Родина моя

Я пробираюсь по осколкам детских грез

В стране родной,

Где все как будто происходит не всерьез

Со мной. Со мной.

Ну надо ж было так устать,

Дотянув до возраста Христа. Господи...

А вокруг, как на парад,

Вся страна шагает в ад

Широкой поступью.

Родина моя

Скорбна и нема...

Родина моя,

Ты сошла с ума.

В анабиозе доживает век Москва — дошла.

Над куполами Люциферова звезда взошла,

Наблюдая свысока, как идешь ты с молотка

За пятак.

Как над гордостью твоей смеется бывший твой халдей

С Запада.

Родина моя

Скорбна и нема...

Родина моя,

Ты сошла с ума.

Родина моя —

Нищая сума.

Родина моя,

Ты сошла с ума.

Восьмой десяток лет омывают не дожди твой крест,

То слезы льют твои великие сыны с небес...

Они взирают с облаков, как ты под игом дураков

Клонишься.

То запиваешь и грустишь, то голодаешь и молчишь,

То молишься…

Родина моя

Скорбна и нема.

Родина моя,

Ты сошла с ума.

Родина моя —

Нищая сума.

Родина моя —

Ты сошла с ума.

1989.

Бунтарь с имперскими эполетами

Игорь Владимирович Тальков родился 4 ноября 1956 года в деревне Трецовка Тульской области, убит при загадочных об­стоятельствах 6 октября 1991 года в Ленинграде. Мать и отец встретились в лагере, там же родился его старший брат Владимир. После освобождения семья переехала на окраину городка Щекино — в деревню Трецовка. Домик, где родился Игорь, стоит до сих пор. В 1966—1971 годах учился в Щекино в музыкальной школе по классу баяна.

Стихи начал писать с детства. Несмотря на все роди­тельские лишения и их лагерные годы, в юности был настроен прокоммунистически, свято верил в ленинские идеалы. Даже писал в стиле Маяковского: «Тронутый словами Ильича, / Я поклялся впредь ценить минуты. / И почувствовал, как плача и ворча, /Погибает лень во мне со злобой лютой» (1973). Тогда же появилась первая политическая песня Игоря Талькова «Ночь над Чили». Он был душой с Альенде и его товарищами, готов был ехать им помогать.

Поступал в театральное училище, но не попал и в 1977 го­ду был призван в армию, службу проходил под Москвой в Нахабино. В армии создал свой музыкальный ансамбль.

Болезненный процесс смены идеалов происходил уже после службы в армии. Демобилизовавшись, учился сначала в Мос­ковском пединституте, затем в Ленинградском институте культуры. Заодно работал с самыми разными музыкальными ансамблями. В 1982 году И. Кобзон пригласил Талькова на второй тур Всесоюзного конкурса молодых исполнителей в Сочи, но его «срезали»; так он познавал жестокие условия шоу-бизнеса. Работал в Ленинграде с певицей Людмилой Сенчиной и композитором Давидом Тухмановым. Первую извест­ность принесла песня «Чистые пруды» (1987). С началом пере­стройки от лирических песен перешел к жесткой песенной публицистике. Написал песни «Родина моя», «Россия», «Гос­пода-демократы» и другие, развивая национально-православ­ное направление в песенной поэзии. В кино сыграл роль князя Серебряного в одноименном фильме. Погиб на пике своей сверхпопулярности. Все его лучшие песни — о поруганной, но великой России.

Игорь Тальков как в жизни, так и после смерти терпит сокрушительное поражение в боях со смертельными врагами, но вновь воскресает, дабы дать надежду всем нам на будущую победу русского духа. Может быть, своей энергией воскрешения он заражал переполненные залы больше, чем конкретными, не всегда понятыми до конца текстами. Я смотрю на Игоря Талькова не столько как на поэта, хотя среди сотен его текстов есть и немало поэтических жемчужин, сколько как на один из немно­гих реальных символов попытки возрождения нацио­нальной России.

Все могло быть в начале перестройки: я не забываю о встрече Бориса Ельцина даже с лидерами «Памяти», зна­чит, просчитывался и такой вариант национальных пере­мен. Но, как обычно в России и бывает, нам достался опять самый крутой, трагический вираж истории. Направо пой­дешь... налево пойдешь... а прямо пойдешь — жизнь поте­ряешь, и русские богатыри по установившейся или данной свыше традиции всегда идут прямо.

Остается только конструировать новую счастливую утопию и верить в ее реальность. Как истово верил Игорь Тальков.

Я пророчить не берусь,

Но точно знаю, что вернусь,

Пусть даже через сто веков

В страну не дураков, а гениев.

И, поверженный в бою,

Я воскресну и спою

На первом дне рождения страны,

Вернувшейся с войны...

