До начала XX в. единственным источником сведений о первых трех четвертях жизни Ламетри (кроме того, что содержится в его произведениях) было «Похвальное слово» Фридриха II. Король пользовался сообщениями Мопертюи, хорошо знавшего философа, но на «Похвальном слове» отразились литературные претензии Фридриха: для него возможность показать свое умение ярко изобразить героя было важнее строгого следования фактам. К тому же берлинские переписчики и наборщики допустили во французском языке (на котором написано «Слово») ошибки, искажающие смысл текста. Лишь в XX в. ряду исследователей удалось исправить неточности в жизнеописании Ламетри, перекочевавшие почти во все работы, освещающие биографию философа. Впрочем, и сейчас многое в его биографии остается неизвестным.

В Бретани, в небольшом портовом городе Сен-Мало, протекало детство Жюльена Офре де Ламетри. Отец, по одним сведениям, — купец, торговавший тканями, по другим — судовладелец, возможно, совмещал оба занятия. Мать до замужества была владелицей лавки лекарственных трав. В этой довольно состоятельной семье 25 декабря 1709 г. родился будущий философ. В Сен-Мало не было средних учебных заведений, поэтому он учился в коллежах Кутанса, Кана, затем в коллеже дю Плесси (Париж), наконец, в школе, пользовавшейся репутацией лучшего учебного заведения страны, — в парижском коллеже д’Аркур. Нет оснований не верить Фридриху, что уже в этом коллеже Ламетри обнаружил тот горячий интерес к естествознанию, который в дальнейшем его уже не покидал. И вполне естественно, что, завершив в восемнадцатилетнем возрасте среднее образование, он решает стать врачом.

В Париже в эти годы пользовался известностью ученый-медик Юно, преподававший на медицинском факультете анатомию и хирургию. Советы Юно сыграли решающую роль в том, что Ламетри избрал медицинское поприще. Судя по почтительности, с какой философ писал о Юно как ученом и своем наставнике, можно предполагать, что советы последнего оказали важное воздействие на образование и формирование взглядов Ламетри. Ссылаясь на то, как описана в сатире «Работа Пенелопы» жизнь студентов-медиков, и на то, что философ сдавал экзамены и защищал диплом на звание врача в Реймсе, Р. Буассье утверждает, что Ламетри, будучи студентом, почти никаких знаний не приобрел, так как учился на медицинском факультете в Реймсе, где преподавание было поставлено очень плохо, и так как будущий философ манкировал занятиями, предаваясь пьянству и распутству. Между тем об обширности медицинских познаний Ламетри свидетельствуют не только его произведения, но и знавшие его люди, даже его враги. Нужно вовсе не понимать иронии философа, чтобы относить к нему самому то, что он писал о медицинских факультетах, стараясь показать, как безнадежно отстало медицинское образование во Франции. П. Леме опроверг утверждения Буассье, доказав, что Ламетри учился на медицинском факультете не в Реймсе, а в Париже, где (как признает и Буассье) преподавание было поставлено лучше, чем в каком-нибудь другом французском городе. Что касается сдачи экзаменов, то в Париже они были сопряжены с большими расходами (8 дней надо было обильно угощать экзаменаторов, профессоров, студентов), которых не требовалось в провинции. Именно из-за этого сдавали экзамены на звание врача в Реймсе и Юно, и прославленный медик того времени Ла Пейрони, хотя оба учились в Париже.

Ламетри получил медицинское образование, считавшееся лучшим во Франции, но сам он был невысокого мнения о полученных им знаниях. Еще на студенческой скамье он понимает, что в других странах и теория и практика медицины ушли далеко вперед. Полноценным врачом, полагает он, можно стать, лишь познакомившись с новейшими зарубежными медицинскими достижениями.

