Глава 10

Аэропорт Тегель был таким, как всегда — слишком маленьким, суетливым, металлическим и круглым. Серо-белый утренний свет просачивался сквозь окна, которые казались грязными. Я ждал свой багаж у скрипучей, застревающей карусели в такой густой толпе, что было невозможно избежать толчков. Еще не придя в себя после длительного полета, я смотрел вокруг сухими и налитыми кровью глазами, чувствуя себя грязным и нуждаясь в месте, где мог бы принять душ и переодеться.

Прибывающие пассажиры были деловитыми европейцами с востока и запада, североафриканцами в развевающихся одеждах, большими турецкими семьями. Толпу пронизывали группы из четырех-пяти человек, которые, несомненно, прилетели посетить Всемирное туристическое бюро, поучаствовать в турярмарке, как и я. Ямайцы, тайцы, аргентинцы, кубинцы толпились вместе, ожидая не только личного багажа, но и своих ящиков с дисплеями, коробок с туристическими брошюрами, отпечатанными в Германии, а в случае с кубинцами — устройств для изготовления сигар, которыми они могли угощать немецких туроператоров. Все в мире рвались на устойчивый и надежный германский туристический рынок. Нам всем были нужны эти люди, которые имели от пяти до шести недель отпускного времени, думали о путешествиях как о правиле, а не о привилегии и знали о нашей географии и культуре куда больше, чем мы сами.

Было легко отличить американцев с нашими открытыми и оживленными лицами, громкими разговорами, как если бы больше никто не понимал по-английски, и инстинктивной горячностью, которая так раздражает других. Или контингент из Лас-Вегаса, включая загорелых мужчин с темными зализанными волосами и шоу-герлс, которые без их костюмов и перьев выглядели просто слишком высокими, бледными и худыми, словно экскурсия мафии в Тахо или Атлантик-Сити, севшая не в тот самолет.

Глядя на часы, чтобы проверить, как долго мы ожидаем багаж, я услышал свое имя и поднял голову. Я не узнал ни одного лица и решил, что это просто похожее слово на другом языке, когда голос с английским акцентом произнес:

— Джек! Вы потерялись, мой мальчик?

Мэлколм Харрис из «АмериКан» в отлично скроенном английском костюме и с плащом, перекинутым через руку, хлопал меня по плечу сзади.

— Я едва узнал вас, — сказал я, пытаясь пробудиться от полусонного состояния для общения с самым важным для нашего района туроператором. — Когда я видел вас в прошлый раз, вы были в джинсах, ковбойской шляпе и сидели на лошади. — Я вспомнил, как он любил изображать ковбоя на ранчо.

Мэлколм Харрис был бледным, с тонкими черными волосами и кривой улыбкой, демонстрирующей два ряда скверных зубов. Его острый нос был испещрен красно-голубой дорожной картой горького пьяницы, а над верхней губой поблескивали капли пота.

Харрис откинул голову и рассмеялся:

— Хотел бы я находиться в Колорадо вместо этого чертова места.

— Я тоже, — отозвался я.

— Когда вы прибыли?

Они всегда это спрашивают, хотя очевидно, что я прибыл только что.

— Надеюсь, мой багаж прибыл вместе со мной.

Потом я вспомнил первое правило туристического рынка Линды ван Джир: «Всегда о них и никогда о вас».

— Приятно вас видеть, — продолжал я. — Вы выглядите очень хорошо. У вас свой стенд на ярмарке?

— Нет, у меня никогда нет здесь стенда. Думаете, я хочу разговаривать с чертовыми немцами? — Последнюю фразу он прошептал, но недостаточно тихо. — Нет, я здесь потому, что это лучшее место видеть всех вас и обделывать кое-какие делишки. Все в одном месте — это прекрасно, хотя я презираю Берлин. И весь чертов Fatherland, коли на то пошло. У них нет чувства юмора, а с этого надо начинать.

Я быстро огляделся вокруг, не подслушивают ли нас, и встретился взглядом с полицейским в зеленой форме.

— Где вы остановитесь? — спросил Харрис.

— В «Савое». На Фассенштрассе.

Он кивнул:

— Прекрасное место. Я его знаю. Английская собственность. У них все еще есть этот великолепный сигарный бар?

— Думаю, да.

