Когда я вижу взгляд твой синий, Улыбку ясную твою, Я всю историю России Читаю, как по букварю.

В прищуре пращура таилась Лукавинка и хитреца, И эта женственность, и милость, И очерк твоего лица,

Твое сияние и сила, Плеча прекрасного овал. Что будешь ты мила, красива, Твой предок, несомненно, знал.

В какой-то курской хате древней, В глухой ночи, в степном краю, Он обнимал и звал царевной Прамать, праженщину твою.

Она шептала: — Я заждалась, Тоской всю душу извела.— Вот ты когда еще рождалась, Вот ты когда еще была!

Твоя краса не с неба пала, И не с икон сошел твой лик, И поцелуй у краснотала Нанес не ангел, а мужик.

Вот почему ты вся земная, Вся теплая, как печь в дому, Вот почему тебя, родная, Я над землею подыму!

Я тебя не хочу терять. Мудрым опытом полководца Я хочу за тебя постоять, Я хочу за тебя побороться.

Нам с тобою один бы ковчег, Чтоб нигде не застрять на болоте, Нам с тобою один бы ночлег На счастливом ковре-самолете.

Чтоб лететь через звездные сны, Нежно головы запрокинув, В царство свежих фиалок весны, В царство ландышей и бальзаминов.

Нега белого снега, Тихих январских полей. Нежное прикосновенье Рученьки белой твоей.

Саночками скатились Пальцы твои по плечу. Мне они объяснились, Понял я и молчу.

Поле сияет снегами, Всполохами белил. Ты рассиялась серьгами, Теми, что я подарил.

Вся ты наполнена счастьем, Добрым согласьем двоих. По полю снежному мчатся Кони желаний твоих!

Что в тебе есть? Прикоснусь — родники разговаривают, Начинают тотчас токовать глухари, Облака, как верблюды, хребты переваливают. Это ты! Что в тебе? Ты всю правду давай говори!

— Ничего! Ничего! — отвечаешь лукавя. — Ничего! — как синичка. — Ничего! Ничего! — А сама нежно волосы гладишь руками И касаешься тихо тепла моего.

— Отдохни! — меня просишь,— Богатырь, соловей мой разбойник. Искупайся в целебном и свежем ключе! — Тучи на́ небе! — Пусть! Ты их завтра разгонишь, А сейчас успокойся, Усни у меня на плече.

И тогда наступает Равнинный, январский, Полевой, снеговой и сосновый покой, И тогда ты своей неподкупною лаской Прикрываешь раненья мои И окоп отдыхающий мой!

До самых крыш тесовых Сугробы намело. В глазах твоих веселых Два солнышка взошло.

Они играют ярко В бокалах и вине. Два солнечных подарка, И оба только мне!

И ночью новогодней У елки снеговой Мне дышится свободней, Когда любовь со мной.

Когда ее дыханье И неподдельный смех Становятся стихами И песнею для всех!

Как хорошо нам вместе! Как счастлив я, как рад, Как стройно наши песни В два голоса звучат!

В небе так бездонно и синё, Ласточки на проводе лопочут. Мать кричит с крыльца: — Сынок! — Он не слышит, у песка хлопочет.

Вот сошла уверенно с крыльца, Вешает белье на тын, на колья. Чистое сияние лица Так мне привлекательно-знакомо!

Как она красива — боже мой! — Что с ней материнство сотворило. — Брось лопату, сын! Иди домой! — Не сказала — губы отворила.

И пошла и стукнула ведром, Что-то громко выговорила с сердцем, Словно не она, а майский гром Захмелел и стал гулять по сенцам.

Окна настежь, смелый взгляд в поля, Всех дарит своей улыбкой вольной. — Где же половина-то моя? — И сияет и сама довольна.

Счастье в этом доме, мир, покой, Ставит жизнь иа стол хмельную чашу… Я нарисовал тебя такой, Из Москвы увез в деревню нашу!

Помоги мне, золотая рыбка, Дай мне то, чего я пожелаю. Не прошу я «Волгу» и квартиру, Не прошу постов и назначенья, Дай мне счастье, дай любви взаимной, Больше мне не надо ничего!

Что жизнь без волн и без боя, Без вдохновенья и труда? Вот это небо голубое И то изменчиво всегда.

Вчера сияло и смеялось, Лучи бросало, как мечи, А нынче непогодь и вялость, И грустно смотрят москвичи.

Мне больно. Я с тобой расстанусь И буду зваться — бывший царь. Один, один, один останусь, Как переулочный фонарь.

Когда Алевтина спала, Заря на озерах ткала, И видела донная рыба Ее златотканое имя.

Я вышел, а речка не спит, Дымок от прибрежных ракит, На травах покой и роса, А время — четыре часа.

— Вставай, моя радость! — бужу, А сам на ресницы гляжу, На алую алость щеки, На нежную кожу руки.

Проснулась ты: — Экая рань! — Глаза зелены, как герань. Сказала: — Хороший денек! — И вспыхнул серьги огонек.

Алина, иди за водой, Надень сарафан золотой, А я посижу, подожду, Костер для ухи разожгу.

Идешь ты, как песня моя, Идешь, ничего не тая, И вся ты, как поле, как луг, Открыта, мой истинный друг.

Золотыми и тонкими нитками Мне заря твое имя выткала. Над речною излукой, над ивами Мне поет твое имя иволга.

Пастуха переливы свирельные Я вчера вспоминал для сравнения, Не твое ли он имя наигрывал На лугу, у ручья в чаще игловой?

Буду жить, если ты позволишь, Буду щедро себя дарить, Если ты никогда не уронишь Тот огонь, что во мне горит!

Я один В подмосковной лесу ночевал. Ты спроси — я отвечу, Как новый свой день начинал.

Чуть в постели понежился, Чуть поленился с утра, У рабочего времени Что-то украл.

Я в запряжке всю жизнь, В борозде, как украинский вол, А сегодня не буду работать, На сяду за стол.

Я себе прикажу: — Отдыхай, соловей! — А чего я хочу? Только нежности, ласки твоей.

Мое сердце в дробинах, В пробоинах ран, Мое сердце пробито, Оно как проран.

О, лечи, исцеляй Поцелуями, лаской, теплом, Я отвечу улыбкой, Стихами, добром.

Ты уехала. Снег дымился, Легкий-легкий, чуть-чуть голубой. Я в ту комнату сразу явился, Где мы только что были с тобой.

Твой платок с мелкой рябью кукушки, Словно свадебная фата, Нежно-нежно лежал на подушке, Тихо таял, как пар изо рта.

Льнул платок ко мне молчаливо, На головушку падал мою, Говорил мне: — Умей терпеливо Дожидать Алевтину свою!

Спал я тихо и безмятежно, Снился ночью мне твой локоток, И касался щеки моей нежно Твой прекрасный, твой тонкий платок!

С утра ко мне твоя посыльная Из леса зимнего летит. О стеклышко синица синяя Легонько клювиком стучит.

— Как спал ты эту ночь, Викторушко? — Спокойней, чем Сапун-гора! — А где твое второе солнышко? — Оно уехало вчера!

Моя кровать — поляна зимняя, Подушка, как сугроб, бела. Какая ты вчера взаимная, Счастливая со мной была!

Как мило забиралась в креслице, Сидела, голову клоня, Светила осиянней месяца, Смотрела прямо на меня.

Как оглашала ты дороженьку Скрипучей музыкой шагов, И как твоя серьга-сереженька Сверкала посреди снегов.

Синица-подмосковка спрашивает, Стучит в окно: — Что передать? — Скажи — я терем прихорашиваю, Мою царевну жду опять!

Глаза на застежки! Усни, успокойся, Я буду тебя охранять. Спи, милая, спи, отдыхай и не бойся — Не дам на работу проспать.

Я буду стоять эту ночь в карауле Доверия, счастья, покоя и сна. Спи, девочка! Звезды, как дети, уснули В широком квадрате окна.

Внимательность, нежность,            взаимность, доверье — Вот в чем наша дружба, наш быт. Надев свои синие-синие перья, Ночь синею птицей летит.

Глаза открою — и сигналю Сквозь снежно-таловую тишь. Хочу скорей услышать Аллу, А ты уже сама звонишь.

