Жизнь похожа на кактус в горшочке. Зеленеет вроде бы сама по себе. Как ни пытайся ее приласкать, все против шерстки получается. Да и редко она нас цветами одаривает. Колючее существо – жизнь. С характером. Не подъедешь к ней ни на какой козе. «А может, попробовать на верблюде?» – сокрушалась я, сваливая не понадобившиеся мне вещи назад в чемодан.

«Не трогай верблюда. Он в зоопарке спит», – проворчала Совесть, или Жалость, или Вредность, не разобрала я среди ночи, кто там из них решил вступить в партию Защитников животных. Было уже поздно, понятное дело, что в зоопарке звери спали, и в гостинице тоже все нормальные люди отдыхали, обнявшись хотя бы с подушками… Одна я то маялась, то каялась – никак не могла успокоиться…

«Все, значит, делом полезным заняты. Силы восстанавливают. А я? Кто мне скажет, как быть со своей жизнью, которая просто заросла колючками в последнее время?.. Стрижешь их, а они еще больше топорщатся… Что же мама не звонит? Или она позвонит с утра, после профессорского осмотра?»

…Алла отвезла меня в аэропорт с утра, сонную, растерянную, расстроенную. Она настаивала, чтобы я искупалась, но я даже на балкон не вышла и на море ни разу не посмотрела – не до развлечений, не до удовольствий, ни до чего мне было. Я молилась о сыне, пусть Всевышний заберет у меня что хочет, только чтобы родные мои были целы, только пусть оставит сына невредимым…

– Ладно, все с Пашкой будет хорошо. Не кисни. Он же сильный, спортсмен, ты же знаешь… – сказала Алла мне напоследок, когда мы, купив билет, уже заполняли специальный талон на вылет.

– А Касулидис?.. Он тоже был здоров…

Раздался звонок. Папа сказал, что все обойдется, переломов нет. Профессор задерживается, приедет осматривать Пашу после обеда, тогда они мне сразу позвонят.

– Видишь, все хорошо, – настаивала Алла.

– зачем тогда профессора какого-то ждать? – возражала я и тут же спрашивала: – Ну почему что-то ужасное всегда случается внезапно и со всей силы сразу бьет по голове? А восстанавливается жизнь неторопливо, неспешно… Все нервы измотает, пока в норму придет. Если придет вообще… – Алле, ставя чемодан на весы у стойки регистрации вылета.

– Потому что несчастий мы никогда не ждем, не готовимся к ним, надеемся лишь, что они обойдут нас стороной. А того, чего ждешь, всегда трудно дождаться, – ответила всезнающая Алла, обняла меня крепко и шепнула на ушко: – Павел выздоровеет, вот посмотришь. Тогда ты уж опять приезжай, оттянемся по полной программе…

– Ой, Аллочка! Я, кажется, забыла в гостинице конверт. Последний, голубой… Ну, тот, который Лешка хотел, чтобы я сама открыла.

– Да и немудрено было. Вон как все закрутилось, – успокоила меня Алла. – Не расстраивайся, все равно ты не можешь сейчас ничего изменить! Лети спокойно… Привет Красной площади… О конверте я позабочусь… Кому он, кроме тебя, нужен?

Сдав багаж и с замиранием сердца пройдя всяческий контроль, я немедленно отправилась «не расстраиваться» в кафе. Зачем ждать следующего раза, чтобы «оттянуться по полной программе»? Ну, держись, великая депрессия! Чем там люди себя радуют обычно?

– Кусок творожного торта, стакан кофе с двумя порциями молока и тремя кусками сахара… Бутылку пива, пакет соленых орешков, пачку сигарет «Карелия» с зажигалкой… Еще… большую чашку мятного чая с тремя дольками лимона… – уверенно заказала я и уже ради горькой шутки добавила: – Таблетку от головной боли, порошок для желудка… и витамин С растворимый. Все.

– По-моему, вы кое-что забыли, – совсем не удивившись моему странному выбору, сказала официантка и вынула из карманчика беленького фартучка маленькую шоколадку. – Это от заведения. Надеюсь, вы еще приедете к нам на Кипр. С хорошим настроением. А таблетки… – Девушка понимающе подмигнула и от всей души показала рукой направо. – Вот там, в киоске. Приятного аппетита…

Я изумленно кивнула. Вот это взаимопонимание – на клеточном уровне! Женщины всех стран, объединяйтесь, вместе мы сила!..

В самолете женщины были, но объединяться они не хотели, а даже совсем наоборот. Стоило мне приглядеться, и я заметила, как толстушка в третьем ряду, жующая плюшку, испепелила взглядом стройную длинноножку, проходящую мимо, а этой дамочке в парике поперек горла встали сапожки модной мамзели из бизнес-класса. А вон пожилая женщина валидол под язык кладет, боится, что доведет ее до инфаркта неприличная длина юбки у девочки-подростка в соседнем кресле. Вместе мы сила, но направлена эта сила куда-то не туда. Вот в чем слабость нашей силы…

Рядом со мной тоже сидели две женщины. (Нет, ну пора авиакомпаниям взять на себя функции свах! Что они, не могут сажать в самолет женщину рядом с мужчиной, если они по одному, без своей пары летят? Мы, одинокие и несчастные, готовы доплачивать им за эту услугу… А то какое чудное место знакомств аж в заоблачной высоте пропадает!)

Женщины сидели тихо, и я этому искренне радовалась. Приняв на грудь свой коктейль «Антигрустин Максима Экстра Супер Плюс», я пыталась ощутить на себе его многофункциональное положительное воздействие, всячески прислушиваясь к себе, поглядывала в окошко, подремывала и потихоньку вздыхала.

