мыли посуду, терли полы и чистили картофель.

— Милая, но глупая, — сказала миссис Готобед. — Всего боится, иначе давным-давно ушла бы от него. До конца своих дней она будет позволять ему помыкать ею. А тобой он тоже помыкает?

Кэрри решительно покачала головой.

— И ты его не боишься? В таком случае, пожалуйста, передай ему кое-что от меня. — Она отпила чай и так долго и задумчиво смотрела в огонь, что Кэрри решила, что она забыла про нее. Кэрри успела съесть весь хлеб с маслом и дочиста выскребла блюдечко с джемом из черники, прежде чем миссис Готобед перевела на нее взгляд и заговорила медленно и отчетливо.

— Когда я умру, — сказала она, — ты передашь ему от меня, что я его не забыла. Я не забыла, что он мой родной брат, хотя порой бываешь гораздо больше обязана чужим людям. Что я сделала то, что сделала, только потому, что считала это справедливым, а вовсе не для того, чтобы причинить ему зло. — Поставив чашку на стол, она тихонько рассмеялась, а глаза ее заблистали, как блестят под водой бесцветные камешки. — Только обязательно подожди, пока меня положат в гроб. Не то он явится сюда, будет топать ногами и кричать, а у меня на это нет сил. — Помолчав, она спросила: — Ты поняла, что я тебе сказала?

Кэрри кивнула, но это была ложь. Она ничего не поняла, но признаться в этом ей было стыдно. Ее смущали и сама миссис Готобед, и ее манера спокойно рассуждать о смерти, словно об отдыхе: «Когда я поеду отдыхать…»

Кэрри не могла оторвать глаз от собственных рук, а уши у нее пылали. Но миссис Готобед больше ничего не сказала, и, когда Кэрри наконец осмелилась взглянуть на нее, оказалось, что она лежит в кресле, а голова у нее скатилась набок. Она лежала так неподвижно, что Кэрри засомневалась, не умерла ли она, но, когда вскочила, чтобы бежать и позвать Хепзебу, заметила, что грудь у миссис Готобед мерно колышется, а значит, она просто спит. Тем не менее Кэрри выбежала из комнаты и помчалась через холл в кухню.

— Хепзеба! — крикнула она, и Хепзеба подошла к ней, с минуту держала ее в своих объятиях, потом подняла ее подбородок и заглянула ей в лицо. — Ничего не случилось, — заикаясь, сказала Кэрри. — Она заснула.

Хепзеба кивнула, ласково погладив ее по щеке, и сказала:

— Тогда я, пожалуй, схожу к ней, а ты побудь здесь с Альбертом.

— Испугалась? — спросил сидящий у огня Альберт, когда Хепзеба ушла.

— Нет, — ответила Кэрри. Но поскольку она на самом деле испугалась, то сейчас рассердилась на Альберта. — Я решила, что она умерла, и все это из-за тебя. Еще тогда, когда мы пришли к вам в первый раз, ты мне сказал, что она умирает. А с тех пор прошло несколько месяцев.

— Она умирает, — подтвердил Альберт. — Ты хочешь сказать, что я не должен был говорить тебе об этом?

Кэрри сама не знала, что она имела в виду.

— Она не должна об этом говорить, — ответила она.

— Почему? — удивился Альберт. — Лично для нее это имеет некоторое значение.

— Это страшно, — сказала Кэрри. — И она страшная. Похожа на привидение. Надевает все эти бальные платья, зная, что умирает!

— Когда она их надевает, они вселяют в нее мужество, — объяснил Альберт. — Ее жизнь когда-то состояла из балов и красивых туалетов, поэтому сейчас, когда на ней бальное платье, ей вспоминается, какой она была счастливой. Между прочим, это я подал ей такую идею. Когда я сюда приехал, я заметил, что она несчастна. Она все время плакала. Как-то вечером она велела Хепзебе показать мне свои платья и посетовала, что уже никогда не сможет их надеть. Почему не сможет, спросил я, и она ответила: зачем, мол, их надевать, раз никто не видит. Тогда я сказал, что мне очень бы хотелось посмотреть. С тех пор всякий раз, когда она чувствует себя сравнительно хорошо, она надевает новое платье, я иду к ней и смотрю, а она рассказывает мне про те времена, когда носила его. По правде говоря, это довольно интересно.

Он говорил об этом как о чем-то вполне обычном. Кэрри же, представив себе пожилую больную женщину, одетую в вечернее платье и украшенную драгоценностями, а рядом с ней худенького — кожа да кости — мальчика в очках, никак не могла с ним согласиться.

