Это сложно. Этого так прямо не объяснишь. Множество Клиавотера. Я сказала эти слова Джону, как будто знала, о чем я говорю. Моя брошенная походя реплика разворошила тлеющие угли его честолюбия, но я-то представления не имела, что такое множество Клиавотера и зачем оно нужно.

А как он этого хотел! Как жаждал, чтобы его имени была посвящена отдельная статья в математической энциклопедии. «Джон Клиавотер, английский математик, впервые описавший множество Клиавотера». Но что это такое? Или, вернее, что это должно было быть? Ответ: простая формула. Формула, порождающая бесконечный ряд комплексных чисел — множество точек на комплексной плоскости. Если принять эти числа за координаты, то на листе буиаги или на экране компьютера могла бы возникнуть удивительная фигура. Не просто удивительная, магическая.

Он пытался объяснить мне свой замысел при помощи старой аналогии.

Какова размерность клубка бечевки, спросил он меня. Правильный ответ: это зависит от точки зрения наблюдателя. На расстоянии в милю клубок бечевки размерности не имеет. Он выглядит как точка. Как нечто неделимое. Приближаясь к нему, вы убеждаетесь, что он трехмерный, плотный, отбрасывающий тень. Приблизьтесь еще, и окажется, что он состоит из двумерных волокон. Положите одно волокно под микроскоп — и оно превратится в трехмерный столб. При чудовищном, многократном увеличении вам откроется атомная структура молекул этого волокна: трехмерная нитка снова превратилась в набор не обладающих размерностью точек. В сокращенном варианте ответ таков: положение и шкала измерений наблюдателя определяют размерность клубка бечевки.

Множество Клиавотера, объяснял мне Джон, могло бы бесконечно воспроизводить эту субъективность. Он пытался найти простой алгоритм, лежащий в основе волшебного, бесконечного разнообразия внешнего мира. Его невероятная сложность должна была порождаться простейшей формулой.

Или можно изложить это иначе: за буйным разнообразием мира предположительно должно скрываться одно простое правило. В таком виде мне эта мысль почему-то ближе. Я понимала, что не давало ему покоя. Он всегда мне говорил, что глубочайшая радость, доступная ученому, — это увидеть, как чистые абстракции, порождения его ума, находят себе соответствие во внешнем мире, в природе вокруг нас. Для математика это справедливо так же, как для физика или химика. И момент, когда в этом убеждаешься, дарит человеку самое острое из всех доступных ему интеллектуальных наслаждений.

Множество, моток бечевки, Великолепное разнообразие и непостижимая сложность, подчиненные одному простому правилу. Я не могла ухватить подробности того, чем занимался Джон, но мне понятно, к чему он стремился. Он хотел связать мир математики с миром, в котором мы живем, сочетать чистые абстракции с его внешне хаотичной конкретностью. Если бы он сумел выписать формулу для множества Клиавотера, он был бы счастлив. Но, насколько я в этом понимала, последние шаги ему не давались. Он продвинулся достаточно далеко и — остановился. Он пришпоривал себя, гнал вперед, но не мог сдвинуться с места. Он словно в одиночку изобрел вечный двигатель внутреннего сгорания, но его мозг заартачился, когда осталось моделировать карбюратор. И уже собранные части неподвижной массой лежали в лаборатории, ожидая того завершающего движения мысли, которое позволит взреветь ожившему мотору.

У Кловиса на ухе был шрам, но в остальном ни он, ни Рита-Лу, по-видимому, не пострадали от нападения, которое я слышала, но не наблюдала. Однако оно их напугало. Оставшиеся в живых южане теперь постоянно держались группой, никуда поодиночке не отходили. Занимаясь поисками пищи, тоже проявляли повышенную настороженность и нервозность. Они в течение часа обозревали предполагаемую зону кормления, прежде чем приступить к еде, и надолго нигде не задерживались. Даже сейчас, во время отдыха, когда Кловис развалился на спине, Конрад обыскивал Риту-Лу, а Лестер скакал вокруг Риты-Мей и не давал ей покоя, Конрад время от времени прерывал свое занятие, оглядывался, прислушивался — нет ли необычных шумов.

Я услышала слабое потрескивание рации. Звук у меня был убавлен почти до минимума, чтобы не спугнуть шимпанзе. Я отошла от них подальше. Это был Алда.

— Они идут, мэм.

— Сколько?

— Восемь. Девять.

