В конце дня к Барнаби в больницу пришли Генри и Мелани. У них с собой была большая кожаная сумка, слега расстегнутая сверху, внутри что-то возилось и позвякивало. Посмотрев на своего младшего брата на кровати, Мелани поставила сумку на пол, и та как-то свернулась и совершенно затихла.
— Барнаби! — воскликнула Мелани, кинулась к нему и крепко обняла. — Мы так по тебе скучали. Я только на пустой потолок погляжу — и сразу в слезы.
— Привет, Барнаби, — сказал Генри и тоже его обнял. — Ты как вообще?
— Нормально, — ответил Барнаби. — У меня было много отличных приключений. Встретил много необычных людей. Повидал много интересных мест.
— А хочешь знать, что было тут, в Сиднее? — спросила Мелани.
— Ну еще бы!
— Ровным счетом ничего, — ответила она и скривилась. — Тут так скучно. Вообще ничего не происходит.
— Но это же великолепнейший город на свете!
— Это ты так считаешь. Вот бы нам уехать куда-нибудь и попасть в отличные приключения. Тебе так повезло.
Барнаби не знал, что на это ответить. Он не привык, чтобы ему завидовали.
— А что случилось после того, как я улетел? — спросил он. Ему очень хотелось знать, как его исчезновение объяснили остальным Бракетам. — Что мама с папой сказали? Они часто меня вспоминали?
— Сначала — немножко, — ответила Мелани. — А потом, когда стало казаться, что ты больше не вернешься, и вообще перестали. Они сказали, что ты сам виноват, раз вот так взял и улетел.
— По-моему, тут не только я виноват, — произнес Барнаби, слегка опечалившись.
— Ну да, — подтвердил Генри. — То есть нет — не только, наверное. Но все равно надо было слушаться, когда тебе говорят.
Барнаби нахмурился.
— Чего слушаться? — спросил он. — Ты о чем это?
— Ну, мама нам рассказывала, что ты начал ныть, дескать, в рюкзаке жарко, — объяснила Мелани. — Она тебе сказала, что у тебя нет выбора — только ходить с рюкзаком, иначе улетишь. Но ты стал капризничать и слушать ее не захотел.
— Она сказала нам, что ты его снял из непослушания, — добавил Генри. — И сразу взлетел. Она пыталась тебя поймать, но тут налетел ветер, и она глазом моргнуть не успела, как тебя уже унесло высоко.
— Но мне кажется, они тебя уже простили, — сказала Мелани.
— Конечно, простили, — отозвался Генри. — Они же так рады, что ты вернулся живой и невредимый. Что такое, Барнаби? Ты какого-то странного цвета стал. Все же так было, нет?
Барнаби открыл было рот — в нем из живота к горлу поднимался огромный клубок ярости. Дома его не было много недель; иногда он почти ничего не ел, иногда не знал, где будет ночевать, и не раз его критиковали за неприятный запах. Бывали времена, когда он очень боялся, и бывали времена, когда ему было очень одиноко. Барнаби посмотрел на брата с сестрой — ему хотелось рассказать им, как именно все произошло и как он вообще оказался в такой ситуации. Но у них были такие встревоженные лица, что стало понятно: они не просто поверили родителям — им было нужно верить в их версию событий. Потому что о чем-либо другом даже помыслить было ужасно.
— Да, — наконец ответил Барнаби, сглотнул комок и отвернулся. Он не мог смотреть им в глаза. — Да, все было именно так. Надо было послушаться маму. Но вы же меня знаете — мне всегда все надо делать по-своему.
— Ну, это — обычное дело, — улыбнулся ему Генри.
Они не успели ничего больше сказать — открылась дверь, и в палату заглянула медсестра, довольно сварливая. Казалось, она в ужасе от того, что увидела внутри.
— Дети! — воскликнула она. — Здесь не должно быть никаких детей!
— Но это же детская больница, — сказал Барнаби.
— Ты можешь остаться, — рявкнула медсестра, показав на него пальцем. — А эти двое? Брысь! Мы не разрешаем таким детям являться сюда и разносить твои кошмарные инфекции другим пациентам. Сейчас же брысь! Все вместе! Кроме тебя, — добавила она, опять ткнув в Барнаби. — Кыш, кыш, кыш!
Генри и Мелани вздохнули и повернулись к брату.
— До завтра, Барнаби, — сказала Мелани. — Увидимся после операции.
— Мама вам и про нее рассказала, да?
— Да, и она очень рада.
— Брысь отсюда! — повторила медсестра. Она уже чуть не кричала. — Кыш, кыш, кыш!
