ЮГ СПРОСИЛ, не хочу ли я выпить еще — я понимала, что мне не стоило соглашаться (к этому времени я уже достаточно выпила), но, конечно же, сказала «да» и энергично направилась вместе с ним в неряшливый тусклый бар «Капитана Блая».

— Можно мне еще и пакетик орешков, пожалуйста? — бодро спросила я угрюмого бармена. Я опоздала и пропустила раздачу еды на втором этаже — порезанный кусками французский батон с сыром, колбаса в тесте, яйца по-шотландски и пирожки со свининой — углеводы, хорошо поглощавшие алкоголь. Так случилось, что орешков не оказалось, у них был только хрустящий картофель в пакетиках, причем только «соленый с уксусом». Я согласилась и на «соленый с уксусом». Мне фактически даже захотелось ощутить горько-соленый вкус во рту. Я только что заказала уже пятую порцию водки с тоником, и мне было понятно, что домой на своей машине я уже не поеду.

Юг передал мне мою водку, а следом — пакетик с картофелем, держа его между большим и указательным пальцами.

— Sante, — сказал он.

— Будем здоровы.

Беранжер оседлала стул за его спиной и собственнически, как мне показалось, обняла парня одной рукой. Она приветственно мне улыбнулась. А у меня рот был набит картофелем так, что я не могла вымолвить и слова. Для «Капитана Блая» она выглядела слишком экзотично, эта Беранжер, и я почувствовала в ней сильное желание уйти отсюда.

— On s'en va? — жалобно спросила она Юга.

Юг повернулся к ней, и они тихо обменялись репликами. Я дожевала свой картофель — на то, чтобы съесть весь пакетик, мне, если не ошибаюсь, потребовалось три секунды — и отошла в сторону. Хамид был прав: совершенно очевидно, что между ними все уже произошло; Юг и Беранжер — союз Пти При и Фуррор де Монте-Карло — и прямо под моей крышей.

Я оперлась на стойку бара и, медленно цедя водку из стакана, обвела взглядом погруженный в табачный дым паб. Мне было хорошо; я находилась на том уровне опьянения — в той критической точке, на том перевале — когда нужно решать: продолжить или отступить. На приборной панели уже зажглись красные тревожные огни, но самолет еще не вошел с ревом в смертельное пике. Я оглядела толпу в пабе: почти каждый спустился сюда сверху из снятого зала сразу же, как там закончились еда и выпивка (бутылочное пиво и вино с откручивающимися пробками). Все четверо преподавателей Хамида были здесь вместе со студентами, которых они обучали одновременно с ним, включая небольшую группу инженеров из компании «Дюзендорф». В основном, как оказалось на этот раз, это были иранцы и египтяне. Атмосфера вокруг царила самая веселая — много шуток отпускалось по поводу предстоящего отъезда Хамида в Индонезию. Он добродушно выслушивал их, улыбаясь в ответ спокойно, почти застенчиво.

— Привет, можно тебя угостить?

Передо мной стоял худой высокий парень в выцветших джинсах и джинсовой футболке из варенки, с длинными темными волосами, усами и бледно-голубыми глазами. Я как раз находилась на грани между трезвостью и опьянением и раздумывала, какое из этих двух состояний выбрать. Насколько я могла определить, незнакомец выглядел чертовски привлекательно. Я показала ему свою водку с тоником, подняв стакан.

— У меня есть, спасибо.

— Возьми еще. Они закрываются через десять минут.

— Я здесь с другом, — сказала я, указывая рукой со стаканом на Хамида.

— Жаль, — ответил парень и исчез.

Я пришла в паб с распущенными волосами, в новых узких джинсах, ультрамариновой футболке с глубоким вырезом и рукавами-фонариками. На ногах у меня были сапоги на платформе. Я ощущала себя настолько высокой и сексуальной, что, наверное, могла понравиться себе самой… Я позволила этой иллюзии согревать меня еще какое-то время, прежде чем заставила себя вспомнить, что мой пятилетний сын остался с бабушкой, и поняла, что не хочу ехать за ним с похмелья.

Хамид появился в баре и присоединился ко мне. Он был в своей новой кожаной куртке и васильковой рубашке. Я положила ему руку на плечо.

— Хамид! — с поддельным ужасом воскликнула я. — Я не могу поверить, что ты уезжаешь. Что мы будем без тебя делать.

— Мне и самому не верится.

— Не могу поверить.

— И я тоже. Мне так грустно. Я надеялся, что…

— Почему они посмеиваются над тобой?

— Ох, индонезийские девушки, сама понимаешь. Очень предсказуемые.

— Очень предсказуемые. Очень предсказуемые мужчины.

