По воскресеньям мы с детьми посещали службы в деревенской церкви, и в первые недели, входя и шагая по проходу к семейной скамье у алтаря, я ощущала себя отчасти зверем в зоосаде. Все прихожане до единого эдаким ужасно ненавязчивым манером поворачивали головы, дабы создать впечатление, будто в действительности ни один не смотрит, и, однако, взгляды прожигали меня насквозь. Поначалу я полагала, что рассматривают они нарядно одетых детей, но постепенно заподозрила, что их больше интересует моя персона, — прежде не изведанное мною ощущение, ибо я не привыкла к тому, что на меня оборачиваются.

Меж этих бестревожных каменных стен душа моя воспаряла вместе с хором, почти незримым на галерее над дверьми, и я трепетно предвкушала воскресные утра и утешение, что дарила мне служба. Преподобный Диаконз читал вдумчивые проповеди; в отличие от проповедей, что мне доводилось слышать в Лондоне, слова его не создавали впечатления, будто он всякий раз заново переваривает и срыгивает их для очередной паствы, — впрочем, был он человеком молодым и призвание свое выполнял с воодушевлением. Когда он заговаривал о доброте и любви к ближнему, мысли мои нередко устремлялись к папеньке, и подчас нелегко бывало с собою совладать. Я прижилась в Норфолке — во всяком случае, так мнилось мне, — но внезапность моего отбытия из Лондона вскоре после скоропостижной папенькиной кончины разодрала мои чувства в клочья; ныне же, когда жизнь успокоилась, в одиночестве или в церкви помыслами я все чаще льнула к моему родителю. Я скучала по нему ужасно, вот в чем вся правда. Я скучала по нашим беседам; я скучала даже по насекомым книгам и сокрушалась, что ни одной не оставила на память, а отправила их все мистеру Хестону в Британский музей. «Я всегда стану о тебе заботиться, — сказал папенька по моем возвращении из Корнуолла. — Ничего плохого с тобою не случится». Но кто же позаботится обо мне теперь, когда он скончался? Кто защитит меня? Кто не допустит, чтобы со мною случилось дурное?

После одной необычайно трогательной гомилии, готовая разрыдаться при воспоминании о нашей с папенькой счастливой жизни, я сказала детям, что хочу побыть в церкви и помолиться в одиночестве, и мы уговорились спустя несколько минут встретиться возле деревенского насоса у обочины дороги, что вела обратно в Годлин-холл. Прихожане, по обыкновению, разошлись, и я опустилась на колени, закрыв лицо руками, и вознесла Господу молитву о том, чтобы папенькина душа обрела покойное пристанище, и о том, чтобы папенька приглядывал за мною и защищал меня по-прежнему. Вновь подняв голову, я заметила, что плачу, а преподобный Диаконз, к моему смущению, убирает с алтаря реликвии и смотрит на меня. Я села на скамью, а он приблизился и выдавил улыбку.

— С вами все благополучно? — спросил он.

— Все хорошо, благодарю вас, — отвечала я, слегка покраснев. — Я должна просить у вас прощения, я не имела в виду столь глупо себя вести.

Он качнул головой и сел на скамью впереди, развернувшись ко мне. Лицо у него было доброе, и это мне понравилось.

— Вам не за что просить прощения, — пожал плечами он. — Вы мисс Кейн, да?

— Совершенно верно.

— Новая гувернантка Годлин-холла?

Я кивнула, и он несколько отвернул слегка омрачившееся лицо.

— Вероятно, это я должен перед вами извиниться, мисс Кейн.

Я воздела бровь, не постигая смысла его слов:

— Это еще за что?

— Вы приходите сюда не первую неделю. Я видел вас в деревне и на службах, но сам не зашел к вам. Не представился, скажем так. Надеюсь, вы не думаете обо мне дурно.

— Вовсе нет, — отвечала я; говоря по чести, меня даже не посещала мысль, что он может выступить в путь, дабы познакомиться со мною. Кто я такая, в конце концов? Всего лишь платная работница. Гувернантка. Я не хозяйка Годлин-холла, хоть и единственная взрослая женщина в доме. — Вы, надо полагать, человек весьма занятой.

