Если говорить о поэтическом символе Москвы, то прежде всего надо вспомнить о великом русском национальном поэте Михаиле Юрьевиче Лермонтове. Он и родился в центре старой дворянской Москвы, в доме Толя. Он и воспел ее как русскую столицу.

Заметьте, как гениально просто, без затей, пишет он о своей русскости: «Люблю, как русский, — сильно, пламенно и нежно!» Сегодня бы поэта за такие строки в черносотенстве обвинили запросто. Потому и не любят эти строки повторять и цитировать. А ведь написано совсем мальчишкой, в чем-то еще, может, и коряво, но никакой изощренный стилист не добьется такой мощи и простоты стиха. Родной Москве он был предан до конца своих дней, писал о ней и в нелюбимом Санкт-Петербурге:

Из Петербурга он пишет 2 сентября 1832 года М. А. Лопухиной: «Москва — моя родина, и такою будет для меня всегда: там я родился, там много страдал и там же был слишком счастлив…»

Увы, тот лермонтовский дом Толя давно снесли, станцию метро «Лермонтовская» переименовали, хорошо хоть памятник пока оставили. Хороший, между прочим, памятник, постановление о его сооружении в Москве Совет народных комиссаров вынес в 1941 году.

Николай Павлович Розанов писал о доме Лермонтова: «Вероятно, дом Толя впоследствии перешел во владение купца Бурова. По объяснению местного Трехсвятительской церкви, что у Красных Ворот, священника: дом Бурова перешел во владение иностранца Пенанд, который владел домом лет шесть и продал его коллежскому секретарю Григорию Филипповичу Голикову. Этот и доселе владеет домом. Я был на месте, где дом Голикова. Если ехать от дебаркадера Николаевской железной дороги, то, приближаясь к Красным Воротам, по правой руке, против самых Красных Ворот, на углу вы бы увидели, по-нашему, огромный каменный дом, в три этажа, беловатого цвета. Это — дом Голикова; этим домом начинается Садовая улица, ведущая к Сухаревой Башне… Дом Голикова на своем углу имеет балкон. Замечателен протоиерей Николай Петрович Другов, крестивший поэта Лермонтова. Он, в свое время, пользовался особой славой в духовном мире… Да и церковь, в которой поэт крещен, замечательна — она была патриаршая» .

Вскоре, как мы знаем, отец с матерью, бабушкой и дворовыми вернулись из Москвы в Тарханы, где Михаил Лермонтов жил с бабушкой 13 лет, лишь изредка выезжая на Кавказ к родственникам подлечиться. Но сам факт рождения в Москве стал крайне важен для самого поэта, с ранних лет весьма мистически настроенного. Потому осенью 1827 года он и ехал из Тархан с радостью на учебу именно в Москву. Решено было отдать маленького Мишеля в Московский благородный университетский пансион, не менее знаменитый, чем пушкинский Царскосельский лицей. Бабушка позаботилась и о домашних учителях, подготовивших его к поступлению сразу в четвертый класс. Конечно, хороши были и гувернеры, сначала француз Жандро, рассказавший Мишелю и о французской революции, и о новинках французской литературы. Его Мишель вывел позже все в той же московской поэме «Сашка»:

Естественно, сбежавший от революции и ее казней, француз не любил парижскую чернь, думаю, он и рассказал Михаилу Лермонтову о погибшем от рук революционеров поэте Андре Шенье. Но, как это всегда и бывает, дух революционности, дух перемен был заложен в любом свидетеле и очевидце этих революций. Потому со временем бабушка предпочла расстаться с легкомысленным французом. Как пишет Павел Висковатый: «Наставник внушал молодежи довольно легкомысленные принципы жизни, и это-то, кажется, выйдя наружу, побудило Арсеньеву ему отказать, а в дом был принят семейный гувернер, англичанин Виндсон. Им очень дорожили, платили большое для того времени жалование — 3000 р. — и поместили с семьею (жена его была русская) в особом флигеле. Однако же и к нему Мишель не привязался, хотя от него приобрел знание английского языка и впервые в оригинале познакомился с Байроном и Шекспиром…»

Казалось бы, с такой подготовкой юный Лермонтов легко мог поступать в пансион. Но Елизавета Алексеевна предпочла перед экзаменом нанять репетитором Алексея Зиновьевича Зиновьева, отличного педагога, но кроме этого еще и работавшего в самом пансионе в должности надзирателя и учителя русского и латинского языков. Зиновьев оставался его наставником и после поступления Мишеля в пансион, до конца учебы.

После приезда в Москву сначала они остановились у своих родственников Мещериновых. Художник М. Е. Меликов вспоминает: «Елизавета Петровна Мещеринова, образованнейшая женщина того времени, имея детей в соответственном возрасте с Мишей Лермонтовым — Володю, Афанасия и Петра, с горячностью приняла участие в столь важном деле, как их воспитание, и по взаимному согласию с Е. А. Арсеньевой решили отдать их в Московский университетский пансион. Мне хорошо известно, что Володя (старший) Мещеринов и Миша Лермонтов вместе поступили в 4-й класс пансиона. Невольно приходит мне на ум параллель между вышеупомянутыми замечательными женщинами, которых я близко знал и в обществе которых, под их влиянием, вырос поэт Лермонтов. Е. А. Арсеньева была женщина деспотического, непреклонного характера, привыкшая повелевать; она отличалась замечательной красотой, происходила из старинного дворянского рода и представляла из себя типичную личность помещицы старого закала, любившей притом высказывать всякому в лицо правду, хотя бы самую горькую. Е. П. Мещеринова, будучи столь же типичной личностью, в противоположность Арсеньевой, выделялась своей доступностью, снисходительностью и деликатностью души» .

