Садовник

Бодин Стефани

Мейсон не должен был узнать о Теплице. Как не должен он был и познакомиться с юной красавицей, которой, чтобы жить, не требовалось ни пищи, ни воды. И вот теперь им приходится убегать. А Садовник, таинственный руководитель научно-исследовательской лаборатории, в которой выращивают людей, хочет, чтобы их поймали и доставили к нему — живыми или мертвыми…

 

ПРОЛОГ

Никто и никогда не собирался показывать мне видеозапись отца, и он мог остаться для меня таинственным незнакомцем. В день, когда чау-чау в клочья изодрал мне щеку — день рыданий, крови и боли, — я впервые услышал отцовский голос. Мне было пять.

Тогда, десять лет назад, я ждал у дороги детсадовский автобус. Пират — пес наших соседей Шефферов — вынюхивал на лужайке место, чтобы опорожниться. Я знал его еще щенком и всегда подзывал к себе, чтобы погладить. Но на этот раз, едва моя нога в синем ботинке с развязавшимся шнурком ступила на соседскую территорию, он как бешеный набросился на меня. Падая спиной на траву, я успел лишь пискнуть — слишком слабо, чтобы кто-нибудь услышал и пришел на помощь. А затем стал кричать. Что было сил.

Разом хлопнули двери: на улицу одновременно выскочили мистер Шеффер и мама. Помню, мистер Шеффер, ругаясь на чем свет стоит, пинком сбросил с меня Пирата, а мама упала на колени рядом со мной, в ужасе широко раскрыв глаза.

— Красавчик мой, красавчик мой, красавчик мой… — причитала она.

— Да помогите же ему! — гаркнул мистер Шеффер.

Опомнившись, она подхватила меня, закинула на плечо и побежала к гаражу. Ее душили рыдания. Моя голова болталась за маминой спиной, дорожка так и прыгала перед глазами, кровь капала с лица, оставляя на бетоне крохотные красные цветки.

Мама уложила меня на переднее сиденье, головой себе на колени, и мы на всех парах помчались в больницу. На поворотах визжали шины, и мне приходилось то и дело хвататься за приборную панель, чтобы не упасть.

Тишину отделения неотложной хирургии нарушили мамины неистовые мольбы о помощи и мои стоны. Кто-то промыл рану. Затем врач обколол мне лицо длинными иглами и стал накладывать швы.

К тому времени боли уже не было. Время от времени ощущалось подергивание на лице. Не в силах открыть глаза, я просто лежал, а мама сжимала мою ладонь.

— Девяносто семь швов. Счастливчик! — В голосе врача звучала отработанная годами невозмутимость. — Лицевые нервы не повреждены.

Он опустил лишь маленькую деталь: рана прошла слишком близко к тем самым нервам, поэтому ни один пластический хирург не возьмется делать мне операцию, и одной половиной лица я на всю жизнь останусь похож на Франкенштейна. Подумаешь, я ведь счастливчик!

По дороге домой в машине стоял металлический запах. Дрожащей рукой мама добавила громкости — по радио звучала песенка из «Улицы Сезам». Мой правый глаз, в который Пират едва не впился зубами, был скрыт повязкой; я таращился левым глазом, боясь повернуть голову, а в руке сжимал награду за мужество — фиолетовый леденец на палочке.

Дома мама устроила меня на диване, подложила под спину подушки. Я все еще всхлипывал, но больно мне не было — спасибо лекарствам. Мама ходила из комнаты в комнату, заламывала руки, беспрестанно сморкалась и вытирала слезы. Через некоторое — довольно долгое — время она остановилась и посмотрела на меня. Вздохнув и покачав головой, принесла видеокассету, вставила ее в магнитофон и присела на краешек дивана рядом со мной.

Левым глазом я рассматривал ее бледное, заплаканное лицо.

— Мейсон, — произнесла она тихо и спокойно. — Раньше я говорила тебе, что твой папа… умер. Это неправда. Просто он пока не может быть твоим папой.

Мне было всего пять лет, и, конечно, я тотчас спросил, а когда же он сможет им стать. Мама не ответила. Просто включила запись. На экране появился человек в зеленой рубашке — видно было только туловище. Человек читал сказку «Как зайчонок убегал». Обычный голос. Кроме синей татуировки-бабочки на правой руке, ничего особенного. Вовсе не такого отца я рисовал в своих мечтах. Но я был маленький, и мое лицо на всю жизнь изуродовали швы. А он, перед тем как начать чтение, произнес слово «сынок».

Я прижался к маме и слушал. Затаив дыхание.

Когда мистер Шеффер снова вывел беднягу Пирата на улицу, выстрела я даже не услышал.

 

ГЛАВА ПЕРВАЯ

На последнем уроке весь десятый биологический класс мистера Хогана сгрудился вокруг меня — посмотреть, как по моей руке ползет маленькая, усеянная зелеными точками улитка. Ростом выше всех, я чувствовал, как вверх поднимаются разные запахи. Слева от кого-то несло съеденным на обед буррито. А справа определенно стоял библиотечный воришка, свистнувший пробник мужской туалетной воды из журнала «Спортс иллюстрейтед».

Хоган на инвалидной коляске подкатился ближе. Надпись на его футболке гласила: «Зеленый сойлент — это люди!». По пятницам у учителей «день свободной формы», надо лишь внести доллар в общественную кассу на дружеские посиделки.

— Итак, этот голожаберный моллюск — не просто морская улитка.

— У него будто зеленый паричок на голове! — воскликнул кто-то из девочек.

— Он способен фотосинтезировать, — продолжил учитель, — а фотосинтез — это…

— Когда растения используют для питания солнечный свет. — Выскочка Миранда Коллинз опять успела раньше всех.

— Улитка ведь не растение…

Не знаю, кто произнес эти слова, но я думал о том же.

— Ага, среди нас есть гений! Верно, это не растение. — Хоган указал на улитку. — Однако она питается зооксантеллами, а те, в свою очередь, морскими водорослями. Ну, а водоросли и есть самые настоящие растения.

— Чушь какая-то…

Не отрывая взгляда от улитки, я почувствовал, как все головы разом повернулись в мою сторону. Повисла тишина. До пятого класса я не разговаривал — вероятно, из-за того случая с собакой. Сам я не уверен, что мое молчание связано с травмой, но именно это дефектолог и детский психиатр в один голос твердили маме. А по-моему, мне просто нечего было сказать. С тех пор каждое произнесенное мной слово становилось событием — все затихали и внимательно слушали.

— Я тоже ем растения, однако фотосинтезировать-то не могу. Люди… — Я пытался вспомнить пройденный на днях термин, которым называются организмы, питающиеся другими организмами, — гетеротрофы. — Мы не можем вырабатывать питательные вещества.

Хоган кивнул:

— Вот именно. А зооксантеллы эволюционировали до такого состояния, что сохраняют в себе клетки водорослей, отвечающие за фотосинтез. Эволюция — это…

— Изменения, происходящие в биологических видах с течением времени. — Снова Миранда.

— Точно! Скажи мне, что ты ешь, и я скажу, кто ты. Зооксантеллы стали автотрофами. Самопитающимися организмами. Как и голожаберные моллюски.

Миранда Коллинз подняла руку:

— Мистер Хоган, в контрольной будет такой вопрос?

— Нет, — проворчал он, — но знать это все равно нужно.

Я поднес руку поближе и посмотрел на улитку.

— А зачем?

— Перед нами доказательство, что любой организм может стать автотрофным. Если пересадить кожу с этих улиток на все тело, то в солнечном климате тебе со временем станут не нужны ни вода, ни пища.

Девчонки заохали и зафыркали, а ребята засмеялись.

— Спасибо, не надо. Знаете, как я люблю чизбургеры!

Я осторожно снял улитку с руки и посадил в стеклянную посудину на учительском столе.

— Благодарю, Мейсон. — Хоган откатился за свой стол, а мы расселись по местам. — Кто-нибудь из вас слышал о Гири Бала?

Большинство покачало головами, остальные вообще не отреагировали.

Хоган включил проектор. На экране появился черно-белый слайд — зернистый снимок, на котором были изображены две пожилые женщины в широких, похожих на халаты одеяниях.

— Индия, тысяча девятьсот тридцать шестой год. Женщина справа — Гири Бала. Родилась в тысяча восемьсот шестьдесят восьмом.

Рядом, через проход, сидел Джек Митчем — мой лучший друг еще с детского сада. Я перестал разговаривать, и другие дети отвернулись от меня, но Джек всегда болтал безостановочно, не замечая моего молчания. Позже, когда мы стали ходить друг к другу в гости, он понял, что у меня все-таки есть что сказать. Однако в школе, пока я наконец не разговорился, он молотил языком за нас обоих. Постепенно я значительно перерос его, как и всех в классе. Если сшить вместе две пары его джинсов, туда как раз можно просунуть одну мою ногу.

Джек поднял руку:

— Кем она была?

— Ты хочешь спросить, кто она есть? — усмехнулся Хоган.

Между бровями Джека пролегли складки.

— Если она родилась в тысяча восемьсот шестьдесят восьмом, то ей… — Он явно делал вычисления в уме.

Хоть Джек и лелеял честолюбивые планы стать врачом, в школе дела у него шли неважно. Не то чтобы он не старался. Мой друг — толковый малый, но стоило только учителю объявить контрольную — он тотчас впадал в ступор.

— Э-э… ей бы уже за сотню перевалило… — Джек потряс головой. — Исключено.

— А может, и нет. — Хоган сложил руки вместе. — К тому времени, когда сделали этот снимок, Гири Бала не брала в рот пищи уже пятьдесят шесть лет.

По классу прокатился гул. Даже из меня вырвалось что-то вроде «Да ладно…».

Хоган поднял руку и, когда все замолчали, объяснил:

— Предположительно, она владела техникой йоги, благодаря которой получала энергию от солнца. Несколько дней ее держали взаперти без пищи и воды, чем ничуть не испортили самочувствия. Согласно многим источникам, она до сих пор жива.

Слайд сменился. На экране появилось изображение Московского Кремля.

— В Москве живет группа людей, относящих себя к автотрофам. Сперва они стали вегетарианцами, постепенно совсем прекратили принимать пищу, а сейчас заявляют, что не только не едят, но и не пьют.

Я помотал головой, а кто-то выкрикнул:

— Дурдом какой-то!

— Возможно, — кивнул Хоган. — Впрочем, один ученый утверждает: в тропическом климате он за два года сможет сделать из человека живой фоточувствительный элемент.

Джек поднял руку. Даже на таких уроках, как у Хогана, где разрешалось говорить с места — если у тебя действительно есть что сказать, — Джек всегда поднимал руку.

— А зачем? Чтобы деньги на обед не тратить, что ли?

Хоган улыбнулся:

— А ты подумай, Джек. Представь себе армию, которую не нужно ни кормить, ни поить.

Зазвенел звонок.

— Не забудьте, в понедельник контрольная работа!

В ответ послышались стоны. Не успел я встать из-за парты, как Хоган окликнул меня:

— Останься!

Я спросил Джека, не подкинет ли он меня до дому. Тот кивнул.

— Жду тебя на парковке.

Класс опустел, и я подошел ближе к Хогану. У него в руках я увидел знакомый листок бумаги — бланк заявления о приеме на летние исследовательские курсы, организуемые «Тро-Дин».

— Ты помнишь, что прием скоро заканчивается? — спросил Хоган, протягивая мне листок.

Гигантский научно-технический комплекс «Тро-Дин индастриз» раскинулся на доброй сотне акров в Мелби-Фоллз. Компания в основном занималась экологическими проектами и поддерживала город. В самих лабораториях работало не так уж много горожан, зато хозяева «Тро-Дин» владели большинством предприятий, включая дом престарелых, где трудилась мама, а также оплачивали поставки оборудования и питания для школы. Я читал о летних курсах, да и Хоган давно уже о них талдычил. «Мама ни за что не согласится, — думал я. — Она терпеть не может „Тро-Дин“». Возможно, дело в том, что ей не нравилась работа, которой она вынуждена заниматься; так или иначе, мама всегда плохо отзывалась об этой фирме.

Хоган постучал пальцем по бумаге:

— Пройдешь летние курсы, и у тебя будет прекрасный шанс получать от «Тро-Дин» именную стипендию.

Его взгляд встретился с моим. И взгляд этот был непринужденным.

Некоторые люди пялятся на мой шрам. Я ничего не имею против. По крайней мере, это честно. Но есть и такие, кто сразу спешит встретиться со мной глазами. Я почти слышу, как они повторяют про себя: «Не смотри на шрам, не смотри на шрам…» Хоган смотрел мне в глаза так же, как любому другому человеку.

— Не уверен, что буду поступать в колледж, — пожал плечами я.

— Брось, Мейсон. — Хоган помахал листком. — Ты один из самых умных учеников.

— Миранда Коллинз умнее.

Хоган закатил глаза:

— Наверняка Миранда зубрит день и ночь. И к учителям подлизывается. Так кто угодно заработает высокие отметки. Да что я рассказываю! Ты и сам все знаешь. Тебе необходимо поступить в колледж и учиться дальше.

Я не ответил.

— Они оплатят все расходы на обучение, включая магистратуру. В Стэнфорде.

Настала моя очередь закатывать глаза.

— Можно подумать, я поступлю в Стэнфорд.

— Я посмотрел результаты тестов. Академические способности Миранды Коллинз не идут ни в какое сравнение с твоими. Поступишь! — заключил Хоган и бросил листок на стол. — Отработать пять лет в лабораториях — вот и все, что они требуют взамен.

С этим без проблем. Вопрос в том, как убедить маму. Я окинул взглядом класс биологии — мое любимое место в школе. Полки уставлены книгами в глянцевых обложках и банками с образцами в заменяющей формальдегид фиксирующей жидкости. Меня всегда влекло к стеклянным витринам с дорогими коллекциями жуков, бабочек и других насекомых. Вдоль одной стены тянется ряд столов с компьютерами; я точно знаю — они напичканы программами для биологических исследований, подаренными школе «Тро-Дин». Далеко не каждый колледж может похвастаться таким богатством.

Скажи я, что не хочу поступать, я бы солгал. Как солгал бы, если б заявил, что не люблю биологию. Учиться в Стэнфорде, на биологическом факультете, полностью за счет фирмы — это ли не мечта? Но мне всегда было трудно открыться людям. Если мечтам не суждено стать явью, пускай разочаруюсь я один. Тогда никому не придется выражать сожалений. Этим я уже сыт по горло.

Я попытался увести разговор в другое русло:

— Вас подкупили, чтобы вы уговаривали ребят?

Он поднял вверх обе руки:

— Ладно. Возможно, тебе удастся получить стипендию другим путем. Не в Стэнфорде, разумеется. Ты ведь как-никак лучший в Мелби-Фоллз нападающий.

Я понял его мысль:

— Угу, оплатят максимум учебники в каком-нибудь колледже.

Взяв в руки бланк, я притворился, что впервые его вижу, хотя на самом деле в моем шкафчике уже лежал один такой, заполненный наполовину, а дома в старом ежегоднике были спрятаны еще три.

Хоган откинулся в кресле:

— Подумай.

— Хорошо, — улыбнулся я.

— В прошлом году им дали премию за исследования в области глобального потепления. Они действительно делают много хорошего. Глядишь, настанет день, и тебе выпадет шанс спасти мир.

— Да, вы правы. — Я положил бланк в учебник биологии.

— К понедельнику нужно сдать! — крикнул мне вслед Хоган.

В коридоре, закинув рюкзак на плечо и повернув ключ шкафчика, я услышал доносившиеся из холла для средних классов звуки ударов. Затем приглушенный крик. В два прыжка я оказался за углом. Двое малышей стояли у шкафчиков, рядом — мальчишка постарше зажимал рот одного из них рукой.

— Эй!

Все трое обернулись. Старший убрал руку и отступил. Где-то я уже с ним встречался. Уэндел — по-моему, так его звали. А может, Уокер.

— У вас проблемы?

Двое у шкафчиков замотали головами, третий скрестил на груди руки.

— Привет, Мейсон. Нет, проблем нет.

Я подошел ближе:

— А мне кажется, есть.

Глаза старшего забегали, и он попятился от меня.

— Марш домой, — приказал я малышне.

Двое дружно кивнули и пустились наутек, а я подошел к третьему — он уперся спиной в стенку. Хоть между нами и оставалось несколько футов, мальчишка тяжело дышал, глаза округлились. Еще бы! Многие незнакомые дети предпочитают держаться от меня подальше. Рост у меня огромный, а шрам делает лицо устрашающим. Если нужно разобраться с задирами, я этим пользуюсь.

— Оставь малышей в покое.

Мальчишка кивнул.

— Я серьезно. Еще раз увижу, как ты к кому-нибудь цепляешься… — Для пущего эффекта я сжал кулак и накрыл его другой рукой. — Все ясно?

Он не ответил — задал деру.

Улыбнувшись, я опустил руки. Вне футбольного поля я никого и пальцем не трону, но большинство людей, похоже, об этом не догадываются. Перед ними не парень, а громадина с хеллоуинской тыквой вместо головы. Зато как здорово спасать людей!..

Впервые это случилось в пятом классе. После уроков я ходил домой по тропинке через лес. Однажды до меня донеслись крики: кто-то звал на помощь. Свернув в сторону, я увидел двух второклассниц: им вздумалось поиграть на штабеле из бревен. Ногу одной из девчонок придавило бревном. Мне удалось откатить бревно, а девчонку я на руках донес до школы. Ее бабушка работала учительницей, и мою фотку напечатали в газете. Терпеть не могу фотографироваться. Я изловчился встать так, чтобы не было видно шрама. Самым приятным в этой истории было облегчение на лице бабушки, когда та обняла девчонок, ведь все могло закончиться иначе. Нести ответственность за счастливую развязку событий — это мне нравится больше всего.

После того случая я при любой возможности спешу на помощь людям.

На улице моросил дождь, и я подбежал к пикапу Джека, в котором он на всю катушку врубил «Дип Перпл»:

— Спасибо, что дождался.

Вкусы у нас во многом одинаковые: мы обожаем старый рок.

Я потянулся и добавил звука.

Прошло два месяца с тех пор, как Джеку подарили «форд», но внутри машина все еще пахла как новая. Мой друг из богатой семьи — его отец владеет сетью магазинов сантехники на Тихоокеанском северо-западе, ему по карману оплатить обучение в любом колледже. Однако с оценками Джека поступить ох как трудно. Поэтому он волновался о результатах тестов, а я — о банковском счете.

— Когда едем? — спросил я.

У семьи Джека коттедж в Гленвуде, у подножия горы Адамс, и мы планировали отправиться туда на выходные. В придачу к целому парку новехоньких квадроциклов «Арктик кэт», Митчемы владеют обширными землями — вот где можно вдоволь накататься! К тому же Джек совсем недавно получил права, и мы впервые собрались за город одни.

Однако выехав с парковки, Джек обронил:

— Придется подождать до завтра. Меня вызвали на работу.

— Так не ходи. — Я чертил круги на запотевшем окне. — Тебе ведь не нужны деньги.

— Отказаться от смены в «Тихой гавани»?

Перед поступлением в колледж Джек планировал пройти курсы начальной медицинской подготовки. Метил он высоко. Поэтому, как только ему стукнуло шестнадцать, стал подрабатывать в том же доме престарелых, где трудилась мама.

— Вдобавок я коплю, чтобы пригласить на выпускной Миранду Коллинз.

Денег на карманные расходы ему давали вволю, так что вряд ли пришлось бы долго копить.

Я состроил гримасу:

— Эту подлизу? Да ты с ней и словом не перекинулся с тех пор, как в шестом классе она разорвала твою валентинку.

Он усмехнулся:

— Я восхищаюсь ее… э-э-э… умом на расстоянии.

— Тоже мне, интеллектуалка!

Джек рассмеялся:

— И судьба на моей стороне.

— Я слышу это с шестого класса. А девчонки у тебя как не было, так и нет.

Он ткнул меня в бок:

— Под дождем мы все равно много не погоняем.

Действительно, трассы для квадроциклов располагаются на очень крутых склонах и во время ливней опасны. Но я ответил ему, что все равно хочу за город. Хотя бы просто поиграть вдвоем на приставке.

— Позвони, если рано отпустят, — попросил я, вылез из машины и хлопнул дверцей.

— Поаккуратнее! — взмолился Джек.

Я махнул рукой, не обернувшись.

Дома было тихо.

— Мам! Я пришел!

Ответа не последовало. Я сделал два сэндвича с копченой колбасой, уселся за стол и вытащил из рюкзака учебник биологии со слегка помятым бланком заявления. Мама — не Хоган. Вряд ли она меня поддержит.

И я придумал план: подделаю ее подпись, а ей скажу, что нашел себе на лето работу. Я знал, где можно подсмотреть, как она расписывается: на холодильнике под магнитом в виде клубнички всегда висит счет за аренду квартиры. Но на этот раз его на месте не было…

Сперва я опустился на колени и осмотрел пол, затем взглянул на календарь. Двадцать восьмое число. Ого, что-то рано она его оплатила…

Доев второй сэндвич, я стал думать, где бы еще отыскать ее подпись. Может, на уже оплаченных счетах? Я отправился в мамину комнату — там стоит коричневый шкафчик для хранения документов. Дернул за ручку: закрыт, как всегда. Ящички отпирались, когда нужно было достать что-нибудь вроде моего свидетельства о рождении или другой официальной бумаги. Потом мама сразу их закрывала.

У кровати зазвонил телефон. Я подпрыгнул от неожиданности и быстро схватил трубку.

— Солнышко?..

— Мама?

— Ты можешь забрать меня? Я… в «Брасс рейл». — Слова звучали несвязно.

Мои пальцы крепко сжали трубку, плечи опустились.

— Что ты там делаешь? — Ответ на этот вопрос я уже знал.

— Просто зашла пропустить стаканчик. Клянусь…

Стаканчик был пропущен явно не один. Я вздохнул:

— Ладно, сейчас приеду.

Схватив с тумбочки ключи от машины, я бросился на улицу.

Права я получу только через четыре месяца, в шестнадцать, однако это не мешало мне возить маму по городу весь последний год. Раньше когда она заходила в бар поднять настроение, то долго брела потом домой пешком. За рулем я езжу не сказать что часто. Но можно бы и пореже…

Я сел в джип и отправился в центр — по единственной улице, проходящей через весь город. Мелби-Фоллз расположен милях в десяти от шоссе № 5, и особых причин заезжать в наше захолустье у людей нет.

На главной улице один из представителей спонсируемого «Тро-Дин» муниципального отделения полиции помахал мне рукой. Если, нарушая закон, ты ведешь себя скромно, они не цепляются. Удобно для малолетних водителей.

С трудом припарковавшись перед «Брасс рейл», я увидел, как дверь распахнулась и из бара вышла мама в сопровождении грузного мужика в красной рубашке поло. Он и раньше приводил маму домой. Как его зовут, я не знал, но мне казалось, имя Буба подойдет идеально.

На маме были джинсы и белый свитер. Спереди на свитере красовалось огромное бурое пятно.

— Мейсон… — Темные волосы почти закрыли ее лицо, когда она попыталась улыбнуться.

Буба дернул дверцу и грубо втолкнул маму внутрь джипа.

Хоть меня и бесило, что она напилась, давать ее в обиду я не собирался. Я знал, ей трудно воспитывать меня одной и заниматься ненавистной работой. Пусть временами она и перебирала спиртного, но все равно оставалась хорошей матерью.

— Эй, полегче!

Я взял маму за руку и помог усесться. Меня так и подмывало выйти из машины и показать Бубе, что не боюсь его.

Взгляд Бубы задержался на шраме, затем наши глаза встретились. Его голос был спокоен и тверд:

— Вези ее домой, пусть протрезвеет. И не суется больше сюда, пока не научится помалкивать! Ей же лучше будет…

Я расстроился. Неужели никогда ничего не изменится? Ладно бы мама костерила «Тро-Дин» дома, так нет, наклюкавшись, критикует их на публике, а это совсем другое дело.

Я наклонился пристегнуть ей ремень и заметил, что в глазах у мамы стоят слезы. Мне хотелось отругать ее за то, что опять напилась. Вместо этого я спросил:

— Все в порядке?

Она кивнула и нежно провела кончиками пальцев по моему шраму.

К тому времени я уже привык к своей внешности. Было бы гораздо лучше, если бы шов наложили прямо, однако врачу пришлось стягивать изорванные края, и шрам делал лицо похожим на замысловато простеганное покрывало. Он шел от внешнего уголка правого глаза, из-за чего глаз выглядел немного провисшим. Эта линия пересекалась с другой вверху правой щеки, и оттуда ответвлялись еще две дорожки, одна из которых оканчивалась возле рта, а вторая — у подбородка.

Джек говорил, что я смахиваю на гангстеров из фильмов. А мне было все равно. На футбольном поле это, пожалуй, пригодилось бы, если бы лицо не закрывал шлем. Росту во мне больше шести футов, весу тоже не занимать — сразу ясно, не слабак. Но строить из себя головореза не хотелось. Если все срастется и я поступлю в колледж, то большую часть взрослой жизни я проведу в какой-нибудь лаборатории «Тро-Дин», где внешний вид не имеет ровно никакого значения.

С одноклассниками я знаком с детского сада. Через неделю после того, как меня искусала собака, я пришел в сад с повязкой на лице, которая спустя некоторое время сползла, и все увидели шрам. Потом я перестал разговаривать, и слава, которой я был обязан шраму, померкла. Я был просто Мейсоном, а шрам — частью меня. А когда я перерос всех в школе, то стал для большинства молчаливой громадиной.

Возможно, потому-то я и хотел остаться в Мелби-Фоллз после колледжа, если бы вообще удалось туда поступить. К моему шраму тут привыкли. В любом другом месте ко мне бы относились как к уроду. А видеть перекошенные от ужаса лица людей, когда они впервые со мной встречаются, — удовольствие то еще.

Мама прижала ладонь к моей правой щеке:

— Ты для меня все такой же красивый. Не знаю, что бы я делала без тебя!..

— Для начала пришлось бы вызвать такси.

Я пристегнул ее ремень и откинулся в кресле.

Она прислонилась головой к окну:

— Что-то вдруг пошло наперекосяк. С тех самых пор, как перестали поступать деньги. Я чувствую это…

— Что?

У мамы на лице застыла смешная гримаска, словно она не ожидала, что я ее слушаю. Отвечать мне не стала, просто тряхнула головой и хранила молчание всю дорогу.

Дома я сварил крепкий кофе и о заявлении в «Тро-Дин» вспомнил только тогда, когда мама плюхнулась на стул возле стола и взяла бумаги.

 

ГЛАВА ВТОРАЯ

Крупные буквы логотипа «Тро-Дин» трудно было не заметить.

Мама швырнула бумаги на стол:

— Что ты задумал?

Я сел напротив:

— Это летние курсы. Отличный шанс получить стипендию.

— Нет, нет, нет… — Отхлебнув кофе, она повторяла «нет», пока я ее не перебил:

— Мама, давай реально смотреть на вещи. Мне нужно образование, а ты его не потянешь.

— Есть… срежения… — У нее заплетался язык.

— Что есть?

— Сбережения… На колледж… Для тебя…

Я закатил глаза и усмехнулся:

— Да брось! Твоих заработков едва хватает, чтобы оплачивать электричество. Откуда возьмутся деньги на колледж?

Мама посмотрела мне в глаза:

— Ты прав. Эти деньги не мои.

— Чьи же?

Секунду-другую она, похоже, раздумывала, стоит ли отвечать.

— Мам?

Она вздохнула:

— Твоего отца. Счет открыл он.

Я чуть со стула не упал:

— Что?!

Значит, отцом он быть не может, а откладывать деньги на мое образование — вполне?

Я ей не поверил. Придумала отговорку, чтобы я не связался с «Тро-Дин». Все кончится тем, что в колледж я не поступлю, а потом…

Я взял заявление.

Она вырвала его у меня из рук:

— Даже близко не подойдешь к этому месту!

Пока мы сверлили друг друга глазами, запиликал телефон. В конце концов я шумно вздохнул и пошел отвечать. Звонили с маминой работы. Я прикрыл трубку рукой:

— Из «Гавани», спрашивают, будешь ли ты сегодня работать.

Она нахмурила лоб:

— А какой сегодня день?

— Ты серьезно?! Сегодня пятница.

— Но у меня нет смены в… — Мама уронила голову на руки и застонала. — Забыла… Я же поменялась с Бертом!

Хоть за жилье мы платили совсем немного, терять работу ей было никак нельзя. Деньги требовались не на одно, так на другое. На свет, воду и, конечно, на питание. Пока нам везло: в «Тихой гавани» разрешали работать сверхурочно, оплачивали медицинскую страховку и делали отчисления в пенсионный фонд. Четыре ночи в неделю приходилось пахать, зато потом сразу три выходных. Мама старалась расслабляться только в эти дни, и все бы ничего, не забывай она о графике.

— Ну?

— Скажи, сейчас приеду.

Она пошла к себе в комнату.

Я поставил разогреваться ужин — остатки от цыпленка карри. В ванной зашумела вода — мама пыталась протрезветь под душем. Я включил на духовке таймер. Занятия по кулинарии в местной библиотеке из ребят посещал я один, и полученные там знания иногда приходились весьма кстати. Большую часть времени она была хорошей матерью: готовила, убиралась, воспитывала меня. В остальные дни я выкручивался сам.

У себя в комнате я улегся на скамью-тренажер перед телевизором и включил диск. Видеокассету к тому времени я засмотрел почти до дыр, так что пришлось оцифровать запись. И сделать двадцать копий. На всякий случай. Теперь девятнадцать дисков лежали в коробке под кроватью, а двадцатый — в DVD-проигрывателе.

В детстве я просматривал запись чуть ли не каждый день, потом, конечно, стал включать пореже. Она всегда придавала мне уверенности. Если мы с мамой ссорились — обычно во время ее загулов, — я в тысячный раз смотрел одно и то же и успокаивался. Было в этой записи что-то особенное. Она притягивала, волшебным образом вводила в транс, давала возможность отвлечься от проблем.

На экране появилась картинка, и я, как всегда, замер.

Отец — или, скорее, его торс, — одетый в зеленую рубашку, сидел в кресле у желтой стены. В руках — книжка «Как зайчонок убегал». Отцовские руки чуть темнее моих. Когда я впервые обратил на это внимание, одна загадка решилась сама собой: раньше я всегда удивлялся, почему я смуглый, ведь мамина кожа бледнее мела. Я стал понимать, что во мне от женщины, которая воспитывает меня, а что от этого мужчины, которого я в жизни не видел. Каждый раз я старательно изучал запись в надежде обнаружить что-то новое.

О нем.

Или о самом себе.

Но тщетно. Все сокровища уже найдены.

Голос низкий, читает четко, с расстановкой. Слова в книжке на страницах с черно-белыми картинками, а цветные иллюстрации на полный разворот и без текста. В одном месте — моем любимом, где зайчонок собирается стать крокусом в тайном саду, — отец поворачивает книжку к себе и на мгновение замолкает, перелистывает страницу и снова показывает ее в камеру. А затем — буквально на секунду — у него задирается рукав, и становится видна татуировка. Синяя бабочка.

— Мейсон!

С трудом оторвавшись от экрана, я нажал паузу на пульте и отправился в спальню. Дверь в ванную была закрыта. Я постучал:

— Мам?

Она стояла, обернутая голубым полотенцем, руки в крови.

Я схватил салфетку и опустился на колени, чтобы приложить к ее ноге. Тряс головой и ворчал:

— Нельзя брить ноги, когда ты пьяная!

Ее рука легла мне на голову.

— Не могу идти на работу в таком виде.

— Придется, мам. Все отгулы за этот месяц ты уже выбрала.

— Я не в состоянии работать…

Мне хотелось попросту заткнуть ей рот, но разве так делу поможешь? Вместо этого я попытался ее урезонить:

— Еще не хватало, чтобы тебя уволили.

Она разволновалась еще больше:

— Так и будет, если приду нетрезвой…

— Давай поедем вместе, я помогу тебе с работой.

Мама опустилась на кровать:

— Тебе туда нельзя.

Я еще ни разу не бывал в «Тихой гавани» и теперь изо всех сил пытался убедить себя в разумности этой идеи.

— Да брось. Побуду там, пока тебе не станет лучше, и вернусь домой.

Мне искренне казалось, что план не так уж и плох.

— Нет. — Она похлопала меня по руке. — Со мной все будет в порядке. В ночную смену работы не много.

Я присел на кровать и обнял ее:

— Давай, я хотя бы довезу тебя.

— Ладно.

На мгновение она прижалась ко мне, затем встала и снова пошла в ванную.

Конечно, нехорошо заставлять маму идти на работу. Но что тут поделаешь? Я кинул заляпанную кровью салфетку в таз и замочил в холодной воде. Вернулся на кухню, убрал посуду, поставил на край стола мамину сумочку. И тут же — как будто нечаянно — смахнул ее локтем.

Содержимое рассыпалось по полу, я стал запихивать все обратно и вдруг увидел брелок с маленьким ключом. Он вполне мог подойти к шкафчику с документами. Бросив взгляд в сторону спальни, я отцепил ключ и положил в задний карман.

В другом кармане джинсов взревела группа «Блэк Саббат» — звонил Джек.

— Сегодня все-таки можем ехать, — сообщил он. — После девяти я свободен.

Я взглянул на часы и прикинул: успею и маму отвезти, и заполнить заявление, и подпись подделать.

— Заметано!

Класс!

Чтобы не тратить время зря, я сложил в рюкзак вещи, не забыв захватить и диск. Уезжая из дома, я всегда брал с собой запись, как другие люди кладут в бумажник фото родных. Может, это и странно, да только с диском мне как-то спокойнее — а вдруг припрет посмотреть? Джек знал о записи еще с начальной школы, и насмешек от него я ни разу не слышал. Он понимал, что она значит для меня.

Забросив маму в «Тихую гавань», я вернулся и пошел прямиком к ней в спальню — открыть шкафчик. Ключ легко повернулся, но потянуть за ручку не хватало духу — это было вторжением в мамину личную жизнь. Однако мысль о том, что внутри может лежать что-нибудь интересное, не отпускала. Вдруг я найду что-то, связанное с отцом?

Например, сбережения на учебу в колледже. При этой мысли я не удержался и закатил глаза.

И все же я начал осмотр. В одной папке хранились документы по налогам. Я быстро пролистал их: вместо обычной ручной подписи — электронная.

Сердце забилось чаще. «Совсем сдурел!» — подумал я. Неужто я действительно надеялся раскрыть какую-нибудь тайну из маминого прошлого? А разве не все дети такие? Мы всегда недовольны своими родителями и мечтаем, чтобы они были круче, чем есть на самом деле.

Вздохнув, я положил документы на место. Единственная тайна из прошлого моей матери — ребенок от парня, которого больше нет в ее жизни. Такое случается сплошь и рядом.

Я потянулся за следующей папкой… К руке что-то прилипло. Оказалось, ко дну верхнего ящика был прилеплен конверт, заклеенный высохшим желтым скотчем.

Хоть я и был уверен, что мама на работе, сперва бросил взгляд на дверь и только потом уставился на конверт. Не верилось, что видеозапись — единственная вещь, оставшаяся у мамы от отца. Открыть великий секрет я не надеялся, но чувствовал — там может быть нечто важное. Судя по всему, именно этот конверт она и прятала от меня. Поэтому я решил пойти на кухню и вскрыть его.

Сначала оттуда выпала ламинированная карточка — диплом Дюкского университета. На нем значились мамино имя и присужденная степень. Я в изумлении открыл рот. Она окончила магистратуру?.. Затем вытащил белый конверт; обратный адрес — некая финансовая фирма. Внутри лежало уведомление шестимесячной давности о приостановке автоматического зачисления денег на счет в банке. Примерно с того времени мама и стала чаще прикладываться к бутылке.

Отложив уведомление в сторону, я вновь потянулся к конверту и достал еще одну карточку. На ней была фотография мамы, а вверху стоял хорошо знакомый мне логотип. Такой же, как на бланке заявления.

У меня отвисла челюсть.

Удостоверение сотрудника «Тро-Дин»! Не такое, как пропуск в «Тихую гавань»: на пропуске компания «Тро-Дин» не упоминалась.

Мама работала в лабораториях?

Схватив со стола рюкзак, я бросился к машине и всю дорогу до «Тихой гавани» старался не жать что есть мочи на педаль газа. Это какая-то ошибка! Может, раньше их работникам выдавали такие именные таблички — с логотипом «Тро-Дин»? Остановившись перед светофором, я стал рассматривать удостоверение. О «Гавани» ни слова. Мама на фотографии в белом лабораторном халате, так что пропуск явно не в дом престарелых.

Хотелось секретов из прошлого? Получи!

У последнего светофора я набрал номер Джека:

— Можешь провести меня в «Гавань»?