— Блестяще! Как насчет встречи там вечером, а потом мы отправимся обедать. Вы угощаете. — И он снова засмеялся.

— Отлично, — с энтузиазмом откликнулся я, думая, что предпочел бы пулю в голову или, по крайней мере, немного сна.

— Тогда в семь. — Харрис опять похлопал меня по плечу. — Я надеялся вас увидеть. У меня к вам много важных вопросов. И конечно, все секретные.

Я кивнул, как будто зная, о чем он говорит.

Карусель застонала, и появился багаж. Толпа бросилась к механизму, как если бы в результате этого их вещи показались бы раньше.

— Я должен выбраться из этого ада, — сказал Харрис, хлопая по ручной клади, которую привез из Лондона. — Увидимся в семь.

Я протянул руку, но он уже пробивался сквозь турецкое семейство к выходу. Полицейский, слышавший его замечания, прожигал глазами дырки в его пиджаке.

В тени между зданиями виднелись кучи грязного снега, и мое кремовое такси «мерседес» скользило сквозь утренний транспорт. Небо было свинцовым, а между деревьями я видел подъемные краны, похожие на доисторических океанских птиц.

Я снова посмотрел на часы. Дома было половина третьего ночи. Мне не терпелось позвонить. Я представлял себе Мелиссу и Энджелину в их кроватях и Коуди, ворочающегося на кушетке. И — это пришло из ниоткуда — Гэрретта Морленда в его «хаммере», наблюдающего за моим домом из темноты.

Я выпрямился и тряхнул головой, пытаясь отогнать видение.

Водитель такси наблюдал за мной в зеркало заднего вида и, когда я встретился с ним глазами, отвернулся.

Отель был переполнен людьми, прибывшими из разных стран во Всемирное туристическое бюро. Мой номер оказался не готов, поэтому я оставил багаж, сунул руки в карманы и пошел прогуляться по Курфюрстендамм — главной торговой улице Берлина, известной, как Ку'Дамм. Шикарные магазины, рестораны, суета. Я не мог поверить своим глазам, видя, что уличные торговцы все еще продают куски берлинской стены, чьи последние аутентичные остатки исчезли почти двадцать лет назад, а также поддельные восточногерманские военные фуражки и бинокли «Штази», изготовленные в Азии. Чернокожие африканцы торговали ювелирными изделиями на простынях, которые можно было собрать за две секунды, если в квартале появится полицейский. Женщины присматривались к мехам и сумкам, а в сыром холодном воздухе висел запах сигарет, напомнив мне Коуди.

Что-то, чего я не мог объяснить, не давало мне покоя. Я приписывал неспособность определить это последствиям полета, однако неопределенность меня мучила, подобно камешку в ботинке, который я не мог найти и выбросить.

В Берлине все еще встречались довоенного типа мужчины в шляпах и женщины с подкладкой на плечах, хотя, казалось, на улицах стало меньше немцев и больше североафриканцев, арабов и турок.

Я дошел до большого супермаркета «Ка-Да-Be», прежде чем перейти улицу и повернуть назад. В отличие от дома, где мы берегли каждый цент с тех пор, как усыновили ребенка, здесь мои расходы оплачивало бюро. Мой бумажник был набит евро, а кредитная карточка хорошо заряжена. Я не мог роскошествовать, но мог съесть и ланч из белых сосисок с пивом и видом на «Сломанный зуб» — разбомбленную церковь, которую берлинцы не стали реконструировать после Второй мировой войны.

За едой и питьем я пытался определить, что беспокоило меня во время прогулки. Наконец, когда я откинулся на спинку стула и стал ждать, когда официант принесет мне сдачу и квитанцию, я осознал, что меня тревожило не то, что я видел на улице, а то, чего я не видел.

Дети. Там не было детей. Очевидно, более старшие находились в школах. Но за всю прогулку я не встретил ни одной детской коляски и ни одной матери с ребенком. Казалось, и улица, и город населены только взрослыми. Я подумал, как странно и ужасно жить в мире без детей. До сих пор эта мысль никогда не приходила мне в голову. Здесь, в Берлине, по непонятной причине не было ни единого малыша, наполняющего день шумом и безобидным хаосом. Вместо этого повсюду царили покой и антисептический порядок.

