Шарлотта Маркхэм и Дом-Сумеречье

Боккачино Майкл

Дом-Сумеречье. Дом, где воскресают мертвые — и разбиваются сердца живых. Здесь остановилось время. Здесь хозяин поместья — таинственный собиратель диковинок мистер Уотли, коллекционирующий в разноцветных флакончиках человеческие смерти. Сюда есть доступ лишь тем, кому ведомо незримое — или тем, кто недавно пережил утрату близкого человека. Однажды завеса непознанного приоткрывается для двух маленьких мальчиков, похоронивших любимую мать, и их молодой гувернантки, обладающей даром видеть рядом с умирающими загадочного «человека в черном». Так просто войти в Дом-Сумеречье. Но есть ли способ вернуться?..

 

Часть I

ПО ТУ СТОРОНУ

 

Глава 1

НЯНЯ ПРАМ НАИЗНАНКУ

Каждую ночь мне снились умершие. Тех, кто утрачен, возможно отыскать во сне: они скользят на осколках памяти сквозь темную завесу сна, чтобы запутаться в остатках дня, чтобы притвориться на миг длиною в жизнь, будто они все еще живы-здоровы, проснешься — а они тут как тут, ждут у изголовья постели. Никогда того не случалось; но как ни мечтать про себя, чтобы все, что я помню, оказалось ошибкой, понятым буквально кошмаром воображения! Однако неизменно наступало утро, а с ним — ошеломляющее осознание: мертвые остаются мертвыми, и я — одна.

В ту ночь черное, бездумное забытье сменилось смутно освещенной бальной залой без стен и потолка — залой, затерянной в стылой бездне времени. Над мраморным полом нависали хрустальные канделябры — они ни к чему не крепились и грозили обрушиться на гостей, разодетых в истлевшие наряды, что вышли из моды десятки лет назад. Танцы начались с медленного, напевного вальса на грани между сном и пробуждением: вальс захлестывал, подхватывал и раскачивал, подчиняя своему ритму; кто-то, стоящий позади, заключил меня в объятия. Мне не нужно было даже лица его видеть: я знала, кто это. Мой покойный муж Джонатан кружился со мной по бальной зале, все быстрее и быстрее, не встречая на своем пути ни стен, ни преград и не сталкиваясь с другими парами, пока мы не застыли на месте, уйдя в глубокий прогиб. Тут же стояли мои отец и мать, живые, моложе, чем на моей памяти. То был танец умерших.

Музыка смолкла. Муж выпустил меня, поклонился и отступил в темноту за пределами бальной залы. Залу постепенно заполняли люди, которых я не узнавала, — ухмыляющиеся незнакомцы в масках, готовых соскользнуть в любую минуту. Мои родители исчезли в толпе. Я попыталась отыскать их, но народу было слишком много, и вновь заиграла музыка, на сей раз — нездешняя, мучительно-жуткая, словно скрежет испорченной музыкальной шкатулки. Передо мной возник человек, с ног до головы в черном, черты его лица скрывала тень. Он завладел моей рукой. Я знала с уверенностью, которую дают только сны, что мы встречались прежде. Пальцы его были холодны; губы, пусть я их и не видела, улыбались. Другие танцоры стремительно кружили вокруг нас, пока очертания не утратили четкость и резкость, сливаясь воедино. Он привлек меня к груди, втягивая во тьму, что окружала его, и вот я уже падала, падала, канделябры гасли, исчезали, водоворот закружил меня в пустоте, и я пронзительно кричала, взывая к небытию.

Проснулась я с осознанием, что кричала не я. В ночи голосила какая-то женщина. Сперва я не на шутку рассердилась; ибо всем, кого судьба благословила оказаться вдвоем, неплохо бы вспомнить о благопристойности и не афишировать свои ночные утехи. Но затем я задумалась о продолжительности и тоне этого крика. Что бы уж там ни происходило, об удовольствии, похоже, речи не шло, а если что-то приятное и предполагалось, то участники явно не преуспели. В крике звенела первобытная обреченность. Потом вопль оборвался — и уже не повторился снова. Звук донесся из-за моего окна, и на мгновение мне подумалось, что надо бы рассказать отцу, но тут я вспомнила, что отец умер, и сердце у меня сжалось — как если бы я потеряла его снова. Это чувство быстро прошло, я ведь давно к такому привыкла; то же самое повторялось в финале каждого сна.

Я тряхнула головой, отгоняя докучные мысли. Какая-то женщина попала в беду, а в усадьбе я мало к кому не испытывала дружеских чувств. Я сбросила одеяло, подбежала к гардеробу, вытащила теплый халат. Надвигалась зима, и в доме с каждым днем становилось все холоднее. Я перебросила волосы через плечо — мамин жест, подумав про себя, как мои кудри похожи на ее, мягкие, бледно-золотые в лунном свете, только без характерного аромата сирени и жасмина. Я мельком глянула на себя в зеркало. Все фотографии матери погибли в пожаре много лет назад, и, нуждаясь в утешении или поддержке, я порою отыскивала ее черты в моем собственном лице. И хотя я была выше ростом, от нее мне достались короткий остренький нос и губы, всегда чуть приоткрытые, как будто мне есть что сказать (обычно и в самом деле так), а вот карие глаза мои — в точности как у отца. Набросив халат поверх белой хлопчатобумажной ночнушки — Джонатан так ее любил! — я вышла из комнаты.

Огромная загородная усадьба Эвертон некогда восхищала изысканной роскошью, но впала в уютное состояние запущенности задолго до моего появления здесь девять месяцев назад. Бордовые ковры в прихожей вытерлись и истрепались по краю; газовые лампы, притушенные до неяркого свечного отблеска, способного разве что отбрасывать на стены густые черные тени, изрядно потускнели; обои отошли от стен, цветочные гирлянды орнамента растрескались и увяли на стеблях. Но причиной упадка явилось отнюдь не небрежение. Экономка миссис Норман едва ли не всякий день нанимала новых горничных в тщетных попытках вернуть поместью былое величие — но все без толку. Дом продолжал разрушаться. Буквально неделей раньше повариха жаловалась, что по кухне тут и там снуют мыши. Другие слуги начали перешептываться: дескать, дух дома, если он когда-либо и существовал, умер вместе с хозяйкой год назад.

Что до меня, несовершенства дома мне даже нравились. Ощущалась в нем какая-то теплота, своего рода интимность, что приходит только с возрастом: вот так морщинки у губ появляются после того, как проулыбаешься много лет подряд; вот так истреплется любимое одеяло, давно находящееся в употреблении у близких тебе людей. Безусловно, усадьба куда больше располагала к себе, нежели холодные, строгие особняки в городах и селениях покрупнее. Эвертон обладал счастливым недостатком-другим, как любой по-настоящему дорогой человек. Настоящий был дом, с характером. Обдумывая эту мысль, я пробиралась сейчас по темному коридору.

Няня спала в комнате, примыкающей к детской; и все равно я, как гувернантка, сочла своим долгом проверить, все ли в порядке. Как ни печально, няня Прам, отправив детей спать, обыкновенно прикладывалась к бутылке. А напившись, вела себя крайне глупо: спотыкалась о ковры и разговаривала с птичьими клетками, точно с гостями на празднике, высоким, писклявым голосом, совершенно непохожим на ее обычный гулкий баритон. В силу этого своего пристрастия спала она как убитая, и случайный звук в ночи вряд ли бы ее потревожил, зато младшего из двух мальчиков вполне мог затянуть в тенета кошмаров, так что нам вдвоем весь остаток вечера пришлось бы их распутывать, обласкивая да утешая малыша.

Дверь открылась при моем приближении; из темноты высунулась растрепанная белокурая головенка с округленными зелеными глазами.

— Шарлотта?

— Ступай в постель, Джеймс. — Я ласково взяла мальчика за руку и отвела обратно в спальню. Тот негодующе выпятил нижнюю губу.

— Но я слышал шум, а няня не у себя, и мне страшно, — выпалил он одним духом.

Я усадила малыша на кровать, пригладив ему вихры. Его старший братишка Пол грозно похрапывал из-под горы одеял в противоположном конце комнаты — по-видимому, столь же утвердившись в своей решимости не допустить, чтобы ночные шумы потревожили его сон, сколь его пятилетний брат — в намерении непременно поучаствовать в происходящем. Дверь в комнату няни Прам Джеймс оставил приоткрытой.

— Ты уверен, что она не там? — спросила я чуть слышно.

Мальчуган, широко распахнув глаза, вдумчиво кивнул, готовый по мере сил посодействовать таинственным делам взрослых, которые происходят только тогда, когда дети спят в своих постельках. Я подхватила его на руки — он крепко обвил ногами мою талию — и вошла в комнату няни.

Кровать и впрямь была пуста. Я забеспокоилась. Няня Прам не из тех, кто способен бросить детей без присмотра, и, уж конечно, она не станет бродить по территории усадьбы ночью, даже во хмелю. А еще она была женщина в теле, и в деревне мало кто не устрашился бы ее габаритов.

Я уложила Джеймса обратно в постель и гладила его по голове до тех пор, пока он вновь не задремал. Пол так и не проснулся, а я сидела в нянином кресле-качалке, завернувшись в одеяло, точно старая дева — да я именно так себя и ощущала! — вся во власти материнских чувств к детям и тревоги из-за отсутствия моей подруги и наперсницы. А ведь лишь год назад я бы спокойно засыпала в постели рядом с мужем, полноправной хозяйкой собственного поместья! В какие странные места порой забрасывает нас жизнь! Лучше не оглядываться на прошлое, да только разве устоишь? Едва я успела забыться сном и фантомы прошлого только-только начали выплывать из моего подсознания — вот так чернильное пятно расползается по водной глади, — как в детскую заглянула одна из горничных.

— Миссис Маркхэм? — взволнованно прошептала она.

Я поднесла палец к губам и встретила ее в дверях, опасаясь разбудить детей. Горничная явно не помнила себя от страха. Я накрыла ее руку своей. Бедняжка вся дрожала.

— Что случилось, Эллен?

Горничная зажмурилась и судорожно стиснула мозолистыми пальцами серебряный нательный крестик. Эта дородная, крепко сбитая женщина словами обычно не разбрасывалась; такую попробуй запугай! Но сейчас все приличия были позабыты и, сжав мою руку, она порывисто поцеловала ее. Губы ее были такими же шероховатыми, как и загрубелые ладони.

— Ох, Шарлотта, слава Богу! Я пошла к вам в комнату, вижу — пусто; я уж подумала… — Горничная умолкла на полуслове и вздохнула. — Вы нужны в кухне.

— В этот час?

— Случилось страшное. Слишком страшное, чтобы говорить об этом в присутствии детей, уж спят там они или бодрствуют. Я пригляжу за ними, пока вас нет.

Эллен потрепала меня по руке, не добавив больше ни слова. Я оставила мальчиков на ее попечении. В доме по-прежнему царила тьма, но сейчас в нем слышались шаги, в придачу к моим собственным, и голоса. В соседней комнате какая-то женщина — не няня Прам! — быстро рассказывала о чем-то срывающимся голосом. Я тихонько прокралась по коридору, вниз по парадной лестнице, через столовую — и вошла в кухню, где несколько человек склонились над бледной, распростертой на холодном каменном полу фигурой. Сюзанна Ларкен, моя подруга! Она состояла в обучении при деревенской швее и была замужем за местным барменом.

Сейчас голова ее покоилась на широких коленях поварихи миссис Малбус: та стояла на коленях и поглаживала бедняжку по щеке, что пламенела почти так же ярко, как и огненно-рыжие волосы. Экономка миссис Норман и Фредерик, дворецкий, встревоженно переминались рядом.

Наклонившись, я взяла молодую женщину за руку. Ее безумный взгляд обрел некоторую осмысленность, дыхание выровнялось.

— Ох, Шарлотта, это было ужасно! — Она сморгнула слезы и принялась тихонько всхлипывать.

Миссис Норман, суровая властная женщина с крючковатым носом и по-птичьи беспокойным нравом, продолжила, видя, что моя подруга не в силах вымолвить ни слова.

— Совершено убийство, — промолвила она с жадным, прямо-таки отвратительным воодушевлением.

У меня руки чесались отвесить экономке пощечину — как можно быть такой вопиюще бесчувственной! — но я сдержалась. Между тем Сюзанна приподнялась и продолжила рассказ.

— Я отводила мистера Уоллеса домой из паба. Он чуток перебрал, а миссис Уоллес за мужем зайти не соизволит. Вы ж эту язву знаете.

Я согласно покивала. Милдред Уоллес, первая деревенская сплетница, вечно совала нос в чужие дела — забывая о своих собственных. Вот уже многие годы ее супруг был главным завсегдатаем паба братьев Ларкен «Колченогий табурет», но миссис Уоллес упорно это отрицала и рассказывала всем, кто соглашался послушать, как ее дорогой Эдгар любит вечерком прогуляться по деревне.

Сюзанна презрительно изогнула губы.

— И пальцем не пошевелит, чтобы помочь хоть кому-нибудь, не говоря уж о собственном муже!.. Словом, отвела я его домой и пошла назад по тропке вдоль озера. И вдруг слышу: крик — прямо мороз по коже! — и вижу их у самой опушки леса за Эвертоном. На земле лежит женщина, а над ней — мужчина, весь в черном с головы до пят.

Мне живо вспомнился персонаж из сна. Во рту пересохло, по спине побежали мурашки. Я отогнала эту мысль — дескать, нелепое совпадение! — и попросила молодую женщину продолжать.

— Лайонел дал мне дубинку — так, на всякий случай. — Сюзанна повертела в руках деревянную биту, небольшую, но увесистую: в самый раз, чтобы образумить пьяного приставалу, но защититься от убийцы — это вряд ли. — Я подбежала помочь ей, но было поздно… — Голос ее прервался, бедняжка зажмурилась, словно страшась вновь увидеть жуткое зрелище.

Я сжала ее руку и поднесла к щеке.

— Сюзанна, кто это был?

Девушка вдохнула поглубже и открыла глаза.

— Няня Прам… от нее одни ошметки остались. Как будто она взорвалась изнутри.

Я подняла глаза, но никто из присутствующих так и не смог встретиться со мной взглядом — все были слишком потрясены. Даже нездоровое любопытство миссис Норман утратило пикантную остроту. А у меня просто в голове не укладывалось, что подобные ужасы возможны в мирной, тихой деревеньке вроде Блэкфилда или в огромной, величественной усадьбе вроде Эвертона. Я верила Сюзанне, верила каждому ее слову, но так же, как, просыпаясь от ночных кошмаров, я мечтала, чтобы сон сбылся и все, кого я любила, оказались живы-здоровы, я надеялась, что это какая-то ошибка, досадное недоразумение: может, это из-за игры теней и лунного света на земле все выглядело гротескнее, чем на самом деле?

— Констебль нужен… — еле слышно вымолвила я, и меня затошнило: ведь стоило сказать об этом вслух, стало понятно, что никакой ошибки быть не может. Сюзанна много лет проработала в швейной мастерской и в пабе, у нее глаз наметан на всякие мелочи. С няней Прам в лесу случилось нечто невыразимо ужасное. И кто расскажет детям?

Фредерик заговорил срывающимся, дрожащим голосом — по правде сказать, он у дворецкого всегда такой:

— За ним уже пошли мистер Дэрроу с Роландом.

— Роланд спас мне жизнь… — Глаза Сюзанны вновь остекленели: в них читались ужас и безумие. Она впилась ногтями в мою руку. — Я подбежала помочь, а человек в черном двинулся на меня. Разило от него мерзко, прямо как из самых бездн ада, от вони защипало в горле. Я чуть в обморок не упала, но тут подоспел Роланд, и этот человек кинулся в лес. Роланд спас мне жизнь. — Сюзанна снова всхлипнула, но сразу же овладела собой. — Надо сказать Лайонелу.

— Конечно. — Я оглянулась на Фредерика, и он отправился за мужем Сюзанны: тот, наверное, все еще закрывал паб. Пока мы ждали констебля, миссис Малбус заварила чай.

Констебль, впрочем, мало чем смог нам помочь.

— Похоже, это дикие звери, — первое, что сказал он, величаво вплывая в кухню вместе с Роландом, смотрителем усадьбы; этот дюжий парень отличался неожиданно мягким и учтивым нравом. Констебль Брикнер, осанистый, лысоватый, со слабовольным подбородком и чрезмерно пышными для такого лица усами, среди нас популярностью не пользовался. Он не столько расследовал преступление, сколько изрекал приговор, игнорируя факты и показания свидетелей в пользу своего собственного непогрешимого мнения. По счастью, мнение это с легкостью мог изменить каждый следующий собеседник; и чтобы твои доводы сыграли решающую роль, всего-то и нужно было, что поговорить с констеблем последним, прежде чем дело закроют.

Дверь за его спиной осталась открытой и темнота леса дробилась в лунном свете, пока мистер Дэрроу, хозяин усадьбы, не вошел внутрь вслед за констеблем. На фоне теней бледное лицо его словно сияло внутренним светом, русые спутанные волосы трепал ветер, щеки пошли пятнами от холода. Переступив порог кухни, мистер Дэрроу выразительно посмотрел на меня, и в его глазах я прочла: все действительно плохо, хуже некуда. Мы с няней Прам общались с ним ближе прочих и на краткий миг мы словно остались в кухне вдвоем, огражденные во времени зачином горя и почти шапочным знакомством со смертью.

— Там был человек, я своими глазами видела! — Сюзанне заметно полегчало. Теперь она сидела у кухонного стола и жевала печенья, что миссис Малбус едва ли не насильно запихивала ей в рот мясистыми пальцами.

Брикнер погладил усы и сощурился.

— Конечно же, человек на такое не способен.

Вдаваться в подробности констебль не стал, но его интонаций мне оказалось вполне достаточно, чтобы живо вообразить себе останки подруги. Няню Прам силой Господь не обидел, и что бы уж с ней ни случилось, здесь потребовалась недюжинная мощь в придачу к дьявольской жестокости.

— Может, он обнаружил тело раньше вас и убежал, испугавшись, что его примут за убийцу. — Констебль Брикнер подцепил сразу два печенья, потом еще два и умял их за один присест. Сюзанна пододвинула было к нему тарелку, но миссис Малбус, недовольно поморщившись, тут же убрала ее, пока гость не доел все до крошки.

— Он двинулся на меня, едва я попыталась подойти к телу. Хотел напасть. — Голос Сюзанны дрогнул, однако Брикнер с сокрушительной самоуверенностью покачал головой:

— Никто из жителей села на такое не способен. Это наверняка дикий зверь.

Сюзанна уже привстала с табуретки, но в этот самый момент вошли Лайонел с Фредериком, и вместо того, чтобы яростно накинуться на констебля, она рухнула в объятия мужа. Тот повел ее домой — нервы у бедняжки совершенно сдали, и Сюзанна безутешно рыдала, — а мистер Дэрроу, Роланд и Брикнер отправились позаботиться об останках няни Прам. После того как все разошлись, миссис Малбус прибралась в кухне, а мы с миссис Норман поднялись к себе.

— Кто-то должен сообщить детям, — промолвила экономка.

Я не вполне поняла, поручает ли она эту задачу мне или спрашивает, не сделать ли это самой, но на всякий случай устало кивнула. Завтрашний день не сулил мне ничего отрадного. За последнее время дети познакомились со смертью слишком близко: год назад скончалась их мать, покойная миссис Дэрроу, и утрата няни, еще одной очень значимой в их жизни женщины, причинит мальчикам неописуемую боль, а ведь сердца их и без того разбиты.

— Завтра, — тихо проговорила я.

Я сменила Эллен на ее посту в детской — по счастью, мальчики крепко спали, — затем вернулась к себе в комнату, сбросила зимний халат и забралась под одеяло. За время моего отсутствия постель успела остыть. Сон не шел. Мне не часто снился один и тот же кошмар, но в ту ночь я никак не могла избавиться от страха: если закрою глаза, то вновь окажусь в бесконечной и таинственной бальной зале и мои утраченные близкие, к которым теперь добавится грузная и внушительная фигура няни Прам, станут танцевать в толпе чужаков, а человек в черном уведет их во тьму — все дальше и дальше…

Я встала с постели и замешкалась на пороге, чуть касаясь ручки двери дрожащими кончиками пальцев и отлично сознавая, что произойдет: я выйду из спальни и стану блуждать по темным коридорам Эвертона до тех пор, пока не обрету приют в том самом месте, где укрывалась всякий раз, когда ночные кошмары становились невыносимы.

Я открыла дверь и вышла в холл. Тянуло сквозняком, но ковер под ногами был мягким и теплым. Я опасливо поднялась по лестнице восточного крыла к двустворчатым дверям, которые некогда обнаружила вот таким же вечером много месяцев назад, вскоре после моего приезда в Эвертон.

В тот вечер утрата Джонатана ощущалась особенно остро, но запереться в комнате и плакать в одиночестве я решительно отказывалась. Мне нужно было отстраниться от своего горя, убрать его куда-нибудь в надежное место и запереть — пусть меня дожидается; а я бы снова доставала его из тайника одинокими ночами и внимательно изучала в темноте за пределами полуночи.

Помещение за двустворчатыми дверями некогда, по-видимому, служило музыкальной комнатой. Сейчас все инструменты были зачехлены и сдвинуты к стенам, а из мебели остался только простенький диван. У окна стоял мистер Дэрроу, задумчиво вглядываясь в ночь. Я повернулась было уйти, но он уже заметил мое присутствие и поманил к себе.

— Это была ее любимая комната. Она много музицировала, знаете ли… Играла на арфе, пианино, скрипке… Говорили, была необыкновенно одаренным ребенком.

— А Джонатану нравился аккордеон. Ужасно глупо звучит, но он всегда смешил меня до колик, когда, играя, принимался еще и отплясывать. — Я улыбнулась воспоминанию, отметив, что мистер Дэрроу не сводит с меня странного взгляда, будто бы выискивает что-то в моих глазах.

Я отвернулась.

— Когда я бываю в городе или в селе, мне случается увидеть со спины одну женщину. Я знаю, это никак не может быть она, но у нее волосы уложены в точности так, как надо, а платье кажется таким знакомым, что отчаянно тянет заключить ее в объятия — прежде чем она обернется и иллюзия развеется. Я сумасшедший, да?

— Горе всех нас сводит с ума. Я часто воображаю про себя, будто могу в последний раз побеседовать с Джонатаном.

— И что вы говорите?

В горле у меня застыл комок, и все-таки я улыбалась — воплощение викторианского самообладания! — невзирая на водоворот тоски и боли, что вращался у меня в груди так стремительно, будто того и гляди изорвет изнутри мою плоть на лоскуты, всю, сколько есть, и все мои чувства потоком извергнутся из меня и захлестнут мир.

— Много всего. А что бы вы сказали жене?

— Рассказал бы про мальчиков, сколь можно подробнее. Она так их любила. Боюсь, я никогда не был к ним близок. Я бы попросил у нее прощения еще и за это.

— Она бы вас простила.

— Вы добрая душа, миссис Маркхэм.

— Если мы и добры, то разве что в глазах других людей. — Я едва не назвала мистера Дэрроу Джонатаном, но прикусила язык прежде, чем обращение сорвалось с уст. Тем не менее оно осталось со мной, унимая вихрь переживаний, нараставший внутри, и пусть имя это не нарушило безмолвия, что окутало нас, едва мы сели рядышком на диван, я знала: я уже нарекла его так. С тех пор мы изливали друг другу душу по ночам в святилище музыкальной комнаты всякий раз, как судьба и скорбь сводили нас вместе, и вслух вспоминали наших утраченных любимых, пока звездное небо за окном не преображала заря. Иногда наши посиделки завершались лишь с появлением краешка солнца из-за горизонта, а порою продолжались и дольше, пока заминка в разговоре не усугублялась долгим взглядом или случайным касанием рук и в пространство между нами вторгалось нечто невысказанное и непризнанное. Чем только мы не заполнили музыкальную комнату! — но, уходя, ничего не забирали с собой.

С великим облегчением и почти не удивившись, я обнаружила мистера Дэрроу на диване в ночь трагической гибели няни Прам. Вместе сидели мы в темноте, молча, без слов, возобновляя знакомство с третьим участником нашего узкого кружка: со смертью.

 

Глава 2

НЕУДОБНЫЙ ВЫХОДНОЙ

Отпевали покойную в церкви Святого Михаила, в крохотном игрушечном приходике на вершине холма с видом на затейливое деревенское кладбище, заросшее полевыми цветами и плющом. Священник, мистер Скотт, холостяк средних лет, чьи тонкие пушистые волосы реяли над головой словно нимб, прочел необычайно мрачную проповедь; в нее то и дело вклинивались пьяные возгласы мистера Уоллеса. Бедолага пил не просыхая с тех пор, как узнал, что едва не случилось с Сюзанной после того, как та отвела его домой из паба неделю назад. Жена мистера Уоллеса, Милдред, чопорно стояла рядом, вцепившись в его руку, и, стараясь не кряхтеть, поддерживала, не давая ему упасть на протяжении всей службы. Оба раскачивались вперед-назад, так что у остальных скорбящих едва морская болезнь не началась. Полагаю, няня Прам такому спектаклю весьма бы порадовалась.

Я сидела вместе с семейством Дэрроу в первых рядах, прямо перед громадным гробом, купленным мистером Дэрроу. У няни Прам родственников не было, или по крайней мере она никогда о них не упоминала, и мистер Дэрроу на похоронные расходы не поскупился. При жизни няня была женщиной видной, и размер гроба лишний раз подчеркивал странность ее смерти. Еще более странно вели себя мальчики. Джеймс держал меня за руку и ерзал на скамейке, не в состоянии надолго заинтересоваться даже таким чрезвычайным событием, как убийство няни. Он не плакал; а вот его старший брат, Пол, рыдал так безутешно, что весь перед рубашки промок от слез. Я пыталась его утешить — взять за руку, поцеловать в лоб, как на моих глазах столько раз делала няня Прам, — но он отстранялся от прикосновений, предпочитая остаться наедине со своим горем.

Мистер Дэрроу с отрешенным видом сидел по другую сторону от детей; взгляд его ярких синих глаз был устремлен куда-то в далекое прошлое. Я поступила к нему в услужение только три месяца спустя после смерти его жены, но думаю, что ее похороны мало чем отличались от погребения няни Прам: те же самые люди, то же самое кладбище, даже пора одна и та же. Смерть походила на еще одно, дополнительное время года или, может быть, на неудобный выходной, от которого отмахиваешься как от докучной обязанности, но который, чуть о нем забудешь, наступает снова — напоминая, что время прошло, жизнь изменилась и ничто не осталось прежним.

На следующий день миссис Норман и я разбирали вещи няни Прам. Констебль Брикнер и его люди уже обшарили ее комнату в поисках улик, хотя сами же уверяли, будто нападение совершил какой-то дикий зверь. Обыск велся небрежно и бесцеремонно: выдвижные ящики вывалили на кровать, вещи разбросали по полу.

Одежды обнаружилось немного: всего-то пара строгих черных хлопчатобумажных платьев с высоким воротником и еще одно, мягкое и бархатное темно-бордовое, для особых случаев. Еще были книги: Библия короля Иакова, сборник сказок и какой-то мелодраматический роман в трех частях. Рядом с кроватью я нашла деревянный сундучок, битком набитый всяким бумажным хламом, украшениями и выцветшими фотографиями — видимо, памятными сувенирами. Я представила себе, как няня каждым вечером перед сном просматривает свои сокровища, вспоминая всех своих маленьких воспитанников, что давно выросли, оперились, обзавелись семьями и собственными воспоминаниями. И утешается тем, что они, наверное, думают о ней иногда, вспоминая детство, — и, вспомнив, улыбаются.

— А я ее предупреждала, что так будет. — Миссис Норман, заглядывая в полутьму гардероба, стягивала с вешалок платья и резкими, механическими движениями тощих, как птичья лапка, пальцев, аккуратно складывала вдвое и втрое. На меня она даже не обернулась. Но вот гардероб опустел, как и сама комната.

— Что вы ей сказали?

Экономка на миг замерла, вытянув шею, вгляделась в дверной проем, вслушалась в многообразие звуков, заполняющих дом: женские пересуды да хихиканье, тяжелые шаги, скрип половиц, отдаленный кашель, скрежет металла по дереву… Потом на цыпочках подкралась к двери и с тихим щелчком захлопнула ее. А затем миссис Норман взяла меня под руку, усадила рядом на кровать, придвинулась совсем близко, щека к щеке, и заговорила тихо и настойчиво:

— Сказала, что ей угрожает страшная опасность. — Волна ужаса захлестнула меня. Сразу же вспомнился человек в черном, что стоит над телом няни Прам и того и гляди накинется на Сюзанну. — Кто-то должен приглядеть за этой семьей, теперь, когда бедная миссис Дэрроу нас покинула, да упокоит Господь ее душу, и я стараюсь, как могу. Я убираю со стола после каждого вечернего чаепития, всякий раз убираю — как тут не прочесть роковых знаков в спитом чае! — Экономка поджала губы и в эту минуту показалась мне куда более усталой, нежели когда-либо на моей памяти. — Кто-то должен приглядеть за ними и, когда понадобится, предостеречь о грядущей опасности. Зло не дремлет. Я свой долг выполнила, я няню Прам предупреждала, да только она меня не послушалась.

За все девять месяцев моего пребывания в Эвертоне миссис Норман ни разу еще не вела со мной беседы столь долгой. И хотя слова ее резали слух, говорила она так убежденно, что просто отмахнуться от нее я не могла.

— Миссис Норман, что же вы ей сказали?

— В ее жизни был какой-то мужчина. Кто — не знаю. Но он замыслил против нее недоброе. И, судя по тому, что видела Сюзанна Ларкен, недоброе — это мягко сказано.

— Вы еще кому-нибудь об этом говорили?

— А толку-то? Люди нынче ни во что не верят. — Миссис Норман внезапно схватила меня за руку и заглянула в глаза. — Шарлотта, а вы — верите?

Мне вспомнилось мое детство в Индии: вспомнились святые и мистики и моя мать, задыхающаяся на смертном одре. Когда она умерла, рядом с ней была только я; отец кричал на врача за дверью. Я так и не рассказала ему про человека в черном, который внезапно появился у изголовья больной. В комнате царил полумрак, так что черт его лица я толком не разглядела. Но вот он шагнул ближе и коснулся моей матери, а я накинулась на него и принялась пинать и кусать что есть силы. Однако стоило мне до него дотронуться — и он исчез. Мгновение спустя в комнату вновь вошел отец в сопровождении врача — и горю его не было предела. Незнакомец никак не сумел бы скрыться незамеченным, так что я не стала о нем упоминать — думала, это все мне привиделось. Но спустя много лет история повторилась — когда мы с отцом сели обедать в оранжерее при нашей усадьбе.

Отец курил трубку и, оборотившись к азалиям, бурно жестикулировал — изливал свои чувства к некоей политической партии; дым ореолом клубился вокруг его головы. А в следующий миг он уже схватился за грудь — и начал сползать на плиточный пол. Я опустилась на колени рядом с ним, прижала его к себе и упрямо сдерживала слезы, пока не подоспел врач. Позвонили в дверь, лакей отца пошел открыть. Мы остались вдвоем. В это самое мгновение я отчетливо ощутила: на самом-то деле мы не одни. Действительно: рядом со мной стоял человек в черном, утирая каплю пота с отцовского лба. И я поняла: отец умер в моих объятиях.

«Кто ты?» — закричала я незнакомцу.

Он взял меня затянутой в перчатку рукой за подбородок и развернул лицом к себе. Даже на таком близком расстоянии его черты скрывала непроглядная завеса тьмы. Я в ужасе отпрянула и крепко прижалась к отцу, но этот человек шагнул в сторону — и исчез, а растения, оказавшиеся в непосредственной близости от него, побурели, пожухли и рассыпались в пыль.

Когда я вышла замуж, то рассказала Джонатану о том, что пережила в миг смерти матери и отца. Поначалу мне показалось, что он мне не поверил. Затем Джонатан обнял меня за талию и прошептал на ухо: «Сдается мне, мир куда сложнее, нежели мы способны понять. Может, тебе случилось увидеть тень чего-то такого, чего большинству людей видеть не полагается. Смерть приходит к нам всем, любимая».

Она и пришла. Пожар отнял у меня мужа всего-то спустя несколько месяцев; и когда Джонатан испустил последний вздох на обугленных руинах нашей усадьбы, я в третий раз повстречалась с человеком в черном. Я была слишком слаба, чтобы напасть на него или хотя бы накричать — когда он закрыл Джонатану глаза затянутой в перчатку рукой. Я лишь задала вопрос: «Ты — причина всего этого, или ты всего лишь стервятник, прилетающий обглодать кости моей жизни?»

Он склонил голову набок, но был ли это ответ — я так никогда и не узнала. Поутру меня нашли по-прежнему обнимающей тело мертвого мужа, а деревья и трава вокруг нас отчего-то пожухли и увяли, хотя огонь до леса не добрался.

С каждым минувшим годом я все больше убеждалась, что Джонатан был прав: смерть показывается мне, унося души тех, кого я люблю, по Ту Сторону. Однако об этом я экономке рассказывать не стала. Я встретила ее взгляд — и отозвалась:

— Сдается мне, мир куда сложнее, нежели мы способны понять.

— Значит, вы мне поверите, если я скажу, что вам угрожает опасность?

— Какая опасность?

— Та же, что няне Прам. Кто-то караулит вас. Караулит и ждет.

Лицо мое ярко вспыхнуло, но от ужаса или от гнева — как знать? Сюзанна тоже видела человека в черном. Если это тот же самый персонаж, что являлся и мне, значит ли, что смерть ходит за мной по пятам? А если так, кого смерть заберет следующим? Я с трудом сдерживала дрожь.

— Как же мне помешать ему?

— Не теряйте бдительности. Будьте осторожнее. — Миссис Норман сняла чемодан с кровати и выволокла из комнаты, бросив на меня многозначительный взгляд, но больше не сказала на эту тему ни слова. Все остальное мы сложили в коробки и мешки и оставили в прихожей. Роланд погрузит все нянины пожитки в телегу и отвезет в церковь. В начале зимы устроят благотворительный базар, жители Блэкфилда станут рыться в вещах няни Прам, и воспоминания о ней развеются, точно семена по ветру.

Вскоре после похорон я перебралась в комнату, примыкающую к детской, и поневоле мрачно гадала про себя — как это свойственно людям, пережившим не одну потерю, — а что станется с моими вещами, если я внезапно умру? Обручальное кольцо я убрала в выдвижной ящик прикроватного столика, не в силах больше его носить: слишком тяжким бременем стал для меня этот талисман. Прядь волос матери, перевязанная тонкой синей ленточкой, что еще хранила ее аромат, служила мне закладкой для книги и лежала на тумбочке. Отцовская трубка с треснувшей чашкой, иссохшая шелуха воскресных вечеров, проведенных в его кабинете, на его коленях, за чтением вслух стихов, теперь покоилась вместе с драгоценностями матери в особой шкатулке в гардеробе. Вот так я и хранила свои воспоминания сокрытыми в мелких памятных вещицах, что в глазах других людей не будут иметь никакой ценности. А какой люди запомнят меня? Что заставит их много лет спустя помедлить мгновение и воскресить в мыслях женщину по имени Шарлотта?

В память о няне Прам я сохранила резную брошь слоновой кости с изображением какой-то дамы: этот аксессуар няня носила на воротнике под горлом. Может, это портрет ее матери или бабушки? Я так и не спросила. А может, она купила украшение на каком-нибудь развале или хранила в память об утраченной подруге, как я? Строгая и элегантная, брошь напоминала мне о нашей первой встрече в день моего приезда в Эвертон.

В пожаре погиб не только Джонатан. Еще — шестеро слуг, семьи которых остались без средств к существованию. Вопреки пожеланиям нашего поверенного, мистера Кройдона, я употребила остатки моего состояния на то, чтобы поддержать их в нужде, — жалкая замена навсегда утраченным близким! Однако в противном случае я не смогла бы жить в ладу с собой, а мысль о том, чтобы создать новый дом для себя, одинокой вдовы и сироты, казалась невыносимой. Военной пенсии отца не хватало на привычный образ жизни, и мистер Кройдон неохотно согласился подыскать для меня место гувернантки, чтобы я могла войти в чью-то еще жизнь и семью, хотя бы на время.

Не прошло и нескольких недель, как я уже бродила по этажам и переходам Эвертона. Я восхищенно замерла перед картиной — суровым сумеречным пейзажем, отмеченным загадочной подписью «Л. Дэрроу», когда навстречу мне по коридору вперевалку поспешила дебелая женщина в жестко накрахмаленных черных юбках и с вышеупомянутой брошью.

— Миссис Маркхэм!

Ее голос отразился от стен громким раскатистым крещендо. Она надвигалась на меня, распахнув объятия, и ее крупный рот с тонкими губами растянулся в искренней улыбке, а щеки цвета спелых яблок округлились. Эта женщина могла показаться некрасивой, если бы не ее заразительная жизнерадостность. Незнакомка обхватила меня толстыми, мясистыми ручищами; и я, к своему удивлению, расхохоталась.

— Счастлива с вами познакомиться, дорогая моя! Я — няня Прам. — Она разомкнула объятия, и я облегченно перевела дух.

— Мне тоже очень приятно.

Женщина рассмеялась кудахтающим смехом, смачно хлопнув меня по спине похожей на бифштекс ручищей. А затем подхватила меня под локоть и увлекла за собой по коридору.

— Думается, мы с вами будем словно сестры или по крайней мере словно пара глупых тетушек для маленьких Джеймса с Полом! Такие хорошие мальчики, детишек милее в жизни не встречала. Заметьте, характеры совершенно разные, но оба на диво милы. Ангелочками я их, понятное дело, не назову, они — дети, однако сердечки у них золотые. Впрочем, вас, наверное, заботит скорее их ум, верно?

— В первую очередь меня заботит их благополучие.

Няня Прам одобрительно кивнула. Мы поднялись по парадной лестнице, стараясь не наступать на дыры в красной ткани, застилавшей ступени, и на трещины в древесине.

— Значит, вы уже познакомились с мистером Дэрроу?

— Да. Он показался мне образцом джентльмена.

— В самую точку! А какой представительный! Его покойная жена, мать мальчиков, тоже славилась редкостной красотой! Что за прекрасная была пара! Печально, что ей пришлось так рано покинуть этот мир. Ну да не нам здесь решать. Надо помочь детям забыть.

— Я не уверена, что «забыть» — это правильное слово.

Оглядываясь в прошлое, скажу, что это было наше первое и единственное разногласие, и, должна признаться, я в нем одержала верх. Я никогда не позволю детям забыть ни их покойную маму, ни их няню.

Мы завернули за угол рядом с картиной, изображавшей ночной пейзаж и замок вдалеке. Не останавливаясь, няня Прам указала на полотно.

— Миссис Дэрроу посвящала много времени изящным искусствам; живописи, пению, скульптуре. Хотя смею заметить, вкус у нее был мрачноватый. — Няня остановилась в конце коридора и толкнула дверь в детскую.

Дети нас уже ждали. Полу еще не исполнилось тринадцати; это был хрупкий, бледный мальчуган с волосами темными, как у матери, чей портрет висел в кабинете мистера Дэрроу, и яркими синими глазами. Его четырехлетний брат Джеймс, малыш с песочно-рыжеватыми кудряшками и круглой, с ямочками, шаловливой мордашкой, вежливо поклонился и протянул мне букетик полевых цветов. Старший брат стоял рядом, прислонившись к стене.

— Мы вам очень рады, — промолвил Джеймс.

— А уж я-то как рада с вами познакомиться! Я знала, что по крайней мере один джентльмен в Эвертоне есть, но думать не думала, что мне посчастливится познакомиться еще с двумя. А цветы какие чудесные! — Я восторженно всплеснула руками и заулыбалась — ведь именно этого от меня ждали! — хотя понятия не имела, что делать с букетом. Цветы меня нервируют, особенно как подарок. Их ведь надо сохранить живыми, дать поцвести еще немного, а если не получится, что, как вы думаете, это говорит о человеке? Из неудачи можно сделать такие глубокие выводы! «Да она даже о цветах позаботиться не в состоянии. Вот уморила! Боже мой, надеюсь, детишкам Дэрроу повезет больше!» — И пахнут так приятно: ничего слаще я не нюхала с тех самых пор, как маленькой девочкой жила в Индии.

— Ой, а вы жили в Индии? — разом встрепенулся Джеймс.

— Да, много лет. Мой отец служил там, когда мне было примерно столько же, сколько тебе сейчас.

— А вы кобру видели?

— В одном шаге от себя! По счастью, она танцевала под дудку заклинателя змей, так что это было не бог весть какое приключение. Но я много чего чудесного повидала. Если тебе интересно, мы, наверное, сможем уделить немного времени рассказам о Дальнем Востоке на наших с вами уроках.

— Ох, мэм, пожалуйста!

На протяжении всего разговора Пол нетерпеливо переминался с ноги на ногу, будто ему не терпелось поскорее уйти.

— Я должна извиниться, Пол. Порой я забываю, что мои истории интересны отнюдь не всем.

— Ох, мэм, нет, дело не в этом. Просто, понимаете, мы уже опаздываем.

— Опаздываете?

Няня Прам отпихнула меня в сторону и взяла мальчика за руку.

— Пол, милый, не сейчас. Мы как-нибудь в другой раз сходим.

Но я не отступалась:

— Напротив, мне бы не хотелось нарушать ваш распорядок дня, тем более если у мальчиков уже назначена какая-то встреча.

— Дело терпит.

— Честное слово, мне будет очень стыдно в первый же день помешать чьим-то планам!

Няня Прам вздохнула, пожала широкими плечами и выпустила мальчика.

— Если вы настаиваете. Я помогу детям одеться.

Я в свою очередь посодействовала чем могла няне Прам и вышла вслед за ними из дома на солнечный свет. Она и я шли рядышком, дети нас обогнали. Пол шагал, засунув руки в карманы, молчаливый и отрешенный; Джеймс бежал вприпрыжку, распевая во весь голос какую-то чепуху. Мы проследовали по тропинке к воротам и свернули на дорогу, которая вела вниз, к деревне Блэкфилд, удобно расположенной у основания холма, что придавал Эвертону солидности.

Деревня — скопление крытых соломой домиков, между которыми вились мощенные булыжником улочки, — была мирным, цветущим местечком, невзирая на наличие целых двух пабов. Почти все жители Блэкфилда считали это обстоятельство приметой прогресса и, возможно, свидетельством того, что деревня постепенно превращается в город, — в сущности, одна только Милдред Уоллес жаловалась всем, кто соглашался слушать, что один паб — это грех, а два — это полное упадничество. Спустя какое-то время единственной аудиторией для ее проклятий остался бедолага мистер Уоллес; все прочие селяне, лишь завидев приближение Милдред, поспешно сворачивали за угол или ныряли в дом. Надо ли говорить, что мистер Уоллес был частым гостем в обоих заведениях.

Мы пошли дальше по дороге, пока дома не сменились возделанными полями и пологими холмами. Небольшая сельская церквушка Святого Михаила с каменными стенами и старинным ухоженным домом священника притулилась на пригорке у самой окраины деревни. Между ними раскинулось кладбище. Едва завидев его, Пол ускорил шаг, нырнул в ворота и запетлял между могильных камней — только тогда я запоздало догадалась, зачем мы пришли. Джеймс догнал брата, и оба опустились на колени перед внушительным надгробием, на котором значилось имя их матери. Земля на могиле еще не осела. Няня Прам удержала меня поодаль, а мальчики возбужденно тараторили без умолку над участком земли, где покоилась их мать. Няня говорила со мной тихим шепотом, настолько отличным от ее обычного голоса, насколько это возможно, в то время как дети рассказывали матери обо всем, что приключилось со времени их последнего визита.

— Они, бедняжки, каждый день сюда приходят. Сдается мне, Джеймс вообще не понимает, что с ней произошло. Он и на похоронах не плакал. Но Пол… он пережил тяжкое потрясение.

Действительно, даже сейчас было видно, что разговаривает с матерью главным образом Пол, а Джеймс уже отвлекся на пару ярких бабочек. К ужасу няни Прам, малыш носился за ними, перепрыгивая с одной могилы на другую.

— Джеймс Майкл Дэрроу, а ну перестань сейчас же! — возопила няня.

Пол, не обращая внимания на брата, продолжал беседовать с матерью и очень удивился, когда я встала у надгробия с ним рядом.

— Пожалуйста, не прерывайся из-за меня, — попросила я его. Солнце тяжело повисло в небе.

Мальчик, сощурившись, взглянул на меня, затем перевел взгляд на няню, что гналась за его братом, подобрав юбки.

— Она считает это странностью.

— Людям, которые никогда не теряли близких, трудно понять, как оно бывает.

Пол вновь уставился на надгробие и провел пальцем по имени матери.

— Только меня одного не было с ней рядом, когда она умерла. — Он поднял глаза на меня, в лице его читался вопрос.

— Почему же? — спросила я.

— Мне было невыносимо видеть ее такой. Я пытался, честное слово, пытался. Я держал ее за руку, я целовал ее в щеку, но тогда она принималась стонать и кричать. Это уже была не она. Казалось, какое-то чужое существо заняло ее место, поселилось внутри — не человек, нет, что-то едва живое. Я не хотел, чтобы мама видела мои слезы, и держался подальше. Я — трус.

— Ничего подобного! — возразила я, нерешительно кладя руку ему на плечо. — Она все понимала, я уверена.

— Она мне почти каждую ночь снится, — вздохнул мальчик.

Я подумала о своих собственных снах. Я дорожила ими больше всего на свете, и даже когда они превращались в кошмары, то все равно обретала в них своего рода утешение, видя, как танцует мама, слыша, как смеется Джонатан. Они обретали реальность — воспоминания никогда не оживляли моих близких настолько ярко.

— Это, должно быть, чудесно.

— Иногда. Но когда я просыпаюсь, приходится вспомнить, что ее больше нет.

Где-то вдалеке завизжал Джеймс. Няня Прам подхватила его за пояс и держала под мышкой. Мальчуган вопил так пронзительно, что из дома вышел викарий — убедиться, не убивают ли кого, не ровен час, на кладбище.

— У вас все в порядке? — Мистер Скотт был несколькими годами моложе моего отца — конечно, если бы тот дожил до нынешнего дня, — и волосы его вздымались волнами вокруг головы — того и гляди ветер унесет! — пока он лихорадочно оглядывался, ища, откуда доносится визг.

Няня Прам вперевалку добрела до него, просто-таки излучая безудержное благодушие.

— Да, викарий, в полном порядке! Малышу Джеймсу нужно приучиться чтить мертвых.

Мы с Полом ушли от могилы и присоединились к остальным у дома священника. Няня Прам опустила Джеймса на землю и оправила платье; впрочем, оно было так жестко накрахмалено, что ни складочки образоваться не могло. Затем она представила меня викарию. Тот спросил меня о родных и близких — и готов был сквозь землю провалиться от смущения, едва узнал, что никого-то у меня нет.

Мы так и ходили на кладбище всякий день, невзирая на опасения няни Прам, будто в этом есть что-то нездоровое, и каждый раз мистер Скотт не забывал нас поприветствовать, прежде чем мы уйдем. Даже после смерти няни мы с мальчиками свято придерживались заведенного обычая.

Няню Прам похоронили неподалеку от могилы миссис Дэрроу, и хотя с покойной няней мальчиков не так тянуло поговорить, как с покойной матерью, они и ее держали в курсе последних событий Эвертона. Пол даже начал делиться с ней сплетнями, подхваченными от Эллен и других слуг. Я отчитывала его, объясняя, что подслушивать дурно, но не запрещала приносить няне новости, которые повеселили бы ее при жизни.

Джеймс частенько уставал от этой игры еще до того, как наступало время уходить, и бродил по кладбищу из конца в конец, знакомясь с прочими его жителями. От привычки прыгать с плиты на плиту он излечился благодаря убедительному воздействию тяжелой широкой руки няни Прам на свое мягкое место.

По пути обратно в Эвертон Пол держался уже не так замкнуто и мрачно. Мы ходили через Блэквуд одним и тем же путем: сперва заглядывали в кузницу к мистеру Ингрэмзу: искры летели во все стороны, а мастер знай вытягивал и скручивал раскаленный металл словно ириску. Затем — к мистеру Уоллесу, местному часовщику (не все ж ему в пабах пьянствовать!). Все его часы показывали разное время, так что каждую минуту в его мастерской раздавались лязг и перезвон либо куковала кукушка, но мальчикам это даже нравилось. Джеймс обожал эти звуки, а Пол с неподдельным интересом, а порою так и с улыбкой глядел, как мистер Уоллес открывает крышки часов одну за другой и показывает ему соединения шестеренок и пружинок.

После часовой мастерской миновать пекарню миссис Тоттер было никак не возможно. Она всегда держала дверь открытой, даже в самые холодные дни года, и ароматы свежевыпеченных кексов, шоколадных рогаликов и сладких пирожков, перемешавшись между собою, струились по улицам Блэкфилда — словно хрустящий, золотисто-румяный зов сирены, обещающий теплую, уютную сытость. Я разрешала мальчикам покупать что-то одно только раз в неделю — обычно коржик размером с тарелку, — так что, навещая миссис Тоттер, мы по большей части упражнялись в воздержании.

Дальше наш путь пролегал мимо швейной мастерской миссис Уиллоби, где Сюзанна состояла в ученицах. Неделю спустя после похорон няни Прам мы застали ее одну: она занималась оформлением витрины и только что в сердцах опрокинула манекен. Завидев нас в дверях, молодая женщина подскочила от неожиданности и тут же жарко вспыхнула от смущения: все ее чувства отражались на лице, точно в открытой книге. Манекен продолжал лежать на полу.

— День добрый, — промолвила она удивленным, деланно спокойным голосом, откидывая с глаз рыжую прядь, и нагнулась подобрать манекен. — Как там в церкви?

Я нахмурилась было, воспользовавшись тем, что Сюзанна повернулась ко мне спиной, но тут же прогнала выражение недовольства. Именно в этих словах жители Блэкфилда ссылались на наши ежедневные посещения кладбища. Трудно говорить о таких вещах напрямую, без обиняков, только Сюзанна обычно не стеснялась называть вещи своими именами.

— Замечательно, — улыбнулась я, ничуть не осуждая ее за жестокое обращение со смиренным манекеном: может, он сам напросился — не лучшим образом проявил себя в служении изящному искусству пошива! — А вы как поживаете?

Мой вопрос немедленно дал выход эмоциям, что Сюзанна до сих пор успешно пыталась сдерживать. Она судорожно стиснула манекен в руках — я уж испугалась, что металлический каркас погнется, — и села, обреченно выдохнув:

— Ужасно, Шарлотта, просто ужасно!

Я присела рядом с ней среди рулонов ткани. Пол задумчиво их ощупывал, слушая и вместе с тем не особо вслушиваясь, затерянный в своих собственных мрачных мыслях, а Джеймс вытаскивал из подушечек иголки всех форм и размеров и втыкал их в кресла и столешницы с яростью, присущей маленьким мальчикам, которые твердо задались целью не заскучать, пока взрослые ведут свои занудные беседы.

— Брикнер зашел в мастерскую сообщить мне — мне! — что я, дескать, ошиблась и ничего такого не видела, дескать, все это — истерический бред перепуганной женщины. Представляете? — Сюзанна внезапно осознала, что возбужденно жестикулирует. — Да уж, наверное, представляете, и весьма отчетливо! Но никаких истерик у меня не было, тогда, во всяком случае. Уж никак не тем вечером! Я видела то, что видела. Дикий зверь, скажет же тоже! — Выдохшись, Сюзанна откинулась назад и впилась в меня испытующим взглядом в ожидании ответа.

— Безусловно, я вам верю, и половина деревни тоже, если на то пошло.

Сюзанна с неописуемым облегчением перевела дух: то, что отняла у нее ленивая убежденность констебля Брикнера, заменилось новообретенной уверенностью в себе — точно сломанная кость срослась.

— Тогда Брикнер-то почему не верит?

— Простые души предпочитают простые объяснения, — обронила я прежде, чем успела прикусить язык. Пол сдержанно хихикнул.

Сюзанна улыбнулась краем губ, затем посерьезнела и помрачнела.

— Вы ж понимаете, я не ради себя хочу, чтобы мне верили. Мне-то не нужно, чтобы правосудие свершилось, а вот ей — необходимо! — Сюзанна коротко кивнула и поглядела куда-то мимо мальчиков, всматриваясь в некие давние воспоминания о няне Прам: несколько месяцев назад она, надо думать, сидела на этом самом месте и вела очень похожие разговоры о чем-нибудь сравнительно менее сенсационном, чем убийство.

— Полагаю, мистер Дэрроу с вами согласился бы, — осторожно промолвила я, стараясь не слишком ее обнадеживать.

— А его можно убедить поговорить с констеблем Брикнером, да?

— Не знаю насчет «убедить», но навести его на эту мысль, несомненно, надо.

Сюзанна вскочила со стула и повисла у меня на шее.

— Ох, спасибо вам, Шарлотта!

— Благодарить меня рано. Вы подождите, пока я хоть что-то полезное сделаю! — Я обняла ее в ответ и тут же высвободилась: пора было уводить детей, пока на меня не обрушилась та же лавина эмоций, что и на бедолагу манекена, на боку у которого образовалась внушительная вмятина. Пол помог мне оттащить Джеймса от закройных ножниц, пока сорванец их ненароком не сломал. И мы трое зашагали своим путем через Блэкфилд, поднимаясь по тропе на крутой холм, где за строем припорошенных осенью деревьев прятался Эвертон.

Когда мы дошли до дома, я отправила мальчиков внутрь, а сама побродила еще немного по лесу в глубине усадьбы. Я отыскала примятый пятачок земли, где встретила свой конец няня Прам. Даже при том, что вокруг царила осень, невозможно было не заметить характерное кольцо пожухшей травы и ломких, иссохших стеблей вокруг того места, где она умерла. А в центре все еще темнели чешуйки засохшей крови, черные, словно тень, что маскирует улыбающиеся, незримые губы человека в черном.

 

Глава 3

ХОЗЯЙКА ЭВЕРТОНА

Мистер Дэрроу был не из тех трагических персонажей, что навеки затворятся в тиши кабинета, который сам по себе был одним из последних бастионов былой славы Эвертона, с вощеными дубовыми панелями по стенам, с опрятным, вычищенным от золы очагом и разными редкостями, собранными по всему миру хозяином дома и его покойной супругой. Летопись их приключений увековечивал мраморный глобус, поставленный в центре комнаты: их маршруты были выложены блестящими точками драгоценных камней. Никто и никогда не видел, чтобы мистер Дэрроу прибирался в этой комнате, но поскольку никому другому он этого не позволял, то все полагали, именно этим он и занимается, оставшись один, — вероятно, с угрюмой решимостью вытряхивал шторы да смотрел с тоской на портрет покойной жены, что висел над его рабочим столом.

Но в кабинете он бывал не всегда. Сколько раз я подходила к дверям, чтобы сообщить о потребности в дополнительных карманных деньгах на школьные принадлежности или испросить его разрешения на дневную прогулку к какому-нибудь замку или месту боевой славы, — и обнаруживала комнату пустой. Никто не знал, где он пропадает; никто не видел, как он уходит. Покидать Эвертон он не любил, так что мне представлялось, что он бродит призраком по полутемным коридорам, заглядывает в заброшенные комнаты, порою присаживается на давным-давно зачехленный стул или задерживается взглянуть на часы — а не остановились ли они со смертью его жены?

Обычно он с нами не ужинал, так что мы с детьми изрядно удивились, когда две недели спустя после похорон няни Прам он уселся во главе стола с видом довольно-таки мрачным. Но вот дворецкий Фредерик — который либо был вдребезги пьян, либо ему собственные руки отказали — не удержал супницу и опрокинул ее, выплеснув содержимое на перед своей униформы. Убедившись, что суп не такой уж и горячий и пострадавший не ошпарился, все дружно расхохотались, и даже сам мистер Дэрроу на одно краткое мгновение словно бы развеселился, но тут же устремил взгляд на противоположный конец стола, где сиживала покойная миссис Дэрроу, и вновь погрузился в уютную меланхолию. Не знаю, почему он вздумал к нам присоединиться тем вечером. Вероятно, смерть няни Прам наконец стала для него страшной явью, и ему понадобилось общество, либо ему напомнили о существовании детей, и он попытался успокоить их своим отстраненным, печальным присутствием.

Вскоре после десерта высокие напольные часы принялись отбивать время. Я увела мальчиков наверх, переодеваться ко сну, пожелав доброй ночи мистеру Дэрроу и оставив его за столом доканчивать бутылку вина. Меня тревожило его душевное состояние, но я не особо о нем задумывалась: я была слишком занята, приспосабливаясь к новому бремени ответственности.

После смерти няни Прам было по-быстрому решено, что разумнее всего переложить ее обязанности на меня. Я и без того проводила немало времени с мальчиками как их гувернантка. Если же я смогу контролировать их жизнь и за пределами классной комнаты, всем прочим от этого станет куда легче. Стыдно было бы отклонить такое предложение, тем более что жалованье няни добавилось к моему заработку. Я оценила предоставленную мне возможность и была готова оправдать несомненную щедрость мистера Дэрроу.

Переход вопреки ожиданиям дался без особого труда. Как гувернантка, я в любом случае должна была заботиться о самочувствии детей при болезни или несчастном случае и с легкостью переключилась с проблем вроде порезов от бумаги или кровоточащих носов на мокрые простыни и ночные кошмары.

В тот вечер, после неожиданного появления мистера Дэрроу за ужином, я уложила Джеймса в постель и прочла ему сказку, а Пол между тем листал какой-то сборник стихов, повернувшись ко мне спиной. Он очень походил на отца, особенно глазами — они были огромные, ярко-синие, вдумчивые. Я все гадала про себя, а какова была миссис Дэрроу — такая же сумасбродная любительница приключений, как Джеймс, или что-то совсем другое. Когда Джеймс уснул или по крайней мере притворился спящим, чтобы я ушла, то оставила детей одних. Я ведь все равно была совсем рядом.

В комнате няни два окна выходили на лес за домом, и если приусадебный парк куда лучше откликался на заботы Роланда, нежели сам дом — на радения миссис Норман, то лес казался глухим и диким, особенно по ночам, когда в чащу не проникал даже лунный свет.

Я переоделась в ночную сорочку и забралась в постель, пытаясь ни о чем не думать. Ни о няне Прам и о кольце пожухлой травы, что обозначило место ее гибели за домом, ни о бедном мистере Дэрроу, что, вероятно, сейчас ищет забвения в вине. Но сама попытка о чем-то не думать обречена на провал — ведь волей-неволей приходится вспомнить о вещах, о которых следовало бы забыть. На этой последней спутанной мысли мое внимание само собой переключилось на мистера Дэрроу.

Я отдавала себе отчет, что мое новое положение в доме, в сущности, сделало меня матерью двоих детей, ведь фактически я являлась их опекуншей: заботилась о том, чтобы мальчики были накормлены, умыты, обучены и под присмотром. После смерти миссис Дэрроу я, по сути дела, замещала хозяйку Эвертона. Не могу отрицать, что мне это нравилось или что, засыпая, я думала о наших с мистером Дэрроу бдениях в музыкальной комнате, когда руки наши едва не соприкасались, и о том, что было бы, если бы один из нас решил преодолеть это малое расстояние…

Я начала проваливаться в сон. Мне снилось мое детство в Индии, храмы, джунгли и разрушающиеся многорукие статуи, тигры, кобры и мартышки, наш дом в колониальном Лакхнау. Знакомая была сцена; ею заканчивались все сны о моей юности: комната матери, полумрак, она распростерта на кровати, тело ее медленно иссушает холера, от нее уже осталось всего ничего — маленькая, худенькая, не больше ребенка; отчаянно хватает ртом воздух, каждое мгновение — пытка, вплоть до самой смерти. Отца нигде нет; слуги предпочитают в спальню не заходить. Этот фрагмент сна всегда завершался одним и тем же: длился до тех пор, пока я не забиралась в постель к больной, через все одеяла, подушки и покрывала, пыталась отыскать ее и не могла и наконец оказывалась посреди кровати и понимала, что должна ощутить ее смерть, пропустить сквозь себя, прежде чем проснусь. Я чувствовала, что кто-то стоит над постелью и наблюдает, как я корчусь на влажных простынях, — человек, с ног до головы одетый в черное. Напрасно я тщилась рассмотреть лицо незнакомца — его скрывала тьма. Несмотря на то что это был сон, я, сколько бы ни пыталась, никак не могла заставить черты обозначиться зримо. Казалось, лицо это — не часть моего сознания, не часть сна об Индии. Я пыталась приподняться и сесть на постели, но вместо того все глубже проваливалась в матрас. Однако в отличие от всех предыдущих повторений этого сна на сей раз фигура в черном прошептала мне:

— Детям нужна мать.

Голос был женский. Фигура отошла в противоположный конец комнаты, пока я умирала на постели, задыхаясь в течение долгих, невыносимых пауз между каждым вдохом, пока не проснулась снова в Эвертоне, ловя воздух; по лицу и груди у меня струился пот. Я сбросила одеяла и уже собиралась сменить сорочку, как в дверь детской постучали.

— Шарлотта?

