Для Кришны Мэри уложила в сумку фуфайку и два толстых шерстяных сви­тера, которые ей купила тетя Элис. Себе она тоже взяла еще одни джинсы, носки и туфли, теплую куртку с капюшоном и щетку для расчесывания волос. Осторожно ступая по лестнице, которая скрипела под ногами, она спустилась вниз в кухню и взяла из кладовой сыр и хлеб. Затем она вы­шла в сад спрятать сумку в кусты у ворот.

Было так рано, что по земле еще курчавился туман, но она проснулась еще раньше и долго сидела на кровати,  ощущая какую-то пустоту внутри.

Причиной этой пустоты был не голод, а тоска, но сейчас, стоя в мок­рой от росы траве, она решила, что ей хочется есть. Она вернулась в дом, прошла в кухню, съела четыре толстых ломтя хлеба с малиновым варень­ем и поставила на плиту чайник. Что-то мурлыкал и напевал бойлер. Она положила холодные руки на его трубу и облизала измазанные вареньем губы.

Ощущение пустоты в желудке не пропадало. Перед ее глазами мелька­ли лица, она слышала голоса.

Лицо миссис Карвер, треугольное, с острым подбородком. Бледная кроличья мордочка тети Элис. Миссис Карвер говорит: «Вредная она девчонка, не сойти мне с этого места! Она рассказала им, что она сирота и живет у злой тетки...»

И растерянное лицо тети Элис медленно заливает краска...

Мэри  чуть  слышно  застонала   и  прижалась  лбом  к  трубе — так,   что чуть не обожглась.

«А вдруг этот разговор и не случится? —думала она.— Но что может ему помешать? Только если миссис Карвер ночью ни с того, ни с сего умрет? Или утром по дороге к ним ее задавит машина».

Такая женщина, как она, сочтет своим долгом поставить тетю Элис в известность о том, что болтает о ней за ее спиной ее собственная пле­мянница.

И тетя Элис решит, что Мэри и вправду ненавидит ее...

Закипел чайник, и Мэри посмотрела на кухонные часы. Почти полови­на восьмого, а миссис Карвер обычно приходит к девяти.

Она взяла поднос, поставила на него чашку с блюдцем, ополоснула ки­пятком фарфоровый чайник и заварила крепкий и душистый чай, какой любила тетя Элис, но никогда для себя не делала. «Ради одного человека незачем тратить столько заварки»,— говорила она, а дедушке не разреша­лось пить крепкий чай из-за сердца.

Пока она несла поднос наверх, она думала о том, что в доме на удив­ление темно. Она выглянула в окно. По земле все еще стелился ту­ман.

Тетя Элис неловко села в постели, укрывая плечи шерстяной накид­кой. Волосы у нее были убраны под сетку, а два сидящих в розовой пласт­массе передних зуба плавали в стакане на ночном столике. Мэри из веж­ливости поспешно отвела взгляд.

—  Я   решила,   что   вам   хочется   чаю,   тетя   Элис,— сказала   неуверен­но она.

—  Мэри,   милочка...— задохнулась  тетя   Элис.   И,   быстро-быстро   за­моргав глазами, всхлипнула.

«Она так ошеломлена,— подумала Мэри, едва сдерживая смех,— слов­но вместо чая ей принесли чек на тысячу фунтов стерлингов!»

—  Надеюсь,    я   правильно   заварила,— добавила    она.— Я   положила пять ложек.

Тетя Элис налила чай в чашку. Он был черный-пречерный.

—  В  самый   раз,— отозвалась  тетя  Элис.— Чудесно!  Чай   в  постели. Какая роскошь! Я чувствую себя королевой Англии.

Мэри   стояла   у   кровати.   Ей   одновременно   хотелось   и   уйти   и   ос­таться.

—  А где сегодня солнышко? — поглядела в окно тетя Элис.— Погода, видно, меняется...

Мэри переступила с одной ноги на другую.

— Ничто не вечно под луной,— улыбнулась тетя Элис.— Всему при­ходит свой конец.

Мэри хотелось сказать что-нибудь тете Элис, но, кроме «до свидания», она ничего не могла придумать, а этого говорить как раз не следовало. Поэтому она неловко и застенчиво улыбнулась и попятилась к дверям.

На площадке она постояла с минуту. Глаза ее заволокло. Чай она отнесла, а придумать еще что-нибудь на радость тете Элис она была не в силах.