Когда я убирал счет в бумажник, я достал фото Энджелины, сделанное несколько месяцев назад. На нем она улыбалась и тянулась к камере, пытаясь потрогать линзы.

Хотя это было только фото, Энджелина оставалась единственным ребенком в поле зрения, и ее хотели отобрать у нас, превратив наш дом и нашу жизнь в холодный и спокойный Берлин.

Несмотря на слова Линды ван Джир, что моя работа в офисе под угрозой, я решил перезаказать обратный билет на следующий день после моей встречи с Харрисом. Я боялся за жену и дочь, и мне уже не хватало их. Линда будет сердиться, но я вернусь со сделкой с «АмериКан» в руке, так что она это переживет.

Придя в отель, я обнаружил сообщение от Мэлколма Харриса. Он был вынужден отложить наш обед до конца недели. Возникли осложнения, и он должен был на несколько дней вернуться в Лондон.

Я скомкал записку и швырнул ее через вестибюль отеля.

 

Глава 11

Следующие четыре дня я провел как в аду. Ожидание возвращения Мэлколма Харриса в Берлин было пыткой. Мне до смерти надоели туроператоры, журналисты и приветствия с поцелуями, которыми приходилось обмениваться с европейцами, а также сигаретный дым и толпы.

Я говорил с Мелиссой каждый вечер. Все было прекрасно, но напряжение росло, поскольку мы оба ожидали взрыва в любой момент. Она хотела, чтобы я вернулся. Я тоже этого хотел. Гэрретт в любой момент мог появиться в нашем доме. Дружки Луиса тоже могли заглянуть. Коуди мог напиться. Морленд мог решить, что три недели слишком долгий срок.

Я все время смотрел на часы во время встреч и в моем номере в отеле по ночам, пытаясь определить, что делают сейчас Мелисса и Энджелина. Единственным светом в эти дни были моменты, когда Мелисса подносила Энджелину к телефону. Я говорил с ней, и она после паузы пищала «Па?» с удивлением, заставлявшим меня громко и радостно смеяться.

Вечером, когда я должен был, наконец, встретиться с Харрисом, Мелисса не ответила на звонок.

В Денвере было десять утра, и никого не было дома. Я почувствовал, как что-то горячее и кислое подступает к моему горлу, и попытался с этим справиться. Для паники у меня было недостаточно информации.

Я не оставил сообщения, но прошел заново всю процедуру, пытаясь дозвониться на сотовый Мелиссы, но ее телефон был отключен. Что происходит?

Коуди, подумал я, и снова прошел через длинную процедуру, разговаривая с междугородным оператором, называя номер моей телефонной карточки… узнав, что его телефон тоже отключен.

У меня оставалось мало времени, но я позвонил домой снова и услышал автоответчик.

— Дорогая, — сказал я, — что, черт возьми, происходит? Я пытаюсь дозвониться до тебя и Коуди. Позвони в мой отель и оставь сообщение. Я собираюсь на деловой обед, но позвоню, как только вернусь. Хочу быть уверенным, что все в порядке. Люблю тебя и Энджелину. Ты должна держать свой телефон включенным.

Я курил кубинскую сигару исключительно с целью самозащиты — все курили в темном переполненном баре «Гавана-Хаус», — и ждал в вестибюле моего отеля Харриса. Он опаздывал на полчаса. Куря сигару и потягивая берлинское светлое пиво, я рисовал в уме сценарии, объясняющие, почему Мелисса не подходила к телефону. Мелисса и Коуди решили отправиться за покупками и повести Энджелину в зоопарк, и оба забыли включить свои сотовые телефоны; Мелисса повела Энджелину к педиатру на давно назначенный осмотр, о котором она, несомненно, говорила мне, но я об этом забыл, и она и Коуди подчинились надписи «Не включать сотовые телефоны» в приемной (хотя казалось бессмысленным, что Коуди вдруг решил подчиняться правилам); произошла авария, оборудование отключилось, сделав обычные и сотовые телефоны бесполезными.

Были и не столь невинные объяснения. Коуди и Мелисса были арестованы денверской полицией в связи с избиением и смертью Луиса Кадены, и Мелиссу допрашивали детективы; судья Морленд и его сын Гэрретт решили, что месяц — слишком долгий срок, и явились с отрядом копов, чтобы силой забрать Энджелину, последовала драка, приведшая к аресту Коуди и Мелиссы; оба признались в давней любви друг к другу, усадили Энджелину в «хонду» и отправились в Вегас.