Два полюса — мужской и женский, Им так тепло, что тают льды. Две вольных воли, два блаженства, А может быть, и две вражды.

В цветах весны любое лето Завязывает терпкий плод. Любовь опасна тем, что где-то С ней рядом ненависть живет.

А мы с тобою два согласья, Два знойных полдня двух долин, Два мира, что высокой властью Соединяются в один!

О, как я слушаю пристрастно, Дыханье тихо затая, Когда из уст твоих прекрасных Летят два слова: — Это я!

Рассветало, и ночи не стало! Ты просыпалась — о чем ты мечтала? Что ты придумала? Что ты решила? Или опять на работу спешила? Не опоздала? Приехала в девять? Что тебе нынче приказано делать? Мы не встречались с тобой двое суток, Сердце стучало тревожащим стуком. Как я метался весь день мой воскресный, Ждал тебя, ждал тебя, ангел небесный!

Я проснулся сегодня в ужасе От вчерашнего, от неуклюжести, От неловкости нашей встречи, От того, что был скомкан вечер.

Хорошо, что ты мне позвонила, Хорошо, что меня извинила, Чуткой женственностью своей Поспешила на помощь скорей.

Я печалил себя и тревожил, А услышал твой голос и ожил, Стал смеяться, людей замечать, Мог работать чего-то начать.

Знай, что ты мне и друг мой и мама, Это выше любого романа, Ты и море мое, и суда, Ты не просто любовь, ты — судьба!

Я к тебе, как ребенок, доверчив, Ты дана мне на жизнь, не на вечер, Дай в глаза мне твои заглянуть — Там теперь мой пожизненный путь!

Я не знаю, смогу ли дождаться! Так разлука тревожит меня. Как бы мне малодушно не сдаться, Не упасть в преисподню вина!

Нет! Любовь моя не убывает, И твои и мои соловьи Бьют, но нас с тобой не убивают, А зовут на вершины свои.

Мне лицо твое — светлая песня!

Мне шаги твои — сладостный зов. Я люблю тебя цельно и честно, Ты мне — крепость, мой город Азов!

Дорогая! Всей зрелою сутью, Всем восторгом, всем жаром в груди Я отправился по первопутью Незапятнанной нашей любви!

Иволга Ивановна, Золотые перышки, Песенку заветную Подари Викторушке!

Иволга Ивановна, Или Алевтинушка, Без тебя Викторушка — Круглый сиротинушка!

Иволга Ивановна, Милая, хорошая, Посидим, желанная, Над рекой заросшею.

Иволгу Ивановну Ивушка окутает, Хмель завьет ей голову, Нежно руки спутает.

Иволга Ивановна, Над твоею челкою, Над твоим сиянием Соловей защелкает.

От любви, от счастия Речка остановится. Лягут звезды частые В наше изголовьице!

Все бокалы всех банкетов Без тебя, мой друг, пусты, Потому что рядом где-то Одиноко ходишь ты.

То и дело слышу тосты За меня и мой успех, Я сижу белей бересты И гляжу печальней всех.

Дорогая! Этот вечер Мы могли бы вместе быть, Очи в очи, плечи в плечи И из двух бокалов пить.

За внимательность, за ласку, За белы снега зимы, За лесную нашу сказку, Ту, что выдумали мы.

Кто-то что-то произносит, Тост звучит очередной. Одного лишь сердце просит: — Будь, любимая, со мной!

В старинном парке липы вековые — Других деревьев нет, Стоят они, как часовые, Бессменно триста лет.

Когда-то здесь гулял Самарин, Мудрец и книгочей. И инвалиды здесь хромали На памяти моей.

Теперь вот я хожу, мечтаю, Истаиваю весь в мольбе, Стихи свои изобретаю. О ком они? Да о тебе!

Придет пора, меня не будет, Раздастся твой печальный всхлип. Другой поэт сюда прибудет, В семейство старых барских лип.

А впрочем, что тебя печалить И повергать и в страх и в дрожь, Мне парк старинный обещает, Что скоро ты сюда придешь!

О липы, липы вековые, Я не обманываю вас, Влюбляюсь в женщин не впервые, Но в этот раз — как в первый раз!

Ни дач, ни машин, ни заборов, Лишь только талант мой и ты. И чистый родник разговоров, И токи твоей теплоты.

И тихая музыка взгляда, И робкая нежность руки, И жаркая преданность рядом, И яблочный холод щеки.

И наше с тобою богатство Не дача, не чудо-кровать, — Наутро опять увидаться И новый маршрут создавать.

В какие-то дебри забраться, Где хворост и прель, как вино,— Вот это, родная, богатство, Оно лишь немногим дано!

Туманно и пасмурно. Дождик идет. И очень опасно: Кругом гололед.

Ходи осторожненько! И утром и ночью Ставь милую ноженьку На твердую почву!

Вот здесь обойди, Эта лужа — предатель. Здесь только что Падал один обыватель.

Иди, моя лапонька, Тихо, с оглядкой. Тут грязно. Пройди-ка Вон там, за оградкой!

Однажды осмелься, Скажи, что ты любишь меня. И всей своей сущностью слейся С певучим началом ручья,

Любовь — полководец, Державы берет, города. Любовь — и колодец, Где плещет глухая беда.

Беречь ее надо! Воспитывать, как сыновей. Люблю тебя, Лада, За черные дуги бровей.

Трава твоя нежная Жизнь мою переплела И в дали безбрежные Властно меня увела!

Что делает с тобой Бетховен! Сижу, ревную и боюсь. Ты в даль далекую уходишь, И я тебя не дозовусь.

Ты на Эльбрусе, на вершине. Я чуть растерянно гляжу: Скажи, что делать мне, мужчине, — Лезть в горы или быть внизу?!

Ты снисходительно встречаешь Мой взгляд, чуть клонишься к плечу. Мне на вопрос не отвечаешь. И хорошо. И я молчу.

Аккорд, как ветер с моря резкий, Бьет тугокрыло по рядам. Где музыка? Там, где Доренский? Иль там, где ты? И там, и там!

О, как я слушаю, родная, Твое лицо, твои черты, Не посторонним знаньем зная, Что с музыкой вы — две сестры!

Чело твое чистое Чище огня. Оно чистотой Обжигает меня.

Ты чем умываешься? — Снегом зимы. Дает он свою чистоту Мне взаймы.

Так, значит, метели, Пороши, снега Не губят, а любят И холят тебя!

Так, значит, не зря Поклоняемся мы Твоей красоте И здоровью зимы!

Скорее на лыжи! К свободной ходьбе. Тем лучше, чем ближе К снегам и к тебе!

Я на снегу увидел снегиря. Он шел и полыхал. К чему бы это? Ты подошла ко мне, моя заря, Такого ж точно огненного цвета!

Ты вся пылала, вся была — огонь, Вся — милое и сказочное диво, На личике румянец молодой Поигрывал невинно и стыдливо.

И шапочка и варежки красны, Полупальто, как мак в степи, пылало. С двух алых щек две алые весны Две милые улыбки посылали.

О, русское пристрастие к огню И яркому бунтующему цвету! Твой красный цвет любви я догоню, Он согревает всю мою планету!

Ты — мой непотухающий костер, Моя печаль, мое большое счастье, Мои луга, мой клевер, мой простор, Моя полынь, мой мед, мое причастье!

Луговые, зеленоватые И гераневые глаза. И лукавые, и хитроватые, И глубокие, как бирюза.

В глубину эту пристально, пристально Я, как в море, глядеть могу. Паруса мои, лодки и пристани — Все теперь на твоем берегу!

Мне глаза твои — энциклопедия. Я учиться считаю за честь. Хватит мне и любви, и терпения Все большие тома перечесть!

Как беременные зайчихи И напуганный ими лесник, Вот глаза твои сразу затихли В чернолесье густых ресниц.

Вот они и теплеют, и тают, Как лучами пронизанный лед, И куда-то туда улетают, Где одно только счастье живет!

Я заметил: ты капризна, Раздражительна порой. Но любовь не только тризна И не только пир горой.

У любви бывают будни И глухие вечера. Пережить их очень трудно, Пережил — и с плеч гора!