— Смешной ты, Альберт. Не такой, как все, хочу я сказать. Необычный.

— А я не хочу быть как все, — заявил Альберт. — А ты?

— Не знаю, — пожала плечами Кэрри.

Альберт вдруг показался ей таким взрослым, что рядом с ним она почувствовала себя глупой и маленькой. Ей захотелось рассказать ему про то, что миссис Готобед велела передать мистеру Эвансу, и спросить его, о чем, по его мнению, миссис Готобед говорила, но она не могла придумать, как все это изложить, чтобы не показаться ужасно бестолковой. Но тут в кухню ворвался Ник в сопровождении мистера Джонни, и расспрашивать уже было некогда.

— О Кэрри, если бы ты только видела! — в возбуждении кричал Ник. — Озеро, а на нем коричневый остров с белыми чайками! Сначала мне ничего не было видно, но мистер Джонни велел мне сесть и ждать, я сидел не двигаясь, и тогда остров словно зашевелился. И коричневым он был вовсе не из-за земли, а потому что на нем, так плотно прижавшись друг к другу, что под ними не видно было травы, сидели тысячи тысяч птенцов. О Кэрри, такого зрелища я еще не видел за всю мою жизнь! Какая красота!

— Точно такая же, как в тот раз, когда родился теленок. Или же когда ты на свое десятилетие получил в подарок перчатки. У тебя все красота, — довольно кисло заметила Кэрри.

— Ну и что? — Ник был озадачен и обижен. Но вдруг он улыбнулся: — А теперь твоя очередь, да? В будущем месяце твой день рождения!

День рождения Кэрри был в начале мая. Мистер Эванс и тетя Лу подарили ей носовые платочки, а мама прислала зеленое платье, которое оказалось тесным в груди и коротким. Тетя Лу предложила подшить платье другим материалом, чтобы удлинить его, но лиф расширить было сложно, поэтому Кэрри немного поплакала, оставшись одна, но не из-за того, что платье нельзя было надеть, а из-за того, что мама не догадалась, как она за это время выросла. По этому поводу она все утро ходила расстроенная, но после занятий, когда они отправились в Долину друидов, настроение у нее улучшилось. Хепзеба испекла пирог с белой глазурью и украсила его двенадцатью свечками, а мистер Джонни сплел из полевых цветов ей на голову целую корону.

— Теперь ты майская королева, — сказала Хепзеба.

Кэрри была в короне, пока они сидели на солнышке и ели пирог, но ко времени ухода домой цветы немного завяли.

Альберт проводил их до насыпи:

— Нужно было намочить цветы в священном источнике, — заметил он. — Тогда они никогда бы не завяли.

Он говорил, по-видимому, всерьез.

— Ты в это веришь? — спросила Кэрри.

Альберт пожал плечами.

— Хепзеба верит и не верит. Когда она готовит настой из трав, она всегда берет воду из источника, говорит, что с горы бежит чистая вода. Но, по-моему, она считает, что дело не только в этом. Кто знает? Только как-то вечером она помазала водой из источника мою бородавку, и утром, когда я проснулся, бородавки не было и в помине.

— То же самое бывает и от сока фасоли, — сказала Кэрри. — Или если помазать слюной натощак. У Ника была бородавка, он каждое утро плевал на нее, и к концу недели она пропала.

— То — колдовство, — заявил Альберт. — А наш источник священный. Это совсем другое дело.

— Хочешь сказать, что он считается священным с незапамятных времен? — засмеялась Кэрри, стараясь показать, что не верит в эти басни. — То же самое говорит и тетя Лу, но она у нас немного с приветом.

— По правде говоря, не знаю, — пожал плечами Альберт. — И никто не знает. Только когда-то здешние места считались священными. И не только лес, но и вся гора. Там ведь нашли руины старинного храма — сохранилось лишь несколько камней да старые кости, — откуда, по-моему, и появился этот череп, помнишь, я тебе рассказывал? В других частях света тоже нашли такие же храмы, кладка стен у них оказалась одинаковая, отсюда сделали вывод, что когда-то существовала единая религия.

Кэрри вспомнила, как они впервые шли по этому лесу, и вся похолодела, хотя день стоял теплый и у них над головой, над верхушками темных тисовых деревьев по-прежнему ярко светило солнце.

— Помнишь, когда мы в первый раз пришли к вам? — зашептала она, вовсе не собираясь шептать, но так уж у нее получилось. — Мы ужасно напугались. Так вот, нас напугал не только мистер Джонни. Еще до того, как мы услышали его, мы слышали что-то вроде глубокого вздоха. Или стона. Не смейся!