– У вас, я смотрю, настроение плохое? – все-таки спросила меня соседка, правда, уже на подлете к Москве. Это была женщина неопределенного возраста, с длинными черными вьющимися волосами, расчесанными на прямой пробор и прихваченными на затылке металлической заколкой странной формы. Она куталась в темно-вишневую шаль и маленькими глоточками пила из пластмассового стаканчика простую воду.

– Да, настроение – лучше не бывает, – пожаловалась я, ухмыльнувшись. – Сын на санках в дерево въехал. Откуда он снег-то нашел? Еду домой – не знаю, что там, как… Ужас!

– И все-таки вы только что улыбнулись, это радует. Надо обязательно верить, что все будет хорошо.

– Я ухмыльнулась, потому что пыталась успокоить себя как-то и придумала рецепт счастья быстрого приготовления. Вот. Испытываю его на себе, прежде чем другим советовать…

– Да что вы…

– Хотите поделюсь? – произнесла я, повернулась к ней лицом и… попала под гипнотическое воздействие пронзительных, словно проникающих насквозь, огромных умных черных глаз. – Рецепт простой. Может быть, и вам пригодится, используете, когда тоскливо будет, – уже менее уверенно проговорила я. – Смешать что-то сладкое, кислое, соленое, горячее, горячительное, добавить пару затяжек никотина…

Я перевела дыхание, мне стало стыдно за глупости, которые я произносила.

– Продолжайте, продолжайте, очень интересно.

– Плюс две таблетки: от живота, который это все переваривать будет, и от головы, чтобы не думала, как живот с этим всем справится… Ну и одну витаминку, вместо вишенки, для красоты сверху.

«Вот дура, подумает она», – подумала я, а женщина сказала:

– У вас замечательная интуиция, вам кто-нибудь говорил об этом?

– Да. Нет. Не знаю…

Не ожидала я. Не могла понять, при чем здесь интуиция и почему же эта женщина так серьезно меня разглядывала.

– Вот видите… Вы опять попали в точку. Вся система жизни на Земле построена на этом двоичном принципе. Да – нет. Мужчина – женщина. Ноль – единица.

– Простите, вы увлекаетесь… компьютерами?

– Я увлекаюсь жизнью… Кстати, с вашим сыном все будет в порядке. Это я вам обещаю, – сказала моя странная соседка.

– Спасибо вам, – поблагодарила я ее за добрые пожелания.

– Это не пожелания, это то, что будет, – ответила она моим мыслям, а я лишь пожала плечами. Странно было все это. Странно, но как-то естественно, так, что просто не оставалось никаких сомнений, что все именно так и будет…

И мы стали разговаривать о том о сем, она быстро нашла ко мне подход, и я лишь потом уже заметила, что сама отвечала на все вопросы, не спрашивая свою собеседницу ни о чем. За весь разговор я узнала только то, что женщину звали обыкновенным именем Ольга, а на душе стало гораздо легче, будто сняла с моих плеч эта добрая фея тяжелую ношу.

Когда мы приземлились, Ольга сняла со своих волос заколку и положила ее мне в руки.

– Я уверена, что у вас все будет хорошо. Вот вам, возьмите на память.

Грубый кусок металла, кованный чуть ли не вручную, откровенно проржавевший в нескольких местах, был похож на крест, только его верхняя часть была изогнута в виде петли. Да это же один из древних магических символов Древнего Египта, кажется, «ключ жизни» называется. На обратной стороне заколки был выгравирован цветок из семи лепестков. «Цветик-семицветик, цветок из сказки, исполняющий желания…» – вспомнилось мне.

Я растерялась, разглядывая необычную вещицу со всех сторон.

– Можете считать это благодарностью за ваш рецепт, – сказала милая женщина и чуть улыбнулась краешками губ. – Обычно люди не раскрывают другим свои секреты достижения счастья, а вы запросто поделились со мной, даже будучи такой расстроенной…

– Спасибо… Но это же была шутка! И у меня… – Я хотела сказать, что у меня слишком короткие волосы, но не успела.

– Никаких «но», у вас еще будут длинные волосы, и любовь будет… – глядя мне прямо в глаза, сказала Ольга, и я не выдержала, отвела взгляд. – Да, да. И еще ребенок будет. Когда знаменитой станете. Когда книгу напишете. Нет, две. Одну – с картинками, а другую – толстую, для взрослых…

Я открыла рот, чтобы наконец спросить ее то, что с самого начала вертелось на языке, но та, другая, женщина у прохода что-то взволнованно зашептала Ольге на ушко, и они обе, извинившись, быстро распрощались со мной и стали пробираться к выходу.

– Какой ребенок? Какая книга? Какие волосы? – возмущался встречавший меня в Москве друг Мишка, когда я рассказала ему о своем странном знакомстве в самолете и женщине, которая предсказала мне мое будущее. Мишка верил только в неопровержимые факты и достоверные обстоятельства и пытался убедить меня в том же. – Какие чудеса? Какая любовь? Даже штампу в паспорте после свадьбы можно верить лишь наполовину, в смысле на свою половину. А ты губу развесила!

– Ну и что? Зато какие хорошие слова она сказала! Понимаешь, не жаль ей было добрых слов! Не жаль! И вообще, кто знает, а вдруг и правда она все знает? – оправдывалась я, набирая по очереди то номер маминого, то номер папиного мобильных телефонов. – Она обещала, что с Пашенькой все обойдется.

– Наталья! – вздыхал разумный Мишка. – Я тебе тоже все время говорю хорошие слова и даже что-то хорошее обещаю, а ты почему-то мне не веришь!.. Хочешь волосы длинные – отрасти. Хочешь ребенка – роди. Хочешь любви – люби. Не будь ты неисправимым романтиком!