— Ой, а мы тебе подарок принесли, — сказала Мелани, спрыгивая с кровати. Носком туфли она быстро подвинула большую сумку поближе, и та снова всколыхнулась — притихла — опять как-то странно дернулась. И улеглась спокойно. — Только пока не смотри, — добавила Мелани, сделала большие глаза, словно пыталась передать брату секретную информацию, и качнула головой в сторону медсестры. — Подожди, когда уйдем.
Они поспешно вышли в коридор, чтобы их больше не бранили, и дверь за ними закрылась. Барнаби остался в палате один. Он посмотрел на большую кожаную сумку: что же в ней может быть? Протянул руку, расстегнул — и, к его величайшему удивлению, из сумки что-то выпрыгнуло прямо к нему на кровать.
— Капитан У. Э. Джонз! — воскликнул Барнаби в полном восторге. Пес подскочил к самому его лицу и облизал его так тщательно, как Барнаби уже давно не умывался.
Днем, за пару часов до назначенной операции, санитар вкатил в палату кресло и сказал, что если Барнаби хочется посмотреть на что-нибудь новенькое, то может покататься по коридорам. Капитал У. Э. Джонз спрятался под кроватью, а Барнаби перескочил в кресло, пристегнулся и отправился в экспедицию.
Куда бы ни кинул он взгляд — везде были дети. В пижамах и халатах, они либо гуляли взад-вперед по коридорам с родителями, либо лежали в палатах, а родственники сидели рядом с их кроватями. Они играли в шахматы, трик-трак или «Скрэббл», что-то читали. Насколько Барнаби видел, он был такой один — сам по себе.
Свернув за угол, он увидел доктора Уошингтон — та сидела за столом, стучала по клавишам, вводя какие-то данные в компьютер, что-то записывала в блокноте и срисовывала с экрана какие-то графики. Барнаби подъехал ближе.
— Здравствуйте, доктор, — сказал он.
— Здравствуй, Барнаби. — Она повернулась к нему и улыбнулась: — Тебе чем-нибудь помочь?
— Я только хотел спросить… — начал он, тщательно обдумывая вопрос. — А что будет, если мне не сделают операцию?
— Тебе придется делать операцию, — ответила врач, словно о чем-либо другом не могло быть и речи. — Твои родители уже подписали все документы, а я боюсь, что когда речь заходит о восьмилетних мальчиках, то последнее слово все-таки остается за их родителями.
— Да, но теоретически? — упорствовал Барнаби. — Если б они, то есть, ничего не подписали? Если б они не хотели делать мне операцию?
— Но они же хотят.
— А если б не хотели?
Доктор Уошингтон на минуту задумалась и пожала плечами.
— Ну, как такового ничего не произойдет, — ответила она. — Ты останешься точно таким же, каким был. Будешь и дальше летать. И никогда не сможешь сам ходить ногами по земле.
— И останусь таким навсегда?
— Наверное, да, — сказала доктор Уошингтон. — Но волноваться не стоит, Барнаби. Этого не произойдет. Мы тебя вылечим. Завтра в это же время ты будешь совершенно иным мальчиком. В твоей жизни все изменится, и ты станешь точно таким же, как все. Правда, это чудесно?
Барнаби улыбнулся и ответил, что он в этом прямо-таки уверен, а потом развернул кресло и поехал обратно к себе в палату. К Капитану У. Э. Джонзу. Думать дальше.
Вечерело. Почти половина шестого. Операцию назначили на шесть часов. Барнаби знал, что санитар придет за ним в любую минуту. Его привяжут к каталке и прокатят по коридору, завезут в лифт и спустят в глубины больницы, а там усыпят. Когда же он проснется, он уже будет кем-то совсем другим. Вернее, он, конечно, останется Барнаби Бракетом — только совершенно другим Барнаби Бракетом. Совсем не похожим на того, каким был все восемь лет своей жизни.
Барнаби смотрел в световой люк на бледное вечернее небо, на волокнистые облака, что по нему проплывали, на птиц, спешивших по своим обычным птичьим делам. Еще он гладил Капитана У. Э. Джонза — тот свернулся калачиком у него под боком. Барнаби думал обо всем, что было с ним после того утра, когда Элинор прорезала ножницами дырочку в его рюкзаке и песок из него высыпался.
Он полетал на воздушном шаре. Познакомился с двумя чудесными старушками, которые ни разу не оглянулись на свой дом после того, как их из него вышвырнули за то, что они не такие, как все. Он побывал на кофейной ферме в Бразилии и посидел в обнимку с девушкой по имени Пальмира. В Нью-Йорке у него украли рюкзак, и он помог молодому художнику добиться успеха. Он прокатился на поезде в Торонто, посмотрел футбол, взлетел к верхушке башни, а там его спас и затем похитил жуткий человек. Но хорошо то, что он познакомился с самыми, пожалуй, необычайными и симпатичными людьми в его жизни. Опять повидался со старым другом Лиэмом Макгонагаллом. Прыгнул с «тарзанкой» — ну хотя бы попробовал — и с парашютом — ну и это хотя бы попробовал — и познакомился с человеком, который согласился вернуться к собственным детям, хотя те диктовали ему, как жить дальше.
