Лавр Георгиевич Корнилов родился 18 августа 1870 года в два года как получившем статус города Усть-Каменогорске Семипалатинской области (ныне — на территории Казахстана). Его отец Георгий (Егор) Николаевич служил переводчиком при 7-м Сибирском казачьем полку, к 1862 году дослужился до хорунжего, однако затем вышел из казачьего сословия и, «переименовавшись» в коллежские регистраторы, поступил на должность письмоводителя в усть-каменогорскую полицию. Его женой была простая казашка Мариам, в 14 лет перешедшая в православие и принявшая имя Марии Ивановны, — волевая, умная женщина, глубоко преданная мужу и семье. Именно по материнской линии будущий генерал получил характерный «восточный» разрез глаз и тип лица.

В Усть-Каменогорске семья обзавелась небольшим домиком на берегу Иртыша, где и родился будущий Верховный главнокомандующий. Но в 1872-м Корниловы переехали в Каркаралинскую станицу (ныне город Каркаралинск, Казахстан), откуда был родом отец Г.Н. Корнилова, и детство Лавра прошло именно там. Поэтому в некоторых служебных документах место его рождения обозначено как «станица Каркаралинская».

В семье было 13 детей, причем по военной линии попробовали пойти шестеро братьев Корниловых, но успехов удалось добиться только Лавру. Он рано научился читать и после переезда семьи в 1882 году в город Зайсан (ныне в Казахстане) начал самостоятельно готовиться к поступлению в Сибирский кадетский корпус, расположенный в Омске. Хотя вступительный экзамен по французскому мальчику сдать не удалось (репетитора в провинциальной глуши взять было негде), его все же зачислили в корпус «приходящим», а через год перевели на «казенный кошт». Учился Лавр отлично. Его кадетская характеристика, подписанная директором корпуса генерал-майором С.А. Пороховщиковым, гласит: «Развит, способности хорошие, в классе внимателен и заботлив, очень прилежен. Любит чтение и музыку… Скромен, правдив, послушен, очень бережлив, в манерах угловат. К старшим почтителен, товарищами очень любим, с прислугою обходителен».

Особенно ярко проявились в корпусе филологические дарования Корнилова. Уже в седьмом классе он перевел с французского на русский роман Б. де Сен-Пьера «Поль и Виргиния», а в старших классах, в дополнение к знакомому с детства казахскому, выучил монгольский, на который перевел учебник физики. Впоследствии Корнилов в совершенстве овладел также английским, немецким, персидским, китайским, туркменским, киргизским и татарским языками, а общаться мог еще на добром десятке восточных языков и диалектов.

После окончания корпуса юноша сделал дальнейший выбор в пользу Михайловского артиллерийского училища. Первое и самое престижное из существовавших к 1917 году четырех русских артиллерийских военных училищ, Михайловское было основано в 1820-м, а имя получило 29 лет спустя после смерти младшего брата Николая I, великого князя Михаила Павловича. Учебный план заведения заметно отличался от других военных вузов страны — юнкера-михайловцы, помимо общеобязательных дисциплин наподобие Закона Божьего, иностранных языков и военной истории, изучали также аналитическую геометрию, дифференциальное и интегральное исчисления, физику, химию, тактику артиллерии.

В это учебное заведение Лавр Корнилов был зачислен 25 августа 1889 года. Как и в корпусе, в училище он был одним из лучших учеников, в ноябре 1891-го получил на погоны лычки старшего портупей-юнкера. Начальство отмечало, что, «будучи очень самолюбивым, любознательным», Корнилов «серьезно относится к наукам и военному делу, он обещает быть хорошим офицером». 4 августа 1892 года, за две недели до своего 22-летия, юноша окончил училище по 1-му разряду и надел заветные золотые погоны подпоручика, став, таким образом, личным дворянином.