— Я думал, мы встречаемся в девять у тебя…

В отчаянии я крепко сжал руль свободной рукой:

— Да. Только мне нужно увидеться с мамой.

Было слышно, как он заерзал.

— Хм-м-м… а у тебя есть ее ключ-карта, чтобы припарковаться на стоянке?

Я отогнул козырек, и карта упала мне на колени.

— Да.

— Так. Заезжай туда и двигай в дальний конец.

Прижав телефон к уху, я следовал его указаниям.

Карточный автомат издал звуковой сигнал, и на установленной вверху видеокамере мигнул красный огонек. Я припарковался и заглушил двигатель:

— Что дальше?

— Видишь живую изгородь вдоль стены? — Джек тяжело дышал.

— Ты чем занимаешься?

— Помогаю миссис О’Коннел улечься в постель… — Он перешел на шепот: — А она у нас большая девочка…

Со всех сторон стоянку окружала бетонная стена высотой футов десять, обнесенная живой изгородью; лишь в одном месте через проем в стене проходила дорожка.

— Идти по дорожке?

— Да. По ней доберешься до черного хода. Встречаемся через две минуты.

Стараясь не выглядеть подозрительно, я перекинул рюкзак через плечо и неторопливым шагом пошел к черному ходу. Джековы две минуты растянулись на все восемь. Наконец он появился с огромным комбинезоном в руках, который я тут же натянул поверх одежды. Потом он вручил мне бейджик. Я посмотрел на указанное в нем имя:

— Стив?

— У Стива сегодня выходной. По крайней мере, был. — Мой друг ухмыльнулся и указал на лестницу: — Поднимайся на шестой.

Я думал, Джек пойдет со мной, но он развернулся в другую сторону.

— Ты куда? — спросил я.

— У меня допуск только на первый этаж. Сейчас почти половина девятого. Встречаемся через полчаса в дальнем углу стоянки. Да, Мейс…

— Что?

Он указал на мой бейджик:

— Стив тоже работает только на первом. Так что не попадись.

 

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Я потянул за ручку. Скрипучая дверь, ведущая на лестницу, отворилась, а затем со свистом захлопнулась. Через шесть пролетов я оказался в огромном, устланном коврами помещении, стены которого были выкрашены в зеленый цвет.

Посередине за стойкой стояла мама. Увидев меня, она округлила глаза:

— Сюда нельзя! Откуда у тебя форма?

Я решительно подошел к ней:

— Ну, ты и лицемерка!

Она открыла рот, словно хотела что-то сказать, но передумала.

Меня понесло:

— Я знаю, что ты работала на «Тро-Дин»! Я нашел твой пропуск. И диплом из Дюкского университета. Магистратура… да, мамочка? Что еще ты мне не рассказывала?

Она прищурилась:

— Ты рылся в моих документах?

Я поднял руки:

— Извини. Зато ты лгала мне, так что тоже хороша!

У нее опустились плечи.

— Я не лгала. Просто кое о чем утаила.

— Утаивать — все равно что лгать.

Она тряхнула головой, на губах мелькнула улыбка:

— Э… нет. Не все равно.

Всякий раз, когда она напивалась или совершала какую-нибудь глупость, я вспоминал о том, что она моя мать и, кроме нее, у меня никого нет. Эта мысль всегда смягчала мне сердце. Как ни старался я быть строгим, мне трудно сердиться на нее.

— О чем еще я не знаю, а, мам?

Склонившись над стойкой, она произнесла почти шепотом:

— Мейсон, сейчас не время для разговора.

Я окинул взглядом помещение. Несколько пациентов сидели перед большим телевизором, поэтому мне тоже пришлось немного сбавить тон.

— Ты права. — Я скрестил на груди руки. — Это нужно было сделать много лет назад. Не уйду, пока ты не расскажешь, откуда у тебя удостоверение «Тро-Дин».

Она глубоко вздохнула, отпила кофе из синей чашки и снова поставила ее на стойку:

— Ты многое знаешь. Я выросла в небольшом городке на Среднем Западе в небогатой семье и всегда мечтала учиться в колледже. Когда степень бакалавра биологии уже была не за горами, у нас в кампусе появился человек от «Тро-Дин» и предложил мне сделку: они оплачивают обучение в магистратуре, а я по окончании университета буду работать на них.

Зачем это нужно скрывать?

— И что в том плохого?

Мама обвела пальцем кружок, оставшийся на стойке от чашки:

— Я не была готова к такой работе. К постоянным стрессам и жестким срокам. Наверное, научные исследования — это не мое.

Я закатил глаза:

— А дом престарелых — твое?

Она посмотрела на меня, потом отвела взгляд в сторону:

— Магистратура, в перспективе блестящая карьера… Упустить такой шанс!

— Зачем же ты осталась здесь? Почему не уехала?

Мама пожала плечами:

— У меня на руках был ты, а с деньгами негусто. Остаться легко. Начинать с чистого листа в другом месте гораздо труднее.

Я стукнул кулаком по стойке:

— И это все?

А при чем тут мой отец? Может, денег не было из-за него? Почему ей пришлось начинать все сначала? Здесь явно есть что-то еще…

— Ты просто решила профукать жизнь, и все? Точка?

— Я должна была заботиться о своем ребенке! — Мама с размаху поставила свой кулак рядом с моим, и я подпрыгнул от неожиданности. — Да! Точка. — Она ткнула в меня пальцем. — Знаю, у меня полно проблем. Но ты мой сын, и я всегда из кожи вон лезла, чтобы тебя обеспечить. И ты будешь учиться в колледже! Я говорила, у нас есть… — Она замолчала.

Я бросил взгляд на пациентов: казалось, они ничего не замечают. К тому же мне было все равно, слышит нас кто-нибудь или нет.

Неужели она считает, что я затеял это только из-за летних курсов? Что я — эгоист? Я беспокоился о ней, думал, что мы жили бы совсем по-другому, если бы она работала в «Тро-Дин»…

Только я собрался спросить об уведомлении, как зазвенел таймер.

— Позже поговорим, — вздохнула мама. — Пора мерить давление.

Она стала собирать все необходимое, а я тем временем огляделся. Одну стену занимал огромный аквариум. Присмотревшись, я увидел там морских рыб. Явно не из дешевых. На противоположной стене висел телевизор, вокруг него стояли четыре дивана. Шел старый комедийный сериал «Остров Гиллигана», но сидящие перед телевизором не двигались и не смеялись.

Я подошел поближе, чтобы взглянуть на их лица.

Каково же было мое удивление, когда я увидел, что это подростки. Я думал, что в «Гавани» живут одни старики. А здесь сидели два мальчика и две девочки моего возраста, а возможно, и младше. Все они были одеты одинаково: в белые футболки с длинными рукавами и красные штаны в белую полоску. Вряд ли они обратили внимание на нашу ссору, даже на телевизор они совершенно не реагировали, сидели, словно в ступоре.

Я помахал рукой под носом у мальчика, который был ближе всех ко мне, — тот даже не шелохнулся. Затем мой взгляд остановился на сидящей рядом с ним девочке, и я замер. Платиновые волосы были подстрижены так коротко, что казалось, она обрита наголо. Огромные карие глаза выделялись на лице по контрасту с волосами, словно девчонка была ненастоящей, а чьим-то портретом. Кожа почти светилась.

У меня закружилась голова, дыхание перехватило. Таких красавиц я никогда в жизни не видел. С некоторыми девчонками я дружил, однако ни с кем не встречался. Разве что с Люси Пирсон — однажды нас с ней выбрали подготовить доклад от девятых классов для вечера встречи с выпускниками школы. Но это не в счет.

Я помахал рукой и перед носом незнакомки. Никакой реакции. Тогда я присел рядом на корточки и оглядел ее от макушки до ног. Выглядела она классно. Как сказал бы Джек, просто супер. Ноги в шлепанцах, ногти накрашены розовым лаком.

— Это я сделала.

От звука маминого голоса я вздрогнул и поднялся:

— Что?

Мама указала на ее ноги:

— Я накрасила.

— Кто они? — спросил я. — Что с ними произошло?

В руках у мамы был планшет и манжетка для измерения давления.

— Черепно-мозговые травмы.

Я оглянулся на пациентов:

— Они хоть когда-нибудь шевелятся?

Мама помотала головой:

— Ни разу не видела.

Довольно странно. Четыре подростка, с виду здоровые, просто сидят, и все.

Мама надела манжетку одному из мальчиков:

— Травмы головы могут нанести серьезный ущерб. Особенно молодому организму… — Она посмотрела на мой шрам: — Порой со шрамами бывает куда легче справиться, даром что они заметны.

Я потянулся рукой к лицу, затем присел на стул:

— Почему о них не заботятся родители?

Мама начала сжимать резиновую грушу: пыщщщ, пыщщщ, пыщщщ…

— Заботы им нужно гораздо больше, чем может показаться. К тому же они участвуют в клинических исследованиях.

Подопытные кролики с отключенным мозгом. А я еще думал, что у меня отстойная жизнь.

— Возьми планшет и записывай, — сказала мама.

Я писал под ее диктовку, пока она измеряла у них давление.

— Тебе часто приходится это делать?

— Каждые тридцать минут, — ответила мама, взглянув на часы.

Она казалась совершенно равнодушной. Потом я понял — для нее это повседневная работа.

— Почему ты никогда не рассказывала, за кем ухаживаешь?

— А почему ты не спрашивал?

Подловила меня. Но разве дома престарелых предназначены не для пожилых?

— Просто я думал…

Мама улыбнулась:

— Старики лежат на нижних этажах.

Зазвонил телефон.

— Милый, мне нужно ненадолго подняться на седьмой этаж, — сказала она, положив трубку.

— А кто на седьмом?

— Там пациентов нет, только офисы.

Через двадцать минут мы должны были встретиться с Джеком.

— Когда придешь, поговорим?

Мама вздохнула:

— Мейсон, прошу тебя, сними форму и отправляйся домой. Завтра все обсудим, хорошо?

Теперь, когда до меня начало кое-что доходить, когда я обнаружил, что она скрывает от меня, мне совсем не хотелось ничего откладывать на потом.

— Мы с Джеком встречаемся в девять. Все-таки едем за город. — Я достал ключи от джипа и отдал ей: — Чуть не забыл, машина на стоянке, в дальнем конце.

Она подкинула ключи и поймала:

— Подожди меня. Постараюсь вернуться до твоего ухода.

Я посмотрел на сидящую на диване четверку:

— А что они?

Мама пожала плечами:

— Здесь посидят. — И ушла.

Я взял рюкзак, и из него вывалился футляр с диском. Поймать его на лету мне не удалось. Ударившись о стойку, футляр раскрылся, диск упал и закатился под диван.

Подойдя к дивану, я пощелкал пальцами перед лицом одного из мальчишек, потом помахал рукой:

— Алё!

Он смотрел прямо перед собой, на телевизор.

— Эй, урод!

И глазом не моргнул.

Я сделал вид, что собираюсь ткнуть ему пальцем в лицо.

Реакции не последовало.

Опустившись на четвереньки, я достал из-под дивана диск и стал запихивать его обратно в футляр. Руки дрожали, в голове проносились сегодняшние события. Разговор с Бубой у бара, ссора с мамой, найденное удостоверение «Тро-Дин», подростки в кататоническом ступоре… Слишком много для одного дня. Неудивительно, что у меня тряслись руки. Я знал, что мне сейчас нужно: голос отца поможет прийти в себя.

Взглянув на часы, я вставил диск в DVD-проигрыватель, взял пульт и уселся на пол, прислонившись спиной к дивану рядом со светловолосой девчонкой. Так близко, что чувствовал запах мыла, которым она пользовалась. Или пользовались те, кто мыл ее.

Как только включилась запись, я расслабился. Хотелось просмотреть ее до конца, пока не вернется мама.

Отец дошел до моего любимого места: «…я стану крокусом в тайном саду».

И тут раздался мягкий, но слегка осипший голос:

— Где я?

Я вздрогнул и обернулся.

Красавица смотрела на меня своими потрясающими карими глазами. Проснулась!

«А я, — сказала мама, — стану садовником и тебя отыщу».

Я нажал паузу.

Глаза девочки потускнели.

— Эй! — Я пощелкал пальцами у нее перед носом. Не реагирует.

Я снова включил DVD и посмотрел на нее. Опять ничего. Отец закончил чтение, а она была в ступоре. Я поставил диск с самого начала.

«Тогда, — сказал зайчонок, — я стану крокусом в тайном саду».

— Где я? — вновь произнесла девочка.

На этот раз я успел ответить:

— В «Тихой гавани».

«А я, — сказала мама, — стану садовником и тебя отыщу».

Девочка опять отключилась.

Я чертыхнулся и снова нашел ту же часть.

«Тогда, — сказал зайчонок, — я стану крокусом в тайном саду».

— Где я? — Голос был уже знакомым и не сиплым.

На этот раз, приостановив запись, я стал перед ней на колени.

— В «Тихой гавани», — сказал я, едва дыша, а в голове проносилось: «Умоляю, умоляю, умоляю, только не отключайся, красавица!»

Она вздернула брови. Как же странно было видеть осмысленность на ее лице, которое мгновение назад ровно ничего не выражало. В замешательстве она была еще прекраснее. Посмотрела прямо мне в глаза, затем опустила взгляд, внимательно изучила шрам и вновь стала глядеть в глаза. Прикоснулась рукой к моей левой щеке. Кроме мамы и врачей, никто и никогда не касался моего лица; ее прикосновение было таким теплым и мягким, что по телу пробежала дрожь.

— Эта сторона прекрасна… — Затем кончиком пальца она провела по шраму: — Эта сторона помечена.

Мне стало жарко, я откинулся назад и оперся на руку, чтобы между нами было чуть больше места.

Девочка обвела взглядом помещение, потом снова посмотрела на меня:

— Кто ты?

— Мейсон. Я… Моя мама здесь работает.

Она наклонила голову:

— А я кто?

— Не знаю. — Меня смутил ее вопрос. — Ты попала в аварию и…

На самом деле я не знал, что с ней произошло, а об аварии только предположил. Наверное, не стоило ей ничего говорить.

«А я, — сказала мама, — стану садовником и тебя отыщу».

Глаза девочки вновь остекленели.

— Нет!

Наверное, пауза через определенное время автоматически отключалась. Я быстренько нашел ту часть, которая ее будила, и вырубил проигрыватель.

— Что случилось?

Я показал ей диск:

— Я поставил его, и ты очнулась. Затем снова заснула. И я опять включил…

«Идиот, заткнись сейчас же!»

Она потерла лицо руками и принялась осматривать себя, разминаться и потягиваться. В какое-то мгновение рукав белой рубашки задрался, и я увидел татуировку. Синюю бабочку. На правом предплечье. Возможно, свою роль сыграло освещение, но я готов был поклясться: татуировка такая же, как у моего отца.

Времени на размышления не было. Увидев татуировку, девочка стала повторять одну и ту же фразу, все громче и громче:

— Не дай садовнику меня найти, не дай садовнику меня найти, не дай садовнику меня найти…

Что делать, я не знал. Просто сказал ей, что все будет в порядке. Это не помогло. Она стала говорить чуть тише, но повторяла снова и снова:

— Не дай садовнику меня найти…

Неужели строчка из книжки так ее расстроила? Как бы то ни было, от ее причитаний мне стало жутко.

Неожиданно она замолчала, посмотрела на меня и произнесла:

— Мне нужно уходить.

Я попытался улыбнуться и сказать самым что ни на есть спокойным голосом:

— Сейчас придет моя мама…

— Садовник найдет меня! — В глазах появились слезы. — Прошу, помоги!

Она прижала ладони к щекам и застонала.

В это время вернулась мама.

— Что ты сделал? Как это произошло? — испуганно спросила она, прижав руку к груди.

Вообще-то я ожидал не такой реакции. Мама взяла девочку за запястье и стала считать пульс.

— Это ведь здорово, да? — спросил я. — Теперь можно позвонить ее родителям и сказать, что она очнулась.

Не отрывая взгляда от девочки, мама медленно качала головой:

— Ей не положено просыпаться. — Ее голос понизился до шепота: — Им всем не положено.

Что за нелепое представление разыгрывалось передо мной?

— Как такое могло случиться, не понимаю. — Руки у мамы задрожали, когда она заметила, что я смотрю на нее. — Надо сообщить кому-нибудь, чтобы ее увезли.

Она несла какую-то чушь…

— К родителям, ты имеешь в виду?

Наконец мама пришла в себя и отпустила руку девочки:

— Нет. Ее родители тут ни при чем. — Мамины плечи распрямились, она подняла голову и властным тоном произнесла: — Тебе пора уходить!

Я прищурил глаза:

— Мам, что с ней будет?

— Мейсон, ступай и найди Джека, повеселитесь за городом в выходные. — Она потрепала меня по щеке. — Хватит с тебя на сегодня. А мне пора за работу. — И направилась к выходу.

Взглянув на красавицу, я крикнул маме вслед:

— Куда ты? Ее нельзя здесь оставлять!

Мама остановилась:

— Пойду позову кого-нибудь. — Она вздохнула и добавила: — Когда вернусь, чтоб тебя уже не было! — И ушла.

Девочка молча меня разглядывала.

Из мобилы снова раздались аккорды «Блэк Саббат» — звонил Джек:

— Освободился пораньше. Через две минуты буду на стоянке.

— Твои две минуты всегда растягиваются на десять.

— Клянусь, только две. Выходи через ту же дверь.

Я положил диск в рюкзак:

— Мне пора. Скоро придет мама и… — Я понятия не имел, что тогда будет и чем все это обернется для этой странной, прелестной девочки.

Она встала.

Ее макушка доходила до моего подбородка, значит, росту в ней около шести футов. Спортивное тело выглядело подтянутым — она была готова бежать или сражаться.

— Нужно уходить. Чтобы меня не нашел садовник.

Неужели намерена идти со мной?

— Послушай, мне действительно очень жаль…

Не успел я договорить, как девочка развернулась и шмыгнула в открытую дверь.

 

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

— Стой!

Когда я выскочил в коридор, она уже скрылась за пожарной дверью и бежала вниз, хлопая по ступеням шлепанцами.

— Погоди! — Мой чересчур громкий крик отдавался эхом в лестничных пролетах.

Спускаясь, девочка обретала все больше уверенности. По-моему, получившие травму мозга ведут себя иначе.

Я пытался догнать ее. Она достигла запасного выхода и собралась было толкнуть дверь, но развернулась и открыла другую дверь, ведущую с лестницы на первый этаж.

Секунду спустя я тоже нырнул туда…

Мы были не одни. Человек в форме санитара крепко держал девочку за руку, она сопротивлялась. На груди у санитара висела табличка с именем Деннис. При виде моего шрама глаза у него округлились, и грубым голосом он спросил:

— Что такое?

Я опустил взгляд, пытаясь перевести дыхание и сообразить, как выкрутиться.

— Стив?

До меня дошло: на мне такая же форма, как и на нем. Возможно, удастся найти выход из положения.

Я поднял голову, улыбнулся и постучал пальцем по бейджику на груди:

— Э-э-э, да… Я — Стив.

— А я и не знал, что у нас два Стива. — Деннис снова взглянул на девочку.

— Я новенький.

Он потер подбородок и спросил:

— С какого она этажа?

Я насилу вспомнил:

— С шестого.

Деннис посмотрел на мой рюкзак.

— Я уже собирался уходить, а эта подорвалась с места и побежала… — Стараясь как следует сыграть роль санитара, я тряс головой и пересыпал речь ругательствами.

— Веришь ли, со старикашками тоже такое случается, — ухмыльнулся он, — но ловить их легче.

Он осмотрел девочку с головы до ног, потом остановил взгляд на ее лице:

— А она милашка. — Деннис облизнулся. — Давай я отведу ее наверх.

Да! Вот именно!

Одно мое слово, и я спокойно поехал бы за город, навсегда забыв о том, что я вообще когда-то приходил в «Тихую гавань».

Я уже открыл рот, но внезапно у меня перехватило дыхание. Что я делаю? Я ничем не могу помочь ей. Или все-таки могу? Главный вопрос скорее состоял в том, хочу ли я. Да, я люблю спасать людей. На меня всегда можно положиться. Но сейчас дело касалось моей мамы. Она отвечала за девочку. Как я мог подумать, что мама не сделает для нее все возможное?

Разум твердил мне: «Уходи, чувак! Беги к Джеку, и уезжайте!»

Однако в душе я понимал: что-то тут не так. Девочку действительно нужно спасать. И сделать это должен именно я.

Она не сводила с меня глаз, будто старалась прочитать мои мысли. Санитар все еще пялился на девочку, и от слащавого выражения на его лице меня чуть не стошнило.

Ее карие глаза смотрели на меня с мольбой. Только из-за них я и решился. Протянул руку и крепко взял девочку за локоть:

— Нет, сам отведу.

Деннис нехотя оторвал от нее взгляд и убрал клешню:

— Ладно, здоровяк! Назовем тебя Большой Стив: так и будем вас различать. — Он махнул рукой и пошел по коридору.

Дождавшись, пока санитар скроется из виду, я вывел девочку на улицу и все бубнил себе под нос:

— Вот ведь кретин, кретин, кретин…

Внезапно из-за угла вышли двое санитаров; мы юркнули за живую изгородь и, согнувшись в три погибели, переждали, пока они пройдут. Однако, выпрямившись, я увидел, что они остановились и пробраться мимо них незаметно не выйдет.

— Только этого не хватало!

Девочка нахмурилась и шагнула к кирпичной стене, окружавшей стоянку:

— Перелезем!

Даже при моем росте до верха было не достать.

— Как?

Она наклонилась передо мной и сложила руки кольцом:

— Вставай!

— Ты что, сбрендила? — запротестовал я. — Да во мне весу…

— Вставай!

Чтобы убедить ее в своей правоте, я поставил ногу ей на руки и лишь чуть-чуть перенес вес. Но не успел я и глазом моргнуть, как она подняла меня, словно худосочную гимнастку.

Я чуть не потерял равновесие, схватил ее за плечо, а другую руку приставил к стене:

— Ничего себе!

— Держись за край и подтягивайся!

Особо подтягиваться мне не пришлось — она практически перекинула меня через стену.

Только я приземлился, как девочка оказалась рядом со мной.

— Как ты это сделала?

Она не ответила.

Донесся рокот приближающейся машины — подъезжал Джек.

Пока мы ждали его, начал моросить холодный дождь.

— Я уезжаю, — сказал я.

Она посмотрела на грузовик, потом на меня:

— Мне тоже нужно уехать.

— Да, но…

Впрочем, какой смысл говорить, что я тут ни при чем? Согласен, с шестого этажа она сбежала сама, однако, приняв решение увести ее от Денниса, я стал соучастником побега. Неужели теперь я мог просто уйти, оставив ее одну на стоянке?

Да, мог.

А разве нет?

— Чтоб тебе пусто было!

Я побежал к пикапу, девчонка за мной. Она юркнула на среднее место, я сел рядом.

У Джека отвисла челюсть.

— У них здесь и красотки трудятся?

— Джек! Поехали!

— Ну, дела! — Джек покачал головой, выехал со стоянки и направился в сторону моего дома. — Сколько работаю, ни разу не встречал никого моложе восьмидесяти, а ты и двадцати минут не пробыл…

— Она не работник, она пациентка с маминого этажа…

Джек резко затормозил: не пристегнись мы ремнями, нас бы впечатало в лобовое стекло.

— Джек! Езжай!

Он нажал на газ, повернул к пустой парковке перед зданием банка и там снова дал по тормозам.

— Пациентка? Ты увел пациентку?!

Девочка смотрела на Джека.

Я попытался объяснить, что произошло на шестом этаже:

— Она рванула оттуда, я за ней, нас увидел санитар. Я не мог позволить забрать ее…

Джек вытаращил глаза:

— И что? Решил похитить? О чем ты только думал?

— Никого я не похищал. Она сама убежала, — спокойно ответил я.

— Отлично, Мейс. — Джек уронил голову на руль. — Просто здорово!

Когда он оторвал лоб от руля, глаза его метали молнии.

Он перегнулся через девчонку и ткнул пальцем мне в грудь:

— Сколько можно геройствовать! Нельзя так! Пойми, не всех нужно спасать.

Я отодвинулся и прислонил голову к прохладному окну.

Впрочем, на мгновение любопытство пересилило его гнев:

— Как тебя зовут?

— Не знаю, — ответила девочка, потирая глаза.

— Круто! Где живешь, тоже не знаешь, я угадал?

— Мне кажется, я не из этого города.

Джек стукнул по краю руля кулаком:

— Черт возьми, Мейс! Мы влипли, понимаешь? — Он покачал головой. — Везем ее назад.

— И что мы скажем?

Я отстегнул ремень, вышел из машины, снял с себя форму санитара, скомкал ее и бросил за сиденье:

— Поехали ко мне. Я позвоню маме, разберемся…

Джек шепотом ругнулся.

— Ну, подумай, как ты будешь объяснять? Ты провел меня в лечебницу, дал форму, а я похитил девчонку…

Он завел машину:

— Болван!

Девочка молчала, пока мы еле плелись в зоне ограничения скорости, а затем вдруг перегнулась через меня, прижала ладони к окну и произнесла:

— Огни…

Смущенный ее близостью, я не сразу сообразил, куда она смотрит.

Над холмом отблески огней «Тро-Дин» озаряли небо.

— Это компания, которая…

— Что-то мне здесь знакомо. Я такая… В голове полная неразбериха. Провалы в памяти.

Обеими руками она хлопнула себя по лбу.

— Что такое? Что с ней? — Джек бросил на нее косой взгляд.

Неожиданно девочка вздрогнула и уставилась перед собой. Затем широко раскрыла глаза и, вцепившись одной рукой в мою рубашку, произнесла:

— Нам нужно выбираться!

— Откуда? — спросил Джек.

Она медленно повернула лицо в сторону «Тро-Дин».

— Оттуда. Нам нужно выбираться оттуда. — И стала раскачиваться вперед-назад, повторяя: — Нужно уходить, нужно уходить…

Я потянулся было, чтобы прикоснуться к ней, сделать хоть что-то, но я не знал, что именно, и снова положил руку себе на колени:

— Джек, я считаю, мы должны взять ее с собой за город.

Он замотал головой:

— У тебя совсем башню снесло?

Я пару раз стукнул лбом об окно:

— Знаю, это безумие, и ты злишься. — Я понизил голос: — Но ты не был там, не видел их. Я не мог оставить ее в больнице…

Нужно убедить его. Или хотя бы найти слова, которые заставят его стать на мою сторону. И я придумал:

— Похоже, это судьба… Много ли было шансов, что я включу диск именно там, где сидела она?

Джек встретился со мной взглядом и отвернулся.

Пока я ждал ответа, часы на городской башне успели пробить несколько первых созвучий.

Бом.

Бом.

Бом.

— Мейс, ты издеваешься надо мной? — В голосе Джека звучало сомнение. Еще бы, ведь мне до судьбы никогда и дела не было.

Однако сейчас очень важно было, чтобы он поверил: судьба мне вовсе не до лампочки. Джек утверждал, что любовь и судьба неразрывно связаны. Это он усвоил от своей мамы. Однажды зимней ночью она поскользнулась и упала в канаву, а будущий отец Джека первый пришел ей на помощь. Причем поблизости он оказался совершенно случайно — просто заблудился. Даже я слышал эту историю раз восемьдесят, а уж Джек, ясное дело, и того больше.

Я покачал головой:

— Нет. Не издеваюсь.

Он на секунду закусил губу.

— Ты знаешь, как я отношусь к судьбе.

— Я серьезно. Это судьба. Точно тебе говорю.

— Что ж. — Джек помолчал, обдумывая мои слова. — Ладно. Поехали за город. — Он посмотрел на девочку, потом снова на меня: — Но ты все равно болван.

И мы помчались по шоссе № 5 на юг, в сторону Портленда.

Девчонка, похоже, изо всех сил старалась не упасть духом и отвлечься от голосов — или что она там слышала? — а когда мы отъехали от Мелби-Фоллз на значительное расстояние, постепенно успокоилась. Примерно через час мы были на шоссе № 84, и тут у меня зазвонил мобильник. Мама — вне себя от волнения — затараторила шепотом:

— Просто скажи мне, что ты уехал. Что сейчас вы с Джеком едете за город. Скажи.

Прошла минута, пока я ответил:

— Да. Мы едем за город.

— Это правда?

— Да, мам. Мы только что свернули на восемьдесят четвертое шоссе. А что?

Она вздохнула:

— Ничего. Просто… я… услышала сирены, и хотела убедиться, что с тобой все в порядке.

Она лгала. Я это понял.

— Что-то случилось, мам?

— Нет! — Ответ вырвался слишком быстро. — Нет, все хорошо. Повеселитесь там с Джеком. Не бедокурьте.

В трубке зашипело.

— Мам?

«Она пропала», — это были последние слова, которые я услышал.

Джек подался вперед:

— Мы в ущелье. Паршивая связь.

Я отключил телефон, чтобы батарейка не разряжалась почем зря.

Через несколько миль Джек ткнул на указатель с символом «Шеврон»:

— Нужно заправиться.

Мы подъехали к бензоколонке, я выбрался и хотел было открыть бак и залить горючее, но Джек остановил меня:

— Мы в Орегоне. Здесь это делают операторы.

Девчонка осталась со мной в пикапе.

Джек ушел и вернулся с пластиковым пакетом, который вручил мне.

В конце концов тревога стала потихоньку отпускать. В голову не лезло ничего, кроме мыслей о девчонке. Ее запах, ее нога, прижатая к моей, звук ее голоса… Подумать только, я таки нахожу красивую девчонку, а она оказывается сумасшедшей.

Джек перегнулся через нее и стал рыться в пакете.

— Следи за дорогой, я сам достану. — Хотелось есть. — Что тут у тебя вкусненького? Шоколадное молоко?

Девчонка взяла у меня бутылку и бережно обхватила ее. Джек протянул руку, и я достал еще одну бутылку — для него.

Потом вынул банку содовой и открыл, громко щелкнув крышкой.

— М-м-м… — Газировка была ледяная. Я сделал большой глоток. — Хорошо!

Джек отхлебнул шоколадное молоко.

— Такое я пил только в детстве. А ты? — обратился он к девчонке.

— Я никогда не пробовала. — Она посмотрела на бутылку. — Мне нравится цвет.

Джек стал насвистывать мелодию из «Сумеречной зоны».

Когда мы свернули на двухполосный мост Богов через реку Колумбия и стали подниматься по горной дороге к Гленвуду, дождь усилился. Мы перекинулись парой слов, однако вести непринужденный разговор в такой чудовищно нелепой ситуации не очень-то получалось. Так что большую часть пути в машине стояла тишина.

Улицы Гленвуда уже опустели. Девчонка, не выпуская из рук бутылку с шоколадным напитком, вглядывалась в темноту ночи, и лишь дворники методично шуршали по лобовому стеклу.

Через несколько минут, дважды повернув направо за гленвудской гостиницей, мы въехали во двор перед коттеджем.

— Поищи пульт от ворот, а? — попросил Джек.

Я дотянулся до козырька:

— Его тут нет.

Джек вздохнул и заглушил двигатель. На террасе он перевернул вверх дном доисторическую банку из-под молока, извлек ключ, вошел в дом и включил свет.

Девочка стояла в нерешительности, и я повел ее внутрь:

— Все в порядке. Здесь, кроме нас, никого.

Она крепко сжимала в руках бутылку с шоколадным молоком.

Дедушка Джека построил этот дом из перестойного леса. Мы вошли в невероятных размеров помещение, состоящее из большой кухни с обеденным столом и гостиной, в которой до самого потолка возвышался камин, выложенный из речного камня.

Я поставил пакет на стол и налил воды в кофеварку.

Семья моего друга верила не только в судьбу, но и в то, что камин — раз уж он есть — должен всегда быть наготове. Вскоре в нем затрещал огонь, и Джек объявил:

— Пойду загоню машину в гараж.

Девочка стояла у камина, протянув одну руку к горящим поленьям. В другой она все еще держала бутылку.

Спустя некоторое время кофеварка зачавкала, я вынул из буфета чашку и стал искать, чем бы забелить кофе.

Отойдя от камина, девочка остановилась у большого окна. Из-за рассеивающихся туч выглянула луна.

Нужно было что-нибудь сказать, чтобы мы оба почувствовали себя свободнее.

— Отсюда замечательный вид на гору Адамс. А перед ней огромный луг.

Не сработало — она не ответила, и мне стало еще неуютнее.

Найденное в холодильнике молоко прокисло, и я вылил его в раковину. Пришлось довольствоваться сухими сливками, которые наотрез отказывались растворяться в кофе.

Вернулся Джек:

— Она устала.

— Что?

Он кивнул в сторону девчонки: та стояла у окна и зевала. Я подошел к ней:

— Хочешь поспать?

Смешно задавать такой вопрос тому, кто только что вышел из комы.

Но глаза ее слипались, когда она спросила Джека:

— Здесь?

Он махнул рукой в сторону коридора:

— Там комната моей сестры.

Старшая сестра Джека, Ванесса, учится в Гарварде. Она не такая прикольная, как Джек, зато такая же богатая. А тесты на проверку способностей ей давались легче легкого.

Девочка кивнула и посмотрела на меня:

— Хорошо.

— Давай провожу. — Я указал на бутылку в ее руке: — Положить в холодильник?

Помявшись, она протянула бутылку мне, и я поставил ее на стол.

— Там есть пижамы — тебе, наверное, будут в самый раз, — сказал Джек. — В ванной — по коридору напротив — куча девчачьих прибамбасов. Пользуйся!

Я пошел вперед, девочка за мной.

В спальне я включил свет и нашел в ящиках с бельем ночнушку, которая, судя по всему, девчонке была коротковата, но она все равно взяла ее. В изножье кровати лежали стеганое одеяло и несколько подушек.

— Все нормально?

Она присела на самый краешек.

— Вот. — Я разложил одеяло, отогнул верх. Подушки сбросил на пол, оставил только две, взбил их и положил в изголовье. — Готово, можно укладываться.

Она не пошевелилась.

— Ладно. Переодевайся — и в постель.

Ее глаза, не отрываясь, смотрели на лежащую на коленях одежду.

— Я не знаю как.

Как перекинуть меня через стену, она знала, а как переодеться — нет?

Девчонка немного помялась.

— В голове крутится столько всего, что нужно осмыслить! А переодеваться… не понимаю, как это.

— Просто снимаешь эту одежду и надеваешь вон ту. — Я указал на ночнушку.

Растерянное молчание.

Я потер глаза:

— Хорошо… поворачивайся.

Она встала лицом к окну.

Подойдя к ней сзади, я усердно отгонял мысль о том, что — вот она, сбывается сказочная мечта, и сосредоточенно командовал:

— Руки вверх!

Не совсем так я представлял себе, как буду в первый раз раздевать девушку.

Она подняла руки к потолку.

Я опасливо взялся за нижний край ее футболки: одно неосторожное движение — и она, чего доброго, швырнет меня в стену. Глядя в сторону, чтобы ненароком чего не увидеть, я снял с нее футболку и приказал:

— Так, теперь надевай ночнушку.

Я не смог удержаться от искушения и украдкой бросил взгляд на голую мускулистую спину.

Немного помучившись, девчонка все-таки продела голову в ночнушку. Потом руки ее застряли, и я дернул вниз: подол оказался чуть выше колен.

— Я уйду, а ты снимай треники и укладывайся.

Она повернулась ко мне. Нас разделяли всего несколько дюймов.

Я сделал шаг назад.

На ее лице мелькнуло подобие улыбки:

— Теперь поняла. — Не успел я отвернуться, как она стянула штаны, однако ночнушка прикрыла все, что мне не должно было видеть. — Сейчас лягу спать.

Я направился к двери и произнес чересчур бодрым голосом:

— Отлично! Я гашу свет и…

Она стала забираться в постель, и я открыл от изумления рот: по всей длине ноги были обезображены круглыми рубцами.

 

ГЛАВА ПЯТАЯ

В жизни не видел таких отвратительных рубцов. А она еще меня назвала помеченным!..

Забравшись в постель, самая красивая девочка из всех, что я когда-либо встречал, по-прежнему смотрела на меня. Словно ждала чего-то.

Сделав большой шаг, я оказался у края кровати. Постоял немного, подтянул одеяло к ее подбородку, пожелал спокойной ночи и выключил свет. Затем вышел в коридор, закрыл дверь и прислонился к ней спиной. Сердце вот-вот готово было выскочить из груди.

В другой комнате Джек ел крендельки из голубой миски. Я сел рядом, и он подвинул миску ко мне:

— Извини, с едой сегодня не очень. Утром схожу в магазин. Чем займемся, Мейс?

Взяв горсть крендельков, я помотал головой:

— Понятия не имею…

— Но как же она испугалась, когда увидела «Тро-Дин»!