Центром европейской медицины был тогда Лейденский университет, где работал выдающийся естествоиспытатель и ученый-медик Герман Бургаве (1668–1738), читавший курсы лекций по теории медицины, химии, ботанике, физиологии, общей и специальной патологии, хирургии, офтальмологии, фармакологии и творчески работавший во всех этих областях. Этот ученый энергично добивался применения в медицинской теории и практике достижений современной химии, ботаники, анатомии и физиологии. Будучи талантливым врачом и экспериментатором (он, например, первым применил термометр и лупу), Бургаве далеко продвинул вперед практическую медицину. Внедрение в различных странах Европы сочетания лечения больных с медицинскими научными исследованиями и с преподаванием медицинских знаний происходило в значительной мере под влиянием Бургаве, создавшего первую научную клинику. К прославленному Бургаве в Лейден, в эту «медицинскую Мекку» XVIII в., поспешил юный Ламетри сразу по окончании медицинского факультета (1733).

Общение с ньютонианцем Бургаве имело важное значение не только в формировании медицинских воззрений Ламетри, но и в становлении его философских взглядов. Бургаве отвергал характерные для старой медицины догматизм и преклонение перед авторитетами. Это был яркий пример реализации принципа, противопоставляемого XVIII веком умозрительным концепциям предшествующего столетия, — принципа, ставящего на место построений, дедуцируемых из заранее принятых положений, выводы, прочно опирающиеся на данные опыта.

Между тем обветшалые традиции, отброшенные Бургаве и его учениками, продолжали прочно держаться на родине Ламетри. Преподавание на медицинских факультетах носило еще печать средневековых словесно-схоластических методов. Будущих врачей заставляли черпать знания главным образом в медицинских трудах многовековой давности. Рутина в среде французских медиков была так сильна, что многие из них считали ниже своего достоинства заниматься анатомированием трупов. Шарлатанство оставалось повседневным, обычным явлением в медицинской практике Франции XVIII в.

Решительная борьба с таким плачевным состоянием отечественной медицины — вот с чего начинает Ламетри, возвратившись в Сен-Мало после двухлетнего пребывания в Лейдене. Чтобы перенести на французскую почву новейшие достижения медицины, он переводит на французский язык и публикует одно за другим важнейшие произведения Бургаве. Одновременно он приступает к практической работе врача и ведет исследовательскую деятельность как ученый. В первый же год своей врачебной практики он публикует «Систему г-на Германа Бургаве относительно венерических болезней», затем переводит и издает еще шесть трудов своего учителя. Эти переводы привлекли к себе внимание, разошлись при жизни философа в нескольких изданиях и существенно способствовали прогрессу медицины в стране. Принимая больных на дому, а также работая в больницах «Отель Дье» в Сен-Мало и «Лопиталь женераль» в Сен-Серване, Ламетри, опираясь на результаты, полученные передовыми медиками его времени, и на собственные наблюдения и эксперименты, проводит самостоятельные исследования. За восемь лет работы в Сен-Мало он публикует несколько своих научных работ. К переводу работы Бургаве о венерических болезнях он прилагает «Рассуждение переводчика о происхождении, природе и лечении этих болезней» (1735). Эта работа философа стала поводом острого конфликта между Ламетри и главой парижского факультета. Через год он издает небольшую брошюру на латыни о головокружении, а годом позже — «Трактат о головокружении», обширное исследование, выдержавшее несколько переизданий. В 1738 г. выходят «Письма» Ламетри «об искусстве сохранения здоровья и продления жизни», а в следующем году — «Новый трактат о венерических болезнях» (существенно отличный от небольшой работы 1735 г.). Много своего внес Ламетри в книгу, основу которой составляет перевод работ Бургаве, Сиденгема и других ученых об оспе. Но особенно интересен в научном отношении его обширный труд «Соображения относительно практической медицины» (1743): он содержит подробное описание 111 историй болезни главным образом его собственных пациентов, наблюдения течения различных болезней и результатов примененных автором лечебных мероприятий.