Перед блестяще учившимся Корниловым открывались прекрасные служебные возможности. Но он предпочел распределение в далекий Туркестанский военный округ, поближе к родным местам. Во время службы на 5-й батарее Туркестанской артиллерийской бригады, расквартированной в Ташкенте, Корнилов готовился к поступлению в Николаевскую академию Генерального штаба и осенью 1895 года с лучшим среди всех поступавших баллом — 10,93 из 12 возможных — был зачислен на ее курс. Накануне поступления, 10 августа 1894 года, Лавр Георгиевич был произведен в поручики, на старшем курсе академии, 13 июля 1897 года, стал штабс-капитаном. После окончания дополнительного курса Корнилов удостоился малой серебряной медали, чина Генерального штаба капитана (17 мая 1898 года) и особой почести — его имя было занесено на мраморную доску в конференц-зале академии. Многие однокурсники Корнилова, окончившие академию вместе с ним, затем вписали свои имена в историю Первой мировой и Гражданской войн. Это Ф.Ф. Абрамов, А.П. Архангельский, Л.М. Болховитинов, М.Д. Бонч-Бруевич, А.В. Геруа, П.Н. Ломновский, А.С. Мадритов, А.А. Самойло…

Благодаря петербургской учебе молодой офицер обзавелся подругой жизни — в 1896 году он женился на 22-летней Таисии Владимировне Марковиной, дочери титулярного советника. Семейная жизнь капитана-генштабиста была очень скромной. «Все свои свободные минуты брат посвящал жене, — вспоминала сестра Л.Г. Корнилова Анна. — Оба мечтали иметь большую семью. Средства их были очень ограниченны… 20-го делали подсчет и если оставались лишки, шли покупать халву — любимое лакомство Таи и позволяли себе пойти в театр». Со временем мечты молодой пары о большой семье осуществились — у Корниловых родились дочь Наталья и сыновья Дмитрий (скончавшийся в возрасте полутора лет от менингита) и Юрий.

Казалось, после блестящего окончания академии Корнилов выберет менее трудное место службы, но он вернулся в Туркестанский округ. Свадебное путешествие Корнилову и его жене заменил переход по пустыне в Ташкент. В ноябре 1898 года Лавр Георгиевич получил назначение в урочище Термез, в распоряжение известного исследователя Средней Азии генерал-майора М.Е. Ионова. Внешне цель командировки выглядела вполне мирно — провести учения с офицерами местного гарнизона. Однако на деле молодой генштабист, блестяще владевший восточными языками, получил опаснейшее разведывательное задание — составить схему укреплений на другом берегу Амударьи и собрать информацию об афганской крепости Дейдади, расположенной в ущелье Гиндукуша в 50 верстах от границы. Эту рискованную операцию офицер осуществил довольно авантюрным способом: обрился наголо, отпустил бороду, переоделся в восточную одежду и, вместе с тремя спутниками переплыв Амударью на бурдюке, смог под видом туркмена, желающего вступить в армию эмира Абдурахмана, углубиться на афганскую территорию. Разоблачи его местные власти — и Корнилова ждала бы немедленная смерть. Но разведчик не только смог составить подробную схему местности, где размещалась крепость Дейдади, но и сделать пять фотографий этого засекреченного объекта. Кроме того, он составил планы еще двух крепостей — Шор-Тепе и Тахтапуль, набросал чертежи афганских казарм и артиллерийских позиций. Возвращение Корнилова к своим было триумфальным, генерал М.Е. Ионов, восхищенный выдумкой и храбростью капитана, представил его к боевому ордену Святого Владимира 4-й степени с мечами и бантом. Однако в Главном штабе остались крайне недовольны корниловской «партизанщиной» и отклонили это представление.

С августа 1899 года Корнилов служил в должности старшего адъютанта штаба Туркестанского военного округа. На этом посту ему была поручена одна из крупнейших разведывательных операций, проведенных в русской армии на рубеже веков, — составление «стратегического очерка» Восточного Туркменистана (Кашгарии). Согласуя работу с российским консулом Н.Ф. Петровским, Корнилов в течение семи месяцев предпринял масштабное исследование слабо изученного до этого времени региона, в котором пересекались интересы Российской и Британской империй. Прежде всего его интересовал военный потенциал края — состояние и численность гарнизонов местных крепостей, наличие и качество дорог и источников воды, переправы через реки, потенциальные места стоянок войск, наличие провианта и фуража, умонастроения и боевые качества населяющих край народов. Нарядившись купцом и ничем не выделяясь из толпы местных жителей благодаря внешности и блестящему знанию языков, русский офицер собирал материалы для масштабного (500 страниц) исследования «Кашгария, или Восточный Туркестан», которое и по сей день не утратило научного значения. Некоторые регионы, например иранский Дашти-Наумед (Степь Отчаяния), были описаны Корниловым впервые — до него там не бывал ни один европеец. Научные заслуги офицера Императорское Географическое общество оценило малой серебряной медалью.