— О'кей. Свяжись с Джоао. Идите сюда как можно быстрее.

Я почувствовала, что пищевод у меня горит, как при изжоге, сердце колотится от возбуждения, я вся похолодела. Симптомы знакомые, такое случалось со мной в худшие минуты, связанные с Джоном. Это были физические проявления глубочайшей неуверенности, нарастающего смятения или апатии перед лицом безотлагательного выбора… Что я должна сделать? Распугать моих шимпанзе, побежать к ним, размахивая руками? Но тогда все те месяцы, которые они ко мне привыкали, пойдут насмарку, я лишусь их доверия, и они меня больше близко не подпустят. В душе я склонялась к такому поступку, но разум говорил мне, что он только отсрочит неизбежное или изменит все к худшему. Сейчас во всяком случае, здесь четверо взрослых особей, они смогут дать хоть какой-то отпор северянам. Мои шимпи расположились под сенью трех пайперов, низких и раскидистых, чьи пологие ветви отбрасывали густую тень; южане не подозревали о надвигающейся опасности. Я ждала, охваченная тревогой за них: а может быть, враги их на этот раз не заметят.

Прошло сорок минут. И вот Конрад что-то услышал. Он встал на ноги, руки широко разведены, шерсть дыбом. Другие шимпанзе тоже снялись с места, но не бросились бежать, а продолжали топтаться тут же, ожидая, чтобы Кловис их повел. Но Кловис, по-видимому, был в нерешительности, он негромко, с придыханием ухал.

Дарий вылетел откуда-то сверху, из кустов, выпрямившись, оскалив зубы, размахивая руками, как ветряная мельница. Он мощным прыжком врезался в группу, разметал ее по сторонам, с силой отшвырнул с пути Конрада. Остальные северяне, чуть поотстав, выскочили следом за ним из зарослей, вопя, крича и визжа. Я узнала Пулула, Каспара, Америко и Себестиана.

Схватка началась с угрожающих жестов, гримас и рычания. Дарий атаковал Кловиса, к нему присоединились Пулул и Себестиан. Последовала свалка, четверо шимпанзе превратились в неразбериху тел, молотящих руками и ногами в облаке пыли. Потом Кловиса прижали к земле, Пулул вцепился ему в ногу и отодрал длинный лоскут кожи от бедра.

Другую группу нападающих возглавил Америко. Он схватил Риту-Мей и швырнул ее на землю, младенец Лестер, сидевший у нее на спине, отлетел в сторону. Америко со злобными гримасами стал топтать ей голову, в это время дрожащая Рита-Лу пригнулась и подставила остальным самцам свой красный, распухший зад. И вдруг их ярость пошла на убыль, боевой пыл стал притворным. Кловис каким-то невероятным усилием стряхнул с себя Дария и Себестиана и прыгнул в крону пайпера. Он отломал громадную ветвь и, грозя северянам, начал потрясать ею с пронзительными воплями, шерсть дыбом.

Драка прекратилась, внезапно воцарилось спокойствие. Лестер подбежал к Рите-Мей. Конрад уполз под дерево. В окружении северян осталась только Рита-Лу. Самцы толпились вокруг нее, рассматривали ее зад, трогали и обнюхивали. И вдруг, в мгновение ока, вся северная группа, и Рита-Лу с ними, ринулась в овражек и исчезла между деревьями. Я слышала их удаляющиеся крики, уханье и гулкое эхо их барабанных ударов по стволам.

Двумя днями позже Джоао обнаружил, что Рита-Лу вернулась в группу. Она была невредима, ее охотно и с радостью приняли. Джоао отвел меня на то место кормления, где оставил южан. Они были по-прежнему насторожены, но в остальном как будто бы ничего не изменилось. Явный дискомфорт испытывал только Кловис: полоска кожи, которую Пулул содрал с его левого бедра, свисала на голень, болтаясь, как подвязка, свежая рана причиняла ему боль: Кловис то и дело переставал есть и тер ее пучками травы и листьев.