(«Я вернусь», август 1990)

Игорь Тальков — это случайно взлетевшее чудо в отече­ственной эстраде. Таких не должно было быть там изна­чально. В мире Розенбаума и Лещенко, в крайнем случае Бориса Гребенщикова и Сергея Шнурова не могло быть та­ких ярких и открыто социальных русских песен протеста. Русскость пугала всех менеджеров шоу-бизнеса. Но она же, энергетически заряженная до немыслимых пределов, при­тягивала к себе уже сотни тысяч подростков.

Когда-нибудь, когда устанет зло

Насиловать тебя, едва живую,

И на твое иссохшее чело

Господь слезу уронит дождевую,

Ты выпрямишь свой перебитый стан,

Как прежде ощутишь себя мессией

И расцветешь на зависть всем врагам,

Несчастная великая Россия!

(«Когда-нибудь, когда устанет зло...», 1990)

Его трагический конец был предопределен всеми зако­нами жанра. Не случайно же больше таких национально ориентированных певцов и не возникло. Иосиф Кобзон и Алла Пугачева брали-то к себе на подмогу как молодую по­росль наивного юношу, только что отслужившего в армии и настроенного на лирический, элегический лад. Брали на широкую эстраду автора «Чистых прудов» или «Примерно­го мальчика».

Даже Владимир Молчанов, когда выпускал в своей пе­редаче «До и после полуночи» на телеэкран Игоря Талькова с его «Россией», отводил ему чисто антисоветскую роль. Талькова мощно подзарядили на борьбу с советским прошлым, на идеализацию самодержавных руин. Он должен был делать то, что сегодня делает Олег Газманов со своими «Господами офицерами». Как всегда, остался неучтенным «человеческий фактор». Рожденный в самом низовом народе, да еще с прошедшими тюрьмы и лагеря родителями, со старшим братом, рожденным в заключении, Игорь Тальков не мог искренне стать певцом царской великосветскости. Кость не та, кровь не та, не Никита это Михалков и все тут. И потому сквозь наивную идеализа­цию монархии у Игоря Талькова прорывается народный протест.

Его скорее можно назвать сторонником «народной мо­нархии» в представлении Ивана Солоневича, монархии, опирающейся на народные массы, да и белое офицерство было для него скорее образцом чести и верности присяге, в отличие от многих советских генералов, резво присягнув­ших Ельцину.

Ладно, хватит! Мы встали с колен

И расправили плечи.

Пусть вокруг запустенье и тлен,

Но еще и не вечер.

Не дано вам, иудам, понять,

В чем секрет нашей силы;

И не вычислить и не разгадать

Тайной мощи России...

(«Товарищ Ленин...», 1989-1990)

Все-таки я уверен, что в любом ностальгическом «бело­гвардейском» тексте песен Игоря Талькова первичен не восторг перед драгунскими мундирами, а национальный русский протест против угнетения народа. Идеологи пере­стройки, выпустившие Игоря Талькова с антиленинским зарядом на экран телевидения и на широкую эстраду, не зная того, выпустили и имперскую национальную русскую энергию.

Просыпается русский народ,

Поднимаются веки...

(Там же)

А уж кого будет проклинать этот проснувшийся рус­ский народ, многим понятно и без лишних разъяснений. Да, и большевикам достанется, и прогнившему брежнев­скому строю, но ряд «новоявленных иуд» быстро допол­нится совсем иными преобразователями и грабителями России.

Белогвардейский флер в песенной поэзии Игоря Талькова всегда дополняет или даже превышает его народная энергия протеста. Игорь Тальков — это, говоря современ­ным языком, бунтарь с имперскими эполетами. Эполеты эполетами, а вот прощать разрушителям империи ничего нельзя. И как интуитивно он угадывал будущий ход вещей, посылая свои проклятия Ельцину и Горбачеву в те еще, ро­мантические, 1985—1991 годы, когда многие именитые па­триоты еще питали всяческие надежды и, как Владимир Крупин, защищали наших правителей от народного гнева. Впрочем, Крупин и сегодня предлагает всему русскому на­роду затянуть пояса потуже. Во имя чего? Дабы новому президенту, а точнее, конвоирующей его ельцинской своре еще одну шикарную свадьбу в Петергофе устроить или конный разъезд у Кремля организовать? Уверен, был бы жив Игорь Тальков, интуиция его не подвела бы. Пугачев­щина в нем сидела сильнее, чем воображаемая царская Россия.

Пусть ответят и те, что пришли вслед за вами

Вышибать из народа и радость и грусть,

И свободных славян обратили рабами,

И в тюрьму превратили Великую Русь'.