Переехав в 1742 г. в Париж, провинциальный врач Ламетри сразу получает почетную и высокооплачиваемую должность полкового врача королевской гвардии. Сам этот факт свидетельствует о том, что, несмотря на молодость, Ламетри составил о себе уже некоторое представление в медицинском мире и как успешно практикующий врач, и как автор научных работ, положительно оцененных специалистами. В качестве военного врача Ламетри принимает участие в сражении при Деттингене (1743), в осаде Фрейбурга (1744) и в битве при Фонтенуа (1745). Теперь у него все основания быть довольным высоким положением, какого ему удалось достичь, и «почить на лаврах». Но Ламетри по натуре — борец, и он не ограничивается в борьбе за преодоление отставания отечественной медицины публикацией работ Бургаве и своих медицинских трактатов. Он пишет целую серию язвительных памфлетов, бичующих рутину, невежество и шарлатанство в среде его коллег, он нападает на влиятельных медиков (особенно на Ж. Астрюка — медицинского советника Людовика XV и декана парижского медицинского факультета), которые поддерживали эти порядки, возглавляя корпорацию врачей. Такое выступление требовало большого мужества: хотя памфлеты издавались анонимно, автор вскоре становился известным. В этом образе действий Ламетри нашли свое выражение его характерные черты: безоглядная отвага и непримиримость в борьбе против всего порочного, что он находил в поведении окружавших его людей и в идеях, владевших их умами.

На страницах памфлетов Ламетри выведены псевдоврачи, которые кичатся своим положением в обществе, своим богатством, даже своими пышными и дорогими нарядами, ничего не смысля в своем ремесле. Эти остроумные, язвительные, талантливо написанные произведения, которые философ создавал и издавал одно за другим в течение десяти лет, пользовались большим успехом. Первый раздел самой крупной из этих сатир — «Работы Пенелопы», озаглавленный «Бесполезность всех частей медицины», в пяти главах с беспощадной иронией «доказывает», что врачу незачем знать ни физику, ни химию, ни ботанику, ни анатомию, ни хирургию. В следующем разделе, «О полезности знаний, чуждых медицине», семь глав разъясняют, как важно для врача знать все, не имеющее касательства к его профессии. Впечатление, производимое памфлетами Ламетри, было тем больше, что их автором, как вскоре стало известно, выступал врач, отлично знающий научный уровень и нравы своих коллег.

Важнейшим событием описываемого периода в жизни философа является создание и выход в свет в 1745 г. его первого философского труда — «Естественной истории души», книги, явно провозглашающей материализм и прикрывающей свои нападки против всех религий лишь тонким флером ортодоксальной фразеологии, книги, в которой лояльные заявления не столько смягчают остроту крамольных идей, сколько оттеняют их. Понимая, что этих благочестивых заверений недостаточно, чтобы спасти книгу и себя от ярости святош, Ламетри издает ее в качестве перевода на французский язык сочинения, написанного вымышленным лицом — англичанином Д. Черпом. Но эта предосторожность не помогла: имя автора становится известно. Поднимается буря, разъяренные ревнители веры добиваются немедленной расправы с богопротивной книгой и ее создателем. На заседании парижского парламента обвинитель Жильбер де Вуазен предъявляет книге обвинение, согласно которому в ней содержится умысел внушить читателям еретические представления о душе, «сводя природу и свойства духа человеческого к материи и подрывая основы всякой религии и всякой добродетели», и требует публичного сожжения богопротивного произведения рукой палача. 9 июля 1746 г. парламент вынес приговор, который был приведен в исполнение 13 июля на Гревской площади.