– С первым и вторым я, пожалуй, справлюсь. А за третье лишь Бог отвечает, он любовь дарит… – убеждала его я, но все зря.

– Я готов подарить тебе любовь! На, бери! – совершенно серьезно предлагал свои услуги Мишка, а я надулась и замолчала. Не было у меня ответа.

Нет, был! На свете не должно быть безответной любви! Если даже взаимная любовь – попытка обрести счастье, то безответная любовь – это настоящая пытка. А пытки, как известно, запрещены законом, даже если ты не против этой «сладкой занозы в твоем сердце».

Наконец кто-то вспомнил обо мне, я почувствовала, как завибрировала моя сумка, куда я только что, отчаявшись, запулила свой молчавший так долго телефон.

– Господи, ну порадуй меня, ну порадуй!.. – зашептала я, суматошно разыскивая среди бесчисленных бесполезных мелочей, когда-то опять успевших скопиться в моем рюкзачке, этот важный комочек серебристой пластмассы с кнопочками и экранчиком и кем-то, жаждущим поговорить со мной с другого такого же современного приборчика индивидуальной связи.

– Привет… – сказал Лешка безжизненным голосом.

– Привет, – ответила я, расстраиваясь, что это не родители. – Как сердце?

– Ничего. Спасибо. Куда ты пропала? Почему ты два дня трубку бросаешь?

– Я? Нет, почему? Ты же сам…

– Ладно. Бог с ним, с этим. Мне Джорджия звонила… Я все знаю…

– Это ужасно, Алеша! – сказала я и стала рассказывать ему подробности, захлебываясь словами, как молоком муха, попавшая в стакан.

– Я знаю, знаю… – перебил Лешка. – Он всю жизнь гонял как ненормальный. Когда-то это должно было произойти… Отдыхай там, не переживай, ты-то здесь ни при чем. Я сам разобраться попытаюсь. Касулидису и Насте ты конверты отдала, это я знаю. Спасибо. А свой ты открыла? Что же молчишь?..

– Леша, выслушай меня. Какой конверт? Какой отдых? Я в Москве, еду домой. Вчера мой сын с санок в дерево кубарем… Понимаешь? – Я перебила его, оглушенная своими проблемами.

– Господи, зайчик… Как он? – пролепетал Лешка. – , ты же сильная… Все будет в порядке!

И тут меня прорвало.

– Я не зайчик. И не котик. И ничего не в порядке, хотя я верю, что с сыном все должно обойтись! Только я не сильная, а очень слабая. Я не хочу быть сильной! Я хочу плакать на чьем-то плече, и чтобы меня успокаивал кто-то сильный и надежный. Мужчина! Слышишь? А не Анюта, как это было, пока я была с тобой. Я устала, я хочу домой к ма… к маме, к Паааш-кееее. – Я наконец заплакала навзрыд и даже не вытирала слез, потому что чем больше их было, тем больше они помогали мне избавиться от стоявшего в горле кома горечи и безысходности.

Лешка молчал.

– Я выполнила все, что ты на меня свалил… И нервничала из-за твоего Костаса. И это тоже все было ужасно… Господи, ну почему я? У тебя же есть этот, как его… Водитель есть, друзья есть, жена, в конце концов…

– Натуля, ну не плачь, ты же знаешь, кто лучший друг мужчины… Лю-бов-ни-ца!!! Значит, тебе ключи дали? Ты ездила по адресу?..

– Я не любовница тебе уже, запомни! – Я злилась на него так сильно, что не слышала его слов. Мне просто хотелось наконец выговориться самой, сказать все, о чем молчала столько времени, потому что верила, что все обойдется, вот-вот он все поймет сам, или просто все само собой рассеется, потому что за мной приедет Филипп и увезет меня в нашу сказку. Навсегда! Туда, где мне не придется больше никому ничего объяснять, никого ни в чем обвинять, а просто любить, любить, любить…

– Эй, эй! У меня сердце прихватило, между прочим! Мне волноваться нельзя!

– Зато мне рекомендовано волноваться три раза в день, через полчаса после каждой еды. И Насте твоей волноваться обязательно!

– Да, ты знаешь, она сегодня мальчика родила! – пытался отвлечь меня Лешик. – Час назад звонила. Сказала, приедет, как только…

– Поздравляю, а ты, наверное, хотел, чтобы я на отдыхе у себя в гостиничном номере роды принимала?..

– Мы с ней уже несколько лет не разговаривали, время так быстро бежит…

– Нет, Леш! Не время, а ты слишком быстро бежишь куда-то, только куда?

– Эй, рыбка! Ты, похоже, свой голубой конверт не открывала? Отвечай, в конце концов! – Он вдруг прикрикнул на меня, и я растерялась. Замолчала и только шмыгала носом.

Голубой конверт? О-хо-хо…

– Нет, не открывала. Я… я не знаю, где он…

– Как же так, Наташка?

– Кажется, я его потеряла… Там в номере ничего найти нельзя было…

– Ну как же так?.. Я же… Потеряла! Надо же! Ну, ну… Не плачь. Ладно, что поделаешь… – как-то неуверенно произнес Лешка.

Осознав вдруг свою вину, я заплакала еще громче. Лешку ругаю, а сама тоже бегу все время куда-то, вот конверт, оказывается, важный потеряла…

– Не плачь, ну, пожалуйста… – просил Алексей. – Может, это даже к лучшему.

Мишка не вытерпел и вмешался. Он грубо остановил автомобиль, открыл дверь с моей стороны, отобрал у меня телефон, нажал на кнопку «Отбой» и прекратил выводивший его из себя разговор – разговор, который вызывал у меня столько отрицательных эмоций. Постоял, подождал чего-то, действительно услышал очередной звонок, чертыхаясь, совсем отключил телефон и силой вытащил меня из машины под снегопад.