Не дожидаясь моего ответа, в комнату ворвался Джеймс. Он плакал — лицо его было влажным от слез, так же как мое — от испарины. Оба мальчика, похоже, сходным образом страдали от ночных кошмаров. Джеймс, как более смелый из братьев, часто переживал во сне диковинные приключения с участием упырей, мумий и женщин-пауков — это если назвать лишь нескольких из его густонаселенного зверинца чудовищ. То и дело способность его воображения изобретать новые ужасы опережала его возможности их выносить, и мальчик просыпался посреди ночи, абсолютно убежденный, что паук на подоконнике послан зловредной Королевой Пауков, дабы отомстить ему за покражу волшебной серебряной паутины.

Другое дело — Пол. Частенько, когда я приходила в детскую успокоить его брата, Пол, в свою очередь, проснувшись, злился, что его разбудили в разгар самого что ни на есть упоительного кошмара, — как, например, в эту ночь, когда я отвела Джеймса обратно в постель.

— Я был на балу, — сообщил Пол, едва Джеймс склонил голову мне на грудь. — И там была мама, молодая и красивая. Я попытался пересечь залу, чтобы поговорить с ней, но не смог пробраться сквозь толпу. Все, кто там был, танцевали с кем-то нездешним; мама взяла за руку существо, которое только притворялось человеком. Она помахала мне издалека, и я уже готов был броситься спасать ее, но тут Джеймс завопил про свою дурацкую Королеву Пауков. — Пол сердито зыркнул на брата.

— Никакая она не дурацкая! — Джеймс рванулся было из кровати. Его залитое слезами лицо исказилось от ярости, но поскольку я крепко обнимала его, а ему было только пять, мне удалось удержать его без особых усилий.

— Да хоть убейте друг друга, мне-то что, — проговорила я. — Сдается мне, заботиться об одном ребенке куда проще, чем о двоих. Но смею предположить, ваш отец не на шутку рассердится на того, который уцелеет. Если вы по отношению к членам семьи намерены прибегать к смертоубийству и насилию, страшно даже предположить, как вы станете обращаться со сверстниками. Придется, радея о благе деревни, на всякий случай запереть вас на чердаке. Не думаю, что такая жизнь придется вам по вкусу, но решение — за вами.

Мальчики так и не поняли, к кому из них я обращаюсь, а пока они раздумывали над моими словами, их гнев угас. Я подоткнула их одеяла так туго, что особо не поворочаешься, — обездвижив даже Пола, глубоко шокированного тем, что я имею нахальство обходиться с ним как с его младшим братом. Перестав сопротивляться, оба сдались и заснули-таки — час был поздний. Я посидела немного рядом, удостоверяясь, что новой вспышки не последует, и, убедившись, что дети в самом деле спят, вернулась к себе. Но к тому времени сна у меня не осталось ни в одном глазу, так что я переоделась в свежую ночную сорочку, причесалась, почитала немного и наконец надумала сделать себе чашку чая.

Я всегда предпочитала ночной Эвертон. Дом был не шумный, не из тех, что поскрипывают и постанывают, порождая симфонию безобидных звуков, которые, слившись воедино, могут исказить темноту, превратив ее в нечто осязаемое и опасное. В доме было просто темно и тихо, безо всяких претензий, и висел густой запах плесени, что приходит только с годами.

Мистер Дэрроу по-прежнему сидел в столовой. Он удивился, увидев меня, но пьян не был. Бутылка с вином исчезла; стол был накрыт к полднику, хотя на часах было начало третьего утра. Над вместительным чайником с черным чаем еще курился пар, рядом стояли традиционные молочник и сахарница, и тут же — сандвичи, булочки с топлеными сливками и шоколадный кекс к чаю на тарелке, что характерно, нетронутый. Хозяин пригласил меня присоединиться к трапезе, и хотя вокруг было полным-полно стульев, я, повинуясь безотчетному порыву, присела рядом с ним — и щеки у меня ярко вспыхнули. Мистер Дэрроу был очень хорош собой, а столовая — это вам не уединенное прибежище музыкальной комнаты.

— Добрый вечер, мистер Дэрроу!

— Что, не спится?

— Джеймсу привиделся кошмар.

Мистер Дэрроу озабоченно нахмурился и привстал с кресла, но я коснулась его плеча, и он уселся вновь, задержав взгляд там, где я до него дотронулась. Он недоуменно открыл было рот, но я его успокоила:

— Все в порядке. Мальчик уже уснул.

— Зато теперь не спите вы. — К мистеру Дэрроу вернулось его обычное самообладание.

— Профессиональный риск, ничего не поделаешь. Можно? — Я потянулась к чашке, но мистер Дэрроу выхватил ее у меня из-под руки и сам наполнил черным ароматным содержимым из чайника.

— «Дарджилинг».

— Чудесно.

— Булочку?

— Да, спасибо. Миссис Малбус превзошла саму себя, учитывая поздний час.

— Вы недооцениваете мое малодушие, миссис Маркхэм. В это время я бы никогда не дерзнул приблизиться к двери дражайшей миссис Малбус с требованием поесть-попить. Над Эвертоном словно бы витает призрак смерти, и мне не хотелось бы искушать его.

Во взгляде его читалась усталость, синие глаза глядели поверх края чашки в обрамлении прядей темно-русых волос — вновь неотрывно уставившись на противоположный конец стола, пустой и безмолвный, как и весь дом. А в следующий миг мистер Дэрроу улыбнулся и потянулся за булочкой.

— Кроме того, я не настолько беспомощен.

— Разумеется, нет!

— Я хочу сказать, зачем ждать полдника до пяти часов пополудни? В это время дня все обычно так заняты, что никакого удовольствия от чая нет.

— Совершенно с вами согласна.

— Но должен признать, приятно оказаться в вашем обществе за пределами музыкальной комнаты.

Я качнула чашкой в его сторону, словно поднимая тост; он повторил мой жест. Молча мы прихлебывали чай.

— А знаете, мистер Дэрроу… — я допила чай и поставила чашку на блюдце, тщательно подбирая слова, — если вам нужно общество в дневные часы, я, конечно же, могла бы сделать так, чтобы дети…

Он задумчиво покивал и налил мне еще чая.

— И в самом деле, что вы должны обо мне думать? Я вечно запираюсь в кабинете либо брожу по коридорам усадьбы. К некоему подобию прежней жизни я возвращаюсь только после того, как весь дом уснет. Прямо как вурдалак какой-то, честное слово! Жалкое, должно быть, зрелище.

— Я не это имела в виду.

— Но ведь так оно и есть. Лили мертва уже… Господи, неужели почти год как? А теперь вот няня Прам. А как вам удалось оправиться после смерти мужа?

— Я не думаю, что кому-то это вообще удается. Мне по-прежнему мучительно о нем думать. — Я расслабилась, наконец-то заговорив вслух о том, что всегда переживала про себя: о его отсутствии. При мысли о муже не сдержала широкой улыбки — и поспешно промокнула губы салфеткой. — Но боль эта — своего рода поддержка. Она напоминает мне, как сильно я его любила, и любовь моя ничем не уступает боли. Она защищает меня и тем больше набирает силу, чем больше я о нем думаю. Наверняка однажды вы сможете сказать то же самое о себе и миссис Дэрроу.

— Возможно, но тем не менее… — Он озабоченно свел брови и дожевал сандвич с огурцом. — Скоро поднимется миссис Норман, а я предпочитаю не встречаться с ней, насколько возможно. — Он слабо улыбнулся и встал из-за стола.

— Мистер Дэрроу, пока вы не ушли. Я по поводу няни Прам.

— Да?

— Так вот, Сюзанна Ларкен — одна из самых честных и заслуживающих доверия людей, кого я знаю. И она…

— Я ей верю.

— Правда?

— Верю каждому ее слову. Я как раз собирался переговорить с Брикнером насчет того, как он ведет расследование, или, точнее, не ведет, да только руки не дошли.

— Я была бы вам очень признательна.

— В таком случае я непременно нанесу ему визит завтра. Можете на меня положиться.

Он кивнул мне. Вместе мы отнесли тарелки и остатки еды обратно в кухню и оставили в раковине до прихода посудомойки Дженни. Покончив с этим делом, мы неловко распрощались, мистер Дэрроу отправился к себе, а я с трудом удержалась, чтобы не оглянуться ему вслед. Как я ненавидела себя за рабскую приверженность приличиям! Но с другой стороны, а что еще мне осталось-то?

Я вернулась в свою комнату рядом с детской. Облегченно вздохнула при мысли о том, что удастся унять тревогу Сюзанны, а может быть, и выяснить, кто или что повинен в гибели няни Прам. Сон наконец пришел, но прежде пришлось затратить немало усилий на то, чтобы утихомирить собственные мысли.

Мне приснился Хезердейл, наше фамильное поместье, где мы с Джонатаном прожили три восхитительных года. Этот сон тоже повторялся время от времени, но, как и все прочие, всякий раз — немного по-другому. Странно, что на сей раз я как бы не участвовала в происходящем, но наблюдала со стороны за самой собой: я спала в постели бок о бок с мужем, и его сильные руки обнимали меня за талию. Я казалась огромнее себя самой, мое тело было вовсе не телом, оно обволакивало остов дома, угрожающе расшатывая и смещая его кости. А еще от моей кожи исходил жгучий жар, он скручивал обои до черных угольков, пожирал деревянные балки, опору дома. Я стремительно увеличивалась в размерах, самозабвенно распространялась вдаль и вширь, затем расхохоталась, и из моего горла вырвался столп искр в облаке черного дыма.

Джонатан проснулся, хватая ртом воздух. Растолкал вторую Шарлотту, и вместе они кинулись бежать через весь дом. Но было поздно. Я была повсюду вокруг них, опаляла кожу и волосы, душила, снова погружала в сон. Джонатан заметил штору, которой я еще не коснулась, одну из немногих вещей, не тронутых пламенем. Он замотал в нее жену, подхватил на руки — жена отбивалась и кричала, требуя перестать, — и нырнул в огонь вместе с нею.

Я пыталась остановить его. Цеплялась за его кожу, пока она не пошла пузырями и не потрескалась, хватала за волосы, пока они не сгорели до корней, но он бежал и бежал через руины дома не останавливаясь и, лишь оказавшись снаружи, рухнул наземь безжизненной грудой. Жена его зарыдала над ним, умоляя очнуться. А человек в черном молча наблюдал за этой сценой, и в отсветах пламени тень его, удлинившись, легла на опаленные заросли.

 

Глава 4

УРОК СНОВИДЧЕСТВА

На следующее утро, позавтракав с детьми внизу — мистер Дэрроу сдержал слово и уже ушел переговорить с констеблем Брикнером, — я повела мальчиков наверх в классную комнату, где проходили наши ежедневные уроки.

За первые несколько недель после моего прибытия мы с миссис Норман обшарили все пустые комнаты усадьбы, сдергивая чехлы с предметов антикварной мебели в поисках практичных рабочих столов. Поднимая облачка пыли, мы прочесывали гостиные, спальни и помещения для слуг, которые простояли заброшенными в течение жизни не одного поколения. Наконец на верхнем этаже восточного крыла дома обнаружилась небольшая мансарда.

К ней вела самая настоящая лестница, не приставная; вещей внутри хранилось немного. Потолок был низкий, две наклонные стены комнаты сходились наверху в одной точке, точно церковный шпиль. Ни дать ни взять маленькая деревенская школа: широкое помещение с окнами в каждом конце. Я сразу поняла: это то, что надо.

Письменный стол нашелся в заброшенном кабинете (вероятно, принадлежавшем отцу или деду мистера Дэрроу). Я велела Фредерику с Роландом перетащить его в мансарду. Это оказалось непросто. Но, как я не преминула им напомнить, обучение детей тоже задача не из простых. Стол установили для меня в передней части комнаты, перед классной доской; прежде няня Прам держала ее в детской. Для мальчиков отыскали два невысоких стола и поставили их достаточно далеко друг от друга, во избежание стычек и потасовок. В глубину классной комнаты перенесли многое из того, что там обнаружилось. Я соорудила из приставных столиков, проржавевших газовых ламп и пустых рам от картин некое подобие художественной мастерской; там же хранились разнообразные принадлежности, принесенные мною самой. Развитие умственных способностей, безусловно, необходимо, но мне казалось, что и эстетическое воспитание ничуть не менее важно, особенно в свете богатых творческих талантов покойной миссис Дэрроу.

Каждый день уроки мы начинали с арифметики. Утро лучше всего подходит для интенсивных занятий — и подготавливает ум для литературных рассуждений далее в течение дня. Как только мне казалось, что мальчики утрачивают ко мне интерес или внимание их ослабевает, я тут же прекращала то, чем они занимались до сих пор, и предлагала им какое-нибудь творческое задание.

В тот день, в непростое время перед обедом, когда дети начинают думать желудком, а не головой, пусть даже до трапезы еще по меньшей мере час, я сосредоточилась на проблеме снов. Мальчики явно подустали, да и я сама не высыпалась толком после кошмаров последних нескольких ночей. Ну не глупо ли, что мы вынуждены так страдать из-за нанесенной самим себе травмы! Мне доводилось читать, будто сны — это следствие неосознанных эмоций и чувств и если описать их с помощью слов либо образов, они зачастую утрачивают силу. Чтобы контролировать свои страхи, необходимо понять их.

Пол зевнул, Джеймс последовал его примеру; пришлось отложить книгу стихов и отправить мальчиков в дальний конец классной комнаты.

— Довольно на этом. У меня для вас есть новое задание.

Джеймс снова зевнул.

— Так ведь уже обедать пора! — Он схватился за живот, словно того и гляди исчахнет от голода и превратится в тень.

Я пропустила его жалобу мимо ушей.

— Вы должны описать свои сны прошлой ночи либо в прозе, либо с помощью рисунков.

Оба моих подопечных тут же схватили со стола цветные карандаши, пропустив мимо ушей мои слова насчет прозы, а ведь я всегда предпочитала именно это средство выражения. Я нахмурилась, но ничего не сказала; в конце концов, разве не их покойная мать создала большинство полотен, украшающих ныне стены Эвертона?

Пол не раздумывая принялся лихорадочно водить карандашом по бумаге. Каждые несколько минут он посматривал в окно и вновь продолжал воспроизводить в мельчайших деталях подробнейший пейзаж Эвертона с высоты птичьего полета. А вот Джеймс никак не мог решить, что именно нарисовать. Каждую ночь ему снилось множество снов, так что выбрать самый захватывающий и самый страшный оказалось непростой задачей. Наконец он остановился на самом привычном и начал набрасывать громадную черную головогрудь Королевы Пауков.

Когда мальчики закончили, я отвела их обратно на места и попросила показать свои рисунки и объяснить, что на них изображено. Джеймс всегда хотел быть первым и грозил закатить грандиозную истерику, если не настоит на своем. Но я-то на подобную тактику не покупалась, несмотря на роскошные спектакли с впечатляющим расшвыриванием стульев, опрокидыванием столов и разлетающимися осколками ваз. Я аплодировала и подбадривала его одобрительными возгласами, как будто заплатила за возможность полюбоваться на этот всплеск эмоций, и со временем Джеймс, так и быть, согласился через раз уступать очередь брату. Но сегодня был его черед говорить первым. Он встал из-за стола и вышел к доске.

— Я нарисовал Королеву Пауков. — Посреди листа красовалась черная клякса с восемью веретенообразными отростками, но лицо чудища было скорее лицом молодой девушки, с правильными чертами и в обрамлении серебристых кудряшек. — Она живет в пещере у меня под кроватью и съедает гоблинов, которые хотят меня задушить. Иногда она приглашает меня к чаю. Вообще-то мы дружим, но порой она натравливает на меня своих детей, потому что я украл у нее разные сокровища. — Джеймс замолк и снова схватился за живот, дабы напомнить мне о том, как он хрупок и слаб и очень, очень голоден, но я не позволила ему вернуться на место.

— Так зачем же ты у нее что-то украл? Она ведь оказывает тебе услугу — гоблинов пожирает.

Джеймс посмотрел на меня с удивлением: как же это я таких простых вещей не понимаю?

— Чтобы выкупить душу моей мамы у Короля Гоблинов.

Сердце у меня упало; в первое мгновение я не нашлась с ответом. Да и что тут скажешь-то? Какая красивая и грустная история… Но я тут же взяла себя в руки.

— Откуда бы у Короля Гоблинов взяться душе твоей мамы? Твоя мама на небесах.

Мальчик обдумал мои слова и передернул плечами.

— Не знаю. Мне так приснилось.

Я кивнула ему: дескать, можешь сесть.

К доске вышел Пол. И поднял повыше свой рисунок Эвертона: что-то вроде карты спрятанных сокровищ.

— Прошлой ночью мне приснилось, что я отправился в дом моей мамы.

Я вдохнула поглубже и стиснула пальцы. Все пошло не так, как я ожидала. А с другой стороны, чего тут можно было ожидать? Мальчики потеряли мать. Конечно, она им снится. Я знала, что она им снится. Я лишилась матери почти пятнадцать лет назад — и она снится мне до сих пор. Такое никуда не исчезнет. Мы трое, видимо, навсегда будем связаны по рукам и ногам своим горем, так и не избавимся до конца от затянувшегося кошмара утраты. Но если это правда, то, значит, мы связаны еще и друг с другом: мы ищем в снах новых воспоминаний о наших утраченных матерях. Детям нужны их родители, любой ценой и в любом обличье. Я поежилась, вспомнив один из собственных своих снов прошлой ночи.

«Детям нужна мать».

А Пол между тем продолжал объяснять, что у него на рисунке:

— Она пришла за мной ночью и повела меня через лес. — Он указал на изображение глухой чащи за домом. — Потом лес сменился садом, и там стоял огромный дом. Мама сказала, что внутрь нам пока нельзя; войти можно только наяву. Она ждет нас.

От своеобычной конкретики его сна просто мороз шел по коже. Я положила руки на стол и внимательно вгляделась в подростка.

— Зачем бы ей это делать?

Он уставился в пол. Остановившийся взгляд огромных синих глаз был исполнен задумчивости. Не поднимая головы, мальчик произнес:

— Она по нас скучает.

От этих четырех слов я едва не расплакалась. Накопившееся за многие годы горе об утрате моей собственной матери властно заявило о себе: в груди стеснилось, в глазах защипало — того и гляди хлынут слезы.

— Пол… — Голос мой беспомощно прервался. — Твоя мама умерла.

Пол наконец вскинул глаза. И наморщил лоб — с таким довольным, понимающим видом, какого не ожидаешь от тринадцатилетнего юнца.

— Знаю. И все-таки, когда мы бываем в деревне, я порой вижу со спины какую-то даму с длинными черными волосами и всегда надеюсь, что это она, а все то, что я помню, — неправда. Что она вовсе не умирала. Что это какое-то недоразумение.

Почти то же самое, слово в слово, говорил мне отец мальчика в тот, первый вечер в музыкальной комнате. Мы молча глядели друг на друга — казалось, целую вечность, но тут Джеймсу надоело быть не в центре внимания, и он подал голос:

— А давайте пойдем!

— До обеда еще двадцать минут, — напомнила я.

— Да не есть, а в лес! — И мальчуган указал на нарисованную братом карту.

— Но зачем?

Малыш пожал плечами. За него ответил старший брат:

— Но ведь сны порой сбываются, разве нет?

Я-то надеялась, что дети утешатся мыслью о том, что их сны не имеют отношения к реальности, и совершенно не ждала, что выйдет с точностью наоборот. Если я свожу их в лес, они ничего там не найдут и будут вынуждены признать: их мама действительно умерла. А если я откажусь, они наверняка найдут способ воспользоваться картой втайне от меня, а мне меньше всего хотелось, чтобы мальчики бродили по чаще одни, особенно учитывая то, что убийцу няни Прам так и не нашли. У меня не оставалось другого выхода, кроме как и впрямь пойти с ними в лес, убедить их в реальности смерти и принять последствия, каковы бы они ни были.

— Наверное, мы и впрямь можем сегодня пообедать на свежем воздухе. Я так люблю пикники!

При упоминании о еде Джеймс снова схватился за живот с самым что ни на есть жалостным видом. Пол, нахмурившись, окинул взглядом свою рисованную карту, но ничего не сказал.

— Ну как, вам обоим такой план по вкусу?

Старший мальчик аккуратно сложил карту и спрятал ее в карман.

— Да, спасибо большое.

Он безмятежно улыбнулся. Я уже успела заметить, как умело Пол маскирует свои чувства: по лицу его совершенно ничего невозможно было прочесть. Необычное качество для ребенка его лет, что и говорить, и про себя отметила, что за Полом нужен глаз да глаз.

— Ну пойдем, пойдем же! — заныл Джеймс и, не дожидаясь ответа, схватил меня за руку и потащил в гостиную, где я велела мальчикам подождать, пока я договариваюсь с миссис Малбус насчет нашего пикника. По счастью, Дженни услали в деревню с каким-то поручением, так что вместо обычных криков и споров, какими сопровождались визиты в кухню, звучали жалобы миссис Малбус на медлительность и неисправимую леность судомойки. Я сочувственно внимала сетованиям поварихи, а она между тем, нимало не возражая, запаковала нам в корзинку сандвичи, ломти жареной курятины, хлеб, сыр, пирожки со свининой и фрукты для нашей послеполуденной авантюры. И в придачу даже выдала плотное одеяло.

Я забрала мальчиков, мы вместе вышли через заднее крыльцо и на опушке леса присмотрели себе поросшую травою лужайку, все еще залитую солнечным светом. Погода стояла не по сезону теплая, невзирая на неизбежное приближение зимы. Я расстелила на земле одеяло и выложила содержимое корзинки. Мы набивали животы, а тени ветвей размечали время трапезы, словно солнечные часы. Насытившись, я откинулась назад в высокую траву. А дети отплясывали вокруг меня, точно сказочные великаны среди увядающих полевых цветов, счастливые, наевшиеся, пока не рухнули наземь, раскрасневшиеся, запыхавшиеся — куча-мала из спутанных волос и зазелененных травой голеней.

— Мы все — плюх! — хохотал Джеймс, уткнувшись носом в подол моего платья. Пол дернул его за ногу с явным намерением открутить ее вовсе. Мальчуган ойкнул, я села и театрально вздохнула:

— Пол, чем тебе помешала братняя нога?

— Так я тяну, тяну, а она не отрывается!

— Боюсь, если ты дальше потащишь ногу Джеймса на себе, это несколько затруднит нашу прогулку.

— А он мне карту не отдает!

— Джеймс?

— Да я просто посмотреть хочу!

— Похоже, я вас так и не научила, что друг с другом надо делиться! Стало быть, время спеть нашу песенку!

Джеймс подобрался ближе и исполнил мне серенаду: от череды пронзительных воплей у меня заложило уши — и однако ж звуки эти свидетельствовали о доверительной, теплой привязанности, что быстро установилась между нами после утраты няни Прам. Пол заткнул уши и попытался повалить брата на землю.

— Беги-беги! Ты меня слышал! И заруби себе на носу: я нахожу, что угрозы и уловки в общении с вопиюще неосмысленными детьми весьма действенны!

Джеймс резко затормозил, обернулся ко мне, недоуменно сощурился:

— Что такое «неосмысленные»?

Я вскочила с земли и выхватила листок из рук малыша. Да так быстро, что мальчуган еще не понял, как так вышло, — а я уже вернула самодельную карту его брату.

— Пол, что значит «неосмысленный»?

— Значит, что нам предстоит еще многое узнать о мире.

— Ладно, ребята, хватит. — Я поцеловала Джеймса в макушку, подхватила его и усадила к себе на грудь. Малыш нахмурился, но все-таки обнял меня за шею.

— Ну, Пол, куда нам дальше?

Пол поднес карту к самым глазам. Ландшафт был воспроизведен с пугающей точностью. Мальчик посмотрел вперед, туда, где за полем стеной поднимался лес.

— Вон туда, в чащу.

— Тогда пошли!

Я спустила Джеймса с рук на землю рядом с братом, собрала остатки еды в корзинку. Мы зашагали через поле, а солнце между тем опустилось за сплетенные узловатые ветви, и земля взбугрилась полуоголившимися корнями и камнями — достаточно крупными, чтобы споткнуться, и достаточно мелкими, чтобы застрять в туфле.

— Пол, далеко еще? — спросила я. По мере того как удлинялись тени, я начинала слегка нервничать.

— Чуть впереди, если верить сну.

Я помолчала немного: пусть реальность говорит сама за себя, пусть отдернет занавес надежды и явит жестокую правду смерти, правду, что так и не смогла подчинить себе детей, хотя Джеймс по крайней мере оставался рядом с умирающей матерью до конца — вот вам наглядный пример того, как сердце берет верх над разумом.

— А что ты собираешься делать, если ничего не найдешь там? — спросила я наконец.

— Буду дальше смотреть сны, — буднично отозвался Пол, не отвлекаясь от своей первоочередной задачи: он с упрямой решимостью пробирался сквозь заросли, через мшистые валуны и гнилые бревна. Я, крепко держа Джеймса за руку, на ходу продолжала свою небольшую лекцию:

— Я люблю сны больше всего на свете. Иногда они и впрямь сбываются, но иногда нужно проснуться вовремя.

Пол, пропустив мои слова мимо ушей, взволнованно указал куда-то вперед:

— Вот!

Тропа вывела к маленькому бурому ручейку: она обрывалась на одном берегу, но продолжалась на противоположном — и, обогнув старый дуб, терялась среди темных, массивных хитросплетений корней у его подножия. Все, что находилось позади громадного дерева, тонуло в густых наплывах тумана. Джеймс вырвал у меня руку и, не успела я удержать его, сиганул через ручей и нырнул в белесую мглу.

— Джеймс!

Я торопливо подобрала юбки, в свою очередь, перепрыгнула через ручей и, оглянувшись на Пола, поманила его рукой. Вместе мы кинулись в туман вдогонку за малышом.

Воздух вокруг нас загустел; его сырость и влажность ощущались даже тогда, когда туман рассеялся, и мы оказались посреди огромного сада. Еще несколько минут назад был белый день, а теперь в небе низко нависала луна: такой огромной я в жизни не видела! Гигантская, гнетущая; мне казалось, если я дотянусь до неба, то сумею вытолкнуть ее туда, где ей место, в недосягаемые высоты черного бархатного покрова ночи.

— Здесь ночь. — Пол стоял рядом, ежась на стылом воздухе.

— Наверное, я время не рассчитала… — с сомнением проговорила я, крепко стиснула его руку и зашагала между рядов приземистых садовых деревьев. — Надо отыскать твоего брата.

Пол шел молча, суставы его пальцев побелели. Он вглядывался между деревьями в густые тени, что вытягивались навстречу нам, словно алчно принюхиваясь в ожидании.

— Тебе это место снилось?

Пол, озябший от холода, посмотрел на тяжелую луну в небе и медленно покачал головой:

— Нет. Там был сад, но другой.

В обычном состоянии меня бы крайне заинтересовала столь внезапная смена ландшафта — и, по-видимому, смена дня ночью, — но сейчас я была очень встревожена пропажей Джеймса. Кровь стучала в висках, пульсировала резкими, сильными толчками, так что все тело словно вибрировало в ответ на каждый удар сердца. Пытаясь отогнать панику, я огляделась вокруг: туман, клубящийся за деревом вдалеке, шорох ветвей вокруг, движения теней в нашу сторону, стоило нам приблизиться, — и ощутила чуждую природу того места, куда привела нас карта Пола.

— Джеймс! — Мой голос не зазвенел эхом, равно как и наших шагов по твердой, холодной земле слышно не было. Но я все равно продолжала звать мальчика, пока не охрипла. Пол плелся сзади, тяжело выдыхая всякий раз, как оглядывался назад, откуда мы пришли, и не различал ничего, кроме сумерек, тусклых и осязаемых, как туман, возвестивший наше прибытие в этот странный, темный край. Сумерки сгущались вокруг и позади нас, словно подталкивая в нужном направлении, к тому, о чем никто из нас не желал задумываться.

— Шарлотта…

— Как только мы отыщем твоего брата — сразу уйдем.

Я остановилась перед, по-видимому, главной аллеей и посмотрела в обоих направлениях, пытаясь понять, куда мог направиться Джеймс. Позади меня Пол прислонился к ближайшему дереву, словно для того, чтобы не видеть надвигающейся тьмы. Вокруг него похрустывали и ломались тонкие прутья и сучья. Мальчик задел головой низко висящий плод, да так сильно, что сбил его с ветки, и тот упал ему в руки.

Размером и формой плод походил на грейпфрут, но, прежде чем толком рассмотреть его, Пол испуганно вскинул на меня глаза, чувствуя: что-то здесь не так. Плод задрожал мелкой дрожью и с хлюпаньем и треском принялся раскрываться изнутри: в воздухе запахло персиками, а странное создание в руках мальчика отлепило ручки и ножки от мясистого тельца и освободило от корки головку. На нас глядело бледно-голубыми глазами младенческое личико. Не помня себя от ужаса, Пол уронил «плод» на землю и отскочил назад, не сводя с существа глаз: а оно упало на спину, спружинив на кожистой кожуре плода.

И улыбнулось Полу, оскалив тоненькие острые зубки.

Пол закричал — этот исступленный, одержимый крик сокрушил последние остатки мальчишеской храбрости и любопытства — и кинулся бежать сломя голову. Он пронесся мимо меня, мимо деревьев, ни разу не оглянувшись ни на них, ни на плод — чего доброго, тот подмигнет в ответ! Но вопль мальчика не прорывался сквозь воздух, не раскатывался эхом, а кружил и кружил над ним, словно стервятник, пожиратель падали, склевывая его последние надежды, каждую рассудочную мысль, каждый инстинктивный порыв — кроме одного-единственного, который велел ему бежать и бежать без оглядки.

Я поспешила следом, пытаясь следовать на его голос, который мгновенно заглушали ряды деревьев, но поскольку Пол бежал по прямой, я все-таки догнала его, едва он остановился, запыхавшись, хватая ртом воздух, на границе сада перед огромным, величественным особняком.

Двери дома стояли открытыми. Через порог лился свет, такой же осязаемый и живой, как бурлящая темнота в саду, а на его фоне четко выделялся силуэт женщины — высокой и царственной, это было видно даже на расстоянии. Джеймс обнимал ее за талию. Женщина сходила вниз по ступеням крыльца — размеренно, неторопливо, словно скользя по воздуху прекрасным фантомом. Вот она приблизилась к Полу и, встревоженно улыбаясь краем губ, ласково погладила мальчика по щеке. Тот рванулся к ней, уткнулся в плечо и зарыдал так громко, что у меня не осталось сомнения, кто перед нами. Будто бы в подтверждение моего предположения, мальчик отчетливо, мгновенно и не раздумывая выкрикнул:

— Мама!

 

Глава 5

СДЕЛКА С МЕРТВЫМИ

На мгновение я застыла у основания лестницы, переводя дух; голова у меня шла кругом, я отчаянно пыталась найти способ поскорее бежать отсюда вместе с детьми. Лили Дэрроу мертва. Тому есть свидетели и были пышные похороны. Даже заказали картину — повесить над письменным столом в кабинете вдовца: портрет красавицы с иссиня-черными волосами, с глазами, что искрятся, точно осколок гагата, с лукавым выражением притворного превосходства, — и мистер Дэрроу неотрывно глядит на этот портрет целыми часами напролет, когда думает, что слуги не смотрят. И все-таки… сходство оказалось столь разительным, что мне пришлось решительно и твердо сказать самой себе: женщина перед нами никак не может быть покойной миссис Дэрроу.

Ее же оплакали! Что за жена и мать допустит, чтобы ее близкие пережили такое горе, если на самом деле не умерла? Немыслимо! Здесь какой-то подвох: жестокая самозванка бессовестно играет чувствами детей. Я этого не потерплю!

А Пол все всхлипывал, уткнувшись ей в плечо, все плакал, все просил прощения:

— Мне так стыдно, что меня там не было… прости меня, пожалуйста, прости!

Женщина гладила его по волосам, утешала нежно и ласково, разгоняя его печаль. Я шагнула было вперед и едва не наступила на смятую, рисованную от руки карту леса: она осталась лежать на земле сада. Карта, созданная по обрывкам снов. Кто мог подчинить мальчика своему влиянию и заставить его отвести нас в лес? Возможно ли такое вообще? В сознании роилось столько вопросов — но их вытесняла одна-единственная мысль, не дававшая мне покоя.

— Никто и никогда не возвращается, — промолвила я.

Джеймс выпустил юбку загадочной дамы, внимательно оглядел ее с головы до ног и растерянно встретил мой молящий взгляд. В его глазах я читала: он нимало не сомневается в том, что женщина, к которой он прильнул, — его мать.

А вот Пол даже отстраняться не стал от ее плеча. Мальчуган пробудился от ночного кошмара, все оказалось чудовищным недоразумением. Сбылись его самые заветные надежды.

— А вот она вернулась. Она снова жива.

Женщина взъерошила Полу волосы, взяла его за подбородок, повернула лицом к себе, заглянула в глаза:

— Нет, родной, не жива.

Лицо у него вытянулось, он медленно попятился назад, таща за собой брата. Я проворно ухватила обоих за плечи, чуть резче, чем собиралась, и крепко прижала к себе, чтобы не сбежали.

Внушительный особняк перед нами выглядел куда более привлекательно, нежели темные, гнетущие сумерки сада, где по земле ползли-извивались тени, но я бы ни минуты не колеблясь бежала прочь тем же путем. Я придирчиво рассматривала женщину, которая заявляла о себе как о миссис Дэрроу. Я бы перед кем угодно стала горячо отрицать, что верю в призраков, — но как тогда быть с человеком в черном? Зловещий призрак, тяготеющий к обществу покойников, ничуть не более правдоподобен, чем воскрешение молодой матери, ушедшей до срока. Она лгунья, или призрак, или что-то третье?

Казалось, сердце мое вот-вот вырвется из груди. Я осознала, не без отвращения к себе самой, что того и гляди запаникую — как на моих глазах паниковали другие женщины и что, вероятно, ожидалось и от меня. Но падать в обморок и лишаться чувств я категорически отказывалась; в висках у меня стучало, и пугающая пустота внутри стремительно разрасталась, пока не превратилась в нечто плотное и осязаемое. С детьми ничего не случится — я этого не допущу. Странное то было чувство; ничего похожего я в жизни не испытывала. Нам грозила опасность, и нешуточная, и у меня просто дух захватывало при мысли, что я должна с ней справиться.

Вероятно, взгляд мой сделался жестким и полыхнул огнем — и, вероятно, в нем читалось новообретенное бесстрашие, потому что женщина вздохнула, и от ее невозмутимого, величавого самообладания не осталось и следа. Она скрестила руки на груди, словно женщина на портрете из кабинета мистера Дэрроу, и явно забеспокоилась.

— Милые мои, я же вернулась к вам. — Она шагнула вперед, но мальчики лишь сильнее прижались ко мне. Женщина вновь остановилась и слабо улыбнулась. — Наверное, этого следовало ожидать. Я же так надолго вас покинула.

— И папу тоже. — Пол выпустил мою руку, но к загадочной женщине так и не сделал ни шагу. Голос его чуть срывался.

При упоминании о мистере Дэрроу женщина быстро оглянулась на особняк — и вновь перевела взгляд на Пола.

— Пожалуйста, не сердитесь на меня. Я ужасно не хотела вас бросать — поэтому и вернулась. Я бы явилась в Эвертон, но мне приходится соблюдать определенные правила.

— Пойдем с нами домой. — Джеймс отступил от меня и встал рядом с братом.

Женщина покачала головой.

— Теперь мой дом — здесь, и вы можете приходить сюда, когда захотите. И она указала на массивный особняк.

Мальчики переглянулись, затем обернулись на меня, но я была неумолима.

— Простите мне мое недоверие, — промолвила я, пытаясь взять себя в руки: у меня словно вскипала кровь. — Но как мы можем быть уверены, что вы — настоящая миссис Дэрроу, а не какая-нибудь самозванка, задумавшая недоброе?

— Вижу, мой муж сделал достойный выбор. — Женщина на миг умолкла, словно вкладывая в свои слова дополнительный смысл, что не прошло для меня незамеченным. — Если бы таково было мое намерение, зачем бы мне вас убеждать мне поверить? Я бы, наверное, уже давно сделала что-нибудь, что подтвердило бы вашу версию.

— Я не берусь разгадать прихоти мертвых.

— И это мудро. То есть вы мне верите?

Я ожгла ее суровым взглядом и сменила тему:

— Это место не для детей.

— Как вы можете быть уверены? Вы же внутрь еще не заходили! Дом-Сумеречье может стать каким угодно, по вашему желанию.

К моему ужасу, к ней явно возвращалась былая уверенность; она сдержанно улыбалась собственной изобретательности. Еще чего не хватало, подумала я. Развернулась вместе с детьми, что по-прежнему жались ко мне, и решительно зашагала обратно в сад. Женщина, снова отчаянно перепугавшись, закричала нам вслед — только так я и намеревалась с нею общаться. Доведенные до отчаяния люди чаще совершают ошибки.

— Ну пожалуйста, дайте мне шанс доказать, кто я такая! Спросите у меня что угодно! Что-нибудь такое, о чем знала только Лили Дэрроу.

Я остановилась у границы сада и медленно обернулась, пытаясь вспомнить хоть что-то о покойной жене моего нанимателя.

Но Пол опередил меня:

— Как называлась колыбельная, которую ты нам пела?

Женщина улыбнулась, на мгновение прикрыла глаза, словно прислушиваясь к музыке, долетевшей на крыльях теплого ветерка, что повеял между садовых деревьев, раскачивая плоды на ветвях.

— «Вечера в Эвертоне». Мы придумали ее вместе и каждый вечер пели по-разному, в зависимости от того, что случилось за день.

В иных доказательствах дети не нуждались. Они снова кинулись к матери и крепко ее обняли, наперебой прося прощения, что усомнились в ней. Что до меня, то я все еще сомневалась, даже при том, что нервное возбуждение от опасности уже угасло, сменилось рассудочной осторожностью. Те, кто умер, к детям больше не возвращаются. Но если для миссис Дэрроу этот закон отменили — а я еще не вполне убедилась, что так оно и есть и это не продуманная уловка, рассчитанная на то, чтобы использовать в корыстных целях детей богатого вдовца! — тогда почему же никто из моих близких вернуться не смог? Лишь по этой причине, и не иначе, я боязливо последовала за ними в огромный особняк, помня о тех, кого утратила, и надеясь вопреки всему, что если женщина сказала правду, тогда, может статься, внутри обнаружится еще не одна отлетевшая душа.

Гостиная оказалась небольшой и уютной, стены были обшиты прямоугольными деревянными панелями и завешаны причудливыми гобеленами с изображением самой комнаты, заполненной фантастическим пантеоном существ, возможно, заимствованных из какой-нибудь мифологии или религии, мне незнакомой. Я завороженно разглядывала ткани, отслеживая прихотливые орнаменты и переплетения нитей, — и вдруг потрясенно осознала, что фигуры меняются, сплетаются заново слева направо, опровергая все законы научного соответствия; обитателям комнаты придаются новые обличья и формы — и вот уже среди искусно проработанных вышивок я узнала себя и детей. Я потянулась сдернуть гобелен, но тут же одернула руку, побоявшись обнаружить механизм, благодаря которому возможен такой фокус. Вопреки здравому смыслу я предпочитала верить, ну хотя бы еще какое-то время, что и дом, и предполагаемая миссис Дэрроу — часть чего-то необычайного.

С потолка свисала маленькая и широкая неброская люстра, заливая комнату приглушенным янтарным светом. Я присела на самый край мягкого кожаного кресла, твердо вознамерившись не расслабляться и не продвигаться глубже — а то вдруг не успею среагировать достаточно быстро, если ситуация выйдет из-под контроля, пусть я и обещала себе, что такому не бывать. К моему удивлению, подушки расширились, словно кресло стремилось устроить меня поудобнее вопреки моему желанию. Интересно, умеет ли мебель обижаться? Я решительно пнула ножку под правой ступней, и кресло вернулось к первоначальному виду.

Прежде чем сесть, миссис Дэрроу легко нажала на три деревянные панели вдоль стены, каждая из которых со щелчком откинулась, явив взору все, что необходимо для послеполуденного чаепития. Из-за первой панели хозяйка достала чашки и дымящийся чайник, целую пирамиду бутербродов и булочек — из-за второй, а из-за последней — шоколадный кекс. У меня, как я ни крепилась, заныло сердце — в точности такой же кекс мистер Дэрроу выставил на стол к нашему полуночному чаю. Миссис Дэрроу отодвинула тарелку с нарочито нетронутым кексом на край стола — в точности как ее муж. Я живо представила себе, как эти двое сидят в одиночестве в двух разных домах, мистер Дэрроу — в Эвертоне, миссис Дэрроу — в месте под названием Дом-Сумеречье, неотрывно глядят на пустые стулья вокруг, звенит тишина, а кексы потерянно лежат себе на тарелках, словно ритуальные приношения воспоминаниям, что еще не вовсе мертвы.

Я не спускала глаз с мальчиков, что устроились рядом с женщиной, заявляющей, будто она их мать, и вольготно раскинулись на плюшевом диване перед огромным каменным камином в передней части комнаты. Пламя дрожало, извивалось, принимало самые разные очертания, отбрасывало на заднюю стену изменчивые тени зверей и их хозяев. Дети долго любовались игрой огня, постепенно задремывая, а предполагаемая миссис Дэрроу неотрывно наблюдала за мной: глаза ее вспыхивали в отсветах пламени, серебристо-зеленые и опасные, как у кошки.

— У вас чай остынет, — напомнила она. Оба мальчика уже почти заснули, положив головы ей на колени; даже Пол, явно слишком взрослый для такого рода нежностей.

Я скосила глаза на блюдце и поднесла чашку к губам, плотно прижав к самому ободку, чтобы в рот не попало ни капли. Если хозяйка замышляет зло, так я уже в невыигрышном положении; об этом я не позволяла себе забыть ни на секунду. Сидя в гостиной женщины, которая утверждает, что мертва, в странной земле ползучих теней и ходячих плодов, самое меньшее, что я могла сделать, — это воздержаться от чая, в который, чего доброго, подсыпали яд.

Я отняла чашку от губ и вернула ее обратно на блюдце, что аккуратно удерживала на коленях. Женщина отворотилась от меня и уставилась в огонь.

— Как поживает мой муж? — Голос ее прозвучал бесстрастно и уклончиво. Совершенно в духе Пола.

Я помолчала, обдумывая вопрос со всех сторон. Туманный и бессодержательный ответ приведет к неформальному допросу, а подробный — подтолкнет к мысли об отношениях более близких, нежели на самом деле.

— Я пробыла в семействе Дэрроу девять месяцев и за это время имела возможность убедиться, что в мистере Дэрроу уживаются два совершенно разных человека. Первый улыбается тонкой шутке и ест за троих. Но порой приметит что-то либо в доме, либо в мальчиках — и уходит глубоко в себя. Он — мой работодатель, и я не могу претендовать на то, что знаю его хорошо, как близкого друга, но всякий раз, когда такое случается, я подозреваю, он вспоминает о своей утрате, и в отчужденности его сквозит печаль. Поэтому мне и кажется, что этот внутренний разлад ему не преодолеть никогда: одна его часть пытается радоваться жизни, а другая — бьется в тенетах скорби.

Женщина так и не отвернулась от очага. Грудь ее бурно вздымалась, неуютную тишину нарушали только привычные звуки комнаты: в огне потрескивали угли, высокие напольные часы отбивали время, где-то в верхних покоях громадного особняка слышались шаркающие шаги. Я снова поднесла чашку к губам, притворяясь, что пью, и опустила ее на блюдце.

— Вы очень дотошны, миссис Маркхэм.

Я поставила блюдце на стол между нами, встала и обошла комнату кругом. Мое внимание привлек книжный шкаф, заставленный книгами с названиями на каком-то неизвестном мне языке. Я нежно провела рукой по корешкам и вновь обернулась к миссис Дэрроу.

— Больше всего меня в данный момент интригует тот факт, что я беседую с предположительно покойной женой моего нынешнего нанимателя.

Женщина улыбнулась, и стоическая чопорность, отмечавшая каждое ее действие с тех пор, как мы вошли в дом, отчасти растаяла. Она осторожно, стараясь не потревожить детей, поднялась с дивана и подошла к очагу.

— Вы правы, что не доверяете мне.

— Дети вам верят. А кто я такая, чтобы возражать им? Но все сходятся на том, что миссис Дэрроу умерла.

— Я умерла, да.

— Я потеряла многих близких — моя мать скончалась от холеры, отец от сердечного приступа, муж погиб при пожаре — и никто из них так и не вернулся. — Последнее слово на один-единственный напряженный миг повисло в воздухе — и я начала сначала. — Я никоим образом не оспариваю силу материнской любви к детям, но при этом отказываюсь верить, что любовь моих близких в чем-то уступала вашей. — Я произнесла это ровным голосом, даже не надеясь скрыть ревнивое любопытство, что пришло на смену моей самонадеянной уверенности. Но я твердо вознамерилась поговорить искренне и начистоту. — Для того чтобы продолжать этот разговор, я должна сначала спросить: почему вы?

Прямота моего вопроса словно ничуть не удивила эту женщину; более того, она явно испытала облегчение. Отвернувшись к камину, предполагаемая миссис Дэрроу — темный силуэт на фоне пламени — начала рассказывать:

— Когда я заболела, то твердила всем и каждому, что непременно полностью поправлюсь, на меньшее я не согласна; это Господь меня испытывает. Я выполняла все предписания врача, не переставала вести светскую жизнь. Ела с аппетитом, не забывала о физических упражнениях — и все-таки слабела с каждым днем.

Теперь меня мутило от еды, я уже не стояла на ногах. Прикованная к постели, я медленно угасала, пока кожа не стала отставать от костей, дряблая и бледная. Близкие приходили к моему изголовью и нашептывали слова сочувствия и поддержки, но утешения в том было мало, после того как я ослепла, и уж тем более когда потеряла слух.

Вы, конечно, предположите, что больная в таком состоянии просто дрейфует во тьме, но я все еще чувствовала — я не утратила обоняния. Я знала, когда рядом моя семья; когда Генри целует меня в лоб или убирает с лица прядь волос; когда Джеймс приходит посидеть со мной и берет меня за руку; знала и то, что Пол не в силах видеть меня в столь жалком состоянии. Я знала, что умру и что они станут скучать по мне, но страстно желала смерти, с каждым днем все сильнее.

Сама необходимость дышать медленно доводила меня до безумия. Даже в бреду я осознавала горькую иронию того, что действие, дарующее жизнь, стало для меня самой невыносимой составляющей жизни. Мгновения между вдохами, эти сокращения мышц, отдалялись друг от друга все больше, по мере того как я приближала собственную кончину, — и вот наконец я остановилась.

Я поняла, что умерла, когда открыла глаза и вновь обрела способность видеть. Передо мной стоял какой-то человек — самый что ни на есть заурядный и ничем не примечательный, в черном костюме и шляпе-котелке, — и протягивал мне руку. Я знала, кто он и чего от меня ждет. Наконец-то свободная от недуга, я чувствовала прилив новых сил и ликовала — но мне слышался чей-то шепот, голос из пределов между жизнью и смертью. Он говорил со мной, а Смерть — молчала. Он уверял, будто я — особенная, не такая, как все, и для любого правила есть исключения. Голос рассказывал мне историю моей собственной жизни — но на эпизоде с женщиной на смертном одре она не заканчивалась.

Незаметный человек в повседневном черном костюме тускнел и таял, отступал по коридору, сотканному из света, и наконец исчез вовсе. А голос густел и креп, и вот наконец появилась рука и повела меня куда-то еще… в место для Тех, Кто Не Умирает.

По спине у меня пробежал холодок. Я стояла у окна, и темнота снаружи словно давила на стекло, и оно прогибалось со зловещим стоном.

— И вот вы здесь, — прошептала я.

— Не знаю, почему со мной вышло иначе. Может, я просто оказалась в нужном месте в нужное время. Откуда бы ни пришла ко мне эта возможность, я за нее ухватилась. Детям нужна мать, особенно мальчикам.

Я помолчала. При этой фразе вновь пробудился былой кошмар про смерть моей матери, и вновь зазвучал голос загадочной женщины из сна — в точности такой, как у миссис Дэрроу, теперь в этом не осталось ни малейших сомнений. Сердце мое затрепетало от ярости и страха. Я шагнула к дивану, на котором уснули мои подопечные, взялась за край подушки.

— Детям нельзя здесь оставаться. Это небезопасно.

— Никто и ничто в усадьбе не причинит детям вреда.

— А их гувернантке?

Миссис Дэрроу — ведь к тому моменту я уже не могла делать вид, будто считаю ее самозванкой, — подошла ближе и накрыла мою руку своей. Рука оказалась неожиданно теплой — теплее, чем у всех живых, вместе взятых. Между нами спали дети. Я позволила себе на миг расслабиться.

— Я никому не замышляю зла, — промолвила она.

Я испытующе заглянула ей в глаза: их кошачий блеск сменился тихой грустью. Внезапно ее вторжение в мой сон показалось не столько угрожающим, сколько печальным.

— Вы мне приснились. Вы обманом залучили нас сюда.

— Я делала что должно, дабы увидеть моих детей.

— И чего же вы от них хотите?

— Побольше времени.

— А зачем? Вы покинули этот мир. Для детей вряд ли полезно общаться с кем-то, кто задержался на грани.

— Значит, лучше позволить им расти без меня? Вы, верно, видели, что бывает с детьми, лишившимися родителей.

Перед моим мысленным взором пронеслась орда бессердечных сквернословов-мальчишек: они орали, плевались, дрались, подворовывали, ночами насиловали судомоек.

— Этого можно избежать.

— Да, можно. Вот зачем я здесь. Им незачем быть без меня. И мне незачем уходить.

Горячие пальцы стиснули мое запястье; в жесте этом ощущалась отчаянная безысходность.

— Так вы и не уходили.

Миссис Дэрроу уронила руку и вновь отвернулась к камину. Пламя лизало угли, что сами собою сложились в некое подобие домика.

— Мне бы хотелось, чтобы они навещали Сумеречье, когда могут. Здесь время течет иначе; снаружи покажется, будто они вовсе не покидали Эвертон. Мой муж ничего не узнает.

— Вы не хотите с ним видеться?

— Ему нельзя знать!

— Он без вас как потерянный. — В груди у меня стеснилось.

— Не говорите ему ничего! — пронзительно вскрикнула женщина. Мальчики разом проснулись.

— Мама?

Не успели они вскинуть головы, как миссис Дэрроу уже стояла рядом, ласково целовала их лица, тормошила, поднимала с дивана. Я поняла, что прикоснулась к чему-то действительно важному, возможно, даже могущественному. Эта женщина испугалась; ее чувства к мужу явно непросты. Теперь я полностью контролировала ситуацию. Миссис Дэрроу ничем не отличалась от других людей и при необходимости ею можно манипулировать. Я сама удивлялась собственному бессердечию. Не в моем характере было прибегать к холодному расчету, но, с другой стороны, я никогда не оказывалась в положении настолько опасном. Интересно, а перед лицом подобной угрозы становишься самим собою — или просто надеваешь маску, чтобы выжить? И вновь по спине у меня пробежал холодок.

Женщина перевела взгляд с мальчиков на меня и ласково улыбнулась детям.

— Боюсь, я очень устала. Вам пора отправляться домой.

— Но, мама, мы же только что пришли!

— Пожалуйста, не оставляй нас!

Пока мальчики препирались, миссис Дэрроу и я неотрывно глядели друг на друга. Я сосредоточенно пыталась придумать ответ, о котором мне не придется жалеть. Тому, кто знается с мертвыми, последствий не избежать, в этом я ни минуты не сомневалась. Но ведь при этом узнаешь столько нового! Завеса смерти чуть приподнялась для этой царственной красавицы, такой мужественной и хрупкой. Под конец жизни она была настолько сломлена, что, вероятно, исцелить ее не смогли бы даже дети. Может статься, нечто подобное случилось и с другими? Я попыталась подавить эту мысль в зародыше, до того, как она вполне оформилась, но опоздала. Она уже расцвела пышным цветом в моем сознании, воскрешая образы Джонатана и моих родителей.

Я не могла закрывать глаза на силу миссис Дэрроу: не она ли ниспровергла законы бытия, отыскала путь из владений смерти и теперь боролась за своих детей? В такой любви ощущалось великое могущество, великая убежденность и преданность и в то же время глубокое, усталое отчаяние и упрямое отрицание неизбежного. Я не могла сказать «нет» ни ей, ни детям, ни собственному любопытству, при том, что договоренность наша внушала мне серьезные опасения.

— Мы еще не раз вернемся. Думаю, мы очень скоро снова увидимся с вашей мамой, — заверила я детей.

— А домой она с нами не пойдет? — Джеймс обиженно выпятил нижнюю губу. Глаза его наполнились слезами.

— Ох, милый ты мой Джеймс, мне страшно жаль. Но теперь дом мой — здесь.

— А можно, в следующий раз мы возьмем с собой папу?

— Боюсь, что нет, Пол.

— Почему нет?

— Понимаешь, это вроде как волшебные чары, что удерживают меня здесь, не давая уйти навсегда. Если вы расскажете отцу, то чары развеются.

Оба мальчика покивали и крепко обняли мать за шею. Она порывисто расцеловала обоих в губы и передала их мне.

— Миссис Маркхэм, я очень рада знакомству с вами.

Я взяла детей за руки и крепко их стиснула, укрепляясь в мысли о собственной правоте.

— И я очень рада, миссис Дэрроу.

— Называйте меня просто Лили.

Женщина вышла вместе с нами из гостиной в главный холл Дома-Сумеречья. Где-то на одном из верхних этажей, облокотившись о перила парадной лестницы, стоял некто, наблюдал за нами и курил в темноте. Но не успела я рассмотреть его повнимательнее, как двери распахнулись — и нас захлестнула прохладная сырость сада. Лили тепло поцеловала меня в щеку и вывела нас за порог.

— Пожалуйста, возвращайтесь, как только сможете, — попросила она.

Мальчики помахали матери, и мы зашагали по главной аллее между деревьями. Где-то вдалеке раздался вой; звук этот растаял в стылом воздухе. Мы углублялись все дальше и дальше во тьму, пока не оказались перед знакомой стеной тумана, прошли ее насквозь — и вернулись к свету солнца, в мир живых.

В тот вечер дети никак не укладывались спать. Джеймс распевал песенки и громко вопил, подпрыгивая вверх-вниз на кровати — усталость все никак не брала свое! — и резвился так шумно, что мне наконец пришлось пригрозить ему древней индийской пыткой, о которой я узнала еще совсем маленькой девочкой в Азии. Это вызвало неизбежные расспросы о моей жизни за границей, и очень скоро возбуждение мальчиков, вызванное воссоединением с матерью, было вытеснено любопытством. Они заслушались моими рассказами о Дальнем Востоке — и сами не заметили, как начали задремывать.

Я вышла из детской, промокнула платком взмокший лоб. И уже собиралась вернуться в классную комнату, подготовить план уроков на следующий день, как вдруг осознала, что в коридоре не одна.

— Миссис Маркхэм!

Я подскочила от неожиданности — и тут же посмеялась сама над собою. Меня так поглотили странные события дня, что я не заметила мистера Дэрроу — а ведь он стоял прямо у меня за спиной, и бледный отблеск газовых ламп играл в его золотых кудрях. Он был высок, строен и гибок, его благородное, с резкими чертами лицо назвали бы скорее красивым, нежели привлекательным; светлые волосы мерцали в темноте, придавая его обличью нечто ангельское.

— Мистер Дэрроу! Простите, я вас не заметила.

— Я так понимаю, нынче вечером мальчики заставили вас здорово побегать. — Он улыбнулся мне и указал в конец коридора. — Вы не посидите со мной в кабинете, прежде чем мы разойдемся на ночь?

В животе у меня сам собою стянулся тугой узел. Мистер Дэрроу что-то заподозрил? Или это разум мой, меня не спросившись, дал волю странным романтическим мыслям, что неизбежно накатывают на обитателя темной старинной усадьбы по ночам, — возможно, на уме у него что-то другое? Даже в свете встречи с его покойной женой я не стала бы отрицать, что вторая возможность приятно меня взволновала. Но ведь таков закон жанра, разве нет? Молодая гувернантка влюбляется в своего нанимателя, красавца вдовца, и они живут счастливо до самой смерти? Мы оба заслужили толику счастья. Ведь похоже, даже мертвые непременно получают то, чего желали больше всего на свете.

— С удовольствием.

Над нашими головами мерцали газовые лампы в растрескавшихся стеклянных скорлупках, отчаянно борясь с тьмой, что грозила затопить дом. К своему неудовольствию, я вспомнила о соглашении, заключенном лишь несколькими часами раньше. И нервно затеребила в руках платок.

— С вами все в порядке? — Мистер Дэрроу замешкался у дверей кабинета и едва не коснулся моего плеча, но тут же опомнился и, взявшись за ручку двери, открыл ее резким толчком. Я глупо мялась в прихожей, приходя в себя после событий дня и гадая, каково это — ощущать прикосновение его руки к своей коже.

— Да, абсолютно. — Я проследовала за ним внутрь.

Мистер Дэрроу уселся за безупречно чистый письменный стол, над которым висел портрет его покойной жены, и сложил руки. В другом конце комнаты дверь кабинета так и осталась стоять открытой.

— Дети, похоже, очень счастливы, — обронил он.

— У них есть чудесный дом и любящий отец. Отчего же им не быть счастливыми?

— Это вы творите с ними настоящие чудеса, и я хочу, чтобы вы знали: я намерен вознаградить ваш труд соответствующим образом.

— Мистер Дэрроу, уверяю вас, что мое теперешнее жалованье меня вполне устраивает.

— Я отлично об этом знаю, но все равно нахожу, что вы заслужили прибавку. Это был непростой год для семьи… — Голос его дрогнул, и в первое мгновение мне показалось, что он не сможет продолжать. — Вы были правы в тот вечер. Боюсь, я все больше отдаляюсь от детей.

Действительно, после смерти няни Прам мистер Дэрроу придерживался еще более странного распорядка дня, чем обычно, полдничал в полночь, завтрак, обед и ужин велел подавать к себе в кабинет, а в те редкие случаи, когда все-таки присоединялся к нам, слишком много пил. Он снова был во власти горя, но оплакивал он не столько покойную няню, сколько жену, — в этом я ни минуты не сомневалась. Я слишком хорошо знала эту боль.

— При всем моем уважении к вам, нельзя закрывать глаза на то, как сказывается на вас ваша утрата.

Мистер Дэрроу попытался улыбнуться, но улыбка вышла отстраненно-грустная.

— Верно, верно. Мы обычно проводили выходные все вместе, семьей, но с тех пор, как Лили… Они мне так о ней напоминают.

— Вероятно, вы могли бы снова уделять детям время на выходных? Можно спланировать пикник на берегу озера.

— Вероятно. — Он откинулся в кресле и понюхал воздух. — Миссис Маркхэм, у вас новые духи?

В груди у меня стеснилось. Должно быть, во время нашего визита в Дом-Сумеречье я стояла слишком близко к миссис Дэрроу.

— Нет, а почему вы спрашиваете?

— Ничего, пустое. Должно быть, я просто устал. Я не собирался вас задерживать.

Он встал с кресла и прислонился к каминной полке позади стола, отводя глаза от портрета жены над нею, приучая себя смотреть прямо, в очаг.

— Озеро. Да, это было бы чудесно.

— Доброй ночи, мистер Дэрроу.

Я выскользнула за дверь, оставив его наедине со своими мыслями.

 

Глава 6

ПРОБЛЕМА ДУХОВ

На следующее утро я проснулась до рассвета. Посреди ночи я надумала, что бы такого сделать, дабы отчасти успокоить мои страхи насчет обещания детям, данного накануне. Я выбрала в своем гардеробе длинное черное платье — что-то вроде строгой униформы, в которой ожидаешь увидеть типичную гувернантку. Заурядной я себя не считала и предпочитала носить что-нибудь полегче и поярче, но однако ж твердо настроилась исполнить задуманное и знала, что лучше одеться сообразно случаю. Я даже приколола брошь, найденную в комнате няни Прам.

В доме было темно и тихо — везде, кроме кухни: миссис Малбус бранила Дженни за то, что та не вычистила как следует супницу.

— Под ободком грязь! — Миссис Малбус силой Бог не обидел: она играючи подхватила тяжелую посудину и потрясла ею в воздухе над головой Дженни.

— Да, миссис Малбус. Как скажете, миссис Малбус.

— Дженни Саксон, не смей мне дерзить!

— Даже и не думала, мэм! — Не отворачиваясь от раковины, Дженни присела в неглубоком реверансе.

Миссис Малбус с грохотом водрузила супницу на кухонный стол и схватилась за сердце.

— Бог свидетель, ты меня в могилу сведешь!

— Я сочту своим первейшим долгом приносить полевые цветы на вашу могилу каждым воскресным утром!

Миссис Малбус ожгла ее испепеляющим взглядом и вновь потянулась к тяжелой супнице, но тут я сочла за лучшее подать голос и возвестить тем самым о моем присутствии.

— Доброе утро, миссис Малбус.

Повариха отвернулась от Дженни, которая так и не оторвалась от раковины — вяло отдраивая тарелки, груда которых, похоже, не убывала.

— Доброго вам утречка, миссис Маркхэм. Надеюсь, это не мы вас разбудили?

— Чепуха. У меня нынче утром есть одно дело.

— Так рано?

— Боюсь, надо успеть, пока дети не проснулись.

— Ну конечно! Хотите перекусить чем-нибудь перед уходом?

