Дифференциальное исчисление — самая тонкая область математики. Я читала, что его предмет — это скорости изменения функций при изменении независимой переменной. На нем основан весь математический анализ.

Я ничего не понимаю. Но мне нравится думать, что бывают такие тонкие и такие важные вещи. Мне нравятся сами слова «дифференциальное исчисление».

Более простое определение гласит, что дифференциальное исчисление есть изучение постепенных изменений, что оно занимается ростом и убыванием, и я начинаю понимать, почему оно считается столь значимым инструментом. Рост, изменение, убывание… Это относится к жизни каждого из нас.

Но основной дефект этого инструмента математиков, с моей точки зрения, в том, что он неприменим к резким, мгновенным изменениям, другой характерной черте нашего мира и наших жизней. Не все изменяется постепенно, не все убывает и возрастает, как на графике. Дифференциальное исчисление требует непрерывности. Если изменения происходят рывком, дифференциальное исчисление бессильно. Нам нужен какой-то другой способ.

Дожди грозили пролиться, но все не начинались. Мы с Джоао продолжали наблюдать за Дунаем, но новых вторжений на южную территорию не было. Алда тем временем, насколько мог, в одиночку фиксировал перемещения южан.

Просидев несколько дней в укрытии, глядя на обрывистые берега Дуная, я, липкая от пота, измученная жарой и мухами, решила, что дальше проявлять бдительность бессмысленно. Я заключила, что в результате нападения на Мистера Джеба Кловис увел группу еще дальше на юг, почти к самому краю плато. Теперь основная территория южан находилась в добрых двух милях от Дуная, и любому северному десанту пришлось бы прочесать изрядный кусок леса, чтобы их найти.

Я отсутствовала в лагере с восхода до заката. Я часто опаздывала в столовую, приходила, когда остальные уже заканчивали трапезу, таким образом мне удалось свести свои социальные контакты к минимуму. Когда я отменила вахту на Дунае, то одно утро потратила на обработку записей Алды, пытаясь определить, куда сместилась основная зона обитания южной группы, каковы ее границы и как часто шимпанзе за них выходят. Очевидно было, что они теперь меньше бродят по лесу, проводят больше времени вместе и редко отлучаются от стаи в одиночку или по двое. Исключение представляла Лена.

Алда наблюдал за передвижениями Лены два раза. Один раз она покинула группу и отправилась разыскивать пропитание в одиночку. В конце дня она построила себе гнездо для ночлега в полумиле от остальных шимпанзе. Она вернулась в группу на следующее утро, а еще через два дня снова ушла. В последний раз Алда как-то заметил ее в четыре пополудни высоко на далбергии. С тех пор ее никто не видел. Когда я наложила маршруты Лены на карту с маршрутами всех остальных, стало вполне очевидно, что зона ее перемещений не сузилась и Лена бродит по лесу так же безбоязненно, как прежде.

Следующие два дня мы провели втроем, наблюдая за южной группой. Лена не появлялась. Остальные шимпанзе, по-видимому, не испытывали тревоги: не было никаких признаков того, что они ведут себя настороженнее или пугливее обычного. С тех пор, как я видела их последний раз, изменилось только одно: течка у Риты-Лу была теперь в полном разгаре. Мы видели, как с ней совокуплялись Кловис и Конрад: Кловис — многократно, но Конрад — только один раз. Даже тогда Рита-Лу отскочила от него после трех или четырех фрикций, и он изверг семя в воздух. Рита-Лу и потом подставляла ему зад, но Конрад оставался спокойным и безучастным. Казалось, после смерти Мистера Джеба он перестал испытывать естественное влечение. Интерес к Рите-Лу проявлял даже Маффин, но она его всегда прогоняла.

Кловис обгуливал ее чаще некуда. Распухший, блестящий зад Риты-Лу неизменно вызывал у него эрекцию, и как только она принимала соответствующую позу, он сразу переставал есть или обыскиваться и садился на корточки, широко разведя ляжки, его тестикулы, размером с теннисные мячи, лежали на земле, напоминая волосатые клубни какого-то узкого цветка с тонким лиловым стеблем, который, подрагивая, тянулся навстречу солнцу.