— Ты хочешь еще выпить, Руфь?

— Спасибо. Возьми еще водки с тоником.

Мы сели на табуреты в баре и подождали, пока нам нальют. Хамид попросил себе лимонада — и до меня неожиданно дошло, что он совсем не пил алкоголя, будучи мусульманином.

— Я буду скучать по тебе, Руфь. По нашим урокам — не могу поверить, что не буду больше приходить в твою квартиру по понедельникам. Шутка ли — больше трех месяцев, ты понимаешь: два часа в день, пять дней в неделю. Я посчитал: мы провели вместе больше трехсот часов.

— Вот это да! — воскликнула я вполне искренне, но потом подумала и сказала: — Но вспомни, у тебя было еще трое преподавателей. Ты провел столько же времени с Оливером… — Я показала рукой. — И с Полин, и с как-его-там, ну, вон он стоит, у музыкального автомата.

— Да, конечно, — согласился Хамид немного подавленно. — Но с ними все совсем по-другому, Руфь. Я думаю, что с тобой все было иначе.

Он взял мою руку.

— Руфь…

— Мне нужно в туалет. Я быстро.

Последняя порция водки заставила меня перейти через перевал, и я покатилась под гору, увлекаемая вниз камнепадом. Я все еще была в здравом уме, все еще функционировала, но уже оказалась в мире, где углы стали косыми, где вертикали и горизонтали больше не были такими выверенными и стабильными. И, удивительно, мои ноги стали двигаться быстрее, чем нужно. Я рванулась в коридор, который вел к туалетам, толкнув дверь. Там стоял и телефон общего пользования и автомат для продажи сигарет. Неожиданно я вспомнила, что осталась почти без сигарет, и остановилась у автомата. Но пока я искала, ощупывая себя, мелочь, я поняла, что мой мочевой пузырь посылал моему телу сигналы гораздо более требовательные, нежели мое стремление к никотину.

Я зашла в туалет и с удовольствием долго и громко писала. Потом вымыла руки и встала напротив зеркала. Несколько секунд я смотрела себе прямо в глаза, после чего немного привела в порядок волосы.

— Ты пьяна, глупая сучка, — сквозь зубы сказала я вслух, хотя и негромко. — Иди домой.

Выйдя из туалета, я увидела в коридоре Хамида, который делал вид, что звонит по телефону. Из паба волной полилась громкая музыка — «I heard it on the grapevine» — эта песня почти по Павлову была для меня сексуальным спусковым крючком, и каким-то образом, в какой-то короткий промежуток пространственно-временного континуума, я обнаружила, что нахожусь в объятиях Хамида и целую его.

Его борода мягко касалась моего лица — она не царапалась и не кололась, — и мой язык залез ему глубоко в рот. Неожиданно мне захотелось секса — у меня его не было так давно, а Хамид казался совершенным мужчиной. Я обнимала его, крепко прижимая к себе. Его тело казалось мне до смешного твердым и крепким, словно я обнимала человека, сделанного из бетона. И я подумала: «Да, Руфь, это мужчина для тебя, не будь дурой, не будь идиоткой — он хороший, порядочный, добрый, дружен с Йохеном». Я вдруг захотела этого инженера с его мягкими карими глазами, этого крепкого сильного мужчину.

Мы разорвали объятья, и, как это неминуемо происходит, наваждение, желание тут же ослабли и мое ощущение действительности слегка стабилизировалось.

— Руфь, — начал он.

— Нет. Не говори ничего.

— Руфь, я тебя люблю. Я хочу стать твоим мужем. Я хочу, чтобы ты стала моей женой. Я приеду через шесть месяцев из своей первой командировки. У меня очень хорошая работа, очень хорошая зарплата.

— Ничего больше не говори, Хамид. Давай допьем то, что у нас есть.

Мы вернулись в бар вместе — там уже сказали, что закругляются, но мне больше не хотелось никакой водки. Я поискала в сумочке свою последнюю сигарету, нашла ее и постаралась зажечь как можно аккуратнее и осторожнее. Хамида отвлек один из его иранских друзей, и они быстро переговорили между собой на фарси. Я посмотрела на них — на этих симпатичных смуглых мужчин с бородами и усами — и увидела, что они обменялись странным рукопожатием: подняли руки и схватились большими пальцами, затем медленным движением захватили ладони друг друга так, словно обменивались каким-то тайным сигналом, говорившим об их принадлежности к особому клубу, секретному сообществу. И, должно быть, именно поэтому я вспомнила предложение Фробишера и по каким-то глупым самоуверенным причинам, спьяну, решила ему последовать.