Мишель горделиво писал в 1827 году своей тетушке М. А. Шан-Гирей в Пензенскую губернию: «Милая тетенька! Наконец настало то время, которое вы столь ожидаете, но ежели я к вам мало напишу, то это будет не от моей лености, но от того, что у меня не будет время. Я думаю, что вам приятно будет узнать, что я в русской грамматике учу синтаксис и что мне дают сочинять; я к вам это пишу не для похвальбы, но собственно оттого, что вам это будет приятно. В географии я учу математическую по небесному глобусу, градусы, планеты, ход их и пр. Прежнее учение истории мне очень помогло. Заставьте, пожалуйста, Екима рисовать контуры; мой учитель говорит, что я еще буду их рисовать с полгода; но я лучше стал рисовать; однако ж мне запрещено рисовать свое. Катюше, в знак благодарности за подвязку, посылаю ей бисерный ящик моей работы. Я еще ни в каких садах не бывал, но я был в театре, где я видел оперу „Невидимку“, ту самую, что я видел в Москве 8 лет назад; мы сами делаем театр, который довольно хорошо выходит, и будут восковые фигуры играть (сделайте милость, пришлите мои воски); я нарочно замечаю, чтобы вы в хлопотах не забыли, я думаю, что эта пунктуальность не мешает; я бы приписал к братцам здесь, но я им напишу особливо; Катюшу же целую и благодарю за подвязку.

Прощайте, милая тетенька, целую ваши ручки и остаюсь ваш покорный племянник.

М. Лермонтов».

Перезимовали они всем семейством на Сретенке, а весной Арсеньева сняла маленький домик на Поварской (недалеко от нынешнего Дома литераторов), прямо напротив своих родственников Столыпиных. В доме Столыпиных жили вдова ее брата с детьми и ее сестра Елизавета Верещагина с дочерью. На Поварской маленький Мишель и готовился к поступлению в пансион. Оттуда и писал письма тетушке Марии Акимовне Шан-Гирей, руководившей обучением Мишеля в Тарханах. Позже в Москву приехал и его друг с самых детских лет Аким Шан-Гирей, который вспоминал:

«В 1827 году она [бабушка] поехала с Мишелем в Москву для его воспитания, а через год и меня привезли к ним. В Мишеле нашел я большую перемену, он был уже не дитя, ему минуло 14 лет; он учился прилежно. Месье Жандро, гувернер, почтенный и добрый старик, был однако строг и взыскателен и держал нас в руках; к нам ходили разные другие учители, как водится. Тут я в первый раз увидел русские стихи у Мишеля, Ломоносова, Державина, Дмитриева, Озерова, Батюшкова, Крылова, Жуковского, Козлова и Пушкина; тогда же Мишель прочел мне своего сочинения стансы К***, меня ужасно интриговало, что значит слово стансы и зачем три звездочки? Однако ж промолчал, как будто понимаю. Вскоре была написана первая поэма „Индианка“ и начал издаваться рукописный журнал „Утренняя заря“, на манер „Наблюдатель“ или „Телеграф“ как следует, с стихотворениями и изящною словесностью, под редакцией Николая Гавриловича; журнала этого вышло несколько нумеров, по счастию, пред отъездом в Петербург, все это было сожжено, и многое другое, при разборе старых бумаг».

Из Тархан Мишель привез с собой тетрадь в голубом бархатном переплете, куда охотно записывал запомнившиеся ему стихи. А позже свои переводы из полюбившихся поэтов…

После поступления в пансион Арсеньевы сняли просторный дом на Малой Молчановке в доме купца Петра Чернова, построенном после окончания войны 1812 года (сейчас здесь Дом-музей М. Ю. Лермонтова). Здесь Лермонтов прожил с августа 1829 года по июль 1832 года, до своего отъезда в Санкт-Петербург.

В пансион Михаил Лермонтов благополучно поступил сразу в 4-й класс в 1828 году. В пансионе же и появились его первые, еще подражательные стихи, написаны поэмы «Корсар», «Кавказский пленник» и «Черкесы», первые варианты поэмы «Демон».

Еще с детства Мишель был увлечен театром. Когда в пятилетнем возрасте бабушка привезла его первый раз в Москву и сводила на фантастическую оперу Кавоса «Князь-невидимка», постановка поразила его воображение, и он на всю жизнь всерьез увлекся театром. В период учебы в пансионе он затеял со своими товарищами театр марионеток, лепил из воска кукол. Насколько я понимаю, Михаил Лермонтов поначалу в будущем видел себя прежде всего не поэтом, а драматургом. Может, и стал бы великим русским драматургом. Увы, его драматургические произведения не интересовали театры. Да и театральная цензура была еще более свирепая, чем литературная. В отличие от пьес Гоголя и Грибоедова, великолепный лермонтовский «Маскарад» так и не увидел сцены при жизни автора. Увидели бы его пьесы сцену, и пошла бы жизнь у Михаила Лермонтова совсем по-другому. Театральность всегда присутствовала в его бытии.