Потом я заметила нечто, встревожившее меня еще больше: у Риты-Мей начала опухать генитальная зона, кожа у нее на заду заметно порозовела, стала натянутой и блестящей. Теоретически у нее еще продолжалась лактация и течки быть не могло. Она родила Лестера слишком недавно, чтобы у нее восстановился цикл. Но порой случалось, что кормящие самки, оставаясь бесплодными несколько лет после родов, приходят в этот период в состояние готовности к случке. Их способность к деторождению для самцов значения не имеет. Внезапно меня охватила острая жалость к моим южанам. Теперь в группе будет две течных самки. Я посмотрела на Кловиса, Конрада и Лестера и спросила себя, сколько моим самцам, взрослым и младенцу, осталось жить. Как мне ни претила эта идея, я решила, что нужно будет снова наведаться к Маллабару.

С того времени, как убили леопарда, Маллабар общался со мной исключительно тепло, с легким сердцем, как человек, который едва не усомнился, но теперь по веским причинам полностью укрепился в прежней вере. Другие коллеги, напротив, стали относиться ко мне еще настороженнее. Они не вполне понимали, что происходит, но каким-то образом чувствовали, что я раскачиваю лодку и создаю неприятности. И надо за мной получше присматривать.

Итак, вечером, после похода в столовую, я опять отправилась в бунгало к Маллабару. В дверях столкнулась с уходившей оттуда Робертой. Я заметила, что на веки у нее наложены синеватые тени и от нее приторно пахнет духами.

— А-а, Хоуп, — произнесла она так, словно именно меня и рассчитывала здесь встретить; прозвучало это несколько не к месту. В ответ я улыбнулась и произнесла ее имя, с вопросительной интонацией. Она придержала для меня дверь. Я вошла.

В гостиной были Маллабар и Джинга. Джинга отправилась в кухню сварить мне чашку кофе. Маллабар жестом пригласил меня сесть.

— Могу я попросить вас об одной любезности? — сказала я с места в карьер.

— Разумеется.

— Проведите со мной несколько дней в южной зоне.

— Хоуп, — в голосе его послышалась усталость. — Я думал, мы с этим уже…

— Нет. Есть вещи, которые вы должны увидеть собственными глазами. — Как ни странно, я была напряжена до предела. Я сидела на краешке стула, прямая, как шест.

— Хорошо, хорошо. — Голос его звучал очень спокойно, смотрел он на меня с любопытством. — Мне будет полезно снова оказаться в поле.

Джинга внесла кофе, замерла в дверях.

— У вас все в порядке? — спросила она. — Хоуп?

— Хоуп попросила меня провести с ней несколько дней на юге. — Маллабар говорил обо мне таким тоном, словно с головой у меня было не все в порядке.

Джинга кивнула.

— Хорошо, — сказала она. — Отлично. Ты давно не был в поле. Тебе полезно проветриться.

Следующие три дня я провела с Маллабаром, наблюдая, как пять оставшихся в живых членов южной группы занимаются своими обычными делами. Он спросил меня, что с ногой у Кловиса. Я ответила, что представления не имею. Мы наблюдали, мы следовали за ними, мы делали записи в наших полевых листках и журналах. Маллабар вспоминал о первых днях Гроссо Арборе. Он рассказывал мне, сколько усилий потребовалось ему и Джинге, чтобы обезьяны привыкли к их присутствию. Прошло десять месяцев, прежде чем обезьяны начали подпускать его к себе на двадцать ярдов, до этого они убегали. Он рассказывал о том, как первые три года после свадьбы их домом была палатка армейского образца. Как они порой проводили много месяцев, не видя ни одной живой души. Сначала я спрашивала себя, не были ли эти воспоминания, которые я никак не провоцировала, косвенной формой упрека; не напоминал ли он мне деликатно о том, что полжизни провел в Гроссо Арборе, среди этих лесов и холмов, и что мои обвинения угрожали всему, чего, по его мнению, он достиг. Но через какое-то время я поняла, что это была искренняя тоска по прошлому. Попутчиком он был хорошим, наблюдать с ним вместе за шимпанзе было крайне поучительно и полезно.

Он смотрел на Кловиса и вспоминал его братьев и сестер. Он знал, как умерла его мать. Он видел Риту-Лу в день ее появления на свет. Он сфотографировал белые склеры Конрада, смотревшего на него сквозь траву, и эту фотографию использовал «Нэшнл Джеографик» для одной из своих самых потрясающих обложек. И я впервые прочувствовала, насколько ошарашил и ранил его раскол в сообществе, которое он так долго изучал. По каким-то неведомым причинам группка шимпанзе из тех, кто вился вокруг его бананораздаточной машины, вдруг утратила к ней интерес и мигрировала на юг. Он не видел Риту-Мей или SF-2, как он ее именовал, больше двух лет. Младенца Лестера, признался он, он видел только на фотографиях. Мне он напоминал привыкшего даровать милости вождя, чье племя чересчур умножилось, отношения в нем усложнились, и теперь он не может их понять. Скрытые мотивы, противостояние группировок, отношения дружбы или вражды плохо поддавались количественному анализу и не выстраивались в систему. Однажды он признался мне в этом сам.