(«Господа демократы», 1989)

Сама природная ментальность Игоря Талькова была такова, что он бил своими песнями по всему, мешающему русскому народу жить. Мешали партократы — бил по ним, мешали демократы — по ним, и нынешним псевдогосударственникам досталось бы сполна. Впрочем, в предчув­ствии будущего Тальковым и в их адрес уже немало было написано.

Я пулял бы, пулял бы каменьями

Прямо в лысины, у, твою мать,

Тем, кто вел страну к разорению

И народ заставлял голодать...

("Кремлевская стена", 5 апреля 1988)

Слушатели песен Талькова могут обратить внимание на, казалось бы, немыслимое сочетание самой низовой народной лексики, взятой из жизни, и красивой сказки про народного Ивана-Царевича или же расстрелянного генерала, который думал о счастии народном. Сказка нужна была Талькову как противопоставление всей руша­щейся жизни — без воодушевляющей легенды о русском рае мужик не поднимется против пусть даже самых враж­дебных ему властей. Не случайно все наши бунтари (Пуга­чев, Разин) или возили с собой «царей», или себя называ­ли царями.

Вот и сегодня стихла реальная оппозиция, ибо нет ни­какого намека на новую легенду о русском рае. Кто ее при­думает, за тем и пойдет народ. Вполне бы годилась и леген­да о расстрелянном генерале, если бы она предвещала ре­альное возрождение народа и державы.

Листая старую тетрадь

Расстрелянного генерала,

Я тщетно силился понять,

Как ты смогла себя отдать

На растерзание вандалам.

Из мрачной глубины веков

Ты поднималась исполином,

Твой Петербург мирил врагов

Высокой доблестью полков

В век золотой Екатерины.

Россия...

(«Россия», 27марта 1989, Астрахань)

Где же нынче высокая доблесть полков? И где былая имперская исполинская мощь? И как же мы умудрились вновь отдать себя на растерзание вандалам? Или сотня на­ших богатейших россиян на фоне нищей России и послед­них отбираемых у стариков льгот — это не растерзание? Пусть русский рай у Игоря Талькова немного музеен и об­ращен в прошлое, он служит основанием для протеста в на­стоящем. И более талантливого и яркого исполнителя пе­сен социального русского протеста в России не было. Что-то заставило его пойти по такому опасному пути.

Вспомним его начало. Пусть и с превеликим трудом, но он пробивается на отечественную эстраду сначала как ис­полнитель, аранжировщик, затем уже и как автор лиричес­ких песен. И хороши же они были, и очень ко времени.

Ценою самоотреченья

И сердца — стертого до дна —

Души святое очищенье

Дается нам.

Ценою мук непроходящих.

Глухой тоски, ночей без сна —

Любви мгновенья настоящей

Даются нам.

(«Ценою самоотреченья...», З мая 1985)

Даже в любовной лирике он пытался соединить поры­вы личности с познанием божественного. Его эволюция от комсомольского юноши, влюбленного в Ленина и его идеи, готового ехать сражаться в Чили или еще куда-нибудь, где требовались борцы за справедливость, к человеку сомневающемуся, углубленному в себя, пытающемуся по­нять себя как неповторимую личность — это первый этап его творчества. Он сам вспоминает с умилением мечты сво­его детства в песне «Страна детства»:

Пухом выстлана земля

У истоков наших лет,

И не скошены поля,

И безоблачен рассвет

У истоков наших лет,

У истоков наших лет...

 («Страна детства», сентябрь, 1981)

Но проходит безоблачная пора жизни, и подростку уже хочется себя проявить, чем-то удивить, доказать свою са­мобытность. Начинается борьба за право на свое существо­вание. Пора «Примерного мальчика» и «Спасательного круга».

На этом периоде и хотели бы его остановить и опытные расчетливые шоумены, и даже многие его поклонники. Вечная проблема отцов и детей, вечный бунт против поло­женных правил, и все в рамках перестроечной политики. Не случайно ведущий телепрограммы «Взгляд» Владислав Листьев так уговаривал Игоря Талькова исполнить на кон­церте передачи лишь «Примерного мальчика». Вот куда на­до было перестраиваться всей молодежи, куда и сегодня за­тягивают ее искусители из наркотического шоу-бизнеса:

Читал я правильные книги,

Как образцовый пионер.

Учителя меня любили

И приводили всем в пример.

Ну как же всем им плохо стало,

А завуч просто занемог,

Когда я в руки взял гитару

И начал шпарить в стиле рок...

(«Примерный мальчик», 1984 (?))