Не забыть только оставить записку.

Она вытащила записку из кармана и, войдя к себе в спальню, положи­ла ее на туалетный стол так, чтобы тетя Элис, открыв дверь, сразу ее уви­дела.

Дорогая тетя Элис!

Извините, что ухожу из дома, не предупредив вас, но теперь, когда вам известно, что я наделала, вы не захотите терпеть меня у себя.

Целую вас, Мэри.

Р. S. Поцелуйте дедушку и поблагодарите его за меня.

Р.  Р. S. Все, что я говорила про вас, ложь.

Письмо было написано еще накануне вечером, и она долго сидела над ним, пытаясь придумать, как лучше выразить свои мысли. А сейчас, пе­речитывая его, почувствовала влагу на глазах и в носу. Она фыркнула и с такой силой прижала к векам суставы пальцев, что перед ней вспыхнули снопы искр. Как порой хорошо быть плаксой: можно было бы лечь на кровать и завыть.

Окинув взглядом комнату, она еще раз хлюпнула носом и ушла, тихо затворив за собой дверь.

—  Я убежала из дома,— сказала она Саймону.

Никакого ответа. Он стоял на голове, упершись ногами в стенку грота, и считал:

—  Сто шестьдесят восемь, сто шестьдесят девять, сто семьдесят...

—  Саймон!

—  Сто семьдесят три, сто семьдесят четыре...

—  Саймон, послушай...

Он вскочил на ноги, красный, рассерженный.

—  Только я сосредоточился, и ты все испортила,— упрекнул ее он.— Теперь   придется   начать   сначала. Я должен   досчитать   до   пятисот,   не меньше.

—  Что не меньше?

— Это   занятия   по   системе   йогов.   Я   выписал   специальную   книгу. Чтобы   не   краснеть   и   не  заикаться,   нужно   уметь   концентрировать  свое внимание. А  для   этого прежде   всего    следует   научиться   правильно   дышать. Первое упражнение — это стоять на голове и считать. Что означают твои слова:   «Я убежала из дома!»?

—  Выходит,  ты  вовсе  и  не  сосредоточился? — презрительно спросила она.— Раз слышал,  что я сказала.

—  Замолчи!

Он отвернулся и поддел ногой камень. Шея у него снова стала мали­новой. Потом поднял камень, подошел к выходу из грота и швырнул его в озеро. Камень семь раз подпрыгнул на воде, напугав шотланд­скую куропатку, которая взлетела над озером, перебирая красными лап­ками.

—  Ты хочешь сказать, что теперь будешь ночевать здесь?

— Да.

—  Зачем? Почему ты ушла из дома?

В горле у нее пересохло.

—  Вчера я узнала, что твоя тетя работает у нас. Убирает.

—  Я   знаю.   Мир   тесен.— Саймон   швырнул   второй   камень,   но   тот подпрыгнул только два раза.— Черт бы взял!

—  Что?

—  Я сказал, что знаю. Мой уши почаще, если плохо слышишь.— Его собственные  уши  были  ярко-малиновые.   Нарочито  небрежным тоном  он добавил: — Вечером накануне нашего переезда сюда тетя приходила к нам и рассказала, что к ее хозяйке приехала племянница по имени Мэри. Ей двенадцатый год. Я задал еще несколько вопросов. Не очень много, просто чтобы убедиться.

—  Представляю, какие гадости она обо мне говорила.

—  Да уж,— усмехнулся Саймон, но, увидев взгляд Мэри, тут же стал серьезным.

— Почему ты    мне    не    рассказал    об    этом?—в   ярости    спросила она.

—  Не всегда и не все нужно говорить.— Он набрал целую горсть кам­ней и песка и швырнул ее в озеро.— Во-первых, ты могла подумать, что я намерен тебя разоблачить.

—  Да,— только и  произнесла  униженная  донельзя  Мэри.— Понятно.

—  А  я  вовсе   и   не  собирался  этого  делать,— сказал   Саймон.— Она зашла   к   нам   случайно.   И   я   даже   не   упомянул   при ней, что   мы зна­комы.

— Она знает. Я встретила ее вместе с Полли-Анной на почте. Это бы­ло ужасно.

При воспоминании о том, как это было, ее словно окатило холодной волной. Ей даже почудилось, что она вот-вот утонет. Она села, прислонив­шись спиной к стенке грота, и обхватила голову руками. Слезы струились у нее сквозь пальцы.