— Это было совершенно загадочно, — сказал он. — И очень огорчительно. — Он рассмеялся. — Я просто не мог понять, почему они со мной так поступили. Оказаться лицом к лицу с собственным невежеством, когда ты думал, что знаешь уже все или, ну, скажем, почти все… Надо сказать, это изрядная встряска.

— Король Лир, — произнесла я.

Он пристально на меня посмотрел: «Боже правый, надеюсь, что все-таки нет. Ну и аналогия».

— Нет, я имею в виду… то же самое чувство, что все поддельное. Все настолько не так, как тебе казалось… Я вас понимаю.

— В самом деле? — он улыбался, думая о другом. — Это утешает.

На следующее утро Джоао отвел нас к группе гнезд, расположенных далеко к югу от Дуная. Он сообщил, что северяне ночевали здесь. Я поняла, что колонизация вступила в новую фазу: эти шимпи уже не давали себе труда вернуться домой с наступлением темноты.

— Ничего удивительного, — сказал Маллабар. — Они знают, что здешние шимпанзе не могут полностью использовать территорию, их слишком мало осталось. Когда была эпидемия полиомиелита, происходило в точности то же самое. Базовая зона обитания уменьшилась, и другие шимпанзе пришли с севера.

Мы лесом шли к пораженной молнией смоковнице. Я рассчитывала застать там хоть нескольких северян. Для моих южан дерево располагалось теперь слишком близко к Дунаю. Воздух был горячий, неподвижный, влажный. Случайные порывы ветра доносили суливший дождь запах сырой земли.

— Ночью будет ливень, — сказал Маллабар, вдохнув полной грудью. — Люблю этот запах. — Он посмотрел на меня и улыбнулся. — Я рад, что вы меня вытащили, Хоуп. Теперь я намерен делать это каждые пару месяцев — выходить на несколько дней в поле. Я отрываюсь от жизни. — Дальше он стал многословно жаловаться, что вынужден тратить столько сил на администрирование и бумажную работу. Менеджер, вот кто ему нужен, это позволит ему проводить больше времени в саванне среди шимпанзе.

На полумертвом фиговом дереве никого не было, но шимпанзе здесь недавно ели: на земле валялось множество надкусанных ягод. Я обошла его несколько раз, с горьким чувством. Чтобы чужаки объедали плоды с дерева, которое я привыкла прочно связывать с моими шимпанзе… Это как если бы ваш дом ограбили. Здесь была моя территория, моя и моих южан; теперь это место стало родным для захватчиков и воспринималось уже совсем иначе.

На третий день северяне опять напали. Ночью, как и предсказал Маллабар, прошел дождь, в лесу было мокро, от земли и растений поднимался пар, ясно видимый на солнце. На нас были облегченные непромокаемые костюмы и высокие ботинки. Издали время от времени доносились раскаты грома, но Маллабар усомнился, что они означали наступление сезона дождей.

Джоао обнаружил наших южан в зарослях волчьих деревьев. Из-за ночного дождя они все покрылись бледно-желтыми липкими цветами, и шимпи поедали их, устроившись на ветвях. Рита-Мей лежала на толстом суку, на спине, свесив ногу, к животу ее припал Лестер. Она, по-видимому, наелась досыта: время от времени она протягивала руку, срывала цветок-другой и скармливала младенцу. Лес по-прежнему отдавал влагу, которой пропитался за ночь. Со всех сторон слышалось бормотание воды: шимпи, добывая цветы, дергали ветки, стряхивали капли с листьев. На заднем плане раздавались дальние раскаты грома, ночные грозовые облака шли к побережью, грохоча, словно в помещении высоко над нами передвигали тяжелую мебель. Мы наблюдали за шимпанзе, изнемогая от влажной, душной жары. Атмосфера была усыпляющая. Маллабар непрестанно заразительно зевал. Меня разморило, мы зевнули в унисон.