Для такого огромного дома кухня была невелика, зато битком набита едой. Тут были и корзины с фруктами, и свежевыпеченные хлебцы, и копченые окорока, подвешенные над раздаточным столом, и груды пикантных сыров, и целые ряды специй из Индии и с Дальнего Востока (прелюбезно закупленные через каталог мне на радость), и банки с джемом и вареньем, и огромные стеклянные вазы с карамельными ирисками. Я взяла яблоко и убрала его в свою корзиночку.

— Что-нибудь из фруктов придется в самый раз.

Повариха явно осталась разочарована. Выходя из дома через заднее крыльцо кухни, я слышала, как миссис Малбус вновь обрушилась на судомойку с гневной тирадой:

— Пятна! На серебре!

Идя через парк, я повстречала Роланда. Мы поулыбались друг другу; из кухни по-прежнему доносились вопли и крики.

— Раненько вы поднялись, мэм!

— Надеюсь, для обращения «мэм» я еще недостаточно стара!

— Простите, миссис Маркхэм, это ж я чтоб не погрешить против вежливости.

— Ваши чувства делают вам честь. — Юноша нанялся в Эвертон за несколько недель до моего прибытия. Учитывая, что территория парка невелика, в садовнике особой нужды не было, но Фредерик изрядно сдал за последние годы, и все понимали, что очень скоро он уже не сможет исполнять свои обязанности. Когда Роланд не работал в парке, он ходил по пятам за дворецким, пытаясь понять его невнятные и все более маразматические наставления. Неделю назад Фредерик попросил его отнести мистеру Дэрроу ящик его любимых сигар: весьма тревожный симптом, ведь в семье Дэрроу вообще никто не курил, кроме разве отца мистера Дэрроу, который умер более пятнадцати лет назад.

— Роланд, вы ничего странного в окрестностях не замечали с тех пор, как погибла няня Прам?

— Это вы про что?

— Да я сама не знаю. Все обстоятельства так необычны… Убийца по-прежнему разгуливает на свободе, и я беспокоюсь за нашу безопасность.

— Я каждый вечер, прежде чем лечь, обхожу парк с ружьем, но ничего такого до сих пор не встретил. Даже тот странный запах, которым вся усадьба тогда провоняла, и тот исчез. Не, я так себе мыслю, этот, прошу прощения, ублюдок давно ноги сделал.

— Если заметите что-нибудь подозрительное, дайте мне знать. Даже пустяковые мелочи могут оказаться очень важными.

— Конечно, мисс.

— Вот так-то лучше!

Роланд подмигнул мне, поправил шляпу и уже двинулся было в сторону подсобки, но остановился на полпути и нервно заломил руки, точно школьник.

— А миссис Ларкен как поживает?

— Сюзанна держится, как может. Она вам очень признательна.

Роланд жарко вспыхнул.

— Хорошая она женщина. — Он растерянно потоптался на месте и наконец продолжил: — Если ее увидите, скажите, я начеку, так что бояться ей нечего.

— Она будет очень рада это слышать, Роланд.

Юноша снова кивнул, а я зашагала вниз по холму к деревне у его подножия. Блэкфилд только-только пробуждался к жизни. Мистер Уоллес был в мастерской, с ключом в руке, и торопливо заводил часовые механизмы, один за другим, чтобы все стрелки показывали одинаковое время, но похмелье сказывалось, пальцы не слушались, и часы назло ему то и дело начинали звонить. Мясник мистер Руквэй, стоя на стремянке в витрине, развешивал продукцию дня: ощипанных гусей, цепочки сосисок, вяленую говядину. Я заглянула в швейную мастерскую повидаться с Сюзанной, но та по распоряжению миссис Уиллоби сосредоточенно рылась в коробках с фурнитурой. Требовалось срочно найти набор перламутровых изделий для вечернего платья миссис Риз, а они в самый нужный момент куда-то задевались. Я пообещала Сюзанне зайти попозже, покончив с делами, и зашагала дальше, к церкви.

Маленькая сельская церквушка Святого Михаила была сложена из камня, а в колокольне гнездилась семья ласточек. Дом священника притулился позади церкви: скромный коттеджик в окружении деревьев, на которых были заботливо развешаны с полдюжины скворечников. Вот уже три недели как мистер Скотт пытался убедить ласточек покинуть его церковь, но безуспешно. В его проповедях прорывалась истерическая нота, по мере того как бедняга пытался перекричать назойливые, но во всех прочих отношениях дивные птичьи трели, а прихожане пытались увернуться от нежелательного «благословения» сверху. Но невзирая ни на что, народу на воскресную утреннюю службу собиралось больше, чем когда-либо.

Вставало солнце. Я переложила корзинку в другую руку и резко постучала в дверь. Послышались спотыкающиеся шаги, недовольное бурчание сквозь зубы, дверь рывком открыли — и на пороге возник мистер Скотт.

— Миссис Маркхэм? — Его карие глаза заслезились в рассветных лучах.

— Доброе утро, викарий. Надеюсь, я вас не потревожила?

Волосы его были в беспорядке, воротничок съехал набок. Он неловко пытался привести то и другое в порядок.

— Ну что вы, что вы! Для людей набожных у меня всегда найдется время. — И он поманил меня в дом.

Внутри коттеджик оказался таким же маленьким, как виделось снаружи, и очень скромно отделанным, зато все поверхности были заставлены скворечниками в разной степени готовности. Мистер Скотт убрал скворечник с одного из стульев и жестом пригласил меня садиться рядом.

— Итак, что вас беспокоит?

— Скажите, богоугодны ли духи?

Священник разочарованно нахмурился.

— Откуда бы мне знать? Я-то духами не пользуюсь, зачем бы мне?

— Нет, не духи, а духи. Ну, в смысле призраки умерших.

Мистер Скотт помолчал, потер подбородок.

— Ну, по правде сказать, за всю свою жизнь я ни одного не видел.

И он посмотрел на меня как-то странно, как будто у меня вдруг отросли рога. Я поспешила пояснить:

— Я, конечно, тоже. Но я читала детям рассказы о привидениях, и Джеймс спросил меня, призраки — они злые или добрые? Прежде чем ему ответить, мне захотелось посоветоваться со специалистом.

— Со специалистом? — Мистер Скотт недоуменно сощурился и тут же покраснел. — А, это вы про меня? Миссис Маркхэм, вы мне льстите. Боюсь, я знаю о призраках и духах не больше вашего.

— Но наверняка в Библии сказано хоть что-нибудь на эту тему?

— Ну… — Священник поднялся со стула и принялся расхаживать по комнате. — Мне вспоминается стих из Евангелия от Луки. Кажется, там говорится, что духам не дозволяется возвращаться на землю без веской причины, как, например, предостережения ради.

— То есть не все духи злонамеренны?

— Трудно сказать. В Книге Иова говорится, что у демонов нет власти, кроме той, которую попускает сам Господь. Так что думаю, что и с духами дело обстоит примерно так же. Они могут желать человеку зла, но только как испытание в вере.

— Понятно. А как бы защититься от духов и демонов, если Господь назначил человеку такое испытание?

Мистер Скотт открыл было рот, чтобы заговорить, но тут же закрыл его снова. И весело сощурился.

— Джеймс задает весьма своеобразные вопросы. Похоже, ума этому молодому человеку не занимать.

— У этого молодого человека превосходная гувернантка.

— Вижу, вижу! Ну, если Господь посылает кому-то испытание, то на самом-то деле защиты от него никакой нет, но в ней нет и нужды. Господь — благая сила мира, Он любит всех своих детей до единого. С другой стороны, демоны и духи, о которых вы говорите, возможно, что и получили свою силу от Бога, но чаще всего становятся орудиями Люцифера в его потугах обречь человека на вечные муки. Подобные существа прибегают к искушениям и обманам в придачу к телесным повреждениям и увечьям. Лучшая защита от их действий — это здравый смысл и достойное поведение.

— Понятно. — Я обвела взглядом комнату и заметила над дверным проемом небольшой крест. — А как насчет реликвий и священнодейственных предметов? Кресты, святая вода, такого рода вещи?

— Хуже от них не будет, полагаю, но, опять-таки, все это непростые вопросы. Как могут помочь реликвии против сил, дозволенных Господом, независимо от того, поставлены ли они на службу дьяволу?

— Жизнь полна непознанных тайн, что правда, то правда, — проговорила я, досадуя на двусмысленность своего положения.

— Воистину так, — многозначительно кивнул священник.

Я встала и направилась к двери.

— Прошу меня простить, викарий. Я не хотела нарушить ваш утренний распорядок. Вы мне очень помогли.

— Не за что, не за что, всегда рад оказаться полезным. Полагаю, в воскресенье увидимся?

— Я очень на это надеюсь, — мрачно процедила я сквозь зубы, памятуя о договоренности, заключенной с покойной миссис Дэрроу. Я вышла за дверь и по тропке направилась обратно в деревню.

В швейной мастерской Сюзанна составляла вместе бумажные коробочки из-под пуговиц. По всей видимости, миссис Уиллоби отыскала-таки перламутровый комплект для платья миссис Риз. Я переступила порог — и Сюзанна вздрогнула: о моем появлении резким звоном возвестил колокольчик над дверью. Вскрикнув, она выронила коробки из рук, и лакированные пуговицы всех размеров раскатились по полу. Молодая женщина, зажмурившись, кинулась подбирать их.

— У вас все в порядке? — Я опустилась на колени помочь ей, и вскорости мы собрали все пуговицы, разложили их по коробкам и убрали на заднюю полку. Я усадила Сюзанну на стул за прилавком.

— Нет, не все в порядке. Миссис Уиллоби знает, что я боюсь оставаться одна, и все-таки ушла выпить чаю с Корнелией Риз. Я с тех пор прямо комок нервов.

— Да почему бы? Солнце ж только взошло!

Сюзанна сощурилась и заговорщицки прошептала:

— В Блэкфилде неспокойно.

— Вот уж неудивительно: некоторые наши общие знакомые ни себе, ни другим покоя не дают, — весело улыбнулась я. Но Сюзанна была настроена серьезно, и я тут же отбросила шутливый тон.

— С той кошмарной ночи в лесу я все время чувствую, что за мной наблюдают.

— Вы кого-то видели?

— Да в том-то и дело — я не уверена! Я готова поклясться, что, идя через деревню; я краем глаза различаю ту самую фигуру, но стоит посмотреть прямо — и она исчезает.

— После того, что вам довелось пережить, всякий бы разнервничался. Может, это Роланд? Он, похоже, неровно к вам дышит.

— Это смотритель-то? Нет, тут что-то другое. Когда я одна, у меня постоянно свет гаснет, будь то свеча или газовая лампа. А еще — этот запах, тот же самый, что мне почудился над телом няни Прам. Боюсь, меня кто-то преследует.

— А вы Лайонелу говорили?

— Конечно! Он с ума сходит от тревоги, бедняга. Каждое утро провожает меня до мастерской, а вечерами встречает и отводит домой. И в пабе работать больше не позволяет.

— Может, стоит кому-нибудь обо всем об этом рассказать?

— Кому, например? Брикнеру? Да он мне и так не верит.

Тем не менее после беседы с мистером Дэрроу констебль продолжал расследование, хотя никаких свидетельств, почитай, что и не было, так что дознание не продвинулось ни на шаг.

Я посидела с Сюзанной, пока миссис Уиллоби не вернулась после чаепития с Корнелией Риз. Сюзанна встретила свою нанимательницу крайне холодно, и разгорелась бурная дискуссия о том, кто тут, собственно, в мастерской хозяйка. Следом женщины с жаром заспорили о том, кто тут лучшая швея, но вот наконец обе, до крайности раздосадованные, окончательно сдали, кинулись друг дружке в объятия, разрыдались и поклялись в вечной дружбе, а миссис Уиллоби со своей стороны пообещала более чутко относиться к болезненному душевному состоянию своей мастерицы. Я оставила их мириться в свое удовольствие и вернулась в Эвертон, где едва ли не все утро вынуждена была отбиваться от детских просьб навестить маму.

— Но вы же обещали! — Джеймс с досадой пнул ножку парты.

Я стояла у доски; белая меловая пыль слегка припорошила мне кожу. Я указала на два аккуратных столбика арифметических примеров, по одному для каждого из мальчиков.

— А вы обещали сделать уроки на сегодня. Не думаю, что ваша мама порадуется встрече с такими ленивыми мальчишками. — Я снова решительно указала на доску. — Итак, кто соизволит решить мне уравнение?

Джеймс снова пнул ножку стола, но поднял руку и попытался предложить решение. Он, конечно, ошибся — но это был шаг в правильном направлении. К середине дня мальчики угомонились и теперь смотрели на окно в немой муке. Я ожесточила свое сердце, не позволяя себе расчувствоваться: не поддамся на их жалобные просьбы до тех пор, пока не буду уверена, что смогу защитить их от любой опасности, что таится за завесой тумана в древней чаще.

Когда настало время ленча, я повела детей в столовую. В Эвертоне бурлила суматошная повседневная жизнь. Фредерик с важным видом выплыл из кабинета мистера Дэрроу, неся поднос с пустым чайным прибором, но руки его так тряслись, что Роланд заботливо шел рядом и подхватывал падающие чашки и блюдца, прежде чем они разобьются об пол. Миссис Норман между тем стервятником кружила вокруг запуганных горничных, а те лихорадочно размахивали вениками и тряпками, лишь бы не навлечь на себя ее гнев.

Мне внезапно вспомнилось ее предостережение о загадочном незнакомце, что якобы меня подстерегает, и я велела мальчикам дожидаться меня в столовой. Пол и Джеймс были только рады от меня избавиться: я ясно дала им понять, что в ближайшее время не передумаю. Так что я вернулась на лестничную площадку, где миссис Норман как раз провела пальцем по перилам в присутствии молоденькой служанки по имени Кэтрин, проверяя, не осталось ли пыли. К разочарованию миссис Норман, следов пыли не обнаружилось, так что при моем приближении служанку отпустили с миром.

— Добрый день, миссис Маркхэм.

— Здравствуйте, миссис Норман. Я надеялась, вы сможете мне кое в чем помочь.

Та немедленно насторожилась.

— И чем же мне услужить вам? — осведомилась она не без сарказма.

— Да я вот думала, не расскажете ли вы мне про духов.

Невооруженным глазом было видно: каменное сердце миссис Норрис смягчилось, едва выяснилось, что в вопросах оккультизма вспоминают первым делом про нее, но глядела она по-прежнему надменно, изогнув одну бровь.

— Это тема богатая. Что именно вы хотите знать?

— Они преимущественно добры или злы?

Миссис Норман досадливо махнула рукой.

— Вы задаете вопрос, на который нет ответа. А люди, они преимущественно добры или злы? Я бы сказала, что каждый мужчина, каждая женщина и каждый ребенок обладают великими способностями к тому и к другому, но при этом практикуют что-то одно. Думаю, все зависит от того, чей призрак вам явился.

— Я скорее из любопытства спрашиваю, нежели на основании личного опыта. Не могу сказать, что мне посчастливилось принимать гостей с того света.

Миссис Норман внимательно оглядела меня.

— Понятно. В таком случае все зависит от отношений между призраком и тем, к кому он явился. Духи возвращаются, только если у них осталось какое-то неоконченное дело. Думаю, опасность угрожает человеку лишь в том случае, когда он повинен в смерти того, кто стал призраком, или намерен помешать духу исполнить свою потустороннюю миссию.

Я ждала продолжения, но, похоже, миссис Норман исчерпала запас советов на предмет сверхъестественного. Она вновь изогнула бровь.

— Что-нибудь еще?

— Нет, вы мне чрезвычайно помогли. Спасибо.

Она словно смешалась на мгновение.

— Тогда, вечером, в детской… Незнакомец, что караулит и ждет… Вы его уже нашли?

Все это время я пыталась не вспоминать о предостережении экономки.

— Нет, что вы.

— Найдите его прежде, чем он найдет вас.

И миссис Норман двинулась вверх по лестнице, оставив меня одну на площадке. А я разом обессилела. Я все ходила и ходила кругами, размышляя над своей дилеммой, пытаясь понять, не позволяют ли события столь удивительные закрыть глаза на подозрение, что гнездилось в моем сердце. В предложении миссис Дэрроу ощущалось что-то неправильное. Равно как и в загадочном доме, в котором она жила. И все-таки я никак не могла избавиться от ощущения, что буду страшно не права, если не дам мальчикам шанса побыть еще хоть немножко с их покойной матерью. Если бы такая возможность представилась мне самой, даже сейчас, я бы рискнула и жизнью, и здоровьем ради минутной беседы. Столько всего остается невысказанным, даже если успел попрощаться! И, невзирая на все свои страхи, я снова и снова возвращалась к одному и тому же решению. Я свожу мальчиков в гости к матери. Я буду настороже и возьму с собой необходимые средства защиты, даже если не слишком-то верю в их действенность; я ни на миг не утрачу бдительности и при малейшем намеке на опасность приму меры. Ради миссис Дэрроу даже законы мироздания и те проявили гибкость, и я не находила в себе сил отказать матери в ее самоочевидном праве. Что до самой женщины, я полагала, что сумею с ней совладать. Она любила свою семью, и если она хочет иметь доступ к детям, придется ей смириться с моими условиями.

Я обнаружила мальчиков в столовой: они с аппетитом поглощали жареного фазана и гренки с сыром. Я была в таком смятении, что кусок в горло не лез, и мне не терпелось исполнить свой план, пока решимость моя не иссякла.

— Как насчет продолжить уроки на открытом воздухе?

Мальчики воззрились на меня с набитыми ртами. И, еще не успев дожевать, опрометью кинулись от стола за куртками. Я уложила в любимую корзинку плотную шаль.

Я вывела детей через заднюю дверь под вопли миссис Малбус — та все еще негодовала на Дженни:

— Да разве ж можно скрести щеткой тонкий фарфор?!

Едва оказавшись снаружи, мальчики завладели моими руками и потянули к лесу. Я на миг прикрыла глаза и покорно последовала за ними, точно подхваченная резким осенним ветром.

Мы вошли под сень деревьев. Свет померк — и внезапно мир накрыло безмолвие. В тишине слышалось только тихое похрустывание сучков и сухой листвы от наших шагов. Мы дошли до переплетения толстых корней у основания могучего дуба — ни дать ни взять клетка! — и нас захлестнул густой клубящийся туман, отделяющий мир живых от мира мертвых.

 

Часть II

МОДА НА СМЕРТНЫХ

 

Глава 7

ДОМ-СУМЕРЕЧЬЕ

В лунном снеге бледные, резкие силуэты танцевали среди деревьев. Интересно, а день здесь бывает? Мальчишки порывались убежать вперед, но я крепко держала их за руки, ни на миг не ослабляя хватки. Пусть Лили Дэрроу обещала нам безопасность, но лично я этому месту ни капли не доверяла. Если бывшая хозяйка Эвертона оказалась достаточно сильна, чтобы заставить отступить смерть, тогда, со всей очевидностью, я не в том положении, чтобы отнять у нее добытое с таким трудом. Не каждый день бывает ниспровергнут естественный порядок вещей, и если однажды смерть обратилась в бегство, возможно, то же самое произойдет снова.

Но если окажется, что эта женщина задумала недоброе, я надеялась, что сумею с ней справиться. Покидая Эвертон, я надела ожерелье с серебряным крестом, но, даже ощущаясь на коже всей тяжестью, крест не слишком-то успокаивал мои дурные предчувствия, по мере того как тьма колыхалась вокруг нас.

Мы шагали по тропе между деревьями. Пол держался как можно ближе к нам и старался не приглядываться к луковицеобразным плодам, что судорожно подергивались на концах веток. Впереди замаячило что-то более плотное, нежели зловещая мгла, тягуче клубящаяся вокруг нас, пока мы шли к Дому-Сумеречью. Это что-то вышло на середину тропы и опустилось на одно колено.

Это был ребенок, мальчик девяти-десяти лет, в нарядном черном камзольчике; сбоку свисала цепочка от золотых карманных часов. На худом вытянутом лице застыло выражение лукавого веселья, и вместе с тем в чертах ощущалась некоторая дряблость. Ни тебе морщинок, ни складочек; нечеткая размытость очертаний внушала подспудную тревогу. Я подумала, наверное, дело в освещении, но кожа его отливала желтоватой бледностью, в точности как персик. Мальчик встал, приложил палец к губам, жестом заставив умолкнуть детей и меня, и повел нас дальше через сад.

Двери особняка были распахнуты настежь, как и прежде. Теперь, когда меня не одолевала мучительная тревога, как в первый наш визит, я смогла толком оглядеться вокруг. Вход со стороны сада при ближайшем рассмотрении оказался задней дверью. Прихожая подводила к массивным дубовым дверям холла — выше, чем с полдюжины людей в полный рост, но в проеме никого не было. За ним начиналась великолепная лестница, спиралью уходящая вверх, к бессчетным этажам, а на полу загадочно мерцала плитка.

Та, что ближе к стенам, была из камня, дальше шла полоса крупнозернистого мрамора, а дальше — глазурованная керамика. Сама плитка была довольно простой, но в центре композиции красовалась мозаика, выложенная из кусочков металла и стекла — она меняла цвет в зависимости от того, с какого места смотреть. Мы прошли через несколько разнообразных плиточных поясов, а помещение между тем менялось на глазах. В кольце камня прихожая оставалась пуста, как и прежде, но стоило нам ступить на мрамор, и стены, эффектно обшитые деревом, засияли внутренним теплом и на них проступили прихотливые изображения, словно бы на один и тот же сюжет: свет словно прожигал контуры рисунка, превращая деревянные панели в цветные витражи. Изящные хрустальные люстры, висящие в пустоте под потолком, внезапно взбурлили жидким пламенем. Сияние изверглось наружу, словно звезды, и озарило все темные углы, где золоченые диковинки и антикварные приставные столики хранили в себе сверкающе-непостижимые тайны: странные лужицы воды, что покрывались рябью, но со стола не стекали и не капали; радужное яблоко с такой гладкой и глянцевой кожицей, что, вбирая свет, оно казалось полупрозрачным; портрет плачущей старухи, чьи слезы размывали краску; пару ножниц, да таких острых, что они словно бы разрезали лучи, скользнувшие по кромке. Но все эти безделушки казались сущими пустяками в сравнении с преображением мозаики в центре залы. Пол запылал переливчатым огнем, пульсируя в лад с безмолвной песней Вселенной, вибрируя жизнью и энергией, не столько слепя взгляд, сколько испепеляя нечто потаенное в душе.

Я ахнула. Дети застыли было в изумлении, но наш юный проводник повел нас дальше, и стоило нам перейти на следующий пояс плитки, той, что из глазурованной керамики, как комната померкла. Жидкое пламя люстр словно расплескалось, растеклось и повисло в пространстве, отразилось в хрустале, так что прихожая превратилась в мир оживших красок, искрящихся и танцующих, словно северное сияние. Внутреннее тепло стен зазмеилось по деревянным панелям тонкими пылающими разломами: они потрескивали и тлели, точно догорающие угли. В новом варианте комнаты на диковинных предметах меблировки и на приставных столиках теперь лежали совсем другие предметы: небольшая серебряная арфа с тонко прочерченными тенями вместо струн, театральные маски, что вздрагивали от обуревающих их чувств, кожистый цветок в бриллиантовом горшке, струя чернил в наполненной водой вазе: чернила, растекшись, приняли форму лица, и это лицо с разинутым ртом задумчиво проводило нас взглядом. Мозаика на полу словно ушла в себя, вибрация стихла, перетекла в алый закатный отблеск, подсвеченный синевой и золотом, пробудивший во мне знакомую меланхолию.

Наконец мы пересекли центр помещения, и мозаичные кусочки стекла и металла вспыхнули бледным, холодным светом, что все прочее погрузил в тень и отразился от всех поверхностей миллионами далеких звезд. Мы затерялись в своей собственной вселенной, в неслыханном ноктюрне, который звучал и не собирался заканчиваться до тех пор, пока мы стояли в круге в центре прихожей. На краткий миг я ощутила покой и мир — и подивилась могуществу абсолютного безмолвия, ибо разом смолкли все звуки. Но мальчик-провожатый манил нас вперед, и мы пересекли вторую половину комнаты и окунулись в сумерки, и в рассвет, и снова в истинную пустоту этого места.

Странный это был дом. При всей смутности этой мысли никакой другой для передачи моего ощущения от Дома-Сумеречья у меня не нашлось. Крохотный серебряный крестик на моей шее бодрил и успокаивал еще меньше, чем прежде.

Мальчуган в черном камзольчике, не сбавляя шага, вел нас по особняку. Я бы, конечно, забеспокоилась, как бы не потеряться в бессчетных извилистых коридорах, но поскольку меня настойчиво тащили вперед двое мальчишек, что сейчас походили скорее на нетерпеливых гончих, что рвутся со сворки, нежели на учтивых, утонченных джентльменов, коих я пыталась из них воспитать, для иных тревог времени у меня не оставалось.

Нас провели через высокую зеркальную залу с мерцающими газовыми лампами, мимо овальных окон, забранных серебряными решетками, и вереницы массивных дубовых дверей. Дверь в самом конце стояла открытой; за порогом взгляд различал изогнутую стену, отделанную необработанным камнем. Провожатый пригласил нас внутрь.

— Дети? — Лили Дэрроу поднялась с роскошного кресла зеленой кожи в центре великолепной библиотеки. Эта комната оказалась совершенно круглой, высотой в четыре этажа, причем каждый последующий ярус книжных полок был меньше предыдущего. Ярусы поднимались все выше и выше к куполу стеклянного потолка, а над ним среди облаков зловеще нависала луна. Изукрашенные мостки вели от четвертого этажа к запертой двери. Лили распахнула объятия — и мальчишки опрометью бросились к ней. Она крепко стиснула Джеймса, а Пола поцеловала в лоб.

— Вы ко мне вернулись… столько времени прошло! — Она отвела взгляд и надолго уставилась в пространство. Пол коснулся ее плеча.

— Но, мама, мы же были тут только вчера!

— Да, конечно. Здесь время течет иначе. Дни и годы порою путаются между собой. — Она отогнала навязчивую мысль. — Вижу, вы уже познакомились с Дунканом? — Она указала на нашего юного провожатого. Теперь, оказавшись внутри, я отчетливо видела, что странный оттенок его кожи в самом деле желтовато-оранжевый и вызван отнюдь не игрою света и тени в саду. Мальчик с поклоном вышел из комнаты, по пути подмигнув нам. — Он служит хозяину дома. Хороших помощников отыскать непросто, так что мистер Уотли их выращивает.

Я сопоставила внешность Дункана с плодом в саду, который зажил своей жизнью во время нашего предыдущего визита.

— Этот ваш мистер Уотли выращивает людей?

— Дункан не человек. Во всяком случае, пока. Может, когда-нибудь им и станет. — Миссис Дэрроу вдохнула поглубже и улыбнулась, разом став больше похожа на саму себя. — У нас столько дел! Надеюсь, вы останетесь на ночь? — Она выжидательно глядела на меня. Я сложила губы в бесстрастную, невыразительную улыбку.

— Боюсь, мы не взяли с собой никакой смены одежды, — отозвалась я.

— Разумеется! Это бы вызвало подозрения.

— А еще подозрения непременно возникнут, если мы своевременно не вернемся домой.

— Вам не о чем беспокоиться. Вы можете провести здесь целый день, в то время как для всех прочих обитателей Блэкфилда пройдет не более минуты.

Наверное, эти слова должны были успокоить мою тревогу, но я лишь преисполнилась глубокой жалости к Лили. Если она сказала правду, значит, наш прошлый визит случился много лет назад. Миссис Дэрроу внешне никак не изменилась — но ведь мертвые не стареют! — но торжественная серьезность этой царственной красавицы наводила на мысль о подспудной хрупкости, словно она того и гляди изнеможет под бременем собственных достоинств.

Пол с Джеймсом оглянулись на меня и тут же вновь перевели взгляд на мать, инстинктивно ощутив завуалированное противоборство в нашем обмене репликами. Я вновь вспомнила о серебряном крестике на шее, совершенно бесполезном перед явно естественным красноречием Лили Дэрроу.

— Тогда, по-видимому, это не проблема.

— Превосходно! Не хотите ли осмотреть дом? — Это прозвучало не столько вопросом, сколько утверждением. Лили крутанулась на месте и взмахнула руками по направлению к книжным полкам. — Это, как вы сами понимаете, библиотека. Шарлотта, вы вольны пользоваться ею, когда захотите, но не забывайте об осторожности. Здешние книги славятся своим коварством. Иные читатели входили сюда, дабы провести приятный вечер, и больше о них никто и никогда не слышал.

— Хмм… — Я не удержалась от снисходительной улыбки, но Лили ничего не заметила.

— Над библиотекой — кабинет мистера Уотли. Как я уже говорила, он хозяин дома и всегда очень занят. Не беспокойте его без особого на то разрешения. Полагаю, вы с ним вскорости познакомитесь. — Лили на миг отвернулась и словно бы вздрогнула, но я не могла быть уверена, не вызвано ли это мимолетно-быстрое движение какой-нибудь обыденной причиной, например попавшей в глаз пылинкой. Я уже собиралась спросить про мистера Уотли — дескать, какое отношение он имеет к нашей хозяйке, — но придержала язык. Не следовало вести такую беседу в присутствии детей, которые восторженно глядели на мать и просто-таки светились любовью. Не проходило минуты, чтобы кто-нибудь из мальчиков не взял ее за руку или не прижался к ней лбом. О том, чтобы их одернуть, я даже помыслить не могла. Если бы моя мать вдруг восстала из мертвых, я бы скорее всего повела себя точно так же — конечно, выгляди она столь же грациозной и живой, как былая хозяйка Эвертона.

Лили выплыла из библиотеки, мальчики — за ней. Я поспешила следом, стараясь не отставать и подозревая про себя, что этот день покажется гораздо более долгим, нежели на самом деле. Мы прошли мимо огромных овальных окон в прихожей, и я, улучив момент, оглядела окрестности. Вдалеке высились холмы, испещренные тонкими голыми деревьями. У самой земли клубился невесомый туман, на изрядном расстоянии невысокие, безо всяких изысков, металлические ворота обозначили границу усадьбы.

Мы проследовали дальше по коридору и свернули за угол у мраморной скульптуры, изображающей какую-то бесформенную многоголовую тварь с глянцевым трубчатым телом, с обоих концов которого свисало по клубку щупалец. Мальчики прошагали мимо, не заметив статуи, и я втайне порадовалась: от такого зрелища у Джеймса того и гляди приключатся ночные кошмары, а если не у Джеймса, то у меня. Я внезапно пожалела, что не взяла с собой святой воды из церкви Святого Михаила. Даже если бы особой пользы она не принесла, возможно, я бы смогла лучше оценить ситуацию, в которую втравила себя и детей.

Лили открыла громадные двери, отделанные сусальным золотом, и ввела нас в просторную и гулкую бальную залу, обрамленную колоннами из необработанного камня, добытого словно из самых недр земли. Пол представлял собой шахматную доску из отполированного черно-белого мрамора. Посеребренные стены переливались экзотическими драгоценными камнями всех мыслимых оттенков. Алые бархатные шторы драпировали окна.

— У нас, к сожалению, приемы нечасты. — Ее голос эхом прокатился по огромной зале. По моим прикидкам, весь Эвертон дважды с легкостью поместился бы в этой зале. — Но в ближайшем будущем мы надеемся устроить бал. Вы уже научились танцевать? — Она подхватила Джеймса на руки и подбросила в воздух. Малыш самозабвенно хохотал, запрокинув голову.

Пол посмотрел на нее как-то странно.

— Отец никаких званых вечеров не устраивает.

Его мать спустила Джеймса с рук на пол и словно бы в первый раз заметила, что оба мальчика одеты в черное и носят траур по смерти, которая так и не состоялась.

— Да, конечно. Как бесчувственно с моей стороны!

— А можно, мы приведем с собой отца?

— Ни в коем случае, — быстро отозвалась Лили. — А если вы хоть раз упомянете об этом месте, доступ в него навсегда закроется.

Пол шагнул ко мне, видимо, огорошенный неприятным напоминанием о том, что матери порою бывают и авторитарны.

— Не бойся, мамочка! — заверил Джеймс. — Мы умеем хранить секреты! Пол однажды притащил в дом ежа и продержал его в платяном шкафу целую неделю, а потом его нашла миссис Норман и завизжала как девчонка, но я-то и словечка никому не сболтнул!

Лили потрепала малыша по волосам, со всей очевидностью сознавая, что между ее двумя детьми возник эмоциональный разлад. Она вывела нас из бальной залы и увлекла в лабиринт узких, тесных коридоров, что вились и петляли по всему дому, мимо столовой и кухонь, мимо гостиной, оранжереи, мастерской, ванных комнат, — пока дети не взмокли, не запыхались и не начали отставать так же, как и я. Заметив, что она обогнала всех футов на двадцать, Лили остановилась и скрестила руки с изяществом великосветской хозяйки.

— Как видите, особняк довольно велик. Не осмотреть ли нам парк?

Я не сдержала вздоха — ноги у меня гудели от усталости, — но сделала вид, что просто закашлялась. Лили вложила мне в руку вышитый шелковый платочек.

— С вами все в порядке?

— Да, благодарю вас. Должно быть, очень пыльно, — отозвалась я и, видя, что оскорбила миссис Дэрроу в лучших чувствах, поспешно добавила: — В моей комнате в Эвертоне. Боюсь, я давно там не прибиралась — при моем-то напряженном графике!

Лили, поджав губы, отвернулась к стене позади нас. Как и во всех прочих комнатах дома, стена была обшита разноразмерными деревянными прямоугольниками. Она надавила на один из них, величиной с небольшую дверь, панель откинулась — и за нею обнаружилась конюшня, где стояла открытая карета. В нее был впряжен серебряный конь; его гладкое, холеное тело покрывала не шерсть, но цветочные лепестки.

Мальчики со всех ног бросились к коню, а я ощупала еще несколько стенных панелей в коридоре.

Я нажала на ту, что поменьше. Она открылась с щелчком — явив взгляду крохотное чучело сатира на жердочке в клетке.

— Да вы живете в настоящей кунсткамере!

— Но в кунсткамере все диковинки неподвижно стоят на своих местах. А Дом-Сумеречье постоянно меняется, давая вам то, чего больше всего хочется. — Миссис Дэрроу произнесла это совершенно ровным голосом, переводя взгляд с меня на детей. Джеймс похлопал коня по боку, а Пол между тем осторожно провел пальцами по хрупким лепесткам, проросшим сквозь кожу.

— Его зовут Призрак, — тихо проговорила Лили.

Имя коню очень шло: он походил на создание из сна, статный, эфемерный, мерцающий, точно низко висящая в небе незакатная луна. Призрак фыркнул и мотнул головой в сторону кареты.

Сиденья были плотно подбиты и обтянуты сверху чем-то мягким и гладким: с виду — словно кожа, но на ощупь — бархат. Джеймс уютно угнездился рядом с матерью, а Пол, снова помрачневший, замкнувшийся в себе, уселся напротив, как можно дальше от меня. Карета покатила по темным покоям дома и выехала наружу близ сада.

Мы обогнули Дом-Сумеречье, плодовые деревья расступились, и вдали показался огромный пруд. Над водой склонялось одинокое дерево. У маленькой обшарпанной пристани равнодушно покачивалась привязанная весельная лодка. Посередине пруда вода вдруг взбурлила пузырями, но на поверхность никто не вынырнул. Я поежилась на стылом ночном сквозняке, и Пол непроизвольно сдвинулся поближе к моей части кареты.

С фасада громадный особняк был, безусловно, отделан куда пышнее, нежели сзади. Круговая подъездная аллея обрамляла невиданный фонтан: из темной дыры в земле торчали металлические прутья разной длины, ленты жидкого света метались между ними и каскадами срывались вниз, в черную бездну, точно ливень электрических искр.

— Это — Звездный Фонтан, — объяснила Лили.

— Какой красивый! А из чего он сделан? — полюбопытствовала я.

— Из звезд, разумеется.

— Ну конечно же!

Я не могла оторвать глаз от фонтана. Это же все равно как наблюдать за рождением Вселенной посреди двора. Да кто же он такой, этот мистер Уотли?

Призрак ретиво затрусил прочь от дома и повлек нас через темно-зеленые холмы в каплях росы. Мы ехали вдоль приземистой железной ограды, что тянулась по всей границе усадьбы: такая низенькая, что и мелких зверушек вряд ли удержит. Лили, сощурившись, оглядела ее и строго наказала сыновьям:

— Держитесь подальше от ограды и ни при каких обстоятельствах не выходите за пределы усадьбы.

— Мам, а почему?

— Соседи людей не жалуют.

Спустя полмили в ограде обнаружились внушительные орнаментальные ворота, увитые плющом. Запертые, ясное дело. Сразу за ними зловеще клубился туман. Джеймс указал на него матери.

— Ну прямо как в саду! Туман стелется до самого Эвертона, да?

— Нет. — Пояснять Лили не стала, несмотря на то что ее младший сынишка просто изнывал от любопытства.

Но вот Призрак заржал — и Джеймс напрочь позабыл о своем вопросе. А вот Пол — нет. Он хмуро глянул на меня.

— Лили, а вы когда-нибудь покидаете это место? — спросила я как можно осторожнее: так заговаривают с опасным зверем, на стороне которого явное преимущество: длинные острые зубы.

— Нет. В усадьбе безопасно, потому что таково желание мистера Уотли. А за воротами все далеко не так предсказуемо.

— И что же там за места такие? — осведомилась я.

Но не успела она ответить, как Призрак уже снова остановился перед крыльцом особняка. Лили собиралась было заговорить, но передумала — и вышла из кареты.

— Вы же наверняка от усталости с ног валитесь. Я провожу вас в ваши комнаты.

Лили вступила в дом и повела нас вверх по парадной лестнице, пересекая круги плитки — от восхода и до заката, в восточное крыло дома. Вслед за ней мы вошли в комнату, отделанную алым и золотым. Там стояли две кровати под двумя оконными нишами, два платяных шкафа и ящик с игрушками размером с гроб.

— Мальчики, вы спите здесь.

Джеймс тут же вспрыгнул на одну из кроватей, воскликнув:

— Чур, моя!

Пол подошел к одному из окон и вгляделся во внешнюю тьму.

— А тут солнце вообще восходит когда-нибудь?

Лили задернула шторы и развернула Пола к кровати.

— Нет ничего прекраснее ночного неба.

Мальчики разделись. Я повесила их одежду в шкафы — в ожидании нашего возвращения домой. Если нам вообще суждено вернуться, цинично подумала я.

А Лили между тем вручила мальчикам каждому по новехонькой пижаме.

— Я их сама выбирала.

Джеймс тут же натянул свою через голову, но Пол подозрительно сощурился.

— И где же? — спросил он.

Лили недоуменно подняла брови.

— По каталогу. За последний год ты стал очень любопытен.

— За последний год я здорово подрос.

Его мать слабо улыбнулась и поцеловала мальчика в щеку.

— Хотите, почитаю вам на ночь?

Пол, конечно, подрос, но не настолько, чтобы отказаться послушать сказку на ночь, свернувшись в клубочек рядом с матерью. Он забрался в кровать к младшему брату, а мать присела рядом. Я тут же почувствовала себя лишней, сама не понимая почему. Не ревную же я, в самом деле! С какой бы стати? Мне хотелось, чтобы мальчики были ближе к матери. Потому я и поступила вопреки собственному здравому смыслу и вновь отвела их в Дом-Сумеречье. Ради этого все и затевалось. Но внезапно мне показалось, будто я вторгаюсь в сокровенные, глубоко личные сферы. Я встала выйти, но Лили попросила меня остаться. Она ерошила Джеймсу волосы и даже взгляда не подняла. Я присела на постель напротив семейства Дэрроу и приготовилась слушать. Миссис Дэрроу потянулась за прикроватную тумбочку и взялась за круглую ручку в стене. Открылось небольшое углубление; она вытащила на свет книгу, на обложке которой значилось: Лорел Паркер Вулф, «Сказки Упокоения». И начала читать:

Спящий король

В стародавние времена был в небесах замок — только замок, и ничего больше. С какой башни и с какой стены ни посмотри, взгляд различал лишь тьму. Короля это вполне устраивало: поскольку королевство его состояло только из замка и пустоты, никакие обязанности его не обременяли. Король давно состарился и устал: он ведь был бессмертен и на троне восседал с самого Начала Всего Сущего, и иных дел, кроме как почивать в своих покоях, у него не было. Но проще сказать, чем сделать, ведь у короля подросло пять молодых сыновей, которые обожали ссориться да буянить на лестницах.

В один прекрасный день, когда короля пробудили от особенно приятного сна, он изгнал пятерых принцев из замка и выдворил их в пустоту. Принцев столь злая судьба весьма удручила, ведь вокруг не было ничего, кроме мрака и забвения, а это, сами понимаете, так скучно! Принцы долго развлекались тем, что дрались да ссорились между собою, но спустя миллиард-другой лет даже эта забава им приелась, и стояли они в темноте, ища, чем же заняться.

Старшему из принцев очень хотелось вернуться во дворец, ведь там были мягкие постели и роскошные пиры каждый вечер. Он попытался войти, но врата оказались надежно заперты, а слугам король строго-настрого наказал не впускать принцев назад.

— Надо придумать, как задобрить отца, — сказал он.

Братья долго ломали головы и наконец решили, что лучший способ вернуть себе благоволение короля — это ублажить его дарами и подвигами. Старший из принцев, кому пришла в голову эта мысль, первым попытался заслужить отцовское прощение.

— Я освещу для него пустоту, чтобы он смог увидеть свое королевство. — С этими словами принц заплакал, и там, куда падала его слеза, рождалась новая звезда. Он вырвал свои глаза и зашвырнул их как можно дальше, оставляя в небе след мерцающих галактик. По завершении своих трудов он велел братьям подвести его к отцовской башне — ведь видеть он больше не мог! — и воззвал к королю:

— Отец, погляди, что я свершил ради тебя!

Престарелый король, который проспал крепким сном куда дольше, нежели прежде, вышел на балкон — и непривычное сияние ослепило его.

— Ишь ты! Сколько работы привалило! Кто-то должен крепить звезды на небе и снимать их, когда догорят! Ступай, сын мой, и позаботься о своем творении.

Старший принц пришел в ужас, но поступил как велено, ушел и стал повелителем звезд.

Второй по старшинству принц, далеко не столь умный, как его брат, ничему не научился на чужом опыте. Как только отец его вновь уснул, он объявил о собственном намерении добиться прощения короля.

— Я создам твердь, чтобы король мог странствовать по своему королевству из конца в конец и нашел себе иное занятие помимо сна!

С этими словами он вырвал кости из своей плоти, перемолол их в пыль, развеял ее в пустоте и сотворил землю. По завершении своих трудов он велел братьям принести себя к отцовской башне — ведь ходить он больше не мог! — и воззвал к королю:

— Отец, погляди, что я свершил ради тебя!

Престарелый король только-только заснул, а теперь вот ему грубо напомнили, как бедняге жилось, пока сыновьям дозволялось оставаться в замке. Так что король был не в настроении восхищаться. Он вышел на балкон — и был неприятно поражен размерами своего королевства.

— Ишь ты! Сколько работы привалило! Кто-то должен разведать землю и выяснить, где она заканчивается! Ступай, сын мой, и позаботься о своем творении.

Второй по старшинству принц пришел в ужас, но поступил как велено и уполз по земле прочь.

Средний брат был заносчив и самонадеян и, прожив столько лет в тени своих братьев, мечтал преуспеть там, где они потерпели неудачу. Как только отец его снова уснул, он начал готовиться к созиданию собственного творения.

— Я сотворю море, и шум волн станет убаюкивать короля во сне. — С этими словами принц взял нож и глубоко погрузил его себе в грудь. Кровь тела его затопила часть земли, и теперь замок стоял на берегу бескрайнего океана. По завершении своих трудов принц велел братьям отвести его к отцовской башне — ведь он совсем ослаб! — и воззвал к королю:

— Отец, погляди, что я свершил ради тебя!

Старый король, который к тому времени сделался весьма раздражителен — ведь его столько раз будили! — в гневе выбежал на балкон и был неприятно поражен видом моря.

— Ишь ты! Сколько работы привалило! Вблизи от воды опасайся штормов да потопов! Кто-то должен плавать по морям и предостерегать нас от бурь! Ступай, сын мой, и позаботься о своем творении.

Средний принц пришел в ужас, но поступил как велено и пустился в путь по волнам.

Предпоследний брат уродился хитрее всех прочих, и когда братья его потерпели неудачу, он измыслил план, чтобы не только угодить отцу, но и самому возвыситься. Как только король снова уснул, принц взялся за осуществление задуманного.

— Я дам королю подданных, чтобы те поклонялись ему, — изрек принц с коварной улыбкой и создал первых подданных из своей собственной плоти, и вот ничего от него не осталось, кроме жил и костей.

По завершении своих трудов принц велел брату доставить его к отцовской башне — ведь теперь он представлял собою лишь скелет! — и воззвал к королю:

— Отец, погляди, что я свершил ради тебя!

Старый король понемногу закипал от ярости. Он кинулся на балкон — и был неприятно поражен, обнаружив, что теперь у него есть подданные, которыми надо управлять.

— Ишь ты! Сколько работы привалило! — воскликнул он, но предпоследний принц перебил его на полуслове:

— Да, но я счастлив взять ее на себя, отец! Я стану управлять твоими подданными, пока ты спишь!

Король помолчал минуту, словно не веря ушам своим, и лик его исказился злобой.

— Да, но король-то — я, и правление — не твое дело! Хотя кому-то, конечно, придется присматривать за моими подданными. Они недолговечны, они уже умирают. Ступай, сын мой, и позаботься о своем творении.

Предпоследний принц охнул было от изумления, но тут же улыбнулся.

— Владыка Мертвых — король всего сущего, а в королевстве двум правителям не место. Я вернусь, когда все умрут, и в тот день отцу заснуть не удастся. — С этими словами он ушел надзирать за подданными королевства как Смерть.

Так младший принц остался за воротами замка, но уже не в пустоте. Его окружали земля, море, звезды и призрак Смерти, и каждое из творений воплощало собою неудачу одного из братьев. Будучи самым умным из королевских сыновей, принц учился на их ошибках. Он внимательно наблюдал за попытками братьев добиться одобрения отца — но никто из них и не подумал считаться с желаниями самого старого короля, и все они потерпели неудачу. Младший сын не стал ждать, чтобы отец вернулся к себе в покои. Как только король отослал предпоследнего по старшинству принца прочь, оставшийся принц воззвал к королю, стоя под балконом.

— Отец, я не стану предлагать тебе безделки да пустяки, как мои братья; я дам тебе то, чего ты хочешь больше всего.

Это привлекло внимание короля, и гнев его поутих.

— И что же это такое, сын мой?

— Сон.

Младший из принцев вырвал из груди сердце и открыл его. Наружу вырвалась искра и засияла луною в небе, а земля погрузилась в лунный свет и в сумеречную тень. Вместо пыльных земель и расползающегося во все стороны моря, что окружали замок прежде, теперь темно-зеленый холм высился над заболоченной пустошью. Подданные королевства куда-то исчезли. Юный принц вернулся на свое место под балконом.

Король был глубоко потрясен, но не вполне понял, что произошло.

— Что ты такое сделал?

— Я подарил тебе место для упокоения, отец мой. Спи здесь, ибо пусть мы и бессмертны и никогда не умрем, теперь ты обретешь мир и покой до тех пор, пока Все Сущее не исчерпает себя.

Король не произнес ни слова, так что младший принц засомневался было, совершил ли он нечто мудрое или все-таки глупость. Но тут отец его зарыдал. Он сошел с балкона и широко распахнул ворота замка. Король крепко обнял своего сына и долго не размыкал объятий; а потом возвел его на трон. На пиры и празднества пригласили недавно созданных подданных королевства, и даже все прочие принцы ненадолго вернулись домой и неохотно присоединились к увеселениям. Когда же торжества закончились, старый король возвратился в свои покои и погрузился в сон на всю оставшуюся вечность. А младший принц стал править вместо него и по сей день пребывает в своем замке Упокоения Всего Сущего, и народ любит и чтит его как мудрейшего и великодушнейшего владыку на всем свете.

К тому времени как Лили дочитала сказку и отложила книгу на прикроватную тумбочку, мальчики уже крепко спали. Она поцеловала обоих в щеку и осторожно встала, постаравшись не потревожить детей.

— Сладких снов вам, мои хорошие.

И миссис Дэрроу вышла из спальни. Я напоследок оглядела мальчиков и проследовала за хозяйкой в свои собственные покои на этот вечер, отделанные в неброских синих и глубоких фиолетовых тонах. Посреди комнаты стояла одна-единственная кровать с пологом на четырех столбиках, словно дрейфуя по морю лазурных ковров.

— Ну и сказка, — проговорила я.

— Да, странноватая даже для мифов о сотворении мира. Но я сочла разумным поделиться ею: вы ведь станете проводить здесь все больше времени. А обитатели этого места смотрят на жизнь и смерть несколько иначе.

— Боюсь, я не вполне понимаю, что именно они предпочитают.

— Очень тонкое наблюдение. Все зависит от того, кого вы спрашиваете. — Лили помолчала немного и направилась к двери. — Завтрак в девять.

— А как мы узнаем, что уже утро?

— Вы — никак. Я… — Лили прикусила язык. — Я зайду за вами и за детьми в нужный час.

И Лили Дэрроу ушла, закрыв за собою дверь. А я осталась гадать, с какой бы стати предполагаемая хозяйка дома сама провожает гостей в отведенные им комнаты.

 

Глава 8

КОЛЛЕКЦИЯ МИСТЕРА УОТЛИ

Я переоделась в ночную сорочку, но сон не шел. Дом-Сумеречье полнился звуками: из темноты доносился скрип половиц, чье-то хриплое дыхание в дальнем конце коридора, легкий топоток под самой моей дверью. В придачу время от времени начинало пахнуть нашатырным спиртом: ну как тут уснешь? Интересно, а детям тоже не спится? По крайней мере они — вместе.

Стена напротив моей кровати была заставлена гардеробами разных эпох. Все они состыковывались вместе, образовав что-то вроде громадного вместилища всевозможных диковинок, с ручками-полумесяцами на каждой из дверец. Я открывала их одну за другой, разглядывая сувениры из коллекции мистера Уотли. Там нашлось ручное зеркальце, что вобрало в себя последние остатки света из моей комнаты и осияло им отраженный мир; стеклянный глаз, что безостановочно вращался по «восьмерке»; нечто загадочное в бархатном кошелечке, что пульсировало подобно человеческому сердцу; пирамидка из стеклянных флаконов, искрящихся жидким огнем; и кукольный домик из воска — он непрестанно таял, потому что у его крохотных восковых обитателей на головах вместо волос развевались языки пламени. Я помешкала у этого последнего отделения, и миниатюрные существа меня словно бы заметили: самый крупный, вероятно — патриарх семьи, выпрыгнул из открытого углубления на пол. Остальные четверо свечных человечков последовали за ним, промаршировали колонной к двери комнаты и стали терпеливо ждать, пока я ее открою.

Я задумалась: Лили вроде бы уверяла, будто дом сам знает, что его обитателям нужно. Дело в том, что естественные потребности плоти настоятельно побуждали меня отвлечься от восковых кукол и срочно отправиться на поиски уборной. Меньше всего на свете мне хотелось бродить по особняку ночью (или какое бы это время ни было) без миссис Дэрроу. Она, помнится, уверяла, что это безопасно, но странные звуки, что доносились изо всех темных углов, свидетельствовали об ином. Дом отличала вычурная красота, но такая помпезная, что мне никак не удавалось отделаться от ощущения, будто за нею кроется нечто более зловещее. Лили не слишком распространялась о том, как сюда попала, не говоря уже о загадочном мистере Уотли, с которым нам еще предстояло познакомиться. Я твердо решила забрать детей обратно в Эвертон, как только они позавтракают, но сейчас первоочередной задачей было все-таки отыскать уборную. Я достала из шкафа халат, облачилась в него и отворила дверь.

Восковые человечки выставили пылающие головки над краем порога, огляделись по сторонам — и выпрыгнули в коридор. И поманили меня за собой. В переходах было безлюдно и пусто, но отовсюду доносились те же звуки, что потревожили мой сон. Поспешая за своими новыми знакомцами, я переходила от одной двери к другой, пытаясь вспомнить, за которой из них — уборная. Первая же, какую я опробовала, открылась в некое подобие земляной норки, вроде тех, что роют кролики и полевки. Следующая комната оказалась размером с мою собственную. Я перекрестилась, порадовавшись, что никого в ней не обнаружила. Далее мне встретилось то, что нужно; выйдя наружу, я осознала, что сна — ни в одном глазу.

Обычно в такой ситуации я читала бы до тех пор, пока не задремлю. Но мне и в голову не пришло взять с собой книгу. Я вспомнила про громадное, внушительное библиотечное крыло — неужели я не отыщу его без особого труда? Дом странный и жутковатый, что правда, то правда, но до сих пор он воспринимался скорее как чудной и необычный, нежели как опасный. Кроме того, лучший способ разгадать истинную суть места — это изучить его самостоятельно, разве нет? Я возьму в библиотеке томик-другой и сразу вернусь к себе.

— А вы не могли бы отвести меня в библиотеку? — шепнула я главному из свечных человечков. Он коротко кивнул и затрусил вниз по парадной лестнице.

Мне никак не удавалось отрешиться от негромких звуков, что словно доносились изо всех углов. Капала вода, по неровным половицам волочили что-то тяжелое, звякала посуда; все эти шумы раздавались на грани слышимости, но, взятые вместе, наводили на мысль о том, будто за каждой запертой дверью кипит бурная деятельность. Звуки преследовали меня до самого конца холла с огромными овальными окнами, выходящими в парк. Металлические входные ворота, по-прежнему запертые, тонули в тумане. Я толкнула двери в конце коридора — и вступила под своды библиотеки. Восковые человечки остались снаружи, видимо, памятуя о несметном количестве бумаги.

Я сама не знала, чего ищу. Названия книг, что я проглядела в гостиной, были даже не на английском, но я подумала, что если Лили их читает, то смогу и я. Первый библиотечный ярус был заметно больше всех прочих: с него-то я и начала. Каждая полка снабжалась маленькой серебряной табличкой; на одних значились предметы более-менее знакомые, такие как «Агрокультура», «Астрология» и «Астрономия», на других — сферы интересов более абстрактные, такие как «Смерть», «Демагогия» и «Демонология». Я задержалась перед одной из обширных секций на букву «В» с пометкой «Все места, что есть», истолковав ее как «Путешествия», и вытащила книгу под названием «Балтазар».

Я открыла книгу на первой странице, ища какое-нибудь подобие аннотации, но обнаружила лишь ряды тщательно выписанных строчек на непонятном мне языке. Но это, похоже, не имело значения. Библиотека разом исчезла: я стояла на невысоком береговом утесе над ровным песчаным взморьем — по-прежнему с книгой в руке. От потрясения я едва не сорвалась с обрыва — но вовремя удержалась. А ведь Лили предостерегала меня: книги этого дома коварны! Стараясь сохранять спокойствие, я обернулась — и глазам моим открылся великолепный багряно-алый замок или, может быть, крепость на скальном уступе. По галереям прогуливались дамы с пастельными зонтиками от солнца, джентльмены щеголяли в дорогих костюмах и черных цилиндрах. С океана долетал ветерок, в небе раздавались крики чаек. Я захлопнула книгу — и приморский пейзаж разом исчез. Я оглядела библиотеку: все осталось точно таким же, как и минуту назад. Я засунула книгу под мышку не открывая и взяла с полки еще одну, под заголовком «Индия». И вышла в коридор, где меня дожидались свечные человечки.

— А теперь обратно в спальню, пожалуйста, — попросила я.

Но на сей раз мои провожатые повели меня по Дому-Сумеречью иным путем: через «лес» с костяными ветвями, мимо буфета, стены которого были сделаны из упаковочных ящиков, и в комнату настолько темную, что я, во власти клаустрофобии, старалась не отставать от человечков ни на шаг, а когда они резко остановились, едва на них не наступила. А те сбились в кучку — и разом погасли. Я осталась одна, изнывая от тревоги, но тут передо мной забрезжил иной свет.

Подсвечник с подрагивающими язычками пламени словно парил в пустоте, ничего толком не освещая, но вот он подплыл поближе — и я разглядела крохотную ручку на его медном основании и тут же — озорную мордашку малыша Дункана. В первое мгновение мне показалось, он меня видит, но Дункан шел все вперед и вперед, не говоря ни слова, а за ним следовал какой-то человек. Даже в темноте я видела: незнакомец довольно дороден. К груди он прижимал шляпу.

Я поспешила вдогонку. Свечные человечки вцепились в мой халат, пытаясь остановить меня, но я нетерпеливо их стряхнула. Если мне предстоит защищать детей, так лучше я загодя узнаю здешние секреты.

Дункан неспешно прошагал через весь дом и остановился перед мраморным барельефом в стене: на нем красовалась череда искаженных в агонии лиц (человеческих и не только) с отверстыми ртами.

— О да! Да, пожалуйста. Пожалуйста… — взмолился незнакомец. В голосе его послышались ноты отчаяния. Его маленькие, глубоко посаженные глазки на одутловатом, без подбородка, лице непрестанно слезились; он весь дрожал от возбуждения, и жировые складки на шее колыхались в такт. Дункан, глядя все так же отрешенно, ткнул пальцем в глазницу одного из изображений поменьше, проталкивая глаз в глубину до щелчка. В стене открылось отверстие — медленно, под тяжестью мрамора, — и мальчик шагнул внутрь. А потом оглянулся на меня и поднес палец к губам; и вместе с незнакомцем исчез в потайной комнате, оставив для меня дверь открытой. Я приняла это самоочевидное приглашение и вошла следом.

Я оказалась в круглом помещении, словно обернутом концентрическими кругами колыхающихся шелковых завес. Эти покровы неспешно вращались на месте, так что вместо стен взгляд различал лишь кружащиеся слои тонких ширм, да тут и там — зияющие в ткани проемы. Чтобы пройти от одного кольца к другому, мне приходилось проворно нырять в отверстия. Наконец я оказалась у самого центра комнаты, где Дункан пристегивал дородного незнакомца ремнями к металлическому креслу. Рядом стоял столик на колесиках, на нем — серебряный поднос с дымчатым флаконом (прочесть белую этикетку мне не удавалось), шприцем, пинцетом и, по-видимому, одним-единственным куском сахара.

— Да, да… я так долго ждал. — Незнакомец закрыл глаза. По обрюзгшим щекам покатились слезы. Он уселся в кресле поудобнее, а мальчик вытащил из флакона пробку и набрал содержимое в шприц. Впрыснул черную жидкость в самую середину кусочка сахара, отложил шприц, подхватил преобразованный кубик пинцетом и вложил в жадно открытый рот незнакомца.

Тот с хрустом раскусил сахар — и в ту же секунду забился в конвульсиях; и лишь ремни сдерживали его. Дункан, не обращая на него никакого внимания, прибрался на подносе: заткнул пробкой флакон, закрыл колпачком шприц, — и снова оглянулся на меня с хитрющим заговорщицким видом. Человек в кресле больше не двигался. Дункан начал отстегивать ремни, а я спиной попятилась к выходу. В коридоре меня дожидались свечные человечки. Огоньки их снова зажглись; мои провожатые молча поманили меня из темноты.

Я сама не знала, что же такое мне довелось увидеть, но явно нечто гадкое и тайное. Почему Дункан позволил мне понаблюдать за этаким кошмаром, тревожило меня еще сильнее, нежели само по себе наличие такой комнаты в Сумеречье. Со мной играют — и меня это не радовало.

Очень скоро мы дошли до крыла, куда нас с детьми поместили на ночь. Лунный свет струился сквозь окно в конце коридора. Я уже отворила дверь в комнату, как вдруг по стене скользнула тень. Пламя свечных человечков зашипело и погасло, и они опрометью кинулись назад в свой шкаф.

Я резко развернулась: позади никого не было. Но тень шелохнулась снова, и на сей раз я заметила, как что-то мелькнуло за окном, заслонив на миг лунный свет. Любопытство оказалось сильнее страха, и я тихонько прокралась в конец коридора — выяснить, в чем дело.

Окно выходило на пруд. Какой-то старик, не иначе как смотритель, лопатой сбрасывал из тачки в водоем липкие, влажные куски чего-то очень похожего на мясо. Поначалу ничего не происходило. Ломти с плеском плюхались в воду и тотчас же шли ко дну. Затем на глубине взбурлили пузыри — точно так же, как во время нашей экскурсии по усадьбе, — и появилось щупальце, точно безголовая змея, а затем еще одно и еще, и вот уже с полдюжины их мерно колышутся в воде, извиваясь, закручиваясь и хватая куски мяса, уже упавшие в пруд. Старик вытер лоб рукавом и продолжил опорожнять тачку. Конечности придонной твари яростно подергивались.

Я отшатнулась от окна. Сердце неистово колотилось о серебряный крестик на моей груди. Нет, я не закричала. И в обморок не грохнулась. Но преисполнилась твердой решимости забрать детей из этого дома как можно скорее.

— Не бойтесь, — раздался голос у меня из-за спины. Я стремительно обернулась.

В противоположном конце коридора стояла Лили Дэрроу и глядела на меня с бесстрастной невозмутимостью.

— Да как вы только могли пригласить детей в такое ужасное место!

— Место странное, соглашусь, но ужасное… о нет.