Мне милы твои капризы, Я от них не жду беды. Я их сравниваю с бризом, С легкой ломкою воды.

Если любишь — все прощаешь, Каждый вечер встречи ждешь. Мелочей не замечаешь, В крупном плане все берешь!

Утренний твой голос мне как солнышко. От звонков твоих я не устал. Алевтина, милая Аленушка, Ты не спишь — и твой царевич встал.

Взял он в руки тонкую, напевную, Золотую, нежную свирель. Заиграл — и сказочной царевною Зацвела в снегах зимы сирень.

Зайцы-русаки сбежались на поле, Испугались: — Почему весна? — А сосульки все подряд заплакали, Выкрикнули вдруг: — Она пришла!

А медведь в берлоге лапы вытянул, Сладко потянулся: — Э-хе-хе! — Снег из-под себя лежалый выкинул. — Жарко мне, — сказал, — в моей дохе!

Вот и ты в весеннем легком платьице Вышла в заповедные луга, А в твоих ресницах солнце прячется, Заодно и я там, твой слуга!

Что-то в музыке поминальное, Что-то щемящее сверх понимания, Что-то грустное, что-то печальное, Что-то пустынное до одичания. Что-то скифское и курганное, Чернобыльное и полынное, Первородное, первозданное, Богатырское и былинное. Что-то смелое, и решительное, И прямое, как высота, Что-то самое значительное — Человечность и доброта!

Просыпаюсь, а в сердце живет человек, Он смеется, грозит мне, как мама, за шалости, И в годах у меня, как в горах, тает снег, И как не было спячки, хандры и усталости.

Песни! Песни в душе! Бой и звон родника, С водопадом, с морями, с горами братание, Я как мамонт, душа моя из ледника Начинает немного, немного оттаивать.

Это ты, мой спаситель, мой ангел, мой друг, Спутник милый, так искренно мною согретый, Мой щемяще доверчивый клятвенный звук, Долетевший с балкона Ромео — Джульетты.

Я — ребенок. Я радуюсь. Плачу. Грущу. Окликаю тебя с заповедного луга, А чего я на нашей планете ищу? Только друга! Единственно верного друга!

Мне твой голос как спасение, Пробуждение от сна. Я хожу как ночь осенняя, Твой звонок, и я — весна!

Я — черемуха цветущая, Работящая пчела, Все ненужное, гнетущее Сразу вон! И все дела!

Ручейки звенят и прыгают, Пьяные грачи орут, Сильной, серебристой рыбою Глубины речек бьют.

Все тока тетеревиные — Поди останови! — Исполняют нам старинные Романсы о любви.

Ты идешь весенней просекой, Смеешься: — Это я! — И к тебе в объятья просится Поэзия моя!

Оркестр запел что-то нежное, нежное, Что-то гордое, одинокое. То ли море ко сну отходило безбрежное, То ли поле просыпалось широкое.

То на веслах шел я по Дону великому, То с косою отточенной плыл по раздолию. То журавли надо мною курлыкали, То я сам свистел соловьем-разбойником.

То спешил на коне в голубые, ковыльные, Мной открытые новые, нежные дали, То твои невозможно прелестные, сильные Крылья белые шею мою обвивали.

Моя любовь не крик «Спасайте!», Не окровавленный заход, Она как деревце, — посадят, Польют — оно уже растет!

В ней что-то от росы на травах, От хвойности густых боров, От ветерка на переправах И от привета: — Будь здоров!

Моя любовь — моя забота, Моя печаль и мой экстаз, А главное — моя работа, Она бездельничать не даст!

Любовь, дороги, странствия — Вот я чего хочу. Глядеть в твои прекрасные Глаза и льнуть к плечу.

Поигрывая веслами, Идти через пороги И выходить на росные, На новые дороги!

Не в клетке нам, любимая, Томиться канареечной, Для нас необходимое Не утлый быт, а вечность.

Широкое шагание Под ливнем солнца частым, Большое обладание Большим и редким счастьем!

Друг ты мой верный, лебедушка нежная, Праздник мой, светлое рождество мое, Кто для нас выдумал неизбежное, Чтоб целовал я тебя, божество мое!

Чтобы в толпе, где все суетно мечется, С сетками, с сумками, свежей «Вечеркою», Я узнавал из всего человечества Только тебя, — остальное вычеркивал!

Чтобы ходил, на витрины заглядывал, Думал, а чем бы тебя мне порадовать. Что бы такое придумать Заглавное, Чтобы сияла ты всеми каратами.

Чтобы светилась, как радуга майская, И излучала свое многолучие, Чтоб говорила мне ласково-ласково И пробуждала все самое лучшее!

Самое чистое, самое яркое, Самое что ни на есть распрекрасное. Ландыш мой белый, душистая ягода, Радость моя, мое солнышко ясное!

Уваженья, вниманья, доверия, скромности — Вот чего я хочу. В мир, с его многоликой и сложной огромностью, Только так я лечу!

Если другом ты близким не узнан, не понят, Что вся жизнь? Жалкий крах! Что вся мебель и роскошь с удобствами комнат? Тлен и прах!

Ты щедра и добра, и в тебе от природы Добрый голос поет. Через путь мой нелегкий, через страшные годы Он мне весть подает.

Я спешу на большую и людную площадь, Там пылает мой мак. И во мне разрастаются дивные рощи, И взмывается флаг!

Я тебя не предам. Ты мне — мать и Россия, Добрый друг и жена. И душа моя плещет по-волжски красиво, Вся тебе отдана!

Первый снег. Припорошена озимь снежком. В лес, в березник, Идем мы по полю пешком.

Озимь как изумруд. Зябнут, ежатся усики ржи. Ты бежишь в сапогах, Озорно окликая: — Держи!

Вот и лес. Вот и елочка, Вот и костер. Вот скамейка лесная И кем-то сколоченный стол.

Вместо скатерти снег На обеденном нашем столе, Яркий, солнечный свет В путевом хрустале!

Как прохладно вино, Как твой взгляд неподкупен и смел, Знаешь ты и сама, Почему про тебя я запел.

Мы одни. Тишина. На снегу красногрудый снегирь. Я люблю этот лес, и тебя, И певучую русскую ширь.

В царстве белых берез, В коридорах зимы, Никого! Тишина. Только наша любовь! Только мы!

Зима застала нас в Коломенском, У чуть замерзшего пруда. Трава под первый снег хоронится, Ей там тепло. А нам куда?

В острог прикажете податься, Взойти на лестничную круть? Присесть, вздохнуть, поцеловаться? Со страхом вместе вниз взглянуть?

Увидеть землю, снег, соборы И зеркало Москвы-реки, Промолвить заодно с тобою: — Река, родимая, теки!

Так и решили! Я под крышу Залез, тебя к себе зову, Я больше никого не слышу, Одной тобой теперь живу!

Сидим, любуемся снегами, Седою древней стариной, И нет раздоров между нами, И мы счастливые с тобой!

Быть с тобою — не срок отбывать, не в тюрьме                     сидеть, Быть с тобою — Вселенную, мир понимать, Разговаривать с белой порошею, с месяцем И влюбленно глазами поля обнимать.

Быть с тобою — настраивать сердце на музыку, На доверие и на большую любовь, Черпать воздух не комнатою, не фрамугою, А большими ковшами долин и лугов.

Быть с тобою — не каяться, не виноватиться, Нет зимы, если любишь! Душа как кристалл. Как мне нравится темно-вишневое платьице, Как к лицу твоему цвет сережек пристал!

Быть с тобою — блаженство, полет и парение Над полями, лесами, сияньем холмов. Ты — родник мой звенящий, мое утоление, Мой надежный маяк среди бурь и штормов!

Лапупя, моя лапунюшка, Тихоня, моя тихонюшка, Встань под мое оконушко, Взойди ко мне, красное солнышко!

Люблю я тебя, лапунюшка, О тебе моя крепкая думушка, Быть бы нам с тобой в одном тереме, Как бы жили мы, как бы пели мы!

Для тебя, моя чистая горлинка, Занималась бы в тереме зоренька, Для тебя, моя лебедь белая, Руки что-нибудь вечно бы делали.