— Я не смеюсь, — сказал Альберт. — Смеяться над чужими страхами не менее глупо, чем бояться. Здесь не страшней, чем в церкви. По-моему, просто места, где в старину стояли храмы, вызывают у людей какое-то странное чувство… — Помолчав, он добавил шепотом, как и Кэрри: — Если, конечно, не существует какой-нибудь таинственной силы…

— Ты меня дразнишь! — возмутилась Кэрри, и он засмеялся.

Они уже дошли до конца тропинки и очутились возле насыпи, залитой солнцем.

Из туннеля показался поезд. Он простучал мимо, обдувая ветром их одежду и волосы. Ник, который шел впереди, был уже у поворота, где полотно железной дороги огибало гору, и Кэрри увидела, как он зажал уши руками, когда паровоз загудел.

— Бедный Ник, — заметила она. — Он ненавидит гудки.

— Кэрри… — позвал ее Альберт, и, когда она обернулась, его лицо было близко-близко. Он поцеловал ее, ткнувшись очками в ее нос, и сказал: — Поздравляю тебя с днем рождения!

Кэрри не сумела придумать, что сказать в ответ.

— Большое спасибо, — наконец очень вежливо выдавила она.

— Девочки не говорят спасибо, когда их целуют. — Хотя у Альберта по-прежнему был спокойный, менторский тон, лицо у него загорелось. Он поспешно отвернулся, помахал, не глядя, рукой на прощание и побежал вниз по дорожке. И как только скрылся из виду, громко запел.

Кэрри тоже пела, прыгая по шпалам, пела и смеялась про себя. Когда она поравнялась с Ником, он спросил:

— Чего ты смеешься?

— Что, мне нельзя смеяться? Такого закона нет. Слышал ли ты когда-нибудь про закон, который запрещает смеяться, мистер Умник-Разумник?

Но такой закон, по-видимому существовал. Не настоящий закон, разумеется, а правило, которое Кэрри выработала для себя и которого до сегодняшнего дня, когда она забыла о нем, старалась неуклонно придерживаться. Забыла, что нельзя показывать мистеру Эвансу свою радость…

Подпрыгивая и напевая, она бежала вверх по улице, пока не очутилась в лавочке у мистера Эванса. Смех так и пузырился у нее внутри, и, когда мистер Эванс поднял глаза и сказал: «А, это ты!», она не смогла сдержаться и засмеялась.

— А кто вы думали? — спросила она. — Кошка?

И эта глупая шутка вызвала у нее такой прилив смеха, что на глазах появились слезы.

Он стоял, не сводя с нее глаз, и, когда заговорил, голос его был зловеще спокойным:

— Что в тебя вселилось, девочка?

Но даже это не остановило ее. Она поглупела от радости.

— Ничего, мистер Эванс, просто все хорошо, — ответила она и побежала из лавки в кухню.

Он пошел за ней. Она стояла у раковины, наливая воду в стакан, и он остановился рядом. Она налила воды и выпила.

— Вы, я вижу, не спешите? — зашипел он. — Забыли, что на свете есть еще люди, кроме вас? Когда мне, наконец, подадут чай?

От холодной воды, ручейком бежавшей у нее в груди, Кэрри задохнулась. Когда она наконец перевела дух, она сказала:

— Я предупредила тетю Лу, что мы сразу после школы пойдем к Хепзебе. Мы не опоздали.

Она видела, что тетя Лу уже накрыла стол к чаю: чистая скатерть, тарелка с бутербродами и маленький пирог со свечками.

Мистер Эванс чмокнул вставными зубами, его бесцветные глаза блеснули холодом.

— Нет, нет, разумеется, не опоздали. Извините, ради бога. Пожалуйста, приходите и уходите, когда вам будет угодно. Зал свободы устроили из моего дома! Праздничный чай давно ждет, но ты предпочитаешь развлекаться где-то на стороне! Пожалуйста, не оправдывайся. У тебя все написано на лице.

— Я обещала вернуться к половине седьмого, и мы вернулись, — упорствовала Кэрри.

— Прикажете подавать? Слуг, значит, из нас сделали? А благодарности никакой? Тетя ухаживает за вами, в кровь стирая руки, а «спасибо» слышит мисс Грин? И за что, могу я поинтересоваться? За чужой счет легко быть щедрой! Мисс Грин имеет возможность приглашать в дом кого ей заблагорассудится, ибо счета оплачивает не она.

— Кроме нас с Ником, там никто не бывает, — сказала Кэрри.