— А эта тварь в пруду…

— Всего лишь кормилась. — Миссис Дэрроу подошла к окну и выглянула наружу. — Только потому, что это существо выглядит иначе, чем мы, и иначе себя ведет, оно не становится исчадием ада. Оно не причинит вреда ни вам, ни детям. — Тени щупалец в пруду вновь замелькали по стенам. А Лили уже заметила у меня под мышкой книгу. — Вижу, вы уже побывали в библиотеке.

— И не только в ней, — произнесла я чуть свысока, но вдаваться в подробности не стала. Возможно, Лили сама не подозревает, какими темными делами занимается этот ее мистер Уотли. — Мне не спалось.

— Вот и мне тоже. Я тревожусь о детях.

— Равно как и я.

— Я не допущу, чтобы с ними что-нибудь случилось, поймите!

— И как же вы рассчитываете защитить их от опасностей, которые я даже описать не в силах? — указала я на окно.

— Я их защитить не могу, но хозяину дома это вполне по силам.

— Мне, признаться, внушает все большее беспокойство ваша договоренность с этим мистером Уотли, который, между прочим, нам еще не представился.

— Он очень занятой человек. Но он будет утром за завтраком. Когда вы с ним познакомитесь, вы поймете, почему я согласилась здесь остаться. Если и завтра после утренней трапезы вы решите, что не доверяете мне, вы сможете забрать детей и больше никогда их не приводить. — Миссис Дэрроу легко коснулась моей руки и заглянула мне в глаза. Не женщина — загадка, причудливое сочетание хрупкости и силы! Я от души надеялась, этого хватит, чтобы держать под контролем то непонятное, что обитает в Доме-Сумеречье.

— Тогда отчего вы тревожитесь?

— Они выросли. — Миссис Дэрроу слегка помягчела; мне ничего не оставалось, кроме как последовать ее примеру.

— Дети, знаете ли, имеют такое обыкновение — растут, когда на них не смотришь.

— Прошло столько времени. Вероятно, мне следовало отпустить их. Я такая эгоистка!

— Чепуха. — Я накрыла ее руку своей и невесело улыбнулась. — Любая возможность для них побыть с вами слишком ценна, чтобы просто так от нее отмахнуться. Как я жалею, что не узнала маму хоть чуть-чуть ближе, прежде чем она умерла.

Мы молча стояли лицом к лицу. Лили склонила голову набок, точно пытаясь что-то решить. А затем ласково обняла меня.

— До завтра.

Она повернулась и ушла прочь. А я вдруг осознала, что понятия не имею, где ее покои, и вновь задумалась, а что это она, интересно, бодрствовала, когда все мы уже легли.

Звуки и шорохи в доме так и не стихли, но мне удалось от них отрешиться с помощью добытых в библиотеке книг. Выписанные изящным каллиграфическим почерком строки преобразились в виды и запахи Индии. Я бродила по улицам Лакхнау и Бомбея, шла через внутренние дворики Тадж-Махала, одетая только в ночную сорочку: босой, никому не видимый призрак. Каждая страница уносила меня в иную часть страны, и я осматривала их все, пока ноги не начали подгибаться от усталости. Я закрыла книгу и возвратилась в свою спальню в Доме-Сумеречье, где тотчас же рухнула на постель и крепко заснула.

Мне снилось, будто моя мать бродит по продуваемому всеми ветрами болоту, в одной ночной рубашке вроде той, что на мне; по-прежнему мертвая — но это ей не мешало. Я уговаривала ее вернуться под крышу, в какой-то дом в отдалении, но она велела оставить ее в покое. Налетал ветер, сдирал с нее одежду, рвал волосы, а потом и плоть, а я глядела в ужасе, беспомощно хваталась за нее, пытаясь защитить от бури, и жалобно вскрикивала, пока она в буквальном смысле утекала у меня промеж пальцев.

Я уже оделась, когда в дверь резко постучали.

— Да-да!

Вошла горничная — совсем юная, с таким же желтовато-бледным персиковым оттенком кожи, как у Дункана. И жестом поманила меня за собой в коридор. Я заглянула к мальчикам, но их комната была пуста. В груди у меня стеснилось. Я кинулась вниз по парадной лестнице, через поделенный на сектора холл; с каждым моим шагом огни вспыхивали и гасли. Столовая обнаружилась в противоположном конце дома.

Я переступила порог — и словно оказалась на средневековом пиру. Массивный стол был заставлен окороками на кости, блюдами с нарезанными фруктами, тарелками с яйцами и сыром, чайниками и кофейниками, горами рыбы и множеством других яств, для которых я и названия-то не могла подобрать.

Джеймс и Пол устроились рядышком напротив матери. Бледная девочка-подросток с прилизанными белокурыми волосами сидела рядом с Лили. Во главе стола восседали два джентльмена. В первом я узнала дородного незнакомца предыдущей ночи. По-видимому, он вполне оправился от давешних «развлечений» и теперь налегал на колбасу с ветчиной. Второй не мог быть никем иным, кроме как пресловутым мистером Уотли. При моем появлении мужчины встали.

— Шарлотта, как мило с твоей стороны к нам присоединиться, — приветствовала меня Лили. — Позвольте представить вас мистеру Сэмсону, — грузный джентльмен поклонился, не переставая жевать, — и, конечно же, мистеру Уотли.

Я благожелательно кивнула. Мистер Уотли выглядел весьма внушительно — не за счет веса или габаритов, но за счет общей соразмерности: не великан, но, несомненно, крупноват в сравнении с тем, что принято считать нормой. Вот он ухватил мясистой рукой салфетку со стола, промокнул уголки рта; губы казались слишком тонкими на грубом, шероховатом лице, из тех, что никогда не бывают гладко выбриты. Вид у него был какой-то встрепанный: нечесаные волосы всклокочены, дорогая одежда измята, рубашка не заправлена толком, воротничок съехал набок, но интереснее всего смотрелись глаза — такие темные, что полностью поглощали свет и ничего не отражали. В этих глазах ничего не удавалось прочесть: мы глядели друг на друга через стол, и в груди у меня холодело от дурного предчувствия. С таким человеком шутки плохи.

— Добро пожаловать, миссис Маркхэм. — Его глубокий, низкий голос заключал в себе такую же силу, как и взгляд, но ощущалось в нем и некое развязное бахвальство, словно этот человек ни к чему не относился серьезно. — Пожалуйста, сядьте.

Слова его прозвучали не столько приглашением, сколько приказом. Я на мгновение замешкалась — посмотреть, что он будет делать. Уотли вернулся было к завтраку, но, заметив, что я его просьбу не исполнила, подался вперед и снова заговорил со мною:

— Как любезно с вашей стороны привести детей. — Он указал рукой на стул, предложенный мне Лили.

— Детям нужны их матери; особенно мальчикам, — отозвалась я, украдкой кивнула миссис Дэрроу и заняла свое место рядом с Джеймсом и Полом. Мне не хотелось выставить себя дерзкой возмутительницей спокойствия — по крайней мере до поры до времени. Следовало сперва испытать хозяина — так я и сделала. Похоже, терпения ему не занимать — этот хищник предпочитает ждать в засаде.

— Увы, миссис Маркхэм, среди обитателей Упокоения материнские чувства не слишком популярны, — пробормотал мистер Сэмсон с набитым ртом.

— Тогда мне вас жаль. — Я расстелила салфетку на коленях и принялась накладывать себе еду.

Мистер Уотли самодовольно ухмыльнулся мне; его тонкие губы оттянулись к левому уголку рта.

— В самом деле?

— Да. С материнской любовью ничто не сравнится. Надо ценить ее, пока можно. — Я указала кивком головы на Лили и мальчиков.

— До тех пор, пока эта любовь ребенку на пользу? — проговорил мистер Уотли уже более серьезным тоном.

— Естественно.

— Тогда оно и к лучшему, что у большинства из нас матери уходят. Иные матери алчут своих детей с такой одержимостью, что эту жажду не утолить и любовью, — произнес мистер Уотли с явным наслаждением. В лице его отразилось издевательское сочувствие, а вот глаза наблюдали за мною совершенно бесстрастно, точно рептилия — за добычей. — Такое, знаете ли, случается даже в мире живых.

Сэмсон откашлялся, промокнул салфеткой губы.

— Полно, друг мой. Что за вульгарная фраза! «Мир живых», скажете тоже! Мы ведь ничуть не меньше живы, разве нет?

— Вероятно, даже больше, поскольку не умираем. Но с другой стороны, большинство из нас не то чтобы и живет.

Грузный здоровяк сдавленно хихикнул.

— Приберегите свои шутки, Уотли, до того времени, когда я наконец-то уговорю вас к нам присоединиться.

— Сэр, прошу вас. За столом — никаких разговоров о политике, — с изысканным пафосом воззвала бледная блондиночка, сидящая рядом с мистером Уотли. Она была красива — строгой, холодной красотой: брови изогнуты дугой, носик чуть вздернут, а глаза такие бледные, что казались бесцветными, но при этом сияли светом достаточно ярким, чтобы уравновесить непрозрачную тьму во взгляде ее соседа справа.

— Прошу прощения, дорогая.

— Все в порядке, мистер Сэмсон. Моего отца и подзуживать не надо. Мужлан, как есть мужлан! Я изо всех сил пытаюсь привить ему хорошие манеры, да только он совершенно безнадежен.

— Скажи уж, нахал, — усмехнулся мистер Уотли.

— Что мужлан, что нахал — по мне, невелика разница. Если ты надеешься когда-нибудь выдать меня замуж, так дело не пойдет!

— А может, я вовсе не хочу выдавать тебя замуж, Оливия!

— Конечно, хочешь, папа! Вот только не надо этого покровительственного тона, терпеть его не могу. Ты хочешь, чтобы я вышла замуж, так же сильно, как и я, иначе ты не раздобыл бы для меня гувернантку, тем более — человеческую. — Девочка вскинула глаза на миссис Дэрроу, благодарно улыбнулась и потрепала ее по руке. — Отец выбирает для меня только самое лучшее.

— Самое лучшее? — переспросила я. Уж больно странно оно прозвучало: говорить о человеке как о статусном предмете роскоши, вроде как о норке в категории меха или о дорогом сорте чая.

— Люди — это же последний крик моды.

— Ненадолго, — отмахнулся мистер Уотли.

— В каком смысле? — не поняла я.

Мистер Сэмсон сцепил пальцы и подпер голову — в том месте, где недоставало подбородка.

— Мы, миссис Маркхэм, бессмертны, а ведь нет ничего скучнее вечности. Притвориться на некоторое время, будто мы знаем, что значит быть смертными людьми, — это такое счастье, пусть и недолгое!

— Нужно быть в курсе тенденций современного общества. — Оливия пригубила чай, изящно отставив мизинчик.

Мистер Уотли с ленивым самодовольством откинулся на стуле.

— Напротив, вот я бы без общества охотно бы обошелся. Оно так утомительно.

— Все, что я прошу, — чтобы ты вел себя мало-мальски любезно хотя бы до моего первого бала, — объявила девочка отцу.

— Я уже согласился на твои условия, любовь моя. Вот, ношу эту дурацкую штуковину, между прочим! — Он ущипнул себя за кожу лица; она натянулась и со щелчком отскочила на прежнее место, точно резиновая маска. Пол так и подпрыгнул на стуле, а Джеймс истерически расхохотался. Я отодвинула тарелку: это зрелище отбило у меня всякий аппетит.

— Носишь-то носишь, но без особого успеха, — пожурила Оливия.

— Тогда следующий раз, заключая сделку, четче оговаривай условия. Всегда необходимо точно знать, на что соглашаешься.

— Очень полезный урок, — кивнул мистер Сэмсон, вставая из-за стола.

— Уже уходите? — удивился мистер Уотли.

— Боюсь, мне пора. Еще раз спасибо за гостеприимство. Вы ведь не забудете, о чем мы говорили?

— Я об этом подумаю, а большего не обещаю.

— Меня это устраивает. Доброго всем дня. — И дюжий толстяк вышел из столовой. Беседа временно прервалась, и я не преминула этим воспользоваться.

— Боюсь, нам с детьми нужно поскорее вернуться в Эвертон. Их отец того и гляди забеспокоится.

Мистер Уотли, склонившись над столом, прихлебывал чай.

— Мистер Дэрроу, говорите? А каков он? А то Лили рассказывает о нем крайне неохотно.

Миссис Дэрроу тотчас же вклинилась в разговор, сама приветливость и общительность:

— Мистер Уотли, а почему бы вам не показать гостям после завтрака свою основную коллекцию? Там столько всего интересного!

— Отличная идея! — Если мистер Уотли и заметил, что Лили вмешалась именно тогда, когда прозвучало имя ее мужа, он не подал и виду. Глаза его были темны и загадочны.

— И что же вы коллекционируете? — спросила я скорее из вежливости, нежели из любопытства, и в попытке отвлечь внимание от явно больной темы мистера Дэрроу.

— Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. — И мистер Уотли подмигнул мне, нимало не считаясь с правилами приличия. Я опустила глаза на тарелку и покраснела: иметь дело с таким человеком я была совершенно не готова. Я-то ждала увидеть холодного, безжалостного скрягу, из тех, что чувствуют себя как дома в вечной ночи, которая окутала Дом-Сумеречье, губя все прекрасное, иссушая саму жизнь. А мистер Уотли оказался неожиданно шаловлив, и при этом ощущалась в нем спокойная сила, что в сочетании со взъерошенным, неопрятным видом составляла разительный контраст с изысканной меланхолической красотой владельца Эвертона.

Когда с завтраком было покончено, мистер Уотли поднялся из-за стола.

— Ну что ж, вы, наверное, уже видели кое-что из диковинок этого дома? — Ответа он дожидаться не стал. — Иным довольно и кунсткамеры. Небольшого шкафчика с антиквариатом и сувенирами из разных памятных мест. Но настоящий коллекционер живет и дышит своей коллекцией. — И хозяин направился к выходу из столовой, разглагольствуя по пути и нимало не сомневаясь, что мы идем следом; так оно, впрочем, и было. В конце одного из коридоров, под портретом строгой дамы с щупальцами вместо рук, он указал на каменный постамент и статую мужчины, тень от которой двигалась по циферблату с отметками: «ДЕТСТВО», «ЮНОСТЬ» и «ЗРЕЛОСТЬ». В другой комнате стояла прялка и пряла воду; а еще — ваза, орнамент на которой, если взять ее в руки и начать вращать по часовой стрелке, менялся, ни разу не повторяясь.

— Дом-Сумеречье — это труд всей моей жизни, полный разных редкостей и чудес, кое-что — просто безделушки, а кое-что — вещицы куда более… хм… полезные. — Мистер Уотли привел нас в библиотеку и поманил вверх по винтовой лестнице. Мы поднялись на самый верхний ярус. Хозяин перешел через мостик и, обернувшись к нам и выдержав эффектную паузу, отворил дверь в хранилище своей коллекции. — Сюда, пожалуйста.

Помещение походило на мавзолей, строго отделанный слоновой костью, опалами и алебастром, с высоким потолком, что открывался в стеклянный купол, точь-в-точь такой же, как в библиотеке. Естественного света вечернего неба хватало, чтобы озарить гигантскую залу, протянувшуюся по всей длине дома; тут и там от нее ответвлялись коридоры, заставленные сходными экспонатами: галереи внутри галерей, как часовни в соборе.

— Говорят, коллекционер стоит столько, сколько его коллекция. Здесь хранятся все мои самые ценные экспонаты. Вот мои Эмоции. — Мистер Уотли показал на первую из секций. По обе стороны коридора выстроились алебастровые статуи, залитые сзади озерцами света. Эти древние шедевры наводили на мысль о золотом веке Греции или Рима: фигуры нагие и прекрасные, более четырех дюжин, и все в разных позах. Я подошла поближе к статуе с табличкой «ЗАВИСТЬ». Мужчина, скрестив руки на груди, глядел на что-то, скосив глаза, и в лице его отражалось глубокое отвращение. Я внезапно почувствовала себя полным ничтожеством. Мистер Уотли, безусловно, много чего достиг в жизни, если может себе позволить составить столь обширную частную коллекцию разных редкостей и предметов старины, а что совершила я? Всего-навсего потеряла всех, кого любила! Я также скрестила руки на груди и украдкой скосила глаза на мистера Уотли. Но вот Лили оттащила меня от этой статуи, и ощущение тут же схлынуло, будто его и не было: я вновь стала самой собой.

— К этим статуям не стоит подходить слишком близко, — шепнула миссис Дэрроу.

Мы пошли дальше по коридору. Я не спускала глаз с мальчиков, следя, чтобы они не задерживались перед статуями подолгу, особенно перед такими, как «Похоть», столь непристойными, что даже описывать их не берусь. За галереей эмоций началась подборка пейзажей, написанных на стеклянных листах. Они чуть вибрировали в полумраке, словно подсвеченные внутренним сиянием.

— Пожалуй, эти — из числа моих самых любимых, — обронил мистер Уотли.

— А что это такое? — спросил Пол, внимательно разглядывая изображение разросшегося мегаполиса.

— Места. Или двери в разные места.

Пол потянулся было к стеклянной картинке с пейзажем, но мистер Уотли перехватил и осторожно отвел его руку.

— К ним нельзя прикасаться. Ты ведь не хочешь застрять там безо всякой надежды на возвращение? Кроме того, они чрезвычайно хрупки и легко бьются. Если какой-то из пейзажей тебя заинтересует, ты просто скажи, и я создам портал в саду, вроде того, что ведет в Эвертон.

— А вам знаком и Эвертон, мистер Уотли? — спросила я.

— Только по рассказам Лили. Я еще не имел удовольствия познакомиться с усадьбой лично. Может, однажды вы будете так добры и устроите мне экскурсию?

Я так опешила, что смогла только сдержанно кивнуть.

Оливия драматически вздохнула.

— Отец, а так ли надо показывать им все? Мой урок с миссис Дэрроу уже на двадцать минут задерживается!

— Как скажешь, любовь моя. Осмотреть остальное мы еще успеем; а ведь эта комната — лишь малая часть всего, что есть! — На этом мистер Уотли вывел всех из хранилища и запер дверь. Пока мы спускались вниз по лестнице до нижнего яруса библиотеки, Лили отвела меня чуть в сторону от остальных и вполголоса промолвила:

— Дункан проводит вас назад через сад. Но я надеюсь, вы скоро сможете навестить нас снова, правда? Может быть, послезавтра?

Вот он и настал — момент истины! А вернемся ли мы? Дом-Сумеречье, несомненно, чрезвычайно интересное место; отец и дочь Уотли, конечно, странноваты, но явной угрозы вроде бы не представляют. Нет, мои подозрения на их счет отнюдь не развеялись — но я отчасти смягчилась. Мистер Уотли, по-видимому, человек весьма сведущий, а в Доме-Сумеречье можно узнать много такого, что в Эвертоне недоступно. Ради одного этого вернуться стоит; и, памятуя о желании Лили продолжать общаться с детьми, я не видела причины отказываться от приглашения. Безусловно, не следовало сбрасывать со счетов все то, что я видела, — тварь в пруду или эпизод с участием мистера Сэмсона и Дункана, но еще маленькой девочкой в Индии я твердо усвоила урок: для того, чтобы действительно понять, что происходит, необходимо располагать всеми фактами.

— Думаю, это возможно.

— Замечательно! Я готовлю для мальчиков сюрприз.

— Нет нужды трудиться. Они воссоединились с матерью, восставшей из мертвых, — не довольно ли такого потрясения для одной недели?

Лили понизила голос и замедлила шаг, чтобы продолжать наш разговор на некотором расстоянии от остальных.

— Как вы сами видите, я выполняю здесь профессиональные обязанности, точно так же, как вы в Эвертоне.

Я с усилием сглотнула: в горле комком стояла вина. Я хорошо помнила, что за чувства обуревали меня тогда, в музыкальной комнате, когда мы с мистером Дэрроу сидели наедине в глухой ночи…

— Я могу рассчитывать, что вы вернетесь?

— Я же сказала, что вернусь вместе с детьми, и намерена сдержать слово. Я не вполне доверяю этому месту, но я вижу, что доверяете вы. Пока этого достаточно.

— Хорошо. — Лили стиснула мое запястье. Внизу лестницы мы распрощались с мистером Уотли и его дочерью. Оливия ушла готовиться к уроку, а мистер Уотли, сжав мою руку своими мясистыми пальцами и поцеловав ее, кивнул Лили и отправился бесцельно бродить по дому, то и дело останавливаясь полюбоваться очередным экспонатом своей коллекции, вписанной во все интерьеры. Лили проводила нас через холл, сквозь калейдоскоп комнат внутри комнат, к черному ходу в сад, где нас уже дожидался Дункан. Она расцеловала детей на прощание и долго глядела нам вслед со ступеней величественного особняка, пока мы не исчезли между деревьями.

 

Глава 9

ЯРМАРКА И СТРАННЫЕ СТРАННОСТИ

Прежде мне не доводилось бывать на деревенских ярмарках вроде той, что бурлила сейчас в Блэкфилде. Всю предыдущую неделю миссис Малбус пекла пирожки со сладким фаршем, кексы с пряностями и шоколадные печенья — и даже на Дженни покрикивать не успевала. Та даже захандрила от такого невнимания и, демонстрируя немалый драматический талант, с грохотом разбила несколько тарелок — через плечо оглядываясь на свою мучительницу, причем во взгляде ее читалось нечто очень похожее на отчаяние. В те редкие минуты, когда миссис Малбус могла позволить себе отвлечься, она неодобрительно бурчала что-то себе под нос, а обрадованная Дженни сердито зыркала в ответ, вся — задушевное ехидство.

Когда мы с мальчиками и мистером Дэрроу проходили мимо столика миссис Малбус, она украдкой сунула детям несколько коржиков, надеясь, что я не замечу. Я не сказала ни слова — так потрясла меня обыденная нормальность происходящего. Теперь, когда мы открыли для себя Сумеречье, казалось, прошла целая вечность с тех пор, как я досадовала на детей за то, что портят себе аппетит перед обедом, и тому подобные простые житейские мелочи. Мальчишки между тем убежали вперед, набили полные рты, проглотили крошки и перчатками стерли с физиономий шоколадные разводы, радуясь и собственной хитрости, и запретному лакомству.

Осень была на исходе. Зелени в Блэкфилде почти не осталось. Окрестные леса вздрагивали на ветру, точно последние тлеющие угли в золе, и яркие ало-золотые ленты низвергались с деревьев подобно каскадам искр в пепельное небо. Джеймс загребал ногами груды листьев цвета пергамента, что нанесло тут и там на территории церкви Святого Михаила. Мистер Скотт прогуливался рука об руку с Корнелией Риз: ведь она не только была самой богатой женщиной деревни, но еще и подала идею ярмарки. Она перебралась сюда из города, даже не пыталась скрыть своего неудовольствия по поводу затейливой старомодности нашей церквушки и твердила всем, кто соглашался слушать (мистеру Скотту главным образом): она-де намерена позаботиться о том, чтобы церковь Святого Михаила стала цивилизованным культовым зданием, достойным ее попечительства. Так что вот уже несколько месяцев каждое воскресенье бедный мистер Скотт призывал всех, кто мог его расслышать за птичьим гвалтом, доносящимся со стропил, внести свою лепту. Количество народа на ярмарке красноречиво свидетельствовало о том, какое уважение питают селяне к местному храму. Хотя многие терпеть не могли Корнелию Риз и не желали ей успеха, те, кто желал процветания священнику, по-видимому, благополучно преодолели эту неприязнь.

От Эвертона стояло еще несколько столиков в придачу к поварихиному. Эллен и другие горничные продавали кукол ручной работы, с пуговицами вместо глаз, зато в изящных, детально проработанных платьях. Миссис Норман восседала в небольшом шатре с видом надменным и загадочным, в тряпичном тюрбане — удручающе неисторичном, если она задавалась целью выступить в образе индийского свами. Кое-кого из местных жителей, в частности Корнелию Риз, возмутила до глубины души самая мысль о присутствии гадалки — на освященной земле при церкви. Они бросали на миссис Норман негодующие взгляды, проходя мимо ее шатра; некоторые высказали вслух все, что думают по этому поводу; и все подчеркнуто истово крестились. Если миссис Норман чего и заметила, то до ответных действий не снизошла; ведь ее столик был востребован более всех прочих, и к концу дня никто не пожертвовал на перестройку церкви Святого Михаила больше экономки из Эвертона.

Ярмарка — событие шумное, несмотря на отдельные попытки придать ему светский лоск. Плотник мистер Уотерсолт соорудил небольшой кукольный театр рядом со столиком Эллен и теперь демонстрировал, на что способны ее самодельные куклы, — эффектно изображая бессчетные вариации тоненьких и писклявых кукольных голосочков. Милдред Уоллес, которую обычно слишком занимали чужие жизни, чтобы спокойно жить своей собственной, сейчас показывала всем, кому могла, прихотливо изукрашенные часы работы своего мужа: каждый час взгляду являлась череда резных, словно живых фигурок, как две капли воды похожих на нее. Даже мистер Дэрроу словно позабыл о своей меланхолии. Он, ослепительно улыбаясь, здоровался с каждым встречным и катал Джеймса на плечах до тех пор, пока малыша не уговорили поиграть с детьми в салочки: участники этой чрезвычайно сложной игры главным образом носились кругами вокруг церкви да вопили во весь голос.

— Порою я просто поражаюсь, что он так счастлив, — заметил мистер Дэрроу.

— Дети выносливее и жизнерадостнее нас, но нам все равно должно подавать им пример, — отозвалась я, намекая мистеру Дэрроу о его невыполненном обещании проводить больше времени с сыновьями.

— Вы мудрая женщина, миссис Маркхэм.

— Вы мне льстите, мистер Дэрроу.

— Думаю, мне следует льстить вам чаще.

Мы неотрывно глядели друг на друга, во власти магии момента, но тут между нами возник констебль Брикнер. Мистер Дэрроу с жаром пожал ему руку, к его удивлению: констебль тотчас же заподозрил неладное. Вместе они подошли к столику братьев Ларкен, где не было недостатка ни в разных сортах эля, ни в местных поселянах. Я спросила про Сюзанну — на ярмарке я ее не заметила, — но Лайонел последний раз видел ее где-то за час до того. Мистер Дэрроу отыскал Фредерика, который в том, что касалось праздничных гуляний, далеко обошел всех прочих. Тут-то мистер Дэрроу и распрощался с нами — он собирался угостить пинтой эля своего давнего друга и наперсника.

Так что теперь мы с Полом прогуливались вдвоем. Сами не зная как, мы забрели на кладбище — подальше от шума, смеха и запахов снеди. Надгробная плита на могиле Лили Дэрроу со времен нашего предыдущего прихода ничуть не изменилась — и однако же обогатилась столькими дополнительными смыслами! Пол дотронулся до высеченных на камне цифр — даты ее смерти.

— Дата по-прежнему здесь.

— А ты чего ждал?

— Не знаю… Например, что на камне возникнет трещина. Ну хоть что-то изменится.

Мы молча стояли рядом. Я не знала, что тут сказать. Просто положила руку ему на плечо, и мальчик продолжил:

— Мне так мучительно хотелось увидеть ее снова! Она мне каждую ночь снилась, и каждое утро я просыпался и вспоминал, что ее больше нет. Мне было грустно, но какое-то время я притворялся, будто все в порядке, — и оно того стоило. А так, как есть, еще хуже, потому что по-настоящему, но мне все равно приходится от нее уходить. Я могу обнять ее — но она все равно мертва, и отец мучается одиночеством. Мы не вправе забрать ее с собою домой, так что все равно мир разбит на части.

— Так ты бы предпочел, чтобы она вообще не возвращалась?

— Нет. Не знаю. Мне бы хотелось, чтобы ничего и никогда не менялось.

— Но такова жизнь. Она меняется — иначе не изменимся мы.

Пол глядел угрюмо и мрачно; его яркие синие глаза заволокла печаль, что с каждым днем все больше напоминала отцовскую. Я пригладила его мягкие черные волосы.

— Нам, знаешь ли, можно не возвращаться, если ты этого не хочешь.

— Нельзя. Я еще не готов попрощаться навсегда, и она тоже.

Пол отошел от могилы матери и вернулся на ярмарку, даже не пытаясь сделать вид, будто получает удовольствие от происходящего. Я побрела за ним, но тут взгляд мой привлек Роланд, приветливо и возбужденно помахав мне рукою. Он щеголял в своем лучшем воскресном наряде. Парень загодя попытался пригладить свои темные волосы, не поскупившись на помаду, но вместо того, чтобы облагородить его внешность, восковидное вещество склеило пряди в несимметричные сосульки, что придавали ему диковатый и вместе с тем простодушный вид.

— Славная ярмарка, правда?

— Вижу, вы оделись под стать.

— Ну как парню не пустить пыль в глаза, если случай подвернулся, парень он или нет, в конце-то концов? А миссис Ларкен в порядке?

— Полагаю, да. Я ее уже пару дней как не видела…

И тут Роланд кинулся мимо меня к растрепанной рыжеволосой молодой женщине. Бережно поддержал ее, усадил на землю. Ладони ее кровоточили.

— Сюзанна?

— Шарлотта! — Она облегченно улыбнулась мне и потрепала Роланда по плечу. — Мне столько всего нужно вам рассказать!

— Да что, ради всего святого, с вами стряслось?

— Вы скажете, я ненормальная. — Она закрыла лицо руками, размазывая кровь по лбу. Молодой смотритель никак не хотел оставить бедняжку, но наконец сдался и согласился сбегать за Лайонелом, но, уходя, не единожды мрачно оглянулся на нас через плечо. Я привела Сюзанну в церковь и усадила ее на скамью перед алтарем.

— Мне бы и в голову не пришло считать вас сумасшедшей, — заверила я.

— Стало быть, нас таких двое.

— Давайте начнем с самого начала. Что с вами случилось?

Сюзанна откинулась на скамье, пригладила волосы, набрала в грудь побольше воздуха. И начала рассказывать:

— Я принесла бочоночек особого эля — специально для его преподобия. А у Лайонела все вылетает из головы, когда он пьет с ребятами, так что я, побоявшись, что и бочонок в дело пойдет, спрятала его в подвале церкви — надежней будет! И вот пошла я его забрать, а подвал возьми да преобразись — Шарлотта, я не шучу! Появилась дверь — там, где ее отродясь не бывало. В первую минуту я подумала, что куда-то не туда свернула и нашла какое-то новое помещение под полом, но нет… это были те же самые старые каменные стены, и бочонок с элем стоял под столом ровно там, где я его оставила.

В самой двери ничего примечательного не было, кроме того, что еще несколько часов назад она не существовала. Сделана из дерева вишни, без каких бы то ни было отметок, с простой медной ручкой. Я уже собиралась уходить, как вдруг дверь сама собою отворилась внутрь. Мне вовсе не хотелось выяснять, что там за нею, вот честное слово. Я кинулась было к лестнице, но по ту сторону двери царила тьма — и она хлынула в подвал. В комнате разом сгустился непроглядный мрак, и я уже не видела, где тут ступени. Я на ощупь пробиралась вдоль стены, пытаясь отыскать выход, и тут заметила свет.

Я поспешила туда — мне не терпелось выбраться из этого проклятого места, — но, к своему разочарованию, обнаружила, что гляжусь в зеркало. Я стремительно развернулась, пытаясь понять, где находится источник света, но остальная часть подвала была по-прежнему погружена во мрак. Я прижалась лбом к стеклу, не на шутку рассерженная, — и тут пара черных рук схватила меня за шею. Руки в перчатках. Его руки. Я попыталась закричать, но он уже душил меня, капля по капле выдавливая жизнь. Я отбивалась, но позади меня никого не было, одни только руки все крепче смыкались вокруг горла — и однако ж я не умирала. Свет перед моими глазами засиял сразу в нескольких местах; теперь меня окружали с полдюжины одинаковых зеркал. И в каждом из них я отражалась по-разному. В ближайшем я тонула в воде. В следующем — горела заживо. Мне перерезали глотку, меня загрыз волк, меня убили выстрелом в голову — все мыслимые виды смерти, что когда-либо меня пугали, обрушились на меня в потоке образов. Я теряла силы. Железная хватка сжималась, зеркальные отражения вновь умножились в числе.

Я видела саму себя такой, как мне запомнилась няня Прам… меня словно разрывало изнутри. В это самое мгновение, уже теряя сознание, я ощутила, будто во мне всколыхнулось, поднялось что-то из неведомых мне глубин. Я перестала пытаться разомкнуть пальцы на горле и изо всей мочи ударила кулаком по стеклу.

Все зеркала разбились одновременно. Я схватила осколок и резанула по рукам, все еще сжимающим мою шею. Руки задрожали, зашарили по мне, пытаясь за что-нибудь уцепиться, и замерли неподвижно. Теперь мы были не одни в темноте. Явились другие женщины — мои зеркальные двойники, с которых сдирали кожу, жгли, мучали… все они вышли из расколотого зеркала и набросились на человека в черном с исступленной яростью — я и не знала, что на такое способна! Я повернулась и побежала в окружающую нас темноту, и вот мир под моими ногами утратил зыбкость, и я снова почувствовала холодные каменные стены церковного подвала. Я повернулась закрыть дверь, но на ее месте ничего не было — лишь груда золы и пепла.

Договорив, Сюзанна вскинула на меня глаза в ожидании ответа. Я не знала, чему и верить, но вот молодая женщина разжала окровавленные пальцы и показала осколок зеркала.

— Шарлотта, мне это не приснилось. Это было на самом деле. Что мне делать?

Во рту у меня пересохло. Мои мать и отец, Джонатан, няня Прам и теперь вот Сюзанна… на них всех покушался загадочный человек в черном.

— Не теряйте бдительности. Будьте осторожнее, — повторила я предостережение миссис Норман. — А теперь надо бы вам отыскать мужа и рассказать ему о случившемся.

Кто-то караулит вас. Караулит и ждет.

Но почему? Что ему от меня нужно? Призрак Смерти нависал над моей жизнью с самого моего детства, забирая всех, кого я любила. Но ведь Смерть не всесильна, торжествующе подумала я. Я знаю женщину, которая дала Смерти отпор — и победила. С ее помощью я смогу положить конец этому кошмару раз и навсегда.

 

Глава 10

ОПАСНАЯ ИГРА

Вечером следующего дня я вновь повела детей в Дом-Сумеречье. По ту сторону клубящегося тумана нас уже ждал юноша лет шестнадцати-семнадцати. Он поклонился нам в знак приветствия — и я уже собиралась представиться. Но Пол коснулся моей руки.

— Это ведь Дункан? — спросил он.

Юноша выпрямился — и я вгляделась в его лицо. В облике незнакомца, несомненно, угадывались черты проказливого немого мальчугана — и на губах его застыла точно такая же многозначительная улыбка; но ведь нас не было всего пару дней, а цвет кожи юноши почти не отличался от обычного человеческого, в то время как физиономия Дункана имела отчетливый желтовато-оранжевый оттенок. Мне никак не верилось, что передо мною — мой прежний провожатый; но вот он поднес палец к губам.

— Неужто нас так долго не было? — тихо промолвила я, мысленно представляя себе, что Лили Дэрроу в Сумеречье совсем одна и разлука кажется ей длиною в годы. Впрочем, скорее всего обучение Оливии отнимает немало времени и сил; и, уж конечно, ей при желании есть чем заняться. Интересно, а как она проводит свободное время? Мне вспомнилась комната с просвечивающими шелковыми завесами и пристегнутый к креслу мистер Сэмсон. Я неуютно поежилась на стылом ветру и, чтобы согреться, нагнала Дункана.

— А откуда вы узнали, что мы идем?

Он сделал деревьям знак длинными, веретеновидными пальцами; ветви дрогнули, заколыхались. Висящие плоды развернулись к нам — навстречу Дункану. Он проводил нас до выхода из сада и в дом, провел мимо комнаты, где звучала негромкая дивная музыка — ничего прекраснее я в жизни не слышала, хотя никаких музыкальных инструментов взгляд не различал. Мы обнаружили еще одну комнату, окна которой выходили на залитую солнцем горную вершину, при том, что поблизости от усадьбы мистера Уотли, насколько я знала, не наблюдалось ничего похожего. Следующая комната, целиком из стекла, изнутри напоминала бельведер; проходя сквозь нее, я была уверена, что в отражениях различаю деревню Блэкфилд. Но времени хорошенько это обдумать мне не дали: Дункан стремительно шел по коридорам; неспешная, вальяжная походка подростка сменилась напористой уверенностью взрослого.

Лили и Оливия обнаружились в небольшой гостиной. Обе сидели за мольбертами, а на мольбертах стояли расписанные листы стекла, в точности такие же, как в коллекции мистера Уотли. Лили помогала девочке смешать нужный оттенок зеленого для волнистого склона холма. Завидев нас, она выронила палитру; краски так и брызнули во все стороны. Встав из-за мольберта, минуту она не могла произнести ни слова — просто опустилась на колени и, облегченно вздохнув, крепко обняла обоих сыновей. Поднявшись, она поприветствовала меня легким поцелуем в щеку.

— Вы вернулись, — промолвила она, медленно приходя в себя от потрясения.

— Конечно, мамочка! Мы по тебе скучали! — И Джеймс уткнулся лицом ей в юбки.

Она слабо улыбнулась, погладила малыша по щеке и обернулась к своей ученице.

— Оливия, я тебя оставлю на минуту? Мне нужно кое-что показать детям.

Девочка кивнула с присущим ей прохладным равнодушием, слишком увлеченная сотворением своего пейзажа: он словно оживал под кистью художницы по мере того, как она выписывала детали.

Лили увлекла нас из гостиной, провела по подъемному мосту между двумя благоухающими лавандой водопадами, через комнату, где шел снег (мне пришлось развести мальчиков в разные стороны, а то они уже начали кидаться друг в дружку снежками), и, наконец, в пустую банкетную залу, что вполне могла попасть сюда из какого-нибудь средневекового замка, — потолок поддерживали грубо обтесанные деревянные балки, а стены были из крошащегося пористого камня. В одном конце залы обнаружилась мрачная дверь из черного кованого железа, что еще и вилось вдоль дверного полотна как плющ, и с серебряным молоточком в центре.

Лили подошла к двери.

— Итак, скажите мне, что вы видите.

— Это дверь, — отозвался Джеймс.

— Да, но какая?

— Тяжелая, из дубовой древесины, — откликнулся Пол. — С металлическими заклепками.

Маленький Джеймс бросил на него типичный для братьев взгляд, сочетание удивления и жалости: дескать, неужели он и впрямь в родстве с таким олухом?

— Но это ж не все. А как же горгульи? — И Джеймс указал на верхнюю часть двери, где я не различала ничего, кроме черных металлических петель вроде вьющихся лоз.

Лили встала между сыновьями.

— Эта дверь для каждого выглядит по-своему. Одним показывает то, в чем они больше всего нуждаются, другим — тот вариант жизни, которую им не довелось прожить. Говорят, она даже будущее умеет предсказывать. Хотите посмотреть, что нас ждет?

Я собиралась было запротестовать — ведь есть вещи, о которых детям знать рано, — но Лили уже открыла дверь. По ту сторону порога царила тьма — она хлынула в каменную залу и обступила нас. Мы словно бы парили в пустоте. Я по-прежнему видела миссис Дэрроу и мальчиков: вокруг них кружились с десяток светящихся точек, принимая формы оправленных в раму картин.

На первой была изображена Лили — на одре болезни в Эвертоне, одна рука поднесена ко лбу, смятые атласные простыни эффектно драпируют постель, точно в студии художника-романтика; врач щупает у нее пульс. Внезапно картина ожила — мы четверо так и вздрогнули, когда в бездне эхом отозвался голос доктора, далекий и гулкий:

— Мадам, я готов поручиться: вы выздоравливаете!

Видение погасло; мать и дети перешли к следующей подвижной раме. На этой картине изображалось Рождество в Эвертоне. Дом был украшен так заботливо, с таким вниманием к деталям, о каком я и мечтать не могла. Лили сидела у очага и любовалась на свою семью. Повзрослевший Пол прижимал к груди малыша; молодая женщина, по-видимому, его жена, держала за руку малютку-девочку; они помогали детям выбрать себе игрушки с роскошной рождественской елки. В другом конце комнаты подросший Джеймс, поймав юную хохотушку под омелой, дерзко целовал ее в щеку. Мистер Дэрроу присел рядом с женой у очага и взял ее руку в свою. Я покраснела. То были домашние, такие интимные моменты, и все-таки им не суждено было случиться наяву.

Я чувствовала себя не в своей тарелке и не скрывала этого, и неловкость грозила перерасти в нечто большее. Накатил гнев, да такой, что словами не выразишь. Меня обманули, предали. Детям следовало попрощаться с матерью. Вот зачем я их привела. Но вместо того Лили позволяет им упиваться своей потерей, одержимо мечтать о том, что никогда не сбудется, о жизнях, которые им не суждено прожить. Но если на то пошло, разве я не такова же? Разве я каждую ночь не вижу во сне Джонатана, мать и отца? Гнев мой обратился против меня же самой. То, что мы делаем, таит в себе опасность.

Я отступила назад и попыталась выйти из комнаты. Невдалеке светилась еще одна точка; я направилась к ней, надеясь, что там выход, но нет: это оказалась еще одна парящая в пустоте рама. И тут я поняла, что ошиблась. В стекле отражалась я сама, дробясь на миллионы различных образов. Нет, это не картины; это зеркала; а в этом одного кусочка недостает. Даже в расколотом зеркале я видела, как в глазах моих блеснула догадка, лицо исказилось от отвращения, а затем от гнева.

Мне вспомнились окровавленные руки Сюзанны и пронзительный крик няни Прам, прозвеневший в ночи много недель назад. Но еще отчетливее мне вспомнился человек в черном: фантом моей юности, что преследовал меня сквозь годы, уничтожая всех, кого я любила.

Кто-то караулит вас. Караулит и ждет.

Неужели призраки из моего прошлого и этот, нынешний — одно и то же? Как диковина из Сумеречья попала в подвал церкви Святого Михаила и почему была использована против Сюзанны?

Усилием воли я заставила себя выбраться из этой тьмы: пошарила вокруг в поисках твердой стены, пока не ощутила под рукой края двери, и выскользнула обратно в пустую каменную залу. Там меня уже ждал Дункан с запиской на пергаменте: мистер Уотли изъявлял желание побеседовать со мною наедине.

Юноша повел меня в самые недра особняка, вниз по бессчетным лестницам, в комнату, что очень напоминала турецкие бани. Невзирая на густые завесы пара, что растекались в воздухе, я различала мистера Уотли в противоположном конце помещения: он был наполовину погружен в мутную минеральную ванну. Вот он запрокинул голову; концы волос легли на воду. Бассейн был огромен; вот всколыхнулась рябь — там, куда хозяин никак не мог дотянуться. Я заметила, как под водой скользнуло что-то вроде угря или змеи, и меня осенило: это же щупальце! С полдюжины щупалец отходили от тела мистера Уотли, неспешно и томно выныривали и вновь погружались на дно. Однако ж лицо его оставалось человеческим — таким же топорным и диким, как в нашу первую встречу.

— А, миссис Маркхэм. — Он самодовольно ухмыльнулся, видя, как я смутилась, став свидетельницей сцены настолько интимной.

— Мистер Уотли, — резко бросила я. Вдохнула поглубже, пытаясь взять себя в руки. Жестом руки, что все еще напоминала человеческую, хозяин пригласил меня присесть на мраморную скамеечку у кромки воды. Я знала, что при виде подобного создания, тем более в обстановке столь домашней, мне полагалось прийти в ужас, но места для страха не осталось — такой гнев владел мною. Он запылал в тот самый миг, как я обнаружила разбитое зеркало и проассоциировала призрак человека в черном с Домом-Сумеречьем. У кого, кроме коллекционера вроде мистера Уотли, окажется в распоряжении такая редкость, как загадочная, непрестанно меняющаяся дверь?

— Я знаю, я должен извиниться за то, что принимаю вас в таком виде: в вашей культуре это, по-видимому, считается неприличным. Должен — но не стану.

— Вы рассчитываете произвести на меня впечатление своей грубостью?

— Вероятно. Я всего лишь разделяю интерес моей дочери к людским обычаям — иногда, под настроение. Во всех других случаях я остаюсь самим собою.

— Ваше счастье. Могу ли я полюбопытствовать о цели этой встречи?

— Не часто случается, чтобы Лили и дети были заняты одновременно. Как вам их занятная игра?

— Я нахожу ее менее занятной, нежели вашу.

— В самом деле? — На миг отвлекшись, он игриво плеснул водой. Сощурившись, я глядела на него.

— Мне представляется маловероятным, что такой коллекционер, как вы, позволит использовать какие-либо экспонаты без своего ведома.

— Уж не считаете ли вы, что мои сокровища используются во зло? — осведомился он, криво усмехнувшись.

— В Блэкфилде происходит нечто такое, что объяснению не поддается, — или, может быть, разгадкой могли бы послужить наши недавние визиты в Дом-Сумеречье. Выбор времени наводит на подозрения.

— Возможно, это просто совпадение?

— Или, как я уже сказала, кто-то ведет свою игру?

Хозяин, на краткий миг задумавшись, склонил голову набок.

— В этом отношении я вынужден с вами не согласиться: играть в игру одному невозможно. Игроков должно быть двое. — Он поглядел на меня через весь бассейн: в глазах его читалось нечто алчное, добавляя словам веса, превращая их в своеобразное приглашение, что повисало в воздухе на клубах пара, остужая жар моего гнева и самоуверенности, пока меня не пробила дрожь. Я скрестила руки на груди, пытаясь скрыть нервозность. К подобной дерзости я готова не была — но и позволить запугать себя отказывалась. Я вспомнила о Сюзанне, выпрямилась и ответствовала:

— Уж не предлагаете ли вы делать ставки?

— Разумеется. Если вы сумеете доказать, что между Сумеречьем и Блэкфилдом существует связь, обещаю вам, что непонятные события, уж в чем бы они ни заключались, прекратятся.

— А если не сумею? — ровным голосом спросила я.

— Мне не нравится, когда меня обвиняют в вероломстве под моим же собственным кровом. — Лицо его внезапно помрачнело, а гладь воды застыла неподвижно, словно отзываясь на смену хозяйского настроения. — А если не сумеете, я заберу у вас что-нибудь по своему выбору и добавлю в свою коллекцию. Вы достаточно уверены в себе, чтобы рискнуть?

Я встала с мраморной скамьи и опустилась на колени у края бассейна, перегнулась через бортик и заглянула в черные провалы глаз этого существа.

— Все зависит от правил.

— Единственное правило — это выиграть.

— Отлично. — Я встала и отряхнула повлажневшие руки. — С чего начнем?

— С вопроса. Станете ли вы и впредь приводить сюда детей?

— После сегодняшнего я не склонна больше этого делать.

— Они возненавидят вас.

— Я готова принести эту жертву.

— Какая вы храбрая. Сомневаюсь, впрочем, что мистер Дэрроу останется доволен.

— Мне казалось, вы не имеете удовольствия быть с ним знакомым?

— А у меня такое ощущение, что я его отлично знаю. Обычная история, не так ли? Вдовец нанимает юную красавицу гувернантку ходить за своими детьми. Тайный роман, социальные преграды рушатся, роскошная свадьба в финале. И все они жили долго и счастливо.

Я вгляделась в его лицо, пытаясь понять, что стоит за этими словами, но пар нависал слишком густо, а черные глаза сохраняли отсутствующее, непроницаемое выражение. Я скрестила руки и прошлась вдоль бортика неглубокого бассейна.

— История, может быть, и обычная, только прожить ее мне не суждено. Я очень мало знакома со счастьем.

— И не познакомитесь, если не позволите Лили и детям заканчивать всю эту историю на их собственных условиях. Они сами должны поставить точку.

— Вы оскорбляете мое достоинство. Меня занимает только благополучие детей.

Мистер Уотли нырнул под воду и доплыл до противоположного конца бассейна. Дункан уже ждал его у лесенки с халатом в руках. Уотли без тени смущения выбрался из купальни. Тело его открылось взгляду во всех бесстыдных подробностях — абсолютно человеческое, воплощение мужской мускулистой мощи. Я покраснела — и порадовалась, что в помещении темно. Он надел халат; Дункан подал ему сигару.

— А вы недооцениваете мой интеллект. С вашей стороны не рассчитывать на такой союз — просто глупо. Кроме того, детям нужна мать. Желательно из числа живых.

Тут мне возразить было нечего. Я подумала о мистере Дэрроу, о наших разговорах в музыкальной комнате, о наших полуночных чаепитиях. И, содрогнувшись от отвращения, задалась вопросом: а искренни ли наши отношения или я с самого начала подсознательно замышляла сыграть в эту игру? Джентльмен откусил кончик сигары, но выплюнуть не выплюнул. Дункан поднес огня; Уотли глубоко вдохнул дым.

— А как же Лили? — спросила я. — Она тоже будет жить долго и счастливо?

Мистер Уотли извлек изо рта сигару и снова улыбнулся.

— Возможно. Но «долго» — это слишком неопределенный отрезок времени. Удачи вам, миссис Маркхэм. Ваш ход.

Рядом со мной словно из ниоткуда возник Дункан. Мистер Уотли скрылся в туннеле, что уходил куда-то в глубину под купальню. Мерцающий огонек сигары канул во мрак вместе с ним.

 

Глава 11

КРАДЕНОЕ СОЛНЦЕ

Дункан провел меня ко входу в бани. Оттуда я поднялась по лестнице одна, он лишь смотрел мне вслед. Я прошла мимо четырехэтажной библиотеки, где вечный лунный свет освещал книги мягким голубым заревом. Я не могла надеяться успешно противостоять мистеру Уотли, пока не узнаю лучше, во что ввязалась. Я провела пальцами по кожаным корешкам — и заметила небольшую стопку книг рядом с роскошным кожаным креслом, в котором Лили сидела в первый раз, как мы застали ее здесь. Один из фолиантов назывался «Грезы о Блэкфилде». Я прикрыла дверь в библиотеку, села в ее кресло и открыла книгу.

Взгляд мой заскользил по непонятной вязи строк, и внезапно я оказалась в кабинете мистера Дэрроу. Хозяин кабинета, обмякнув в кресле, мирно дремал после обеда. Меня словно толкнуло к нему, почти что против воли; я заскользила через комнату и оказалась совсем рядом. Он открыл глаза.

— Шарлотта?

— Вы меня видите?

— Да, конечно. — Он поднялся с кресла и подошел вплотную, я ощущала на лице его горячее дыхание. — Я всегда вас здесь вижу. — Дрожащими пальцами он коснулся моей щеки, и я облегченно вздохнула.

— Мистер Дэрроу…

— Генри. Меня зовут Генри.

— Генри.

Он притянул меня к себе и крепко поцеловал в губы. Я ответила на поцелуй и запустила пальцы в его золотые волосы. Он притиснул меня к стене — и эта встряска разом вырвала меня из забытья. Я снова была в библиотеке.

— Ох Боже. — Я отложила книгу на самый верх стопки, но затем вновь пристроила ее на коленях. Щеки мои пылали: я понятия не имела, насколько реально пережитое мною «внутри книги». Какими глазами мы посмотрим друг на друга в следующий раз? К Генри Дэрроу невозможно оставаться равнодушной. Он так красив, так чувствителен и так хорошо обеспечен. Но влечение это пробуждало во мне чувство вины — и не только потому, что мистер Уотли прошелся на его счет. Мечта о том, чтобы стать следующей миссис Дэрроу, возникла у меня с первой же встречи, равно как и отвратительная мыслишка насчет того, а не выступаю ли я этакой соблазнительницей, корыстолюбивой гарпией, которая расчетливо использует детей, чтобы заручиться благоволением работодателя. Нет, я не такова и такой никогда не стану. И пока я не могу поручиться за чистоту собственных намерений, откажу себе в надежде на счастье ради того, чтобы в правоте и недвусмысленности моих действий даже сомнений не возникало.

Я проглядела названия книг из подборки Лили: «Ода к Балтазару», «Вечные муки», «Моды смертных» и «Тайны Упокоения». Эту последнюю я присовокупила к только что прочитанной и унесла их наверх, пополнить свою коллекцию. Когда я проходила мимо комнаты мальчиков, дверь была открыта: я видела, что дети устроились рядышком с матерью в предвкушении новой сказки на ночь. Я уже собиралась вернуться к себе, но Лили, заприметив меня в коридоре, жестом пригласила присоединиться к ним. И начала читать:

Краденое солнце

В стародавние времена странствовал по стране табор цыган. Самой младшенькой во всем таборе была девочка по имени Спада: собою красавица и притом ужасно любопытная. Каждый раз, как табор разбивал где-нибудь лагерь, Спада убегала в окрестные леса — не встретит ли чего интересного? А поскольку чащи таили в себе немало опасностей, ее родителям приходилось отправляться на поиски дочки: а то, чего доброго, потеряется и отстанет, ведь надвигалась зима, и табору предстояло перевалить через горы до первых холодов.

Однажды цыгане встали лагерем после особенно долгого перехода, и Спада отправилась в лес на поиски чего-нибудь съестного. Родители занимались лошадьми — у тех в копытах застряли колючки, — глядь, а девочка уже и потерялась, сбилась с пути и заплутала в лесу, а день уже клонился к закату. В воздухе повеяло холодом, и Спада, которая вообще-то отличалась редким бесстрашием, забеспокоилась, что не сможет найти укрытия на ночь. Но не успела она по-настоящему испугаться, как вдруг набрела на роскошный дом на полянке.

Дом был старинный, сложенный из необработанных огромных валунов и бревен, но в окнах ярко горел свет, а над трубой поднимался дым, и в воздухе разливался аппетитный запах пирогов. Девочка не колеблясь подошла к дому и дернула за веревку звонка. Дверь открыл коренастый приземистый коротышка с завитыми усами и охотно согласился приютить заплутавшую цыганскую девочку.

— Переночуй здесь, — пригласил он. — Но только тебе придется остаться на всю ночь, ведь лес опасен, и, думается мне, твоих родных гораздо больше огорчит твоя гибель, нежели твоя пропажа.

Спада решила, что в этих словах есть смысл, и согласилась провести всю ночь под кровом у чудного человечка. Он провел девочку через весь дом в просторную столовую, где они отужинали разными вкусностями, а потом предложил Спаде комнату с высокими потолками и удобной кроваткой. Там она и заснула крепким сном под ворохом мягких одеял.

Девочка проспала довольно долго — так долго, что, пробудившись, удивилась, видя, что солнце еще не встало. Спада сочла это очень странным и вышла из комнаты узнать, сколько времени прошло на самом деле. Она отыскала коротышку-хозяина в гостиной с огромным черным камином и поделилась своим недоумением.

— Но, милая девочка, — отозвался он, — ведь прошло никак не больше часа. Видимо, тебе здесь так нравится, что кажется, будто ты пробыла здесь гораздо дольше.

Спада решила, что и в этих словах есть смысл, и уже собиралась вернуться к себе, когда хозяин предложил ей сыграть в карты. Усталость Спады как рукой сняло, так что она поиграла с ним какое-то время, а потом оба проголодались, и хозяин кликнул слуг и велел снова накрыть стол в столовой. Спада и ее новый друг полакомились бессчетными изысканными яствами, а затем девочка захотела уйти к себе до конца вечера, и ее проводили в совсем другую спальню, с еще более огромной кроватью и такими мягкими подушками, что казалось, будто голова ее покоится на облаке.

Проснувшись, Спада готова была поклясться, что проспала хотя бы полдня, но, выглянув в окно, с изумлением обнаружила, что солнце так и не встало. Девочка пробежала через весь дом и отыскала чудного человечка в рабочем кабинете, битком набитом книгами и картинами. И вновь поделилась своим недоумением.

— Согласен, ночь и впрямь кажется очень долгой, — кивнул он. — Но это все потому, что мы столько всего интересного делали за такое короткое время.

Спада решила, что и в этих словах есть смысл, и уже собиралась вернуться к себе, когда хозяин предложил ей помузицировать вместе. А девочка происходила из семьи музыкантов, так что такой способ провести время показался ей недурным. Вместе хозяин и гостья играли и пели, пока у них не заныли пальцы и не охрип голос. А тогда чудной человечек кликнул слуг и велел накрыть стол в столовой, и в третий раз за вечер Спаде довелось угоститься разными вкуснейшими блюдами. Когда же трапеза подошла к концу, хозяин, извинившись, отлучился ненадолго, оставив девочку наедине с дворецким.

Стоило коротышке уйти, и слуга, который всегда поглядывал на хозяина свысока, приглушенным шепотом заговорил с девочкой и предостерег, что ее обманывают: коротышка, дескать, украл с небес солнце и спрятал его где-то в доме, чтобы удержать гостью при себе на целую бесконечную ночь. Спада поблагодарила дворецкого за предупреждение, но эта новость ничуть не напугала ее и не расстроила. Она от всей души сочувствовала хозяину дома и немного его жалела.

«Должно быть, он очень одинок, если готов на все, лишь бы задержать меня здесь, — сказала себе Спада. — Если солнце находится в доме, я отыщу его и докажу хозяину, что ему незачем прибегать к хитростям и уловкам, дабы заручиться моей дружбой».

А чудной человечек между тем вернулся в столовую и отвел Спаду в новую волшебную спальню, где кровать была обита колыбельными. Девочка крепко уснула, а когда пробудилась, то не побежала сразу же искать хозяина. Вместо того она обошла весь дом и внимательно изучила все отражающие поверхности в поисках солнца. Она заглядывала в зеркала, рассматривала серебряные кубки, золотые дверные ручки и позолоченные клетки — не блеснет ли где блик дневного света? Удостоверившись, что все отражения в этом доме естественного происхождения, девочка обнаружила чудного человечка в кухне — в смешном поварском колпаке. Ни он, ни она ни словом не упомянули о нескончаемой ночи. Вместо того они принялись стряпать любимые пирожки Спады, и кексы, и пирожные, а потом съели все, что напекли, — и чуть не лопнули!

В должный час хозяин отвел Спаду в новую спальню с плюшевой мягкой кроваткой, обитой снами. На сей раз, уже уходя, он помешкал перед дверью и пожелал гостье доброго вечера. А Спада крепко заснула.

Пробудившись, девочка снова обошла дом, присматриваясь к свечам и зажженному очагу — не в них ли прячется краденое солнце? Она заглянула во все газовые лампы до единой, что тянулись вдоль коридоров, во все комнаты, где в каминах пылало пламя, и, удостоверившись, что исследовала все источники огня, отыскала коротышку-хозяина в пустой бальной зале. На нем были его парадные танцевальные туфли, и он собирался показать девочке свои любимые па. Но Спада выглядела такой расстроенной, что хозяин тут же спросил, не случилось ли чего.

— Я знаю, что ты украл солнце, — проговорила девочка, но вовсе не гневно и не осуждающе, к удивлению коротышки, — и я весь дом обыскала. Я думала, если найду солнышко и верну на небо, то ты поймешь, что нет нужды добиваться моей дружбы с помощью уловок и хитростей. Я бы подарила ее тебе по доброй воле — как дарю сейчас.

Коротышка-хозяин был очень умен и обычно мог предугадать все мыслимые последствия любой ситуации, но слова Спады застали его врасплох. В глазах у него сверкнули слезы — куда ярче, чем ожидалось, и Спада поняла, что чудной человечек спрятал солнце не в доме, а в собственном сердце. И такой великой любовью полюбил он девочку-цыганку, что чувство это уже не вмещалось в груди. Сердце его переполнилось, солнечный свет затопил бальную залу, выплеснулся из окон и хлынул прямо в небо над лесом, призывая цыган, которые все еще искали заплутавшую Спаду.

И вот семья девочки явилась в огромный дом, и всех пригласили в бальную залу, и все принялись танцевать, и петь, и играть на музыкальных инструментах. И Спада больше никогда не разлучалась с чудным человечком, даже когда солнце снова село и ударили первые зимние морозы. А горы подождут до весны, ведь истинная дружба столь же редка, как солнце в небе.

— А это все правда? — зевнул Джеймс, поднимая голову, что до сих пор уютно покоилась на материнском плече. Лили закрыла книгу и отложила ее на прикроватную тумбочку. Пол — сна ни в одном глазу! — устроившись на коленях матери, как на подушке, молча глядел в пространство.

— В каждой сказке есть зерно правды, пусть и совсем крохотное, — проговорила Лили.

— Тогда, наверное, здесь додумали счастливый конец, — предположил мальчик, закидывая руки за голову. — Семья Спады наверняка не порадовалась. Ведь коротышка попытался украсть девочку!

Миссис Дэрроу с каждой минутой делалось все больше не по себе. Ведь после сказки на ночь детям полагается мирно заснуть!

— Наверное, хозяину было очень одиноко, — предположила Лили.

— Мало ли кому одиноко, — бросил Пол, даже не пошевелившись. Он заморгал и вздохнул. — Это не оправдывает дурных поступков.

Джеймс сел на постели и, перегнувшись через колени матери, дотянулся до книги сказок.

— Мам, а они все умерли, да? Коротышка-хозяин их всех убил?

— С чего ты взял? — отозвалась Лили с изумлением, переходящим в ужас. — Ведь надвигалась зима! Если бы цыгане ушли в горы, они могли бы погибнуть! Думаю, на самом деле хозяин их всех спас. — Она поцеловала сынишку в лоб и поднялась с кровати. — Хотя интерпретация чрезвычайно интересная, не могу не отметить.

