Бруно продолжал совершать прогулки вдоль ограды. Из дома он выходил всегда в один и тот же час, когда герр Лицт, покончив с уроками, отправлялся восвояси, а мама ложилась отдохнуть после обеда. В конце долгого маршрута Бруно почти каждый день поджидал Шмуэль, он сидел скрестив ноги и пялясь на пыльную землю.

Однажды Шмуэль явился с синяком под глазом, и, когда Бруно поинтересовался, в чем дело, его новый друг лишь мотнул головой: мол, не хочу об этом говорить. Бруно рассудил, что хулиганы есть повсюду, а не только в берлинских школах, вот кто-то из них и ударил Шмуэля. Бруно жаждал помочь другу, но не мог придумать как, а кроме того, он догадывался, что Шмуэлю легче делать вид, будто ничего не произошло.

Бруно постоянно спрашивал Шмуэля, можно ли ему проползти под проволокой, чтобы они поиграли вместе по ту сторону ограды, но каждый раз Шмуэль отвечал: «Нет, не стоит».

— Не понимаю, что тебе так приспичило перебраться сюда, — добавлял Шмуэль. — Тут не очень-то приятно.

— Пожил бы в моем доме, — отвечал Бруно. — Во-первых, в нем не пять этажей, а всего три. И как можно жить в таком маленьком помещении?

Рассказ Шмуэля про одиннадцать человек в одной комнате, включая большого мальчика Лукаша, который бил Шмуэля, даже когда тот ничего плохого не делал, Бруно забыл.

Однажды Бруно спросил друга, почему он и все остальные люди за оградой носят одинаковые полосатые пижамы и матерчатые шапочки.

— Их нам выдали, когда мы приехали сюда, — ответил Шмуэль. — А нашу одежду забрали.

— Но разве тебе не хочется иногда, проснувшись утром, надеть что-нибудь другое? У тебя в шкафу наверняка есть какая-нибудь одежда.

Шмуэль заморгал, хотел что-то сказать, но передумал.

— Мне вообще не нравятся полоски, — заметил Бруно, хотя это было и не совсем правдой. В действительности ему нравились полоски, и ему до смерти надоело носить брюки, рубашки, галстуки и ботинки, которые ему жали, в то время как Шмуэль с друзьями-приятелями разгуливал в полосатой пижаме с утра до вечера.

Несколько дней спустя Бруно открыл глаза ранним утром и увидел, что за окном льет дождь. Такого давно не было. Дождь, скорее всего, начался ночью, и Бруно даже предположил, что его разбудил шум льющейся воды, но наверняка утверждать не осмеливался: когда уже не спишь, не так-то просто с точностью определить, что тебя разбудило. Он позавтракал — дождь лил и лил. Пока Бруно занимался с герром Лицтом, каких-либо изменений на улице не произошло. Бруно пообедал, потом снова засел за уроки — историю с географией — под надзором учителя, а когда занятия закончились, дождь не прекратился. Эта неприятность означала, что сегодня Бруно не выйдет из дома, чтобы встретиться со Шмуэлем.

После уроков Бруно залег на кровать с книгой и обнаружил, что ему трудно сосредоточиться на чтении. И тут к нему заглянула «безнадежный случай». Сестра не часто наведывалась в комнату Бруно, предпочитая проводить свободное время, переставляя туда-сюда кукол в своей коллекции. Но похоже, сырая погода как-то повлияла и на ее настроение — игра с куклами не клеилась.

— Чего тебе? — спросил Бруно.

— Так-то ты встречаешь сестру.

— Я читаю, — буркнул Бруно.

— Что за книга? — полюбопытствовала Гретель.

Вместо ответа Бруно просто показал ей обложку — пусть сама прочтет, зря ее, что ли, грамоте учили.

Гретель издала энергичное «пф-ф», и капелька ее слюны упала на лицо Бруно.

— Скукотища, — пропела сестрица.

— Вовсе нет, — возразил Бруно. — Это книга о приключениях. Уж лучше, чем с куклами возиться.

Гретель на провокацию не поддалась.

— Чем занимаешься?. — опять спросила она, и Бруно рассердился еще сильнее.

— Я же сказал — читаю, — прорычал он. — Хорошо бы, мне еще не мешали.

— А я не знаю, чем заняться, — сказала Гретель. — Гадкий дождь.