— Хамид, — спросила я, когда он снова сел рядом со мной, — как ты думаешь, в Оксфорде могут быть агенты САВАК?

— Что? Что ты говоришь?

— То есть, я хотела спросить, не думаешь ли ты, что некоторые из этих инженеров засланы сюда, они притворяются студентами, но на самом деле работают на САВАК?

Хамид изменился в лице; он вдруг стал очень серьезным.

— Руфь, прошу тебя, не нужно говорить на эти темы.

— Но если ты кого-нибудь подозреваешь, ты можешь мне довериться. Я никому не скажу.

Я неверно истолковала выражение его лица — только этим можно было объяснить то, что я сказала Хамиду дальше. Мне показалось, что я задела его.

— Но ты ведь можешь мне сказать, Хамид. — Я все теснее прижималась к нему. — Я собираюсь сотрудничать с полицией, ты понимаешь, они хотят, чтобы я помогла им. Ты можешь рассказать мне.

— Рассказать тебе что?

— Ты работаешь на САВАК?

Он закрыл глаза и, не открывая их, сказал:

— Мой брат был убит САВАК.

Я попыталась вызвать рвоту, засунув два пальца в рот у мусорного бачка за пабом, но у меня не получилось, я откашлялась и сплюнула. Всегда кажется, что если тебя вырвет, то после этого полегчает, но на самом теле ты чувствуешь себя гораздо хуже — и все равно пытаешься очистить свой желудок. Я дошла до машины, соблюдая все предосторожности, тщательно проверила, чтобы в ней все было закрыто и на сидениях нигде не лежало ничего, что могло бы привлечь воров, и только потом отправилась в долгий путь домой в Саммертаун. В пятницу вечером в Оксфорде поймать такси невозможно. Мне придется идти домой пешком, может быть, это меня отрезвит. А завтра Хамид улетит в Индонезию.

История Евы Делекторской

Лондон, 1942 год

ЕВА ДЕЛЕКТОРСКАЯ ВИДЕЛА, как Элфи Блайтсвуд вышел из бокового подъезда «Электра-Хауса» и нырнул в небольшой паб под названием «Куперс Армс» рядом с набережной Королевы Виктории. Она дала ему пять минут, после чего зашла туда сама. Блайтсвуд стоял с парой приятелей в удобном месте у стойки бара и пил пиво. Ева была в очках и в берете, она подошла к бару и заказала себе сухой херес. Если бы Блайтсвуд оторвался от разговора и поднял глаза, то легко бы смог ее заметить, хотя и вряд ли бы узнал: короткие волосы и каштановый цвет волос, казалось, в значительной мере изменили ее внешность. И все же в последний момент Ева надела очки, неожиданно почувствовав себя немного неуверенно. Но ей нужно было проверить свою новую внешность, свою новую личность на узнавание. Ева взяла херес и отнесла его на столик у двери. Она села за этот столик и принялась читать газету. Когда Блайтсвуд стал уходить, он прошел мимо ее столика и даже не взглянул на нее. Ева прошла за ним до автобусной остановки и подождала вместе со всеми остальными в очереди автобуса. Блайтсвуду нужно было ехать далеко, на север до Барнета, где он жил с женой и тремя детьми. У Хэмпстеда сзади него освободилось место, и Ева незаметно села туда.

Блайтсвуд дремал, его голова постоянно падала вперед, он внезапно вздрагивал, просыпаясь. Ева наклонилась вперед и положила ему руку на плечо.

— Не поворачивайся, Элфи, — тихо шепнула ему на ухо Ева. — Ты узнал меня?

Блайтсвуд моментально выпрямился и полностью очнулся ото сна.

— Ив, — сказал он. — Черт возьми, не могу поверить.

Он сделал движение, чтобы рефлексивно повернуть голову, но Ева остановила его, положив ладонь ему на щеку.

— Если ты не обернешься, то сможешь честно сказать, что не видел меня.

Он кивнул.

— Правильно, да, да, так будет лучше.

— Что ты слышал обо мне?

— Говорили, что ты сбежала. Моррис покончил с собой, а ты сбежала.

— Правильно. А ты знаешь почему?

— Говорили, что якобы вы с Моррисом — предатели.

— Это все вранье, Элфи. Если бы я была предательницей, то не сидела бы сейчас в этом автобусе, и не разговаривала с тобой. Согласен?

— Да… Похоже на то.

— Морриса убили, поскольку он кое о чем узнал. Меня тоже собирались убить. Я была бы уже мертва, если бы не сбежала.

Ева видела, как Блайтсвуд боролся с желанием обернуться и посмотреть на нее. Она полностью отдавала себе отчет в том, что рискует, входя в этот контакт, но ей требовалось получить определенную информацию, и Блайтсвуд был единственным человеком, которого она могла спросить.