Несколько голов повернулось, когда Мэлколм Харрис прошел через плотно занавешенный вход. Его узнали. На туристической ярмарке он был призом. Возвращение домой с его деловой карточкой впечатляло боссов. То, что Харрис направился прямо ко мне, удивило пару старых боевых туристских лошадей женского пола из Флориды, а одна остролицая особа, которая, вероятно, когда-то продавала автомобили, вскочила со стула и потянула его за рукав. Я обратил внимание на его нетвердую походку — возможно, он уже где-то выпил. Лицо Харриса похолодело, когда женщина обняла его, но он игриво улыбнулся и обнял ее в ответ с энтузиазмом двенадцатилетнего мальчика, обнимающего ненавистную тетю.

Женщина начала говорить не только о своем полете, но и о багаже, который до сих пор не прибыл, ее новом кондоминиуме, разводе и недавней болезни — теперь она чувствовала себя гораздо лучше, потеряв шестнадцать фунтов.

Я пришел Харрису на помощь, хлопнув его сзади по плечу и указав на мои часы.

— Мы опаздываем? — спросил он с притворным удивлением. — Меня весь день угощали выпивкой, и я потерял счет времени.

— Боюсь, что да, — ответил я и обратился к женщине: — Простите, но они начинают обслуживание в семь тридцать. — Разумеется, я солгал, понятия не имея, кто «они».

Когда Харрис освободился, женщина последовала за ним, суя ему свою деловую карточку, пока он не взял ее, не спрятал в карман и не вручил ей одну из своих, что сразу ее успокоило. Она удалилась к своему столику с полученным призом, делая знаки бровями своим компаньонкам.

— Спасибо, — поблагодарил Харрис, когда мы вышли на улицу. Было холодно и сыро, но это освежало после дымной тесноты «Гавана-Хаус».

— Вас хорошо встречают, — заметил я, все еще держа сигару.

— Флоридцы, — сказал он, качая головой. — Они бывают несносными. Кажется, будто они не сознают, что в мире существует что-то еще, кроме Флориды. К несчастью для них, Флорида так мала. Но некоторые из этих дам приносят пользу британскому бизнесу.

Впереди виднелись огни Ку'Дамм.

— Мы идем в нужном направлении? — спросил я. — Ведь я не знаю, где мы будем обедать.

— Вы угощаете, — напомнил Харрис. — Мы идем правильно. Сначала еще одна выпивка, потом обед.

— Отлично, — сказал я, выбросив сигару и подумав: «Поскорее покончим с этим, и я могу отправляться домой».

До ресторана было двадцать минут ходу. Харрис гордился, обнаружив его несколько лет назад, и утверждал, что там лучшие шницели в Берлине.

— Они делают их старым способом, — сказал он, потирая руки. — Вы можете услышать, как они колотят телятину молотками, чтобы размягчить ее.

Заведение называлось «Der Tiefe Brunnen» и находилось на Ранкештрассе. Оно было темным и старым, освещалось свечами и выглядело соответствующим своему названию — «Глубокий колодец». Стены покрывали черно-белые фото неизвестных мне знаменитостей. В комнате низко висело облако сигаретного дыма, но сквозь него мужчины и женщины разглядывали нас из кабинок, когда мы заняли столик недалеко от барной стойки. Владелец, суровый мужчина с бакенбардами, приветствовал Харриса по-немецки. Харрис пожал ему руку и указал на меня, очевидно объясняя, что я здесь новичок и буду оплачивать счет. Женщина с массивной грудью немедленно подала поднос со шнапсом. Ее волосы были выкрашены в красный цвет, в природе встречающийся только на октябрьской листве. Когда она склонилась над столом, ставя стаканы, я испугался, что ее груди вывалятся из блузки и ударят меня по лицу. Место напоминало мне нечто довоенное или, по крайней мере, до падения Стены, возвращая к островному менталитету Западного Берлина до того, как эта структура исчезла.