Это заявление озадачило Бруно. Вроде бы Гретель не ходит гулять — не пускается в приключения, не организует экспедиций, и подружку здесь она тоже не завела. Она вообще почти всегда сидит дома. Похоже, она решила, что ей скучно только потому, что сегодня ей приходится оставаться в четырех стенах; не будь дождя, она точно так же не высунула бы носа на улицу, но жаловаться и не подумала бы. И все же иногда случаются моменты, когда брат с сестрой способны отложить в сторонку пыточные инструменты и поговорить друг с другом как цивилизованные люди, и Бруно решил, что такой момент настал.

— Согласен, мне тоже этот дождь поперек горла, — сказал он. — Я сейчас должен быть у Шмуэля. Он, наверное, думает, что я про него забыл.

Слова слетели с языка так проворно, что Бруно не успел их удержать. В ту же секунду у него заболел живот, и он страшно разозлился на себя за болтливость.

— У кого ты должен быть? — встрепенулась Гретель.

— Ты это о чем? — Бруно моргал с невинным видом, глядя на сестру.

— Ты сказал, что собираешься к кому-то в гости, — не отставала Гретель.

— Извини, — Бруно лихорадочно соображал, как бы ей ответить, — я тебя плохо слышу. Повтори, пожалуйста.

— К кому ты собирался пойти? — прокричала Гретель, наклонясь к брату, так что ему уже было не отвертеться.

— Ничего я такого не говорил.

— Нет, говорил. Этот кто-то подумает, что ты про него забыл.

— Чего, чего?

— Бруно! — В голосе сестры послышалась угроза.

— Да ты совсем с ума спятила!

Бруно попытался представить дело так, будто сестре померещилось, но его интонациям не хватило убедительности, ведь он не был прирожденным актером, как бабушка. Гретель тряхнула головой и ткнула в брата указательным пальцем:

— Что ты сказал, Бруно? К кому ты собирался пойти? Кто он? Говори! Здесь нет никого, с кем можно поиграть… Или есть?

Перед Бруно стояла сложная задача. С одной стороны, их с сестрой сближало очень важное обстоятельство — оба не были взрослыми. И хотя ему в голову не приходило спрашивать Гретель, как она себя здесь чувствует, велика вероятность, что в Аж-Выси ей так же одиноко, как и ему. Ведь в Берлине она играла с Хильдой, Изабель и Луизой. Они, конечно, противные девчонки, но во всяком случае она с ними дружила. Здесь у Гретель не было никого и ничего, кроме коллекции безжизненных кукол. И кто знает, вдруг Гретель и вправду потихоньку сходит с ума? Возможно, ей уже начинает казаться, что куклы с ней разговаривают.

Но с другой стороны, нельзя отрицать тот факт, что Шмуэль — его друг, а не ее, и Бруно не желал делиться им с сестрой. А значит, ему оставалось лишь одно — соврать.

— У меня появился друг, — начал он. — Новый друг, с которым я вижусь каждый день. И сейчас он меня ждет. Но ты ведь никому об этом не скажешь?

— Почему я должна молчать?

— Потому что он не всамделишный друг. — Бруно постарался изобразить смущение. У него был свежий пример перед глазами: вот так же выглядел лейтенант Котлер, когда его подловили на отце-профессоре, уехавшем в Швейцарию. — Мы вместе играем.

Сперва Гретель вытаращила глаза и только потом расхохоталась.

— Воображаемый друг! заливалась она. — В твоем-то возрасте! А не пора ли поумнеть?

Бруно изо всех сил притворялся, будто ему стыдно и неловко, чтобы Гретель, не дай бог, его не раскусила. Он ерзал на кровати, избегал встречаться с сестрой глазами — и все шло как по маслу. Возможно, он не такой уж плохой актер. Для пущей убедительности ему захотелось покраснеть, но это никак не удавалось, тогда Бруно принялся вспоминать разные неловкие ситуации, в которые когда-то попадал, — а вдруг сработает.

Он припомнил, как забыл запереть дверь в ванную, вошла бабушка и всё увидела. Вспомнил, как, подняв руку в классе, назвал учительницу «мамой» и все смеялись над ним до упаду. Вспомнил, как рухнул с велосипеда на глазах у девчонок: он решил выполнить сложный трюк, но в результате больно ударился головой и разревелся.

И ведь сработало! Щеки Бруно медленно заливались краской.

— Нет, ты только посмотри на себя, — засвидетельствовала Гретель происходящее. — Ты весь пунцовый.

— Я хотел сохранить это в тайне.

— Воображаемый друг, надо же! Честное слово, Бруно, ты — безнадежный случай.

Бруно улыбнулся. Плевать ему на то, что говорит сестра, потому что он твердо знал по крайней мере две вещи. Первое: он сумел обмануть Гретель. Второе: если среди них и есть «безнадежный случай», то это не он.