Она легко коснулась лица Пола, но при словах мальчика: «А может быть, он коллекционировал цыган?» — тут же отдернула руку. Глаза ее вспыхнули отблеском какой-то тайны, но все произошло так быстро, что прочесть их выражение я не успела. Лили поцеловала сына в щеку, и вместе мы вышли из спальни и прикрыли за собою дверь. Теперь мы стояли в коридоре лицом к лицу. Только сейчас Лили заметила увесистые тома в моих руках.

— Вы возвращались в библиотеку.

— Ну да. Здешние книги такие завлекательные. Как, впрочем, и сказка.

— В некоторых сказках больше правды, чем мы сознаем, а в других — меньше, чем нам бы хотелось, — промолвила она.

Между нами повисло молчание. Но вот я перехватила книги поудобнее, чтоб не выскользнули, и сей же миг осознала, что деликатно прикрыла рукой название «Грезы о Блэкфилде».

— Надеюсь, вы не возражаете, что я их позаимствовала?

— Ну что вы. На самом деле я всячески готова поощрить ваше любопытство. Чем больше вы узнаете об этом месте, тем меньше вы станете бояться за детей.

Сквозь окно в дальнем конце коридора струился лунный свет; по стенам скользили тени медлительных щупалец, что плескались в озере снаружи.

— Мистер Уотли сегодня пригласил меня к себе для беседы.

— В самом деле? — Голос Лили звучал ровно и бесстрастно. — И зачем же?

— Он хотел знать, стану ли я и дальше приводить сюда детей, — объяснила я, умолчав о моем договоре с хозяином Сумеречья. Лили ждала продолжения, но я никак не могла подобрать нужных слов. — Я сказала, что не собираюсь отменять наших визитов — пока.

— Прекрасно!

— Не поручусь, что так. — Я крепче прижала к себе книги. — А много ли вам известно о мистере Уотли?

— Я так понимаю, он политик или что-то вроде этого.

— Да, но что он за человек?

— Я предполагала, что к этому времени вы уже осознали: он вообще не человек.

— Да, безусловно, но давал ли он вам повод опасаться его?

— Мы заключили сделку, а, каков бы он ни был, обещания он держит.

Что характерно, на мой вопрос Лили не ответила. Я попробовала сменить тактику.

— Я боюсь, Сумеречье может причинить детям вред.

Лили сощурилась, скрестила руки на груди.

— Я не вполне вас понимаю.

— Скорбь вообще выносить непросто, а уж если длить ее до бесконечности… чего доброго, дети так от нее и не оправятся.

— Ясно. — Голос Лили понизился до пронзительного шепота. — Тогда зачем вы вообще их приводите?

— Потому что я слишком хорошо знаю, каково это — потерять любимого человека. Вместе вы сможете исцелиться, но в какой-то момент вашим встречам придется положить конец.

Наши взгляды скрестились. Так мы и стояли — глаза в глаза, — пока я не почувствовала себя неуютно и не отвернулась. Гнев Лили унялся и внезапно она показалась совсем маленькой и беззащитной.

— А что вы предлагаете?

— Положить конец, как я и сказала. Еще три визита. Не больше.

Даже в темноте я видела: Лили побледнела как полотно.

— Я устала, миссис Маркхэм.

— Я не хотела переходить границы…

— Вы высказались. Я хорошенько обдумаю ваши слова.

И Лили удалилась к себе — в свою комнату, которой я до сих пор не видела, внезапно осознала я. Я от души надеялась, что она и впрямь обдумает мое предложение. Чтобы защитить семью Дэрроу, мне придется обрезать все нити между Сумеречьем и миром живых, но я не могу этого сделать до тех пор, пока не пойму до конца природу этой связи.

Я дошла по коридору до своей комнаты. Загадкам библиотечных книг придется подождать: я слишком устала.

Мне снилось, как мы с отцом вместе проводили воскресенья. По возвращении из Индии с телом умершей мы завели традицию по воскресным дням запираться в оранжерее, чтобы почитать, сыграть в шахматы, рассказать друг другу историю-другую, как подлинные, так и вымышленные, причем многие из них имели отношение к моей покойной матери.

— Конец близок, моя перчинка. — Таким ласковым прозвищем — «моя перчинка» — звал меня отец, сознавая, что я хороша собою — но довольно вспыльчива, так что обращаться со мной должно с осторожностью, не то обожжешься.

Он закурил трубку и начал было пускать дымовые кольца, что означало — он устал и вскорости ляжет спать. Но дым не рассеялся в воздухе, не пропитал собою его волосы и одежды. А заклубился вокруг его чела, а затем сгустился облаком тлетворных испарений и принял очертания человеческой фигуры. Чем глубже затягивался отец, тем больше уставал, тем плотнее и чернее делалось облако. Черный призрак наблюдал, как отец откинулся в кресле, выронил трубку, перестал дышать — глаза открыты, нижняя челюсть отвисла.

Призрак помаячил мгновение у безжизненного тела, а затем развеялся по воздуху, оставив незримый след на всем, что было в комнате, — словно потушенное и вновь возрожденное воспоминание.

 

Глава 12

ТАЙНЫ УПОКОЕНИЯ

На следующее утро Лили к завтраку не сошла. Передала с Дунканом записку для детей, сослалась на расстройство желудка — она, дескать, набирается сил в ожидании их следующего визита (и надеется, что таковой ждать себя не заставит). Я придержала язык; мистер Уотли «отсалютовал» мне бокалом, глядя на меня через стол с дьявольской ухмылкой, что словно бы навеки приклеилась к его грубо вытесанной злоехидной физиономии. После трапезы мы задерживаться не стали.

На подходе к Эвертону я так глубоко ушла в себя, что не заметила мистера Дэрроу; он стоял в дверях, дожидаясь нас, а я, с тех пор как по нечаянности вторглась в его сон, даже не успела толком подготовиться к нашей встрече.

— Привет, ребята! — Мистер Дэрроу подхватил Джеймса с земли, а свободной рукой взъерошил Полу волосы. — Что, Шарлотта надумала вас развлечь?

— День такой чудесный! Я подумала, неплохо бы прогуляться, — отозвалась я, прежде чем мальчики нашлись с ответом. Взрослые лгут куда более умело, чем дети.

— Отличная идея! Жаль, меня с собой не позвали. А меня вот прямо за письменным столом сон сморил. — Мистер Дэрроу посмотрел на меня и вспыхнул до корней волос, поймав мой взгляд. И тут же сосредоточил все внимание на детях. — Вы с уроками уже покончили?

В груди у меня стеснилось. Уроки казались частью какого-то иного, далекого мира. Да что же я за гувернантка такая? Я выбранила себя, но не слишком сурово. Мои подопечные еще дети, они быстро восполнят все пробелы в своем образовании — следствие визитов к матери. Есть вещи более важные, чем арифметика, — например, общение с затворником-отцом.

— Да, думаю, на сегодня все.

Мальчики ликующе переглянулись, с трудом веря нежданному счастью. Генри захлопал в ладоши.

— Отлично! Мы, кажется, договаривались прогуляться к озеру?

Мальчишки умчались на велосипедах далеко вперед, с упоением трезвоня в звонок на руле при виде каждого прохожего, а я держалась рядом с мистером Дэрроу. Мы проехали мимо булочной и мясной лавки, мимо кузницы и кондитерской, где продавались столь любимые мальчиками карамельные ириски, мимо церкви Святого Михаила и домика священника. И катили все дальше, пока облетевшие осенние деревья-«спицы» не заслонили от нас деревню Блэкфилд. Мы отыскали поросшую травой полянку с видом на озеро. На другом берегу четко просматривался Эвертон.

День выдался теплый не по сезону, словно лето решило совершить свой последний выход, прежде чем наступит зима. Я сняла с багажника корзинку для пикника и начала распаковывать ленч, но стоило мне отвернуться, как мальчишки разделись до трусов и прыгнули в воду.

— Вы простудитесь насмерть! — встревоженно крикнула я, но мистер Дэрроу лишь рассмеялся и уселся на одеяло.

— Значит, нам больше достанется!

Я подняла глаза и смущенно улыбнулась.

— С вами все в порядке? — спросил он.

— Да. Боюсь, я просто не высыпаюсь в последнее время.

— Вы слишком много работаете, а это никому не на пользу. Особенно детям.

— В них энергия бьет ключом.

— Поэтому мне бы и хотелось побольше с ними общаться, вот как сегодня. Проводить время вместе, получше их узнавать. Стать им отцом, а не какой-то абстрактной фигурой, что вечно запирается в своем кабинете и там дрыхнет. — Он снова улыбнулся.

Я попыталась не думать о том, как он чертовски обаятелен, — да только ничего не получалось.

— Вот почему мне так приятно у вас работать, мистер Дэрроу. Вас действительно заботит благополучие ваших детей.

— Меня зовут Генри.

— Сэр?

— Можете звать меня Генри, если хотите. Мы не дома. Тут большинство правил не действует.

— Мистер Дэрроу, я все еще у вас на службе.

— Чушь. Вы — член семьи. И поскольку я могу называть вас Шарлоттой, это будет только справедливо.

— Хорошо, Генри.

— Шарлотта.

Мы глядели друг на друга — безмятежно, молча, чувствуя себя как дома в обществе друг друга. Но тут на одеяло плюхнулись мальчишки, мокрые, как собаки.

— А поесть тут дают?

— А что я вам говорила про полотенца? А ну, немедленно вытритесь! — возмутилась я.

— Но я же мокрый как рыба! — Джеймс втянул щеки между зубов и выпятил губы. — Пффии?

Я схватила ближайшее ко мне полотенце и решительно пустила его в дело, крепко зажав головы мальчиков под мышками. Генри потрясенно наблюдал за нашей борьбой.

— Ну вот! Сойдет на первый случай. — Я выпустила своих пленников и отвернулась разлить чай из закупоренной фляги. За спиной у меня раздался хохот — и ожидаемые два всплеска. Я оглянулась на Генри. — Вы никак не могли их удержать?

— А мне хотелось еще раз полюбоваться, как вы их вытрете. Впечатляющее было зрелище! — Он озорно улыбнулся и побежал к кромке воды, на ходу выкликая: — Ленч! Ленч подан!

Когда мистеру Дэрроу наконец удалось заставить сыновей вылезти из воды, он собственноручно растер их полотенцем (я помогать отказалась!) и повел их обратно, не сводя с меня глаз. Я остро чувствовала, как сердце трепещет и бьется в груди, и радовалась, что Генри оказался за пределами досягаемости, — а то я, чего доброго, разыграла бы наяву сцену из его сна и выставила бы себя дурочкой на глазах у детей.

Что за облегчение — снова погреться на солнышке после стольких часов, проведенных в Сумеречье! Аккуратно расправив вокруг себя юбку, я сидела на одеяле, всей грудью вдыхая мягкий озерный воздух. Генри снял шляпу и опустился рядом, блаженно вздохнул, улыбнулся краем рта — измученное, страдальческое выражение в кои-то веки исчезло с его лица.

— Как насчет покататься по озеру? — обронил он, не открывая глаз.

— Что за чудесная мысль! Вы тогда займитесь лодкой, а я разниму детей.

Выбравшись из воды, мальчишки затеяли драку, и растащить их оказалось непростым делом. Пол уже успел с силой ткнуть брата кулаком в плечо и в бедро, и тот жаждал возмездия. Я пригрозила утопить обоих как никчемных котят, и они, поверив мне на слово, притихли и мирно устроились в разных концах лодки. Генри оттолкнулся от берега, и мы заскользили по воде.

Вокруг озера высились холмы и тут и там росли купы деревьев. Вдалеке виднелась колокольня церкви Святого Михаила, над трубами деревенских домиков поднимался дым и стелился по ветру, разливая в воздухе аромат свежевыпеченных пирожков и жареных орехов. Лодка лениво покачивалась, подхваченная неспешным течением.

— Ну, расскажите, мальчики, что вы узнали от Шарлотты?

— Что если мы не выучим уроков, она с нас шкуру спустит, освежует, точно индийских тигров! — взахлеб принялся рассказывать Джеймс, в восторге от сравнения с грозным хищником.

Генри широко улыбнулся и, не удержавшись, расхохотался во все горло.

— С детьми необходима твердость, мистер Дэрроу.

— О, безусловно! — Он ненадолго умолк, пытаясь отдышаться. — Я и не подозревал, мальчики, что обрушил на вас такой катаклизм! То-то довольна была бы ваша мама!

— Пап, так она в самом деле очень довольна! — воскликнул Джеймс прежде, чем Пол или я успели остановить его.

Пол вскочил на ноги и накинулся на брата. Лодка опасно накренилась и перевернулась совсем. Падая в воду, я инстинктивно схватила Генри за руку; мы с громким плеском плюхнулись в холодное озеро, подняв фонтан брызг. До берега было все еще недалеко; но я на всякий случай подтащила к себе Джеймса и зашлепала по дну, выбираясь на сушу, ни дать ни взять крыса-утопленница. Одежда неприятно липла к телу, с каждым хлюпающим шагом из карманов выливалась вода. Все вчетвером мы рухнули на траву. Генри достал было носовой платок, убедился, что и он мокр насквозь, и отбросил его в сторону.

— Пол, да что, ради всего святого, на тебя нашло?

Мальчик, явно занервничав, покосился сперва на меня, потом на отца.

— Боюсь, это моя вина, мистер Дэрроу. В последнее время Джеймс частенько привирает, — Джеймс открыл было рот, чтобы оправдаться, но я сурово воззрилась на него, недвусмысленно веля умолкнуть, и малыш прикусил язык, — и я пытаюсь отучить его от этой дурной привычки. Пол просто переусердствовал, помогая мне.

— Понятно. Ну что ж, тогда, думаю, нам стоит вернуться в дом и переодеться, пока никто из нас не подхватил простуду. — Мистер Дэрроу протянул мне руку, помогая подняться с земли, но, встав на ноги, я ее уже не выпустила.

Мною владела пренеприятная смесь эйфории и ужаса. Не стану отрицать, что мне лестно было идти под руку с Генри Дэрроу. Позабыть своего покойного мужа я никогда не смогу, однако благодаря Генри мне стало легче смиряться с утратой Джонатана. Рядом с моим работодателем моя неизменная боль преображалась в нечто иное. Он дарил мне надежду на возможность нового счастья.

С другой стороны, в ушах моих все звучало эхо разговора с мистером Уотли. Что я за негодяйка, если смею проявлять интерес к мужчине, чья жена умерла никак не больше года назад — если слово «умерла» к ней вообще применимо. Я никогда не считала себя ни интриганкой, ни соблазнительницей, но сравнение напрашивалось само собою. Брак с мистером Дэрроу сулит мне, мягко говоря, немалые выгоды. А опереться я могу лишь на сильную руку, что сейчас продета сквозь мою; и я держалась за нее крепче, чем, возможно, следовало бы. И гадала про себя, а заметили ли это мальчики, что молча плелись следом за нами.

Когда мы вернулись в Эвертон, обнаружилось, что в кухне меня дожидается Лайонел Ларкен — изо всех сил стараясь ненароком не угодить между поварихой и судомойкой. Миссис Малбус, сжимая в руке нож для фруктов, грозно тыкала им в сторону Дженни и бормотала что-то себе под нос насчет царапины на сотейнике. Вид у гостя был осунувшийся и усталый. Я обсохла, переоделась, и мы расположились в гостиной потолковать по душам.

— С Сюзанной неладно.

— Что стряслось? Неужто на нее снова напали? — От моего лица отхлынула кровь.

— Да, точно. Не совсем понимаю как. Не уверен, что она и впрямь спала. Позапрошлой ночью я пробудился и вижу — у нее сна ни в одном глазу, расхаживает по дому туда-сюда. В окно выглядывает, и взгляд такой странный. Спрашиваю, что такое, — не говорит. Я кое-как убедил ее вернуться в спальню, так она все тени в комнате перещупала, проверяла, не прячется ли кто среди них.

Но это еще не самое худшее. Вчера вечером заходила миссис Уиллоби. Рассказывает, днем в мастерской на мою жену что-то такое нашло. Хозяйка опять оставила ее одну после полудня, ушла отнести готовые заказы, а вернулась — в мастерской царил разгром. Сюзанна говорит, ей в куче лоскутных обрезков крыса, что ли, померещилась. Она подошла посмотреть, что там такое, да и выгнать ее за порог, но никакой крысы не обнаружила. Вместо того — повторяю ее же словами — куски ткани принялись сами собою стягиваться вокруг ее горла, душить ее, затыкать нос и рот, обматывать запястья, чтобы она сопротивляться не могла. Сюзанне удалось высвободить одну руку и поднести к горлу горячий утюг. Что бы с нею ни происходило, все тут же прекратилось, а она на всякий случай сожгла обрезки тканей за домом. Господи, Шарлотта, вы бы видели, на что похожа ее шея! Доктор Барберри уверяет, за неделю-другую все пройдет, но я за бедняжку страшно беспокоюсь.

— А вы верите в эту историю?

— Я верю, что моя жена в нее верит, а моей жене ума не занимать. И излишней суеверностью она никогда не отличалась. И если уж говорит, что видела нечто сверхъестественное, то я ей и впрямь верю. Но что прикажете делать с человеком, который за призраками по ночам гоняется?

— Такое случается, только когда она остается одна. Следите за ней, ни на минуту не спускайте с нее глаз.

— Наверняка можно сделать еще что-то.

— Предоставьте это мне.

В ту ночь, готовясь ложиться спать, я достала из корзинки «Тайны Упокоения». Я помнила о предостережениях Лили и о том, как книги подействовали на меня в библиотеке, но ярость и подозрение возобладали над чувством самосохранения. Няня Прам умерла насильственной смертью; погибнет и Сюзанна, если только я не сумею разгадать намерений мистера Уотли. Чтобы успешно с ним бороться, нужно для начала понять это существо. Я села на кровати и открыла книгу.

Я начала читать о странных, нечеловеческих персонажах — и тут порыв ледяного ветра рванул за подол моей ночнушки. Я поднялась закрыть окно, да только я была уже не в собственной спальне в Эвертоне, а стояла перед полуразрушенным замком: башни его обвалились, а подъемный мост выглядел так, словно от него сбоку откусили здоровенный ломоть. На противоположной его стороне высилась видавшая виды дверь — и дверное кольцо, сделанное из цепей толщиной с мою шею.

Я все еще держала в руках открытую книгу. Теперь я захлопнула ее, заложив указательным пальцем, чтобы сохранить связь с этим местом, однако ж чисто поверхностную, на случай если здесь подстерегает опасность. Дверь отворилась внутрь, не успела я даже постучать, и навстречу мне вышло мерзкое, явно помешанное существо, с виду — маленькая девочка. Волосы ее лохмами торчали во все стороны, а на месте глаз в серой плоти лица зияли две крохотные черные замочные скважины — и обе сочились какой-то темной вонючей жидкостью (о том, что это такое, я предпочла не задумываться). Я изумленно охнула; она лязгнула на меня черными, гнилыми зубами, едва не укусив за руку, — но цепь, обмотанная вокруг ее шеи, рванула ее назад.

Девочка осталась лежать, раскинув руки и ноги. Цепь от ее шеи тянулась через весь пол из необработанного камня и до половины лестничного пролета и обматывала затянутое в перчатку запястье какой-то женщины, одетой в обветшалое бальное платье, неопрятное, обтрепанное по краям; сквозь дыры проглядывала нижняя юбка, а на поясе позвякивала связка старинных ключей. При всем при этом женщина держалась с невозмутимой безмятежностью, почти величественно, а когда заговорила — голос ее оказался глубоким и мягким, как бархат, неодолимо властным, всецело сознающим свою способность вразумлять и направлять.

— Ты не отсюда, — тихо проговорила женщина. В другой руке она сжимала искореженный подсвечник; над свечами подрагивали крохотные синие язычки пламени. Я застыла на пороге. После столкновения с неприятной девчонкой меня все еще била дрожь, и все внутри замирало от страха.

Это была ошибка. Я уже подумывала захлопнуть книгу, вернуться в Эвертон, забиться под одеяло, а Уотли пусть себе вытворяет все, что хочет, — но как же Сюзанна, как же семейство Дэрроу? Я вдохнула поглубже — воздух был спертым и затхлым — и вступила в замок.

Синее пламя свечей отражалось в звеньях цепи, что незнакомка удерживала в руке. Цепь не только служила привязью для странной девчонки, которая встретила меня так негостеприимно, но уходила дальше, тянулась во все углы комнаты — к ней были прикованы бессчетные забившиеся в тень создания, все — тощие, изможденные; одни ползали по полу, других кандалы удерживали в стоячем положении вдоль стен.

— Ты не отсюда, и все-таки ты вошла.

— Мне нужно кое-что узнать.

— За вопросы придется заплатить.

— У меня нет денег.

— Я веду дела в иной валюте, — холодно улыбнулась женщина.

— В какой же?

— Ответы за вопросы. Мистер Уотли — не единственный коллекционер в Упокоении.

— Откуда вы…

— От тебя за версту разит Сумеречьем. Сюда. — Женщина спустилась вниз по лестнице и поманила меня в комнату за драной, истрепанной шторой. Связка ключей на ее поясе монотонно звякала при каждом шаге. Я следовала за ней, стараясь держаться подальше от стен, чтобы не задеть остальных детей: те бессильно повисали на своих цепях, глядя в пространство пустыми скважинами глаз, — вот уж воистину жизнь, подобная смерти!

Хозяйка поджидала меня в небольшой гостиной, за столом у окна. В окне обозначился ночной пейзаж: горы, втиснутые в бледную плоть луны. Незнакомка дернула за цепь, обмотанную вокруг ее запястья. Мальчик-слуга с грязными ногтями поставил перед нами два хрустальных кубка и наполнил их багряной жидкостью из пыльного бочонка. В воздухе разлился аромат ежевики и сухих лепестков розы, но попробовать напиток я не рискнула.

— Я дам тебе три ответа, три ответа — и не более.

Я открыла было рот, чтобы возразить, но задержала взгляд на цепи, обмотанной вокруг запястья хозяйки, и спорить передумала. А та сняла с пояса связку ключей, отцепила три из них и выложила перед собой на стол. Мальчик с бочонком по-прежнему стоял перед нами, уставив в окно замочные скважины глаз.

— Твой первый ответ. — Женщина взяла ближайший ключ, весь — потемневшая медь и погнутая бородка, и вставила его в крохотную темную замочную скважину, что заменяла ребенку правый глаз. Я, передернувшись, отвернулась. Металлический стержень провернулся в кости с характерным щелчком. Мальчик заговорил — высоким, андрогинным голоском:

— Хозяина Сумеречья ты остановить не сумеешь, даже и не надейся. Придуманные им игры создаются на протяжении веков и закончатся только тогда, когда будут сыграны до конца. Самое большее, на что ты можешь рассчитывать, — это обернуть результат в свою пользу.

Мальчик договорил. Я обернулась к женщине.

— Но я же не задала вопроса.

— Ты получишь те ответы, в которых нуждаешься, а не те, которые хочешь услышать. Следующий ответ. — Она взяла второй ключ и вставила ребенку в левую глазницу. На сей раз мальчик заговорил пронзительно-дребезжащим голосом старика.

— Мы — те, кто не знает смерти, мы рождены закончиться вместе с миром, но не ранее. Мы ваши боги и ваши чудовища, равнодушные и ненасытные, мы ждем завершения, которое, возможно, никогда не наступит. Упокоение, Упокоение: ткутся во мраке ночные видения. Это — обитель Не Знающих Смерти. Пышны дворцы их и сумрачны залы; ждут они, ждут наступленья финала, ждут окончанья мирской круговерти.

Женщина коснулась шеи мальчика, оттянула замызганный воротничок, плотно прилегавший к цепям, — и у самого основания шеи обнаружилась третья замочная скважина. К ней подошел третий ключ. Мальчик заговорил голосом, более подходящим к его внешности — тонким и тихим, заунывно-напевным.

— Есть только мертвые и проклятые. Помни об этом, когда человек в черном явится за тобою. Он скоро придет, Шарлотта, скоро!

На этом женщина собрала ключи и снова привесила их к металлической связке на поясе.

Мне казалось, меня сейчас стошнит. «Он скоро придет», но мальчик не сказал, когда именно, — и не скажет. Только три ответа, только три. Я глядела прямо перед собой так же немо и отрешенно, как и чумазые дети вокруг, не видя хозяйку замка, — пока она не вложила мне в руки конец холодной металлической цепи, что обвивала шею мальчишки с грязными ногтями.

— Моя плата, — объявила она.

— Я не понимаю.

Не удостоив меня ответом, она вернулась в прихожую, сдергивая со стропил и волоча за собою по полу вопящих детей на цепи, вверх, вверх по лестнице, в потаенные глубины замка, озаренные лишь синим отблеском свечей в подсвечнике.

— Ответы за вопросы. Ты заберешь его с собой — чтобы он смотрел, слушал. И запоминал.

Еще чего не хватало! Я отшвырнула цепь прочь.

— Даже и не подумаю!

Но хозяйка меня даже не услышала. Мир перевернулся сам собою — и я вновь оказалась в своей комнате в Эвертоне. Голова у меня шла кругом. Я кое-как восстановила равновесие — как раз вовремя, чтобы заметить, как конец цепи скользнул за открытую дверь моей спальни: мальчишка с замочными скважинами вместо глаз шмыгнул в коридор. Плотный ковер глушил лязг металла.

Дети!

Я выронила книгу и кинулась прочь из спальни. Странное создание направлялось в сторону, противоположную детской, — рысило по коридору на четвереньках, да так проворно, что и не угонишься! Вот он кинулся вниз по лестнице: цепи хлестали по перилам, будя глухое эхо: чего доброго, этот шум всю усадьбу перебудил!

Я настигла чужака в кухне и крепко схватилась за цепь.

— А ну стой! — прошипела я. Вместо ответа мальчишка прижался к стене и начал погружаться в нее, словно в ванну с водой. Широко ухмыльнулся мне, обнажив ряды гнилых зубов, — и вот уже и лицо его полностью погрузилось в стену дома. Я тянула и дергала за цепь, обмотанную вокруг моей руки, но, несмотря на все усилия, звено за звеном уходили вслед за мальчишкой в стены Эвертона, выскальзывали из моих пальцев, пока наконец не осталось последнее кольцо, на котором болтался тоненький медный ключик. Бородка ключа пропорола мне кожу — и от жгучей боли я разжала руку.

Я была на кухне одна. Ну как тут не разрыдаться от бессилия!

Парализованная усталостью, я сделала то единственное, что пришло мне в голову: заварила себе чашку чаю. И теперь молча сидела в темноте, прихлебывая его маленькими глотками и пепеля взглядом стену: вот еще одна проблема, которую я понятия не имела, как решать. Та женщина вроде бы сказала, что мальчишка просто станет наблюдать за нами, но можно ли ей довериться? Что я натворила? Да я хуже Лили, упрямица неразумная, свято уверенная, что справлюсь с чем угодно и перехитрю всех и каждого! Именно эта убежденность, по-видимому, уже привела к дурным последствиям: я впустила в Эвертон какое-то зло.

Интересно, чувствует ли Лили то же самое?

За окном приусадебный парк тонул в лунном свете: ни дать ни взять — Дом-Сумеречье. Размышляя об этом загадочном месте, я поставила чашку на блюдце с такой силой, что она отскочила от стола и разлетелась на дюжину осколков. Шепотом выругавшись на саму себя, я опустилась на колени и принялась собирать керамические кусочки, настолько во власти отчаяния и уныния, что даже не заметила, как надо мною склонился Генри.

— С вами все в порядке?

Я встала, судорожно стиснув в кулаке острые осколки.

— Да. Надеюсь, это не я вас разбудила? — Я вновь покосилась на то место в стене, где исчез чумазый мальчишка, а затем встретила взгляд ласковых сапфировых глаз Генри. И сей же миг все тревоги, сомнения, страхи, что нарастали в моей груди, улетучились, словно эфир.

— Что вы, я не спал. Я велел заварить чаю, да только никто не пришел его со мной разделить.

— Какой вы предусмотрительный.

— Я рассчитывал на ваше общество.

— Простите, я не знала.

— А откуда бы вам знать? Мне следовало сказать об этом напрямую.

Он осторожно забрал осколки чашки у меня из рук — и пальцы его задержались в моих чуть дольше, чем следовало. И даже когда он наконец отстранился — я чувствовала, как все мое существо каждой клеточкой отзывается на его прикосновение. Я тихо охнула, отшатнулась, но мистер Дэрроу, не выпуская моей руки, притянул меня ближе, припал губами к моим губам. Если от одного его касания во мне родилась песня, то теперь загремел целый хор чувств, а темнота вокруг нас заискрилась незримым светом. Мы отпрянули друг от друга — и я склонила голову ему на плечо, пытаясь отдышаться.

— Генри…

При звуке собственного имени он словно оцепенел, выпустил меня и сбивчиво забормотал:

— Мне страшно стыдно… сам не знаю, что на меня нашло… я оскорбил вас…

— Ничуть не бывало. — Я попыталась завладеть его рукой, но он резко отдернулся.

— Я злоупотребил вашим доверием. Вы у меня на службе. Дети… — Он попятился назад, качая головой. — Простите, я совершил страшную ошибку.

Мистер Дэрроу стремительно развернулся и выбежал из комнаты, оставив меня одну с осколками разбитой чашки в раковине, — и осколки эти были совсем не так остры и не причиняли столько боли, как те, что засели у меня в сердце.

 

Глава 13

СНОВА В ГОСТЯХ У СМЕРТИ

Той ночью я так и не сомкнула глаз — я напряженно вслушивалась, не звякнет ли где-нибудь цепь, не послышится ли царапанье грязных ногтей по стене. Когда я сошла к завтраку, мистера Дэрроу нигде не было; не появился он и к обеду, однако его незримое присутствие очень меня тяготило. Одна только мысль о нашей следующей встрече внушала мне такой ужас, что когда мальчики попросили взять их на вечернюю прогулку, не успели они еще куртки надеть, а я уже ждала их снаружи. Мы ушли под предлогом посетить кладбище — и без приключений добрались до завесы тумана, что клубилась на прежнем месте, сразу за переплетениями корней в лесу.

Я понятия не имела, что скажу Лили. Как мне теперь посмотреть ей в глаза?

Почему ты стыдишься взять то, что принадлежит тебе по праву?

Я безуспешно пыталась заглушить этот голос в своем сознании, а он между тем после разговора с мистером Уотли неуклонно набирал силу. Бездушный, себялюбивый — и вместе с тем такой уверенный и властный, этот лейтмотив грозил одержать верх над благовоспитанной особой, каковой я всегда себя гордо считала (возможно, что и зря). Я никак не могла решить, должно ли противиться внутреннему голосу — или нет.

Дункан ждал нас в саду — он вымахал еще выше, чем прежде, и почти сравнялся со мной годами. Его кожа полностью утратила желтоватую бледность; теперь он во всем походил на человека, если не считать проказливой улыбки, что застыла на его лице точно маска.

В комнате мальчиков обнаружились два новехоньких, с иголочки, парадных костюма.

— Похоже, от нас ждут, чтобы мы переоделись к ужину, — заметила я. Я попыталась помочь Джеймсу с обновкой, но малыш позавидовал серебряным запонкам брата, а Пол не то чтобы доброжелательно отнесся к попытке младшего брата задушить его, подкравшись сзади. Я кое-как растащила своих подопечных — причем каждый из братьев вышел из потасовки с трофеем, будь то клок волос или одежды — и пригрозила обоим индийской пыткой, да такой страшной, что я не бралась описать ее словами, опасаясь ранить их нежную детскую психику.

Оставив мальчиков одних, я вернулась к себе в комнату. Перед гардеробом на тряпичном манекене красовалось темно-зеленое платье. Я стянула его с безликой фигуры и приложила к себе. Изысканное, элегантное; такую роскошь я никогда не смогла бы себе позволить, и, уж конечно, в лавке миссис Уиллоби ничего подобного не купишь. Я вспомнила о Сюзанне и о своем обещании ее мужу. «Предоставьте это мне». Ну и много ли я преуспела? Я все еще плохо понимала игру, в которую ввязалась. И не хотела даже задумываться о том, что станется с моей подругой, если я проиграю.

Я начала раздеваться. Я как раз дошла до нижнего белья, когда в комнату вошла Лили, одетая в тонкое серебристое платье, расшитое искрящимися драгоценными каменьями, и закрыла за собою дверь. Я вздрогнула, попыталась прикрыть наготу, прижав наряд к груди, и негодующе прикрикнула на нее:

— Лили!

Она не отвела глаз и не извинилась за вторжение. Просто молча подошла ко мне и взялась за платье. Не произнося ни слова, помогла мне одеться, расправила ткань в нужных местах, зашнуровала на спине. Когда она закончила, мы повернулись друг к другу: наши лица сблизились на расстояние каких-нибудь нескольких дюймов. Интересно, а видит ли она во мне, что произошло прошлой ночью с участием ее мужа и какие чувства я к нему испытываю.

— Мне хотелось извиниться за то, как все вышло, — промолвила она. — Вы были правы, что усомнились во мне.

Лили потуже затянула на мне корсет платья, и ответ мой прозвучал не громче шепота:

— Я всего лишь пытаюсь сделать так, как лучше для детей.

Лили отвела у меня от лица прядь волос.

— Давайте, я сделаю вам прическу, — предложила она. Усадила меня перед зеркалом, распустила туго закрученный узел у меня на затылке, так что светлые волосы рассыпались по плечам, и начала их осторожно расчесывать.

Наши лица составляли разительный контраст: нездешний облик Лили с ее пронзительно-зелеными глазами и черными как вороново крыло прядями, что в свете газовых ламп поблескивали синевой, и мои резковатые черты, смягченные нежным румянцем, что сейчас казались даже выразительнее по контрасту с ее бледностью. Я вглядывалась в собственное отражение, ища сходства с матерью и обретая в нем новую силу. Интересно, а что видит Лили, когда смотрит на себя в зеркало?

— Мы не такие уж и разные, вы и я, — промолвила миссис Дэрроу. — И профессия у нас сейчас сходная, и хотим мы одного и того же. — Наши глаза встретились в зеркале. Она знает. Я слабо улыбнулась и закрыла глаза. Расческа скользила сквозь мои волосы, массируя кожу головы.

— Если вы знаете, чего я хочу, тогда, пожалуйста, просветите меня, потому что сама я ни в чем не уверена.

Ладони Лили на миг легли мне на плечи. А затем она вновь взялась за расческу.

— Мы слишком много потеряли. Жизнь была к нам жестока. Но нам ни в коем случае нельзя утратить способности к любви. Мы не сдадимся, ибо жизнь коротка, а смерть — долгая. Мы должны пытаться любить, идти дальше, пользоваться подаренными нам возможностями.

Я открыла было рот — и тут же снова закрыла. Я не нашлась с ответом; может быть, позже… Ей известно, что произошло между мистером Дэрроу и мной. Не знаю откуда, но она — знала, и она — одобряла. Я очень сомневалась, что, поменяйся мы с нею местами, я проявила бы подобную снисходительность в отношении Джонатана, но, с другой стороны, я даже вообразить не могла, какие испытания выпали на долю Лили.

Повисла многозначительная пауза. Настолько долгая, что я засомневалась про себя, а не ошиблась ли я. Может, Лили имела в виду скорее свою собственную ситуацию, нежели мою. Лили между тем пропускала мои волосы сквозь пальцы, подбирала их прядь за прядью и закалывала шпильками.

— Чтобы получить то, о чем мечтаешь больше всего на свете, приходится идти на жертвы, — обронила она.

— Вы так считаете?

— Я не считаю, я — знаю.

— А вы чем пожертвовали?

— Вы разве не помните? Я умерла. — Лили поднесла ручное зеркальце к моему затылку, демонстрируя мне сооруженную ею высокую прическу. Я не вполне ей верила. В зеркале отражалось кое-что еще: душевная боль, подчеркнутая подозрительным блеском в глазах — как если бы миссис Дэрроу с трудом сдерживала слезы. — Сегодня я устраиваю званый ужин. Это даст мне возможность представить детей здешнему обществу. Большинство гостей никогда не видели человеческого ребенка. По правде сказать, гости их боятся.

— Как можно бояться двух маленьких мальчиков?

— Люди в Упокоение не допускаются, и мистер Уотли подвергает себя немалой опасности ради того, чтобы выполнить нашу договоренность. Появление смертных в месте, не знающем Смерти, уже вызвало среди здешних настоящую сенсацию.

— А здешние — это кто?

— Наверняка вы уже поняли. Вы же прочли несколько книг. Всюду — гниение, тлен и распад; Искрой во тьме догорает закат; День утекает за край. Мир угасает, как пламя свечи; бабочкой Смерть пролетает в ночи; Древние пьют себе чай.

— Какой ужас.

— Но по-своему красиво.

— Откуда они пришли?

— Я не думаю, что они пришли откуда-то. Они всегда были, они всегда будут. Упокоение, Упокоение: ткутся во мраке ночные видения. Это — обитель Не Знающих Смерти. Пышны дворцы их и сумрачны залы; ждут они, ждут наступленья финала, ждут окончанья мирской круговерти.

Я встала со стула перед зеркалом и снова повернулась к Лили.

— Долго же им ждать, беднягам. Должно быть, им очень одиноко, — заметила я.

— Наверное, именно поэтому их так занимают нравы и обычаи людей. Для них мы — забавная игрушка, вроде как зверюшка в клетке. Отрадное развлечение для тех, кто устал от привычного, очень непростого общества.

— А что вы станете делать, когда им прискучит это «отрадное развлечение»?

— Я думаю, задолго до того человечество полностью вымрет.

— А что будет, когда мальчики повзрослеют и перестанут вас навещать?

Мы обе встали и направились к двери.

— Мне казалось, мы условились, что еще два визита — и посещения закончатся? — Лили открыла дверь и придержала ее, пропуская меня вперед. — А вы что станете делать, когда им больше не понадобится гувернантка?

— Пойду дальше. — С этими словами я вышла в коридор.

Мы обнаружили, что мальчики почти одеты, если не считать того, что голова Джеймса намеренно засунута в рукав его пиджачка, а у Пола недостает изрядного клока волос. Вместе, не говоря ни слова, мы с Лили привели в порядок их измятые костюмы, зачесали Полу волосы так, чтобы кожа головы не просвечивала, — словом, сделали все, чтобы мальчики выглядели прилично. Закончив, мы направились в гостиную. Джеймс скакал впереди, Пол угрюмо тащился следом, предоставив нам с Лили молча идти бок о бок.

Гости постепенно прибывали. Те, что уже приехали, разбрелись по гостиной с напитками в руках и вели светские беседы да сплетничали в свое удовольствие, оказавшись за пределами слышимости.

Сборище подобралось разношерстное, мягко говоря. Добродушная пожилая пара изо всех сил пыталась выглядеть «по-людски», да только кожа у них некрасиво бугрилась в самых неподходящих местах, как если бы ее натянули второпях или не вполне понимая, как именно ее носят. Супруги с энтузиазмом приветствовали Лили, а та представила их мне и детям как мистера и миссис Артур Пуддл.

— СЧАСТЛИВА ПОЗНАКОМИТЬСЯ! — проорала миссис Пуддл, словно обращаясь к умственно отсталому ребенку.

Не успела я ответить, как вмешалась Лили:

— Не нужно так кричать, миссис Пуддл. У большинства людей есть уши.

— Ах, вот как они называются? Странные штуки. — Миссис Пуддл ощупала свою голову и отыскала собственные уши. Они беспокойно задвигались, как если бы были пришпилены к черепу. Джеймс сдавленно хихикнул. Тут к нам присоединился мистер Уотли с молодой парой, которая явно исповедовала его философию индивидуальности.

Женщина — если ее можно назвать женщиной — вместо кожи была по всему телу обтянута сеткой. Ее красные, влажно поблескивающие внутренние органы неаппетитно выпирали сквозь ячейки. И все-таки очертаниями она худо-бедно походила на человека; черты ее лица, напоминающие глаза и губы, навеки застыли в выражении надменного презрения. Мистер Уотли представил ее как мисс Ярборо; она кивнула мне, ни словом не поприветствовав. Дети глядели на нее скорее с восторженным восхищением, нежели с омерзением, ведь она была словно ожившая вариация одной их тех анатомических схем, что мы изучали на уроках. Мне пришлось шлепнуть Джеймса по руке, прежде чем он успел ткнуть пальцем во влажную плоть под сеткой.

Напротив, джентльмен отличался повышенной разговорчивостью. Тела у него не было вовсе; он был сделан из некоего плотного газообразного вещества, что соткалось в подобие гуманоидной фигуры, но это не мешало ему стать душой компании. Черт лица у него не было вовсе. Когда же мистер Уотли его представил, тот изменил цвет с серебристо-туманного на густо-синий.

— Миссис Маркхэм, это мистер Снит, — промолвил мистер Уотли.

Джентльмен низко поклонился, так низко, что это могло бы показаться пародией на поклон. Он взял мою руку в свои прохладные туманные щупальца и поцеловал ее.

— Бесконечно, невыразимо рад знакомству, моя дорогая леди.

Я учтиво зарумянилась, мисс Ярборо закатила глаза.

— Да протрезвей же ты, Снитти, или не дотянешь до конца ужина.

Мистер Снит окрасился в негодующе-алый цвет.

— Иначе как в состоянии некоторого опьянения, моя дорогая мисс Ярборо, вытерпеть ваше общество в течение целого вечера совершенно невозможно.

Лили отвела меня в дальний конец комнаты, дабы представить прочим гостям. В их числе был золотоволосый мальчик несколькими годами младше Оливии (мисс Уотли тщетно надеялась бы сравниться с ним красотой), его мать, внушительная, но чрезвычайно приятная дама, и пара долговязых, неуклюжих созданий, похожих на многоножек-переростков; оба — с двенадцатью конечностями, что отходили от нижней части тела и извивались в воздухе примерно на том уровне, на котором велась беседа, а веки выпуклых глаз смаргивали вбок, а не снизу вверх.

— Миссис Маркхэм, позвольте представить вам миссис Олдрич и ее сына Дэбни, — промолвила Лили, разумея даму с мальчиком.

Миссис Олдрич кивнула:

— Счастлива познакомиться, миссис Маркхэм.

— Добрый вечер, — поздоровался мальчик. Взгляды всех собравшихся немедленно обратились на него; все не дыша глядели, как двигаются его безупречные губы, формируя слова. Если мальчик и заметил всеобщий ажиотаж, то сделал вид, будто ничего не происходит.

— А это профессор и миссис Бакстер.

— Как поживаете? — поприветствовала я обоих многоножек. И тут же заметила нечто странное: стоило мне моргнуть, и за краткий миг до того, как глаза мои закрылись, и на краткий миг после того, как открылись снова, Бакстеры словно куда-то исчезли. Неуютное это было ощущение. Так что, глядя на Бакстеров, я изо всех сил старалась не моргать.

— Привет! — хором сказали Бакстеры, одновременно улыбнувшись.

По счастью, меня спасло внезапное вмешательство мистера Сэмсона. Он ухватил меня за руку и увлек в противоположный конец гостиной.

— Миссис Маркхэм! Как приятно вас снова видеть, дорогая моя! — Дыхание его отдавало бурбоном.

— И я вам очень рада, мистер Сэмсон, — чопорно отозвалась я, высвобождая руку.

— Как вам вечеринка?

— Прелюбопытная подборка гостей, мягко говоря.

— Мне они, признаться, несимпатичны. За исключением присутствующих, разумеется. — Мистер Сэмсон свирепо уставился на того единственного гостя, с которым меня еще не познакомили: на джентльмена с широким и плоским лицом; завитки седоватых волос застилали ту часть лица, где обычно обнаруживаются рот и подбородок. Тело его покрывали пластины отвердевшей полупрозрачной кожи, а вместо рук и ног из трещин в высохшем панцире торчали бескостные отростки вроде хобота.

— Пялиться неприлично, — заметил мистер Уотли, подходя к нам сзади.

Мистер Сэмсон развернулся и ткнул хозяина в грудь.

— Вы меня решили оскорбить, сэр? Пригласив эту… тварь?

— Мистер Корнелиус — высокоуважаемый член общества, так же как и вы. Как я уже сообщал вам прежде, у меня любимчиков нет. Ваши разногласия — это ваше дело.

— Вы играете в опасную игру, Уотли.

— Только в такие играть и стоит. Вы со мной не согласны, миссис Маркхэм? — Он одарил меня многозначительным взглядом и криво усмехнулся.

Мистер Сэмсон оскорбленно удалился, оставив меня наедине с хозяином Сумеречья.

— Честная игра куда интереснее опасной, — отозвалась я, и в голосе моем отчетливо прозвучала предостерегающая нота. К моему удивлению, мистер Уотли кивнул:

— Порою непросто отличить одну от другой, особенно если противница сама не сознает своих преимуществ.

Я не нашлась с ответом и только сверлила его взглядом, скорее от растерянности, нежели из неприязни. Он кивнул мне и объявил собравшимся, что ужин подан. Все неспешно двинулись в столовую.

Со времен нашей прошлой трапезы комната изменилась до неузнаваемости: в честь торжественного случая ее роскошно украсили. Вдоль стен установили на черных металлических пьедесталах пойманные вспышки молнии. Тут же висели витражные картины из частной коллекции мистера Уотли с изображением разных пейзажей: на одной была нарисована унылая, изрытая ямами пустошь; на другой — скалистое взморье со знакомой багряно-алой крепостью вдалеке; на третьей, крупномасштабной, — гигантский вымирающий город; и даже лес за Эвертоном. Присмотревшись повнимательнее, я осознала, что это не просто изображения, это — окна в те самые места. На пейзаже Эвертона я различала, как колышутся под ветром деревья и как по небу плывут клочья облаков.

Мистер Уотли уселся в одном конце стола, его дочь — в другом. Обнаружив изящную табличку с моим именем, я опустилась на стул между Полом и мистером Пуддлом, который сидел подле жены; мистера Корнелиуса поместили рядом с Бакстерами. Мисс Ярборо села между мистером Уотли и мистером Сэмсоном, а Лили с Джеймсом — между мистером Снитом и миссис Олдрич, чей сын, Дэбни, устроился рядом с Оливией и напротив Пола. Как только все заняли свои места в ожидании первого блюда, началась обычная застольная беседа.

— Как вы находите Упокоение? — поинтересовалась у меня через стол миссис Олдрич.

— Да мне кажется, я его пока что вообще не нашла, — заметила я. — Уж очень загадочное место.

Миссис Олдрич кивнула в знак согласия.

— Мы и сами народ загадочный, миссис Маркхэм. Мы все, в наших маленьких вотчинах, в наших усадьбах, разделенных целыми мирами. Но уж как есть, так есть. Вечность — это очень долго. И любое общество, даже самое просвещенное, неизбежно движется к разобщению — пусть только для того, чтобы доказать: возможно и такое.

— Прямо как римляне, — встрял Пол и, к моему изумлению, заулыбался через стол Дэбни Олдричу.

Дэбни заговорил, и снова все замерли, жадно вслушиваясь в его слова.

— Боюсь, я вынужден не согласиться с моей матерью. Ведь если бы мы и впрямь жили в просвещенном обществе, то простого расхождения во взглядах было бы недостаточно, чтобы вытолкнуть миры на путь безумия.

Мисс Ярборо уже собиралась что-то ответить, когда слуга вкатил в столовую тележку. На ней красовался сотейник, под которым горела синим пламенем небольшая горелка. Мистер Уотли поднялся со стула и обратился к гостям:

— Вселенная весьма велика, но не так уж и обширна, как может показаться. Всех нас объединяет нечто общее, и здесь, в Упокоении, принято, собрав друзей, устраивать торжественный прием в честь новоприбывших. Спасибо всем, кто присоединился к нам нынче вечером, дабы поприветствовать наших гостей. — Он указал на мальчиков Дэрроу.

Раздались вежливые аплодисменты. Мистер Уотли взял со стола нож и взмахнул им перед собой.

— По нашей традиции устроитель любого празднества приносит гостям дар дружбы, а лучшее, что может предложить кто бы то ни было, — это часть самого себя. Посему… — Человеческая рука мистера Уотли внезапно развернулась веером щупалец. Хозяин отсек ножом один из отростков поменьше, и рука тут же обрела прежнюю форму, ничуть не хуже, чем была. Ломоть мяса длиною с фут плюхнулся в сотейник, слуга проворно поделил его на шестнадцать равных порций и ловко подбросил в воздух, чтобы прожарились со всех сторон. Закончив, он объехал с тележкой вокруг стола, положив каждому из гостей по подрумяненному кусочку мистера Уотли.

Пол в ужасе вытаращился на тарелку — а затем поднял умоляющий взгляд на меня. Лили кивнула нам через стол: дескать, угощайтесь! — и тут же пожурила Джеймса за то, что он съел свой кусок прежде, чем обслужили остальных. Мы с Полом переглянулись, взялись за вилки и поднесли угощение ко рту. На вкус оно оказалось словно кальмар, фаршированный олениной. Происхождение блюда вызывало куда больше отвращения, нежели сам аромат, но добавки я бы просить не стала. Пол, давясь, кое-как проглотил свою порцию и быстро запил огромным количеством воды со льдом.

Мисс Ярборо явно не терпелось продолжить разговор с того места, где он прервался. Снова зазвучал ее звонкий и ломкий рассудительный голос:

— Есть разница между тривиальным несогласием и открытым мятежом. Есть правила, на которых основано бытие Вселенной. Одни можно нарушить, но другие сбрасывать со счетов никак нельзя: это значило бы забыть самих себя. Мы таковы, каковы есть, и притворяться, будто это не так, — махровое невежество.

— Культура, чуждая переменам, обречена на застой, — встрял мистер Сэмсон. — Если мы не можем меняться, значит, нам нечего терять, равно как и нечему учиться; вот почему люди захватили то, что принадлежит нам.

— Суть нашей культуры не совсем то, что можно отринуть во имя какой-нибудь докучной причуды, притом еще и опасной, — ответствовал бородатый гость, которого мистер Уотли назвал мистером Корнелиусом. — При всем уважении к нашим благородным гостям, людям в Упокоении не место.

— «Причуда» подразумевает всякое отсутствие социальной значимости, — возразил Дэбни. — Обведите взглядом собравшихся, и вы увидите: зарождается целое движение. Мы облачаемся в кожу людей, дабы напомнить нашим собратьям, как низко мы пали. Если мы отказываемся развиваться, так с тем же успехом могли бы просто быть людьми.

Мисс Ярборо фыркнула:

— Это только полуправда. Вы облачаетесь в кожу людей, чтобы поиграть в смертность, на миг притвориться, что ваше время заканчивается. Вы носите маски в знак солидарности, но на самом-то деле они — свидетельство слабости.

— Правильно! Правильно! — отозвались мистер и миссис Бакстер в унисон.

Оливия вздохнула и покачала головой.

— Почему наши одежды должны иметь какое-то значение, кроме чисто эстетического воздействия? Что до меня, я совершенно счастлива, когда выгляжу самой собою, но еще счастливее — когда одеваюсь как человеческая девочка, потому что таков мой собственный выбор. Это позволяет мне быть личностью в полном смысле этого слова.

— Милая моя доченька, если это правда, то личностей в тебе больше, чем у всех собравшихся за этим столом.

— Боюсь, папа очень старомоден.

Уотли, кивнув, продолжал:

— Мода — штука хорошая, но подстраиваться под нее возможно лишь до определенного предела: иначе того гляди «сломаешься» и позабудешь о том, кто ты такой.

Мистер Сэмсон ожег его негодующим взглядом, но промолчал: слуги вернулись с аппетитно дымящимися супницами.

Я осторожно приподняла крышку: под ней обнаружилась тарелка, до краев полная голубого неба. По поверхности «бульона» скользили кусочки облаков; по мере того, как блюдо остывало, они превращались в пар и струйками растекались в воздухе. Я зачерпнула супа ложкой и поднесла ее к губам. На вкус — что прохладный ветер, овевающий землю на границе зимы и весны. На диво освежающий.

— По крайней мере ты великодушно пригласил миссис Дэрроу ко мне в гувернантки, — обратилась Оливия к отцу. — Я так многому учусь у нее!

— В наши дни и в наш век молодая женщина должна быть готова понять обе стороны в споре. Мы живем в опасные времена, — отозвался мистер Уотли с присущей ему иронией, переводя взгляд с меня на Лили и вновь на свою дочь. Я не вполне понимала, говорит ли он о себе или о назревающем в Упокоении недовольстве.

— Вот именно. — Профессор и миссис Бакстер доели суп одновременно и синхронно отодвинули тарелки. — Мы опасаемся, что среди нас того и гляди разразится гражданская война.

— Ну, до этого никогда не дойдет, — возразила мисс Ярборо.

Дэбни согласно кивнул:

— Трезвые головы непременно возобладают.

Мистер Пуддл откинулся на стуле.

— Спек и Эшби — способные политики. Наверняка удастся достичь соглашения.

Я с замиранием сердца прислушивалась к этому диалогу, а вот миссис Пуддл досадливо вздохнула и покачала головой:

— Прошу меня простить, но разговорами о политике я сыта по горло.

С этими словами она выдернула из головы уши и убрала их в сумочку.

— Правильно! — одобрил порозовевший мистер Снит. — Стоит ли задумываться о таких гнетущих вещах после четвертого бокала вина? А ну, скажите что-нибудь веселое, или мне придется затянуть скабрезную застольную!

Мисс Ярборо просунула руку сквозь его тело и ухватилась за что-то твердое в центре его туманной фигуры. Мистер Снит жалобно пискнул и остался сидеть на месте.

Мистер Сэмсон сделал вид, что ничего не заметил, и, похоже, сумел-таки взять себя в руки.

— Юному мистеру Олдричу предстоит чрезвычайно почетное ученичество, — сообщил он.

Дэбни зарумянился, миссис Олдрич скромно заулыбалась.

— Не будем слишком самонадеянны, мистер Сэмсон.

В столовую вошел шеф-повар: пожилой полный джентльмен с одутловатым лицом и закрученными вверх усами, столь типичными для представителей его профессии. Гости вежливо зааплодировали. Слуги обежали комнату и поставили перед каждым из гостей по небольшому пирожку — с углублением сверху, но без начинки. Шеф-повар извлек из-за пояса нож и взмахнул им в воздухе, словно совершая некий магический ритуал.

Ох, нет, неужели опять? — подумала я. А тот между тем воткнул нож себе в запястье. При виде любого членовредительства за пиршественным столом я бы непременно закрыла глаза, но это зрелище было настолько странным, что даже отвращения не вызывало. Сперва ничего не происходило. Даже крови не выступило. Шеф-повар убрал нож обратно за пояс, достал средних размеров молоточек и встал рядом с мистером Уотли. Подставил под запястье тарелку — и спустя мгновение что-то взбугрилось под его рукавом. Под кожей явно обнаружилось нечто живое: оно поползло вниз по руке, пробираясь между слоями мышц и плоти к рассеченному запястью. Надрез неаппетитно вспучился, из раны выползла скользкая ящерка и плюхнулась прямо в пирожок. Свободной рукой шеф-повар преловко ударил по пирожку молотком, одним ударом расплющив и тесто, и ящерку. Затем он перешел к мисс Ярборо и обслужил и ее. Когда очередь дошла до Оливии, ему пришлось перехватить молоток под мышку и пальцами зажать разрез на запястье — наружу рвалось куда больше ящериц, нежели за столом насчитывалось гостей. Джеймс радостно захлопал в ладоши: ему прямо-таки не терпелось попробовать свою рептилию. Пола, напротив, чуть не стошнило. Мне пришлось наступить ему на ногу каблуком туфли.

— Пол, не забывай о вежливости, — прошипела я сквозь зубы. Покончив с раздачей, шеф-повар с поклоном удалился за дверь. Я осторожно понадкусывала корочку пирога, но мясистое содержимое оставила нетронутым. Пол залпом выпил еще воды, а к пирогу не притронулся вовсе. И с интересом вскинул глаза на Дэбни:

— А что за ученичество такое?

Мальчик потупился и застенчиво улыбнулся.

— Мистер Сэмсон слишком ко мне добр. Мне вскорости предстоит посостязаться за место при мистере Спеке.

— Это одна из самых престижных стажировок во всех мирах, — пояснила миссис Олдрич не без гордости.

— А чем, собственно, занимается мистер Спек? — осведомилась я, давая волю естественному любопытству.

Мистер Уотли, что до сих пор прихлебывал вино, в то время как остальные доедали пирожки с ящерицами, отставил кубок.

— Он делает то, что должно. Спек и Эшби — лидеры наших политических партий.

Слуги убрали со стола тарелки и расставили перед каждым из гостей по блюдцу с зеленым салатом. После предыдущего блюда я с облегчением отведала угощения, не обладавшего еще недавно сознанием и чувствами. В мгновение ока слуги унесли блюдца из-под салата и подали каждому по пашотнице с чем-то вроде многоцветного яйца. Я взялась было за ложку — и тут заметила, что над поверхностью «яйца» повисли облачка. Присмотревшись повнимательнее, я разглядела крохотные континенты, горы, реки и долины. В моей пашотнице помещался целый мир.

— Не беспокойтесь, он необитаем, — шепнула мне Оливия.

— Слава Богу, — отозвалась я. Поддела ложкой верхушку, под которой обнаружилось теплое оранжево-алое содержимое, и поднесла ко рту. На вкус — нечто хрусткое и одновременно нежное, с привкусом перечной мяты. Сперва холодило язык, но когда я распробовала сердцевину, рот просто-таки обожгло. Еще до того, как кусочек дошел до желудка, я почувствовала, что наелась и больше ни крошки проглотить не смогу. Остальные гости вычерпали пашотницы до донышка, слуги убрали со стола и принесли последнее блюдо: небольшую вазу, до краев полную чем-то темным и бесплотным. Оливия сообщила мне, что это Подслащенные Тени, и, попробовав десерт, я вынуждена была согласиться, что название себя оправдывает: вкус неотчетливый, но с налетом сладости. Недурное завершение для этой в высшей степени странной трапезы.

Мистер Уотли поднялся из-за стола и благодушно поулыбался собравшимся.

— Не перейти ли нам в гостиную?

Вечер закончился так же, как и начался; гости вели учтивые беседы до тех пор, пока Дункан не внес поднос с напитками. Мистер Уотли произнес еще один тост за здоровье собравшихся, и гости стали понемногу расходиться.

Мистер и миссис Пуддл по очереди пожали мне руку перед уходом, немало поразившись тому факту, что мои пальцы гнутся только в одном направлении. Они никак не хотели меня отпускать, пока не вмешалась Лили и не проводила их за дверь. А ко мне между тем приблизился бородатый гость с плоским лицом.

— Миссис Маркхэм! Нас так и не представили друг другу. Меня называют Корнелиусом. — Он склонился передо мною в поклоне — оно и к лучшему, ибо меня не слишком радовала мысль пожать один из хоботообразных отростков. — Надеюсь, мы не обидели вас разговорами о политике.

По мере того как он говорил, я видела, как отростки движутся за завесой бороды, образуя слова. Впечатление было в высшей степени отталкивающее, но я неотрывно глядела прямо в его темные ониксовые глаза, не опуская взгляда.

— Напротив, мне было чрезвычайно любопытно, хотя признаюсь, что так и не поняла сути ваших расхождений.

— Как в большинстве споров, это очень давняя проблема, обсуждать которую скучно и неинтересно. — Мистер Корнелиус отвел меня в дальний угол комнаты, где мы присели рядом на диванчике под окном. — Надеюсь, вы меня простите, но я случайно услышал ваш диалог с хозяином в начале вечера.

— Это была конфиденциальная беседа! — поджала губы я.

— Вот поэтому я и прошу у вас прощения. Но мы с вами согласны в одном. В игру стоит вступать лишь тогда, когда противники равны по силам. И неплохо бы нашему хозяину об этом помнить.

— Значит, наши мнения совпадают.

— Вы чрезвычайно внимательно прислушивались к нашему разговору. Что вы думаете о хозяине?

— Его слова призваны умиротворить одну из фракций Упокоения, а внешность рассчитана на то, чтобы задобрить другую.

— Именно. И вместе с тем мистер Уотли славится своей решимостью. Странно, что он сам не уверен, на какой он стороне, — и я намерен покончить с этой ситуацией.

Я внимательно вглядывалась в собеседника, вбирая каждое его слово и ища на дне его черных глаз хоть какой-нибудь подсказки о том, с кем я имею дело.

— Проблема и впрямь мучительная, но почему вы пришли с ней ко мне?

— До сих пор в Упокоении живых людей не бывало. По мнению некоторых, уже одно это — неоспоримое свидетельство измены, но прочие в том не уверены. Мне всего лишь хотелось бы получить подтверждение тому, что мистер Уотли верен делу Эшби, чтобы мы могли, навсегда избавиться от своих подозрений.

— И что же это за дело?

— Цель Эшби — сохранить наши традиции и, да простится мне эта откровенность, некое ощущение стабильности. Спек и его сподвижники балуются вещами, которые грозят нарушить равновесие еще и вашего мира, в придачу к нашему. Вы здесь бываете чаще меня; в Доме-Сумеречье много комнат, и я не в силах обыскать каждую. Понимаете, в чем состоит моя трудность? Согласитесь, это все для его же собственной пользы!

— А зачем бы мне стараться на благо мистера Уотли?

— А затем, что я могу дать вам талисман защиты от любой игры, которую он с вами ведет. — Мистер Корнелиус покопался в бороде и извлек на свет маленький железный ключик. И незаметно от всех других гостей вручил его мне. — Найдите мне доказательство приверженностей Уотли, и я спасу вас от него. — Он указал на ключ. — Один поворот в любом замке — и я явлюсь.