— Ну да, ну да, — медленно кивнул он. — Но это не оправдывает меня. Следовало найти время. Я говорил себе, что мне надлежит с вами побеседовать, но… — Он легонько вздрогнул, словно призрак прошел по его могиле, и мне почудилось, что Годлин-холл чем-то его страшит. — В общем, мне очень жаль, — после паузы прибавил он, встряхнув головой, дабы изгнать оттуда застрявшие мысли. — Как вам живется?

— Неплохо, — отвечала я. — Дети просто чудесные.

— Необычные дети, кажется мне, — поразмыслив, промолвил преподобный Диаконз. — Души их, разумеется, чисты, но они так страдали. Изабелла — на редкость умная девочка. Не исключено, что однажды она выйдет за блестящего человека. Юстас тоже подает немалые надежды.

Я нахмурилась, из всей его тирады разобрав лишь одно слово.

— Страдали? — переспросила я. — Как они страдали?

Он замялся.

— Все мы страдаем, мисс Кейн, не так ли? Жизнь есть страдание. До великого Судного дня, когда те, чьи сердца и поступки чисты, наконец вновь обретут мир и упокоение.

Я уставилась на него в упор. Разумеется, я не была близко знакома с преподобным и все же сочла, что замечание это не делает ему чести.

— Вы утверждаете, что они страдали, — не отступила я. — Мне кажется, вы подразумеваете нечто особенное, отличное от страданий человечества. Что именно, позвольте спросить?

— В их жизни случилось великое потрясение, — отвечал он, опустив голову и разглядывая обложку молитвенника, на которой, отметила я, значились буквы «А.Д.». — За последний год вы… которая же это… уже шестая гувернантка Годлин-холла.

Я удивленно воззрилась на него. Эта весть была для меня положительно нова.

— Шестая? — переспросила я. — Мне кажется, вы ошибаетесь, я всего лишь вторая. До меня гувернанткой была мисс Беннет. Наверняка она долго здесь пробыла?

— Ох батюшки, вовсе нет, — сказал преподобный Диаконз. — Нет, мисс Беннет прожила у нас всего месяц. А то и меньше.

— Месяц? — переспросила я. — Я не понимаю. Отчего она так поспешно уехала? И если вы не ошиблись в подсчетах, где предыдущие четыре? Если я шестая гувернантка за год, они прослужили здесь немногим дольше.

Викарий неуютно заерзал — он как будто уже раскаивался, что затеял этот разговор. По лицу его судя, он предпочел бы укрыться в безопасности своего обиталища, предвкушая вкусный воскресный обед и дневную прогулку со щенком.

— Мистер Рейзен, — сказал он. — Вам надлежит побеседовать с ним. Он ведь занимается делами поместья.

Мистер Рейзен! Опять он! К своему великому смущению, при одном его имени я вспыхнула. Пожалуй, в последние дни он изредка приходил мне на ум.

— Я пыталась побеседовать с мистером Рейзеном, — досадуя на собственную глупость, с неудовольствием сказала я. — И даже не раз. Но его трудно застать. Его помощник мистер Крэтчетт не выпускает из рук книгу записи деловых встреч. В Царствие Божие проще попасть, чем в кабинет к мистеру Рейзену.

Преподобный Диаконз дернул бровями, и я отвела взгляд; наверное, это было кощунственное замечание.

— Прошу прощения, — помолчав, сказала я. — Однако все это меня удручает. Я ни от кого не могу добиться ответа. Временами мне очень одиноко.

— Вам следует настоять, — мягко посоветовал он. — Не позволяйте Крэтчетту указывать вам, как можно и нельзя поступать, с кем можно и нельзя видеться. В конце концов, вы имеете право знать, — с жаром прибавил он, и мурашки побежали у меня по спине. — На вашем месте… вы же совсем юная. Вы имеете право знать!

В голове у меня всплыло сразу несколько вопросов, но я замялась, выбирая наиболее уместный. Если чрезмерно надавить на преподобного, подозревала я, он совершенно замкнется и станет твердить, что мне следует беседовать с одним лишь мистером Рейзеном; но он, чувствовала я, способен кое-что мне поведать, — кое-что он хочет мне поведать, нужно лишь верно задать вопрос.

— Вы говорите, что я шестая гувернантка за год, — тихо произнесла я, стараясь не задеть его ни единою нотою своего тона. — Значит, дети уже так долго разлучены с родителями.