Святотатцу, разумеется, не место в гвардии. Более того, Ламетри вынужден покинуть пост инспектора военных лазаретов в Лилле, Брюсселе, Антверпене и Вормсе; ему грозит тюрьма, и он вынужден бежать сначала в Гент, затем в Лейден. Возмущение святош увеличивалось еще и оттого, что книга имела большой успех. Весь ее тираж вскоре был распродан, и потребовалось новое издание. Но в печати ни один голос, хотя бы отчасти поддерживающий автора, не прозвучал. Зато одно за другим стали публиковаться выступления против книги и ее автора. Аббат Ф. Тандо опровергает ее в брошюре «Письмо г-ну… магистру хирургии относительно естественной истории души, 1745 г.». Яростные нападки на эту «Историю» публикуют периодические издания во Франции и Германии.

Не побуждает ли философа град обрушившихся на него ударов стать осмотрительнее, замолкнуть на время, дать утихнуть поднявшейся шумихе и в следующем произведении изложить идеи, вызывающие такую ярость, уже менее резко, в завуалированной форме? Ничего подобного не происходит. После того как палач публично предал огню книгу, ее автор с прежней энергией продолжает обличать врачей-дельцов. В 1746–1747 гг. выходят сатира «Политика врача Макиавелли, или Путь к успеху, открытый перед врачами» и трехактная комедия «Отомщенный факультет». Но наиболее примечательно то, что в разгар кампании, развернутой против него мракобесами, Ламетри издает книгу «Человек-машина», которая, хотя и помечена 1748 годом, фактически поступила в продажу в августе 1747 г. В этой книге Ламетри еще смелее и решительнее развивает идеи, выдвинутые им в первом философском труде. И эту книгу опубликовал человек, находившийся в положении затравленного зверя.

Анонимность издания отнюдь не спасала автора от разоблачения, и Ламетри понимал, конечно, размеры опасности, какой он себя подвергал. Еще за несколько месяцев до издания «Человека-машины» он в поисках убежища от грозящих ему преследований обращается к Мопертюи, который, как и Ламетри, был уроженцем Сен-Мало. Но они были не только земляками. Деистические взгляды сочетались у Мопертюи со стремлением объяснять природу из нее самой, а психические явления — из свойств материи. Отсюда споры Мопертюи с немецкими лейбницианцами и вольфианцами. Это сближало Ламетри с ученым, который был тогда президентом Прусской академии наук и пользовался большой благосклонностью Фридриха II, афишировавшего свое покровительство писателям, ученым, философам, которых преследовали попы. Мопертюи был не только идейно близок Ламетри, он был его другом. И своей первой медицинской работе, и своему первому философскому труду Ламетри предпослал посвящения «своему другу» Мопертюи. А последний в предисловии к «Физической диссертации относительно белого негра» (1744) — первому наброску «Физической Венеры» — писал: «Когда мои соображения были изложены на латыни, один молодой доктор медицины, заставивший меня дать ему обещание, что я никогда не назову его имени, согласился их перевести». Доктором этим, по всей видимости, был Ламетри, сотрудничество которого с Мопертюи не сводилось к переводу; чтобы создать труд по эмбриологии («Физическую Венеру»), математику Мопертюи была очень полезна помощь ученого-врача (см. 63, 26). Получив сигнал бедствия,

Мопертюи поспешил на помощь другу: он сообщил королю о преследованиях, которым подвергся Ламетри, и взял на себя поручение пригласить философа-изгнанника в Берлин, где ему обещали возможность отстаивать свои убеждения. Дальнейшие события показали, насколько своевременно обратился философ к своему высокопоставленному земляку.

Издавший «Человека-машину» Эли Люзак предпослал трактату «Предуведомление книгоиздателя», где говорится, что имя автора неизвестно издателю и что издатель решился опубликовать антирелигиозную книгу лишь для того, чтобы дать теологам возможность показать свое превосходство над атеистами. И содержание «Предуведомления», где оценка атеистов как «новых гигантов, берущих штурмом небо» дословно воспроизводит соответствующее место в одной из работ философа (см. 2, 481), и его форма дают основание считать, что писал его не Люзак, а сам Ламетри.