Я кивнул, не переставая жевать:

— Может, там работали ее родители…

Джек усмехнулся:

— А может, она была там на летней практике и у нее поехала крыша?

— Ага, очень смешно. Она только что вышла из комы. Ее бы и огни ближайшего супермаркета напугали. — Я говорил так, словно старался убедить в чем-то самого себя.

Джек нахмурился.

— Что?

— Странно все это… — Он пожал плечами. — Не знаю даже. Дом престарелых принадлежит «Тро-Дин»…

Я не понимал, какое это могло иметь значение.

— Им почти весь город принадлежит.

Джек подался вперед:

— Пойми меня правильно. У твоей мамы была загадочная история с «Тро-Дин», а теперь она работает в «Гавани». — Он ткнул большим пальцем в сторону коридора. — Эта девчонка тоже оттуда. И как она переполошилась при виде огней «Тро-Дин»!..

Рот у меня был занят очередной горстью крендельков, так что отвечать не пришлось. Да и какое отношение мама имеет к девчонке? Она всего лишь мерила ей давление. Вероятно, в ее обязанности еще входит доложить руководству, если девчонка или кто-то другой из их компании очнется. Да, пожалуй, у мамы была какая-то история с «Тро-Дин», но все давно закончилось. Она больше не работала в лабораториях.

— Ерунда. Мама знает о девчонке не больше нашего. — Опять я старался убедить сам себя.

— И все же, — произнес Джек, — я понятия не имел, что в «Гавани» живет кто-то, кроме стариков. Это меня и бесит.

— Джек, в нашем городе все завязано на «Тро-Дин». В будущем я тоже хотел бы у них работать. — Впрочем, меня разбирало любопытство. — Может, они обследуют калек, жертв аварий, чтобы найти лекарство от амнезии? Это многое объяснило бы.

Джек кивнул:

— Сейчас проверим.

Я не понимал, что он намерен проверить, но взял свой кофе и пошел за другом в кабинет рядом с комнатой Ванессы. Наверное, мне хотелось увидеть, как он выяснит то, что я и ожидал, то есть ничего.

Пока Джек подключался к Сети, я поставил чашку и плюхнулся в глубокое кожаное кресло у высоченной полки с книгами. Глаза начали слипаться…

— Мейс!

— Что? — Во рту был неприятный привкус. — Я заснул?

— А то! — Джек указал на часы.

Я проспал два часа.

— Ты все это время был в Сети?

— Еле-еле подключился. Чертов модем.

Он держал в руке стопку бумаг; несколько листов упали на пол.

Я потер глаза:

— Что там?

— Интересно? «Тро-Дин» повсюду трубит о своих исследованиях в области глобального потепления и экологии. Рассказывают в мельчайших подробностях. Их научные сотрудники публикуются во всех журналах.

— Да, знаю. — Мне тоже нужно было написать доклад и приложить его к заявлению.

— Но дело не в этом, — сказал Джек.

— А в чем?

— Как ты думаешь, в каком месте лучше всего прятать вещь, чтобы ее никто не нашел?

Я вспомнил, как в детстве мама складывала все мои рождественские подарки на холодильник, в коричневый пакет для продуктов.

— У всех на виду?

— Вот именно. — Джек показал распечатку газетной статьи. — Компания «Тро-Дин», вся из себя такая правильная и успешная, просто заваливает СМИ информацией. Журналы и газеты уже сыты по горло. Кругом сплошной «Тро-Дин». Вряд ли кому-нибудь придет в голову постучаться к ним в дверь.

Я зевнул:

— Они о чем-то умалчивают?

— Похоже на то. Смотри, не так уж много научных сотрудников уволилось из «Тро-Дин», но некоторые все же…

— И?..

— Здесь-то и кроется самое странное, чувак. Серьезные совпадения. Послушай. — Джек отхлебнул кофе и стал читать вслух: — «Перед тем как основать собственную консалтинговую фирму, Дональд Андерсон в течение семи лет работал научным сотрудником в компании „Тро-Дин“. Вот что он говорит о своем бывшем работодателе: „Хотя работа в „Тро-Дин“ имела для моей карьеры большое значение, все же я пришел к выводу, что наилучшим образом воплотить карьерные возможности я смогу, работая в другой области. Руководство компании благосклонно отнеслось к моему заявлению об уходе и пожелало мне удачи в новом начинании…“».

Ничего странного в этом я не заметил, пока Джек не стал читать текст на другом листке.

— «Джессика Ли, проработавшая шесть лет научным сотрудником „Тро-Дин“, недавно уволилась из компании, чтобы заняться преподавательской деятельностью в Университете Южной Калифорнии. О своем бывшем работодателе она отзывается так: „Хотя работа в „Тро-Дин“ имела для моей карьеры большое значение, все же я пришла к выводу, что наилучшим образом воплотить карьерные возможности я смогу, работая в другой области. Руководство компании благосклонно отнеслось к моему заявлению об уходе и пожелало мне удачи в новом начинании…“».

— То же самое.

— Тютелька в тютельку. — Джек положил бумаги на стол. — Похоже, в «Тро-Дин» заставляют увольняющихся заучивать это наизусть. Есть еще кое-что. — Он постучал пальцем по экрану компьютера. — За двадцать два года, что «Тро-Дин» работает в Мелби-Фоллз, от них уволился тридцать один сотрудник. Кроме того что о своем бывшем работодателе они в один голос твердят одни и те же слова, их всех — за исключением одного — еще кое-что объединяет.

— Что же?

Джек затарабанил по столу:

— У каждого в течение семи месяцев после увольнения родился первый ребенок.

Я не понял:

— Они увольнялись, потому что ждали детей?

— В случае с мужчинами — детей ждали их жены.

— Действительно странно.

Вряд ли мы с Джеком могли разобраться самостоятельно — слишком уж все было запутано.

— Ты думаешь о том же, о чем я? — спросил он.

— Нужно везти ее обратно?

Джек отхлебнул кофе:

— Про судьбу ты мне заливал, да?

— Прости. Я в самом деле хотел ей помочь.

Он кивнул:

— Ясно.

— Надо было тебя послушаться… — Я вздохнул. — Поедем завтра с утра пораньше?

— Да. А теперь поспим немного. Заодно подумаем, что соврать шефу, чтобы меня не уволили.

Послышался шум.

— Это девчонка? — спросил Джек.

— Наверное. Пойду, проверю.

По дороге я заглянул в ванную, прополоскал рот, а потом на цыпочках отправился к ней. Стук костяшек пальцев по деревянной двери прозвучал как раскат грома.

— Можно?

— Входи.

Она сидела на кровати и смотрела в окно на луну.

— Как ты?

— Больше не могу их слушать.

— Кого?

Девчонка согнула колени и уронила на них голову, затем стала раскачиваться вперед-назад:

— Мне больно, больно…

Я подошел и присел рядом. Протянул руку, но так и не посмел ее коснуться.

— Что у тебя болит?

— Голова. Без них в ней пусто. Мне нужен свет.

Я потянул шнур ночника. Она отпрянула от меня, глаза расширились от слепящего света.

Я замер:

— Испугалась? — Ничего удивительного, люди и раньше пугались моего лица.

Она замотала головой:

— Наверное, я просто медленно привыкаю. Ко всему новому.

Раздумывая, что бы такое сказать, я теребил нитку, вылезшую из нижнего края рубашки. Затем меня осенило: а почему бы не спросить у нее все, что меня интересует?

— Можешь рассказать, откуда ты?

Девчонка наклонила голову влево, а глаза скосила вправо. Если человеку дать задачу на умножение, он будет смотреть влево, а если спросить у него то, о чем он знает, но не помнит, он обязательно посмотрит вправо. Так я понял — она вспоминает. Или, по крайней мере, пытается вспомнить.

— Я была в седьмом ряду сзади, третья с конца.

— В «Гавани»? — Я ничего не понял. — Вы просто сидели на диване. Все вместе.

— Нет. — Она снова опустила глаза, очевидно что-то припоминая, а когда подняла голову, ее голос звучал решительнее, словно она была уверена в своих словах. — До «Гавани». Я была в седьмом ряду сзади, третья с конца.

Я ничего не понимал, но боялся заговорить — вдруг вообще замолчит?

— Место не имело значения. Состояние у нас было одинаковое. Спокойные и безмятежные, все как один. — Девчонка улыбнулась и положила руку на грудь. — Мир и покой — вот и все, что мы знали. Я… мы… были всем довольны. Не знали ни страха, ни печали… — Я ждал продолжения. — Мы дышали все как один. И двигались все как один. И думали все как один. — Она закрыла глаза и продолжила, словно услышав напев, к которому следовало присоединиться: — Слабости не будет. — Внезапно ее глаза широко распахнулись. — Время пришло. Я чувствую.

— Что чувствуешь? — не удержался я.

— Того, кто рядом с дверью. Сначала вздрагивает он, затем слабый трепет охватывает ряд за рядом. Доходит до меня. Я тоже вздрагиваю. И знаю…

— Что знаешь? — прошептал я.

Она сглотнула:

— Что идет Садовник.

Ее глаза расширились, одной рукой она схватила меня за рубашку и притянула к себе.

Я старался не думать о том, что ее лицо так близко, — я даже чувствовал теплое дыхание.

— Ты вспомнила.

Она на секунду прикусила губу.

— Не все. Лишь какую-то картинку…

На ее идеальные губы я смотрел бы вечно, но заставил себя оторваться и снова взглянуть в глаза:

— Наверное, тебе нужно время, чтобы вспомнить остальное?

Как же мне не терпелось узнать обо всем немедленно! Я хотел, чтобы она рассказала о себе прямо сейчас!

— Наверное. — Она кивнула, отпустила мою рубашку и взяла меня за руку.

Ее ладонь была мягкой и теплой. Ногти не очень длинные, аккуратно подстрижены. Внимательно их разглядывая, чуть ниже белых кончиков я заметил линии другого оттенка белого, как годовые кольца у деревьев. Такие я видел на ногтях у мамы, когда однажды она подхватила какое-то вирусное заболевание. Девочка перенесла травму; возможно, шрамы на ногах тоже с этим связаны.

Я пристально посмотрел на нее:

— Тебе обязательно нужно поспать.

Она поморгала, потом улеглась, так и не отняв руку:

— Останешься со мной?

— Хочешь, чтобы я остался?

— Да.

Ее веки опустились.

Я потянулся к выключателю, но она тут же распахнула глаза и сжала мою руку:

— Пусть горит. Не люблю темноту.

— Ладно.

Не выпуская ее руку, я скользнул на пол, положил голову на кровать и стал рассматривать ее профиль. До этого я ни разу в жизни не держал за руку девочку.

В глубине души я безумно радовался, что со мной эта странная красивая девочка чувствует себя защищенной. Однако кем я был на самом деле: ее защитником или похитителем? Правдива ли ее история о том, где она жила до «Гавани»? Меня так и подмывало позвонить маме, выведать у нее все.

С другой стороны, я не желал ничего знать. Забыв обо всем на свете, я наслаждался моментом. Как только реальность напоминала о себе — когда я вспоминал, что не знаю, кто за ней гонится и даже насколько сильно я влип, — иллюзия разбивалась вдребезги. Возможно, девочка каким-то образом и связана с «Тро-Дин», а может, мы с Джеком просто себе навыдумывали. Утром отвезем ее назад, и на этом все.

Она потянула меня за руку:

— Забирайся сюда.

Возражать я не стал.

Лег в кровать, оставив все же одну ногу на полу. Она подвинулась, постучала ладонью по матрацу и откатилась подальше. Наконец, я устроился у нее за спиной, одной рукой обнял ее, а другую подложил под голову. Между нами лежало скомканное одеяло. Подавшись чуть вперед, я вдыхал аромат ее волос.

— Ты помнишь, как тебя зовут?

Я почувствовал, как она замотала головой.

— Какая разница?

— Никакой, — соврал я.

Вскоре дыхание девочки замедлилось и стало ровным. Я закрыл глаза, но, находясь так близко от нее, заснуть не мог, чтобы не упустить ни мгновения. Мне ужасно хотелось знать ее имя.

Наутро меня разбудил Джек. Ночью у меня текли слюни.

Джек округлил глаза и поднял вверх большой палец.

Я показал ему неприличный жест, уселся в кровати и вытер рукавом рот.

На кухне уже был сварен кофе. Я налил себе чашку и подсел за стол к Джеку.

Он улыбался во весь рот.

— Ну, ты даешь, чувак!

— Заткнись. Она хотела, чтобы я лег с ней. — Я зажмурился, когда услышал, как прозвучали эти слова.

Джек присвистнул.

— Да нет же, мы просто спали. Честно. — Я скосил глаза на таймер на плите, но цифры были нечеткими. — Который час?

Джек зевнул:

— Около девяти.

Положив в чашку сухих сливок, я спросил:

— Так зачем ты сломал мне весь кайф?

— Мне было скучно. — Джек ухмыльнулся. — Сейчас сгоняю в магазин на бензоколонке за соком и пончиками. А потом надо все-таки отвезти ее назад.

Он подкинул ключи и вышел.

— Купи настоящих сливок, а? — крикнул я ему вслед.

Взяв в руки чашку с кофе, в котором плавали белые комки, я растянулся на диване в гостиной и включил телевизор. Спутниковая антенна ловила уйму каналов, но, кроме мультфильмов, рекламы и новостей, в этот час смотреть было нечего.

По одной из программ шло интервью с какой-то женщиной, и мое внимание привлекла фраза в тексте на экране: бывший научный сотрудник «Тро-Дин».

Я добавил звук. Женщину звали доктор Келли Эмерсон. Несколько лет она отработала исследователем в «Тро-Дин», а потом основала собственную экологическую консультационную фирму и даже стала членом нескольких комиссий при президенте, занимающихся вопросами глобального потепления. В интервью доктор Эмерсон рассказывала о своей книге, в которой затрагивала проблемы питания в будущем и потенциальной адаптации человечества к глобальному потеплению.

К моему огорчению, о работе в «Тро-Дин» журналист спросил лишь в самом конце интервью. Мне показалось, что женщина была немного раздражена вопросом, однако ответ выдала заранее заготовленный:

— Хотя работа в «Тро-Дин» имела для моей карьеры большое значение, все же я пришла к выводу, что наилучшим образом воплотить карьерные возможности я смогу, работая в другой области. Руководство компании благосклонно отнеслось к моему заявлению об уходе и пожелало мне удачи в новом начинании.

И больше о «Тро-Дин» ни слова.

Я выключил телевизор, и тут вернулся Джек с покупками, среди которых были сливки в крошечных голубых контейнерах, сахарозаменитель и пластмассовое ведерко с пончиками. Откусив пончик, он произнес с набитым ртом:

— У нас небольшая проблема.

Я тоже достал из ведерка пончик и впился в него зубами:

— Что случилось?

— На бензоколонке один тип в деловом костюме задавал Люсиль вопросы о красном пикапе.

Люсиль — пожилая женщина, хозяйка бензоколонки, которая присматривала за домом в отсутствие Джековых родителей.

— О твоем? — Запихнув в рот остатки пончика, я усиленно жевал.

— Меня он не заметил — я спрятался за стойкой с чипсами. Потом он некоторое время толокся возле машины — разговаривал по мобильнику.

— Что было, когда ты вышел?

Джек помотал головой и снова откусил пончик:

— Я не выходил. Люсиль выпустила меня через черный ход, а ее муж подкинул обратно. Пикап я оставил там.

— Может, ревнивый муж следит за своей женой, а у нее красный пикап? К тому же, если нас и ищут, откуда им знать, что мы здесь?

Джек пожал плечами:

— Мы приехали затемно. Даже Люсиль удивилась, увидев меня, а она тут первая сплетница. Если чего-то не знает она, этого не знает никто.

— Думаешь, кто-то из Мелби-Фоллз в курсе, что девчонка с нами? — Я постучал кулаком по губам. — Откуда?

Он нахмурил лоб:

— На стоянке в «Тихой гавани» установлены камеры слежения.

Я чуть не пролил кофе.

— Значит, у них наверняка есть запись.

— У них — это у кого? — спросил Джек. — Сдается мне, ты не имеешь в виду старшую медсестру Сьюзи, мою начальницу.

— Нет. — Я покачал головой. — Думаешь, нужно переждать здесь, пока все не выяснится? А вдруг это сочтут похищением?

Джек наклонил голову:

— Мейс, разве она кричала и сопротивлялась, когда ты ее выводил из здания?

На самом деле все было почти наоборот.

— Нет, конечно.

Джек почесал подбородок:

— Мы отвезем ее назад, целую и невредимую. Вряд ли кто-нибудь вот-вот нарисуется у нас на пороге… — Он метнул взгляд на дверь, словно именно это и должно сейчас произойти, отчего мне стало не по себе.

Я попытался рассуждать вслух:

— Ладно, что мы знаем? Какие у нас есть факты? — Я начал вспоминать с самого начала: — Она сидела на диване в доме престарелых, каким-то чудом ее разбудили слова из записи на DVD. Она ничего не понимала. Может, даже испугалась. Да, точно, испугалась и выдала тираду насчет садовника.

— Так бывает, когда заснешь у телевизора и снится диктор из десятичасовых новостей.

В этом был смысл.

— Возможно, — кивнул я. — Возможно. Но есть и еще кое-что. Она буквально швырнула меня через стену! Это как объяснить?

Джек в раздумьях поджал губы:

— Итак, мы имеем девчонку, которая была в ступоре, но проснулась, услышав сказку. Она слетает с катушек и перекидывает увесистого футболиста через стену.

События предыдущего вечера пронеслись у меня в голове.

— Перед тем как лечь спать, она три часа сидела, вцепившись в бутылку шоколадного напитка.

Джек начал мерить шагами комнату:

— А как она испугалась огней «Тро-Дин»!

Согласно кивая, я хотел добавить кое-что еще к перечню ее странностей. Шрамы на ногах. Уже открыл было рот, но передумал. Мне вдруг показалось неправильным болтать об этом. Как и о той странной истории, что она мне рассказала, — которая, впрочем, скорее всего, ей просто приснилась.

— Да, чувак, ситуация… — Джек сел и откинулся назад, балансируя на двух ножках стула. — Ладно, заберу машину, и на обратном пути у тебя будет три часа, чтобы выяснить, что происходит с девчонкой.

— Или хотя бы как ее зовут, — с надеждой сказал я.

В это мгновение она вошла в комнату.

Я поднялся с дивана, а Джек с грохотом уронил стул на четыре ножки.

Она посмотрела мне в глаза и почти улыбнулась.

— Доброе утро, — сказал я. — Выспалась?

— Да. — Девочка огляделась; взгляд ее казался намного более осмысленным, чем раньше. — Но… у меня болит здесь. — Она держалась за живот.

Раздалось такое громкое урчание, что мы все его услышали.

Джек усмехнулся:

— Рискну предположить, что ты проголодалась.

Она нахмурила лоб.

Я подошел к ней и протянул руку, словно налаживая контакт с диким котенком, который норовит убежать.

— Тебе нужно поесть, — сказал я, когда она вложила свою руку мне в ладонь. — Помнишь, как это делается?

Она посмотрела на пончики.

Я подвел ее к столу и усадил.

— Вот. — Джек положил несколько пончиков на салфетку и дал ей.

Девочка увидела, как Джек закинул в рот очередной пончик, проделала то же самое и стала жевать, раздув щеки.

Мой друг смотрел на нее с отвисшей челюстью; я тоже стоял, открыв рот.

— Джек, тебе представился случай взглянуть на себя со стороны.

Она проглотила. Затем ее глаза расширились и заслезились, она закрыла рот ладонью.

Джек мотнул головой в сторону раздвижной стеклянной двери, ведущей на заднюю террасу:

— Уводи ее, быстрее! Если ее здесь вырвет, мама меня убьет.

Я схватил девчонку за руку и повел к двери. Во дворе она согнулась вдвое и выблевала все до последнего кусочка на мокрую траву.

— Подожди.

Я сбегал в дом за салфетками, вернулся и дал ей.

Она вытерла рот и выпрямилась.

Чтобы не смущать ее, я сделал вид, что интересуюсь горой Адамс. Впрочем, за облаками и дождем рассмотреть гору было почти невозможно.

— Как кушать ты тоже забыла?

Она подошла ближе, но ничего не ответила.

Повернувшись к ней снова, я сказал тихим голосом:

— Не бойся. Джеку я ничего не говорил.

Уголок ее рта пополз вверх.

— Спасибо.

— Послушай… — Как же мне признаться в том, что мы повезем ее назад и я собираюсь высадить ее в том самом месте, откуда она так отчаянно хотела убежать?

Девчонка быстро схватила меня за руку. Наклонила голову, а затем неспешно выпрямила:

— Они здесь.

У меня по спине побежали мурашки.

— Кто?

Она дошла до конца террасы и посмотрела туда, где подъездная аллея заканчивалась высокими воротами, закрывающими вид на дорогу.

— Там. — Она показала пальцем. — Поджидают за воротами.

В доме я спросил Джека, нет ли у него бинокля.

Он нахмурился:

— Что случилось?

— Просто дай, и все!

Джек помотал головой:

— Бинокля нет. У мамы есть подзорная труба, чтобы наблюдать за птицами. В кладовке за прачечной.

Я отправился в кладовку, а он крикнул мне вслед:

— Осторожнее! Она бешеных денег стоит!

Отыскав трубу, я спросил:

— Лестница есть?

Джек кивнул:

— Конечно. Что ты собрался делать?

— Проверю парадные ворота.

Он состроил гримасу:

— Так открой их.

— Не могу. Там кто-то стоит. Надо посмотреть кто.

— Тогда забирайся на крышу.

Я вручил ему подзорную трубу:

— Поэтому мне и нужна лестница.

На дворе опускался легкий туман. Джек с подзорной трубой в руках помог мне отыскать приставную лестницу и забрался вслед за мной на крышу. На трясущихся ногах по мокрой шершавой черепице мы залезли на самый верх. За воротами на противоположной стороне дороги стоял черный седан.

Джек посмотрел в трубу и ахнул:

— Тот самый тип, с бензоколонки!

— Уверен?

Он кивнул.

Я взял у него трубу:

— На заднем сиденье люди.

— Может, санитары, — предположил Джек. — Или полиция.

— Полиция бы уже давно стучала в двери. — Видно было плохо, и я спросил: — Приблизить можно?

Джек повернул ручку на трубе, и у меня перехватило дыхание. Это не санитары. И не полиция.

На заднем сиденье расположились трое ребят, которых я видел рядом с девчонкой в «Тихой гавани». С языка сорвалось слово, за которое от мамы мне влетело бы по полной программе. Что они делают здесь? Зачем приехали? И если они явились сюда, то где сейчас мама?

— Что? — спросил Джек. — Кто там?

Девчонка оказалась права. Они здесь.

— Я уже видел их. Они тоже были на шестом этаже в «Тихой гавани». — У меня задрожали руки. — Ее ищут.

— Может, отец приехал, — предположил Джек. — Ну что, отдаем ее?

Вот так вот — взять и отдать? Я ни на минуту не сомневался, что тот тип за воротами никакой ей не отец и что так просто все это не объяснить.

— Ни за что.

Джек уронил голову на руки:

— Черт возьми! Во что ты нас втянул?

 

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Мы вернулись в дом. Девчонка молча сидела на диване.

— Придумал! — Джек отправился на кухню и позвонил по телефону. Сказав несколько слов, он вернулся и отключил телефон. — Пусть наденет что-нибудь теплое. И встречаемся в СК.

Надеясь, что замысел друга будет лучше роящихся в моей голове пустых идей, я пошел в комнату Ванессы. Порывшись в ящиках, обнаружил пару подходящих по размеру джинсов и розовый свитер. Ростом сестра Джека была меньше, но брюки носила очень длинные. Одежду, в которой девчонка приехала, я оставил на полу и вернулся в гостиную.

Она взяла вещи и скрылась в ванной. Наверное, вспоминала, как переодеваться.

Джек был в СК, что означало «склад Колумбии». На самом деле это обычная кладовая, только огромная, хорошо освещенная и до такой степени забитая вещами, что вполне могла бы сойти за склад в магазине, торгующем одеждой марки «Колумбия». Семья Джека любила комфорт. Чтобы не возить туда-сюда вещи, они просто закупили невероятное количество спортивной одежды: курток на все сезоны, сапог, ботинок, шапок, перчаток, — чтобы хватало на них самих и на гостей. Джек окрестил это помещение «СК».

Он вручил мне розовую куртку.

— Не мой цвет, чувак, — отказался я.

— Это для нее. Себе выбирай сам.

Я нашел синюю непромокаемую куртку большого размера на флисовой подкладке, а для девчонки — перчатки. К счастью, на мне были туристические ботинки, и я откопал еще одну пару таких же, Джековых, которые вполне подошли бы ей. Свою поклажу я свалил на пол в гостиной, и в это мгновение девчонка вышла из ванной. В джинсах, свитере и шлепанцах она выглядела как большинство девчонок из нашей школы.

Только в сто раз красивее.

Она была так прекрасна, что я утратил дар речи. Сам себе не верил, что эта красавица просила меня обнимать ее всю ночь.

— Тебе нужны носки, — наконец сподобился выговорить я и протянул ей ботинки. — Вот это лучше, чем шлепанцы.

— Мы уходим? — спросила она.

— Да, — ответил Джек, войдя в комнату. — Только не через главные ворота.

Натягивая куртку, я хотел было спросить, что у него за план, но он рассказал сам:

— Отсюда до дома Люсиль три мили по вездеходной трассе. Доедем на квадроциклах и попросим на время старый «додж». Она мне давала его, когда у меня даже прав не было. — У меня поползли вверх брови, и Джек усмехнулся: — Отец хорошо платит ей, чтобы присматривала за домом. Поэтому сейчас она ездит на «кадиллаке», а не на старом грузовичке.

Я попытался представить, где может стоять дом Люсиль. Наверное, на горе в конце трассы, которой мы дали имя Льюиса и Кларка, в основном потому, что мы проложили ее самостоятельно и она была самой крутой.

— Джек, по какой трассе едем?

Он надел черную куртку и застегнул молнию:

— Льюиса и Кларка.

— После дождя там, наверное, месиво…

— Поедем потихоньку.

Я ничего не ответил, просто смотрел на него.

— Разве у нас есть выбор?

Нет. В этом я был совершенно уверен и покачал головой. А затем спросил:

— Мы совсем спятили? Может, просто позвоним в полицию и все объясним?

Девчонка коснулась моей руки:

— Они помогут мне? Что они сделают?

Ответа я не знал.

— Скорее всего, ты вернешься в «Тихую гавань».

Легкое прикосновение тотчас обернулось железной хваткой.

— Не отправляйте меня назад, прошу. Я поеду куда угодно!

— Ладно, ладно. — Я положил свою ладонь поверх ее руки и держал до тех пор, пока она не разжала пальцы. — Но ты должна рассказать мне, что там за люди. Те, что сидели рядом с тобой на диване в «Тихой гавани».

На самом деле меня интересовало, кем был тот темноволосый парень. Другом? Или больше чем другом?

— Я ничего не помню. И особого страха не ощущаю… Я чувствую их, слышу. Но идти к ним не хочу.

— Готово! — Джек хлопнул в ладони, и я вздрогнул от неожиданности. — Ну, по коням?

Мама Джека твердо убеждена, что квадроциклы — и связанный с ними шум — не совместимы с домашним уютом. Поэтому гараж для вездеходов поставили в нескольких сотнях ярдов позади дома и, к счастью, вдалеке от главных ворот.

Туман превратился в морось. Мы с Джеком накинули капюшоны. Девчонка, судя по всему, не сообразила.

— Погоди. — Я натянул капюшон ей на голову. — Так лучше?

Она кивнула.

Мой друг открыл боковую дверь, и мы вошли в гараж. Изнутри он напоминал миниатюрный выставочный павильон мотовездеходов. Джек вручил нам по шлему, я натянул свой, потом помог девчонке. Ее огромные глаза сверкнули. Интересно, о чем она думала?

Я занес ногу и уселся на красный квадроцикл:

— Поедешь со мной. Удержишься?

Устраиваясь сзади, она обвила руками мою талию, прижавшись к спине. Я, разумеется, не возражал. Ее тело льнуло к моему, как ночью, только тогда, наоборот, обнимал ее я. Так можно и привыкнуть…

Джек поднял большую рулонную дверь, я повернул ключ зажигания, и вездеход ожил. В это мгновение я понял, что, запустив двигатель, навсегда отрезал себе путь к отступлению. Поворот ключа был осознанным выбором — везти ее назад я больше не собирался.

Я положил ладонь поверх ее руки, повернул голову, чтобы она услышала меня:

— Готова?

— Да! — сказала она прямо мне в ухо.

Мы двинулись вперед, и я верил, что смогу помочь ей.

Джек тоже вывел машину из гаража, затем вернулся, опустил дверь и минутой позже появился снова:

— Поехали?

Я кивнул.

Он помчался вперед через луг к лесу.

Я жал на ручки газа, стараясь держать дистанцию: если Джек вдруг остановится, надо вовремя дать по тормозам. Моторы ревели вовсю, и я боялся, как бы тот тип у ворот не разгадал наш план. Так или иначе, оставалось лишь поскорее убираться оттуда да держать скрещенными пальцы, чтобы нас не заметили.

Начался подъем по скользкой трассе. Если ехать медленно, мы справимся. Самое главное — не налететь на упавшее дерево или размытый дождем кусок дороги.

И все же, несмотря на всю необычность происходящего — уж не говоря об опасности, — с моего лица не сходила улыбка. Обожаю водить машину, обожаю тряску во время езды! Конечно, лучше бы обойтись без сырости и холода, но мы живем на северо-западе и по большей части гоняем на вездеходах именно в дождь.

Трасса круто уходила вверх, деревьев становилось все меньше. Наконец они исчезли совсем, и мы очутились у обрыва, откуда открывался вид на глубокое, покрытое буйной растительностью ущелье. Девчонка крепче ухватилась за меня. Повернув голову к ней, я сказал:

— Не бойся. Поедем осторожно.

Она ничего не ответила, лишь прижалась лбом к моей спине и прильнула еще сильнее.

Наверное, я отвлекся и среагировал недостаточно быстро, когда квадроцикл Джека стал соскальзывать вниз по слякоти. Он откатывался назад, на меня, а я лишь попытался свернуть в сторону и дал по тормозам. Чересчур поздно.

Его вездеход врезался в мой — более тяжелый и к тому же идущий на хорошей скорости. Джека крутануло и повело вправо, в сторону ущелья.

— Джек!

Вынув ключ, я пулей соскочил с квадроцикла, ринулся к краю обрыва и в то мгновение, когда задние колеса машины Джека стали съезжать вниз, успел ухватиться за переднее крыло.

Так, сидя на корточках и что есть сил пытаясь удержать груз, я заскользил вниз. Передние колеса вездехода оказались у самого края обрыва…

Затем чьи-то руки обхватили меня и потянули назад.

Девчонка.

И все-таки она тащила с обычной силой, не с силой человека, перебросившего меня через стену. Времени удивляться, куда делась ее мощь, не было: хоть скольжение и замедлилось, меня все равно неудержимо влекло к краю пропасти.

Джек повис, ухватившись за машину. Попытайся я вытащить только его, вездеход тотчас улетел бы вниз. А если бы это попробовала сделать девчонка, следом за ним тут же соскользнул бы и я.

— Не отпускай! Не отпускай! — кричал Джек.

— Джек, держись!

Слева торчал довольно крепкий с виду корень дерева.

— Попробуй дотянуться!

Девчонка слегка переместилась, и мне удалось одной ногой упереться в корень.

За скользкое крыло вездеход долго не удержать…

Джек орал, однако слов я уже различить не мог.

Я до боли усилил хватку, но машину неумолимо тянуло вниз.

— Нет! — Я изо всех сил уперся в корень.

Пальцы разомкнулись, и вездеход, а с ним и мой лучший друг заскользили в обрыв.

Нас с девчонкой отбросило назад, в жидкую грязь. Я осторожно подобрался к краю — оттуда все еще доносился хруст веток — и сорвал с себя шлем, чтобы лучше слышать.

За густой листвой и туманом я не мог разглядеть ни Джека, ни машины.

Вскоре треск утих. Было слышно лишь, как льет дождь да чирикают птицы.

— Видишь его? — Девчонка тоже смотрела в пропасть.

— Нет. Будь здесь.

Хватаясь за деревья, я пошел вниз по скользкому склону.

— Джек!

Я пробирался сквозь обломанные ветви, выкрикивая его имя и повторяя про себя: «Только бы все обошлось, только бы все обошлось…» Наконец в листве мелькнуло что-то красное. Я замер и прислушался. Ни звука.

Джек лежал на спине на дне ущелья, сверху — вездеход.

— Джек!

Глаза были закрыты.

— Джек! Джек!

И тут передо мной мелькнуло воспоминание о другом мгновении. Я и представить себе не мог, что чувствовала мама, когда увидела меня с разодранным лицом, неподвижно лежащего на земле.

Джек не двигался. Я осторожно снял с него шлем и прикоснулся к лицу:

— Джек! Джек!

Закрыв глаза, я прижался ухом к его груди — проверить, бьется ли сердце.

— Умоляю, только живи…

 

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Сердцебиения я разобрать не мог — мое собственное сердце колотилось слишком громко.

Он лежал неподвижно. Затем слабо вздохнул.

Я выпрямился.

— Слава богу!

— Все в порядке, — произнес Джек.

Я потянул его за руку, и он вскрикнул.

— Прости, прости, прости!

— Беру свои слова обратно, — простонал Джек. — Может, и не совсем в порядке, зато я жив. И чувствую боль. А это хороший знак, верно?

Встав на ноги, я пнул вездеход:

— Сейчас тебя освобожу. Думаешь, получится убрать эту штуковину так, чтобы не сделать тебе больно?

Он ненадолго задумался и кивнул:

— Вроде руки-ноги не застряли.

Джек не проронил ни слова, пока я, ухватившись за край машины, потихоньку поднимал ее. Наконец, я опрокинул вездеход, и, подпрыгнув, он приземлился на все четыре колеса. Я стал на колени и осмотрел Джека:

— Где болит?

Он прикусил губу, подмигнул мне и пошевелился:

— Опять плечо вывихнул.

Слово «опять» означало «в пятый раз». Впервые это случилось в начальной школе — тогда по субботам мы с утра играли в баскетбол. Как-то раз я вел мяч к кольцу соперников, а Джек, прикрывая меня, неожиданно запнулся и упал на пол спиной.

В то время домой меня подвозили его родители, и мне пришлось ехать с ним и его матерью в больницу и ждать в коридоре. До сих пор в ушах стоят стоны Джека. Он вышел из кабинета врача, всхлипывая, с красным лицом, рука висела на повязке.

Во второй раз это произошло на тренировке футбольной команды в девятом классе: он получил прямое попадание и лежал, скорчившись, на земле. Подоспевший тренер схватил Джека за руку и дернул — тот не успел и рта раскрыть, как рука стала на место. Мой друг поднялся, ушел с поля и больше в футбол не играл.

А еще было столкновение с развозчиком газет, выбравшим замысловатый маршрут, — в третий раз, и встреча выпускников с конкурсом на скоростное поедание пирогов, на котором что-то пошло не по плану, — в четвертый, после чего Джек начал даже козырять своими вывихами. И вот теперь он смотрел на меня, многозначительно вскинув брови, а я тряс головой:

— Даже не проси. Не могу.

— Мейс, да брось ты! — Джек показал на плечо. — Просто дерни, рука станет на место, и я готов идти.

— Нет. — Я сел на мокрую, грязную землю.

— Так и будем сидеть?

— Нет. — И все-таки я не представлял, как затащить его наверх с вывихнутым плечом.

— Проще простого, точно тебе говорю. В прошлый раз, на конкурсе, чирлидерша вправила мне плечо в два счета. А она, между прочим, по сравнению с тобой — пушинка.

Закрыв лицо ладонями, я застонал:

— Поверить не могу, что придется…

— Чувак, ты сильный, справишься.

— Ладно. — Я опустил руки и стал на колени. — Говори, что делать.

Он посмотрел на мою куртку:

— Проложи мне чем-нибудь подмышку.

Я снял куртку, свернул рукав и осторожно засунул ему в подмышку:

— Зачем?

— Затем, что сюда ты поставишь ногу.

— Еще чего! — Я отступил назад. — Ни за что.

— Перестань! Больно мне, а ноешь ты.

Джек бы прав.

Я выдохнул:

— Хорошо. Говори, что дальше.

— Ставь ногу мне в подмышку и бери меня за руку.

Я выполнил указание. Поставил ногу ему в подмышку, одной рукой взял его ладонь, а другой — крепко ухватился за предплечье.

— А теперь, когда я скажу, ты слегка надавишь ногой и очень осторожно — я повторяю, очень осторожно! — потянешь меня за руку.