Он с улыбкой повернулся ко мне, словно намереваясь что-то сказать, но ему помешал треск ветвей. Кто-то, то ли Пулул, то ли Америко — от неожиданности я не успела разобрать, кто — обрушился наземь из соседних кустов, подпрыгнул и рванул вниз болтавшуюся ногу Риты-Мей. С визгом она и Лестер свалились с десятифутовой высоты на землю. Слева от нас Себестиан и Дарий взлетели на дерево, где сидел Конрад, он, не сгруппировавшись, совершил отчаянный прыжок на соседнее, но не сумел зацепиться и, кувыркаясь между ветвей, хватаясь за них, то ли упал, то ли спрыгнул на землю.

Тем временем Гаспар схватил младенца Лестера за ногу и начал крутить его вокруг себя в воздухе. Завидев это, Дарий соскочил с дерева и вырвал у него Лестера, которого Гаспар и не думал удерживать.

Дарий схватил Лестера за обе ноги и с размаху стукнул его головой о выступающий узловатый корень. От сильного удара череп младенца буквально взорвался, куски мозга и кости полетели во все стороны. Дарий два-три раза шлепнул обмякшим тельцем о ствол, словно выбивая коврик, и небрежно отшвырнул труп.

Конрад и Кловис удрали с визгом и воплями. Рита-Лу пригнулась и выставила зад, наблюдая, как Пулул, Америко и пара неизвестных мне подростков топчут и колотят бесчувственную, лежащую на спине Риту-Мей, которую, по-видимому, оглушило падение. Затем, словно по какому-то невидимому сигналу, северяне разом перестали наносить удары и столпились вокруг Риты-Лу. Дарий выбил барабанную дробь на стволе, и снова самцы умчались, как и в прошлый раз, окружив Риту-Лу со всех сторон.

Рита-Мей была жива. Когда враги исчезли, она поднялась, дрожа, и тут же снова свалилась. Она тихонько заухала, словно подзывая к себе Лестера. Перевернулась на живот, снова сумела встать на ноги, несколько раз торопливо осмотрелась по сторонам, очевидно, в поисках Лестера и неловкими прыжками двинулась в заросли, в том же направлении, что Кловис и Конрад.

Драка продолжалась всего несколько минут. Я почувствовала, что начинаю выходить из оцепенения. Оглянулась на Маллабара. Он был болезненно бледен, без кровинки в лице, борода вдруг стала казаться очень черной и жесткой. Он кусал нижнюю губу, глядя прямо перед собой, зрелище схватки его, по-видимому, совершенно поразило. Я тронула его за плечо, почувствовала, как оно вздрагивает у меня под пальцами.

— Боже, — сказал он. — Боже правый. — И стал монотонно повторять эти слова.

Я решила, что лучше ненадолго оставить его в одиночестве, и отправилась за телом Лестера. Я нашла его висящим на кусте терновника. Голова превратилась в полупустой мешочек мягких тканей и костных обломков, крохотные руки и ноги были причудливо перекручены, перебиты во многих местах. Я бережно сняла его с куста, положила на землю. Обернувшись, увидела, что ко мне приближался Маллабар.

Он с явным ужасом уставился на тело Лестера.

— Вы видели, — спросил он сдавленным голосом, — что сделал этот альфа-самец? Вы видели?

Мне стало бесконечно жаль этого человека.

— Я знаю, — сказала я. — Это страшно. Никто не бывает до конца готов ко встрече с насилием. Даже я.

— Что вы хотите сказать?

— То, что я вижу уже третью такую драку.

— Третью?

— Да. — Я извиняющимся жестом протянула к нему руки. — Юджин, именно об этом я и пыталась вам сообщить. Именно этим они здесь и занимаются.

— Занимаются? — переспросил он растерянно, словно думая о другом.

— Я пыталась сказать вам. Но вы…

Он согнул руку и — кулак на уровне плеча — сделал шаг в мою сторону.

— Чем вы здесь занимались? — произнес он настойчиво, дрожащим голосом. — Что вы делали с ними?

— Я вас не понимаю.

— Это все вы. Это вы с ними что-то сделали.

— Опомнитесь, Юджин, ну что вы несете? Он опустил кулак и на мгновение повесил голову.

— Я сам виноват, — произнес он. — Я не предусмотрел. Кто-то должен был вас курировать. — И заорал, как безумный: «ЧТО ВЫ СДЕЛАЛИ С НИМИ? ЧТО ВЫ СДЕЛАЛИ С НИМИ?»