Даже в Нидерландах, где печать пользовалась такой свободой, какой не было ни в одной другой европейской стране, блюстители религии всех вероисповеданий единодушно признали издание «Человека-машины» неслыханной дерзостью. Пока неизвестно было имя автора книги, взялись за ее издателя, которого оштрафовали на 400 дукатов. Консистория Валлонской церкви потребовала от Люзака, чтобы он сдал все экземпляры книги для сожжения их, назвал автора книги, раскаялся в том, что ее напечатал, и дал обещание никогда таких богопротивных сочинений не издавать. «Г-н Люзак (говорится в записи, сохранившейся в архиве Консистории. — В. Б.) принял первый пункт требований Консистории, прося разрешить ему ответить относительно остальных двух пунктов в ближайшую среду, на что Консистория согласилась». Два дня спустя «он заявил… что не в состоянии назвать автора, после чего он выразил горячее раскаяние в том, что напечатал столь скверную книгу, и дал торжественное обещание, что ничего подобного и даже близкого к ней никогда не выйдет больше из его типографии».

Между тем по городу стал распространяться слух, что автор книги — Ламетри. Если этот слух дойдет до властей, предупреждают философа, ему несдобровать: влиятельные круги требуют его головы. Под покровом ночи пешком уходит он из Лейдена, скрывается в хижинах пастухов и наконец покидает страну, где стал жертвой той же нетерпимости, от которой бежал из Франции. А Люзак, не считавший себя связанным обещанием, вырванным угрозами, продолжал тайком распродавать книгу, спрос на которую рос из месяца в месяц.

Трудно назвать книгу, которая в середине XVIII в. вызвала бы такую бурю негодования среди защитников традиционного мировоззрения, какую вызвала «Человек-машина», и трудно назвать другое произведение этого периода, которое сразу, по выходе в свет, получило бы такую общеевропейскую известность. Переиздания следовали одно за другим. Во Франции, где трактат был сразу запрещен, ходило по рукам много рукописных его копий. В Германии, где многие знали французский, книгу читали в оригинале, в Англии издали ее перевод. Появление «Человека-машины» породило целый поток статей, книг, выходивших и при жизни автора, и длительное время после его смерти. И ни одна из этих публикаций не встала на защиту Ламетри и его идей; все нападали на него, либо утверждая, что это злодей, для которого никакая кара не будет достаточно суровой, либо объявляя его безумцем и осыпая оскорблениями. Желая его уязвить, его именовали «господином Машиной» — прозвище, которое он с присущим ему юмором принял. Только в Германии вышло более десятка работ, специально посвященных опровержению «Человека-машины» (книги А. Франца, Б. Траллеса, И. Верини, Г. Плуке, К. Краузе, П. Хладениуса, Д. Пюри, К. Мюллера, Гесснера и др.). Среди них были опусы, по объему в несколько раз превосходившие опровергаемый труд. Остро враждебные рецензии появились во всех периодических изданиях. Поносили и книгу, и автора. Фридрих мог себе позволить роскошь покровительствовать такому безбожнику лишь потому, что в отсталой Пруссии это опасности не представляло. А кокетничанье антиклерикализмом стало модой, и этот жест короля должен был, как справедливо замечает Дильтей, «показать миру, что в его государстве терпимость безгранична» (52, 116).

Но для Ламетри эта позиция прусского короля явилась спасением. В момент, когда было ясно, что расправы ему не миновать, он оказался вне досягаемости фанатиков. 8 февраля 1848 г. берлинская газета сообщает о прибытии «знаменитого доктора де Ламетри». Фридрих сразу же предоставляет Ламетри должности придворного врача и своего личного чтеца, а вскоре назначает его членом Академии наук. Хотя возглавлял Академию выдающийся представитель передовой мысли того времени, в ней царили крайне реакционные взгляды. Но Ламетри встречает в Берлине и людей в идейном отношении близких — Мопертюи, д'Аржанса, Альгаротти, а с 1750 г. и Вольтера. Король проявляет к изгнаннику сочувствие и интерес. Он целые дни проводит в обществе Ламетри, который становится любимым его собеседником.