Я дарил бы тебя, чудо-женщина, Оксамитами, скатным жемчугом, Сердоликами, аметистами, А еще поцелуями чистыми.

Ты ступала бы в светлом тереме Упоенно, легко и уверенно. Мне бы не за что было гневаться На тебя, моя красная девица.

Лапуня, моя лапунюшка, Тихоня, моя тихонюшка, Встань под мое оконушко, Взойди ко мне, мое солнышко!

Голос твой слышу, утренний, свежий, Ровно в девять, как было обещано, А за окошком дремлющий, снежный Лес, и на узенькой тропочке женщина.

Это не ты! И меня не волнуют Эти сапожки, пальто из ратина, Кто-то, наверно, и эту целует. Пусть! Для меня только ты, Алевтина!

Тонко колеблется в трубке мембрана. Техника речь твою бережно пестует. Так еще все неосознанно — рано. Все еще спит, а любовь уже действует.

Сходятся двое на поединок, Не для убийства, а для возрожденья, Так у нас все добровольно едино, Так мне приятны твои возраженья.

Да, не поеду. Да, буду дома. Буду работать, вести свои борозды. Елки от крепкого зимнего рома Клонят к земле свои белые бороды.

Солнышко в соснах вспорхнуло жар-птицею, Встало, пошло над землей, над Памирами. Милая! Ты мне мой суд и юстиция. Можешь казнить, но и можешь помиловать!

Просыпаюсь — дом мой пуст, Как пустой карман шинели, Как большой весенний куст Отцветающей сирени.

И постель моя грустна, И грустны мои морщины, И грустны мои уста Одинокостью мужчины.

Ночью кашель бил и тряс, Чуть кололо мне под боком, И позванивал матрац Колокольчиком далеким.

Твой платок меня спасал, Часть тебя, твоей одежды, Как маяк, он мне бросал И тепло и свет надежды.

Ах, скорее бы опять, Руки в руки, губы в губы, И прижаться, и молчать, И тогда не надо шубы!

Ты — мой берег, мой крутой, Мой отлогий, мой ольховый, Мой малинно-родниковый, Хмелем весь перевитой.

Ты — мой лес, где я дышу, Отдыхаю ежедневно, Где свои стихи пишу О тебе, моя царевна!

Ты мне — поймы и луга И цветущая гвоздика, Ты мне — радуга-дуга И моей души владыка.

Царствуй! Трон и твой и мой, Этот сад и эти груши, Острова, моря и суши, Все дарю тебе одной!

Мы с тобой два белых горностая, Мех у нас один, в одну красу. И квартира наша городская Не в Москве — в большой глухом лесу.

Нас не узнают, когда в порыве Говорят с восторгом: — Снежный ком! — Как не ошибиться — мы впервые Стали жить в обличии таком.

Мы не пассажиры, не на полке Нас уносят вдаль не поезда, Мы на высоченной старой елке, А она не едет никуда!

Наша спальня — дремлющая хвоя, Наш концерт — березовая тишь. А в концертном зале только двое: Слева я, а справа ты сидишь.

Нам с тобой, родная, так удобно, Сосны и березы так прямы! И над нами вьется так свободно Голубая музыка зимы!

Хочу весны, хочу раздолья, Хочу лугов, хочу травы. Хочу влетать, как ветер Дона, В ладони милые твои.

Хочу далекого заплыва С тобой, у твоего плеча. Хочу, чтоб в зеркало залива Смотрелись мы, как два луча.

Хочу дороги через поде В тот тихий лес, где любят нас, Где белый гриб, под елкой стоя, Расхвастался: — Я родом князь!

Хочу твоей большой, спокойной, Текущей медленно в крови, Единственно тебя достойной Неиссякаемой любви!

Любовь не покупается, Она дается богом. Как странница, скитается Она по всем дорогам!

Стучится в окна палочкой: — Водички мне глоточек! И где-нибудь на лавочке Вздремнуть, поспать чуточек!

Хозяин глянет хмуро, Чужой красой не бредя: — Зайди, приляг на шкуру Убитого медведя!

И на медвежьей полости, Раскинув руки сонно, Уснет Любовь, и в голосе Прорвутся нотки стона.

Охотник, житель бора, Пустил, а сам не знает, Что рана в сердце скоро Появится сквозная.

Он так ее полюбит, Что про ружье забудет, И, как за соболями, Пойдет он за бровями!

Я обладаю женщиной. Одной, Единственной, неповторимой. Она мне сделалась родной, Как дым из труб, необходимой!

О, как я к ней опаздывал, спешил, Чтобы скорей от горя распрямиться. Мне говорят, что много я грешил. Я говорю: не шел на компромиссы!

Рубил сплеча, когда к моей любви Корысть примазывалась в жены. Я не сдавался, черт возьми, Я вырывался из опасной зоны.

К свободе шел и пел, как дикий лось, Что одолел прыжком засаду ловчую. И надо мною солнце поднялось, Свою любовь увидел я воочью!

Любовь во мне жива. Я счастлив встречами, Как солнечным хождением по кругу. О, если бы мы были обеспечены Пожизненным стремлением друг к другу!

Высокое я вижу назначение Моей любви к тебе. Твоя взаимность Дает мне счастье, и ограничение, И цельность чувств, и зрелую наивность.

Любимая! Как надо нам хранить Тропиночку, что стелется нам под ноги. И можно ли хоть каплю уронить Из чаши, что с тобой мы вместе подняли?!

Ты для меня — единственное солнце И рядом и на дальной отдаленности. От пустоты случайных связей сохнут, А я цвету, я цвет одной влюбленности.

А я своей густой зеленой кроной, Которая в озерах отражается, Единственно к тебе одной притронусь, И все поет, и все преображается!

Гори, разгорайся, Грозою грози мне, любовь! Напитки и пытки, Любовное зелье готовь!

Я выпью! Мне мил твой Спасительный, сладостный яд. Пожары, пожары кругом… Это дни нашей жизни горят.

Пылают озера. Вода ключевая кипит. Весь в саже, Амур, как пожарник, Не спит.

— Тушите! — кричит он. Бьют струи По крыльям огня. И странное дело, Они попадают в меня.

Губы от моря твои солоны, Плечи налиты спокойною силой. Черные волосы, как соловьи, Вьют свою песню и музыку милую!

С кем еще можно тебя мне сравнить? Строчкой какой осторожно дотронуться? Главное то, что ты можешь хранить Женскую скромность, а это достоинство.

Главное то, что в тебе доброта Так постоянна, как солнышко на небе, Не на замках она, не заперта, Вот она, вся тут, и просится на люди!

Главное, ты и мила и умна, Глупости бабьей в тебя не насовано. Вся ты осмыслена, озарена, Все в тебе диво и все согласовано!

Прекрасный подмосковный мудрый лес! Лицо лесной реки в зеленой раме. Там было много сказок и чудес. Мы их с тобой придумывали сами.

— Загадывай желания свои,— К тебе я обратился, — я волшебник! — И замолчали в чащах соловьи, И присмирел над Клязьмою ольшаник.

— Стань лесом для меня! — И лес растет. И я не я, а дерево прямое. — Стань для меня ручьем! — И он течет И родниковой влагой корни моет.

— Стань иволгой!— И ты в певучий плен Сдаешься мне в урочище еловом. — Стань соловьем! — И серебро колен Рассыпано по зарослям ольховым.

— Стань ландышем! — Пожалуйста! — И я, Простившись и с тобой и со стихами, Меняю сразу форму бытия И для тебя в траве благоухаю!

И тихо говорю тебе: — Нагнись! — Гляжу в глаза, в которых нет испуга. Молю кого-то высшего: — Продлись, Свидание цветка с дыханьем друга!

Я — лес, я — ландыш, я — ручей, я — клен, Я — иволга, я — ты в каком-то роде! Когда по-настоящему влюблен, Тебе доступно все в родной природе!

Почему поет родник, Ни на миг не умолкая? Потому что он возник Для тебя, моя родная.

Лучше всякого ковша Две твоих ладони, Лада. Холодна и хороша Родниковая прохлада.