— Ты слышал что-нибудь об Ангусе и Сильвии?

Блайтсвуд попытался снова повернуть голову, но Ева остановила его кончиками пальцев.

— Ты разве не знаешь?

— Не знаю что?

— Они же оба мертвы.

Услышав эту новость, Ева вздрогнула так, словно автобус внезапно затормозил. Неожиданно ей стало дурно, рот заполнился слюной, словно она задыхалась или ее рвало.

— Господи милостивый, — сказала Ева, стараясь справиться с дурнотой. — Как? Что произошло?

— Они летели на гидроплане, на «Сандерлэнде». Самолет сбили где-то между Лиссабоном и Пул-Харбором. Они возвращались из Соединенных Штатов. Все, кто был на самолете, погибли. Человек шестнадцать или восемнадцать, что-то около этого.

— Когда это произошло?

— В начале января. На борту был какой-то генерал. Ты что, не читала об этом?

Ева помнила что-то, но смутно, и, конечно, Ангус Вульф и Сильвия Райс-Майер не были упомянуты в списке погибших.

— Фрицы поджидали их. У Бискайского залива, где-то там.

Она думала: «Моррис, Ангус, Сильвия. Среди них было и мое место». Итак, компания «СБД Лимитед» прекратила свое существование. Она сама сбежала и исчезла. Таким образом, остался один только Блайтсвуд.

— С тобой, должно быть, все в порядке, Элфи, — сказала она. — Ты рано уехал.

— Что ты имеешь в виду?

— Похоже на то, что нас свернули, да? Я здесь только потому, что сбежала. В живых остались только ты и я.

— Есть еще господин Ромер. Нет, нет, я не могу поверить в это, Ив. Нас свернули? Это наверняка просто совпадение.

Но Ева добилась своего: он задумался. Она знала, что Блайтсвуд умеет анализировать ситуацию не хуже нее.

— А ты что-нибудь слышал о господине Ромере? — спросила она.

— Нет, фактически ничего.

— Будь осторожен, Элфи, если вдруг узнаешь, что господин Ромер хочет с тобой встретиться.

Она сказала это не думая и немедля пожалела об этом, увидев, как голова Блайтсвуда периодически вздрагивала, пока он обдумывал это ее замечание. По существу, Блайтсвуд был чрезвычайно опытным радиотехником, его познания в электротехнике были на уровне гениальности, но Ева понимала, что такие сложности — мрачные нюансы жизни, противоречия в привычном порядке вещей — вызывали в нем тревогу, путали его мысли.

— Я столько времени провел с господином Ромером, — сказал он в конце концов с легким раздражением в голосе, словно был верным дворовым, которого попросили высказать свое мнение о помещике.

Ева понимала, что нельзя оставлять Блайтсвуда в таком состоянии.

— Просто… — Она замолчала, быстро шевеля мозгами. — Просто никогда не рассказывай ему, что между нами состоялся этот разговор, или ты погибнешь, как и остальные.

Блайтсвуд принял сказанное, слегка наклонив голову и опустив плечи. Он совсем не был рад тому, что услышал. Ева улучила момент, соскочила со своего места и спустилась по лестнице раньше, чем он успел повернуться и увидеть, как она уходит. Автобус замедлил ход перед светофором, она выскочила и забежала в газетный киоск. Если бы Блайтсвуд оглянулся, то он увидел бы спину женщины в берете, и ничего более. Ева видела, как автобус рванулся от светофора, Элфи остался в нем. «Будем надеяться, что он воспринял меня серьезно», — подумала Ева, по-прежнему сомневаясь, не сделала ли она большую ошибку. В худшем, самом худшем случае, Ромер узнает о том, что Ева Делекторская вернулась в Англию. И все. Но ведь он наверняка уже обдумывал возможность этого — и на самом деле ничего не меняется — за исключением того, что теперь она знала об Ангусе и Сильвии. И Ева представила их обоих, подумала о том времени, которое они провели вместе, и с горечью вспомнила то, что она пообещала себе в Канаде, и то, как это обещание укрепило в ней решимость. Она купила вечернюю газету, чтобы внимательно прочесть последние новости о воздушных налетах и потерях союзников.

