Маме, папе и брату – которым я обязан моим волшебным детством.

Моей жене Иришке – без её настойчивых просьб рассказать ещё и ещё раз «про речку, песочек и «крокодильчика» эта книга вряд ли появилась бы на свет.

Особая благодарность и признательность – первым критически настроенным и одновременно благосклонным читателям: Елене Медведской – за веру в успех, моральную поддержку и умение увидеть мою «импрессионистскую картину» именно такой, какой я её задумал.Эльмире Орловой – за терпение, внимание и ценные, вдумчивые комментарии.Ангелине Пугачёвой – за щедрые комплименты и нетерпение узнать, «что было дальше».Иришке Савиной, моей жене – за вдохновение, восторженный блеск в глазах по прочтении каждой новой написанной главы и за точную и трепетную передачу настроения романа в дизайне обложек.

Я долго размышлял – а нужно ли вообще Предисловие? Может, более интригующе было бы сразу начать с описания того волшебного утра в мае, когда, кажется, весь огромный мир пробуждается вместе с тобой – чистый, умытый, свежий и готовый ко всяческим чудесам и приключениям? Но Предисловие как-то само настояло на своём появлении на свет, чтобы нарисовать «карту» того волшебного края, где происходят описываемые события, и ответить на два важных вопроса, которые возникли у первых вдумчивых читателей.

Практически всё моё сознательное детство (т. е. не считая первых двух лет пелёнок-распашонок, которых я сам не помню) прошло в маленьком военном городке Шаталово-1 в Смоленской области. Городок этот вырос вокруг аэродрома, где базировался полк истребительной авиации, и состоял как бы из двух – «старого» и «нового». «Старый» появился в послевоенные годы непосредственно возле авиабазы. Застроен он был двухэтажными кирпичными домами, выкрашенными в веселые розовые и желтые тона, засажен тополями да липами и вид имел ухоженный и опрятный. Основными примечательностями для нас в этом городке были Дом Офицеров, где крутили кино, старая двухэтажная школа и маленький магазинчик, где мы покупали исключительно любимые сладости – халву, арахис в сахаре, заварной крем и заварной кисель в брикетах.«Новый» городок, выросший на полпути от «старого» к автодороге Смоленск – Рославль – Брянск, в то время состоял из универмага, построенной позже новой школы и десятка пятиэтажек, которые на почтовом адресе гордо именовались не «дом», а «ДОС» – «Дом Офицерских Семей»… Или «Дом Офицерского Состава»? Точно не помню. (Для тех, кто не застал Советскую эпоху: тогда «военный» звучало гордо и было, выражаясь сегодняшним языком, «круто»).Дома эти имели газ и центральное отопление, но для нагрева воды для бытовых целей в квартирах были установлены титаны, которые топились дровами. Это существенно увеличивало объём наших домашних обязанностей – по осени надо было помогать отцу рубить-носить-складывать дрова в подвальном сарае, а потом каждую неделю по субботам («банный день») приносить дрова из подвала для топки титана. Но одновременно наличие подвала открывало нам массу новых возможностей – где, как не в подвале, прятать всякие нужные вещи, о которых родителям знать необязательно, играть в прятки или рассказывать друг другу «страшилки» в дождливую погоду?Стоял наш военный городок весьма обособленно, но достаточно близко к самому обычному колхозно-совхозному посёлку Шаталово, от которого нас отделяла маленькая речушка с гордым названием Свеча. Речушка была очень чистая, но для купания совсем не годилась, поскольку была всего метра три шириной и мелкая – где по колено, где по пояс.А купаться мы ездили на речку со странным названием Хмара́. Была она чуть шире Свечи, а глубиной – очень разная. Кое-где – в частности, выше по течению от нашего пляжа – она вообще больше напоминала болотце, заросшее камышами. Но в нашем купальном месте она образовывала естественное озерцо шириной метров двадцать, да и глубина была, как мы говорили, «с ручками». Вода в нем всегда была очень чистая – может, отстоявшаяся и отфильтрованная тем самым болотцем, а может, из-за родников, впадавших в речку выше по течению. Левый берег, на который можно было съехать с шоссе, был высоким, даже обрывистым. Правый же был без съезда, но представлял из себя отлогую и широкую песчаную косу, перебраться на которую с левого берега можно было вброд через узкий проток, вытекавший из озерца. Одним словом – райское местечко для купания. А находился этот рай в 15 минутах и 15 копейках езды на рейсовом автобусе, который ходил каждый час – полтора от КПП нашего военного городка в районный центр со смешным названием Почи́нок.Что касается «присмотра», то мы были без него целыми днями – родители работали с утра до вечера, а в детсад брали только малышей до 4-х лет. Поэтому «ареал» наших игр и путешествий был ограничен только тем, сколько мы могли пройти или проехать на велосипеде, чтобы вернуться к ужину. Так что в радиусе 5-10 километров от нашего городка мы знали каждый куст и каждую дорогу.Должно быть, начало семидесятых годов было очень спокойным временем. Конечно, родители наказывали нам не общаться с незнакомыми, обходить стороной цыган и бежать от них, «как чёрт от ладана», если будут приставать со своими гаданиями. Но я не могу припомнить ни одного случая пропажи детей или каких-либо более мелких неприятностей за все десять лет моего детства, прошедших в Шаталово.Однако гораздо более важным было то, что как-то так сложилось, что старшие дети и младшие, девчонки и мальчишки, братья и сёстры играли на улице все вместе, одной-двумя большими компаниями. И, пожалуй, в этом была главная уникальность нашего детства – в возможности познавать мир через старших детей, которые всё объясняли запросто, на понятном детском языке, и передавали нам свой бесценный опыт на практике. Ну а наше количество постоянно требовало изобретения всяческих новых интересных и массовых игр. Поэтому скучно не было никогда.

«Зачем?» и «Почему так?» – два вопроса, которые возникли много позже, когда почти половина книги была написана и вынесена на суд близких друзей. «Зачем»?Может, просто захотелось перенестись в то волнующее «прекрасное далёко», где небо почему-то всегда было синее, солнце – яркое, деревья были большими, незнакомые люди – добрыми, а родители – молодыми? Напомнить себе, что жизнь может быть беззаботной, а счастье беспричинным – не «потому что…», а просто так? И чтобы друзья и ещё сотни и тысячи моих ровесников тоже вспомнили и на время вернулись каждый в своё бесхитростное, небогатое деньгами, но такое щедрое на впечатления и приключения детство?Детство, где каждый день был наполнен необъяснимой радостью и приносил с собой всё новые и новые открытия. Детство, где все во дворе играли вместе и были равны – независимо от должностей и зарплат пап и мам. Детство, где игры были такими весёлыми и увлекательными, а их количество и наша изобретательность сегодня поражают воображение.Ведь это именно наше детство – забота родителей, поддержка старших братьев и сестёр, ребята нашего двора – воспитало нас и «вылепило» из нас то, что мы есть сейчас… И самое главное – оно никуда не уходит, нет! Детство – этот бездонный океан тёплых и таких ярких воспоминаний – по-прежнему живёт в каждом из нас. Нужно лишь суметь дотянуться до него через толщу того хлама, что нанесли поверх годы и десятилетия житейской суеты. Дотянуться и подпитаться от этого неисчерпаемого источника света, бесконечного добра и счастья. Подпитаться, чтобы стать проще, светлее и искреннее, на шаг-другой ближе к тому состоянию беспечности и гармонии с окружающим миром, которое многим из нас посчастливилось испытать в детстве. И, может, тогда мир вокруг нас тоже станет чуточку лучше, чище и душевнее?« Почему так необычно написан роман? Сюжет едва угадывается, персонажи – как карандашные наброски? И почему так взросло порой думает и чувствует главный герой?» – высказывали сомнения некоторые из моих первых читателей… Отсутствие чёткого сюжета объясняется тем, что этот роман изначально не задумывался как автобиография или «история моего детства», имеющая завязку, развитие и концовку, в которой живут и действуют, обрастая важными подробностями, некие персонажи. Таких историй написано предостаточно.Мне казалось неизмеримо более важным и ценным попытаться «поймать», запечатлеть и описать в этой книге не столько какие-то конкретные события, приключения или персонажей, сколько те далёкие, уже теряющие чёткость, но по-прежнему очень яркие ощущения, эмоции и впечатления детства.Что касается «взрослости» мыслей главного героя – конечно же, в семь лет я ##так### не мыслил. Но и другое верно – и это главное! Я точно знаю, что ##так### чувствовал, и до сих пор именно ##так### – ярко, выпукло и сочно – помню описываемые события. И главной моей задачей было попытаться передать в книге эти чувства, их силу и остроту, их незабываемый и неповторимый вкус, цвет, аромат… Одним словом, хотелось создать некий калейдоскоп из картинок детства, большое импрессионистское полотно, где характеры зачастую эфемерны, очертания предметов размыты, а эффект воздействия достигается разнообразием красок, техникой мазков, перепадами света и тени, которые волнуют и бередят душу, пробуждая воспоминания, и в которых каждый в силу своего собственного жизненного опыта угадывает что-то своё, домысливая недосказанное, дорисовывая сюжет и детали своим воображением…Ну разве может такая задача быть успешно выполнена исключительно языком семилетнего ребёнка? Это всё равно, что пытаться нарисовать картину в стиле импрессионизма, используя лишь коробку детских карандашей шести цветов…И как далеко не всем нравятся картины импрессионистов, так и эта книга, вполне возможно, «не для всех». Но я очень надеюсь, что она всё-таки найдёт свою благодарную аудиторию.

Раннее майское утро постепенно вытесняло Серёжкин сон: вот щебет птиц за окном поглотил звуки сна, легкий вздох ветерка чуть взъерошил волосы и наполнил комнату запахами весны, а щеке вдруг стало тепло-тепло. Он приоткрыл глаза: это солнечный зайчик, отражённый окном, уселся ему на щеку и елозит по ней – «Просыпайся, соня, я уже давно тебя жду! Посмотри, какое волшебное утро за окном, как чист и свеж воздух! Весь мир уже стряхнул с себя дрёму и ночную прохладу, умылся утренним туманом и зовёт тебя, зовёт, готовый подарить невероятные приключения и новые открытия!»

Серёжка медленно повернул голову. Славка, его старший брат, тихо посапывал во сне рядом. Не слышно было и голосов из родительской спальни – значит, родители тоже ещё спят. «Вот и здорово! – подумал Серёжка. – Есть время для моих наблюдений, пока никто не пристаёт с чисткой зубов».

С этими мыслями он тихонечко откинул одеяло, встал с кровати, на цыпочках прокрался к окну и с ногами взобрался на свой Наблюдательный Пункт (коим был обыкновенный с виду стул, стоявший у окна). «Так-так, посмотрим, проверим, всё ли у нас в порядке», – отдал он сам себе приказ.

Солнце только-только поднялось над крышей дома напротив. В небе – ни облачка, а воздух, кажется, звенит той неповторимой свежестью, которая бывает только в первые по-летнему теплые майские деньки. Флаги во флагштоках по углам пятиэтажек, установленные к прошедшему на днях Первомаю, так и трепетали на майском ветру – теперь в ожидании Дня Победы.

«Какой восторг эти флаги! – подумал Серёжка. – Один весь-весь алый, прям как маки, которые скоро распустятся на клумбе внизу под окном. Но всё-таки мой любимый – другой. Тот, который лучится небесной голубизной и солнечным светом, а в середине – крылышки и пропеллер. Вот когда вырасту – обязательно стану лучшим в нашем городке лётчиком! И у меня будет такая же красивая синяя форма, как у папы. И я буду летать высоко в этом чудном синем небе на самом новом «ястребителе» и запросто крутить Фигуры Высшего Пилотажа!»

Слово «истребитель» Серёжка произносил на свой лад, ибо был абсолютно уверен, что оно происходило от слова «ястреб» – за скорость и вёрткость. А что это за Фигуры такие и как их «крутить» – он точно не знал. Из разговора брата со старшими ребятами он только понял, что это какие-то очень сложные трюки, которые могут делать на самолётах в воздухе только самые опытные лётчики. «Надо будет не забыть расспросить Славку подробно об этих Фигурах», – подумал Серёжка и вернулся к своим наблюдениям.

Совсем недавно, на Ленинском субботнике (в котором оба принимали самое деятельное участие) всю территорию военного городка по традиции привели в порядок после зимы. Теперь двор являл собой зрелище весьма впечатляющее – под стать свежести и ярким краскам этого чудесного утра: бордюры сверкали новой побелкой, а лавочки у подъездов – свежей краской; круги цветочных клумб (здоровское применение старым покрышкам от грузовиков!) на этот раз выкрасили в два цвета, красный и жёлтый, а сами клумбы чернели свежевскопанной землёй. Нигде не было видно ни старой жухлой травы, ни мусора – их весело поглотили многочисленные костры, от которых в сладком весеннем воздухе, казалось, ещё витал едва уловимый терпкий запах дыма.

Но самое главное, подтверждавшее вступление весны в свои права окончательно и бесповоротно, – на изумрудном ковре молодой шелковистой травки желтели первые кляксы одуванчиков, а кусты сирени будто припорошили легкой зелёной пыльцой – это за ночь из почек проклюнулись первые робкие листочки.

Замирая от восторга, чуть дыша, Серёжка покинул свой Наблюдательный Пункт и принялся теребить брата: «Славка! Ну Славка, вставай же! Хватит спать, посмотри, какое чудное утро на дворе!»

* * *

В такое замечательное весеннее утро просто непременно надо было затеять что-нибудь новое и интересное. Поэтому сразу же после завтрака мальчишки побежали на улицу, чтобы первыми положить начало какому-нибудь Сезону.

«Сезоном» называлась замечательная пора, когда все ребята в городке были увлечены одной игрой – будь то «пекарь», «водяные брызгалки» или ещё что-нибудь.

Для брызгалок надо было ещё подождать месяц-другой, пока наступят действительно тёплые деньки, когда попадать под струю противника скорее приятно, нежели обидно. А для «пекаря» время было самое что ни на есть подходящее – асфальтовые дорожки как раз просохли под ласковым майским солнышком, и так и манили, так и звали: «Ну же, разрисуйте нас! Мы соскучились за долгую зиму по топоту ваших ног и гомону ваших голосов! Скорее – весна наступила!»

* * *

Никто не мог сказать, как и почему приходили и уходили Сезоны, но похожи они были на летнюю грозу. В такие дни ещё утром городок купается в лучах ласкового солнца, и, кажется, никогда не стряхнёт с себя летнюю негу… Ребята слоняются по улицам без цели и смысла – кто-то лениво кидает о стенку теннисный мяч, кто-то гоняет в салки, но, опять-таки, без особого энтузиазма… И вдруг что-то меняется – сначала неуловимо, незаметно, едва ощутимо. Так до того, как появятся на горизонте первые кучевые облака, которые позже перерастут в грозовые тучи, сначала меняется тон небесной синевы, теряется её чистота и глубина – как будто в краску неба медленно, по капле подмешивают свинцовый цвет…

Вот стайка ребят вспорхнула с места… Их окликнули, а они в ответ: «Айда в войнушку! Мы в гаражи, автоматы из досок выпиливать».

Может, и не найдёт первый призыв немедленного отклика в сердцах других… Но как устоять, когда вернутся «первооткрыватели» с отличными копиями автомата Калашникова, любовно выпиленными из досок и отшлифованными сначала грубой наждачкой, а потом и «нулёвой» шкуркой? А если ещё и краска завалялась в недрах гаража, чтобы выкрасить корпус в чёрный, а приклад и «магазин» – в коричневый цвет? Только и есть сил, чтобы, сглотнув комок в горле, выдохнуть: «Ну и ну! Зыкинские у вас «Калаши» получились, прям как настоящие… Можно подержать?»

Ради этого мгновения торжества ты боролся с непослушной доской, пилил, строгал и ошкуривал, набивая мозоли и сажая занозы… Зато теперь ты – первый! Герой!

И пошло – поехало! Лихорадка нового Сезона вдруг в считанные часы охватывает всё ребяческое население городка, как ветром сметает мальчишек с улицы, всё приходит в движение… И стоит над гаражами визг ножовок, стук молотков, стамесок да топоров… Каждый старается обойти соседа, придумать что-то оригинальное, новое – кто пулемет, кто копирует немецкий «Шмассер», а кто-то – и революционный «Маузер».

Так воздух летом, напитавшись влагой с полей, лесов и рек в первой половине жаркого дня, собирается в светлые, яркие облака, которые быстро темнеют, тяжелея и кучась, и, наконец, разряжаются после обеда ливнем стеной, от которого не спрячешься, не укроешься, если застал он тебя на улице…

И как скоротечен летний ливень, так и Сезон заканчивается вдруг, без предупреждения и без команды. Неделя, другая – и вдруг накал страстей спадает, и что-то не хочется больше воевать, выискивая друг друга между гаражами… И «Прощай, оружие!» – отправляются любовно выпиленные пистолеты и автоматы пылиться на полках гаражей до следующего Сезона «войнушки». А на подходе – очередь другого Сезона… А какого – никто не знает…

* * *

Итак, утро звало и требовало действий.

– Может, в войнушку? – предложил Серёжка.

– Неа, вдвоём неинтересно… Да и мой «Калаш» чинить надо, у него «магазин» в прошлый сезон раскололся, – вспомнил Славка. – Пока в гаражи, там нужно новый рожок выпиливать… Это до обеда. А давай лучше в «пекаря», а? Асфальт-то вон совсем высох, биты должны быть в сарае, в подвале, и колышек там же выберем.

Славка был на целых четыре года старше и, конечно же, знал, что младшему брату светило быть бессменным «вóдой», пока не подтянется другая мелкотня его возраста. Но он легко утешил свою совесть тем, что в такой-то замечательный денёк недолго им вдвоём бросать биты.

Серёжка же подвоха не заметил и с радостью побежал за ключами от сарая…

Поход в подвал всегда был небольшим приключением – надо было не забыть фонарик, если вдруг лампочки перегорели (а так было почти всегда – ну кому охота вкручивать свою лампочку в общественном подвале?). А ещё взять свечку и спички – на случай, если вдруг батарейка в фонарике «сдохнет».

Наконец, сборы были закончены, и ребята отправились в подвал. Их сарай был в самом дальнем конце коридора, но на этот раз в разных его концах тускло горели аж две лампочки, так что пугать друг друга было неинтересно. Биты и колышек нашлись быстро, и уже через пять минут на асфальте появились нарисованные мелом квадрат для колышка и линии – генеральская всего в четырёх шагах, а дальше, с интервалом в два шага – майорская, капитанская, лейтенантская и самая дальняя, солдатская.

Считалки на двоих были слишком предсказуемы, и у Славки этот номер не прошёл. Поэтому сыграли в «Камень, ножницы и бумага», и Серёжке повезло – его камень затупил ножницы брата и отправил того на охрану колышка. Серёжка же занял место у солдатской линии, поднял биту правой рукой, положил на вытянутую левую, целясь в колышек и пытаясь вспомнить забытые за зиму ощущения. После пары пробных замахов он решился-таки отпустить биту. И – о, чудо! – она полетела точно в цель, да так хорошо приложилась к колышку, что выбила его шагов на десять в одну сторону, а сама отлетела в другую. Не веря ещё до конца в свою удачу, он сломя голову метнулся за ней и успел вернуться за спасительную черту ещё до того, как брат поставил колышек обратно в квадрат. Повезло – так повезло! Теперь он становился лейтенантом, а это давало ощутимые привилегии – и биту бросать с лейтенантской линии легче, и осалить его после броска можно было только, пока он без биты…

Так-то так – но ведь надо опять крепко попасть по колышку, чтобы успеть подобрать биту неосаленным, пока брат бегает за колышком! Иначе – пиши пропало! – встанет он у его биты, и что тогда? Прямой путь водить…

Но судьба в этот день была явно благосклонна к нему, да и к его брату тоже. Он-то как в воду смотрел, что подтянутся новые силы, а вход в игру – только через водящего…

К вечеру игра уже вовлекла весь двор и шла полным ходом: лейтенанты осаждали «вóду» со всех сторон, помогая солдатам убежать неосаленными, майоры в трудный момент приходили на выручку лейтенантам… Ну а уж если кто пробивался в генералы, то вскоре становилось неинтересно – ведь генералу всё позволено, даже руками колышек взять и запулить хоть на крышу соседнего сарая. Но путь до генерала длинный…

Вот и полнится двор ребячьим гомоном, который то затихает, то накатывает волнами, отражая накал страстей и азарта. И родители довольны – дети при деле, под присмотром старших. Значит, есть время на домашние дела, или просто посидеть вдвоём на кухне или на лавочке во дворе, вспоминая своё совсем недавнее и далеко не такое беззаботное детство. И мысли у них в этот тихий теплый майский вечер накануне Дня Победы только об одном: «Дай Бог, чтобы дети выросли здоровыми и счастливыми, и чтобы не было войны».

* * *

Наконец, наступило 9 мая.

Серёжка проснулся рано и сразу побежал в гостиную, где в этот день происходили два самых важных события: по телевизору показывали парад на Красной площади, а папа готовил свой мундир к параду в военном городке.

Серёжка любил наблюдать, как начищались до блеска золочёные пуговицы мундира и бляшка парадной портупеи, но ещё больше любил рассматривать медали. Две – за 10 и 15 лет «безупречной службы» – были у многих. Ещё две – юбилейные, к 20-летию Победы и 50-летию Октября. А вот пятая – самая главная, «За Боевые Заслуги». Мало кто из папиных сослуживцев мог такой похвастать – ведь ей награждали только за особые заслуги. Папу наградили за освоение МИГ-23 – нового, самого современного «ястребителя». Она и видом своим – серо-стальная и вроде бы неброская – выделялась среди пёстрых красно-зелёно-золотых юбилейных.

* * *

Серёжка очень гордился тем, что у него такой отважный и героический папа. Он даже пытался читать папины рукописные конспекты со времён его учёбы в военном училище. Конечно, самыми интересными там были рисунки самолётов и их отдельных важных частей. Особенно запомнилось ему крыло «в разрезе» с разными стрелочками, объяснявшими, что такое «подъёмная сила крыла», отчего она возникает и почему в конце концов поднимает самолёт в воздух. Он потом с гордостью рассказывал всё это во дворе другим ребятам, и оказалось – никто больше не знал этих секретов, даже ребята постарше. Так что на какое-то время Серёжка и сам стал героем.

А ещё он очень любил ездить с отцом по вечерам на велосипеде в гарнизон «проверять караул». Он не совсем понимал, что это такое. Но ему нравился запах натёртых мастикой полов в казармах, и как дежурный всегда кричал (если ещё не было отбоя): «Рота, смирно!» – и шёл, чеканя шаг, навстречу отцу с докладом о том, что «за время дежурства происшествий не случилось». И каждый раз Серёжка думал: «Фу, тоска зелёная! Что же это у них всегда ничего не случается!» И только много позже он понял, что так и должно быть – на то она и армия, чтобы всё было без происшествий.

* * *

Московский парад прошёл, как и всегда, «без происшествий» и точно по часам: смотр войск командующим на чёрной блестящей «Чайке», доклад, парад войск. И самое зрелищное, ради чего все и прилипали к телевизорам – марш «Катюш», танков и ракетных установок. Всё выглядело мощно и грозно – значит, Родина в безопасности.

А как только закончился московский парад – настала очередь и местного гарнизона показать свою военную выправку. Улицу, что вела в «старый» городок, как будто выкрасили в синий цвет. Это из всех домов как-то одновременно высыпали офицеры в парадной синей форме с золотыми погонами и двинулись на построение. Семьи потянулись за мужьями чуть позже, встали по обе стороны главной улицы «старого» городка и замерли в нетерпеливом ожидании. И вот – взмах дирижёра, и военный оркестр грянул «Прощание славянки». Показалась знамённая группа со Знаменем полка, а следом – офицерские «коробки» лётчиков. Наконец, дошла очередь и до батальона технической поддержки, а в самой голове его – Серёжкин отец: начищенные до блеска ботинки чеканят шаг, медали подпрыгивают на груди, посылая во все стороны солнечные зайчики и звеня в такт оркестру, правая рука взлетела под козырёк фуражки – «Равнение на-пра-во!»…

«Ну смотрите же все! – чуть не закричал от переполнивших его чувств Серёжка. – Это – мой папа!»

* * *

Прошли, отшумели майские праздники.

Леса по берегам речки подёрнулись зелёной дымкой. Всего лишь несколько тёплых дней – и стали они почти по-летнему зелёными, как будто и не было зимы. Зацвела черёмуха – а с ней пришли и традиционные черёмуховые холода с мелким противным дождиком. В такие дни только и остается, что сидеть дома и ждать, ждать, когда наступит короткая передышка. Тогда, вооружившись перочинными ножиками, быстрее в лес за душистыми ветками черёмухи, чтобы принести аромат весны домой и порадовать родителей.

Но весна быстротечна. Вот и черёмуха отцвела, а следом за ней – яблони и вишни в садах. И, наконец, приходит пора сирени – а её вокруг домов в городке насажено видимо-невидимо. Но теперь у ребят другой интерес – искать в цветущих шапках пятилепестковые соцветия, а как найдёшь – обязательно съесть, на счастье. Белой сирени – особое внимание. Её меньше, чем обычной сиреневой, но многолетний ребяческий опыт показывает, что она богаче на пятилепестковые цветки. Однако и сирень – это тоже всего лишь сигнал начала нового сезона – Сезона Большой Охоты на майских жуков.

* * *

Серёжка любил дом, в котором они жили, и тому было множество причин.

Во-первых, он стоял ближе всего к речке и лесам по её берегам. Серёжка долго ломал голову над тем, почему их дом был № 392, а не № 1? И номера других домов тоже все были трёхзначные! Версий на этот счёт он слышал много, но его любимой была – «это чтобы запутать врагов и шпионов: перехватят они чьё-нибудь письмо и решат, что городок-то наш в сто раз больше, раз в нём больше трехсот домов!»

Во-вторых, прямо у дома было много кустов сирени, а перед домом – большая асфальтированная площадка, где всегда играли в «лапту» и «пекаря».

А в-третьих, в двадцати шагах от их подъезда в рядок росли десяток молодых стройных берёзок, которые в мае становились центром внимания всех окрестных домов. Ведь именно на них и вокруг них по вечерам всегда роились майские жуки.

«Почему они всегда летают вокруг высоких берёз? Лучше бы они облюбовали кусты сирени – она и пахнет вкуснее, и намного ниже! Но жуки, наверное, больше любят берёзовые листья», – размышлял он, нанизывая сшитый мамой по его просьбе матерчатый колпак на толстую алюминиевую проволоку.

Счастливым обладателем настоящего сачка для ловли бабочек (ну и жуков, конечно!) во всём «новом» городке был только Витька из соседнего подъезда. Остальные использовали, что под руку попадётся – свитера, куртки, рубашки и даже мешки, освободившиеся от запасенной на зиму и к весне уже съеденной картошки. Но в этот раз Серёжка твёрдо решил подготовиться к сезону всерьёз, чтобы поймать хотя бы одного «вожака» с чёрным панцирем – такой ценился, как десять простых коричневых!

Его самодельный сачок был почти готов – оставалось лишь аккуратно расщепить ножом конец тщательно ошкуренной длинной толстой ветки, вставить в щель обод колпака и закрепить его, обмотав расщеплённый конец палки тонкой проволокой. Ну, вроде, готово – можно выходить на охоту!

* * *

Наступили ранние сумерки. Новый сачок, конечно же, сразу сделал Серёжку героем дня – каждый хотел если не в деле его опробовать, то хотя бы подержать в руках. Но вот стало темнеть, и вместе с угасающим светом дня потихоньку смолкли и голоса. Ребята присели под берёзами, старательно вглядываясь в небо.

– Вон, низко пошёл! – и все бросились в погоню. В воздух полетели свитера, куртки.

– Это мой!

– Да щас, я его своей курткой сбил!

Серёжка высмотрел у ветвей берёзы неторопливо кружащего на безопасной высоте жука. Но у него-то сачок на двухметровой палке! Он подобрался поближе, взмахнул своим сачком, но промазал. Жук заложил крутой вираж, Серёжка бросился в погоню. Ещё взмах сачка, ещё один… Не отрывая взгляда от свой жертвы, он угодил в канаву и, уже падая, дотянулся-таки до жука сачком. Поднявшись и потерев ушибленную коленку, он бережно достал свою добычу. Это ж надо, как повезло! С первого раза – и «вожак»! Да какой крупный! Панцирь отливал иссиня-чёрным, а усики распушились – прямо как щётки.

– Славка, смотри – я «вожака» поймал! – позвал он брата. – С первого раза!

– Свезло тебе! И правда, «вожак»! – подтвердил тот, внимательно рассматривая пойманного жука. – Слышь, Серый, раз ты такой везунчик сегодня, я возьму твой сачок, а? Ты всё равно лучше уже не поймаешь. Идёт?

Серёжка совсем не собирался так быстро заканчивать охоту. Но ему действительно привалила удача, а брат пока был с пустыми руками…

Великодушно уступив свой сачок, он сорвал несколько молодых берёзовых листиков и засунул их вместе с жуком в заранее приготовленный спичечный коробок.

Охота продолжалась, пока совсем не стемнело. И всё это время он, усталый и довольный, наблюдал за ней со стороны, присев на тёплый ещё асфальт, то и дело приоткрывая коробок и любуясь свой добычей.

Дома он с гордостью показал родителям и сачок, и жука, и в красках описал свою погоню (умолчав, конечно же, о содранной коленке).

А забравшись в кровать, он ещё долго не мог уснуть, слушая, как ворочается и скребётся в спичечном коробке его жук, и переживая события этого дня снова и снова…

* * *

Шорх – шорх… Тишина. И опять – шорх-шорх… Шорх…

«Да это же мне снится, как мой жук-вожак в коробчёнке шебуршится!» – облегчённо вздохнул Серёжка и, не открывая глаз, повернулся на другой бок, чтобы досмотреть сон. Но тут опять явственно прозвучало «шорх-шорх» – и это было точно не во сне! Он приоткрыл глаза, медленно приподнял голову над подушкой и посмотрел на книжную тумбу, на которой оставил свою добычу накануне вечером.

На тумбе сидела его кошка Барсуха и озадаченно разглядывала коробок. Она то опускала к нему голову и принюхивалась, смешно шевеля своими длинными усишками, то, заслышав внутри ворочание жука, начинала осторожно двигать коробок то одной, то другой лапкой по тумбе – шорх-шорх…

– Барсуха! А ну быстро оставь моего жука в покое! – прошипел Серёжка.

Барсуха подобрала протянутую к коробку лапку и обиженно уставилась на него, слегка наклонив набок голову. В её глазах так и читалось: «Ну, вот, в кои-то веки что-то интересное нашла – и тут же отбирают, не пускают…». Но через мгновение она показно зевнула и подняла мордочку к потолку, будто говоря: «А не очень-то и надо было! Подумаешь! Я вообще тут ни при чём, сижу себе смирно, не проказничаю». Но когтистая лапа при этом на ощупь продолжала тянуться к коробку…

– Ну, я тебе щас задам! – пригрозил Серёжка, вскакивая с кровати.

Барсуха, почуяв недоброе, метнулась с тумбы на стул, а со стула – на пол… Но Серёжка перехватил её в воздухе, сгрёб в охапку и, чтобы не разбудить брата, потащил в зал на «разбор полётов» (как сказал бы его папа).

* * *

Он души не чаял в этой кошке. Она была в их семье второй. Папа принёс её котёнком откуда-то из «старого» городка после гибели первой. Серёжке тогда ещё не было четырёх лет, и он несколько дней плакал навзрыд, требуя «вернуть ему его кошку».

Первую тоже нашли где-то на аэродроме и сначала назвали Барсиком, а когда она в первый раз принесла котят – пришлось переименовать в Барсуху. Вторая же была точной копией первой – болотно-защитного цвета (как и положено кошке в военном городке!), короткошёрстая, полосатая, зелено-желтоглазая, гибкая и прыгучая. Папа надеялся, что в этот-то раз он правильно угадал и принёс кота… Но история повторилась – «Барсик», а вскоре – переименование в «Барсуху».

Она была самой умной кошкой на свете! Ещё котёнком она сразу же научилась ходить в туалет в песок, насыпанный в посылочный ящик, а когда подросла – всегда просилась «по своим делам» на улицу.

Она чутко улавливала настроение всех в доме и всегда безошибочно шла потереться о ноги и походить хвостом вокруг того, кому было в этот момент плохо или грустно. Положив голову на колени, она сладко мурлыкала – и на душе становилось легче. Больше всего она любила, когда ей чешут горлышко или за ушком. Тогда она вытягивала шею и начинала тарахтеть, как маленький трактор.

В еде она была поразительно неприхотлива – могла с одинаковым удовольствием есть мясо и картофельные очистки, рыбу и огурцы, ловила мышей в подвале. В общем, была абсолютно всеядной. Ну а проблем дома от неё почти что не было – если не считать ободранных подлокотников дивана и кресла, о которые она любила поточить когти (за что Серёжка иногда «воспитывал» её газетой, которой она боялась, как огня).

Проблемы скорее были у Барсухи от Серёжкиной безмерной любви. Он постоянно играл с ней (даже когда ей этого не очень-то хотелось) и таскал её по всей квартире – то схватив её под передние лапы, то посадив себе на плечи наподобие мехового воротника.

Она порой давала сдачи, когда он уж слишком заигрывался – ловила его руку, прижимала её к себе передними лапами, а задними, наоборот, била по руке, отталкивая её от себя – прямо как кенгуру! Но она всегда делала это незлобно, только мягкими подушечками лап, никогда не выпуская когтей.

Вот и сейчас, не ощущая за собой особой вины, она растянулась по полу на спине и, растопырив все четыре лапы, внимательно следила за его движениями – будет всерьёз нападать? Нет, просто потреплет её по животику? Ну, тогда можно и потянуться всласть, подобрав задние и вытянув передние лапки…

Ну а уж если ей что-то совсем не нравилось, она хорошо умела это показать – прижимала уши, недовольно урчала и сильно била по полу хвостом, одновременно размахивая им, как помелом, в разные стороны…

* * *

Ещё один тёплый майский день ускользает вместе с солнцем за горизонт. Скоро начнётся очередная охота на майских жуков – вот только чуть стемнеет. А пока…

«…Двадцать один, двадцать два, двадцать три…» – громко считает «вóда», повернувшись лицом к дереву.

Прятки. Игра добрая и старая, как мир. Но отчего же так колотится в груди сердце, и ты мечешься то туда, то сюда, пытаясь придумать никем не придуманное место, где можно было бы хорошенько спрятаться? За кусты? Слишком просто, к тому же там уже Лара. В подъезд? В ближнем вроде Юрка засел, к дальнему летит на всех парах Витька… За угол дома? Скучно! А что, если забраться на соседнее дерево? До такого этой весной никто ещё не додумывался – листва-то на нём только-только в полную силу распустилась.

И вот ты осторожно, чтобы не выдать «вóде» свою затею нечаянным шорохом, забираешься на нижние толстые ветви, с них – выше, выше, крепко цепляясь руками и пробуя ногами ветки на прочность, прежде чем доверить им вес своего тела. Окна второго этажа старой трёхэтажки остаются внизу, скоро третий, последний…

«Сорок девять, пятьдесят! – заканчивает счёт «вóда» и громко добавляет обычную концовку: – Раз, два, три, четыре, пять – я иду искать! Кто не спрятался – я не виноват!»

Серёжка замер, прижался к стволу, стараясь стать с ним одним целым, его частью, неразличимой снизу. Теперь – ждать. Спуститься с дерева быстро он всё равно не сумеет. Так что единственный шанс – пересидеть всех и заставить «вóду» сдаться.

«И откуда только взялись все эти наши игры? – думал Серёжка, наблюдая вполглаза за суетой внизу. – Ведь кто-то когда-то придумал их в первый раз? Ну, прятки, наверное, тыщу лет существуют. А наша игра в «триста», например? Двоюродный брат Сашка в Ельце такую не знает. Может, её кто-то здесь придумал заместо футбола? Ведь вторых-то ворот у нас за домом нет, есть только одни. Вот и пришлось, наверное, придумать новую игру, чтоб с одними воротами играть было можно. И что за игра получилась – в сто раз интереснее футбола! Как мячом в штангу угодишь, сразу сто очков. А в перекладину – двести. А уж если в крестовину – так все триста. Остаётся только гол забить…»

Внизу – шум и крики. Кого-то «вóда» уже застукал, кто-то выбрал подходящий момент, добежал до дерева вперёд «вóды» и застукался сам. Похоже, остался только он.

«Вóда» уже исходил всё вдоль и поперёк, проверил и кусты, и подъезды. Осталось только дерево. Вот он подошёл, задрал голову, всматриваясь в сумрак густой листвы…

– Серёга, ты там, наверху? Слезай, я тебя вижу!

«Ну уж дудки! Если б видел – не спрашивал бы! И ребят в свидетели позвал бы, – подумал Серёжка и ещё плотнее вжался в дерево. – А что, если правда видит?»

Сердце заухало, как громадный филин. «Ну, всё! Если до сих пор не увидел, то теперь уж услышит наверняка!»

Но, конечно же, «вóда» ничего не мог услышать снизу, и ничего толком не видел, а лезть на дерево ему ох как не хотелось – ведь следующий «вóда» уже определился. Так что он просто крикнул в гущу листвы: «Ладно, сдаюсь. Слезай, не задерживай игру!»

С первых же дней июня наступило настоящее лето, а с ним на целую неделю установился сезон грозовых дождей, которые шли каждый день, как по расписанию.

C утра на небе – ни облачка, только бездонная и необъятная синева. Сочная молодая травка, нежные листочки на берёзах, отцветающая сирень и только зацветающая жёлтая акация вдоль домов и тротуаров, воробьи на ветках деревьев и кошка, выбежавшая погулять, да так и пригревшаяся на лавочке у подъезда – всё живое нежится в ласковых лучах утреннего летнего солнышка. Воздух недвижен, и время, кажется, тоже остановилось – а куда бежать, и зачем, когда вокруг такая благодать?

Солнце поднимается всё выше, выше… Вот уж полдень – и в небе появляются первые клочковатые белые облака. Сначала они одинокие, как заблудившиеся барашки. Но с каждой минутой их становится всё больше и больше. Они разрастаются, тучнеют, теряют яркость и белизну, впитывая в себя капля за каплей утреннюю росу с полей и лугов. Темнеет, как вечером, хотя сквозь разрывы в тучах то тут, то там нет-нет, да и пробьётся одинокий солнечный луч, высвечивающий в предгрозовом сумраке то верхушку дерева, то зелёный пригорок, то белый ствол берёзы.

А ты стоишь под этой самой берёзой и переминаешься с ноги на ногу в нетерпеливом ожидании – ну когда же? И как ливанёт? Спасёт ли крона берёзы, или придётся под ливнем бежать к подъезду и укрываться под его козырьком?

Вот глухо рокотнуло где-то на горизонте. Потом – всполох молнии за рекой, над курганом и песчаным карьером, и тут же перекаты грома, от которого в животе вдруг становится нехорошо. Сейчас, уже скоро…

Первые капли – крупные, тяжёлые водяные метеориты – выбивают в песке крошечные кратеры и разбрасывают по сторонам песочные фонтанчики. Под берёзой ещё сухо – но не надолго. В одно мгновение одинокие капли превращаются в плотный поток воды, как будто кто-то открыл на полную кран небесного душа – и мир тонет в шуме летнего ливня. Асфальт весь уже мокро-чёрный, на нём разрастаются и пузырятся лужи.

Разряд молнии с жутким грохотом раскалывает небо надвое совсем близко. Теперь уж точно надо бежать к подъезду! Ты выпрыгиваешь из-под спасительной кроны берёзы и в миг промокаешь до нитки. Струи тёплого летнего дождя бьют по спине, по плечам. Но ведь это так здóрово – вымокнуть, прошлёпать босиком по лужам к подъезду и стоять там, под козырьком, наблюдая за разбушевавшейся стихией.

Ещё удар молнии, ещё один. От раскатов грома дребезжат оконные стёкла. Потоки дождевой воды стеной обрушиваются с небес, шумно несутся по водосточной канаве, подтапливая берёзки, разливаясь в озерцо там, где ты стоял всего лишь минуту назад, и торопятся дальше, вдоль огородов, вниз, к просёлку, к лесу, на встречу с речкой…

Но вот небо начинает светлеть. Туча смещается к горизонту, уходит, и ливень потихоньку ослабевает. Край тучи вдруг окрашивается золотым, а под ней в пробившихся солнечных лучах выгибается радуга-дуга, упирающаяся своим ближним концом прямо в полянку за берёзками! Конечно же, через мгновение ты уже там – бегаешь под стихающим дождём вдоль и поперёк радужной полянки по мокрой траве, прыгаешь в лужи двумя ногами, пытаясь сделать самый большой в мире «плюх», и не можешь сдержать крики восторга, так и рвущиеся из груди наружу: «Уррраааа! Лето настало! Смотрите – я на радугу забрался!»

Ближе к вечеру облака худеют, редеют и вскоре совсем растворяются в небесной лазури. Только закатное солнце добавляет в эту синь золота и бронзы, а на другой стороне небосвода проступает в густеющей синеве бледный, кажущийся прозрачным месяц… Умытый ливнем, согретый солнечным теплом, утомлённый шумом и гамом долгого летнего дня, городок медленно погружается в сон.

* * *

Первым сезоном лета оказалась игра в «ножички» – то ли оттого, что дожди хорошо напитали землю влагой, и стала она мягкой, податливой, то ли просто кому-то из ребят родители подарили новый перочинный ножик, положив начало этой «эпидемии». Теперь каждый день, чуть только заканчивался дождь, на солнечную сторону дома слетались, точно намокшие воробьи, мальчишки, и поднимался гвалт до небес – ну ни дать ни взять воробьиная стая!

– А у тебя какой ножик?

– Ты сам сначала свой покажь!

– Ага, я первый спросил.

– Ну, ладно, у меня финка – на, зацени!

– Какая ж это финка?! Обычный «самодел». То ли дело у меня – складной!

– Да ладно, у твоего складного лезвие всего-то на ладонь – до сердца даже не достанет, если им воевать придётся. А у меня зато вон насколько длиннее!

– Так воевать ещё когда придётся… Может, и никогда! А играть щас будем. Так мой легче в землю втыкать – хоть «с коленки», хоть «с погончика»…

– Эй, давайте уже играть, а то ночь наступит, пока вы тут спорите! – встрял в разговор Серёжка. – Всё равно у меня лучший нож в целом городке!

– Это ещё почему?

– По кочану да по капусте! Потому что это – настоящий офицерский кортик!

Все вокруг так и замерли с открытыми ртами, а Серёжка достал из глубокого кармана ножны из светлой дублёной кожи, щёлкнул кнопкой застёжки и бережно извлёк кортик отца. Лезвие у него было длиной аж в две ширины ладони, с очень острым концом и острой, как бритва, режущей кромкой и бороздкой по всей длине. Ручка была из светлого лакированного дерева и заканчивалась металлическим «набалдашником», а от клинка отделялась защитными скобами из полированной стали.

– Ух ты! Красотища-то какая! Сталь, видать, закалённая – вон какой тонкий клинок получился! А откуда у твоего отца такой кортик?

– Не знаю… Он вроде говорил, раньше с парадной формой все офицеры кортики носили. А может, это ему в Германии немецкие лётчики подарили.

Кортик медленно пошёл по кругу – каждый хотел подержать его в руке, попробовать остроту клинка, проверить, как он гладко скользит в ножнах…

– И что, ты им играть будешь? – недоверчиво протянул Вадька.

– С дуба ты рухнул, что ли? Им в «ножички» нельзя – может от земли и камней затупиться. Неа, у меня для игры тоже «самодел» – но втыкается с любого положения. Ну, посмотрели – и хватит. Давай считаться, кто с кем в команде! – довольный, Серёжка убрал кортик в ножны, засунул их поглубже в карман и начал свою считалку:

– Ну, раз считалка закончилась на мне, значит, я пойду в первую команду, а ты, Витька, во вторую.

Команды разбежались в противоположные стороны, каждая прочертила ножами границу своего «города», и игра началась.

Ножи кидали по очереди. Сначала – «за рукоятку», потом – «за лезвие», дальше – «с коленки». Где нож удачно воткнулся в землю – возникал круг «деревни», соединённый со своим «городом» чертой… И снова летели ножи в землю – теперь уж из «деревни»: «с локтя», «с погончика», «от носика»… И так – насколько хватало фантазии, до победы – пока одна команда «деревня» за «деревней» не дойдёт до «города» противника.

Ну а где победа – там всегда есть место реваншу! Все «деревни» наспех затираются ногами, команды меняются «городами» – чтобы не скучно было – и опять летят в землю ножи, и азарт бьёт ключом, и гвалт стоит – хоть уши затыкай:

– Эй, ты поосторожнее – я земли из-за твоего ножа наелся!

– А я чё, специально, что ли? Ты рот закрывай – тогда не наешься!

– А ты чё, самый умный? Давай, бросай – щас «с погончика» надо… О! Это «несчетово» – нож-то упал!

– Ничего не упал – только наклонился!

– Щас тебе – «наклонился»! Два пальца проходят между ножом и землёй? Вот уж дудки – еле-еле один пролазит! Значит, «несчетово»!