Пей! Живительный глоток На какое-то мгновенье Даст тебе телесный ток, Силу, бодрость, вдохновенье.

Вот сама ты попила И меня поугощала И по полю поплыла Величаво, величаво.

Майский полдень поднял ввысь Жаворонка над простором. Милая, остановись, Слушай, как он там раскован.

Замерли и ты и я — Нас искусство полонило. От такого забытья Ты косынку уронила!

Опять продолжаются наши прогулки, Под нами не снег, а трава и земля, И мы не в Москве, не в глухом переулке, У Сетуни, там, где гнездо соловья.

Где облако белым, седеющим чубом Чуть солнце прикрыло и бросило тень, Где ветви листвой прикасаются к чуду Чуть смуглых твоих оголенных локтей.

Опять продолжаются наши влюбленья У тына, где тихо белеют сады, У речки, которая вдруг замедленья Меняет на бег белогривой воды.

Опять я гляжу на тебя и любуюсь В поющем, щебечущем майском лесу, И если ты скажешь мне: — Милый, разуюсь! — Прекрасно! А туфельки я понесу!

Скажи мне словечко, обрадуй немного, Согрей мою душу, покамест жива, Что б я из молчальника глухонемого Вдруг стал богатырски богат на слова.

Чтоб все родники мои дружно забили, Чтоб все мои радуги встали в полях, Чтоб все соловьи меня так полюбили, Чтоб эта любовь засветилась в словах.

Скажи только слово, какое ты знаешь, Оно, как в темнице, томится давно. Пускай, как прекрасная музыка с клавиш, В порыве сближенья сорвется оно.

Я любящим сердцем то слово поймаю И в самом заветном гнезде поселю. Я цену ему, как и ты, понимаю И суть его только с тобой разделю!

У тебя на губах горчинка. — Что с тобой? — У меня морщинка! — Не расстраивайся, мой друг, Не такой это тяжкий недуг!

— Где она? — Видишь, вот она, слева. И когда она, подлая, села? Как же это я недосмотрела, Неужели когда я спала, Она молодость отобрала?

— Успокойся, моя родная, Я слова молодильные знаю, Я одно лишь словечко скажу И лицо твое омоложу.

Мы морщинку твою поборем Темным лесом, и Черным морем, И всесильной волшебной водой, Будешь ты молодой-молодой!

Ты сегодня такая усталая. Грустный взгляд и померк и поник. Не решаются даже уста мои Прикоснуться к тебе хоть на миг.

Помолчим. Окна очень морозные, Не надуло бы в спину, смотри. Третий день холода невозможные, Даже спрятались снегиря.

Чем морозу мы не потрафили, Что разгневало старика? Как люблю я твою фотографию С белым кружевом воротника.

Ты на ней так нежна и доверчива, Так хрустально чиста и хрупка. А в глазах твоих — символы вечные: Море, лебеди и облака!

Я ранил тебя, моя белая лебедь, Печальны, заплаканны очи твои. Что я виноват — я не прячу, я плачу. Как сокол подстреленный, сердце в крови.

Я ранил тебя и себя обоюдно. Я ранил тебя и себя глубоко. Поверь, дорогая, мне горько и трудно И горе мое, как твое, велико.

Тяжелые, черные думы роятся. Пока ты в обиде, мне их не избыть. Чем дружба нежней, тем ее вероятней, Как тонкую, хрупкую вазу, разбить.

Я знаю, что дружбы твоей я достоин, Ты только мне горечь обиды прости, Иначе и незачем мне по просторам Стихи и любовь к Алевтине нести!

Ревность однажды меня одолела, Как я себя в этот день ненавидел! Как мое сердце весь вечер болело Из-за того, что тебя я обидел!

Мне показалось, ты с кем-то встречалась, Губы смеялись устало-помято. Кто-то украл твою свежесть и алость. Ты была так предо мной виновата!

Я тебе высказал предположенье, Взгляд опуская печально-унылый. И моментально понес пораженье: — Нет оснований для ревности, милый!

Ты не ошибся — весь день я встречалась С мылом, бельем и корытом стиральным. Билась одна и одна управлялась С бытом — несвергнутым бабьим тираном!

Ревность в себе задушил я слепую, Сердце во мне просветленно запело. Ты извини меня, больше не буду, Я тебе верю, и к черту Отелло!

Губы пахнут почкой тополиной — Так они подснежны и лесны! Повторимый и неповторимый Поцелуй мне твой как весть весны.

Мы стоим под тонкими ветвями, Как два стройных тополя, прямы. Нет! У нас с тобою не отняли Наших чувств глухие дни зимы.

У причала рыхлый лед синеет, Мягкой дымкой даль заволокло. Ты мне говоришь: — Хочу сирени! — До нее теперь недалеко.

Под ногами легкое шуршанье, А над нами гнезда и галдеж. Я люблю твое непослушанье, Твой каприз: — Иди! — А ты нейдешь.

Губы, как ребенок, надуваешь, Сводишь две упряминки бровей. Как ты хороша тогда бываешь, Как прекрасна детскостью своей!

На ветвях сирени клювики. Нам она кричит вдогон: — Люди! Вы ведь очень любите Мой сиреневый огонь.

Зацвету невестой скоро я, Буду чудо хороша. Жизнь людей и вся история На моих глазах прошла.

Многие меня ломали, Восклицая: — Ах, сирень! — Потому что понимали — Порох есть, но я сильней!

Постоим, мой друг, чуточек, Где когтистый этот куст, Над священной тайной почек, Над весною наших чувств!

— Не надо, не спеши на мне жениться! — Ты мне сказала, умница моя. — Ведь это счастье может и разбиться О грубые уступы бытия.

Ну, женимся, потянем честно лямку, Убьем любви высокое чело И заключим себя в такую рамку, В которой даже предкам тяжело.

Давай мы будем два отдельных луга, Два родника двух солнечных долин. Пусть лучше нам недостает друг друга, Чем мы друг другу вдруг надоедим.

Давай мы будем два сосновых бора, Стоящих в стороне от всех сует. Чтоб два больших, серьезных разговора Сливались в наш один большой дуэт.

— Давай мы будем! — Ты сидишь, сияешь, Как купола старинные в Кремле, И тихо землянику собираешь На золотой захвоенной земле.

Завидую зиме, ее характеру, Ее уменью лечь, спокойно спать. И пусть ее когтями зверь царапает, Медведь дерет — зиме не привыкать!

Сон у нее глубок, она не нервная, Ей не нужны ни мединал, ни бром, Она себе в своих привычках верная, Ее подымет только майский гром.

Но до него, до грома, как до млечности, Снега лежат, как скатерти, белы, И нам с тобой они до бесконечности Московским зимним вечером милы.

Нагнись и набери снежку в ладони, Я выбегу вперед, не оглянусь, И счастлив буду от такой погони, Ну, попадай в меня, я не боюсь!

Иволга моя зеленоверхая, Жаворонок звонкий, полевой, Как ты неожиданно приехала, Властно засияла надо мной!

— Здравствуй! — Губы в губы, руки на плечи, И молчим, и нам не надо слов. А глаза как две большие каплищи, Как два дыма двух степных костров.

Как теперь мне любится и верится, Пальцы не ласкают — счастье ткут. Ты со мной — и вся планета вертится, Звезды в мироздании текут.

И я когда-то рухну, как и все, И опущу хладеющую руку, И побегут машины вдоль шоссе Не для меня — для сына и для внука.

Мой цвет любимый, нежный иван-чай, Раскрыв свои соцветья в знойный полдень, Когда его затронут невзначай, Мои стихи о нем тотчас же вспомнит.

А ты, моя любовь? Зачем пытать Таким вопросом любящего друга?! Ты томик мой возьмешь, начнешь читать И полю ржи, и всем ромашкам луга.

А если вдруг слеза скользнет в траву, Своим огнем земной покров волнуя, Я не стерплю, я встану, оживу, И мы опять сольемся в поцелуе!

Зима еще в силе Морозы в запасе. Поэты о ней Говорят на Парнасе.

Рифмуют:       морозы,       прогнозы,       колхозы, И рифмы, как сестры Родные, похожи!

Не весь еще снег Облака нам раздали. Снега в феврале Будут в полном разгаре.