Я взяла ключ и спрятала его в складках платья.

— Почему я должна вам доверять?

— Боюсь, дорогая моя, что выхода у вас нет.

Мистер Корнелиус и Бакстеры ушли, ни с кем не попрощавшись, но остальные гости, похоже, не обиделись. Миссис Олдрич отыскала сына в дальнем углу комнаты: тот увлеченно болтал о чем-то с Полом. Расставаться мальчикам явно не хотелось: оба были не на шутку раздосадованы. Как ни странно, тем вечером вечное уныние Пола развеялось как по волшебству: он прямо-таки сиял — и продолжал улыбаться, даже когда Дэбни покинул дом.

Мисс Ярборо и мистер Снит ушли последними. К концу вечера джентльмен надрался так, что приобрел мерзкий зеленоватый оттенок; его надменная, чопорная спутница вынуждена была собрать беднягу в молочную крынку и унести в руках.

Мы с Лили пожелали доброй ночи отцу и дочери Уотли и отвели детей в спальню. Как и прежде, Лили достала из углубления над кроватью книгу сказок за авторством Лорел Паркер Вулф. Дети прильнули к матери, и Лили начала читать.

Тряпичные дети

В стародавние времена была в лесу деревня. Ее жители много лет жили не тужили, но вот в тамошние края пришла болезнь, и многие маленькие дети умерли. Поселяне были в отчаянии, ведь местный врач не мог их вылечить, а прихода зимы больные не пережили бы. Оставалось лишь просить о помощи загадочного старого волшебника, что жил в пещере в самой чаще леса.

Волшебник жил один, гостей принимал не часто и охотно согласился помочь поселянам, но предостерег их о возможных опасностях.

— Малышам в любом случае не пережить зимы. Приносите их ко мне, если хотите, но предупреждаю вас: вы возложили на меня задачу не из простых. Возможно, что расколдовать детей я уже не смогу.

Поселяне поблагодарили волшебника за предостережение, но им так хотелось спасти детей, что они, ни минуты не раздумывая, закутали их в теплые меховые одеяльца и понесли в лесную пещеру. Волшебник расстелил на земле огромную простыню и велел уложить на нее детишек в круг. А затем взмахнул руками в воздухе, созидая сложный узор магических знаков, и произнес про себя тайное заклятие. Дети уменьшились в размерах, сделавшись не больше новорожденных младенцев. Волшебник связал вместе углы простыни, так что получилось нечто вроде мешка, и принялся затягивать концы все туже и туже; и вот уже ткань прилегала к маленьким тельцам так плотно, что сквозь нее проступили детские личики. А волшебник продолжал колдовать до тех пор, пока простыня не лопнула сразу в нескольких местах, да только детей внутри уже не было. Вместо того куски ткани прихотливо разорвались и сшились вместе, и получилась целая семья тряпичных кукол по числу детишек.

Поселяне знать не знали, что и думать о таком превращении — впрочем, времени на размышление у них и не было. Едва закончив творить заклятие, волшебник рухнул на колени и умер: чары исчерпали всю его силу. Куклы, что прежде были детьми, встали на тряпичные ножки, потянулись, замахали тряпичными ручками. А родители опрометью бросились прочь из пещеры: они не понимали, что произошло, и предпочли поверить, что дети их умерли вместе с волшебником.

Для кукол, что некогда были детьми, потянулась долгая, унылая зима. Куклы похоронили волшебника, как смогли: у многих, пока они рыли холодную твердую землю, полотняные ручки совсем разлохматились. Большинство остались жить в пещере волшебника, но некоторые попытались вернуться домой, к семьям, что их бросили. Эти попытки добром не кончались; даже в самом лучшем случае родители смотрели на кукол как на призраков в тряпичной коже. Редким счастливцам удалось вернуться в пещеру, но многих сожгли, закопали в землю или разорвали и выпотрошили в надежде обнаружить в теле тряпичной куклы то, что осталось от ребенка.

Та единственная роковая зима, из страха перед которой детей превратили в кукол, настала и прошла. Минули годы. Куклы постепенно ветшали, нити расплетались, тряпичная кожа рвалась; сквозь прорехи клоками торчала набивка. Было решено, что долго они не протянут. Кое-кто во время своих злополучных походов в деревню слыхал, что в окрестном лесу живет фея и, если молва не лжет, она сможет развеять заклятие волшебника.

Вместе куклы отправились в путь; ночами спали в дуплах поваленных деревьев, хоронясь от ястребов и волков; переходили вброд широкие ручьи, так что тряпичные тела насквозь пропитались водой; и вот наконец дошли они до домика из цветного стекла на опушке леса. Куклы в изнеможении рухнули на пороге, из последних сил постучав в гладкую отполированную дверь. Фея вышла на крыльцо, подхватила на руки жалких, изорванных бедолаг, отнесла в дом и усадила перед уютным очагом отдохнуть и обсушиться. Когда к куклам вернулся дар речи, хозяйка присела на пол рядом с ними и выслушала их просьбу.

— Добрая фея, — взмолились куклы, — раньше мы были детьми и теперь хотим стать прежними.

Фея потрепала их по мягким тряпичным головкам и сочувственно покивала.

— Вы уверены, что в самом деле того желаете? — спросила она. — Я ведь могу зашить ваши прорехи и укрепить нитки. Вы сохранитесь навечно, если захотите. А жизнь ребенка трудна и порою так коротка.

Но кукольными детишками владело одно, и только одно, желание, ради него они пришли, и отговорить их так и не удалось. Добрая фея сложила их в огромный котел и варила семь дней и семь ночей в кипящей воде, пока ткань не превратилась в кожу, а набивка — в плоть, пока их крохотные тельца не разбухли и не увеличились до исходных размеров. После того как фея закончила колдовать, дети крепко проспали целый день. А она между тем нашла для них одежду и телегу, запряженную лошадью. Так что когда малыши наконец проснулись, они смогли тотчас же отправиться к своим семьям.

Воссоединение было и радостным, и горьким. Родные и близкие чувствовали себя очень виноватыми перед детьми, а вот дети, что еще недавно были куклами, не испытывали ни гнева, ни горя — им было не до того. Ведь когда добрая фея вернула им первоначальный облик, вернулась и неизлечимая болезнь, из-за которой родители обратились к старому волшебнику. Детей уложили в постели, и в окружении родных и близких, которые их бросили так надолго, дети умерли — как должны были умереть за много лет до того.

Лили закрыла книгу и отложила ее на колени. Пока мама читала, Джеймс постепенно отодвигался от нее все дальше и наконец перебрался в свою собственную постель. Пол по-прежнему сидел рядом, прикрыв глаза и обнимая маму за плечи.

— Кажется, я больше не люблю сказки на ночь, — вздохнул Джеймс.

— Должна признать, что эта сказка и впрямь немного печальная, зато очень поучительная.

— И в чем же ее мораль? Принимай свою судьбу — или пострадаешь от последствий? — Пол зевнул, потянулся, разомкнул объятия и устроился на постели поудобнее.

— Ну что ты, вовсе нет. — Лили мгновение собиралась с мыслями: толкование сына потрясло ее до глубины души. — Мораль в том, что нужно наслаждаться каждым мгновением, отпущенным тебе для общения с любимыми. В любых обстоятельствах.

Джеймс натянул одеяло до подбородка; мать заботливо подоткнула покрывало со всех сторон.

— А они были рады умереть? — спросил мальчик.

— Умереть — нет; а вот снова оказаться в кругу семьи — да. — Лили поцеловала сына в лоб и обернулась к Полу: тот уже забрался под одеяло и крепко закрыл глаза.

— С какой бы, собственно, стати? — бросил он. — Их же бросили на долгие годы. Такое не забывается.

— А вот они — забыли. Когда на то, чтобы побыть вместе, отпущено совсем мало времени, за былые обиды не цепляешься. — Лили опустилась на колени рядом с ним и поцеловала его в лоб.

Пол поморщился и отвернулся.

— Я устал.

Лили отпрянула, словно ее с размаху ударили по лицу. Она вышла из комнаты, обогнав меня, и прислонилась к стене снаружи. Я проследовала за ней в коридор и прикрыла за собой дверь.

— Вы в порядке?

— Да, все хорошо. Эта сказка… я пыталась их подготовить. Вы были правы: визитам пора положить конец. Надо двигаться дальше. Мне придется отпустить их. Доброй ночи, Шарлотта. — Лили поцеловала меня в лоб так же, как сыновей, и ушла одна по темному коридору — туда, куда исчезала на ночь всякий раз. Времени поразмыслить, куда именно, у меня не было.

Я поспешила к себе в комнату, отыскала в стене шкаф со всевозможными диковинками, открыла ящик со свечными человечками. Те играли в «А ну-ка, отними!» с самым маленьким из всей оравы: перебрасывали его восковую голову из рук в руки. Я неодобрительно откашлялась.

— Вы не могли бы отвести меня в темную комнату? Вы знаете, о чем я. — Свечные человечки тут же прекратили игру и попрыгали на пол. Вместе мы прошествовали через весь Дом-Сумеречье к скульптурному барельефу с изображением искаженных в муке мраморных лиц. Я ткнула пальцем в нужную глазницу, как некогда сделал Дункан, и в стене позади скульптур открылся проход.

Комната была пуста, если не считать жуткого металлического кресла с ремнями и зажимами и столика на колесах рядом. Я прошла сквозь летящие завесы ширм в центр помещения, а свечные человечки остались ждать меня снаружи: внутрь им явно не хотелось.

Опустившись на колени, я открыла ящичек в нижней части стола. Там обнаружилось с десяток рядов дымчатых флаконов, каждый — с белой этикеткой, кратко надписанной четким изящным почерком. Тут были ярлыки «ЗАДУШЕН», «СРАЖЕН НЕДУГОМ», «ПОСАЖЕН НА КОЛ», «УТОНУЛ», «СОЖЖЕН», «ЗАСТРЕЛЕН», «СЪЕДЕН», «ЗАМЕРЗ» и так далее; на каждом значилась какая-нибудь неприятность. Я спрятала в карман одну из бутылочек с этикеткой «РАСЧЛЕНЕН» и задумалась над вариантом «СОЖЖЕН». Вытащила пробку, понюхала содержимое. Пахло гарью. Не слишком-то аппетитно; но, чтобы принести Корнелиусу что-то полезное, мне необходимо было понять, что такое я нашла. Я обмакнула палец в черную жидкость, совсем чуть-чуть, самый кончик, поднесла его ко рту и сглотнула, как на моих глазах это проделал мистер Сэмсон.

В следующий миг я была уже не я. Вокруг меня все пылает, со всех сторон смыкается пелена дыма и пламени. Таща на руках что-то очень важное, замотанное в ткань, я бегу из комнаты в комнату. Кожа моя вздувается пузырями и трескается, голова обуглилась, волосы с хрустом ломаются. Наконец я выбегаю в ночную прохладу, свежий воздух язвит опаленную плоть, умножая боль. Я падаю наземь.

Из тюка, что я прижимаю к себе, выглядывает обожженное лицо женщины со светлыми волосами и коротким остреньким носом: то самое лицо, что я обнаруживаю в зеркале всякий раз, когда пытаюсь воскресить в памяти образ покойной матери. Эта привычка всегда придавала мне сил, но вот сейчас, узнав знакомые черты, я лишаюсь последних остатков энергии и самообладания. Я кричу, пронзительно кричу во весь голос, мир проваливается в черноту забвения — и я застываю там, как мне кажется, на целую вечность, скованная ужасом при виде собственного тела, распростертого на полу. Я осознаю, что по объятому пламенем дому бежал Джонатан и что на краткое мгновение я прочувствовала все то же, что он — перед смертью.

Кто-то тронул меня за плечо. Я стремительно развернулась, едва не выронив флакон. Позади меня стоял Дункан, прижимая палец к губам, изогнутым в иронической улыбке.

— Теперь вы знаете.

В первое мгновение я подумала было, что немой заговорил, но тут из-за спины Дункана появился мистер Сэмсон с воспаленными красными глазами. Морщины на его лице обозначились четче и глубже, чем за ужином.

— Смерть. Самая разная. — Усталым взмахом руки я указала на строй дымчатых флаконов.

— Много разных видов смерти. — Мистер Сэмсон грузно опустился в металлическое кресло, Дункан пристегнул ремни. — Мы переодеваемся в людей в силу многих причин, но большинство из нас просто хочет покоя. Вечного покоя. А это — возможность хоть сколько-то к нему приблизиться. Эшби, Корнелиус и прочие… они нас боятся. В Упокоение Смерть не допущена. Если однажды станет иначе, тогда смерть для нескольких обернется смертью для всех. — Мистер Сэмсон ткнул пальцем в один из флаконов, и Дункан начал приготовления.

— Я видела смерть. Смерть моего мужа, — с трудом выговорила я.

— В самом деле? Какое занятное совпадение. С другой стороны, у мистера Уотли совпадений не бывает. Он любит играть в свои игры. Что бы вы о нем ни думали, каким бы он ни хотел казаться в ваших глазах, он — великое создание. Он дарит нам покой и мир, пусть всего лишь на несколько мгновений.

Трясущейся рукой я указала на флаконы:

— А где он их берет?

— Он их коллекционирует. Наблюдает в процессе, или что-то вроде того. Хотя не удивлюсь, если какие-то из этих смертей он сам и вызвал — чтобы коллекцию пополнить.

Голова у меня закружилась. Я с трудом поборола приступ тошноты. Человек в черном из моего прошлого был вовсе не призраком смерти. Это Уотли отравлял мне жизнь с самого моего детства. Но оставался ли он всего лишь сторонним наблюдателем моего горя — или отнимал у меня близких одного за другим, чтобы положить начало череде событий, которые постепенно приведут меня в Эвертон, в Сумеречье и, наконец, втянут в эту дьявольскую игру с хозяином дома? Итак, я узнала нечто важное: я по-прежнему не вполне понимала намерений мистера Уотли, но по крайней мере разгадала загадку нашей игры. Главное связующее звено между Сумеречьем и Блэкфилдом — это вовсе не Сюзанна, не няня Прам и даже не Лили Дэрроу. Это я.

— Его нужно остановить, — прошипела я сквозь стиснутые зубы.

— Напротив, миссис Маркхэм. У вас есть своя смерть. Оставьте нам наши.

Дункан поднес потемневший кубик сахара к губам мистера Сэмсона. Джентльмен блаженно захрустел. В следующий миг тело его забилось в конвульсиях — а я попятилась к выходу из комнаты и вернулась к сомнительному комфорту чужой постели в чужом доме человека в черном.

 

Глава 14

КЛЮЧ И ЗАМОК

Мы с детьми позавтракали в одиночестве, после чего Дункан проводил нас обратно через сад. Мы вернулись в Эвертон, и я отвела детей наверх в классную комнату, продолжать занятия. Трудно сказать, кто из нас был более подавлен. Мальчики не жалуясь отвечали на вопросы и едва подняли глаза, когда вошла Эллен и сообщила, что мистер Дэрроу просит меня зайти к нему в кабинет.

Я петляла по извилистым коридорам Эвертона, и хотя мальчишка с замочными скважинами вместо глаз пропал бесследно, я никак не могла избавиться от ощущения, будто за мной наблюдают. Это чувство заметно усилилось, едва я переступила порог кабинета мистера Дэрроу. Владелец Эвертона встал из-за письменного стола мне навстречу.

— Миссис Маркхэм.

— Мистер Дэрроу. Вас не было за завтраком. — Я села напротив, и по ноге моей скользнуло что-то холодное. Я опустила взгляд — и как раз успела рассмотреть, как конец цепи мелькнул и исчез позади стола. С лица моего схлынули все краски, но мистер Дэрроу словно бы ничего не заметил и с места не стронулся. Опершись на ладони, он наклонился вперед: его явно что-то тяготило. Я сдержала порыв закричать или метнуться за цепью и вместо этого сосредоточилась на собеседнике.

— Мне нужно было о многом подумать, — промолвил он.

— Мне тоже.

Мистер Дэрроу открыл было рот, но слова не шли с языка: он неотрывно глядел мне в глаза, ища что сказать. За его спиной мальчишка с замочными скважинами глаз бесшумно прополз по стене к портрету Лили, обнюхал его, неестественно вывернув шею, так что его отвратительная физиономия была постоянно обращена к нам. Между бескровными серыми губами торчали сломанные зубы.

— То, что произошло вчера ночью… Боюсь, я поставил вас в крайне неудобное положение.

— Не нужно так думать, — отозвалась я, опасаясь, что мой срывающийся голос, чего доброго, выдаст панику, накатившую на меня при виде мерзкого существа, угнездившегося в углу потолка. Я неуверенно накрыла руку мистера Дэрроу своей. Он отстранился.

— Тем не менее я думаю именно так, и есть лишь один способ исправить положение. — Он с размаху сел на стул и отвернулся. — Мне придется отослать вас прочь.

Тревожные мысли о Сумеречье и о жутком существе в образе ребенка разом отступили на задний план. Тягостные слова повисли в воздухе между нами, причиняя острую боль.

— Вы же не всерьез, правда?

— Теперь я понимаю, что бессовестно злоупотребил вашей добротой и вашей дружбой. Это все ради вашего же блага.

— Но я не хочу уезжать. Может быть, с моими пожеланиями тоже стоит считаться? — Я чувствовала, как все ускользает из моих рук — сказочный финал, мое будущее с детьми, счастье Генри, спасение Лили, моя победа над Уотли, — головоломка разваливалась кусочек за кусочком.

— Невозможно! Нужно подумать о детях. О вашей репутации.

— Моя репутация ничуть не пострадала.

— И мне бы хотелось, чтобы так оставалось и впредь. Слуги начнут болтать.

Постепенно я начинала понимать. Гнев разом иссяк, и маска из правил и ограничений, что и так держалась на честном слове, наконец-то упала.

— Понятно. Разумеется, какая я глупая! Это не моя репутация вас заботит.

— Я не имел этого в виду!

— А вам не приходило в голову, что, возможно, это я злоупотребила вашим доверием?

— Нет, никогда!

— А зря! Возможно, вы просто сильнее меня, потому что я никогда не найду в себе сил отречься от своих чувств к вам.

Он безмолвно глядел на меня во все глаза, открыв рот.

— А кто скажет детям, я или вы? — продолжала я. — Даже вообразить не могу, каково им придется — когда из их жизни заберут еще одну женщину!

— Я сам им скажу.

— Тогда я пошла собираться.

— Пожалуйста, не злитесь! — взмолился он.

— Я не злюсь, идиот. У меня сердце разбито.

Мистер Дэрроу механически зашевелил губами, но не раздалось ни звука. Я отвернулась от него и выбежала из кабинета, демонстративно хлопнув дверью: грохот отрадным эхом прокатился по коридору. А я прислонилась к стене, пытаясь успокоиться, борясь с желанием опустить руки и беспомощно разрыдаться.

Вопреки всем моим заверениям перед Генри я злилась как никогда. Причем не только на него, но и на себя — за то, что купилась на иллюзию. Чрезмерно о себе возомнила, понадеялась на волшебную сказку, а ведь сказки — это только вымысел, наяву они не сбываются. Джентльмены вроде Генри Дэрроу в служанок не влюбляются. Служанок соблазняют — а потом отсылают прочь, растить в нищете своего ублюдка. На этом месте я велела себе прекратить истерику: что это еще за мелодрама? Мистер Дэрроу со мною не вольничал, если не считать того единственного поцелуя в кухне; и да, я остро переживала утрату. Джентльмены, подобные Генри Дэрроу, не на каждом шагу встречаются. Тем досаднее его потерять.

Я размышляла над различными способами удержать его, пока мысли мои не устремились в сомнительном направлении. Как насчет старого доброго шантажа? Я пыталась заставить внутренний голос умолкнуть, но он звучал снова и снова. Тебе могла бы помочь Лили. Она хочет, чтобы вы были вместе. Еще не все потеряно. Я содрогнулась: мне вовсе не хотелось завоевывать или уступать Генри Дэрроу. Я мечтала, чтобы он полюбил меня.

В уголках моих глаз набухли слезы, затуманивая зрение настолько, что я едва не упустила того момента, когда сквозь закрытую дубовую дверь кабинета просунулась голова. Не думая, не размышляя, я коршуном кинулась на нее, ухватила мальчишку с замочными скважинами глаз за шиворот и вытащила в коридор.

Я обмотала цепь вокруг запястья, вздернула мальчишку в воздух, крепко зажала под мышкой и побежала со всех ног по коридору к своей комнате. По пути мне встретилась одна-единственная горничная — она вытряхивала шторы от пыли, — но я пронеслась мимо нее так стремительно, что на мою добычу она и не взглянула: в конце концов, это существо размерами было примерно с Джеймса. Пленник извивался как червяк, пока я боролась с дверью; но я наконец справилась с замком, захлопнула дверь за собою и плюхнулась на кровать, усадив мерзкое существо к себе на колени.

— И что же теперь с тобою делать? — Книга «Тайны Упокоения» находилась в запертом чемодане в изножье кровати. И даже если бы мне удалось открыть его, не упустив при этом пленника, я понятия не имела, чего ждать от тамошней хозяйки, если я снова появлюсь там вместе с мальчишкой. А тот вырывался и корчился, цепь звякала об пол, медный ключ, закрепленный на последнем ее звене, зацепился за мое платье. Я потянулась за ключом, мой пленник выскользнул и кинулся было к двери. Я изо всех сил дернула за цепь; мальчишка опрокинулся на спину. Шагнув к нему, я уселась ему на грудь и вставила ключ в правую глазницу. Металл провернулся в кости со знакомым щелчком. Существо тут же замерло и заговорило сдавленным андрогинным шепотом:

— Они встречаются по ночам. — Я уже готова была спросить о подробностях, но мальчишка, даже не переведя дух, продолжил вторым, более знакомым голосом: — С какой целью?

— Сопереживания ради. И еще, по-видимому, пьют чай.

— Очень любопытно. Как бы то ни было, недолго им осталось. Готовься.

— А можно мне забрать портниху?

— Зачем бы?

— Ради вас я облачаюсь в самые разные одежды. Мне бы хотелось, чтобы кто-нибудь чинил их и латал.

— Как угодно, если исполнишь все, о чем мы говорили.

— Безусловно, мистер Уотли.

На этом мальчишка с замочными скважинами глаз умолк и начал погружаться в пол. Не желая упустить его снова, я намотала цепь на столбик кровати. Цепь туго натянулась, оковы на противоположном ее конце заходили ходуном, уходя в сплошной деревянный настил: мерзкое существо отчаянно пыталось высвободиться.

Невзирая на все прочие мои неудачи, я отчасти утешалась тем, что смогла-таки удержать пленника и теперь, если понадобится, вернусь в разрушенный замок и передам его хозяйке. Однако сколько проблем еще предстояло решить! Кто поможет мальчикам проститься с матерью? Кто защитит их от Дома-Сумеречья? На самом-то деле ответ был прост. Если меня уволят, то я расскажу мистеру Дэрроу о договоренности с его женой. Если Лили сказала мне правду, дверь между Эвертоном и Упокоением необходимо закрыть, и даже если мальчики возненавидят меня за это, я по крайней мере стану утешаться мыслью, что спасла их от того, чего не могла ни вполне объяснить, ни понять.

Подслушанный при помощи мальчишки с замочными скважинами глаз разговор подтвердил, что Уотли задумал недоброе, по крайней мере по отношению к Сюзанне. Что меня ничуть не удивляло, памятуя о том, что своих козней он, по сути дела, и не скрывает. Я немного утешалась тем, что хотя бы отчасти поняла его стратегию. Если в Эвертоне живет один из слуг Уотли, то остается лишь отослать Сюзанну прочь, чтобы уберечь молодую женщину от коварных поползновений, уж в чем бы они ни заключались. А если и впрямь связующее звено между Сумеречьем и Блэкфилдом — это я, тогда надо надеяться, что мой отъезд и исчезновение двери между двумя мирами отвлекут внимание Уотли от оставшихся представителей семьи Дэрроу.

Мне было очень жаль Лили. Она так никогда и не узнает, что произошло. А я, похоже, не в силах спасти ее, какие бы уж виды не имел на нее мистер Уотли. Но я не могла допустить, чтобы ее отношения с детьми продолжались в мое отсутствие: Дом-Сумеречье слишком непредсказуем.

Я достала из гардероба саквояж и принялась собираться. Сразу упаковать свое добро с глаз долой рука не поднималась, так что я разложила все на постели несколькими грудами и тщательно складывала и перекладывала каждую вещицу до глубокой темноты, как вдруг раздался стук в дверь. Я набросила одеяло на цепь, уходящую в пол, и впустила нежданную гостью.

Эллен выглядела очень усталой.

— Мистер Дэрроу не спустился к ужину. Роланд пошел отнести ему тарелку, а его и нету нигде. Мы обыскали весь дом, но хозяин исчез, и никто не знает, куда он подевался. Что ж теперь делать-то?

Я повернулась к груде одежды на кровати и попыталась взять себя в руки: сердце невыносимо ныло в преддверии неизбежного отъезда.

— Может, он в деревню зачем-нибудь отправился?

— Мистер Дэрроу никогда не покидает Эвертона без крайней необходимости и всегда предупреждает о своем уходе. На него такое совсем не похоже.

— А лошади все на месте?

— Да. И экипажи. И велосипеды. Куда бы он ни собрался, он не мог уйти далеко, но по такой погоде он, чего доброго, простудится до смерти. — Настоящие морозы еще не ударили, но с приходом зимы резко похолодало. Очень скоро озера покроются льдом, выпадет снег, в усадьбе начнут готовиться к праздникам. А мне так хотелось провести Рождество в Эвертоне! Я резко приказала себе вернуться к делам насущным: дескать, хватит себя жалеть!

Мы с Эллен вместе спустились в кухню. Там к нам присоединились Роланд, Фредерик, миссис Норман и миссис Малбус, и мы дружно принялись судить и рядить, что теперь делать и высылать ли людей на поиски. Но не успели мы прийти к единому мнению, как позвонили в дверь. На пороге обнаружился мистер Скотт. Мистер Дэрроу тяжело опирался на него.

— Я его на кладбище нашел. Он там, верно, не один час просидел.

И в самом деле, мистер Дэрроу был бледен как смерть. Я в свой черед поддержала его, подставив плечо. Идти он мог, но с трудом. Я помогла отвести его наверх в спальню, а Эллен развела огонь в очаге.

— Что вы с собой сделали? — прошептала я, укрывая мистера Дэрроу одеялом.

— Она мертва. — Вот и все, что выговорил он, и погрузился в сон. Лоб его горел. Я вызвала доктора Барберри. Тот предписал полный покой и велел пить больше жидкости.

Генри пришлось провести в постели несколько дней. Я, закрыв глаза на приличия, заботилась обо всех его нуждах. Дети прибегали и убегали, когда им вздумается, довольные уже тем, что их отец жив и идет на поправку; присматривала за мальчиками Эллен. Слуги могли болтать сколько вздумается, но я твердо намеревалась ухаживать за Генри вплоть до его полного выздоровления и решила, что уеду только тогда, и не раньше.

Неделю спустя после начала болезни я принесла Генри завтрак — и обнаружила, что постель пуста. Я сошла вниз: он был в столовой вместе с детьми. Я хотела уйти незамеченной, но не успела. Генри пригласил меня сесть за стол вместе со всеми. Щеки его порозовели, и даже присущая ему угрюмая суровость словно бы немного развеялась.

— Я так понимаю, вам лучше, мистер Дэрроу?

— Да, благодаря вашим заботам.

— Надеюсь, впредь вы будете так любезны воздержаться от многочасовых бдений на холоде с риском простудиться.

— Я повел себя неосмотрительно. В отношении многих важных вещей. — Он улыбнулся мне слабой улыбкой — не из-за болезни или усталости, а просто в попытке извиниться.

— Вы так считаете?

— Скажу больше: я был не прав. Надеюсь, вы позабудете мои тогдашние слова.

— Забыть их я не смогу никогда. Но мы еще поговорим об этом — попозже. У нас с мальчиками уроки по расписанию.

— Да, конечно. Как-нибудь в другой раз.

— Вероятно.

Тем самым все вернулось на круги своя. Место гувернантки осталось за мной. Генри держался отчужденно и так и не поднял глаз от чашки, когда я увела детей в классную комнату. Непросто было вновь взяться за уроки после недельного перерыва, и продвигались мы медленно. Но после четырех часов повторения всего на свете, от падения Древнего Рима до теоремы Пифагора, мои ученики совсем выдохлись и отчаянно нуждались в отдыхе. Чего им хотелось, можно было и не спрашивать. В глазах у них ясно читалась тоска и немая просьба.

Этот перерыв между нашими визитами в Сумеречье выдался самым долгим. Едва Дункан довел нас до крыльца дома, как в дверях возникла Лили Дэрроу — раскрасневшаяся, запыхавшаяся, словно пробежала через всю усадьбу нам навстречу.

— Вы вернулись! — Огромные глаза ее ярко блестели — непонятно, от страха или от радости.

В безыскусном, трогательном порыве она обняла детей и долго не размыкала рук — пока Джеймс не высвободился сам.

— Папа заболел, а Шарлотта за ним ухаживала.

— Мне страшно жаль это слышать. Спасибо, что позаботились о моем муже, — произнесла Лили, не глядя на меня. — Пойдемте же. Боюсь, у меня сейчас занятия с Оливией, но вы можете поприсутствовать. — И Лили повела нас в бальную залу, где Оливия томно танцевала перед миссис Олдрич и ее сыном Дэбни. Почтенная дама остановила Оливию и, взявшись наманикюренными пальцами за плечи девушки, перевела ее руки в более жесткую позицию над головой.

— Танец Неизбывного Страдания требует, чтобы руки постоянно находились наверху, как будто ты поднимаешь к небу луну. Понимаешь?

Оливия втянула щеки и учтиво кивнула, но, заметив, что у нее есть зрители, тут же отбросила церемонии.

— Лили, ты привела детей! Как чудесно!

Пол тотчас же ощетинился:

— Я не ребенок! Мне уже тринадцать.

Он произнес это чуть громче, чем требовалось, и тут же поприветствовал своего друга Дэбни крепким рукопожатием. Нездешне прекрасный отрок рассмеялся — и сердечно, по-братски, обнял Пола.

— Оливии предстоит бал-дебют, — объяснила Лили. — А теперь нам следует продолжить урок. Дэбни?

Мальчик отошел от Пола и взял руки мисс Уотли в свои. Юная пара заскользила через бальную залу под счет своей наставницы — изысканным видением золотоволосой, бледнокожей красоты. Когда Лили осталась довольна их успехами (и лишь после одобрения миссис Олдрич), мы сели ужинать.

Мать Дэбни непринужденно болтала с мисс Уотли в одном конце стола, ее сын тихо беседовал с Полом в другом; мы с Лили остались предоставлены сами себе. Джеймс молча жевал, словно бы позаимствовав несвойственный ему мрачный настрой у старшего брата. Если не считать этой мелочи, вечер прошел восхитительно. В процессе трапезы я украдкой поглядывала на Пола. Тот улыбался и смеялся, как детям и положено. В обществе более старшего мальчика он совершенно преобразился, и мне впервые пришло в голову, что в Доме-Сумеречье наверняка есть хоть что-то хорошее.

Мать и сын Олдрич ушли сразу после ужина, и, как всегда, Лили проводила нас в наши комнаты. Но на сей раз она поцеловала сыновей на ночь, не подоткнув им одеяла, а книгу сказок так даже и не доставала. Никто не упомянул о перемене ни словом, так что и я тоже промолчала, но было очевидно, что произошел или происходит какой-то сдвиг — там, где все, казалось бы, застыло в неподвижности.

Я, как всегда, дожидалась Лили в коридоре. Когда она отвернулась от двери ко мне, я поразилась, какой усталой и измученной она выглядит.

— С вами все в порядке? — спросила я. Лили с трудом сдерживала слезы.

— Жизнь никогда не оправдывает наших ожиданий, а смерть — только хуже.

— Что случилось?

— Ничего такого, с чем бы я не смогла справиться. — Она с опаской окинула взглядом коридор, увела меня в мою комнату и закрыла за нами дверь. — Пожалуйста… когда вы уйдете завтра, не возвращайтесь больше.

— Не понимаю. Я обещала вам еще один визит, последний. Что случилось?

— Мне хотелось попрощаться. Я попрощалась. — Она судорожно вцепилась в ручку двери, словно во власти неразрешимых сомнений.

— Но ради детей ли это делается? — спросила я.

— А как иначе? Ради их же собственного блага.

— И что я им скажу?

— Что-нибудь такое, от чего станет легче.

— Такого еще не придумали.

Лили невесело кивнула и оставила меня размышлять в одиночестве, как бы так сказать мальчикам, что их мама снова их покинула, на сей раз по собственной доброй воле. Эта мысль язвила меня, не давала покоя: я не понимала, почему женщина настолько любящая, настолько решительная согласилась отказаться от всего, за что так самозабвенно боролась. Более того, мои счеты с Сумеречьем тоже еще не сведены.

Переодеваясь в ночнушку, я извлекла на свет дымчатый флакон с ярлыком «РАСЧЛЕНЕН» и поставила его рядом с железным ключом, полученным от мистера Корнелиуса. Я так и не отослала ему доказательство приверженности Уотли делу Эшби. Невзирая на убийство няни Прам и серию нападений на Сюзанну, он помогал своему народу. Разве преступники так себя ведут? Я гадала про себя, поступлю ли дурно и ухудшу ли положение дел и без того скверное, если вступлю в игру более крупную, нежели партия с мистером Уотли.

Мне не спалось. Я вернулась в библиотеку — собраться с мыслями. Я сама не знала, чего ищу. Может, того, что поможет мне отвлечься от горестной судьбы семейства Дэрроу, а может, чего-то более значимого — наладить то, что выправить, казалось бы, невозможно. Я проглядела названия книг на полках, пока взгляд мой не устремился вверх, к двери на четвертом этаже, что вела в кабинет мистера Уотли. Я поднялась по винтовой лестнице — медленно, неуверенно, не вполне понимая, что задумала. Оказавшись у цели, я взялась было за ручку, но дверь открылась сама собой.

— Миссис Маркхэм. — Из всей одежды на хозяине был только халат. Между удобно распределенными складками проглядывала мускулистая грудь.

— Мистер Уотли.

— Бессонница замучила? — Он усмехнулся мне своей ленивой мальчишеской ухмылкой — живое воплощение самодовольства. Уж не с ума ли я сошла, если могла предположить, будто в хозяине дома есть что-то хорошее и достойное?

— Вроде того.

— Мне не понять. Я вообще не сплю.

— Вас можно только пожалеть.

— Не хотите зайти?

Я поразмыслила над его предложением. Я представила, как он — с ног до головы в черном — стоит над трупами моих близких: матери, отца, Джонатана — и няни Прам. Доказательствами того, что он в самом деле их убил, я не располагала. Я знала лишь то, что он каким-то образом забрал их воспоминания о смерти и что один из экспонатов его коллекции был использован против Сюзанны и, по-видимому, против няни Прам. Но мне по-прежнему недоставало самого главного кусочка головоломки: почему я? Не говоря ни слова, я переступила порог.

Комната выглядела точно так же, как и прежде. Грудь мистера Уотли мягко сияла внутренним светом точно так же, как и алебастровые статуи, установленные вдоль стен в первой части коллекции. Он прошел дальше, мимо витражных пейзажей, что уводили в реально существующие места, через комнату с деревьями, для которых времена года менялись каждые несколько секунд, и с фонтанами, изваянными из воды, что рассыпались струями жидкого мрамора. Но вот мы добрались до конца и свернули в высокий альков, очень похожий на собор — со сводчатым потолком и кроватью у дальней стены, что напоминала алтарь. Все в целом смотрелось претенциозно и вместе с тем нелепо — и в полном соответствии с характером хозяина.

— Хотите взглянуть на мою настоящую коллекцию?

— А это была не настоящая?

— Конечно, нет! Самые редкие и ценные экспонаты истинный коллекционер на всеобщее обозрение не выставляет. — Мистер Уотли отошел к стене за кроватью, нажал на нужную панель — и открылась потайная дверца. Он скользнул внутрь и исчез в полумраке. Я последовала за хозяином: я знала, что он не причинит мне вреда. Он не станет завершать нашу игру иначе как в эффектном противоборстве. Уж в этом я не сомневалась.

Тайная комната оказалась миниатюрной копией библиотеки, но вместо книг на полках размещались люди, каждый — на подставке с этикеткой. Недвижные, с закрытыми глазами, они словно спали — в ожидании той минуты, когда их пробудят от долгого, печального сна. Там были мужчины и женщины, юные и старые, красивые и безобразные, всех цветов и размеров, на любой случай, на любой вкус. Мне не понадобилось много времени, чтобы отыскать Лили: она стояла, понурив голову, в самом центре экспозиции, точно живая кукла. При виде ее лицо мое вспыхнуло жарким гневом.

Вот, значит, где она спит! Я-то думала, она ночует в другом крыле дома, может быть, в комнате, примыкающей к спальне Оливии, — или даже поблизости от покоев мистера Уотли, предположила бы я, распознав истинный характер хозяина.

— Ну, как вам? — Глаза мистера Уотли, обычно черные и бездушные, в темноте комнаты отсвечивали нечеловеческим серебристо-зеленым отблеском.

— Омерзительно, — прошипела я сквозь стиснутые зубы.

— Ну, не без того. Но это все абсолютно добровольно.

— Тем хуже!

— Перед нами — люди исключительные, незаурядные. Они сделали то, что сделали, во имя исполнения своего самого заветного желания.

— И что же это было?

— Смотря по обстоятельствам. Желания-то у всех разные. Вот вам, миссис Маркхэм, чего бы хотелось больше всего на свете?

— Освободить ее. — Я указала на Лили. — И победить вас.

Мистер Уотли сдавленно хихикнул, и звук этот эхом прокатился по комнате.

— В последнем вы не одиноки. Присутствие живых смертных в Упокоении все больше нервирует друзей мистера Эшби.

— Я не собираюсь здесь задерживаться после того, как остановлю вас.

Мистер Уотли изогнул бровь. Вечная самодовольная ухмылка на его лице сменилась алчным оскалом.

— Вы так в себе уверены?

— Вы меня не запугаете.

— А пожалуй, стоило бы. — Мистер Уотли подошел ко мне вплотную, совсем близко, мускулистой рукой отвел у меня с лица прядь волос. Его прикосновение ощущалось совсем по-иному, нежели ласка Генри, — грубое, бесчувственное, но исполненное властной силы, так же как его голос и его взгляд. Меня тянуло к нему — и при этом все в нем отталкивало. Я не смела пошевелиться.

— Все, что я когда-либо любила, у меня отбирали, фрагмент за фрагментом, год за годом, пока я не оказалась здесь. У меня ничего не осталось — мне ли бояться?

— Вы считаете, что ума вам не занимать, но я древнее, чем вы можете себе представить, и гораздо, гораздо могущественнее. Из того, чего нет у меня, у вас есть только смерть. Кое-кто счел бы это скорее недостатком. И вы думаете, все закончится хорошо?

— Не для вас.

— Я не боюсь проиграть — если проиграю не один. Запомните это, миссис Маркхэм.

— Но в историях все по-другому. Кто-то должен победить.

— Безусловно. Но чья это история — моя или ваша?

— Наверное, время покажет. — Я отвернулась от него — я была уверена, что он не причинит мне физического вреда, напав со спины! — и направилась к выходу.

— Удачи вам, миссис Маркхэм. Мне прямо-таки не терпится увидеть, что будет дальше.

Я прошла через всю длинную комнату, спиной ощущая его взгляд, упрямо не желая обернуться, чтобы проверить, идет ли он за мною. Дошла до двери в библиотеку и прикрыла ее за собою. Но теперь это место уже не дарило мне былого ощущения уюта и покоя. Я вернулась к себе в комнату, сперва проверив, как там мальчики, и, убедившись, что они мирно и спокойно спят в своих постелях и даже не догадываются, что совершила их мать, дабы снова с ними увидеться.

Подобрав дымчатый флакон и железный ключ — они так и ждали меня на постели, где я их оставила, — я подошла к двери спальни. Вспомнились слова мистера Корнелиуса: «Один поворот в любом замке — и я явлюсь».

Я вставила ключ в замок — и повернула. Дверь открылась в сырую, промозглую комнатушку, стены которой покрывала плотная изумрудно-зеленая пленка. На потолке мелькнула чья-то тень — и по стене навстречу мне сбежал мистер Корнелиус. Щупальца позади его бороды сложились в подобие улыбки.

— Миссис Маркхэм.

— В Доме-Сумеречье есть потайная комната, где желающие могут вкусить человеческую смерть. Такое доказательство вас устроит? — И я вручила ему флакон с этикеткой «РАСЧЛЕНЕН».

— Превосходно, просто превосходно. — Он засунул флакон куда-то в бороду, обернулся, прижался плоским лицом к стене. Из-под седоватых завитков выдвинулись клешни и вгрызлись в глянцевую зеленую поверхность, кроша и кромсая, — и вот в толстые хоботообразные отростки, что заменяли хозяину руки, упал осколок. Мистер Корнелиус вручил его мне. — Это вам — талисман защиты.

На мою ладонь лег прозрачный диск зеленого янтаря с выцарапанным на нем одним-единственным иероглифом.

— Что мне с ним делать?

— Всегда держите его при себе. И будьте осторожны, миссис Маркхэм. Уотли это очень не понравится. — И мистер Корнелиус проводил меня к двери. — Пусть никто не скажет, что я — недостойный противник.

Мы расстались, а когда я потянулась вытащить железный ключ из замочной скважины в двери, обнаружилось, что он исчез. Я, признаться, не слишком удивилась. Наша сделка завершена. Я снова предоставлена самой себе. Прижимая зеленый янтарный диск к груди, я забралась под одеяло и впервые за все время, проведенное в Сумеречье, заснула спокойно.

 

Глава 15

РОЖДЕСТВЕНСКИЙ ГОСТЬ

Несколько дней спустя в Блэкфилд наконец-то пришла зима. Голые ветви деревьев оделись в белый снег, точно в перчатку, и теперь простирались под бледно-серым небом и переплетались вокруг стеклянных берегов озера — словно застывшая балетная сцена, без движения и песни, — погрузившись в сон до весны. А тогда растает лед, и стечет с них струйками, и контуры их заблестят от напряжения — легко ли продержаться в одном и том же положении весь сезон!

А вот деревенские жители в спячку впадать не собирались. Напротив, зимние месяцы были едва ли не самым хлопотливым временем в году. После ярмарки начались званые ужины, праздничные церковные службы, зимние распродажи и кружки квилтинга, не говоря уже о главном событии: о Блэкфилдском рождественском бале.

На самом деле это был не столько бал, сколько местная танцевальная вечеринка, но поскольку проводилась она в доме Корнелии Риз, иначе, как балом, ее не называли и упоминали о ней не иначе как с благоговейным почтением, во всяком случае, в присутствии миссис Риз. Ризам принадлежал самый большой дом во всей деревне, и хотя размерами он лишь самую малость превосходил Эвертон, миссис Риз с пеной у рта утверждала, что праздник такого размаха можно проводить только в нем — ведь он вместит всех обитателей Блэкфилда. Эта женщина просто обожала проявлять сострадание к отбросам общества, к простонародью — к бедолагам, которым в жизни не так повезло, как ей, чтобы и они изведали толику счастья в своей безотрадной, унылой жизни, хотя бы на один вечер. Несмотря на это обстоятельство, а возможно, и благодаря ему жители Блэкфилда охотно собирались в усадьбе Ризов под названием Аркхэм-Холл и громко обсуждали между собой, как с прошлого года поблекло и обветшало внутреннее убранство, при этом в изобилии набивая рты и сумы угощением. Поселяне не возражали подыграть Корнелии, чтобы воспользоваться ее щедростью. В конце концов, праздник — всегда праздник.

В тот день я загнала Джеймса в угол после уроков и перебросила его через плечо. Мальчуган хохотал и брыкался — он просто обожал шумную возню! — но возможности устроить сцену, конечно же, не упустил:

— Помогите! Убивают!

Шутка прозвучала крайне неуместно, учитывая, что произошло с няней Прам. По счастью, Пол, уже достаточно взрослый, чтобы прочувствовать такие вещи, на выходе из классной комнаты отвесил братцу смачный подзатыльник.

Джеймс, как многие маленькие мальчики сходного темперамента, ванну не слишком жаловал. Вокруг столько грязевых луж — возись не хочу! Столько лягушек, что всех и не переловишь! Столько отличных деревьев для лазания! — еще не хватало тратить время на такую рутинную повинность, как мытье! Однако, едва оказавшись в горячей воде и перестав отбиваться руками и ногами, он почувствовал себя как дома — мокрый, в чем мать родила, — и воображал себя рыбой, выскальзывая у меня из рук, пока я пыталась его намылить.

Покончив с купанием, я потащила своего подопечного обратно в детскую, помня, что, пока мы не выйдем из дома, нельзя ни на секунду спускать с него глаз. Пол уже почти оделся и теперь тщательно расчесывал темные кудри. Я порадовалась, что Лили не может его видеть. Мы оглянуться не успеем, как он превратится в молодого человека, которому больше не нужны услуги ни гувернантки, ни няни. Я поручила Джеймса заботам брата и пошла собираться сама, пригрозив Полу страшными индийскими проклятиями, если он только попытается свести на нет все мои усилия привести малыша в приличный вид.

Я села перед зеркалом, распустила волосы, обычно стянутые в узел на затылке, расчесала их щеткой и вновь заколола крохотными шпильками с драгоценными камнями, что перешли ко мне от матери. Тем вечером она в моем отражении не просматривалась. Я рассталась со строгим нарядом гувернантки и надела вечернее платье цвета глубокой ночи: корсет его был расшит серебряным бисером — точно россыпь звезд в темном небе.

Незадолго до наступления сумерек мы с детьми дожидались мистера Дэрроу в прихожей Эвертона. Понять, в каком он расположении духа, возможным не представлялось — он упорно не встречался со мной взглядом, но оделся более-менее сообразно торжественному случаю. Его золотые волосы, гладко зачесанные назад, не скрывали выразительных синих глаз. Он был в темном костюме с кремовой рубашкой и темно-синим галстуком, что случайно совпал по цвету с моим платьем. Сомневаюсь, что мистер Дэрроу заметил эту тонкость, а мне упоминать о ней не пристало. Я всего лишь гувернантка.

Миссис Малбус и Дженни уже ушли помочь с подготовкой вечерних увеселений. Прочие слуги покидали дом целыми группами, надев теплые пальто поверх своих самых парадных платьев и костюмов. Даже миссис Норман выглядела не так мрачно, как всегда: она щеголяла в шляпе с пером, благодаря которой слегка смахивала на павлина. Ее сопровождал старый Фредерик: одну руку он галантно предложил миссис Норман, а другой спрятал под куртку небольшую серебряную фляжку.

Роланд подал ко входу крытый экипаж и подсадил нас внутрь. Мальчишки тотчас же уселись рядышком по одну сторону, так что мы с мистером Дэрроу были вынуждены неловко устроиться бок о бок — по другую. По счастью, путь предстоял недолгий и очень скоро мы уже свернули на скромную подъездную аллею Аркхэм-Холла.

Дом, возможно, лишь самую малость превосходил Эвертон размерами, зато лучше поддерживался и украшен был куда наряднее. Корнелия Риз по сей день регулярно каталась в город в соответствии с календарем своей светской жизни и неизменно возвращалась с небольшим табором антикваров и художников, дабы облагородить внешний вид очередной комнаты, что пала в глазах хозяйки.

Наш экипаж обогнул мраморный фонтан, изображающий древнеримскую архаику. Отвратительная была конструкция — потоки воды изливались из глазниц и ран павших воинов, — но для дома Корнелии Риз замечательно подходила. Один из лакеев помог мне выйти, и, крепко держа Джеймса за руку, я вошла в холл.

Веселье уже мало-помалу выплескивалось за пределы бальной залы: раскрасневшиеся гости с бокалами вина в руках заполонили коридоры, повсюду разносились повышено громкие голоса. Собравшиеся смачно хлопали друг друга по спине, раскатисто хохотали, прикрыв ладонью рот, когда одна компания подпускала шпильку-другую в адрес другой. Иные джентльмены делали сомнительные авансы, что жены позабудут не скоро. В толпе взрослых шныряло множество детей; Джеймс тут же нашел себе приятеля для игр — отличный повод сбежать из-под моего надзора! Мальчуган скрылся за чужими спинами — напоследок обернувшись и проказливо ухмыльнувшись. Я поняла: вечер мне предстоит не из легких.

Бальная зала была длинной и узкой, с высоким потолком и променуаром вдоль всего второго этажа, что давало возможность тем, кто не склонен вставать в танец, полюбоваться на танцующих. Я глядела на толпу — и меня захлестывало ощущение безнадежности. Поселянам было так хорошо и весело вместе. Я же с ужасом думала о том, как эту идиллию разрушит что-нибудь ужасное. Если я не смогу остановить мистера Уотли — кто окажется следующим на очереди?

Я отыскала мистера Скотта: тот не пощадил сил, чтобы пригладить волосы ради торжественного случая, но они все равно клочковато топорщились над головой.

— Надеюсь, вы решили все свои проблемы с духами? — спросил он. Голос его едва пробивался сквозь громкую музыку: прямо под нами играл небольшой оркестр.

— Увы, нет.

— Значит, Джеймс по-прежнему задает много вопросов?

— Да просто всех извел своим любопытством!

Священник понимающе кивнул.

— Вспоминаю себя в его возрасте. Меня тоже всегда занимали такие материи, что, собственно, и подтолкнуло меня к служению Господу. — Он улыбнулся, восхитившись собственным благочестием, но тут же устыдился своей гордыни. И продолжил: — Я много размышлял на эту тему и пришел к заключению, что духи недобрых намерений питать не могут.

— Вы так считаете?

— Это не в их природе! Духи могут проявлять жестокость, но только того ради, чтобы привнести в мир какие-либо перемены во имя Господа.

— Вы в том убеждены?

— Дорогая моя, я ни в чем не убежден. Я просто верю. Но это все лишь гипотетические умствования, не правда ли?

Я поблагодарила священника за совет и, осторожно пробираясь сквозь толпу, спустилась на первый этаж: я заприметила сверху Сюзанну с Лайонелом. Они танцевали вместе, счастливые, сияющие; невзирая на быстрый темп музыки, они неотрывно глядели друг другу в глаза — и кружились, и кружились, самозабвенно хохоча. Но вот музыка стихла — и Сюзанна поймала мой взгляд. Выглядела она заметно поздоровевшей в сравнении с прошлым разом. Затравленное выражение в глазах исчезло, все ее существо дышало блаженным покоем. Лайонел отлучился принести жене бокал, Сюзанна приветственно поцеловала меня в щеку. На шее у нее висел прозрачный зеленый янтарный диск; молодая женщина задумчиво повертела его в руках.

— Он идет к вашим волосам, — похвалила я.

— Очень идет! — Сюзанна пропустила сквозь пальцы ярко-рыжие пряди. — Где вы его нашли?

— Это древний индийский талисман, он ограждает от злых духов, — солгала я.

— Уж и не знаю как, но он работает! С тех пор как вы мне его дали, ничего больше не происходит.

Я задумалась было, а что происходит в Упокоении между Корнелиусом и Уотли, но тут же себя одернула. Сегодня праздник, и Сумеречью на нем не место. Впервые за много недель я почувствовала облегчение и даже некоторое злорадство. Пусть я еще не до конца разгадала замыслы мистера Уотли, по крайней мере один из них мне удалось сорвать. Хотя если моя подруга в безопасности, значит, под угрозой оказывается вся деревня. Именно поэтому мальчишка с замочными скважинами вместо глаз по-прежнему сидел прикованным к ножке моей кровати. Возможность подслушать обрывки тайных переговоров стоила того, чтобы потерпеть лязг и скрежет цепи в ночи, пока мой пленник тщетно пытался вырваться из-под моей власти. По счастью, мальчики явно не вызывали у него интереса; он предпочитал собирать секреты взрослых.

Роланд тронул Сюзанну за плечо и откашлялся.

— Прошу прощения, мэм, могу ли я пригласить вас на этот танец?

Сегодня он сменил пропыленную рабочую одежду на коричневый твидовый костюм, хотя волосы его по-прежнему топорщились спутанной копной: забавно, учитывая, что в Эвертон-то его наняли придавать запущенным зарослям ухоженный вид.

Сюзанна подала ему руку.

— Роланд, я готова танцевать с вами всю ночь, если попросите! — заверила она юношу, спасшего ей жизнь. И они закружились по зале.

Вернулся ее муж с напитками и, ревниво нахмурившись, проводил пару взглядом. Я подошла было составить ему компанию, но меня отвлек невесть откуда взявшийся владелец Эвертона.

— Миссис Маркхэм.

— Мистер Дэрроу.

На том наш разговор, казалось бы, и закончился, но тут снова заиграла музыка, и мистер Дэрроу, смущаясь, предложил мне руку.

— Вы со мной не потанцуете?

— Вы уверены, что это разумно? Пойдут разговоры.

— И пусть себе.

— Какая перемена взглядов!

— Жизнь слишком коротка, чтобы вечно тревожиться о том, кто и что подумает, тем более если можно потанцевать. Пойдем?

Я приняла его руку, и мы влились в круговерть танцующих. Музыка играла быстрая, мы чаще переходили от одного партнера к другому, нежели танцевали друг с другом. Но вот, к нашему облегчению, мелодия замедлилась, и все вернулись к своим первоначальным парам. Генри взял мои руки в свои и поглядел на меня — возможно, он впервые действительно видел меня с момента того вечера в кухне. Он смотрел мне в душу, мы кружились и вертелись в такт музыке, и подол моего платья задевал его ноги. Мы не то чтобы льнули друг к другу совсем близко, но наши сплетенные руки передавали через пустоту между нами незримые волны, что затемняли остальную залу и преображали мотив в нечто созданное для нас одних. Как мне не хотелось, чтобы это чудо заканчивалось! И долгое время казалось, что оно не закончится никогда. Мы танцевали и танцевали, и вот я уже не чувствовала под собою ног, только его прикосновения — и глухой, всеподавляющий стук сердца в груди.

Музыка смолкла — но мы не отстранились друг от друга. Держась за руки, мы пробрались сквозь толпу, мимо приятно шокированной Корнелии Риз — теперь ей будет о чем посудачить с друзьями и конфидантами, историй хватит на целый месяц, никак не меньше! — мимо миссис Норман в ее шляпке с павлиньим пером (ее сурово поджатые губы чуть изогнулись в одобрительной улыбке) — и вышли в заснеженный сад Аркхэм-Холла. Под черным пустым небом, за припорошенной инеем изгородью Генри прижал меня к груди и поцеловал — страстным, долгим поцелуем, в котором не ощущалось ни сдержанности, ни тревоги. Наши губы двигались в унисон, все страхи позабылись, растаяли в воздухе, а на смену им соткалось что-то новое — чистое, сильное и радостное, исполненное обещания и надежды. Я самозабвенно упивалась этим мгновением — и тут в морозном воздухе раздался пронзительный безумный крик.

Кричала женщина, и я сразу поняла, кто это. Я отпрянула от Генри и побежала через сад, следуя за эхом, что отражалось от каменных статуй и пустых птичьих фонтанов, — за тенью звука, застывшего во льду. Я мчалась во весь дух, подобрав юбку; ветер обжигал мне кожу. Я обогнула садовую решетку, оплетенную иссохшими вьюнами, и обнаружила Сюзанну: та распростерлась на холодной земле, закрыв лицо руками, а над нею, отделяясь от тьмы, расползалась, раскручивалась тень: она обретала форму и плотность, становилась осязаемой, влажной, блестящей; ее поверхность застывала на морозе и шла трещинами. Это существо щупальцем обвило Сюзанну за шею и подняло ее в воздух: ноги ее скребли по земле, ища и не находя опоры.

Но едва тварь прикоснулась к молодой женщине, как маленький прозрачный янтарный диск на ее шее зажегся внутренним светом. В воздухе запульсировало тусклое зеленое сияние и окутало Сюзанну, испепеляя плоть пришельца из тьмы. От потрясения и боли тот выпустил жертву.

Сей же миг передо мною замаячили все те, кого я потеряла, и боль моя сгустилась в гнев, в ненависть — и претворилась в действие: я накинулась на чудовище, застав его врасплох, я лягалась, кусалась, царапала его ногтями — пока тварь не хлестнула меня по лицу темным, нераспознаваемым отростком. Я рухнула наземь, кошмарное существо нависло надо мной, загораживая те последние отблески света, что еще просачивались из-за мерцающих облаков, вонь сводила с ума — смесь аммиака и серы в равных пропорциях. Я не боялась смерти: я знала, что мои родные и близкие ждут меня. Тварь поползла ко мне, но тут грянул выстрел, и я почувствовала на лице влажные брызги. Существо дрогнуло, заколыхалось, словно бы уходя в себя, помешкало, заслышав неизбежное хлопанье дверей и перекличку голосов от дома, сжалось до человеческих очертаний и бежало в глубину замерзшего сада.

Я провела рукой по лицу, не вполне понимая, этот влажный след — моя собственная кровь или нечто доставшееся от твари, что на меня напала. Сюзанна сидела, обхватив колени, в позе эмбриона, и раскачивалась взад-вперед. Генри стоял рядом; пистолет в его руке еще дымился.

Генри помог мне подняться на ноги.

— Вы в порядке?

— Да, со мной все хорошо. — Это не был человек в черном, хотелось мне сказать, это что-то совершенно иное. Этой части игры мистера Уотли я по-прежнему не понимала — и не на шутку тревожилась.

Встав с земли, я так и не выпустила руки Генри. Мы подошли к пострадавшей: с блуждающим взглядом она тихо бормотала себе под нос:

— Держи их закрытыми. Не открывай. Откроешь — и все вырвется, все распадется во тьме…

Я опустилась на колени рядом с подругой и поцеловала ее в лоб.

— Кто это был, Сюзанна? Кто на тебя напал?

— Волк в овечьей шкуре. Чудище из-под кровати.

Генри покачал головой и положил руку мне на плечо.

— Мы сходим за доктором Барберри.

— Сперва нужно отыскать Лайонела.

— Конечно.

Людские голоса звучали все громче. Я указала на пистолет в руке у Генри.

— У вас было оружие.

— Было и есть.

— Но зачем?

— На воле рыщет опасный маньяк.

— Вы правда думаете, что это человек?

Генри поглядел на меня как-то странно, но расспросить подробнее не успел: нас уже обступили прочие гости. Хватаясь за воротники пиджаков и платьев, они в ужасе взирали на жуткую сцену в саду: втроем мы стояли над замерзшей лужей черной крови.

Позвали Лайонела, и он увел жену домой, но лишь после того, как доктор осмотрел ее с видом весьма мрачным. И не преминул отметить, что существуют такие особые места для людей, перенесших серьезную травму, благоустроенные, замечательные места, где больные быстро идут на поправку, но бармен и слышать не желал ни о чем подобном.

Мы с Генри забрали детей и поехали в Эвертон. Всю дорогу мы молчали, погруженные в размышления. По прибытии в усадьбу я отвела моих подопечных прямиком в детскую. Поднимаясь вверх по лестнице, я ощущала на себе неотрывный взгляд Генри, но не смогла заставить себя остановиться и обернуться.

Когда я вернулась к себе, мальчишка с замочными скважинами вместо глаз съежился в углу, поджав к груди колени, и ткнул сломанным грязным ногтем в сторону моей постели. На подушке лежал пергаментный конверт с синей восковой печатью. Я вскрыла его перочинным ножиком и прочла:

Вы приглашены

на бал-дебют

мисс Оливии Уотли

завтра вечером, с наступлением сумерек

Я перечитала приглашение с дюжину раз от начала и до конца. Отложила его на прикроватную тумбочку и переоделась в ночнушку. Кто-то принес письмо ко мне в комнату, кто-то из Дома-Сумеречья. Это не просто признание, это открытое объявление войны. Хотя для доказательства связи между Уотли и Эвертоном этого конверта недостаточно, нашей игры тем самым не завершить.

Я билась над новой загадкой до глубокой ночи. Когда же сон наконец пришел, мне привиделось, будто я танцую с мистером Уотли на краю пропасти. Мы кружимся и вращаемся, и никто из нас не уверен, кому первому суждено сорваться с края.

 

Глава 16

МИССИС УОТЛИ

Не привести детей в Сумеречье я не могла. Если я приду одна, мистер Уотли догадается: что-то не так. А что, если мальчики самостоятельно отправятся искать меня в Упокоение — где ж им защититься от козней мистера Уотли? Я не могла этого допустить. И не сомневалась, что именно Уотли ответственен за все, что случилось в Блэкфилде — равно как и за печальную участь Лили Дэрроу, что прозябает в плену безвольной куклой.

Едва мы переступили порог между лесом и Сумеречьем, стало видно невооруженным глазом: сегодня — особенный день. Плодовые детишки на ветвях деревьев выглядывали из своей кожистой кожуры, держа в крошечных ручонках миниатюрные свечки, — и весь сад превратился в мерцающее, искрящееся море каплевидных звезд. Даже Дункан выглядел иначе — разодетый в черный фрак, он отвесил нам низкий приветственный поклон и проводил нас к роскошному особняку, что сиял изнутри сверхъестественным светом. И смотрелся в кои-то веки даже гостеприимно.