И так – до позднего вечера, пока не погаснет последний закатный луч, и на землю не опустится ночь – летняя, тёпло-влажная и звёздная-звёздная…

* * *

Серёжка, пыхтя, стащил свой зелёный «Орлёнок» со второго этажа на первый, выкатил его на улицу и зажмурился от яркого света.

«Эх, денёк – что надо! Буду гонять сегодня до самого вечера!» – решил он, осматривая свой велик. Шины были накачаны в самый раз; никелированные обода начищены до блеска; все спицы на колёсах перетянуты цветной проволокой, добытой на стройке ещё прошлым летом; дуги передней вилки обмотаны почти на всю длину дефицитной синей изолентой, чтобы скрыть содранную прошлым летом краску.

… Он тогда решил во что бы то ни стало научиться ездить на велике старшего брата. Тот, конечно, был совсем не в восторге от этой его идеи. Но он призвал на помощь маму – и та поставила в этом вопросе большую жирную точку.

– Слава, два велосипеда – это слишком. Вам на двоих хватит и одного – тем более, что ты и сейчас-то катаешься нечасто, а через год-два точно «Орлёнка» перерастёшь. Тогда придётся покупать тебе новый велосипед, взрослый, а Серёже останется этот.

– Ну тогда-то да. А щас – Серёга ж его «убьёт» за месяц! На чём я буду ездить?

– Ну, чтобы не «убил», в твоих же интересах его научить – как можно скорее и как можно лучше!

Поняв, что нового велика пока не видать, как своих ушей, Славка принялся за его обучение с каким-то особым рвением.

Каждый день он выгонял его вместе с велосипедом на улицу, ещё и ещё раз показывал, как прокручивать педаль в верхнее положение, чтобы удачнее стартовать от бордюра. После старта он бежал рядом, страхуя его – придерживая велик за седло, уворачиваясь от вихляющего переднего колеса и подставляясь под удар, если вдруг Серёжка терял равновесие и начинал заваливаться в сторону…

Он учил его плавно тормозить и останавливаться у бордюров. Поначалу это был единственный вариант слезть с велосипеда – ведь ногами до земли Серёжка ещё не доставал, даже если спускался с седла на раму. При этих не очень удачных поначалу остановках не раз были содраны коленки, а вместе с ними – и краска с передней вилки.

Но с каждым днём он всё более уверенно стартовал, крепче держал руль и, наконец, научился без падений останавливаться у бордюров и лавочек. А ещё через пару недель Славка научил его забираться и слезать с велика, опираясь на педаль одной ногой и перекидывая другую через седло. Теперь он не зависел больше от наличия или отсутствия возвышений – и это стало началом реальной свободы перемещений и больших велосипедных путешествий.

… Он улыбнулся своим воспоминаниям – надо же! То, что теперь кажется таким же естественным, как ходить и бегать, ещё год назад представлялось чем-то недостижимым – как полёт на Луну!

Достав из кармана «ключ зажигания» на круглой четырёхцветной плетёнке (ведь на самом-то деле у него не велосипед, а мотоцикл!), Серёжка вставил его в «зажигание» – коим являлась дырка в торце правой резиновой ручки руля – и «завёл» своего железного друга. «Куда бы рвануть для начала?» – подумал он, отталкиваясь от земли и вскакивая в седло. В этот момент в кармане что-то звякнуло. «Вот и ответ!» – решил он, радостно надавливая на педали.

Он легко «взял» горку, вылетел на верхнюю асфальтовую площадку и, набрав скорость, направил велосипед в самую большую лужу. Вода взметнулась по обе стороны чуть ли не до рамы, окатила ему ноги и опала двумя огромными мокрыми веерами на горячий асфальт. А он уже летел дальше, на шоссе, в «старый» городок. Блеск спиц на солнце, шуршание влажных шин по асфальту, ветерок в ушах, когда несёшься под горку… Он миновал КПП, очередной раз удивившись про себя: «И зачем этот КПП здесь нужен, да ещё солдаты, и шлагбаум тоже? Ведь забор-то тянется всего лишь на пару километров с каждой стороны, а дальше заканчивается! И дырок в заборе тоже хватает… Да и через этот КПП все ходят, как хотят, без всяких пропусков! Чудеса, да и только!»

Наконец, резко надавив на тормоз и положив велик на бок, он лихо остановился у гарнизонного магазинчика, прочертив задним колесом на ещё влажной от вчерашнего дождя земле эффектный полукруг.

Войдя в магазин, он подошёл к заветному прилавку и впился глазами в разложенные там вкусности. Выбор был богатый – сахаристый щербет с орешками, лоснящаяся растительным маслом ароматная халва (серая, как он любил, а не непонятная белая!), козинаки и засахаренные орехи в янтарной патоке, ну и, конечно же, его любимый заварной крем и заварной кисель в брикетах… А у него на всё это изобилие лишь 30 копеек! Много, конечно – но всё равно так мало! Ведь хочется всего и сразу…

Он долго колебался, но, наконец, решился и протянул вспотевшую ладошку с монетками продавщице: «Заварной крем, пожалуйста, и орехи в сахаре на остальные». (Заварной кисель, конечно, тоже был хорош – ягодный, сладкий, с приятной освежающей кислинкой. Но крем он всё-таки любил больше.)

Затаив дыхание и нежно поглаживая заветный брикет заварного крема, он наблюдал, как продавщица зачерпнула алюминиевым ковшиком груду орехов и стала медленно, чуть ли не по одному орешку, ссыпать их в свернутый из куска газеты маленький кулёк. Ещё орешек, ещё один… Получилось всего-то пятьдесят граммов. Маловато. Но зато можно кулёчек положить в карман и притвориться, что его там нет. А потом, лишь изредка как бы «вспоминая» о нём, выуживать из кармана орешек и отправлять в рот это сахаристое хрустящее чудо.

А пока можно насладиться кремом. «Надо бы хоть разок довезти его до дома и попробовать заварить, как написано в рецепте – может, вкуснее получится, чем так жевать, всухую?» – уже который раз подумал Серёжка. И, вздохнув, как и прежде, от нереальности осуществления этой мечты, он аккуратно разорвал бумажную упаковку с одной стороны, оголив нежно-лимонный бочок брикета с поблёскивающими сахарными кристалликами. Сладкий аромат ванили поплыл в летнем воздухе…

Он откусил маленький кусочек – и во рту как будто взорвалась ванильно-сахарная бомбочка. Мир перестал существовать на следующие полчаса, пока он, стараясь растянуть удовольствие, медленно смаковал каждый кусочек, каждую крупицу этого неземного лакомства…

И вот, когда крема осталось всего-то «на два куса», к магазину подлетел на велике Вадька и радостно уставился на него – точнее, на остатки брикета в его руке.

«Не свезло – так не свезло, – подумал Серёжка. – Мама говорит – всегда надо делиться, даже последним куском! Но, может, у Вадьки есть свои деньги?»

– Привет, Вадька! Сегодня в лавке – изобилие, покупай, чё хочешь!

– Это здóрово! Да только с деньгами у меня туго.

– А чё ж ты без денег в магазин-то припёрся? – с упавшим сердцем спросил Серёжка.

– Да я не в магазин. Я на велике поехал кататься, тебя увидел, вот и подумал – может, вместе куда-нибудь махнём? – Вадька продолжал поедать глазами остатки крема.

– Ну, ладно. Да, если хочешь, у меня немного заварного крема тут осталось…

– О, зыко! Давай! Я крем люблю!

«Кто ж его не любит! – мысленно ответил ему Серёжка. – Но, в конце концов, может, у меня когда денег не будет, Вадька меня тоже угостит… И у меня ведь ещё есть кулёчек с орехами, про который я пока забыл… Да и вместе веселее на великах гонять!»

– Ну, тогда жуй, и поехали! Давай сначала на «железку» махнём, раз уж мы здесь, в «старом» городке. А потом можно круговой дорогой, просёлком – до орешника, потом через ручей, по кургану и вниз, к речке, а там через мостик – и мы дома… Идёт?

– Ага, замётано!

Они покатили по асфальтированным дорожкам «старого» городка и вскоре выскочили на окраину, к железной дороге. По ней иногда на базу на зачехлённых платформах привозили всякую военную технику – грузовики, самолётные тягачи и даже запасные части для самолётов. Но бывало это редко, и на этот раз им не повезло. Поэтому они просто побродили по шпалам, покидали камни, вновь оседлали своих железных друзей и погнали их дальше – на просёлок, в поля, зеленеющие взошедшей пшеницей, лениво колышущейся под дуновением тёплого ветра, к орешнику, разросшемуся вдоль оврага, где бьют десятки ключей, сливаясь в один широкий ручей…

Солнце уж перевалило через зенит – и они, не сговариваясь, побросали велики на берегу ручья. Скинув сандалии и закатав штанины повыше, они дружно шагнули в студёную воду, а потом долго носились по ручью вдоль и поперёк, плескались и обливали друг друга, визжа от восторга и удовольствия, когда холодные капли попадали на нагретую полуденным солнцем кожу…

* * *

Первые утренние лучи уже пробрались сквозь занавески в зал и, отражённые трёхстворчатым зеркалом трельяжа, заплясали в недрах посудного шкафа, преломляясь в весёлые радужные пятна гранями хрустальных бокалов и салатниц. Предрассветный сумрак, уступая свету нового летнего дня, нехотя отполз в родительскую спальню, окно которой выходило на запад. Здесь он мог ещё на какое-то время затаиться под огромной кроватью, спрятаться в угол между большущим платяным шкафом и стенкой или забраться под папину прикроватную тумбочку, на которой стоял радиоприёмник-проигрыватель – большой и лакированный, как телевизор, с кнопками слоновой кости и двумя круглыми ручками настройки. Стены комнаты были оклеены розовыми обоями. На полу и на стене красовались бордово-красные немецкие ковры с крупным цветочным орнаментом, толстый ворс которых, казалось, приглушал все звуки, создавая вместе с цветовой гаммой спальни атмосферу таинственности и никуда не уходящей отсюда даже днём дрёмы.

Мама только что встала и хлопотала на кухне, готовя завтрак. Серёжка лежал, прижавшись к отцу, на родительской кровати, смотрел, как тот катает пальцами шарик из хлебного мякиша, и думал: «Как же это здорово, когда лето, да ещё и воскресенье! Папе и маме не надо идти на работу, можно вот так прибежать к ним в спальню утром и с разбегу занырнуть в их пуховую перину. И папа положит на плечо свою большую тяжелую руку, погладит и спросит: «Что тебе снилось?» Можно рассказать про сон – ну, если снилось что-то. Или задать накопившиеся за неделю вопросы… А ещё можно который уже раз порыться в его тумбочке, где столько всяких богатств: охотничьи патроны в двух коробочках, ещё пара патронов от его «ПМ» а и даже один – от автомата Калашникова! А ещё – острейший, лучший в мире кортик, которому на днях обзавидовался весь городок!»

Его размышления прервал далёкий гул мотора в небе.

– Пап, пап, это, наверное, «кукурузник», да?

– Судя по звуку мотора, похоже. Посмотришь?

Он выбрался из мягких глубин перины и подошёл к окну. Кусты цветущего пахучего шиповника вдоль «кулацкого» забора под окном, яблони в саду за забором, крыльцо дома и собака на нём – всё ещё дремало в тени их пятиэтажки. Но дальше уже безраздельно властвовало солнце, купая в своих лучах и крышу дома, и лесок на берегу речки, и луга за ней – до самого горизонта. А в синеве неба, слегка покачивая сдвоенными крыльями, деловито урчал своим единственным пропеллером жёлто-синий самолётик.

– Точно, пап – «кукурузник». Наверное, поля опылять полетел…

И тут он вспомнил свой так и не заданный брату вопрос!

– Пап, а скажи – что такое «Фигуры Высшего Пилотажа», и как их крутят на «ястребителях»?

Отец от изумления перестал катать между пальцами хлебный мякиш.

– Надо же! Да ты у меня совсем взрослый стал, коль такими вещами интересуешься! Ну, слушай. Во-первых, почему вдруг «ястребитель»?

– Как это почему? От слова «ястреб», наверное, потому что такой же быстрый?

– Эх, ты, голова садовая! Правильно – не «ястребитель», а «истребитель» – от слова «истреблять». В авиации есть бомбардировщики – они, чтобы бомбить машины и танки, укрепления, военные заводы, мосты и поезда. Есть штурмовики – эти штурмуют вражеские позиции на земле лёгкими бомбами, своими пушками и пулемётами. А истребители придуманы для того, чтобы успешно истреблять в воздухе все самолёты противника – и бомбардировщики, и штурмовики, и истребители. Поэтому они и называются «истребителями». Понятно?

– Надо же! А я-то всегда их, значит, неправильно называл…

– Ну, это – не беда. Теперь дальше. Чтобы успешно вести воздушный бой, истребители действительно должны быть быстрыми и вёрткими, что твой ястреб. Вот и придумали лётчики всякие трюки в воздухе, чтобы можно было быстро занять выгодное положение и сбить самолёт противника, или самому уйти от преследования. Эти трюки и называются фигурами высшего пилотажа. Ясно?

Серёжка смотрел на отца и только хлопал глазами…

– Ясно, что ничего не ясно… Ну, тогда я лучше тебе покажу – смотри!

Отец быстро превратил свой хлебный шарик в некое подобие самолёта и сделал им петлю в воздухе.

– Эта фигура называется «петля Нестерова» – по имени лётчика, который первым смог её выполнить на своём самолёте. Раньше, когда моторы были слабыми, не все лётчики могли сделать полную петлю, сваливались из верхней точки в штопор. Поэтому кто мог, у того большое преимущество появлялось – сделав петлю, выйти противнику «в хвост» и сбить его, или просто уйти целым и невредимым.

– А «сваливались в штопор» – это как?

– Тааак, понятно! – протянул отец. – Придётся начать с вещей попроще…

Следующие полчаса отец показывал ему сначала простые фигуры пилотажа – «горку», «вираж», «пикирование» – а потом и более сложные: «штопор», «переворот», «бочку»… Причём каждую фигуру он сопровождал объяснением – для чего она нужна, насколько резко или круто самолёт может её выполнить, что такое «перегрузка», и где предел возможностей лётчика…

А за завтраком Серёжка, просто распираемый гордостью, демонстрировал свои новые познания маме и старшему брату, для наглядности «пилотируя» над столом папин самолётик из хлебного мякиша – проходил на бреющем полёте над тарелками с яичницей, резко бросал самолётик в вертикальную «свечу», одновременно крутя «бочку», и сваливался с высоты вытянутой руки в «штопор»…

* * *

«Вот ведь как здоровско уже второе воскресенье подряд складывается! – думал Серёжка, торопясь вниз по лестнице за братом и перепрыгивая за раз по две ступеньки. В сумке, которую ему доверила мама, что-то тревожно позвякивало. – Прошлое было – таких не сыскать! Сколько мне папа всего интересного про фигуры пилотажа порассказал и показал! А теперь они с мамой решили вместо обеда пойти на курган и сделать там какой-то пикник…»

– Славка, а что такое «пикник»? – спросил он, чуть не врезавшись в спину внезапно остановившегося на улице брата.

– Пикник? Ну, это в Германии когда мы жили – ты тогда не родился ещё – там так называли разные походы, когда берёшь с собой всякую еду и выбираешься из городка – в лес, типа, или на речку. А там гуляешь, купаешься и загораешь, а потом обедаешь в лесу или на полянке, прямо на траве. Вот когда мы на речку ездим и там на берегу всякую вкуснятину едим – это и есть пикник. Понятно?

– Ага, понятно. Значит, в этой сумке всякая еда?

– Наверняка – так что ты с ней поосторожней, а то всех без обеда оставишь!

Тут из подъезда, наконец, вышли мама с папой.

– Мам, мы с Серёгой побежим вперёд, ладно?

– Хорошо, только давайте мне тогда сумку. А как прибежите на курган – выбирайте местечко получше, чтобы удобно было и сидеть, и лежать.

– Ладно. Серёга, айда за мной!

И они дружно припустили вдоль дома, за угол, по опустевшим полям сражений, где буквально на днях ещё резались в «ножички», и дальше, с горки вниз, между огородами слева и «кулацким» забором справа… Набрав под горку скорость, они еле-еле успели остановиться перед просёлком, ведущим к лесу на берегу речки, у злополучного проёма между огородной изгородью и забором…

* * *

Этот проём существовал всегда. Ну или, по крайней мере, столько, сколько Серёжка себя помнил. Да и как ему было не существовать, если через него проходил самый короткий путь от их «нового» городка к Свече? По этой тропинке они летом чуть ли не каждый день бегали к речке и гоняли с горки на великах. Зимой они заливали горку водой, играли на ней в «Царя горы» и носились с неё на санках и картонках аж до самого проёма.

Но прошлым летом противному «кулаку», чей сад был справа от дорожки, видно, надоело, что вдоль его забора постоянно носится неугомонная ребятня. И он ничего более умного не придумал, как попытаться перекрыть народную тропу, натянув в проёме колючую проволоку.

На следующий день они, как ни в чём не бывало, бежали по тропинке к речке. Первым со всего маху, плашмя, в колючую проволоку влетел Витька. Одна нитка проволоки пришлась ему по лбу, вторая – по подбородку. Серёжка, бежавший следом, почти успел затормозить и всего лишь въехал в проволоку рукой, поранив её в трёх местах. Но они решили, что им всё-таки свезло. Ведь Серёжка был сантиметров на пять выше Витьки, и если бы он бежал первым, то шипы проволоки пришлись бы ему в аккурат по глазам и по горлу…

Их отцы разобрались с кулаком как-то по-своему и очень быстро. Проволока исчезла, как будто её и не было никогда. Но с тех пор они всё равно всегда притормаживали перед этим проёмом – так, на всякий случай…

* * *

Миновав влажный сумрак прибрежного леса, ребята выбежали на берег речки к самодельному мостику из двух брёвен. Это было одно из самых красивых мест во всей округе. Чуть ниже мостика речушка разливалась в небольшое озерцо: широкая тихая заводь на этой стороне, и быстрое течение – вдоль левого, «колхозного» берега. Над озерцом с окраины леса нависали две величественные сосны, как будто любуясь своими отражениями в зеркале почти недвижной воды. Берега все сплошь заросли молодой осокой, белая сердцевина которой в эту пору была сочной, сладковатой и вполне съедобной. Зимой озерцо становилось отличным катком, а в весенний ледоход – местом катания на льдинах. Бревенчатый мостик всегда уносило половодьем, и каждую весну, как спадала вода, «деревенские» восстанавливали его снова и снова – ведь для них это был самый короткий путь в гарнизонную школу, в магазин и в кино. Для гарнизонных же ребят мостик был переправой к нескольким стратегически важным объектам: направо тропинка шла вдоль берега и приводила сначала к большому ручью, вытекавшему из родника, а дальше – на «космодром», откуда они запускали в «космос» жестяные банки; прямо путь вёл в горку, мимо окраины деревни, через большое поле к песчаному карьеру, с края которого так здорово было прыгать в обсыпающийся песок. Ребята же повернули от мостка налево, миновали колхозный пруд, в котором они летними вечерами ловили лягушек, и полезли по тропинке в гору, на курган.

Никто не помнил, как и почему к этому высокому плоскому холму пристало это название. Может, потому, что он горделиво и одиноко вздымался над поймой реки и на какой-нибудь военной карте наверняка назывался бы «безымянной высотой». А может, название пошло оттого, что был он весь изрыт неглубокими – по пояс – оврагами, которые вполне могли быть заросшими траншеями времён Великой Отечественной…

На кургане не росло ни кустика, был он гол, как коленка – каждый год к концу лета всё живое выгорало здесь под жарким августовским солнцем. Но сейчас, в июне, травка ещё была свежей, а в ней то тут, то там краснели первые ягоды земляники.

– Эй, Серый, давай я тут буду землянику собирать, а ты, чтоб не толкаться, начинай с дальнего края, лады? – предложил Славка.

– С дальнего – так с дальнего. Мне всё равно!

«Там, может, ягод ещё больше!» – подумал он про себя. И оказался прав. Курган имел небольшой уклон в сторону поля, и земля, похоже, здесь прогревалась ещё лучше. Поэтому земляники было больше, а сами ягоды – крупнее.

Отправив первую горсть в рот и посмаковав забытый с прошлого года земляничный вкус, Серёжка решил, что набить свой живот он успеет и после обеда, а пока лучше бы приготовить маме и папе сюрприз. Он сорвал длинную травинку с пушистым «гребешком» и начал нанизывать на неё ароматные ягоды. Вот уже одна земляничная травинка готова, следом за ней и вторая…

Когда, наконец, родители взобрались на курган, он так их и встретил – по травинке напитанных солнцем ягод в каждой руке.

* * *

Серёжка лежал на покрывале, подставив бледные после зимы спину и ноги тёплым солнечным лучам, и думал: «Отчего на пикнике (он старательно повторил новое слово) всё так вкусно? Вроде ведь ничего особенного и не было… Ну, ладно, первая редиска – да ещё и со своей грядки – всегда вкусная. Мама ведь недаром на огороде каждый раз приговаривает: «Что сам вырастишь – тому рот радуется». И бабушкино деревенское сало с зелёным огородным лучком – тоже. Но мамины обычные котлеты точно сегодня были какими-то необычными… Наверное, это цветочный ветер сделал их такими аппетитными… А откуда это в воздухе пахнет так вкусно?»

Он приподнялся на локте, но ничего не увидел. Тогда он привстал, повернулся туда, откуда дул ветерок – и замер от изумления.

«Вот это да! – пробормотал он себе под нос, поднимаясь на ноги. – Ничего не понимаю! С утра было поле как поле – зелёное, кое-где только цветочки. А сейчас – неужели это всё тот же луг? Полдня всего-то прошло – откуда что взялось?»

Он не заметил, как зашагал под уклон и вскоре оказался на краю поля… Нет, не поля, а медленно колышущегося сине-жёлто-белого моря вдруг разом распустившихся колокольчиков и ромашек. Было их видимо-невидимо, до самого горизонта. Местами – только созвездия пятилепестковых синих колокольчиков на фоне ярко-салатных листьев высоких травинок, призывно кивающих своими хохолками-гребешками: «Сыграйте, узнайте – «петушок» или «курочка»! Где-то – лишь сотни маленьких солнышек с трепещущими на ветру нежными белыми лучиками… А вот здесь, тут и там – ночь и день сошлись вместе, и синие звёздочки перемешались с солнышками…

Но было ещё что-то… неуловимое, странное и даже немного тревожное… Серёжка никак не мог понять, что же это, и стоял на краю, морща лоб. И вдруг его осенило – поле молчало ! Где стрекот кузнечиков, жужжание ос, звон, треск – вся та какофония, которой всегда живёт и дышит летнее поле? Здесь – ни звука!

Потрясённый своим открытием, он бросился назад, к родителям.

– Мама, мама, пойдём со мной! Там колокольчики и ромашки все пораспустились – такая красотища! Только… оно почему-то молчит!

– Кто молчит? – недоумённо спросила мама, увлекаемая сыном за руку.

– Щас сама увидишь… то есть – услышишь… то есть, наоборот, ничего не услышишь!

Он, наконец, остановился у края поля.

– Слышишь что-нибудь? То-то – поле почему-то молчит ! А ведь обычно и жужжит, и стрекочет, и звенит – оглохнуть можно!

Мама облегчённо вздохнула.

– Сынок, не переживай! Это потому, что сейчас только середина июня. Видишь – цветы только сегодня в полную силу раскрылись. Они не успели ещё привлечь к себе ос, пчёл и шмелей. Да и насекомые, наверное, после зимы ещё не вылупились или не выползли из земли после спячки. Вот и молчит твоё поле. А пройдет пара недель – поверь, ты его не узнаешь! Ведь всё лето, всё самое хорошее ещё впереди…

* * *

– Славка, а кто тебя научил делать такие вот ружья, чтоб проволочными пульками стрелять?

Серёжка заканчивал ошкуривать наждачкой свой первый самостоятельно выпиленный из доски ружейный «обрез». Доска оказалась чуть коротковата, и прикладом пришлось пожертвовать. Зато в остальном винчестер вышел что надо, и пистолетная рукоятка получилась удобной, в аккурат по руке.

– Ну, я уж сейчас не помню. Может, Аркашка Обухов или кто другой из старших ребят. Но это точняк здесь уже было, в Шаталово. В Кубинке мы ружья не делали, только из рогаток пульками стреляли.

– А я Кубинку совсем не помню…

– Да где уж тебе помнить! Ты совсем малой ещё был, когда мы там жили… Так, Серёга, я свою ружбайку закончил. Тебе помочь курок сделать, или ты сам?

– Лучше сам… но ты всё-таки посмотри, если что не так.

Он примерил выгнутую из алюминиевой проволоки спусковую скобу, отметил место для гвоздя-держателя. «Всё правильно?» – взгляд на старшего брата. «Да, хорошо», – кивок в ответ. Несколько ударов молотком – и гвоздь на месте. Теперь кусачками откусить лишнее, затупить напильником острый конец («А, чёрт! Всё-таки ободрал палец!»), поставить спусковую скобу, внатяжку обернуть концы вокруг гвоздя, пропустить их вниз, сплести в «косичку» под корпусом обреза и завернуть её полукругом в спусковой крючок. Ну, вот – осталось только накрутить на него резинку от маминых бигудей и натянуть её на вбитый под корпусом маленький гвоздик. Теперь два надреза на конце ствола, вставить в них резинку (повезло, что круглая белая «венгерка» нашлась! Квадратная жёлтая, вытянутая из бельевой резинки, не подходит – слаба чересчур, да и рвётся часто). Завершающий штрих – прибить маленький прямоугольник наждачки там, где спуск прижимает пульку, чтоб не выскальзывала. Готово!

– Братишка, да ты «молоток»! Надо же – всё правильно запомнил! Ну, давай пульками займёмся.

Пульки наделать после того, как сделал ружьё – плёвое дело! Откусить плоскогубцами двухсантиметровый кусочек проволоки, согнуть его в «галку» – и пулька готова. Правда, таких нужен полный карман… Но это всего лишь вопрос времени.

* * *

И вот ты выходишь на охоту… Нет, на тропу войны, ибо ты теперь – Чингачгук Большой Змей. А в руках у тебя – настоящий ковбойский винчестер, отвоёванный в честном бою у бледнолицых. Видно, нелегко он тебе дался – из-под наспех обмотанного вокруг пальца листка подорожника всё ещё сочится кровь… Карман оттягивают полсотни патронов – то-то будет битва! Рядом – твой верный друг Виннету, вождь апачей. Боевой клич – и ты несёшься во весь опор к лесу, навстречу приключениям и опасностям…

В гуще леса виднеется развесистое дерево с дуплом – наверняка в нём засада! Огонь из двух стволов! А там кто притаился под кустом? Вся надежда на Виннету, пока ты перезаряжаешь свой винчестер. Тот не мешкает ни секунды – и ещё двое отправляются к праотцам. А этот огромный лопух – вовсе не лопух, а указ шерифа, назначающий награду за ваши головы. Расстрелять в решето этот позорный клочок бумаги! Бах-бах – и ненавистный указ искрошен в мелкую капусту перекрёстным огнём из двух винчестеров.

Наконец, лес остаётся за спиной, а перед тобой – бурная река, через которую перекинут шаткий мостик. Теперь – огонь по деревьям на краю леса, чтобы никто и высунуться не посмел! И по прибрежным зарослям осоки – там могли залечь бледнолицые… Буль-буль – вспенивают воду пули. Ну, где же вы? Попрятались? Уползли, поджав хвосты, как трусливые шакалы?

… Вот и река остаётся позади. А впереди до самого горизонта неспешно катит свои травянисто-ромашково-колокольчиковые волны спасительная прерия. Скорее туда, в эти бескрайние заливные луга! Там царит мир и спокойствие. Там, где-то далеко на бескрайних просторах пасутся стада бодучих, брыкучих-топотучих бизонов, а над их рогатыми головами безмятежно гуляют в синем небе вольные ветры…

Ты ступаешь на тропинку, протоптанную от края до края через всё поле – и ноги невольно переходят с бега на шаг, подчиняясь размеренному дыханию лета, теперь уже прочно обосновавшегося здесь. Воздух звенит, искрится и переливается трескучими трелями и стрекотом оркестра кузнечиков. Его пронзают то восходящие, то нисходящие виртуозные гаммы в исполнении пчёл, а басами заправляют грузные шмели. В невесомую ткань музыки вплетаются всё новые, неслыханные ранее ноты – и каждая находит в полифонии лета своё, ей одной предназначенное место…

«А ведь права оказалась мама! – крутится в голове одна только мысль. – Поле наконец-то проснулось и заговорило… нет, зазвучало летом !»

* * *

Симфония лета осталась где-то за спиной. Там же, на краю поля – вдруг ставшие ненужными деревянные винчестеры и две горки пулек… Солнце в зените слепит глаза…

Край обрыва.

Страх.

Восторг.

Комок в горле.

Не слабó.

Надо!

Прыжок – руки в стороны, глаза зажмурены. Из горла, откуда-то из глубины живота рвётся наружу оглушительный визг… Три метра полёта – мгновение и вечность одновременно, когда мир вокруг перестаёт существовать, а остаётся лишь свистящий в ушах ветер…

Наконец, ноги касаются толщи песка на крутом склоне карьера, погружаются в него по колени, ещё глубже – и ты стремительно скользишь вниз, то ли оседлав песчаный бархан, то ли увязнув в нем почти по пояс, став с ним одним целым…

Кое-как поднявшись на дне карьера на трясущихся от волнения ногах, ты оглядываешься – и не можешь поверить своим глазам! Это же страх как высоко! Но вот прыгает твой брат – и ловко съезжает по склону вместе с обсыпающимся песком. Следом – другие ребята, один за другим… И ты уже бежишь вдоль обрыва, туда, где склон более пологий, и начинаешь карабкаться вверх с одной лишь мыслью – «Ещё! Ещё раз!».

Будет ещё много прыжков. Песок набьётся в карманы, в уши и в волосы, будет скрипеть на зубах и натирать плечи под рубашкой… Но только когда совсем не останется сил на очередное восхождение по склону, кто-то крикнет: «Харэ, ребята! Айда на родник!» И, подхваченные этим кличем и попутным летним ветром, мальчишки сорвутся с места и полетят, сломя голову, обратно к речке – расставив руки в стороны, вниз по заветной тропинке через всё «говорящее» поле, мимо мостка и дальше по берегу, к роднику…

Наспех раздевшись и побросав как попало шорты, рубашки и сандалии, они будут смывать с себя песок и до дрожи плескаться в студёной воде ручья, а потом вытряхивать песок из одежды, подставляя горячим солнечным лучам то один бок, то другой.

Кто-то завалится подремать на мягкой травке. Кто-то будет лениво постреливать по прибрежным кустам пульками из своего винчестера. А самые беспокойные раскрутят припрятанную на высокой ветке дерева верёвочную «леталку» и опять устроят полёты – теперь уже над ручьем, с одного берега по широкой дуге на другой и обратно, каждый раз поднимая ногой над поверхностью водяную стену искрящихся на солнце брызг.

И будет казаться, что эти игры – одна занятнее другой – каким-то необъяснимым образом растягивают время в вечность, и этот летний день никогда не закончится…

Вот и ещё один день уверенно движется к зениту. И снова они – в который уже раз – бегут знакомой тропинкой к речке, по пути лениво играя в салки-пятнашки. Бегут так просто, без особой цели – ведь в детстве ничего не загадываешь заранее, всё случается-получается как-то само собой.

Взять, к примеру, прошлую неделю. Ну кто мог подумать, что им в голову взбредёт выпиливать винчестеры? А потом они целыми днями, с утра и до позднего вечера будут носиться по городку и расстреливать всё, что «плохо лежит»? А сейчас, спустя всего-то неделю – где их ружбайки? Валяются на антресолях или пылятся на балконе, а то и вообще в дровяном сарае.

Как так случилось? Почему кончился «завод»?

Может, расстреляли все пульки? Да нет же, проволоки в подвале припасено сколько хочешь. Полчаса с плоскогубцами посидеть – и пулек будет полный карман… А может, это из-за последней перестрелки через бойницы в фундаменте нового дома? Да уж, идейка была дурацкая – сидеть «стенка на стенку» на расстоянии двух десятков метров и пулять друг в друга, пытаясь попасть в вентиляционную дырку в кирпичной кладке напротив, где маячит лицо твоего друга – противника! Удивительно, как никто без глаз не остался! Но ведь не остался же. Всего-то «боевых ранений» – один фингал под глазом да одна разбитая пулькой губа…

Нет, всё-таки не в этом дело. Просто, наверное, выдохся ружейно-пулечный сезон, и надо придумывать что-то новое. Только что?

* * *

– Витька! Вадька! Стойте! У меня идея!

Серёжка резко затормозил у куста бузины и теперь внимательно разглядывал гроздья ещё зелёных, но уже вполне крупных ягод.

– Самый хитрый, да? – крикнул Витька, остановившись на безопасном расстоянии. Серёжка был «вóдой», и Витька решил, что тот задумал какую-то обманку, чтобы поскорее их засалить.

– Да не дрейфь ты, если хочешь, пусть пока что будет «вне игры».

– Ну, ладно! Какая идея-то?

– Я знаю, чем заняться! – объявил Серёжка и показал на кусты бузины.

– Чё, зелёные ягоды есть, что ли?

– Ну ты сказанёшь тоже! Я что, по-твоему – больной? Раз бузина появилась – значит, и «трубочник» уже вырос. Можно вырезать трубки, набить карманы бузиной и открыть плевательный сезон!

– Точно, Серый, прошлым летом, помню, здóрово повоевали! Давайте на берег, там в ивняке в том году целые заросли «трубочника» были.

… Через час они вернутся на это же место, каждый вооружённый тремя-четырьмя тщательно выбранными и аккуратно вырезанными из стволов «трубочника» трубками. В результате проверки боем у каждого останется одна-две. Остальные будут беспощадно забракованы: дырка окажется маловата (ягоды бузины будут застревать при стрельбе «очередями») или наоборот, слишком велика (и тогда будет страдать дальность боя). Два кармана зелёной бузины – и начало очередному сезону положено. Завтра полгородка отправится на берег реки, а послезавтра все только и будут соревноваться, у кого трубка бьёт дальше, а у кого – кучнее… Эх, девчонкам не позавидуешь!

* * *

«Жаль бросать игру в самый разгар сражения, но очень кушать хочется! – убеждал себя Серёжка, распахивая дверь квартиры и с порога направляясь в кухню. – Интересно, чем сегодня можно поживиться? Может, в холодильнике случайно отыщется баночка сгущёнки?»

Да, это было бы здорово – пробить в крышке дырочку и высасывать через неё густую сладкую массу. Можно, конечно, и две дырочки – одна напротив другой – пробить. Но тогда удовольствие слишком уж быстро закончится…

Однако холодильник не порадовал – сгущёнки в нём не оказалось.

Ну что ж – раз нет сгущёнки, то надо перво-наперво проверить накрытый полотенцем тазик, который служил хлебницей. Его содержимое определяло оставшийся выбор. Если есть мягкий белый батон – значит, вариантов два: либо бутерброд с маслом-вареньем, либо с маслом-сахаром. Если на улицу, то лучше с маслом-сахаром, а то варенье стечёт по бокам – только весь обляпаешься…

Но белого батона в тазике не нашлось, обнаружилась только буханка чёрного.

Ну, тогда уже без вариантов – отрезаем два ломтя хлеба, кладём их рядышком и аккуратно поливаем душистым, пахнущим семечками густым подсолнечным маслом. Аккуратно – потому что надо в первую очередь поливать края, чтобы хлеб хорошенько пропитался маслом там, где корочка, и только уж потом размазывать масло к центру, да при этом следить, чтобы оно не протекло насквозь. Теперь равномерно посыпать смачно намасленные куски крупной солью – и вкуснейшее лакомство готово!

Осталось лишь решить, где его съесть – дома или на улице?

Конечно, на улице здóрово – там всё как-то вкуснее кажется… Но как только высунешься с бутербродом на улицу – верняк налетят со всех сторон мальчишки: «Сорок восемь – половинку просим…» Можно, конечно, попытаться вперёд успеть крикнуть: «Сорок один – ем один…» Но тогда сразу начнутся дразнилки да обзывалки всякие, типа: «Жадина-говядина, солёный огурец. На полу валяется – никто его не ест…»

По всему выходит – надо есть дома! Но как же тогда войнушка? Вдруг всех «наших» уже расстреляют, пока он тут дома отсиживается и пузо набивает?

«Эх, ладно, один бутрик съем, пока по лестнице бегу, – решает он, – а второй уж на улице. Поделюсь, так и быть!»

* * *

Серёжка крадучись, вдоль стенки спускается по лестнице. В открытое окно лестничной площадки с улицы одна за другой накатывают волны тёплого воздуха… Снизу доносятся разноголосые крики, то и дело перемежающиеся громкими визгами. Лето в самом разгаре, и вместе с жаркими днями на смену обычной «войнушке» пришёл сезон водяных войн…

Он крепко сжимает в руке только что сделанную новую убойную брызгалку, предвкушая, какой эффект окажет её применение на противника. Ему пришлось долго выпрашивать у мамы эту «козырную» пластиковую бутылку из-под какой-то химической гадости, и сегодня она, наконец, сдалась (гадость пришлось перелить в стеклянную банку). «Козырной» же она была аж по трём причинам. Во-первых, в неё вмещался целый литр воды – серьёзный преимущество в сравнении с обычными «поллитровками» из-под шампуня. Во-вторых, её стенки по упругости были как раз то, что надо – не мягкие, но и не очень жёсткие. И в-третьих, он так ловко просверлил дырку в пробке, что края вышли абсолютно ровными, и струя поэтому била мощно, не разбрызгиваясь. (Ну, положим, с пробкой пришлось повозиться. Она оказалась сделанной из очень жёсткой пластмассы, и даже раскалённый на газовой конфорке гвоздь её не взял – пришлось сверлить ручной дрелью. Но результат оправдывал всю эту возню!).

И вот теперь он готов был вступить в боевые действия – дом на дом.

* * *

Он спустился по лестнице на первый этаж, держа брызгалку наготове. Вдруг входная дверь распахнулась перед самым его носом, и в подъезд влетела, чуть не сбив его с ног, Ленка Зубарева из квартиры напротив. А следом за ней – плотная струя воды… дотянулась, хлёстко ударила по спине… Дверь захлопнулась – но Серёжка тут же распахнул её ногой и в упор влепил из своей брызгалки обидчику, даже не разглядев толком, кто это был…

Получив такой заряд в лоб, Юрка Сазонов, его одногодка из трёхэтажки напротив, от неожиданности выронил свою брызгалку и закрыл лицо обеими руками.

– Всё, Юрка, отвоевался! Ты – труп, выходи из игры! – гордо объявил Серёжка.

– Не спорю, куда уж тут… Но и Ленка тоже – труп! – и, чуть отдышавшись, он уважительно добавил: – Ничего себе струя! Как пожарный брандспойт, прямо чуть с ног не сбила. Где ты такую брызгалку нарыл?

– Места надо знать! Ну, вы тут отдыхайте с Ленкой дружно на скамеечке, а мне на войнушку пора!

Он проверил уровень воды в брызгалке – на три-четыре поединка ещё хватит – и начал искать глазами следующую «жертву».

Выбор пал на Лару Ушакову, Юркину соседку по дому. Она, похоже, израсходовала весь боезапас и бежала к своему подъезду на «заправку»… Он догнал её на ступеньках подъезда и смачно приложил струёй поперёк спины. Лара завизжала во весь голос… но тут же развернулась и встретила его остатками воды из своей брызгалки…

Это – непередаваемое ощущение, когда твоё разгорячённое солнцем и погоней тело налетает на холодную (из-под крана, из скважины, из самых недр земли!) струю воды, которая в миг окатывает тебя с ног до головы… Это – как налететь со всего разгона на кирпичную стену – оглушает, лишает дара речи… Ты хочешь что-то сказать, крикнуть – но не можешь ни вдохнуть, ни выдохнуть. И только потом, спустя несколько мгновений, когда холод равномерно разольётся по всему телу, остужая летний жар, ты понимаешь – а ведь это так здóрово! Почти как купаться в речке!

И опять на «заправку», побыстрее дождаться конца этого сражения, чтобы «ожить» – и с новыми силами в новую водяную битву!

Солнце, жара, слепящие струи воды, мириады брызг и маленькие радуги то тут, то там… Обжигающий холод, капли, сбегающие ледяной струйкой за шиворот, прилипшая к телу рубашка… И снова жара… Лето… Июль…

* * *

Ранее утро… Вот уже полчаса они с братом трясутся (нарочно подпрыгивая и раскачиваясь на каждой мало-мальской кочке и ямке) в самом настоящем военном ГАЗике. Папа сидит впереди, на командирском месте. Серёжка в полном восторге – сегодня им предстоит «десант» за шампиньонами! Отцу по работе поручили съездить на запасной аэродром, и он решил взять их с собой, чтобы на полпути высадить на огромном лугу, где после вчерашнего дождика наверняка выросли шампиньоны. Они будут совсем одни, сами по себе целых полдня, пока он не заберёт их на обратном пути…

ГАЗик сворачивает с шоссе на просёлочную дорогу, минует деревню и, вырвавшись на открытый простор, прибавляет скорости. За окном мелькают последние деревенские дома, какие-то сараи… Всё! Теперь по обе стороны до самого горизонта – только поля, поросшие невысокой сочной травкой вперемешку с клевером, да далеко впереди, на пригорке у дороги, виднеется редкий лесок – берёзки да осины.

– Здесь тормозни, – говорит отец водителю. Машина останавливается на обочине.

– Войскам десантироваться из автомобиля! – командует отец. – Проверить обмундирование, снаряжение и сухой паёк!

Обмундирование – это, в первую очередь, солдатские пилотки – чтоб голову не напекло. Снаряжение – по пустому ведру и перочинному ножу у каждого, да маленький транзисторный приёмник, чтобы веселее было. Ну а сухой паёк – это «авоська» с термосом чая, варёными яйцами и бутербродами с маслом и сахарным песком. Всё вроде на месте, «десант» готов к выполнению задания!

– Так, слушайте меня внимательно. Идёте вон по тому лугу на расстоянии 20–30 метров друг от друга. Далеко не разбегайтесь, лучше всего идите зигзагом. Как шампиньоны выглядят вы, надеюсь, помните?

Ребята дружно кивнули головами.

– Ну, вот и замечательно. Старые – это у которых шляпка вся открылась и снизу уже коричневая, а не розовая – не режьте, собирайте только молодые. Сейчас 9 утра. Думаю, часа за три вы неспешно дойдёте вон до того леска на пригорке. Там отдохнёте, перекусите. Будет желание – поищите грибы в лесу. Может, уже первые подосиновики и подберёзовики появились. Ну, а нет – просто поваляетесь на травке, но дальше не идите. Я вас в этом леске около часа дня заберу. Вопросы?

– У матросов нет вопросов! – выпалил Серёжка и взял «под козырёк».

– К пустой голове руку не прикладывают – пилотку надень! – усмехнувшись, потрепал его по голове отец. – Ну, удачи!

Через мгновение ГАЗик фыркнул мотором, запылил дальше по дороге и вскоре скрылся из виду. Ребята же спустились на луг, отошли подальше от дороги, не сговариваясь, перевернули ведра и плюхнулись на них, как на табуреты, подставив лица утренним солнечным лучам. Времени впереди – воз и маленькая тележка! Куда торопиться?

* * *

Если долго сидеть на солнце с закрытыми глазами, чувство пространства и времени начинает потихоньку ускользать, растворяться в сладком мареве лета… И вот уже вокруг нет ничего, кроме этого воздуха, в котором ты купаешься, как в парном молоке…

Но вдруг нежданный щебет над головой возвращает тебя к действительности, выдёргивает из дремотных тёплых глубин на поверхность… Лёгкое дуновение ветерка доносит первые звуки пробуждающегося луга… И когда перед глазами перестают плясать красно-жёлтые солнечные круги, вдруг отчётливо замечаешь, как уже кипит жизнь вокруг: в травянистых дебрях один за другим куда-то деловито спешат муравьи; над их головами качаются травинки и трилистники кислицы, кое-где увенчанные ещё невысохшими крохотными бриллиантами капелек росы; в пенно-розовых шапках клевера, басовито гудя, ворочаются мохнатые шмели; над ними соревнуются в прыжках на высоту и дальность кузнецы-прыгунцы, деловито носятся пчёлы, да порой сверкнёт слюдяными радужными крыльями одинокая стрекоза…

* * *

– Пора, брат, пора! – Славка хлопнул его по плечу. – Щас что-нибудь весёленькое-заводное найдём по радио – и вперёд!

Он щелкнул выключателем, повернул колёсико, и из динамика раздалось:

– Ну, братишка – ты ж сказал: «У матросов нет вопросов!» Вот тебе и песенка военно-морская, как раз в тему!

– А что, мне эта песня очень даже нравится! – ответил Серёжка и, подпевая в полный голос, подхватил своё ведёрко и вприпрыжку побежал на поиски грибов.

Долго искать не пришлось. Через несколько шагов он наткнулся на первую полянку – штук пять молоденьких, только-только вылезших из-под земли шампиньонов. Были они белые, свеженькие и душистые – хоть сырыми ешь!