Конвой вышел из Сент-Джона, Нью-Брансуик, 18 января 1942 года, как и планировалось. На борту парохода «Браззавиль», плававшего когда-то в качестве грузового судна под бельгийским флагом, вместе с авиационными двигателями и стальной арматурой находились двадцать пассажиров: пять секретарш из правительственных организаций в Оттаве, направлявшихся в посольство Канады в Лондоне, полдюжины офицеров из Канадского королевского полка и несколько дипломатических работников разных рангов. Океанские волны заставляли большинство пассажиров сидеть в своих каютах. В одной каюте с Евой ехала необычайно высокая девушка из Министерства природных ресурсов по имени Сесилия Фонтэйн, которая, как оказалось, была подвержена морской болезни: ее рвало каждые полчаса. Днем Ева проводила время в тесном помещении «общей» каюты для пассажиров, пытаясь читать, а на три ночи ей удалось занять одну из двух пустых коек в судовом лазарете, пока такелажник, у которого случился приступ аппендицита, не вынудил ее вернуться к Сесилии. Время от времени Ева выходила на палубу посмотреть на серое небо, серую бурлящую воду и серые корабли, которые, пыхтя дымом из своих труб, поднимались на волнах, чтобы снова упасть вниз, исчезали в холодной пене и вновь появлялись на гребнях волн, неустанно двигаясь вперед к Британским островам. В первый день, сразу после выхода из Сент-Джона, на судне устроили учения по надеванию спасательных жилетов и эвакуации. Ева надеялась, что ей никогда не придется доверить жизнь этим двум пробковым подушкам, обшитым брезентом, которые она надела на себя через голову. Немногие не подверженные морской болезни пассажиры собирались три раза в день в столовой, освещенной голыми лампочками, чтобы съесть ужасную пищу из консервов. Ева удивлялась собственной выносливости: на четвертый день пути только трое пассажиров были способны принимать пищу. Однажды ночью особо сильная волна оторвала одну из спасательных шлюпок «Браззавиля» со шлюпбалки, и все попытки поднять ее лебедкой на борт завершились неудачей. Из-за возни со спасательной шлюпкой «Браззавиль» выбивался из строя, и после оживленного обмена сигналами между сопровождавшими конвой миноносцами шлюпку бросили, оставив ее свободно дрейфовать в Атлантике. Еве пришла в голову мысль: а если в море будет найдена пустая дрейфующая шлюпка, не заключат ли те, кто ее встретил, что судно, которому она принадлежала, утонуло? Возможно, это и был тот миг удачи, которого она ждала. Хотя никакой надежды на это она не возлагала.

Они прибыли в Гурок через восемь дней, перед самым восходом, когда все вокруг было освещено лучами ядовитого персикового цвета. Им пришлось причалить в гавани, служившей кладбищем кораблей. Вокруг стояли поврежденные, списанные суда, мачты были накренены, трубы отсутствовали. Это были суровые свидетельства того, что они прошли сквозь строй подводных лодок и вышли оттуда живыми. Ева сошла с судна вместе со своими бледными, плохо державшимися на ногах коллегами, их довезли автобусом до Центрального вокзала в Глазго. Ей захотелось сразу же покинуть их здесь, но она решила, что незаметное исчезновение en route в Лондон было бы более эффективным. Поэтому она сошла с ночного поезда в Питерборо, не предупредив своих спящих коллег, оставив только записку Сесилии, в которой сообщила, что собирается навестить тетушку в Гулле, а позже присоединится к остальным в Лондоне. Ева сомневалась, что кто-нибудь вспомнит о ней через день-два, и поэтому, сев на следующий поезд до Лондона, она по его прибытию направилась прямо в Баттерси к миссис Дэйнджерфилд.

Ева сожгла паспорт Марджери Аттердайн, лист за листом, и рассеяла пепел в разных местах Баттерси. Теперь она звалась Лили Фитцрой, по крайней мере на какое-то время. У нее набралось почти тридцать четыре фунта стерлингов на все про все, после того как она обменяла оставшиеся канадские доллары и сложила их с деньгами, которые хранила под половицей.

Ева прожила в Баттерси в тишине и покое больше недели. Там, в большом мире, японцы, казалось, без всяких усилий продвигались через Юго-Восточную Азию, а британские войска терпели новые неудачи в Северной Африке. Каждый день она думала о Ромере, стараясь представить себе, чем он занимается, будучи уверенной, что и он думал о ней. Воздушные налеты все еще продолжались, но без регулярности и отвратительной жестокости лондонского «блица». Несколько ночей Ева провела в семейном убежище миссис Дэйнджерфилд, сооруженном в тыльной части ее узкого садика, где потчевала хозяйку рассказами о своей выдуманной жизни в США, заставляя ту открывать рот и таращить глаза, от удивления, слушая о богатстве и расточительстве Америки, об ее изобилии и демократичной щедрости.