– Успокойся, перестань плакать, слышишь? Пре-кра-ти! Мой добрый друг Артамонов встряхнул меня пару раз не сильно и притянул к себе, обнимая крепко-крепко, и принялся гладить по волосам, смахивая оседающие на них снежинки.

– Все будет хорошо, Наташечкин. Через двадцать минут мы будем дома… Что бы там ни происходило, сегодня ты должна быть сильной. Там твои родители, твой сын. Они ждут тебя, ты не должна появляться в слезах. Ты умная, красивая девочка, у тебя обязательно все будет хорошо. И ты сможешь наконец позволить себе быть слабой.

– Ага-ааа! – кричала я пустынному загородному шоссе и широкому заснеженному полю вдоль него. – Я хочу быть маленькооой… Беззащитноооой! Я не хочу…быть взрооооослой… У меня ничего не получается, как я ни стараааа-юююююсь. Мишенька, я так устааа-лааааа!

Мишка еще раз встряхнул меня, теперь уже как следует.

– Так. Стоп. Ты домой собираешься ехать? Или мы будем до утра стоять, тебя жалеть, а кто Пашку пожалеет?

–, да, конечно, поедем быстрее… – испугалась я и послушно забралась обратно в машину. Мишка сел за руль, и снова замелькали в окне редкие посадки берез, сменявшиеся робкими контурами деревенских домиков и огромными пустошами полей.

Слезы вроде подсохли, да и ком в горле намного уменьшился в размерах, и я снова была способна думать, хотя мысли и ползали медленно-медленно, словно улитки.

«Голубой конверт? Господи, ну какую еще мину замедленного действия подложил туда Лешка? – пыталась представить себе я, пока ученый-историк, без-пяти-минут-профессор, вглядывался в дорогу сквозь снежные хлопья. – И где я его посеяла? В гостинице, что ли? Лучше бы сразу открыла, как приехала. И не хочется мне уже открывать никакой конверт, и не интересны мне уже никакие тайны. Пусть станет все наконец ясным и прозрачным».

«Жизнь – это увлекательная книга, которую ты пишешь сам. От рождения до самой смерти. Так что нетрудно догадаться, кого надо винить за исписанные корявым почерком, с ошибками и кляксами, страницы полной бессмыслицы, – размышлял между тем мой внутренний голос. Я думаю, это была моя Вредность. – Эй, небесные красавицы? – спрашивала она. – Что лучше: написать как можно больше за отпущенное тебе время или по нескольку раз одну и ту же главу переписывать?»

Снежинки не отвечали, хотя со стороны было заметно, как они пытаются поймать дуновение ветерка или какое-нибудь завихрение воздуха из-под мчащейся машины, чтобы тоже пролететь над землей как можно дальше… Чтобы увидеть, узнать наконец, что же там, за следующим поворотом.

Моя Вредность спросила у снегопада, но я знала, что она ждет ответа от меня, и я знала, что не стану вступать с ней в диалог, может быть, тоже «просто из вредности», а можно предположить, что из здравого смысла, который подсказывал мне, что в слезах и в сомнениях, в терзаниях и в ужасе от того, что что-то может не получиться, я все равно пойду по жизни только так: «Вперед. Полный вперед!»

– Все правильно. Только вперед! – отозвался Мишка и как следует пришпорил своего коня отечественной вазовской породы.

«Похоже, я не заметила, как сказала „полный вперед“ вслух, раз он мне ответил… – подумала я. – А может быть, просто правильные мысли всегда летают где-то рядом, как снежинки, всячески пытаясь продлить свой полет, чтобы их успели заметить?!»

Хлоп… Дверь «жигуленка» выступила, как всегда, достойно громко: гулкое, раскатистое эхо стукнулось о стены дома, отскочило, пронеслось по пустынному поселку и разбилось о верхушки деревьев на опушке леса за забором.

«Уууу…» – заскулил соседский сенбернар, живущий в будке под открытым небо.

«Чмок!» – это в сторону Мишки полетел мой воздушный поцелуй, мол, спасибо, дружок, дальше я сама.

– А поцеловать? – спросил он, с надеждой высунувшись из окна своего автомобиля, и сделал грустную физиономию.

– У меня руки грязные, – ответила я, застигнутая врасплох, и показала ему свои ладони.

– М-м-м, – горько мыкнул Мишка и махнул рукой, мол, все с тобой ясно.

А я схватила чемодан и сумки и скорее, скорее поплелась к двери, кое-как волоча багаж за собой по снегу. Моя душа уже бродила по комнатам, и я пыталась понять, что она там видит, а Мишка отвлекал меня своими прощальными сантиментами. Неправильно было бы даже чмокать его без души, нечестно.

«Дзинь», – зазвенело стекло, похоже, ручка у пакета с бутылками оборвалась. Еще три шага до входа. Что еще за препятствие? Нога наступила на что-то небольшое, твердое какое-то, железное и подвернулась. Ах да! Как же иначе? Пашкина машинка на ступеньках, вечно он все разбрасывает, как еще никто ноги не переломал?..

Домой, домой, быстрее… Господи, ну почему же ни водной комнате не горит свет? Эй, противная тьма, отзовись! Есть ли кто дома? Где вы, милые мои? Пашенька, что же ты наделал?..

Даже если бы вход был перегорожен бульдозером, если бы за каждым кустом снайперы прятались, а дорожка под снегом заминирована была, я бы все равно прорвалась, проскочила, пробилась, с криками «Задом родной!» или молча, ползком, не важно…

Господи, ну пусть все будет хорошо.