Сугробами Наша земля забрюхатит, Мороз даже в марте Как надо прихватит.

Зима еще в силе, Любовь наша в силе. Мы именно этого И просили.

Не просто:      сошлись-разошлись —      и бесследно, А так, чтобы сердце Летело победно. Чтоб нам с тобой В этом полете открылась Двусильность, Двузоркость, Двунежность, Двукрылость!

Вот и дожили до четверга Ты и я, как и все горожане. А за эту неделю снега Стали глубже и урожайней.

От больших снегопадов своих Небо очень и очень устало. Серый тон во все поры проник, Небо бледное-бледное стало.

Невысок у него потолок, И в оконной моей амбразуре, Дорогая, который денек Не хватает лучей и лазури.

Приезжай! И обитель моя И засветится, и озарится, И разбудит, взбодрит соловья Вдохновляющая жар-птица.

Рано утрой тебе позвоню, В Подмосковье тебя позову. Выйдем в лес под еловый навес, В царство снега и птичьих чудес.

Дятел дерево звонко долбит, Заяц прыгает в блиндаже. — Ты, косой, — говорю, — не убит? — Я-то нет, а братишка — уже!

И пошел, припустил во весь мах, Ни лисе, никому не схватить. Хорошо ему в зимних домах — Ни за свет, ни за газ не платить!

Арки снежные над головой Перекинуты там и тут. На прогалине снеговой Снегири красногрудо цветут.

Что привезти тебе из Тюмени?! Что подарить тебе, милая скромница?! Самую сильную рыбу тайменя? Или потешную белку-кедровницу?

Что присмотреть и какую обновку? Не был пока я в Тюмени, а думаю. Или достать мне лисицу-огневку, Или тебе по душе черно-бурая?

Может, в Тюмени зайти в пимокатную, Валеночки заказать, как положено? Чтобы ты, радость моя незакатная, Белые ноженьки не заморозила!

Иль привезти тебе хлебца тюменского, Белого-белого, мягкого-мягкого. Самого что ни на есть деревенского, Свежего, дышащего, немятого!

Все привезу! Когда любишь, то жалуешь Хлебом и рыбой, стихами, мехами, Золотом, всеми дарами державными, Всеми жар-птицами, всем полыханьем!

Мои стихи, как белые снега, Закрыли стол и вдаль распространились. А я хочу, чтобы они всегда В твоей душе, любимая, хранились.

А кто мои стихи? Да это я! Твой добрый друг, твой соловей певучий, Твой обнаженный пламень бытия, Твой Святогор, твой Муромец могучий.

Закину сошку за ракитов куст, Уйду к тебе, и в поле будет пусто. И выпью из твоих целебных уст Целительной росы большого чувства.

Любимая! Какой простор в груди! Ты мне дала его — спасибо, Лада! Любовью, лаской вдаль меня веди, Ты у меня одна, а больше мне не надо!

Я тебя не хочу обижать, Луч мой, ласка моя и ручей мой. Легче смерть мне свою увидать, Чем однажды твое огорченье.

Ты сказала, что я укорил. Боже мой! Я неправильно понят. Я тебе все свое подарил. Все во мне от влюбленности стонет.

Ну, а сердце — ты знаешь сама, Колотушкой частит деревянной!.. Помоги, помоги мне, зима, Чуть остыть для любви постоянной!

Дорогая, попроси меня, Чтобы я безотлагательно Свез тебя в леса лосиные! — Дорогой мой, обязательно!

А в глазах живет печалинка, Очи тихой грустью ранены. — Мы который раз встречаемся? — Знают это звезды на небе!

Знают рощи подмосковные, Знают Химки и Коломенское, Знают близкие знакомые И дома, где мы хоронимся.

Милая! Я верен клятвенно Твоему ручью стозвонному, Так подымем нашу братину Зелена вина любовного!

Многошумно, многолиственно, Многорадостно в лесу. Я влюбленно и воинственно На руках тебя несу!

Многозвучно, многолучно, Многощебетно вокруг, Я тебя, мой луч, мой лучший, Нет! Не выпущу из рук!

Снег на снег, дождь на дождь —                все повторно, Все на свете не ново для нас. В мякоть добрую падают верна, Это тоже случалось не раз.

Сколько раз на земле повторялись Поцелуи, улыбки, цветы… Как я счастлив, что не потерялась В человечестве именно ты!

Старые бани по-черному топятся В старой деревне, в березовом шуме, Так вот и ждешь, что пройдет протопопица, Скажет: — Подай мне воды, Аввакуме!

Скажет: — Крапивки бы, что ли, пожаловал, Тело пожечь, постонать телесами…— Выйдет из бани, большая, державная, Бедра — жаровней, спина — полосами.

— Эй, Авакумушка, дай-ка холодненькой, Пар одолел, мне бы охолонуться, Да не гляди, не пугай меня, родненький, Совесть берет, даже страх оглянуться!

А протопоп — ох, хитрюга и бестия! В щелку заглянет очами сверкучими. — Матушка! Полно стыдиться-то, вместе мы, Мы для себя, как два солнца за тучами.

Ты уж дозволь мне холстину-простину Тихо надеть на покатое плечико. — Ладно уж, ладно, не видишь — я стыну, Побереги-ка для ночи словечико!

Звезды в соломенной крыше как голуби, Только что нет воркования нежного. Жжет Аввакум свое сердце глаголами, Веру отстаивает пуще прежнего.

— Матушка, где мы?            — В дороге, болезный мой, В ссылке, в опале проклятого Никона. — Тяжко мне! — Милый, идем-то по лезвию, Веру несем неподкупно великую!

Упаду в траву — глаза под небо! Руки — в золотые клевера. Это быль, скажи мне, или небыль, Что меня ты в поле привела?!

Солнышко веселое смеется, Прячется за облако: — Найди! — Рядом что-то затаенно бьется — Это сердце у тебя в груди!

Ровное глубокое дыханье, Ровный пульс, уверенность в крови. Жаворонок нам с тобой стихами Громко объясняется в любви.

Ты жуешь зеленую травинку, Нежно-нежно за руку берешь. — Милый, перейдем на ту равнинку, Слева там ромашки, справа рожь!

На каждую встречу Иду как на первую, Пою про нее Свою песню напевную.

А сердце мое На качелях качается, Когда с высотою Твоею встречается.

Мы нашу любовь Начинали не розами,— Костром в перелеске, Прогулкой у озими, У нашей старинной Кормилицы-матушки… Природа сегодня Смеется по-мартовски.

Лед падает с крыш, Как хрусталь, Разбивается. Что стало законом природы — Сбывается.

Грачи-горлодеры Орут, как блаженные, Садятся на гнезда, Идут на сближение!

Спешу я к тебе И, как юноша, радуюсь. И вижу, что в мире Все делится надвое И этим делением Объединяется. А лед все летит, Все сильней разбивается, А в рощах березовых Соки весенние Уж празднуют день Своего вознесения.

Ночевало колечко На мизинце на левом. Так я сам захотел, Ты мне так повелела!

Золотое колечко Светилось, сияло. Чье оно — понимало! Потому и сияло.

До утра на руке моей Нежилось, грелось. И от этого мне Удивительно пелось!

Долина Балатона вся в тумане, Земля спокойно спать легла. Таинственными, влажными губами Касается лица ночная мгла.

Не ты ли это? Мне воображенье Тебя рисует, твой знакомый взгляд. А в воздухе весеннее броженье, И ветви виноградные не спят.

Земля зовет: — Копни меня лопатой И взбудоражь мою земную грудь, Приди ко мне, мой друг, эксплуататор, Вино, зерно и золото добудь!

В уютной чарде скрипки и цимбалы, Живой огонь свечей, лихой чардаш. Оставила Москву, пришла бы И села к нам за стол веселый наш.

Ты не придешь. Печально плачет скрипка, И мне смертельно хочется домой. А сердце так тоскует неусыпно И встречи ждет единственно с тобой.

Празднество моим очам — Личико твое овальное. Нежно льну к твоим плечам: Сядем, что ль, за пированне?

Стол накрыт для двух персон, Наливай вина немедленно! Неужели это сон, Что любовь не поколеблена?!