—  Они сказали ей, что я сирота, что я голодаю, а теперь она передаст это тете Элис и... и... Лучше мне умереть.

Она слышала, как под ногами Саймона хрустят камни и песок. Потом остался только шелест воды в гроте. Саймон ушел, она была одна.

Она все плакала и плакала. И была не в силах остановиться. Словно внутри у нее прорвалась плотина и поток воды, хлынув через глаза и нос, будет литься до тех пор, пока не выльется до конца. Руки у нее стали влажными, как набравшие влагу губки, а голова разбухла вдвое.

—  Мэри! — позвал   ее   Саймон.    Он   пытался   оторвать   ее   руки   от лица.

Давясь слезами,  она отвернулась.

—  Оставь меня в покое!

Он старался впихнуть ей на колени что-то извивающееся и пушис­тое.

— Ноакс! — Она схватила кота, зарылась лицом в его шерсть.

Но он отчаянно сопротивлялся, царапался, и ей пришлось его отпу­стить. Он спрыгнул с ее колен и уселся поодаль, не спуская с нее глаз и приводя в порядок свою шубку.

— Все меня ненавидят, даже Ноакс,— всхлипнула она.

— Это только потому, что я его поймал,— объяснил Саймон.— Он не любит, когда его ловят и берут на руки.— Он помолчал.— Мне уйти?

— Да,— сказала Мэри и прикусила язык.— То есть нет.

Он, нахмурившись, уселся на корточки рядом с ней. Они молчали, и спустя немного Ноакс по собственному почину подошел к ним и потерся головой о ногу Мэри.

Она не трогала его. Он терся и мурлыкал.

—  Он   делает   это   только   с   тобой,— сказал   Саймон.— Пожалуйста, Мэри, перестань плакать.

—  Я уже перестала. Только вся как-то раскисла и размякла.  Словно грелка, из которой вылили воду.

—  Потому что плакала,— сказал Саймон.— После слез всегда так.

—  Я редко плачу. По правде говоря, я никогда не плачу.

—  Нашла чем гордиться.  Все люди плачут.— Саймон швырнул каме­шек в противоположную стенку грота.  Он звякнул о хрусталики  и упал в озеро.— Почему это ты должна быть не такой, как другие?

—  Я не хочу, чтоб они знали, что мне плохо. А если плачешь, сразу понятно.

—  Они?

Она ничего не ответила.

—  Ты имеешь в виду тетю и дедушку?

Она покачала головой. Желудок у нее словно узлом перетянуло.

—  Ты бы хотел, будь твои родители постоянно в отъезде, чтобы они заметили, что тебе от этого плохо? —выпалила она.

—  А   тебе   плохо? — Он   вспыхнул.— Извини.   Мне   тетя   рассказала. Но я не собираюсь совать нос в чужие дела.

—  Ничего.— Она на минуту задумалась.— Нет, мне не плохо,— удив­ленно призналась она.— Раньше было плохо, а теперь нет.— И облегчен­но вздохнула, узел у нее внутри исчез.— Сейчас все по-другому,— сказа­ла она.— Почему, не знаю. С тех пор как появился Кришна и мы очути­лись на острове. А куда он делся? Я не видела его с утра.

—  Собирает  орехи,— ответил  Саймон.— Этот  парень  только  и  дума­ет, чем бы набить себе пузо.

Ему не удалось собрать много орехов. Всего один небольшой котелок. И сейчас он сидел рядом с котелком, подтянув колени к груди.

—  Меня тошнит,— сказал он.

Он выглядел плохо. Из-за темной кожи он был не бледным, а каким-то серым.

—  Вчера  вечером  ты  переел  сардин,— сказал  Саймон.— Я  тебя  пре­дупреждал.

—  Мне холодно,— пожаловался Кришна.

—  Не может быть. Погода, правда, чуть изменилась, но еще не холод­но. Просто солнце спряталось. Побегай немного.

Он казался маленьким и несчастным. Мэри села рядом.

—  Я принесла тебе фуфайку  и  красивые  шерстяные свитеры.  Надень свитер, и тебе сразу станет теплее.

Но даже в фуфайке и толстом свитере он все равно дрожал от хо­лода.