Однажды утром я встретила Джоао и Алду, и они сказали мне, что, по словам одного человека из деревни к югу от Сангви, он слышал, как в саванне дрались шимпанзе. Я достала карту, и они показали мне, где расположена деревня. Я наметила самый короткий возможный маршрут.

Мы шли по лесу более трех часов. Зона буйной растительности кончалась мы приближались к южной границе национального парка. Край нагорья здесь почти под прямым углом сворачивал на восток. Соответственно внизу, к югу от нас, простиралась широкая, плоская долина, безликий кусок пятнистой саванны с разбросанными вдалеке друг от друга крошечными деревнями. Наша провинция была крайне малонаселенной, и жители деревень вблизи парка пока не стремились в поисках лучших пастбищ или более плодородной почвы осваивать зеленые склоны плато. Их нетронутость нарушало лишь несколько участков, засаженных рисом и маниокой, в лесу какое-то количество деревьев вырубалось на дрова, но в целом местное население не представляло опасности для естественной среды обитания шимпанзе.

Усталые, со стертыми ногами, мы вышли из-под деревьев на открытую местность и огляделись. Слева от нас тянулись на восток лесистые холмы нагорья, через двадцать миль граница между ним и саванной снова сворачивала на юг. Серые тучи — вестники надвигающихся дождей — висели над вершинами дальних холмов, но над нами небо было голубым, с пятнами круглых, белых, неподвижных облаков. Перед нами простирались мили и мили пегой, пыльной саванны. Под нами находилась маленькая безымянная деревня с ее беспорядочно нарезанными полями, с посадками маиса, чья свежая зелень выглядела почти непристойно на фоне окружавшей ее пыли и сухости. Вдали равнину пересекала полоска более темной растительности — это были деревья вдоль притока полноводной реки Кабул.

Мы съели наш завтрак. Алда показал на дальнюю реку и на то место, где она промыла долину между покрытыми дымкой холмами на горизонте, и сообщил: «Вот там вот — ФИДЕ. И дальше. А здесь, — он показал на север, к которому мы сидели спиной, — здесь ЮНАМО».

— Смотрите, — сказал Джоао, — самолеты.

Он указал направо и вверх. Я увидела, что с запада, оставляя в небе следы, похожие на полоски рассыпанной соли, идут на большой высоте два истребителя. МиГи, подумала я. Прежде мне не случалось их видеть в наших краях. Усман говорил мне, что их редко посылают на север. Они пролетели над нами и растаяли в дымке. Рокот моторов мы услышали через несколько секунд.

Мы спустились в деревню. Круглые глинобитные хижины, крытые соломой, плетеные заграждения вокруг двориков. Джоао поговорил с одним из стариков, отдыхавших в тени дерева, и в провожатые нам был выделен маленький мальчик: он должен был отвести нас к месту, где дрались шимпанзе.

Мы прошли по ровной площадке невозделанной земли. На одном ее краю стояли футбольные ворота, на штанге уцелело несколько обрывков сетки.

— Для миссионеры, — объяснил Джоао. — Они были здесь до войны.

Когда мы проходили мимо работавших на полях мужчин и женщин, они с любопытством разглядывали меня. Потом мы начали подниматься в гору, вид местности изменился, нас снова обступила и поглотила саванна. Мальчик ткнул пальцем в сторону хлопковых деревьев, которые росли над нами, на гребне возвышенности. Шум раздавался оттуда, сказал он и убежал.

Мы еще полчаса карабкались к этим хлопковым деревьям. Возле них мы разделились и начали прочесывать траву и кусты. Я обнаружила множество брошенных обезьянами семян. Они были дисковидной формы, похожие на орехи или на маленькие, примерно дюймового диаметра, косточки манго, которые окружала бледно-желтая, волокнистая мякоть, покрытая ворсистой, замшевой кожурой. Количество валявшихся на земле семян наводило на мысль, что здесь кормилась вся южная группа. На земле также лежало множество обломанных веток и оборванных листьев, но в этом не было ничего особенного: такую картину вполне могла дать обычная беззаботная и неопрятная трапеза группы голодных шимпанзе.