Тогда же, в московском детстве он увлекся чтением книг, скупал в книжных лавках все новые издания. Обладая феноменальной памятью, запоминал наизусть многие поэмы и сцены из пьес. Купил и сразу же прочел все 12 томов антологии русской литературы от Ломоносова до Пушкина, четыре тома сочинений Жуковского, три — маститого поэта Ивана Ивановича Дмитриева, поэму «Чернец» слепого поэта Ивана Козлова. Когда, вернувшись на каникулы с бабушкой в Тарханы, он стал сочинять свою первую поэму «Черкесы», не стесняясь, вводил в нее целые отрывки стихов других поэтов.

Это ни в коем случае не было плагиатом. Это была его своеобразная учеба: работа над стихами. Он же не предполагал печатать все свои юношеские сочинения и потому в эти домашние заготовки щедро заимствовал образы и сюжеты, в том числе и целые строки из полюбившихся ему произведений. Но очень быстро, даже беря за основу какое-то из произведений Шиллера или Гёте, Байрона или Гейне, молодой поэт отбрасывал все, чуждое ему, и предлагал уже свой вариант стихотворения. Даже в его юношеской поэзии можно найти лишь следы внешнего заимствования, но сами образы, характеры героев, действие сюжета были чисто лермонтовские. Как бы ни пытались сравнить его «Демона» с байроновским «Каином», лермонтовский Демон совсем иной.

Обучение в пансионе было шестилетним, но так как Мишель поступил сразу в 4-й класс, то и учиться ему пришлось всего около двух лет, тем более обучения он так и не закончил. Программа была обширная, но при этом индивидуализированная, преподаватели выделяли способности подростка и развивали его в выгодном для него направлении.

Поразительно, что Михаил Лермонтов попал не к гуманитарам, а в группу математиков профессора Перевощикова. Но «для большей изощренности ума, образования вкуса» все без исключения ученики занимались русским языком и литературой. Это сегодня русским школам, а значит, и самой России не требуется изощренности ума и образования вкуса, литературой почти не занимаются.

В пансионе была изумительная библиотека, чем не преминул воспользоваться и наш юный гений. Все новейшие литературные журналы, и отечественные, и европейские, были к его услугам. Публичные экзамены описывались на страницах «Московских ведомостей», ученики читали свои сочинения, разыгрывали сценки. Среди учителей пансиона было и два поэта — Семен Егорович Раич и Алексей Федорович Мерзляков. Раич учил российской словесности, Мерзляков — красноречию. Как-то раз Мерзляков, кстати, автор прекраснейших русских романсов, среди них «Среди долины ровныя…», и тяжеловесных од, вздумал бранить стихотворение Пушкина «Буря мглою небо кроет…» за выдуманные, преувеличенные образы, его ученик Лермонтов смело вступил с ним в спор. Вот эта самостоятельность и независимость суждений с юных лет приводила Лермонтова к конфликтным ситуациям. Он из-за этого и в пансионе недоучился, из-за этого и Московский университет покинул. Но поначалу все шло хорошо. И в 5-й класс Михаил Лермонтов перешел с двумя наградами: книгой и картиной. Учился он в пансионе и рисованию, и уже свою вторую поэму «Кавказский пленник» проиллюстрировал собственным рисунком.

Для нас важно прежде всего то, что именно в пансионе Мишель почувствовал себя поэтом, удивительно быстро стал писать самостоятельные, а не подражательные стихи и поэмы. Даже в поэме «Кавказский пленник» (1828) Лермонтов, взяв многое от поэмы Пушкина, создает уже совсем иной образ и Кавказа, и горцев, соединяя свои книжные знания с собственным знанием Кавказа. Он оживляет поэму разного рода событиями, упрощает язык. Пленник Лермонтова более живой и более трагический. Более решительна и юная черкешенка. Начиная с самых первых своих стихов, везде виден и характер автора, Михаила Лермонтова, его решимость, его одиночество, его самостоятельность. Тот же кавказский пленник поставлен перед выбором: или погибнуть в плену у горцев, или полюбить младую черкешенку. Что стоит герою приспособиться к жизни? Но лермонтовский герой не может вести себя иначе, и Пушкин или Байрон тут ни при чем.

И все же черкешенка высвободила героя, они побежали в степь. И… оба погибли. Опять по-лермонтовски.

В московский период с 1828 по 1832 год Михаил Лермонтов, осознав свой талант, стремился не столько к учению, сколько совершенствовал свой поэтический и драматургический талант. За кратчайшее время он прошел огромнейший путь и создал свой ультраромантический бескомпромиссный мир. В этот период романтизма он, конечно, шел не столько от окружающей его реальности, сколько от книжного, возвышенного видения мира, отправляя своих героев в Испанию и Древнюю Русь, в Грузию и Грецию за героическими идеалами свободы. Вслед за Байроном он стал воспевать греческих героев, борющихся против турецкого владычества.

Я пишу эти строки на греческом острове Родос — в окружении фигурок Гомера и Сократа в международном писательском центре. Думаю, тут явно не хватает скульптурного изображения Михаила Лермонтова, которого греческие писатели почти не знают. А разве в поэме «Корсар» (1828) он не воспевал свободу Греции? Конечно, в этой поэме можно найти влияние одноименной поэмы Байрона, впрочем, так же как и Пушкина, Бестужева-Марлинского. Греческие корсары были Лермонтову знакомы даже по газетным сводкам. Именно в 1828–1829 годах шла очередная Русско-турецкая война.