Вот и прекрасно, шпарьте, ребятки, самый буйный рок, балуйтесь травкой, это и есть ваша самостоятельная жизнь. А мы уж займемся всем остальным — от нефти до земли. Даже финал песни соответствовал позиции «взглядовцев»:

Иду себе своей дорогой

И, как за флаг, держусь за мысль,

Что нет мудрее педагога,

Чем наша собственная жизнь.

(Там же)

Вот и иди каждый своей неповторимой дорогой, плутай себе в джунглях, хочешь — Кастанеды45, хочешь — Фрейда. Главное, чтобы это неповторимое «я» не стремилось пере­расти в народное «мы». Он верил августу 1991 года46, верил победившим демократам, но быстро увидел, что народ-то оставлен по-прежнему на обочине, что идет разграбление всего государства. За три часа до смерти его интервьюиро­вала журналистка:

«— Игорь, конкретно, вы на чьей стороне?

— Я на стороне народа.

— Почему вы на сцене такой злой?

— Не могу без боли петь о поруганной России, об изде­вательстве над народом. Эти песни причиняют мне страда­ние, которое некоторыми зрителями, может быть, и вос­принимается как злость».

«Примерный мальчик» вдруг уходит в политическую сатиру. Становится остросоциальным поэтом, ассоцииру­ющим себя с «обманутым поколением». Золотой век Рос­сии он противопоставляет сегодняшнему разграблению, ряженым демократам. В стихах проявляется трагическая гротескность. Игорь Тальков, становясь песенным Робин Гудом, защитником народа, вместе с тем не обожествляет и народ. Он требует от него немедленных действий:

Где ад, где рай,

Где ад, где рай.

Да что гадать?

Давно пора, пора, пора

Донское знамя поднимать.

(«Век-Мамай», 8 апреля 1989)

Он становится не просто песенным борцом, но и дра­матургом, режиссером своих композиций. Не удивился бы, если бы он позже пришел и в политику. Не дали, как не да­ли и Сергею Глазьеву организовать русский национальный блок в Думе.

Русский Тальков начался для миллионов телезрителей с исполнения песни «Россия». Далее последовали «Родина моя», «Бывший подъесаул» — о командарме Гражданской войны Миронове, «Господа-демократы», «Кремлевская стена» и другие.

В своих концертах, чтобы не отшатнулись былые почи­татели, Игорь Тальков обычно первое отделение посвящал политической сатире и остросоциальным песням, а вто­рое — лирическим песням. И ради «Летнего дождя» прихо­дилось лирическим девицам и их кавалерам вслушиваться в песни протеста, вспоминать про свою русскость. Хотя и «Летний дождь» никак не назовешь лирической одноднев­кой, трагедия любви — это тоже одна из жизненных тем Игоря Талькова.

Летний дождь, летний дождь

Начался сегодня рано.

Летний дождь, летний дождь

Моей души омоет рану.

Мы погрустим с ним вдвоем

У слепого окна.

(«Летний дождь», 2 июля 1990)

Думаю, легенда о дворянском Золотом веке у Талькова со временем претерпела бы изменения — не было для нее природных корней у поэта, не было памяти о потерянных имениях и сотнях крепостных. Скорее она перешла бы в легенду о русском национальном характере, обрела бы православную направленность. Собственно, к этому уже и шло. И, конечно же, влияние сверхпопулярного певца — влияние национально-православное — на умы сверстников росло бы и дальше. Его надо было остановить. Думаю, это чувствовал и сам поэт. Я разговаривал с Иго­рем Тальковым по телефону незадолго до смерти, когда уже стала отчетливо видна его патриотическая направлен­ность, задумав сделать с ним беседу для газеты «День». Меня порадовало, что он не отказался от беседы, не испугался репутации «Дня», но перенес ее на время после возвращения с гастролей. Тем более тогда же вышла беседа с ним в «Литературной России», дружеской нам газете, возглавляемой Эрнстом Сафоновым. Тальков уже плавно и неуклонно вписывался в наши ряды, в круг нашего так называемого «белого патриотизма». Ценил деревенскую прозу и поэзию Николая Рубцова и Станислава Куняева.. Особо выделял Василия Шукшина. Впрочем, это бы и стало темой нашей беседы, но... из гастролей он уже не вернулся. Он предчувствовал свою возможную гибель и относился к этому с трагическим спокойствием. Как бу­дет нужно Богу...

Не спеши проклинать этот мир —

Он не так уж и плох,

Если утром ты видишь цветы у себя на окне.

А за окнами светится храм,

А во храме есть Бог.

Но а если Он есть —

То землей не владеть сатане!

(«Не спеши проклинать этот мир...», 1991)

Это одно из последних стихотворений поэта, возмож­но, будущее его направление в лирике. Впрочем, и во всем его белом мифе царила прежде всего национальная Россия, вера в национальное возрождение русского народа.

2004.

- * -