Неужели это явь — Рядом ты, моя прославленная? Я к тебе согласен вплавь Через олово расплавленное!

Через снежные хребты, Через все пустыни знойные! Для меня лишь только ты Зона нежная, озоновая.

Заповедный мой Ильмень, С птицей вольною, неловленой, Заповедный мой олень, Только солнышком целованный.

Сегодня у меня глаза смеются, Слова особенные льются, Причина так мала и так проста — Я был с тобой — след в след, уста в уста.

Ты пряталась, и в чаще куковала, И неподдельно сердцем ликовала, И пела вдохновенней соловья. Причиною — привязанность моя.

Я с той поры, когда тебя увидел, Ничем большого чувства не обидел, Нигде, ничем любви не оскорбил,— Тобой дышал, одну тебя любил.

Какое счастье — цельность и единство, Глядим друг в друга и не наглядимся, В березах, в ольшняке, в семье рябин Для нас с тобою всюду путь один.

Как ты прелестна в легкой летней блузке, Идем к реке, — не упади на спуске, — Я помогу тебе и поддержу И в сотый раз с любовью погляжу!

Твое золотое колечко Летало со мною далечко. Границу пересекало, И возле Дуная сверкало, И возле садов деревенских, И возле дворцов королевских. Светило с трибуны солдатам, Рязанским и курским ребятам. Как символ разлуки и чести Носил я его в Будапеште, Тебя оно не забывало, Когда в облаках пребывало, Когда на посадку садилось, Когда не с тобой находилось. Две звездочки на колечке, Как мы с тобой на крылечке, Два ясных глазочка в оправе, Как мы с тобой в силе и славе.

Бей меня, солнце, По ягодицам! Это, я думаю, Пригодится.

Жми, прижимай меня, Море, волною, Брызгайся, бейся, Кипи подо мною!

Чтоб выступала На плечи соленость, Чтоб отступала Моя утомленность.

Чтобы судьбы Ежедневная тропка Не поддавалась тебе, Нервотрепка.

Море смеется: — Так и поступим, Хворям, недугам На горло наступим.

Солнце грозится: — Загаром ударю, Буду служить тебе, Как государю!

А соловей поет, как при Мамае, На тот же лад, на древний свой мотив. Тогда его не очень понимали, Да и теперь кой-кто кричит: — В архив!

Нам этой безыдейщины не надо, Не соловьями занято село. — Но льется неподкупная рулада Всем горе-теоретикам назло!

И слушают сердца людей живые Признания влюбленных в землю птиц. Не соловьи — посты сторожевые И часовые песенных границ!

Дозорные моей большой державы, Доверенные чувства и любви. Стою у Соловьиной переправы, Где шли бои, бушуют соловьи.

Около леса не вижу подлеска, Это, по-моему, ненормально. Тут ему самое, самое место, Чтобы расти и шуметь беспечально.

Чтобы под смелой защитою старших Двигаться вверх, синеву раздвигая, Крон государственных и патриарших В зрелую пору свою достигая.

Где же подлесок? Ну, как это можно? Бор как не слышит, стоит бессловесно, Шепчется старый тревожно, тревожно, Словно стена обрываясь отвесно.

Слышу и вижу, как бор беспокоен, Как его давит тяжелая дума. Рядом — ужели он в этом виновен — Нет молодого зеленого шума!

Я был в печали, я смирел, Молчал, как церковь вековая, Тебя увидел — и свирель Опять взялась за воркованье.

Воркуют голуби, вода, Автомобильные моторы, Натянутые провода И даже дальние просторы.

Земля воркует, зной поет. В истоме дремлющих растений Басовую струну берет Сердитый шмель, садясь на стебель.

И я пою, и ты, мой друг, А с нами вместе вся Россия, И стелется зеленый луг Под ноженьки твои босые.

Те фиалки, что ты сорвала, Принесла и на стол мне поставила, Скромно-скромно глядят со стола, Скромность в их поведении — правило.

Не кичатся они красотой, Лепестки их чуть-чуть фиолетовы. Как они хороши чистотой, В мире что-нибудь есть выше этого?

Нежность, женственность, скромность, покой — Все фиалке природой даровано. Как вчера ты своею рукой К ним тянулась, была очарована.

Сквозь ореховые кусты Пробираючись полегонечку, Ты к груди прижимала цветы И несла их в лесу, как ребеночка.

Твой букет на столе не завял, Не утратил лесной своей свежести. Ночью я у него узнавал: — Что с царевной моей? — Спит и нежится!

Наш лес не дремлет, не заснежен — Шумит, плывет, гребет листвой. Я около тебя, я нежен, Я неизменно только твой.

Ты помнишь первую поездку? Какой костер мы жгли тогда! Кто нам опять прислал повестку Явиться именно сюда?

Шмель этот или та березка, Что, прижимаясь к деревцу, Узнала нас, стоит, смеется И тянет веточки к лицу?

Я думаю, что вся природа Не пожалела нам отдать Лучи, и ласку небосвода, И луговую благодать.

Над нами синь, и беспредельность, И неизведанность глубин, И нерастраченность, и цельность, И музыка большой любви.

Ты уехала, стало грустно, Одиноко и захолустно, Пруд подернулся серым холстом В одиночестве холостом.

Как мои невеселые мысли, Облака над землею нависли, Так им стало печально внизу, Что они уронили слезу.

И тебе, дорогая, наверно, Стало так же печально мгновенно, Над тобою и надо мной Грусть прошла обоюдоволной.

Значит, наши душевные токи В одиночестве не одиноки. Их связала природа рукой Воедино, как Волгу с Окой!

Ты любишь море. Ты царевна моря, Стоишь, с волной высокой споря, Я счастлив: ты не знаешь горя, Я счастлив: мы с тобою двое, И есть на это наша воля, И нас благословляет море.

Наполнен берег легким шумом, А горы все в зеленых шубах, А солнышко уже проснулось И лучиком тебя коснулось, И вся ты, словно цвет граната, Пыланьем утренним объята.

Как нравится тебе купанье, Воды соленой закипанье, Волны прибрежной нарастанье, И гребня грозное игранье, И шум, и взрыв, и прикасанье, И пены белой убеганье.

Ты в даль морскую заплываешь, Но там меня не забываешь, Рукою в море зазываешь. — Зачем ты этот миг теряешь, Плыви скорее! — повторяешь И в ожидании сияешь.

И я плыву к тебе мгновенно, Рублю руками вдохновенно, И улыбаюсь откровенно, И говорю: — Ты несравненна! Прекрасна, необыкновенна, Будь счастлива, благословенна!

Еще ты спишь, Еще на море тишь, Еще рассвет ко мне подкрадывается, Что я один, Что жду тебя — догадывается!

Встаю. Балкон открыт. Кто там с утра шумит? Тревожится, волнуется И с берегом целуется?

Волна! Не спит она, В свой берег влюблена, Работает, старается, Лень у нее карается.

Три розы на столе, Они не в хрустале, Прекрасные заточницы В простой цветочнице.

Войдешь ты — сразу к ним, К любимицам своим. — Геройски, — скажешь, — держитесь, Цветете, нежитесь.

— Ну что, мы к морю? — Да! — И вот уже вода На грудь бросается, К ногам ласкается.

Свиданья утренние с морем, С восходом солнца и с тобой!.. Давай все огорченья смоем Соленою морской водой!

Давай все не́ги залечим, Седой волне подставив грудь!.. Мне не за что тебя и нечем Хоть где-то, в чем-то упрекнуть.

А если я бываю труден, Прости, я это сознаю, Не просто мне, когда я людям Себя и сердце отдаю.

Не устаю светить и верить, И ты мне в этом помоги. Давай одним масштабом мерить Твои шаги, мои шаги!

Когда ты ко мне глуха, Нет света и пламени разума, И крылья большого стиха Орлиной дремотою связаны.

Когда ты ко мне добра, Весь мир предо мной открывается, С плеч падает горя гора И на руки радость взбирается.

От рыбы тяжел мой кукан, И запросто рифма напрашивается. И я, как дремавший вулкан, Огнем начинаю побрасываться.