— Я уже сделал заказ для нас обоих, — сказал Харрис, садясь. — Шницель «Кордон Блю». И конечно, пиво. Здесь не так, как в других местах, — чтобы налить хорошее пиво, требуется десять минут. Но поверьте — ожидание того стоит. Послушайте. — Он улыбнулся. Из кухни позади бара действительно доносился стук. Удары были такими сильными, что приборы и стекло на столе подпрыгивали. — Вот как размягчают телятину старомодным способом.

Что-то в этом способе мне не нравилось.

Харрис извинился, сказав, что пойдет в туалет, и по пути завязал оживленную беседу с хозяином. Оба смеялись, и Харрис последовал за мужчиной за стойку в его кабинет. Они закрыли дверь. Хозяин вернулся к стойке, но Харрис долго оставался в кабинете. Может быть, он использовал приватный туалет? Я разглядывал фотографии на стенах и боролся с усталостью, потягивая пиво. Мне казалось, что я могу откинуться на спинку стула и заснуть прямо в кабинке. Вместо этого я посмотрел на часы.

Девять в Берлине, час в Денвере. Я надеялся, что Мелисса и Коуди вернулись оттуда, где они были, или, по крайней мере, включили телефоны.

Когда Харрис пришел в кабинку, его лицо выглядело покрасневшим даже при свечах, а капельки пота снова появились над верхней губой.

— Фриц позволил мне воспользоваться его компьютером, чтобы проверить мою почту, — сказал он, глотнув пива. — Срочные дела в Лондоне, из-за которых мне пришлось отложить наш обед. Похоже на небольшой кризис. Власти делают мою жизнь жалкой.

— В самом деле? — спросил я, надеясь, что он не собирается сообщить мне об отмене открытия американского офиса после всего потраченного на него времени.

— Беспокоиться не о чем, — сказал он, очевидно прочитав мои мысли. — Ничего, что касается меня лично. Но вы должны знать, что в Европе сейчас 1984 год. Большой Брат всегда наблюдает за теми из нас, кто осмеливается быть другим.

Я решил, что он имеет в виду менеджеров.

Харрис окликнул Фрица:

— Еще порцию, друг мой!

Пока Фриц наливал пиво и ждал, когда осядет пена, Харрис склонился ко мне и проговорил вполголоса:

— Что я ненавижу в Европе, Джек, это ползучий фашизм политкорректности. Он везде, но в основном приходит из Европейского союза в Брюсселе в форме указов. Эти ублюдки хотят контролировать, что и как мы едим, что говорим и думаем, как живем — абсолютно все. А о том, что не указывает Брюссель, заботится наше собственное правительство.

Харрис становился возбужденным и постепенно повышал голос. Я понятия не имел, о чем он говорит, но притворялся заинтересованным и надеялся, что он сосредоточит внимание на резервационном центре.

— Неужели все так скверно? — спросил я, удивленный его горячностью.

— Да! В эти дни в Англии самое худшее — быть настоящим англичанином. Поверьте, Джек, я знаю, что говорю. Я хотел бы сказать, что это чайник, который скоро выкипит, и мы вернем нашу страну, но, увы, это не так. Думаю, мы просто будем сидеть, пока правительство прибирает к рукам все.

Грудастая официантка принесла нашу телятину. Она действительно была мягкой. Это выглядело чудесно — кусок мяса размером с ладонь, покрытый ветчиной и сыром. Я здорово проголодался.

— Вы, вероятно, слышали, что я собираюсь перенести мою штаб-квартиру, — сказал Харрис с набитым телятиной ртом. — Мне нужно найти место, где я снова смогу дышать.

Наконец-то!

— Я всерьез подумываю о Колорадо, — продолжал он, наблюдая за моей реакцией.

— Это было бы фантастично, — сказал я, отложив вилку, чтобы пожать ему руку. — Мы бы охотно вас приняли.

Харрис покачал головой, словно говоря: «Еще бы!»

— Это прекрасное место, — продолжал я. — Солнце светит более трехсот дней в году. У нас есть горы и катание на лыжах, а также большой аэропорт и мэр, который поощряет международный бизнес…

— Я все это знаю, — прервал меня он. — Вам незачем рекламировать это мне. Я хорошо знаком со штатом и его властями. Я даже контактировал с некоторыми из них, хотя неофициально.