В это трудно было поверить, потому что, хотя солнце и скрылось за облаками, в воздухе заметно потеплело. Небо было покрыто пушистыми тучами, оно спустилось прямо на вершины деревьев и, казалось, не только скрыло от земли солнце, но и заглушило все звуки. Замолкли пти­цы, и, когда с озера взлетела утка, они вздрогнули — так громко махала она крыльями. И озеро даже всколыхнулось от испуга. Но как только пти­ца скрылась из виду, коричневая вода снова стала неподвижной и не­прозрачной, и в ней ничего не отражалось. Воздух был так напоен влагой, был таким сырым и густым, что, казалось, его можно черпать ложкой. На лбу у них не просыхали капли пота.

Обедать им не хотелось. Слишком много усилий пришлось бы в этом случае приложить. Мэри и Саймон съели ложку-две, а Кришна совсем от­казался от еды. Он лежал, свернувшись калачиком, и, по-видимому, дремал.

—  Чересчур     переволновался     вчера,— сказал     Саймон.— Во-первых, была   возможность   полакомиться   сардинами,   а   во-вторых,   мне   показа­лось, будто я услышал лису, и повел его посмотреть. Он ни разу не видел лисы, вот я и решил, что ему интересно.

—  Видели?

—  Нет.  Но зато видели,  как  Ноакс  охотится.  Прижимается к земле, ползет, извиваясь, и вдруг — бах! И все. Мы, правда,  жертву не видели, но зато слышали. Кришне, по-моему, это не очень понравилось. Противно, когда убивают. Из-за этого он долго не спал.

—  Мне жарко,— захныкал Кришна.

Саймон встал.

—  Иди-ка ты лучше в грот и поспи как следует.— Он потрогал лоб Кришны  и вроде удивился.— Еще бы тебе не было жарко,— тут же на­шелся он,— если в такую погоду ты напялил на себя все фуфайки и сви­теры, словно мы на Северном полюсе! С ума ты спятил, что ли?

Он говорил тем озабоченным тоном взрослого, который Мэри уже дав­но от него не слышала. «Неужто он в самом деле забеспокоился»,— поду­мала она. Но если и да, он ничего больше не сказал, отвел Кришну в грот, вернулся, вытирая платком лоб, и предложил выкупаться. «Это единствен­ное, что можно делать»,— заметил он.

Вода была теплая, как в ванне. Плавать было лень, они лежали на спине, лениво шлепая кистями рук, а невидимое глазом течение несло их на середину озера. Волосы закрыли Мэри лицо, щекоча рот, но ей было лень отбросить их назад. Вместо этого она без единого движения, как брев­но, перевернулась на живот и принялась смотреть в воду. В солнечный день можно было разглядеть пучки водорослей, похожих на призрачный лес, в ветвях которого вместо птиц таились рыбки, а один раз ей довелось увидеть, как девять крупных форелей — она их пересчитала — устроились в неглубокой выемке и лежали так неподвижно, что она решила их пой­мать, но не тут-то было...

Сегодня же был один сплошной коричневый мрак, словно кто-то взял огромную ложку и помешал ею на дне озера, превратив воду в суп. Мэри, не дыша, плыла лицом вниз до тех пор, пока не коснулась руками ковра из кудрявой травы. Тогда, хватая ртом воздух, она подняла голову, ища Саймона.

Его нигде не было видно. Небо стало почти черным, и кругом было так темно... Не только Саймона, но и берега не было видно...

И тут сверкнула молния. Не зигзаг, который мелькнул и пропал, а ослепительный свет, словно вдруг включили электричество. И тут она увидела выглядывающую тюленем из воды голову Саймона.

—  Саймон! — окликнула его она, но в ответ лишь загрохотал гром, да так, словно разверзлась земля.

В полной тьме она поплыла в ту сторону, где видела Саймона, но в эту секунду снова сверкнула молния, которая, казалось, пронеслась по воде, и она увидела, как затрепетали, изогнувшись, словно деревья от порыва ураганного ветра, водоросли, хотя поверхность воды как была, так и оста­лась недвижимой, а рододендроновые кусты на берегу, снежно-белые в свете молнии, казались изваянными из камня.

Саймон что-то крикнул. Вроде «Ну и гроза!», но слова его заглушил новый раскат грома, пророкотавший над ними. По воде, словно по стеклу, застучали стальными гвоздиками капли дождя. Она плыла, как в водо­паде, и, когда добралась до Саймона, что-то так кольнуло ее в щеку, что она ахнула.

—  Град!—сказал он.

И тогда она увидела, как по озеру шлепают, пробивая в воде аккурат­ные круглые дырочки, ледяные пули.