Словно первоклассный вор, я бесшумно открыла входную дверь и вошла в темную прихожую на цыпочках, стараясь не стучать чемоданом, не шуршать пластиковыми пакетами. Закрыла дверь на ключ, осторожно поворачивая его в тугом замке, и, надежно отгородившись до утра от всего мира, встала. Прислушалась.

Темно. Тихо… Ни звука… Ужас! Нет… Где-то наверху, в маминой комнате, чуть слышно ворчал телевизор. А еще пахло теплом. Пахло домом… Слава Богу!

Я с удовольствием зажмурилась, втягивая в себя родной воздух: как вкусно… Пахло деревом, смолой, мамиными духами, растаявшим у порога снегом, папкиным табаком. С кухни потянуло любимым домашним пловом, из Пашкиной комнаты – детством… Всего-то десять дней я не приезжала к своим на дачу, за город, а как будто целый год отсутствовала, так остро чувствуется домашнее тепло, так рьяно бередит душу букет родных запахов!

Неужели все хорошо? Все на своих местах, и все то же?

Стараясь не поднимать шума, ничем не обнаружить свое присутствие, медленно, взвешивая каждый шаг, я продвигалась в Пашкину комнату. У самой двери встретилась взглядом со старым бабушкиным зеркалом: «Привет, все не спишь?»

Бедные зеркала, они никогда не спят, как верные сторожа, видят всех, кто проходит мимо, и отражают все, что попадается на глаза. Вот и меня не пропустило в темноте… Хоть тенью, очертанием, размытым, нечетким, но высветило. Не разобрать, что к чему, где лоб, где щеки, где морщинки, где прыщик, только глаза сверкают, блестят в темноте, как у кошки. А может, и правильно это? Может быть, отразило зеркало глаза – зеркало души, и не важно все остальное?

Я подошла к постели сына, осторожно дотронулась губами до его лобика и тут же задохнулась от счастья видеть, трогать, чувствовать его, быть рядом, неслышно, незримо, ничего не требуя взамен. Эта одиннадцатилетняя дылда под метр семьдесят, с перебинтованной рукой, плечом, огромными ссадинами по всему животу и разодранными коленками, шишками на голове, огромной царапиной через все лицо, побитая, потрепанная, но она была жива! И по-прежнему пахла свежестью, чистотой и теплым молочком, как младенец. Я даже отпрянула, испугавшись, что не смогу усмирить свою переполненную чувствами грудь, и вздохну слишком громко, и разбужу сына ненароком.

– Ма, это ты? Наконец-то… – не просыпаясь, пробурчал Пашенька и застонал. Почувствовал все-таки, бедненький…

Господи! Всю жизнь можно отдать за эти слова, произнесенные ребенком в полудреме. Пусть он едва умещается на своей старенькой софе и уже считает себя взрослым и умудренным жизненным опытом человечищем, пусть он заслуживает хорошей трепки за то, что заставляет за него так волноваться, но! Какой гордостью переполняется сердце, как счастливо оно бьется в такт его бурчанию «Ма, это ты? Наконец-то…»: «Значит, ждал, значит, любит… Слышите, я – мама, а это – моя кровинушка!..»

За последний месяц в моей жизни, кажется, не произошло ничего, о чем можно было бы написать: я не была на «Поле чудес», не избиралась депутатом и не получила Нобелевскую премию по литературе, я не вышла замуж, не придумала вечный двигатель и не нашла на улице волшебную палочку. Я всего лишь неудачно съездила в отпуск, рассталась с одним мужчиной, ненадолго встретилась с другим, познакомилась с третьим, стукнулась лбом, выполнила несколько поручений, кому-то в чем-то помогла, с кем-то поругалась. Ну, сумку у меня украли. Что еще? Да ничего. Обычная жизнь обычного человека со своими радостями и неприятностями. Такая же, как и у всех…

Так почему же я вижу все, словно в первый раз, словно только что прилетела из длительной экспедиции на другую планету? Почему озираясь вхожу в свой дом, с удивлением разглядываю половицы под ногами? Почему я так явственно ощущаю, как криво висит картина на стене и что надо наконец разобраться на полках в коридоре? Почему с новой силой люблю эту старую люстру под низким потолком и порог, об который столько раз спотыкалась? Что изменилось вокруг? Ничего. Все по-прежнему, по-старому, основательно, неизменно, и слава Богу, что так… Царапины зацелуем, шишки загладим, замажем ушибы, зальем зеленкой ссадины… Все пройдет, все будет хорошо, мы просто не позволим, чтобы было иначе!

Но я смотрю на всю свою жизнь как будто со стороны, значит, что-то изменилось внутри меня…

Я стояла около кровати сына и всемерно ощущала свою причастность к этой новой, растущей жизни и любила ее безоговорочно, ненасытно, как все матери на Земле. Мы даем нашим детям жизнь. Мы растим их. Мы делаем для них все, что в наших силах. В эту минуту я поняла, чем же мне жить дальше. Семьей. Сыном. Родителями. Остальное… Оно и есть остальное, и не так уж важно скорее всего…

Зато важно, что я задумалась обо всем этом и поняла, что не буду сейчас будить сына, как бы ни хотелось его обнять и расцеловать. Я буду стоять и молчать, всячески усмиряя свои чувства. Пусть сын спит и набирается сил. А еще я не буду больше уезжать так далеко, я буду ходить вокруг кругами, буду ангелом за его спиной, буду лишь незаметно расправлять юные крылышки перед каждым его очередным пробным полетом во взрослую жизнь.

И сынишка, словно поверил моим мыслям (или я действительно превратилась в бестелесного ангела в тот момент?), задышал ровнее, тише, расслабляясь, успокаиваясь, как будто я дала ему надежную защиту от боли и темноты, от болезни и страха, словно пришло наконец его долгожданное спасение, и теперь уж точно «Все будет хорошо».