— Я бы никогда не уехала оттуда, моя дорогая, — искренне говорила миссис Дэйнджерфилд, беря ее руки в свои. — Еще несколько дней тому назад ты пила коктейли в «Аспория-Уолдорф», или как ее там — а сейчас сидишь за бесполезной жестянкой в Баттерси под немецкими бомбами. Будь я на твоем месте, ни за что бы не вернулась сюда. Уж лучше там, моя дорогая, чем в грустном старом Лондоне, который весь горит от бомбежек.

Ева понимала, что такое неопределенное состояние не могло продолжаться долго, да и оно ей порядком надоело. Пора было действовать, добывать информацию, какой бы скудной та ни была. Она убежала, она была свободной, у нее были новое имя, паспорт, продовольственная книжка и купоны, но Ева понимала, что все это только на время, чтобы перевести дыхание: для того чтобы по-настоящему вздохнуть свободно, нужно было пробежать еще одну дистанцию.

Поэтому она направилась в «Электра-Хаус» на Набережной королевы Виктории и провела два дня, наблюдая как из здания выходят и входят работники, пока однажды вечером не увидела Элфи Блайтсвуда. Она проследила за ним до его дома в Барнете, а на следующее утро сопроводила от дома до работы.

Ева сидела в своей комнате в Баттерси, обдумывая то, что ей сообщил Блайтсвуд. Моррис, Ангус и Сильвия — мертвы, но она должна была погибнуть первой. Ева думала о том, повлияли ли ее действия, изменившие ход операции в Лас-Крусис, каким-то образом на неотвратимость их гибели. Ромер не мог позволить себе рисковать, оставляя их в живых после того, как Моррис изобличил в нем предателя, причем предположительно об этом знала также и Ева. А что, если Моррис намекнул об этом Сильвии или, что более вероятно, Ангусу? Ангус странно вел себя в те последние несколько дней — возможно, Моррис и сказал ему что-то… Ромер не мог рисковать, и поэтому он начал сворачивать «СБД Лимитед» — осторожно и хитро — не оставляя следов своей руки в этом деле. Самоубийство Морриса, следом за ним утечка информации о полете «Сандерлэнда» из Лиссабона в Пул-Харбор — дата и время — и высокопоставленный военный на борту для отвода глаз… Ей было понятно, что все это говорило о реальной силе, об обширной и мощной сети с множеством промежуточных контактов. Но Еву Делекторскую это пока еще не коснулось, и она начала думать о том, может ли последовательность тождеств, которые она собрала, растянуться ad infinitum. Если Ромер смог подстроить гибель летающей крепости в Бискайском заливе, то ему вряд ли будет трудно отыскать Лили Фитцрой — тем более, что он знал это имя. Пройдет совсем немного времени, прежде чем, тем или иным путем, с помощью неуклюжей, но настойчивой бюрократии Британии военного времени, имя Лили Фитцрой выплывет на поверхность. И что тогда? Ева слишком хорошо знала, как устраивались подобные вещи: автомобильная авария, падение с высотного здания, грабеж под покровом темноты, во время которого совершается убийство… «Мне нужно разорвать эту цепь», — думала она, когда услышала, что миссис Дэйнджерфилд поднимается по лестнице.

— Чашку чая. Лили, дорогая?

— Пожалуйста, если можно.

Было ясно, что сейчас Лили Фитцрой самое время исчезнуть.

Еве понадобился день или два, чтобы решить, как это сделать. В Лондоне под бомбежками, предположила она логично, люди должны были постоянно терять то, что им принадлежало. Что делали те, чьи многоквартирные дома рушились и горели, пока они прятались в подвальных убежищах, одетые лишь в нижнее белье? Вы рано на заре после сигнала «отбой воздушной тревоги» вылезаете из подвала в пижаме или ночной рубашке и обнаруживаете, что все, чем вы владели, уничтожено. Лондонский «блиц», а теперь эти ночные налеты, все это тянется с сентября 1940 года, уже больше года, и многие тысячи людей погибли или пропали без вести. Ева знала, что дельцы «черного рынка» эксплуатировали мертвых, делая так, что они «жили» еще какое-то время, чтобы получать продовольственные талоны и купоны на горючее. Может быть, здесь был шанс и для нее. Итак, она стала просматривать газеты, отыскивая сводки самых тяжелых бомбежек с большим количеством жертв — сорок, пятьдесят, шестьдесят человек погибших или пропавших без вести. Через день или два в газетах помещали их имена, а иногда и фотографии. Она начала искать молодых женщин одного возраста с ней, пропавших без вести.