Все тот же романтический герой из славянских земель, с берегов Дуная устремился в Грецию, чтоб «…турок сабля роковая / Пресекла горестный удел». Не так ли и в жизни Лермонтов упорно стремился к боевым походам, всерьез подумывал уехать в Персию или в туркестанские походы, в крайнем случае на Кавказ? И вот уже перед героем «Геллеспонт седой, широкий, / Плеская волнами, шумит…»: шумит этот Геллеспонт или, иными словами, пролив Дарданеллы до сих пор и у меня за окном, шумит не переставая. И грозных скал много, и слышен свист ветров, и башни гордые крепостей рыцарей-госпитальеров встречают поныне удивленный взор… И вот уже виден лермонтовский герой — атаман греческих морских разбойников — корсаров. Спасая разбитое греческое судно, он встречает на нем молодую обессиленную гречанку. Сердце героя поражено, звезду гречанки затмила туча злая…

Конечно, романтизм, конечно, Байрон, но как уже тогда предвосхищена вся лермонтовская судьба, как поэт предвидел будущую окаменелость своих нежных чувств! Все его юношеские стихи и поэмы, включая великолепную севернорусскую песнь «Последний сын вольности» (1831), восходят к двум темам — борьба за свободу (русских от варягов, греков от турок и т. д.) и элегия об одиночестве и несчастной любви.

Когда перед юношей легко разворачивается пространство, меняются эпохи, цивилизации, гибнут герои, до простой учебы или простых товарищеских настроений времени нет. Учение проходит как бы автоматически. И благодаря великолепной памяти и обширным знаниям более чем благополучно. Он уже готовит свой рукописный сборник стихов 1829 года, куда помещает и стихотворение «Поэт». Думает об издании рукописного журнала. Похоже, и товарищи ему более всего нужны — для литературных занятий.

Много и вполне справедливо пишут об одиночестве и нелюдимости Михаила Лермонтова, но как-то редко называют причины такого характера. Я думаю, и в этом виновата прежде всего столь эгоистично любившая его бабушка. Почти все дети учились в пансионе и жили в нем же — так формировался коллектив, складывались дружеские отношения. Михаил Лермонтов поступил в пансион в 1828 году, но, не желая расставаться с внуком, бабушка определила его полупансионером, то есть после занятий слуги отвозили Мишеля домой. Так было и в дальнейшем, даже из юнкерской школы бабушка умудрялась зачастую забирать внука к вечеру домой, сняв квартиру рядом. И в летних лагерях в Царском Селе внук предпочитал по возможности проводить время в снятой там же бабушкой квартире. Всю детство и юность Михаил Лермонтов жил наособицу от своих товарищей, вот и выработалась привычка к одиночеству. Вращался он исключительно в кругу родственников и знакомых семьи, это тоже усиливало замкнутость и отчуждение. Потому и развивался он не в кругу друзей, а в кругу книг, жил в мечтах, в обществе книжных героев. С одной стороны, его окружал не очень интересный мир средних помещиков, с другой — мир Байрона и Шиллера, Вальтера Скотта и Пушкина… Из книг прорастала вся юношеская поэзия Лермонтова. Он и на занятия в пансион приходил с книжкой в руках. Если лекция была ему не интересна, читал книгу.

Не случайно его товарищ по пансиону А. М. Миклашевский позже вспоминает: «Всем нам товарищи давали разные прозвища. В памяти у меня сохранилось, что Лермонтова, не знаю почему, — прозвали лягушкою. Вообще, как помнится, его товарищи не любили, и он ко многим приставал. Не могу припомнить, пробыл ли он в пансионе один год или менее, но в 6-м классе к концу курса он не был. Все мы, воспитанники Благородного пансиона, жили там и отпускались к родным по субботам, а Лермонтова бабушка ежедневно привозила и отвозила домой» .

Пансион помещался на Тверской. Там, где сейчас находится почтамт, в самом центре Москвы: в доме Базилевского. Было в пансионе шесть классов, где обучалось до трехсот учеников. 4-й и 5-й классы Мишель благополучно окончил, на каникулы уезжая в Тарханы или же к родственникам в подмосковное имение Середниково. Иногда к нему из тульского имения приезжал отец Юрий Петрович, чему Мишель искренне радовался. В письмах Лермонтова упоминаются два преподавателя: инспектор М. Г. Павлов и Д. Н. Дубенский. Дубенский учил ребят русскому языку, знакомил с народной поэзией. Павлов собирался издавать рукописный журнал из сочинений своих учеников, взял для сборника поэму Лермонтова «Геркулес и Прометей», он расхваливал и стихи его, и созданный им журнал. Павлову не удалось сделать сборник из произведений учеников, но стихотворение Михаила Лермонтова «Весна» он опубликовал в 1830 году в московском литературном журнале «Атеней». Это была первая публикация стихов великого русского поэта. И было Мишелю в ту пору всего 14 лет.

Он писал своей тетушке М. А. Шан-Гирей, что учитель взял у него поэму и «…хочет издавать журнал „Каллиопу“ (подражая мне!..), где будут помещаться сочинения воспитанников. Каково вам покажется; Павлов мне подражает, перенимает у… меня! — стало быть… стало быть… но выводите заключения, какие вам угодно». Думается, что юный поэт уже ощутил силу своего божественного дарования.