«Все будет, милый. Я сделаю все, чтобы было…» – прошептала я, и новая буря чувств зародилась где-то под сердцем и волнами промчалась по всему телу, сметая на своем пути все переживания, все сомнения, до единого, до последнего. Ничего нет на целом свете, что могло бы сравниться с мгновениями, проведенными у кроватки спящего больного ребенка. Когда стоишь, склонившись над собственным дитем, и прислушиваешься к живому дыханию самого родного на Земле существа, которое ты привел в эту жизнь как продолжение собственной, именно тогда, в эти незаметные минуты, в родительской душе наступает самый великий момент – момент истины.

И ты готов держать ответ за каждый свой поступок перед всей Вселенной и перед самим собой… И не важно, сколько тебе лет и сколько лет твоему ребенку, так было, есть и будет, отныне и вовеки, с тобой и другими, потому что настоящие чувства существуют вне времени и пространства, а у родительской любви нет возраста и срока давности…

Как здорово, что этот момент наступил для меня. Спасибо тебе, едва различимое в темноте родное личико, такое знакомое – до боли в груди, до дрожи в коленках: обцелованное тысячи раз, исследованное до последней крохотной волосинки над верхней губой, изученное до самой малюсенькой родинки на плюшевой щечке! Ты напомнил мне, ради чего стоит жить…

Рядом с постелью сына, сидя в кресле, спала моя мама. Любимая, родная. Как крепко уснула, устала, намаялась за день, бедная. Наверное, и отец, в комнате наверху, прикорнул, не дождавшись?.. Я аккуратно прикрыла мамины ноги пледом, тихонько вышла из комнаты, поднялась наверх и выключила действительно дремавшему под телевизор папе его «говорящую ночную лампу». Вот и хорошо. Спите, мои любимые.

Спи, мое родное сонное царство. Я вернулась, я дома. Я рядом. Все уже хорошо. Все просто здорово. Счастье-то какое, что вы здесь… Рядом…

Я плотно закрыла за собой дверь в свою комнату и наконец вздохнула, расслабившись. Вот мой письменный стол, мои книги. Пашкин детский рисунок на стене – огромная разноцветная радуга: семь цветов, из которых рождается вся безграничная палитра оттенков и красот огромного мира вокруг… Мое пианино в углу, около окна.

Я присела на стульчик и открыла крышку, погладив бело-черные внутренности старенького инструмента. Едва дотрагиваясь до клавиш, прошлась пальцами вверх. До, ре, ми, фа, соль, ля, си… Семь нот, из которых рождается музыка. Вся бесконечность грустных и радостных сложных мелодий и простых напевов…

Я поставила локоть на клавиши, кое-как подперев свою свинцовую головешку. Бббрррымпсс! Не получается гармонии, если извлекать сразу все звуки. Какофония, а не аккорд, кошачий концерт, ужас… Может, и в жизни все то же самое? Нельзя хотеть от нее сразу всего?

Си, ля, соль, фа, ми, ре, до… Вот звучат же звуки, каждый по отдельности ровно, основательно, как-то правильно, мелодично, органично вливаясь в пространство… Может быть, и жизнь надо просто разделить для себя на условные семь нот и извлекать каждый звук по очереди? Сначала тот, который кажется самым важным, близким твоей душе, который звучит в такт твоему сердцу, а потом уже те, что фальшивят, не хотят радовать своей мелодичностью, неприятны, прерывисты, ужасны?..

Я взяла со стола чистый блокнот и записала на первом листке: «До, ре, ми, фа, соль, ля, си… Когда фальшивит пианино, мы не покупаем новое и не разучиваем нотную грамоту с нуля, мы просто вызываем настройщика, который долго, клавишу за клавишей, настраивает инструмент, чтобы он ожил новым, еще более прекрасным звучанием… Вот так и жизнь – это та же песня, извлеченная нами из струн наших душ, та же сложная мелодия, составленная всего из семи нот. Надо только понять – каких!»

Встала, вернулась к окну в угол и снова медленно сыграла гамму: си, ля, соль, фа, ми, ре, до…

Подошла к окну, постояла…

Си, си, си – самая высокая нота по звучанию, какая-то призывная, резкая, словно восклицательный знак. Слышите, она будто предупреждает о чем-то, что придется исполнить, хочешь – не хочешь, что-то необходимое, безоговорочное, как закон… Так и на планете Земля… Есть соль земли, неоспоримые истины, общечеловеческие ценности, законы, по которым все движется, развивается, независимо от нашей воли, и мы лишь должны послушно следовать этим аксиомам во имя самой жизни, ради ее бесконечного продолжения.

Нота ля… (Я вернулась к инструменту, потрогала клавишу пальцем, прислушиваясь к ее звучанию.) Ля, ля, ля… Как любовь, она ласкает слух… Любовь родительская, любовь к родине, любовь между мужчиной и женщиной, платоническая, романтическая… – каждым из нас, заполняет огромные пустоты наших душ, кому, если не ей, стоять на следующей ступеньке в мелодии судьбы…

Если задуматься, жизнь – это вечная борьба двух начал: законов и их нарушений, любви и ненависти. И каждый из нас, да и весь мир вокруг, действительно состоит из двух частей, как из двух нот – си и ля.

Мир вокруг, его богатства, его красоты… Мир внутри нас, грезы, мечты, планы… Фантазии?.. Ми-ми-ми, фа-фа-фа… Соль…

Я постучала по клавишам и задумалась… Кажется, только сейчас я стала успокаиваться, сжатая в пружину душа начала расправляться потихоньку, словно оттаивать с мороза.