— Да, — подтвердил он. — Как раз чуть более года.

Я нахмурилась. Что за родители бросают детей на столь продолжительное время? Разумеется, у них водятся средства, а путешествовать ныне гораздо проще. Да что там, если взбредет в голову и по пути не слишком задерживаться, можно сесть на пароход в Саутгемптоне, перебраться во Францию и в считанные недели очутиться в Риме. И ведь состоятельный класс именно так и живет? Подобное впечатление сложилось у меня из книг. Состоятельные люди предпринимают длительные поездки по Европе. Снимают виллы в Италии и дома в Месопотамии. Отправляются в круизы по Нилу, вечерами пьют коктейли на Босфоре. В противоположность мне, они не приговорены всю жизнь провести на одном месте, в отсутствие всякой возможности перемен. Но бросить детей в столь нежном возрасте? Когда они отбыли, Юстасу еще не исполнилось восьми. Возмутительно. Аристократия полагает себя высшим классом и притом столь мало заботится о потомках; какой фарс! Вот пауки-волки свое потомство пожирают.

— А другие четыре гувернантки, — продолжала я. — Они все поступали как мисс Беннет? Служили некоторое время, затем размещали объявление? И ныне редакция «Морнинг пост» со дня на день ожидает объявления от меня?

Преподобный Диаконз поморщился в немалом расстройстве.

— Только мисс Беннет разместила объявление сама, — сказал он. — Прочих подыскивал мистер Рейзен.

— Что ж, уже неплохо. Но вернемся к другим четырем. Отчего они уехали? Им пришелся не по нраву дом? Но там так красиво! Они остались равнодушны к детям? Я в это не верю, они столь… — Я умолкла, подыскивая слово. Очаровательны — решительно не то. Ласковы? Ни в коем разе. Приятны в общении? Да не очень. В конце концов я прибегла к его собственному эпитету. — Умны, — сказала я. — И интересны.

— Дом тут вовсе ни при чем, и дети ни при чем. — Он сыпал словами в великой спешке, и я видела, что причиняю ему ужасное неудобство, однако останавливаться не желала.

— Тогда в чем дело? Отчего они уехали?

— Они не уехали, — сказал он громче, едва не закричав, и голос его зазвенел в церкви, отдаваясь средь массивных стен, раскатившись эхом. — Они умерли.

Я молча глядела на него. Хорошо, что я сидела на скамье, — голова у меня слегка закружилась.

— Умерли? — наконец переспросила я, и голос мой слетел с губ тихим шепотом. — Все? Как?

— Нет-нет, — сказал он, отвернувшись, отчаянно мечтая сбежать. — Первая, мисс Томлин, — она умерла. При ужасных обстоятельствах. И еще три. Мисс Голдинг, мисс Уильямс и мисс Харкнесс. Они тоже скончались. Но мисс Беннет, ваша предшественница, осталась жива. Разумеется, случилось трагическое происшествие, побудившее ее к скорому отъезду, однако она выжила.

— Какое происшествие? — Я склонилась к нему ближе. — Прошу вас, мне совсем ничего не известно. Расскажите мне, умоляю.

Но он уже поднялся.

— Я и так разболтался чрезмерно, — сказал он. — Существует нечто… существуют чужие тайны, мисс Кейн. Неужели вы не понимаете? Я посоветовал вам побеседовать с мистером Рейзеном — заклинаю вас так и поступить. Если у вас есть вопросы, спросите его. Если вас что-то тревожит, расскажите ему, и он развеет ваши тревоги. Приходите ко мне с невзгодами духовного свойства, но не спрашивайте меня о последних двенадцати месяцах в Годлин-холле. Я и без того похоронил слишком много ваших предшественниц — я не желаю хоронить еще одну. А теперь я прошу прощения — боюсь, я поступил с вами дурно, у вас теперь больше вопросов, нежели ответов, и, однако, я вынужден откланяться.

Я кивнула — ясно, что он не промолвит более ни слова; я встала, пожала ему руку и зашагала к яркому солнцу дня. У дверей я обернулась: преподобный Диаконз тяжело опустился на первую скамью и закрыл лицо руками; какой-то миг я глядела на него, затем ушла.