До нас доносились отдаленные отголоски празднества: смех, громкие голоса, звон бокалов, эхо музыки. Благодаря своевременно доставленному приглашению у меня даже достало предусмотрительности одеть детей сообразно торжественному случаю, хотя ни один не порадовался необходимости вновь облачаться в парадный костюм так скоро после рождественского бала. Для себя я выбрала вечернее платье с высоким стоячим воротником, скрепленным опаловой брошью.

На момент нашего появления убранство бальной залы как раз претерпевало чудесную метаморфозу. Оболочка каменных колонн, что обрамляли массивную залу, пошла трещинами, отпала, и взгляду явились стволы деревьев примерно такого же обхвата. Драгоценные камни, вкрапленные в шлифованный металл стен, осыпались на пол и взрывались вспышками цветного света, к радости или досаде гостей, что пытались вести беседу и попивали коктейли. Из образовавшихся углублений потянулись упругие лозы и поползли вверх по стенам, которые, в свой черед, обрели прозрачность и теперь больше походили на зеркала. Теперь зала скорее напоминала бесконечный лес, а из цемента в швах между белыми и черными мраморными плитами пола проросли цветы.

— Вам не следовало возвращаться. — Рядом со мной, словно из ниоткуда, возникла Лили и зашептала мне на ухо, настойчиво и отчаянно. Но тут ее увидели мальчики — и миссис Дэрроу разом превратилась в их любимую маму: маму, которая никогда не грустит, никогда не расстраивается, всегда собранную, сдержанную и безупречную. Она бы жадно расцеловала обоих, но тут погас свет. Луч прожектора высветил переднюю часть залы: под руку с отцом вошла Оливия в льдисто-голубом вечернем платье. Тут и там раздались вежливые аплодисменты. Пара обошла залу кругом, а затем мистер Уотли оставил дочь с Дэбни в огромном пустом круге: гости шагнули назад, освобождая дебютантке место. Прекрасный отрок был в дорогом сливово-черном костюме, что странно контрастировал с его позой: руки вытянуты, голова запрокинута к небу, словно в трансе. Оливия встала рядом, Дэбни обнял ее за шею.

В это самое мгновение я ощутила, как внутри меня всколыхнулась теплая волна, как она поднимается к груди и к горлу. Я уже думала, что не сдержу приступа тошноты, как вдруг губы мои разомкнулись и наружу полился звук, что-то вроде песни или отдельного ее фрагмента. Я испугалась, что схожу с ума или что мистер Уотли заколдовал меня в отместку за мои дерзкие угрозы в ходе нашей последней беседы. Но вот я оглянулась вокруг и осознала, что все гости поют ту же самую песню, только каждый — свою, отдельную партию, и под гулкими сводами бальной залы рождается гармония в пятистах частях.

Дэбни куда-то исчез. Оливия задвигалась в лад с нашим напевом, плавно заколыхалась в Танце Неизбывного Страдания. Пять ледяных скульптур, что возвышались над столами с угощением в глубине залы, со скрипом ожили, сошли с пьедесталов и присоединились к девушке на танцевальном полу. Оливия скользила от одной фигуры к другой, сперва томно и неспешно, точно в призрачном сне. Но тут очередная скульптура ударила ее по лицу.

Я в ужасе схватилась за собственную щеку, не в состоянии забыть предыдущую ночь. А Оливия тут же дала сдачи — оттолкнула ударившего ее партнера так резко, что тот опрокинулся и разлетелся на миллион льдистых осколков по всей зале. Это словно бы удручило остальных: они окружили девушку и принялись рвать на ней платье: клочья ткани соскользнули на пол, оставляя плясунью нагой и беззащитной. Скульптуры обступили ее так плотно, что нагота не так явно бросалась в глаза, а пение наше все убыстрялось — и в зале становилось все жарче. Колонны-деревья, что возвышались тут и там, вспыхнули пламенем; ледяные танцоры растаяли; кожа Оливии пошла пузырями. Жуткое это было зрелище, жуткое и душераздирающее. Я от всей души презирала отца девушки и отчаянно хотела ей помочь, но Лили крепко держала меня, не давая стронуться с места.

Колонны отпылали — и вновь превратились в камень. Оливия, вся покрытая ожогами, похоже, никакой боли не чувствовала. Она дотянулась до затылка, счистила, словно кожуру, длинные лоскуты обгоревшей плоти, и вновь превратилась в пышущую здоровьем юную красавицу, что несколькими минутами ранее вошла в залу под руку с отцом. Лужицы, оставшиеся от ледяных скульптур, сами собою слились воедино, заструились к ней, затем вверх по ее ногам и туловищу, застывая по пути и обретая форму того самого льдисто-голубого вечернего платья, что было разорвано в клочья.

Наше пение смолкло так же внезапно, как и началось; Оливия низко поклонилась. Из ниоткуда позади нее возник Дэбни и взял девушку за руку. Я зааплодировала — ничего другого мне просто в голову не пришло. Я не знала, что произошло и что все это значит, но зрелище было исключительное. Остальные гости последовали моему примеру, а шеф-повар, блиставший на достопамятном званом ужине за много ночей до того, протолкался сквозь толпу с тележкой на колесиках и собрал обрывки кожи и потрохов, что разлетелись по залу в финале выступления мисс Уотли. Все это он сложил в хрустальную чашу, Дэбни коротко благословил это месиво, а Оливия принялась здороваться с гостями. Я твердо решила, что закуску в рот не возьму.

Заиграла музыка более традиционная, и общение сменилось танцами. Оливия переходила от одного партнера к другому, кружилась в паре как с мужчинами, так и с женщинами, а иногда и с существами неопределенного пола. Лили танцевала с Джеймсом, на краткий миг позабыв обо всех тревогах и страхах. На моих глазах Пол принял приглашение от Дэбни на медленный вальс.

Я оказалась предоставлена самой себе и провела время не без пользы, наблюдая за прочими гостями. Тут были Бакстеры — они, мигая, появлялись и исчезали, если смотреть на них неотрывно; миссис Олдрич в центре группы нарядных дам явно хвасталась сыном; а вот и Пуддлы — рядом с дебелой фигурой мистера Сэмсона; тот, раскрасневшись, громко хохочет над шуткой мистера Пуддла. Мистер Снит перемещался от одной компании к другой, непрестанно меняя цвет и украдкой поглощая коктейли тех, кто оказывался рядом. Мисс Ярборо стояла в противоположном углу залы в той же самой ячеистой оболочке, как и при первой нашей встрече; на лице ее, пусть и лишенном кожи, застыло отточено-надменное выражение. Углядела я и мистера Корнелиуса: он стоял в стороне, в кругу странного вида созданий: морды — как у амфибий, шипастые спины топорщатся костяными иглами; и все натужно перешептываются промеж себя. Заметив меня, мистер Корнелиус смущенно извинился перед своими друзьями и вышел из круга мне навстречу. Амфибии подозрительно косились на меня.

— Мистер Корнелиус.

— Миссис Маркхэм. Вот уж не ждал увидеть вас здесь нынче вечером. — Его ониксовые глаза бегали туда-сюда.

— Нас пригласили.

— Понимаю.

— Позвольте мне еще раз поблагодарить вас за помощь. Ваш талисман оказался весьма действенным.

— Рад это слышать.

Я видела: в моем присутствии он чувствовал себя крайне неловко. Его хоботообразные отростки судорожно сворачивались и распрямлялись, точно он руки заламывал.

Я решительно гнула свое:

— Хотелось бы мне продолжить наше соглашение. Боюсь, игра еще не закончена, а мне уже и ходить нечем.

— Напротив, миссис Маркхэм. Вы сами не осознаете, насколько вы держите игру под контролем… — Он притянул меня ближе; клешни позади бороды сухо защелкали. — Нынче вечером не задерживайтесь здесь допоздна.

Губы мои вопросительно приоткрылись, но тут мистер Корнелиус улыбнулся кому-то позади меня:

— А, мистер Уотли!

Владелец Сумеречья наблюдал за нами сквозь толпу, усмехаясь знакомой кривой ухмылкой. Он поздоровался с гостем и, взяв мои руки в свои огромные ладони, повел меня в толчею танцоров, даже не испросив позволения.

— Сегодня вечером вы просто ослепительны, миссис Маркхэм.

— А глядя на вас, можно заподозрить, будто вас только что потрепала буря. — Его темные спутанные волосы беспорядочно торчали во все стороны, а костюм, дорогой, как всегда, выглядел неопрятно и неряшливо.

— Пытаюсь быть последовательным.

— Вот он, эффект заниженных ожиданий!

— Занимают меня только собственные ожидания, и ничьи другие, а уж их-то я всегда оправдываю.

— Вам здорово везет.

— Везение тут ни при чем. Я играю только на выигрыш.

— А если вдруг проигрываете?

— Я сообщу вам, если такое однажды произойдет.

— Чего доброго, очень скоро.

— Вы так считаете?

Музыка достигла крещендо, Уотли рывком притянул меня к себе. Я жарко вспыхнула. Попыталась отстраниться, но он крепко держал меня, не отпуская, пока не счел, что с меня достаточно. А тогда подмигнул — и отступил в толпу. Я огляделась в поисках Лили, но Уотли уже шел по направлению к ней. Вот он прошептал что-то Лили на ухо, она горестно кивнула, и мистер Уотли замахал музыкантам, веля прекратить играть. И во всеуслышание обратился к гостям:

— Друзья мои, благодарю вас всех за то, что почтили нас своим присутствием в этот знаменательный день: моя дочь Оливия достигла зрелости и вступает в самостоятельную жизнь, дабы оставить свой след в истории миров. Родителю порою так трудно отпустить детей на волю, но я счастлив сообщить, что обрел утешение, ибо вскоре вступлю в новый брак. Позвольте представить вас всех будущей миссис Уотли. — Он завладел рукою Лили, толпа взорвалась аплодисментами, но послышался и недовольный ропот, в котором отчетливо прозвучал короткий возмущенный вопль Джеймса. Мальчуган в полной растерянности глядел на меня и брата.

— А как же папа? — всхлипнул он.

Мистер Уотли изо всех сил попытался изобразить сочувствие, но тон взял слишком покровительственный:

— Милый мой мальчик, твой папа жив, а мама умерла. Им никак не возможно быть вместе.

Но Джеймс ничего не желал слышать. В слезах он выбежал из бальной залы.

— Джеймс! — Лили кинулась за ним.

Внезапно у самого моего уха знакомо защелкали клешни мистера Корнелиуса.

— Забирайте их и не возвращайтесь. Ну же. Бегите.

В стену с грохотом ударился стул. Бокал со звоном разбился о плиточный пол. В зале повисла тишина; приглашенные гости в смятении озирались по сторонам.

И тут раздался пронзительный визг.

Какая-то женщина указывала на тело Дэбни Олдрича: тот тяжело опустился на пол, схватившись за горло, где зияла глубокая рана, пытаясь соединить вместе ее бескровные края. Слизистые внутренности его настоящего тела, того, что пряталось внутри ангельского человеческого обличья, полились наружу и потекли по груди. Тварь с мордой амфибии воздвиглась над ним, выплюнула кусок его плоти и торжествующе взревела.

В бальной зале воцарился хаос. Пол таращился на друга, открыв рот; от потрясения он словно утратил дар речи. Он потянулся было помочь Дэбни подняться, но я схватила Пола за руку и побежала сломя голову, подальше от друзей Уотли. А те уже рвали друг друга на части, тела валились на пол, не мертвые, не умирающие — просто разорванные на куски. Вся толпа разом ринулась к выходу; у дверей возник затор. Но вот мистер Корнелиус, расшвыряв гостей, освободил нам проход.

— Помните, что я сказал. — Он кивнул мне — и в следующий миг кинулся в драку. Борода его разошлась надвое, открыв взгляду омерзительный клубок острых и грозных придатков, которыми он и впился в мясистую шею мистера Сэмсона.

Мы с Полом мчались по дому, из одной комнаты в другую, по извивам коридоров, пока не оказались у выхода и не выбрались наружу. Мы сбежали вниз по ступеням в сад: там ждали Лили и Джеймс. Мальчуган больше не желал знаться с мамой, но времени решать еще и эту эмоциональную проблему у нас не было.

— Я хочу домой, — объявил он. Пробегая мимо, я ухватила за руку и его.

Пальцы Пола крепче сжали мое запястье. Мальчик с трудом переводил дух после нашего панического бегства.

— А как же мама?

— Лили, ты идешь с нами! — крикнула я через плечо. Но миссис Дэрроу обреченно покачала головой:

— Не могу. Вы же знаете, я не могу!

Но тут хаос бальной залы выплеснулся в сад. Из окна второго этажа вышвырнули чье-то тело, а нападающий выпрыгнул вслед за жертвой и продолжал сладострастно рвать ее в полете, еще даже не приземлившись в траву.

— Думается мне, можете. — И мы все четверо бросились прочь, петляя меж деревьев.

Лили едва не плакала.

— Но я не готова, — отчаянно воззвала она.

Джеймс, похоже, смягчился, видя мать в столь несчастном состоянии: перед лицом ее горя весь его воинственный настрой куда-то улетучился. А впереди уже клубилась стена тумана.

— Мистер Уотли обречен, вы здесь оставаться не можете. Но мы можем попрощаться здесь, если хотите, — предложила я.

— Мне так страшно.

— Мальчики будут с вами до конца. Вам ведь этого хотелось?

— Мне хотелось иметь больше времени. Мне так многому хотелось вас научить, — промолвила она, беря руки сыновей в свои. — Женитесь по любви. Посмотрите мир. — Мы подошли вплотную к туманной завесе, отделяющей живых от мертвых. — Дорожите каждым днем, проведенным со своими детьми. Не давайте отцу отчаиваться. Цените каждое мгновение. — Лили расцеловала мальчиков; все трое не сдерживали слез.

— Обязательно, мамочка, — заверил Пол. Лицо его раскраснелось от двойного напряжения: от бега и от рыданий.

— Не знаю, что со мною станется, но знаю, что бесконечно люблю вас обоих, — всхлипнула Лили. Слова ее, срываясь с губ, словно дробились на отдельные звуки. Вот она кивнула мне, и все четверо мы переступили порог между Сумеречьем и Эвертоном.

Но на сей раз в тумане обозначилась фигура.

— Боюсь, я не могу вас пропустить. — Мистер Сэмсон сам на себя не походил. С него полностью сорвали его человеческое обличье, если не считать лица, и теперь он представлял собою сморщенную массу алой плоти и членистых отростков.

— Мы возвращаемся домой, сэр, — заверила я. — С Упокоением мы покончили.

— Но мы еще не покончили с вами. Нам в Упокоении смертные необходимы. Грядет возмездие за то, что произошло нынче вечером.

По телу его волной пробежала дрожь, и четыре бескостные конечности, извиваясь, заскользили по земле к нам. Я пинком отбросила их прочь, а Лили накинулась на мистера Сэмсона с кулаками. Тот швырнул ее наземь, точно тряпичную куклу. Я забежала сзади и прыгнула ему на спину, ткнула пальцами в то, что, по моим расчетам, было его глазами, надавила что было мочи, но удержаться не сумела. Он стряхнул меня в траву, я ударилась головой о что-то твердое. Перед моими глазами заплясали звезды, и я потеряла сознание; губы мои непроизвольно повторяли имена семейства Дэрроу, пока надо мною клубились белесые вихри. Но вот я услышала, как кто-то меня зовет — сперва совсем тихо, но мало-помалу голос набирал силу и плотность, точно ответное эхо.

— Шарлотта?

Я открыла глаза. В небе розово-фиолетовыми кровоподтеками растекались сумерки.

— Шарлотта? Да что, ради всего святого, на вас такое надето? — Надо мною склонился Генри, и я осознала, как глупо мы, должно быть, выглядим — разодетые в пух и прах посреди зимнего вечернего леса. Я порадовалась, что на мне платье с высоким воротником и что опаловая брошь крепко скрепляет воротник у самой шеи. И тут я вспомнила…

Я резко села и зашарила руками по земле. Джеймса с Полом нигде не было. Позади переплетения взбугрившихся корней тянулась тропа — самая обычная тропа, уводящая в глубину леса. Туман исчез. С замирающим сердцем я трижды обвела взглядом окрестности.

— Мы пошли вас искать. Вас не было много часов, — объяснил Генри, сам не свой от тревоги. — Мы беспокоились, что… — Он рывком поднял меня на ноги. — Где дети?

— Они только что были со мной! — хриплым от ужаса голосом выговорила я. И в изнеможении привалилась к нему, не в силах даже осмыслить происшедшее — а уж тем более облечь в слова. Но Генри вновь задал мне тот же самый леденящий душу вопрос:

— Шарлотта, где мои дети? Что случилось?

С губ моих сорвались слова, но я их уже не слышала. Голос мой сорвался, а вместе с ним и весь мой мир разлетелся на куски.

— Они исчезли.

 

Часть III

УПОКОЕНИЕ

 

Глава 17

ПРЕРВАННЫЙ СЕАНС

— Я вам верю.

Почти час просидела я на обледеневшей земле, пытаясь объяснить мистеру Дэрроу все, что произошло за последние несколько недель, а когда наконец дошла до конца повести — просто ушам своим не поверила, услышав в ответ эти три простых слова.

— Полностью и безоговорочно?

— После того, что сталось с няней Прам, и после того, как своими глазами видел тварь, напавшую на Сюзанну Ларкен… да, верю.

Я порывисто обняла его за шею и уткнулась подбородком ему в плечо.

— Мы их найдем.

Я не знала, что сказать. Отчасти я была признательна судьбе, что между нами больше нет места секретам и что мистер Дэрроу мне поверил. Но в тот момент я себя люто ненавидела. Во власти тщеславия и гордыни, я использовала детей как пешки в своей судьбоносной игре с мистером Уотли, и то, что я потеряла своих воспитанников, — моя вина, и только моя. И не важно, что намерения у меня были самые благие: я подвергла мальчиков опасности, и теперь их нет; они станут своего рода залогом в гражданской войне Упокоения. Или, что еще более вероятно, им отведут место рядом с матерью среди экспонатов в потайной комнате мистера Уотли.

Если Уотли выжил. Впрочем, что за глупая мысль. Существа вроде Уотли всегда выживают. А страдают те, кто ни в чем не повинен.

Как только я осознала, что все мы подвергаем себя опасности, мне следовало разорвать нашу связь с Сумеречьем и пережить последствия. Но я ведь знала, что этого окажется недостаточно. Есть еще Сюзанна… и невозможно позабыть о няне Прам.

— Вас нужно отвести в дом, — промолвил мистер Дэрроу. Пока мы стояли вдвоем в лесу, к нам подтянулись и другие участники «поискового отряда». Роланд сочувственно поглядел на меня — в своем вечернем платье я вся дрожала на зимнем холоде. Мистер Дэрроу снял куртку и набросил ее мне на плечи. Я слишком устала, чтобы запротестовать. Мне хотелось отринуть его доброту и побежать со всех ног искать детей, но я понятия не имела, с чего начинать. Мы вышли из леса на солнечный свет. Повеяло теплом, но в груди у меня по-прежнему нарастал леденящий, мучительный ужас, а мысли возвращались к предыдущей ночи, когда на Сюзанну напал загадочный потусторонний враг.

— А как Сюзанна? Ей лучше?

Мистер Дэрроу с жалостью посмотрел на меня: как будто я настолько глупа, чтобы всерьез думать, будто бедняжка и впрямь поправилась после того, как едва не погибла в столкновении с каким-то безымянным, бесформенным чудовищем за несколько дней до Рождества.

— Последний раз мы видели ее с вами вместе, в тот жуткий вечер. Но о ее состоянии позабыть трудно: слуги ни о чем больше и не болтают. Я так понимаю, она по-прежнему бредит о чем-то небывалом, а стоит мужу оставить ее хоть на минуту, начинает кричать. Сегодня утром доктор Барберри попытался забрать ее в лечебницу, но Лайонел и слушать ничего не хотел. Он уверен, что его жена сама выздоровеет.

— Непременно выздоровеет! Я в жизни не встречала женщины с таким сильным характером, как у Сюзанны Ларкен.

Мистер Дэрроу не произнес больше ни слова, пока мы не прошли половины пути до Эвертона.

— Мы должны поговорить с Лили.

— Я понятия не имею, как с ней связаться.

— Она мертва, — произнес он так, словно потерял жену вторично. Голос его дрогнул, он откашлялся. — Но ведь есть же способы?

— Вы о чем?

— Миссис Маркхэм, после всего, что случилось, я не думаю, что для нас так уж невозможно установить связь с моей женой посредством медиума.

Я от души надеялась, что тон его прозвучал чуть более резко, чем ему хотелось, хотя я, безусловно, этого заслуживала.

— Вы совершенно правы, мистер Дэрроу. — Я внезапно осознала, что мы очень давно не называли друг друга просто по имени. — А где же нам найти медиума?

Но еще не договорив, я осознала, что вопроса глупее вовеки никто не задавал. Мы переглянулись, разом сорвались с места — и бежали бегом до самого Эвертона.

Миссис Норман обнаружилась на втором этаже дома: она вовсю распекала Джессику и уже довела бедняжку до слез.

— Это называется «смахнуть пыль»?

Девушка болезненно морщилась при каждом ее слове.

— Простите, миссис Норман, я думала…

— Нет, ты не думала. Вообще не дала себе труда напрячь мысли.

— Кхм-кхм, миссис Норман… — вмешался мистер Дэрроу.

Экономка обернулась к хозяину, и ее ледяная чопорность растаяла, сменившись чем-то очень похожим на любезную предупредительность.

— Да, мистер Дэрроу? — Она говорила в отрывистой, ритмичной манере, что лишь подчеркивала пристрастие экономки к четкости систем и правил.

— Вас можно на два слова?

— Разумеется! — Миссис Норман отошла от горничной, и та поспешила удрать, точно подстреленный зверек.

— Миссис Норман, не секрет, что вы интересуетесь сверхъестественным.

— Это верно. Потусторонний мир меня весьма завораживает, особенно с тех пор, как ушел из жизни мой дорогой мистер Норман. — Экономка истово перекрестилась и поцеловала крест на груди.

— А вы пытались установить связь с его духом?

— Да, несколько раз. И один раз даже получилось. — Миссис Норман заговорила взволнованно и убежденно, понизила голос и оглянулась по сторонам — не подслушивает ли кто. — Он помог мне отыскать потерянную шаль.

— Ах вот как. Хорошо. Нам хотелось бы провести спиритический сеанс. Чтобы связаться с миссис Дэрроу.

— Сеанс? — Экономка обернулась ко мне, словно в первый раз заметила меня в непосредственной близости от мистера Дэрроу. И потерла подбородок. — Я никогда не проводила сеансов, я, видите ли, обычно пользуюсь картами, но, наверное, и такое тоже возможно. Мне понадобится время: я справлюсь в книгах…

— Боюсь, это очень срочно, — перебила я.

— Мертвые могут и подождать, — резко парировала миссис Норман — вот теперь голос ее прозвучал вполне узнаваемо. Но мистер Дэрроу уже начал терять терпение.

— Боюсь, на сей раз — не могут. — Он говорил с экономкой тем же тоном, что еще недавно — со мной: как хозяин, наставляющий слугу.

Мы с миссис Норман одновременно поморщились, но она кивнула в знак согласия.

— Я соберу все необходимое наверху. Ждите меня в кабинете, мистер Дэрроу. — Она понизила голос до шепота: — Слуги себя не помнят от страха, едва речь заходит о сверхъестественном. — И она направилась в людскую. Мистер Дэрроу — в свой кабинет, а я — к себе в комнату. Цепь, обмотанная вокруг столбика кровати, уходила в пол: существо, к ней прикованное, рыскало где-то в нижних помещениях дома, собирая обрывки разговоров.

Я быстро переоделась: сняла вечернее платье, в котором была в Сумеречье, и уже собиралась надеть черную строгую форму гувернантки, в которой выглядела и ощущала себя заметно старше своих лет, этакой старой девой: ею мне, возможно, еще предстоит стать — одинокой, озлобленной воспитательницей чужих детей, кому постылая жизнь давно не в радость. Но это облачение слишком напоминало саван. Что сейчас происходит с детьми, я даже представить боялась. Наконец я отыскала повседневное хлопчатобумажное платье, синее, в тонкую белую полоску, и поспешила в кабинет мистера Дэрроу. Миссис Норман еще не пришла. Владелец Эвертона стоял перед портретом жены, не сводя с него глаз, с видом весьма подавленным. Заметив меня в дверях, он отвернулся от картины.

— Мы найдем их, Генри, — промолвила я, не без опасений возвращаясь к нашей былой доверительной близости. Он слабо улыбнулся и уже хотел было ответить, но тут в комнату ворвалась миссис Норман с увесистым саквояжем в руках. Экономка с облегчением водрузила его на письменный стол Генри и принялась извлекать на свет разнообразные оккультные атрибуты.

— Миссис Маркхэм, расставьте эти свечи вокруг стола. Мистер Дэрроу, передвиньте сюда вон те стулья. — Миссис Норман показала куда — по обе стороны от стола — и достала со дна саквояжа старинный увесистый фолиант в кожаном переплете. На пол посыпались колоды карт Таро и флаконы с порошками и жидкостями. Экономка беспорядка даже не заметила — и открыла книгу. — Сядьте и соедините руки. — Мы кое-как образовали круг посреди рабочего кабинета Генри. — Расслабьтесь, дышите глубже.

Мы посидели так какое-то время, пока в комнате не сгустилось тяжелое безмолвие и аромат благовонных свеч. Тогда миссис Норман продолжила:

— Се, возлюбленная наша Лили Дэрроу, мы просим тебя вступить с нами в общение и явиться среди нас.

Мы выжидательно затаили дыхание. Миссис Норман повторила эту фразу с дюжину раз. Ровным счетом ничего не происходило. В комнате сделалось душно, пальцы мои в чужих руках сделались липкими и влажными. Прикосновение Генри будоражило меня, не давало покоя. Я безотчетно крепче сжала его руку и удивилась, когда он ответил тем же. И тут в воздухе резко похолодало.

— Если ты с нами, пожалуйста, постучи один раз, — попросила миссис Норман — отрешенно, словно во сне, в той самой манере, которую обычно и ждешь от медиума, как если бы в преддверии этого момента оккультистка долго упражнялась.

Раздался стук — везде и нигде, далекий и гулкий, точно удар по столешнице где-то на ином плане бытия.

— Если мы сейчас общаемся с Лили Дэрроу, пожалуйста, постучи еще раз. — Нездешний стук раздался снова. — Я предоставляю духу Лили Дэрроу собственное тело — чтобы говорить с нами напрямую. — Температура стремительно падала. Свечи погасли. Миссис Норман все сильнее клонилась вперед, пока голова ее бессильно не свесилась над столешницей. А в следующий миг она резко выпрямилась, не открывая глаз, и свечи вновь зажглись сами собой. Мы с Генри переглянулись.

— Лили?

Миссис Норман заговорила — голос был ее, но более высокий и мелодичный, и в нем не звучали более холодные властные ноты, столь присущие экономке.

— Генри?

— Да, любимая! Я здесь с Шарлоттой.

— Ох, Шарлотта! — Миссис Норман тихо всхлипнула. — Мне так ужасно стыдно, я вовсе не хотела ничего подобного, поверьте мне, пожалуйста!

— С детьми все в порядке? — спросила я, не отвечая ей напрямую.

— Да, но мистер Сэмсон отказывается отпустить нас. Он заставил мистера Уотли закрыть портал. Война началась.

— Но дети-то тут при чем?

— Он намерен с их помощью уничтожить Упокоение.

Генри в замешательстве глядел на меня, но я настойчиво продолжала:

— Наверняка ведь есть способ их вернуть?

— Я все еще знаю об Упокоении слишком мало, но да, есть много разных дверей, разных способов войти… Например, книги в библиотеке.

— О! — задохнулась я. Губы мои удивленно округлились. Лили, она же миссис Норман, слепо глядела по сторонам.

— Что-то случилось? — спросили они обе.

— Нет, я просто вспомнила, что у меня в комнате есть книги из Сумеречья! — Про безглазое, похожее на ребенка создание, прикованное к моей кровати, я предпочла не упоминать.

— Боюсь, я ровным счетом ничего не понимаю, — вмешался Генри. Мы обе пропустили его слова мимо ушей.

— А какой том вы забрали? — спросила Лили через миссис Норман.

— Кажется, «Тайны Упокоения».

И медиум, и владеющий ею дух заметно встревожились.

— Вы можете воспользоваться этой книгой, но только будьте осторожны. Вам придется проделать долгий путь через Упокоение, чтобы добраться до Сумеречья, но даже если и доберетесь, что вы станете делать?

— Люди представляют угрозу для Упокоения, и, кажется, я знаю почему.

Но не успела я объяснить, как в дверь раздался стук, и вошел Роланд, погромыхивая подносом с чаем и печеньем. Фредерик простудился, возвращаясь с бала, и молодой садовник, будучи этому обучен, взял его обязанности на себя. Лили умолкла, вторжение чужака разорвало незримую связь, миссис Норман очнулась и снова стала самой собой.

Роланд закрыл дверь и поставил поднос на середину стола.

— Чай, сэр?

Генри себя не помнил от досады.

— Роланд, мне нездоровится. Будь добр, забери поднос и не беспокой нас больше.

Но юноша словно не слышал. Он расставил чашки с блюдцами перед каждым из нас и принялся разливать чай. Руки его тряслись, горячий напиток расплескивался по столу.

— Роланд! — Миссис Норман схватилась за свою книгу, опрокинув подсвечник на стопку бумаг; те тут же воспламенились. А садовник нежданно-негаданно схватил экономку за руку, поднял в воздух, так что ноги ее едва касались ковра, и швырнул через всю комнату. Миссис Норман с размаху ударилась о шкаф с книгами и сползла на пол.

Генри возмущенно вскочил со стула.

— Что это значит?

Роланд ударил его по лицу, сбив с ног. Комната уже пылала. Я отпрянула назад, но не от пламени, а от молодого садовника. А того била неудержимая дрожь, лицо его исказилось от муки, пошло странными морщинами, как если бы было ненастоящим. Я поняла, что это лишь маска, когда горло его странно взбугрилось, словно что-то проталкивалось наружу из груди. Я оттащила от него Генри и кинулась поднимать миссис Норман. Юноша сгорбился над столом. Судя по звукам, его неудержимо рвало. Изо рта его, раздвинув губы, высунулось щупальце, оно росло и росло, заполняя собою всю полость. Горло раздвигалось все шире, щеки лопнули, во все стороны полетели брызги крови, а щупальце все выползало, все тянулось наружу. Достигнув двух футов длины, оно заизвивалось в воздухе над останками головы и хлестко полоснуло по глотке. Из вскрытого пищевода на грудь вывалился целый сгусток щупалец и отростков, и все они принялись вспарывать и раздирать плоть, не то уничтожая, не то освобождая, а юноша все рос и рос, распространялся во все стороны шевелящейся живой кровавой массой, пока не выпрямился в полный рост, на много футов выше обычного человеческого. Роланд раскрылся изнутри, словно цветок, сгусток черных, влажных, скользких придатков выполз из останков человечьей плоти — и перестал существовать.

Мы не собирались ждать окончания этой жуткой метаморфозы. Комната была объята пламенем. Шаг за шагом мы отступали к двери, и вот Генри схватился за ручку, вытащил нас с миссис Норман через порог в коридор и захлопнул за собой дверь. Запертая в комнате тварь завизжала — от этого вибрирующего, пронзительного, зудящего звука меня затошнило и отчего-то начало клонить в сон, как если бы все это было лишь ночным кошмаром, который развеется, стоит лишь немного сосредоточиться. Но тут дверь заходила ходуном — существо, что некогда было Роландом, билось об нее всей тяжестью, и я стряхнула с себя забытье.

— Бежим в мою комнату, — приказала я Генри.

— Вы уверены?

— Положитесь на меня. — Я схватила его за руку, и мы опрометью кинулись по коридору. Поздно. Дверь подалась, и тварь выползла из кабинета, сжавшись, протиснулась в проем: рожденный в Эвертоне монстр четким силуэтом выделялся на фоне бушующего пламени, что уже лизало потолок. Чудовище заполнило собою весь коридор, превратилось в пульсирующую стену жил и кишок; вспучиваясь, извиваясь, оно ползло навстречу нам, выпуская бесформенный отросток — вот он потянулся к моей лодыжке, промахнулся, метнулся к миссис Норман и обвил ее ногу — увернуться она не успела. Экономка рухнула на пол, но схватилась за шкафчик у стены, опрокинула его, сбив мраморный бюст какого-то давно покойного и позабытого представителя семейства Дэрроу. Скульптура раскололась надвое. Миссис Норман схватила один из кусков — тварь уже наползала на нее, алчно и неотвратимо, — и со всей силы ударила по гнусной туше.

Чудище вздрогнуло, вероятно, скорее от неожиданности, чем от боли, потому что жертву свою не выпустило. Оно разъяло тело экономки надвое так же легко, как вошло бы в воду. Та коротко вскрикнула от боли, а в следующий миг тварь проникла ей в рот через затылок, отделив часть черепа и небрежно отбросив его в сторону.

Мы с Генри не стали ждать, что будет дальше, а опрометью помчались через весь дом, предупреждая по пути всех встречных слуг: «Бегите, спасайтесь!» Но куда бы мы ни свернули, тварь не отставала, а огонь, что стремительно распространялся по дому, едва не преградил нам путь у лестницы: прямо перед нами стена сложилась вдвое под натиском пламени. Но позади поджидала смерть, и выбора у нас не было: мы прорвались-таки вперед, почти не пострадав — вот разве что мне опалило локон, и запах этот причинил мне больше боли, чем когда-либо сумел бы Роланд.

Джонатан.

История не должна повториться. Я не допущу этого, никто больше не погибнет. Возможно, Эвертон и сгорит, но только без нас.

Мы добежали до моей комнаты в конце коридора и забаррикадировались изнутри. Дым уже просачивался во все щели. Я лихорадочно искала книги из Сумеречья. Когда мистер Дэрроу меня уволил, я упаковала их вместе с прочими вещами, а после, когда он передумал, снова разложить все по местам у меня уже руки не дошли. Я перерыла весь саквояж, ничего не нашла, открыла чемодан и наконец-то обнаружила нужные тома под увесистым словарем. Книги были перевязаны ленточкой — предосторожности ради, во избежание новых нежелательных визитов странных безглазых детей. Как я ни билась, узел не поддавался.

— Не могу развязать! — Я передала книгу Генри и вновь склонилась над чемоданом, ища ножницы. В этот миг дверь затрещала, сломалась пополам и рухнула на мистера Дэрроу. В проеме стояла тварь, что еще недавно была Роландом. Она зашипела на нас, но не успела переползти порог, как через одну из балок потолка, оголенных огнем, перекинулась синяя цепь, обвилась и туго натянулась. Потолок рухнул, подняв столп искр, тяжелые брусья погребли под собою тварь, придавив к полу. Охваченное пламенем чудище пошло волдырями и словно усохло. Чумазый мальчишка с замочными скважинами вместо глаз появился рядом с Генри и помог ему подняться на ноги.

— Это еще что такое? — Генри жестом указал на странного ребенка.

— По-видимому, друг. — Я подобрала доску потяжелее и развернулась к монстру, заваленному обломками.

— Ты убил их обоих — Роланда и няню Прам, — выдохнула я. Вязкая, липкая кожа чудовища запузырилась и забулькала, разошлась в стороны, открыв небольшой рот с острыми, как иглы, зубами.

— И миссис Норман тоже, — прошипел монстр с тошнотворным злорадством. — Да только Роланда никогда не существовало. Был только я.

— Но зачем?

— Чтобы дать начало игре. — Чудище извивалось и корчилось, пытаясь освободиться, но, убедившись, что все бесполезно, примирилось с неизбежностью. — Няня Прам должна была умереть, чтобы дети полностью перешли на твое попечение. И ты привела их — в точности как он рассчитывал.

Генри обернулся ко мне, словно намереваясь что-то сказать, но передумал и вновь накинулся на злополучный узел.

— Зачем Уотли забрал детей? — продолжала допрашивать я.

— Уотли? — Похоже, вопрос этот монстра изрядно озадачил. А в следующий миг рот его, даже при отсутствии других мимических мышц, растянулся в снисходительной усмешке. — Как плохо ты понимаешь, во что ввязалась! Детей похитил Сэмсон. Все это время Уотли лишь пытался защитить их. — И чудище расхохоталось над нами — звук этот колебался где-то между человеческим и нечеловеческим голосовым регистром.

Я вспомнила о деревяшке в моих руках и с размаху воткнула ее в горло чудовища. Под импровизированным копьем влажно захлюпала плоть, но смех все звучал и звучал не смолкая.

Комната постепенно заполнялась дымом, жар сделался невыносимым. Я жадно хватала ртом воздух. Отобрав у Генри стопку книг, я добыла-таки ножницы со дна чемодана и перерезала ленточку.

— Ты готов? — спросила я.

Генри оглянулся на чудище, что сдавленно хихикало про себя на полу.

— У нас нет выбора, верно?

Я открыла было книгу, но тут вспомнила, что все наши вещи непременно сгорят в огне, даже если сами мы уцелеем. Я метнулась к прикроватной тумбочке и быстро достала свое обручальное кольцо, локон маминых волос и отцовскую трубку, что хранились в особой шкатулке. То была последняя память о моей семье, единственные фрагменты моего прошлого. Разве можно их оставить?

Мальчишка с замочными скважинами вместо глаз обмотал шею Роланда собственной цепью, словно поводком, и протянул мне руку. Я сжала его пальцы, вернулась к Генри — он уже задыхался от дыма, — и мы втроем вместе открыли «Тайны Упокоения» на первой же странице.

 

Глава 18

ШАРЛОТТА В ПОДПОЛЬЕ

У входа в замок книга вдруг раскалилась в моих руках и рассыпалась золой, даже не вспыхнув, — наша связь с Эвертоном сгинула в охваченной пожаром усадьбе. Путь назад был отрезан: нам оставалось только двигаться вперед. Ветер подхватил и унес пепел, Генри проводил его взглядом.

— Наш дом…

Я тронула его за плечо:

— Дома можно отстроить заново, еще лучше, чем прежде.

Он хмуро кивнул, и чумазый мальчишка провел нас внутрь полуразрушенной каменной крепости, таща за собой окровавленные бормочущие останки того, что прежде было смотрителем Рональдом. Госпожа замка, по-прежнему блистая своим ветшающим великолепием, приветствовала нас с середины обвалившейся лестницы. Мальчишка вручил ей конец цепи, она потрепала его по голове и придвинулась лицом к лицу к скованному чудищу.

— Ты знаешь, кто я? — спросила она.

— Да, госпожа. — Монстр не смог выдержать ее жесткого, стального взгляда.

— И ты согласен добровольно служить мне?

— Да, госпожа, — проскулил монстр.

— Да будет так. — Она передала цепи другим детям, и те увели Роланда прочь, в невидимые глубины замка. Мальчишка с грязными ногтями остался рядом с хозяйкой. Женщина жестом пригласила нас следовать за нею в комнату на верху лестницы. Генри, весь дрожа, обнял меня за плечи, хотя бог весть, кого из нас он пытался тем самым поддержать.

Комната была сплошь стекло и окна, вроде солярия, если, конечно, что-то подобное возможно вообразить в Упокоении. Гнетущая луна низко висела в небе, а мы находились в замке на такой высоте, что горизонт терялся в темном море звезд. Женщина воссела на серебряный трон с высокой спинкой и теперь бесстрастно взирала на нас.

— Вы желаете получить доступ в Упокоение, — промолвила она.

Генри разом стряхнул с себя уныние.

— Моих детей удерживают там против их воли.

— Об этом мне ведомо. Заложники. Их постоянное присутствие в нашем мире привело нас на грань войны. С моей стороны было бы безответственно усугубить положение дел, впустив еще двоих смертных, разве нет?

— Напротив, — парировала я. — Если мы заберем детей, это поможет снять напряженность.

Женщина помолчала минуту. Потеребила цепи, обвившие ее запястья.

— Вы полагаете, что доберетесь до Сумеречья беспрепятственно. Даже я такого обещать не могу.

— Мы готовы пойти на риск.

— Но еще стоит вопрос оплаты. — Женщина улыбнулась; зубы ее блестели, как металл оков.

Я шагнула вперед.

— Вы торгуете ответами на незаданные вопросы. Однако ж вы не спросили нас, что мы станем делать, когда попадем в Сумеречье. Если вы согласитесь отослать нас туда, я вам расскажу.

Госпожа замка откинулась к спинке серебряного трона и поманила меня хрупким указательным пальцем. Я шепотом поведала ей свой план. Она долго молчала, а затем в горле ее что-то защелкало; звук нарастал, эхом отражаясь от стеклянных стен солярия. Женщина запрокинула голову и расхохоталась сухим, прерывистым, тысячелетним смехом; едва заслышав его, безглазый замарашка удрал со всех ног в темные коридоры замка. Я озадаченно попятилась.

— По-вашему, я задумала глупость? — осведомилась я, как только она отсмеялась.

— Я пропущу вас. Разве этого не достаточно?

Женщина встала с трона и вывела нас на примыкающую террасу, что выходила на лес; между черными, иззубренными деревьями вилась грунтовая дорожка. На уступе притулилась одинокая ворона. Госпожа замка тихо шепнула ей что-то, слов мы не расслышали, но птица тут же взвилась в ночное небо. А ее хозяйка сама проводила нас вниз по каменным ступеням, вырубленным в скале, до входа в лес.

— Идите по тропинке до храма по другую сторону леса. Скажете клирику, что вас послала Синяя Госпожа. Вы попадете в подполье во владениях самого мистера Сэмсона, и повстанцы вам помогут. Забавно, не правда ли?

— А зачем бы подданным мистера Сэмсона помогать нам?

— Он похитил двух детей, а даже в нашей земле это — преступление. Его поступки — не в помощь общему делу.

Вокруг эхом гудел ветер, ветви деревьев скрипели над головой, но до нас не долетало ни дуновения. Помимо этих звуков, тишину нарушало лишь позвякивание цепей, что волочились за Синей Госпожой по лестнице и обвивали шеи ее чумазых, слепых детей.

— Спасибо за помощь, — промолвила я.

— Рано меня благодарить. — Она снова засмеялась квохтающим смехом и поднялась по лестнице вдоль утеса обратно на террасу замка. Генри встревоженно глянул на лес и заступил мне дорогу.

— Что вы ей сказали? — спросил он, заглядывая мне в глаза.

— Ответ, который она хотела услышать. — Я обошла его кругом — и больше не сказала на эту тему ни слова.

Деревья были высокие, тощие. По мере того как мы шли, лес редел, а растительность меняла цвет от темно-зеленого до пепельно-серого. Кора растрескалась, искрошилась, тронешь — начнет отваливаться. Многие стволы были повалены, опрокинуты и сломаны; тут и там топорщились огрызки пней. А затем лес резко закончился — и передо мной открылась обширная серая пустошь.

Место было унылое, гнетущее: бесконечная пустыня, изрытая кратерами, — ни камня на земле, ни звезды в небе. Только зола и пепел да отблеск землисто-бледной луны над безотрадным запустением. Кажется, мы прошли не одну милю, пока не оказались наконец на уступе над еще более протяженным серым небытием. Внизу вдалеке виднелось какое-то здание.

Мы довольно легко спустились по склону утеса, а когда оказались внизу, я наконец-то услышала этот звук: совокупное хриплое дыхание — отовсюду и из ниоткуда. Казалось, меня окружают со всех сторон, но до миниатюрного храма было еще около мили, а вокруг взгляд не различал ни единого живого существа. Тропа вилась между кратеров, мы брели к одинокому зданию в отдалении, а хрип не смолкал — звучал то громче, то тише, тысячей вдохов и выдохов. Наконец, уже у самого входа в храм, я обнаружила источник звука.

Хриплое дыхание доносилось из одной из ям: какое-то существо с грустными глазами скребло по стенкам провала десятком конечностей, истертых до крови в безуспешных попытках вырваться на свободу. Я снова услышала одышливый хрип: провал начал смыкаться над изнуренным созданием, что отчаянно цеплялось за стены. При виде меня глаза пленника расширились — и пещера поглотила его.

Генри оттащил меня прочь, и мы приблизились ко входу в храм. На христианскую церковь он нимало не походил. На двери красовалось изображение змеи, пожирающей саму себя. Я постучала; дверь открыл горбатый коротышка.

— Это вы — клирик? — спросила я.

Коротышка кивнул.

— Нас прислала Синяя Госпожа, — промолвил Генри.

Клирик поглядел на нас водянистыми глазами и отошел от двери, давая нам пройти. Узкий лестничный колодец ввинчивался глубоко в землю. Следом за нашим провожатым мы спустились на самое дно, в амфитеатр, посреди которого вместо арены поблескивало озерцо. Из этого помещения отходило множество туннелей — куда-то в темные глубины, в иные пределы, населенные призрачными созданиями, которыми я, признаться, была уже сыта по горло.

Наш проводник остановился у кромки воды.

— Если вы ищете убежища, вы должны омыться в заводи.

— Надо ли? — уточнила я сквозь зубы. Я считала себя человеком широких взглядов, но бесконечные обычаи и традиции обитателей Упокоения начинали действовать мне на нервы. Но выхода у нас не было, пришлось повиноваться. Я расстегнула свое синее платье в белую полосочку, Генри снял костюм — одну деталь за другой. По правде говоря, наша одежда превратилась едва ли не в лохмотья; приятно было ненадолго от нее избавиться, а еще отраднее — погрузиться в мерцающую воду.

Зайдя поглубже, мы повернулись друг к другу: непрозрачная вода скрывала нашу наготу. Мы держались на некотором расстоянии, соблюдая остатки приличий, и глядели друг на друга через все озерцо.

— Вы в порядке? — спросила я. Я никогда еще не видела Генри настолько изможденным и подавленным.

— Вы вели себя очень храбро.

— Боюсь, храбрость тут ни при чем. Я, признаться, очень люблю жизнь и вполне готова к резвой пробежке, чтобы ее сохранить. Будь я действительно храброй, я бы попыталась спасти миссис Норман.

Едва договорив, я осознала, что слова мои прозвучали упреком его отваге и мужеству — а я этого вовсе не хотела! Образ миссис Норман не шел у меня из головы. Вот она-то повела себя храбро — сопротивлялась до конца в последней, отчаянной схватке! Она была особа не из приятных, но страшной участи, что мы ненароком навлекли на нее, не заслужила. Это не ее битва, не ее ошибка. За всем этим стояла я; это я ее погубила. Все это я высказала вслух, но Генри покачал головой.

— Ты же не знала, что так выйдет.

— Но могла знать! Должна была знать! Но… — Я зачерпнула пригоршню воды и умыла лицо, освежая опаленную кожу и губы. — Но мы успеем еще всласть поненавидеть самих себя — после того, как отыщем детей.

Клирик-горбун, оставшись вполне удовлетворен нашим приватным «крещением» в заводи, подал нам халаты и повел вниз по коридору, освещенному фосфоресцирующими пылинками: они плавали в воздухе, то и дело оседали на моих волосах и на коже, и я светилась так, как под лучами солнца просвечивают насквозь розовато-прозрачные кончики пальцев. Генри смахнул золотую пылинку у меня со лба. Его прикосновение придало мне сил, хоть я едва стояла на ногах.

— Спасибо, — поблагодарила я.

— Не за что. — Сквозь пелену его усталости пробился отблик — может статься, тень улыбки — и снова погас, сменившись полным изнеможением.

Нас привели в низкую, тесную комнатушку безо всякой мебели, если не считать углубления в центре, заваленного мехами и одеялами. Светоносные пылинки осели на ложе. Мы вступили под сень алькова, и блестки тут же усыпали нас, кожа наша засияла живым огнем, плоть стала что раскаленный добела очаг посреди комнаты. Наш хозяин оставил нас, мы попытались было уснуть, но я никак не могла оставить в покое собственные руки: я завороженно следила, как они оставляют за собою искрящийся след. Это зрелище приводило в восторг и Генри: вместе мы рисовали в воздухе разные фигуры, выписывали собственные имена, отряхивались — и золотые пылинки превращались в блуждающие звезды над нашей постелью. Наконец мы улеглись рядом, бок о бок.

— Шарлотта?

— Да, Генри?

— Что бы ты сказала Джонатану, если бы снова увиделась с ним спустя столько лет?

Я закрыла глаза и вызвала перед моим внутренним взором лицо моего мужа — при том, что ощущала рядом тепло тела Генри. Я с удивлением осознала, что мои чувства к обоим мужчинам не взаимоисключают друг друга.

— Я бы сказала ему, что люблю его, что всегда буду любить. И не важно, что сулит будущее.

Генри глубоко вздохнул, погрузившись в свои мысли.

— Когда Лили заболела, я не отходил от нее ни днем ни ночью, а она таяла с каждым часом. Я думал, что если буду рядом, и физически, и мысленно, может статься, ей передастся от меня хоть малая толика силы. Но этого не случилось. Я ничего не мог поделать, лишь беспомощно глядел, как она угасает. Она умерла у меня на руках. Я почувствовал, как это случилось, как прервалось ее дыхание. Тогда я поцеловал ее. Наверное, я надеялся, что смогу вернуть ее из-за грани, пока тело еще не остыло.

Я взяла его руку в свою.

— Не знаю, смогу ли посмотреть ей в лицо, — промолвил Генри.

— Сможете. И посмотрите.

— Но что я скажу?

На этот вопрос у меня ответа не было. Так мы и лежали в темноте, переплетя пальцы, и вскорости я забылась мирным, без сновидений, сном.

Поутру клирик-горбун принес нам смену одежды, взамен тех обгоревших лохмотьев, что были на нас по прибытии. Мы по-быстрому окунулись в последний раз в заводь, смыв с волос и кожи мерцающие пылинки, оделись в нечто, больше всего смахивающее на униформу прислуги, и хозяин повел нас вверх по лестнице ко входу в подземный храм.

Снаружи по-прежнему слышалось хриплое дыхание из проделанных в земле ям. Я обернулась к клирику.

— А что это за колодцы?

— Тюрьма для политзаключенных.

Я с отвращением передернулась.

— Против этого и поднят мятеж? — спросил Генри.

— Это мятеж в действии. Во времена, подобные нашим, понятия о добре и зле становятся весьма неоднозначны.

Клирик провел нас вниз по склону холма позади храма к пустынному побережью: о берег бились тепловатые волны, а в дальнем конце пристани притулился покосившийся лодочный сарай. Наш провожатый нырнул внутрь и вышел наружу, таща за собою по воде на грязной веревке небольшую гребную шлюпку.

— Давайте, садитесь! — пригласил он. Генри влез в шлюпку первым, а затем помог подняться на борт мне. Горбун оттолкнулся от причала, неуклюже протопал через всю лодку, едва ее не опрокинув, и уселся на носу. И оглянулся на Генри. — Весла! — бросил он.

Бывший владелец Эвертона взялся за весла — и лодка понеслась по темной воде, через море зелено-черных островков с грядами холмов и голыми деревьями, что царапали небо когтистыми ветвями. Я откинулась назад и глядела вверх, на звезды на бархате неба. Все было недвижно среди деревьев и холмов пустынного побережья — его бесприютная нагота лишь усиливала тревогу, что снедала меня, пока Генри увозил нас на веслах по воде. Наши судьбы переплелись неразрывно, мы же слепо следовали за пределы нашей истории, прочь от владельца усадьбы и гувернантки. Двое в ночи искали двух потерявшихся детей — а возможно, и самих себя.

На горизонте показалась земля, темная и холодная в лунном свете; над угольно-черными берегами тянулась тонкая струйка дыма. Над шаткой грудой булыжника и растрескавшимися стенами вращался фонарь полуразрушенного маяка.

По мере нашего приближения скалистое взморье сменилось пустынным берегом, застроенным убогими лачугами: жалкий городишко с прогнившими стенами и разбитыми окнами притулился на краю разрушенной гавани. Тем не менее в нем кто-то жил. Дым, что мы заметили с моря, поднимался над трубой хижины в дальнем конце проулка, а в окнах мерцал многообещающий отсвет огня.

Днище заскребло по песку, Генри спрыгнул в воду и вытащил шлюпку на берег. Протянул руку, помог мне перелезть через борт. Горбун-клирик выбрался на сушу вслед за нами и повел нас от взморья по дороге, мощенной неровным, в выбоинах, булыжником. Мы молча дошли по узкому проулку до дома и постучали в дверь.

Навстречу нам вышла женщина: статная, пышная, рыжекудрая, с молочно-белой кожей. Горбун шепнул ей что-то на ухо, и она приветственно распахнула объятия.

— Добро пожаловать. Пожалуйста, заходите. — Она усадила нас у очага.

Маленькую, тесную комнатушку уже убрали в преддверии Рождества. Хилая елочка в углу казалась серой даже в свете очага; на ветках тут и там лепились жалкие украшения. Рядом с нами, неотрывно глядя в огонь, сидели и другие гости: ветхие, изможденные старики.

Над углями висел котел; его бурлящее содержимое скрывала бурая вязкая пена. Женщина принесла нам три грубо вырезанные деревянные миски. Сняла со стены половник, погрузила его в варево. Шапка пены растворилась; видно было, как под поверхностью что-то шевелится.

— Спасибо, не надо. Мы сыты, — солгала я, хотя умирала с голоду. А вот клирик жадно уничтожил целую миску бурого варева. Прочие гости даже не подняли глаз от огня. Женщина села за стол у двери и принялась чистить морковь. Над головой у нее висела клетка с каким-то зверьком; хозяйка просунула сквозь прутья одну морковинку, и тот принялся глодать подачку, а из пасти его стекала белая студенистая пена. Обитатель клетки смахивал на хорька, но так заляпался слюной от головы и до хвоста, что превратился в непонятный комок из зубов и шерсти. Я просунула руку под локоть Генри.

— Нынче ночью неладно, — проговорила женщина, не отрываясь от работы.

— О чем вы? — спросил Генри.

— Тот, кто заберет вас, запаздывает. А он всегда приходит вовремя. — Она улыбнулась, скормила зверьку еще кусок морковки. Мы пододвинулись к очагу, поближе к прочим гостям, отрешенно смотрящим в огонь. Я представляла себе, будто пламя — это стены дома, а внутри целая семья угольев сжигает свои маленькие яркие жизни, чтобы его сберечь. В грезы мои ворвался голос Генри:

— Я по-прежнему не представляю, каков наш план.

— Ты сбежишь вместе с детьми, а я разберусь с мистером Уотли.

— Одна?

— Это вряд ли. — Я повернулась к нему и сделала большие глаза, давая понять: молчи! Но мимика моя успеха не имела.

— Сколько можно говорить загадками?

Я наклонилась к самому его уху и раздраженно зашептала:

— Опыта общения с подпольем у меня немного, но я бы предположила, что здесь и у стен есть уши.

И обвела рукой прочих гостей: все они пребывали в ступоре, кроме одного. Тот внезапно вскочил на ноги и пинком опрокинул стул.

— А ну, полегче там! — прикрикнула на него рыжеволосая женщина.

Но вместо того чтобы снова сесть на место, незнакомец запрокинул голову, кожа его пошла складками, точно воск плавился. Вот от тела отслоился лоскут — и тонкий кусок плоти взвился в воздух и прилепился к потолку.

— Нет… — выдохнула одно-единственное слово наша хозяйка.

Тело незнакомца взорвалось с мокрым хлюпающим треском, из алой мясистой оболочки изверглись жилистые щупальца и внедрились в стены и в потолок, зашарили по комнате, ища добычу. Стоило им дотронуться до кого-то из гостей, и их плоть становилась плотью чудовища, вливалась в неуклонно расширяющуюся массу и всасывалась ею. Жертв не было: ни мертвых, ни раненых; всех поглощали целиком.

Одно из щупалец потянулось к моей ноге, но горбатый клирик кинулся ему навстречу. Отросток вошел ему в спину, обвился кругом, стремительно разбухая. Я даже закричать не успела: Генри вытолкнул меня за дверь, и вместе мы побежали в ночь, оглянувшись только раз. На наших глазах хижина затрещала и рухнула; штукатурку и камень — все вобрало в себя стремительно растущее чудовище.

Городишко ожил: всюду звенели крики. Куда ни глянь, хлопали двери; чьи-то голоса выкликали родных и близких; на улицу выбегали странные твари и существа в человеческом обличье; все рыдали, вопили, сталкивались друг с другом. Мимо нас пробежал юноша, сжимая в руке стеклянную бутыль с черной как смоль жидкостью, заткнутую тряпицей. Он поджег тряпку и швырнул снаряд в чудище, засевшее в разрушенной хижине, но промахнулся: бутыль упала у основания бывшей стены. Я подумала: не сработало! Но тут с устрашающим грохотом земля раскололась надвое; там, где еще секунду назад была твердая почва, разверзалась пропасть. Тварь отчаянно пыталась удержаться на краю, но нет: слишком уж тяжела и объемиста она сделалась, и сорвалась во мрак; толпа зрителей радостно загомонила, но провал по-прежнему стремительно расширялся. Он заглатывал дома и целые улицы; края разлома отслаивались и осыпались вниз, в пустоту.

Мы с Генри последовали за толпой в лес на окраине города и некоторое время пробирались между деревьев, пока хаос не остался далеко позади. Убедившись, что местные жители отстали и нежелательного внимания мы не привлечем, мы обессиленно привалились друг к другу.

— Ты в порядке? — спросил Генри.

— Он спас меня, — потрясенно выдохнула я.

— Кто?

— Клирик. Но с какой стати? Он же меня почти не знал.

Генри завладел моей рукой.

— Нам нужно идти дальше.

— Но куда?

Он указал на широкую дорогу за моей спиной. Когда-то ее аккуратно вымостили: по краям еще торчали осколки красного кирпича, но по центру она была истоптана и утрамбована до голой земли от частого пользования. Такого громадного тракта я в жизни не видывала: он уходил вдаль насколько хватало глаз и вместил бы двадцать следующих бок о бок экипажей.

Генри помог мне подняться на ноги, и мы сбежали вниз по склону холма к широкой дороге. Но на самой опушке леса дорогу нам преградил какой-то чужак. У него была ровная глубокая прорезь вместо лица, а тело напоминало бы змею, если бы по обе стороны туловища не волочились массивные мускулистые отростки.

— Привет вам, друзья! — окликнул он нас.

Мы, онемев, уставились на него.

— На нас с приятелем возложено одно неприятное поручение. Дело в том, что мы такие же путешественники, как и вы. — За спиной чужака появилось еще одно существо: выше человеческого роста, с руками и ногами точь-в-точь как крепкие палки и с половинкой рта: нижней челюсти у него не было, зато длинных острых зубов — хоть отбавляй. — А третьего нашего спутника мы потеряли.

— Нам бы очень хотелось вам помочь, но мы спешим, — отозвалась я.

— Между тем ваша помощь пришлась бы очень кстати, — возразил незнакомец, изрядно смахивающий на змею. — Наш друг был с вами — ну, вы помните, полноватый джентльмен в той хижине. Вы с ним так быстро расстались.

Разбойники с большой дороги заухмылялись друг другу. Я кинулась было бежать, но человек-палочник схватил меня и швырнул на землю. Голова моя запульсировала от боли, но, не подавая виду, я храбро встретила его взгляд.

— Значит, с нами вы тоже спешите распрощаться? — прошипела змея. — Нам следовало бы не на шутку обидеться. Повезло вам, что мистер Эшби просил доставить вас живыми.

— Еще как повезло. — Я ощущала на себе сухое кислое дыхание человека-палочника.

— Однако ж… мистер Эшби очень рассердится, если мы схватим не того, кого надо. Стоит проверить, правда ли вы — смертные. Как говорится, кровь сказывается.

Он вытащил из-под пиджака длинный тонкий нож и обрезал мой плащ и уже собирался проделать то же самое с остальной моей одеждой, как Генри прыгнул ему на спину и принялся душить. Человек-змея взвизгнул, выронил нож на землю, а второй отшвырнул Генри к деревьям.

Разбойники, поздравляя себя с победой, склонились надо мной — не замечая, что позади них обозначилась некая тень: черная, зловещая, живая, она неслышно кралась по земле. Вот она надвинулась на человека-палочника, и сей же миг руки и ноги его разлетелись на тысячу бескровных осколков, а затылок вдавился в рот.

При виде поверженного сообщника человек-змея завизжал и кинулся бежать по дороге. Но луна стояла высоко, и тень заскользила ему вслед. Настигла, обвила так плотно, что тот, обездвиженный, рухнул наземь. Одним стремительным движением с него содрали кожу; с влажным хлюпаньем содрали плоть. Но здесь, в Упокоении, никто из разбойников умереть не мог, даже если бы и захотел того. Человек-палочник, свернувшись на земле в позе эмбриона, трясся мелкой дрожью и пытался запихнуть содержимое головы обратно через рот. Его приятель, весь — кровавое месиво из костей и плоти, кое-как тащился по дороге, подбирая ошметки мяса и кожи.

Тень, уменьшившись в размерах, подобрала с земли Генри и перенесла его в тележку, что поджидала у обочины широкого тракта. Приблизившись ко мне, фантом обрел очертания человека средних лет, проказливого и темнолицего. Он прижал тонкий палец к лукаво изогнутым губам.

— Дункан!

Слуга мистера Уотли помог мне подняться на ноги и сел на место извозчика. Не дожидаясь меня, он хлестнул зверюгу, впряженную в телегу. Приземистая и коренастая безголовая тварь с сотнями мясистых складок на коже, извиваясь, поползла вперед, словно гусеница. Едва стронувшись с места, она оказалась чрезвычайно проворной. Я быстро подобрала нож, оброненный одним из разбойников, и едва успела впрыгнуть в телегу сзади. Оружие я спрятала в складках платья.