Он отвернулся в сторону и прикрыл глаза здоровой рукой.

— Что случилось?

— Не хочу смотреть, ясно тебе?

— Ладно. Скажешь, когда будешь готов.

— Давай. — Он сделал несколько глубоких вдохов. — Нет, стой!

— Что?

— Помнишь, очень осторожно?

Я выдохнул и приготовился:

— Да.

Джек открыл рот, чтобы ответить, и я тотчас надавил ногой ему в подмышку и дернул за руку. Джек вскрикнул от резкой боли, и плечо стало на место.

Мы оба одновременно чертыхнулись.

Джек опустил здоровую руку, чтобы взглянуть на больную:

— Плечо на месте. Отличная работа.

— Попытаемся забраться наверх?

— Кстати, правая нога болит ужасно. Внизу.

Я осторожно приподнял край джинсов. Нижняя часть ноги была багрового цвета. Точно определить я не мог, но мне показалось, что у него перелом. Впрочем, кость наружу не торчала — уже хорошо. Я торопливо опустил брючину и не сказал ему о том, что увидел. Бросив взгляд на склон, я потер подбородок:

— Придется тебя нести.

— Я сам смогу… — Он пошевелился и тут же скорчился от боли.

— Не сможешь.

Джек закатил глаза:

— Ты меня не поднимешь.

Я сел на землю, упершись руками сзади:

— Я выжимаю двести фунтов лежа. По-твоему, я не донесу твою хлипкую задницу?

Он засмеялся и подмигнул мне:

— Только с плечом осторожнее. Руку обычно подвешивают на повязку.

Я снял рубашку, соорудил самодельную повязку и надел поверх его куртки. Повязка получилась некрасивая, зато крепкая — до больницы хватит.

Свою перепачканную куртку мне пришлось надеть снова. Было сыро, и за недолгое время без верхней одежды я успел замерзнуть.

— Зайди с этой стороны, — попросил Джек.

Пока я поднимал его, он указывал, каких частей тела не касаться. Наконец, держа Джека на руках, мне удалось встать.

— Только расскажи кому-нибудь, что нес меня, как девчонку, — и ты покойник!

На его болтовню я не обращал внимания, меня беспокоило одно — как забраться наверх. Самым трудным оказалось перед каждым новым шагом нащупывать ногой твердую опору. Спустя несколько минут я тяжело дышал, а затем и вовсе остановился.

— Опусти меня на землю.

Я помотал головой: вряд ли мне удалось бы снова поднять его на руки.

— Сейчас отдышусь, и пойдем дальше…

Через некоторое время я подобрался достаточно близко к вершине; сквозь ветви деревьев уже мелькало розовое пятно.

— Мы здесь!

— Что с ним? — Голос девчонки дрожал, и я вдруг понял, что почти забыл о ней.

— Все будет хорошо.

О другом развитии событий думать не хотелось. До меня только сейчас начало доходить, как нам повезло. Джек мог пострадать куда больше.

Я положил его на вездеход, а сам наклонился, опершись руками о колени, чтобы перевести дух.

— Что теперь? — простонал Джек. — До дома Люсиль еще далеко.

Я выпрямился:

— Поехали! Она будет сзади, а ты сядешь передо мной.

— К тебе на коленки? Ни за что!

— Есть другие предложения? — спросил я, упирая руки в боки.

Он испепелил меня взглядом:

— Нет.

Усевшись сам, я осторожно устроил Джека на коленях, а девчонка села сзади и крепко ухватилась за меня. Затем я вспомнил о шлемах, но Джеков остался в ущелье, а до своего я бы не дотянулся. Снимать Джека с колен, а потом вновь устраиваться на сиденье смысла не было.

Я повернул ключ, и мы потихоньку поехали.

— Еще раз тебе говорю, только проболтайся кому-нибудь…

— И я — покойник! Помню, помню.

Джек улыбнулся и тут же вскрикнул — машина налетела на кочку.

— Прости!

Так мы и продвигались — медленно, но верно, — и, когда наконец перед нами предстал дом Люсиль, я с облегчением вздохнул. Не успели мы въехать на задний двор, как дверь открылась и выбежала Люсиль. Бросив взгляд на Джека, она заявила:

— Звоню девять-один-один!

— Погодите! — воскликнул Джек. — Давайте зайдем в дом, нужно поговорить.

С Джеком на руках я проследовал за Люсиль. Одежда на мне была грязная, с меня текла вода, но женщина, казалось, не обращала на это внимания.

Я положил Джека на огромный диван с цветастой обивкой. Люсиль склонилась над ним, и длинные седые волосы закрыли ее лицо. Мгновение спустя она выпрямилась и вытерла руки о джинсы:

— У тебя одна минута, коротышка, затем я звоню твоему отцу.

Я повторил одними губами: «коротышка»?

Джек отмахнулся от меня и быстро заговорил:

— Помните того парня, что с утра на заправке спрашивал про мой пикап? Он гонится за ней.

Люсиль обернулась. Девчонка только что сняла шлем и стояла с раскрасневшимся лицом. Женщина оглядела ее с ног до головы, стуча носком ковбойского сапога по полу:

— Это правда?

Та в ответ лишь прикусила нижнюю губу.

Люсиль снова посмотрела на Джека:

— Рассказывай, что происходит.

— Сначала дайте им переодеться во что-нибудь сухое.

Девчонке нашли пару джинсов внука Люсиль, которые оказались чуть великоваты. Чтобы отыскать что-нибудь подходящее для меня, пришлось лезть на чердак.

— Мой отец тоже был здоровяк, как и ты. — Люсиль вручила мне мешок с одеждой. — Надеюсь, здесь найдется что-нибудь.

— Ну и запах! — вырвалось у меня.

— Нафталин, — улыбнулась она. — От моли хорошо помогает. Сроду не скажешь, что эти вещи пролежали тут двадцать лет.

Среди старой, словно с гаражной распродажи, одежды я нашел фланелевую рубашку, мягкую и теплую, и надел ее поверх футболки. Отец Люсиль, судя по всему, был великаном — его штаны едва на мне держались. Будь в моде образ Пола Баньяна, я вполне потянул бы на икону стиля.

После того как Люсиль позвонила отцу Джека, мы рассказали ей всю историю от начала до конца. Девчонка тем временем просматривала «Орегониан».

Мы закончили, и женщина отправилась на кухню. Вскоре оттуда донесся звон посуды.

Я скорчил Джеку рожу.

Он пожал плечами:

— Люсиль считает, что все проблемы решаются едой.

Девчонка, шелестевшая страницами, внезапно замерла.

Я обернулся: она испуганно глядела на газету.

— В чем дело?

Она слегка покачала головой.

— Что? — спросил Джек.

Девочка отогнула страницу и дала мне.

У меня отвисла челюсть: в рубрике «Литературная жизнь» красовалась фотография женщины-ученого, которую утром показывали в телепередаче.

— Я сегодня видел ее по телевизору. Доктор Келли Эмерсон… Ты знаешь ее?

— Вряд ли… Хотя она показалась мне знакомой.

Еще раз взглянув на статью, я увидел объявление о презентации книги доктора Эмерсон.

— Сегодня днем она будет в Портленде.

Джек вздернул брови.

— Нет. — Я помотал головой. — Думаю, нам нужно остаться здесь и все выяснить.

— Тебе стоит позвонить маме, — сказал Джек.

Я кивнул. Скорее всего, мама знала о девчонке больше, чем я. Но стала бы она мне рассказывать — вот вопрос.

Зазвонил телефон. Люсиль взяла трубку, затем раздался оглушительный грохот.

Я бросился на кухню. Люсиль, стоя на коленях, собирала с пола недожаренную яичницу.

— Тебе и девочке нужно уезжать.

— Зачем? Что произошло?

— У дома Джека собралось еще больше народу — мой сын только что проезжал мимо. Он сказал, они…

— Что?

Люсиль встала:

— Он сказал, они прочесывают местность.

— Ищут нас?

Она пожала одним плечом, затем поставила на стол сковородку и взяла телефон.

Вернувшись в комнату, я сообщил:

— Джек, нас ищут.

— Кто?

Девчонка уставилась на меня.

— Не знаю. Наверное, это связано… — Я осекся и взглянул на нее.

В комнату вошла Люсиль:

— Джек, твой отец будет ждать нас в больнице в Ванкувере… — Люсиль вручила мне связку ключей: — «Додж» на заднем дворе. Хоть и старенький, но не подведет.

Надо было что-то решать, и я сказал:

— Если ее ищут, может, нам лучше остаться здесь?

— Однажды меня уже нашли, — заговорила девчонка. — Они близко. И снова найдут меня.

Джек постучал пальцем по газете:

— Поезжайте на это мероприятие. Постарайтесь там что-нибудь выяснить.

Я взглянул на фото доктора Эмерсон:

— С какой радости она будет нам что-то рассказывать?

Джек посмотрел на девчонку, потом снова на меня:

— Если не расскажет, дуйте в Мелби-Фоллз к твоей маме.

Девчонка тут же напряглась, и я понял, что возвращаться назад — не вариант. Поиски бывшего научного сотрудника «Тро-Дин» тоже казались глупостью. Я не понимал, почему бы нам не остаться у Люсиль. Хотя бы на время.

— Мы останемся. Проводим тебя и Люсиль.

Девчонка покачала головой:

— Нам нельзя здесь оставаться.

— Ненадолго. Все будет в порядке.

Она не ответила, нахмурила лоб и уставилась в окно.

Люсиль собрала вещи, я отнес Джека в машину и помог ему устроиться на заднем сиденье:

— Позвони, как доберетесь.

— Со мной все нормально. — Он похлопал повязку. — А ты будь осторожен. Помнишь, что я тебе говорил? Я, конечно, рад, что ты у нас герой. Кстати, спасибо. — Он притянул меня к себе за рубашку и зашептал: — Думай. Возможно, на этот раз геройствовать не нужно…

Я стал выпрямляться, но он потянул снова:

— Серьезно тебе говорю: не заходи далеко. Не стоит всегда и все доводить до конца. Девчонка замешана в какой-то чудовищной истории. — И это еще было слишком мягко сказано. Джек покачал головой: — Появится возможность сдать ее кому-нибудь — не упусти.

Я кивнул, хоть и был уверен, что поступлю как раз наоборот, и пошел обратно в дом.

Люсиль достала с холодильника банку из-под кофе, вынула две банкноты по двадцать долларов и протянула мне.

— Я не могу.

— Можешь, можешь, — кивнула Люсиль. — Коротышка мне отдаст. — Она показала большим пальцем на дверь и улыбнулась. — Оставайтесь здесь, сколько нужно.

Вскоре я наблюдал в окно, как джип исчезает за деревьями.

— Мейсон!

Я замер: девчонка впервые назвала меня по имени.

Потом еще раз, громче. Она лежала на диване, свернувшись калачиком и прижимая к животу голубую думку. Ее глаза были широко раскрыты.

— Они идут.

 

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

— Идут? Близко?

Только бы не упустить шанс выбраться, хотя бы через окно! Я уже был не рад, что протянул резину.

Она встала.

— У нас несколько минут. Скорей!

Старенький мотор светло-зеленого «доджа» устало затарахтел. Амортизаторов словно и вовсе не было: налетев на кочку, я со всего маху стукнулся головой о потолок.

Мы свернули налево, на проселочную дорогу, чтобы как можно быстрее добраться до трассы и рвануть на восток, подальше и от дома Джека, и от Мелби-Фоллз. Ехать мешали глинистые рытвины, к тому же грузовик был слишком стар — привод на четыре колеса не работал. Выиграть время не удалось.

Я повернул направо, и девчонка указала на проселочную дорогу:

— Давай туда.

— Не проедем, — покачал головой я, дал полный газ и повернул на запад, а она вдруг полезла под приборную панель. — Что такое?

И тут я заметил, что по обеим сторонам асфальтобетонной дороги выстроились машины. Люди в желтых дождевиках прочесывали лес.

— Оставайся внизу, — приказал я, слегка прибавив скорость.

Одна из машин — черная — показалась мне знакомой. Трое на заднем сиденье разом повернули головы в нашу в сторону, а один даже успел встретиться со мной взглядом. Дети из «Гавани»!

Девчонка все еще пряталась. Могла ли она укрыть от них свои мысли — вот в чем вопрос. Похоже, по ним ее и вычисляли.

Усилием воли я заставил себя не утопить педаль газа и вдруг заметил, что у меня дрожат руки. Нужно поскорее убираться, и южное направление было самым логичным, поэтому я рванул в сторону моста Богов, чтобы выбраться на шоссе № 84.

Дождь не ослабевал, а порой даже переходил в ливень. Дорога была скользкая, особенно на поворотах, вести приходилось очень осторожно.

Я дотянулся до руки девочки:

— Все в порядке, можешь вылезать.

Та потихоньку снова села на место:

— Они знали, что я тут.

— Сказали кому-нибудь?

Девочка пожала плечами.

Я вздохнул:

— Думаю, у нас есть небольшое преимущество.

Однако выезд на главную дорогу перекрывал патрульный автомобиль с мигалками, за ним выстроилась вереница машин. Свернув в самом ее хвосте на автозаправку, я оставил двигатель включенным и приказал девчонке сидеть на месте.

За стойкой тараторила продавщица — докладывала новости. Я прислушался.

— Огромный тягач занесло, и он врезался в скотовозку. Прицеп перегородил обе полосы. Сейчас убирают погибших коров и ищут разбежавшихся.

— А когда откроют дорогу, не знаете? — спросил посетитель.

Женщина покачала головой.

На улице я немного постоял под навесом. Размышлял, наблюдая за дождем. Восток отменяется — девчонку надо увозить подальше от тех людей, кем бы они ни были. Поискать ответы в Портленде? Возможно, доктор Эмерсон каким-то образом вернет девчонке память? Даже если нет, там можно проторчать хоть весь день и дождаться, пока откроют дорогу.

Развернув «додж», я направился на трассу № 84, ведущую на запад.

— Куда мы? — спросила девчонка.

— В «Пауэллс».

В Портленде слово «Пауэллс» значит только одно — книжный магазин. Не какая-то там книжная лавка, а торговый центр, раскинувшийся на целый городской квартал. Время от времени мы с мамой туда ездим. В многолюдном месте сейчас, по крайней мере, безопаснее, чем в уединенном доме. Оставалось надеяться, что в книжном нас будут искать в последнюю очередь.

Откинувшись на подголовник, девчонка задремала. Девчонка! Такое обращение к ней сводило меня с ума. Хотелось назвать ее по имени. Однако она ничего не предлагала, а ни с того ни сего начать звать ее, к примеру, Блонди, казалось грубым. Вполне в духе санитаров из «Гавани».

Так ли важно, как на самом деле ее зовут? Ведь вспомни она свое имя — тут же вспомнит, где живет. И уйдет, чего доброго. Для меня, скорее всего, места в ее жизни не найдется. Не прошло и суток с нашей встречи, а мне уже хотелось знать о ней все. Даже если я сам при этом вляпаюсь в крупные неприятности.

Внезапно стрелка датчика топлива начала прыгать, а потом и вовсе упала, почти до нуля.

— Черт!

Мамина предыдущая, старенькая машина выделывала то же самое: никогда не угадаешь, сколько в баке бензина. Мне совершенно не светило остаться в Портленде без топлива — застрять где-нибудь посреди дороги, — и я решил отправиться в аэропорт. Оттуда до города можно добраться на скоростном трамвае.

На трассе в северном направлении машин было не много. В аэропорту я нашел стоянку и припарковался неподалеку от терминала:

— Захвати куртку!

Она посмотрела на меня:

— Я не взяла ее.

Нахмурившись, я положил ладонь на ее руку:

— Ничего, здесь теплее, чем в Гленвуде.

Свою куртку я тоже забыл.

— Есть хочешь? Можно перекусить по пути в «МАКС».

Оказавшись в здании аэровокзала, я понял, что умираю с голоду. От завтрака в желудке не осталось и следа. В ближайшем киоске я купил кофе и булочку, а затем нашел свободные места рядом с залом прибытия международных рейсов.

Ни есть, ни пить девчонка не стала. Она наблюдала за людьми: выбирала какого-нибудь человека и провожала взглядом, пока тот не скрывался из поля зрения, потом принималась следить за кем-нибудь другим.

— «МАКС» — портлендская система рельсового транспорта, — внезапно произнесла она дикторским голосом.

— Откуда ты узнала?

— Просто пришло в голову. Как будто всегда там было. — Она усмехнулась. — Только сначала до меня не дошло.

Поди разберись, то она ничего не знает, а то вдруг оказывается, что знает все, нужно лишь вспомнить. Впрочем, тайна не делала ее менее привлекательной.

Она продолжала наблюдать за проходящими мимо людьми.

— Когда отходит трамвай?

— Каждые пять минут, по-моему. До ближайшей к книжному остановки ехать с полчаса.

Я доел булочку, стряхнул крошки. Около багажного транспортера у меня появилось чувство, что мы — путешественники, ожидающие выхода в мир. В конце здания билетный автомат «МАКС» проглотил мои двадцать долларов и выплюнул два билета и сдачу.

Мы ждали на улице под навесом. Дождь моросил не переставая. Людей на остановке собралось немного, я исподтишка рассматривал каждого: не следит ли кто за нами? Хотя это была лишь верхушка айсберга моих переживаний. Мама знала о поездке с Джеком в Гленвуд и могла предположить, что девчонка с нами. Поделилась ли она с кем-нибудь догадками? Вполне возможно, этого и не потребовалось. За девчонкой устроили погоню. Если она настолько важна, вероятно, за ее охрану кто-то отвечал. И уж точно не мама.

Я медленно перевел взгляд на девчонку: она водила пальцем по объявлению о выставке плодоовощной продукции. А вдруг ее прослушивали? Она говорила, что общается с кем-то, к тому же узнала, что возле дома караулят, еще до того, как я достал подзорную трубу.

Я невольно отступил на шаг. Она тотчас взглянула мне в глаза:

— Что?

Вся моя настороженность разом исчезла, мне не терпелось обнять ее, взять за руку, сделать хоть что-нибудь, чтобы быть ближе.

— Как голова?

— Хорошо.

Как расспросить ее о том, что мне необходимо знать?

— Ничего… не появилось?

Секунду помолчав, девочка ответила:

— Нет, ничего особенного.

Я не хотел, чтобы она разволновалась и вспомнила, что нас преследуют.

— Так ты слышишь их? — спросил я как ни в чем не бывало.

Она нахмурила лоб, задумалась и наконец произнесла:

— Сейчас опять все в порядке.

Возможно ли, чтобы тот, из-за кого она оказалась в таком состоянии, слышал все, что слышала она? Неужели так нас и выследили?

В трамвае мы прошли в самый конец, чтобы видеть пассажиров, и я, укрываясь, развернул оставленную кем-то газету. Уютное маленькое пространство в других обстоятельствах могло показаться даже романтичным.

Трамвай покачивало, и вскоре девочка задремала, уронив голову на грудь. Немного погодя я опустил газету — проверить, что происходит вокруг. К счастью, невероятное количество курсирующего в крови кофеина не давало мне сомкнуть глаза.

На остановке вошел парень, на вид старше меня, с видеоайподом в руках, на голове — кепка команды «Орегонские утки».

Я вспомнил заголовок спортивной рубрики из газеты, которую только что держал перед собой: сегодня день матча на первенство штата. «Утки» играли с «Орегонскими бобрами», а значит, на несколько часов местное население разделилось на два лагеря.

Парень снял промокшую куртку, положил на сиденье, затем стряхнул воду с кепки и снова надел ее на голову. На коленях у него стояла огромная сумка, которую он крепко прижимал к себе рукой. Сумка закрывала черно-оранжевого бобра на футболке. Я улыбнулся. Какой идиот станет носить одежду с символикой обеих команд-соперниц именно в день матча за первенство штата?

И тут я замер.

Никто, даже самый последний придурок.

 

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Парень мог занять любое место, но он уселся неподалеку — достаточно близко, чтобы наблюдать за нами. Однако в нашу сторону так и не взглянул. Или все-таки я ошибся? Объект моих подозрений был полностью погружен в свой айпод. Я присмотрелся к сумке, особенно к дырочке возле шва. Протер утомленные глаза и вновь уставился на нее. А вдруг там спрятана камера?

Так, стоп. Бред какой-то.

И все-таки.

Развернув газету, я снова закрыл нас от остальных пассажиров. В голове созрела идея: выходим!

Я разбудил девчонку.

— Уже приехали? — пробормотала она.

— Типа того.

Студент тоже поднялся. До выхода ему было ближе, чем нам. Парень стоял слева от меня, девчонка — справа. Трамвай замедлил ход и остановился. Девчонка сделала шаг вперед, но я задержал ее, а когда звонок возвестил, что двери вот-вот закроются, вытолкнул беднягу на улицу, выхватив у него айпод. Трамвай тронулся, парень бросил на меня гневный взгляд и полез в сумку: не успели мы отъехать на пятьдесят ярдов, как он уже что-то орал в телефон.

Дрожащими руками я сжимал злополучный айпод. Звучал голос какой-то певички. Я просмотрел содержимое устройства: кроме нескольких отстойных фильмов и девчачьих песенок, ничего!

— Ой! Кажется, я схожу с ума.

Девчонка положила руку мне на плечо:

— Подумал, что за мной следят?

— Один раз тебя уже нашли.

Мы вернулись на свои места.

Великолепно! Пытался помочь девчонке — и спер айпод у несчастного студента!

Скорее бы уже добраться, ведь, если парень позвонил в полицию, у нас возникнут проблемы.

— На следующей остановке можем сойти. Прогуляемся немного.

— Отлично. Мне нравится гулять. — Она улыбнулась и на секунду прикусила губу. — Я имею в виду, сейчас. А вот любила ли я гулять раньше — не знаю.

Через несколько минут объявили остановку, и трамвай замедлил ход.

Я поднялся:

— Пойдем!

Сеял противный мелкий дождь — достаточно сильный, чтобы вымокнуть до нитки. Одной рукой я держал газету над нашими головами, а другой — обнимал девчонку за плечи. Мы старались идти под навесами, но их было немного. Глупо, на мой взгляд, ведь Портленд на всю страну славится ненастной погодой. Навесы здесь должны устанавливать в обязательном порядке.

Мы вошли в кофейню «Старбакс», соединенную со старым отелем. В углу стоял огромный камин. Я указал на стоящий против него диван:

— Посиди пока тут, согрейся.

Выбросив намокшую газету в урну, я отправился заказывать кофе. В носу у бариста висело толстое серебряное кольцо, в фиолетовых волосах выделялась зеленая полоска. Меня он удостоил лишь мимолетным взглядом. Наверное, тоже знал, как это неприятно, когда тебя рассматривают в упор.

Девчонка взяла стаканчик с кофе. Мы сидели у камина, грелись и обсыхали.

— Сколько еще идти? — спросила она.

— Совсем чуть-чуть. — Я ткнул большим пальцем влево. — Два квартала.

В фойе вошла семейная пара. Я насторожился, но они безотрывно любовались сидящим в коляске малышом.

Неужели я как полоумный ищу вокруг злодеев? Что сделал бы тот тип у ворот, пусти я его в дом? Похитил бы девчонку?

Она сидела у пылающего огня и все равно дрожала.

— Как ты?

— Просто озябла. Немножко.

Я снял фланелевую рубашку и отдал ей, хотя меня и самого в одной футболке пробивала дрожь.

До сих пор я не донимал ее расспросами. Возможно, пришло время немного поднажать?

Вспомнилась ее история — о том месте, где она обитала, и как туда пришел садовник.

— Можешь рассказать еще о своих видениях?

Она кивнула:

— Это больше похоже на воспоминания, только какие-то туманные. Когда они возникают, я чувствую себя немного отстраненно. Не пойму, то ли все это действительно было, то ли просто приснилось.

— Когда ты вспоминаешь о том месте… — Подобрать правильные слова не получалось, и я спросил в лоб: — Нет ощущения, что тебя держали там, как в тюрьме?

Она покачала головой:

— Вряд ли. Когда мне тревожно, я ощущаю это вот здесь. — Она коснулась рукой живота. — Воспоминания меня не тревожат. Честно говоря, я вообще ничего не чувствую.

— А может, ничего такого и не было? — спросил я. История о месте, где она жила до «Гавани», казалась слишком странной. Вдруг мама права и девчонка помешанная?

Она взглянула на меня:

— Возможно. Только тогда почему я такая? Брожу, словно в тумане, и не знаю, кто я?

Ответа у меня не было.

Она подняла теплый стаканчик с кофе к лицу:

— Я не дурочка.

Я коснулся ее руки:

— Конечно нет.

Она ничего не ответила, и я добавил:

— Я так никогда и не думал.

Девчонка опустила стаканчик:

— Просто чувствую себя не в своей тарелке. Пожалуй, немного не хватает здравого смысла, не приспособлена к повседневной жизни… Одно могу сказать точно: мозги здесь что надо. — Она постучала себя по голове и улыбнулась.

— Не сомневаюсь.

Мы просидели уже минут пятнадцать, но она так и не притронулась к кофе.

— У тебя, похоже, есть один пунктик, — заметил я.

Она нахмурила лоб:

— Какой?

— Не выпускать из рук напитки. — Я указал на стакан.

И впервые за все время она расхохоталась — тем чудесным смехом, который заставил меня улыбнуться в ответ.

Однако пить кофе все равно не стала.

— Ты не голодна?

В ответ она покачала головой и протянула мне стаканчик. Кофе мне больше не хотелось, и я выбросил оба стаканчика в урну. А на выходе взял со стеллажа бесплатный буклет.

— Зонтик! — Когда мы снова вышли под дождь, я поднял буклет у нее над головой.

Наконец, не успев особо промокнуть, мы достигли огромного книжного магазина. Войдя внутрь, я первым делом схватил со стойки цветную схему.

— Иначе здесь можно заплутать, — объяснил я.

«Пауэллс», со своими четырьмя этажами, массой отделов и даже собственной кофейней, — зрелище эффектное. В изумлении девчонка застыла как вкопанная.

— Что?

— Ничего. — Она быстро повернулась ко мне — такую широкую улыбку на ее лице, от которой из уголков глаз побежали морщинки, я увидел впервые. — Посмотри, сколько книг!

Я улыбнулся в ответ и сжал ее ладонь.

— Да, странно ничего о себе не знать. Зато, похоже, я обожаю книги.

Мы подошли к справочному бюро. За деревянной конторкой стоял человек в футболке с надписью: «Пишу за еду». Волосы у него были стянуты в конский хвост, на носу сидели очки в роговой оправе. Оценивающе взглянув на девчонку, он повернулся ко мне — и тут же принялся старательно отводить взгляд от шрама. Я почти слышал его мысли: «Нашла же себе дружка!» Наконец он поинтересовался, чем нам помочь.

— Где идет лекция доктора Эмерсон?

— Вас так волнует продовольственный кризис?

Я ответил первое, что пришло в голову:

— Не то чтобы волнует. Просто в школе задание дали.

— А… Ясно. — Он поднял руку. — Вам наверх, в жемчужную.

Секции книжного магазина «Пауэллс» обозначены разными цветами: фиолетовая, розовая, золотая и так далее. Однако я решил, что для начала стоит потолкаться немного возле стеллажей с книгами. Зачем — сам не понимал.

Девчонка доставала одну книгу за другой, проводила рукой по обложке и ставила на место. Заметив, что я наблюдаю за ней, она покраснела:

— Не могу сдержаться. Хочу потрогать все.

Пока мы рассматривали книги, несколько человек прошли наверх. Такое впечатление, что всем немедленно приспичило подняться по лестнице. Или меня слишком сильно терзали подозрения.

В конце концов, я взглянул на девчонку и спросил:

— Готова?

Мы поднялись на три пролета до жемчужной секции. Как и остальные отделы, жемчужная секция представляла собой огромное помещение. Куда ни кинь взгляд — всюду бесконечные ряды полок, уставленные сотнями и сотнями книг. Несколько десятков складных металлических стульев стояли перед экраном и ораторской трибуной, за которой женщина в голубом платье вертела в руках микрофон. Увидев нас, она сказала:

— Лекция начнется в три.

Я усадил девчонку на диван. Выглядела она бледнее, чем раньше, и это меня насторожило.

— Плохо себя чувствуешь?

Она потерла переносицу и закрыла глаза:

— Не знаю. Какая-то усталость.

Слегка тряхнув головой, она на мгновение зажмурилась, затем обняла себя за плечи и задрожала.

Я положил ладонь на ее руку:

— Еще не согрелась?

Мышцы ее лица расслабились, взгляд застыл. Она словно не замечала меня. А потом заговорила тихим, отстраненным голосом, словно рассказывала вовсе не о том, что пережила сама.

— Сначала Садовника ожидали с трепетом, потом — с волнением. Мы все будто разом проснулись. И знали: его появление означает, что вот-вот начнется самая приятная часть нашего существования. И вот Садовник явился, сопровождаемый странными, но знакомыми скрипучими звуками. В ожидании сердце забилось быстрее. Я хотела получить то, в чем испытывала потребность, чего жаждала, о чем мечтала… Потом Садовник дернул шнур выключателя, и зажегся свет.

До чего же это было странно. Девчонка, казалось, смотрит фильм… и пересказывает его. Я огляделся — не наблюдает ли кто? Неподалеку женщина с маленьким мальчиком рассматривали книги, не обращая на нас внимания.

— Все головы, как одна, поднялись кверху — к искусственному солнцу. Гул голосов слился в блаженное «А-а-а-а…».

Она произнесла это слишком громко, и я торопливо прикрыл ей рот. Она замолчала. А когда я убрал руку, заговорила снова:

— Энергия и силы приливали в меня. В нас. Я чувствовала, как обновляюсь, становлюсь крепче. И от соседей исходила та же живучесть. Услышав негромкое стрекотание, я открыла глаза и бросила взгляд на небольшое отверстие в полу, из которого возник монитор — такие же стояли перед всей группой. Экран вспыхнул синим светом, и я приготовилась получить дневную порцию знаний.

Девочка смолкла.

— Каких знаний? — Я помахал рукой у нее перед лицом.

Наконец она перевела взгляд на меня:

— Что?

Поколебавшись немного, я положил ладонь на ее руки. Они были ледяные.

— Ты что-то говорила о знаниях. Что за знания?

Ее глаза забегали.

— Пытаюсь вспомнить. Все какие-то… отрывки. Книги…

— Ты помнишь книги?

Она покачала головой:

— Не книги. Информацию. Стоял экран, на нем — информация. И все.

— Компьютер? Ты об этих знаниях?

Она задумалась, а затем произнесла:

— Возможно.

Голос ее звучал неуверенно.

Затаив дыхание, я притянул ее к себе:

— Ничего, разберемся.

В это мгновение мимо нас проходил малыш, одетый в футболку с роботом-трансформером. Рыжие волосики на голове мальчишки стояли торчком. Он посмотрел на девочку и поздоровался:

— Привет!

Она взглянула на меня, потом на него и ответила:

— Привет.

— С незнакомыми людьми разговаривать нельзя, — сказал я, чтобы он поскорее ушел к матери.

Его взгляд на секунду задержался на шраме.

— Это сделал незнакомый человек?

Наверное, мне следовало солгать, чтобы избавиться от него, однако я покачал головой:

— Нет, собака. Знакомая собака.

Девчонка протянула руку и прикоснулась к моему лицу:

— Бедный…

Я передернул плечами.

Малыш ткнул пальцем на руку девчонки:

— У тебя бабочка?

Она повернула руку, чтобы он мог получше рассмотреть татуировку.

— А я такую уже видел.

— Правда? — спросила она.

Мальчишка, кивнув, спросил:

— Показать?

— Да, — ответили мы в один голос.

Малыш скрылся за углом, и я надеялся, что мы больше его не увидим, но спустя две минуты он уже волок нам огромный атлас с голубой бабочкой на обложке.

— Видите? — Он постучал пальчиком по книге.

Склонившись над атласом, девочка сравнила татуировку и рисунок.

— Ой. Не такая, — вздохнул мальчишка.

Девочка нахмурила брови и произнесла:

— Ничего. — Открыв книгу, она стала листать ее. — Здесь полно бабочек.

Лицо малыша просветлело.

— Может, найдем…

— Давай посмотрим.

Пока они проверяли каждую картинку, я размышлял. У девчонки, как и у моего отца, была татуировка — голубая бабочка. К сожалению, по старой нечеткой видеозаписи трудно сказать, насколько они похожи.

— Вот! — заверещал мальчишка. — Точно такая же!

Хорошенько присмотревшись к фотографии в книге и татуировке, я заключил:

— Да, похоже.

Затем малыша позвала мама, и он убежал, помахав нам рукой. Девчонка склонилась над книгой, я стал читать тоже. Оказалось, такие бабочки называются голубянками Карнера, размах крыльев — около дюйма. Дальше я узнал, что этот вид полностью зависит от одного растения, люпина многолетнего, на котором они откладывают яйца. Но поскольку люпин в природе встречается все реже — из-за освоения земель человеком, — бабочка утрачивает свой ареал.

— Вот черт, — пробормотал я.

— Они в опасности? — спросила девчонка.

Я кивнул, продолжая читать:

— Да. Считай, почти пропали. Наверное, им нужно было осваивать другие растения.

Начали собираться люди, и, пока еще оставались свободные места, мы сели в заднем ряду. Женщина в голубом платье представила книгу доктора Эмерсон «Когда кончается пища».

Название не сказать чтобы вдохновляло.

Авторша — женщина небольшого роста, с темными волосами длиной до плеч, одетая в черный костюм и белую блузку, — начала презентацию, и на экране появилось фото Земли из космоса.

— Сегодня в мире умрет около ста двадцати тысяч человек. И примерно триста шестьдесят тысяч родится. В среднем за два дня на уже и без того перенаселенной нашей планете прибавляется столько народу, сколько живет в Портленде. Однако вас это не касается, так? Ведь об этом вы сейчас подумали?

Честно говоря, да. Я, конечно, знал о перенаселенности. Но для меня, как для жителя Мелби-Фоллз, данный вопрос стоял далеко не на первом месте.

— Пока вы можете заехать на своем «хаммере» в «Сейфуэй» и накупить продуктов, для вас эти слова ничего не значат. Я права?

Несколько человек усмехнулись, кивая.

Картинка сменилась; мы увидели черно-белый портрет старикана в белой рубашке с высоким воротом.

— Томас Мальтус, экономист, родился в тысяча семьсот шестьдесят шестом году, — продолжала авторша. — В его «Законе народонаселения» говорится, во-первых, что человеку для существования нужна пища. Кто-нибудь не согласен?

Снова раздались смешки. Почти все отрицательно покачали головами.

— Во-вторых, притяжение полов будет существовать во все времена. — Женщина сделала паузу и улыбнулась. — Или, проще говоря — чтобы поняли молодые слушатели, — люди не прекратят рожать детей.

Некоторые засмеялись.

На экране появилось бесплодное поле, посреди которого торчал один-единственный стебель кукурузы.

— Согласно Мальтусу, проблема в том, что рост народонаселения опережает способность земли обеспечить людей достаточным количеством пищи.

Доктор Эмерсон указала на поднявшего руку человека.

— Выходит, — произнес он, — в конечном счете мы останемся без еды?

Она кивнула:

— Да, мальтузианская катастрофа означает возврат к условиям прожиточного минимума из-за того, что объемы сельскохозяйственного производства увеличиваются медленнее, чем прирастает население.

Мужчина поскреб подбородок:

— Разве это реальная угроза — в наш-то век, со всеми его технологиями? Мы уже и забыли, что такое прожиточный минимум. Продовольствия достаточно, и у нас есть масса способов получать больше. Это было проблемой лишь во времена Мальтуса.

— Ага! — воскликнула авторша, указав рукой на мужчину. — Вы — технологический оптимист. Верите, что люди найдут выход из любой ситуации?

Он кивнул и гордо скрестил руки на груди.

Картинка на экране поменялась снова. На этот раз перед нами была карта Кубы.

— Как ни грустно, это уже случалось, причем не так давно. В течение десятилетий большую часть продовольствия на Кубу завозили из Восточной Европы или обеспечивали государственные фермы, оборудование на которые поставлялось из стран социалистического лагеря. В тысяча девятьсот восемьдесят девятом году средний кубинец в день потреблял три тысячи калорий. — На экране возникла Берлинская стена. — Когда соцлагерь рухнул, поставки продовольствия на Кубу прекратились, а работа больших сельхозпредприятий зависела от удобрений и топлива для машин, которые больше неоткуда было взять. Через четыре года среднестатистический кубинец получал лишь тысячу девятьсот калорий в сутки — грубо говоря, он пропускал один прием пищи — и потерял в весе от двадцати до тридцати фунтов.

— И что же они сделали? — выкрикнула с места какая-то женщина.

