— А что с тем хмырем, ну… который с Кирочной? — Гурский забрался в джип и достал сигареты. — Ты же так ничего толком и не рассказал. Почти.

— А что с ним… — Волков выруливал со двора. — Ничего. Отпустил я его. Что мне с ним делать? И потом, он, если уж так разобраться… ну что он такого сделал? А натерпелся…

— А не хрен с говном дружить.

— Да видишь ли… Он, собственно, ни с кем особо и не дружил. Ну принял у себя в доме Парфена некоего, приятеля, с которым сидел. Они с ним там, на зоне, что называется, «ели вместе». Ну так… а как не принять-то? Что ж он, пидарас какой? Все правильно. Жить у себя оставил. Это он вам грузил, что снимает, мол, у него кто-то комнату, а кто-что, дескать, он и знать не знает. А что ему, с другой стороны, вам еще говорить?

— Ну да.

— Вот. Парфена у себя оставил, а дальнейшее от него уже и не зависело.

— А как Джеки вообще к нему в дом попала?

— Как? Ну… — Петр остановился у светофора, — видишь ли… Она тем вечером, в четверг, на самом деле у Славы была. А потом… вышла, очевидно, на улицу, у нее там встреча была с одним… ну попросили ее, короче, посылку передать, а она города-то, видимо, не знает, вот и решила у Славиного дома встречу эту назначить. Вышла, в машину к этому, с которым встречалась, села. А тут в них бычара один отмороженный и впилился. Ну и… у братвы же обычай один, они же виноватыми не бывают. Короче, этот отморозок с них бабки, естественно, потребовал. Хотите, дескать, разойтись мирно — гоните лавэ. И видимо, настолько убедительно обосновал свою позицию, что даже Джеки поняла расклад и решила не усугублять конфликт. У того-то, которому она посылку передавала денег с собой не оказалось, и она решила, по доброте душевной, за него сразу, на месте, заплатить. Чтобы с быком этим разойтись, ну а потом… этот приятель ей бы компенсировал. Но у нее тоже то ли с собой не было, то ли было, но мало. И пошла она за деньгами к Славе домой, Может, сумка ее там лежать осталась, а может, и из Славиных решила взять, кто знает, какие у них там со Славой отношения были, если у нее свой ключ от его квартиры был. А отморозок этот хозяина с машиной отпустил и за ней поперся, чтобы не сбежала. Дальнейшее ясно?

— Примерно… — кивнул Гурский. — Она его в дом пустила.

— Ну да. Что там и как дальше вышло, в деталях только она сама рассказать может. Но… — Волков воткнул передачу и тронулся с места. — Увидел, видимо, браток, что квартира, упакована (Джеки, возможно, бабки еще, вдобавок ко всему, засветила) и решил не мелочиться. Решил он вынести из хаты вообще все, что можно. А Слава, вероятно, пришел неожиданно откуда-то и с ним и сцепился. Ну и… в процессе единоборства… Слава башкой о батарею, да и крякнул. А Жаклин — свидетель всего этого. Что с ней делать? По логике вещей, тоже валить надо. И уходить по-тихому. Но бычара этот — полный отморозок. Он решил на девке бабок наварить, чеченам ее продать.

В тачку свою засунул и вот к этому самому хмырю, на Кирочную, они ее и приволокли. Там и спрятали.

— Они?

— Двое их было. Второй-то как раз Парфен и был. У него-то там, в башке, еще кое-что, кроме мозжечка, присутствует. Он ситуацию под контроль и взял. Ну, там, что-как… не суть важно. Короче, утром они ее чем-то там по вене втрескали и… возле метро и оставили. Хорошо еще, что Леон твой глаз на нее положил. Бывает же… — Петр качнул головой.

— Да он не просто глаз положил, — закурил сигарету Адашев-Гурский. — Он совершенно искренне обознался. У него накануне гости были. И некая Лиза среди них, похожая на Джеки, судя по всему. Она ему просто, как факт своего наличия в интерьере, в память запала. Он уже для себя, видимо, решил, что с вопросом пальпирования предмета все решено, а ее вдруг из ситуации как ластиком стерли. Ну… он с вечера, по пьяному делу, к ней не сильно-то и приглядывался. Девка и девка. Хорошенькая, следовательно, функциональна в своем предназначении. Чего еще ее разглядывать? Куда денется? Потом, дескать, разберемся, какие такие у нее подробности и насколько непротивные на ощупь. А она свалила. Ну и дай ей Бог здоровья… Меньше хлопот. А утром, я так понимаю, не особо и протрезвев, видит он возле метро — беленькая, молоденькая, глазки синенькие. Ба! Лиза! Етит твою мать! Какими судьбами? Где же ты была все эти годы? Ну а эту, на тот момент времени, уже хоть Матреной назови. Говорят ей, что она Лиза, значит, так оно и есть. Тем более что русский она прилично знает. А акцент и странность поведения Леон ничтоже сумняше-ся шишкой на затылке объяснил.

— Это ей отморозок ногой приложил.

— Да?

— Мне тот, который с Кирочной, рассказал. Это в его доме было.

— Ну вот.

— Слушай, а чего это Леон твой заполошничал?

— В смысле?

— Ну она-то ладно, с ней все ясно. С нее спросу нет. А он: «Доченька! Не отдам!» И, главно дело, совершенно натурально рыдает.

— Ну?

— Что «ну»?

— Что тебе не понятно?

— Зачем?

— Так ведь скучно же жить на свете, Петя…

— В этом смысле?

— Ну да, — пожал плечами Адашев-Гурский. — А что, нет?

— Ну… с этим спорить трудно. Это мы понимать можем, — Волков въехал во двор и остановился возле парадной Адашева-Гурского.

— Зайдешь? — повернулся к нему Александр.

— Пошли.