Потом меня позвал Джоао. Я бросилась к нему. Под нижними ветками большого куста лежала рука. Правая рука молодого шимпанзе, по-видимому, с крайней жестокостью вырванная из плечевого сустава. Я посмотрела на нее: она могла принадлежать только Маффину. Алда заглянул под куст. Он сунул туда палку, воткнул ее во что-то и дернул. Раздалось невероятно громкое жужжание, и куст весь зашевелился от множества взлетевших снизу мясных мух, блестящих и твердых. Казалось, на листья швыряли пригоршни гравия. Куст дрожал и вибрировал, мухи рвались наружу. Я попятилась, Алда через голову стянул рубаху и нырнул под ветки, чтобы вытащить тело.

Это был Маффин. Его тело объел какой-то мелкий хищник, может быть, саванная крыса: в открытой брюшной полости виднелись липкие распухшие внутренности. Лицо было в ушибах и ссадинах, как у Мистера Джеба, левая нога ниже колена отсутствовала. Покрытый запекшейся кровью правый плечевой сустав кишел муравьями. От тела не пахло, но когда Алда его вытаскивал, несколько петель кишечника, хлюпнув, вывалились из дыры в животе и потянулись следом.

Меня едва не вырвало, рот наполнился слюной. Мне стало дурно, увиденное не умещалось в голове. Маффин, невротик Маффин, который боялся отойти от матери. Я отвернулась, сплюнула на землю, сделала глубокий вдох. Открыла сумку и достала фотоаппарат.

Обратно мы шли очень долго. Я хотела взять с собой труп Маффина, но он был слишком поврежден, чтобы нести его в такую даль. Пока мы, усталые, тащились в лагерь, у меня было много времени для раздумий. Я спрашивала себя, что делать. Мистер Джеб и Маффин мертвы. Лена исчезла неизвестно куда, но я была убеждена, что на нее тоже напали и, с большой долей вероятности, убили. Итак, положим, рассуждала я, что трое моих шимпанзе убиты северянами. В том, что Маффин был их последней жертвой, я не сомневалась. Я живо помнила, как Пулул сидел на спине у Мистера Джеба и выкручивал ему ногу до тех пор, пока связки и сухожилия не лопнули и она не сломалась. Более хрупкие конечности подростка, да еще некрупного, для взрослого шимпи не проблема. Вполне развившиеся самцы очень сильны: я видела, как они почти без усилий ломали ветки толщиной в руку. Разорвать Маффина на части им не труднее, чем вам или мне открутить ножку от жареного цыпленка.

Трех моих шимпи не стало, в живых только пять: Кловис, Конрад, Рита-Мей, Рита-Лу и младенец Лестер. В северной группе семь взрослых самцов и несколько рвущихся в бой подростков. Каковы шансы у моей поредевшей группы выстоять против них? И еще один вопрос, не менее озадачивающий: что я скажу Маллабару? В первый раз я пожалела о том, что поспешила отправить статью в журнал. Тогда я не представляла себе, что события могут развиваться с такой скоростью. Внезапно желание отомстить Маллабару отошло для меня на второй план.

— Я не вполне понимаю, о чем вы говорите, — медленно произнес Маллабар.

Мы находились у него в бунгало, было около девяти вечера, мы сидели у него в кабинете. Это был маленький храм его самомнения. На стенах висело множество благодарностей, фотографий, почетных дипломов, но мебель была до аскетизма простая: два металлических картотечных шкафа, квадратный деревянный стол, используемый как письменный, и пара матерчатых складных стульев. Маллабар, чтобы его не упрекали в самолюбовании, объяснял, что этот интерьер предназначен для пополнения фондов. Важные спонсоры, оказавшись в кабинете, могли убедиться, какие результаты принесло их покровительство, а спартанская обстановка свидетельствовала о том, что деньги их тратили экономно и только по назначению.

Я сидела на парусиновом стуле, глядя на несколько вставленных в рамочки журнальных обложек; на них красовался тот же человек, что и напротив меня, за столом. Он слегка улыбался, но это была всего лишь дань вежливости. Он был настроен отнюдь не благодушно.