Философ обретает такую свободу, о какой он до того и мечтать не мог. Он встречается с людьми, с которыми может откровенно делиться своими мыслями. О кружке вольнодумцев при дворе Фридриха Вольтер позднее написал: «Никогда и нигде на свете не говорилось так свободно о всех человеческих предрассудках, никогда не изливалось на них столько шуток и столько презрения…» (10, 415).

Несмотря на то что врачебная практика и обязанности королевского чтеца отнимают у философа немало времени, из-под его пера выходят новые произведения: философские работы «Человек-растение», «Анти-Сенека», «Опыт о свободе высказывания мнений», «Система Эпикура», «Животные — большее, чем машины», «Человек — большее, чем машина»; медицинские труды: «Трактат об астме», «Мемуар о дизентерии»; сатиры: значительно расширенное издание «Работы Пенелопы» и «Маленький человек с длинным хвостом». Все это было написано за три года (1748–1751).

Между тем в печати все увеличивается число работ, не только поносящих сочинения философа, но и призывающих к расправе с ним. «Систематическая библиотека» публикует статью, где говорится, что в «Анти-Сенеке» Ламетри утверждает «столь подстрекательские вещи», что «обязательно должен навлечь на себя и своих сторонников ужаснейшие преследования». Эта судьба скорее всего и постигла бы философа спустя несколько лет: милость короля— вещь весьма ненадежная, в чем Ламетри вскоре убедился. Но болезнь внезапно оборвала его жизнь, прежде чем мракобесы получили возможность расправиться с ним.

Еще при жизни философа защитники церкви и религии писали: раз Ламетри материалист, ему не ведомы ни идеалы, ни духовные ценности, он безудержно предается лишь чувственным наслаждениям. После его смерти они распространили слух, что он погиб от обжорства, объевшись трюфельным паштетом. Десятки авторов повторили этот вымысел. А вот что сообщают свидетели заболевания и смерти Ламетри. Во время обеда у своего пациента, французского посла в Берлине Тирконнеля, Ламетри отравился присланным издалека паштетом. Немецкие врачи прописали рвотное. Ламетри же прописал себе кровопускания и горячую ванну. И врачи, и сам Ламетри считали, что это отравление. В сохранившихся свидетельствах людей, наблюдавших все, что произошло, выражается уверенность, что больного погубил избранный им метод лечения. Ныне же (1931) врач Р. Буассье пишет, что в свете современной медицины симптомы болезни Ламетри позволяют предположить, что это был аппендицит или перитонит, от чего не могли спасти ни рвотное, ни кровопускание. Но что бы ни погубило философа, одно несомненно — люди, твердившие, что его убило чревоугодие, цинично лгут.

Святоши распространили весть (см. 72, 202) о том, что на смертном одре Ламетри отрекся от атеизма и «уверовал». В действительности же было так: когда страдания исторгли у него возглас «Иисус, Мария!», проникший в комнату больного священник обрадовался: «Наконец-то Вы хотите возвратиться к этим священным именам!» В ответ он услышал: «Отец мой, это лишь манера выражаться». Мопертюи тоже предпринял попытку вернуть умирающего в лоно церкви. Как ни плохо было в этот момент Ламетри, он нашел в себе силы возразить: «А что скажут обо мне, если я выздоровлю?» Даже Вольтер, который из личной неприязни к автору «Человека-машины» часто отзывался о нем очень необъективно, пишет, что «он умер как философ», что разговоры о его покаянии на смертном одре — «гнусная клевета», ибо «Ламетри, как жил, так и умер, не признавая ни бога, ни врачей» (10, 427).