Во время Кашгарской экспедиции уже во второй раз дали себя знать качества Корнилова, которые затем сопровождали его всю жизнь, — самостоятельность (часто на грани своеволия), умение брать на себя ответственность, нетерпимость по отношению к тем, кто мешает работать. Когда русский консул Н.Ф. Петровский упрекнул Корнилова в том, что собранная им информация недостоверна, офицер подал рапорт с просьбой уволить его от дальнейшей работы и объяснил мотивы своего поступка: «Меня вынудили к этому не тягость службы, не боязнь ответственности. От службы, какова бы она ни была, я никогда не уклонялся, ответственность, как бы тяжела она ни была, никогда меня не пугала… Меня вынудило просить об отчислении искреннее убеждение, что дальнейшее мое пребывание здесь не принесет никакой пользы делу… Взгляды Петровского и мои в данном вопросе расходятся диаметрально».

Этот конфликт все же удалось уладить миром, и по возвращении в Ташкент 31-летний Корнилов получил чин Генерального штаба подполковника (6 декабря 1901 года), первый орден Святого Станислава 3-й степени и первую иностранную награду — бухарский орден Золотой Звезды 3-й степени. В течение года офицер-генштабист отбывал цензовое командование ротой в 1-м Туркестанском стрелковом батальоне. Удачно выполненное задание повлекло за собой новое — под видом ученого-географа Корнилову предстояло провести рекогносцировку пограничной полосы «в сфере областей Персии, Афганистана, Британской Индии и России». В результате этой командировки Корнилов пришел к выводу о том, что Великобритания намерена расширять свое влияние в этом регионе, и границы России там необходимо укреплять. По итогам экспедиции Корнилов был удостоен орденов Святой Анны 3-й степени и Святого Станислава 2-й степени. В ноябре 1903 года Лавр Георгиевич предпринял служебную поездку в еще более отдаленные края — в Индию. Но эта командировка была уже вполне официальной и на фоне предыдущих могла показаться отдыхом — английские офицеры знакомили Корнилова с организацией Индо-Британской армии и с оборонительной линией по реке Инд.

Находясь в Пешаваре, Корнилов узнал о начале Русско-японской войны. По возвращении в Россию и сдаче отчета о командировке офицеру сообщили, что ему предстоит перевод в Петербург, на должность столоначальника Главного штаба. Но деятельная натура Корнилова не захотела мириться со штабной рутиной: он начал засыпать начальство просьбами отправить его на фронт и в конце концов получил должность штаб-офицера при управлении 1-й стрелковой бригады. В декабре 1904 года Сводно-стрелковый корпус, в который входила эта бригада, прибыл на Маньчжурский фронт.

Бригада Корнилова приняла участие в сражении под Сандепу и Мукденских боях января—февраля 1905 года. До сих пор не имевший случая попробовать себя в настоящей схватке, Лавр Георгиевич показал себя отчаянным храбрецом. 25 февраля 1905-го, когда 1-й, 2-й и 3-й стрелковые полки были окружены превосходящими силами японцев, подполковник Корнилов под шквальным огнем, с тяжелым боем вывел бригаду из опасного положения, сохранив при этом все знамена, орудия и пулеметы. Доблесть офицера в бою была отмечена высокими наградами — орденом Святого Георгия 4-й степени (8 сентября 1905 года), мечами к ранее полученному ордену Святого Станислава 2-й степени, Золотым оружием «За храбрость» (9 мая 1907 года) и чином Генерального штаба полковника (26 декабря 1905 года). Таким образом, Корнилов стал «дважды потомственным дворянином» — по ордену Святого Георгия и по чину