– Славка, есть контакт! – крикнул он старшему брату, проворно срезая грибы под самый корешок.

Поле оказалось урожайное – шампиньоны попадались часто, и время до полудня пролетело быстро и без приключений (ну, не считая необходимости постоянно быть начеку, чтобы не наступить невзначай на «мину» – коровью лепёшку, которых прошедшее накануне стадо оставило великое множество).

С полными ведёрками они, наконец, добрались до леса, перекусили и растянулись на полянке под берёзами.

– Славка, а что мы будем делать, когда домой вернёмся?

– Ну, не знаю… Можно в орешник сгонять, позырить – может, там уже орехи зелёные созрели… А ещё можно там шалаш построить из веток.

– А мама говорила – орехи, когда зелёные, то ещё незрелые. Зрелые – они вроде коричневые должны быть. И скорлупа тогда твердая – зубами не разгрызть.

– Серёнь, ну ты подумай сам! Кому это надо – ждать, пока скорлупа станет твёрдая? Неа, в нашем орешнике они до настоящей зрелости не доживают, мы их всегда так съедаем, молочными.

И тут ветер донёс до них голоса с дороги. Они, как по команде, вытянули шеи – по просёлку в их сторону медленно двигалась небольшая кучка людей в цветастых одеждах.

– Цыгане! – прошептал Славка, метнулся к приемнику и выключил его.

Цыган в городке не любили. Мама из жалости всегда собирала для них что-нибудь из старой одежды, но никогда им не открывала, когда те попрошайничали по подъездам, а говорила через закрытую дверь: «Зайдите через минут десять, я оставлю для вас что-нибудь на лестничной площадке». И им она строго-настрого наказала никогда не открывать дверь незнакомым людям и не разговаривать с цыганами.

– А правда, что они детей воруют? – замирая от страха, прошептал Серёжка.

– Не знаю… может, и воруют – да только что-то никого пока не своровали. Мне кажется, это родители специально нас пугают, чтоб мы осторожными были.

– Хорошо, если так… А что мы будем делать, если они наше радио услышали и сюда щас придут?

– Да не дрейфь ты! Не могли они радио услышать.

– Почему?

– Потому что потому – всё кончается на «у»! Далеко ещё, да и ветер в нашу сторону дует – значит, наши звуки до них никак долететь не могли. Ясно?

– Ага, вроде ясно… – протянул Серёжка без особой уверенности в голосе.

Вот цыгане поравнялись с лесом, остановились… и, свернув-таки с дороги, направились в их сторону.

Сердце у Серёжки ушло в пятки.

– Славка, что теперь делать-то?

Повисла напряжённая тишина… и вдруг Славка вздохнул с облегчением.

– А ничего не делать! Вон наш батя на ГАЗике едет. Хватай грибы да авоську – и вперёд, к дороге. Только пойдём с этой стороны леса, чтоб с цыганами не столкнуться.

– Ага, точно! А если что – то мы закричим, и папа с солдатом-водителем быстро нас спасёт, правда?

– Правда, правда… Да хорош тебе трястись, как осиновый лист!

– Ладно, не буду больше…

Но ноги уже сами несли его к дороге, где, поднимая клубы пыли, остановился такой долгожданный, спасительный ГАЗик. Дверь распахнулась, и навстречу ему шагнул отец – большой и сильный…

* * *

«Сегодня наверняка будет зыкинский день!»

Мысль, прокравшаяся в сон, поворочалась, пытаясь найти себе место в полудрёме, и совсем уже было собралась раствориться в косматых обрывках сновидений. Но не тут-то было! Он осторожно ухватился за ускользающий краешек мысли и стал потихоньку вытягивать её из закоулков сна. И вот мысль начала обретать очертания и вдруг расцвела ярко и решительно: «Сегодня воскресенье! Мы едем на машине купаться на Хмарý!»

Серёжка открыл глаза и довольно зажмурился. Солнечные лучи вовсю плясали по стене, а воздух был просто необыкновенным – ещё свежим с ночи, но уже сладким, предвещавшим жаркий, настоящий летний день. Лето было в самом зените, тёплая погода стояла всю неделю, и вода, должно быть, хорошо прогрелась.

– А ну, сони! Подъём войскам! – скомандовал отец мальчишкам из кухни, откуда уже аппетитно пахло жареной яичницей. – Денёк обещает быть отличным, народу будет много. Так что надо пораньше выехать, чтобы успеть занять наше место в тени деревьев. Вам полчаса на умыться, позавтракать и занять места в машине! Кто не успеет – остаётся дома дежурным по кухне.

Дежурить вместо того, чтобы целый день купаться и загорать, зарываясь в горячий песок? Ну уж дудки! Мальчишек, как ветром, сдуло с кровати. Пять минут на туалет и чистку зубов – и вот они уже уплетают яичницу за обе щеки. Чай, посуда, натянуть плавки, не забыть маску – и бегом на улицу, смотреть, не появилась ли на дороге от гаражей их «двадцать первая» «Волга»…

Вот и она – светло-желтая, цвета любимого заварного крема, важно покачивающаяся на кочках, блестящая никелированной радиаторной решёткой. Ребята просто боготворили эту «Волгу» – такая она была большая и гордая по сравнению с появившимися недавно маленькими «Жигулёнками». Даже новая, «двадцать четвёртая» «Волга» (а такая была только у родителей Леры Азаровой, Серёжкиной ровесницы, которая ему очень нравилась) как-то проигрывала внешним видом, хотя максимальная скорость на спидометре у нее была аж 180 км/ч – на целых 40 км/ч больше, чем у их «двадцать первой». Они так её любили, что даже пожертвовали ей каждый по одной любимой наклейке – и теперь заднее стекло по сторонам украшали весёлые гномы в красных колпаках и башмаках, в зелёных курточках, с фонариками в руках.

Ребята, подталкивая друг друга, забрались на задний диван (о да, у «двадцать первой» действительно были диваны, а не сиденья!). Мама села вперёд, на «штурманское» место. Наконец, можно было ехать.

Отец покрутил слегка руль – и «Волга» неспешно покатилась назад. Ещё одно движение рулём – и машина плавно тронулась вперёд.

– Папа, папа, я давно хотел спросить: а почему сначала, когда ты крутишь руль, мы едем назад, а потом ты его вроде так же крутишь, а едем мы вперёд?

– Эх ты, «деревня», – влез старший брат. – Руль тут ни при чем, он просто поворачивает колёса. А «вперёд-назад» и скорость зависят от рычага переключения передач. Вон тот рычаг на руле справа, видишь? На себя и вверх – это задняя передача; на себя вниз, как сейчас – это первая. Сейчас папа переключится на вторую, чтоб быстрее ехать – это просто вверх, видишь? А потом, на шоссе, на третью, просто вниз – это самая быстрая! А посередине – это нейтралка, чтобы заводить и катиться накатом под горку, – гордо закончил Славка.

Серёжка только в недоумении хлопал глазами – и как это он раньше не замечал такого важного рычага? А почему вперёд три, а назад – только одна передача? «Наверное, потому, что задом быстро ехать не надо, так что хватает и одной», – объяснил он сам себе.

Обычно он всю дорогу до речки смотрел по сторонам, нетерпеливо ожидая, когда появится впереди приметный пригорок. После него останется лишь спуск под горку – и, чуть не доезжая моста, будет крутой съезд направо, на высокий берег реки. Но в этот раз он глаз не сводил с открытия сегодняшнего дня – рычага переключения передач, наблюдая, как папа с ним ловко обращался…

Но вот «Волга» съехала с шоссе и плавно закачалась на ухабах просёлочной дороги. Ещё минута – блеснула внизу водная гладь разлившейся в озерцо речки, призывно зажелтела песчаная коса на другом берегу, и машина остановилась на своём обычном месте, в тени раскидистого дерева.

* * *

– Мам, мам, мы сразу купаться, ладно? – выпалил Славка, распахивая дверь.

– Хорошо, только возьми полотенце. Ты старший, отвечаешь за Серёжу. И не лезьте сразу в воду, она ещё холодная, погрейтесь на песочке сначала!

– Да-да, обязательно! За мной, Серёга! – и старший брат пустился вприпрыжку к краю обрывистого берега, вниз по вытоптанным сотнями босых ребячьих ног ступенькам и с ходу спрыгнул в воду брода. Здесь озерцо сужалось до ширины нескольких шагов, а глубиной было всего-то чуть выше колен.

– Уух, водичка-то бодрит!

Разбрызгивая воду во все стороны, он перебрался через брод в четыре шага и вышел на песчаную косу.

– Ну, это с непривычки. Если потихоньку в воду заходить – то привыкаешь, и не холодно, – сообщил он то ли брату, то ли самому себе.

С этими словами он бросил полотенце на песок, решительно шагнул в озерцо и, зайдя в воду по плавки, остановился. Серёжка шагнул следом, встал рядом, закрыл глаза, раскинул в стороны руки, подставив лицо и тело ласковым лучам, и замер, прислушиваясь к окружающему его миру. И мир нахлынул на него своим многообразием ощущений и запахов.

Озерцо прямо перед ним всё ещё веяло утренней прохладной влажностью. В ней угадывались ароматы водяных лилий и камышей, в изобилии росших в болотце выше по течению, в тени зарослей плакучих ив и тростника. Однако солнце неумолимо брало верх, согревая и напитывая теплом каждую клеточку обращённого к нему тела. Теплом веяло и со спины, от нагретой песчаной косы. С сочных лугов пологого берега слева тянуло запахами летнего разнотравья – одна за другой набегали сладкие волны кашки и клевера с вплетёнными в них горьковатыми нотками полыни, в которых, казалось, витал гул шмелей и стрекот кузнечиков. Справа, с высокого и всего лишь ещё минуту назад тихого берега, теперь доносилась целая какофония звуков – фырканье моторов, хлопанье дверей, детские визги и взрослые голоса… А в следующий миг топот ног по склону, плеск, мириады брызг и гомон заполнили всё вокруг. Как будто в фильмоскопе повернули колёсико, и тишину и таинство тихого летнего утра сменил совершенно другой кадр – жаркого летнего дня, наполненного криками, брызгами, смехом – одним словом, бесконечным детским счастьем.

* * *

Они плескались до дрожи, до «гусиной кожи», пока не посинели от холода губы. Только тогда оба, посмотрев друг на друга, пулей выскочили из воды. С ходу плюхнувшись на горячий песок, они стали подгребать его к себе руками – под голову, под бока, под ноги – пока не превратились в два песчаных холмика с торчащими из них вихрастыми головами.

– Вот накупались так накупались! Только маме не говори, что мы так долго, – всё ещё не попадая зубом на зуб, попросил Славка.

– Да ладно, что я, маленький, что ли? – важно ответил младший брат. – Ты лучше скажи – мы ещё в воду полезем?

– Ну, сейчас кажется, что нет. Но погоди, щас пожаримся на песочке, и опять захочется. И знаешь что? Чтобы веселее было, давай ребят позовём и в «крокодильчика» сыгранём? А потом в воде в салки, а?

– В салки я знаю, а вот в «крокодильчика» – это как?

– Это просто, объясню, когда нажаримся.

Оба замолчали, закрыли глаза и растворились в горячем песке, жар которого клетка за клеткой вытеснял холод воды, постепенно напитывая теплом всё тело. Вот и зубы уже перестали отстукивать мелкую дробь, вот и спину начало припекать поднявшееся в зенит солнце…

– Эй, Вадька, Витька, давайте к нам, сыграем в «крокодильчика» на следующий заход! А потом – в салочки, не слабó? – позвал Славка соседских ребят.

– Не слабó! – и оба, не вставая, по-пластунски подползли поближе и начали нагребать большую кучу песка. Славка присоединился, его примеру последовал и младший брат. Когда куча была готова, в её вершину вставили соломинку, и Славка объяснил простые правила игры:

– Значит, так. Начинаем по очереди «огребать» кучу, чтобы её склоны обязательно обсыпались. Сильно или чуть-чуть – не важно, но главное – чтобы хоть самую малость обсыпались, иначе вылетаешь. Ну и, само собой, нужно не повалить соломинку. Первый, кто повалит соломинку – самый невезучий. Он после окончания игры должен вползти с берега в воду на животе, типа как «крокодильчик», ясно?

Серёжка закивал головой, внутренне содрогнувшись от мысли о медленном вползании в холодную воду.

– А дальше что? – спросил он, надеясь, что следующие стадии игры не такие «зверские», и ему повезёт не быть первой жертвой.

– Дальше оставшиеся нагребают кучу снова и продолжают игру. Поваливший на этот раз соломинку должен будет вбежать в воду «собачкой», на четвереньках. Это тоже умора! – радостно сообщил брат. – Ну а в оставшейся паре проигравший должен впрыгнуть в воду «бомбочкой», разбежавшись с берега. А победитель может входить в воду как угодно. Итак, начинаем!

И он на правах водящего первым огрёб кучу, обсыпая склоны горки как можно сильнее. Младший брат последовал его примеру, но уже осторожнее, а дальше по кругу – соседские ребята. Склоны за один круг осели – дальше некуда. Поэтому на этот раз Славка огребал кучу очень медленно, одними пальцами, и соломинка устояла, хотя и встревоженно дрогнула в самом конце, оголив одну сторону и накренившись. «Ну, спасибо, брат! Похоже, быть мне «крокодильчиком», – подумал Серёжка, осматривая горку со всех сторон. – Хотя если я смогу обсыпать ту сторону, где соломинка ещё хорошо закрыта, и не потревожить эту, может, и пронесёт…»

План был хорош. Четверть круга… Половина… Песок с безопасной стороны обсыпается – самую малость, но и это засчитывается… Три четверти… На лбу выступила испарина – то ли от жары и горячего песка, то ли от напряжения. Ещё чуть-чуть… Он почувствовал, как задел в глубине песка предательскую травинку, и замер, затаив дыхание и взглядом гипнотизируя соломинку, умоляя её устоять… Но песок у основания горки всё-таки чуть осел, потревоженный движением травинки, следом посыпались песчинки выше, выше – и вот соломинка накренилась и медленно, как в замедленной съёмке кино, упала.

– Есть «крокодильчик»! – довольно закричали везунчики хором. – Готовься, разминай лапы и хвост!

… Следующим из игры вылетел Витька, и его проводили тем же напутствием. А вот распределения ролей в последней паре пришлось ждать долго – оба осторожничали, соломинка давно держалась на честном слове, но всё не падала.

– Всё, свободен, ты «бомба»! – безапелляционно объявил Славка, когда Вадька закончил очередной раз огребать кучу. И действительно – тот переосторожничал, и песок нигде не обсыпался. Можно было бы и поспорить… Но солнце припекало, и всем не терпелось залезть в воду. Поэтому Серёжка, недолго думая, резво взял старт, «крокодильчиком», по-пластунски преодолел узкую полоску песка, отделявшую его от края озерка, и с ходу с головой ушёл под воду.

Река обожгла, оглушила его. На мгновение всё разгорячённое полуденным зноем тело буквально онемело и потеряло чувствительность. Казалось, осталась лишь голова, которая пыталась осознать эти странные ощущения. И только когда онемение сменилось обычным холодом, он с визгом, как пробка, выскочил на поверхность.

По берегу, взрывая песок и поднимая тучи пыли, уже нёсся на четвереньках Витька. Ещё миг – и он скрылся под водой. А сразу следом за ним, подняв целый столб брызг, грохнулся «бомбочка»-Вадька. Славка едва стоял на ногах, держась за живот от смеха, но всё-таки нашёл силы сделать шаг вперёд и тоже плюхнулся в воду.

И, как в калейдоскопе, закружились одно за другим все известные им водные приключения: салки-догонялки и водяные войны-брызгалки; ныряние с маской в поисках ракушек и измерение глубины – где «с головой», а где – «с ручками»; тщетные – как всегда – попытки загарпунить из самодельного подводного ружья краснопёрку или плотвицу; игра в «Баба сеяла горох» и ныряние со сцепленных «замком» рук в глубину; охота за кувшинками и стрекозами в камышах…

Потом пришли искупаться родители, и Серёжка с удовольствием взобрался отцу на спину, и тот катал его, отфыркиваясь, как большой морж, через всё озерцо…

А когда накупались вдоволь, пришло время обеда. И, казалось, нет в мире ничего вкуснее свежего чёрного хлеба, первых огурцов и помидоров со своего огорода, порезанных пополам и посыпанных крупной солью, а потом – яиц «всмятку» и перчёных отбивных с зелёным луком.

Сытые и довольные («как слоны после купания», любил говорить Славка), ребята отползли от стола и растянулись на покрывале у машины, в тени развесистой ольхи.

Старший брат уснул сразу, а Серёжка лежал на спине и смотрел сквозь чуть колышущиеся на тёплом ветерке листья в бездонное небо, по которому бежали невесомые, почти прозрачные облака…

Ему вдруг вспомнился выезд всего городка на рыбалку года два назад на другую речку – как они вместе с солдатами сначала ехали в кузове грузовика, потом ловили рыбу и раков бреднем, а потом купались под присмотром старших ребят. Именно тогда Славка научил его плавать по-настоящему: он заставил его преодолеть страх и переплыть реку от берега до берега, а сам плыл рядом, подбадривая его и измеряя глубину, чтобы он не очень боялся…

И подумалось – если можно описать «счастье», то оно, наверное, именно такое: жаркий летний день, яркое солнце, горячий песок, прохлада речки, бесконечные игры в воде, брызги и смех, старший брат, который всё знает, всегда рядом и не подведёт, сильные папины руки, мамина вкуснятина, ласковый ветерок… И над всем этим – облака, неспешно плывущие по бескрайнему синему небу…

Именно так оно ему и приснилось тем же вечером на обратном пути под мерную дробь капель дождя по крыше машины. За окном шёл настоящий летний ливень – а Серёжка в своём сне снова и снова подставлял тело ласковому солнцу, зарывался в раскалённый песок, заползал «крокодильчиком» с берега в прохладу воды, и брызгался, и плескался до «гусиной кожи», и опять растворялся в тепле и блаженстве этого дня…

Мог ли он представить себе, сколько раз приснится ему этот рай на берегу Хмары в будущей его жизни – в промозглые дождливые ноябрьские ночи в маленьком районном городе Торжке, куда они переедут, когда он пойдёт в пятый класс; и в студенческие годы в неприветливой и безразличной ко всем и вся Москве; потом за тридевять земель в далёкой Эфиопии; и позже, морозными снежными ночами в Екатеринбурге и в Питере…

Пройдёт тридцать долгих лет – и этот постоянно приходящий, ставший приятным наваждением сон позовёт его в дорогу. И он приедет сюда через тридцать лет – успешный, состоявшийся – и привезёт своих стареющих родителей на этот самый берег Хмары, где прошло его детство и их юность. И будет стоять такая же солнечная летняя погода. Но каждый будет вспоминать этот день, и каждому будет казаться, что тогда трава была зеленее, воздух – слаще, солнце – ярче, вода – чище, а песок – белее и горячее…

Наверное, потому, что вся жизнь тогда ещё была впереди…

… Серёжка внимательно смотрел на дорогу и на пролетавший за окном машины пейзаж. Желтели пшеницей под жарким августовским солнцем поля. Рыжие и чёрные с белым коровы безмятежно паслись на потемневших густой спелой зеленью лугах. То тут, то там мелькали перелески, лишь изредка запятнанные ранней желтизной ещё далёкой осени. Деревеньки с колодцами и домами с резными крашеными ставнями были ухоженными, аккуратными. Лишь изредка, местами витало запустение, ожидающее заботливой хозяйской руки.

Хотя они ехали уже почти четыре часа, особых изменений вокруг пока не было заметно – разве что леса стали как-то темнее, тревожнее. Далеко позади остались родное Шаталово, песчаный карьер и «говорящее поле» за ним, и небольшой городок Рославль, в который они прошлым летом ездили на экскурсию на военном автобусе. А вот дальше Серёжка выезжал, пожалуй, первый раз в своей «сознательной» жизни. Да ещё и на любимой «Волге»! Они ехали в долгий отпуск к родственникам в Елец, аж за 500 километров!

Серёжка выпросил у отца разрешение быть его штурманом и теперь постоянно сверял названия городов и посёлков с подписанными кружочками на карте, которую отец несколько лет назад нарисовал своей рукой. Они не так давно миновали Брянск и, судя по карте, уже проехали почти полпути. Время приближалось к обеду, а их «Волга» – к обеденному месту, обозначенному на карте ложкой-вилкой.

– Пап, мы ведь щас Карачёв проехали, правильно?

– Точно, Карачёв. Значит, что?

– Значит, скоро будет съезд с дороги в лес, где есть хорошее место для обеда.

– Молодец, штурман! Объявляю благодарность!

– Служу Советскому Союзу! – в тон отцу радостно ответил Серёжка.

Спустя некоторое время машина замедлила ход и свернула на просёлок, который вскоре упёрся в зубчатую стену дремучего леса. Его верхушки резко и отчётливо врезались в синеву неба и белизну облаков. Деревья стояли так плотно, что яркие лучи полуденного солнца тщетно пытались пробиться в гущу леса – там безраздельно властвовал прохладный, влажный сумрак.

– «Шумел суро-о-во брянский лес…», – пробасил отец строчку из какой-то песни.

«Волга», плавно качнувшись на последних ухабах, остановилась у окружённой молодыми ёлками опушки.

Славка первым выскочил из машины и побежал гонять мяч по полю. Следом за ним Барсуха, нетерпеливо перебиравшая лапками уже добрых десять минут, пулей рванула в кусты, задрав хвост трубой – только её и видели! Мама достала из багажника покрывало, расстелила его на траве и засуетилась вокруг сумок с едой. Серёжка с удовольствием принялся ей помогать.

Он любил наблюдать, как обстоятельно и заботливо мама готовилась к любой поездке – и к выезду на речку всего-то на день, и к долгому путешествию, как сейчас. Здесь она была главная – готовила всякую вкуснятину в дорогу, заранее собирала на всю семью одежду и всё, что могло понадобиться в поездке, а потом тщательно упаковывала сумки.

Его забавляло, что папа представления не имел, где что лежит, и постоянно дёргал маму: «Валь, а Валь, а куда запропастились мои солнечные очки? А в какой сумке термос с чаем?» А та всегда всё знала, никогда ничего не забывала и легко доставала нужную вещь из только ей известного уголка нужной сумки. Так уж повелось в их семье – папа был главный по работе, машине с гаражом и тяжёлым мужским делам, а мама – главная по домашнему хозяйству…

Обед на опушке, как и ожидалось, оказался необыкновенно вкусным. Да и разве могла быть невкусной своя, с собственного огорода, молодая варёная картошечка – особенно, когда её макаешь в соль и заедаешь зелёным лучком? А ещё, когда подцепляешь из банки и вместе с картошкой отправляешь в рот золотистую, лоснящуюся растительным маслом «дефицитную» шпротину – толстую, с хрусткими икринками? Приправленное терпкими лесными ароматами, запитое нектаром летнего разнотравья, это – ни с чем не сравнимое, незабываемое угощение…

Но долго посмаковать эти вкусности не удалось. Вот отец вскинул руку, взглянул на часы…

– Войскам свернуть походную кухню, пять минут на туалет – и по машинам!

Серёжка с готовностью бросился выполнять команду, а брат отправился на поиски кошки, которая как сквозь землю провалилась, даже кушать не пришла.

Вот и вышли отпущенные минуты. Славка показался на окраине леса, покачал головой и развёл руками. Теперь на поиски отправились всей семьёй – звали до хрипоты, но безрезультатно.

– Ну, что ж делать, видно, Барсухе здесь очень понравилось, даже больше, чем у нас. Придётся её здесь оставить и забрать на обратном пути, раз она с нами ехать дальше не хочет.

Не успел Серёжка возмутиться такому предложению, как отец завёл двигатель, дал газу, и… Из ближайших кустов ракетой вылетела ошалевшая Барсуха, в три прыжка оказалась у машины, с ходу вскочила в открытую дверь и умостилась на своём месте на заднем диване, свернувшись клубочком и положив мордочку на передние лапы, как ни в чём не бывало…

* * *

В Ельце Серёжка был до этого два раза.

Первый раз это было летом. Он тогда был совсем маленький – два с небольшим года. Поэтому из всей поездки в память врезался только один день в гостях у бабушки Клаши и деда Илюши, в их деревенском доме под горой в селе Паниковец, где родилась и выросла мама…

Раннее летнее утро. В воздухе ещё витает ночная прохлада и влажная свежесть только-только рассеявшегося тумана. Он стоит посреди бабушкиного огорода и высматривает в кустах клубники самые спелые ягоды. Из-за горы всходит солнце – и капельки росы вокруг вдруг вспыхивают огоньками и начинают переливаться всеми цветами радуги. Он в миг забывает о ягодах и сосредоточенно ползает меж кустов, разглядывая капли росы с разных сторон, выискивая самые крупные и красивые…

И вдруг в воздухе раздаётся оглушительный рёв и грохот. Из-за горы выныривает, застилая небо огромным чёрным крестом, самолёт, который, кажется, вот-вот обрушится на него. Он закрывает голову руками, поворачивается и с диким визгом бросается бежать что есть мочи от этого завывающего монстра. В голове почему-то мечется и бьётся, гулко ударяясь о стенки черепной коробки, только одна мысль: «Это война! И самолёт щас начнёт палить из пулеметов и убьёт меня, Славку, маму и папу!»

Он бросается со всего маху в заросли высокой травы вперемешку с крапивой, надеясь укрыться в них от уже жужжащих вокруг пуль. Но вот одна «пуля» настигает его, впивается сначала в волосы, потом обжигает затылок… Он опять истошно визжит – и мир медленно меркнет перед его глазами…

– Сынок, что с тобой? Очнись, ну же! – слышит он, как будто во сне, голос мамы.

Перед глазами сплошь красное марево. Что это? Неужели кровь? Нет, просто солнечный свет сквозь закрытые веки. Кто-то кладёт ему на лоб мокрый холодный платок. Он медленно открывает глаза и видит склонившуюся над ним перепуганную маму, а потом и папу, и брата. Затылок болит нещадно, и он явственно чувствует, как пульсирует там кровь – бум, бум, бум…

– Ах ты, ирод окаянный! – откуда-то издалека доносится до него ругань бабушки. – Тудыть тебя через коромысло вместе с энтим твоим «кукурузником»! Это ж надо – так дитятку напугать!

– Мама, не война, что ли? Это был просто «кукурузник»?

– Да, сынок, успокойся, просто «кукурузник», только пролетел он уж очень низко, чуть гору не задел.

– А почему ж тогда у меня затылок болит?

– А ну-ка, дай посмотреть… Э, да тебя, похоже, пчела ужалила. Надо скорее жало достать. Поднимайся-ка потихоньку, и пойдём в дом. Через полчаса будешь, как новенький!

И правда, от заботливых маминых рук и мокрого холодного полотенца боль и страх скоро прошли, как не бывало. А потом подъехавший на своей красной «Яве» дядя Адик в утешение катал его в мотоциклетной коляске по всей деревне, а его двоюродный брат Сашка сидел рядом, на заднем сиденье, и похлопывал его по плечу: «Не грусти, братишка! Мы с тобой ещё зададим этим дурацким пчёлам!»

Вторая поездка была ранней зимой, когда ему было три с половиной года.

Путешествие туда с отцом на ночном поезде он запомнил очень хорошо. Отец, вымотавшийся на своей важной военной работе, быстро уснул. А он устроился у него в ногах и буквально прилип к окну, нетерпеливо ожидая и завороженно считая семафоры – синие, белые, красные, зелёные… С зелёными и красными всё было более-менее ясно, а вот зачем нужны были синие и белые? Не для красоты ведь – хотя они-то были самые-самые красивые! Они выплывали из темноты неожиданно и казались ему фонарями лесных гномов, а снег по краю насыпи в их свете становился таинственно-фиолетовым…

А в остальном от этой поездки в памяти остались тоже лишь какие-то обрывки воспоминаний: заснеженные поля и овраги; узкая, протоптанная в глубоком снегу тропинка вдоль забора из острых камней известняка, а потом – вдоль изгороди из сухих палок… Он идёт за папой по этой тропинке из Паниковца в соседнюю деревню Лосивка, что стоит на горе. Там, на окраине деревни – дом бабушки Дуни, папиной мамы. Снег хрустко поскрипывает под валенками и блестит в свете висящего над головой огромного блюдца луны…

Наконец, кусачий морозец сменяется теплом бабушкиного дома. В печи потрескивают дрова, и в комнатке стоит терпкий древесный дух. Они садятся за дощатый стол ужинать при свете чуть коптящей керосиновой лампы. Бабушка достаёт из печи ухватом закопчённый чугунок с варёной картошкой. Папа нарезает тонкими, почти прозрачными ломтиками розовое домашнее сало с мясными прослойками, которое прямо-таки тает во рту. Тени мечутся по дому, прячутся по тёмным углам… А в колышущемся круге нервного света на столе – толстые ломти мягкого ноздреватого хлеба и вкуснейшее варёное мясо гуся, которое он попробовал первый раз в жизни…

* * *

Серёжка очнулся от воспоминаний и посмотрел в окно.

Пейзаж ощутимо изменился: равнинные просторы сменились холмами, желтеющими спелыми хлебами, а местами – чернеющими жирной распаханной землёй. Меж холмов – долины с поросшими сочной травой склонами да речушками. Иные едва угадываются в низинах, зато другие неторопливо несут свои воды по широкому руслу, порой разливаясь в озера с заросшими осокой и камышом берегами. В их безмятежной водной глади, как в исполинских зеркалах, отражаются перевёрнутые снежно-белые горы облаков да небесная синева над ними. Облака кучатся, громоздясь друг на друга и приоткрывая то тут, то там маленькие небесные оконца, сквозь которые пробиваются столпы солнечного света. Дальше к горизонту облака темнеют, тяжелеют и перерастают в суровые свинцовые тучи, уже проливающиеся на пропечённую землю долгожданным тёплым ливнем…

Дорога превратилась в сплошные затяжные спуски-подъёмы. «Волга» весело разбегается под горку, и набранной накатом скорости хватает почти на полподъёма. Ну, а дальше их легко выносит мерно урчащий двигатель – если только впереди не оказывается натужно ревущий грузовик. Тогда приходится медленно ползти за ним, и Серёжка начинает нетерпеливо ёрзать на сиденье – ну, когда же появится возможность обогнать его?

– Что-то штурман совсем забросил свои обязанности! – задумчиво протянул отец. – Сколько нам осталось до Ельца? До дождя успеем?

– Пап, я ничего не забросил! – притворно возмутился Серёжка, лихорадочно соображая, через какой же посёлок они проезжают. К его счастью, на левой обочине появилась белая табличка с перечёркнутым красной полосой названием «Ливны».

– Вот, только что Ливны проехали. Значит, судя по карте, до Ельца осталось… (он проворно сложил в уме три оставшиеся цифры) семьдесят километров или около того. А насчёт дождя – откуда ж я знаю? Это как ветер подует…

– Что ж, ответ принимается. Через час будем на месте, может, посуху доедем.

Вскоре за окном замелькали пропечённые жарким солнцем окраины Ельца, покрытые толстым слоем пыли придорожные кусты сирени и акации, а за ними – старые заборы из бело-жёлтого неотёсанного известняка вперемежку с более новыми крашеными дощатыми.

«Да уж, дождик этому городку точно не помешал бы! – подумал Серёжка, с интересом разглядывая деревянные дома, которыми, казалось, были застроены все улицы. – Ну, мы ведь уже почти приехали. Так что пусть сейчас пойдёт дождик и смоет всю эту тоскливую серую пыль. То-то обрадуются прохладе деревья и кусты! Щас я его попрошу». И он зашептал себе под нос: «Дождик-дождик, ну-ка, лей! Да водички не жалей! Дождик-дождик, пуще! Дам тебе гущи!»

И небеса будто услышали его просьбу! Не успели они загнать «Волгу» под навес во дворе недавно построенного городского дома дедушки Илюши, как глухо зарокотало над головой – и через миг всё вокруг утонуло в воде и шуме обрушившихся на землю потоков летнего ливня…

* * *

Следующее утро выдалось солнечным и свежим после ночного дождя.

Бабушка с утра опять завела было свою вчерашнюю песню: «Илюшенька, ты глянь-ка, какие у нас унучеки складные да ладные!» Но дед Илюша, известный своим крутым нравом, быстро отправил её хлопотать на кухню – вечером на ужин собиралась вся родня, и дел было невпроворот. Мама помогала на кухне, а папа что-то мастерил в недостроенном ещё сарае.

Предоставленные сами себе, ребята обошли каждый угол нового дома. Они рассмотрели все «сокровища», выставленные напоказ в шкафу со стеклянными дверцами, по очереди попиликали на дедовой гармошке и вскоре загрустили – делать в доме больше было нечего, а огород был малюсенький, да и там не было ничего интересного, кроме переспелого гороха да огурцов.

– Серый, а давай к Сашке Фаустову в гости пока сходим, – предложил Славка. – Там у него на пригорке в огороде можно в войнушку поиграть или полепить чё-нибудь из пластилина.

– А что, это идея! – с готовностью согласился Серёжка.

Мама не возражала, и через полчаса они уже стояли на пороге Сашкиного дома.

Дом был большой, добротный, кирпичный, с асфальтированным двором за воротами и кирпичным же гаражом. За домом бушевали заросли малины – и все трое тут же залезли в них. Вскоре к ним присоединились Сашкина младшая сестра Лена и пришедшая к ней в гости вторая двоюродная сестрёнка Серёжки, Иринка. Девчонки были очень похожи: обе светленькие, хрупкие, улыбчивые, совсем ещё маленькие – было им года по три. Но, похоже, тем интереснее им было «обезьянничать» и обязательно делать всё то же, что и старшие братья.

Сашке это, похоже, уже изрядно поднадоело. Славка тоже снисхождения к ним не проявил. А Серёжке они показались очень даже забавными, и он с радостью предоставил им свою сторону малинника. Но вместо того, чтобы собирать малину, они почему-то дружно поедали глазами его. Наконец, до него дошло: «Они ж не могут дотянуться до ягод. Ростом не вышли!» Пришлось делиться своими ягодами – чему девчушки очень обрадовались и хором пропищали: «Спасибо!»

Скоро ползать по колючим зарослям наскучило, и они отправились на пригорок на дальнем краю огорода, где стоял сарай, набитый всякой строительно-ремонтной всячиной.

– Сашка, нам нужен молоток, гвозди и картон, чтобы построить аэродром, – объявил Славка. – Это у тебя в сарае найдётся?

В сарае нашлось всё, а с картоном повезло особенно – из обнаруженных полос плотного серого картона за десять минут были построены две взлётно-посадочные полосы, рулёжка и капониры для самолётов. На другом конце холма наспех соорудили некое подобие немецкой базы. Теперь можно было браться за самолёты.

Славка открыл взятую с собой коробку пластилина и раздал каждому по куску. Сашке достался синий, Серёжке – коричневый. Ну, а себе он, конечно же, оставил самый «самолётный» цвет – зелёный. Для винтов и шасси предназначался чёрный, а красный – для носа и звёзд.

«Кнопки»-сестрички, конечно же, увязались за ними и теперь сидели на траве, насупившись и поджав губки – пластилина-то им не дали…

– Ладно уж, остался ведь ещё кусок жёлтого. Берите, если хотите лепить! – предложил им Серёжка. Маленькие глазёнки вспыхнули благодарностью. Но лепить, похоже, сестрёнки ещё не умели. Поэтому, переглянувшись, они смущенно прошептали: «Мы лучше посмотрим».

Лепить самолёт было просто. Раз – раскатываем колбаску-фюзеляж, конец потоньше загибаем и расплющиваем в хвост, а из другого делаем нос. Два – из двух маленьких колбасок делаем крылья, а чтобы не обвисали в полёте, в середину каждого замазываем спичку. Три – прикрепляем крылья, вставляя спички в фюзеляж. Осталось вылепить и прикрепить к хвосту задние крылья, а на корпус – фонарь-кабину, колёса, пропеллер. И, конечно, вставить в крылья коротенькие спички-пушки. Вот и готов истребитель Ла-5 времён Великой Отечественной.

Рёв моторов – и тройка истребителей, разбежавшись по взлётке, круто уходит в воздух. Курс – на вражескую базу. Вот она показалась сквозь дымку облаков (это тлеет подожжённая сухая трава возле базы). Пикирование, прицельное бомбометание – и в базу противника летят комья земли, камни и зажжённые спички. Ещё один заход – огонь из всех пушек. База вспыхивает – а тройка самолётов уходит назад на бреющем, чтобы не попасть под огонь вражеских зениток… Задание выполнено, база уничтожена – и истребители, эффектно закрутив каждый по несколько фигур высшего пилотажа над аэродромом, один за другим садятся на взлётную полосу…

* * *

И снова за окном машины – поля, луга и перелески… Позади остались пыльные улочки Ельца и река Сосна, в которой они плескались все дни напролёт, вечерние посиделки и застолья у многочисленных родственников с обязательными частушками под гармошку и задушевными песнями. Впереди – неделя в гостях у бабушки Дуни.

– Пап, а пап, а что там есть интересного?

– Там – это где?

– Ну, у бабушки Дуни, в Лосивке.

– Деревенский дом с большим огородом и яблоневым садом, всякая домашняя живность – куры, утки, гуси, даже корова есть. Можно их кормить, можно ходить с пастухами пасти стадо на утренней зорьке, а днём плескаться в речке и ловить пескарей. В общем, скучать не придётся.

Серёжка несколько оробел от такого количества предстоящих дел. Ну, положим, с огородом и яблоками всё ясно – у них в Шаталово огородов аж два, и он был маминым главным помощником по огородным делам. И речка, и пескарей ловить – это тоже здóрово! А вот корова – как же с ней справиться? Она же такая большая! А если ещё и бодучая окажется? И гуси – тоже хороши! В Шаталово «кулацких» гусаков они обходили стороной, а те так и норовили броситься в погоню, вытянув свои длинные шеи, шипя и шлёпая по земле своими красными лапами-ластами. Может, здесь они не такие шипучие – нападучие?

– Пап, а как с гусём справиться?

– А зачем с ним справляться?

– Ну, если нападёт? Они вечно шипят и норовят ущипнуть побольнее.

– А, ну это просто – как увидишь гуся, ищи хворостину подлиннее. Их хозяева хворостиной гоняют – так они её боятся, как огня. Замахнёшься – сразу отстанет.

– Вон, оказывается, как надо! А мы от них только бегаем.

– Ну, это – тоже вариант. Но если гусь проворнее окажется – тогда уж хворостина…

Вооружённый новым знанием о борьбе с гусями, Серёжка довольно откинулся на диване.

«Волга» свернула с шоссе на просёлочную дорогу. По правую руку тянулся ряд стройных белоствольных берёзок, а дальше, в низине, темнел сосновый бор. Слева, насколько хватало глаз, до самого горизонта колосилась пшеница. Вот дорога пошла вниз, потом вверх, на горку. Наконец, показалась околица деревеньки, а справа под горой засеребрилась широкая лента речушки. Проехав через всю деревню, папа остановил машину у самого крайнего дома.

– Приехали! – объявил он. – Можно выгружаться.

Серёжка распахнул дверь, выпрыгнул на травку – и удивился, какая она непохожая на привычную ему, Шаталовскую. Это была даже и не трава вовсе – вся лужайка перед домом была сплошь покрыта зелёными головками аптечной ромашки, розовыми шапками клевера и кувшинообразными листьями какого-то неизвестного ему растения. А какой аромат стоял в воздухе! Пряный, медовый, густой – казалось, воздух вокруг настолько плотный, что его можно пощупать. Серёжка даже вытянул руку и попытался растереть его между пальцев…

Под ногами цветочный ковёр был плотным и упругим, и Серёжка, не задумываясь, скинул сандалии и пустился по лужайке босиком – до дороги, потом обратно, вокруг сложенного из известняка, как будто вросшего в землю амбара… Он остановился у машины, посмотрел назад и опять удивился – цветы медленно, но упрямо поднимали свои примятые его ступнями головки, и следы исчезали прямо на глазах. «Вот это чудеса!» – подумал он про себя и решил было рассказать всем об этом открытии. Но тут на крыльцо вышла бабушка – высокая, худая, в красном цветочном сарафане и синем платочке.

– Приехали мои дорогие унучеки! – всплеснула она руками. – Ой, да как выросли-то! Дайте-ка я вас хоть обойму!

И она прижала их с братом к себе своими натруженными, жилистыми руками.

– Миша, Валя, проходите в сени, охолонитесь чуток с дороги. Небось запарились в пути – глянь, жара-то какая стоит! Попейте молочка холодного – в хате на столе крынка стоит, только из подполу достала.

Серёжка второго приглашения ждать не стал и рванул в дом. В сенях действительно было прохладно – как в подвале жарким днём. Он шагнул в комнату, подошёл к столу, бережно взял в руки запотевший глиняный кувшин и аккуратно, чтобы не расплескать, налил себе тягучего, густого молока в алюминиевую кружку. Первый глоток – самый вкусный, и он смаковал его целую вечность. За ним – второй, третий… Он жадно выпил всю кружку и, когда прохлада студёного молока разлилась по всему телу, подумал: «Разве может быть в целом мире что-нибудь вкуснее?»

* * *

Он стоит посреди двора, с трудом разлепляя веки. Очень хочется спать, и в голове вертится лишь одна надоедливая, как зудящий ночной комар, мысль: «Ну, и зачем я напросился пойти с отцом на этот утренний выгон коров? Дрых бы себе сейчас, как Славка, досматривал бы свои сны!»

Он поливает отцу студёную колодезную воду, зачёрпывая её жестяным ковшиком из ведра. Тот шумно умывается, поливает шею и спину целыми пригоршнями и фыркает, как морж. Брызги летят во все стороны…

– Ну, теперь твоя очередь! Э, да ты у меня спишь стоя! Может, передумаешь?

– Нет, пап, раз уж я сказал вчера, что пойду – то назад пути нет.

– Ну, это правильно, это по-мужски. Как говорится, назвался груздем – полезай в кузов! Давай-ка я теперь тебе полью. Умойся хорошенько, водичка тебя взбодрит.

Взбодрит – не то слово! Она обжигает, как лёд! Но и косматые остатки сна улетучиваются моментально – что верно, то верно.

Наскоро позавтракав, они выводят из хлева к дороге их чёрную в белых пятнах Зорьку. Она совсем не бодучая, а очень даже смирная, с печальными глубокими глазами и мягким розовым шершавым носом-«пятаком».

Первые лучи солнца только-только коснулись верхушек яблонь в саду. Во всём мире – ни звука, всё вокруг ещё во власти сладкой дрёмы медленно уползающей за горизонт ночи…

Но вдруг где-то вдалеке раздаётся крик петуха. За ним – ещё один, поближе. Ещё ближе… И вот уж закричал во всё горло и их Петя – дошла и до него петушиная очередь.

В густом кустарнике, где-то далеко внизу, несмело подаёт голос первый соловей. Ночи стоят уже прохладные, и по дну лощины стелется-клубится густой туман. Дорога, ведущая в низину от дома, ныряет в него, как в молочную реку, и исчезает на долгий десяток метров, чтобы потом вынырнуть на другой стороне и опять карабкаться в горку, к следующей деревушке.

Наконец, раздаётся щелчок пастушьего кнута. Со стороны деревни показывается стадо – коров десять, может, чуть больше. Зорька нетерпеливо смотрит в их сторону и, радостно мотая своей рогатой головой, присоединяется к ним. Путь лежит вниз, в «молочную реку», а дальше – в гору, на вольные пастбища другого её берега.

Поначалу ему всё интересно. Он пытается понять, как не перепутать Зорьку с другими чёрно-белыми коровами (это оказывается несложно – у неё такой приметный треугольный белый «нагрудник»), как щёлкает пастуший кнут (а вот это оказывается сложно), как выглядит «молочная река» на глубине, если в неё погрузиться с головой (оказывается, там всё очень даже неплохо видно).

Но когда они, наконец, доходят до пастбища и располагаются на травке, и солнце начинает пригревать подставленную ему спину, его всё-таки нагоняет сон. Все мысли вдруг куда-то улетучиваются, веки тяжелеют, и он даже не замечает, как проваливается в его мягкие, лохматые гостеприимные объятия…

* * *

– Славка, я уже всех коров выпас! – кричит Серёжка с крыльца, засунув голову в сени. – Айда купаться. Погодка стоит что надо!

Денёк действительно выдался на славу. На небе – ни облачка. На лужайке перед домом, в тени высоких акаций, ещё прохладно. Но скоро полдень, и волны тёплого воздуха одна за другой накатывают от дороги и накрывают его с головой…

– Ну, и как там коровы? – лениво, без особого интереса в голосе, спрашивает его вышедший на крыльцо в одних плавках старший брат.

– Коровы зыкинские – добрые и совсем-совсем не бодучие, – с готовностью начинает Серёжка. – Утром я видел самый восход солнца, как оно только-только показывается над землёй. А ещё пастух научил меня щёлкать маленьким кнутом! Потом мы шли через туман – там вблизи всё видно, а что подальше, так всё размыто. И луг просто огромный – конца-края не видать. А потом стало скучно, потому что коровы только жуют себе траву и больше ничего не делают. Вот я и заснул…

– Всё с тобой ясно! Будь ты пастухом, всех коров бы порастерял!