— А что они могли сделать? Стали вновь учиться возделывать землю старым дедовским способом. И опять вернулись к тем самым трем тысячам калорий в сутки. Теперь Куба — страна с устойчиво развивающимся сельским хозяйством. Больше они не надеются на технику, органическое топливо или удобрения.

Руку подняла другая женщина:

— Вы хотите сказать, нам всем нужно заниматься земледелием?

— Определенно. — Доктор Эмерсон улыбнулась и снова посерьезнела: — Дело вот в чем. Изменение климата, войны, зависимость от нефти — все это влияет на поставки продовольствия. Настанет день — Мальтус предсказал его приближение почти двести лет назад, — когда еды не будет хватать на всех, и те из нас, кто выращивает овощи в огородах, справятся с этой ситуацией гораздо лучше тех, кто ездит за продуктами в супермаркет. Потому что магазины тоже будут пусты.

Девчонка стала клевать носом, положив голову мне на плечо, и я услышал ее глубокое, мерное дыхание. Тем временем доктор Эмерсон закончила лекцию и предложила задавать вопросы.

Вопросы были довольно скучные и заумные, пока не поднял руку сидевший передо мной парень.

— Вы изучали проблему продовольственного кризиса, когда работали в «Тро-Дин»?

Именно это меня и интересовало!

Ни один мускул не дрогнул на лице доктора Эмерсон, когда она стала цитировать выученную назубок тираду:

— Хотя работа в «Тро-Дин» имела для моей карьеры большое значение…

Я выпрямил спину и нечаянно разбудил девчонку. Она испуганно подняла голову.

Доктор Эмерсон посмотрела в нашу сторону и запнулась. Смолкла и прижала ладонь ко рту.

Порой я забываю, как незнакомые люди реагируют на мой шрам. Хотя прервать лекцию я сподобился впервые.

И вдруг я понял, что смотрит она не на меня. Выражение лица доктора Эмерсон могло означать лишь одно: она встречалась с девчонкой раньше.

 

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Наконец доктор Эмерсон пришла в себя, закончила фразу, повернулась к даме в голубом и что-то сказала. Та объявила:

— На этом наша программа окончена. Благодарю за внимание. Теперь автор подпишет вам книги.

Девчонка заерзала на стуле, я повернулся к ней:

— Видела, как она на тебя смотрела? Такое впечатление… — Потрясенный догадкой, я замолчал. Неужели это возможно? Вполне. А что еще могло так ошеломить женщину? — Похоже, она тебя узнала.

Девчонка не ответила.

Она выглядела уставшей — сильнее, чем когда мы только пришли в «Пауэллс».

— Как ты?

Повернувшись боком, она положила локоть на спинку стула и уронила на него голову:

— Посижу немного?

— Конечно.

Слишком уж странным был взгляд доктора Эмерсон, чтобы просто повернуться и уйти.

— Побудем здесь. Вдруг удастся побеседовать с авторшей с глазу на глаз.

Очередь за автографами не убавлялась, и мы отошли к диванчику, где рассматривали альбом с бабочками.

Наконец, доктор Эмерсон подписала последнюю книгу, собрала вещи, встала и огляделась по сторонам.

«Нас ищет», — подумал я.

Женщина посмотрела на меня и перевела взгляд на девочку. Затем торопливо пожала руку даме в голубом и устремилась к лестнице за углом.

Я стоял в нерешительности. Надо бы побеседовать с доктором, расспросить ее про девчонку. Она, судя по всему, разговаривать не собиралась. И все-таки рискнуть стоило.

— Вперед! — Я схватил девочку за руку.

Мы побежали вниз по лестнице и успели заметить, как доктор Эмерсон повернула на второй этаж. И внезапно исчезла.

Вход в мужской туалет загораживал большой оранжевый знак «Идет уборка». Изнутри доносился стук швабры. В надежде, что, кроме доктора, в дамской комнате никого нет, я передвинул знак и втолкнул девчонку внутрь.

Писательница стояла у раковины и подкрашивала губы. Заметив нас в зеркале, она замерла, не сводя глаз с девчонки. Потом, обернувшись, закрыла помаду, положила ее в болтающуюся на руке сумку и шагнула в нашу сторону:

— Когда я увидела тебя в зале…

Не знаю почему, но я немного отступил.

Она протянула к девочке руки. Та испуганно отшатнулась и посмотрела на меня.

— Это ты… — Доктор Эмерсон дотронулась до ее лица.

Я схватил женщину за руку, но она вырвалась. Из зажмуренных глаз текли слезы.

— Не думала, что когда-нибудь увижу тебя.

Не обращая на меня внимания, она притянула девчонку к себе, крепко прижала к груди и произнесла:

— Лейла. Красавица Лейла.

Мне оставалось лишь наблюдать, как женщина обнимает девчонку, беспрестанно повторяя имя. Неужели уловка, хитрость?.. Однако хотелось верить, что теперь все тайны будут разгаданы.

Девочка внимательно посмотрела на нее:

— Вы знаете, кто я?

— Да. — Доктор Эмерсон обернулась ко мне: — Она хоть что-нибудь помнит?

Я покачал головой.

— Почему с ней ты? Как вообще она сюда попала?

К этому времени я уже слишком устал, во мне было слишком много кофеина, и ответ никак не шел в голову. Я тер глаза и раздумывал, что сказать.

Женщина вновь повернулась к нахмурившейся девчонке.

— Я даже имени ее не знаю, — произнес я.

— Ее зовут Лейла.

Она взяла девочку за подбородок и осмотрела ее:

— Ты бледная. Как себя чувствуешь?

Девчонка — пока трудно было даже мысленно называть ее Лейлой — только слегка пожала плечами.

Внезапно я почувствовал досаду и раздражение. Доктор Эмерсон явно известно многое, и мне не терпелось поскорее все выяснить. А для начала я хотел сообщить то, о чем не знает она:

— Вчера вечером она перекинула меня через стену.

Доктор смерила меня взглядом, внимательно рассмотрела шрам и, удивленно расширив глаза, произнесла:

— Серьезно?

Я кивнул.

Улыбаясь, доктор Эмерсон повернулась к Лейле. Она говорила тихо, но я все равно расслышал:

— Слава богу, они этого с тобой не сделали…

— Чего не сделали?

Она не ответила, продолжая держать девчонку… Лейлу… за руку.

— Не представляю, как тебе удалось привести ее сюда. В любом случае спасибо. Теперь с ней все будет в порядке.

Отдавать Лейлу я не собирался. К тому же я так ничего и не выяснил.

— Вы познакомились в «Тро-Дин»? — сказал я, вздернув подбородок.

Женщина так резко обернулась, что я подпрыгнул от неожиданности:

— С чего ты взял?

Боясь, как бы не сболтнуть лишнего, я ответил:

— Я ничего о ней не знаю. И она не представляет, кто она и откуда. А огни «Тро-Дин» напугали ее.

Доктор Эмерсон выпрямилась:

— Мы проводили медицинские исследования. Клинические наблюдения.

— Мне казалось, «Тро-Дин» занимается исключительно экологией.

Она прищурилась:

— Корпорация ведет проекты в самых разных областях.

— Готов поспорить, так оно и есть, — буркнул я.

И все-таки меня удивило, что доктор Эмерсон не отказалась наотрез говорить о «Тро-Дин». Чтобы выудить из нее побольше, я придал своему голосу наивное оживление:

— Я подал туда документы на летние курсы.

Женщина стала подталкивать Лейлу к выходу.

— Что это вы делаете?

— Послушай, тебя как зовут?

— Мейсон.

— Мейсон, — доктор Эмерсон впервые заговорила приветливо, — ты привел Лейлу, и я бесконечно тебе благодарна. Ты не представляешь, что для меня значит вновь увидеть свою подопечную. Мы оба знаем: пришло время передать ее мне. Я вижу, ты хороший парень и оказался в этой ситуации случайно. Ты словно Алиса в кроличьей норе — не ведаешь, во что ввязываешься.

Взглянув мне в глаза, Лейла слегка покачала головой. Очевидно, она так и не решила, доверять этой женщине или нет. Не то чтобы со мной она была хорошо знакома, но за последние двадцать четыре часа я доказал, что на меня можно положиться.

— Мы вас впервые видим! — Я похлопал себя по груди. — Я забочусь о ней, о Лейле, — вот и все, что мне известно.

Уголок рта доктора Эмерсон вздернулся кверху.

— Послушай, я прекрасно понимаю, барышня в беде… — Вряд ли эти слова помогли бы ей убедить меня. — Да, мы встретились всего пару минут назад, но ты должен мне довериться, — вздохнула она. — Со мной девочке лучше. И к тому же ты… еще ребенок. Тебе будет трудно пройти через все это.

Через что пройти? Быть привязанным к Лейле до тех пор, пока у нее не восстановится память? Пока она не найдет родителей?

— Я…

Доктор Эмерсон наклонилась ко мне, от нее пахло кофе.

— Ты сделал большое дело. Но ни к чему хорошему это тебя не приведет. Сейчас самое время уйти.

Я посмотрел на Лейлу, в ее карие глаза:

— Нет. Никуда я не пойду.

Лейла сильнее вцепилась в мою руку.

Доктор Эмерсон нахмурилась:

— Выбора нет. Мне придется ее забрать… рано или поздно.

— Куда? — поинтересовался я.

Она вздохнула:

— Так до сих пор и не понял? Туда, где они не смогут до нее добраться.

— Кто «они»? — не отставал я.

По раздраженному взгляду я догадался, что уже достал ее.

— Тебе известно кто.

Наверное, «Тро-Дин».

— Я вам ее не отдам. Сначала расскажите все, что знаете.

На самом деле даже тогда я не бросил бы Лейлу. Но говорить об этом доктору Эмерсон я не собирался. Пока.

— В любом случае я на вашей стороне. — Она улыбнулась Лейле: — С тобой все будет в порядке.

Девчонка взглянула на нее и наморщила лоб:

— Я кое-что помню… Начинаю вспоминать.

Доктор наклонилась к Лейле:

— Что ты помнишь?

Та посмотрела на меня, затем снова на нее.

— Какое-то место. Люди и… — Ее глаза застыли и потускнели — как раньше. О чем она думает, оставалось только гадать. — Монитор и свет, монитор и свет. И больше ничего… — Сдвинув брови, девочка немного помолчала и продолжила: — Потом Садовник явился не один… Шаги, много шагов… Мне было не страшно. Просто любопытно: зачем он их привел? Хотя в тот день его голос звучал иначе. Я почувствовала некую дрожь, словно что-то приближалось. Что-то неизвестное… — Лейлу затрясло. — И началось. С конца ряда доносились крики, они постепенно приближались, становились всё громче и громче. Пришел мой черед. Меня охватили страх и боль — такого я никогда не испытывала. Но в то мгновение они слились в одно новое огромное чувство…

— Что? — спросил я. — Что ты почувствовала?

Глаза Лейлы расширились, она вскрикнула, потянулась ко мне рукой и осела. Я едва успел ее подхватить.

Толкая перед собой тележку для уборки, в дамскую комнату ворвался мужчина в синей робе:

— Кто здесь кричал?

С Лейлой на руках, я пронесся мимо него, застывшего с перепуганным лицом, и в нерешительности замер в пустом холле.

— Ну и что ты делаешь? — Голос доктора Эмерсон прозвучал прямо у меня за спиной.

— Надо идти. — Я обернулся. — Лейле требуется помощь.

— Ты и понятия не имеешь, почему ей плохо.

Да, этого я не знал. Зато видел, что происходило в последние сутки.

— Она теряет силы с тех пор, как мы убежали из «Тихой гавани». Тогда она была невероятно сильна, а теперь на глазах слабеет.

— В каком состоянии ты ее нашел? — спросила доктор Эмерсон.

Тотчас передо мной возникли жуткие образы четверых подростков, в оцепенении сидящих на диване.

— Они просто сидели…

Доктор Эмерсон нахмурилась и жестом остановила меня:

— Погоди-ка. Ты сказал, они?

Я кивнул:

— Ага, на диване сидели четверо ребят…

Не успел я и глазом моргнуть, как выложил всю историю о произошедшем в доме престарелых.

Доктор Эмерсон прижала ладонь к губам и наклонила голову.

— Что?

Некоторое время она стояла неподвижно, уставившись на Лейлу, затем слегка покачала головой и опустила руку:

— У меня внизу машина.

Выбирать не приходилось. В больнице стали бы задавать вопросы, ответов на которые я не знал. Непонятно почему, но доктор Эмерсон не связывала себя с «Тро-Дин»; возможно, ради Лейлы мне стоило ей довериться.

Девочка была еще очень слаба, я поддерживал ее за талию, пока мы спускались в лифте в гараж и шли к машине — голубому «приусу» с наклейками из салона проката.

— Ну, рассказывайте! — потребовал я, пристегнув ремнями себя и Лейлу.

— Я не самый лучший водитель, так что подожди, пока доберемся до места, — сказала Эмерсон, помотав головой.

Я хотел было задать еще вопросы, но она решительно отмахнулась, заявив, что должна сосредоточиться на дороге. После утреннего происшествия с квадроциклом я с готовностью поверил ей на слово.

За рулем Эмерсон вела себя напряженно, то и дело почесывая щеку и откидывая назад волосы. Свое волнение я пытался не показывать.

В «Хилтоне» мы поднялись на лифте в номер. Я усадил Лейлу на белый диван, девочка свернулась калачиком и закрыла глаза. Сев рядом на пол, я прислонился к дивану спиной.

В животе урчало.

— Хочешь есть? — Доктор Эмерсон подошла к столу и кинула мне пухлый телефонный справочник. — Закажи еду в номер.

Я умирал от голода, но отложил справочник в сторону:

— Объясните наконец, что происходит.

Доктор Эмерсон сломала пломбу на мини-баре и достала бутылку минеральной воды:

— Будешь?

Я покачал головой.

Она наполнила бокал и расположилась в кресле напротив меня:

— Еще раз говорю, уходи. Тебе же лучше.

— Какая разница, что лучше для меня? Сейчас меня волнует только она. — Я старался говорить тише, чтобы не разбудить Лейлу.

Доктор Эмерсон демонстративно подняла бокал:

— Благородно. Очень благородно, Мейсон. Ведь ты ее даже не знаешь. — Наклонившись ко мне, она понизила голос — наверное, чтобы Лейла не услышала: — Поверь, тебе и не снились ее проблемы. Ты правда готов поставить на карту все?

Я скрестил руки на груди:

— Рассказывайте. Я жду.

Лейла кашлянула и подняла голову:

— Обо мне говорите?

Мы молчали.

— Я хочу знать. Если обо мне, имею право, — продолжила она.

Доктор Эмерсон поставила бокал и провела обеими руками по волосам:

— Лейла, ты попала в аварию и получила черепно-мозговую травму. Компания «Тро-Дин» предложила экспериментальную программу лечения, и твои родители согласились. Вот и все.

Ерунда какая-то.

— Почему же вы не хотите, чтобы она вернулась туда? В «Тро-Дин»?

На мгновение доктор задумалась.

— Мне не по душе некоторые… процедуры. К тому же у меня возникли разногласия с руководителем программы. Думаю, Лейле лучше обратиться за помощью в другое место.

— Разве не требуется разрешение родителей?

И опять пауза.

— Родители отказались от этих детей — сочли целесообразным оставить их в «Тро-Дин».

У Лейлы на глаза навернулись слезы, однако я ни на секунду не поверил словам доктора Эмерсон. Ни один родитель не откажется от своего ребенка, какую бы тяжелую травму тот ни получил. Что-то — если не все — здесь явно было ложью.

— Тогда зачем ее бросились искать?

Доктор Эмерсон пожала плечами:

— Без сомнения, такая потеря не лучшим образом отразится на репутации фирмы. Сам посуди: откуда ни возьмись появляется страдающая амнезией девочка, которая лишь одно может сказать о себе — что она боится «Тро-Дин». Газетчики раздуют скандал, и это поставит компанию в сложное положение. Родители захотят забрать детей из программы…

Она замолкла.

Ее слова звучали неискренне. Неужели все случившееся за последние сутки можно объяснить лишь пропажей «объекта исследования»? Нужно во что бы то ни стало заставить доктора Эмерсон сказать правду.

Я встал:

— Что ж, придется везти ее обратно.

— Ни в коем случае! — встрепенулась доктор Эмерсон.

— Почему? — спросила Лейла.

— Вот именно, почему? — Я резко обернулся. — Она всего лишь объект исследования, верно?

Испуганно распахнув глаза, доктор переместилась на край кресла:

— Да, но…

Я ждал.

Она сделала глубокий вдох и откинулась на спинку:

— Нет. Дело в другом.

— Тогда рассказывайте. Откуда вы ее знаете? И чем занимается «Тро-Дин»?

Доктор Эмерсон молчала, и я повернулся к Лейле.

— Нет, погоди, оставь… не трогай ее, хорошо? Я расскажу. — Она поднялась и стала расхаживать по комнате. — Я защитилась по биологии и предложила свои услуги «Тро-Дин»; меня интересовали работы по рациональному использованию природных ресурсов. На собеседовании мне предложили заняться некоторыми новаторскими идеями по преодолению всемирного продовольственного кризиса, к которому ведут засухи и даже глобальное потепление. Как я говорила на лекции, запасы пищи скоро закончатся.

В голове крутилось множество вопросов, но я заставил себя задавать лишь основные, а самые серьезные оставил на потом.

— Над каким проектом вы работали?

— Откуда вы меня знаете? — не дожидаясь ответа, спросила Лейла.

Доктор вздохнула:

— В этом все и дело. Я работала с голожаберными моллюсками и морскими улитками, которые развили способность…

— Вырабатывать пищу самостоятельно, — перебил я.

Мои познания удивили доктора Эмерсон.

— Люблю биологию. — Я пожал плечами и вновь сел на пол перед Лейлой, опершись спиной о диван.

Женщина опустила глаза, собралась с мыслями и продолжила:

— Проработав какое-то время с моллюсками, я получила предложение провести эксперимент, хоть и связанный с улитками, но имеющий большое практическое значение для решения проблемы продовольственного кризиса. — Она прекратила ходить и присела на оттоманку. — Предупреждаю, звучит жутко. Возможно, вам обоим будет тяжело это слышать. Однако поймите, я на самом деле страстно хотела найти средство для борьбы с голодом. Хотела войти в число ученых, положивших конец кризису.

Вот она уже перешла в оборонительную позицию и стала оправдываться. С чего вдруг? Я потер глаза и спросил:

— Что вы сделали?

Она замотала головой:

— От меня ничего не зависело. Все началось задолго до того, как я появилась в «Тро-Дин».

Я кивнул:

— Продолжайте.

— Работу возглавил ученый, работавший над проектом с автотрофами.

От удивления у меня расширились глаза.

— С автотрофами?

— Что это? — спросила Лейла.

Доктор Эмерсон поймала мой взгляд:

— Самопитающиеся организмы, которые сами производят все необходимые им вещества.

— Вы про улиток говорите, верно?

Она сделала большой глоток и, не отрываясь от бокала, перевела взгляд на Лейлу.

Я понизил голос:

— Скажите, что это были улитки. — Я закрыл глаза, и последние слова прозвучали почти шепотом. — Умоляю, скажите, что это были улитки.

Лейла схватила меня за руку и крепко сжала ее.

Доктор молчала.

Я открыл глаза.

— Скажите!

От моего крика она вздрогнула:

— Нет, Мейсон, в автотрофов мы превращали не улиток. — Она закрыла лицо руками. — Господи, помоги мне.

 

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

— Что это значит? — потрясенно выговорил я.

Доктор зажмурилась и стала торопливо объяснять:

— Лейла участвовала во втором этапе эксперимента с автотрофами, в ней с младенчества развивали способность к самопитанию. Ученые содержали группу детей в помещении с искусственным светом, с помощью которого они вырабатывали питательные вещества. Я узнала об этом, когда ей было почти десять лет.

Лейла ахнула. Я выпустил ее руку и в ужасе шарахнулся от дивана, подальше от девчонки… или что там она из себя представляла. Сердце бешено стучало, я был не состоянии вымолвить ни слова.

Лейла раскачивалась вперед-назад и бормотала что-то себе под нос, закрыв лицо руками. Затем свернулась калачиком и уселась ко мне спиной. Дыхание стало ровным — казалось, она уснула.

Присев рядом, доктор Эмерсон поглаживала ее по спине:

— Не беспокойся, Мейсон. Она не изменилась.

Но она была вовсе не… не просто девчонкой. А чем-то другим.

— Как это произошло? — выдавил я из себя.

— На первом этапе эксперимента выявились некоторые недочеты. На втором этапе, когда к работе подключилась я, мы добились определенных успехов. У детей действительно появилась способность к самопитанию…

— Постойте, — перебил я, — вы сказали, у детей?

Губы доктора Эмерсон сжались в тонкую ниточку.

Мне хватило одного взгляда на нее, чтобы мое смущение и растерянность испарились.

— Где вы брали детей?

Обе ее руки взметнулись вверх.

— Ты все понял неправильно! Мы работали с детьми сотрудников «Тро-Дин», родители знали, на что идут. Тем, кто не хотел принимать участие, давали возможность уйти.

Я вспомнил, что Джек нашел в Интернете о бывших работниках «Тро-Дин» — у всех через несколько месяцев после увольнения рождался ребенок. Наверное, они не хотели, чтобы на их детях ставили эксперименты.

Теперь доктор Эмерсон заговорила медленнее:

— Те, кто уходил, по всей видимости, не до конца верили в успех. А оставшиеся… изо всех сил стремились найти решение проблемы голода. Перед ними — и передо мной — стояла… стоит сложная задача, сравнимая с поиском лекарства от рака. Ученые всем сердцем верили в свои силы, дело стоило того, чтобы в проекте участвовали их дети. — Она взглянула на Лейлу.

— Почему же вы оставили проект? — спросил я, присев на корточки.

— Не сошлись во взглядах. — Эмерсон вздернула подбородок. — Мне нравилась идея дать человеку способность самому вырабатывать собственное питание, не зависеть от климата и других людей. Я верила, что сделать это можно достаточно легко, обеспечив испытуемому нормальную жизнь в процессе эксперимента. Именно так выглядел проект, когда пришла я.

— Когда пришли вы?..

— Проект начался, когда дети были еще младенцами. Ведущие ученые отучали их от пищи и развивали способность получать энергию от солнца. При условии точно выверенного количества подаваемого света дети поддерживали идеальный баланс питательных веществ и обходились без еды и питья.

Я не поверил:

— Всего лишь? Просто посади ребенка под солнце, и он станет автотрофом?

— Поначалу все так и выглядело. — Между бровями у Эмерсон появилась складка. — Меня не посвящали во все тонкости процесса. Каждый из нас знал только часть общего рецепта, необходимую для выполнения своей работы. Я вела наблюдение за детьми, и в том числе за Лейлой. Однако выяснилось, что дети, становясь старше, не сохраняют тот самый идеальный баланс. И в «Тро-Дин» приняли решение привнести искусственный элемент: горизонтальный перенос генов.

Меня затошнило. Я все понял. К сожалению.

— Возомнили себя богами!

Доктор Эмерсон села в кресло и аккуратно расправила юбку:

— Эволюция не происходит сама по себе… — Она помолчала, а когда заговорила снова, ее голос приобрел уже знакомый лекторский тон: — На одном из Карибских островов, географические особенности которого разнятся от места к месту, живут ящерицы анолисы. Ученые пришли к выводу, что, хотя эти ящерицы и относятся к одному роду, разные условия существования привели к развитию у них разных способностей. К примеру, у особей, живущих во влажных лесах, длинные ноги — чтобы быстро бегать и прыгать. А у тех, что обитают на ветвях деревьев, ноги короткие — чтобы удобнее передвигаться по небольшим поверхностям. Таким образом, появилось более трехсот видов ящериц, каждый из которых приспособился к особой среде обитания. Эволюция в маленьком масштабе.

Я скривился:

— Ведь это не на пустом месте случается.

— Ты прав. — Доктор Эмерсон качнула головой. — Изменения происходят на генетическом уровне, и особи наследуют те новые признаки, которые обеспечивают им больше возможностей выжить. У стволов деревьев, на почве, длинноногим ящерицам выживать проще, и постепенно в процессе размножения весь вид приобрел длинные ноги, идеально подходящие для их среды обитания.

— Естественный отбор. Выживает сильнейший, — добавил я.

— Да. Приспосабливайся — или умрешь.

Я откашлялся:

— Значит, «Тро-Дин» пытается адаптировать людей к жизни на планете без еды?

Она кивнула.

Невероятно.

— Разве можно приспособиться к голоду?.. Сначала мы от него умрем.

— Ты прав. Если взглянуть на историю эволюции видов, например тех же ящериц, станет ясно, что для развития настоящего автотрофа понадобится несколько поколений. Поэтому в «Тро-Дин» и собирались ускорить перемены, внеся искусственные элементы.

— Искусственные элементы? — переспросил я, хотя и не был уверен, что хочу это знать.

— Технические и органические средства для управления способностью к самопитанию, — объяснила доктор Эмерсон.

Дикость какая-то. Неужели они создавали экокиборгов?

— Быть такого не может!

— Это только теория. Я читала общее описание. Сама идея… — Доктор Эмерсон опустила взгляд на сцепленные в замок руки.

— Что за идея?

— По сути, было предложено объединить подопытных органической корневой системой, связанной со специальным устройством — современным чипом, способным вызывать генетические изменения на клеточном уровне. Подключить детей друг к другу и создать искусственный симбиоз.

— Погодите. — Я сделал глубокий вдох, переваривая сказанное. — Им хотели привить компьютеризованные корни?

Доктор Эмерсон убрала волосы за ухо:

— Если говорить языком обывателя, то да. Электронное устройство в сочетании с органической системой ускорило бы мутацию и переписало строение гена, чтобы его могло унаследовать уже следующее поколение.

— Эволюция! — выдохнул я. — Они хотели подтолкнуть эволюцию.

У меня затряслись руки. Доктор Эмерсон молчала — значит, я был прав. Мелькнула мысль о том, как Лейла, войдя в транс, рассказывала о каком-то месте. Неужели это правда?

— Чем там занимались дети?

— Их обучали, и вполне успешно. Думаю, они научились гораздо большему, чем ты за все годы в школе.

— Какой толк в учебе, если на них ставили эксперимент? — непонимающе спросил я.

Доктор Эмерсон вздохнула:

— С этим я тоже была не согласна. Ребят готовили к работе в «Тро-Дин». Тут все ясно — вряд ли они получили бы возможность работать вне стен лаборатории.

— Постойте. — Все эти события казались слишком странными для Мелби-Фоллз. — Как же тогда компания принимала людей в интернатуру и на работу, если эксперимент проводили тайно?

Она улыбнулась:

— Поверь мне, «Тро-Дин» — огромная корпорация, в ней можно работать годами и не догадываться, что идет эксперимент с автотрофами. У них всегда была — и сейчас есть — масса других проектов, которые обеспечивали финансирование этому эксперименту. Вот почему в новостях ежедневно рассказывают об успехах «Тро-Дин» в борьбе с глобальным потеплением, создании новых технологий для устранения разливов нефти и последствий аварий на ядерных реакторах. Им постоянно нужны новые сотрудники — те, кто никогда не получит доступа к наиболее важным исследованиям.

— Почему же вы не остались работать над одним из таких проектов?

Она покачала головой:

— Узнав, что к чему, я не могла равнодушно наблюдать за детьми. Наверное, они мне были слишком дороги.

Интересно, что в «Тро-Дин» собирались делать с подопытными, когда те вырастут.

— Если для того, чтобы приспособиться, нужно несколько поколений…

Доктор Эмерсон кивнула и добавила:

— И здесь наши мнения расходились. Для истинной эволюции необходимо перекрестное скрещивание участников одного этапа. Так у длинноногих ящериц появляется потомство с еще более длинными ногами. Я же считала, что это… нельзя оправдать никакими научными исследованиями.

Меня чуть не стошнило.

— А эксперименты на детях, по-вашему, оправдать можно?

Она выпрямилась:

— Для всеобщего блага — да. Родители имели полное право решать за них.

Я пнул ногой оттоманку:

— Можно подумать, они решали, пускать их на свидание или нет. Проснитесь! Они ведь отказывались от своих детей!

Скрестив руки на груди, доктор Эмерсон закрыла глаза.

— Все не так просто. Понимаю, звучит… странно. — Она снова открыла глаза. — Но как же решение мировой проблемы, которая с течением времени только усугубляется? Возьмем, к примеру, меня. Я езжу по стране, пытаясь убедить людей завести собственные сады и пересесть на автомобили с малым расходом топлива. Поздно, уже не сработает! Даже если мы изменим поведение, планету не спасти. А проект с автотрофами позволял продвинуться на несколько этапов вперед. Мы делали нечто действительно важное. Да, потребности небольшой группы принесли в жертву потребностям большинства. Однако большинство всегда важнее. — Она развела руками. — Разве нет?

Я подошел к дивану и опустился на колени возле Лейлы:

— А как же она? Чем это обернется для нее?

Доктор Эмерсон вздохнула и посмотрела мне в глаза:

— Именно поэтому я и ушла. Достичь желаемых результатов, оставаясь в рамках морали, не удавалось. И…

Рамки ее морали казались мне слегка размытыми. Но неожиданная пауза заинтриговала.

— И… что?

— Ничего.

— Договаривайте.

— Да просто… — Доктор нервно почесала щеку. — У части ученых планы шли еще дальше. Они рассматривали материальные выгоды.

Автотрофов на полках супермаркетов в ближайшем будущем я вообразить себе не мог.

Заметив недоумение на моем лице, она объяснила:

— Военные готовы платить огромные деньги. Представь только — отличные солдаты, которым не нужно ни еды, ни питья.

Я чуть не застонал. Именно об этом Хоган рассказывал на уроке биологии.

— Но ведь до этого не дошло?

Доктор Эмерсон покачала головой:

— И все же такая возможность остается. Кое-кому из ведущих ученых идея пришлась по вкусу. А я не могла смириться и как ни в чем не бывало наблюдать за детьми, которых в будущем, возможно, отправят в солдаты.

— И вам дали спокойно уволиться из «Тро-Дин»? Без вопросов?

Она усмехнулась, слегка прищурив глаза:

— Вопросы есть всегда. Никто просто так из «Тро-Дин» не уходит. Я, например, подписала договор о неразглашении и обязалась никогда не работать в конкурирующих компаниях.

— То есть? Никаких клятв на крови?

Доктор Эмерсон рассмеялась:

— Нет.

— А у вас был ребенок?

— Нет. — Она покачала головой, надолго задержав взгляд на Лейле. — В каком-то роде они мои дети. Я проводила с ними дни напролет. Учила их, и они учили меня… Мне страшно было думать о том, что с ними сделают ради достижения результатов.

— И вы их предали! — не выдержал я.

— Нет, конечно нет. Просто я ничего не могла поделать.

— В общем, руки у вас связаны.

Доктор Эмерсон на мгновение опустила голову, а когда снова подняла, ее глаза были полны слезами. Указав на Лейлу, она с трудом заговорила:

— Эти дети словно мои собственные. Бросить их было для меня самым тяжелым испытанием в жизни. Но и спокойно наблюдать я не могла.

— Чем вас шантажировали?

— Ими. Детьми. Такими, как Лейла. Мол, если кто-нибудь попытается помешать проекту, от них ничего не останется.

— Что с ними сделали бы?

— Все что угодно.

Я задумался.

— Но они же не могли причинить детям вред — разве это не сорвало бы эксперимент?

Она дернула плечом:

— Ты рискнул бы? Лично я — нет. Я ушла, чтобы больше никогда с ними не встречаться. А теперь…

— Как же те, у кого были дети? И кто не хотел отдавать их на опыты?

— То же самое. Договор о неразглашении.

Я покачал головой:

— Неужели компания могла поручиться, что вы не раструбите об этом по всему свету?

— Те, кто ожидал появления ребенка, знали, что стоит на кону. Их дети. Они никогда не будут в безопасности, если родители нарушат договор. Ну и компенсация тоже была, конечно.

Компенсация?

— Деньги?

Она кивнула:

— Некоторым сотрудниками удавалось добиться ежемесячных выплат. По моему разумению, требовать плату за молчание — сущее вымогательство. Мне деньги были ни к чему. Хотя некоторым, кто ждал детей, они бы пригодились.

Ага. Я, кажется, знаю одну такую сотрудницу.

— Боялись, что «Тро-Дин» станет преследовать их, если они проболтаются?

Доктор Эмерсон пожала плечами:

— Опять-таки, кому хочется рисковать?

Я понял ее мысль. Лейле примерно столько же лет, сколько мне. А вдруг у меня была прямо противоположная ситуация? Просто ее и мои родители сделали разный выбор?

Доктор Эмерсон смотрела на Лейлу с любовью. Даже мне это было заметно.

— Вы уверены, что они не сделали того, о чем вы говорили? Я имею в виду имплантацию механической части, — спросил я почти шепотом.

— Уверена. — Она слегка нахмурилась. — Посмотри на Лейлу. У нее нет…

— Чего у нее нет?

Она нервно прикусила губу и подошла ко мне:

— За все время она хоть раз ходила в туалет?

Я смутился:

— Не знаю.

— А пила что-нибудь?

— Шоколадное молоко, — ответил я и тут же помотал головой: — Вообще-то нет. Она не выпила ни капли.

— Может, ела?

— Пончики.

— Правда?

— Только ее потом вырвало. — Я опустил глаза.

Доктор Эмерсон вдруг резко оттолкнула меня и принялась осматривать руки Лейлы.

— Они не могли, не могли, не могли, — повторяла она, изучая каждый дюйм.

— Что вы ищете?

Когда доктор Эмерсон задрала Лейле рубашку и стала ощупывать спину, девочка застонала и проснулась.

— Перестаньте, — взмолилась она, отталкивая от себя женщину и забиваясь в угол дивана.

— Что вы ищете? — снова спросил я.

Доктор Эмерсон, не обращая на меня внимания, продолжала осмотр:

— Боюсь, что…

Ничего хорошего эти слова не предвещали. Я схватил ее за руку и попытался поймать взгляд:

— Чего вы боитесь?

Она провела рукой по волосам и посмотрела на Лейлу:

— Что они все-таки сделали это.

— Что? Сделали что? — вскрикнула Лейла.

Доктор Эмерсон присела на край дивана:

— Я не вполне уверена, на теле могли остаться отметины или шрамы…

Лейла взглянула на меня и затрясла головой:

— У меня нет шрамов. — Она вытянула руки. — Сами посмотрите.

— Вообще-то есть. — Мое сердце колотилось. — На ногах сзади.

Лейла в изумлении открыла рот и заковыляла в ванную. Ни я, ни доктор Эмерсон не успели ее остановить. Дверь захлопнулась.

Я постучал:

— Лейла, открой.

Ни звука.

— Лейла, пожалуйста, впусти меня, — раздался голос доктора Эмерсон у меня за спиной.

Тишина.

— А если у меня действительно есть шрамы? — тихо и испуганно проговорила Лейла.

Эмерсон лбом прислонилась к двери и вздохнула.

— Лейла, просто открой, и мы…

— Нет!!! — Я подпрыгнул от ее крика. — Сначала скажите, что это значит!

Доктор вздохнула:

— Не исключено…

— Что? Что? — нетерпеливо перебил я.

Доктор только покачала головой, подошла к дивану, села и закрыла лицо руками.

Несколько мгновений в ванной царила тишина. Затем оттуда донесся продолжительный стон.

— Лейла! — Я заколотил по двери. — Открой!

Щелкнул замок, распахнулась дверь. Лейла стояла в нижнем белье, со спущенными джинсами, лицо блестело от слез.

— Что это значит?

Она повернулась. Задняя поверхность бедер до икр была покрыта шрамами.

Доктор Эмерсон, тяжело дыша, подошла к нам.

Лейла упала перед ней на колени и уткнулась лицом в юбку:

— Скажите мне!

Женщина прикоснулась руками к ее лицу:

— Мне жаль, мне так жаль. — Она взглянула на меня: — Слишком поздно. Они это сделали.

— Что? Что они сделали? — недоумевал я.

Доктор Эмерсон глубоко вздохнула и с дрожью в голосе произнесла:

— Укоренили ее в теплице.

 

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

— Вы имеете в виду… — Я уставился на ноги Лейлы. Такие шрамы не получатся без боли и страданий — кому, как не мне, это знать. — Какой ужас!

Лейла упала на пол.

Доктор Эмерсон побледнела и трясущимися руками стянула с нее джинсы:

— Отнеси ее на кровать.

Я поднял Лейлу на руки, пытаясь не думать о том, что впервые нахожусь так близко к девочке в одном белье… если ее вообще можно считать девочкой.

— Она вылечится?

— Не уверена.