Я отступила на шаг назад. Я чувствовала на лице брызги его слюны.

— Да ничего я не сделала, идиот, дурак вы несчастный! — уже разозлившись, закричала я. — Я за ними — наблюдала. А вот что они делают. — Я указала на изуродованное тело Лестера. — Убивают друг друга.

Он снова поднял кулак. Глаза у него были вытаращены.

— Заткните свою сраную глотку! — завопил он. — Заткните свою сраную глотку!

— Нет, не заткну. Северные шимпанзе стирают с лица земли моих южан. Уничтожают одного за другим. Теперь вы это увидели собственными глазами, дурак вы чертов, и вы…

Он попытался нанести мне удар. Кулаком, с размаху, прямо в лицо. Если бы он попал, то сломал бы мне нос. Расплющил в лепешку. Раздробил бы кости, разбил зубы. Но я как-то ухитрилась откинуть голову вниз и в сторону, удар пришелся мне в плечо. Чудовищной силы, он развернул меня, отшвырнул по кривой, я четко услышала, как костяшки Маллабаровых пальцев хрустнули и затрещали. Я тяжело рухнула наземь. Плечо у меня горело от боли. Я подумала, что кость выскочила из сустава. Я застонала сквозь стиснутые зубы, скорчилась, оглянулась, ожидая новых ударов.

Маллабар поодаль от меня шарил в невысоких зарослях, что-то искал. Он странно, растопырив пальцы, размахивал правой кистью, словно она была мокрая и он хотел стряхнуть воду. Он выпрямился, сжимая в левой руке палку. Ринулся ко мне.

— Юджин, — вскрикнула я, — перестаньте! Бога ради!

Я сжалась, ожидая удара.

Он пришелся мне на спину. Палка сломалась, но удар был нанесен левой и оказался менее сокрушительным, чем можно было ждать. Маллабар грубо схватил меня, я вцепилась ногтями ему в лицо, оттолкнула назад голову. Одновременно я как-то ухитрилась поймать его поврежденные пальцы и дернуть вниз, вложив всю силу в этот рывок.

Он взвыл от боли и отпустил меня. Я побежала. Я неслась через мокрый лес по тропинке в лагерь. Поначалу мне казалось, что у меня за спиной слышится его топот, но я ни разу не обернулась. Я мчалась минут пятнадцать, потом остановилась, согнулась пополам, все мускулы у меня ныли от усталости. Села на корточки, держась за древесный ствол. Сердце стучало, правое плечо горело, в нем сильно пульсировала кровь. Я осторожно скинула куртку, расстегнула рубаху. Плечо покраснело, уже слегка распухло. На нем темнели в ряд четыре кружка — отпечатки его костяшек. Очень осторожно высвободила плечо. Сустав крайне болезненный, но сохранил подвижность.

Я оделась и двинулась дальше. Пересекла Дунай и мимо зоны кормления прошла в лагерь. Я услышала шум, поднятый покидавшими ее шимпанзе. Свернула влево, чтобы, срезав угол, пройти позади бунгало Маллабара к своему бараку для переписи.

Слева от меня находились гаражи и мастерские. Перед ними я увидела «лендровер» с поднятым капотом, Ян Вайль копался в моторе. Он выпрямился, вытер руки тряпкой, захлопнул капот с мстительным и торжествующим «бэмз». Я вспомнила, что на этой неделе была его очередь ехать за продуктами в город. По всем законам он должен был отправиться давным-давно.

— Привет, — сказал он, не успела я к нему подойти. — Замучил меня этот масляный насос.

— Когда вы едете?

— Хоуп, с вами все в порядке? У вас вид…

— Когда вы едете? — голос у меня дрожал.

— Сейчас.

— Подождите десять минут. Нет, пять. Я еду с вами.

Я забежала к себе в барак, схватила самое необходимое: паспорт, бумажник, сигареты, солнечные очки, — забросила их в холщовую сумку с массой карманов. По дороге в лагерь я не думала, что мне делать дальше, но увидев, что Вайль уезжает, вдруг поняла, что хочу побыть с Усманом, поговорить о пляжных домиках и крошечных аэропланах. Пусть пройдет несколько дней, а там я либо вернусь и посмотрю в глаза Маллабару, либо пошлю за своими вещами и уеду.

Я села в «лендровер» рядом с Яном. Двое мальчиков уже заняли места в кузове. Вид у Яна был растерянный и встревоженный.