Кроме стихов и занятий, Михаил Лермонтов старается не пропускать ни одной театральной премьеры, становится завзятым театралом, поклонником великого Мочалова. В очередном письме тетеньке он пишет: «Помните ли, милая тетенька, вы говорили, что наши актеры (московские) хуже петербургских. Как жалко, что вы не видели здесь „Игрока“, трагедию „Разбойники“. Вы бы иначе думали…»

Постановка трагедии Шиллера «Разбойники» с Мочаловым в роли Карла Моора стала событием в русском театре. Она была созвучна настроению московской молодежи, воспевающей свободу личности и высокие страсти. Карл Моор, предводитель благородных разбойников, карает богачей и защищает обиженных.

Но приближались очередные каникулы, и «…прости! Достопочтенный пансион. Но не думайте, чтобы я был рад оставить его, потому учение прекратится; нет! Дома я заниматься буду еще более, нежели там».

Из написанных летом 1829 года стихов Михаил Лермонтов подготовил первый сборник «Мелкие стихотворения. Москва в 1829 году». Стихи посвящены природе, истории, дружбе. Среди друзей я бы выделил Сабурова, Дурнова и Петерсона. Интересна история с Петерсоном. Он был арестован полицией за то, что ходил по Москве с белым бантом. За этот проступок его посадили на две недели на хлеб и воду, а затем отправили к родителям в деревню. Под стать нынешним белоленточникам.

Интересны пейзажи Середникова.

Там, в Середникове летом 1830 года Мишель познакомился и со всем семейством Верещагиных, с Катенькой Сушковой и с Варенькой Лопухиной. Все его будущие музы или приезжали с родителями в гости в имение Столыпиных в Середниково, или жили по соседству. Четыре лета подряд, с 1829 по 1832 год Мишель проводил с бабушкой каникулы в Середниково. Имение купил в 1825 году дед Лермонтова Дмитрий Алексеевич Столыпин, незадолго до своей смерти.

В этом же сборнике 1829 года Мишель поместил и стихотворение «Жалобы турка», где явно просматривается аналогия с режимом Николая I. Сейчас стало модно отрицать революционность и бунтарство Лермонтова. Да, он не был никогда осознанным целеустремленным революционером или даже поклонником декабристов. Но с его-то характером не протестовать против удушающего режима было бы смешно. В конце концов, он и Благородный пансион покинул, не доучившись в апреле 1830 года из-за преобразования пансиона по приказу боявшегося любой смуты царя в обычную гимназию, где были положены и телесные наказания.

Прикрывшись «Жалобой турка», а как раз в это время шла Русско-турецкая война, он постарался этим избежать ненужных сравнений с Россией и ненужных ему наказаний. Но вольнодумство свое, в том числе и политическое, продолжил позже и в других стихах.

В обеих тетрадях стихов, написанных в пансионе, много переводов из любимого тогда Шиллера. Как считает автор прекрасной книги «Лермонтов в Москве», один из лучших наших лермонтоведов Т. А. Иванова, этот его шиллеровский период обязан его педагогам Раичу, Павлову и Максимовичу, которые насыщали переводами из Шиллера все свои занятия.

В рукописном сборнике Лермонтова за 1829 год и появляется его первый демон. Он так и назвал стихотворение «Мой демон». Не подумаешь, что юноше было всего-то 15 лет. За стихотворением «Мой демон» последовали и первые варианты поэмы «Демон». На глазах у России рождался новый великий поэт. 6-й класс в пансионе уже проходил привычно и вполне благополучно. Все время делилось между учебой, поэзией и светской жизнью, подразумевавшей знакомство с прелестными москвичками. Но об этом чуть попозже.

Неожиданно 11 марта 1830 года в коридоре пансиона появился приехавший в Москву император Николай I. Он явился без всякого предупреждения и без охраны. До него доходили слухи о вольнодумстве экзальтированной молодежи, обучающейся в привилегированных пансионах, зараженных революционными идеями, и он решил проверить. Бунтарей не выявил, но на самого царя в коридорах пансиона никто из учащихся не обратил никакого внимания. Для нашего времени это невероятно. Представьте. Владимир Путин пришел в школу, его толкают. Его никто не замечает… Так что, осуждая самого царя за суровость, я одновременно уважаю его за простоту и естественность. Зашел, никого не спрашивая, никого не предупреждая. Вот и получил за свою анонимность.

Пансионеры решили, что это, очевидно, какой-то генерал, пришел хлопотать за своего сынка. На перемене все шумели. Толкались, носились по коридорам. Начался урок. Император зашел в 5-й класс, педагога еще не было, ребята опять же не обратили на вошедшего генерала никакого внимания. Лишь один из учеников узнал императора и вскочил с возгласом: «Здравия желаю Вашему Величеству!» Никто его не поддержал, скорее, зашикали за неуместное приветствие. Решили, что пошутил. Пока пришел педагог, пока разобрались, гнев Николая все более нарастал. Всех учащихся всех классов собрали в актовом зале, вот тут-то впервые Михаил Лермонтов увидел своего императора, и не в лучшем виде. Император упрекнул и пансионеров, и педагогов в излишней вольности и недисциплинированности. Вернувшись в столицу, император распорядился закрыть Благородный пансион и переименовать его в обычную гимназию. Многие родители забрали своих детей из старших классов. Забрала бабушка и Михаила Лермонтова, не дожидаясь порки своего строптивого внука. А может, и полезно было бы Михаилу попробовать школьных розог, не так бы в будущем лез на рожон? Кто знает.