Царапая коленями по песку, они доплыли до самого грота, вползли в пещеру и улеглись на полу совершенно обессиленные. Они лежали и смотрели на грозу. При свете молнии град был похож на занавес из свер­кающих брильянтов.

—   Моему дяде Хорейсу однажды молния ударила прямо в машину,— сказал   Саймон.— Он  говорит,   что  все   вокруг  стало  голубым   и   запахло морской травой.

—  Морской травой? — удивилась Мэри, дрожа от холода.

—  Вытрись,— сказал Саймон и бросил ей свою рубашку,  но рубашка оказалась влажной, словно долго провисела на пару.

Тогда они оделись, но и в одежде чувствовали себя так, будто и не вылезали из воды.

—  Давай попрыгаем,— предложил Саймон.

Но, сделав без всякого энтузиазма два-три прыжка, они сдались и, усевшись рядом, смотрели, как скачет по воде молния, и ждали, когда после молнии загрохочет гром. Раскаты грома стали такими частыми и такими оглушительно громкими, что казалось невероятным услышать не только какой-нибудь посторонний звук, но и друг друга. И когда до них вдруг донесся протяжный нечеловеческий стон, они застыли от страха...

—  Это Кришна,— крикнул Саймон и бросился наверх.

Но оказалось, что стон этот испустил Ноакс. Когда молния осветила помещение, они увидели, что Кришна как лежал, так и лежит на стеблях папоротника, подложив под голову спальный мешок, а Ноакс, задрав хвост, тигром выслеживает добычу. Шерсть у него поднялась дыбом, един­ственный глаз сверкал. Когда Мэри наклонилась погладить его, он, выгнув дугой спину, попятился от нее,  издал вопль, от которого кровь стыла в жилах,  и метнулся вон.

—  Пусти его,— схватил ее за руку Саймон.— Не то он тебя оцарапает. Он охотится...

Снова загрохотал гром. Казалось, будто крушат каменную стену. А когда гром стих, эхом прокатившись по пещерам, снова послышался пронзительный вопль Ноакса. И по мере того как кот уходил все дальше и дальше, крик слабел.

А рядом плакал Кришна...

Они опустились возле него на колени. Саймон вытащил у него из-под головы спальный мешок, и Мэри обняла его.

—  Все в порядке... Все в порядке... Это всего лишь дождь...— успокаи­вала его она.

Но он плакал, рвался из ее рук и подтягивал колени к груди. А когда прижался к ней головой, она почувствовала, что лоб у него пылает.

—  Саймон,  он  плачет  не  потому,   что боится  грозы,— сказала она.— Он заболел. Горит огнем. Кришна, милый, что у тебя болит?

Кришна что-то простонал в ответ. Мэри не поняла.

—  По-моему, живот,— сказал Саймон. Он осторожно пощупал его жи­вот.— Странно. Смотри...

Живот у Кришны выпирал из-под ребер и был круглый и тугой, как футбольный мяч. Когда Мэри дотронулась до него, Кришна вскрик­нул.

—  Может, он съел что-нибудь плохое?—предположил Саймон.— На­пример, ягоды. Хорошо бы его вырвало. Давай засунем ему в рот пальцы или пощекочем горло веткой...

—  Фи!—сделала гримасу Мэри.

—  Сейчас не до нежностей. Нужно что-то придумать.

Помещение осветила молния. Не такая яркая, как прежде, но Мэри увидела белое как мел лицо Саймона.

—  Ты что, хочешь, чтобы он умер?

Слово это эхом отозвалось в пещерах грота, а за ним снова последовал раскат грома, но теперь уже негромкий, больше похожий на стон. Словно земля вдруг устала.

—  Гроза проходит,— заметил Саймон, поглядев наверх. И как только он это сказал, сквозь окошко просочился слабый свет. Обычный дневной свет.

—  Я умру!—вдруг сказал Кришна и ахнул от страха.— Умру!

—  Глупости! — возразила  Мэри,   прижимая  его  к  себе  и  сверкая  на Саймона глазами.— Не слушай его.

—  Я    болен,— простонал    Кришна.— О    Мэри,    пожалуйста,    сделай что-нибудь.

Он повернулся на бок и спрятал голову в колени. Она закрыла ему уши и взглянула на Саймона.

—  Поезжай за тетей Элис,— сказала она.— Она когда-то была меди­цинской сестрой и знает, что делать.