– А вот и нет. Если б я был пастухом, то не уснул бы, потому что я бы ходил вокруг стада и щёлкал кнутом! А это интереснее, чем просто сидеть на траве.

– Ну, ладно, скидывай шорты да сандалии, побежали к реке. Кто последний – тот водит.

И они срываются с места.

Околица, дорога, высокий берег, сплошь поросший густой травой. Они несутся вниз, смешно задирая ноги повыше, стараясь не запутаться, а трава так и норовит ухватить их за щиколотки. Наконец, они на полной скорости влетают в воду, поднимая тучи брызг.

Здесь речушка широко разливается по ровному песчаному дну в мелкое, чуть выше колена, и тёплое, как парное молоко, озерцо. Поэтому они, не сговариваясь, бегут по мелководью туда, где она только-только выбегает из сумрака тенистых зарослей ивняка на открытый простор. Только тут можно найти глубину «по шейку» – да и то, если присесть. И вот уже колышутся над водной гладью, словно поплавки, две вихрастых головы…

Прохладная вода обволакивает и остужает разгорячённое полуденной жарой и бегом тело, и думается – так бы висеть в этой прохладе вечно, между небом и землей, закрыв глаза и чуть покачиваясь на редких набегающих волнах…

– Эй, утопленнички! Как водичка?

Громкий голос выдёргивает его из ласковой дремотной неги. Серёжка приоткрывает глаза – да это их двоюродный брат!

– Сашка! А ты как здесь оказался?

– Меня батя подбросил, чтоб вам не скучно было. И дядя Коля тоже приехал, на вечернюю рыбалку сегодня пойдём. А вы тут что болтаетесь, как кувшинки в пруду? Давайте в салочки, что ли, сыгранём!

– Да тут глубина по колено – какие салочки? – Славке явно лень бегать по жаре…

Однако Серёжка с восторгом подхватывает идею.

– Славка, я знаю, как сделать, чтоб интересно было! Давайте все гонять друг за другом «крокодильчиками», помнишь, как в Шаталово? Тут по мелкоте самое то! И в воде весь, никакая жара нипочём!

Идея приходится по душе… И вот уже, взрывая песок со дна и вспенивая спокойную гладь озерка, носятся друг за другом по мелководью три «крокодильчика»…

Много ли им надо для счастья?

Чтобы день был пожарче да подлиннее. И чтоб такая вот речка рядом – где мелкая, где поглубже, с песчаным дном и неспешным течением. Ведь в ней столько всяких игр и приключений можно понапридумывать – особенно, когда выдумщиков не один, и даже не два, а целых три! Чтобы в хате на столе ждала горбушка хлеба, тарелка варёной картошки да стакан молока – когда вдруг поймешь, что живот сводит не от холодной воды, а от голода. И чтобы, наскоро перекусив, можно было бы опять шлёпать босиком куда-нибудь в неизведанное по нагретым августовским теплом стёжкам-дорожкам и открывать для себя этот огромный мир. Но чтобы потом они всегда обязательно приводили бы обратно домой, где ждут такие родные, такие любимые мама и папа.

* * *

«Надо же! Дядя Коля не только весельчак и говорун. Он ещё и удочки вон как здорово мастерить может!» – с восхищением думает Серёжка, наблюдая, как дядя Коля ловко привязывает леску с самодельным красно-зелёным крашеным поплавком к удилищу из срезанной ветки ивы. Это уже четвёртая удочка, и она – для него!

Первые три уже в деле – папа, Славка и Сашка стоят вдоль берега пруда и внимательно смотрят на свои поплавки. У папы и Славки поплавки длинные, из крашеных в алую краску гусиных перьев. А у Сашки – такой же, как у него, пенопластовый. И все эти лески с поплавками и грузилами привёз с собой дядя Коля, заядлый рыбак, как его называет мама. А удилища уже вырезали прямо тут, на месте.

В водной глади небольшого пруда отражается темнеющее небо, золотистые облака и багровый закат. Вечереет…

– Смотрите в оба! – громко шепчет дядя Коля. – Самое правильное время подходит, сейчас должны начаться поклёвки.

– А поклёвки – это как?

Серёжка от нетерпения переминается с ноги на ногу – быстрей бы поймать хоть какую-нибудь рыбёшку!

– Скоро увидишь. Но сначала надо нанизать червяка. Вот смотри – так, чтобы крючка не было видно, и чтобы приманка сильно не свешивалась. А то карась-то рыба умная – увидит крючок и не станет клевать. А если червяк длинный – объест его до крючка и оставит тебя «с носом».

– А «с носом» – это что значит?

– Значит – с пустыми руками, без улова.

– Ага, понятно. Теперь можно забрасывать?

– Можно. Только отойди подальше от братьев, а то крючками друг друга вместо карасей поймаете, или лески поперепутаются – до ночи не распутаешь!

Тут отец вдруг резко дёргает свою удочку вверх – и через мгновение на конце лески трепыхается крупный, величиной с папину ладонь, карась. Ребята все разом забывают про свои удочки и подбегают рассмотреть первую добычу. Спина у карася толстенькая, темно-коричневая, с зеленоватым отливом, бока темно-золотистые, а плавники – чуть красноватые. Красавец!

– Эй, горе-рыбаки – да у вас хором клюёт! – зовёт мальчишек дядя Коля.

Славка и Сашка бросаются к своим удочкам, подсекают… Славка выдёргивает пустой крючок, а Сашке приходится довольствоваться видом срывающейся с крючка и громко плеснувшей на прощание хвостом рыбёшки.

Пока они перенасаживают червей, Серёжка забрасывает свою удочку. Не успевает поплавок коснуться воды, как тут же мелко дёргается пару раз и резко ложится на бок. Трясущимися от волнения руками он подсекает и выдёргивает из воды извивающегося карасика – чуть меньше, чем у папы, но зато своего. Первого в жизни! Он осторожно снимает его с крючка и гордо показывает папе, потом дяде Коле…

Но тут начинает клевать у всех сразу – и Серёжка бросает свой первый улов в корзину и бежит к банке с червями, чтобы не отстать и не упустить удачу.

Им везёт. Клёв идёт отменный: две-три минуты после заброса удочки – и поклёвка. То тут, то там вылетают из воды караси. У дяди Коли к основной леске ещё привязан небольшой «поводок» с отдельным крючком – и он то и дело выдёргивает аж по две рыбины сразу! Корзина наполняется быстро…

Домой они возвращаются почти затемно. Мама с бабушкой в четыре руки начинают суетиться у плиты… Очень хочется есть и спать – а время тянется, как назло, медленно. А может, оно уже уснуло?

Наконец, из печи достают и ставят на стол огромную шкворчащую сковородку. В ней с десяток крутобоких, горбатых карасей аппетитно блестят зажаристой кожицей, скрывающей под собой нежное, мягкое, тающее во рту сладковатое бело-розовое мясо. А вокруг карасей – горки обжаренной в масле золотистой картошечки, посыпанной сверху зелёным лучком и щедро залитой яичной болтуньей…

И снова тени от керосиновой лампы мечутся по стенам, и неровный круг света трепещет на столе… И звучат в полумраке рассказы о прошедшем дне – о коровах на пастбище, о «крокодильчиках», которые вдруг завелись в мелкой деревенской речушке, о рыбацких хитростях и о невиданном вечернем клёве…

* * *

– Пап, а пап, а куда мы сегодня едем? – полюбопытствовал Серёжка, забираясь на своё место на заднем диване. («Сказано – по машинам, значит – по машинам. Но спросить-то можно!»)

– Куда да куда… На Кудыкину гору, воровать помидоры! Сколько раз я тебе уже объяснял, что «кудакать» – плохая примета?

– Сынок, папа за рулём, ему сейчас не до расспросов. А едем мы на Бугор – это на горе, над нашим бывшим деревенским домом в Паниковце.

– Ой, это где меня самолёт «кукурузник» всего перепугал, когда я маленький был? А потом ещё пчела ужалила!?

– Надо же! Тебе тогда едва два года исполнилось, а запомнил!

– Да уж, такое до смерти не забудешь… А Сашка там тоже будет? И сестрички?

– Шура с Адиком приедут – значит, и Саша с Леной. Брат тоже собирался, так что Иринка за ним наверняка увяжется. А ещё должна приехать моя младшая сестра, твоя любимая Аля.

– Ага, это которая со мной сидела в Кубинке, когда я был совсем маленький. А потом ещё чуть-чуть в Шаталово. Мам, только я это почти совсем-совсем не помню. Помню только, что звал её «моя Аля». Она мне недавно рассказала, что я очень не любил её ухажёра. Он к ней на велике приезжал, а я каждый раз норовил этот его велик ногой пнуть – ну, чтоб он уехал и не мешал мне с ней гулять. Но это я тоже сам всё равно не помню…

– Может, вместе и вспомните ещё что-нибудь интересное.

– А почему все туда приедут?

– Ну, во-первых, там ведь прошло всё наше детство. А во-вторых, там просто сейчас очень красивое место. Когда мы с Шурой и Колей в школу ходили, Бугор был совсем голый, там только трава росла да чабрец, клевер да ромашка аптечная. А вот Алле, нашей младшенькой, досталось с этим Бугром! Они всей школой каждый год там молоденькие сосёнки сажали – была тогда какая-то указивка из райкома на это… Вот из этих-то молодых саженцев и вырос настоящий сосновый бор. Да что я тебе рассказываю – сам увидишь, мы уже почти приехали.

«Неужели мама и папа, и тётя Шура, и дядя Коля, и Аля тоже были когда-то такими же маленькими, как мы с братом сейчас? – в очередной раз удивился Серёжка. – А меня-то и вообще тогда на свете не было… И Славки тоже? Ну и ну!»

… «Бугром» оказалась обычная с виду опушка соснового леса на вершине одного из гребней глубокого, заросшего высокой травой оврага. Но обычная она только на первый взгляд.

Могучие сосны здесь выстроились рядами по вершинам и склонам оврага, как будто охраняют Бугор от чужаков. Выглядят они торжественно-величаво – ладные, раскидистые, неспешно качающие ветвями на ласковом летнем ветерке. А под ними – молодая зелёная поросль – сосёнки да ёлки – и душистое, дурманящее своими ароматами тепла и лета разнотравье вперемешку с запахами смолы и хвои. Идешь по опавшим иголкам, как по ковру – мягко, неспешно, собирая сосновые шишки и высматривая, не притаился ли где под листиком грибок…

Вдруг – опушка, где молоденькие ёлочки ведут хоровод вокруг своей подружки, присевшей в центре круга и как будто прикрывшей своими широкими юбками совсем ещё маленьких детишек.

А вот на склоне, где солнечного света побольше – пара молодых крепких дубков с яркими, будто только что распустившимися нежно-зелёными листочками и гроздьями зелёных ещё желудей… Откуда и каким ветром занесло их сюда, в сосново-еловый бор?

Если и есть где лукоморный сказочный лес – то, наверное, он выглядит именно так. Да вот и яблонька дикая в ложбинке – прямо как в сказке, вся усыпана мелкими красными наливными яблочками. Сорвешь, откусишь румяный спелый бочок и поймешь – вот оно какое лето на вкус…

Воздух весь напоен теплом и летним спокойствием и звучит лучшей в мире музыкой – стрекотом кузнечиков, звоном стрекоз да гулом шмелей и ос.

Внизу, на дне оврага, угадывается ручеёк, несущий свою студёную родниковую воду на встречу с речушкой, чтобы веселее журчать дальше вместе. Ах, какое это блаженство – зачерпнуть алюминиевым котелком этой водицы и пить, пить взахлёб, и чтобы струйки воды текли мимо рта и стекали по подбородку бодрящей прохладой на нагретую солнцем кожу…

И над всем этим летним великолепием – бездонное голубое небо, по которому несутся, играя в догоняшки, кучерявые облака-барашки. Лежишь, раскинув руки в стороны, на толстом травяном ковре, и смотришь ввысь, угадывая в невесомых облаках привычный тебе земной мир… Вон облако похоже на грузную утку, будто наклонившуюся над речушкой напиться. А то, что подальше – ну совсем как дракон, который вот-вот схватит бедную утю за хвост… Цепляясь копытами за зелёные верхушки сосен, проносится по небу лихая тройка белогривых лошадок. Ты смотришь им вслед и гадаешь – откуда они бегут, и что ждёт их там, за далёким горизонтом?

И кажется – этот бесконечный день никогда не закончится… Не наступят холода, не нахмурится эта синева осенним промозглым дождём, и никогда не закружат в воздухе снежинки… Нет, нет, это где-то далеко, в другом мире, в другой жизни…

А здесь – сейчас и навсегда – поселилось Лето.

* * *

Однако всё хорошее когда-то заканчивается. Подошёл к концу и родительский отпуск, настало время отправляться в обратный путь. Прощание вышло небыстрым – пришлось, как и по приезде, несколько дней ходить в гости ко всем родственникам. Грустнее всего Серёжке было расставаться с братом Сашкой, с которым они очень сдружились. Ну, и с сестричками – у Ленки и Иринки глаза были на мокром месте. Но папа пообещал, что они приедут в Елец скоро – если не в следующее лето, то уж через лето обязательно. На том и расстались…

Почему дорога домой всегда кажется короче, чем когда едешь в гости? Может, из-за того, что она уже знакомая, и ехать проще? А может, потому, что папа невольно давил на газ сильнее, чтобы быстрее оказаться дома? Или оттого, что с ними ехал дядя Коля, который всю дорогу рассказывал всякие истории, шутки-прибаутки, да травил анекдоты?

Как бы там ни было, они без особых приключений вернулись домой, в Шаталово.

Дядя Коля и здесь нашёл, как утолить рыбацкую страсть – какими-то правдами и неправдами купил разрешение на ловлю карпов в колхозном озере неподалёку.

В следующую же субботу они с отцом отправились на рыбалку, когда ещё даже не рассвело. Серёжка хотел было поехать с ними, но так и не смог толком проснуться. Вернулись они в полдень с целым багажником карпов.

Всё воскресенье мама их чистила, жарила, парила, тушила, фаршировала и закатывала в банки под маринадом, а из голов и хвостов варила уху. Но пиршество омрачало то, что несколько карпов пережили долгое путешествие в багажнике и были выпущены в ванну с водой «на потом».

У Серёжки прямо сердце кровью обливалось – такие они были хорошие! Один – обычный, чешуйчатый. Ещё парочка – зеркальные, с рядами крупных чешуек вдоль тельца. Но самые милые – два голых карпа. Эти были совсем без чешуи, кожа у них была почти чёрная, мягкая и гладкая на ощупь, и оттого они казались ну совсем беззащитными.

Серёжка часами играл с ними и всё думал, как бы их спасти. Наконец, он решился и заявил маме твёрдым голосом (насколько он смог заставить свой голос перестать предательски дрожать от волнения), что либо ему отдают этих карпов «на спасение», либо он вообще отказывается есть то, что наготовила мама на недели вперёд.

– Что ж ты с ними будешь делать? – удивилась мама.

– Отпущу в Свечу – пусть там живут.

– А ты уверен, что они выживут в реке? Я думала, карпы только в озере водятся.

– Ну, если и не выживут, так пусть хоть ещё немного порезвятся на свободе. Всё лучше, чем угодить в суп! А может, они по реке и до озера доплывут…

– Ну, так и быть, спасай, спасатель ты мой. Только как же ты их до реки дотащишь?

– А я положу их в большой целлофановый пакет без дырок, налью немного воды и отвезу быстро-быстро на велике к реке. Если уж они совсем без воды целый час в багажнике тряслись, то пять минут уж выдержат как-нибудь.

– Ну, что ж, делай, как знаешь.

– Спасибо, мам!

… Когда он один за другим отпускал карпов с мостка в реку, ему показалось, что они благодарно шлёпали хвостами по воде перед тем, как уйти на глубину.

Он ехал назад и думал о том, найдут ли карпы путь в Хмару, а оттуда – в какое-нибудь глубокое озеро… И что скоро с юга на грузовиках привезут арбузы – зелёно-полосатые, внутри красно-сахарные и сладкие-сладкие. Сейчас они ещё лежат себе на боку на бахче где-то далеко-далеко на юге и впитывают в себя жар степей, чтобы принести его потом через тысячи километров в такие вот маленькие городишки, как их Шаталово. А ещё он думал о том, как весело было в Ельце, какое хорошее было это лето, и как здорово, что оно всё ещё здесь и не хочет уходить…

* * *

И вдруг, в один момент, лето кончилось.

Нет, конечно, первые жёлтые листья появились гораздо раньше. Но трепетали они тогда на всё ещё по-летнему ласковом ветру, и солнце ещё щедро дарило своё тепло, нежно купая городок в волнах света.

А теперь за одну ночь всё переменилось. Утром землю окутал туман и долго не уходил, цепляясь за кусты в низинах. Солнце пробилось через низкие облака только к обеду, и вдруг показалось каким-то отстранённым, безразличным. Синева неба, видневшаяся в разрывах облаков, потеряла летнюю глубину, как-то истончилась. Воздух стал прозрачным, почти звенящим, и в нём то тут, то там кружились, кружились пожелтевшие листья, а враз похолодевший ветерок сметал их в кучи у обочин дорог и тротуаров.

На клумбах у домов, где в начале лета краснели маки, а потом на смену им приходили розы, теперь рдели и багрянились георгины и гладиолусы – предвестники скорой школы. Стрижи улетели уже давно, а теперь и грачи засобирались в дальнюю дорогу, сбиваясь в стаи на опустевших полях. Единственное, что радовало глаз – это наливавшиеся спелостью яблоки да сливы в садах частников за шаткими заборами.

После обеда небо совсем очистилось, и ощутимо потеплело – будто лето вспомнило, что до сентября осталась ещё пара дней, да и с ребятнёй надо бы попрощаться…

Может, почувствовали ребята этот витающий в воздухе призыв, а может, просто уже вошло в привычку провожать лето в последние дни августа – да только чуть начало смеркаться, полгородка собралось на обычном месте, в низинке у разросшегося боярышника, чтобы развести прощальный костёр. Младшие собирали жухлую траву, ребята постарше таскали сухие ветки, что в изобилии валялись в ближайшем подлеске. А как разгорелся костёр, все уселись вокруг, побросали в угли картошку, достали припасённый хлеб, подвесили ломти на палочки и стали поджаривать…

Жареный на костре хлеб всегда получается особенным – ароматным, с дымком и хрустящей корочкой. А печёная картошка, с пылу с жару да с сольцой, ещё вкуснее. Это – прощальный вкус лета, таким его непременно надо запомнить на долгую осень и холодную зиму.

А ещё – повторить, проговорить, найти в памяти новую полочку и бережно положить туда на хранение самые яркие впечатления уходящего лета… Ведь такого больше не будет никогда.

Вот и рассказывают ребята друг другу, у кого что интересного было.

– А я этим летом к бабушке в гости ездил, мы там карасей в пруду наловили целое ведро, а потом их жарили с картошкой, луком и яйцами! – открыл тему Серёжка.

– А я плавать научился!

– Подумаешь, я уже давно умею. А этим летом я первый раз на море с родителями на машине ездил! Это тебе не речка – берега не видно, и волны бывают выше головы! Но зато когда море спокойное, плавать легче, потому что вода в нём солёная.

– А я в пионерском лагере поймал в лесу ежика и большую жабу!

– Фу ты, от жаб на руках цыпки бывают, не знаешь что ли?

– А я…

– А у меня…

А тем временем день неумолимо ускользает за горизонт…

Ещё миг, прощальный луч – и закатилось солнце, а вместе с ним – и Лето.

Первое в своей жизни Первое сентября Серёжка очень ждал. Ему казалось, что это какой-то важный рубеж, отделявший «мелких» от взрослых ребят. И, конечно же, ему не терпелось перешагнуть его, чтобы играть со взрослыми ребятами не на правах брата Славки, а на правах школьника – значит, взрослого.

Подготовка к школе съела уйму времени. Он несколько раз ходил в сельский книжный магазин, пока собрал полный комплект необходимых к школе учебников и тетрадей. Ещё пришлось в Починок с мамой пару раз съездить, чтобы купить ранец и разные мелочи. Но этого времени было не жалко, потому что в Починке можно было купить мороженое и пострелять в тире из пневматической винтовки – и он никак не мог понять, что же ему нравилось больше.

А кроме того, он сдал в Починке вступительный экзамен в музыкальную школу, и в отличие от своих сверстников ему предстояло пойти сразу в две школы – в обычную и в музыкальную.

Решение «идти или не идти в музыкальную школу» далось ему непросто.

Старший брат, окончивший уже 4 класса «музыкалки», за последний год научил его нотам и показал, как играть простенькие песенки. Это оказалось несложно, и к экзамену он уже не просто играл на пианино – он играл «в две руки», выучил несколько пьес из хрестоматии для первого-второго классов и мог сам по слуху подбирать знакомые мелодии и даже аккорды к ним. Но он совсем не был уверен, что у него получится так же хорошо играть и сложные произведения – такие, какие играл его старший брат в четвёртом классе.

– Мам, а может, мне не стоит идти в музыкалку, хватит одного Славки? – как-то раз летом ещё решил он поделиться с мамой своими сомнениями.

– Почему вдруг? – спокойно спросила та.

– Ну, это же времени и денег вон сколько надо! А вдруг у меня не получится хорошо играть, ты будешь переживать, и деньги будут потрачены напрасно?

– Как же у тебя не получится, когда Слава тебе всего-то несколько раз показал, где какие ноты, а ты вон уже как играешь!

– Так-то оно так, да вот только Славке вроде не очень нравится сидеть за пианино, когда другие ребята на улице гуляют. Да и потом, там ведь ещё всякие другие предметы есть – сольфеджио какое-то, и пение…

– А ты попробуй. На такое дело денег не жалко. Если не понравится или не получится – не беда, бросить никогда не поздно. По крайней мере, не будешь жалеть, что не использовал такой шанс. А вдруг хорошо получится, и понравится? Никогда ведь не знаешь наперёд, где и как в жизни тебе это может пригодиться.

– Ну, ладно. Если так, то я согласен.

На том они и порешили.

… Когда на экзамене его спросили, может ли он сыграть «хоть что-нибудь, хоть одним пальцем», а он сыграл «В траве сидел кузнечик» в две руки, у экзаменаторов все остальные вопросы отпали сами собой, и его с похвалой зачислили в первый класс.

* * *

Утром первого сентября он проснулся рано, хотя в этом не было никакой необходимости – мама всегда говорила, что всё нужно готовить заранее, поэтому и ранец, и букет георгинов были подготовлены с вечера.

Денёк выдался солнечным, как по заказу. Однако, когда вместе с мамой и старшим братом он вышел на улицу, во всём явно чувствовалось дыхание осени: небо потеряло свою сочную летнюю синеву, стало высоким и белёсым; солнце, чуть поднявшееся над крышами домов, грело самую малость, хотя и светило ярко; в тени посаженных вдоль дороги деревьев, под которыми они шли в «старый» городок к школе, было совсем зябко, а под ногами шуршали сотни, тысячи опавших листьев.

Всё это навевало какую-то непонятную, необъяснимую грусть – как будто вместе с закатившимся накануне летом закончилась и уже никогда не вернётся большая и очень важная часть жизни, где каждый день наполнен беззаботностью, смехом и беспричинной радостью, где нет места для печали, где самая большая ответственность – выпустить кошку погулять, вынести мусор и сбегать в магазин за молоком, хлебом и чаем…

На этой мысли Серёжка споткнулся, вспомнив свой недавний поход в магазин и тот панический, необъяснимый ужас, которым сопровождался его первый осознанный выбор.

* * *

Мама попросила его сходить в универсам за чаем и ещё за какой-то мелочью. Обычное дело…

Но вот он стоит перед полками с чаем уже, кажется, битый час и никак не может решить, какой же выбрать. Чаем заставлены три длиннющие полки, его здесь десяток сортов, и все слова какие-то незнакомые, загадочные – китайский чёрный, китайский зелёный, цейлонский, индийский байховый, грузинский, азербайджанский… Раньше он не обращал на это изобилие никакого внимания, просто брал, что попадётся под руку, и не задумывался. Но сегодня это вдруг оказалось невозможно! Какой именно нужен маме? Как угадать – она ведь не сказала! Какой она обычно покупает? Нет, не могу вспомнить. Спросить у тётеньки – продавщицы? А она откуда знает? Взять первый попавшийся? А вдруг не угадаю, и деньги будут потрачены зря?

… Когда он вернулся домой, мама встретила его на пороге, изрядно перепуганная.

– Господи, куда ты запропастился? В Починок, что ли, в магазин ездил?

Он молча протянул ей сумку с продуктами.

– Час от часу не легче, – только и смогла промолвить она, доставая пять пачек чая – по одной каждого сорта. – А зачем ты столько чая накупил?

Он почувствовал, как на глаза наворачиваются слёзы – от мучительности, казалось бы, простого выбора, оттого, что так и не смог его сделать и в результате потратил кучу денег на этот дурацкий чай…

– Знаешь, его там сколько, этого чая? Ты ведь не сказала, какой именно нужен! – только и смог выдохнуть он.

* * *

И всё-таки грусть эта была какая-то лёгкая, светлая. К ней примешивалось и, казалось, постепенно вытесняло её волнительное ожидание чего-то нового, неизвестного, какого-то другого, долгого и, без сомнения, интересного периода, который начинался именно сегодня, и название которому – школа.

Поэтому, убедив себя, что не каждый выбор в новой жизни будет таким мучительным, и тем самым прогнав тяжелые воспоминания, Серёжка весело шагал за мамой и братом. Он радовался непривычной тяжести ранца за спиной, этому солнечному дню и морю цветов на спортплощадке перед школой, где вот-вот должна была начаться торжественная линейка.

Он издалека увидел Лару Ушакову из дома напротив и Леру Азарову из последнего подъезда его дома – они весело щебетали о чём-то своём в первом ряду их первого класса. У Лары была здоровская собака Инга, рыжая, со смешными длинными ушами – они частенько играли с ней во дворе. А Лера только этим летом приехала в городок с родителями из загадочной африканской страны Египет. Она была очень красивая – загорелая, с огромными карими глазами и тёмными густыми волосами, завязанными на макушке белоснежным бантом.

– Можно я тут с тобой… с вами рядом встану? – запинаясь от смущения и разглядывая носки своих сандалий, спросил он.

Молчание длилось всего секунду – а показалось ему вечностью. Он поднял глаза – взмах её длиннющих ресниц, казалось, поднял лёгкий ветерок, на котором затрепетали лепестки георгинов в его руке; в карих глазах заискрились смешинки…

– Конечно, вставай. Вместе веселее будет! – и Лера приветливо улыбнулась ему.

… Линейка прошла, как во сне. Учителя один за другим говорили что-то о «волшебном мире знаний» и ещё о «долгой дороге», которой им предстоит идти десять лет… А он стоял рядом с лучшей в мире девочкой и думал только о том, как бы оказаться с ней за одной партой.

Он совсем не удивился, что именно Леру выбрали давать первый звонок большим блестящим колокольчиком. Вот только в классе оказалось, что она уже договорилась с Ларой сесть вместе, и ему не осталось ничего другого, как занять следующую за ними парту. Хотя, может быть, это было даже лучше – ведь так будет гораздо проще дергать её за косички! А как ещё мог выразить свою симпатию семилетний мальчишка?

* * *

За партами в этот первый школьный день пришлось сидеть совсем мало – всего-то один урок, на котором их классная учительница рассказала им о расписании занятий и о том, что нужно приносить на каждый из уроков.

Вторым и последним в этот день был «Урок Природы».

– У меня для вас хорошая новость, – объявила учительница, когда прозвенел звонок. – Вас ждёт путешествие, потому что урок природы пройдёт в лесу, на берегу реки. Так что все дружно выходим на улицу и строимся в колонну по два, как сидите за партами! Я поведу класс впереди, а замыкающими будут… – и она обвела класс взглядом.

Серёжка увидел, как переглянулись Лера с Ларой, и почти одновременно с ними поднял руку.

– Ну, вот и прекрасно, у нас есть троица добровольцев!

… Всю дорогу до леса они болтали без умолку. У Лары была только одна тема – её собака Инга, как она уже умеет подавать лапу и выполнять команды «Сидеть!» и «Лежать!». А Лера рассказывала про сказочную страну Египет, где есть бескрайние песчаные пустыни, верблюды и огромные пирамиды из жёлтого камня, построенные в далёком-далёком прошлом древними людьми, и про города Александрию и Каир на берегу теплого моря, где живет очень много непохожих на нас темнокожих людей-арабов и совсем чернокожих негров, а женщины всегда ходят с закрытыми платками лицами…

Но вот они свернули с асфальтовой дороги на грунтовку, ведущую к реке – и сказку дальних странствий сменило таинство их родного осеннего леса. Из лукоморной чащи, до которой не смогли дотянуться запутавшиеся в верхушках деревьев солнечные лучи, потянуло сыростью и холодком. Запахи влажной, прелой листвы вперемешку с хвоей заполнили всё вокруг. На лесной опушке так и не высохшие капли росы на листьях папоротника разбрызгали пробившийся луч солнца в мириады крошечных радуг… Чуть дальше одинокий клён, подбоченясь, гордо взирает со своей исполинской высоты на полянку, уже запятнанную его первыми облетевшими красно-желтыми листьями, и как будто бросает вызов раскидистому, усыпанному желудями дубу напротив: «Ну, кто здесь хозяин леса?» А дальше, вниз по тропинке, рдеют спелыми тяжелыми гроздьями боярышник и рябина, и журчит, журчит без устали речушка, и плакучие ивы по обоим берегам полощут в ней свои ветви, роняя слёзы-листья в прозрачную студёную воду…

Позже Серёжка смутно припоминал, что учительница говорила что-то интересное про лес, про осень и про рябину («Много ягод – к холодной зиме…»). Но для него этот урок природы остался в памяти не словами, а ощущениями – контраста света и тени, тепла и холода, ярких красок кленовых листьев и влажного сумрака чащи, звенящей тишины и явственно осязаемого дыхания осеннего леса, журчащей воды и прощальных криков птиц в поднебесье…

* * *

Прошли две недели, и ходить в школу стало привычным делом.

Читать Серёжка научился уже к четырём годам, причём это получилось как-то запросто, без особых усилий. Он помнил только, что сначала мама показывала ему по вечерам буквы, и вскоре он уже знал весь алфавит. А потом он начал пытаться читать по буквам, а потом и по слогам всё подряд, куда бы ни шёл с мамой – вывески в витринах, ценники и слова на упаковке товаров в магазинах, объявления и плакаты. Получалось не сразу, но всё лучше и лучше – не считая кошмарных слов типа «парикмахерская».

Немногочисленные детские книги читать было проще – он слышал их столько раз, что знал почти наизусть. Поэтому надо было лишь правильно прочитать начало слова – а конец вспоминался сам собой. Это помогло перейти от слогов к чтению целыми словами.

Каково же было изумление мамы, когда как-то раз осенним дождливым днём, когда она пришла на обед, он гордо сообщил ей, что наконец-то «догрыз» книгу про Александра Матросова. Не веря своим ушам, она посмотрела на книгу в его руках и спросила, что он в ней понял. И он по-своему, детским языком, но пересказал-таки историю о геройском подвиге Матросова.

В книге было больше двухсот страниц, а ему – четыре с половиной года…

Со счётом тоже как-то всё сложилось – сначала с помощью счётных палочек, а потом и без них. К школе он не только мог считать до ста, но и знал сложение и вычитание. А вот учить его письму мама доверила школе. Поэтому бесконечное написание палочек, кружочков и крючков в школьной прописи было единственным, что отнимало много времени.

В остальном же всё как будто осталось прежним – необременительные домашние обязанности и всё новые фантазии и приключения на улице.

* * *

– После обеда займёмся настоящим мужским делом! – объявил как-то отец, поднимаясь из-за стола. – Мать, дай ребятам что-нибудь попроще надеть – сегодня у нас заготовка дров на зиму для титана. Я уже отпросился со службы. Да, и варежки или рукавицы достань им, чтобы руки не занозили.

– Папа, и мне тоже можно? – Серёжка не поверил своим ушам от радости.

– Да, пожалуй, раз уж ты пошёл в школу, то и дрова тебе можно доверить.

Они вышли во двор, где высилась приличная горка берёзовых чурбаков.

– Ну, хоть в этот раз брёвна пилить не надо! – обрадовался Славка. – В прошлый год полдня только на это убили. А здесь – всего-то наколоть да в подвал снести. Плёвое дело!

– Да, в этот раз повезло, бензопилой всё распилили, – кивнул отец. – Итак, я колю – вы носите дрова в сарай и аккуратно складываете их там в поленницу. Слава, ты сначала нагружаешь брата, потом набираешь поленья сам. И покажешь ему, как поленницу в сарае складывать, хорошо?

И, поплевав на руки, он взялся за топор.

Серёжка во все глаза глядел на отца и радовался, что у того так здорово получается управляться с топором. Взмах – и с одного удара чурбак разлетелся пополам. Ещё два взмаха – из каждой половинки получилось по два полешка… Следующий чурбак… Воздух наполнил приятный терпкий запах свежей древесины.

– Серёга, хорош ворон считать! – окликнул его брат. – Подставляй свои руки-крюки, буду тебя нагружать!

– Чё это сразу «крюки»? Вот посмотрим, кто больше унесёт. Давай, накладывай, а я буду считать… Восемь, девять… давай ещё одно, для ровного счёта!

– Ты ж растеряешь всё, когда по ступенькам спускаться будешь.

– А вот и не растеряю! Я подбородком придержу – вот так, видишь? – и, повернувшись, он медленно пошёл к лестнице, ведущей в подвал.

Он быстро понял, что погорячился, так нагрузившись дровами. Нет, придерживать подбородком поленья действительно получалось, а вот смотреть под ноги – не очень. До входа в подвал он ещё дошёл бодро, а дальше стало труднее. Но сдаваться он не собирался ни за что. «А я сейчас посчитаю ступеньки и запомню все бугры и ямы, в следующий раз будет легче», – решил он, ощупывая выставленной вперёд ногой дорогу перед собой.

Славке было труднее нагрузить себя самого – да и, если честно, не очень-то он горел желанием выиграть в этом споре. Поэтому он кое-как нагрузил себе десяток поленьев и отправился следом за младшим братом.

… Следующие три часа они, как заведённые, повторяли раз за разом один и тот же маршрут. Но вот последние чурбаки разрублены на поленья, отец подключился к переноске, и дело пошло быстрее. Ещё час – и сарай был доверху заполнен сложенными в поленницы ароматными дровами.

– Ну что ж, молодцы! – подвёл итог отец. – Теперь мы горячей ванной обеспечены на всю зиму. Пожалуй, и до следующей осени дров хватит. Благодарю за службу – свободны!

Руки у Серёжки буквально отваливались, ноги подкашивались – настолько он устал с непривычки от бесчисленных походов вверх – вниз, из подвала – в подвал. Но когда брат предложил ему пойти с ним покорять новую стройку, он долго не раздумывал. Конечно! Что может быть интереснее!

* * *

Славка рассказывал, что, когда они приехали в Шаталово (Серёжке тогда было лишь два года, и сам он этого не помнил), их «новый» городок состоял всего-то из двух стареньких красно-кирпичных двухподъездных трёхэтажных домов, да трёх четырёх-подъездных новых пятиэтажек белого кирпича – в одной из которых им и дали квартиру на втором этаже. А теперь таких новых пятиэтажек было уже семь. Стало быть, каждый год строили по одному дому. Так что на стройки им везло – и это открывало для них величайшие возможности.

Во-первых, там можно было найти катушки телефонного кабеля, метр которого (если попотеть полчаса, отпиливая его старой тупой пилкой для металла) обеспечивал полдвора медной проволокой в разноцветной пластмассовой оплётке для всех их потребностей: плести квадратные и круглые плетёнки-брелоки для ключей, делать плетёные браслеты, колечки, шариковые ручки и, конечно же, обматывать цветной проволокой спицы колёс и колёсные вилки своего любимого друга – велосипеда.

Во-вторых, на стройках всегда были катушки алюминиевой проволоки – тонкой (для пулек), средней (для рогаток и ружей) и толстой. Последняя шла на особо ответственные изделия – такие, как самодельные сачки для ловли бабочек и майских жуков, или – то, что нужно было именно сейчас – корзинки-«ловушки» для охоты за яблоками и сливами в огородах частников.

В-третьих, там можно было почти всегда разжиться карбидом, который строители использовали для газовой сварки. У ребят же он шёл для изготовления самодельных гранат из лимонадных и пивных бутылок, а также для запуска «в космос» всякого рода жестяных банок.

Ну и само по себе лазание по недостроенному дому и прыжки со второго этажа в кучи песка были страшным и захватывающим испытанием на «слабо».

Дома строились исключительно стройбатовцами – солдатами строительного батальона. И в этом была особенная прелесть – ведь их всех под вечер (ну, если не было у них ночного аврала) увозили на ночёвку в казармы обратно в часть. Поэтому стройка оставалась без присмотра до утра. Конечно, её территория была обнесена забором. Но какой же это забор, если в нём не найдётся двух-трёх хороших дырок? А если бы их и не было – перемахнуть через забор было бы просто ещё одним развлечением!

* * *

… Он сидит на корточках на сбитом из четырёх толстых широких досок наклонном трапе, на полпути с первого этажа на второй, вцепившись в его края руками и не решаясь двинуться дальше. Он не может объяснить, почему вдруг испугался. Трап – это, конечно, не лестница, завибрировал слегка под ногами… Но ведь по нему и взрослые строители ходят, пока лестницу не построили.

– Давай, Серёга, не дрейфь! Ползи наверх, а то скоро ночь наступит, – пытается подбодрить его старший брат снизу.

И он заставляет себя приподняться, делает первый робкий шаг на полусогнутых, предательски дрожащих ногах, потом ещё один, ещё – и вот уже перекрытие второго этажа, бетонное и очень надёжное. Старший брат взбегает по трапу следом.

– Ну вот, другое дело! Что ты там на полдороги застрял-то? Давай за мной, вперёд не лезь и под ноги смотри в оба!

Он осматривается вокруг. Скоро сюда привезут и установят вместо деревянных трапов готовые лестницы, потом в пустые проёмы вставят окна и двери, поставят батареи, оштукатурят стены и потолки, настелят полы – и кто-то будет справлять новоселье. А пока в этих стенах живёт-хозяйничает лишь осенний ветер, да вот иногда заходят в гости мальчишки…

А старший брат уже стоит на балконе с пока ещё отсутствующими перилами и нетерпеливо машет ему рукой.

– Всё в порядке, лететь метра два с половиной, и куча песка прямо под балконом. Ты не бойся – я её осмотрел внизу ещё, песок рыхлый, и никаких камней-железяк там нет. Так что я первый, ты – за мной. Ну а если вдруг испугаешься – тогда обратно по трапу, тем же путём, что пришли, а я тебя внизу встречу. Ну, я пошёл!

Серёжка проводил брата взглядом, убедился, что тот хорошо приземлился и спокойно съехал по склону к подножию кучи, и сам подошёл к краю балкона.

Сердце заколотилось, заметалось в груди, как испуганный мышонок, кровь застучала в висках, а ладошки вмиг стали липкими от пота. Он отступил от края, сделал глубокий вдох и сказал сам себе: «Это то же самое, что прыгать с обрыва в карьер! Там песок, здесь тоже. Ты должен – а то брат засмеёт и не возьмёт больше с собой!» Эта последняя мысль, показавшаяся ему страшнее страха, толкнула его вперёд – и через мгновение полёта он, весь в песке, но ужасно гордый собой, оказался рядом с братом.

– Молоток, братишка! – одобрительно кивнул тот и хлопнул его по плечу. – Я думал, тебе слабо! А ты… Так держать!

… Через час они с набитыми карбидом карманами и двумя кусками алюминиевой проволоки вернулись со стройки.

– Знаешь, давай всё это богатство спрячем в подвале до завтра – я знаю один укромный уголок, – предложил Славка. – А то мама ещё пристанет с расспросами – что это такое, зачем да почему.

– Это ты хорошо придумал, – согласился Серёжка. – А завтра как раз выходной – как выспимся, так и придём сюда «ловушки» делать. Точно?

– Замётано! – кивнул Славка. – А ещё после подвала надо бы хорошенько песок вытряхнуть отовсюду – из волос, карманов и сандалий. А то мама догадается, что мы опять по стройке лазили, и попадёт нам на орехи.

Но всё обошлось. Поэтому после сытного ужина, усталые и довольные своими подвигами, предоставленные сами себе, они ещё долго планировали свои приключения на следующий день.

* * *

После завтрака ребята перво-наперво решили, что на такое важное дело, как сбор урожая по садам «кулаков», надо бы позвать подкрепление. Сказано – сделано: в лес за палками для «ловушек», вооружившись ножовкой, топориком и перочинными ножами, с ними отправились Вадик и Витя из их дома, а ещё увязался Юрка Сазонов, Серёжкин одноклассник.

Вырезать двухметровые прочные палки было делом нехитрым, и спустя час мальчишки уже сидели в подвале, пыхтя над самой сложной частью – корзинками для «ловушек». Опыт, передаваемый ребятами из поколения в поколение, гласил, что круглую рамку корзинки лучше всего было делать из толстой алюминиевой проволоки, огибая её по стенкам пол-литровой банки и оставляя крепёжные хвосты сантиметров по десять. Затем надо было навесить на рамку корзинку из четырёх перекрещенных проволочек потоньше и, наконец, вбить крепёжные хвосты рамки в вырезанные ножом на конце палки посадочные желоба и закрепить их, примотав к ручке по всей длине тонкой проволокой. Получалось настоящее произведение искусства – такой своеобразный длинный сачок с алюминиевой корзинкой вместо матерчатого колпака.

Работал этот инструмент грубо, но безотказно – надо было лишь подвести корзинку на нужной высоте под яблоко или сливу, приподнять и резко дернуть «ловушку» на себя или в сторону. Черенок не выдерживал удара, обрывался – и добыча оказывалась в корзинке. Говорили, будто в былые времена ещё умудрялись приделывать над корзинкой ножницы, чтобы аккуратно и бесшумно обрезать черенки, дергая за верёвку, привязанную к одному из колец. Но их ребяческому поколению это казалось излишеством, ненужным усложнением конструкции. Да и ножниц было жалко – вдруг «застукают», и придётся бросить «ловушку», удирая со всех ног?

* * *

Закончив к обеду с «ловушками» и припрятав их в подвале до темноты, ребята оставшиеся до вечера полдня потратили на обход окрестных садов, чтобы наметить вечерние жертвы: запомнить наиболее урожайные сады, места, где яблоки и сливы висят низко к земле или близко к заборам, продумать пути отхода – так, «на всякий пожарный случай». Это было похоже на планирование военной операции! Но, во-первых, каким же ещё оно могло быть, если их отцы были военными? А во-вторых, они прекрасно знали, что у некоторых «кулаков» для таких непрошеных гостей, как они, всегда есть наготове заряженный крупной солью дробовик. Так что обстановка была вполне приближённая к боевой и просто требовала к себе серьёзного отношения.

… И вот наступил вечер. Мальчишки, крадучись, переходят от одного сада к другому, к третьему… «Ловушки» работают отменно, и все уже наелись яблок от пуза, и по карманам рассовали впрок, сколько нужно, чтобы припрятать «на потом» в подвале – ведь домой-то такую добычу не понесёшь!

Но остался ещё один сад – самый вкусный, с крупными, прямо лопающимися от спелого медового сока сливами сорта «белый налив». Этот сорт – редкость, и ребята знают, что «кулак» там – тоже редкость ещё та, самый лютый в округе. Но тем интереснее добраться до его слив и оставить его «с носом»!

… Вот и смутные очертания его забора. В доме в одном окошке горит свет – но дом в глубине сада, не так уж близко от забора. Можно попробовать! Первая «ловушка» появляется над забором и тянется к раскидистому дереву с белеющими в молочном свете луны сливами, следом за ней ещё одна…

– Эй, слушай меня! – Славке приходит в голову какая-то почти безнадёжно запоздалая мысль, он отчаянно жестикулирует. – Стойте, надо рвать всем вместе, одновременно! Здесь у нас только одна – две попытки, не больше!

Первые нехотя останавливаются, замирают каждый у своей «добычи», ожидая, когда их друзья будут готовы. Вот, кажется, все…

– Три-четыре! – громким шёпотом даёт команду Славка.

Хруст! – разом дёргают на себя свои «ловушки» мальчишки. Ещё рывок, ещё…

И – ббабах – громыхает с крыльца дома сноп пламени, и в ту же секунду, как будто градом, ледяной дробью хлёстко бьет по забору.

– Ах, вы окаянные! – кричит благим матом лютый «кулак». – Христа на вас нет! Вот я вам сейчас задницы-то надеру!

Но ждать исполнения угрозы никто не собирается. То ли залпом, то ли ветром мальчишек в миг сдувает с места – и только пятки засверкали в ночи.

… Они бегут что есть мочи до самого дома, и, только влетев в спасительный подвал, позволяют себе остановиться, тяжело дыша. А отдышавшись, в свете предусмотрительно припрятанного фонарика ощупывают друг друга – не задело ли кого? – и рассматривают свои с таким риском добытые трофеи. Кто-то, конечно же, в суматохе всё растерял. Не беда, счастливчики поделятся – ведь рисковали-то вместе!