— Почему ты пришел за нами? — Ответа я не ждала, но Дункан пошарил в кармане и извлек пергаментный конверт с синей восковой печатью. Я поспешно вскрыла его и прочла два слова, написанные почерком Лили Дэрроу: «Доверьтесь ему». Я передала записку Генри.

— Он и впрямь спас нам жизнь, — пожал плечами Генри. Это вряд ли могло послужить достаточным основанием, но был ли у нас выбор? Я неохотно развернулась спиною к вознице. Мы ехали все вперед и вперед, через темные холмы Упокоения; телега, погромыхивая, катилась по твердой, накатанной земле между полос дробленого кирпича.

Мы проезжали роскошные усадьбы и поместья, где в окнах мерцал отблеск свечей и двигались какие-то невообразимые существа. Я задумалась, а сильно ли скажется на мальчиках пребывание в месте, настолько странном. Иногда по дороге встречались сады, а один раз — одинокая часовая башня на маленьком островке посреди озера. Мы с Генри вскоре подладились под размеренный ритм телеги. Мы спали по очереди. Один из нас непременно оставался настороже, но в пути нам так никто и не встретился. Мы были совершенно одни.

Чем дальше мы ехали, тем выше становились холмы. Со временем дорога поползла вверх по склону горы. В долине под нами наблюдалось какое-то движение. Смутные тени набрасывались в темноте друг на друга; спины с иглами блестели от пота в лунном свете. Шипастые щупальца безжалостно рвали уязвимые подбрюшья; острые когти раздирали плоть, жир и кости. Кровь, черная, словно полночь, обильно орошала землю.

Дункан не удостоил бойню в долине даже взглядом. Да и мы этих тварей, похоже, ничуть не занимали и спустились вниз по другому склону горы безо всяких приключений.

Я вдруг осознала, что мы с Генри держимся за руки. Когда наши пальцы сплелись и почему, я напрочь не помнила. Я разом ощутила столь многое — страх, гнев, радостное возбуждение, сомнение, — и каждая из эмоций требовала моего внимания, разливалась по всему телу чередующимися волнами тревоги и облегчения, что я наконец отринула их все и просто сосредоточилась на том факте, что в настоящий момент мне приятно сидеть рядом с Генри. Второй рукой я нащупала памятные мне вещицы, что я спасла с пепелища Эвертона.

Джонатан. Несмотря на все мои тревоги и страхи, я задремала. Тело властно требовало отдыха. Мне снилось, будто мы с семьей пришли на передвижную ярмарку.

Мы переходили от шатра к шатру, от жонглеров до гадалки, и наконец дошли до мага. Он стоял на разборной сцене, весь в черном; изо рта у него вылетали голуби, а на кончиках пальцев плясал огонь. Он вызвал из публики мою мать и накрыл ее простыней. Хлопнул в ладоши — и она пропала. Затем он позвал Джонатана — и тот исчез во вспышке света. Отца он выбрал последним. Маг усадил его в кресло, поднял в воздух и унес неведомо куда. Представление закончилось; я восторженно захлопала в ладоши. А потом ждала возвращения моих близких у входа, но тут цыгане свернули шатры и уехали восвояси, а я осталась одна на опустевшем холме.

— Шарлотта. — Ресницы мои затрепетали, глаза открылись. Надо мной смутно обозначилось лицо Генри. Я резко села и поняла, что этот пейзаж мне знаком. Вот сад, а там, дальше, Дом-Сумеречье: везде горел свет и кипела жизнь. На дороге выстроилась целая вереница экипажей — перед главным входом у Звездного Фонтана. Но Дункан предпочел не ждать: он проехал через высокие черные ворота кованого железа, мимо человекоподобных стражей — те, не приглядываясь, помахали нам вслед — и, обогнув дом, притормозил у черного хода. Рука об руку мы с Генри вступили в Дом-Сумеречье.

 

Глава 19

ЧЕЛОВЕК В ЧЕРНОМ

Нижние этажи дома, с их извилистыми коридорами и бессчетными комнатами, заполонили взмокшие, встревоженные слуги: все — готовые опрометью броситься на зов нетерпеливо дребезжащих колокольчиков, что возвещали о потребностях сотен гостей наверху. Дункан не позволил нам здесь задерживаться и настойчиво увлек нас дальше, из служебных помещений — в то крыло, где нам с детьми отводили спальни во время наших визитов. К моему удивлению, он открыл дверь в мою собственную комнату и втолкнул нас внутрь.

В центре комнаты, спиной ко входу, стояла женщина. Она была в белом платье: искристая ткань струилась вниз от кружевного лифа цвета слоновой кости, обрисовывая плавные изгибы тела, и растекалась по полу озером шелка. Лицо скрывала фата, но Генри не мог ее не узнать.

— Лили… — выдохнул он.

— Генри? — Голос ее звучал печально и устало и отказал вовсе, едва она подняла глаза на мужа. Тот сделал шаг к ней, потом еще один и еще, как будто подкрадывался к видению из сна, очень осторожно, чтобы ненароком не спугнуть и не развеять. Подойдя вплотную, он отбросил фату и погладил Лили по щеке. Она затрепетала, сомкнула пальцы вокруг его запястья. Они надолго застыли в этой позе, ведя немой диалог — глаза в глаза, — не позволяя себе иной близости, кроме этой. Просто глядели друг на друга, и все.

Глядя на них вдвоем, я поневоле ощутила легкий укол ревности — и тут же напомнила себе, что они, собственно, все еще муж и жена. По лицу Лили скользнула тень; в нем отразилась неизбывная печаль.

— Боюсь, ты опоздал. — Она указала на свадебное платье.

Генри словно впервые его увидел. Он смятенно отпрянул назад.

— Но ты не можешь!.. Ты не должна!..

Лили пропустила его возглас мимо ушей.

— После нашего последнего разговора я послала за вами Дункана, чтобы вы забрали детей домой. Здесь им не место.

— И вам тоже не место. Пойдемте с нами, — вмешалась я.

— Один раз мы уже попробовали, разве вы не помните? Меня ни за что не отпустят. В Упокоении я — единственная, кто в самом деле умер. Они преклоняются предо мною; Уотли твердо намерен взять меня в жены.

— Ты заслужила покой, любимая, — промолвил Генри.

— Именно его я и заслужила, — горько обронила она. — Я рада, что ты пришел, Генри. Мне так хотелось увидеть тебя в последний раз.

— Ничего не понимаю. Почему ты не призвала меня сюда вместе с мальчиками? После твоей смерти во мне словно что-то сломалось. Я бы примчался сюда, не медля ни минуты.

— Именно поэтому я и пыталась не пустить тебя сюда. Я даже детям сказала, что это место связано с Блэкфилдом с помощью волшебных чар и если только они обмолвятся тебе о своих визитах сюда, то волшебство навеки развеется. Я боялась, Генри. Долг матери велел мне попрощаться с детьми. Их сердца со временем исцелятся. Но чтобы твое сердце снова разбилось на моих глазах — этого я вынести не могла.

Я подосадовала на собственное легковерие — это же надо быть такой идиоткой! — но волна совсем иных чувств разом смыла обиду.

Лили, должно быть, поняла, что со мной происходит. Она закрыла глаза и призвала на помощь все свои силы, чтобы отослать мужа прочь.

— За мной скоро придут. Думаю, вам лучше уйти.

— Мы можем помочь вам, Лили, — настаивала я.

— Как? Что вы тут можете поделать? — Я не ответила, и она вновь отвернулась от нас. — Заберите детей. — Голос ее дрогнул. Она кивнула Дункану; тот отошел к гардеробу, достал два черных плаща и набросил их на нас. Низко надвинутые капюшоны наводили на мысль о саванах.

Лили, не глядя на меня, вручила мне серебряный ключик.

— В кабинете мистера Уотли вы найдете проход обратно в Эвертон. Но для меня выбора нет.

— Здесь вы глубоко ошибаетесь. — Я спрятала ключ в складках платья. — Упокоение — отнюдь не единственный выбор.

— Смерть предлагает свой дар лишь однажды, если предлагает вообще. А теперь, пожалуйста, оставьте меня. Церемония скоро начнется; отыщите лучше детей.

Мы убеждали ее на все лады, но она, ничего не слушая, продолжала готовиться к свадьбе. Я скрепя сердце вытащила Генри из комнаты. Но уже в дверях он заговорил с Лили в последний раз:

— Я люблю тебя.

Она наблюдала за нами по отражению в зеркале и молчала: не произнеся ни слова, дала нам уйти. Мне казалось, на ресницах у нее блеснули слезы. Но Дункан уже вел нас по коридорам дома, стараясь не попадаться на глаза другим гостям, что заполонили Сумеречье: призракам, витающим у самой границы видимости. Тут и там раздавались голоса, погромыхивание ножей и вилок, перестук каблуков по плитке.

Когда Дункан вошел в темный покой, я решительно остановилась и тронула его за плечо.

— Нам же надо детей отыскать, — прошептала я.

Он холодно оглядел меня, улыбка на его лице мгновенно угасла, едва он ткнул пальцем в глазницу одного из мраморных лиц, открывая дверь в круглую комнату с концентрическими кругами шелковых завес. В металлическом кресле сидел малыш, болтая ногами у самого пола.

— А, вот и ты, — проговорил он как ни в чем не бывало. — Я уж боялся, ты не… — мы сбросили капюшоны, лицо его вытянулось, слова замерли на губах, — не придешь…

— Что, ради всего святого, ты тут делаешь? — спросила я. Джеймс спрыгнул с кресла и подошел к нам — опасливо и очень по-взрослому настороженно. Он был одет в черный костюмчик с серым жилетом и широким алым кушаком. Однако, даже если закрыть глаза на роскошный наряд, держался он совсем иначе, нежели на моей памяти. Старше он не выглядел, несмотря на то что за время нашей разлуки для него прошли годы, и тем не менее что-то в нем разительно изменилось.

— Ты вернулась, — обратился он ко мне.

— Я и не собиралась уходить.

— Но все равно ушла. — Мальчуган обнял отца — равнодушно, точно по обязанности.

Генри словно ничего не заметил.

— Мальчик мой, — сказал он. Пригладил светлые локоны сынишки, нимало не стесняясь собственной нежности, но Джеймс отстранился. На лице его отразилось замешательство.

— Я вам не ребенок. — Он неспешно вернулся к металлическому креслу в центре комнаты и достал из кармана дымчатый флакон с этикеткой «СРАЖЕН НЕДУГОМ».

— Джеймс, немедленно положи это на место!

— А ты вообще знаешь, что это? — С виду пятилетний малыш, говорил он тем не менее со стоической уверенностью подростка.

— Чья-то смерть.

— Не просто чья-то. — Джеймс поднес флакон к тусклому свету, рассеянно поковырял пробку. — Я помню ту ночь, когда она умерла. — Он вскинул глаза на отца. — Ты думаешь, я ничего не помню, но ты ошибаешься. Ты оставил меня наедине с ней, а сам вышел поговорить с врачом. И тут она нарушила тишину. Из нее словно изливались звуки; она хватала ртом воздух, глаза ее намокли, словно она тонула изнутри. Наверное, это она плакала.

Я попытался ее обнять, но она отдернулась, словно я причинил ей боль. Так что я просто стоял рядом. Врач сказал, она к тому времени уже ослепла, но мне казалось, она меня видит — она схватила меня за руку. Затем притянула меня совсем близко и попыталась прошептать что-то, но говорить толком не могла. Слова звучали невнятно. Но она повторяла одно и то же, снова и снова, и я понял, что она говорит. «Я хочу умереть».

Как-то вечером я спросил ее, а помнит ли она меня в тот момент и помог ли я ей хоть чем-нибудь, стало ли ей легче. Мне хотелось, чтобы она знала: я плакал, когда она ушла. Но она только расстроилась и выбежала из комнаты, не сказав ни слова. И больше я ее не спрашивал.

— А это — ее смерть? — Я указала на флакон в руках мальчика.

— Думаю, да. Я нашел его спрятанным у нее в комнате. Все ждал, когда бы его открыть; а сегодняшняя ночь кажется подходящей. Дункан обещал помочь мне. — Джеймс протянул флакон отцу. — Хочешь — сам попробуй.

Генри разом побледнел как полотно. Со лба его сорвалась капля пота. Однако ж флакона он не взял.

— Нет, Джеймс, спасибо. Думаю, с нас обоих вполне довольно того, что мы пережили смерть твоей матери.

Мальчик кивнул и вернул стеклянный флакон Дункану. Тот спрятал его под пиджаком.

— Вы заберете нас домой? — Зеленые глаза Джеймса поймали мой взгляд, и я с трудом сдержала слезы: такой виноватой я себя чувствовала.

— Да, конечно. Мне так стыдно, Джеймс. Это моя вина, что вы с братом угодили в ловушку и застряли здесь совсем одни.

По выражению его лица я видела: мой воспитанник меня же и жалеет.

— Вовсе не одни. Тут же мама и мистер Уотли. — Я отметила, что опровергать первое мое утверждение он не стал. Да и с какой бы стати? Я действительно была виновата в том, что дверь между Эвертоном и Сумеречьем захлопнулась. Но то, что мальчик не стал меня оправдывать, лишний раз подтвердило: с тех пор как мы виделись в последний раз, с ним и впрямь произошли серьезные перемены. Он вырос.

— Мистер Уотли обижал вас? — спросила я, ища в его лице следы жестокого обращения.

— Нет, что ты. Он нас защищает.

— От кого?

— От своих друзей.

Я оказалась в странном положении: мне полагалось преисполниться благодарности к хозяину Сумеречья. По счастью, Дункан выбрал это самое мгновение, чтобы вывести нас всех из круглой комнаты назад, в клаустрофобную темноту внешнего покоя. Мы вновь опустили на лица капюшоны и молча последовали за ним. Джеймс уцепился за руку отца, как только на пути нам стали попадаться свадебные гости — непостижные фигуры, облаченные в плащи под стать нашим, человекоподобные существа вроде Уотли, Сэмсона и прочих представителей их круга.

Дункан проводил нас в средневековую пиршественную залу, что Лили показывала нам в ходе одного из предыдущих наших визитов, но теперь вместо загадочной, вечно меняющейся двери, которая мучила Сюзанну, здесь обнаружились ряды и ряды больничных коек, и на каждой лежали бедолаги в состоянии разной степени тяжести.

Пациент рядом с нами когда-то, вероятно, напоминал земляного червя-переростка, а теперь был весь изорван на куски: перебинтованные обрубки, разложенные рядком на кровати, пытались сползтись вместе, подергиваясь в непрерывном ритме, несмотря на то что уже не являлись частью единого целого. У еще одной жертвы голова и туловище были изрешечены бессчетным количеством дыр, и чтобы тело не развалилось на части, плоть скрепили толстыми металлическими спицами. Ни докторов, ни медсестер при раненых не было; ухаживал за ними один лишь темноволосый мальчик: сейчас он стоял в противоположном конце комнаты, пытаясь поместить останки Дэбни Олдрича в человеческий костюм.

Пол утер пот со лба и хмуро глянул на младшего брата:

— Джеймс, я же просил не приходить сюда ко мне.

— Пол, идем с нами, — позвала я.

Мальчуган непонимающе воззрился на нас. Мы подошли ближе, давая ему возможность разглядеть наши черты под капюшонами плащей. Пол осторожно уложил Дэбни обратно на койку. Лицо пострадавшего выглядело столь же ангельски-прекрасным, как и прежде, но ниже шеи его человеческое тело перемешалось с кусками настоящего; всю эту массу обмотали повязками в безнадежной попытке придать ему некое подобие человеческого обличья.

Пол поманил нас в дальний угол комнаты, в сторону от пациентов.

— Вас так долго не было. Я уж и не думал, что мы когда-нибудь отсюда уйдем, — пробормотал он, ероша волосы на затылке, словно пытался что-то решить для себя.

— Да что ты тут вообще делаешь? — спросил его отец.

— Вечер помолвки ознаменовался началом войны. Кому-то нужно было позаботиться о жертвах — о тех, кто пострадал необратимо. Их родные и близкие либо еще в худшем состоянии, либо отреклись от них. — Пол указал на Дэбни, и мне тут же вспомнилось надменное достоинство миссис Олдрич. Кому-кому, а ей явно недоставало сострадания и терпения для долгосрочного ухода за больными. — Я остаюсь с ними рядом и помогаю, чем могу.

— Ты очень храбрый, — промолвила я.

— Нет, храбрые — это они. Они все безропотно сносят, не имея надежды на милосердие смерти. Я обретаю силу лишь в их решимости, и ни в чем более. — Пол искоса глянул на меня, словно ссылаясь на нашу беседу у могилы его матери много месяцев назад.

Дэбни заворочался на постели.

— Пол…

Голос его умалился до слабой тени прежнего. Старший сын мистера Дэрроу приподнял его, усадил прямо и помог облачить останки тела в парадный костюм для свадебных торжеств. Мы наблюдали за происходящим, чувствуя себя до крайности неловко. Покончив с одеванием, Пол перенес друга в инвалидную коляску. Пострадавший мальчик завладел его рукой.

— Ты покидаешь нас? — спросил он.

— Я отвезу тебя на свадьбу, как ты и хотел, друг мой.

Дэбни улыбнулся и отрешенно уставился в пространство. Пол выкатил коляску из импровизированного лазарета.

— А мама пойдет с нами? — шепнул Пол. Мы с Генри переглянулись. — Ее никак нельзя оставлять здесь.

— Мы ее и не оставим. Предоставьте все мне, — объявила я безапелляционно. И опустила капюшон на лоб. Дункан повел нас в столовую, где гостям как раз объявили, что свадьба вот-вот начнется.

Тысяча свадебных гостей в саванах с капюшонами нескончаемой чередой вступали в бальную залу, богато украшенную в честь такого события. С потолка свисали серебряные клетки с огненными птицами. На двенадцатифутовой арфе исполнялась печальная, томная музыка; играли на таком инструменте с дюжину музыкантов, причем некоторым приходилось стоять на приставных лесенках.

Семья Дэрроу и я уселись во втором ряду вместе с Дэбни. Дункан, поклонившись нам, отступил в дальний конец залы. Через проход от нас Оливия кокетливо щебетала с гостями помоложе, изящно запрокидывала голову и застенчиво хихикала, приятно шокированная очередным грубым замечанием. Она нас заметила, но взгляда не задержала. На отца она взирала, ничем не выдавая своих истинных чувств, и улыбалась отрепетированной бесстрастной улыбкой, что не отражалась в глазах. А тот, торжествующе ухмыляясь, занял место в начале прохода.

Музыка смолкла, в зале воцарилась тишина. Арфисты вновь тронули струны; отдельные ноты сложились в некое подобие свадебного марша. У входа в залу появилась Лили Дэрроу в роскошном свадебном платье. Она чинно прошествовала по проходу и, проходя мимо нас, обернулась к нам и слабо улыбнулась.

— Мама, не делай этого! — зашептал ей Джеймс достаточно громко, чтобы услышали все присутствующие. Лили переводила взгляд с детей на Генри. В противоположном конце прохода мистер Уотли заметно занервничал. Лили двинулась дальше, и мистер Уотли торжествующе зыркнул на мальчиков. Я извлекла на свет маленький тонкий нож, что обронил на дороге разбойник, а я подобрала и спрятала в складках платья.

— Ты мне доверяешь? — спросила я Генри.

— Конечно.

— Тогда держись рядом и помоги мне с детьми.

— Но что ты?..

Я вдохнула поглубже и трясущимися от непоколебимой уверенности руками вонзила нож глубоко в грудь. Ощущения оказались совсем иными, нежели я ждала. Я-то воображала себе ужас и боль, а на самом-то деле занемела — и только. Мир вокруг замер; я словно в замедленном действии рухнула в объятия Генри. Отстав от хода времени на один шаг, Лили обернулась поглядеть, что случилось — фата взметнулась и опала перед ее глазами, — и кинулась обратно по проходу мне на помощь. Я сбросила капюшон, открыв лицо; все вскочили на ноги, обводя глазами хаос. На грани моей видимости замаячили размытые фигуры — мне казалось, я их опознаю, но как следует разглядеть не могла.

Все ликовали.

Над толпой разносился громогласный голос мистера Уотли: он вопрошал, что стряслось, но, невзирая на свой необыкновенный рост, ничего не мог увидеть за столпотворением гостей. Генри бережно держал меня в объятиях, не зная, что делать, и пытаясь успокоить детей. Те были вне себя от потрясения и ужаса.

— Все идет как надо, — закашлялась я, стараясь подбодрить их и поддержать даже сейчас, когда во рту у меня сделалось солоно от крови. — Посмотрите-ка!

Снаружи бушевала гроза, луну заслонила мятущаяся громада черных туч, они обрушились с неба, заполонили горизонт, взбурлили над мрачными хвойно-зелеными холмами Упокоения стылым клубящимся вихрем и прихлынули к окнам, выдавив их внутрь. Огненные птицы погасли; в зале разом потемнело. Навстречу нам отверзся дверной проем, сотканный из ночной мглы, а из него явился некто с ног до головы в черном.

Я призвала в Упокоение Смерть.

Кто-то из свадебных гостей зарыдал от радости; другие благоговейно преклонили колена.

— Право же, это лишнее, — заметил гость, делая шаг вперед. Рядом тут же возник мистер Сэмсон.

— Добро пожаловать в Упокоение, господин.

— Благодарю за любезность, но я — не господин никому, и, боюсь, у меня тут более неотложные дела. — Он перевел глаза на меня: я распростерлась на полу подле Лили, а вокруг нас растекалась лужа крови, пятная подол белого платья. Гость склонился надо мною, глянул на мою рану. И жестом указал на нож. — По-моему, его стоит извлечь.

Я кивнула Лили — и она рывком выдернула нож. Я вздрогнула и задохнулась, едва не потеряв сознание от боли; но стиснула зубы — и стерпела.

— Вот так-то лучше, — сухо отметил гость. Если бы не адская боль, я бы рассмеялась вслух. — А теперь перейдем к делам насущным. Одна из вас мертва вот уже какое-то время, а вторая умирает в месте, где смерти до сих пор не случалось. И что мне прикажете с вами обеими делать?

Я села; по груди моей потекла струйка крови.

— Если позволите, сэр, есть только один разумный выход.

— И что же это за выход, миссис Маркхэм? — осведомился гость. Едва прозвучало мое имя, толпа расступилась и мистер Уотли наконец увидел меня рядом со своей невестой. Глаза его расширились, он просто-таки утратил дар речи — полагаю, впервые за очень долгий срок.

— Вам причитается одна душа, — продолжала я. — Лили умерла, но не вполне; а я не могу умереть в месте, где смерти не существует. Логика подсказывает, что вам должно забрать ее к свету, а меня оставить жить.

— Разумный довод, однако ж ошибочный. Смерть не существовала здесь, вплоть до настоящего момента. Всем привет! — Гость обернулся и благодушно помахал толпе. — Но здесь, как ни крути, Упокоение. Я, конечно, народный слуга, да только народ Упокоения — иной. Необходимы новые правила.

— Пожалуйста, сэр, заберите нас с собой, — жалобно всхлипнул Сэмсон рядом с ним.

— Да, некоторым из вас этого весьма хотелось бы, но прочие предпочтут продолжать существование, пусть даже и отрицают это на словах. Я чувствую, какие настроения царят в зале. Обычно это не имеет ровным счетом никакого значения, я бы все равно забрал вас всех до единого, но вы же не умираете. Если я уйду, вы просто пребудете до скончания времен. В этом вы — иные, и вот поэтому я даю вам возможность решать самим. Уйти или остаться, жить или умереть. — Гость вновь обернулся к нам с Лили. — То же относится и к вам обеим. Что скажете?

Лили Дэрроу поглядела на детей, поглядела на мужа. По щекам ее заструились слезы.

— Думается, этот джентльмен меня уже заждался.

— Это возмутительно! — взревел Уотли и кинулся было вперед, но гость в черном предостерегающе поднял руку и обжег хозяина Сумеречья откровенно неприязненным взглядом.

— Только посмейте еще раз прервать нас, сэр, и я буду вынужден забрать вас вместо них. Я достаточно ясно выразился?

Мистер Уотли кипел от злости. Он свирепо нахмурился, но промолчал.

Джеймс прильнул к матери. Его новообретенная подростковая уверенность разом улетучилась, едва мать приняла решение.

— Нет, мамочка, не надо, пожалуйста! — умолял он.

— Я должна признать и принять собственную смерть — чтобы вы смогли прожить собственную жизнь. Простите, если я повела себя как эгоистка, но я вас так люблю, что просто не смогла вас покинуть. — Она крепко обняла мальчиков. Генри ласково коснулся пальцами лица жены. — Мне так жаль, Генри.

— Ни о чем не жалей.

— Ты по-прежнему меня любишь?

— И буду любить до скончания времен.

Он легко поцеловал ее в щеку. Сердце неистово заколотилось у меня в груди: не иначе как от потери крови. Лили и Генри отстранились; она утерла слезы.

— Шарлотта, вы ведь позаботитесь, чтобы они благополучно вернулись в Эвертон?

— Безусловно. — Боль, поселившаяся в моем теле, слабее не становилась — приходилось терпеть.

— Спасибо… за все, — промолвила Лили и заняла полагающееся место рядом с джентльменом по имени Смерть.

— Я сей же миг вернусь, — пообещал он. — Я так понимаю, что вы — следующий? — И он указал на мистера Сэмсона. Тот возбужденно закивал, не помня себя от радости.

Внезапно вперед выступил Пол, толкая перед собою инвалидную коляску Дэбни.

— С вашего позволения, сэр. Раненых пропускают вне очереди.

Пол положил руку на изувеченное плечо Дэбни, и тот с невыразимой нежностью прижался к ней щекой.

Гость в черном кивнул в знак согласия.

— Очень верное наблюдение. — Он обернулся и махнул рукою толпе. — Я бы попросил всех заинтересованных лиц встать в очередь. Люблю, знаете ли, порядок.

Пол подкатил коляску к сотканному из ночной мглы проему и опустился на колени рядом с Дэбни. Я не слышала, о чем они говорят, но под конец оба расплакались. Едва Лили приняла руку Смерти, Пол возвратился к нам; Дэбни проводил его взглядом.

— Вы готовы? — спросил гость в черном у Лили.

— Нет. Но полагаю, редкий человек скажет о себе иначе.

Вместе они прошли сквозь черный проем — и мгла поглотила их; очертания их утратили четкость и погасли в тусклой вспышке света. Дверь осталась на месте.

Мистер Уотли завизжал от боли и рухнул на пол. Оливия подбежала к отцу, взяла его за руку — помочь встать. Над толпой поднялся взволнованный ропот. Часть гостей, взявшись за руки, выстроились в очередь за Дэбни и мистером Сэмсоном, дабы последовать за гостем в черном в загробную жизнь.

Мистер Уотли, пошатываясь, поднялся на ноги: с уходом Лили он словно умалился в размерах. Он встретил мой взгляд — и расхохотался как безумный, хрипло, неудержимо; от тембра его голоса сотрясалось все тело.

— Вы меня предупреждали, а я не поверил! Вы угрожали, а я не внял! Вы украли у меня жену, миссис Маркхэм!

— Отец, опомнись! — Оливия так и не выпустила его руки. Она вцепилась в Уотли мертвой хваткой, острые пальчики глубоко впились в ткань его пиджака.

— Мальчики, нам пора. Помогите мне подняться.

Я обняла Генри за плечи и обмотала рану лоскутом ткани, чтобы приостановить кровь.

— И вы рассчитываете вот просто так взять и уйти? — брызгал слюной Уотли, взывая к гостям, что ждали возвращения Смерти. — Вы себе представляете, что сделают Эшби с Корнелиусом, когда узнают о случившемся?

— Полагаю, мне уже абсолютно все равно, — пожал плечами мистер Сэмсон. — К тому же и воевать будет незачем. Мы просто умрем, и все.

Уотли пытался высвободиться, но Оливия, крепко прильнув к нему, не ослабляла хватки. Наконец он, задействовав обе руки, отцепил от себя ее пальцы и бросился за нами, расталкивая толпу. К тому времени Генри, дети и я уже вышли из бальной залы. Тонкая струйка крови отмечала наш путь.

— Маркхэм! — взревел хозяин нам вслед.

Джеймс в страхе вскинул глаза.

— Куда мы идем?

— Быстро, в библиотеку! — приказала я. Мы свернули в очередной коридор — и я потрясенно застыла. Прямо перед нами маячила одна из тех размытых фигур, что склонялись надо мной в бальной зале; но по мере того, как я истекала кровью, образ проступал все более отчетливо. Это была моя мать, закутанная в простыню; под подбородком ее корочкой засохла слизь пополам с кровью.

— Мама?

— Пора тебе отдохнуть, родная. — Она улыбнулась и раскрыла объятия. Но похоже, никто, кроме меня, ее не видел: мальчики вбежали в библиотеку первыми, а Генри не то ввел, не то втащил меня следом.

— Не покидай нас, Шарлотта! — молил он. Оказавшись внутри, мы накрепко заперли двери. Мне отчаянно хотелось вернуться к матери, но в голове у меня мутилось. Я попыталась сосредоточиться на поставленной задаче: я должна спасти отца и сыновей Дэрроу. И сама тоже должна спастись.

— Конец близок, перчинка моя. — В зеленом кожаном кресле, что так любила Лили, теперь сидел мой отец с трубкой в руке, и вокруг головы его ореолом реяло облачко табачного дыма. Мне так хотелось подбежать к нему, влезть на колени, выплакаться, уткнувшись в плечо, чтобы отец поцелуями смягчил боль в груди, но Генри подгонял нас идти вперед.

— Вверх по лестнице и в кабинет! — Я едва могла говорить. Опираясь на Пола и Генри, все оставшиеся силы я вкладывала в очередной шаг. Боль отдавалась в груди с каждым ударом сердца. В голове пронеслась мысль: а что будет, когда кровь из меня вытечет вся до последней капли?

Мы уже поднялись на третий этаж библиотеки, когда мистер Уотли с силой ударил в дверь и разом сорвал ее с петель.

— Новые игры? Как заманчиво! А не догнать ли мне вас? — Все тело его содрогнулось, напряглось; костюм лопнул, разлетелся в клочья, а вместе с ним и человеческая личина; из-под нее высвободились мясистые щупальца и отростки. Мистер Уотли с наслаждением потянулся, прильнул к стене и с помощью бессчетных конечностей резво пополз вверх по книжным полкам, словно по ступенькам. Я заклинала своих спутников ускорить шаг.

— Торопитесь, мы почти пришли!

Вот и дверь в кабинет Уотли. Я достала серебряный ключик, полученный от Лили, и вставила его в замочную скважину. Ключ со щелчком повернулся, открывая нам доступ, но Уотли уже добрался до мостика. Мы вбежали в комнату и захлопнули дверь прямо перед носом у мистера Уотли.

Комната выглядела точно так же, как и прежде: безмолвная, сумрачная, словно мавзолей. Мы проковыляли мимо Эмоций и добрались до коллекции тускло мерцающих витражных картин. Я направила мальчиков прямиком к изображению дымящихся руин Эвертона и поцеловала обоих в щеку.

— Будьте сильными — ради меня, — велела я.

Джеймс тронул стекло рукой — и прошел насквозь на другую сторону, словно с невысокого заборчика свалился. За ним последовал Пол.

— Иди, я за тобой, — промолвил Генри.

— Я не могу.

— Конечно, можешь!

— Кто-то должен остаться и уничтожить картину.

Глаза Генри расширились, он взъерошил пальцами свои светлые кудри.

— Шарлотта, я не могу этого допустить. Я уже потерял Лили.

— Ты нужен детям, Генри.

— А мне нужна ты!

— Но меня ты получить не можешь. — Я отняла руку от груди. Кровотечение остановилось, и я уже не чувствовала себя такой слабой, как раньше.

— Шарлотта, я не переживу этого еще раз!

— Переживешь. Так надо.

— Мы могли бы прожить жизнь вместе!

— Если для меня будет возможность вернуться, я вернусь, — пообещала я.

Уотли уже проломил дверь.

— Маркхэм!

— До свидания, Генри! — Я с силой толкнула его, и он опрокинулся назад, в картину. Я видела, как по ту сторону дети помогли ему подняться; как он стоит, ошеломленный, убитый горем, и по щекам его текут слезы. Я сорвала витраж со стены и разбила на сотни сверкающих осколков, разорвав связь между Эвертоном и Упокоением.

— Я всегда смогу создать новую картину как портал в Блэкфилд, знаете ли, — отметил мистер Уотли с противоположного конца комнаты. Он вновь принял человеческое обличье; лохмотья одежды почти не прикрывали мускулистого тела.

— Но не создадите.

— Почему нет?

— Потому что вам нужна я.

— Вы хорошо справились, — похвалил он. Волосы его торчали во все стороны нечесаной гривой, как всегда, но вот по глазам было видно: самоуверенности у него несколько поубавилось. Уотли шагнул в мою сторону.

— Стойте где стоите.

Он остановился.

— А что вы сделаете, если я не послушаюсь?

— Вы видели, на что я способна, — прошипела я.

— Вы изменили финал истории.

— История еще не закончилась.

— Верно; недостает нескольких фрагментов. Или вы уже собрали головоломку? Вы и в детстве были на редкость умны.

— Вы ничего обо мне не знаете.

— А вот здесь вы заблуждаетесь. Мне о вас известно все. Я наблюдаю за вами многие годы. Вы это чувствовали; я знаю, что так.

Перед моим внутренним взором вновь возникла зловещая фигура над бездыханными телами моих близких.

— Человек в черном…

— Мне стало опасно путешествовать между мирами самостоятельно. Так что со временем я начал посылать Роланда. Но я по-прежнему любил коллекционировать людские смерти. Смертные цепляются за свою кончину, сами того не сознавая. Их легко увидеть, а предсказать еще легче! Ваша мать была одной из многих, но вы — первая, кто попытался на меня напасть. И, повстречавшись с вами, я вдруг понял, что вашей смерти не вижу. Вы для меня загадка, миссис Маркхэм.

— Не пытайтесь оправдать свой проигрыш.

— Это не оправдание, это объяснение. Мне казалось, я вам его должен.

— Так вы признаете, что убили моих близких?

— Вашу мать — нет. Мы с вами повстречались по иронии судьбы; но, уже узнав вас, я никак не мог оставить вас в покое. Я приму ответственность за остальные смерти. Мне требовалось, чтобы вы оказались в нужном месте для новой игры… моей решающей игры. У нас с вами куда больше общего, чем вы думаете. Часто ли мы делаем то, чего от нас ждут, а не то, чего хотим?

— Убийца! — Я сорвала со стены очередную картину и с силой швырнула ее об пол. Витраж раскололся надвое, и мистер Уотли согнулся пополам от боли.

— Я очень практичен, — сообщил он, едва придя в себя. — Вам нужно было вступить со мною в схватку за судьбу Лили Дэрроу, чтобы, когда вы одержите победу, никто не усомнился: я получил по заслугам.

Я уже собиралась уничтожить третью картину, но при этих его словах застыла на месте.

— А зачем вам так нужно проиграть?

— Грядет война. Собственно, она уже началась, и в обоих лагерях полным-полно фанатиков. Одна сторона мечтает жить вечно и подчинить себе все миры, а вторая хочет, чтобы все завершилось. Я пытался задабривать и тех и других как можно дольше, но я отказываюсь присягать делу, в котором отсутствует внутренний стержень. Я рассчитываю стать третьей политической силой, в оппозиции и к Эшби, и к Спеку, но я никак не мог объявить об этом публично. Когда оба заподозрили во мне тайного противника, стало необходимо каким-то образом убрать меня с доски. Организовать подпольное движение куда проще, если все считают тебя все равно что покойником.

— Мой отец и муж, няня Прам и миссис Норман… И Лили вы ведь тоже убили?

— Может статься, я и впрямь немного поспособствовал ее недугу.

— И все из-за политики?

— Это не просто политика. На кон поставлено само существование Вселенной. Какая бы партия войну ни выиграла, это будет означать конец вашего мира, в придачу к нашему. И что такое жизни нескольких человек перед лицом такой угрозы?

— А теперь вы рассчитываете, что я просто-напросто помогу вам исчезнуть.

— У вас нет выбора.

— Выбор есть всегда!

— Есть он и сейчас. На протяжении почти всей вашей жизни кто-то решал за вас. Но игра близится к концу и по завершении этой, последней миссии вы обретете свободу.

— А если я откажусь?

— Тогда за мной придут, запрут меня в темнице и все принесенные жертвы окажутся напрасны.

Я пронзительно взвизгнула от ярости и выбежала в галерею. Обуревающие меня чувства и прилив адреналина придали сил: окровавленными руками я срывала со стены картины одну за одной, бросала их на пол, витражи разбивались о хозяина, осколки впивались в него, и с каждым очередным погибшим экспонатом Уотли словно усыхал и уменьшался в размерах… Я сжала кулаки и осознала, что ощущаю их совсем иначе, нежели до моего столкновения со Смертью: они стали и холоднее, и тверже. Боль, истерзавшая мое тело, по-прежнему шла на убыль: я постепенно привыкала к этому новому состоянию смерти-в-жизни.

Уотли, в муке закрывая лицо ладонями, корчился на полу. Человеческие черты постепенно стирались. Одна рука его уже развернулась веером щупалец.

— Да, все так, — прокаркал он в агонии. — Что такое коллекционер без коллекции?

Меня раздирали противоречия. Мне хотелось причинить ему как можно больше боли, но ведь именно об этом Уотли меня и умолял!

— Каждый прожитый день, каждое чувство, каждое пережитое мною мгновение радости, печали или страха ни в какое сравнение не идут с той ненавистью, что я питаю к вам и что я использую против вас. Допустим, сегодня вы не умрете, но однажды я приду за вами — и заставлю вас страдать так, как страдали мы.

— Дайте мне время ниспровергнуть Эшби и Опека, и я добровольно вручу себя вам.

— Семью Дэрроу должно навсегда оставить в покое.

— Даю вам слово.

— И многого ли оно стоит?

— Понятия не имею. Никогда прежде его не давал. — Уотли улыбнулся мне своей кривой самодовольной усмешкой.

Я смотреть на него не могла. Уничтожила еще некоторую часть его коллекции; осколки цветного стекла сверкающим ливнем обрушивались вниз вперемешку с черепками алебастра, устилая комнату плотным ковром. В воздухе нависало облако пыли; все дышало гибелью и распадом. Мистер Уотли исчезал кусок за куском и теперь на полу валялся только сморщенный обрубок.

Я задумалась: а что делать с остальной коллекцией? Есть же еще безжизненные куклы, запертые в отдельном помещении за спальней. Я добрела до алькова с ложем хозяина, отыскала нужную панель, открыла проход в тайную комнату. Все фигурки были на месте, за исключением Лили. Я схватила ту, что ближе всех к двери — это оказался юноша с плющом вместо волос, — и поставила его на ноги. Он тут же ожил и недоуменно воззрился на меня:

— А где же мистер Уотли?

— Ему нездоровится. Вы свободны, — объявила я.

Юноша было забеспокоился, но затем разглядел мою рану и взялся помогать мне снимать своих сестер и братьев с пристенных подставок. Чем больше кукол оживало, тем быстрее шло дело; и вот наконец уже все они метались туда-сюда по комнате мистера Уотли, пытаясь понять, что с ними случилось и как теперь быть. Воспользовавшись всеобщим смятением, я выскользнула за дверь, отводя глаза от жалких останков мистера Уотли: он извивался червяком на полу в россыпи алебастровых и стеклянных осколков. Он поднял взгляд на меня — в его черных глазах рептилии промелькнуло отчаяние.

— Мне жаль, что я навлек на вас столько горя, — тихо проговорил он. — Наш народ сильнее. Мы призваны делать то, с чем другие не справятся.

— Не важно, какой ценой?

— Да, невзирая на цену.

— До свидания, мистер Уотли.

— Вы не можете просто бросить меня здесь. Работа еще не закончена! Маркхэм!

Я оставила его одного в кабинете, среди руин былой коллекции, и неспешным решительным шагом направилась в противоположный конец дома. Свадебные гости, что не ушли со Смертью, по-прежнему бесцельно слонялись по бальной зале. Они, по-видимому, решили, что праздник все равно состоится, невзирая на отсутствие жениха и невесты. Опустевшая инвалидная коляска Дэбни стояла в углу. В груди моей снова запульсировала боль. Теряя равновесие, я схватилась за стену и едва не рухнула на пол, но тут чья-то рука обняла меня, поддержала и бережно подняла в воздух.

От изнеможения я лишилась чувств. Когда же я вновь пришла в себя, обнаружилось, что я сижу в металлическом кресле, в знакомой круглой комнате с вращающимися завесами. Рядом, у стола на колесиках, стоял Дункан, перебирая инструменты на подносе. Я вскрикнула от боли: рана до сих пор причиняла мне невыразимые страдания. Дункан обернулся ко мне, но вместо того, чтобы приложить палец к губам, открыл рот и заговорил:

— Вы пришли в себя. — Голос его звучал нежно и мелодично.

— Ты разговариваешь?

— Это новое достижение. Слуги Сумеречья подстраиваются под нужды дома. Теперь, когда Уотли в состоянии столь жалком, кто-то должен говорить от имени усадьбы. Вот так же было и с моим братом, если не ошибаюсь. Сдается мне, вы его знали.

— Роланд.

— Кажется, он причинил вам немало горя, хотя всего-навсего выполнял распоряжения мистера Уотли. Я не могу исправить того, что уже случилось, но могу снять вашу боль.

— Это дорогого стоит.

Дункан кивнул и поднес к моим губам дымящуюся чашу.

— Выпейте. Вам полегчает.

Я ощутила цитрусовый привкус; вместе с напитком по телу разлились неизъяснимое облегчение и прохлада.

— Мне еще кое-что нужно. Я сей же миг вернусь. — И Дункан оставил меня одну. Завесы неспешно вращались вдоль стен, гипнотизируя взгляд, заставляя расслабиться. Я едва не задремала, как вдруг ощутила в комнате чужое присутствие и, как могла, выпрямилась. Навстречу мне шагнул мужчина.

— Шарлотта? — Голос его показался знакомым. Но в комнате царил полумрак, и разглядеть его толком не удавалось — до тех пор, пока лицо его не оказалось совсем близко от моего.

— Джонатан? — Тело его по-прежнему покрывали ожоги.

— Боюсь, ты видала лучшие времена, любовь моя.

Я коснулась его щеки, ощущая под пальцами обожженную кожу.

— Откуда ты здесь взялся? Ты же мертв.

— А ты, по-твоему, нет?

— В Упокоении никто не умирает, если сам того не захочет.

— Ты не можешь так жить.

— Я скучаю по тебе.

— Не пытайся перевести разговор!

— Ты хочешь, чтобы я умерла?

— Я хочу, чтобы ты обрела мир и покой.

— С кем это вы разговариваете? — Это вернулся Дункан с бархатной шкатулочкой для драгоценностей.

— Здесь мой муж, — объяснила я, переводя взгляд с одного на другого.

— У меня сложилось впечатление, что он умер. — Дункан Джонатана не видел — либо не мог видеть. Тот пожал плечами.

— Это его, похоже, не останавливает.

— Вы плохо выглядите. — Дункан внимательно рассмотрел зияющий разрез у меня в груди и накрыл его рукой. — Нужно немедленно заняться вашей раной.

— И что со мной станется?

— Вы о чем?

— Я буду жива или мертва?

— Не знаю. Думаю, вам эта рана не на пользу — раз вам покойные мужья являются.

Джонатан наклонился к самому моему уху.

— Шарлотта, не препятствуй ему. Твой час еще не пробил. Еще не время.

— Я так по тебе скучаю.

— Я всегда с тобой. Разве ты не чувствуешь?

— Это не то же самое.

— Мы снова встретимся — в конце пути.

— Ты будешь ждать меня?

— Всегда и навеки.

— Ощущения могут быть непривычные, — предупредил Дункан, прерывая наше прощание. Он открыл шкатулочку и извлек из нее маленькую изогнутую иголку с катушкой золотых ниток. Он вложил иглу в мою рану и отступил на шаг. Игла задвигалась сама, стягивая рассеченные мышцы и артерии, останавливая тепловатый ток крови. Мучительную боль сменило легкое саднящее ощущение. Когда все закончилось, Дункан извлек иголку из моей кожи и отложил ее на стол. — Как себя чувствуете?

— Как живой труп.

— Ну так живой же!

Я обвела взглядом комнату. Джонатан исчез, но эта потеря ощущалась не так болезненно, как во сне: ведь он действительно был со мной здесь, рядом, и я сама, по своей воле отослала его прочь. И тоска моя утратила былую остроту.

— Вот это была свадьба — мало не покажется! — промолвил Дункан. — Ну, или была бы — если б все-таки состоялась.

— Боюсь, мистер Уотли надолго вышел из строя.

— Вам неразумно здесь оставаться, — предостерег Дункан.

— Да, знаю.

— Куда вы пойдете?

— Обратно в Эвертон, разумеется.

— Но как? Похоже, вы уничтожили все пути назад, а мистер Уотли не в том состоянии, чтобы вам помочь.

— Может, в подполье знают потайные пути?

— Будьте очень осторожны. Вы призвали в Упокоение Смерть. Эшби охотится за вами. — Дункан достал из-под стола чистый плащ и простое, неказистое платье, из тех, что носили служанки Сумеречья, и помог мне переодеться.

— А что произойдет здесь? — полюбопытствовала я.

— До поры до времени мистер Уотли будет накапливать силы. Что будет потом, я не знаю. Вы идти можете?

Дункан помог мне подняться с кресла. Я стояла на ногах куда тверже, чем раньше. Он вывел меня из круглой комнаты и проводил до черного хода. Сад застыл в ожидании; экипажи и гости куда-то исчезли.

— От всего сердца желаю вам удачи, миссис Маркхэм.

— И тебе, Дункан, того же.

Мы пожали друг другу руки, и я вышла в ночную прохладу. В теле моем крови почти не осталось; у меня не было ни обязательств, ни спутников — и ни малейшего представления, как попасть домой. Однако что-то еще не давало мне покоя и тяжело давило на грудь.

Я извлекла на свет отцовскую трубку, мамину прядь волос и обручальное кольцо Джонатана. Я принесла их в Упокоение из самого Эвертона, да только никак не могла вспомнить, зачем они мне тут. Я знала, кто эти люди, как они пахнут, как звучит их смех, как они улыбаются. Каждую ночь я видела их во сне, заново переживала давние воспоминания и создавала новые, о том, что никогда не могло сбыться. Я видела их встарь — и однажды я снова их увижу. Я опустилась на колени, выкопала ямку и похоронила три памятные реликвии, спасенные от пламени. И на душе у меня полегчало.

Луна висела в небе совсем низко. Я пошла по извилистой тропке прочь от Дома-Сумеречья к огромным воротам в дальнем конце усадьбы. Там ждал меня некто — весь в черном.

— Как приятно снова с вами повстречаться, миссис Маркхэм. — Джентльмен по имени Смерть чуть приподнял черную шляпу-котелок в знак приветствия.

Кто-то караулит вас. Караулит и ждет.

— Вы вернулись, — удивилась я.

— Я же доселе в Упокоении не бывал. Столько всего предстоит сделать, столько всего посмотреть. Мои услуги очень востребованы.

— Боюсь, не все вам здесь порадуются.

— А мне вообще мало кто радуется. И куда же вы идете?

— Домой.

— Да вправе ли я называться джентльменом, если не предложу даме проводить ее домой в темную лунную ночь? Может статься, мы пройдемся вместе? Где бы мы ни оказались, мы с вами оба заводим друзей с неизъяснимой легкостью, — отметил он с лукавым сарказмом, предлагая мне руку.

И я приняла ее.

— Я мертва? — полюбопытствовала я.

— Не вполне уверен. Для меня все это тоже внове. Дорога, еще не изведанная. Думаю, в пути мы поладим. — И он распахнул передо мной ворота.

Я подумала о Генри и детях и, как ни странно, о мистере Уотли. Игра закончилась. Отныне моя жизнь принадлежала мне. Не нужно придерживаться никаких правил и никакие мрачные призраки не отнимут жизни моих близких. Все мои составляющие сорвали с меня как маску, осталось не то, чем я была, а то, чем я могу стать.

Собравшись с духом, переступила порог Упокоения рука об руку со Смертью, этой единственной константой моего прошлого и будущего. Ведь что бы со мной ни случилось, все дороги приводят — и приведут! — обратно к нему.

 

Благодарности

Готовясь отослать «Шарлотту» в большой мир, я весь расчувствовался — и не далее как нынче утром пролистал первый законченный черновик романа, датированный 9 февраля 2009 года. Что это была совсем другая книга — мягко сказано! Я очень обязан целому ряду людей, в течение последних трех лет помогавших мне найти нужный голос (как для себя, так и для Шарлотты).

Даниэль Тэйлор первой прочла рукопись и укрепила мою уверенность в том, что я представляю, куда ввязался. Лора Стивенсон, Сара Стивенсон, Уильям Кауч, Кэтрин Маки, мой отец и мачеха очень помогли мне своими бесценными замечаниями и предложениями, а также правильно поставленными вопросами.

Ракеш Сатьял, мой добрый гений, представил рукопись в издательство «Харпер Коллинз». Без него этот роман никогда не обрел бы нынешнюю форму.

Бесстрашный редакторский тандем — Майя Зив и Челси Эммельхайнц — выманили «Шарлотту» из ее раковины и не раз и не два открыли мне глаза на истину.

Аманда Голдман и Рис Раннелз создали для меня идеальный сайт — легко, словно играючи!

И наконец, как не упомянуть моего агента Сэнди Лу: она сказала мне «да» и любит этот роман почти так же пылко, как и я. Ее энтузиазм и ее руководство оказались для меня чрезвычайно важны на протяжении всего процесса. Я благодарен судьбе за то, что она рядом.

Я охотно поставлю всем вышеперечисленным бесплатную выпивку по первому их слову!

 

Об авторе

Майкл Боккачино родился на севере штата Нью-Йорк, вырос в Центральной Флориде. Считает, что своей любовью к книгам он обязан отцу: тот начал читать ему трилогию «Властелин Колец», когда Майклу едва исполнилось шесть, но бросил, обнаружив, что сын, которому не терпелось узнать, чем все закончится, тайком разжился видеокассетой с мультиком. Со временем Майкл, поднабравшись терпения, получил степень бакалавра в Университете Центральной Флориды (предмет специализации — писательское мастерство) и закончил магистратуру в колледже Роллинза. В придачу к литературному творчеству Майкл любит путешествовать в дальние страны, воображая себя Индианой Джонсом, или экспериментировать на кухне, под стать звездам кулинарного шоу «Железный шеф-повар».

Вероятно, в прошлой жизни он был британцем, но сейчас живет в Нью-Йорке и просто обожает этот город.

 

О книге

Предыстория книги

«Шарлотта Маркхэм» обрела бытие во сне — в буквальном смысле этого слова. Мизансцена была проста: гувернантка-англичанка и двое ее малолетних воспитанников стояли на обочине грунтовой дороги, сверяясь с самодельной картой. Они совещались, идти ли им в лес, что начинался чуть дальше, и я знал, как знаешь обычно во сне, что под сенью деревьев их ждет что-то ужасное. Помню, мне было страшно интересно, а куда это они направляются. На следующее утро я набросал первый черновик будущей главы 4. Я еще подшлифовал эту сцену, но на самом-то деле она так и не обрела определенной формы до тех пор, пока моя мать не умерла от рака в возрасте сорока четырех лет.

Я был единственным членом семьи, кто не находился рядом с нею в момент ее смерти — главным образом в силу тех же самых причин, на которые ссылается Пол в моем романе. Ее тело кремировали раньше, чем я вернулся домой, и для меня вышло так, что вчера она была жива, а сегодня взяла и исчезла. Наверное, я так вполне и не примирился с ее смертью, а ощущение незавершенности играет с воображением странные шутки.

На протяжении следующих нескольких лет мама снилась мне каждую ночь, и хотя во сне мы оба признавали, что она вроде как считается мертвой, мы по-прежнему поддерживали некое подобие отношений. Иногда она рассказывала мне, что спаслась от Смерти, что ее болезнь была всего лишь ошибкой, нелепым недоразумением. Порою мы продолжали былые споры, да с таким жаром, что я просыпался, весь дрожа. А иногда мы просто сидели в комнате и обсуждали наши проблемы. Возможность воссоединиться с нею таким способом несказанно меня завораживала, и я понял, что дети из моего предыдущего сна тоже ищут возможности восстановить общение с утраченной матерью.

Сейчас самому не верится, но тогда мне понадобилось набросать не один черновик, чтобы наконец понять: я пишу о себе всякий раз, как речь заходит о семействе Дэрроу. Я знал, что пишу под влиянием смерти матери, но чем больше я углублялся в редактуру, тем больше приходил к пониманию, что сам не знаю, почему я это пишу. Я чего-то искал: искал причину того, что меня по-прежнему одолевают воспоминания о матери.

За два месяца до смерти она написала письма каждому из членов нашей семьи, дабы высказать все то, что не могла облечь в слова не расплакавшись. Я прочел свое письмо один-единственный раз за несколько недель, предшествующих ее смерти, когда недуг уже лишил ее и зрения, и дара речи и уничтожал последние черты любимой нами женщины. О ее послании я не вспоминал вплоть до прошлого декабря, когда дорабатывал финальный вариант романа.

Мне все никак не удавалось отыскать эмоциональное ядро моей истории. В доме моего отца, на рождественских каникулах, я сидел перед экраном лэптопа, таращился на текст — и тут мне пришло в голову спросить у отца про письма. На миг он ушел в себя, но затем покивал и сказал, что поищет, куда он их спрятал. Прошло несколько дней; я снова обратился к отцу. Он пообещал, что непременно займется этим до моего возвращения в Нью-Йорк. Надо просто извлечь их из стенного шкафа: письма хранятся там в сейфе; никто к ним не притрагивался и не читал их со времен, предшествующих смерти автора. В день моего отъезда отец разбудил меня поутру и вручил мне маленький черный невзрачный блокнот.

Столько лет мне снились воображаемые беседы, а теперь у меня в руках оказались ее собственные слова. Если я скажу, что не на шутку разволновался, — это прозвучит ужасно, но и всех чувств моих не выразит. Я прочел это письмо один-единственный раз, много лет назад, но в ту пору я был совершенно убит горем и почти не помнил, что она мне написала. Это могло оказаться что угодно: сжатая, фрагментарная компиляция наших отношений с мамой, меньше трех сотен слов, нацарапанных ее собственной рукой, объяснение снам, интерпретация книги. Вот что я прочел:

Моему сыну Майклу.
Мама

Мне просто хотелось сказать тебе, как я люблю тебя и как тобою горжусь. Ты — мой малыш, моя зеница ока, всегда такой улыбчивый. Помню, как у тебя резались зубки и ты обслюнявил мне все плечо. Мне было так приятно, пока ты меня не укусил…

Ты такая творческая натура. Главные роли во всех пьесах, и т. д. Твои сочинения, хоть мне ты ничего не даешь почитать. Учителя наперебой твердили, какой ты талантливый.

Я думаю, ты далеко пойдешь. Ты хорош собой (красавец!), способный, умница — и такой целеустремленный. Ты наша радость, самый лучший мальчик на свете. Ты так любил, прижавшись ко мне, смотреть телевизор. Ты так любил читать с папой по ночам. Когда ты поступил в колледж, было ужасно тяжело. Я даже имя твое не могла произнести, не расплакавшись. Теперь тебе 22, и я знаю, дома ты жить больше не будешь, и это нормально. Но мне все равно грустно, когда ты уезжаешь.

Мы с папой жалеем, что так мало помогали тебе с учебой. Меня это страшно огорчает. Но денег у нас не было; неудачно мы все спланировали. Мне очень стыдно. Но ты работал и учился, привыкая к независимости; это очень хорошо. То же самое мои родители сделали для меня. Мне кажется, ты отлично приспособлен к жизни.

Я люблю тебя всем сердцем — и всегда буду любить. Вспоминай обо мне. Будь счастлив в жизни. Помни обо всем хорошем, что мы делали вместе в кругу семьи. Ты мой Друган. Ты мой сын, и я люблю тебя.

Я сам себе удивлялся: я улыбался, а не плакал. Это был ее голос, самый настоящий — во сне такого не услышишь. И однако ж, в ее последних воспоминаниях мне навеки двадцать два, и я по-прежнему злюсь, что не смог поступить в престижный частный университет, а ведь баснословный долг меня непременно раздавил бы в лепешку! Говорят, те, кого мы любим, не покидают нас и после смерти. Но, читая мамино письмо, я осознал, что да, ушедшие остаются с нами, а вот нам с ними остаться никак не возможно.

Месяц спустя я снова увиделся с отцом на свадьбе двоюродного брата. Мы выпили вина. Я поблагодарил его за то, что он отыскал письма. Я знал, как ему было больно, но и отец знал, как мне важно отыскать способ восстановить связь с мамой. Он вздохнул, неловко помялся и наконец признался: есть нечто такое, что он утаил в секрете от меня и сестер. В последние недели перед смертью у мамы в спальне стоял кассетный магнитофон. Врачи считали, ей будет небесполезно записать свои мысли. Никто, кроме отца, об этом не знал, а он так и не смог заставить себя прослушать кассету. Может, она вообще пуста, а может, мама наговаривала на нее часами. Отец корил себя за то, что так ничего мне и не сказал. Я обнял его за плечи. И больше мы об этих записях не упоминали.

Две недели спустя в мою квартиру доставили посылку с серебристым портативным магнитофоном. Я выдернул его из коробки, вставил батарейки, опасливо водрузил на стол в моей комнате. Уселся, скрестив ноги, на диван и нажал на кнопку «Play».

«Привет, родные! Сейчас четверг, около одиннадцати, хочу рассказать вам, как день прошел… Мне гораздо лучше». Голос ее сорвался, и следующие несколько слов прозвучали неразборчиво: она боролась со слезами. Она казалась усталой и сонной, и голос ее звучал выше, чем мне запомнилось. Она рассказывала, кто заходил ее навестить, что она ела в течение дня, куда собиралась. И, наконец, она обратилась к каждому из членов семьи по отдельности, так же как и в письмах.

«Майкл, за что бы ты ни взялся, тебе все удается. Ты — такой умница! Вечно все откладываешь в долгий ящик, и здесь ты не прав, но на самом-то деле ты очень талантливый мальчуган — или следует сказать мужчина. Так держать! И не будь таким канительщиком, Друган. Дело надо делать сразу же, без лишних проволочек. Как с этой твоей летней школой, тебе ведь непросто приходится, потому что я болею, а ты вынужден и работать, и учиться. Тяжело тебе, я знаю. Мне так жаль, что мы не смогли помочь тебе с учебой, но… в общем, так бывает. Мы просим прощения. Просто по деньгам никак не получалось. Но как бы то ни было. С бизнес-образованием у тебя все отлично сложится. Надеюсь, ты поступишь в Колумбийский университет, это будет здорово».

А я уж и забыл, что собирался поступать в Колумбийский университет; вот и еще одно свидетельство — это же только эхо, эхо мамы и того паренька, каким я был. А она продолжала:

«Мне обед принесли, съем-ка кусочек-другой и вернусь. Мой вам привет — Майклу, Стефани, Лорен и моему ненаглядному. Надеюсь, что завтра уже буду дома. Думаю, там мне станет гораздо лучше. Пока».

Тишина. Я прокрутил кассету до конца, пытаясь силой мысли снова призвать из небытия ее голос, но запись и впрямь закончилась. Мама говорила всего лишь каких-то восемь минут с лишним. Я прослушал этот монолог еще раз и еще. То были грустные, испуганные воспоминания человека перед лицом собственной смерти; о себе она откровенничать не стала. Сегодня я знаю о маме ничуть не больше, нежели в день ее смерти, и, наверное, ничего нового так и не узнаю. Но я уже понял, что это не важно.

Я написал роман, не столько обращаясь к ней, сколько в ответ на события, постигшие ее и нашу семью. Теперь книга закончена и меняться уже не будет. Точно так же как голос на записи станет вечно просить прощения за то, что удручало его обладательницу в последние недели перед смертью. Как и письмо, как и кассетная запись, «Шарлотта Маркхэм» — это запечатленное во времени мгновение, тень того чувства, что мама оставила в моих снах. Теперь они двое обрели друг друга, и ничто этого не отнимет. Даже смерть.

Что читать

В написании этого романа мне очень помогли (и послужили источником вдохновения) нижеследующие книги:

Про «готичный ангст»: Шарлотта Бронте «Джейн Эйр», Эмили Бронте «Грозовой перевал».

Про сомнительных гувернанток: Генри Джеймс «Поворот винта».

Про смертность: Кадзуо Исигуро «Не отпускай меня».

Про несчастную, подавляемую любовь: Кадзуо Исигуро «Остаток дня».

Про проблемы с мамочками и разные ужасы: Нил Гейман «Коралина».

Про Древних: Г. Ф. Лавкрафт «Черные моря бесконечности» (составитель Эндрю Уилер).

Одно из лучших викторианских/фэнтезийных попурри: Сюзанна Кларк «Джонатан Стрендж и мистер Норрелл».

Лучшее в новой «странной фантастике»: Чайна Мьевиль «Вокзал потерянных снов».

На счастье: Дж. К. Роулинг, книги о Гарри Поттере.

Содержание