Решили осенью поступать в Московский университет. Ему выдали свидетельство о том, что «…из Благородного Пансиона Императорского Московского Университета пансионеру Михаилу Лермантову в том, что он в 1828 году был принят в Пансион, обучался в старшем отделении высшего класса разным языкам, искусствам и преподаваемым в оном нравственным, математическим и словесным наукам, с отличным прилежанием, с похвальным поведением и с весьма хорошими успехами; ныне же по прошению его от Пансиона с сим уволен…»

Впереди было лето в его любимом Середникове, а затем занятия уже в Московском университете. Казалось бы, все шло хорошо. В Середникове летом 1830 года были написаны и цикл стихов, посвященных Катеньке Сушковой, и трагедия «Испанцы», и стихотворение «Предсказание», мало кем понятое и сегодня, зловеще-пророческое. Никак не связанное с самой достаточно благополучной жизнью начинающего студента.

Ниже стихотворения было написано самим Лермонтовым: «Мечта». Связано ли это было с парижской Июльской революцией 1830 года, с событиями в самой России, никто не знает. Мальчик мечтает о мятежах и свержении царя? О крови и насилии? Но пока мечты оставались мечтами, и Мишель проводил время с прелестными соседками в Середникове. Целая тетрадь стихов была заполнена в 1830 году.

Связан этот год и с увлечением английским поэтом и бунтарем Байроном. Английский лорд на время стал его идеалом. Также конфликтующий с миром, также мечтающий о любви, также борющийся за свободу.

В первоначальном варианте Лермонтов начинает последнюю строфу: «Как он, ищу в стране моей свободы», позже из цензурных соображений переправил «Как он, ищу забвенья и свободы». Нет, никак не будем отрицать определенный индивидуалистический лермонтовский радикализм, отнюдь не придуманный советскими исследователями. Тогда надо перечеркнуть чуть ли не всю поэзию Лермонтова. Даже Пушкин был поспокойнее, особенно к концу жизни.

Джордж Гордон Байрон царил тогда в русской литературе, им увлекались и Александр Пушкин, и Кондратий Рылеев, и все декабристы, и Виссарион Белинский. Как всегда в таких случаях, увлечению байронизмом способствовали не только стихи великого английского поэта, сколько сама его жизнь. Изгнанный за бунтарство из родной Англии, несмотря на свой титул лорда, он воевал за свободу Италии и, в конце концов, погиб за свободу Греции во время греческого восстания 1824 года. В Англии в то время о Байроне вообще не принято было говорить, как ни парадоксально, в царской России с его именем было полегче, потому что Россия воевала с турками, и, следовательно, враги Турции были нашими друзьями.

Может быть, Михаил Лермонтов и стал бы всего лишь вторичным байронистом на всю жизнь, заразившись его идеями и возлюбив его стихи. В этом и сейчас упрекают Лермонтова иные писатели и литературоведы. К счастью, сам творческий дар Лермонтова заставлял его перебарывать байронизм. В этом и заключается истинная русскость. Все полезное русифицировать и сделать своим!

До конца дней своих оставаясь поклонником байроновского гения, он еще в Москве, будучи студентом, понимал, что его путь — иной. Путь русского национального поэта, идущего от своих корней, своих традиций. Байрон уже ни «Бородино», ни «Песню про… купца Калашникова», ни «Героя нашего времени» не написал бы.

И уже спустя год с небольшим после начала своего увлечения Байроном, в 1832-м Михаил Лермонтов пишет:

Московский период Михаила Лермонтова, думаю, прежде всего важен как период становления поэта. Из Москвы в Санкт-Петербург в 1832 году ехал пусть еще мало кому известный, но уже состоявшийся русский поэт. Дело другое — надо ли было ему туда ехать? Историю не повернешь, но мне искренне жалко, что с учебой в Московском университете у Михаила Лермонтова ничего не получилось. Что тому виной: любовные увлечения, уход в поэзию, ломка юношеского характера? Не знаю, и никто никогда не скажет, будут существовать самые разные версии. Сейчас любят обвинять якобы малограмотных московских профессоров, изгнавших чересчур независимого студента, но я не уверен в этом.

Что мешало Михаилу Лермонтову ответить на экзаменах в формате заданного предмета, а потом уж фантазировать самому, сколько душе угодно? Немало самых светлых голов в России заканчивали в эти годы этот университет, отнюдь не упрекая его в неграмотности. Непонятен даже изначальный выбор Лермонтова. Почему-то 21 августа 1830 года Михаил Юрьевич пожелал учиться на нравственнополитическом отделении. Почему не на словесном? Отец вообще советовал ему уехать учиться за границу, что вполне было возможно. Но как жить без бабушкиной опеки? Впрочем, позже Лермонтов перешел на словесное отделение, где преподавали и Надеждин, и Каченовский, и известный еще по пансиону Павлов. Читали русскую историю, всеобщую историю, греческую словесность, римскую словесность, французский язык, немецкий язык… Вместе с ним учились Герцен и Белинский, Константин Аксаков и Иван Гончаров… Как всегда, всякое в учебе бывало, и студенты хулиганили, на лекциях того же Победоносцева воробья выпускали, и профессора разные были. Именно Московский университет становился в те годы центром русского образования. Сам же Лермонтов писал:

Из тех же профессоров Погодин был издателем «Московского вестника», Каченовский издавал «Вестник Европы»… Писал позже Александр Герцен о своих студенческих годах: «Да, Московский университет делал свое дело! Профессора, способствовавшие своими лекциями развитию Лермонтова, Белинского, а затем Тургенева, Кавелина, Пирогова, могут спокойно играть в бостон и еще спокойнее лежать под землей»… Существовали всем известные студенческие кружки Станкевича, Герцена, вокруг которых собирались все любители литературы и философии, политики и истории. Михаил Лермонтов в эти кружки не ходил, сторонился, чуждался шумных товарищей. Вся его жизнь шла как бы изнутри. Не хочу обвинять в чем-то моего героя.

Да, был такой период в его жизни, на лекциях если и сидел, то с книгой в руках, погрузившись в чтение. С товарищами общался мало, ни к каким кружкам — ни западников, ни славянофилов — не примыкал.

Как вспоминал его сокурсник П. Ф. Вистенгоф: «Видимо было, что Лермонтов имел грубый, дерзкий, заносчивый характер, смотрел с пренебрежением на окружающих. Считал их всех ниже себя… Хотя все от него отшатнулись… странное дело, какое-то непонятное, таинственное настроение влекло к нему и невольно заставляло вести себя сдержанно в отношении к нему… завидовать стойкости его угрюмого нрава…»

Свою студенческую жизнь описывает Михаил Лермонтов и в трагедии «Странный человек», и в поэме «Сашка», хотя и написанной уже в Санкт-Петербурге после юнкерской школы, но самой его московской по духу поэме.

Вспоминает свои студенческие годы и будущий автор «Обломова» Иван Александрович Гончаров: «Нас, первогодичных, было, помнится, человек сорок. Между прочим, тут был и Лермонтов, впоследствии знаменитый поэт, тогда смуглый, одутловатый юноша, с чертами лица как будто восточного происхождения, с черными выразительными глазами. Он казался мне апатичным, говорил мало и сидел всегда в ленивой позе, полулежа, опершись на локоть. Он недолго пробыл в университете. С первого курса он вышел и уехал в Петербург. Я не успел познакомиться с ним».

К тому же для начала вместе с Лермонтовым в университет в 1830 году пришла и холера. На всю Москву. С сентября 1830 года по январь 1831 года занятий не было, спасались от заразы. Потому и год этот учебный никому зачтен не был, следующий, 1831 год начинали с тех же курсов. Лермонтов с удовольствием слушал лекции профессора Гарвея, посвященные Байрону и английской литературе, лекции по истории Погодина. Остальные профессора его как бы и не интересовали. Когда профессор изящной словесности Победоносцев спросил его, откуда он узнал те сведения, о которых профессор не говорил, Михаил Лермонтов гордо ответил, что он получает новые книги из Европы и они еще просто не известны профессору. Вряд ли подобный ответ понравился Победоносцеву. Так же вызывающе отвечал Лермонтов и другим профессорам. Зачем? Не хотелось учиться?

К тому же во времена Лермонтова на всю Москву прогремела так называемая маловская история, когда профессора Малова студенты выгнали из аудитории и выбросили вслед ему его калоши. Историю спустили на тормозах, не стали доводить до репрессий в отношении студентов, да и профессора поскорее отправили в отставку. Да еще в октябре 1831 года умер у себя в Кропотове отец поэта. Одним словом, Лермонтову было не до регулярной учебы. Но все эти бунты, холеры, стычки с профессорами привели к тому, что на втором году Лермонтов не был аттестован ни одним из профессоров. Как правило, против его фамилии стояла надпись «отсутствовал». И в результате по итогам года он был из университета уволен.

Хорошо еще его не изгнали из университета, что могло осложнить всю его будущую жизнь. «Посоветовали уйти» — «Consil abeundi». Он последовал совету.

Вначале вместе с бабушкой решили перейти в Санкт-Петербургский университет, надеясь, что будут зачтены уже сданные предметы. Оказалось, что в Петербурге учебу надо начинать сначала, с первого курса. Почему бы и нет? Но что-то отвращало юного Лермонтова от студенческой жизни. Долгих пять или шесть лет занятий, чтобы стать каким-нибудь чиновником? Тем более и все его друзья к тому времени подались в Школу гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров. Два года и ты — офицер, впереди светская жизнь. О военной службе как-то и не думалось. Вот так и поменялась жизненная судьба поэта.

Конечно, можно и пожалеть, порассуждать: закончил бы университет, стал бы к тому времени признанным поэтом, основал бы журнал. К тому же оставался бы все время в своей любимой Москве. Но Лермонтов часто делал в жизни самые невыгодные для себя поступки.

Уехал из родной и любимой Москвы в нелюбимый и чужой Санкт-Петербург и там, уже учась в Школе юнкеров, написал изумительную «Панораму Москвы». Юнкерский его период вообще творчески бедноват, да и эту «Панораму Москвы» он написал как «описательное сочинение» по теории словесности, заданное преподавателем юнкерской школы В. Т. Плаксиным. Это как бы итог его московской жизни.