И вот сидят мальчишки в подвале, переводят дух, любовно вытирают об рубашки уцелевшие крупные сливы и отправляют их в рот. А как надкусишь такую прелесть – она как будто взрывается во рту медовой спелостью, пойманным и бережно сохранённым под тонкой кожицей летом и солнечным теплом. И сок течет по щекам, по подбородку, и кажется – это самая вкусная вкуснятина в целом мире…

* * *

Наступило утро, а с ним – и нетерпеливое ожидание новых приключений.

Ещё в августе, до школы, ребята порывались провести серию запусков «космических кораблей», для чего насобирали по свалкам городка и припрятали в подвале жестяные банки подходящего размера. В дело шли только высокие, с маленьким донышком – в основном, из-под сгущёнки, ну и – если повезёт – семисотграммовые и литровые от консервированных болгарских овощей и горошка «Глобус». Но гвоздём программы в этом сезоне – тяжёлым «космическим грузовиком» – должна была стать трёхлитровая жестяная банка из-под томатной пасты.

Однако тогда жизнь внесла свои коррективы в космическую программу ребятишек. На новую стройку, как назло, всё не везли и не везли «топливо для космолётов» – карбид. Но теперь, после недавнего удачного похода на стройку, всё необходимое было в наличии, и можно было приступать.

Через час, груженые авоськами с банками, пустыми пол-литровыми бутылками, сапёрной лопаткой, ножами и кульками с измельчённым карбидом, вчерашние «сборщики урожая» прибыли в лес, где на берегу Свечи размещался их «космодром». Им была вполне обычная с виду полянка. «Космодромом» же её делало то, что она была вдалеке от дорог, скрыта от любопытных глаз высокими деревьями (они одновременно служили и высотомером полёта) и – самое главное – была практически лишена травы, поэтому выкапывать в мягкой утоптанной земле стартовые ямки было очень удобно.

– Ну что, сначала банки запустим, а потом уж и за гранаты возьмёмся? – предложил Славка на правах старшего.

– А как банки будем делить? – подал голос Витька.

– А чё тут делить-то? Каждому по маленькой и по «Глобусу»…

– Так «Глобусов» только четыре, – возразил Витька.

– Вот вы все их и разбирайте. А я заместо этого возьму «грузовоз». И не пыхти! Кто карбид со стройки тырил? Небось не вы, а мы с братишкой. Так что всё по-честному.

Возразить было нечего. Поэтому, разобрав банки, все занялись подготовкой пусковых шахт.

Серёжка запускал банки только один раз, в прошлом году, но хорошо помнил, как готовить стартовую шахту: вырыть ямку с вертикальными стенками и размером с донышко банки, а глубиной – на половину её высоты, на дно положить фольгу или целлофан, чтобы вода не впитывалась в землю. Вот и вся наука. От банки отрезать открытую крышку и пробить ножом пару дырок в оставшемся донце – и «корабль» готов к старту. Оставалось лишь положить на дно шахты 3–4 кусочка карбида, залить его тонким слоем воды, установить банку в шахту донцем кверху и через минуту, когда вся полая внутренность банки заполнится карбидным газом, бросить на донце горящую спичку. Эффект был потрясающим – газ внутри банки мгновенно взрывался и «выстреливал» банку из пусковой шахты вверх.

…Сначала решили запустить самые лёгкие «корабли» – эти стартовали со звонким хлопком и взлетали метров на шесть, до середины деревьев.

Потом настала очередь «Глобусов».

– Серёга, ты щас не торопыжничай, выжди подольше и запускай свой «Глобус» последним, – шёпотом посоветовал Славка.

– Это ещё почему?

– Почему да почему! По кочану! Как говорю, так и делай!

– А толком-то объяснить слабо? – обиделся Серёжка.

– Да ладно тебе, не дуйся! Ну, сам подумай – банка-то большая, газ её дольше заполняет. А чем больше газа соберётся под крышкой, тем выше полетит. Сечёшь?

– Ага, теперь понятно!

Он сделал, как посоветовал брат. И не зря – его «Глобус» действительно рванул громче всех и долетел до самых верхушек деревьев, метра на три выше других!

– А теперь – гвоздь программы! Грузовоз «Салют»! – гордо объявил Славка тоном ведущего в цирке, представляющего смертельный номер каскадёров. Его «Салют» явно был заправлен газом «под завязку» – видно было, как над дырками в крышке дрожит газовое марево.

Славка предусмотрительно отошёл подальше – и первая спичка не долетела до банки. Вторая долетела, но потухла ещё в воздухе. Третья, наконец, попала в цель…

Пламя полыхнуло над крышкой, но тут же втянулось через дырки внутрь – и в тот же миг вырвалось из-под банки, опалив края пусковой шахты. Грохотнуло так, будто над головами пара истребителей преодолела звуковой барьер на низкой высоте. «Салют» взметнулся ввысь, в две секунды побил рекорд Серёжкиного «Глобуса», пошёл выше, выше… На мгновение даже показалось, что он исчез из виду… Но нет, вот он – замедлил ход, завис, качнулся, завалился на бок и как бы нехотя начал свой обратный путь к земле.

– Вот это было здоровско! – разом загалдели ребята, когда «Салют» грохнулся на землю. – Выше деревьев! Так ни один «Глобус» не сможет! Может, ещё разок запустим?

– Хорошо бы, да только карбид весь закончился, – расстроил всех Славка. – Даже на гранаты не осталось… Придётся припрятать бутылки до следующего раза.

Спрятав бутылки и банки в зарослях ивняка на берегу реки, подальше от полянки, «космолётчики» отправились в обратный путь. Серёжка шел за братом и думал, так ли уж случайно тот извёл весь карбид на запуски и ничего не оставил на гранаты? А может, он всё ещё не отошёл от прошлогоднего случая?

* * *

… В тот раз, как и сейчас, они пошли взрывать гранаты на берег реки. Серёжку к изготовлению гранат не подпустили – «мал ещё!» Но он запомнил всё: как измельчить карбид; что поверх карбида нужно затолкать в бутылку как можно больше травы, чтобы вода медленнее просачивалась; что воды наливать немного, а пробку заколачивать крепко и быстро…

Первая бутылка поболталась на поверхности воды минуту, но не взорвалась – скопившийся газ просто вышиб неплотно забитую пробку.

Вторая граната сработала образцово-показательно – за полминуты после броска уплыла вниз по течению на безопасное расстояние и рванула смачно, подняв целый столб водяных брызг, как маленькая глубинная бомбочка.

А вот с третьей всё как-то не задалось. Для начала, в неё загрузили весь оставшийся карбид, и это был явный перебор. Из-за этого осталось меньше места для травы, залитая вода быстрее просочилась к карбиду, и газ стал выделяться сразу и очень бурно. Ну и в довершение всего, Валерка – самый старший из них – как-то замешкался с пробкой, а потом и вовсе выронил молоток. Пока он его выудил из высокой травы, пока забил пробку до конца, запаса времени не осталось… Когда он запулил-таки злополучную бутылку в реку, все вздохнули с облегчением. Но бутылка рванула в воздухе, не долетев до поверхности воды. Осколками, как косой, срезало прибрежную осоку и несколько ивовых прутьев буквально в десятке шагов от того места, где стояли они – перепуганные и потерявшие дар речи…

* * *

«Ну что ж, может, оно и к лучшему, что в этот раз без гранат обошлись, – думал Серёжка, шагая за братом по обочине дороги. – Вон тем летом сколько страху натерпелись. Ещё бы чуть-чуть – и Валерка мог без пальцев остаться, и нас бы осколками посекло. Нет, уж если делать взрывалки – то что-нибудь попроще. Например, можно пугачи из медной трубки, гвоздя и резинки от бигудей… Ни у кого ещё трубку в руках вроде не разрывало. А ведь серы со спичек порой столько зарядишь, что от взрыва в ушах целый час звенит! Или даже взрыв-пакеты из магния и марганцовки… Этого добра – вон целый магниевый обод от самолётного колеса в подвале лежит, а марганцовки у всех дома навалом. Тут тоже рванёт – так рванёт! Но зато хоть без осколков…»

До дома оставалось рукой подать, когда его размышления прервал голос брата.

– Эй, мелкотня, вы что, в «партизан» играете? Решили дорогу взорвать? А ну-ка, быстро все наверх! Что там у вас?

Из огромной водосточной трубы, проложенной под дорогой, выползли трое чумазых мальчишек лет четырёх – пяти и дружно уставились в землю, опустив головы. Из трубы явно тянуло дымом…

Недолго думая, Славка нырнул в трубу. Через мгновение оттуда донеслись его многократно отражённые стенами чертыхания, а вскоре появился на свет и он сам, пиная перед собой что-то дымящееся… Из тлеющих еловых веток выкатился газовый баллончик от сифона для приготовления газировки.

– Вы что, с дуба рухнули? – напустился он на малышню. – Да вам этим баллончиком руки-ноги поотрывает в два счёта – и ахнуть не успеете! Да ещё в трубе! Додумались тоже! А ну, брысь отсюда!

Убедившись, что малышей и след простыл, он повернулся и, пнув баллончик ногой, задумчиво произнёс:

– Рванём его, что ли, вместо гранат?

– А может, ну его? Ты ж сам сказал – может руки поотрывать…

– Да это я только чтобы мелких напугать. Мы ж не дураки – в трубе взрывать! Разведём костёр в безопасном месте – да вон хоть в песочнице за домом, там бортики высокие, крепкие… А сами будем наблюдать с безопасного расстояния.

– Ну если так, то давай.

… Они сделали всё, как и собирались: вырыли глубокую яму в песочнице, положили на дно бумагу, сухие ветки и траву. А чтобы костёр горел подольше, кто-то придумал положить в него куски рубероида. Подпалив бумагу и положив сверху на рубероид отобранный у малышни баллончик, они отбежали метров на двадцать и залегли в канаву за бугром. Потянулись томительные минуты ожидания.

Пять минут… Ничего.

Они подползли ближе.

Десять минут… Костёр начал затухать.

Они подползли ещё ближе.

Вот они уже в пяти метрах от песочницы.

Костерок прогорел, хотя всё ещё дымится… Но по-прежнему ничего не происходит.

– Наверное, мало веток положили, – выдвинул предположение Вадька. – Жара не хватило. Надо подбросить ещё – без этого не рванёт.

И вот они, нарвав сухой травы и подобрав по пути всё, что может гореть, снова в песочнице. Дымится, пузырится и фыркает расплавленной смолой рубероид. На него летят принесённые сухие ветки, трава, обрывки бумаги. Но костёр никак не хочет разгораться заново.

– Сейчас раздую! – Вадик набирает полную грудь воздуха, наклоняется над костром и дует… А в следующий миг мир перестаёт существовать…

«Странно – а почему это я лежу на земле? Да ещё и под шахматным столом? Он ведь метрах в трёх от песочницы – а я только что сидел на бортике!» – это – первое, что приходит на ум Серёжке, когда он открывает глаза. А потом в голову врывается жуткий крик. Он переводит взгляд со стола на песочницу и чувствует, как волосы на затылке встают дыбом от увиденного: всё лицо Вадика покрыто чёрными пузырями, а по виску, по щеке пульсирующей струйкой течёт и капает с подбородка густая тёмная кровь.

Дальше всё происходит, как в кошмарном сне. Какой-то мужик вдруг оказывается рядом с Вадимом, сгребает его в охапку и тащит к дороге. «Остановить машину… наверное, в медсанчасть» – медленно, как старые мельничные жернова, возникает, проворачивается в мозгу и исчезает мысль.

Перед глазами всплывает искажённое лицо брата. Он что-то кричит ему – но голос глухой, как из глубокого подвала. Серёжка никак не может понять, что тот от него хочет. Потом он чувствует, как брат хватает его под руки, тянет из-под стола, кое-как взгромождает на скамейку, ощупывает руки, ноги… Хочется закрыть глаза, чтобы остановить вращающийся вокруг мир, чтобы прекратился этот гул в ушах…

Брат хватает его за руку, тащит за собой. Они куда-то бегут. Он видит перед собой только спину брата и настойчиво повторяет сам себе, словно боится забыть: «Надо бежать. Раз брат бежит – значит, так надо…»

Медленно, постепенно краски и звуки возвращаются, вращение мира прекращается – и он уже, кажется, слышит брата: «Баллон взорвался… Вадика ранило, в больнице… Никому не говори, что мы там были… Быстрее надо домой, а то родители будут волноваться… У тебя что-нибудь болит? Можешь идти?»

Он слышит собственный голос как будто издалека: «Нет, не болит… Могу. Идём».

… Им крупно повезло – никто больше не пострадал. Вадиму взорвавшийся баллончик рассёк своим развороченным боком висок, пройдя буквально в сантиметре от правого глаза и улетев шагов на пятьдесят – такой силы был взрыв. Ему наложили восемь швов, он вышел из больницы через неделю, почти потеряв зрение на правый глаз…

После этой трагедии они с братом долго не могли прийти в себя. Вспоминая этот день снова и снова, они каждый раз внутренне содрогались от мысли о том, как плохо всё могло закончиться! Ведь на месте Вадика мог оказаться любой из них…

А если не точно на его месте, а на сантиметр правее? Как может быть, чтобы расстояние между жизнью и смертью измерялось всего лишь одним сантиметром? От этой мысли внутри всё замирало, холодело и цепенело. Казалось, в тот день сама костлявая Смерть прошла рядом, задев одного из них своим плащом и пригрозив косой остальным: «Не балуйте!»

Бабье лето, похоже, потеряло счёт времени и никак не хотело уходить.

Ночами уже ощутимо холодало, а порой и подмораживало. Воздух был чист и удивительно прозрачен – наверное, из-за этого луна и звёзды казались ближе, ярче. А вот дни стояли ясные и тёплые. Ближе к полудню вообще можно было подумать, что на дворе всё ещё стоит поздний август – если бы не быстро редеющая листва на кустах и деревьях.

Лимонно-желто-багряно-алая мозаика покрыла все лужайки и тропинки. Тысячи… нет, миллионы проживших свою такую долгую и такую мимолётную летнюю жизнь листьев теперь лежали под ногами…

А ведь, кажется, совсем недавно они только-только проклюнулись после долгого зимнего сна. Медленно, ещё боясь поверить в то, что холода ушли навсегда, они разворачивали свои нежные, трепетные изумрудные тельца – словно раскрывали миру свою душу.

И мир не обманул их. О, нет, он принял их с радостью и восторгом, изо дня в день согревал их весенним теплом, поил дождевой водой и питал солнечным светом. Окружённые такой трогательной заботой и лаской, листочки росли, зеленели и крепли.

Вокруг них происходило столько чудес! То тут, то там распускались огромные пенные благоухающие шапки – белые, сиреневые, бледно-розовые. У кого-то по соседству возникали целые гроздья ароматных серёжек. Среди смолисто-клейкой листвы вдруг обнаруживались длинные побеги, все усеянные крупными кожистыми бутонами. Они толстели и пухли, как на дрожжах, а потом вдруг в один день стали лопаться и взрываться белым пухом, который разлетался во все стороны и плыл на волнах летнего ветра, медленно, но неумолимо опускаясь всё ниже к земле и укрывая её невесомым белёсым покрывалом.

А потом наступила пора нежных жёлтых цветочков. Их было видимо-невидимо, ими были усыпаны все ветки. Медовый аромат, разносившийся на всю округу, так и манил к себе пчёл… Листья начали было ревновать: «Конечно, вон их сколько! И свет нам закрывают. Немудрено, что им достаётся всё внимание! Ведь людям, которые постоянно останавливаются полюбоваться нами , нас из-за них не видно!» Но цветы оказались недолговечны – вдруг завяли и разом все облетели…

«Ну, вот, наконец-то мы можем предстать миру во всей нашей красе!» – оживлённо обсуждали эту новость листья. Им так нравилось, проснувшись по утру, перешёптываться и болтать без умолку целыми днями напролёт… А ещё они очень любили красоваться друг перед другом, поворачиваясь и так, и эдак от лёгчайшего дуновения ласкового ветерка. Им казалось – их так много, что эта шелестящая музыка лета будет вечной…

Вера в свои силы и в бесконечную доброту природы была так велика, что первая желтизна в нарядах некоторых поначалу даже вызывала зависть. «Ах, как это красиво, как необычно! Надо же – мы все просто зелёные, а вот у этого, и вон у того тоже появились такие трогательные жёлтенькие прожилки! Ах, как и нам хочется таких, и нам! Ну, пожалуйста!»

Природа не скупилась и рада была одарить всех – кого-то раньше, кого-то чуть позже…

Когда первые пожелтевшие листочки вдруг сорвались со своих насиженных мест и закружились в холодеющем воздухе, это всего лишь вызвало новую волну зависти и перешёптываний. «Как же так? – с горечью жаловались друг другу оставшиеся на ветках листья. – Мы в лучшем случае можем лишь вертеться туда-сюда, да и то, если ветерок к нам заглянет. Как мало можно рассмотреть, сидя вот так на одном месте! А эти отправились в такое волнительное путешествие! Они, наверное, облетят теперь весь мир…»

Но вскоре они увидели сквозь своих поредевших собратьев страшную правду: как ни старались оторвавшиеся путешественники продлить свой полёт, он неизбежно заканчивался там же, где уже лежали тысячи их предшественников…

Повезло тем, кто приземлился на лужайках. Туда в погожие дни иногда прибегала поиграть детвора, и, если они затевали бросаться друг в друга листьями, можно было ещё раз напоследок пережить волнующие мгновения полёта… Порхая в прозрачном осеннем воздухе, они с тревогой, боясь услышать жестокий ответ, спрашивали друг друга: «Неужели это конец?»

Некоторых, самых ярких, ребятишки забирали с собой, чтобы оставить их в вазах как память об этой осени. «Это намного лучше, чем гнить в грязи и сырости на улице! – спорили одни. – По крайней мере, наша засохшая красота будет дарить кому-то радость». «Стать бесчувственной высушенной мумией! – возмущались другие. – Разве такой конец лучше?»

Перед домами листья сгребали в кучи. Лишённые живительной влаги и тепла, они медленно увядали и замерзали на стылой земле. Силы по капле уходили в землю, возвращаясь туда, откуда изначально пришли, и, в конце концов, их осталось лишь на последний крик отчаяния: «Неужели это конец?»

Больше всего страданий выпало на долю тех, кого угораздило упасть на дороги и тропинки. Там их каждый день мяли, рвали и плющили шины автомобилей, ботинки, сапоги и особенно ненавистные шпильки. Корчась от боли, листья беззвучно вопрошали: «Когда же нашим мукам придёт конец?»

И когда надежды уже почти не осталось, мать-природа дала-таки им ответ: «Не ропщите! Вы многое повидали и хорошо прожили свой век. Но в неизбежной вселенской суете вы забыли о главном. Все вы в этом мире лишь мимолётные гости – приходите на миг, уходите навсегда. Закончится осень, пройдёт зима, за ней снова наступит весна – и силы, которые у вас сейчас заберёт земля, вернутся в этот мир, напитают оставленные вами почки… И снова распустятся молодые листья, и снова будут они шелестеть, перешёптываться и болтать без умолку целыми днями напролёт… Они – ваше продолжение. В них – ваша жизнь. Поэтому спите с миром!»

* * *

Серёжка сидел на своём «наблюдательном пункте» и смотрел на улицу, где вовсю шла битва опавшими листьями. Ребята носились, как заведённые, норовя засунуть целые пригоршни за шиворот противнику, а то и уронить друг друга в кучи опавшей листвы. Им было весело, да и денёк выдался замечательный – наверное, один из последних солнечных дней перед началом долгого хмурого межсезонья. Однако Серёжка не торопился к ним присоединиться. На него накатила какая-то необъяснимая грусть-тоска, и он силился найти её причину.

– Эй, Серый, ты чё у окна киснешь? – окликнул его вошедший в комнату старший брат.

– Чё-чё… Ничё – съешь «чевочку» с молочком!

– Э, братишка, ты чё огрызаешься? Не заболел часом?

– Ничего я не заболел. Просто как-то тоскливо стало, а отчего – никак не пойму.

– Может, из-за осени? Всегда грустно, когда лето заканчивается и листья облетают.

– А ведь точно! Верняк – из-за осени! А я-то сижу тут, голову ломаю!

– Скоро вообще дожди зарядят почти на месяц. Вот когда настоящая тоска будет – на улицу носа не высунешь, придётся дома сидеть. Так что пока всё не так плохо, можно махнуть в орешник, вырезать там палки для луков да стрел наделать из лозы.

– В луки мы вроде этим летом не играли… Да и стрелы в жухлой траве не потеряются… Давай! Надо только топорик и ножи взять.

– Без соплей… – начал-было Славка в обычной своей манере «Я старший, сам всё знаю», но, взглянув на всё ещё грустного брата, осёкся на полуслове.

… Для хорошего лука самое главное – найти правильную палку. Серёжке в этот раз повезло необыкновенно. Он споткнулся в орешнике о какую-то корягу – то ли корень, то ли просто толстая ветка, росшая по самой поверхности земли. Осмотрев её получше, он вдруг понял, что из неё получится отличный лук. Правда, была она чуть корявая, но при этом крепкая, а главное – очень гибкая и упругая. Как раз то, что надо!

– Славка, иди сюда! Зацени, какую я козырную коренюку для лука нашёл!

– Ну-ка, дай позырить… Гнётся – не ломается… Неплохой лук должен получиться. Только рубить ты её замучаешься.

– Ничего, справлюсь!

Бороться с веткой пришлось добрых полчаса. Древесина была как будто выморена болотной влагой и никак не хотела поддаваться топору. А дома сгибать её, чтобы набросить тетиву из толстой капроновой лески, пришлось вдвоём. Да и «в четыре руки» вышло не сразу – пришлось изрядно помучиться. Зато когда, наконец, получилось, тетива звенела, как гитарная струна.

Серёжке не терпелось опробовать новый лук в деле, но он решил специально оттянуть этот момент и принялся за стрелы. Сделав пять штук (наконечник из расплющенного гвоздя, намертво прикрученного к стреле тонкой медной проволокой), он решил украсить лук «индейской» резьбой по коре, а середину обмотал куском меха от своей старой кроличьей шапки. Концы лука он тоже украсил меховыми кисточками. Получился не просто лук, а настоящее произведение искусства – ни у кого ещё он не видел такой красоты! Дело оставалось за малым – чтобы он ещё и стрелял выше и дальше всех…

И он не подвёл. Один его вид сделал Серёжку героем дня. Лишь только они с братом вышли во двор, ребята побросали всё и прибежали посмотреть на это чудо. Завязалось оживлённое обсуждение.

– Ну ничё себе лук! Индейский!

– С таким и на охоту можно ходить.

– Классно ты насчёт меха придумал. Это, типа, для красоты?

– Ты чё, это чтоб стрела лучше скользила – точно, Серёг?

– А пятый этаж, интересно, перебьёт?

– Тетива-то аж звенит…

– А силёнок-то для начала хватит такую натянуть?

Галдёж вдруг разом смолк. Наступила мёртвая тишина…

Серёжка вынул из самодельного брезентового колчана одну стрелу, положил её на лук, резко, изо всех сил натянул тетиву и выпустил стрелу вверх. Она ушла намного выше крыши дома. Когда она, наконец, упала на землю, Серёжка подобрал её и пустил в ближайшую берёзу. С десяти метров она вошла в древесину на полгвоздя… И галдёж будто включили снова.

– Недетский выстрел!

– Конечно, наконечник-то плющенный…

– Из такого лука убить, наверное, можно…

– А дашь стрельнуть разок?

Весь остаток дня ребята гурьбой носились по двору, по очереди стреляя из Серёжкиного лука и придумывая всё новые и новые цели. Без «внимания» не осталось, кажется, ни одно дерево. Пару раз пришлось слазить за стрелами на крыши сараев, потом долго, всей ватагой, трясти дерево, в ветвях которого повисла стрела…

Когда коллективная фантазия иссякла, кто-то предложил рвануть на берег реки, проверить лук «на дальность». Что ж, и это испытание лук выдержал с честью: легко перебивал реку с опушки леса, да так, что пришлось долго искать стрелу на другом берегу…

– Завтра обязательно пойду в орешник искать такую же коренюку, – сообщил Вадька на обратном пути. – Тогда посмотрим, у кого лук лучше.

– Ага, с луками из простых веток против такого «без мазы»! – поддержал его Витька.

– А как сделаем, можно в «индейцев» сыгрануть, точно?

– Ну да, пока дожди не пошли. Летом-то можно было б на лягушек поохотиться в пруду. Хотя мама говорит – они полезные, комаров лопают и всякую другую противную мошкару…

– А щас можно по воронам пострелять! Вон их сколько над полями кружится – целые стаи!

– По воронам – бесполезняк. Они всё равно проворнее, увернутся.

– Может, увернутся, а может, и нет – от таких-то луков! Попробовать всё равно надо…

Серёжка гордо нёс «виновника» всех этих разговоров и размышлял: «А ведь здорово, что у меня такой зыкинский лук получился! Вон как всем понравилось из него стрелять. А ещё лучше, что у меня есть брат. И Вадька, и Витька тоже. С ними всегда так весело – и никакая осень нипочём! Только бы успеть с индейским сезоном до дождей…»

* * *

Индейский сезон пришлось отложить до следующих выходных – школа занимала полдня, а потом нужно было делать «домашку». У Серёжки с мамой на этот счёт была простая и понятная договорённость: «Сделал дело – гуляй смело». Поэтому, придя домой после школы и пообедав, он перво-наперво брался за уроки, потом делал дела по дому, если мама оставляла какую-нибудь просьбу, а уж только потом шёл гулять. Похоже, в семьях его друзей правила были такие же. Вот и получалось встретиться только вечером, когда уже темнело.

Школа по-прежнему нравилась. Каждый день на уроках происходило что-то новое, интересное. В классе он так и сидел за Ларой и Лерой, а после школы они частенько шли домой вместе, и это было даже лучше уроков.

А ещё нравились перемены – на них можно было побегать в догоняшки по длинным школьным коридорам или попрыгать с девчонками «в резиночку», или побросать мяч для лапты об стенку на счёт.

Но самой долгожданной была большая перемена, когда в коридоре за специально поставленным столом появлялась пышная тётя Маша с большой алюминиевой кастрюлей ароматных жареных котлет и с лотком чёрного хлеба. Казалось бы, котлета с хлебом – незамысловатый бутерброд (11 копеек штука!). Но к лотку изо дня в день выстраивалась в очередь чуть ли не вся школа. То ли котлеты были действительно вкуснячие – с пылу, с жару, сочные, с аппетитной румяной корочкой, – то ли просто к этому времени наступала пора подкрепиться?

… В этот день, как обычно, Серёжка с нетерпением ждал окончания урока перед большой переменой. Как только тренькнул звонок, он сорвался с места и был у заветного лотка одним из первых. Как обычно, он пропустил вперёд Лару и Леру и протянул приготовленные без сдачи 11 копеек. Тетя Маша наколола вилкой котлету, плюхнула её на кусок хлеба…

Выйдя на школьный двор, он начал уплетать свой бутерброд. И вдруг он понял, что сегодня ему гораздо больше, чем котлета, нравится хлеб. Ему досталась свежайшая, зажаристая горбушка – мягкая, ноздревато-рыхлая внутри и хрустящая снаружи. Она настолько ему понравилась, что, прикончив свой бутерброд, он вернулся к лотку.

– А сколько стоит хлеб без котлеты? – спросил он, немного помявшись.

Тётя Маша уставилась на него удивлённо.

– Ну, положим, копейку.

– Тогда можно мне, пожалуйста, кусок хлеба? Только горбушку, если есть.

Тётя Маша покачала головой, но горбушку отыскала.

… Серёжкина мама работала в школе бухгалтером, и он иногда на переменках забегал к ней в кабинет посмотреть, как та «колдует над цифирями» (её выражение). Когда на следующей перемене он забежал к ней, та с ходу напустилась на него.

– Сына, зачем же ты меня так позоришь!

Серёжка замер у двери, как вкопанный, и только удивлённо хлопал глазами.

– Мам, ты это о чём? Я вроде двоек не получал сегодня. Да и вообще я их не получаю – у меня кругом пятёрки да четвёрки…

– Да дело не в оценках! Марья Ивановна только что выговорила мне на всю школу, что я якобы денег тебе на котлеты не даю, что ты, бедный, ходишь голодный и только хлеб у неё за копеечку покупаешь!

– Мам, да Марьванна всё поперепутала! Она ж только на свои котлеты да на деньги смотрит. Я съел котлету, не волнуйся!

– Как же так? – недоумённо развела руками мама. – Она точно мне сказала – мол, подошёл в конце перемены Ваш сын, долго мялся, а потом дал копейку и попросил только горбушку хлеба, без котлеты…

– Мам, да просто мне уж очень горбушка в первом бутерброде понравилась – вот я и решил ещё одну купить… Вон, оказывается, почему она на меня так уставилась! И вообще, ей-то какое до меня дело? Мам, ты ей расскажи про Варвару!

– Про какую ещё Варвару?

– Ну, помнишь, ты мне говорила про какую-то твою знакомую любопытную Варвару, как ей на базаре нос оторвали?

– Ой, чудо ты моё! Нет у меня никакой такой знакомой. Это просто народная поговорка такая есть: «Любопытной Варваре на базаре нос оторвали». То есть, любопытничать сверх меры нехорошо. Но Марье Ивановне это говорить не надо. Это будет невежливо, она обидится…

* * *

Наконец, наступили следующие выходные, но индейскому сезону так и не суждено было случиться – прямо с ночи зарядил дождь. И хотя был он нудным и промозглым, как и положено осеннему дождю, всё-таки есть и какая-то своя прелесть – странная, неизъяснимая – в монотонном перестуке капель по жестяному подоконнику.

Под него так хорошо засыпать после обеда, когда все дела уже сделаны, да и вечером тоже. А когда он будит тебя поутру, то сразу, ещё до того, как откроешь глаза, понимаешь, что на улицу сегодня нос не высунешь. Поэтому торопиться некуда – и ты зарываешься поглубже в одеяло и зажмуриваешься покрепче. Слушая шум дождя, сладостно думаешь лишь об одном – там, за окном, мокрятина и холодрыга, а в кровати так тепло и уютно. Эта мысль под мерную дробь за окном убаюкивает лучше любой колыбельной. И ты опять с радостью и ожиданием новых сновидений возвращаешься в царство Морфея…

Но, в конце концов, всё-таки просыпаешься и уговорить себя поспать ещё уже больше не можешь. И тогда приходит чувство досады. Ведь ждал выходных целую неделю, строил планы, да ещё какие! И всё коту под хвост – ни тебе индейских приключений, ни хотя бы просто побегать с друзьями на улице…

В призрачной надежде отдёргиваешь занавеску, выглядываешь из окна… Нет, чудеса, конечно, случаются, но не сегодня. Небо висит так низко над землёй, что, кажется, до него можно дотянуться рукой. На дорогах – огромные лужи, которые постоянно бомбардируют тысячи водяных метеоритов. Да и жухлая трава на полянках под берёзами вся ушла под воду… Только и остаётся, что наблюдать, как низвергаются на землю потоки дождя, да косматые облака, придавленные к земле тяжестью набухшего неба, цепляются за голые, насквозь промокшие и такие безрадостные ветви деревьев…

* * *

* * *

– Ну, Серый, похоже, вся надежда только на подвал! Давай народ собирать страшилки рассказывать. За окном-то льёт, как из ведра… – предложил Славка.

– Да, невезуха! Хорошо, что мы в арбузный сезон маски сделали из половинок арбуза – можно будет в чудищ сыгрануть.

– Точно! Только давай пока не будем пацанам про маски говорить, а лучше пуганём всех, когда соберутся.

– Ага, надо только два фонарика тогда взять.

Припрятав маски, фонарики, свечи и спички в подвале, ребята отправляются в обход по квартирам друзей. Идея страшилок принимается «на ура» – кажется, все только и ждали, чтобы кто-нибудь придумал, наконец, чем заняться в такую тоскливую погоду…

Через полчаса все в сборе – расселись по трубам вдоль стен ближайшего ко входу закутка подвала, как курицы да петухи на насестах…

В воздухе повисла тишина – лишь капли дождя отбивают по жестяной крыше навеса над подвальной лестницей мерную, звонкую дробь… А больше – никаких звуков.

Через единственное оконце над головами нехотя переливается снаружи и стекает по стене тусклый свет серого осеннего дня – и его тут же поглощает, впитывает в себя подвальная тьма. Посреди закутка, на полу, мерцают неровным светом две свечи. Тени мечутся по стенам и потолку, а глаза горят нетерпеливым ожиданием – что-то сейчас будет?

– Чур, я первый страшилку рассказываю! – поднял руку Вадька и, закатив глаза к потолку, начал таинственным низким голосом:

«В чёрном-чёрном городе по чёрной-чёрной улице ехала чёрная-чёрная машина…

Она остановилась у чёрного-чёрного дома.

Из машины вылез человек в чёрном-чёрном плаще и вошёл в чёрный-чёрный подъезд.

Он поднялся по чёрной-чёрной лестнице и остановился перед чёрной-чёрной дверью.

Он открыл чёрную-чёрную дверь и медленно прошёл в чёрную-чёрную комнату.

Посередине комнаты стоял чёрный-чёрный стол, а на нём – чёрный-чёрный гроб.

Чёрный-чёрный человек медленно поднял чёрную крышку гроба…

Из гроба поднялась чёрная-чёрная рука…»

– Отдай моё сердце!!! – вдруг завопил Вадька во весь голос, вскакивая со своего места и растопыривая руки в стороны. С перепугу одновременно с ним повскакивали и все остальные…

– Фу, ну ты напугал! – выдохнул Славка, опускаясь на трубу. – Это – всем страшилкам страшилка! Аж сердце в пятки ушло! Кто следующий?

– Можно, я расскажу? – робко пролепетала Лара. – Только у меня не очень страшная…

– Ну, давай свою не очень страшную.

И Лара, чуть помявшись, начала:

«Жил-был один человек. Однажды он включил радио и услышал:

«По городу едет гроб на колёсиках и ищет тебя!»

Через несколько секунд: «Гроб на колёсиках нашёл твой дом!»

Ещё через несколько секунд: «Гроб на колёсиках нашёл твой подъезд!»

Человек открыл окно и слышит: «Гроб на колёсиках нашёл твою квартиру!»

Человек забрался от страха на подоконник.

«Гроб на колёсиках въезжает в твою дверь!»

Человек выпрыгнул со второго этажа, ударился о землю и потерял сознание.

Он так и не услышал, как по радио объявили:

«Мы передавали сказку для наших маленьких радиослушателей!»

В темноте подвала раздаётся дружный смех.

– Вот так страшилка! Скорее уж – «смешилка-уморилка»!

– Да уж, это точно! Живот можно надорвать!

– У кого ещё есть страшилки? Ну же!

Но желающих больше нет – фантазия иссякла…

– Серёга, Славка, что дальше-то делать будем? – Вадька оглядывается вокруг и, не увидев братьев, удивлённо окликает. – Эй, вы куда делись? Серёга! Славка!

– А правда, где они?

– Да только что здесь были! Может, на лестнице? Да нет, тут пусто…

– А может, их домовой утащил?

– Ты что, сбрендил? Нет тут никаких домовых…

И в этот самый момент из недр уходящего вглубь подвала коридора раздаётся какой-то скрежет, леденящие душу стоны и завывания, а в темноте появляются две жутких морды – горящие огнём глаза, светящиеся дырки вместо носа и разверстые в диком оскале пасти…

Раздаётся оглушительный визг – и ребят как ветром сдувает с мест. Все бросаются к выходу, толкая друг друга и спотыкаясь. Кто-то опрокидывает свечи. Подвал погружается в кромешную тьму – и визг становится ещё пронзительнее…

– Эй, вы куда все? Это ж мы с братом! – кричит во весь голос Славка. – Да стойте же!

В следующее мгновение по головам и стенам уже пляшут два фонарных луча, разгоняя тьму. Чиркает спичка – и вновь затеплились фитили свечей. В разгорающемся круге света виновато переминается с ноги на ногу Серёжка. В руке у него – полосатая маска из половинки арбуза с прорезями для глаз, носа и рта… У стоящего рядом Славки – такая же.

– Только без обид, ладно? Мы хотели понарошку испугать. Мы ж не знали, что так по-взаправдашнему получится…

Первый день ноября принёс сразу два радостных события.

Во-первых, наступили первые в жизни Серёжки школьные каникулы – целая неделя… нет, целых восемь дней «ничегонеделанья»! Восемь дней, когда первая мысль поутру: «Не нужно выбираться из тёплой кровати и идти под дождём в школу! Можно ещё поспать, а потом целый день бегать на улице или играть в подъезде. И на следующий день тоже, и потом…»

А во-вторых, наконец-то закончились целых две недели нудных моросящих дождей!

Сильно похолодало ещё накануне. Небо просветлело, а к вечеру бодрый, по-зимнему холодный ветерок разметал облака по небу, и в их разрывах на какой-то краткий миг даже проглянуло багровое закатное солнце – и сразу на душе стало веселее.

А за ночь набухшую от бесконечных дождей землю сковал первый мороз. Поэтому когда, наскоро позавтракав, ребята выбежали на улицу, они прямо с порога попали в ледяное царство: полянки и дороги были припорошены мириадами блестящих кристаллов; заледеневшая жухлая трава и одинокие необлетевшие листья на кустарниках казались вырезанными из горного хрусталя; берёзки тянули к просветлевшему небу свои стылые, посеребрённые инеем и звенящие на ветру ветви; вчерашние лужи превратились в слюдяные оконца, в которых неслись бесконечной чередой рваные клочья облаков…

И над всем этим замёрзшим великолепием вставало так долго прятавшееся за осенней хмурью солнце… Вот первые его лучи коснулись верхушек кустов, земли – и всё вокруг в миг вспыхнуло, заискрилось тысячами мельчайших драгоценных камней.

И то ли от этой хрустальной, искрящейся, звенящей от мороза красоты, то ли от первого глотка выстуженного за ночь воздуха перехватило в горле дыхание. И на какое-то мгновение захотелось стоять вот так неподвижно целую вечность, чтобы не спугнуть, не потревожить неловким движением эту родившуюся всего за одну ночь сказку…

Но как устоять на месте, когда ноги сами несут тебя к большущей луже-ледянке, по которой теперь можно с разбега проскользить от края до края?

А дальше, вдоль дороги – водосточная канава, которую ребята предусмотрительно запрудили кирпичами накануне. Она теперь превратилась в длиннющую ледяную дорожку – только бы разбежаться посильнее, чтобы хватило скорости доехать до самого конца, да устоять на трясущихся от страха и восторга ногах! А впрочем, и в падениях тоже есть своя прелесть – особенно, когда получается «куча-мала». Вот уж где веселье и визги на весь городок!

* * *

– Серёга, ты ещё не укатался? – позвал его запыхавшийся старший брат.

Они носились по ледяной дорожке уже часа два, и ноги предательски подрагивали в коленях. Но признаваться в этом не хотелось.

– Да нет, не особо, могу ещё… А что, уже домой пора?

– Неа, просто здесь уже порядком поднадоело. Думаю на речку сбегать, посмотреть, не замёрзла ли?

– Ну за одну-то ночь вряд ли. Зато у берегов наверняка уже лёд, можно камни по нему позапускать… Давай!

И он первым рванул к речке.

Бежать на ватных от усталости ногах было забавно. Вот их дом, их подъезд… Теперь обогнуть дом, мимо берёзок, вниз с горки по заледеневшей дорожке, через злополучный проём – и дальше по просёлку к лесу…

Набрав камней по обочинам дороги и пройдя по усыпанной льдинками-листьями тропинке через голый, замёрзший лес, они вскоре оказались на берегу речки, у озерца чуть ниже бревенчатого мостика.

Конечно же, речка не успела замерзнуть. Под мостком, где она была шириной всего метра три, течение было проворным, и лед едва образовался лишь у берегов. Но в озерце, где от берега до берега было метров десять, вода текла совсем медленно, и лёд покрыл бóльшую часть заводи вдоль правого, пологого берега.

– А давай попробуем лёд на прочность, – предложил Серёжка. – Если меня выдержит, то, может, и тебя тоже?

– Ну, давай, только не дальше трёх шагов от берега, а то ещё провалишься…

Но уже на втором шагу лёд предательски затрещал и стал прогибаться. Пришлось вернуться на берег и довольствоваться запуском камней по льду в сторону протоки, где они с громким «буль-буль» уходили под воду.

* * *

К концу каникул задул колючий, резкий северный ветер. Голая, унылая, выстуженная ветрами и морозом земля, казалось, вся съёжилась и замерла в нетерпеливом ожидании своего зимнего пушистого одеяла – а снега всё не было и не было. На улице стало совсем нечем заняться – все ледовые дорожки были уже заезжены до земли, да и ветер слишком уж неприятно «кусался»…

– Славка, а давай ребят соберём в салки-жмурки играть у нас в подъезде, а? Помнишь, как прошлой зимой здорово было?

– А что, это идея! Как это я сам не додумался? Молодец, братишка! Давай, одевайся, сгоняй за Вадиком да Юркой, ну и кто там ещё из твоих соберётся… А я тут по нашему подъезду пройдусь, Верку с Аркашкой да Ленку Зубареву позову. Идёт?

– Замётано. Я быстро обернусь! – уже на ходу ответил Серёжка, а про себя подумал: «Ну, братец, ты и хитрюга! Сам-то, небось, не хочешь на мороз нос высовывать! Ну да ладно, зато я за Лерой смогу зайти, и Лару тоже позову, она с Юркой в одном подъезде живёт… Чем больше народу, тем веселее!»

В первую очередь он, конечно же, отправился в последний подъезд своего дома, где жила Лера (ну, и Вадик тоже). Поднявшись на второй этаж, он долго не решался позвонить… А вдруг откроют Лерины родители – что он скажет?

«Что-что? Да всё, как есть, так и скажу, – убедил он себя. – Здравствуйте! А Лера дома? Мы в салки-жмурки собираемся играть…» И он решительно позвонил в её дверь.

Но дверь открыла сама Лера… И опять ветерок от взмаха её ресниц, и эти бездонные карие глаза, в которых он тонул уже столько раз! Этот водопад густых каштановых волос, ниспадающих на плечи!

Он открыл рот, но опять – в который уже раз – потерял дар речи…

– Привет, Серёжа! Ты что-то хотел сказать?

Вот так бы слушал и слушал её голос, не сходя с этого места!

– Ддда, я… То есть, мы… В общем, в жмурки собираемся играть… Хочешь с нами? В нашем подъезде, через полчаса…

– Вот здорово! А я как раз думала, чем бы заняться. Погода такая ужасная… Ну, пойду тогда одеваться. Спасибо за приглашение!

И перед тем, как закрыть дверь, она опять одарила его своей волшебной, лучисто-озорной улыбкой…

Остальных он обежал «на автопилоте», и скоро все были в сборе.

– Напоминаю правила! – объявил Славка. – Играем на трёх площадках – второго, третьего этажа и площадкой между ними – и на двух лестницах вместе с перилами. Водящему глаза завязывает любой из играющих, но не он сам. Раскручиваем его на средней площадке. Считалку будет говорить мой братишка, коль он всех собирал!

Серёжка с готовностью вышел на середину площадки, закрыл глаза, крутанулся раза три на месте и, вытянув руку «на кого попало», открыл глаза и начал свою любимую считалку:

Водить выпало Юрке Сазонову. Тот грустно вздохнул и покорно подставил голову. Серёжка со всей ответственностью крепко завязал ему глаза своим шарфом, проверил, не осталось ли щёлок между щеками и носом, и начал раскручивать его на площадке – Раз, Два, Три!

И моментально наступила гробовая тишина – все замерли, затаились там, куда успели добежать…

Серёжка оказался на последней ступеньке лестницы у входа на площадку третьего этажа; в двух шагах за ним, в дверной нише, притаилась Лера. Остальные были этажом ниже, а Вадька и Славка висели на перилах между этажами в ожидании дальнейших событий.

И вот, сориентировавшись в пространстве, Юрка повернулся и медленными шагами, шаря в воздухе перед собой и по бокам руками, двинулся по лестнице вверх.

Вадька тут же убрался из опасной зоны, спустившись на перила этажом ниже, и в «зоне охоты» остались только Серёжка и Лера. Недолго думая, надеясь увлечь вóду за собой и тем самым отвести опасность от Леры, Серёжка нырнул под Юркину руку и, шумя изо всех сил, бросился вниз по лестнице. Но Юрка на эту уловку не купился и, расставив широко руки, продолжал идти вверх по лестнице… Серёжке ничего не оставалось, как на цыпочках последовать за ним.

А когда тот вышел на площадку и, прыгая из стороны в сторону, оказался всего лишь в двух шагах от Леры, пришлось вызывать огонь на себя. Серёжка руками подал знак уже отчаявшейся было Лере и, убедившись, что та его поняла, «шумнул» в противоположной от неё стороне. Он обрадованно вздохнул, когда Лера прошмыгнула за спиной у повернувшегося к нему вóды, но сам ускользнуть не успел и занял его место…

Остановившись после раскрутки, он пошарил руками перед собой, ничего не нащупал, сделал первый неуверенный шаг… и наткнулся на батарею под окном. Ну, теперь всё пойдёт проще: раз окно впереди, то справа сзади – лестница вниз, а слева сзади – наверх… Он повернулся и шагнул к лестнице, ведшей вниз – почему-то он был уверен, что на этот раз Лера окажется на нижней площадке.