Я вытаращил глаза:

— То есть как? Она просто ослабла. Сейчас отвезем ее в больницу, ей дадут лекарства…

— Ты что, не понимаешь? — Доктор Эмерсон заботливо укрыла Лейлу одеялом. — Больница не поможет. Она черпала силы от себе подобных. Таков следующий этап: после укоренения испытуемых вырвать их из теплицы и проверить, достаточен ли симбиоз, чтобы поддерживать существование без постоянной подачи света и тепла. Что толку от эксперимента, если объекты всю жизнь просидят в теплице? Результаты должны иметь практическое значение.

Я сел на край кровати:

— Теплица, говорите?

Доктор Эмерсон опустила ладонь на мою руку:

— Без других ребят она теряет силы. Одной ей не справиться.

Со своего места я ощущал тепло Лейлы.

— Но чем-то же мы можем ей помочь?

Ресницы Лейлы дрогнули. Интересно, видела ли она сны? Если да, то о чем? О жизни в теплице? А может, о свободе? Или обо мне?

— Только если вернем ее в «Тро-Дин», — мягко отозвалась доктор Эмерсон.

— Тогда выбора нет. Едем, — решительно сказал я.

Она хлопнула ладонью по тумбочке:

— Ни в коем случае! Я этого не допущу.

— А вас никто не спрашивает.

Она рассмеялась:

— Ты серьезно? Кто ты такой, чтобы решать?

— Я забрал ее оттуда. Я забочусь о ней сейчас и буду заботиться впредь. — Я коснулся руки Лейлы, потом осторожно потряс ее за плечо: — Эй, просыпайся.

— Она испытала потрясение. — Когда доктор Эмерсон взяла меня за руку, в ее жесте не чувствовалось злобы. — Пусть отдохнет.

— Лучше быть живой, чем мертвой!

— Не всегда. — Она посмотрела на мой шрам.

— Вы издеваетесь? По-вашему, мне надо было умереть, только чтобы не оставаться таким на всю жизнь?

— Нет, ни о чем подобном я не думала. Но поверь мне: ее существование мы с тобой вряд ли назвали бы жизнью.

— И все-таки… — Я погладил волосы девочки. Она была удивительно красивой и умиротворенной! — Расскажете, как доставить ее туда?

Плечи женщины поникли.

— Перед тобой распахнут все двери. Могу представить себе, с каким размахом они ведут поиски.

В задумчивости я почесал подбородок, и тут до меня дошло — мама тоже, наверное, беспокоится. Но если так, почему бы ей не позвонить? Достав из кармана телефон, я обнаружил, что он отключен. Пропущено было одиннадцать вызовов — все от мамы. Я закрылся в ванной и набрал номер. Она тотчас ответила:

— Мейсон?

— Да.

Мама говорила быстро и тихо.

— Ты где? С тобой все в порядке?

— Мы в Портленде.

— С Джеком? Почему вы уехали из коттеджа?

Я скривился. Она понятия не имела о том, что произошло за последние неполные сутки. Хотя могла и догадаться, ведь мы исчезли одновременно с одной из ее подопечных.

— У нас тут… кое-какие дела.

— Ох!..

— Мам? Как ты?

— Я не пью, если ты об этом.

— Нет, не об этом. Ты устала?

— Я не спала всю ночь. На работе неприятности.

— Мам… Мне нужно кое-что тебе рассказать. — И я выложил ей всю историю до событий в книжном магазине. Дальше рассказывать я не мог. — Ты думала… на нас с Джеком?

— Сомневалась, — ответила она. — Остальных забрали, когда обнаружилось, что девочка пропала.

— Назад в «Тро-Дин»?

— Да, — ответила она, глубоко вздохнув.

— Я знаю, кто они, эти дети.

Мама снова вздохнула.

— Мам, что происходит?

— Приезжай домой. Я все тебе расскажу.

Неужели?

— Ты получаешь деньги от «Тро-Дин»?

— Да, — тихо произнесла она.

— Потому что родился я…

— Все, что получала, я откладывала для тебя… Мейсон, мы справимся.

— А девочка? Похоже, она погибает. Что делать?

Мама ответила не сразу:

— Вряд ли ты в силах ей помочь.

— Возможно, в «Тро-Дин»…

— Только не туда! — яростно прошептала она.

— А куда, мама? Где еще могут ее спасти?

— Нигде.

— Кроме «Тро-Дин»?

— Туда не ходи!

— Ты меня не остановишь!

Я захлопнул телефон и вышел из ванной.

— Сколько ей осталось? — спросил я доктора Эмерсон.

Она приложила ладонь к щеке Лейлы:

— Столько же, сколько любому человеку без пищи и воды. Возможно, и меньше: ее жизнь, скорее всего, зависела от симбиоза, а не напрямую от солнечного света.

— Солнце поможет?

Доктор Эмерсон кивнула и посмотрела в окно — небо до сих пор было обложено тучами.

— Только где его взять?

— Давайте отвезем ее в солярий.

— Нет. Освещение в «Тро-Дин» точно воспроизводило солнечный свет. В соляриях некоторые части спектра отсутствуют. Туда ехать бессмысленно — все равно что пить молоко, лишенное кальция и витамина D. Да и в любом случае солнце — лишь временное средство. Пока она не станет взрослой, ей нужен симбиоз.

Наконец-то мелькнул луч надежды.

— А что будет, когда она станет взрослой?

Доктор Эмерсон почесала затылок:

— Опять-таки я лишь отталкиваюсь от теории… По мнению ученых, как только дети перестанут расти, к ним вернется способность к самостоятельному фотосинтезу. Возможно, они смогут жить отдельно от других. Повторяю, это только гипотеза, не проверенная на практике.

— Почему компания не проводила эксперимент в естественных условиях?

— Нужны полный контроль, точно выверенное количество солнечного света. Нужно включать и выключать свет в зависимости от потребностей детей. А пасмурные дни случаются даже на Гавайях. Притом для «Тро-Дин», как и для любой компании, важна прибыль. Здесь есть налоговые льготы — на Гавайях и в Калифорнии таких не получишь.

— Так сколько времени у нас в запасе?

— Около суток. Обеспечить ей комфорт — вот и все, что в наших силах.

К черту!.. Я схватил с дивана джинсы Лейлы и откинул одеяло.

Доктор Эмерсон нахмурила брови:

— Ты что делаешь?

— Одеваю ее.

— Зачем?

— Собираюсь ей помочь.

Я взял Лейлу за лодыжку и стал натягивать джинсы.

— Не смей!

Доктор Эмерсон вцепилась мне в руку, но я оттолкнул ее:

— Прикажете сидеть и смотреть, как она умирает?

Женщина не оставляла попыток ухватиться за мою руку, однако я вновь с силой отпихнул ее, и она приземлилась на пятую точку.

— Простите. Но меня не остановить.

Она даже не попыталась встать на ноги:

— Ты понимаешь, что делаешь?

Молча взяв Лейлу на руки, я обернулся. Доктор Эмерсон больше не старалась задержать меня. Ключи от «приуса» лежали на столике возле двери.

— Можно воспользоваться вашей машиной?..

Не оглядываясь, я вышел из номера и спустился по лестнице. Мне повезло: до машины мы добрались, не встретив по пути ни души.

Лейла свернулась калачиком на заднем сиденье. Изо всех сил стараясь не причинить ей боль неосторожным движением, я мысленно умолял ее немного потерпеть. Мы знакомы меньше суток. О чем только я думал?

Затем я набрал номер Джека. Ответа не было, но на текстовое послание он тут же откликнулся. Оказывается, его везли домой из больницы с загипсованной ногой и вывихнутым плечом, на которое надели нормальную повязку. Мать запретила ему отвечать на звонки. К счастью, Джек — искусный наборщик текстов.

Я сообщил ему последние новости и сказал, что еду в «Тро-Дин» с девчонкой.

Он ответил:

Геройствуем?

Ага.

Плохо кончишь.

Ага.

Но тебе плевать.

Да.

Надеюсь, она стоит этого.

Пальцы ненадолго зависли над клавиатурой. И я набрал:

Я тоже.

Будь осторожен. Всех не спасешь. Впрочем, ее — может быть, тоже.

Попытаюсь. Я должен!!!!!

Я закрыл телефон и сунул его в карман. Может, ни мне, ни кому-либо другому не удастся ее спасти. Только заранее я не сдамся.

Я завел двигатель и уже разворачивался, как вдруг перед машиной возникла доктор Эмерсон, перегородив мне путь. Убедившись, что я стою без движения, она подошла с водительской стороны, открыла дверь и заявила:

— Поведу я.

На моем лице явно читалось недоверие.

Положив руку мне на плечо, она сказала:

— Да, мне это не по душе. Но смотреть, как она умирает, я тоже не могу.

Я перебрался назад, вытянул ноги между сиденьями и положил голову Лейлы себе на колени. Мы отправились в Мелби-Фоллз.

По дороге я не мог не думать о маме, о ее связи с Лейлой. Мама так много знала — и ничего мне не рассказывала. Знала о Лейле, об остальных ребятах, о том, что они из себя представляют. Может, именно из-за этого она никак не могла успокоиться и жить нормально? Почему она напивалась до беспамятства при каждом удобном случае? Была ли она одним из ученых, работавших над проектом? И не потому ли ушла оттуда, что у нее должен быть появиться я? Может, она не хотела отдавать меня в этот проект?

Всю жизнь я считал, что пила мама из-за меня. Из-за моего шрама. Из-за того, что не смогла уберечь меня от собаки в тот злосчастный день.

Лейла открыла глаза:

— Что происходит?

Не в силах признаться, что мы возвращаемся в «Тро-Дин», я сказал:

— Едем искать помощь.

Уголки ее рта поползли вверх, теплой ладонью она прикоснулась к моему лицу, и у меня по рукам пробежали мурашки.

— Спасибо, — вполголоса произнесла Лейла.

Затем ее глаза закрылись, а ладонь еще несколько мгновений оставалась прижатой к моей щеке.

Повернувшись на бок, Лейла откинула назад руку, и я увидел татуировку. Я взял ее руку и поднял вверх:

— Вам что-нибудь известно об этой татуировке?

Доктор Эмерсон бросила взгляд в зеркало заднего вида:

— Просто метка. Голубянка Карнера — знаешь о таких бабочках?

— Да. — Я не добавил, что впервые услышал о них лишь пару часов назад.

— В курсе, что они всецело зависят от одного растения — люпина многолетнего?

— И утрачивают свой ареал.

— Именно, — подтвердила доктор. — Татуировка — своего рода метафора. Мы зависим от пищи. Земля для нас как люпин для этих бабочек. Скоро наша среда обитания исчезнет, и пища вместе с ней, так же как исчезает люпин, в котором нуждаются голубянки Карнера.

— То есть татуировки служат напоминанием?

Она кивнула:

— Над этим мы и работали в проекте по созданию автотрофов: пытались найти способ жить без «люпина» — до того, как он полностью исчезнет.

— Вам всем сделали такие татуировки?

— Нет, только… автотрофам.

Тогда почему у отца татуировка в виде голубой бабочки? Совпадение? А может, у него была не голубянка Карнера? Я вспомнил, как впервые увидел татуировку Лейлы, когда разбудил ее в «Гавани».

— Э-э…

— Что? — Доктор Эмерсон вопросительно вскинула брови.

— Когда Лейла впервые заговорила со мной в «Тихой гавани», она была напугана, уверяла, что ее ищут.

— И была права.

— Вы не поняли. Она сказала: «Садовник найдет меня».

Губы доктора Эмерсон передернулись.

— Что? — нетерпеливо спросил я.

— Садовник — руководитель проекта по созданию автотрофов.

Итак, Лейла не в книжках о нем вычитала. Садовник существовал на самом деле.

Мне захотелось узнать больше.

— Она была очень испугана. Ей стоит бояться Садовника?

Доктор Эмерсон холодно посмотрела в зеркало:

— Бояться Садовника стоит нам всем.

 

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Остальную часть пути мы ехали в тишине, и я размышлял над тем, действительно ли ситуация с продовольствием настолько ужасна. У нас такие развитые технологии, сколько всего мы можем создавать буквально на пустом месте!.. Неужели еда и вправду кончится? Да, многие голодают и даже умирают от голода, но ведь городок Мелби-Фоллз далек от этого. Существует же еда для космонавтов. Разве нельзя к тому времени изобрести какие-нибудь таблетки, заменители продуктов питания?

На подъезде к Мелби-Фоллз я выпрямился и почувствовал, как от тревоги сводит живот. Что будет, когда мы явимся туда?

К «Тро-Дин» вела растянувшаяся на добрые полмили асфальтобетонная дорога, с обеих сторон обсаженная высокими соснами. Меня не покидало ощущение, что я вот-вот попаду в частную школу или психиатрическую лечебницу. Но как только мы оказались у огромных ворот, путь нам неожиданно преградила знакомая машина.

Доктор Эмерсон дала по тормозам, и я едва удержал Лейлу.

Размахивая руками, к «приусу» шагала мама. Она рванула ручку, но дверь была заблокирована. Мама застучала кулаком по стеклу:

— Открывайте!

Доктор Эмерсон нажала переключатель, замок щелкнул, и мама рванула дверь.

Она посмотрела на меня и Лейлу, затем перевела взгляд на доктора Эмерсон и изумленно раскрыла глаза:

— Ты!

Увидев маму, доктор Эмерсон прикрыла рот рукой и посмотрела на меня в зеркало заднего вида:

— Это твоя мама?

Я кивнул.

Не успела она выйти из машины, как мама подбежала и с размаху ударила ее. Потом еще раз.

— Как ты посмела сюда явиться?!

— Вы знакомы? — спросил я несколько секунд спустя.

Отступив на шаг, мама сделала знак рукой, чтобы я выходил, а доктор Эмерсон, похоже, выбираться из машины передумала. Мама помогла вытащить Лейлу, и я взял девочку на руки:

— Кто-нибудь объяснит мне, что происходит?

Не отводя взгляда от доктора Эмерсон, мама ответила:

— Так просто не объяснишь.

— Как вы познакомились?

Мама прищурила глаза:

— Мы работали вместе. Здесь.

Обстановка явно накалилась.

Доктор Эмерсон взглянула на маму:

— Все это время ты держала его в неведении?

Та покачала головой.

— Он знает, что мне кое о чем нужно ему рассказать.

Доктор Эмерсон вышла из машины:

— Похоже, у нас небольшая проблема…

Сердце заколотилось.

— Мама, о чем она говорит?

Мама шагнула к доктору Эмерсон:

— Не смей!

— Мы уже здесь, и парень настроен решительно. Ты действительно считаешь, он ничего не узнает?

У меня затряслись руки.

— О чем не узнаю?

В это мгновение прозвучал сигнал, и ворота медленно отворились.

Доктор Эмерсон прикоснулась к моей руке:

— Тебе не обязательно идти туда.

Что я узнаю — не имело значения. Дать Лейле умереть я не мог. Возможно, я пойму, что жизнь для нее хуже смерти, но прежде нужно во всем убедиться. У меня еще оставалась надежда, что она придет в себя и сама примет решение. А до того времени я сделаю все, чтобы она не умерла. Пусть даже придется искать помощи в «Тро-Дин».

Я посмотрел на доктора Эмерсон и покачал головой:

— Мы пойдем.

Она вернулась к «приусу» и застыла, не отрывая взгляда от ворот и стоявших за ними зданий:

— Я не пойду. Не могу…

Снова сев в машину, она произнесла:

— То, что ты там обнаружишь, тебе не понравится.

Мама стояла между мной и воротами.

— Давай я позову кого-нибудь, чтобы ее забрали.

Я напряг руки, прижимая Лейлу к себе еще сильнее. Если бы она была в сознании, согласилась бы она на это? Или подумала бы, что я предатель — привез ее туда, откуда она хотела выбраться?

— Они помогут ей? Правда?

— Если ты спрашиваешь о том, спасут ли они ее от смерти, — да. — Мама опустила взгляд и не двигалась.

— Есть какое-то «но», да?

Она посмотрела мне в глаза:

— Мейсон, ты не захочешь там ее оставить. Даже если ей это необходимо. Поэтому нужно, чтобы ее кто-нибудь забрал. И мы уйдем отсюда.

Возможно, мне следовало так и поступить. Я уже понял, что помочь Лейле не смогу. Все, что в моих силах, я сделал, а спасать ее должен кто-то другой. Или все-таки здесь есть что-то еще? А вдруг ответы на мои вопросы найдутся за этими воротами?..

Подхватив девочку поудобнее, я направился к ближайшему зданию. Мама шла рядом, вцепившись в мое запястье.

— Мейсон, просто отдай ее, и все. Ничего больше сделать нельзя, — печально проговорила она.

— Я должен слушать тебя? После всего, что ты от меня утаила?

Она убрала руку и остановилась:

— Наверное, не должен. Но если ты войдешь туда, ты поймешь… — Она вздохнула. — Поверь, жизнь станет намного тяжелее.

Я обернулся:

— Это угроза?

— Нет, — произнесла мама тихим, печальным голосом. — Обещание.

— Твоя мать права, — крикнула доктор Эмерсон.

Не обращая на нее внимания, я сказал:

— Мама, я обязан понять.

Я сделал несколько шагов спиной вперед, не отрывая от нее взгляда, затем повернулся и решительно пошел к входу.

— Погоди! — Мама догнала меня. — Пойдем вместе.

Я мотнул головой в сторону доктора Эмерсон:

— Она боится идти сюда. А ты нет?

— Я не была здесь… давно. — Она вздернула подбородок. — Однако надеюсь, один или два союзника у меня остались.

Двери открылись, и из здания вышли двое в зеленых защитных костюмах. Лица были скрыты капюшонами с масками из темного стекла.

Мама вцепилась мне в руку.

— Здрасьте, — кивнул я им.

Странные незнакомцы направились прямиком ко мне. Я крепче сжал Лейлу и закрыл спиной маму:

— Ей нужна помощь.

Один из них потянулся за Лейлой.

Я стоял в нерешительности. Что будет, если отдать ее? Разрешат ли мне войти и получить ответы на свои вопросы? Или выставят за дверь и я так и останусь в полном неведении, если только мама не соизволит мне все объяснить? Но в таком случае я не узнаю, что будет с Лейлой. К тому же у меня создалось впечатление, что даже мама не в курсе всего, что происходит.

— Нет. — Я посмотрел сначала на одного, потом на второго. Оба были намного ниже меня ростом, и, несмотря на показную храбрость, им явно не хотелось со мной связываться. — Или я понесу сам, или вы ее вообще не получите.

Переглянувшись, они снова уставились на меня. Один отступил в сторону и жестом велел мне идти вперед. Казалось, прошла вечность, пока я сделал первый шаг. Затем в сопровождении одного из людей в зеленом я все-таки пошел к двери. И услышал, как вскрикнула мама.

Резко обернувшись, я увидел, как второй человек толкал ее в грудь, выгоняя за ворота.

— Пропустите ее!

Мама взмахнула руками и упала на землю.

— Я сказал, пропустите ее!

Но с Лейлой на руках я ничего не мог сделать. Мой сопровождающий стоял рядом. Наверное, ждал — или ждала — решения, прекрасно понимая, что я разрываюсь между желанием помочь матери и надеждой помочь девочке.

Я беспомощно наблюдал, как мама, встав на ноги, пыталась отбиться от человека в зеленом и пройти ко мне. Что, если опустить Лейлу на землю? Скорее всего, девочку тут же схватят и унесут, а нас с мамой выставят за ворота.

— Мама!

Она стояла, упершись руками в колени и тяжело дыша; волосы растрепались и закрывали лицо. Сил у соперника было определенно больше. Однако, когда она взглянула на меня, ее глаза совершенно явно говорили: сдаваться она не намерена.

Раньше передо мной никогда не стоял выбор, кому помогать. И теперь я понял, что не готов решить, кому нужнее моя помощь. Лицо Лейлы казалось еще бледнее, чем раньше. Ее жизнь висела на волоске.

Я посмотрел на маму, впервые в жизни осознав, что ей придется самой постоять за себя.

— Мама, со мной все будет в порядке.

Все еще не отдышавшись как следует, она крикнула:

— Прошу, не ходи туда! Отдай ее, и поехали домой!

Я на мгновение закрыл глаза, чтобы дать себе возможность передумать. Когда я снова открыл их — увидев людей в зеленом, маму, растрепанную и решительную, и, наконец, обессилевшую красивую девочку у себя на руках, — то понял, что не откажусь от своего решения.

Вдруг мама вырвалась от человека в зеленом и подбежала ко мне:

— Положи ее, и все! Пойдем, она в тебе не нуждается.

Стоящий рядом со мной зеленый преградил ей путь и толкнул.

— Хватит! Не трогайте ее! Я сделаю, как вы хотите.

Зеленый отступил. Ждал моих действий?

— Мама, уходи, прошу! Не могу видеть, как тебя бьют…

— Подожди! — крикнула мама. — Мне нужно кое-что рассказать тебе! Мейсон, пожалуйста…

Я шагнул в дверь.

Человек в зеленом не произнес ни слова, и, оказавшись внутри, я не сразу заметил, что стою в одиночестве. Вокруг белые стены, под ногами уложенный белой плиткой пол, и впереди лишь одна дверь. Дверь немедленно распахнулась, и из нее вышла женщина в брюках защитного цвета и белой блузке с пуговицами донизу, довольно высокая, крепко сложенная, со светлыми, доходящими до плеч волосами. Обычная женщина, какие встречаются каждый день. Но вот лицо… Надень на нее черный с седым парик — выйдет точная копия Круэллы де Виль.

— Так. — Остановившись в шаге от меня, она посмотрела на Лейлу и покачала головой. — Последние двадцать четыре часа мне не понравились. — Ждала, чтобы я попросил прощения? Я хотел было сказать, что не собираюсь извиняться, но она подняла руку: — Я не с тобой разговариваю.

Лейла пошевелилась и открыла глаза.

— Я разговариваю со своей дочерью, — произнесла женщина.

У меня отвисла челюсть.

Так это она — Садовник? Неудивительно, что Лейла так ее боялась. Между ними определенно есть сходство: светлые волосы, рост, глаза…

Выпрямившись, чтобы казаться как можно выше и внушительнее, я сказал:

— Ей нужна помощь.

— Да, знаю, знаю. — Женщина похлопала меня по плечу. — Очень любезно с твоей стороны. Хотя лучше было бы предоставить возможность твоей матери заботиться о ней в «Тихой гавани». Впрочем, ты вернул ее, так что теперь все в порядке.

— Вы знакомы с моей мамой?

— Конечно. С тобой тоже, между прочим. Очень жаль, что она решила тебя забрать. Твое лицо осталось бы невредимым, и кто знает, возможно, вы с Лейлой были бы парой.

— Лейле нужна помощь.

Женщина слегка покачала головой:

— Нет, не нужна. Ей просто необходимо вернуться в свою среду. И все.

За спиной раздался щелчок. Обернувшись, я увидел руку, держащую что-то серебристое. Потом из моих глаз посыпались искры, и я упал.

 

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Застонав, я схватился за висок и заморгал глазами, пытаясь сфокусировать взгляд. Пару раз я видел полицейские реалити-шоу, так что понял — на мне испытали электрошокер. Очевидно, я упал — с правой стороны на голове вскочила шишка, зато одежда и обувь на месте.

Приподнявшись, я огляделся. Ярко освещенная комната, на стенах деревянные панели. Я лежал на кровати с мягким белым одеялом. Рядом письменный стол со стулом и маленький телевизор, перед ним — глубокое синее кресло.

Щелкнул замок, и я подвинулся к краю кровати.

Вошла мать Лейлы:

— Очнулся?

— Где Лейла?

— С ней все хорошо.

Лейла у них. Они получили, что хотели.

— Почему я все еще здесь?

— Я тут ни при чем. По мне, катись ты со своей матерью куда подальше.

— Так в чем же дело?

— С тобой хочет встретиться Садовник.

— Я думал, Садовник — это вы, — изумленно произнес я.

— Я? О нет. Я — Ева. — Придерживая дверь, она мотнула головой: — Пойдем, Мейсон. Тебе все объяснят…

Ева подождала, пока я доковыляю до двери, и вывела меня в коридор:

— Сюда.

Она пошла вперед, я — за ней. А что мне оставалось делать?

На низких потолках были закреплены флуоресцентные лампы, и стены, выкрашенные белой краской, слегка мерцали. Мы прошли добрую сотню ярдов по кафельному полу, прежде чем остановились у одной из дверей. Женщина открыла ее, и я вошел внутрь. В комнате с зелеными стенами стояли диван и множество полок, снизу доверху уставленных книгами.

— Ты, наверное, голоден?

— Очень, — вырвалось у меня.

— Хорошо. Некоторые из нас едят на работе. Что тебе заказать? Сэндвич?

— Да, если можно.

— С чем? С тунцом, копченой колбасой, салатом из курицы?

— С салатом.

— Хлеб пшеничный? Белый? Ржаной?

Мы что, в ресторан пришли?

— Пшеничный.

Она ушла, и я подергал ручку двери. Заперто.

Оглядевшись по сторонам, я принялся изучать содержимое полок. Здесь были «Книга джунглей», трилогия «Властелин колец», «Паутина Шарлотты», «Оливер Твист» и вся серия о стране Оз. И даже серия «Пять маленьких перцев» — мамина любимая. Я посмотрел вокруг и попытался прикинуть, сколько в комнате книг. Масса.

— У меня много книг.

Я обернулся, но никого не увидел.

— Испугал?.. Прости.

Голос звучал как из бочки, с эхом, почти без эмоций, и я не мог определить, мужчине он принадлежит или женщине. Подойдя на звук к окну, я увидел, что это вовсе не окно, а зеркало — с моей стороны.

— У тебя, наверное, полно вопросов. С удовольствием отвечу на них.

Я прикоснулся ладонью к стеклу:

— Кто вы?

— Некоторые называют меня Садовником.

Изо всех сил стараясь не показать, что боюсь, я, сглотнув, спросил:

— Почему я вас не вижу?

— Увидишь, увидишь… Пока я предпочитаю общаться так. Скоро вернется моя ассистентка.

— Ева?

— Да.

Мне показалось, что это сама Ева морочит мне голову, и я решил отплатить ей тем же:

— Она ужасная.

— Да. — Человек хмыкнул. — Впрочем, не беспокойся, она моя подчиненная. Проведет для тебя экскурсию, а после встретимся. И я все объясню.

Неужели кто-то может пролить свет? Ева или тот человек за стеклом?

— Почему? Почему вы хотите, чтобы я все узнал?

— Скажи, тебя когда-нибудь перестанут терзать вопросы о девочке?

Ответ был очевиден:

— Нет.

— Значит, мне остается предположить, что ты не перестанешь добиваться правды. Ищущие люди опасны. А теперь мне нужно идти.

— Эй! Вы здесь? — Я стукнул кулаком по стеклу, но не получил ответа.

Дверь открылась, человек в брюках защитного цвета и белой рубашке поставил на стол поднос и тут же скрылся.

Я сел и подвинул еду к себе. На белой тарелке возвышался огромный сэндвич с куриным салатом, рядом — большой стакан с молоком. В животе заурчало. Я понимал — следует быть осторожным: вдруг мне что-нибудь подсыпали? Но зачем? У них была куча возможностей от меня избавиться, если это входило в их планы.

Протянув руку, я немного — лишь секунду — поколебался, схватил сэндвич и с жадностью откусил. Восхитительно!.. Я съел все до крошки, выпил молоко и дочиста вылизал тарелку, а в желудке оставалось место еще как минимум для трех таких сэндвичей. Впрочем, я взял себя в руки и отодвинул поднос как раз в то мгновение, когда вернулась Ева и жестом велела мне следовать за ней.

— Сейчас самое время.

Я был почти уверен, что из-за стекла со мной разговаривала она, но решил сделать вид, что ничего не понял.

Хорошо бы запомнить, где мы сворачиваем налево, а где направо. Впрочем, что толку — это поможет лишь вернуться в зеленую комнату. А как выбираться оттуда, я понятия не имел.

Ева шагала быстро. Когда наконец мы дошли до огромной двойной двери — достаточной широкой, чтобы через нее мог проехать автомобиль средних размеров, — я услышал усиливающийся глухой шум. Обеими руками Ева взялась за серебристую перекладину и уже собралась было открыть дверь, но остановилась. Повернувшись ко мне в профиль, спросила:

— Тебя легко напугать?

Такой вопрос мне задали впервые в жизни.

— Нет, — ответил я, хотя пришлось постараться, чтобы голос не дрогнул.

— Отлично. — Она толкнула дверь и сделала шаг вперед. — Держись как можно ближе ко мне.

Глухой шум перерос в гудение. В лицо ударил теплый влажный воздух, яркий, ослепляющий свет и запах цветов. Прикрывая глаза рукой, я вошел внутрь. Мягкий пол под ногами слегка пружинил. Прищурившись, я смог разглядеть потолок высотой футов двадцать из пузырчатого стекла. Когда глаза привыкли к свету, я увидел, что помещение было огромным — не меньше футбольного поля. Но замереть меня заставили не размеры помещения. А его обитатели.

Заслонившись ладонью от света, я моргал и старался понять, действительно ли я это вижу. Передо мной простирались ряды — бесконечные ряды — детей, моего возраста и младше. Все они сидели на полу с закрытыми глазами, запрокинув головы и подставив лица к свету. Напротив каждого стоял маленький монитор, испускающий бриллиантовые голубые лучи. Зеленые костюмы в обтяжку закрывали почти всю поверхность тел, однако ткань была тонкой, едва ли не прозрачной.

Люди ли это?

Ева шагнула к первому ряду, подав знак идти за ней. У ближайшего ко мне ребенка лицо, хотя и бледное, светилось и почти блестело, не выражая ничего, кроме умиротворения. Лица сидящих вокруг тоже несли отпечаток безмятежности, наслаждения — и больше никаких эмоций. Я снова посмотрел на первого мальчика, на грудь, руки, скрещенные ноги…

И только тогда заметил: каждый ребенок сидел на небольшом возвышении, около шести дюймов от пола, с проемом внизу. Из проема шли прозрачные, блестящие трубочки с зеленой жидкостью, каждая из которых подсоединялась к задней поверхности ног в отверстия того же диаметра, что и ужасные шрамы на ногах Лейлы.

Я оказался в саду. В саду, где выращивали людей.

Наверное, я ахнул. Ева крепко вцепилась мне в руку и зашикала. Но я не смог сдержаться и почти крикнул:

— Что вы наделали!

Медленно, все как один, дети повернули лица в мою сторону; их глаза казались черными даже в ярком свете. Гудение становилось все громче и громче, и, пятясь назад к двери, я закрыл ладонями уши. Прозвучал повторившийся эхом щелчок, и свет погас. Множество глаз безотрывно смотрели на меня, сверкая в темноте. Кожа детей отражала достаточно света, чтобы я заметил, как все они — одновременно — потянули ко мне руки.

Что-то коснулось моей лодыжки, и я взвизгнул, как девчонка.

От гудения чуть не трескалась голова.

Впившись ногтями в руку, Ева потащила меня к выходу:

— Да заткнись же ты!

Я удержался и не произнес ни звука, пока мы не вышли в коридор. Гудение снова превратилось в умеренный шум.

Отдышавшись, она повернулась ко мне:

— Разве я не просила тебя молчать?

— Нет, не просили! — У меня дрожали руки, и, чтобы не упасть, мне пришлось опереться о стену. — Вы спрашивали: легко ли меня напугать? Лучше бы предупредили, прежде чем показывать такое…

Трясущимся пальцем я указал в сторону двери, боясь, что она откроется и оттуда, протягивая ко мне руки, станут один за другим выскакивать дети.

— Это место… Черт возьми, что это за место?

— Теплица.

Теплица. Не здесь ли Лейла жила до «Тихой гавани», не отсюда ли обрывки ее воспоминаний?

Колени подогнулись, я сполз по стенке вниз и уронил голову на руки. Представив ее там, среди детей, я не мог ни дышать, ни думать. Но мне нужно было знать. Знать все.

— Кто они?

Взмахнув руками, Ева ответила:

— Будущее рода человеческого. По сути, они спасают мир.

— Как вы можете говорить такое? — Вспомнились разом повернувшиеся в мою сторону лица, темные, пустые и одновременно злобные глаза. — Они не люди.

Не могли они быть людьми.

— Они такие же люди, как и мы. Но, в отличие от нас, усовершенствованные. Это поможет им справиться с катастрофами, в которых от нас с тобой останется лишь пыль.

— Как вы посмели сделать такое с Лейлой? Она же ваша дочь! Как вы посмели?

— Посмела что? Сделать все возможное, чтобы она выжила в условиях, при которых погибнет все человечество?

— Нет. — Я схватился за виски и зажмурил глаза, пытаясь сформулировать мысль. — Как вы заставили ее пройти через такое?

Ева покачала головой:

— Ты не понимаешь. — И, махнув рукой на закрытую дверь, добавила: — Это лишь внешняя сторона. Ты понятия не имеешь, что происходит на самом деле.

— Вот именно, понятия не имею. — Я встал. — Возможно и так, я не понимаю, что происходит, но выглядит это полным кошмаром. Сколько там детей?

— Прибереги свои вопросы для Садовника.

— Да ладно! Садовник — это вы. Поэтому Лейла так напугалась, услышав историю про зайчонка. Ее собственная мать и есть Садовник.

Ева потерла шею и взглянула на меня. Выражение ее лица стало другим: она больше не оправдывалась.

— Я не Садовник.

— Так докажите!

— Отлично. — Она пошла было обратно, но я стоял как вкопанный. Не оглядываясь, она произнесла: — Пойдем, сам увидишь.

Взглянув на двойную дверь, я содрогнулся и побежал догонять Еву. На обратном пути к зеленой комнате она неожиданно свернула налево там, где, по моим расчетам, нужно было идти направо, и я запутался в ориентирах.

— Что за освещение в теплице?

— В точности воссозданный солнечный свет.

— Лица как будто сверкали.

Ева остановилась перед дверью:

— Одежда закрывает все, кроме лиц и кистей рук, для них мы используем защитный экран из кристаллов карбоната кальция. Ультрафиолетовые и инфракрасные лучи преломляются, остальные — те, что необходимы для фотосинтеза, — нет. Похожие экраны применяют в Австралии для плодовых культур, которые портятся от прямого воздействия солнца. Если они пройдут испытания в США, то станут для «Тро-Дин» хорошо продаваемым товаром.

Мило! Прежде чем использовать оборудование для растений, ставят опыты на людях.

— Смекалки вам не занимать.

Она взялась за серебристую дверную ручку:

— Вот мы и пришли. Садовник тебя ждет.

Возможно, я ошибался в своих прежних догадках и Ева была лишь тем, кем представилась. Ассистенткой. Но к тому времени мне надоели хождения вокруг да около. Я хотел получить ответы, какими бы ужасающими они ни были.

— Он опять будет за зеркалом?

— Нет, ты встретишься с ним лицом к лицу. — Ева слегка наклонила голову. — Лично я считаю, что ты пока не готов. Однако решать не мне. — И, быстро повернув ручку, она открыла дверь.

Пусть сердце мое и колотилось как бешеное, вздернув подбородок, я решительно вошел в комнату, ничем не примечательную, похожую на обычную приемную. У одной стены стоял красный диван, другую стену сверху донизу покрывала роспись. В комнате была еще одна дверь, но я не знал, нужно ли мне идти дальше.

Решив дождаться указаний, я принялся рассматривать стенную роспись.

На белом коне с дикими глазами и растрепанной гривой сидел всадник с золотой короной, держа лук с натянутой тетивой. Второй всадник — с мечом — сидел на таком же необъезженном коне, только рыжем. Третий скакун был вороной — голова опущена, ноздри раздуты, — а всадник держал нечто похожее на весы. Последний конь — бледный, с зеленоватым оттенком, — в отличие от своих разъяренных собратьев, казался спокойным, и восседал на нем седок в белом саване с обыкновенной палкой.

Но взволновала меня не эта часть картины.

Под конскими копытами были изображены горы тел. Некоторые люди, еще живые, тянули вверх руки: отгоняли лошадей или просили о помощи — точно не скажу. На лицах всадников читалось: помощи никто не дождется. За их спинами восходило зловещее красное солнце.

Прозвенел звонок, и от неожиданности я подпрыгнул.

Автоматическая дверь неспешно открылась. Я понял, что мне туда. Еще раз взглянув на расписанную стену, я подошел к двери и на мгновение придержал ее. Рука дрожала, сердце учащенно билось.

Как бы мне ни хотелось получить ответы, пришлось собраться с духом, чтобы перешагнуть через порог.

Первое, что бросилось в глаза, — подиум, высотой фута два, во всю ширину комнаты. На нем массивный письменный стол, за столом — мужчина в белой рубашке. Его кожа была темнее моей, как и коротко стриженные волосы. Виски слегка тронула седина. Большие выразительные глаза и тонкие черты лица делали его красивым.