Через два дня после встречи с Блайтсвудом был большой налет на доки в Ист-Энде. Они с миссис Дэйнджерфилд пересидели его в бомбоубежище в саду. В ясные ночи бомбардировщики следовали вверх по извилистой ленте Темзы в поисках электростанций в Баттерси и в Лотс-Роуд в Челси и сбрасывали бомбы где-то поблизости. Поэтому на жилые районы Баттерси и Челси падало очень много бомб.

На следующее утро Ева услышала по радио сообщение о налетах на Ротерхайт и Дептфорд — все улицы сровняли с землей, все жители эвакуированы, многоквартирные дома сожжены и разрушены. В вечерней газете об этом сообщалось подробнее, там даже поместили небольшую карту наиболее серьезно пострадавших мест и первый список погибших и пропавших. Ева высматривала — понимая, как это омерзительно, — целые семьи, группы по четыре, пять человек с одной и той же фамилией. Она прочла о жилом массиве благотворительного траста в Дептфорде — три здания почти полностью разрушены, прямое попадание в одно из них, в «Карлисли-Хаус» — есть опасение, что погибло восемьдесят семь человек. Семейство Уэст — три человека, Финдли — четыре человека, двое из которых — маленькие дети, и самое страшное — супруги Фэйрчайлд и их пятеро детей: Сэлли — двадцать четыре года, Элизабет — восемнадцать лет, Седрик — двенадцать, Люси — десять и Агнесс — шесть. Никто не найден, все предположительно погибли, погребены под развалинами, надежда, что кто-либо из них выжил, ничтожна.

На следующий день Ева доехала на автобусе до Дептфорда и стала искать «Карлисли-Хаус». Она нашла обычный дымящийся лунный пейзаж развалин: холмы битого кирпича, откосы шатающихся стен и открытые сквозь эти стены проемы комнат, в некоторых из которых был виден бледный колеблющийся свет все еще горевшего в местах обрыва газопровода газа. Развалины уже обнесли деревянными заграждениями, охранявшимися полицией и добровольцами из гражданской противовоздушной обороны. За заграждениями собирались небольшие группы людей, обсуждавших бессмысленность и безумие, страдания и трагедии. Зайдя в ближайший дверной проем, Ева достала свой паспорт, а потом пошла по линии заграждения как можно дальше от людей и как можно ближе к горящему газу у обрыва газовой магистрали. Быстро надвигался зимний вечер, и бледные языки пламени становились ярче, приобретая оранжевый цвет. Темнота означала, возможно, еще один налет, и бормотавшие что-то группы соседей, уцелевших и зевак стали расходиться. Когда Ева убедилась в том, что за ней никто не наблюдает, она осторожно кинула свой паспорт в огонь. Она задержалась на мгновение и посмотрела, как его страницы вспыхнули, скрутились и исчезли в пламени, после чего повернулась и быстро ушла.

Ева вернулась домой в Баттерси и сказала миссис Дэйнджерфилд с почтительным вздохом, что опять получила новое назначение — «опять в Шотландию» — и что ей нужно уезжать сегодня же вечером. Она заплатила хозяйке за два месяца вперед и покинула ее с веселым и счастливым видом.

— По крайней мере ты будешь вдали от этих налетов, — с завистью заметила миссис Дэйнджерфилд и чмокнула ее в щеку на прощание.

— Я позвоню перед тем, как возвращаться, — сказала Ева. — Возможно, это будет в марте.

Она переночевала в гостинице у вокзала Виктория-стэйшн, а наутро стукнулась лбом о грубую кирпичную стенку в проеме окна так, чтобы рассечь кожу до крови. Она обработала рану, наложив на нее вату и заклеив пластырем. Потом села в такси и доехала до полицейского участка в Ротерхайте.

— Чем мы можем помочь вам, мисс? — спросил дежурный констебль.

Ева растерянно огляделась, изображая из себя все еще находившуюся в шоке.

— В больнице сказали, что мне нужно прийти сюда. Я из «Карлисли-Хауса», на него был налет. Меня зовут Сэлли Фэйрчайлд.

К концу дня у нее уже были временное удостоверение личности и продовольственная книжка с купонами на неделю. Ева сказала, что ее приютили соседи, и дала адрес вблизи развалин. Ей посоветовали обратиться в управление Министерства внутренних дел на улице Уайтхолл в течение недели для того, чтобы выполнить все формальности. Полицейские вели себя очень сочувствующе, Ева немного поплакала, и они предложили довезти ее до временного пристанища. Ева сказала, что она собирается встретиться с друзьями — «хотя, все равно, спасибо» — и навестить нескольких раненых в больнице.