Да него донеслось сопение с перил верхней лестницы. Можно было бы резко прыгнуть и поймать того, кто на них висел… Но он продолжил путь вниз. Вот кто-то толкнул его в спину и зашёлся смехом, убегая наверх; кто-то проскользнул у него под рукой… Но он и на эту «лёгкую добычу» он не стал отвлекаться – ведь ему хотелось поймать только Её!

… И когда Лера, в конце концов, попалась-таки ему в руки, он ни секунды не сомневался, что это – она! Разве можно спутать с кем-либо этот едва уловимый цветочный аромат, исходящий от её волос? И сами эти густые, непослушные волосы, которые он сейчас перебирал своими пальцами? Наклонившись, он прошептал ей в ухо: «Я знаю, что это ты. Но я не хочу, чтобы ты водила!» И, заставив себя отстраниться от неё, он объявил: «Это Ленка Зубарева!»

– А вот и не угадал! – загалдели все разом. – Ты водишь по второму кругу!

Он не возражал. Единственное, о чём он сожалел – что на угадывание того, кто попался, отводилось очень, очень мало времени. И пока его снова раскручивали, он думал только об одном: «Интересно, это случайность, что я именно её поймал? Или она специально не очень-то старалась убежать, чтобы оказаться в моих руках?»

* * *

… Как-то утром Серёжка проснулся со стойким ощущением того, что за ночь мир чудесным образом изменился – уж как-то необычно светло было в комнате, несмотря на ранний час.

«Да это же первый снег, наверное!» – осенило его.

В следующую секунду он уже был на своём «наблюдательном пункте».

И правда – за ночь засыпало всё вокруг. На подоконнике красовались пышные сугробы, и внизу, насколько хватало глаз, простирались бесконечные снежные барханы, поглотившие за одну ночь всё осеннее уныние.

«Снег-снежок засыпал весь лужок! – радостно выкрикнул он слова новогодней песенки, которую они начали разучивать в школе накануне, и принялся тормошить старшего брата: – Славка, вставай, снег-снежок всё-всё засыпал, правда!».

Ночь и утро выдались холодные, и оттого снежный ковёр получился пушистым, легким, прямо-таки воздушным. По пути в школу Серёжка всю дорогу ловил падающие снежинки ртом и думал: «Отчего они сладкие-то? Ведь это всего лишь замёрзшая вода!»

Снег под ногами хрустко поскрипывал – скрип-скрип. Бежишь по нему, словно Робинзон снежного царства. Ведь твои следы – первые и единственные, что потревожили это безмолвие и безмятежность…

* * *

* * *

… К вечеру потеплело, и опять пошёл снег, но другой. Такой бывает только в начале зимы, когда мороз отпускает ненадолго свою студёную хватку, воздух напитывается влагой несмелой скоротечной оттепели, и ветер замирает в вечернем сумраке, словно боясь неловким дуновением спугнуть нарождающееся зимнее волшебство…

Крупные пушистые хлопья неспешно кружились в вечернем воздухе, будто пытаясь растянуть мгновения своего снежного танца в вечность. Они вдруг зависали недвижно в неярком свете фонарей, а иногда даже устремлялись вверх вопреки всем законам тяготения, радостно цеплялись за провода, налипали ватными клочьями на ветвях деревьев и кустарников… Только бы не вниз, не на землю, где ребятня живо закатает их в снежные комья, из которых тут же слепит снеговика или снежную крепость.

А ребята – тут как тут. Разве можно пропустить такой вечер? Быстрее натянуть колготки и связанные мамой шерстяные носки, потом – толстые, латанные-перелатанные спортивные штаны с широкими штанинами, чтобы можно было натянуть их поверх валенок и притянуть к ним лямками-резинками. Теперь не страшны сугробы хоть по колено, хоть по пояс! Только не забыть вязаные же шерстяные рукавицы на длинной резинке через спину и рукава пальтишка – чтоб не потерялись. А ещё под шапку – вязаный подшлемник-«щёкогрейку» с длинными «ушами», застёгивающимися под подбородком. А вокруг горла – кусачий, но такой тёплый и родной шарф. Уфф, всё! Теперь хоть на Северный полюс!

И вот высыпают на улицу ребята-неваляшки, и пошло-поехало.

Перво-наперво – снежки! Варежки долой, быстрее запустить руки в эту белую пушистость, вырвать ком побольше, скатать голыми ладошками снежок и запустить его… Неважно, куда – хоть в ствол дерева, на меткость, хоть в стену дома или в копошащегося рядом друга. Здесь каждый за себя и против всех… Ой! Вот и тебе самому досталось по шапке откуда-то сзади, и посыпались куски снега за шиворот, потекли растаявшими струйками по шее и спине… Бррррр!

Вдруг кто-то бросает клич: «Айда за дом, снежную бабу лепить! И крепость!» И ты уже бежишь вместе во всеми на нетронутую снежную целину и удивляешься снова и снова, как быстро снежок вырастает до размера футбольного мяча, потом больше, больше… А за тобой остаются борозды, как будто следы от исполинского колеса.

Глазом не успеваешь моргнуть – а снеговик уж готов. Всё, как положено: и нос-морковка, и глаза, и рот из угольков, и руки – ветки, а на голове – cтарая дырявая шляпа-тарелка набекрень.

А рядом уже растёт крепость. Эта затея посложнее будет. Снег вокруг закончился, приходится катить комья издалека. Но ребята – народ упорный, если за что берутся, то уж ни за что не отступятся. Вот уже и ворота угадываются с одной стороны, а с другой – горка-покатушка. Пока вниз по ней – кто кубарем с визгом, кто на санках. А вернутся морозы – можно будет её залить и тогда уж кататься на ледянках да на картонках, а кто самый проворный – так и стоя, на ногах. Строить один раз, а играть на ней всю долгую зиму!

* * *

Вместе с первым снегом начинался и хоккейный сезон. Подготовка к нему велась основательная и начиналась ещё с осенних каникул.

В прошлые сезоны, пока Серёжка был маленький, ему приходилось играть совсем уж «дровами» – детской клюшкой из толстой многослойной фанеры (с такой разве что на воротах стоять!). Но на этот сезон он выпросил у папы настоящую, взрослую «ЭФСИ» с тонкой, хоть и не загнутой, деревянной лопаткой.

Он долго раздумывал, не попросить ли недавно появившуюся в продаже «вечную» клюшку из стеклопластика, но потом решил (и оказался прав!), что пластик будет плохо держать шайбу. Поэтому, в конце концов, он остановил свой выбор на деревянной, и теперь новую клюшку предстояло подготовить к сезону, чтобы она не потрескалась и послужила подольше.

Можно было, конечно, попытаться загнуть лопатку для более высокого броска. Старшие ребята говорили, что это несложно – надо было лишь распарить её на водяном пару, а потом прокатать с усилием на бутылке. Но, боясь всё испортить, он решил не экспериментировать с загибанием, а действовать по старинке: развел эпоксидку, покрыл тонким слоем смолы всю лопатку с двух сторон и туго, в один слой, обмотал её широким медицинским матерчатым пластырем, а поверх прогнал слой чёрной изоленты. Оставалось только намотать на конце ручки набалдашник, чтобы рука не соскальзывала – и клюшка готова.

Наступила очередь коньков. В прошлый сезон они (естественно, доставшиеся от старшего брата) были ему велики размера на три – так что приходилось надевать две пары толстых шерстяных носков и вставлять две пары войлочных задников. Результат был не очень – нога в коньке всё равно вихлялась.

Но на этот раз, оказалось, можно обойтись одной парой носков и задников. Поэтому Серёжка с радостью взялся за точку лезвий наждачным бруском. Дело это требовало терпения и аккуратности, но помощи ждать было неоткуда. Как говорится, «любишь кататься – люби и саночки возить!»

… Спустя час Серёжка проверил остроту лезвий ногтем и, довольный результатом, спрятал коньки на антресоли. Вторую пару войлочных задников (голенища отслуживших свой срок валенок) он тут же переоборудовал в щитки, проделав по паре дырок вверху и внизу каждого задника и пропустив через них резинки.

Теперь дело было за малым – дождаться, когда пожарные зальют хоккейную «коробку» между трёхэтажками. Ну а пока можно опробовать новую клюшку и без коньков, на укатанном снегу перед домом!

* * *

Натянув валенки, пальто и шапку, он сунул в карман шайбу (на которой ещё на днях сапожными гвоздиками старательно выбил свои инициалы – чтобы не потерялась среди других), схватил старенькие батины военные рукавицы на овечьем меху, новую клюшку и выбежал во двор.

Погода стояла – для игры лучше не придумаешь: лёгкий морозец, почти полная луна заливала своим холодным светом всё вокруг, снег так и искрился в её лучах.

Тренировочная лесенка для отработки бросков была на другом конце дома, у последнего подъезда. Но он не утерпел, достал шайбу и чуть ли не с порога своего подъезда погнал её по дороге вдоль всего дома, по утрамбованному и раскатанному десятками ребяческих ног снегу. Шайба скользила легко, но при этом чутко реагировала на все движения клюшки.

– Вадька, лови! – крикнул Серёжка, увидев друга у тренировочной лестницы, и, сделав изящный полукруг лопаткой клюшки, послал ему шайбу с расстояния полутора подъездов. Бросок получился отменный – шайба поднялась на высоту колена и полетела ровно, мощно, так что Вадьке пришлось «гасить» её в воздухе (впрочем, не менее изящно).

– Ничего себе бросочек! – уважительно покачал головой тот. – Да я смотрю, у тебя новая «клюка»! Дашь попробовать?

– Не видишь, что ли – я сам только первый раз с ней вышел. Давай сыграем до ста разок, потом дам.

– Ну давай. Хотя мне, наверное, «без мазы» против такой клюшки…

Чтобы было не скучно отрабатывать броски, мальчишки придумали занимательную игру на очки: бросок шайбы без отрыва от поверхности ничего не стоил; бросок на тротуар давал 5 очков; заброс шайбы на первую ступеньку лестницы – 10 очков, и далее с шагом в 5 очков до пятой, 30-очковой ступеньки. Переброс через все ступеньки на верхнюю площадку (где летом играли в «лапту») получался очень редко, поэтому приносил сразу аж 40 очков.

Серёжка с Вадимом были примерно на одном уровне мастерства, поэтому преимущество новой клюшки стало очевидно сразу: если Вадик с трудом забрасывал шайбу на 10-очковую ступеньку, а через раз вообще едва мог оторвать её от земли, то Серёжка ниже пяти очков вообще не набирал, пару раз взял 20-очковую метку, а под конец, удачно подсев, запулил-таки шайбу через все ступени, на верхнюю площадку…

Ну, после такого триумфа не жалко и другу дать клюшку поиграть!

Начался декабрь – самый долгожданный месяц. Ведь в декабре год заканчивается! Значит, впереди – снежные «баталии» предновогодними вечерами, наряжание ёлки, Новогодний утренник в школе, долгая и шумная Новогодняя ночь, а потом – длинные зимние каникулы!

Приближение новогодних праздников раньше всего почувствовалось в школе. На уроках рисования, конечно же, единственной темой теперь был приближающийся Новый Год во всех его проявлениях: снеговики, наряженные ёлки с огоньками, разноцветными гирляндами и пляшущими зайцами вокруг, Дед Мороз со Снегурочкой, утопающие в снегу домики с яркими оконцами и дымом из печной трубы, фейерверки и бенгальские огни, хлопушки, серпантин и даже ракета с надписью «СССР», уносящая ёлку на Луну.

И на уроках труда все задания были новогодними – вырезали из блестящей серебряной, золотой и голубой фольги снежинки самой разной формы, клеили из полосок разноцветной бумаги гирлянды и ёлочные игрушки, а потом украшали поделками и рисунками свой класс. От этого привычные стены, казалось, оживали, начинали светиться праздником и предстоящим весельем.

Серёжка очень гордился своей первой новогодней игрушкой – большим, с ладошку, фонариком-«гармошкой» из ярко-жёлтой бархатной бумаги с двумя ободками темно-синей окантовки и синей же ручкой. Он хотел подарить его сначала маме… Но когда учительница предложила повесить его на угол доски, на самое видное место, он не стал возражать – ведь так он будет светить всем в классе! А для мамы он дома сделал ещё один – такой же, только бордовый с оранжевым кантом.

* * *

– Пап, а пап! А когда ужё ты пришлёшь пожарников каток заливать? – пристал как-то за завтраком Серёжка к отцу. – Морозы-то вон уже какие стоят! – и он показал рукой на окна, причудливо разукрашенные морозными узорами. Как будто услышав его слова, в этот момент первые робкие лучи зимнего солнца дотянулись до окна, и, преломлённые в хрустале льда, рванулись вверх по стеклу, словно языки пламени. Серёжка замер с открытым ртом, в миг позабыв обо всём на свете.

– Как раз сейчас они и должны начать, – голос отца вернул его с небес на землю. – Я вчера отдал все распоряжения. Так что после завтрака можешь сбегать к «коробке», посмотреть.

– Вот здорово! Спасибо, пап! – и он стал проворнее черпать ложкой свою любимую манную кашу со смородиновым вареньем.

… Пожарники как раз заканчивали разматывать шланги, когда он примчался к коробке. Шлангов было два – один тянулся от пожарной машины, стоявшей у обочины дороги, а второй – от пожарного гидранта, с другой стороны «коробки».

«Свезло нам в этот раз! В два-то ствола они быстро управятся, – подумал Серёжка, когда две тугих струи ударили с разных концов «коробки», и потоки воды обрушились на центр будущего катка. – Может, уже вечером можно будет кататься!»

И действительно, заливка шла быстро, машины сменяли одна другую… Не прошло и часа, как вся «коробка» превратилась в озеро, над которым висел густой белёсый пар.

День в нетерпеливом ожидании пролетел незаметно, а вечером весь городок высыпал на каток. Хоккей пришлось отложить до лучших времён, зато коньки – какой восторг! Шаг, другой – и уже катишься по ровному льду, лихо взрезая его острыми лезвиями на повороте… Вот и коленки уже дрожат от усталости, и пальцы ног, сжатые коньками, замёрзли и онемели. Ничего, постоишь у бортика минутку, чуть ослабив шнурки, переведёшь дыхание – и опять на лёд. И снова несёшься наперегонки со своей тенью, и шарф развевается на ветру, как флаг, и снова блеск снега в свете прожекторов, звонкие голоса и смех в зимней ночи…

* * *

Всю следующую неделю по вечерам Серёжка с братом пропадали на катке. И вот под конец недели оба выдохлись: ноги гудели от постоянного напряжения, руки клюшку держать отказывались, коленки превратились в сплошные синяки от постоянных падений на лёд.

– Надо сделать перерыв! – решительно объявил Славка брату утром по дороге в школу. – Зови своих сегодня в Царя Крепости играть вместо хоккея.

– Ага, скажу. Чё-то, кажется, с хоккеем мы переборщили малость…

После школы, закончив поскорее с домашними заданиями и одевшись потеплее, братья выбежали на улицу…

Стоял один из тех чудесных предновогодних вечеров, когда воздух, кажется, прямо-таки звенит от мороза. Миллионы ярчайших звёзд-бриллиантов щедро рассыпаны по чёрному небу («Как в «Вечерах на хуторе Близдиканька», что шли на днях по телику!» – подумал Серёжка). Месяц – калач висит высоко над головами, освещая холодным голубым светом заснеженные просторы. А из трубы котельной, как будто её продолжение, вертикально вверх поднимается столб молочно-белого дыма и тает где-то высоко-высоко, в бездонных глубинах Вселенной…

Запрокинув голову, открыв рот от восторга, Серёжка смотрел в ночную бездну и гадал, о чём перемигиваются через миллиарды километров звёзды. И снова, в который уже раз, пытался – и не мог своим детским разумом охватить, понять эту бесконечность: «Ну как это, нет конца? Вот, например, самая-самая далёкая звезда, а за ней что – опять космос, пустота? Но потом-то что? Опять звёзды. И планеты. И так без конца, без края? Эх, да что далёкие миры! Полететь бы когда-нибудь хоть к самой близкой звёздочке!»…

– Серёга, ты что, примёрз, что ли? – окликнул его брат. – Айда к крепости, там уже битва идёт вовсю!

Серёжка заставил себя вернуться из космической пучины на родную Землю и вприпрыжку побежал за братом.

У крепости, не разбирая, кто против кого, оба с разбега полезли наверх. Славку тут же столкнули со стены, а вот Серёжке повезло чуть больше – он почти поднялся по горке до самой крепости. Но тут навстречу ему из крепостной башенки, как чёрт из табакерки, выскочил Вадька, сбил его с ног, и оба, кувыркаясь, с визгами и криками полетели вниз по ледянке… Внизу, едва отряхнувшись и ощупав руки-ноги, оба пошли на новый приступ. Вверх – и снова вниз, в сугроб… Снег обжигает лицо и шею, набивается в рукавицы. Но разве такие мелочи могут остудить горячие головы? Десяток раз поменяются местами нападающие и обороняющиеся, пока совсем не выбьются из сил. Только тогда вдруг на миг затихает снежная битва, как будто у огромной живой детской зимней игрушки кончился завод…

И вдруг понимаешь – да ты промёрз весь, до самых костей! Щёки уже ничего не чувствуют, и руки в заиндевевших варежках превратились в ледышки…

– Славка, я задубел, давай снежных ангелов сделаем, и домой, а?

– Наверное, действительно пора, а то мама ругаться будет.

Через мгновение они уже стоят под берёзами, на краю «кулацкого» огорода. Здесь снег – нетронутая целина, как раз то, что нужно. Серёжка делает несколько больших шагов от края, поворачивается и плашмя, спиной падает в снег, раскинув руки в стороны. Ощущение – как будто упал в толстую пуховую перину. Вихрь потревоженных снежинок вздымается снежным облачком и медленно оседает ему на нос, на щёки. Он несколько раз машет руками в снегу, а потом подоспевший брат выдёргивает его из снежного ложа. Теперь, отойдя в сторону на несколько шагов, в снег плюхается Славка. Пара взмахов руками – и уже Серёжка помогает ему встать, не нарушив отпечатавшийся в снегу рисунок. Они аккуратно, след в след, возвращаются под берёзы. Ну, вот и всё – теперь быстрей домой, в тепло, к горячей батарее.

А на целине, залитой лунным светом, остаются два снежных ангела – как частички их душ, как воспоминание об этом волшебном вечере, который никогда уже больше не повторится. Нет, конечно же, будут другие вечера и другие снежные битвы. Но почему-то именно этот вечер с его усыпанным мириадами звёзд бездонным чёрным небом, ярким месяцем и искрящимся в его лучах синеватым снегом, на который приземлились два ангела, останется в их памяти на всю жизнь…

* * *

Обгоняя друг друга и толкаясь, они влетели в свой подъезд – и остановились на пороге, как вкопанные, вдыхая смолистый, долгожданный, ни с чем не сравнимый аромат живой ёлки.

Они ждали этого дня со всё нарастающим нетерпением – ведь до Нового Года оставалась всего неделя. Наконец-то! Значит, дома, на балконе, их ждёт настоящая ёлка. А в воскресенье они будут наряжать её всей семьей!

– Пап, а пап, ты ёлку принёс, да? – загалдели они прямо с порога.

– Принёс. А как вы догадались?

– Так на весь подъезд ёлкой пахнет! А тебе хорошая досталась, пушистая?

– Хорошая. Завтра сами увидите. А пока – марш мыться. Титан натоплен, ванна полная, ждёт вас.

О, какое это блаженство – с мороза, продрогшему до самых костей, сбросить с себя промерзшую одежду и медленно погружаться в горячую воду по самые уши! А потом лежать в ванне, слушая, как весело потрескивают дрова в титане, вдыхать терпкий древесный аромат и чувствовать, как тепло заполняет каждую клеточку твоего тела…

* * *

Наряжание ёлки в их семье было настоящим ритуалом.

Начинался он с проверки самодельной ёлочной гирлянды, спаянной отцом из больших автомобильных лампочек, раскрашенных потом ребятами обычной акварельной краской. За год, проведённый на антресолях, пайка на паре лампочек обязательно отходила. Поэтому Серёжка с нетерпением ждал момента, когда отец достанет из тумбочки свой паяльник с деревянной ручкой, разогреет припой, канифоль и начнёт колдовать над гирляндой. Никакого иного применения паяльника в хозяйстве он не помнил. Поэтому запах пайки стойко засел в памяти как неотъемлемая часть Нового Года – такая же, как запах ёлки в подъезде и мандаринов в школьных подарках, как холодец и салат «оливье» на праздничном столе.

Серёжка всегда с удовольствием помогал отцу – придержать лампочку или непослушный провод, или подновить краску, если где стёрлась…

Наконец, с пайкой и краской покончено. Отец даёт команду – и комната оживает в свете разноцветных лампочек.

Теперь можно ставить ёлку.

Им никогда не нравились ёлки от пола до потолка – отец всегда пытался выбрать небольшую пушистую ёлочку, которую они ставили на кухонную табуретку у окна в зале, рядом с телевизором.

Многие в городке устанавливали ёлки в ведро с песком или с водой – так они дольше стояли и не сыпались. Но в их семье почему-то прижилась давно сделанная отцом деревянная крестовина. И вот, когда ёлка надёжно установлена в крестовине, наставало время семейного совета: отец медленно вращал ёлку, а они все вместе решали, какая сторона самая пушистая. Порой приходилось хитрить, подвязывая лапник там, где вдруг обнаруживалась проплешина…

Наконец, можно повесить лампочки и приступать к самой волнительной части таинства – украшению ёлки игрушками.

Почти все их игрушки были родом из Германии, одна краше другой. Тут были и покрытые хрустальной крошкой разноцветные шары, и расписные фонарики самых разных форм и расцветок, и присыпанные инеем шишки, райские птички на лапках-прищепках, серебряные корзинки с фруктами, золотистые колокольчики, витые сосульки и звёзды, и бусы, и снежинки…

Но самой главной среди игрушек был наконечник: два разноцветных шара один над другим, усыпанные блёстками, над ними – серебряный шпиль тонкой работы с шикарным ниспадающим белым «конским хвостом», а по сторонам у каждого из шаров – по два серебряных колокольчика на изогнутых завитушках из плетёной бронзовой проволоки.

Ни у кого, ни на одной ёлке не видел Серёжка такого красивого наконечника! С него всегда начиналось украшение ёлки. Ребята первым делом отыскивали его в коробках и передавали отцу, а тот, стоя на табуретке, водружал это сказочное украшение на верхушку ёлки. Следом, чуть ниже, он вешал Царь-Шар – самый большой и красивый фиолетово-розово-голубой шар, весь покрытый снежной изморозью. А с другой стороны он сажал на кончик ветки самую красивую и крупную птицу – дятла с чёрной спинкой, красным хохолком, серебристым брюшком и длинным белым хвостом из «конского волоса».

Теперь приходила очередь ребят вешать все остальные игрушки – уже без особого порядка, как придётся. Были, правда, ещё крупные фонарики, которым тоже отводились самые почётные места, и обязательно вблизи лампочек – чтобы, отражая их свет своими зеркальными серединками, они светились, как настоящие.

Маминой же почётной обязанностью были завершающие штрихи – бусы, дождик, Дед Мороз и Снегурочка под ёлку и ватный снег вокруг крестовины…

И вот, когда всё было закончено, папа выключал свет, оставляя лишь один рожок торшера, а Серёжка на правах самого маленького говорил: «Ёлочка, зажгись!» – и включал гирлянду. И они долго сидели на диване, любуясь своим совместным творением, с которым им предстояло встречать Новый Год.

* * *

Наступил последний школьный день перед длинными зимними каникулами. Впрочем, школьным он был так себе – всего-то два урока, после которых – долгожданный, первый в Серёжкиной жизни школьный Новогодний утренник.

Он со всей ответственностью отнёсся к заданию учительницы по возможности придумать и подготовить к утреннику какой-нибудь карнавальный костюм. Мама по его просьбе сшила на швейной машинке длинную плащ-накидку из серого серебристого материала. Он же своими руками смастерил из плотной синей бархатной бумаги колпак волшебника, украсив его звёздами и остатками дождика, и оклеил фольгой ошкуренную и отшлифованную наждачкой длинную ровную ветку, превратив её в «волшебную палочку». Но главный свой секретик он не раскрыл ни маме, ни брату, и живо представлял себе, как удивятся ребята, когда он пустит его в действие.

Проснувшись утром, он первым делом, как всегда, заглянул в зал полюбоваться ёлочкой. За прошедшие несколько дней в тепле она отошла от мороза, согрелась, распушила иголки и наполнила всю квартиру своим терпким смолистым ароматом.

Он включил гирлянду и в свете её лампочек попытался ещё раз сосчитать такие капризные, вечно куда-то прячущиеся и неподдающиеся счёту шишки: «Семь… Восемь. Вроде все? А почему же вчера выходило девять? А, вон ещё одна, на задних ветках висит – так сразу и не заметишь! Значит, всё-таки всего девять».

Внимательно оглядев ёлку, он высмотрел подходящую ветку и перевесил спрятавшуюся шишку на более видное место. «Вот теперь порядок. Будешь знать, как от меня прятаться!» – и, довольный результатом, он выключил гирлянду, аккуратно уложил свой костюм волшебника в сумку и понёсся на кухню завтракать.

* * *

Всего два урока – но как медленно тянется время, когда ждёшь чего-то с нетерпением! Кажется, все колёсики и шестерёнки в школьных часах на стене вдруг разом заржавели – поэтому и стрелки движутся еле-еле, нехотя, с почти слышимым скрипом…

«Почему, интересно, так всегда происходит? – размышлял Серёжка, взглядом поторапливая стрелки. – Если урок неинтересный – то нет ему конца… А когда на улице в снежки играешь, или в хоккей на катке, то не успеешь глазом моргнуть – а уже домой пора…»

Ну наконец-то! Ему показалось, что никогда ещё звонок не трезвонил так заливисто и радостно. Подхватив сумку с костюмом, он побежал в спортзал. Туда пару дней назад привезли огромную – почти до потолка – ель. Каждую перемену они бегали смотреть, как её сначала устанавливали в центре зала, а потом наряжали… Получилось очень красиво.

Накинув на плечи плащ и надев колпак, он взял в одну руку волшебную палочку, а другую, с «секретиком», спрятал под плащом и стал ждать… Зал постепенно наполнялся различными сказочными персонажами: вот кто-то влез в костюм медведя, мимо медведя прошла с лукошком Красная Шапочка, а рядом откуда ни возьмись возник вдруг длинноносый Буратино в полосатом колпачке…

Наконец, в зал впорхнули несколько девочек – «снежинок», а следом за ними – Снежная Королева, в которой Серёжка без труда узнал Леру. А может быть, и не Снежная Королева вовсе, а Герда? Голубой халатик-мантия, белый пуховый воротник и белые же пуховые рукавички… и короны на голове нет, только пуховая повязка… «Всё-таки Герда!» – решил он и, сделав шаг вперёд, поклонился.

– Здравствуйте, о, прекрасная незнакомка! – театрально произнёс он. – Я – маг и волшебник. А Вы – Герда?

– Вы угадали! – в тон ему ответила она. – Но раз Вы – волшебник, то, может быть, Вы исполните одно моё желание?

«Сейчас попросит, чтобы я нашёл её Кая», – с грустью подумал он, но попытался не подать виду.

– Я попробую, хотя я ещё только учусь!

– Я хотела бы быть самой красивой на этом Новогоднем балу. Можно?

– Исполняю! Трэкс! Фэкс! Пэкс! – с облегчением выкрикнул он слова заклинания и, коснувшись своей волшебной палочкой её плеча, шевельнул под плащом другой рукой. Раздался тихий хрустальный звон, каким в сказочных фильмах часто сопровождается волшебство. – Ну вот, ты точно теперь самая красивая!

– Ой, а что это у тебя там? – захлопала ресницами Герда.

– А это – мой секретик, который помогает мне исполнять желания! – и он достал из-под плаща маленький – чуть больше напёрстка – но настоящий медный колокольчик.

– Ничё себе дела! – вылез откуда-то из-за спины Колька, заядлый двоечник из «колхозного» Шаталово. Ткнув пальцем в колокольчик, он повернулся к Серёжке: – А сделать из меня отличника смогёшь? Или слабо?

– Ну, давай попробую… Но тут ещё один секрет: надо заниматься и делать все домашние задания каждый день – иначе не сработает! Ты готов?

– Да уж, конечно! С заданиями любой дурак отличником станет!

– Ну вот видишь – уже сработало! – подмигнул ему Серёжка…

Тут вокруг вдруг поднялся шум, все загалдели, закричали: «Здравствуй, Дедушка Мороз!» – и на пороге появился Дед Мороз, каким его рисуют на открытках: красный нос, борода, красный тулупчик, валенки и большой мешок за спиной. Потом все вместе зажигали ёлку – а она никак не хотела гореть, и пришлось кричать несколько раз: «Ёлочка, зажгись!» Когда огоньки всё-таки загорелись, стали хором звать Снегурочку. А когда она, наконец, появилась, началось Новогоднее представление, которое классы готовили весь декабрь. Со сцены звучали стихи и новогодние песенки. Серёжка аккомпанировал на пианино своему классу, который спел хором «Снег-снежок засыпал весь лужок». Рука за руку водили хоровод вокруг ёлки, и все дружно распевали «В лесу родилась ёлочка». Потом играли в «Ручеёк» – и конечно же, маг и волшебник всегда увлекал за собой Герду, и это её, похоже, радовало…

Было очень весело, и так не хотелось, чтобы праздник заканчивался. Но теперь время, как назло, будто навёрстывало упущенное утром, и летело, летело вскачь, как лихая русская «тройка»…

* * *

Поздний вечер. Хочется спать, но он сидит на кухне с родителями и терпеливо ждёт, когда остынет в тазике сваренное для холодца мясо, чтобы его можно было разбирать. В этом он маме – единственный помощник. Папа занят «мужскими» делами – чистит картошку, крутит мясо для котлет через мясорубку… А Славка просто дрыхнет – от него помощи в таких делах не дождёшься.

Похоже, можно приступать. В тазике – целая гора мяса: разрубленные поросячьи ножки (он для смеха называет их «копытцами»), говядина на костях, куриные окорочка… И всё это нужно перебрать, отделить мясо от костей, порезать его на мелкие кусочки и сложить в другой тазик. А кости – это его «добыча» и самая вкуснятина. Ведь из них можно высосать столько наваристого, ароматного бульона!

Горка неразобранного мяса тает на глазах, зато в другом тазике – растёт. Наконец, остаются последние косточки…

– Сына! Сынуля! – почему-то трясёт его за руку мама. – Пора вставать, а то Новый Год проспишь!

Он медленно открывает глаза. В комнате темно – за окном смеркается. И тут он вспоминает, что сегодня – последний день старого года, и что он лёг поспать после обеда, чтобы набраться сил для долгой Новогодней ночи…

– Мам, знаешь, мне приснилось, как мы холодец готовили. Так всё взаправду было – как будто не во сне! А холодец-то получился?

– Получился, не переживай. Скоро на стол будем накрывать, тогда и попробуешь. А пока глазоньки протирай – скоро твоя любимая передача по телевизору начнётся.

– «Клубкино Путешествие», что ли? – улыбаясь их давней семейной шутке, хмыкнул Серёжка…

* * *

С раннего детства он очень любил эту передачу, где показывали разные страны, необычных животных и птиц… Папа всегда её смотрел, когда был дома, и Серёжка был тут как тут, в соседнем кресле. И вот как-то раз, когда ему было, наверное, года четыре, в середине передачи он вдруг огорошил отца вопросом:

– Пап, а пап, я уже долго думаю и что-то никак не пойму – а где здесь Клубкин-то?

Отец недоумённо посмотрел на него.

– Какой такой Клубкин?

– Ну как же, раз передача называется «Клубкино Путешествие», то, значит, это про какого-то Клубкина, который путешествует? Так, что ли, этот дядька-ведущий и есть Клубкин? Почему ж его по-другому все зовут?

Отец смеялся так, что с кухни прибежала мама, а из соседней комнаты – Славка.

– Ну, сын, ты насмешил! Передача называется не «Клубкино Путешествие», а «Клуб Кинопутешествий». Ну, у нас в городке есть Клуб Офицеров – там собираются офицеры и их семьи. А тут, на телевидении, собраны кинопутешествия. Поэтому – «Клуб Кинопутешествий».

* * *

Вот и «Клубкино Путешествие» закончилось, начался традиционный предновогодний «Кабачок 13 стульев». Под очередные шутки пани Моники, пана Зюзи и пана Директора мама накрыла стол в зале белоснежной скатертью, а Серёжка с братом достали из шкафа праздничные тарелки, бокалы, вилки и ложки, разложили салфетки, а потом стали носить с кухни и расставлять блюда с разными вкусностями.

Наряду с привычными домашними солениями – маринованными помидорами и огурцами, квашеной капустой и грибочками с луком – здесь были: заливное из судака в окружении зелёного укропа и нарезанных кружками моркови и яиц; такое же заливное, но уже из языка; новогодний салат-оливье, щедро заправленный привезённым папой из Москвы майонезом; яркий, аппетитный винегрет, политый ароматным подсолнечным маслом; их совместное творение – фирменный двухслойный холодец (мясо на дне, а прозрачное желе – сверху); домашние голубцы, котлеты и картошечка в масле на горячее; ваза с чудом сохранившимися в подвале гаража яблоками и даже несколькими такими редкими в их краях мандаринами; бутылка шампанского и коньяка для родителей, а для ребят – любимый лимонад «Дюшес» и домашний компот из клубники и смородины.

Провожать старый год сели рано, часов в девять. Вспомнили уходящий год добрым словом, поблагодарили за всё, что было хорошего. За воспоминаниями и тостами незаметно подкралась полночь. С первым ударом курантов папа разлил шампанское по бокалам (ребятам тоже полагалось по глотку!), и все дружно чокнулись за Новый Год.

А спустя полчаса Серёжка нетерпеливо заёрзал на диване.

– Ну, что ты ёрзаешь? – заметила его нетерпение мама. – Пора, что ли? Опять «шухарить» собираетесь?

– Ага, уже пора. Мы с ребятами договорились в полпервого встретиться.

– Ну, ладно, бегите. Только поаккуратней там, не взрывайте ничего.

– Не волнуйся, мам, на этот раз только хлопушки!

И, наскоро одевшись и прихватив заранее собранный пакет, ребята вывалились на улицу. В пакете был весьма странный набор всякой всячины: изолента, моток капроновой нитки, ножницы, пара хлопушек… Арсенал нехитрый, небогатый. Но если помножить его на ребяческий опыт и изобретательность, то могло получиться вполне качественное «шухарение» – безобидные весёлые шутки, которые ребята устраивали после наступления Нового Года в подъездах, перебегая от одного дома к другому…

Вроде вся команда в сборе. Начинается групповая работа творческой мысли.

Первый подъезд – что у нас тут под лестницей интересного? Детская коляска? Прекрасно! Значит, через минуту в этой, например, квартире раздастся звонок, и в открывшуюся дверь пожалует в гости привязанная к дверной ручке коляска, сопровождаемая взрывом смеха убегающих в ночь сорванцов.

А в следующем подъезде в квартиру въедут так кстати оставленные на площадке санки, нагруженные кучей снега – надо же развеселившимся гостям немного освежиться!

Совсем ничего нет? Не беда – можно ведь связать ручки двух квартир напротив, но так, чтобы «слабины» верёвки хватало на открывание лишь одной двери. Вот это будет настоящая умора – смотреть, как соседи дёргают ручки каждый на себя и не могут сообразить, как договориться! Ну а если из всех четырёх квартир на площадке слышны голоса – можно рискнуть и связать все четыре. Это ещё веселее! Главное – вовремя унести ноги, когда, наконец, одна из дверей всё-таки откроется…

А самая здоровская хохма – подвесить хлопушку между ручкой квартирной двери и перилами. Это будет настоящий новогодний сюрприз! Звонок, дверь открывается… Бба-бах – и в коридор влетает приветственное облако конфетти!

Ну а уж если и нитки-верёвки, и хлопушки кончились – что ж, приходится волочить к подъезду для отправки в гости дворового снеговика…

Часа два таких изобретательств – и ни один подъезд не остаётся без внимания…

Но месяц неумолимо клонится к горизонту. Вот и свет в окошках гаснет то тут, то там, и «завод» кончается, и усталость берёт своё… Прошла, отшумела новогодняя ночь. Скоро наступит первое утро Нового Года. Пора домой…

Какое это чудное чудо – проснуться утром посреди зимы от по-летнему яркого солнца! И первое, что видишь в окне, едва открыв глаза – это синева и высота неба, на котором – ни облачка. А больше из окна – когда лежишь – ничего, кроме неба, не видно. Поэтому, если долго-долго смотреть в одну точку, то небо как будто разрастается, приближается, заполняет всё пространство вокруг… И вот уже кажется, будто дом и земля остались где-то далеко внизу, а ты вместе с кроватью паришь в этой синеве, и нет ей ни конца, ни края…

Тёплый свет заливает всю комнату. И невольно начинаешь сомневаться – а может, сейчас в самом деле лето, и вчерашняя Новогодняя ночь совсем не вчерашняя, а просто приснилась? Сейчас подойдёшь к окну, выглянешь – а там…

Зима-а-а-а-а-а-а!

Ослепляюще-белые, переливающиеся миллионами драгоценных кристаллов снежные просторы раскинулись до самого горизонта. Ветви берёз и кустарников все пушистые-махровые от толстого слоя инея – значит, на улице ух как холодно! И тем приятнее сидеть у тёплой батареи и смотреть, смотреть в окошко на эту зимнюю сказку…

Но время не ждёт. Быстрее позавтракать – и в зал к телевизору, забраться с ногами в кресло под ёлочкой (конечно же, предварительно пересчитав шишки!) и смотреть любимый фильм – «Четыре танкиста и собака». Он как раз сегодня начинается и будет идти по 2 серии каждый день, все каникулы. Значит, каждое утро переживать за экипаж самого лучшего в мире танка Т-34 «Рыжий» и радоваться проделкам и находчивости пятого члена экипажа, умнейшей овчарки Шарика.

* * *

Как только закончился фильм, Серёжка наспех оделся и выскочил на улицу – не терпелось побегать на морозном воздухе, по искрящемуся снегу. Во дворе он нос к носу столкнулся с Ларой, которая вывела погулять свою рыжую собаку Ингу.

– Привет! Смотрела «Четырёх танкистов»? Зыкинский фильм, да? Слушай, а Инга твоя такая же умная, как Шарик? – затараторил он, но вдруг заметил на глазах Лары слёзы и смущенно замолк. – Ларка, а ты чего ревёшь-то?

Лара долго не отвечала – только сопела и шмыгала носом… А когда, наконец, открыла рот – как будто плотину прорвало…

– Я случайно сломала дурацкую линейку… Я аккуратная, это правда случайно вышло. А мама… она сказала, что больше не будет покупать, что я не умею ценить и беречь вещи… и чтобы я сама теперь её сделала. А как я её сделаю? Я же не волшебница!

И тут Серёжка вспомнил Новогодний утренник…

– Да не реви ты! Я-то ведь зато волшебник! Я тебе помогу – ты только успокойся. Щас только сбегаю домой, возьму кое-что и быстро вернусь. Жди меня, ладно?

Лара недоверчиво посмотрела на него, но кивнула головой…

Через пять минут Серёжка вернулся.

– Ты что, своим волшебным колокольчиком хочешь наколдовать линейку, что ли?

– Ну, может быть и так… Но сначала нужно найти подходящую ветку. Ведь даже у Золушки для кареты тыква нужна была, а для лошадей – мыши! Так что айда в лес, на поиски!

Лара смотрела на него во все глаза. Слезы высохли – как не бывало. Довольный, Серёжка решительно повернулся и зашагал к лесу на берегу речки. Лара шла следом за ним, а Инга, наконец-то спущенная с поводка, рванула вперёд – только уши развеваются по ветру, да снег летит из-под задних лап…

И вот они на окраине леса – как будто на краю сказочного лукоморного царства. Здесь, куда ни глянь, земля покрыта снежной периной чуть ли не по пояс – не сойти с протоптанной тропинки ни вправо, ни влево. Снег искрится, слепит глаза, а от стволов деревьев протянулись, причудливо переплетаясь, глубокие синие тени. То тут, то там высятся снежные холмы, будто муравейники – это небольшие кустики «с головой» ушли под снег. Зелёные лапы невысоких ёлок пригибаются к земле под тяжестью снежных шапок, а под их широкими «юбками» притаился сумрак. Кажется, само время замерло в этом лесу – прилегло отдохнуть под раскидистой ёлочкой и задремало, укутавшись в пуховое одеяло…

На окраине леса, рдея янтарными стволами, раскинули свои могучие ветви над ледяным зеркалом замёрзшей речной заводи две сосны. Их вечнозелёные верхушки, увенчанные сияющими снежными коронами, безмятежно покачиваются в вышине. Вот одна «корона» срывается и разбивается о нижнюю ветку в облако искрящейся в лучах солнца снежной пыли…

– Серёжа, смотри – там как будто снежный шалаш.

– Точно! А посмотри туда – видишь, поваленное дерево? Вылитый снежный крокодил – вот ноздри, дальше морда, глаза и спина, и хвост. А ветки по сторонам – ну точно лапы!

– Ой! И правда, похоже!

Они стоят, очарованные этой снежной сказкой, вертят головами по сторонам, высматривая всё новые зимние причуды и совершенно забыв о том, зачем они сюда пришли. Вдруг сорвавшийся откуда-то сверху сугроб разом накрывает их обоих.

– Точное попадание! – радостно кричит Серёжка, втянув голову в плечи и вытряхивая снег из-за воротника.

Инга заходится заливистым лаем – то ли просто от радости и свободы, то ли оттого, что ей тоже достался кусочек упавшего сугроба. Она носится кругами, то проваливаясь по самое пузо на снежной целине, то, «пробуксовывая» всеми четырьмя лапами в глубоком снегу, выбираясь обратно на тропинку и каждый раз смешно отряхиваясь всем своим рыжим мохнатым телом, как после купания.

Хочется стоять в этом заснеженном краю вечность, слушать вздохи ветра и леса, и ждать новых чудес… Но мороз берёт своё, кусает щёки, нос…

Пора за дело – и домой!

Серёжка находит подходящую ровную толстую ветку, достав из кармана маленькую походную ножовку, проворно отпиливает кусок нужной длины и поворачивается к Ларе.

– Ну вот, готово! К вечеру будет тебе линейка – не отличишь от покупной!

… Он и взаправду хотел выстрогать из ветки линейку. А что, всего и делов-то – обрубить ножом да стамеской лишнее с двух сторон, чтобы получилась плоская дощечка, потом обстругать, отшлифовать шкуркой, обрезать ровно одну сторону и разметить…

Но, вернувшись домой, он вспомнил, что папа перед Новым Годом принёс ему настоящую офицерскую пластмассовую линейку со множеством всяких вырезанных фигурок – кружков, квадратиков, треугольников и ромбов. Поэтому он решил просто отдать Ларе свою обычную, деревянную линейку, которая теперь стала ему не нужна. Ведь важно то, что она успокоилась и не плакала больше, а под конец лесного путешествия и вовсе развеселилась. В этом, наверное, главное «волшебство» – правда?

* * *

– Слышь, брат, надо бы чем-нибудь интересным заняться, как думаешь? – спросил как-то Славка после окончания очередной серии фильма.

– Ага, надо бы… Вот только чем?

Братья стояли у ёлки и смотрели на улицу через окно балконной двери. На ветках берёзки прямо напротив балкона сидела пара нахохлившихся от мороза красногрудых снегирей.

– Славка, у меня идея! Давай соорудим кормушку для птиц, поставим на балкон и будем наблюдать, как они кормятся.

– Ну и из чего ты, интересно, собираешься её сделать? В гараж я по такому морозу не потащусь.

– А и не надо! Вон, смотри – у нас на балконе посылочный ящик валяется. Так можно стенки отбить, а из дна с деревянными рейками по сторонам кормушка с бортиками получится.

– Ну, можно, конечно. Только вдруг он отцу нужен – ну, там, бабушкам посылку захочет отправить, или ещё что… А знаешь, у меня идейка получше! Давай вместо кормушки сделаем ловушку! Тогда и ящик не надо разбивать, и птиц накормим, а может, какую и поймаем!

– А как ловушку из ящика делать?

– Да проще простого! Поставим ящик на балконную полку, покрошим хлеб – чуть-чуть на край, а побольше – внутрь ящика. Сверху положим фанерную крышку и подопрём её с одной стороны палочкой или карандашом, чтоб щель осталась, а к подпорке нитку привяжем и сюда, в комнату протянем. Птицы прилетят на хлеб, склюют его на краю ящика, а когда спрыгнут на дно ящика за крошками – тут мы нитку дёрнем, крышка ящик-то и захлопнет…

– Ну ты, Славка, голова! Я бы ни за что не додумался, – уважительно протянул Серёжка. – Только чё будем делать, если они внутрь ящика не захотят забираться?