Занавешенное окно у него за спиной, скорее всего, выходило в зеленую комнату с книгами — я был почти уверен в этом.

Сидящий за столом мужчина смотрел на меня. Не просто смотрел, а разглядывал, изучал; его глаза были так напряжены, что на лбу образовались морщинки. Он словно старался запомнить меня.

Мне показалось, он разглядывает шрам, и я невольно прикрыл щеку рукой.

— Добро пожаловать. Меня зовут Соломон.

Соломон. Незнакомое имя.

— У тебя шрам. Беспокоит?

А голос как раз знакомый…

— Больше нет. Не беспокоит. — Я сглотнул. — Успел привыкнуть.

— Он — часть тебя.

— Да.

Где я слышал этот голос?

И тут до меня дошло.

Отшатнувшись, я схватился за стул.

Впервые я услышал его, когда мне было пять, а затем слушал сотни раз. Он читал книжку «Как зайчонок убегал».

Соломон — мой отец.

Значит, мой отец — Садовник.

 

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Пораженный догадкой, я буквально рухнул в мягкое зеленое кресло у основания подиума и неотрывно смотрел на улыбающегося человека.

— Рад встрече с тобой, — произнес он.

Я словно онемел. Да и что тут скажешь?

— Понимаю, ты удивлен. — Он озадаченно потер подбородок. Наверное, подумал, что я лишился дара речи.

Я выпрямил спину и попытался собраться с мыслями. Хоть вопрос и крутился у меня на языке, задать его в лоб я не мог…

— Хочешь спросить, правда ли, что я твой отец?

Я кивнул.

— Это так, — улыбнулся Соломон, — тут уж ничего не поделаешь.

Из ящика стола он вынул пачку фотографий, выбрал одну и показал мне. На снимке был я в шестом классе. Он показал еще несколько моих школьных фоток:

— Их присылала твоя мать.

— Но как…

— Она была моей сотрудницей. А на работе люди порой влюбляются друг в друга. Потом она исчезла. К счастью, мы нашли ее и вернули.

— Почему? — спросил я.

— Почему исчезла? У нее должен был родиться ребенок — ты, — и она не хотела, чтобы кто-нибудь об этом узнал.

Ко мне вернулся голос:

— Не хотела, чтобы меня забрали в проект?

— Она думала, что я ее заставлю.

— Вы пытались?

Он сдвинул брови:

— Конечно нет. Думаешь, вы жили бы так, как живете сейчас?

Я покачал головой.

— Я любил твою маму и уважал ее желания. Лишь попросил не уезжать из Мелби-Фоллз.

— Попросили? Или потребовали?

— Я не чудовище. — Соломон набрал полную грудь воздуха и выдохнул. — Устроил ее на работу в «Тихую гавань». И назначил ежемесячное пособие.

Те самые сбережения, о которых говорила мама. Все-таки она не лгала.

— Но вы перестали его выплачивать. Я читал уведомление.

Он нахмурился, затем быстро написал что-то на листке бумаги.

— Странно. Скажу Еве, пусть разберется. — И он снова стал рассказывать о маме: — У нее была возможность продолжать участвовать в проекте и воспитывать тебя, как она считала нужным. К тому же я знал, что не смог бы стать для тебя хорошим отцом, который завтракает вместе с семьей, уходит на работу, а вечером возвращается и играет с сыном в мяч во дворе.

Подумать только, именно это я всегда себе и представлял. Сколько раз я спрашивал маму, почему у всех есть папы, а у меня нет…

— Почему? Почему не смогли бы?

Он вытянул вперед руку ладонью вверх:

— Потому что полностью посвятил себя работе. Моя работа — здесь.

— С автотрофами?

Он кивнул:

— Я не мог допустить, чтобы семья отвлекала меня от столь важного дела. Но мне необходимо было знать, что вы рядом… — Соломон указал на полку, уставленную DVD-дисками: — Возьми любой. Вот компьютер.

Пробежав пальцами по футлярам, я выбрал диск, вставил в компьютер и нажал воспроизведение. Из динамиков тотчас понеслись аплодисменты и крики. На экране я в зеленой форме с номером 45 толкал игрока в черном, чтобы дать нападающему возможность занести решающий мяч за линию розыгрыша. Прошлогодний матч против команды Вудленда.

— Вы смотрели, как я играл?

— Конечно. Все до единого матчи. У тебя неплохо получается.

На экране запасные игроки выбежали на поле, окружили меня и нападающего, мы радостно прыгали и орали, празднуя победу. Я не мог сдержать улыбку.

Монитор погас, и я снова сел в кресло:

— У меня тоже есть ваша запись.

Интересно, помнит ли он?

— Мне не стоило делать этого. — Длинные пальцы постучали по столу. — Наверное, я действовал как эгоист. Хотел, чтобы ты знал обо мне.

— Там даже нет вашего лица.

— Ты о чем?

— О записи. Снято только ниже шеи.

— Так. Никогда не разбирался в этих вещах. — Он посмотрел на свои руки. — Снял все сам, быстро. Когда меня одолела тоска. Даже кассету отправлять не хотел. Честно говоря, удивлен, что мама тебе ее показала…

Она бы и не показала, если б не соседский пес. Я медленно покачал головой, пытаясь сосредоточиться. Какой простой ответ на все вопросы, мучившие меня всю жизнь.

«Мам, почему у меня нет папы?» — «Что тут скажешь, малыш… Он хотел сделать из тебя подопытного кролика, но я не разрешила».

Вот она — нелепица, полностью объясняющая мою жизнь.

В голове не укладывается.

Я пробежал рукой по ряду дисков, читая подписи. Не пропущено ни единого футбольного матча, ни единого праздника в школе… Вся моя жизнь. Отец видел все. И все обо мне знал.

Плечи мои поникли, я закрыл лицо руками.

Хуже того, маме было известно, что он знает меня. Как можно скрывать такое от ребенка? Особенно если он достаточно взрослый, чтобы понять.

Возможно, это и есть вся тайна. А может, правда еще страшнее.

Стоило ли удивляться, что мама пьет.

— Прости, Мейсон.

— Прекратите! — крикнул я, все еще закрывая лицо. Затем убрал руки и произнес, тыча в него пальцем: — Не надо разговаривать так, словно вы меня знаете. Вы знакомы со мной не больше, чем тот… кто снимал это с улицы. — Я прижал ладонь к груди. — Вы не знаете обо мне главного.

— Хочу узнать, — отозвался он тихим голосом.

Я пристально посмотрел на него:

— Не поздновато? — И отвернулся.

Я злился. На маму — за то, что не рассказала мне всего, как только я повзрослел. Впрочем, ее можно понять. В отличие от отца, она знала меня. Скажи она, что он живет в двух милях от нас, вряд ли я бы ответил: «Круто! А что у нас на обед?» Я бы стал докапываться. А деньги? Если бы я узнал о деньгах, я бы вытряс из нее правду, убедил бы, что мне — хоть лопни — нужно познакомиться с отцом.

Но у него-то какие оправдания? Выбора ей он не оставил. Не уволься она из «Тро-Дин», меня забрали бы на опыты.

Вот так перспективка — дух захватывает!

Я мысленно поблагодарил маму за то, что вовремя смоталась отсюда, пусть даже у меня теперь уйдет больше времени, чтобы разоблачить все тайны.

— Почему вы не разрешили ей уехать? Зачем заставили жить в Мелби-Фоллз? Присылать диски можно откуда угодно.

Он пожал плечами:

— Я надеялся…

— Что она пригласит вас на семейный ужин?

— Нет. — Он покачал головой. — Наделся, что наступит день, и ты придешь.

Я развел руками:

— И вот я здесь.

Соломон начал было что-то говорить, но мне надоело переливать из пустого в порожнее. Никакие отговорки не помогут мне понять его.

— Почему Лейла проснулась, когда услышала сказку про зайчонка?

Мой вопрос, казалось, застал отца врасплох. Неужели он думал, что мне достаточно будет узнать о нем и о маме? И о себе? Держал меня за дурачка?

— Когда она и остальные дети в ее группе были маленькими, нам приходилось решать те же проблемы, с которыми сталкиваются все родители. Например, укладывать спать. Чтобы обеспечить систематический контроль, всем детям нужен одинаковый режим дня. И мы запрограммировали их с помощью гипноза: на каких-то словах они засыпали, на других — просыпались.

Мне вспомнились ребята, которые сидели вместе с Лейлой на диване, когда я впервые увидел ее.

— А почему тогда другие дети не проснулись вместе с ней?

— «Как зайчонок убегал» — не их книжка. — Наверное, отец заметил удивление на моем лице, потому что тут же принялся объяснять: — Ученые, отдавшие своих детей для участия в программе, хотели, чтобы они оставались личностями, а не частью большой группы. В раннем детстве родители читали им перед тихим часом и ночным сном. У каждого ребенка была своя сказка, от которой он засыпал и просыпался.

— Значит, «Как зайчонок убегал» — Лейлина сказка?

Он кивнул.

Я не сдержал изумления:

— А те книги, что я видел в комнате…

— Каждая связана с ребенком, участвующим в программе.

— Но их там так много!

Соломон еле заметно передернул плечами и потер руки.

Казалось, в той комнате книг куда больше, чем детей в теплице.

— Сколько ребят живет здесь?

Встретившись со мной взглядом, он ответил:

— Много. Да, много.

— И у всех родители — здешние ученые?

— Здешние, да, и…

— Что «и»?

— И не только. — Он отвернулся. — Не каждый, кто искренне озабочен этой проблемой, работает научным сотрудником в «Тро-Дин».

Я не понял:

— Как же вам удалось заставить этих людей пожертвовать своими детьми?

Он вытаращил глаза:

— Ты серьезно?

— Да. Не понимаю, как они решились на такое. — Я почесал затылок.

Слегка качая головой, Соломон наклонился вперед. Заскрипел стул.

— За тем, что происходит здесь и сейчас, ты не видишь общей картины. Слышал когда-нибудь о Конфедерации ирокезов?

Кроме того что ирокезы — коренные американцы, я не мог вспомнить ничего и помотал головой.

— Это лига коренных народов Америки, которая вначале включала пять наций, а затем шесть. Старейшая в мире демократическая организация. По некоторым данным, она существовала уже в двенадцатом веке, когда нога европейцев еще не ступала на наш континент.

До меня никак не доходило, с какого боку тут «Тро-Дин».

— В конфедерации считали, что, принимая любое решение, нужно думать, как оно отразится на седьмом поколении.

Седьмое поколение… Я принялся считать. В то время женщины, наверное, рожали в более раннем возрасте, чем сейчас, — лет в четырнадцать.

— Даже если по четырнадцать лет на поколение, это будет…

— Девяносто восемь. Они не принимали решение без учета того, как оно повлияет на людей, которые будут жить почти через сто лет!

— Но сейчас-то между поколениями гораздо больший разрыв. Некоторые заводят семью, когда им стукнет сорок, так что на семь поколений придется лет триста.

— Вот именно. — Отец в упор смотрел на меня. — Ответь мне на один вопрос. Как ты считаешь, о скольких поколениях печется теперешнее правительство — не только наше, но и любой другой страны, — когда принимает решения?

На мгновение я задумался о том, что волнует меня сейчас или будет волновать в ближайшем будущем. Цены на газ — вряд ли в скором времени они упадут. Глобальное потепление. С этим ситуация только ухудшится. По-моему, правительства едва ли думают даже об одном поколении, чего уж там говорить о семи.

— Ты когда-нибудь размышлял над тем, каким будет мир к тому времени, когда тебе исполнится, скажем, сорок?

Да, размышлял. И много. Но говорить это ему я не стал, а спросил:

— А при чем тут Лейла? И проект?

Соломон указал на что-то позади меня:

— Посмотри туда.

На стене висело большое фото плачущего, одетого в лохмотья ребенка. Слезы блестели на щеках и скатывались в открытый рот. Ручки и ножки тонкие, словно палочки, огромный вздувшийся живот, кожу облепили мухи. Я почти слышал его крик — если у него вообще были силы издать хоть какой-то звук.

— Боюсь, это часть твоего наследства.

— В каком смысле?

Прокашлявшись, Соломон кивнул на плакат:

— Этот ребенок — я.

 

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

— Как? — Я посмотрел на него и снова на фото. — Где это?

— В Эфиопии. Моя родина, деревня Волло. Там был массовый голод.

Что тут скажешь? Мои предки — во всяком случае, половина — родом из Африки!.. Я не удержался и взглянул на свои смуглые руки — цвет смешения темной кожи отца и маминой бледной. Многое теперь становилось ясным.

— Вся семья умерла, — продолжил он. — Моя мать — твоя бабушка — отдавала мне всю еду, которую удавалось добыть, а сама умирала от голода. Можешь представить, каково было пятилетнему ребенку, когда на глазах один за другим умирали его родные?

От удивления у меня вытянулось лицо. Мальчик на фото выглядел года на два, не больше. Глаза заволокло туманом.

— Разумеется, моя жизнь вскоре изменилась к лучшему, — сказал Соломон. — Я был счастливчиком. Эту фотографию напечатали на первых страницах почти всех газет в Америке, и посыпались предложения о помощи. Один американский врач увез меня и еще нескольких детей в Штаты, и с того времени я не испытывал голода. Как раз наоборот. Я вырос в роскоши. — Он задумался. — Но никогда не забывал… — Соломон сосредоточился и вновь посмотрел на меня: — Мейсон, ты слышал когда-нибудь о четырех всадниках Апокалипсиса?

Я потер глаза.

— Конечно. Ну, то есть типа того. — И мотнул головой в сторону первой комнаты. — Роспись на стене.

Он кивнул:

— Четыре всадника. Обратил внимание на черного коня? Наездника с весами?

— Да.

— Третий всадник Апокалипсиса — голод. Голод, ведущий к концу света.

— Вы верите в библейские пророчества? Вы же ученый!

Соломон поднял брови:

— Я верю в то, что вижу сам. Я знаю голод, я испытал его на себе — тебе такое и не приснится… Разве что по телевизору видел, а?

Я кивнул.

— А войны?

Я снова кивнул.

— Пока что они не привели к концу света. Но настанет день…

Все это казалось мне слишком оторванным от действительности.

— Наверняка к тому времени изобретут средство для борьбы с голодом! Вроде еды для космонавтов. А перебраться жить можно на Марс или еще куда.

Соломон развел руками:

— Оглядись! Арктические льды тают. С каждым днем увеличиваются выбросы углекислого газа, грядет глобальное потепление. Как ты думаешь, сколько еще продержится мир? Успеем мы сделать из Марса новую Землю? — Он опустил руки и покачал головой. — Решение нужно найти раньше. Гораздо раньше.

Несмотря на недобрые чувства к этому человеку, я понимал, откуда берет начало его желание создать автотрофный человеческий организм.

Впрочем, идея все равно казалась мне бредовой.

— Как люди — те, что живут сейчас, — смогут развить эти способности?

— Никак.

— Тогда зачем все это, если вы не поможете живущим сейчас?

— Именно такова эгоистическая позиция большинства мировых лидеров. «Как это повлияет на нас?», «Что делать нам?»… и так далее, и так далее, и так далее. Дело не в живущих здесь и сейчас. Никто не думает о будущем, о тех, кто будет жить позже. Как они смогут позаботиться о том, что достанется им от нас. — Соломон покачал головой. — А при таком раскладе мы не оставим им… тебе и твоему поколению… ничего.

— И каков же ваш план? — Мне не терпелось узнать самое важное. — Кого вы спасаете?

— «Спасаете» — интересное слово. Разве мы что-то спасаем? Возможно, мы сохраняем жизнь, чтобы после того, как мы угаснем, тут остались люди.

— Но… если планета обречена, может, нам просто смириться?

Соломон рассмеялся:

— Слишком фаталистично. Зачем покоряться природе, если в наших силах изменить ход событий? — Он постучал пальцами по столу. — Мейсон, что бы ты выбрал: прожить на земле некоторое количество лет, а затем умереть, словно тебя и не было, или жить вечно?

— Такого не бывает.

— Ответь на вопрос!

Интересно, какого ответа он ждет от меня? Разве не все мечтают жить вечно?

— Думаю, вечно, — сказал я.

Он улыбнулся:

— Вот именно.

— Но люди не могут жить вечно.

— Не могут. — Соломон указал рукой на полку с DVD. — Внизу, третий диск слева. Поставь его.

Я ожидал снова увидеть футбол, но на экране была саванна, два взрослых льва — самец и самка — с детенышами. Лев напал на одного из детенышей, раздавил зубами его череп. Некоторое время я увлеченно следил за жуткими кадрами, потом оторвал взгляд от монитора и остановил запись:

— Зачем он это сделал?

— Когда самец становится главой прайда, он убивает детенышей предыдущего лидера, чтобы самки воспитывали только его собственных отпрысков. И чтобы только его гены имели продолжение.

У меня глаза полезли на лоб.

— Нет, нет, нет. — Соломон поднял руку и помахал ею в воздухе. — Не волнуйся, ничего такого здесь не происходит. Я лишь пытаюсь показать, что каждый из нас хочет продолжиться в своих потомках.

— Так и будет в любом случае.

Он покачал головой:

— Не будет, если мы не справимся с голодом, эпидемиями и войнами. Мы умрем, и все шансы потомков умрут вместе с нами. Если… — Он замолчал.

Хотел, чтобы я сам домыслил? А затем неожиданно до меня дошло. Я понял, почему ученые отдали своих детей, как кроликов, на опыт по созданию автотрофного человека. Потому что, если мир не изменится, люди погибнут. Останутся лишь те, кому не страшен голод. Люди, которые смогут выжить, чтобы вновь заселить этот мир. Потомки ученых — человеческие существа, измененные методами генной инженерии, — будут жить дальше. Как и генофонд этих ученых. Вот что обещали «Тро-Дин» и мой отец — Садовник.

— Они пожертвовали детьми ради бессмертия.

Соломон ответил не сразу:

— Мне не нравится слово «пожертвовали». Дети хорошо развиваются и станут полезными членами общества, проживут плодотворную жизнь здесь, в «Тро-Дин». Их жизни сыграют важную роль для будущего нашей планеты.

— А вы сами не хотели сохранить свои гены навсегда? — спросил я.

Что-то пугающее мелькнуло в его глазах.

— Если бы твоя мать согласилась, ты, конечно, стал бы частью эксперимента. Ты тоже участвовал бы во всем этом.

Спасибо, мамочка!

Я ничего не ответил — просто не знал, что сказать.

— Еще не поздно принять участие. Я мог бы отправить тебя в лучшие учебные заведения, и, вернувшись, ты бы стал помогать мне во всем.

— И моя жизнь была бы устроена.

Он кивнул:

— Тебе не пришлось бы ни о чем волноваться.

Почему-то его слова не доставили мне той радости, которую испытал Чарли Бакет, когда Вилли Вонка предложил ему шоколадную фабрику.

— А как же мама?

Соломон улыбнулся:

— Да, ей… тяжело. Я знаю ее лучше, чем ты. У нее блестящий ум, и я буду счастлив, если она вернется. В конце концов, она ушла только из-за тебя.

Внезапно хлопнула дверь, и я подпрыгнул от неожиданности.

С перекошенным от злости лицом в комнату влетела Ева:

— Пытаешься завлечь его?

— Я просил оставить нас одних! — рявкнул Соломон.

— Что я и сделала. Похоже, слишком надолго. — Она указала на меня: — Может быть, он твой сын, но ты о нем практически ничего не знаешь. А ей вообще нельзя доверять. Как ты можешь предлагать всё, всех нас, ему?

Как она узнала?.. Затем я взглянул на зашторенное окно позади стола. Наверное, сидела в комнате с книгами и подслушивала. И винила во всем мою маму.

Я встал.

— Послушайте, я не хочу иметь ничего общего с этим местом.

— Это ты сейчас так говоришь. — Ева обернулась ко мне, руки в боки. — Подожди. Как только начнется все то, о чем он тебе рассказал — войны, эпидемии, голод, — ты станешь ломиться сюда… — Она махнула рукой в сторону стола: — А он встретит тебя с распростертыми объятиями.

Ева принялась расхаживать по комнате, разговаривая то ли сама с собой, то ли с нами.

— Я знала, что это возможно, всегда знала. — Она остановилась и посмотрела на отца. — О первом этапе ты ему не рассказал, так? — Это было скорее утверждение, не вопрос.

— Что за первый этап? — спросил я.

Ева скрестила руки на груди:

— Рассказывай, или расскажу я.

Соломон выглядел взбешенным.

— Какая сейчас разница?

Она едва не рассмеялась:

— Хочешь передать ему все, не рассказав о первом этапе?

— Что за первый этап? — повторил я.

Внезапно Соломон подался вперед, словно от боли.

Ева подошла к столу:

— Соломон? Тебе плохо?

Он кивнул.

Женщина взяла коричневый флакон и вытряхнула несколько таблеток.

— Вот, возьми.

Он отмахнулся.

— Возьми!

Вздохнув, он принял таблетки и начал рассказ:

— В основе первого этапа лежала идея, что мы можем сделать из человека автотрофа, не затрагивая генетики. Понимаешь, сначала я действительно думал, что человек способен развить способности автотрофа с помощью собственных ресурсов.

— Как становятся автотрофами голожаберные моллюски?

Соломон кивнул, в глазах мелькнула гордость. Я почти порадовался, что произвел на него впечатление.

— Итак, — продолжал он, — примерно десять лет мы пробовали всевозможные лекарства и мази местного действия — считали, что все зависит от кожи, самого большого органа.

— Но это не сработало, — предположил я.

— Да. — Соломон поднес руку к глазам и принялся тереть их. — Мы поняли, что нужно идти дальше, работать с системой кровообращения. Изменить сам образ жизни.

— Это было до… — Я не знал, как произнести это слово. — До теплицы?

Он кивнул.

— В то время ставить опыты приходилось только на себе. Просить кого-то другого я не мог, так что…

Он вытянул руки вверх, и стало видно татуировку.

Я подошел ближе:

— Голубянка Карнера?

Нахмурившись, Соломон посмотрел на свою руку:

— Откуда ты знаешь?

— Доктор Эмерсон сказала, что такие татуировки были только у автотрофов. — У меня затряслись руки, сердце стало учащенно биться.

Он кивнул.

— Если это правда, значит…

Я заставил себя подойти к столу сбоку.

Из отверстия в полу под подиумом шел пучок серебряных проводов. Вместо нижней части тела у Соломона была масса таких же перекрученных проводов и трубочек с зеленой жидкостью, которые начинались там, где заканчивалось туловище.

Открыв от изумления рот, я отпрянул назад и вытянул руку, ища, за что схватиться.

— Да, Мейсон. — Он указал на себя. — Перед тобой первый в мире автотрофный человеческий организм, полученный методом генной инженерии.

 

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

— Хочешь знать, как это случилось? — спросила Ева.

В ответ я смог только кивнуть.

— Мы начали замещать часть его крови веществами, усиливающими фотосинтетическую активность, — органическими, полученными из растений. Постепенно организм привыкал, и мы увеличивали долю этих веществ, пока их не стало больше, чем самой крови.

— Однако мы допустили ошибку, — перебил ее Соломон. — Мы не учли, что органические материалы распадаются. Да, я был способен фотосинтезировать, но на это уходили все силы. Поэтому мы перешли ко второму этапу — приучали детей обходиться все меньшим и меньшим количеством пищи, чтобы проверить, достигнем ли мы цели до того, как ввести им органические вещества.

— Получилось? — спросил я.

Он покачал головой:

— Органические вещества все равно распадались, мы оказались бессильны. И попробовали отменить первый этап: избавили мой организм от фотосинтетических веществ. Система кровообращения привыкла к ним и больше не могла функционировать самостоятельно, циркуляция крови в ногах нарушилась. — В голосе Соломона не было слышно и тени волнения. — Началась гангрена. Теперь я навсегда подключен к аппарату, поставляющему свежие органические вещества на замену старым.

— И принимаете лекарства? — Я посмотрел на флакон, который Ева все еще держала в руке.

Она заметила мой взгляд:

— В последнее время он плохо себя чувствует. Таблетки помогают. — Ее слова прозвучали почти как оправдание.

Соломона, похоже, не волновало, чем этот эксперимент закончился лично для него. Он потерял ноги. И сына. С другой стороны, возьмем, к примеру, мой шрам — мне тоже легче держать чувства при себе.

— Мама тогда еще работала здесь?

Ева злобно фыркнула, но Соломон не обратил на нее внимания:

— Да. Это произошло незадолго до того, как ты родился. — Он указал на трубочки под собой. — Она тоже принимала участие в разработке. Смотреть на меня такого… было слишком тяжело. Особенно если учесть, что она ждала ребенка. К сожалению, мне пришлось стать затворником. Я не покидаю «Тро-Дин» вот уже шестнадцать лет.

— А что со вторым этапом?

— У нас получилось устранить недостатки и улучшить органические вещества. — Ева опять встряла в разговор. — Использовать их для Соломона мы не могли — его организм их отвергал. А детям эти вещества вводили постепенно, и, видимо благодаря своему юному возрасту, они не испытывали проблем, с которыми пришлось столкнуться Соломону. Тем не менее, когда они стали подростками, мы поняли, что одни органические вещества не в силах вызвать изменений на клеточном уровне, а значит, необходимо применить технический элемент. На сегодняшний день второй этап эксперимента в действии. — Помолчав секунду, Ева с гордостью добавила: — Мы имеем полноценно функционирующие автотрофы.

Как можно этим гордиться? Что они сотворили с детьми?

— Почему болеет Лейла?

Ева помотала головой:

— Она не болеет. Мы отправляем детей небольшими группами в «Тихую гавань», чтобы проверить, как они среагируют на среду, отличную от идеального микроклимата теплицы. Разумеется, мы вводим их в состояние полусна, чтобы экономить силы, и рядом должен находиться по меньшей мере один автотроф, ведь они черпают энергию друг у друга. Поэтому, когда она осталась одна…

— Она ни на миг не оставалась одна, — перебил я. — Она была со мной.

— Прошу прощения. — Ева закатила глаза. — Когда рядом с Лейлой не осталось автотрофа, она начала слабеть.

«Особенно когда бродила по Портленду», — подумал я.

— Над этим мы в настоящее время работаем, — добавила Ева.

— Где она сейчас? — поинтересовался я.

— С ней все в порядке. Пока Лейла останется здесь.

Сэндвич с куриным салатом, который, как мне казалось ранее, полностью переварился, стал искать пути назад.

— Где она?

Ева уставилась на меня:

— Ты разве ее не видел? Она там, где ей и следует быть.

Закрыв ладонью рот, я пытался сдержать рвоту. Лейла снова была в теплице, в этом жутком, полном уродцев доме.

— Отведите меня к ней!

— Не знаю, чем это поможет…

— Тогда я пойду сам.

В три шага я оказался у двери и выскочил в коридор. Там, пытаясь вспомнить, куда идти, я услышал, как ругаются Ева и Соломон. Решил пойти налево, однако не успел сделать и двух шагов, как взревела и засверкала белым светом сигнализация.

Я бежал по коридору, проверяя все двери подряд. Одна из них оказалась не заперта, я открыл ее. С лязгом грохнулась на пол швабра. Кладовая.

Я побежал дальше, свернул направо в следующий коридор, затем еще раз и прижался спиной к стене. Секундой позже раздались торопливые шаги в первом коридоре, открылась какая-то дверь, затем захлопнулась. «Кладовая», — мелькнуло в голове. Шаги не утихали, но человек шел явно в другом направлении. По-видимому, система безопасности в здании была настроена на обнаружение людей в запретных зонах, а значит, чтобы не засветиться, мне нельзя покидать зоны, куда вход не воспрещен. Я побежал назад, в кладовую — надеялся, что дважды проверять не станут.

В двери было небольшое окошко, и, услышав шаги, я спрятался, переждал, а затем выглянул посмотреть, в какую сторону направились люди. Должно быть, Ева включила сигнализацию и рассказала всем и каждому, что я побежал в теплицу. Мне оставалось только пойти за своими же преследователями.

Мимо прошли еще двое, и я заметил, что одеты они в зеленые комбинезоны, не в костюмы из белых рубашек и защитного цвета брюк. Значит, вызвали «тяжелую артиллерию».

Я огляделся. Нужно было найти что-то заметное только мне, на что другие не обратили бы внимания. А если и обратили, то не придали бы этому значения. Рядом стояла банка с оранжевым порошком — такой используют для дезинфекции у нас в школе. Хоть от запаха меня чуть не стошнило, я насыпал немного в ладонь.

В коридоре я пошел на звук шагов и на каждом повороте бросал на пол чуточку порошка. Жаль, что на мне были не кеды: в огромных ботинках бежать трудно, к тому же они громко стучали. Время от времени приходилось замирать и прислушиваться.

Перед одним из поворотов я ждал, когда идущие впереди пройдут дальше, чтобы повернуть направо, когда вдруг услышал шаги за спиной. Не раздумывая, я перебежал в другой коридор в надежде, что человек — кто бы он ни был — пройдет туда же, куда шли остальные, и не заметит меня.

Шаги приближались — спокойные, неторопливые, — и я скрестил пальцы. Отойдя дальше, я увидел, как человек повернул направо, даже не посмотрев в мою сторону.

Ева! Лицо красное, волосы растрепаны.

Я прижался к стене. Поверни она голову, непременно увидела бы меня.

Дождавшись, пока она скроется из виду, я припустил за ней, задерживаясь на каждом углу, чтоб просыпать немного порошка и убедиться, что она не останавливается. Под конец мне пришлось замедлить шаг. Она явно никуда не спешила, а значит, была уверена, что зеленые костюмы справились со своей работой — поймали меня.

Я уже собирался было повернуть направо, как вдруг услышал голоса.

Опустившись на корточки, я выглянул из-за угла. Ева и трое в зеленых костюмах стояли спинами ко мне перед двойной дверью. Теплица!

Я стряхнул с рук остатки порошка, пытаясь сообразить, как действовать дальше. Конечно, ростом я больше любого из зеленых и, пожалуй, сильнее, но каждый из них вполне мог быть вооружен электрошокером. Лучше всего появиться неожиданно, выхватить электрошокер у одного из них, а потом — в теплицу за Лейлой.

А вот от Евы можно было ожидать чего угодно. Подсознательно я понимал — не стоит ее недооценивать.

Я прислушался.

«Говорили о… выбрать момент… отвлечь…» — это Ева.

Один из зеленых — мужчина: «Не уверен…»

Голос второго, тоже мужчины, звучал злобно, и расслышать его было легче: «Давайте быстрее…»

О чем это они?

Ева заговорила снова, возбужденно и громко: «Мы уже у цели! Как только Садовник уйдет, выбора у них не останется — придется стать на нашу сторону!»

Как Соломон в его положении мог куда-то уйти? Я сглотнул. Эту женщину я знал совсем недолго, но чувствовал исходящее от нее зло. Неужели она собралась от него избавиться?

Я подкрался ближе, стараясь не высовываться и в то же время расслышать, о чем они говорят. «Нам некогда ждать мальчишку, — раздраженно произнесла Ева. — Он сорвет весь план. Вы двое, обыщите другие места. Он ничего тут не знает, может забрести куда угодно. А ты оставайся здесь. Как только появится, электрошокером его!»

Шаги удалились, и я высунулся из-за угла. Зеленый стоял спиной ко мне. Ступая как можно мягче, я подобрался к нему сзади. В последнюю секунду он обернулся, но я успел обхватить рукой его шею и вырвать электрошокер. Зеленый что есть сил сопротивлялся, пытаясь ударить меня, однако без своего оружия он был мне не соперник. Конечно, я сознавал, что это рискованно, но все-таки сильнее сдавил ему шею, пока он не перестал брыкаться, а затем отпустил хватку. Трясущейся рукой проверил пульс и с облегчением убедился, что не нанес ему серьезной травмы — он просто потерял сознание.

Оглянувшись по сторонам, я толкнул тяжелую дверь. Как и в прошлый раз, в лицо ударил теплый влажный воздух. Появилось ощущение, что я оглох, потому что сигнализации было уже не слышно. Сердце забилось сильнее, дыхание участилось.

Свет не горел.

Я заставил себя сделать несколько шагов и присмотрелся. Темнота не кромешная, однако увидеть что-либо трудно. Вскоре глаза привыкли, и я разглядел головы — бесконечные ряды голов. Подходить ближе не хотелось, но что делать — мне нужны их лица.

Они сидели с закрытыми глазами.

Я стал прохаживаться вдоль рядов, тщетно пытаясь отыскать Лейлу: бледные, светящиеся лица казались одинаковыми. В такой темноте можно искать вечно.

И я, набрав в грудь воздуха, позвал громким шепотом:

— Лейла?

Тишина. Никто даже не пошевелился.

— Лейла?

Тишина.

— Лейла? — На это раз я произнес имя чуть громче.

А затем сказал своим обычным голосом:

— Лейла.

И услышал слабый отклик:

— Мейсон?

Откуда он исходил, я определить не мог, и позвал еще громче:

— Лейла?

— Мейсон.

Явно где-то далеко в глубине.

Я сделал шаг и чуть не упал, а выпрямляясь, задел чью-то холодную и влажную руку.

— А! — Я отпрыгнул назад.

Надо собраться. Снова шагнув в глубину теплицы, я крикнул:

— Лейла!

И услышал, как сзади кто-то тихо произнес:

— Мейсон…

— Мейсон… — На этот раз слева.

— Мейсон. — Я резко повернул голову в другую сторону, откуда шел звук.

Что за черт…

Наклонившись к ближайшему ряду, я позвал:

— Лейла?

Все глаза в ряду моментально открылись и заблестели. То тут, то там, словно подбрасываемые один за другим мячики, слышалось невнятное бормотание моего имени.

Высокий голос впереди:

— Мейсон…

Справа тихий голос:

— Мейсон…

Девичий слева:

— Мейсон…

Сзади мальчишечий:

— Мейсон…

Голоса неслись отовсюду, громкие и тихие, мальчишечьи и девчоночьи, пока наконец не слились в одно монотонное «Мейсон, Мейсон, Мейсон, Мейсон…».

— Да прекратите же! — Закрыв уши руками, я подался назад, как можно дальше от горящих глаз. — Замолчите!

Они говорили все вместе, думали все вместе.

Как тут угадаешь, где Лейла, если им известно все, о чем знает она? Они словно единое целое, растительная версия расы боргов из «Звездного пути», их не отличить друг от друга…

Я замер, вспомнив о словах Соломон.

Все-таки между ними была некая разница. И я надеялся, Лейла узнает то, что относится к ней.

 

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Я сложил ладони рупором и крикнул:

— Жил-был зайчонок, и решил он убежать от мамы!

Повторение моего имени разом прекратилось. Тишина.

Давай же, Лейла!

Я крикнул снова:

— Жил-был зайчонок, и решил он убежать от мамы!

Пожалуйста! Пожалуйста! Пожалуйста!

Я почувствовал, как глаза наполняются слезами, в животе похолодело, и голос надломился, когда я вновь закричал:

— Жил-был зайчонок, и решил он убежать от мамы!

Пожалуйста!

И тут меня понесло.

— Жил-был зайчонок, и решил он убежать от мамы!

Снова и снова повторял я эти слова, пока не охрип. Слезы ручьем побежали из глаз.

— Ну как же ты не помнишь?!

Прозвенела сигнализация, и все вокруг затуманилось. Блестки водяной пыли падали мне в ладони, вода стекала сквозь пальцы на пол.

Опустив плечи, я поднес ладони к лицу и почувствовал, что морось прекратилась.

Вдруг из глубины теплицы послышался слабый девичий голос:

— «Убегу я от тебя», — сказал он.

Я опустил руки.

— «А я, — сказала мама, — за тобой побегу».

Застыв, я с надеждой ждал.

— «Ты же мой зайчонок», — прозвучало вдалеке, слева.

Улыбнувшись, я вытер кулаком слезы и пошел на голос.

Другие тоже бормотали слова вслед за Лейлой, но их голоса не заглушали ее. То и дело поскальзываясь на гладком полу, я заторопился к ней, выкрикивая строчки из сказки, и она отвечала на каждую.

Важно было отыскать ее, пока мы не дошли до того места, на котором она засыпала. Случись это — и мне никогда ее не найти.

Я бежал в конец теплицы, откуда только что звучал голос Лейлы. Оставалась лишь одна строчка… мой последний шанс.

Ее последний шанс.

Наш последний шанс.

Остановившись, я набрал полную грудь воздуха и произнес первую часть:

— «Тогда, — сказал зайчонок…

Я затаил дыхание.

Откуда-то слева, совсем близко от меня, послышалось:

— …я стану крокусом в тайном саду».

Лейла.

С горящими — как у всех — глазами, лицом бледным и искрящимся, она тянулась ко мне в темноте. Никогда в жизни я не видел ничего до такой степени жуткого и одновременно прекрасного.