Таким образом, Ева Делекторская стала Сэлли Фэйрчайлд. Наконец-то она обрела имя, которого не знал Ромер. Цепь была разорвана, но она не была уверена, что сможет долго продержаться со своим новым именем. Еве начало казаться, что Лукас получал некое извращенное удовольствие от ее способности уходить от преследования — «Это я ее так хорошо научил». Но Ромер всегда будет думать: «Как мне найти Еву Делекторскую теперь?»

Она постоянно помнила об этом и понимала, что ей еще многое предстояло сделать, чтобы почувствовать себя хотя бы наполовину в безопасности. И Ева завела привычку начинать свои вечера — покуда еще были деньги — с выпивки в лабах, ресторанах и барах более высокого класса. Она понимала, что те несколько дней, которые она прожила в отеле, ничего при этом не предпринимая, были самыми безопасными. Но стоит ей только поступить хоть на какую-нибудь работу, как система безжалостно заявит свои права на нее и задокументирует ее существование. Она ходила в кафе «Ройяль» и в «Челси арт клуб», в бары «Савой», «Дорчестер» и в «Белую башню». Многие подходящие мужчины угощали ее выпивкой и приглашали куда-нибудь сходить, а некоторые безуспешно пытались поцеловать и приставали к ней. Ева познакомилась с польским летчиком-истребителем в пивном подвале на Лестер-скуэр и встретилась с ним два раза, прежде чем решила, что он ей не подходит. Она искала кого-нибудь особенного — хотя сама не представляла кого, — но была уверена, что узнает его в ту же самую минуту, как они повстречаются.

Спустя примерно десять дней после того, как она стала Сэлли Фэйрчайлд, Ева оказалась в «Дубовом сердце» на Маунт-стрит, в районе Мэйфэр. Это был простой паб, но бар в нем был очень уютный, весь в коврах, на стенах эстампы на спортивные темы и всегда живой огонь в камине. Ева заказала джин с оранжадом, нашла место, закурила и сделала вид, что разгадывает кроссворд в «Таймс». Как всегда, в баре было несколько военных — все офицеры, один из которых предложил ей с ним выпить. У Евы не было желания знакомиться с британским офицером, поэтому она объяснила ему, что ждет своего ухажера, и он оставил ее в покое. Через час или чуть более того, когда она подумывала уже о том, чтобы уйти, за столик рядом с ней сели три молодых человека в темных костюмах. Они были в веселом настроении, и, послушав их минуту-другую, Ева поняла, что они говорили с ирландским акцентом. Ева пошла к стойке, чтобы заказать еще выпить, и уронила газету. Один из молодых людей — круглолицый и с тонкими усиками — поднял ее. Они встретились взглядами.

— Вы позволите вас угостить? — спросил он. — Пожалуйста, вы оказали бы мне честь, и мне было бы приятно.

— Спасибо большое, — ответила Ева. — Но мне пора идти.

Она позволила уговорить себя сесть за их стол. И объяснила, что ждет одного джентльмена, но тот запаздывает уже на сорок минут.

— Ох, какой же он джентльмен, — сказал молодой человек с усиками, делая серьезное лицо. — Это просто английский невежа.

Тут все рассмеялись, а Ева обратила внимание на одного из них. Он сидел за столом напротив нее — светловолосый, веснушчатый, крупный, немного сутулый, раскованный — и улыбался шутке, но улыбался про себя — так, словно что-то еще рассмешило его в этой фразе, что-то незаметное для других.

Ева узнала, что все трое были юристами при ирландском посольстве и работали в консульстве на Кларджес-стрит. Когда настал черед светловолосого платить за выпивку, Ева дождалась, пока он подойдет к стойке бара, и попросила разрешения у остальных выйти, сказав, что ей надо припудрить нос. Но вместо этого пошла к стойке бара и встала рядом со светловолосым, сказав ему, что она передумала и лучше заказать ей полпинты шенди вместо джина с оранжадом.

— Хорошо, — ответил он, — полпинты шенди — значит, полпинты шенди.

— Как вы сказали, вас зовут? — спросила она.

— Меня зовут Шон, а двух остальных — Дэвид и Имонн. Имонн — комик, а мы — его аудитория.

— Значит, Шон? А дальше как?

— Шон Гилмартин. — Он обернулся и посмотрел на нее. — А вас, повторите, как зовут, Сэлли?..

— Сэлли Фэйрчайлд, — ответила Ева и почувствовала, как прошлое свалилось с нее разбитыми кандалами. Она подошла к Шону Гилмартину, когда тот передавал ей полпинты шенди, настолько близко, насколько смогла сделать это, не прикоснувшись к нему, и подняла лицо, заглянув в его спокойные, все понимающие и всему улыбающиеся глаза. Что-то подсказывало ей, что история Евы Делекторской подошла к своему естественному концу.