Я повторила.

— Я хочу взять самку с Юга и вернуть ее в северное сообщество.

— Хоуп, Хоуп, — он, исполненный убежденности, подался вперед. — Вы не понимаете. Это же не зоопарк. Мы не можем перемещать животных из одной клетки в другую. Сделать то, что вы предлагаете, было бы… нет, это исключено. Мы изучаем их естественный образ жизни. А то, что вы предлагаете, — это своего рода механическое вмешательство извне.

Я преодолела искушение и не сказала, что при создании искусственной зоны кормления тоже имело место такое вмешательство.

— И все же я считаю, что это нужно сделать.

— Но вы так и не объяснили мне, почему.

— Чтобы… предотвратить неприятности. — Я жестом попросила его не перебивать меня. — Северные шимпанзе регулярно проводят рейды по южной территории.

— Мне не нравится слово «рейд», — заметил он.

— Но это точное слово, — с нажимом проговорила я. — Я наблюдала их, и… — я сделала паузу, — имели место проявления агрессии.

Он весь напрягся. «Что вы хотите сказать?»

— Трое из моих шимпанзе были убиты. И двое, несомненно, в результате жестокого нападения.

— Дорогая, мы в лесу. С множеством диких зверей.

Я пропустила его сарказм мимо ушей. «У меня есть жуткое чувство, — тут я вступила в опасную зону и продвигалась с максимумом предосторожностей, — что на них напали и их убили шимпанзе из северной группы».

— Замолчите, — вскричал он. Он встал из-за стола вне себя от гнева. — Ни слова больше, для вашего же блага. — Он едва заметно дрожал, но на стиснутых губах у него застыла все та же улыбка. Он положил обе руки на стол и на четыре или пять секунд опустил голову. Когда он поднял на меня глаза, то, клянусь, в них стояли слезы. Это производило сильное впечатление.

Я сидела и слушала его, уже зная, что зашла предельно далеко и еще один шаг вперед означал бы конец моей карьеры в Гроссо Арборе. Так что я слушала, как Юджин Маллабар излагал мне свою биографию, рассказывал о своих профессиональных устремлениях и целях и подводил итоги тех безмерных усилий, которые приложил, и тех жертв, на которые пошел за последние два с половиной десятилетия. Все это, как оказалось, было только преамбулой к тому, что он считал необходимым мне объяснить. Ему с Джингой, напомнил он мне, не выпало счастья иметь детей. Поэтому на всех, кто работал в Гроссо Арборе, они склонны смотреть как на членов одной большой разветвленной семьи. Люди приезжали на год или на два, жили и трудились здесь, а потом уезжали в Америку, Францию, Швейцарию, куда угодно. Но они никогда не забывали того энтузиазма, который им случилось разделить, и никогда не забывали Гроссо Арборе. (Тут я почувствовала, что уже совсем заскучала.) Каждым восхищались, каждого окружали заботой, каждый был единственным в своем роде и каждый работал вместе со всеми во имя общей цели.

— Взять хотя бы вас, Хоуп. Вы для нас, и я не делаю из этого секрета, член семьи, который находится на особом положении. То, что вы приехали к нам при исключительных обстоятельствах, когда мы переживали самые трудные времена, это для нас очень и очень важно. Вы отозвались на нашу просьбу, когда мы были в нужде. Вы к нам приехали…

Он помолчал для вящего эффекта. У меня возникла страшная догадка о том, что он будет говорить дальше, и он не обманул моих ожиданий.

— Джинга и я, мы относимся к вам с большой нежностью. Я… я не зайду слишком далеко, если скажу, что мне нравится думать о вас как о моей дочери… Хоуп, в вас есть что-то, что стимулирует мою, то есть нашу, родительскую любовь. Поэтому, — он помолчал и отвернул голову, словно чтобы скрыть от меня непрошеную слезу, — я надеюсь, вы воспримете то, что я хочу вам сказать, как слова отца, обращенные к очень любимой, но молодой и неопытной дочери.