Нотка соль – еще одна соль земли… Семья. Маленькая, но точная копия большой жизни, и держится она, как и вся жизнь, на тех же всеобщих законах существования и всеобщей любви – двух нотках си и ля… И еще отражают в себе нотки фа и ми: огромный, необъятный мир, в который мы приходим, чтобы познать его и смысл нашего существования… и другой мир, что внутри нас, который мы несем в себе, наш собственный – наши фантазии, мечты и грезы, замыслы и планы, наше творчество и увлечения, наша духовность, без которой люди перестали бы быть людьми.

Ре и до. Осталось всего две ноты. Что же еще не должно остаться забытым, кажется важным, что составляет большую часть нашей жизни?

Может быть, работа? Без этой нотки ни одна мелодия жизни не сможет стать настоящей музыкой. Тогда нотка до – это наше окружение, друзья. Ведь люди не могут обходиться без общения с себе подобными?

…Я готова была кричать во весь голос от счастья. Я знаю, как жить теперь! Теперь все у меня получится, и действительно у меня ВСЕ БУДЕТ ХОРОШО.

Лишь одна из семи нот, одна из семи красок жизни не зависит от нас самих и дается нам во исполнение. Из нее, незыблемой константы, проистекает жизнь… А из шести оставшихся нот мы можем складывать мелодии отдельных частей своей жизни произвольно. Изменятся обстоятельства, и можно поменять приоритеты, переставить нотки местами, и это будет все та же жизнь, только спетая нами по-другому…

Семь нот, семь цветов радуги… Семь «я»… Вот что такое жизнь! Это – все краски мира, его музыка, гармония и… Семья. Родители, дети…

Си, соль… Больше внимания, времени сыну, родителям… Хорошо, что есть эта нотка в моей жизни, беречь ее надо. А мне все некогда…

Си, соль, ре, фа… Си, соль, ми, фа…

Фа? Фа… мои фантазии, планы… Я никогда не выписывала на отдельный листок бумаги, что хочу… Хочу азбуку новую придумать, чтобы перестали для детей тридцать три буквы алфавита врагами быть. Хочу сказку для малышей написать – современную, добрую. Хочу передачи телевизионные детские делать, с песнями, со стихами. Хочу книгу для взрослых написать попытаться. Эти фантазии только что такими недостижимыми выглядели, а вот написала на бумаге, вроде и не страшно даже, – и быстро настрочила ниже несколько пунктов плана, которые помогут мне претворить свои грезы в жизнь…

Си, соль, ми… Ми – мир вокруг меня. Как хочется съездить в Париж… Мечта всей жизни… Что мешает? Что-то все время мешает. С Филиппом хотели съездить, не получилось, а в голове засела счастливая картинка: я в обнимку с кем-то очень дорогим и, по-моему, мужского пола. Вот и жду, пока этот кто-то придет и отвезет меня постоять под ржавой башней… Нет. Больше ждать никого не буду, а то состарюсь, как сама башня, и развалюсь, так и не доехав до Парижа. В этом году коплю деньги и еду сама. Одна. Отлично. Хоть и не такое уж это в принципе важное дело – в Париж съездить, но теперь я не буду ничего в долгий ящик откладывать…

Я буду делать то, что могу, то, что получается, и перестану биться над тем, что никак не выходит почему-то… Сначала сыграю на инструменте своей жизни то, о чем поет сердце. Добьюсь, чтобы хотя бы какие-то звуки были чистыми-чистыми, пронзительными и трепетными… А потом, потом только возьмусь за разучивание остальных, трудных нот… За то, что не получается в моей жизни сразу… Что ж, придется попрощаться с вами, прЫнцы моей души.

Только так я перестану наконец нажимать на все клавиши подряд двумя руками, словно медведь давить тяжелыми лапами нежные лепестки цветков жизни, и мелодия жизни перестанет в конце концов постоянно резать слух, а будет состоять из стройных аккордов и правильных тональностей. Раз нет Принца в моей жизни, и прЫнцам в ней не место, похоже…

Да здравствует мелодия моей жизни, сложенная мной самой всего из семи возможных нот! Пусть нет в тебе пока нотки ля, нет любви, ласкающей сердце, согревающей душу, но ведь даже великие композиторы могли обходиться без этой волшебной ноты на отдельных страницах своих партитур.

Я буду брать с них пример и, не смущаясь, не огорчаясь, буду петь мелодию своей жизни на ночь глядя и вместо будильника с утра, в ванной и в метро. Поднимаясь по лестнице, когда не работает лифт, и поднимая бокал с шампанским, кружку с чаем, стаканчик с валерьянкой или валокордином!

Я запишу тебя, мелодия моей жизни, буквами на первой странице своей записной книжки и вобью тебя заставкой на экран компьютера. Я введу тебя как мелодию звонка в свой мобильный телефон и даже вышью девизом на своей ненавистной шапочке цвета Барби, чтобы мужественно носить ее с той поры даже летом!

Си, соль, ре, фа… Си, соль, ми, фа… Соль, ми, до, соль…

И вся жизнь моя пойдет как по нотам…

Может быть, что-то не так в моей музыке… Может быть, действительно я что-то упустила, забыла, не учла… Согласна, что могу оказаться не права и мой закон «Семи жизненных нот» будет действовать лишь для меня.

Пусть будет пока так. Главное, я верю в то, что семь ноток помогут мне справиться с сомнениями, помогут мне устроить свою жизнь так, как я хочу, – ярко, радостно, активно, бесстрашно, уверенно, продуктивно…

А потом, я ведь не одна в этом мире, у меня есть вы. Вы подскажете, где я ошиблась, вы догадаетесь, что и как надо подработать, усовершенствовать. А может быть, выведете свой закон счастья и докажете теорему любви каким-нибудь другим, своим, новым, способом.