Побывал в глубоком космосе.
Ну ладно, пусть в среднем.
А теперь вот вернулся. В Сидней. В обычный мир.
И тут Барнаби пришло в голову, что быть обычным, как все, — может, не вполне то, каким это все пытаются представить. В конце концов, скольким так называемым обычным мальчикам выпадают такие переделки, в которых побывал он? Сколько их знакомо с такими замечательными людьми, с какими познакомился он? Сколько повидало в мире так много и по пути помогло другим?
Да и кто вообще сказал, что он — не обычный мальчик? Обычные мамы разве делают дырки в рюкзаках, чтобы их восьмилетние сыновья улетали неведомо куда? Обычное ли вообще дело — всегда хотеть быть настолько, ну… обычными?
Он услышал, как в коридоре открылись двери лифта. Выкатили каталку. «Наверное, это за мной, — подумал он, и сердце его забилось в груди чуть быстрее. — Если я им дам себя увезти, они превратят меня в себя».
И тут-то он понял — ему нравится быть другим. Он таким родился, в конце-то концов. Таким, выходит, ему и суждено быть. И нельзя позволять им это изменить. Он не хотел всю жизнь чувствовать себя так же, как тогда, на мосту через Сиднейскую гавань.
Барнаби посмотрел наверх, на световой люк. Потом — на кнопку у своей кровати. Она включала механизм, который открывал и закрывал в палате окна.
Барнаби смотрел на нее.
И сомневался.
А потом — нажал.
«Новые приключения, — подумал он. — Новые места. Новые люди. Такие, кто не будет резать дырки в моем рюкзаке».
Световой люк щелкнул и зашипел, открываясь. Под боком у Барнаби заворочался Капитан У. Э. Джонз. Пес открыл глаза и зевнул во всю пасть.
— Извини, дружище, — сказал Барнаби. — Я не могу им позволить меня изменить.
Капитан У. Э. Джонз недоуменно посмотрел на хозяина. Барнаби взглянул в уже полностью открытый люк — оттуда в палату дул прохладный ветерок — и принялся расстегивать пряжку ремня, которым был привязан к кровати.
Пес шатко вскочил на все четыре лапы и сообразил, что тут происходит. Он попробовал упереться в одеяло попрочнее. На морде его было написано: я не очень понял, что все это значит, но от всей души готов тебя, хозяин, не одобрять.
«Гав», — гавкнул он, чтоб до Барнаби дошло наверняка.
— Тш-ш… — сказал ему Барнаби.
Ремень ослаб, и мальчика охватила знакомая тяга полета — чудесное ощущение. Именно с ним Барнаби Бракет стал тем, кем он стал.
Капитан У. Э. Джонз теперь ударился в панику. Хвост его смятенно вертелся в разные стороны: сначала по часовой стрелке, потом против, потом, изумленно, — туда и сюда. Он попробовал снова застегнуть пряжку зубами, но безуспешно: собаки так не умеют.
— Прости меня, — сказал Барнаби и начал подниматься. Его ноги уже выскользнули из-под одеяла. Вот прохладный воздух защекотал босые пятки. — Я никогда не забуду тебя. Честное слово.
Пес гавкнул еще раз, но было слишком поздно. Барнаби полностью оторвался от кровати и поднимался к потолку. Однако не успел он взлететь к световому люку, как Капитал У. Э. Джонз совершил свой последний отчаянный прыжок — и обвился вокруг ног хозяина. На миг-другой оба зависли в воздухе, затем вес выровнялся — Капитан У. Э. Джонз все-таки не сильно растолстел, — и они стали подниматься выше уже вместе.
— Что ты делаешь? — крикнул Барнаби. — Слезай! Тебе со мной нельзя!
Но Капитан У. Э. Джонз уже однажды потерял хозяина. Больше такому нипочем не бывать, он не позволит.
Барнаби обуяла мгновенная паника. С одной стороны, ему очень хотелось задрыгать ногами туда-сюда, пока псу не останется ничего другого — только отпустить его и свалиться на кровать. А с другой, — и эта сторона была крепче — ему вообще не хотелось ими дрыгать.
— Ну ладно, — наконец произнес он, когда они оба выскользнули через световой люк в окружающий мир. — Только, чур, держись крепче!