Он поднял глаза, ожидая, что я выражу благодарность или готовность. Я сохраняла сугубо нейтральный вид.

— Я изучаю шимпанзе уже двадцать пять лет, — сказал он. — Вы приехали сюда, вы увидели какие-то вещи, какие-то происшествия, с которыми прежде не сталкивались, и вы их интерпретируете. Слишком поспешно. Слишком смело. Вы еще за яйца не уплатили, а уже цыплят считаете. — Он обошел вокруг стола и прислонился к нему. Он прижал локти к туловищу, свел кисти, направил на меня стиснутые кулаки.

— Эти… эти ваши голословные утверждения носят чисто спекулятивный характер. Вы делаете скоропалительные выводы на основе обрывочных данных. Это плохо. Это плохая наука, Хоуп. Что бы вы ни думали о происходящем, это неправильно. Вы неправы, Хоуп. Мне очень жаль. Понимаете, я это знаю. Я знаю о шимпанзе больше, чем кто-либо из ныне живущих людей, больше всех в истории человечества. Подумайте об этом.

Он недоуменно улыбнулся.

— И все же вы бросаете мне вызов, — он развел руки, простер их ко мне, ладонями вверх. — Поэтому я и сержусь. Вы слишком самоуверенны. Понимание приходит поэтапно, шагами, сперва А, потом БВГД. А вы постигли А и Б и перескакиваете к ПРСТ. Это невозможно, невозможно.

Он подошел ко мне и положил мне руки на плечи. Его загорелое лицо приблизилось к моему.

— Не морочьте себя этими безответственными спекуляциями, моя дорогая. Наблюдайте и фиксируйте. Наблюдайте и фиксируйте. А интерпретацию предоставьте мне.

Он наклонился и сухими губами поцеловал меня в лоб. Мои нос и щеки ощутили колючее прикосновение его аккуратно подстриженной бородки. Я ничего не ответила.

Он проводил меня до двери, улыбаясь мне тепло и сердечно. Было ясно, что эти монологи доставили ему огромное удовольствие.

— Спасибо, Юджин, — сказала я ровным голосом. — Теперь я все поняла.

— Видит Бог, — он стиснул мне руку пониже плеча, — мы сделаем здесь потрясающую работу, Хоуп. Вы и я.

Уходя в теплую и влажную тьму африканской ночи, я чувствовала, что цели мои окончательно определились.

Двумя днями позже я возвращалась в лагерь после того, как мы долго следили за уцелевшими членами южной группы. Рита-Лу и Кловис отделились от остальных, которые кормились на пальмах финиками. Я оставила Джоао и Алду у финиковых пальм и последовала за Ритой-Лу и Кловисом. Они шли на север примерно с полчаса. Потом остановились. Рита-Лу подставила зад, Кловис с ней совокупился. Затем они устроились отдохнуть в тени, причем Кловис вяло обыскивал Риту-Лу. Когда основная зона обитания наших шимпанзе переместилась на юг, на дорогу к ней стало уходить еще больше рабочего времени. Я вела наблюдение до четырех часов, потом решила, что пора идти в лагерь. Я связалась с Джоао по рации, сообщила ему, где нахожусь, сказала, что отправляюсь домой и что они с Алдой могут сделать то же самое.

Расставшись с Ритой-Лу и Кловисом, я через десять минут вышла на странный участок, который про себя называла прогалиной. Характер леса в этом месте совершено менялся. Здесь островками с диаметром от двадцати до тридцати футов располагались высоченные заросли бамбука. Его массивные листья поглощали столько света, что растительность под ними была необычайно скудной. Единственными, кто прижился в этих вечных сумерках, были тонкие, веретенообразные крысиные колючки, как называли их местные жители. Стволы этих деревьев, почти прямые, утыканные мягкими, похожими на бородавки, коричневыми шипами, издали походили на крысиные хвосты. Здесь, в густой тени, крысиные колючки тянулись вверх, достигая в высоту двадцати футов. Ветви у них росли только в верхней трети ствола, кроны с густой листвой казались недоразвитыми. Из-за отсутствия травяного покрова только эта часть заповедника выглядела искусственно насаженной. Крысиные колючки стояли поодаль друг от друга, их аккуратные, без веток, стволы напоминали вбитые в грунт шесты. Я думала, что прогалина похожа на фантастический сад, который разбили, чтобы вырастить какие-то неслыханные доселе плоды.