По возвращении в Петербург Корнилов получил должность делопроизводителя Первого отделения 2-го обер-квартирмейстера Главного управления Генерального штаба (ГУГШ). Он вел отдел «иностранной азиатской статистики» и курировал разведработу в южных военных округах России. В это время Корнилов находился в постоянном контакте с генштабистами, пытавшимися реформировать русскую армию, — Ф.Ф. Палицыным, М.В. Алексеевым, И.П. Романовским, С.Л. Марковым. Как вспоминал современник, «полковник Корнилов принадлежал к числу главных участников этой небольшой, вполне лояльной группы молодых военных деятелей, горячих, искренних, беспокойных новаторов, проникнутых любовью к своему ремеслу, пламенных патриотов по духу, прогрессистов по убеждениям». В частных беседах «Корнилов подвергал весьма суровой оценке и общий порядок государственного управления, и в борьбе самодержавия с представительным учреждением, в лице Думы, находился, бесспорно, на стороне последней».

И все же штабная служба тяготила Корнилова. В конце концов он подал рапорт, где говорилось: «Вследствие отсутствия работы я не считаю свое дальнейшее пребывание в Управлении Генерального штаба полезным для Родины и прошу дать мне другое назначение». Иной мог бы поплатиться за свою дерзость, но молодому полковнику-герою рапорт, что называется, сошел с рук. Новой должностью Корнилова стал ответственный и важный пост военного агента (атташе) в Китае — там Лавр Георгиевич провел 1907—1910 годы. Завершил свою военно-дипломатическую карьеру он огромным (6 тысяч верст) путешествием по маршруту Китай — Монголия — Восточный Туркестан и обширным сообщением «Военные реформы в Китае и их значение для России», зачитанным в Главном штабе.

24 февраля 1911 года Лавр Георгиевич вступил в должность командира 8-го пехотного Эстляндского полка, расквартированного в польской крепости Новогеоргиевск (ныне Модлин, Польша). Но на этом посту Корнилов задержался буквально на несколько месяцев. Дело в том, что генерал-лейтенант

186 Е.И. Мартынов предложил ему должность начальника 2-го отряда Заамурского округа Отдельного корпуса Пограничной стражи, входившего в структуру Министерства финансов. По численности отряд примерно равнялся дивизии и состоял из 3-го и 4-го пограничных Заамурских пехотных и 1-го, 2-го и 5-го пограничных Заамурских конных полков. Штаб округа размещался в Харбине, оклад составлял 14 тысяч рублей в год, служить предстояло в хорошо знакомых и любимых Корниловым местах, поэтому он согласился на перевод и 26 декабря 1911 года был произведен в чин генерал-майора.

Впрочем, спокойной «генеральской» жизни у Лавра Георгиевича в Харбине не получилось. Сам он описывал ситуацию, в которой оказался, так: «В конце 1913 года у нас в округе начались проблемы по части довольствия войск, стали кормить всякою дрянью. Я начал настаивать, чтобы довольствие войск было поставлено на других основаниях, по крайней мере, у меня в отряде. Мартынов поручил мне произвести расследование по вопросу о довольствии войск всего округа. В результате открылась такая вопиющая картина воровства, взяточничества и подлогов, что нужно было посадить на скамью подсудимых все Хозяйственное Управление Округа во главе с помощником Начальника Округа генералом Савицким. Но последний оказался интимным другом премьер-министра Коковцова и генерала Пыхачева, которые во избежание раскрытия еще более скандальных дел потушили дело. В результате Мартынова убрали, а я, несмотря на заманчивые предложения Пыхачева, плюнул на пограничную стражу и подал рапорт о переводе в армию». На деле все выглядело не совсем так просто, как в этом отрывке — в результате прекращенного по приказу начальства следствия Корнилова, что называется, «взяли на заметку» и убрали с глаз долой, начальником бригады 9-й Сибирской стрелковой дивизии (33-й и 34-й Сибирские стрелковые полки). Штаб дивизии дислоцировался на острове Русский недалеко от Владивостока. Генералу также понизили оклад, ограничили доступ к разведывательной информации, а Корнилов, просматривая оглавление очередного «Списка Генералам по старшинству», не мог не отметить, что его фамилия в этом списке попросту отсутствует… Генералу же Е.И. Мартынову еще предстояло сыграть в жизни Корнилова особую роль.