На улице я огляделась, но детей не увидела. Зато я узрела доктора и миссис Токсли — супругов, что спасли меня в мой первый вечер в Норфолке, когда я едва не угодила под поезд.

— Мисс Кейн, — весело окликнула миссис Токсли. — Как ваши дела?

— Замечательно, благодарю вас, — отвечала я. — Я так рада вас видеть. Я как раз думала — быть может, вы заглянете выпить со мной чаю как-нибудь на неделе? Скажем, в среду?

Разумеется, ничего подобного я не думала. Эта мысль посетила меня только что. Однако у меня не было компаньонок, у меня вообще не водилось друзей. А миссис Токсли всего несколькими годами старше. Ну и отчего бы мне не позвать ее на чай? Да, я всего лишь гувернантка, а она докторша, но что с того? Улыбка ее слегка поблекла, и я заметила, что доктор Токсли неловко переминается на месте.

— К-конечно, — отвечала она, слегка запинаясь; вероятно, абсурдная внезапность этого приглашения удивила ее. — Но быть может, лучше нам встретиться в деревне, в чайной миссис Сатклифф? Вам так не будет удобнее?

— Я бы хотела, чтобы вы приехали в Годлин-холл, — сказала я.

— Она печет чудеснейшие кремовые пирожные. Вам наверняка понравятся…

— Прошу вас, — не отступала я и даже коснулась ее локтя — для меня сие весьма необычно, я прикосновений не люблю. — Прошу вас, приходите в Годлин-холл. Скажем, в среду, в три часа?

Она оглянулась на мужа, весьма, похоже, встревоженного, но затем, надо полагать, исполнилась независимой отваги и кивнула, ни слова не сказав, а я улыбнулась в ответ.

— Благодарю вас, — сказала я. — Значит, до среды. А теперь прошу меня извинить, не сочтите за грубость, но я вижу, что из паба выходит мистер Крэтчетт, и мне необходимо с ним перемолвиться.

Токсли удивленно смотрели, как я столь же решительно отбываю; я между тем направилась к помощнику мистера Рейзена, каковой, заметив меня, дернул бровью, развернулся и зашагал прочь.

— Мистер Крэтчетт? — позвала я, но он сделал вид, будто не слышит, и я закричала: — Мистер Крэтчетт! Будьте любезны! — Вышло так громко, что ему оставалось только обернуться; так же поступили и окрестные прохожие, воззрившиеся на меня неприязненно, словно я антиобщественный элемент.

— А, мисс Кейн, — промолвил он. — Какими судьбами.

— Оставимте эти игры, мистер Крэтчетт, — отвечала я. — Я желаю сообщить вам, что приду побеседовать с мистером Рейзеном во вторник, в одиннадцать утра. Мне потребуется около часа, и я бы предпочла, чтобы нас никто не беспокоил. Надеюсь, он будет свободен, но вам обоим надлежит знать, что я совершенно готова сидеть в приемной, пока он не освободится. Дабы мне было чем заняться, я прихвачу с собою книгу. Если потребуется, и две. А в случае, если мистер Рейзен вознамерится растягивать мое ожидание до бесконечности, я прихвачу с собою полное собрание сочинений Шекспира, и пьесы его помогут мне скоротать долгие часы. Как бы то ни было, я не уйду, пока мистер Рейзен меня не примет, вы вполне это уяснили? А теперь позвольте пожелать вам наиприятнейшего воскресенья, мистер Крэтчетт. Желаю вам вкусно пообедать. От вас разит виски.

С этими словами я развернулась на каблуках и зашагала прочь, оставив его посреди улицы — несомненно, потрясенного и раздосадованного моей дерзостью, — страшно довольная собой, ибо мне удалось произнести свою рацею экспромтом, ни единожды не запнувшись. Вторник, одиннадцать утра. Время назначено, и будь я проклята, если не добьюсь ответов. Я смотрела прямо перед собою, и от собственной целеустремленности меня подмывало расхохотаться; тут, к своему удовольствию, я узрела Изабеллу и Юстаса — как и было велено, они стояли у насоса, играли с палочкой и мячом.

— Пойдемте, дети, — промолвила я, шагая мимо, чувствуя себя совершенно новым человеком. — Не станемте задерживаться. Обед, знаете ли, сам себя не состряпает.