Я быстро шагала по прогалине, среди крысиных колючек. Теперь я знала, где нахожусь, прежде я думала, что ушла от дома куда дальше. Главная тропинка, которую мы прорубили на южной территории, была всего в трех минутах ходьбы отсюда.

Я резко остановилась. Я заметила какое-то движение поодаль, в полумраке прогалины. Я сошла с тропинки и, спрятавшись в бамбуковом подросте, стала ждать. Северяне передвигались куда быстрее, чем обычно, почти вприпрыжку, цепочкой, след в след, с Дарием во главе. Они еще никогда не заходили так далеко на юг.

Их отделяло от меня шестьдесят футов, я осталась незамеченной. Они, как всегда, не издавали звуков, но из-за своего форсированного марша выглядели особенно зловеще. Эта новая поступь означала, что они уже не испытывали боязни и рейд не был пробным.

Я связалась с Джоао, сообщила, что буду наблюдать за северянами, и двинулась за ними следом, держа дистанцию в сорок-пятьдесят ярдов. Пока мы были на прогалине, я за ними кое-как успевала, но покинув ее, начала отставать. Тут я поняла, почему они продвигались вперед так уверенно и целеустремленно. Они точно знали, куда идут. Они направлялись именно туда, где я оставила Кловиса и Риту-Лу. Должно быть, они увидели их со своих наблюдательных позиций.

Потом впереди, в кронах деревьев я услышала отвратительные вопли и визг, обычное звуковое сопровождение агрессии и страха. Я резко свернула влево. Там был узкий, образованный небольшим ручьем овраг, я решила, что вдоль его осыпающегося края смогу передвигаться быстрее. На бегу я пыталась нашарить в сумке фотоаппарат. Фотографии дерущихся шимпанзе понадобятся мне, если я когда-нибудь вступлю в открытую полемику с Маллабаром. Шум впереди все усиливался, я слышала громкие удары и треск ломаемых веток.

Но, стараясь достать на бегу фотоаппарат, я плохо смотрела себе под ноги. Я ступила на самый край оврага, земля подо мной подалась, я пошатнулась, упала и покатилась, переворачиваясь и скользя по осыпи, вниз по двадцатифутовому, почти вертикальному склону на самое дно, где кончила свой путь у воды, в упругой поросли водяного кресса.

Я была оглушена и не сразу пришла в себя. Я попыталась встать на ноги и тут же тяжело осела. Все-таки поднялась, медленно, с трудом побрела вдоль ручья и вскоре наткнулась на свой фотоаппарат, который сильно испачкался, но не сломался.

Подобрав свое имущество, я заметила, что шум драки переместился выше по течению. Я прошла в этом направлении сотню ярдов. Потом он послышался мне снова, на краю обрыва, у меня над головой. Я видела в кустах и деревьях мечущихся, наносящих удары шимпанзе, но опознать их я не смогла. И вдруг все успокоилось. Потом раздалось уханье и несколько яростных криков. И снова стало тихо.

Склоны оврага были очень крутыми, земля почти без растительности, с вкраплениями камней, уцепиться здесь было практически не за что. Я двинулась вниз по течению, высматривая, где будет легче подняться. Я обнаружила несколько лиан и ползучих растений, спускавшихся по склону сверху, из леса. Взялась за самый толстый стебель, подергала его, проверяя на прочность, и начала взбираться, пядь за пядью продвигаясь вверх.

Я преодолела уже половину пути, когда надо мной раздался шорох осыпающейся земли и камешков; я подняла глаза и увидела, что на меня, подпрыгивая, летит булыжник размером с волейбольный мяч. Я не успела ни отодвинуться, ни прикрыть голову. Я увидела его и он пролетел мимо меня почти одновременно. Поднятая им волна теплого воздуха шевельнула мне волосы, возможно, он даже задел их; я услышала, как он с глухим звуком зарылся в сырой песок. Вслед за ним посыпались крупные комья земли и сланцевой глины, полетела пыль. Тут уже мне основательно досталось. Я вцепилась в свою лиану и втянула голову в плечи.