«Условия весьма тяжелые, — делился Лавр Георгиевич впечатлениями с сестрой, — занимаем небольшую квартирку в неотстроенном доме, квартира сырая, климат здесь суровый, крайне резкий. Таиса и Юрка стали болеть… Таисе необходимо серьезно полечиться, так как у ней болезнь почек, которая под влиянием климата и др. неблагоприятных условий жизни сильно обострилась… Я остаюсь здесь, т. к. мне придется до октября (1914 года. — В. Б.) командовать дивизией… В конце октября выяснится окончательно, — останусь ли я здесь или же перевожусь в Европейскую] Россию: мне обещан перевод или в строй или в Гл[авное] Управление Генерального Штаба. Но в канцелярию меня не особенно тянет, и лично я здешними местами очень доволен: тяжеловато, но зато приволье и дело живое; у нас несмотря на суровые холода, — всю зиму шли маневры, боевые стрельбы и пр., а я до всего этого большой охотник».

Лавр Георгиевич не догадывался, что «боевые стрельбы», до которых он был «большим охотником», вскоре начнутся для всей России. С началом Первой мировой войны генерал-майор Корнилов отбыл со своей бригадой на Юго-Западный фронт и 12 августа 1914 года впервые вступил в бой. В ходе сражения на реке Гнилая Липа бригада 9-й Сибирской стрелковой дивизии заняла город Галич, и командующий 8-й армией генерал от кавалерии А.А. Брусилов счел нужным поощрить Корнилова — 19 августа тот был назначен командующим 48-й пехотной дивизией, входившей в состав 24-го армейского корпуса генерала от инфантерии А.А. Цурикова. Неофициально дивизия называлась также Суворовской, так как ее полки носили названия легендарных побед А.В. Суворова: 189-й пехотный Измаильский, 190-й пехотный Очаковский, 191-й пехотный Ларго-Кагульский и 192-й пехотный Рымникский. До войны дивизия дислоцировалась в Казанском военном округе.

Именно тогда фронтовая судьба свела Корнилова с его будущим соратником по Белому делу — генералом Антоном Ивановичем Деникиным. «С Корниловым я встретился первый раз на полях Галиции, возле Галича, в конце августа 1914-го, когда он принял 48 пех. дивизию, а я — 4 стрелковую (железную) бригаду, — вспоминал Деникин. — С тех пор, в течение 4 месяцев непрерывных, славных и тяжких боев, наши части шли рядом в составе XXIV корпуса, разбивая врага, перейдя Карпаты, вторгаясь в Венгрию. В силу крайне растянутых фронтов, мы редко виделись, но это не препятствовало хорошо знать друг друга. Тогда уже совершенно ясно определились для меня главные черты Корнилова — военачальника: большое умение воспитывать войска: из второсортной части Казанского округа он в несколько недель сделал отличнейшую боевую дивизию; решимость и крайнее упорство в ведении самой тяжелой, казалось, обреченной операции; необычайная личная храбрость, которая страшно импонировала войскам и создавала ему среди них большую популярность; наконец, — высокое соблюдение военной этики, в отношении соседних частей и соратников, — свойство, против которого часто грешили и начальники, и войсковые части». Отменная репутация, которую завоевала корниловская 48-я дивизия, вскоре принесла ей второе неофициальное название — Стальная.

Высокую оценку А.И. Деникина подтверждают многие другие люди, знавшие Корнилова в бою. Один из рядовых бойцов 48-й дивизии отзывался о генерале так: «С офицерами он был офицер, с солдатами — солдат». Доблесть военачальника была отмечена высокими наградами — чином генерал-лейтенанта (16 февраля 1915 года со старшинством с 26 августа 1914 года) и орденом Святого Владимира 3-й степени (19 февраля 1915 года). Однако были у Корнилова и недоброжелатели, считавшие его самонадеянным честолюбцем, который думает только о личном успехе. Так, А.А. Брусилов в своих воспоминаниях отмечал: «Странное дело, генерал Корнилов свою дивизию никогда не жалел, во всех боях, в которых она участвовала под его начальством, она имела ужасающие потери, а между тем офицеры и солдаты его любили и ему верили». Общий вывод Брусилова о Корнилове звучал так: «Очень смелый человек, решивший, очевидно, составить себе имя во время войны. Он всегда был впереди и этим привлекал к себе сердца солдат, которые его любили. Они не отдавали себе отчета в его действиях, но видели его всегда в огне и ценили его храбрость».