«Кто никогда не был на вершине Ивана Великого, кому никогда не случалось окинуть одним взглядом всю нашу древнюю столицу с конца в конец, кто ни разу не любовался этою величественной, почти необозримой панорамой, тот не имеет понятия о Москве, ибо Москва не есть обыкновенный большой город, каких тысяча; Москва не безмолвная громада камней холодных, составленных в симметрическом порядке… нет! у нее есть своя душа, своя жизнь. Как в древнем римском кладбище, каждый ее камень хранит надпись, начертанную временем и роком, надпись, для толпы непонятную, но богатую, обильную мыслями, чувством и вдохновением для ученого, патриота и поэта!.. Как у океана, у нее есть свой язык, язык сильный, звучный, святой, молитвенный!..»

Это в каком-то смысле даже спор со своим любимым Александром Сергеевичем Пушкиным, написавшим в то время о том, как «померкла старая Москва» перед новою столицей. Нет, и в петербургские времена Москва, по мнению поэта, остается главным символом России:

«Что сравнить с этим Кремлем, который, окружась зубчатыми стенами, красуясь золотыми главами соборов, возлежит на высокой горе, как державный венец на челе грозного владыки?…

Он алтарь России, на нем должны совершаться и уже совершались многие жертвы, достойные отечества… Давно ли, как баснословный феникс, он возродился из пылающего своего праха?…

Что величественнее этих мрачных храмин, тесно составленных в одну кучу, этого таинственного дворца Годунова, коего холодные столбы и плиты столько лет уже не слышат звуков человеческого голоса, подобно могильному мавзолею, возвышающемуся среди пустыни в память царей великих?!

Нет, ни Кремля, ни его зубчатых стен, ни его темных переходов, ни пышных дворцов его описать невозможно… Надо видеть, видеть… надо чувствовать все, что они говорят сердцу и воображению!..

Юнкер Л. Г. Гусарского Полка Лермонтов».

Если последний год московского периода был неутешителен и даже катастрофичен в учебном плане, то в творческом плане 1832 год можно считать важнейшим в становлении писательского таланта. Написаны две пьесы: «Menschen und Leidenschaften» и «Странный человек». Создана лучшая из семнадцати юношеских поэм «Измаил-Бей». Множество переводов, стихов о любви.

Все-таки поражает, как горская шотландская кровь еще до длительных поездок на Кавказ, до начала своей боевой воинской службы, тянула его к этой теме борьбы горцев за свою свободу. Это уже не объяснишь ни Байроном, ни Колриджем, никакими книжными влияниями. Это уже не романтические «Испанцы». Семнадцатилетний поэт описывает одинокого героя, горца, долго и доблестно прослужившего в русской армии и вернувшегося на Кавказ. Этот образованный черкес в чем-то схож с советскими полковниками Дудаевым и Масхадовым, доблестно отвоевавшими в Афганистане. Да и ситуации схожи. Родного аула нет, уничтожен. Он готов воевать уже с русскими за свою родину. «Горят аулы; нет у них защиты…» Он гибнет от руки брата. Черкесы, воевавшие вместе с Измаил-Беем, собираются хоронить его, но находят на груди «крест на ленте полосатой» — Георгиевский крест, который гордый офицер не желал снимать с себя, даже когда стал воевать с русскими. Черкесы отказываются хоронить чужака. Поэму Михаил Лермонтов написал на основе услышанной на Кавказе легенды о реальном кабардинском князе Измаил-Бее Атажукине (Атажукове). Но, минуя и байроновские мотивы из «Лары», минуя кавказские легенды, на первый план выходит чисто лермонтовский одинокий и отверженный герой. Может, сама судьба все же вела гениального поэта по его трагическому пути?

В Москве же в 1832 году начал писать Лермонтов и исторический роман, позже условно названный «Вадим». Опять за основу взяты услышанные в пензенском детстве предания о Пугачевском восстании, и опять в центре романа стоит условный демон — горбун Вадим. Как тут не вспомнить о небольшой горбоватости самого Лермонтова, не случайно его в юнкерской школе прозвали «Маёшка», по имени горбатого, но умного героя одного из французских шутовских романов. Павел Висковатый полагал, что это героиня романа Эжена Сю «Le juif Errant». Горбатенькая, но поэтическая душой la Mayeux-Маёшка. Самому Лермонтову это прозвище даже нравилось, как и героиня романа. Так что в неудавшейся попытке первого романа мы видим и истории из Пугачевского восстания, основанные на реальных фактах, и новую версию прозаического демона, и определенную автобиографичность в построении образа героя. Нищий горбун Вадим мстит за своего отца, чье поместье было жульническим путем присвоено богатым соседом. Месть Вадима за отца становится крайне жестокой и даже безумной в глазах самих пугачевцев. А я подумал: нет ли здесь еще и какой-то дальней линии мести Михаила Лермонтова за своего отринутого отца? Некой метафорической мести?

Продолжил свой трагический роман «Вадим» Михаил Лермонтов и в Петербурге. Он писал Марии Александровне Лопухиной 28 августа 1832 года: «…мой роман — сплошное отчаяние: я перерыл всю свою душу, чтобы добыть из нее все. Что только могло обратиться в ненависть, и в беспорядке излил все это на бумаге. Читая его, вы бы меня пожалели».

Пожалеем и мы нашего героя. С детства до конца дней своих обреченного на одинокую, замкнутую, творчески напряженную и мало кем понятую и понятную жизнь русского национального гения.