Как горный поток, я спешу, Играю, бунтую стремнинами И Черное море прошу: — Я с гор ледяных, ты прими меня!

Тогда старожил-эвкалипт Всего мне по грудь своей кроною, И ветер морской шевелит Листву мою вечнозеленую.

Лесом осенним Тихо туман пробирается. Лето ушедшее С грустью весь день Вспоминается.

Вижу тебя Под лучами Закатного солнышка, В море плывущей Бесшумно, как легкое Перышко.

Припоминаю — Часы и минуты совместные, Губ наших, Рук наших Переплетения тесные.

Как ты смеялась, Когда по спине тебя Шлепало Море, которое Круглые сутки Работало.

Как ты молчала, Когда твое тело прекрасное, Словно гончар, Обжигало Свет-солнышко ясное.

Лето минуло, И море от нас в отдалении. Лето, вернись! Я хочу твоего Повторения!

Силу мне дай громовую, Зажги мои молнии, Чтобы не кутал туман Меня белым безмолвием.

Повеяло березами, просторами, И сердце бьется вольно и раскованно,— Не вытравить родное, не убить, Мне без него не жить и не любить.

Тропинка то исчезнет, то появится, То к синеве небесной припаяется, То озорно аукнет: — Я во ржи, Хочу бежать далёко, ты держи!

Льнет рожь ко мне июньская доверчиво, Она легка, стройна и гуттаперчева, То к северу повалится плашмя, То встанет и — на юг, на юг пошла!

Перехватило горло от волнения, Как сладостно смертельное ранение От красоты земли своей родной, Которая всегда, везде со мной.

Трава по пояс, на лугах цветение, На сердце ни тревог, ни угнетения, Ты, как природа, рядом, ты со мной И обдаешь меня своей волной.

Стоят березы в вольном построении, Еще намека нет на постарение, Чуть клейкая, пахучая листва Свежа, нежна, прозрачна и чиста.

В березовом лесу, как в чистой горенке, Поет ручей, похитив голос горлинки, От радости и ты, мой друг, поешь И мне в ладонях воду подаешь!

Ты мой ангел, мой дремлющий бог, На лице твоем нежная алость. Ни сомнений на нем, ни тревог, А минуту назад волновалось.

То о матери, то о себе, То о том, что соседи за дверью, Сон мгновенно подкрался к тебе, Неприятности предал забвенью.

Спишь. Твой облик светлей, чем роса Травяного июльского лога, А во мне говорят голоса — Твой и мой — это больше чем много.

Доброго добра в дороженьку, Радость моя, свет и жизнь. Не сбеди в дороге ноженьку, О крапиву не ожгись.

Очи вербою не выхлестни, Ветви тихо отводи. Попадется сильно выпивший, Ты в сторонку отходи.

Трясогузки той не бойся, В той ни зависти, ни зла. Та воскликнет: — Вижу гостя! — И хвостом плясать пошла.

Шмелика на подорожнике Не задень и не спугни. Он у нас в рабочей должности И живет на трудодни.

Ну, счастливо тебе, кровнушка, Добрых путников и встреч, Только чтоб к заходу солнышка Дома быть, в постельку лечь!

То ли форинты, то ли динары, То ли Загреб, то ль Титоград… А в России вода ледяная, А в России уже листопад.

То ли Петровац, то ли Дубровник, Люди отдыхом увлечены… А в России картошку роют, Рубят белые кочаны.

А в России не плюс, а минус, Стынет месяц над зяблой водой, В Средиземное море кинусь, Чтобы в Черном побыть с тобой.

Поплыву косяком кефали, Плавниками, как рифмой, гребя. Разговаривать буду стихами, Все слова подбирать для тебя.

Вот уже миновал я Афины, Вот уже показался Стамбул. Волны гнут свои темные спины. В трюмах сердца — машинный гул.

Вот уже показалися Сочи, Вот уж Гагры мелькнули вдали, Вот уже показалися очи, Ненаглядные очи твои!

Лес шумит приглушенно-устало, Где-то в глуши заливается гончая. Было лето, и лета не стало, И соловьиное пение кончилось.

А ведь недавно такое бывало, Целыми днями такое творилось, Иволга флейту свою продувала Так, что трава на колени валилась.

Грудка малиновки вся содрогалась, Голос звенел непрерывною нотой. Позже, заметил я, как полагалось, Мать озаботил птенец желторотый.

Бросила петь, все летала, носила, Чуть рассветает — скорее в дорогу. Предупредительно сына просила: — Не увлекайся и клюй понемногу!

Грустно задумалась заводь на Клязьме, Грустно меня ты окликнула: — Милый! — Был на воде замечательный праздник Белых, опрятных, нетронутых лилий.

Где это все? Отшумело. Отпело. Видишь, как грустно березонька гнется? Милая! Наша любовь уцелела. Главное это, а лето вернется!

Ты входишь в море тихо, величаво, Бесшумно, грациозно и легко. Как будто бы оно тебя качало, Кормило материнским молоком.

Как будто ты росла не в курском поле, Где мазанки прищурившись глядят, Как будто ты росла на Черном море, Где кипарисы стройные стоят.

Нет суеты в твоем морском купанье, Спокойствие, уверенность с тобой, Ты не плывешь — ты смуглыми руками Ласкаешь изумруд воды живой.

Из волн выходишь, греешься на камне, Как никогда, свежа и хороша. И на тебя, таясь за облаками, Подолгу смотрит солнце не дыша!

— Согрей меня, милый, Словами, руками, дыханьем, Полой пиджака, Новой песней, Своими стихами!

Чего ты молчишь? Расскажи мне Хорошую сказку О том, как царевна Ходила к простому подпаску.

Костер разжигала И кашу варила из гречи, Трубила в рожок, убегала, Кричала: «До встречи!»

А то приходи! Усыплю приворотников зельем, Мы царскую трапезу Вместе с тобою разделим.

А чтобы ты мог понарядней Одеться, убраться, Кафтан с сапогами Спрошу у любимого братца.

На шапку нашью тебе звездочку Я для начала, Чтоб ночью ты шел, А она тебе путь освещала.

— А где тот царевич? — Да вот он! Да ты это, Кто же еще-то?.. — Светает. Кричит коростель. Белым куревом курит болото.

С гор шла гроза и вовсю бушевала, Молнии прыгали в море, как мяч. Не закрывалась всю ночь душевая Для эвкалиптов, деревьев и дач.

С треском сухим разрывались раскаты, Робость и оторопь сердце брала. Море накатывало накаты, Бешеный берег грыз удила.

Всхлипывал ливень, как в ссоре два любящих, Как схоронившая мужа вдова. Ветер раскачивал нищенку в рубищах, Это плакучая ива была.

Я на балконе сказал: — Громовержец, Чуть осторожней бы — милая спит! Мне говорили — ты можешь быть вежлив. — Это не я, это сын мой гремит.

Эй, постреленок, а ну-ка потише, Нет у тебя полномочий таких! — Дождь стал ходить осторожней по крыше, Ветер рванул еще раз и затих.

Море умаялось, и укачалось, И повернуло от берега вспять. Сколько шуметь ему предназначалось, Столько оно прошумело и — спать.

Утром сказала ты: — Пальмы помылись! С радостью бросились в солнце и зной. Как они, бедные, месяц томились, Ждали свиданья с дождем и грозой!

На деревьях не иней, А белая грусть. Ты не плачь, дорогая, Я скоро вернусь.

Ты не плачь, Я твою горевую слезу Через дальние дали С собой увезу.

Успокойся! Мы любим: Мы живы. Мы — мы, Две снежинки На черных ресницах зимы.

Вернуться бы в лето. Да только возможно ли это? В туманы над озером, В звонкое пенье кукушки. В зарю, что уселась На самой высокой верхушке.

Вернуться бы в шелест Уснувшей осоки прибрежной, Прислушаться к пению пеночки нежной, К рассветному, тихому Плеску сазанов, К природе, К ее молчаливым сказаньям.

А надо ли в лето, Когда я с зимою взаимен? Скрипят мои лыжи, Лыжня голубеет за ними, И друг догоняет И просит: — Пойдем по раздолью! — И алый румянец играет Под черною-черною смолью!