Апрель 1915 года, месяц начала Великого отступления русской армии, стал месяцем великого испытания для 48-й Стальной дивизии. Не получив своевременного приказа об отходе, дивизия до последнего держала горный перевал в Карпатах и отступила только в последний момент, причем не раз пыталась прорвать кольцо врагов отчаянной контратакой. Ответственность за катастрофу, постигшую 48-ю дивизию, Лавр Георгиевич и не думал перекладывать на вышестоящих начальников: подчеркнув несвоевременность приказа об отходе, он прямо говорил и о своих ошибках в командовании, о неправильной оценке им сложившейся ситуации. Это отмечал и корпусной командир Корнилова А.А. Цуриков, по мнению которого Корнилов свою дивизию «направил по наиболее опасному и невыгодному направлению». Резче всех о действиях Корнилова в апреле 1915 года высказался уже в советское время его первый биограф, бывший генерал Е.И. Мартынов: «За такое деяние, во всякой благоустроенной армии, начальник дивизии подлежал бы преданию суду, но в царской России, с ее извращенными понятиями “о воинском долге” и всеобщей наклонностью к реляционному вранью, сумели и это преступление обратить в “геройский подвиг”». Не менее красочно очернил подвиг Корнилова и другой военный деятель, перешедший на службу в Красную армию, — А.И. Верховский: «Корнилов с группой штабных офицеров бежал в горы, но через несколько дней, изголодавшись, спустился вниз и был взят в плен австрийским разъездом. Генерал Иванов (тогда главнокомандующий армиями Юго-Западного фронта) пытался найти хоть что-нибудь, что было бы похоже на подвиг и могло бы поддержать дух войск. Сознательно искажая правду, он прославил Корнилова и его дивизию за их мужественное поведение в бою. Из Корнилова сделали героя на смех и удивление тем, кто знал, в чем заключался этот “подвиг”».

Однако эти тенденциозные оценки не имеют ничего общего с действительностью. Отрезанный от своих Корнилов действовал сообразно обстановке и до конца пытался выправить сложнейшее положение, в котором оказалась его дивизия. В итоге к своим удалось пробиться 191-му пехотному Ларго-Кагульскому полку и батальону 190-го пехотного Очаковского. С собой они вынесли из окружения знамена всех полков дивизии. Корнилов же лично остался прикрывать отход своих частей во главе батальона 192-го пехотного Рымникского полка. В итоге тяжелейшего арьергардного боя от этого батальона осталось семь человек, в том числе раненный в руку и ногу генерал-лейтенант Лавр Георгиевич Корнилов…

Четыре дня пятеро солдат, санитар и раненый генерал скитались по карпатским горным лесам, надеясь пересечь линию фронта. Вечером 29 апреля 1915 года их, истекающих кровью, вконец обессилевших без пищи и воды, взяли в плен австрийцы. Корнилов не знал о том, что днем раньше, 28 апреля, по представлению главнокомандующего Юго-Западным фронтом генерала от артиллерии Н.И. Иванова он был награжден орденом Святого Георгия 3-й степени, став одним из шестидесяти человек, получивших эту высокую награду во время Первой мировой войны. И сделано это было вовсе не с целью «сознательного искажения правды», а в воздаяние мужества и доблести военачальника, чья 48-я дивизия ценой своей гибели спасла весь отступающий 24-й корпус А.А. Цурикова…

К пленным русским генералам (всего таковых насчитывалось 73) противники России в Первой мировой войне относились вполне уважительно. Не стал исключением и Корнилов — его разместили сначала в замке Нейгенбах недалеко от Вены, а затем перевели в замок князя Эстергази, расположенный в венгерском селении Лека. Там в распоряжении Лавра Георгиевича были отдельная комната, хорошее питание, медицинский уход, собственный денщик. Генерал мог свободно общаться с другими пленными, в числе которых оказался и его старый знакомый по Заамурскому пограничному округу — генерал-лейтенант Е.И. Мартынов. Сначала бывшие сослуживцы обрадовались друг другу, но вскоре рассорились на почве того, что Мартынов, по мнению Корнилова, был чересчур критично настроен по отношению к российской действительности.