— Послушайте, Хоуп, вы уверены…

— Я вам все объясню. Немного погодя.

Он включил зажигание, мы поехали.

— Остановитесь, — сказала я. На мгновение задумалась. — Еще пять минут, ладно?

Я выскочила из машины, побежала в бунгало Маллабаров. Вошла, окликнула Джингу. Ответа не последовало. Я села за письменный стол Маллабара и настрочила следующее:

Юджин,

должна поставить Вас в известность, что я написала статью о случаях детоубийств, каннибализма и преднамеренных убийств, свидетельницей которых я стала в Гроссо Арборе. Я отправила ее в журнал с целью публикации. Я уезжаю в город с Яном Вайлем. Свяжусь с Вами через несколько дней.

Хоуп.

Я положила записку в конверт, запечатала его, написала на нем «конфиденциально», поставила на стол, прислонив к пресс-папье, и вернулась к Вайлю в «лендровер».

— Боже правый, — произнес Ян. В голосе его звучало изумление и благоговейный страх. — Боже правый всемилостивый.

Вид у него был растерянный, почти оглушенный. Я только что закончила свой рассказ о случившемся. Мы были в пути уже больше двух часов. Из них полтора я просидела молча, стараясь прийти в себя.

Ян шумно выдохнул. «Господи, — проговорил он встревоженно. — О-о-о господи!»

Он уже начинал меня раздражать. Я решила, что это хороший признак.

— Успокойтесь, Ян, я же его не убила. Взгляните на вещи здраво.

— Да, конечно. Но это все… Это трудно переварить. А я-то все время думаю о другом. Надо же! Не говоря о том, что Юджин вас избил. — Он покосился на меня. — Я про этих шимпи. Это же светопреставление.

— Надеюсь, вы его не оправдываете.

— Нет, нет. Знаете, он, как видно, просто рехнулся, что-то на него нашло. Я считаю, вы правильно решили исчезнуть на время. Ему надо прийти в себя. И все-таки… — Он сокрушенно покачал головой. — Чтобы эти шимпи такое творили…

— Послушайте, я сама глазам своим не верила.

— И Дарий, и Пулул, и Америко, и все остальные?

Я напрочь забыла, что Ян привык думать о них как о своих шимпанзе.

— Да, — сказала я. — Все.

— Дьявол. Вы понимаете, что это значит?

— Да.

— Пусти кота в голубятню. Вариантов нет.

Я глядела на дорогу, чувствуя, как по телу разливается свинцовая усталость, тянет меня вниз, усыпляет. Плечо мое по-прежнему болело и пульсировало, на спине была горячая, жгучая полоса — след Маллабаровой палки. Я несколько раз прогнулась, помассировала плечо.

Перед нами расстилалось прямое шоссе, проложенное по едва заметным холмам открытой, поросшей кустарником и редкими акациями саванны. Солнце нещадно дубасило черную ленту дегтебетона, уходившую за размытый, дрожащий от жары горизонт. В нескольких милях впереди, к востоку от шоссе, чуть наклонно устремлялся вверх высокий, тонкий столб дыма — возможно, в саванне начался пожар. Я пристально посмотрела вперед. Из-за мерцающего горизонта показалось несколько расплывчатых черных пятнышек. Четыре, как пара двоеточий, поставленных сбоку от шоссе. Дрожа и сливаясь, они перетекли в цифру одиннадцать. Когда мы подъехали, они превратились в двух солдат, стоявших около цистерны из-под горючего, на которую одним концом опиралась планка, положенная поперек шоссе. Наш первый блокпост.

Я указала на него Яну, который был явно поглощен мыслями о своих шимпанзе, и мы начали сбавлять скорость.

Когда мы были ярдах в ста от солдат, один из них флажком дал нам сигнал остановиться. Ян со скрежетом переключил передачу, мы поехали медленнее. На обочине я увидела еще несколько фигур.

— Ян, — сказала я. — Тормозите и поворачивайте назад.

— Хоуп, не болтайте глупостей.

— Нет, вы еще успеете, остановитесь… Ладно, прибавьте скорость. Попробуйте проскочить.