Когда на меня перестало падать и сыпаться, я осторожно спустилась к ручью, вытряхнула грязь из волос и одежды. Я вымыла лицо в жалкой струйке воды и двинулась вниз по течению туда, где могла спокойно выбраться наверх.

Я медленным шагом прошла через прогалину на главную тропу, которая вела к лагерю. Только здесь я вспомнила о драке и задалась вопросом, что стало с Кловисом и Ритой-Лу. Я остановилась и какое-то время раздумывала, не вернуться ли и не попробовать ли их поискать, но потом сообразила, что в такой поздний час и в одиночку это будет просто потерей времени.

Я снова тронулась в путь и за поворотом столкнулась с Робертой Вайль.

Увидев ее здесь, я обомлела. У меня перехватило дыхание.

— Боже правый, — проговорила я. — Господи, Роберта.

— Вот вы где, — ответила она будничным тоном, — Юджин хочет вас видеть.

Вдвоем мы пошли в сторону лагеря. Ее спокойствие казалось мне почти неестественным, возможно, в силу контраста с моим возбужденным, раздерганным состоянием. Она сказала, что не знает, зачем я понадобилась Маллабару. Он был где-то вне лагеря, вызвал ее по рации и попросил найти меня и доставить к нему. Нас ожидал «лендровер». Ей было известно только, что Маллабар хочет что-то мне показать.

— Как вы узнали, где я?

Она похлопала по рации у себя на поясе. «Я вызвала Джоао. Он сказал мне, что вы идете домой, и я решила перехватить вас на тропинке. — Она окинула меня взглядом. — Где вы так испачкались?»

— Упала. Скатилась по склону этого оврага.

— Хоуп, нужно быть осторожнее.

— Знаю. — Вдруг в голове у меня мелькнула мысль. — Вы слышали этих шимпи?

Она помолчала. «М-м… Нет. А вы что-то слышали?»

— Да, жуткий шум. Я пыталась следовать за ними. Тут-то я и упала.

— Нет, я не слышала ничего.

Не знаю почему, может быть, потому, что она не проявила никакого любопытства, я подумала, что Роберта лжет. И у меня возникло подозрение, вошло в сознание, как заноза в подушечку пальца, крохотная, но вполне ощутимая, что — возможно, вероятно, предположительно — камень, который пролетел в полудюйме от моей головы, когда я чересчур отважно карабкалась по склону, сдвинулся с места не из-за моей неосторожности, а по другим причинам.

Вернувшись в лагерь, мы уселись в «лендровер», и нас повезли сперва в Сангви, а потом дальше на юг, как я догадалась, к той самой деревне с футбольными воротами. Мы добрались туда уже затемно, с включенными фарами. В деревне нам указали, куда ехать дальше, и вскоре мы увидели «лендровер» Маллабара и группу дюжины в две местных жителей, собравшихся вокруг футбольных ворот.

Я открыла дверцу и вылезла. Я сильно устала, не могла ни согнуться, ни разогнуться. Холодный ветер доносил с собой отчетливый запах сырой земли. Этой ночью должен пойти дождь.

Маллабар отделился от толпы и направился к нам. Его осанка и решительный шаг показывали, что он одновременно взволнован и доволен собой.

— Хоуп, извините, что я вас сюда вытащил. Но вы сейчас поймете, это очень важно.

Он подвел меня к группе людей. Среди них был Хаузер, приветствовавший меня с улыбкой на лице. Я вдруг почуяла недоброе, насторожилась, словно оказавшись среди врагов. Толпа расступилась, и я увидела, зачем меня вызвали.

К штанге за задние лапы был привязан большой мертвый леопард. При свете фар белая шерсть у него в паху и на животе казалась почти непристойно чистой.

— Вот, Хоуп, — Маллабар торжествующе указал мне на мертвое животное, словно это была какая-то экзотическая редкость. — Вот ваш хищник. Вот кто убивал ваших шимпанзе.