Она сидела лишь в нескольких ярдах от меня, но как только я стал пробираться, остальные, подражая ей, тоже протягивали руки, цеплялись за мои джинсы. Пытаясь оттолкнуть их, я потерял ботинки. Меня облепили со всех сторон, последние несколько футов я полз по-пластунски. Когда я протянул Лейле ладонь, она взяла ее и не отпускала.

— Ты в порядке? — Я обхватил ее лицо руками.

По блестящим щекам скатывались слезы. Она кивнула.

Мы обнялись. Мне ни за что не хотелось разжимать руки, и, судя по ее объятиям — а она больше не была слабой, — ей тоже.

Громкий щелчок отозвался эхом по всей теплице, и Лейла тревожно вздрогнула. Вокруг нас все закопошились, мерцающий туман исчез, и включился свет. Разжав объятия, я прикрыл глаза ладонью. И только тогда заметил, что Лейла тоже сидит на возвышении.

Опустив взгляд на нижнюю часть ее тела, я не смог сдержаться:

— Нет, нет, нет… Только не это…

Как и у всех остальных, к ногам шли трубочки с зеленой жидкостью.

Мой отец — Садовник. В этом виноват он.

Я потянулся к трубочкам, потрогал. Теплые.

Рука Лейлы отстранила мою ладонь:

— Нельзя. Нельзя вытаскивать.

И тотчас вокруг стали вторить голоса: «Нельзя, нельзя…»

— Да как же это?.. Как они…

— Не надо. — Она покачала головой, из глаз вновь потекли слезы. — Это не имеет значения.

Я лишь невнятно лепетал:

— Что же делать? Не знаю, что делать… чем помочь.

Лейла прикоснулась к моему лицу:

— Тут ничего не поделаешь.

Неужели все зря? А как же покалеченный Джек? Ждущая за воротами мама?.. Она, наверное, в опасности.

Ведь должен быть какой-то выход.

Хлопнули двери, и я моментально лег на живот. Двое в зеленых костюмах, озираясь по сторонам, дошли до главного прохода и остановились.

Интересно, их тоже пугали дети? Что было бы, если бы я впервые встретил Лейлу здесь? С блестящей кожей, в зеленом костюме в обтяжку, подключенной к аппарату, словно какой-то пришелец. Возникли бы у меня тогда к ней чувства?

Чувства.

Ни к одной девчонке я никогда не испытывал чувств, разве что ненадолго кем-нибудь увлекался. Пока не встретил Лейлу. Мы провели вместе жалкие двадцать четыре часа, но, расставшись с ней, я тосковал. Без нее возникало ощущение, что от меня оторвали кусок.

Насквозь промокший, лежа рядом с ней на животе, я размышлял о том, что будет дальше, и внезапно почувствовал невероятный прилив сил. Я сжал ее ладонь:

— Не беспокойся.

Она ответила пожатием.

Перебросившись парой слов, двое в зеленом ушли тем же путем.

Я снова сел:

— Попробую добиться помощи.

— Какой помощи? — нахмурилась Лейла.

Я наклонился и взял ее лицо в ладони:

— Помощи для тебя.

На секунду она закрыла глаза, потом открыла снова:

— Она мне больше не нужна. Теперь я сильная.

— Но… — Я оглянулся. — Посмотри, где ты живешь.

Она прикоснулась рукой к моему лицу:

— Здесь мое место.

— Нет, — покачал головой я. — Не верю. Твое место не здесь. — И добавил с волнением: — Ты заслуживаешь большего. Твое место рядом со мной. Неужели ты не хочешь?

Лейла задумалась.

— Нельзя. Мне можно хотеть лишь то, что есть здесь. И больше ничего.

— Но разве ты хочешь только этого?

Медленно покачав головой, она прижала ладони к моим щекам:

— Я хочу быть с тобой.

— Тогда я попрошу о помощи.

— Кого?

— Одного человека. Никогда не думал, что буду просить его…

Моего отца.

— Я вернусь.

Она улыбнулась и положила ладони на мои руки:

— Обещаешь?

— Обещаю.

Мне не хотелось покидать Лейлу, но я знал — она никуда не уйдет.

Пробравшись к выходу, я потихоньку открыл дверь. В пустом коридоре ревела сигнализация и мигал свет. Зато горстки оранжевого порошка никуда не делись. Первые два поворота я помнил хорошо, а вот куда идти дальше — надо смотреть. Огромные, как казалось раньше, кучи порошка теперь выглядели едва заметными оранжевыми пятнышками, на каждом углу приходилось останавливаться и вглядываться. К тому же я прислушивался, не идет ли кто, а это было не просто — сигнализация ревела вовсю. Наконец я увидел кладовую и припустил прямиком к Соломону.

— Соломон!

Ответа не последовало. Войдя в кабинет, я увидел его на полу в вязкой зеленой луже.

Я опустился на колени:

— Соломон?

Он тотчас открыл глаза и потянулся ко мне рукой:

— Хорошо, что ты пришел…

— Кто это сделал? — спросил я, хотя уже знал ответ.

— Ева. — Он сжимал в руке флакон с таблетками. — Она давно травила меня, а я даже не догадывался. Теперь, когда здесь появился ты, у нее больше не осталось времени ждать, пока я умру. И она…

Я положил руку ему на лоб — какой бессмысленный жест!

— Что делать? Чем я могу помочь?

Он покачал головой и добавил:

— Некоторые переметнулись на ее сторону. Мне следовало предвидеть. Это она прекратила выплаты твоей маме. Это она…

Его глаза закрылись, голова склонилась набок.

— Я позову кого-нибудь!

Соломон сглотнул и, задыхаясь, вновь заговорил слабым голосом; некоторых слов было не разобрать.

— Сигнализацией… блокируется. Все… по кабинетам. Не выйдут… пока… не отключится.

Теперь ясно, почему в коридорах пусто.

— Я буду стучать во все двери. Найду кого-нибудь.

Он взял меня за руку и сжал ее:

— Мне надо кое-что тебе рассказать. Кое-что, о чем я так и не решился…

— Нет! Я пошел за помощью.

— Никто не поможет…

Но я, кажется, знал одного человека.

— Как выйти за ворота?

Наверное, он что-то заметил в моих глазах, потому что не стал спорить и рассказал, как добраться до выхода, трясущейся рукой показав на карман своей рубашки. Я вынул оттуда пластиковую карту.

— Откроешь ворота… двери закрыты… — пробормотал он и потерял сознание.

Эх, надо было отобрать электрошокер у типа в зеленом костюме!.. В углу висел огнетушитель, а под ним — топор. Схватив его, я побежал, повторяя про себя указания Соломона и надеясь, что никого не встречу в коридоре, потому что тогда мне пришлось бы применить оружие. Не прошло и пяти минут, как я достиг выхода и, распахнув двери, помчался к воротам.

Только будь там, прошу тебя.

 

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

— Мама! — крикнул я.

— Мейсон!

Мама вышла из машины доктора Эмерсон и побежала ко мне.

— Мама!

Я отыскал замок и вставил карту в щель. Поочередно зажглись три зеленые лампочки, ворота медленно отворились. Мама бросилась обнимать меня, и я отвел в сторону руку, в которой держал топор.

— Слава богу! Как же ты долго. Я волновалась.

— Соломону нужна твоя помощь. — Я сделал шаг назад. — Пойдем.

— Он твой отец, — помолчав, произнесла мама.

— Я знаю.

Она не двинулась с места.

— Что такое?

Мама указала на доктора Эмерсон, стоящую у «приуса»:

— Она тоже может помочь.

Спорить и выяснять, помирились ли они, не было времени, и я позвал ее.

Доктор Эмерсон подалась к воротам:

— Что с Лейлой? Как она?

— Некогда рассказывать. Нужна ваша помощь.

Она замешкалась и покачала головой:

— Нет. Мне туда нельзя.

Я сжал рукоятку топора так, что побелели костяшки пальцев:

— Даже ради Лейлы?

Она помотала головой и сделала шаг назад.

После всего? Всего, что связано с Лейлой? Ведь мы так спешили добраться до «Тро-Дин»!

— Тряпка! — не выдержал я.

Смотреть на ее реакцию было недосуг. Я повернулся к маме:

— Надо спешить.

И мы побежали к зданию.

Оказавшись внутри, я махнул рукой.

— Сюда.

— Я знаю дорогу, — отозвалась мама и пошла вперед.

При виде мамы лицо Соломона просветлело, хотя ему было явно плохо. Она опустилась на колени и начала менять местами серебристые трубочки, прижав ладонь к его щеке и беспрестанно шепча его имя.

— Кто это сделал?

Соломон сглотнул:

— Ева.

Мама замерла.

— С чего вдруг?..

— Она хочет прибрать здесь все к рукам, — выпалил я. — И уже давно травит его.

— Никогда не доверяла этой женщине, — покачала головой мама и стала дальше разбираться с трубочками.

Я с удивлением наблюдал, как толково и уверенно действовала мама, а ведь мне всегда казалось, что она легко теряет самообладание.

— Готово. Теперь нужно подключить. Не знаю, успеем ли. — Она взглянула на меня: — Можешь поднять его?

Вдвоем мы усадили Соломона в кресло, и мама принялась подсоединять трубочки.

— Что дальше? — спросил я.

— Ты о чем?

— Обо всем! Дети в теплице. Ева собирается захватить власть.

Мама покачала головой:

— У Евы ум за разум зашел. И у тех, кто на ее стороне, тоже.

— Но как нам ее остановить?

Соломон, казалось, снова набирал силы. Голос его зазвучал гораздо спокойнее:

— Ева давно ведет подковерные игры. Хочет вступить в сделку с военными.

— Поверить не могу, что люди с ней согласились. — Мама прикусила губу.

— Ева лгала им, — пояснил Соломон. — В семьях думают, что это нужно только для развития проекта, что огромные деньги от военных ускорят нашу работу.

Я вспомнил разговор с доктором Эмерсон, как она взволнованно рассказывала о том, что кое-кто хочет продать проект военным. Она имела в виду Еву?

— Значит, большинство не знает, что их дети станут солдатами?

Соломон покачал головой:

— Если не считать тех, кто разделяет взгляды Евы, вряд ли кто-то до конца понимает, чем это чревато.

— Так всегда и было, — произнесла мама. — Родители слепы, они не видят ничего, кроме того, что им хочется видеть. Еве оставалось лишь представить все в розовом свете, и они соглашались. — Она похлопала Соломона по руке. — У тебя за спиной.

— О, боже!.. — простонал Соломон.

Теперь я смотрел на него другими глазами. Он искренне хотел спасти человечество. Возможно ли, что он играл положительную роль, если вспомнить увиденное мной в теплице? И во всем следует винить Еву?

— Так что насчет Евы? — спросил я.

Соломон взял маму за руку:

— Нельзя допустить…

— Она не знает, что вы живы? — перебил я. — Ведь, уходя, она думала, что вы умрете?

— Наверняка… — Он взглянул на маму: — Лишь несколько человек могли спасти меня.

Соломон закашлялся. Мама нашла полотенце и поднесла к его рту.

— А можно закрыть все это? Покончить раз и навсегда? — спросил я.

Он перестал кашлять, но так и держал полотенце у рта. Они с мамой переглянулись.

— Что?

Мама взяла меня за руку:

— Мейсон, проект просто так не закроешь.

— Почему?

— Ты видел, что произошло с Лейлой, когда она ушла от остальных всего лишь на сутки?

— Да. Но и держать их здесь тоже нельзя. Люди знают правду. Я знаю. И Джек. Мы можем рассказать об этом, и всему придет конец.

Мама посмотрела на Соломона.

— Что? — Я чуть было не перешел на крик. — Почему вы молчите?

Она откашлялась:

— Мейсон, я знаю, ты беспокоишься о Лейле. Поэтому подумай о том, что я сейчас скажу. Если ты позвонишь в ФБР, министерство здравоохранения или еще куда-нибудь, что они сделают в первую очередь?

— Ты о чем?

Мама махнула рукой в сторону двери:

— О детях. Что они сделают с детьми? Подумай.

Такие истории я слышал в новостях. О поселках, полных религиозных фанатиков, которые выдавали маленьких девочек замуж за взрослых мужчин. Полиция вмешивалась и принимала меры.

— Позаботятся о них, так ведь? Найдут им приемные семьи, наверное.

Соломон сбивчиво заговорил:

— Этим детям нельзя в приемные семьи. А полиция не поймет. Их вырвут отсюда, но как заботиться о них — никто и понятия не имеет. Расселят по разным домам, станут насильно кормить, ведь они откажутся от еды и питья. Правда, Мейсон! Они все умрут раньше, чем кто-нибудь сообразит, что происходит.

Нет, до этого не дойдет.

— Ученые из «Тро-Дин» расскажут, что делать!

— Из тюрьмы? — спросила мама. — Милый, всех, включая меня, мигом упрячут в каталажку.

У меня глаза полезли на лоб.

— А тебя за что?

— Подумай! — Она наклонила голову и усмехнулась. — Я знала обо всем и годами работала с этими детьми в «Тихой гавани». Пятнадцать лет из «Тро-Дин» на мой счет поступали деньги. В лучшем случае пойду как сообщник. Если я даже ненадолго попаду в тюрьму, тебя отдадут в приемную семью — глазом моргнуть не успеешь.

От мысли, что я могу потерять маму, дом, что вся моя жизнь может полностью измениться, мне стало тошно. Я упал в кресло:

— И что же нам делать?

— Прежде всего, необходимо нарушить Евины планы, — уверенно сказал Соломон. — Надо рассказать ученым — родителям этих детей — о том, что она вознамерилась сделать. Они должны понять: если она захватит власть, проект в опасности.

Неожиданно сигнализация умолкла.

Я встал.

— Ты куда? — спросила мама.

— В теплицу. Лейле нужна защита.

Соломон покачал головой:

— Сейчас туда нельзя. Нужно тщательно все продумать. С Евой я должен разобраться сам.

Схватив пожарный топор, я ринулся из кабинета, не обращая внимания на мамины крики и просьбы вернуться. Разве мог я спокойно сидеть, зная, что Лейле угрожает опасность? К счастью, кучки оранжевого порошка никуда не делись, к тому же на этот раз маршрут уже не казался таким запутанным, как раньше. Почти у самых дверей теплицы три резких, пронзительных сигнала заставили меня замедлить бег и остановиться у последнего поворота.

Я толкнул дверь и вошел.

Рядом с Лейлой стояла Ева в компании двух типов в зеленом. Обернувшись ко мне, она произнесла:

— Наконец-то!

Решила, что я все это время метался в поисках теплицы. Я кивнул, покрепче сжал топор и направился к ним.

Завидев топор, оба зеленых угрожающе замахали электрошокерами.

— Может, обойдемся без оружия? Быстро прощайся и уходи.

Как бы не так! Я не собирался оставлять Лейлу. Евин голос звучал более чем грозно — вряд ли этого требовала ситуация, какой бы непонятной она ни была.

— Вы о чем?

— Не хочешь — дело твое… — Ева посмотрела на Лейлу: — «А я, — сказала мама, — стану садовником и тебя отыщу».

Глаза девочки помутнели, голова упала на грудь.

Я бросил на Еву яростный взгляд. Неужто она принимает меня за идиота?

— «Тогда, — сказал зайчонок, — я стану крокусом в тайном саду».

Лейла подняла голову и огляделась.

Ева закатила глаза:

— Великолепно!

Она быстро произнесла что-то, кажется, по-французски. Взгляд Лейлы вновь затуманился, голова склонилась вперед.

— Она знает эту сказку на семи языках. Ну что, слабо?

Да, теперь я и впрямь чувствовал себя идиотом. Вытянув вперед топор, я прошел мимо них, сел рядом с Лейлой и приподнял ее голову.

— Уходи. В любом случае ей здесь лучше. — Ева выпрямилась, на ее лице мелькнула усмешка. — У проекта вот-вот сменится руководитель.

Я прищурился:

— Соломон не допустит.

— Он всегда нам мешал.

Она не знала, что Соломон выжил. И чем дольше будет оставаться в неведении, тем больше у нас шансов ее остановить.

— Чем он вам мешал?

— Бесспорно, у «Тро-Дин» есть и могущество, и деньги. — Ева принялась мерить шагами проход. — Но кто влиятельнее и богаче нас?

Пожав плечами, я подвинулся ближе к Лейле, положил ее голову себе на грудь. В этот миг мне было совершенно неинтересно, о чем Ева надумала поведать.

— Военные организации. С их возможностями и финансовой поддержкой проект так стремительно наберет темп, как ни Соломону, ни кому-либо другому и не снилось.

Но ведь если вмешаются военные, пути назад не будет. А значит, мне не все равно.

— С какой радости военным тратить деньги на борьбу с голодом?

Ева так расхохоталась, что слезы брызнули из глаз:

— Бесподобно! — Она схватилась за живот, не в силах остановить смех. — С ума сойти! Да чихать они хотели на борьбу с голодом! Ты разве не видишь практический смысл этого эксперимента? Любой военачальник отдаст все на свете, чтобы только его солдатам не требовалось еды и питья!

Одно дело, когда о последствиях подключения к проекту военных говорил Соломон. Другое дело — Ева. Она рассуждала так, словно уже ударила с ними по рукам.

— А Соломон? Ведь он сказал, что голод ждет всех, даже военных.

По-прежнему улыбаясь, Ева ответила:

— Соломон поставил не на ту лошадь. Бояться надо всадника с мечом. Война уничтожит эту планету куда быстрее, чем голод. И я буду среди победителей… — Она кивнула на Лейлу: — Как и моя дочь.

Хотя познакомились мы с отцом меньше часа назад, в одном я был точно уверен:

— Соломон никогда этого не допустит!

— Соломон, Соломон, Соломон… — Ева скрестила руки на груди. — Как я устала! Только и слышно: «Какой Соломон изобретательный! Какой находчивый!» Все, с меня довольно! — Она взглянула на двоих в зеленых костюмах, потом пристально посмотрела мне в глаза: — И не только с меня.

Двойная дверь резко распахнулась. Несколько человек в белых рубашках и защитного цвета брюках вошли в теплицу.

Ева взмахнула рукой:

— Объявлена тревога, вы не слышали? Все должны сидеть по своим местам.

Она выглядела слегка обеспокоенной. Может, боялась, что они нашли и спасли Соломона?

Вперед вышел высокий рыжеволосый человек:

— Несколько минут назад дали отбой.

Наверное, те три гудка, что застали меня у дверей.

— Зачем вы сюда пришли? — спросила Ева.

Рыжеволосый бросил взгляд на стоящую рядом с ним женщину и, нахмурившись, повернулся к Еве:

— После учебной тревоги мы всегда первым делом идем в теплицу… — он вытянул руку в сторону, — проверить, как они.

Ева слегка покачала головой:

— Да, знаю.

— Ведь это учебная тревога? — спросил человек с седой бородой.

— Разумеется. — Ева еще сильнее выпрямила спину. — Вообще-то, я ожидала, что вы сюда явитесь. Прошу, подойдите ближе. Я сделаю объявление.

Ева шагнула вперед, а зеленые, стоя в проходе, загораживали меня и весь Лейлин ряд. Пока я не отважился показываться на глаза ученым: неизвестно, что придет им в голову при виде меня. К тому же я не знал, как разбудить и вывести Лейлу и даже как выбираться самому.

— Соломон умер, — возбужденно произнесла Ева.

Люди заахали, какая-то женщина залилась слезами.

Шум голосов становился все громче: «Как? Когда? Что теперь будет?»

Если эти люди поверят, что Соломон мертв, может случиться страшное. Собравшись с духом, я все-таки решился предстать перед группой.

 

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Голоса смолкли, и я пошел по проходу, тыча топором в сторону зеленых.

— Она лжет, — сказал я, откашлявшись.

Ева резко обернулась:

— Не слушайте его.

— Нет! — заорал я. — Ее не слушайте! Она давно травила Соломона! Вырвала трубки и оставила его умирать. Я видел!

Толпа снова загудела, раздались возгласы изумления. Люди хотели понять, кому верить. Или кто из нас менее полоумный. Мои крики и размахивания топором явно склонили чашу весов не в мою пользу. Досадно.

— Кто это? — спросил седобородый, указывая на меня. Несколько человек качали головами, вместе с ними и Ева.

— Он похитил Лейлу из «Тихой гавани» и чуть не погубил ее, — сказала она.

— Неправда! — И тут до меня дошло, что в моем распоряжении есть оружие куда серьезнее топора. — Я — сын Соломона.

Гул сменился ошеломленными восклицаниями, люди разглядывали меня, пытаясь определить, не вру ли я.

— У него нет доказательств! — заявила Ева.

— Они ему и не нужны!

Толпа расступилась, раздался скрип, и, толкая перед собой инвалидную коляску, в которой сидел Соломон, в теплицу вошла мама. Глядя Еве в глаза, мама громко сказала:

— Он — наш с Соломоном сын.

— А что насчет Евы? Это правда? — спросил седой.

— Правда, — ответила мама. — Ева напала на Соломона и оставила умирать.

Ева отступила на шаг. Зеленые переглянулись, словно оценивая, на чью сторону стать, и отошли от Евы.

— Но Мейсон, наш сын, — продолжала мама, — нашел его. И позвал на помощь меня.

— Мне уже лучше, — добавил Соломон.

Последовали вздохи облегчения, а седой, обернувшись к Еве, произнес:

— Зачем?

Та усмехнулась:

— Вы понятия не имеете, насколько важен это проект.

— Еще бы, — нахмурилась мама.

Рассмеявшись, Ева нагнулась и выхватила из сапога нож. Лезвие сверкнуло зеленым.

— Сделка заключена. Я разделалась с Соломоном… Нет, скажем так: я думала, что разделалась с Соломоном, и позвонила своему человеку в военном ведомстве. Через двадцать четыре часа они будут здесь.

Охи сменились громкими криками.

Опустившись на колени перед первым попавшимся ребенком, Ева перерезала одну из серебристых трубочек. Оттуда хлынула густая зеленая жидкость, ребенок застонал. К нему присоединились остальные, и вскоре их стенания звучали как хор плакальщиц.

Кто-то вскрикнул.

— А ну, назад! — приказала Ева, кивнув головой на дальний угол теплицы. — Слышите, всем назад!

Мы стали отходить, а Ева, не выпуская нож из рук, произнесла:

— Одно движение, и кому-то не поздоровится!

— Ева! — крикнул Соломон.

Она продвигалась к двери спиной вперед.

— До завтра запру вас здесь.

— Наши люди не только в теплице! — крикнул рыжий.

Ева усмехнулась:

— Скажу им, что Соломон умер. Да что угодно совру, лишь бы не мешали. И завтра вы примете военных с распростертыми объятиями.

Она толкнула дверь и, стоя к нам лицом, замешкалась, желая что-то добавить. Но только открыла рот, как красный баллон обрушился ей на голову и повалил с ног. Несколько человек, и я в том числе, подбежали к выходу. Мужчины связали Еву, и я увидел, кто нанес удар.

Огнетушитель держала в руках доктор Эмерсон. Я вскинул брови, она в ответ пожала плечами.

— Простите, что назвал вас тряпкой.

С громким лязгом баллон упал на пол.

— Ты был прав.

— Но теперь-то нет.

Она улыбнулась.

К нам немедленно подбежали люди. Об увольнении доктора Эмерсон никто не вспоминал, все были счастливы вновь с ней встретиться. Даже Соломон потянулся обнять ее.

Некоторые поспешили на помощь к стонущему ребенку, а остальные собрались в круг, и седоволосый человек, похлопав в ладоши, призвал к тишине.

— Слово Соломону!

Все замолкли, и Соломон произнес:

— Это еще не конец.

Я посмотрел на лежащую на полу Еву в окружении пятерых человек. Мне-то казалось, что все закончено.

— Я не имею представления, с кем связывалась Ева, — продолжил Соломон. — Как остановить военных, я тоже не знаю. Остается одно.

По толпе пронесся шепот.

— План «И»? — выкрикнул седоволосый.

Соломон кивнул.

Люди заахали, одна из женщин разрыдалась.

— Что это значит? — спросил я доктора Эмерсон.

— Думаю, будут увозить.

— Что увозить?

— Не что, а кого… План «И» значит «Исход». Детей увезут.

— Нет!

Ко мне подошла мама:

— Ничего не поделаешь, Мейсон. Рисковать нельзя.

— Но куда? Куда их увезут? Теплицу так быстро не построишь…

Мама и доктор Эмерсон переглянулись.

— Мейсон, эта теплица не единственная, — произнесла доктор Эмерсон.

— Как? — Ну, конечно: каждая книга в зеленой комнате относилась к одному ребенку, а книг там были тысячи. — Сколько же их?

— В Соединенных Штатах — десять, — сказал Соломон.

Я опешил:

— Есть и в других странах?

— На всех континентах, — кивнул Соломон.

Как такое возможно? У меня закружилась голова. И тут я вспомнил о Лейле.

— Кто-нибудь говорит по-французски? — крикнул я на бегу.

Миловидная светловолосая женщина в очках с тонкой оправой перевела мои слова. Лейла заморгала и посмотрела на меня:

— Мейсон?

Я прижался губами к ее лбу и обнял. Мама опустилась на колени рядом со мной:

— Мейсон, людям нужно работать. Пойдем!

— Без нее я не пойду.

Мама почесала затылок:

— Придется.

— Я возьму ее с собой.

— Ты уже знаешь, к чему это приведет. — Она положила руку мне на плечо.

Я отклонился и посмотрел на Лейлу. А затем вспомнил еще кое о чем:

— Что будет с Евой?

— Она поедет вместе со всеми, — ответила мама. — За ней будут следить, но она наверняка опять возьмется за свое. Как говорится, не отталкивай от себя друзей…

— …а тем более врагов.

— Вот именно. — Она пожала плечами. — Помощи ждать неоткуда. Полиции ее не выдашь.

— Куда нас повезут? — спросила Лейла.

Мама покачала головой:

— Не знаю. Но вы будете в безопасности.

Лейла посмотрела на меня:

— Я хочу остаться с тобой.

— Я бы тоже этого хотел, — улыбнулся я.

Она обвила руками мою шею и притянула меня к себе; я чувствовал ее дыхание.

— Тогда давай так и сделаем. Пусть мне осталось недолго, но я хочу провести это время с тобой.

Я прижался лбом к ее лбу. Мне не терпелось сказать «да», вырвать трубки и унести ее оттуда. Прожить остаток наших дней так, как хотелось нам. Остаток ее дней…

Вместо этого, чувствуя, как глаза наполняются слезами, я прошептал:

— Они найдут способ, чтобы ты могла жить сама, отдельно от машины.

Лейла еще крепче ухватилась за меня:

— Нет. Не найдут. Забери меня отсюда.

Чуть отстранившись, я взял ее лицо в ладони. Она заплакала, и я почувствовал, что по моим щекам тоже потекли слезы.

— Не могу. Хочу, но не могу.

— Нет. — Лейла зажмурила глаза, лицо сморщилось, голова в моих руках раскачивалась из стороны в сторону. — Нет. — И еще сильнее прижалась ко мне. — Пожалуйста, Мейсон, прошу тебя.

— Послушай, послушай. — Меня душили рыдания, и я изо всех сил старался сдержать их. — Они точно найдут способ. Ты ко мне приедешь.

Карие глаза были полны слез.

— Куда?

Доктор Эмерсон говорила, что есть шанс стабилизировать органические вещества, когда дети перестанут расти. Сколько будет Лейле? Восемнадцать? Девятнадцать? К тому времени я уже окончу школу.

— В Стэнфорде. Я буду в Стэнфорде. Найдешь меня там.

Какой я дурак, она и представления не имеет о Стэнфорде!.. Я достал из кармана телефон и вложил ей в руку:

— Я найду тебя. Сам.

Прежде чем Лейла успела ответить, я снова взял ее лицо в ладони — на этот раз крепче — и, стараясь не разрыдаться, как малый ребенок, быстро поцеловал в губы. Ее блестящие щеки были мокры от слез. Открыв глаза, она взяла меня за руки и надолго прижалась губами к моей щеке — той, что со шрамом. Надо уходить — сейчас или никогда.

— Увидимся, — прошептал я.

Лейла сжимала мои ладони еще несколько мгновений, затем отпустила. Я отошел от нее и направился к выходу. Не оглядываясь — иначе я не смог бы оставить ее там.

За дверями теплицы царил хаос. Людей стало гораздо больше, никто даже не глядел в мою сторону.

Мама стояла рядом с Соломоном. Он протянул мне свою теплую руку.

— Мейсон, я рад, что мы наконец встретились.

Я кивнул.

— Я уезжаю, — добавил он. — Но у меня есть к тебе предложение. Хочу помогать тебе в будущем. Возможно, даже стать его частью. Некоторым образом.

— Хорошо, я подумаю.

Я оставил их с мамой наедине, чтобы они могли попрощаться.

На улице я прислонился спиной к водительской двери джипа, вытирая нос рукавом. Десять минут спустя появилась мама; ее глаза опухли и покраснели.

— Ты все еще любишь его, — сказал я.

— Всегда любила.

— Зачем же ты его оставила?

Она потрепала меня по щеке:

— Ты так и не понял?

Понял. Она все делала ради меня.

Я хотел было открыть дверь, но мама мягко отвела мою руку:

— Тебе рано за руль.

— С каких пор? — спросил я, все еще вытирая слезы.

— С сегодняшнего дня, — улыбнулась мама. — Теперь все изменится.

Мы сели в машину и отправились домой.

— Тебя уволили?

— С треском. Так или иначе, я давно хотела сменить работу. Стану преподавать в портлендском колледже.

— Правда?

Она кивнула и добавила:

— А ты будешь бесплатно там учиться.

В боковое зеркало я наблюдал, как удаляется «Тро-Дин».

— Ни за что. Я еду в Стэнфорд.

 

ЭПИЛОГ

— Эй, вы, двое! Экскурсия окончена!

Гид по Стэнфорду — смешливая красавица брюнетка — поднимает руку, но Джек в упор ее не видит. Он так занят созерцанием окрестностей, что налетает на меня.

— Осторожнее! — шепчу я.

— Прости.

Экскурсовод показывает на буфет и вручает мне талон:

— Тусуйтесь, сколько душе угодно. Здесь подают чудный кофе глясе. Будьте как дома.

Помахав нам рукой, она уходит, а Джек продолжает глазеть по сторонам. Я беру его за рукав и волоку к столику.

Он со смехом выхватывает талон:

— Пойду принесу что-нибудь перекусить.

Я усаживаюсь за стол и подставляю лицо теплому солнышку. Поездка в Пало-Альто на весенних каникулах — долгожданный отдых после беспросветной зимы Тихоокеанского северо-запада. И чудный способ собраться с силами к последнему рывку перед окончанием одиннадцатого класса. Я смотрю на часы. Через тридцать минут у меня встреча с тренером. С тех пор как мы окончили десятый класс, я набрал двадцать фунтов весу и стал на два дюйма выше, а значит, мои шансы войти в футбольную команду Стэнфорда порядком возросли.

Студенты переходят из одной аудитории в другую; я жду Джека и наблюдаю за ними. Несколько минут спустя я замечаю девушку с волосами платинового оттенка длиной почти до плеч. Одетая в выцветшие джинсы и белую майку, она стоит спиной ко мне и читает объявления на киоске в центре внутреннего двора кампуса, ярдах в пятнадцати от меня.

Девушка высокая, спортивного телосложения.

Она кажется знакомой, и я внимательно приглядываюсь.

Достаточно ли она высока?

Я трясу головой, пытаясь припомнить. Все закончилось в тот последний день в «Тро-Дин». Новостей я не получал — ни от Лейлы, ни от отца. Мама в конце концов призналась, откуда деньги на учебу. Все эти годы она экономила и не взяла оттуда ни цента, так что теперь я мог выбирать какой угодно колледж. Поэтому нас с Джеком и встретили с распростертыми объятиями на экскурсии по кампусу.

Мама не устает твердить, что отсутствие новостей — само по себе хорошая новость. Случись что — раструбят все СМИ.

Каждый день я звоню на свой старый номер с нового телефона. Он тут же переключается на голосовое сообщение.

Итак, я все еще разглядываю девушку у киоска.

А затем встаю и иду к ней.

Волосы — не слишком ли короткие? Наверное, должны быть длиннее.

Я уже в нескольких шагах, протягиваю руку…

Джек хлопает меня по плечу, и я вздрагиваю от неожиданности.

— Чувак!

В этот миг из-за киоска появляется парень и, состроив нам веселую гримасу, обнимает девушку:

— Привет, Джен!

Я останавливаюсь и смотрю на Джека.

— Что?

— Это не она. Еще не время, — тихо произносит он.

— Знаю.

— Неужели?

Я буравлю его притворно-свирепым взглядом:

— Да, знаю. Но хоть убей, не могу сдержаться.

Мы вновь садимся за стол.

Джек подвигает мне оранжевый поднос и берет бутылку с шоколадным молоком:

— У меня тост.

Усмехнувшись, я беру чашку с кофе, и мы чокаемся.

— За окончание одиннадцатого класса! — говорит Джек.

— И за начало двенадцатого, — добавляю я. — Пусть промчится незаметно.

Я смотрю на девушку с парнем. Возможно, в один прекрасный день здесь будем и мы с Лейлой. И не так уж долго осталось ждать, когда Лейла и я будем так же обниматься возле киоска.

Мимо буфета проходит женщина с кипой бумаг в руках. Она мне кого-то напоминает, но я никак не могу сообразить кого. Женщина бросает задумчивый взгляд в мою сторону.

Доктор Эмерсон? Как такое может быть?

Я встаю.

— Что? — спрашивает Джек.

— Сейчас вернусь.

Женщина заворачивает за угол, и я почти перехожу на бег, но тщетно — она словно испарилась. А может, я обознался. И ее вообще никогда здесь не было.

На обратном пути к столику, ярдах в двадцати, я замечаю девушку. Она сидит, прислонившись спиной к дереву. Волосы платинового цвета, длинные, почти до пояса, слегка развеваются на ветру. Голубое платье доходит до лодыжек, длинные ноги вытянуты вперед. Обуви нет. С бутылкой шоколадного молока в руке, она читает книгу.

Застыв в изумлении, я продолжаю наблюдать.

А затем достаю из кармана телефон. Вдруг настал тот день, когда звонок пройдет?.. Нажимаю кнопку быстрого набора. И, как всегда, жду затаив дыхание.

Доносится едва слышная мелодия — «Блэк Саббат». Протянув руку, девушка берет телефон. Мой телефон. Она не успевает ответить — я уже спешу к ней.

 

БЛАГОДАРНОСТИ

Выражаю искреннюю признательность:

Моему агенту Скотту Менделу, который не только терпеливо сносит мои писательские идеи, но еще и умудряется их каким-то образом пристроить. И моему редактору Лиз Шабля — она знает, какие задать вопросы, чтобы вывести на свет божий оставшуюся часть повести. Эти двое — лучшие, я просто счастлива, что они со мной. Также благодарю каждого сотрудника издательства «Макмиллан» за упорную работу по всем направлениям этого проекта.

Моим первым читателям за поддержку и ценные отклики: Джону, Марку и другим, живущим на побережье Пьюджет-Саунд, а также Мэтту из Падьюки и Брайану из Огайо.

Другу нашей семьи доктору Келли Кейну, директору Центра устойчивого развития Сен-Круа в моей альма-матер — Университете штата Висконсин в Ривер-Фоллз, — за то, что позволил мне вести расспросы во время работы над этой повестью.

И наконец, моему мужу и дочерям за то, что мирились с моими страхами и навязчивыми идеями (равно как и с отсутствием в доме нормальной еды), когда я с головой уходила в работу. Я в долгу перед вами.

Ссылки

[1] Здесь и далее цитаты из сказки Маргарет Уайз Браун «Как зайчонок убегал» в переводе Е. Канищевой.

[2] «Зеленый сойлент» (Soylent Green) — научно-фантастический фильм, снятый в 1973 г. Герои фильма приходят к страшному открытию о составе некоего продукта питания, «зеленого сойлента», которым корпорация-монополист пытается накормить оставшееся без еды население.

[3] Мериуэзер Льюис и Уильям Кларк — американские первопроходцы, руководители первой правительственной экспедиции по исследованию территории США в 1803–1806 гг., прошедшей путь от Атлантического океана до Тихого и обратно и получившей название «экспедиция Льюиса и Кларка».

[4] Пол Баньян — великан лесоруб, герой американских сказок.

[5] Футбольная команда Орегонского университета (г. Юджин).

[6] Футбольная команда Государственного университета Орегона (г. Корваллис).

[7] Горизонтальный перенос генов — процесс, в котором наследственная информация передается не от предка к потомку (вертикально), а от организма одного вида организму другого вида. Искусственный горизонтальный перенос генов используется в генной инженерии.