Главное, что мы будем пытаться сделать эту жизнь чище и лучше, справедливее и добрее.

Мы, люди, разумны не потому, что способны совершать поступки, а потому, что согласны спотыкаться, ошибаться, а потом подниматься и снова идти, исправляя свои ошибки бесчисленное количество раз.

Прощайте, прЫнцы! Я больше не хочу быть прЫнцессой из вашей сказки, потому что сказки – это выдумка, а на свете есть лишь чудеса, сотворенные нашими руками по воле наших сердец, и есть чувства, которые делают из нас настоящих принцев и настоящих принцесс.

Долой великие депрессии! Долой комплексы и предрассудки! Давайте просто жить, раскрашивая картину жизни во все цвета радуги, наполняя жизнь красивой музыкой, давайте сочинять свои мелодии, одну лучше другой… Ведь это совсем не трудно… Ведь надо запомнить всего семь нот…

…Я открыла рюкзак и стала искать заколку, подаренную мне моей странной знакомой Ольгой. Сказала же женщина та загадочная, что книгу толстую напишу когда-нибудь. Веришь, не веришь, а кто знает? Действуют на нас слова. И люди влияют. Как много значат порой чьи-то мысли, произнесенные вслух. Обронил кто-то ненароком, а смотришь, вся судьба человеческая по-другому покатилась.

Вот оказалась у меня зачем-то эта необычная вещь. Зачем? Хотя, может, и не было ни в ней самой, ни в том, что мне ее подарили, никакого смысла. Может, просто момент истины настал, и ни при чем здесь предвидение и чудеса разные. Говорят же, тридцать три года – возраст особенный…

А может быть, дело и не в возрасте. Каждый год в человеческой жизни значит слишком много, чтобы не обращать на него внимание. Мы, люди, сотканы не только из времени, в котором родились, но и пространства, в котором живем. Мы – летящие по жизни сгустки спрессованной энергии, мы, словно кометы, собираем в своем хвосте все, что встречается нам по пути, до мельчайшей крошки, до последнего мгновения. Каждая смешинка, слезинка, вздох, испуг, разочарование, бессонная ночь, взгляд, прикосновение, слово, переживание – все это сопровождает нас до конца и составляет вместе с нами единое целое.

…Рюкзак свалился с коленей, и по полу рассыпались вещи. А вот и он, голубой конверт… Нашелся наконец, родимый… Только…

Надо ли мне сейчас узнавать, что внутри? Или… Пусть пока содержимое конверта остается для меня загадкой? Ведь таинственность, неопознанность, неизведанность – это как раз те захватывающие глубины, которые делают наши души бездонными, а саму жизнь – безбрежной, бесконечной. Ведь есть на свете мечты, которым не стоит становиться реальностью, есть на свете вещи, к которым не стоит притрагиваться, и завесы, которые нет смысла приоткрывать…

Прощай, прошлое, да здравствует будущее! Я больше не боюсь ничего: ни очередных понедельников, ни даже пятниц, которые тринадцатые, ни выходных, когда не надо идти на работу и приходится оставаться наедине со своими мыслями… Не знаю, каким будет мое будущее, но без родной семьи я уже никуда.

Теперь я сама буду сочинять мелодию своей судьбы, и картина моей жизни будет раскрашена красками, выбранными мной. Пусть будет так, как я решила, я готова, я постараюсь!..

До, ре, ми, фа, соль, ля, си… До-до-до… До-о-о-о!

Вся жизнь моя пусть пойдет как по нотам!..

Я поставила на пюпитр бумажный прямоугольничек нежно-голубого цвета, пробежалась правой рукой по клавишам гаммой до мажор и для убедительности подтвердила тонику парой завершающих аккордов. Не успела я насладиться гармонией, полной оптимизма, как услышала, что за моей спиной открылась дверь. На пороге стояла перепуганная заспанная мама. Она часто моргала, приспосабливаясь к свету.

– Господи! Это ты, Наточка? Приехала? Сколько времени-то? Перепугала-то музыкой… – Мама переместила свой взгляд на циферблат часов и прищурилась.

– Ма! Иди скорей сюда!.. – радостно объявила я. – Я сочинила мелодию своей жизни!..

– Какая мелодия? Какая жизнь в полночь? – рассеянно пробормотала мама и, не удержавшись, зевнула.

– Ма, это очень важно! Послушай…

Мама собрала последние остатки сил, чтобы стряхнуть сон хоть на время, подошла ко мне, сидящей на стульчике около инструмента, и погладила по спине.

– Дай ты себе отдохнуть, устала ведь. Даже если ты решила стать продолжателем Шумана, не шуми. – Мама улыбнулась, сняла голубой конверт с пюпитра и, аккуратно закрыв крышку пианино, положила бумажный прямоугольничек сверху. – Тише, Наташенька, тише… Все же хорошо?

– Ма… Так хорошо! Как хорошо, что все хорошо… – пробормотала я, отдаваясь сладкой истоме, и, как в детстве, зарылась лицом куда-то в складки ее халата.

– Хорошо, Наточка, все, слава Богу, хорошо. И по-другому не может быть… НЕ МО-ЖЕТ! Душа твоя музыки просит? Завтра будет музыка, завтра будет жизнь… Слышишь меня?.. Веришь мне?

– Слышу, мамочка, слышу. Верю, мамочка, верю… И было завтра. И была жизнь.

Только утром голубого конверта почему-то не оказалось на том месте, куда мама его положила ночью. Исчез он. Делся куда-то. Упал, наверное. В щель провалился… Поискать надо будет…

Поискать. И подумать. Подумать есть над чем.

Даже отдав все на свете, человек оставляет себе свои думы.

Даже когда уходит жизнь, ее завершает мысль.