– Чё – чё… Да ничё! Куда они денутся-то, когда на бортике хлеба не останется? Они щас голодные, как волки в лесу – морозы-то вон какие стоят!

– Ну ладно, чё ты кипятишься? Даже если и не поймаем, всё равно интересно. Давай ты ящик доставай, а я пойду карандаш искать и нитку.

И вот ящик установлен на балконной полке, несколько крупных крошек хлеба оставлены на бортике, а от карандаша, подпирающего крышку, через балконную дверь в комнату тянется нитка…

Не успел Славка прикрыть за собой дверь, как откуда ни возьмись прилетел проворный и, похоже, очень голодный воробей, ухватил крошку побольше и был таков… Снегири повертели головами и перелетели на ветку поближе, а их место заняли две синички.

– Ну, кто следующий? – сам себе под нос пробормотал Славка.

Смелой оказалась одна из синичек – подлетела, уселась на краешек полки, бочком, бочком подскакала к ящику, покрутила по сторонам головой, подпрыгнула и, едва коснувшись бортика лапками, ухватила крошку и вспорхнула обратно на ветку. Следом за ней – её подружка… А там и снегири один за другим последовали примеру своих желтогрудых сородичей.

Но крошек на бортике больше не осталось – и подлетевшая за добавкой синичка улетела ни с чем. Снегирь же оказался посмелее – уселся на бортик ящика и завертел головой, высматривая добычу…

– Дёргай, а то улетит! – чуть дыша, прошептал Серёжка.

– Цыц, не торопыжничай! Щас дёргать «без мазы» – просто спугнём. Надо, чтоб он внутрь спрыгнул. Ну, давай, прыгай! – попросил он.

И, как будто услышав его просьбу, снегирь спрыгнул с бортика внутрь ящика! Славка тут же выдернул подпорку, и крышка захлопнула ловушку.

– Вот это здорово! – вскрикнул от восторга Серёжка. – Целого снегиря поймали!

Тут щёлкнул дверной замок – это мама пришла на обед.

– Мам, мам, мы со Славкой снегиря поймали! – Серёжка схватил маму за руку и потащил в зал. – Смотри, там, на балконе, он в ящике, под крышкой!

– Ну вы выдумщики, конечно, – задумчиво произнесла мама. – Только что вы теперь с ним делать-то собираетесь?

– Как что? Соорудим клетку для него, и будет у нас жить.

– Боюсь, сынок, долго он не проживёт. Снегири не живут в неволе – это же не домашние птицы… Так что он наверняка умрёт.

Весь восторг приключения мигом куда-то улетучился. Серёжка вдруг живо представил себе, как проснётся он однажды утром, прибежит в зал проведать ёлочку и снегиря – а тот лежит на боку в клетке, вытянув вперёд свои маленькие когтистые лапки… Он завертел головой, отгоняя грустное видение.

– Не хочу, чтоб умирал. Пусть лучше живёт на воле. Славка, давай, пожалуйста, отпустим его, а? А крошки из ящика тогда просто на полку высыпем – пусть так кормятся.

– Ну, как скажешь. Хочешь – сам пойди отпусти.

– Ага, спасибо! Мам, смотри, я щас его выпущу.

Чуть только Серёжка приподнял крышку, снегирь тут же выпорхнул из-под неё и через мгновение уже скрылся из виду.

– Наверное, у него сегодня самый счастливый день! – решил Серёжка, высыпая крошки на балконную полочку. – Вот, ешьте и ничего не бойтесь! Не будем больше на вас охотиться – я вам обещаю.

* * *

Как жаль, что всё хорошее всегда быстро заканчивается! Вот и каникулы подходят к концу, и ёлочка, похоже, свой срок отжила: каждый день на полу всё больше иголок… Но как не хочется расставаться с ней! Ведь она всё это время так щедро дарила свой смолистый аромат и радость праздника, что стала почти членом семьи. Она сроднилась с этими чудесными яркими игрушками и разноцветными огоньками, хрустальным перезвоном колокольчиков и блеском мишуры. Ей так к лицу этот гордый шпиль с ниспадающим конским хвостом, и шишки уже стали почти родными…

И вот теперь, когда надо разряжать её, снимать «дождик», игрушки и гирлянду – это всё равно, что раздеть её и выбросить голой на мороз! А там, на свалке, уже грустят другие такие же её лесные подружки – облетевшие и ставшие никому не нужными, с отчаянно вцепившимися в сухие ветки клочками ваты и серпантина – жалкими остатками былого праздничного великолепия…

Нет-нет, надо, обязательно надо придумать что-нибудь, чтобы продлить её жизнь хоть на миг, хоть на один день…

– Славка, а что, если устроить гонки на ёлках с ледяной горки, а? Это веселее, чем на картонках, да и по двое можно, как на мотоцикле! А назовём это – «ёлкоцикл»! Вот и послужит нам ещё немножко наша любимая ёлочка…

– Толково ты придумал! Давай! Мы как раз горку на днях водой наново залили – так там щас наверняка настоящий лёд получился…

Теперь, когда есть план и цель, разряжать ёлку уже не так грустно. Сначала в коробку отправляется аккуратно снятый «дождик» и серпантин, потом – стеклянные бусы. Теперь – очередь игрушек, наконечника, а в самом конце – электрической гирлянды. Ну, вот и всё.

… Несколько часов спустя уже все окрестные дома знают о новой забаве. У кого тоже время подошло убирать ёлку – тащат к горке свою. А у кого в этот год ёлки не было – тем сначала придётся обежать окрестные свалки. Ну, а счастливые обладатели этого нового средства передвижения носятся, как заводные: вниз по горке – и вверх, взвалив «ёлкоцикл» на спину или волоча за собой по снегу. А уж на выдумки здесь все мастера: кто, хорошенько разбежавшись, бросает ёлку на край горки, сам плюхается на неё сверху и несётся вниз лёжа; кто, держась за ветки, едет стоя; кто-то едет парами, оседлав «ёлкоцикл» друг за другом… Визги, смех, гвалт, потерянные шапки, слетевшие рукавицы, падения, «куча-мала», раскрасневшиеся, довольные ребяческие лица…

Но багровое солнце неумолимо клонится к горизонту. Заканчивается ещё один день зимнего детского счастья.

* * *

Ночь… Каждый раз с готовностью падаешь в её мягкие лапы и проваливаешься в сон, чтобы дать возможность всем впечатлениям прошедшего дня найти и занять своё место в лабиринтах памяти. Ведь так хочется сохранить, сберечь подольше эти бесхитростные, чистые и искренние ощущения грусти и радости. Сберечь, чтобы потом, много позже, в моменты тоски приоткрывать дверцу этого бесценного хранилища и возвращаться к истокам, подпитываться от пронесённых через года, но не тускнеющих воспоминаний… Так-так, где тут у нас баночка с бодрящим эликсиром из морозного воздуха и яркого солнечного света того чудного январского утра? А коробка с ёлочными игрушками из детства? А куда задевался мешочек с ребяческим смехом, звенящим над ледяной горкой – он ведь был здесь, вот на этой полочке…

Ночь… Время, чтобы набраться сил для новых открытий. Ведь, в конце концов, это всего лишь миг, отделяющий приключения одного дня от другого.

Вот и опять, повинуясь законам природы, ночь отпустила свою дремотную хватку и нехотя утащила косматые клочья тьмы за лес, за реку, за холмы на горизонте. Наступило утро последнего дня таких чудесных зимних каникул.

Ну, конечно – опять хорошее быстро заканчивается. Нет, непременно надо сегодня заняться чем-нибудь новым, необычным! Ведь завтра – в школу, и времени на улицу будет оставаться совсем мало, и то – только по вечерам…

– Славка, а знаешь, мы тут недавно с Ларкой Ушаковой и её собакой Ингой в лес на берег реки бегали. Так вот, прикинь – там заводь – ну, где мы с тобой камни по первому льду пускали – вся от берега до берега замёрзла. А деревенские её от снега очистили. Лёд гладкий, как зеркало! И толстый, похоже…

Серёжка умолк, выжидательно глядя на брата. Родители строго-настрого запрещали соваться на речной лёд. Вот, мол, есть хоккейная коробка во дворе, там и катайтесь, и в хоккей играйте – для этого её и заливают. А на реку – ни ногой…

– Ну и что? Ты это к чему клонишь? – насторожился Славка.

– К чему да к чему… А то ты сам не понял – во дворе-то надоело небось кататься, да и лёд уже плохой. Айда на речку, в хоккей сыгранём, один на один!

– Ну да, конечно! Ты вечно втянешь меня в какую-нибудь историю, а как отвечать – так ты в кусты! А мама опять потом на меня одного всех собак спустит – мол, ты старший, ты и думать должен за двоих.

– Да ладно ты, откуда она узнает-то? Она ж с папой на работе до самого вечера! А мы осторожно, сначала лёд на прочность проверим. Если тонкий окажется – то не полезем, сразу вернёмся, как в тот раз… Ну, что скажешь?

– Ну, ладно, уговорил, давай собираться. Шайбу не забудь, да носки потолще возьми – там на морозе коньки надевать придётся.

… И вот они уже стоят под высокими раскидистыми соснами на берегу озерца, скованного льдом от берега до берега.

– Серёга, слушай сюда! Я пойду первым, лёд проверять. А ты оставайся на берегу, пока не позову. Если вдруг я провалюсь – ты по-пластунски, на животе по льду ко мне подползешь и свою клюшку мне протянешь, понял?

– Да понял, понял. Только я уверен – лёд толстый!

Славка осторожно ступает на лёд и, сделав несколько шагов, бьёт клюшкой перед собой. Зеркальная поверхность остаётся невозмутимо целой – ни трещинки. Славка приседает, долго всматривается в толщу льда, и, наконец, выпрямляется.

– Серёг, да ты, похоже, прав – тут речка почти что на всю глубину промёрзла. Лёд – сантиметров двадцать, никак не меньше! Иди, сам посмотри.

И правда, поначалу кажется, что вода подо льдом движется совсем близко. Но стóит наклонить голову и посмотреть наискось, как сразу становится видна вся прозрачная толща ледяного панциря, сковавшего речушку.

Славка идёт вперёд, туда, где по осени из-за быстрого течения долго не замерзала протока. Теперь здесь тоже лёд, ну, может, чуть потоньше, но такой же крепкий.

– Давай на «раз-два-три», – командует Славка. Они дружно подпрыгивают и одновременно приземляются на лёд. Ничего.

– Ну, вот теперь можно!

Они возвращаются на берег, натягивают коньки, а валенки приспосабливают под штанги ворот – и игра начинается…

* * *

… На полпути от военного городка к шоссе Смоленск – Рославль, сразу за мостом через Свечу, берег реки по левую руку весь зарос лесом (в глубине которого спрятался небезызвестный уже «космодром»). А вот по правую руку у самой воды растёт всего лишь невысокий подлесок да одинокие кустарники. А дальше – ровный, летом покрытый лишь густой травой склон поднимается плавно вверх к деревенским домам колхозного Шаталово на пригорке. Длинной этот склон метров сто, и в эту пору, конечно же, весь покрыт толстым слоем пушистого снега. То есть, это в начале зимы снег был пушистым, ну и после снегопадов тоже. Теперь же он хорошо укатан сотнями – если не тысячами – проехавших по нему за бесснежные дни долгих зимних каникул ребячьих санок и лыж.

Каждую субботу и воскресенье, когда не слишком морозно, здесь собирался весь городок (ну и «деревенские» тоже), чтобы показать свою удаль. И, конечно же, братья не пропускали ни одних гонок.

Славка лихо летал по склону на своих зелёных «взрослых» лыжах с металло-резиновыми креплениями. А Серёжка, хотя и катался хорошо, свои детские короткие лыжи с кожаными ремешками «под валенки» не любил. Уж очень они были… детские!

Поэтому он всё больше носился на санках – но зато как!

Санки были лёгкие, алюминиевые, с поперечными чередующимися красными-зелеными деревянными реечками и разведёнными в стороны для устойчивости полозьями.

Раньше, когда он был совсем маленьким, на них была ещё и спинка. Мама иногда возила его на санках, когда отправлялась в магазин в «старый» городок – и он хорошо помнил, как удобно было сидеть, обхватив спинку руками, глядеть по сторонам и ловить ртом падающие снежинки…

И очень хотелось, чтобы дорога эта никогда не кончилась, чтобы магазин вдруг оказался за тридевять земель, и пришлось бы ехать туда долго-долго, до самого вечера, когда на землю мягко опустится сумрак и поглотит звуки дня, и фонари зажгутся, высвечивая под собой круглые снежные полянки под цвет их ламп – где желтые, где синеватые, где слегка розоватые…

Но спинка уж года два назад отправилась пылиться на полку в гараже, чтобы он мог носиться с горки и сидя (так можно было повыше подпрыгивать на кочках!), и лёжа (гораздо удобнее резко поворачивать – не опрокинешься!), и даже стоя на полозьях. Ну и, конечно, порой приходилось катиться отдельно от санок – кубарем или плашмя вниз по склону… это уж как повезёт.

Однако это последнее воскресенье января было особенным, и санкам придётся остаться дома. Ведь накануне ему подарили «взрослые» лыжи ярко-оранжевого цвета – какая красотища!

Под вечер папа их тщательно просмолил над газовой плитой, а потом ещё долго колдовал над ними, размечая места для таких же, как у Славки, креплений («под ботинки»!) и приворачивая их к лыжам шурупами…

И вот теперь его первые «взрослые» лыжи были готовы – настала пора их обновить.

Выйдя на улицу, Серёжка сначала густо смазал лыжи подходящей по температуре пастой, а потом хорошенько, до скрипа и блеска растёр смазку куском пенопласта. Теперь поверх ещё тонкий слой пчелиного воска – и готово!

Дождавшись старшего брата, он взвалил свои новенькие лыжи на плечо и гордо зашагал рядом с ним по обочине шоссе к горке.

От моста уже было видно, что на горке пока не очень людно. И это здорово! А то потом набежит малышня, будет путаться под ногами…

Вот они и на месте.

Брат быстро встаёт на лыжи и с гиканьем скатывается вниз по склону. А Серёжка растягивает удовольствие – ведь первый раз бывает только один раз!

Он неторопливо вставляет один ботинок в крепление, затягивает поплотнее резинку; потом второй… Просунув руки в ремешки лыжных палок и опираясь на них, он слегка подпрыгивает и пробует лыжи на скольжение на месте. Эх, хорошо!

Волнение подкатывает к горлу… Пора!

Он сильно толкается палками, приседает и несётся вслед за братом. Лыжи так хорошо смазаны, что чуть не убегают из-под него. Он на мгновение почти теряет равновесие, но вовремя помогает себе палками.

Склон дорожной насыпи гораздо круче, чем сама горка – и от скорости захватывает дух… Но он уверенно держится на ногах и лихо тормозит обеими лыжами у подножия, обдав брата целым облаком снега.

– Ух, ты! Как тебе мои тормоза? Вот это дело – не то, что мои старые «дрова»!

– Да уж, теперь можно наперегонки с горки гонять. А ещё с трамплина прыгать – давай за мной, покажу!

И Славка скользит по снегу вдоль подножия горы к её дальнему от дороги краю, где сама природа создала прекрасное место для трамплина. Склон горы здесь почти выравнивается и тут же довольно резко обрывается вниз метра на два. Тут на гребне, на расстоянии пары метров друг от друга, растут два больших дерева. А между ними ребята в одну из оттепелей врыли в снег опоры-рогатины из толстых веток, проложили ветки по краям и всё засыпали мокрым снегом, хорошенько утрамбовав его. Получился настоящий трамплин с полтора метра высотой, к которому с самой вершины горы ведёт аккуратно пробитая и хорошо укатанная лыжня.

– Вот это серьёзно! – качает головой Серёжка. – Тут метра на три можно улететь!

– А то! Давай рыхлить снег, чтоб видно было, кто где приземлился.

Они проворно нагребают на будущее место приземления свежий снежок и бегут вверх по склону к старту.

– Так и быть, на правах новичка ты – первый! – предлагает Славка.

– Неа, давай ты – я лучше сначала посмотрю, как ты прыгаешь. А ещё… ты потом подойди к трамплину – подстрахуешь меня на всякий пожарный…

– Да ты не дрейфь! Главное – стой крепко на лыжне и ни в коем случае с неё не сходи, чтобы в дерево не влететь. А то тут Витька в прошлое воскресенье впаялся – я думал, все рёбра переломает… Но ничего, обошлось.

– А если одна лыжа сойдёт с лыжни в сторону – что тогда?

– Тогда тормози или падай. В общем, делай, что угодно, только не в дерево – понял? Ну, я поехал!

И Славка катится вниз по лыжне, набирая скорость… Прыжок, приземление – и вот уже он машет ему от трамплина.

«Главное – не сойти с лыжни. И ноги под себя поджать в прыжке. Тогда приземление мягче будет!» – мысленно инструктирует сам себя Серёжка и, чуть разбежавшись, встаёт на лыжню, толкается несколько раз палками и приседает, направляя оранжевые носы лыж точно по лыжне. Скорость нарастает, ветер начинает посвистывать в ушах и выбивать слёзы из глаз… Наконец, ровный участок… трамплин… захватывающие мгновения полёта в воздухе – и толчок в ноги, от которого он теряет равновесие и заваливается набок, поднимая столб снега.

– Ты цел? – кричит ему Славка от трамплина.

– Цел, цел, всё нормально, – отзывается он, поднимаясь и отряхиваясь. Главное – что целы его новенькие лыжи!

– Ну ты, братан, даёшь! Недурно для первого раза. Смотри, ты даже меня сантиметров на тридцать перелетел! Если б ещё и устоял – был бы победителем. Ну, не переживай, это дело наживное, со временем придёт…

Они сидят на диване рядышком, словно два нахохлившихся воробья, прилипнув в экрану телевизора. Там – загадочный мир средневековой Руси: златоглавые церкви, русские витязи в кольчугах и шлемах под предводительством Александра Невского заманивают тевтонских рыцарей в ледяную ловушку. Сеча идёт не на жизнь, а на смерть: блестят в лучах равнодушного, всё ещё по-зимнему холодного солнца мечи, вздымаются копья, падают тевтонцы, падают «наши», храпят и бьют копытами лошади…

И вот, наконец, русская природа-матушка приходит на помощь – под тяжестью закованных в железные доспехи тевтонцев проламывается подтаявший весенний лёд Чудского озера, и вражеская орда с криками ужаса и отчаяния уходит под воду…

«Победа! Враг разгромлен!» – разносит окрест благую весть радостный перезвон церковных колоколов. У стен белокаменного монастыря воздают почести славным русским воинам, и Александр Невский произносит свои пророческие слова: «Но если кто с мечом к нам войдёт, от меча и погибнет! На том стоит и стоять будет Русская Земля!»

– Здоровский фильм, правда? – поворачивается Серёжка с горящими от возбуждения глазами к брату. – Вот если бы сейчас можно было б так рубиться!

– Да не проблема! Щас вон как раз погода тёплая стоит, прям как в фильме. Щиты и мечи можно в гараже из досок выпилить – и вперёд!

– А ты умеешь, что ли?

– Это то же самое, что ружбайки делать.

Серёжка недоверчиво смотрит на старшего брата.

– Да не дрейфь ты – всё получится! – хлопает тот его по плечу. – Плёвое дело! Надо только ребят на это сорганизовать. А то какая это битва, если только ты да я, да мы с тобой.

– Ну, за ребятами не заржавеет. Все ведь, наверное, щас фильм смотрели, как и мы. Значит, верняк не нам одним захотелось мечами помахать.

– Это точно. А ещё зыко было б вызвать «деревенских» на «Ледовое побоище» на нашем Свечном озерце, а то со своими воевать как-то не очень…

– Ну, тогда сначала наших созовём, а потом я в деревню сгоняю, там брошу клич.

Наскоро одевшись, они обегают квартиры друзей. Как и предполагал Серёжка, все, как один, готовы «идти на битву». «Деревенские» тоже с радостью принимают вызов – надо же чем-то себя занять в эти хмурые зимние дни!

Вот уже и закипела работа в гаражах. У Славки лучше всего получается рисовать, поэтому он изобретает для всего «войска» разные виды мечей да боевых топоров и наносит карандашом их контуры на доски. Остальные выпиливают, обтёсывают, превращая обычную доску в грозное средневековое оружие, потом долго обстругивают ножом и ошкуривают наждачкой шероховатые края, чтобы не занозить руки.

Со щитами посложнее – но и здесь на помощь приходит ребяческая смекалка. Можно приспособить под щит крышку от деревянной бочки, в которой родители солят огурцы, или выпилить его из толстой фанеры, сделав ручку из куска широкой стропы или старого отцовского ремня. А можно сбить вместе несколько досок и уже потом решать, каким быть твоему щиту.

Проще всего сделать прямоугольный – только очень уж он тяжёлый получается. Круглый гораздо легче, да и смотрится «главнее». Но лучше всего продолговатый, с закруглённым верхом и остроконечным низом – как у древнерусских витязей в сказках Пушкина… Ну, а если ещё набить поверх дерева пластину из тонкого железа, цены такому щиту не будет!

Латами будет хоккейная войлочная «защита», боевыми перчатками – батины «лётческие» рукавицы из толстой овчины… Вот с чем действительно беда – так это со шлемами. Никак их не сделать из подручного материала! Придётся нахлобучить шапку потолще, а то и две…

Во всём войске только один везунчик – Валерка. Ему недавно на день рождения родители подарили покупной рыцарский комплект из красной пластмассы – шлем, овальный щит и меч. Правда, меч какой-то тонкий, хлипкий – не выстоять ему против деревянного! Но зато шлем – просто красота: островерхий, с ремешком под подбородком, и даже защита для переносицы есть.

Меркнет свет недолгого зимнего дня. Вместе с наступлением сумерек смолкает визг ножовок и стук молотков… Перед гаражом «зачинщиков» собирается на вече «народная дружина».

– Ну, что, ребя, у всех есть, чем завтра воевать?

Все с гордостью демонстрируют только что сделанное своими руками оружие и доспехи.

– А я свой меч запорол, расколол надвое, – грустно сообщает Юрка. – Правда, щит есть.

– Ну, тогда будешь воевать пикой, – предлагает Славка, протягивая ему отёсанный с одного конца черенок от лопаты. – Это тоже нехилое оружие, особенно когда в паре со щитом!

* * *

Хмурое февральское утро… Вместо солнца на небе – белёсое пятно, размазанное по низким недвижным облакам, закрывшим небо от горизонта до горизонта. Воздух всё ещё напитан влагой уходящей оттепели, но в нём уже чувствуются холодные нотки – верный признак возвращающихся морозов. С ветвей высокой прибрежной сосны срывается одинокая ворона и с громким карканьем проносится над застывшим Свечным озером. Что-то накаркает она рыцарям, выстроившимся в боевые порядки по оба берега? Кому – победу, а кому – поражение?

Роли распределились ещё накануне. По жребию «деревенским» выпало быть тевтонцами, поэтому психологический перевес на стороне «городских». Первыми ступают на занесённый февральской позёмкой лёд озера и встречаются на его середине предводители обоих воинств. Тевтонец – в белой накидке с чёрным крестом и в железном шлеме-ведре. Ну а «Александр Невский» – как положено, в красном шлеме, с красным щитом и мечом в красных же ножнах. Начинаются переговоры – обсуждение правил предстоящего сражения.

– Чур биться осторожно. В шею и по голове бить запрещается!

– Принимается! И чтоб честно! Если кому по руке попали – то ранен! Этой рукой биться уже нельзя, а только здоровой.

– А если в любое место по корпусу попал – то сразу убит.

– Замётано! Начинаем по моему свистку.

Предводители возвращаются к своим войскам, объявляют им оговорённые правила.

Резкий, пронзительный свист разрезает утреннюю тишину – и противники бросаются навстречу друг другу. Воздух наполняется криками, деревянным стуком мечей о щиты. Силы кажутся равными. Вот появляются первые «раненые», а за ними – и «убитые»…

И в этот момент из прибрежного леса во фланг тевтонцам неожиданно врубается предусмотрительно оставленный там русский резерв – и немцы тут же оказываются сломленными, распластанными по льду Свечного озера. Враг разгромлен! Победа!

… Серёжкин противник – последний, оставшийся в живых – пытается проткнуть его пикой. Серёжка отбивает удар щитом, делает выпад и бьёт мечом в живот. От толчка тот валится, как подкошенный, но в падении успевает-таки огреть его пикой по виску.

Конечно, это не по правилам, а потому «несчетово»… Но от удара перед глазами начинают мельтешить десятки звёздочек. В доли секунды они превращаются в смерч и закручивают весь окружающий мир в стремительный воздуховорот, который подхватывает его под руки и, будто играючи, бросает на лёд.

Он лежит, как, должно быть, за сотни лет до него лежали на поле брани тысячи настоящих воинов – раскинув руки в стороны и изумлённо глядя в широкое серое небо, которое продолжает медленно вращаться перед глазами.

И думает он о том же, о чём, наверное, думали тысячи воинов до него, и будут думать тысячи воинов после: «Битва выиграна – и это главное! А я, кажется, уцелел – только ранен немножко…»

И, как в русских былинах и сказках, над ним склоняется до боли знакомое, такое милое лицо русской девицы в обрамлении двух толстых заплетённых косичек: встревоженные, заботливые карие глаза, нахмуренные от волнения брови, пухлые губы, которые шепчут что-то очень важное, тихое и нежное…

– Серёжа, что с тобой? Где болит?

Она садится рядом, кладёт его голову себе на колени, стаскивает шапку, прикладывает к быстро растущей на виске шишке снежный ком… И боль сразу же сдаётся, будто растворяясь в талой воде растопленного её горячей ладошкой снега…

А место уходящей боли уже занимает целый рой новых, перебивающих друг друга мыслей:

«Как же здорово, что мы с братом придумали сыгрануть в рыцарей! И что ребята согласились…»

«А щит-то у меня козырный получился – как удары держит! И меч тоже что надо!»

«Всё-таки нехило мы этим тевтонцам жару задали! Раскатали их по льду в два счёта!»

«Эх, Валерка – молодец… про засаду это он умнó придумал!»

«А ещё хорошо, что девчонки за нами увязались, чтоб болеть за нашу победу и санитарками помогать, если что…» «А самая лучшая санитарка – Лера! Вот так бы лежать у неё на коленях долго-долго, до самого вечера! И чтобы она холодила мою шишку снегом…»

«Зыкинский сегодня день получился! Надо будет как-нибудь ещё такое ледовое побоище устроить! И даже пусть меня ещё раз ранят…»

* * *

Февраль – месяц изменчивый, непредсказуемый…

Сначала случилась затяжная оттепель – под ногами у подъездов хлюпало от почти весенней капели, зато опять можно было играть в снежки и устраивать снежные баталии у крепости.

Потом, когда в воздухе чуть захолодало, было такое замечательное Ледовое побоище на Свечном озере…

А спустя всего несколько дней вернулась настоящая зима – с ночными морозами, посеребрёнными утренним инеем деревьями, чистейшей синевой неба и ярким солнцем, в холодных лучах которого блестят-переливаются парадно-торжественные, бесконечные снежные просторы.

Сегодня же, вдобавок к замечательной погоде, ещё и воскресенье – папа не идёт на работу, и в гараж тоже. Даже накопившиеся домашние дела он оставил «на потом», чтобы пойти с тобой на лыжах. А это значит, что ты для него главнее всех этих важных дел! Это ли не счастье?!

Ты наскоро завтракаешь – манная каша с вареньем, булка с маслом… Обжигаясь, дуя изо всех сил, допиваешь какао… Только бы не затрезвонил дурацкий телефон – этот электрический «посыльный», который постоянно вмешивается в воскресные планы и всё портит!

Накинув пальтишко, накрутив на горло шарф и нахлобучив шапку, хватаешь лыжи и выбегаешь во двор – фу, на этот раз свезло!

От яркого света невольно прикрываешь рукой глаза, а от морозного воздуха в горле перехватывает дыхание… А может, это от радости, что ты обманул все папины дела, и теперь на пару следующих часов он – только твой?

– Сын, давай твои лыжи, натру их воском.

Отец в синем спортивном костюме и в связанной мамой лыжной шапочке выглядит, как заправский лыжник. Он прислоняет свои беговые лыжи к стене и принимается за твои.

Слой воска, скрип пенопласта по дереву – и вот уже солнце заиграло на просмолённых и навощённых поверхностях. Теперь скольжение будет что надо!

– Сейчас покажу тебе коньковый ход. Ты ведь, наверное, не знаешь ещё такой? – спрашивает отец.

– Нет, не знаю. А зачем он?

– Им быстрее получается ехать по укатанному снегу, когда нет лыжни – например, по просёлку до леса. Причём можно не только по ровному месту или под горку, но даже и в горку, если уклон небольшой.

Отец показывает. Серёжка внимательно смотрит, пробует… Получается почти сразу. Ведь недаром ход этот назван «коньковым» – а уж на коньках-то он держится очень уверенно!

Вскоре они уже на окраине «говорящего» поля, вокруг которого проходит хорошая лыжня. Но сегодня, после недавнего снега, они – первые. Поэтому первую пару кругов они идут медленно, чтобы заново пробить её – отец впереди, Серёжка сзади. А дальше получается веселее.

Отец идёт хорошим размашистым шагом, изредка оглядываясь – не отстаёт ли сын? Пока вроде бы поспевает – пыхтит, но держится молодцом…

Серёжка, глядя ему в спину, очередной раз удивляется, какой тот большой и сильный. А ещё он думает, что в свои неполные восемь лет он почти не уступает отцу – ведь у него теперь новые, такие замечательные оранжевые лыжи!

Ещё немного – и подъём заканчивается. Лыжня поворачивает и теперь идёт по ровному полю вдоль обрыва, с которого так здорово было прыгать в песок карьера летом! Дальше – орешниковая лощина. Здесь лыжня делает ещё один поворот и идёт под горку, к кургану. Теперь становится совсем легко! Левая лыжа, правая лыжа, толчок обеими палками – и можно долго скользить по блестящей на солнце лыжне, присев на корточки…

Отец тормозит у края кургана, дожидается, пока Серёжка остановится рядом, крепко обнимает его за плечи…

– А ты молодец! Очень даже неплохо держишься на лыжне. Не ожидал!

– Пап, это потому что новые лыжи такие здоровские!

Серёжку просто распирает от гордости – ведь нечасто приходится слышать такую похвалу от отца! Он стоит на вершине кургана, а кажется – на макушке мира, на пике счастья…

– Ну, с горки не боишься ехать?

– Неа, я умею! Меня Славка даже с трамплина прыгать научил.

Они дружно толкаются палками и наперегонки несутся вниз по склону…

* * *

После обеда небо насупилось тяжёлыми облаками, и к вечеру завьюжило, запуржило.

Ветер тоскливо завывал в трубах, свистел под окнами, гнал по земле, поднимал в воздух и швырял в стёкла заряды колючей позёмки, которые, вдруг обессилев, оседали снежными барханами на подоконниках. Однако затишье каждый раз оказывалось обманчивым. Миг – и новые снежные заряды ударяли в окна, словно испытывая дом на прочность…

В такой вечер как-то особенно уютно лежать под тёплым пледом на диване, гладить по мягкой шёрстке громко урчащую от удовольствия кошку и читать – лучше всего про лето. А самой любимой летней книжкой, которую Серёжка всегда перечитывал с огромным удовольствием, была фантастическая история «Приключения Карика и Вали».

Превратившиеся от выпитого уменьшительного сиропа в крохотных лилипутов брат с сестрой отправлялись в удивительное путешествие, оседлав стрекозу – и Серёжка вспоминал стрекозиные пляски над зарослями осоки по берегам Хмары.

Герои книги пытались спастись из песочной ловушки муравьеда – а он возвращался в тот замечательный летний день, когда с ребятами жарился на песчаной косе и впервые играл в «крокодильчика».

Дети летели над лугом, вцепившись в пушистую шубку шмеля – а перед его глазами всплывало «говорящее» поле, и в ушах так явственно звучала летняя симфония в исполнении оркестра кузнечиков, пчёл и шмелей…

– Серый, ты уже «Карика и Валю» до дыр затёр! Лучше бы вон почитал «Подвиг советских ракетчиков» – я на той неделе в библиотеке взял, – прервал его воспоминания старший брат.

– Так я её уже прочитал. Вчера закончил! – гордо объявил Серёжка, «выныривая» из лета. – Там про лётчика-шпиона Пауэрса…

– Точно. И когда это ты успел? А давай тогда сыгранём в этого самого Пауэрса?

– Давай! Чур я буду Пауэрсом! А моим У-2 будет… тумба швейной машинки. Лады? И как будто я лечу в стратосфере, уже подлетаю к Свердловску, а ты типа командир ракетчиков и пытаешься меня сбить новой сверхсекретной стратоферической ракетой…

– Не «стратоферической», а «стратосферной».

– А я и сказал – стратосферной! Ну, лады?

И, не дожидаясь ответа, мыслями уже весь в игре, он забирается в деревянную тумбу маминой швейной машинки и берёт в руки «штурвал» – колесо ножного привода.

– У-у-у-у-у-у-у! – изображает он гул реактивного двигателя, раскачиваясь влево-вправо на широкой ножной педали. – База! База! Я – У-2. Как слышите? Приём!

– У-2, это база. Слышу Вас хорошо! – отвечает за базу Славка.

– База! База! Я слышал, что у русских появилась стратоферичес… стратосферная ракета, которая может достать У-2 даже на высоте в 20 километров. Это правда?

– Какой там! Русские ещё лаптем щи хлебают, и у них по Свердловску медведи шастают! Откуда у них стратосферная ракета?!

– Спасибо, база. Конец связи!

Серёжка дёргает за ремень привода машинки, «отключая» радио.

– Ракетный дивизион, слушай мою команду! – теперь Славка в роли командира ракетчиков. – Локаторы засекли нарушение воздушного пространства СССР. Вражеская цель – одиночная, высотная. Приказываю сбить тремя стратосферными ракетами! Три. Два. Один. Пуск!

И в У-2 летят из дальнего угла комнаты «ракеты»-тапочки.

– Первая ракета – недолёт! – кричит Серёжка.

Следующая тапочка пролетает над тумбой…

– Вторая ракета – перелёт! Опять мимо!

А вот третья «ракета» попадает своим твёрдым резиновым каблуком прямо в лоб высунувшемуся из «кабины» У-2 пилоту.

– Есть прямое попадание! Самолёт противника сбит! – торжествует командир ракетчиков.

– СОС! СОС! Я сбит прямым попаданием стратосферной ракеты. Катапультируюсь! – докладывает пилот по радио базе и вываливается из «самолёта» на пол, держась за лоб.

– Э, Серый, да у тебя кровь! – перепуганный, Славка бросается к брату, отнимает его руку ото лба… Так и есть – бровь рассечена и обильно кровоточит.

– Прости, брат, я не нарочно! Я щас за ватой метнусь, а ты пока рану пальцами зажми!

Серёжка лежит на полу, прижимая ладошку к брови, и думает: «Да ладно – рана! Просто царапина, до свадьбы заживёт! Зато как здорово поиграли…»

* * *

К утру метель стихла, распогодилось, и в городке «открыли небо». В такие дни ребята любили наблюдать за полётами прямо из квартиры – из окон зала было хорошо видно, как самолёты набирали высоту и носились над городком, выполняя различные фигуры пилотажа. Иногда они проходили прямо над домами – да так низко, что в окнах мелкой дрожью дребезжали стёкла.

– Во, смотри – это одиночный «МИГ-21» летит. Видишь – крылья треугольные? Батя говорит – очень хороший самолёт, но уже устаревающий! – с важным видом сообщает Славка.

– Ага, знаю. На таких Лерин папа в Египте воевал. А у нас их уже мало осталось. Им на смену «МИГи-25» пришли – с двумя двигателями и хвостами. А ещё «МИГи-23» – у этих крылья могут по-разному двигаться в полёте! – не уступает брату Серёжка.

– Это называется – «изменяемая стреловидность крыла». А ты хоть знаешь, зачем они двигаются-то?

– Ещё бы! Конечно, знаю. Они вот так ставятся (Серёжка раздвигает руки в стороны), чтобы лучше было взлетать-садиться на малой скорости. Так подъёмная сила больше! А чтобы более вёртким на больших скоростях быть, они вот так вдоль корпуса вытягиваются… – блистает он секретными знаниями.

– Молоток, братец! Вон, кстати, пара «двадцать третьих» на нас идёт. Ух ты! Да они ещё и на форсаже! – определяет Славка по рёву двигателей и дымным шлейфам, тянущимся за хвостами истребителей.

– Хорошо идут, с набором высоты! – восторженно выдыхает Серёжка.

И тут что-то не то происходит в воздухе. Шлейф дыма за ведущим вдруг пропадает, его самолёт резко замедляется, будто натолкнувшись на невидимую преграду… А ведомый – всё ещё на форсаже – в одну секунду нагоняет своего напарника и на полной скорости врезается ему в брюхо снизу. Раздаётся грохот, как при преодолении звукового барьера… В следующий миг самолёты проходят над домом и скрываются из поля зрения.

Ребята срываются с места, бегут в родительскую спальню и прилипают к окну. Пара МИГов выныривает из мёртвой зоны над домом. Но почему не слышно двигателей? Истребители продолжают полёт в жуткой, оглушительной тишине. И ещё до того, как ведомый самолёт на их глазах начинает разваливаться в воздухе на части, они понимают – это всё, конец.

– Славка, может, хоть ведущий остался цел?

В этот момент, как будто отвечая на его вопрос, язык пламени вырывается из двигателя ведущего, и через несколько секунд по небу к горизонту летит уже не самолёт, а огненный шар…

Не проходит и пяти минут, как из «старого» городка с воем сирен и мигалками проносятся в сторону колхозного Шаталово пять пожарных машин.

– Славка, может, оденемся потеплее да сгоняем позырить, чё там и как? Они вроде совсем близко упали.

– Это бесполезняк. Пока добежим, там уже на километр вокруг всё оцепят и никого не подпустят к месту падения. Так что давай отца дождёмся – он точно там будет сегодня, может, от него узнаем что-нибудь.

Вечером, забравшись в кровать, они шёпотом рассказывают друг другу страшилки, чтобы не уснуть. Отец возвращается домой около полуночи. Думая, что они уже давно спят, он рассказывает маме на кухне о том, что произошло днём в воздухе…

– У ведущего, Румянцева, отказал форсаж – пока непонятно, по каким причинам. Его самолёт стал резко терять скорость. Пока он отдавал команду Позднякову, своему ведомому, на выключение форсажа, тот его уже догнал, не успел уклониться в сторону и плашмя ударил снизу. Поздняков скорее всего погиб сразу – «фонарь» его кабины разлетелся вдребезги от удара. Самолёт стал разваливаться на части в воздухе. Катапульта сработала автоматически. Но толку-то? Он был уже мёртв, когда парашют опустил его на землю.

– А ведущий что?

– Румянцев, наверное, при ударе остался жив. Но почти сразу загорелся двигатель, а от него и весь самолёт. Он мог бы прыгнуть… Но самолёт падал на Шаталово, и он остался в кабине – видимо, уводил самолёт подальше от посёлка, к лесу…

– А как же катапульта?

– Он должен был успеть выпрыгнуть перед самой землёй. Но почему-то не смог – или сам задохнулся в кабине от дыма, или катапульта отказала от удара или из-за пожара… Самолёт рухнул на окраине леса, в километре от самолёта ведомого. Почти по кабину зарылся в землю – откапывать придётся дня три…

… Поздней весной, когда сойдёт снег и земля просохнет, ребята доберутся до этих мест. Они узнают их по скромным обелискам из нержавейки, увенчанных красными звёздами. Первый – в глубокой воронке на краю поля, сразу за деревенской околицей. Второй – на километр дальше, на окраине подлеска. Здесь место падения видно за сотни метров – широкая просека из вывороченного дёрна и размётанных вправо-влево взрывной волной деревьев, заканчивающаяся кратером глубиной в два метра в окружении поваленного полукругом леса…

* * *

(Р. Рождественский)

* * *

Впереди, в зыбком, влажном зимнем тумане проступают контуры Дома Офицеров.

С этим зданием в «старом» городке до сегодняшнего дня были связаны только самые интересные, самые яркие воспоминания и впечатления.

Здесь всем городком они смотрели новые фильмы – переживали за «неуловимых мстителей», с замиранием сердца наблюдали за уловками Фантомаса и радовались, когда он в очередной раз уходил от полиции… Здесь проходили все гарнизонные праздники – с концертами самодеятельности на сцене, пряниками, печеньем и лимонадом с лотков в фойе…

А сегодня всё перевернулось с ног на голову!

Сегодня – 23 февраля, но не слышно ни музыки, ни веселья… Праздник отменён – но, кажется, весь городок всё равно собрался здесь. Люди идут к зданию молча или переговариваясь в полголоса, чуть слышно… Звуки тонут в вязком воздухе оттепели.

Они поднимаются по ступеням, входят в фойе… «Как странно! – думает он. – Ведь это ёлкой пахнет. Только почему? Новый Год же давно прошёл, сейчас уже почти конец февраля!»

И верно – по всему фойе и в зале, в проходах вдоль стен разбросаны еловые ветки. То здесь, то там слышны приглушённые всхлипы. А почему и у мамы на глазах слёзы?

Серёжка недоумённо обводит взглядом привычный – и одновременно такой чужой и холодный – зрительный зал… У самой сцены, на столах, сплошь покрытых еловым лапником, стоят два обтянутых красным кумачом гроба. Крышки закрыты, на них – венки, перетянутые чёрно-золотыми лентами, и большие фотографии в чёрных рамках…

И он, наконец, понимает, что значат слова мамы: «Сегодня в городке траур – в Доме Офицеров прощание с лётчиками». Мысли вдруг начинают бешеную пляску в его голове: «В гробах – тела погибших в той катастрофе лётчиков!» «Старший лейтенант – это ведомый, что погиб сразу… а майор – это ведущий, который пытался увести свой МИГ в сторону от посёлка и сгорел заживо в кабине…» «А рядом с гробами, наверное, их жёны в чёрных платках, все заплаканные? И у майора ещё два сына, что ли? Только взрослые, из старших классов, похоже, раз я их не знаю…» «Ёлка-то, оказывается, не только Новый Год означает, а ещё и смерть, и похороны… Кто это так по-дурацки придумал, чтоб и радость, и горе одинаково обозначать?»

Тут он чувствует чью-то тёплую ладошку в своей руке… Ладошка крепко сжимает его пальцы. Он поворачивает голову, как во сне. Рядом – Лера, за ней – её мама. Лера здоровается с ним одними губами: «Привет!». «Привет!» – отвечает он шёпотом и опять поворачивается к сцене.

На трибуне появляется офицер, начинает что-то говорить…

Серёжка сначала удивляется, что ничего не слышит, а потом перестаёт удивляться. Ведь он и не слушает, потому что перед его глазами вновь и вновь, как пущенная по кругу киноплёнка, прокручиваются одни и те же кадры катастрофы: два красавца-истребителя на форсаже, удар – и через мгновение один МИГ начинает рассыпаться на части, а второй охватывает пламя…

– Серёжа, мне страшно! – доносится до него голос Леры.

– Почему? – слышит он свой вопрос как будто со стороны.

– Понимаешь, мой папа… Он ведь тоже летал в паре с майором Румянцевым! Просто он приболел и не смог выйти на полёты. А если бы на месте ведомого в тот день оказался он?

Серёжка напряжённо морщит лоб и, наконец, находит, как ему кажется, единственно правильный ответ, который может успокоить Леру:

– Знаешь, ведь твой папа воевал в Египте! Если бы он был тогда ведомым, опыт наверняка выручил бы его. Он успел бы отвернуть в сторону, и беды не случилось бы. Представляешь? Ничего этого, – он кивает в сторону сцены, – не было бы вообще!

Лера смотрит на него сначала непонимающе, потом её глаза просветляются, теплеют…

– Да, точно! Так оно и было бы! Мама тоже говорит – это судьба… Спасибо тебе!

Он не помнит, как выходит из зала, из Дома Офицеров… только вдруг понимает, что идёт с Лерой за руку за их мамами, вместе со всеми, следом за грузовиками. В них – гробы и военный оркестр, который играет какую-то скорбную, душераздирающую музыку…

«Надо же, я такой никогда не слышал раньше, – думает он. – Это, наверное, специальная музыка такая, чтобы все во всём городке знали, что к кому-то пришла Смерть…»

* * *

Он впервые осознал, что такое «смерть», когда ему было три с половиной года.

Тогда в январе стояли лютые крещенские морозы. Их кошка – первая Барсуха – обычно всегда просилась гулять на улицу вечером и возвращалась домой только под утро. Он очень переживал – как бы не замёрзла, ведь дверь подъезда на пружине и всегда закрыта. Но мама его успокаивала – в подвале дома специально оставляют открытыми несколько вентиляционных окошек, а Барсуха у них умница, всегда сообразит, что можно спрятаться там в тепле до утра.

И всё действительно было хорошо, пока однажды утром кошка не вернулась домой.

Он ждал, ждал, пару раз спускался на первый этаж и выглядывал на улицу – не сидит ли она перед подъездом, ожидая, чтобы кто-нибудь открыл дверь? Барсухи всё не было.