Принесли пиво, и Харрис сделал большой глоток. Он не вытер пену с верхней губы, и это меня отвлекало.

— Это замечательное место для создания семьи, — снова заговорил я. — Превосходные школы и много мест для отдыха. Позвольте показать вам… — И я полез в бумажник за фото Энджелины.

Большинство людей выразило бы притворный интерес, но Харрис был искренним. Он широко улыбнулся, глядя на снимок нашей дочери.

— Недавно появилась? — спросил он.

— Снимок сделан недели через две после родов, — ответил я. — Сейчас она уже почти ходит.

— Она ангел, как ее имя, — сказал Харрис, возвращая фото.

Я был озадачен.

— Вам, вероятно, показывают столько фотографий, что вы путаете детей.

— О чем вы? — спросил он.

— Я не припоминаю, чтобы показывал вам ее фотографию раньше.

— Конечно, показывали.

Я покачал головой.

— Очевидно, забыл.

— Выпейте еще пива, — со смехом предложил Харрис. Казалось, он изучает меня.

Хотел бы я знать, когда показывал ему это фото.

Я потянулся за пивом, чувствуя, что во мне закипает гнев, и понятия не имея о его причине. Харрис всего лишь предположил, что у него лучше память, чем у меня. Но мне хотелось ударом кулака стереть пену с его губы. Очевидно, это последствия минувшей недели, подумал я. Все эти жалкие ожидания, пока моя семья находится за тысячи миль. Я был готов сорвать злость на туроператоре, который приводил тысячи туристов и миллионы долларов в мой город и который вскоре мог перенести туда свой бизнес.

— Похоже, вы могли бы выпить еще порцию, — сказал Харрис, кивнув на мой стакан. — Мне тоже, Фриц!

Он сделал паузу.

— С вами все в порядке? Вы выглядите бледным.

— В порядке. Я просто устал.

— Бодритесь, приятель. Это мир международного туризма. Земля должна гореть у вас под ногами.

Я согласился, радуясь, что он достаточно выпил — или был достаточно поглощен самим собой, — чтобы не заметить мой гнев минуту назад.

— Знаете, — засмеялся Харрис, — вы, американцы, кажется, думаете, что ваше правительство отнимает ваши гражданские свободы, но вы не знаете, что говорите. У вас нет бюрократов, которые заглядывают вам через плечо посмотреть, как вы живете, как говорите и думаете, с кем общаетесь. Мои друзья в Колорадо утверждают, что в сравнении с тем, к чему я привык, там я буду пуленепробиваемым! Они использовали этот термин. Он мне нравится.

— Правда? Кто это сказал? — спросил я.

— Ну нет. — Харрис хитро улыбнулся. — Я не раскрываю своих источников.

Внезапно он умолк, изучая пустую и грязную тарелку. До этого момента я не сознавал, насколько он пьян, и, очевидно, залез на территорию, куда он не позволял вторгаться.

Ресторан пустел, что было хорошо. Я не хотел, чтобы мы столкнулись с кем-нибудь, особенно учитывая его воинственное настроение. Я попросил счет, который Фриц принес лично, а Харрис расхваливал еду, с чем я соглашался.

Фриц заговорщически склонился к нему:

— Вам не нужно снова проверить вашу электронную почту?

Харрис засмеялся, похлопав его по плечу:

— На сегодняшний вечер я видел достаточно.

Мне этот выбор слов показался странным.

Голова у меня кружилась, когда я сел на свою кровать. Мне пришло четыре сообщения. Я долго возился с кодами, проклиная телефон, отель, немецкий язык и Мэлколма Харриса за свое теперешнее состояние.

Первое сообщение было от Мелиссы.

— О, Джек, мне так жаль, что я пропустила твой звонок! Ты не поверишь, с кем я встретилась сегодня — с Келли Морленд! Позвони мне сразу!

Второе и третье сообщения были такими же.

Но четвертое выглядело сердитым.

— Джек, ты там? Ты проверяешь свои сообщения? Я знаю, что сейчас два часа ночи, поэтому не звоню. — Она сделала паузу. — Господи, мне нужно немедленно поговорить с тобой! Сегодня я встречалась с Келли Морленд — это устроил Брайен. Угадай, только не свались со стула! Она ничего не знает об Энджелине!