Среди всех, кто писал о философе непосредственно после его смерти, теплые слова для него нашлись лишь у Мопертюи, Дезорме (в письмах, не предназначенных для опубликования) и у Фридриха II (в «Похвальном слове», зачитанном на собрании членов Академии и затем опубликованном). Мопертюи писал, что Ламетри был честнейшим и добрейшим человеком, что не только он, Мопертюи, но и «все, кто его знал, тоже любили его» (64, 3, 346). Дезорме, актер, сблизившийся с философом еще во Фландрии и проведший подле него последние дни его жизни, писал о Ламетри как о человеке, «чьи познания вселяли надежду в больных и чья жизнерадостность была отрадой здоровых… Благородный, человечный, охотно творящий добро, искренний, он был честным человеком и ученым врачом» (цит. по: 39, 172). Так же характеризует философа Фридрих (см. 58, 170). Пером Вольтера, когда он писал о Ламетри, водила неприязнь: он даже однажды написал вопреки общеизвестным фактам, что Ламетри скверный врач. Но и у Вольтера не раз вырывались замечания, опровергающие его злые слова о философе. «Это был самый безумный, но и самый чистосердечный человек», — пишет он племяннице, а в письме к Кенигу замечает: «…это был очень хороший врач, несмотря на его фантазию, и очень славный малый, несмотря на его дурные выходки» (82, 349; 3). «Этот человек, — заявляет Вольтер в другом письме, — противоположность Дон-Кихоту: он мудр, когда занимается своим ремеслом, и малость безумен во всем прочем… Я очень верю в Ламетри. Пусть мне покажут другого ученика Бургаве, обладающего большим, чем он, умом, и писавшего лучше его по вопросам его ремесла» (63, 61). _

Факты опровергают и другой повторяемый многими лживый упрек философу, будто он взял на себя роль королевского шута. Ламетри, избежавший почти верной гибели благодаря Фридриху, которому, естественно, чувствовал себя обязанным, попав ко двору, сразу же ощутил унизительность монарших милостей. В «Работе Пенелопы», вышедшей через год после его приезда в Берлин, он пишет: «Честь быть приближенным великого короля не избавляет от грустной мысли, что находишься подле хозяина, каким бы любезным он ни был… При дворе требуется больше услужливости и льстивости, чем философии, а я до сих пор прилежно занимался лишь последней… и нечего, конечно, в тридцатидевятилетнем возрасте начинать учиться низкопоклонству» (4, 3, 276–277). Это горькое чувство находило выражение в бравадах, в нарушении придворного этикета. Очевидец, сообщает: в присутствии короля «он усаживался, развалившись, на диване. Когда становилось жарко, он снимал воротник, расстегивал камзол и бросал парик на пол. Одним словом, Ламетри во всем держал себя так, словно относился к королю как к товарищу» (50, 49). Полная зависимость от покровителя — доля несладкая, но упрека в том, что он был шутом короля, Ламетри не заслужил.

Перевод шести трудов Бургаве, около тридцати собственных книг вышли за 17 лет из-под пера человека, затрачивавшего большое количество времени на врачебную практику, медицинские исследования и внимательное изучение всех выходящих в свет медицинских, естественнонаучных и философских трудов. Таким был Ламетри, изображаемый нередко бездельником, заполнявшим дни и ночи разгулом.

Даже в среде, глубоко враждебной философу, нашлись люди, засвидетельствовавшие его душевную чистоту, бескорыстие, прямодушие, доброту, его идейную стойкость перед лицом врагов и перед лицом смерти. Это — лучшее доказательство того, что он действительно обладал этими качествами, что как человек он вовсе не заслужил той ненависти, какой проникнуто почти все, что писалось о нем на протяжении более ста лет. Как справедливо заметил М. Бран, говоря о жертвах, на какие шел Ламетри во имя своих убеждений, «если бы то же самое он совершил на службе идеализму или религии, его назвали бы мучеником» (40, VIII). Причина ненависти к Ламетри не его личность, а его взгляды.