Часов в одиннадцать он не выдержал. Одевшись потеплее, он вышел из подъезда и первым делом решил обойти вокруг дома, чтобы позвать кошку у подвальных окон – вдруг она там греется? Но все ближайшие к подъезду окна оказались почему-то заколоченными…

Он нашёл её за домом, в паре метров от единственного открытого подвального окна. Лапы её были вытянуты, будто она шла-шла и вдруг свалилась на бок прямо на ходу, да так и застыла.

Он схватил её за лапы и потащил домой, приговаривая: «Барсуха, потерпи, пожалуйста. Я щас тебя отогрею!»

Дома он первым делом взгромоздил её на горячую батарею на кухне. Лапы не гнулись, и уложить её на живот – так, как она любила – он не смог. Поэтому пришлось положить её как получилось – на спину, лапами кверху…

Он сидел у батареи и гладил её заледеневшую шёрстку, когда на кухню пришёл старший брат. Увидев его и кошку, он набросился на него: «Серый, ты сбрендил что ли? Она же дохлая! Тащи её обратно на улицу!» Но Серёжка встал грудью на защиту своей любимицы: «Иди отсюда! Ты дурак, ничего не понимаешь! Она сейчас погреется на батарее, оттает и снова будет живая!»

Брат только покрутил пальцем у виска и вернулся к своим урокам.

… Когда через два часа мама пришла на обед, он всё так же сидел у батареи и гладил свою Барсуху, ожидая, когда же она, наконец, оживёт.

Мама сначала заплакала, а потом, взяв себя в руки, стала объяснять ему: «Сынок, милый, мне очень жаль Барсуху, правда. Но она совсем замёрзла, понимаешь? Пока она искала открытое окошко, мороз добрался до её сердечка, застудил его, и оно остановилось от холода. Ну а когда останавливается сердце, то наступает смерть, и оживить умершего уже никак невозможно. Это только в сказках есть «живая вода»… Понимаешь?»

… Они похоронили её в земляном полу подвала, у своего дровяного сарая. А ночью Серёжка всё думал о том, что сказала мама, и плакал навзрыд. Ведь он уже никогда не сможет поиграть со своей кошкой, потрепать её по животику и почесать за ушком. И она никогда не ответит ему благодарным мурлыканием и урчанием. А ещё он ревел потому, что понял – в конце концов, и мама, и папа, и брат, и он сам когда-нибудь тоже умрут и будут зарыты в землю, как его кошка. И вся такая замечательная, полная удивительных открытий и приключений жизнь закончится, и они никогда не узнают, что будет дальше, потом, после них…

«Как это всё-таки странно! – думает Серёжка, с трудом открывая тяжёлую дверь и настороженно ступая внутрь, в фойе. – Ведь это тот же самый Дом Офицеров, где две недели назад стояли гробы с погибшими лётчиками. И все были в трауре, грустили и плакали… А теперь? И следа, и тени не осталось от той тоски, что витала здесь тогда. Наоборот – всё в ярких лентах и шариках. Ну да, конечно, ведь завтра 8 марта – праздник весны, и поэтому сегодня здесь будет концерт для всех мам. Но получается, все уже забыли и о катастрофе, и о погибших лётчиках?»

Он идёт за братом по залу, поднимется по ступенькам на сцену, проходит дальше… и мигом забывает о своих грустных мыслях. Ведь он за кулисами первый раз, и здесь всё так интересно! Вот большие рубильники и много-много красных и чёрных кнопок – они, наверное, включают-выключают свет и прожекторы. А эта громадная рукоятка на колесе зачем? Ага, понятно – если покрутить, то открывается-закрывается занавес…

Славка садится за пианино в углу сцены, пробует несколько аккордов – и сердце в Серёжкиной груди начинает прыгать и трепыхаться, как заячий хвост. Ведь он тоже вместе со Славкой сегодня выступает! Перед всеми мамами их военного городка!

«Ну, Славке-то не привыкать – он уже сколько раз выступал и в музыкалке, и здесь! – пытается оправдать он своё волнение. – А у меня это первый раз в жизни! Ой, страшно-то как!»

А дальше время начинает стремительно ускоряться. Вот и зал уж полон. Майор в парадной форме зачитывает с трибуны поздравление, потом кто-то читает стихотворение… Наконец, их очередь. Всё ещё волнуясь, Серёжка выходит на сцену, вцепляется влажной от пота ладошкой в стоящий на стойке микрофон, находит глазами маму в третьем ряду и, немного успокоившись, начинает под Славкин аккомпанемент:

(Е. Шкловский)

* * *

Весна наступила как-то вдруг и сразу всерьёз.

За ночь влажный, туманный дурман затянувшейся хмурой весенней оттепели улетучился. Распогодилось, подморозило, и под утро набрякший от талой воды снег схватился коркой наста, а лужицы покрылись тонкой слюдой льда. Крыши домов и сараев ощерились ледяным частоколом сосулек, в которых, переливаясь, играли отсветы бодро разгоравшейся на востоке зари.

«Неужели опять зима возвращается? – думал Серёжка по пути в школу, старательно хрустя льдом на каждой попадавшейся на пути лужице. – Вон как всё вокруг замёрзло. Недаром мама говорит: «Пришёл марток – наденешь семеро порток!»

Но к последнему уроку всё за окном просто кричало о том, что его утренние опасения были абсолютно напрасны.

Небо не просто очистилось от облаков – оно сводило с ума своей весенней голубизной и высотой. На его фоне ветви берёз проступали как-то резче, отчётливее, а их белизна заметно потеплела, будто в неё добавили топлёного молока.

Солнце припекало, словно летом – и с крыш, соревнуясь в громкости, звенели, тарабанили по подоконникам десятки задорных капелей. Яркие лучи жадно лизали подставленные им бока набухших от влаги сугробов – и те на глазах темнели, оседали, ноздреватели…

Птицы устроили в кустах и под деревьями настоящий весенний базар – их гвалт и щебет даже через закрытые окна порой заглушал голос учительницы…

Асфальт подсох у школьного порога – и тут же, откуда ни возьмись, стайка девчонок слетелась на сухой «пятачок» первыми открыть весенний сезон игры в «резиночку».

Вот и ручьи зажурчали, прокладывая себе путь вдоль обочин дорог, то и дело ныряя под сугробы и выныривая на свет ещё более полноводными…

Наконец, последний звонок – и Серёжка, наскоро запихав тетради и учебники в портфель, выбежал на улицу, чтобы с головой окунуться в весеннюю суматоху.

Сегодня путь домой будет длинным и извилистым – ведь он и его друзья как раз для такого случая заранее выстругали из деревяшек маленькие юркие кораблики. Значит, сегодня домой они бегут вместе с журчащим ручейком, чтобы узнать, кто во дворе лучший капитан!

Найдя местечко, где ручеёк разливается пошире, ребята одновременно пускают свои кораблики в первое плавание и бросаются за ними следом… Что ж, старт вышел удачным – потолкавшись в узком месте, кораблики выстраиваются гуськом. Серёжкин пока идёт вторым…

То и дело на пути «флотилии» возникают препятствия – одно сложнее другого.

– Эй, ребя, мой течением на берег выбросило! – сокрушённо разводит руками Юрка.

– Ну, загорай, пока не окажешься в хвосте. Тогда можешь рукой подтолкнуть.

– А вот дудки! Ух ты, это ж надо! Свезло – так свезло! – радостно кричит Юрка. Удачно набежавшая волна подталкивает судёнышко, снимает его с мели, и оно устремляется следом за лидерами гонки…

Впереди ручеёк ныряет под сугроб и появляется только через пару метров. Ребята провожают тревожным взглядом свои исчезающие в темноте снежной пещеры кораблики и с замиранием сердца ждут их на другой стороне сугроба…

– О, мой прошёл! Да ещё и первым вынырнул! – не верит своим глазам Серёжка. – А где ж твой? Он же впереди был!

– Был – да сплыл! – огрызается было Вадька, но тут же вздыхает с облегчением. – Да вот он мой. Зацепился там за что-то, наверное… Ничего, щас мы тебя нагоним!

– Опаньки, а мы, похоже, приплыли! – упавшим голосом произносит Витька. Его красавец-парусник высокой мачтой упирается в снежный навес пещеры и намертво застревает…

– Так тебе и надо – нечего выпендриваться! – злорадствует Вадька. – Подумаешь, мачту соорудил, парус… Отплавался – суши вёсла!

… Сколько ещё будет на пути их корабликов крутых поворотов, порогов и стремнин, опасных водоворотов и мелей! И каждый раз они будут переживать за свои судёнышки взаправду, будто они действительно стоят на капитанских мостиках и ведут настоящие корабли по бурным, своенравным волнам…

Кто-то в погоне за первым местом только обрадуется, что твой корабль сел на мель. Кто-то окажется рядом и посочувствует, а то и протянет руку помощи. А кто-то просто пройдёт равнодушно мимо… Не здесь ли, не в этих ли мальчишеских играх зарождаются и формируются характеры будущих мужчин? Может быть… Но пока они всего лишь дети, и они счастливы, потому что светит солнце, и весело журчит ручеёк… Потому что весна на-сту-пи-ла!!!

* * *

Под утро ему приснился вкусный сон – будто он стоит на кухне у плиты и наблюдает, как мама печёт блины. Она наливает половником тягучее тесто на сковородку – и почти сразу же блин начинает шкварчать, а на сырой стороне надуваются и лопаются пузырьки воздуха. Мама ловко подхватывает блин деревянной лопаточкой и переворачивает его на другую сторону.

Поджаренная сторона коричневатая, ноздреватая – аж слюнки текут! Вот и вторая сторона пропеклась – можно есть? Нет, сначала надо щедро помазать снятый блин сливочным маслом и посыпать сахарным песком. Теперь можно!

Он протянул было руку к столу… Но тарелка с блинами как-то странно заколыхалась, поблекла, задрожала и растворилась в воздухе.

От досады Серёжка проснулся, потёр глаза руками – и от удивления сел на кровати. Надо же – «картинка» исчезла, а масляно-блинный аромат никуда не делся и даже стал ещё явственнее. И шкварчащий звук тоже! Да это ж и вправду мама блины печёт!

В следующую секунду он уже был на кухне. Ну, точно! На столе, как обычно, две тарелки, и в каждой – стопка блинов. В первой – масленые с сахаром, как в его сне. А во второй – простые, чтобы есть их со сметаной.

Недолго думая, он свернул трубочкой пропитанный маслом, только что с пылу с жару верхний блин и, дуя что есть сил на него и на свои пальцы, принялся обкусывать горячее лакомство сразу с двух сторон.

– Сынок, доброе утро!

– Доввое утто! – только и смог произнести он в ответ с набитым ртом.

– Ты бы сначала умылся, а уж потом за стол садился! – укоризненно покачала головой мама, наливая половником тесто на сковородку для очередного блина.

– Мам, я щас, только один блин съем – и сразу пойду умываться. Понимаешь, мне во сне блины приснились! Так я чуть слюной не захлебнулся, пока проснулся – так блинка захотелось!

– А, тогда понятно. Ну, жуй не спеша, кушай на здоровье.

– Мам, а почему у нас сегодня блины?

– Так ведь Масленица сегодня, проводы зимы. Всем положено блины печь, чтобы весне помочь зиму прогнать – блины-то точь-в-точь маленькие солнышки!

– Это точно, солнышки – такие же жёлтые, круглые и горячие! Мам, я ещё только один блин съем и тогда уже точно пойду умываться, ладно?

– Ну, так и быть. А как умоешься, тогда приходи уже по-настоящему завтракать, я тебе чаю пока налью.

– Хорошо! Только пока я жую, расскажи про Масленицу! Ну, что ещё надо в неё делать?

– Когда мы были детьми, то устраивали кучу-малу в снежной крепости, а потом её дружно рушили, потому что она своё отслужила – ведь весна пришла! А ещё делали чучело Масленицы из соломы и возили его на санях по всем дворам, выпрашивая гостинцы. Хорошо было – где блинком угостят, а где конфетку дадут или жамочку.

– А жамочка – это что такое?

– Так у нас пряники мятные назывались. Это было самое вкусное лакомство, городское!

– Понятно. А дальше-то что с чучелом делали?

– Вечером его сжигали в центре деревни, а пепел по огородам разбрасывали – это чтоб земля хорошо родила.

– Здорово! Эх, жаль, что у нас соломы негде взять… Может, просто из палок сделать, как пугало, и в какую-нибудь длинную старую рубаху одеть, чтоб за платье сошло… Так пойдёт?

– Конечно, пойдёт. Главное – чтобы весело было…

– Ма, у нас всегда весело – ты же знаешь!

… Ещё до обеда родилась во дворе Масленица – высокая, стройная, с руками-ветками, головой из кочана капусты, покрытой платочком, да вся разодетая во всякое цветастое тряпьё – у кого что нашлось. Водрузили её в центр снежной крепости, а потом устроили последнюю снежную битву – закидывали оборонявших крепость и Масленицу снежками, делали подкопы под стены да пробоины, выворачивая из стен ставшие уже рыхлыми снежные комья…

Наконец, рухнула одна крепостная стена, за ней другая… И уже без разбору, объединив усилия, дружно раскатали остатки крепости по поляне. А как стало смеркаться – облили Масленицу керосином и запалили с криками: «Гори, гори ясно, чтобы не погасло!»…

Багрянится на западе закат. Догорает во дворе Масленица. Уходит за горизонт зима, а на небе всходит мартовская луна… И на душе светло и радостно – весна наступила!

* * *

Начались долгожданные весенние каникулы, а с ними – и сезон весеннего половодья. Все зимние забавы были разом забыты, и такие дорогие сердцу, такие любимые лыжи, санки, коньки и клюшки, щиты и мечи отправились в гаражи да сараи. Они хорошо послужили этой зимой, и ещё не раз послужат верой и правдой в следующую… Но сейчас их время вышло – весна на дворе!

До весенних игр, правда, ещё далеко – ведь ещё не сошёл снег, и только на самых высоких местах появляются первые набухшие от талой воды земляные «пятачки». Но с каждым днём снег на полянках и лужайках оседает всё ниже, а тропинки и дороги днём превращаются в ручейки и речушки, бодро несущие свои воды вниз, к речке-Свечке…

Чёрно-бурые пятна земли и старой травы на потемневшем снегу, переливы света, радужные отблески в весенней воде и пронзительная синева неба – всё это цвет весны! Весёлое журчание ручьёв и гомон птиц в кустах и деревьях – это её музыка! К вечеру она стихает, а ночью слабеющая хватка зимы всё ещё сковывает поверхность воды ледком. Но по утру от него быстро не остается и следа – ведь ребята тут как тут, радостно прыгают по лужам и звонко хрустят ледяной коркой…

И вот уже снова несутся по ручьям целые лодочные флотилии, заканчивая гонку в настоящем море, широко разлившемся перед построенной плотиной из кирпичей, палок и старых газет. Здесь сейчас происходит главное действо, здесь определяется, кто «главный» в городке на это время – здесь «меряют глубину», и тот «главный», у кого сапоги выше!

* * *

– Славка, а я уже промерил глубину вдоль и поперёк! – гордо объявляет Серёжка подошедшему брату. – Мне вон там, у самой запруды, прямо «по рисочку» было… Но я не испугался и всё равно прошел на тот берег.

– Не черпанул воды-то? А то будет и тебе, и мне от мамы на орехи…

– Неа, не черпанул – будь спок!

– А чё это ты сосешь, а? Сосульку, что ли? А ну, быстро бросил! Не то я маме расскажу!

– Ябеда-корябеда – солёный огурец! – обиженно гундит себе под нос Серёжка.

– Да хоть маринованный! Ты заболеешь, а мне потом из-за тебя влетит! Начнётся опять старая песня: «Куда смотрел?» да «Почему недоглядел?».

– Да ладно… Пожалуйста – уже бросил… А ты-то глубину мерить будешь?

Славка как бы нехотя, с деланным безразличием смотрит вниз, на свои сапоги.

– Эй, Славон, везука тебе – где такие «мокроступы» отхватил? – уважительно качает головой Юрка, разглядывая Славкины новые, высокие – до самых коленок – сапоги.

– Где отхватил – там больше нет! – нарочито небрежно бросает Славка. – А глубину мерить… Да что тут, в этой луже, мерить-то? Айда лучше на речку. Там глубина – так глубина! И лёд, наверное, уже тронулся – можно на льдинах покататься…

Все головы, как по команде, поворачиваются к Славке.

– А точно, верняк, река уже разлилась, – соглашается Вадька.

– Ну да, если разлилась, то весь луг точно затопило. Меряй глубину – хоть обмеряйся! – поддерживает идею Витька.

– Что, и мне можно будет на льдине? – Серёжка недоверчиво смотрит на старшего брата.

– Ну, насчёт тебя это мы ещё посмотрим. Смотря какие льдины… Да всё равно там козырнее!

Аргументов, похоже, «выше крыши» – и ребята трогаются в путь…

* * *

– Ничего себе разлив! – Серёжка даже присвистнул, выйдя из леска. И было от чего! Узкая и спокойная летом речушка превратилась в полноводную реку, затопив обе низины по берегам. Мостик через реку выглядел теперь очень странно. Точнее, его совсем не было: посреди широкого залива из воды торчало дерево и привязанные к нему перила, болтающиеся туда-сюда под напором течения. Но самое главное – Свечное озерцо превратилось в настоящее озеро, на поверхности которого медленно плавали по широкому кругу несколько порядочного размера льдин. Их то и дело выносило на стремнину. Но, достигнув устья озера, они упирались в росшие там кусты ивы и уходили в сторону, подчиняясь круговому течению, образовавшемуся в заливе.

– Это как раз то, что нужно! – решительно объявил Славка. – А ещё нужна пара длинных палок, чтобы сначала притянуть льдины к берегу, а потом отталкиваться ими ото дна.

Палки нашлись быстро – благо, лес был под боком.

Славка первым подтянул к склону лесного пригорка, ставшему теперь берегом, самую большую льдину и, опираясь на палку, осторожно шагнул на неё. Льдина накренилась было под его тяжестью – но он быстро сделал ещё шаг и оказался точно на её середине. Льдина выровнялась.

– Главное – стоять по центру и плыть по кругу, по течению! – объявил Славка оставшимся на берегу. – А ещё не соваться на быстрину. Там может и «с головкой» быть, если свалишься. А здесь, в заводи, от силы «по шейку». Так что не дрейфьте – если что, не утонете! Ну, я поплыл, а вы давайте следом за мной. Серёга, а ты пока сиди на берегу, я тебя через пару кругов подберу!

Вадик подтянул своей палкой следующую льдину и ловко вскочил на неё. Она была меньше Славкиной и кренилась то в одну сторону, то в другую, но Вадькин вес держала.

– Вот это класс! – балансируя на слегка подрагивающих ногах, крикнул Вадька. Осторожно отталкиваясь ото дна палкой, он немного покружился на одном месте и, наконец, с третьей попытки смог направить льдину по течению, вслед за Славкой.

Витька нацелился было на следующую – последнюю крупную – льдину, но что-то в ней показалось ему подозрительным. Подтянув её поближе к берегу, Витька со всего маху ударил по ней палкой – и та прошла льдину насквозь, будто это была и не льдина вовсе, а просто плавающая глыба снега. А в следующее мгновение льдина раскололась надвое.

– Ничё себе дела! – с явным облегчением выдохнул Витька. – Вот я сейчас искупался бы! Эй, Вадя, я за тобой на твоей льдине катаюсь – моя отплавалась…

Сделав несколько кругов, Вадик уступил льдину Витьке. А Славка подогнал свою вплотную к берегу и принял на борт брата.

Ступив на шаткую льдину, Серёжка чуть было не запаниковал – уж очень утлым показалось ему их судёнышко. Но он заставил себя глубоко вздохнуть и проглотить комок страха, подкативший к самому горлу. «Ведь вон у всех получилось – и ничего!» – сказал он сам себе, расставил пошире ноги и чуть присел для устойчивости…

Два круга по заливу показались ему вечностью. Поэтому, когда брат сказал: «Ну, хорошего понемножку, покатались – и хватит!» – он с радостью закивал головой. Не дожидаясь, пока льдина причалит, он хотел было лихо спрыгнуть на берег – но поскользнулся и вместо берега шагнул прямо в воду. Ледяная вода хлынула в оба сапога сразу. Он рванулся на сушу – но было уже поздно…

– Ну, Серый, ты, блин, выпендрился! – рявкнул на него старший брат. – А слабó было подождать, пока причалим? Давай выливай воду из сапог быстро! Что теперь маме скажем, а?

Опираясь о руку брата, Серёжка молча вылил воду из одного сапога, потом из другого.

– Что скажем? Что глубину ходили мерить на берег. У тебя сапоги высокие, вот ты и сухой. А я за тобой сунулся – ну и черпанул.

– Ну, соображаешь! Всё правильно! А о катании на льдинах – ни гу-гу! Иначе мы с тобой все оставшиеся каникулы по углам проведём, да ещё и по разным – чтоб скучнее было… Понял?

– Да понял я, не маленький!

– Ну, а раз понял, то давай бегом домой, пока не заболел!

То ли Славка накаркал, то ли просто не в добрый момент вернулись они домой и попали родителям под горячую руку – да только за их «подвиги» мама отправила Славку прямиком в угол, а Серёжку – сначала греть ноги в горячей воде, а потом уж – в угол. И – как правильно предсказал Славка – в другой! Славка пытался было воспротивиться своему наказанию, но без особого успеха.

… Серёжка стоял в углу, водил пальцем по завитушкам рисунка обоев и никак не мог понять, радостно ему или всё-таки больше грустно…

Ну, радостно почему – это понятно. Ведь сегодня был такой замечательный день – солнце, весна, каникулы… Запруду построили, кораблики попускали, глубину везде померили… А уж о катании на льдине и говорить нечего! Здорово это Славка придумал! Вон как он ловко с ней управлялся, и его катал – прямо по самой глубине!

А почему же тогда грустно? Наверное, оттого, что он так глупо в реку свалился у самого берега и промок? Неприятно, конечно… но, в конце концов, как говорит Карлсон, «это чепуха, дело житейское»! Ну, с кем не бывает?

А может, потому, что мама расстроилась? Но это ведь тоже не конец света – она добрая, завтра отойдёт и уже не будет расстраиваться…

Тогда, может, потому, что она наказала его, и ему теперь приходится стоять в углу – вместо того, чтобы бегать на улице с ребятами? Но ведь он сам виноват – нечего было в воду соваться!

Наконец, его осенило. Грустно потому, что Славке попало ни за что! Он ведь хотел, как лучше, катал его и следил за ним. А получилось, как будто не следил…

* * *

– Мам, а мам! Ты Славку выпусти из угла – он ни при чём! – твёрдо заявил Серёжка маме, как только она пришла его «проверить». – Славка говорил мне, чтоб я за ним не шёл – честное слово! А я его не послушался и полез за ним на глубину.

– Надо же! Это что ж получается – он пойдёт гулять, а ты будешь один в углу стоять?

– Мам, так я и так один стою. Но я-то за дело, а Славка – ни за что.

– Ну, что ж – раз так, то будь по-твоему.

Чуть позже дверь в комнату приоткрылась, и в щели появилась Славкина курчавая голова.

– Серый, ты это… молоток, братишка! Спасибо за отмазку! Я щас на улицу к ребятам сгоняю, а потом загляну тебя проведать. Ты не скучай тут, ладно?

… Серёжка и не собирался скучать. Он очень обрадовался, что брата отпустили гулять, и что тот не киснет из-за него в углу. Сам же он снова и снова прокручивал в голове и заново переживал их речные приключения… Но к вечеру при воспоминании о ледяной воде стало как-то зябко. Потом он почувствовал, будто холод поднимается от замерзших ног вверх и разливается ознобом по всему телу… Вскоре его всего уже била мелкая дрожь. Было холодно и жарко одновременно, а в горло будто засунули раскалённые угли – так больно вдруг стало глотать.

Пришедшая с проверкой мама потрогала лоб и тут же отправила его в постель. Накрыв его двумя одеялами, она засунула ему под мышку градусник и сама присела рядом на краешек кровати, положив свою прохладную ладонь ему на горячий лоб… Через некоторое время она достала градусник, посмотрела на него и нахмурилась.

– Плохо дело! – объявила она. – Похоже, ты здорово переохладился и подхватил-таки простуду. Или ещё чего хуже – ангину, раз горло болит.

– Мам, а я не умру? – вырвался у него единственный беспокоивший его вопрос.

– Ну, что за глупости?! Конечно, не умрёшь! От этого не умирают.

– Как же не умирают? Вон вспомни нашу первую Барсуху! Она тоже тогда зимой переохладилась и умерла!

– Сынок, она не переохладилась, а замёрзла. Совсем. А ты всего лишь застудил ноги. Это – разные вещи. Сейчас мы натрём их змеиным ядом, напоим тебя горячим чаем с мёдом. Ты хорошенько пропотеешь, уснёшь, а наутро будешь здоровенький – как новенький!

– Ну, тогда ладно. Давай уже будем всё это делать, чтобы побыстрее выздороветь! А то ведь каникулы проходят – а я ещё ничего толком не успел!

Напившись чая, он забрался под одеяло с головой и старательно дышал там ртом, пока не согрелся. Засыпая в уютном тепле, он думал о том, что раз мама так сказала, то он обязательно быстро выздоровеет и ещё успеет побегать по лужам и, может, даже ещё разок прокатиться на льдине. А потом наступит апрель – и его день рождения!

* * *

Серёжка всегда удивлялся, как долго снег был хозяином во всей округе – почти целых пять месяцев! – и как быстро он исчезал по весне. Ведь совсем недавно из-под снежных заносов на полянах только-только повылезали первые вихрастые холмики. Но с каждым днём – сначала медленно, а потом всё проворнее – они прокладывали друг к другу травянисто-земляные стёжки-дорожки.

В его воображении весна играла с зимой в «ножички»: сначала понатыкала по всем пригоркам своих «деревенек», отогрела их своим дыханием, потом соединила их просёлками, заключив снежного противника то тут, то там в окружение… И, наконец, объединив усилия, согретые солнцем владения весны перешли в решительное наступление на оставшиеся одинокие снежные островки сопротивления. Ещё день, другой – и снега как не бывало! Остались от него лишь лужи-воспоминания, широко залившие освободившуюся от плена землю, покрытую прошлогодней жухлой травой…

А как только земля впитала в себя талую воду, и просохли асфальтовые дороги, игр да забав во дворе прибавилось стократ!

У девчонок, конечно же, на первом месте «резиночка» и «классики»…

Первая – игра ну совсем уж девчоночья. Хотя Серёжку давно интересовало, как это они умудряются перепрыгивать через резинку, натянутую чуть ли не на уровне пояса, да ещё не просто не запутаться в ней, но и перекрутить её в прыжке ногами каким-то хитрым образом, наступить где нужно, а потом и выпрыгнуть из образовавшейся «паутины». Как-то раз, когда Ларе и Лере не хватало третьего игрока, он с готовностью согласился подержать резинку. Позже, запомнив комбинацию движений, он решил попробовать сам – и к его собственному удивлению, у него неплохо получилось.

«Классики» же были игрой общедворовой. В неё играли все, и у каждого была своя бита – наполненная песком гуталиновая банка. Главным секретом успеха были плотно пригнанная крышка и заострённые бортики-тормоза по окружности – чтобы далеко не улетала. Ну и, конечно, требовалась отменная координация движений рук и ног, чтобы аккуратно выбивать биту из одной клетки точно в следующую и при этом сохранять равновесие, балансируя на одной ноге…

У мальчишек же в почёте в это время были «Казаки-разбойники». Играли в неё тоже всем двором, и самым главным здесь были фантазия и изобретательность «разбойников» в запрятывании первой, самой важной подсказки. Ведь пока «казаки» её ищут, у «разбойников» самая веселуха! Можно никуда не убегать, а просто наблюдать за их потугами и потешаться, отпуская всякие язвительные шуточки по поводу их умственных способностей. Непревзойдённым по остроумию в прятании первой подсказки с прошлой весны оставался Славка.

… Штабом «казаков» и стартом для «разбойников» была лавочка у одного из подъездов. На ней «разбойники» оставляли листок с указаниями, где искать первую подсказку. По правилам её нельзя было прятать дальше, чем 3 шага от лавочки, и зарывать в землю. За месяцы и годы игр для запрятывания этой самой важной подсказки были перепробованы все мыслимые и немыслимые места: трещины в деревянной скамейке, расщелины в асфальте, ветки соседнего куста сирени и даже полые стебли цветов и коробочки маков на клумбе… Фантазия иссякла, и всё чаще «казаки» отыскивали подсказку в первые же минуты игры. Но в тот день их ждал сюрприз.

Как обычно, на лавочке лежал листок бумаги, прижатый авторучкой. На листке – всего одна, вполне обычная строчка: «До подсказки не больше шага». «Атаман» Валерка, взяв листок в руки, в задумчивости почесал ручкой затылок и прочитал послание вслух своим «казакам».

– Ну, тут делов на три минуты, – объявил он. – Клумба и куст не в счёт, они дальше одного шага. Так что остаётся сама лавочка и всё, что под ней.

И «казаки» с двух сторон начали осмотр всех известных им щелей лавочки. На это действительно ушли считанные минуты – но результата поиски не дали. Зато «разбойники» просто покатывались от смеха…

– Странно… – протянул Валерка. – А чё это вы веселитесь-то? Щас под лавкой посмотрим – и вашему веселью конец. Лучше уносите-ка ноги!

– Не говори «гоп», пока не перепрыгнешь! – в тон ему ответил Славка. – Ищите, ищите, до ночи ещё далеко!..

И «разбойники» загоготали пуще прежнего…

Через полчаса поисков, перерыв под лавкой буквально каждый сантиметр земли и асфальта, «казаки» вынуждены были сдаться.

– Ну, и где ваша подсказка? Приколоться, наверное, решили – её ваще не существует?

– Ну почему же? Очень даже существует! – смакуя радость момента, небрежно протянул Славка, подмигивая своей «банде».

– Э, Славон, ну харэ уже кота за хвост тянуть! Давай выкладывай! – злясь не на шутку, потребовал Валерка-«атаман».

– Ну, слушайте. Вы когда подошли к лавке и листок взяли, там ведь ещё что-то лежало на листке, так?

Валерка недоумённо посмотрел на Славку и побелел, как мел. Его рука медленно потянулась к нагрудному карману рубашки, куда он машинально засунул авторучку.

– Ага, именно! – «добил» его Славка. – На листке лежала эта самая ручка! Раскрути её – найдёшь подсказку! Всё это время она была у тебя под самым носом!

* * *

Первый после весеннего половодья поход в орешник за подснежниками и фиалками – это целое приключение. Ведь сначала надо перебраться на другой берег – а река только-только стала отступать в своё привычное русло. Идёшь вброд по пойме. Воды – где по щиколотку, где – чуть выше… но высоты сапог, похоже, достаточно, чтобы добраться до мостка. Надо же! Его-таки не унесло течением, только поручень оторвало с этой стороны. Придётся идти очень осторожно по скользким брёвнам, через которые нет-нет, да и перекатывают волны всё ещё полноводной речки.

В низинке на другом берегу тоже всё ещё стоит вода, которая доходит уже до середины сапог… ещё выше… Голенища сдавливает со всех сторон – и через резину, через фетровую подкладку, через штаны и толстые шерстяные носки явственно чувствуется ледяное дыхание уходящей зимы… Только бы не зачерпнуть воды – снова болеть ох как не хочется!

Кажется, самое глубокое место позади… Разлив мельчает и, наконец, остаётся позади. Теперь вверх, на курган, по просёлку… Вот и окраина орешника.

Здесь в глубине, на склонах и на дне лощины ещё лежат нерастаявшие островки снега. Но на согретых солнцем полянках уже пробивается молодая изумрудная поросль, а в ней, словно россыпи жемчуга – робкие, как сама весна, бело-голубоватые подснежники с яркими пестиками-тычинками. Конечно, жаль прерывать их и без того такую недолгую жизнь. Но, в конце концов, оправдание находится – ведь их здесь так много, а мама одна, и её так хочется порадовать!

Побыстрее надёргать (с корешками, чтобы подольше оттянуть неизбежное увядание) букетик этих трепетно-беззащитных весенних цветов, разбавив их фиолетовыми кляксами васильковых фиалок, обернуть припасённой тряпицей, смоченной в талой воде – и можно в обратный путь! Только идти домой той же дорогой неинтересно, и начинаешь придумывать себе новые приключения. А почему бы не заглянуть в прибрежный лесок – может, уже вовсю пошёл берёзовый сок?

За «космодромом», на кочковато-холмистом берегу реки растёт несколько десятков берёз – их стволы призывно белеют среди прочих деревьев… Осторожно переступая с кочки на кочку через протоки, подбираешься к берёзкам поближе… Так и есть – «деревенские» уже начали сбор сока! Вон из ствола торчит алюминиевый желобок, а под ним – ещё наполовину пустая банка. Нет, эту трогать не будем. Зато под другой берёзой – полная до краёв. Из этой отпить не грех – всё равно сок на землю проливается! Делаешь один глоток, другой… Сладковато-терпкий, напитанный древесным духом холодный нектар бодрит. Это – вкус весны!

Стоишь среди берёз, запрокинув голову, смотришь, как деревья качают на своих кронах весеннюю синеву, и чувствуешь – на глаза наворачиваются слёзы… От бодрящего ветерка, что ли? Или от этой необыкновенной красоты? В голове вдруг ясно и отчётливо начинает звучать песня… Сначала невольно мурлычешь её себе под нос, потом начинаешь подпевать… И вот, перепрыгивая от одной берёзы к другой, распеваешь уже в полный голос, никого и ничего больше не стесняясь:

(М. Матусовский)

* * *

Наконец, наступил долгожданный день рождения. С самого утра, наскоро позавтракав, Серёжка потянул маму в деревенское Шаталово – покупать подарок. Выбор в сельском магазине был небогатый, и Серёжка остановился на луке со стрелами на «липучках», наборе теннисных мячей и коробке свежайших бисквитных пирожных с разноцветными розочками и грибочками из заварного крема.

Славке мама заодно тоже купила лук и стрелы – благо, у него день рождения всего на месяц позже – и они со старшим братом полдня соревновались на меткость в своей комнате, нарисовав на двери мишень карандашом. Смоченные слюной стрелы с сочным «чмоком» прекрасно прилипали к ровной крашеной поверхности двери… Но вскоре это им наскучило, а для стрельбы во дворе покупные луки совсем не годились – били всего-то шагов на десять, да и стрелам совсем не к чему было во дворе прилипать… Нет, самодельный «индейский» лук с прошлого сезона даст этим покупным во дворе да в лесу сто очков форы!

С пирожными получилось всё гораздо лучше. После обеда на чай пришла вся дворовая команда – Юрка, Вадька, Витька, Ленка Зубарева, Лара и Лера. Покупные сладости были редкостью – обычно у всех мамы по праздникам сами пекли большие пироги с яблоками или с вареньем. Поэтому от пирожных за полчаса не осталось ни крошки…

Настало время обновить теннисный мяч.

Нет-нет, о том, что такое «большой теннис» и как в него играть, никто в городке даже не слышал. Теннисным мячом часто играли «в козла» от стенки, когда не было футбольного. Но сейчас он нужен был для того, чтобы открыть, пожалуй, самый увлекательный и массовый из дворовых сезонов – сезон лапты…

На правах именинника Серёжка выбрал себе в команду Вадика, Леру и Лару. Славке достались остальные.

– Чур, как именинник, я говорю считалку! – объявил Серёжка.

Никто не возражал, и он начал новую, недавно невесть откуда появившуюся, совершенно бессмысленную, но прикольную считалку:

...

«Город» достался им, Славкина команда пошла в «поле», а сам Славка остался на подаче.

– Славка, чур набрасывать хорошо, без подлянок! А то мы тоже потом вам тем же отплатим! – пытаясь изо всех сил звучать по-капитански, заявил Серёжка.

– Да ладно, не дрейфь ты, всё по-честному!

– Ну, тогда ладно. Начинаем! Лара – ты первая будешь. Потом Лера, Вадик. Я – последний.

Лара взяла в руки тяжёлую, сделанную из черенка лопаты и отполированную сотнями ребячьих рук биту. Славка сдержал своё слово, подбросил мяч удобно для удара… вот только удара не получилось.

– Ничего, не переживай! – подбодрил её Серёжка. – Если у Леры получится – бегите вместе хотя бы до «деревни».

Лера по мячу попала, но несильно, так что бежать было бессмысленно.

– Вадька, постарайся!

– Да знаю я… – протянул Вадька, поплевал на руки и встал на ударную позицию.

Первый, кривовато подброшенный мяч, он пропустил. Зато второй послал через всё «поле»» и успел вместе с девчонками добежать до «деревни». Теперь всё зависело от Серёжки. Если промахнётся – команды меняются местами.

Первый мяч… Нет, плоховато он пошёл, пропустим. Второй? Этот получше, но нет, подождём. Последний – тут уж бить по-любому…

Мяч летит вверх, как в замедленной съёмке, зависает в верхней точке и медленно начинает свой путь к земле… А сбоку, разрезая воздух, несётся к точке встречи с ним и смачно прикладывается к его резиново-ворсистому бочку массивная деревянная бита…

От такого удара мяч по кручёной траектории взлетает до высоты второго этажа и уходит далеко за площадку, да ещё и в сторону, в кусты акации на углу дома. Пока «поле» ищет мяч в кустах, Серёжка успевает сбегать в «деревню» и вернуться обратно… Вся команда опять в сборе, и можно начинать всё сначала…

Через пару кругов удача отворачивается от них, и команды меняются местами…

Но тем и хороша лапта, потому так долго и длится её сезон, что и в «поле» интересно. Ведь ещё неизвестно, что «козырнее» – крепко приложить мяч битой или в один момент выиграть для своей команды «город», умудрившись поймать такой мяч на лету! Ну а если и не поймаешь сразу – не беда. Всё равно, когда ты в «поле», ты – охотник! А бегущие по «полю» в «деревню» и обратно – «добыча», которую надо точно выбить мячом… Азарт такой, что игра прекращается только тогда, когда на городок опускается ночь, и мяча совсем уж не видно…

Спокойной ночи, городок! Утро придёт совсем скоро. И будет новый день… и новая игра.

* * *

Ура! Сегодня не надо идти в школу! Сегодня – Ленинский субботник!

С самого утра во дворах у всех домов кипит веселая весенняя работа.

Грабли нарасхват – ими прочёсывают полянки от прошлогодней травы и листьев. Мётлы пляшут по асфальтовым дорожкам, сметая мусор в кучи. Вот подъехал военный грузовик – это привезли покрашенные в яркие цвета старые покрышки под цветочные клумбы. А ну, кто богат лопатами? Самое время вскопать клумбы под окнами домов, заполнить землёй покрышки да посадить цветы!

Эй, ребята – есть кто свободный? Вам важное задание по силам: видите вёдра с побелкой и кисти? Так вперёд – нужно побелить все бордюры вдоль дорог и стволы деревьев на высоту роста. Ну а уж покраску лавочек у подъездов оставим солдатам…

Кипит во всём городке работа… И с каждым часом он ощутимо меняется – сбрасывает с себя остатки зимней хандры, свежеет под лучами весеннего солнца… И кажется, что в многочисленных кострах вместе с прошлогодней травой, листьями, всяким хламом и мусором сгорают, превращаются в дым и тают в воздухе все невзгоды, тревоги и холод прошедшей зимы…

* * *

– Сына, это ты? – окликнула его с кухни мама.

– Да, мам, мы уже всё закончили! Знаешь, какой городок стал красивый? Любо-дорого посмотреть! Я за великом – мы с Лерой договорились поехать велосипедный сезон открывать.

– А у меня к тебе тогда будет просьба – можете в орешник съездить и вербы нарезать? Завтра ведь вербное воскресенье, а через неделю – пасха!

– Это когда ты крашеные яйца варишь, а мы со Славкой их катаем по полу «на крепкость»?

– Ну да, именно.

– Ага, ладно, захвачу ножик тогда…

Его «Орлёнок» уже давно ждёт этого момента. Шины он подкачал ещё накануне, подновил оплётку на спицах и дугах… Наконец-то!

Он вытаскивает велик на улицу и, лихо вскочив в седло, гонит своего железного друга к Лериному подъезду. Лера уже ждёт его – вся такая ладная и весенняя в своём ярком вязаном свитере и розовой курточке.

– Готова?

– Ага. Куда поедем?

– Мама просила в орешник сгонять за вербой – завтра какое-то вербное воскресенье…

– Ну, тогда поехали.

И они срываются с места. Какое это удовольствие ехать по подсохшим земляным тропинкам первый раз после долгой зимы! Намеренно выбираешь маршрут позаковыристее – съезжаешь в ложбинки, с визгом вылетаешь на пригорок с другой стороны и, подрывая руль на себя, оказываешься в воздухе… Прыжок длится всего-то мгновение – но как захватывает дух! Каким неописуемым восторгом и счастьем наполняет тебя этот полёт!

Миновав лес и речку, нарезав в орешнике веток вербы, усыпанных пушисто-мохнатыми серёжками, на обратном пути они, не сговариваясь, останавливаются на вершине кургана…

Солнце в зените пригревает уже совсем по-летнему. Земля дышит терпкой испариной прелой прошлогодней травы и ароматом молодой зелёной поросли, покрывшей весь курган. В воздухе витает какое-то странное ощущение – то ли восторга, то ли тревоги, то ли ожидания, предвкушения чего-то значительного и очень важного…

Охваченные этим странным чувством, взявшись за руки, они молча стоят на вершине холма… И вдруг Серёжке чудится, будто стоят они на вершине огромного мира, о котором они пока ещё знают так мало…

Взору открывается лишь его маленький кусочек: орешник сзади; «говорящее» поле и песчаный карьер – по левую руку; прямо – любимый лесок, их дом на пригорке, а внизу у самых ног – вернувшаяся в свои берега речка-Свечка, мерно катящая волны к мостку, в Свечное озеро и дальше, дальше, до самой Хмары… Там, за купальным озерцом на Хмаре, ещё просматривается районный городок Починок с музыкальной школой, тиром и «Спорттоварами»…

А дальше мир теряет чёткость очертаний и лишь угадывается в размытых красках детского воображения…

Где-то в его тумане проступают купола соборов Смоленска – «города на холмах» (он знает его только по часто звучащей на радио песне)… Ещё дальше – маленький военный городок Кубинка, где он родился и который почти совсем не помнит… И уж совсем на горизонте виднеются рубиновые звёзды Кремля… Это Москва с тысячами тысяч жителей и Красной площадью с её парадами 7 ноября и 9 мая, в День Победы…

А что за ней? Воображение не подсказывает никаких конкретных названий, рисуя лишь бескрайние поля и леса, потом угрюмые Уральские горы, а за ними – непроходимую тайгу на сотни и тысячи километров… И лишь за тридевять земель от Москвы, там, где кончается суша и начинается безбрежный и загадочный Тихий океан, из тумана и тьмы непроглядной ночи выплывают огни самого далёкого города его страны. Это – Петропавловск-Камчатский. Его совершенно невозможно представить, но о нём Серёжке из «сигналов точного времени» по радио точно известно одно – там всегда полночь, когда в Москве и в его родном Шаталово три часа дня…

– Серёжа, ты о чём задумался? – выдёргивает его из путешествия по воображаемому миру Лерин бархатистый голос.

– Да вот думаю, какой огромный наш мир, а мы знаем только его маленький кусочек… Например, интересно – наша Свечка куда девается?

– Ну, она же в Хмару вливается – значит, становится Хмарой?

– Да это понятно. А куда Хмара впадает?

– Не знаю… Может, в Волгу – это очень большая река… Или сразу в Чёрное море…

– Неа, до Чёрного моря очень далеко… дальше, чем до Ельца, где мои двоюродные сестрички и брат живут… и бабушки-дедушки тоже… А Чёрное море – потому, что в нём вода, наверное, чёрная…

– Наверное… хотя Средиземное море – это там, где Египет – сине-зелёное… А берега все из мелкого белого песка – как будто и не песок вовсе, а мука. И прямо из этой муки растут пальмы.

– Ну, Египет – это совсем уже на другой стороне Земли…

– Да, а дальше ещё целая Африка с пустынями и оазисами, носорогами, жирафами и крокодилами. Там есть джунгли и прерии, в которых пасутся целые стада антилоп.

– Ага, а ещё там есть пигмеи с ядовитыми стрелами, гориллы и Бармалей! Знаешь такой стишок – «Не ходите, дети, в Африку гулять!»

– Бармалеев я там не видела… И вообще, это, по-моему, просто страшилки – как те, которые мы в подвале рассказываем. Это понарошку, не взаправду…

– Может, и не взаправду…

Или всё-таки взаправду? Нет, этого он не знает… Ведь это где-то очень-очень далеко…

Но зато он точно знает одно – здесь и сейчас он держит за руку лучшую в мире девочку, с которой так здорово болтать про Африку и про всё на свете…

И школа скоро закончится, и солнце пригревает вовсю…

И снова начало велосипедного сезона: бездонное небо над головой, бескрайние поля, стёжки-дорожки, ведущие вдаль… А там, впереди – бесконечное счастье… Ещё одно лето детства…