— Хоуп, с ума вы сошли. Какой-то паршивый блокпост. — Мы поехали уже совсем медленно, остановились в нескольких ярдах от планки. К нам подошли два высоких, очень молодых солдата с «калашниковыми». Я почувствовала, что кровь у меня отхлынула от головы вниз, точно мне отворили вены у щиколоток. Один из этих солдат, по виду — совсем мальчиков, был в шортах и тяжеленных ботинках, отчего его ноги казались смехотворно тонкими. Второй — в камуфляжных брюках. На обоих — одинаковые серые курточки от спортивных костюмов с капюшонами на спине.

— Доброе утро, — с улыбкой облегчения проговорил Ян. — Извините, добрый день.

— Будьте любезны выйти.

Я нехотя вылезла. После гула и скрежета в машине меня окружили простор и жутковатая тишина. Я слышала только тихие глухие щелчки и постукивания остывающего металла, да встревоженное шушуканье Билли и Фернандо, двух кухонных мальчиков, которые ехали у нас в кузове. Я оглянулась на них: они стояли, вцепившись в свои пожитки, и тоже чуяли неладное. Только Ян по-прежнему улыбался как ни в чем не бывало. Я посмотрела на другую сторону дороги. Под колючим деревом стоял навес на четырех столбах с крышей из пальмовых листьев. Остальные солдаты столпились около него, разглядывая что-то, лежавшее на земле.

Один из задержавших нас юношей-солдат повернулся и пошел к группе под деревом. На спине его тренировочной куртки я увидела написанные красным слова «Атомный бабах». Я сделала несколько шагов в сторону, взглянула на спину второго солдата. Она возвещала миру то же самое.

Остальные солдаты направились через дорогу, чтобы на нас посмотреть. Я заметила, что все они молодые, до двадцати, одеты в причудливую смесь военного с гражданским. Все, за исключением одного, очень рослые, выше шести футов. Этот единственный и возглавлял группу; когда они приблизились, я разглядела, что он старше прочих. На всех, кроме него, были те же серые спортивные анораки.

На низеньком были очень светлые джинсы, подвернутые внизу, и камуфляжная куртка, которая была ему явно велика. У него была жиденькая неровная бородка и старомодные, многократно чиненные очки: оправа, темная наверху, книзу светлела и от уровня глаз становилась прозрачной. Одна оглобля аккуратно крепилась к петле тоненькой проволочкой от предохранителя. Другую выточили из дерева в домашних условиях.

Он обошел вокруг «лендровера», разглядывая его, и остановился передо мной. Я была на добрых два дюйма выше. Очки придавали его приятному лицу с широким носом и полными, красиво очерченными губами несколько академический вид. Кожа у него была темная, очень черная, изнутри отливавшая фиолетовым. На шее и на левой щеке ниже уха — пестрое, розово-коричневое неровное пятно, то ли ожог, то ли шрам.

Он бережно взял меня за запястье, провел вокруг «лендровера» и поставил рядом с Яном. Ян по-прежнему улыбался, но я почувствовала, что и в нем зашевелилось беспокойство. Теперь он понял, что это не был обычный контроль. Этот politesse, этот осмотр… Молчаливые высокие мальчики в спортивных анораках.

— Минутку, пожалуйста, — сказал бородатый и направился к Билли и Фернандо. Они тут же согнулись в поклоне, одной рукой коснулись земли. Последовала короткая беседа, которой я не расслышала, потом бородатый хлопнул в ладоши и нетерпеливо махнул рукой. Еще раз сделал то же самое, и Билли и Фернандо начали пятиться, причем на лицах у них сменялись тревога и смесь недоверия с облегчением. Потом они развернулись и побежали. Какое-то время было слышно, как их босые пятки шлепают по горячему гудрону. Мы смотрели им вслед, а они бежали обратно, в сторону Гроссо Арборе.

Маленький обернулся к нам, протянул руку, которую мы, соответственно, и пожали, сперва Ян, а потом я. Она была сухая и очень мозолистая, жесткая, как кожура полузасохшего лимона.

— Меня зовут доктор Амилькар, — сказал он. — Куда вы едете?

Я ему ответила.

— Мне очень жаль, — он оглядел нас обоих, — но я вынужден забрать ваш «лендровер». — Английский у него был хороший, акцент — как у образованного.

— Вы не можете нас здесь оставить, — брякнул Ян решительно, не слишком осмысленно.

— Нет, разумеется, нет. Вы поедете со мной.

— Кто вы такие? — выпалила я.

Доктор Амилькар снял очки и потер глаза, словно обдумывая, разумно ли будет ответить.

— Мы… — он помолчал. — Мы ЮНАМО.