— Оставь меня в покое, — сказал он. — Я хочу почитать книгу.

— А почему бы не улечься на спину, не закрыть глаза и не попросить воображаемого друга, чтобы он почитал тебе вслух? — Гретель развлекалась от души; теперь у нее появился новый повод дразнить брата, и грех было таким поводом не воспользоваться. — Зачем самому пыхтеть над буквами?

— А может, попросить его выкинуть всех твоих кукол в окно?

— Попробуй — и тогда пеняй на себя, — посерьезнела на миг Гретель. Но Бруно не надо было предупреждать, он и так знал, что тронуть куклы сестры — смертельный номер. — А вот скажи-ка, братец, что ты со своим воображаемым другом такое вытворяешь, что настолько им дорожишь?

Бруно задумался. И понял, что ему очень хочется рассказать кому-нибудь о Шмуэле — не все, конечно, но так, самую малость, — и вот сейчас ему представляется такой случай, причем признаваться в действительном существовании друга совсем не обязательно.

— Ну, мы разговариваем обо всем. Я рассказываю ему о нашем доме в Берлине и о всяких других домах и улицах, о лотках с овощами и фруктами, о кафе на тротуарах и о том, что субботним днем лучше не гулять по центру города, иначе тебя затолкают. А еще я говорил ему о Карле, Даниэле и Мартине, о трех моих верных друзьях на всю жизнь.

— Очень увлекательно, — саркастически заметила Гретель. Недавно у нее был день рождения, ей исполнилось тринадцать, и с тех пор она полагала, что сарказм — высшее проявление изощренного ума. — А о чем он тебе рассказывает?

— О своих родных, о часовой мастерской, над которой он когда-то жил, и своих приключениях, о том, как он сюда попал, о старых друзьях, о людях, с которыми он здесь познакомился, и о мальчиках, с которыми он играл. Больше он с ними не играет, потому что они исчезли куда-то и даже не попрощались.

— Да-а, — протянула Гретель. — Байки — просто обхохочешься. Какая жалость, что он не мой воображаемый друг.

— А вчера он сказал, что давно не видел своего дедушку, и никто не знает, где его искать. Он спросил о дедушке своего папу, но тот в ответ заплакал и обнял его так крепко, что мой друг даже испугался, как бы его не задушили до смерти.

Заканчивая фразу, Бруно вдруг сообразил, что его голос звучит все тише и тише. Шмуэль и впрямь рассказывал ему обо всем этом, но, слушая друга, Бруно почему-то не понял, как тяжело тот переживает пропажу дедушки. Когда Бруно повторил слова Шмуэля вслух, он страшно расстроился: вместо того чтобы приободрить друга, переключился на какую-то ерунду, на экспедиции, кажется. ««Завтра я попрошу у него прощения», — пообещал он себе.

— Если папа узнает, что ты беседуешь с воображаемыми друзьями, тебе попадет, — сказала Гретель. — По-моему, с этим надо кончать.

— Почему?

— Потому что это не здорово, — последовал ответ. — Это первый признак безумия.

Бруно опустил голову.

— Я не могу с этим покончить, — произнес он после долгой паузы. — Да и не хочу.

— Ладно, как бы то ни было, — Гретель становилась все дружелюбнее и дружелюбнее, — но на твоем месте я бы держала эти истории про невсамделишного дружка при себе.

— Ты права, — прикинулся расстроенным Бруно. — Ты ведь никому не скажешь?

— Никому, — заверила Гретель. — Разве только моей воображаемой подружке.

Бруно захлопал глазами.

— Ты завела подружку?

Он уже представил, как сестра стоит где-нибудь у ограды и беседует с девочкой своего возраста, и обе они часами изрекают всякие сарказмы.

— Конечно, нет, — рассмеялась Гретель. — Мне, между прочим, уже тринадцать! Я больше не могу позволять себе ребяческие глупости, не то что ты.

И она весело упорхнула к себе в комнату. В наступившей тишине до Бруно донесся голос — это Гретель разговаривала с куклами. Ругала их за то, что они устроили ужасный беспорядок, стоило ей отвернуться, и теперь у нее нет иного выхода, как переставить их, и неужто они думают, что ей больше нечем заняться на досуге.

— Кое-кто совсем распоясался! — громко произнесла Гретель, прежде чем приняться за дело.

Бруно попробовал снова взять в руки книгу, но вдруг потерял к ней интерес. Он смотрел, как падает дождь, и спрашивал себя: где сейчас Шмуэль и что поделывает? Но где бы он ни был и что бы ни делал, думает ли его новый друг о нем и скучает ли по их беседам так же сильно, как сам Бруно?