— А вас туда, между прочим, приглашали? Это ведь дом моей сестры. Она вас приглашала? Нет. Но вас это мало волнует, поскольку вы ее ни разу не видели. Зато держать бедняжку подальше от людских взоров очень устраивает мисс Грин.

— Никто ее не держит, она просто больна! — выкрикнул Ник. До сих пор он слушал молча, стоя у дверей, но теперь прошел в середину комнаты и уставился на мистера Эванса горящими от гнева глазами. — И Кэрри, между прочим, ее видела, — добавил он.

Мистер Эванс перевел взгляд на Кэрри, и она задрожала.

— Только один раз, — еле слышно проронила она.

— А почему ты не сказала мне об этом?

— Я не думала…

— Не думала! О чем не думала? Что мне может быть интересно? Моя родная сестра — и мне неинтересно услышать о ней?

— Да не о чем особенно рассказывать-то.

— Она ничего не говорила? Сидела и молчала? Ничего не просила передать мне, ее брату?

Кэрри почувствовала, что задыхается. Лицо мистера Эванса, бледное и влажное, как сыр, нависло над нею.

— Говори, девочка, и не пытайся лгать!

Кэрри затрясла головой. Говорить она не могла. Ей казалось, что сбывается дурной сон, было так страшно, хотя она не понимала почему. Бесцветные глаза мистера Эванса впивались в нее, спасения не было…

Ее спасла тетя Лу.

— У вас новая блузка, тебя Лу? — звонким голосом спросил Ник, и мистер Эванс, забыв про Кэрри, повернулся к сестре.

Она стояла в дверях и растерянно улыбалась. На ней была розовая с оборочками блузка, совсем не похожая на ту, что она носила всегда, волосы гладко причесаны, а губы накрашены! У нее был совсем другой вид. Она стала почти хорошенькой.

— Легкомысленная женщина — оскорбление взора божьего, — страшным голосом возвестил мистер Эванс.

Тетя Лу перестала улыбаться.

— Тебе нравится моя блузка, Ник? — храбро спросила она. — Ее мне подарила приятельница, у которой я гостила. И помаду дала тоже она.

— Помаду! — завопил мистер Эванс.

— Большинство женщин пользуются помадой, Сэмюэл, — тихо вздохнув, сказала тетя Лу. — Я хочу быть как все, когда мы пойдем на танцы. В лагерь, — прошептала она. Голосок тети Лу был едва слышен. — На американскую базу.

— К американским солдатам? — взревел мистер Эванс. Он повернулся к детям. — Марш отсюда оба! Мне нужно поговорить с сестрой.

Они выбежали из кухни во двор, туда, где еще светило солнце. Прочь с глаз, но чтобы было слышно. Правда, их совсем не интересовало, что скажет мистер Эванс, потому что они слышали это уже раньше. Женщины, которые мазали губы, носили короткие платья и гуляли с американскими солдатами, по его мнению, обречены на вечные муки. И тетя Лу знала это.

— Она, должно быть, совсем рехнулась, раз вошла в кухню и дала ему увидеть себя в таком виде. Как будто не знает, что он собой представляет.

— Она сделала это только для того, чтобы он отстал от тебя, — объяснил Ник. — И не ругал тебя в твой день рождения.

— Правда? — переспросила Кэрри и добавила: — Как ты думаешь, долго он будет ее бранить?

— Пока она не заплачет. Тогда он велит ей умыться, и мы будем пить чай. Ты хочешь есть, Кэрри?

— Нет.

— И я не хочу. У меня кусок в горло не полезет. — Он сидел, сгорбившись и прислушиваясь к доносившемуся из кухни реву. — Хоть это и не в первый раз, а привыкнуть все равно трудно. Противный он, мерзкий и болтливый кабан. За что он к тебе привязался? Что требовал сказать?

— Не знаю.

— А при нем ты знала, — взглянул на нее Ник. — По твоему лицу было видно, что ты знаешь. И он это тоже понимал.

Кэрри застонала и так широко развела руки в стороны, что у нее заболели лопатки. Потом она опустилась рядом с ним и уткнулась головой в колени.

— По-моему, он хотел, чтобы я сказала что-нибудь плохое про Хепзебу. Что она, например, плохо обращается с его сестрой. Но не только это. — И, с ужасом припомнив, что поручила ей передать своему брату миссис Готобед, добавила громко и решительно: — Не буду я шпионить для него, не буду! И ничего ему не скажу!

— Не кипятись, сестричка, — мягко посоветовал ей удивленный Ник. — Никто этого и не требует. Не может же он тебя заставить.

— Не знаю. — Уверенности у Кэрри не было.