Почти сразу же Лавр Георгиевич начал вынашивать планы побега из плена. Среди них были и весьма экзотические, например угон австрийского самолета с ближайшего аэродрома. Однако удачной оказалась только четвертая попытка, предпринятая Корниловым в июле 1916 года. В это время он содержался в госпитале для военнопленных венгерского города Кёсег. Помощниками Корнилова стали его денщик Цесарский и лечивший его пленный русский врач Гутковский. Именно Цесарский сумел завязать знакомство с фельдшером, чехом по национальности Франтишеком Мрняком, который вызвался помочь Корнилову за 20 тысяч крон (эти деньги он должен был получить уже по прибытии генерала в Россию). Мрняк оформил для Корнилова увольнительную из госпиталя, достал для него форму солдата австро-венгерской армии, паспорт на имя Стефана Латковича, револьвер и компас, для конспирации выбрил голову и удалил родинку под глазом.

В итоге побег блестяще удался. На поезде Мрняк и Корнилов добрались до городка Карансебеш на границе Австро-Венгрии и Румынии (сейчас на территории Румынии). Там Мрняка задержал австрийский пограничный патруль (впоследствии фельдшер был осужден на 20 лет каторги, а в 1918 году освобожден), а Корнилов, уверенный в том, что напарник погиб, сумел скрыться в горном лесу и три недели блуждал по нему, сбивая со следа погоню. Наконец 28 августа 1916 года ему удалось на бревне переправиться через Дунай. Румыния две недели как вступила в войну на стороне Антанты, и беглецу уже более ничего не грозило… В плену Корнилов находился 1 год 3 месяца и 19 дней.

31 августа Корнилову устроили торжественную встречу в Бухаресте, откуда он через Киев выехал в Могилёв — в Ставку Верховного главнокомандующего. Появление единственного русского генерала, который смог бежать из вражеского плена, было обставлено как можно эффектнее: Корнилов появился перед высшими чинами Ставки и представителями союзников по Антанте во время обеда, будучи одетым в лохмотья, с одиноким орденом Святого Георгия 4-й степени на груди. Строевым шагом подойдя к начальнику штаба Ставки генералу от инфантерии М.В. Алексееву, Лавр Георгиевич четко отрапортовал:

— Честь имею явиться Вашему Высокопревосходительству, генерал Корнилов.

На следующий день Лавра Георгиевича принял император Николай II, который вручил ему орден Святого Георгия 3-й степени.

В краткий срок имя Корнилова стало известным и популярным во всей России. О храбреце-генерале, бежавшем из австрийского плена, писали газеты и журналы, его чествовали в Михайловском артиллерийском училище, а земляки из станицы Каркаралинской прислали ему золотой нательный крест, освященный в местном храме. Кроме того, Корнилова избрали почетным казаком станицы и присвоили его имя Каркаралинскому высшему начальному училищу.

4 сентября 1916 года Лавр Георгиевич приехал в Петроград, где смог наконец после двухлетней разлуки обнять жену и детей, живших в общежитии для офицерских семей. Но встреча оказалась короткой — уже 13 сентября генерал-лейтенант получил назначение на должность командира 25-го армейского корпуса. Это соединение включало в себя 3-ю гренадерскую и 46-ю пехотные дивизии, 46-ю артиллерийскую бригаду, 25-й мортирно-артиллерийский дивизион и 25-й саперный батальон. В командование корпусом Лавр Георгиевич вступил 19 сентября.

На посту комкора Корнилову отличиться не довелось по объективным обстоятельствам. 25-й корпус входил в состав Особой армии генерала от кавалерии В.И. Гурко и с 10 сентября 1916 года действовал на Юго-Западном фронте, принимая участие в безуспешных наступательных операциях в районе Ковеля (особенно тяжелые бои корпус Корнилова вел 25 сентября). 10 ноября Особая армия была передана Западному фронту, который вел позиционную войну в Белоруссии. Линия фронта там не менялась в течение двух лет, и 25-й корпус, как и другие части, не имел сколько-нибудь крупных боевых столкновений с противником.

В должности командира корпуса генерал-лейтенант Лавр Георгиевич Корнилов встретил Февральский переворот 1917 года. Изменение государственного строя отразилось на армейской карьере генерала самым прямым образом. Когда Петроград охватили массовые беспорядки, кандидатура Корнилова была выдвинута начальником Главного штаба генералом от инфантерии Н.П. Михневичем с целью замены полностью дискредитировавшего себя во время столичных беспорядков главы Петроградского военного округа С.С. Хабалова. Но выгодность для них Корнилова на посту столичного гарнизона быстро оценили и «авторы» переворота. 2 марта председатель Временного комитета Государственной думы М.В. Родзянко телеграфировал в Ставку: «Необходимо для установления полного порядка, для спасения столицы от анархии командировать сюда на должность главнокомандующего Петроградским военным округом доблестного боевого генерала, имя которого было бы популярно и авторитетно среди населения. Комитет Государственной Думы признает таким лицом доблестного, известного всей России героя, командира 25-го армейского корпуса генерал-лейтенанта Корнилова. Во имя спасения родины, во имя победы над врагом, во имя того, чтобы неисчислимые жертвы этой долгой войны не пропали даром накануне победы, необходимо срочно командировать генерала Корнилова в Петроград». Одним из последних своих распоряжений накануне отречения император Николай II назначил Корнилова на должность главнокомандующего Петроградским военным округом. Вечером 2 марта Лавр Георгиевич получил из Могилёва предписание немедленно отправляться к новому месту службы, а на столичных улицах появились объявления, извещавшие о том, что петроградский гарнизон возглавит генерал, «несравненная доблесть и геройство которого на полях сражений известны всей армии и России».

Весть о падении монархии Корнилов встретил с неоднозначными чувствами. Сохранилось немало свидетельств о том, что монархистом генерал не был, о свержении династии не сожалел, считая, что она сыграла роковую роль в жизни страны, и никогда не помышлял о возвращении Романовых на политическую сцену. В то же время Лавр Георгиевич говорил: «Я никогда не был против монархии, так как Россия слишком велика, чтобы быть республикой. Кроме того, я — казак. Казак настоящий не может не быть монархистом…» На вопрос, что Корнилов станет делать, если Учредительное собрание вновь провозгласит Россию монархией, генерал отвечал: «Подчинюсь и уйду».

Утром 5 марта, сдав должность комкора генерал-лейтенанту В.В. Болотову, Корнилов прибыл в Петроград. Первым заданием, полученным им от Временного правительства, стал арест императрицы Александры Федоровны — акция, которая для многих монархистов-поклонников Корнилова поставила на нем жирный крест. Однако «предательством» и «изменой» действия Лавра Георгиевича могли показаться лишь на первый взгляд. Не следует забывать, в каком опасном положении находилась тогда императорская семья, фактически запертая в Царскосельском дворце. Гарнизон Царского Села вышел из повиновения еще 28 февраля, 1 марта мятеж перекинулся даже на некоторые части личной охраны царской семьи — Конвоя Его Императорского Величества и Сводно-Гвардейского полка. С 3 марта власть в Царском Селе принадлежала местному совету, который в любую минуту мог отдать приказ о расправе над семьей «отрекшегося тирана». Так что арест семьи Николая II, который Корнилов произвел утром 8 марта 1917 года, на самом деле был для нее спасением. Отныне караул во дворце несли части, подчиненные главкому округа, а не местному совету. Сама императрица, кстати, оценила поступок Корнилова такими словами: «Я рада, что именно вы, генерал, объявили мне об аресте, так как вы сами испытали весь ужас лишения свободы».

Конечно, Лавру Георгиевичу исполнять это поручение было очень тяжело. По свидетельству полковника С.Н. Ряснянского, в сентябре 1917 года Корнилов «в кругу только самых близких лиц поделился о том, с каким тяжелым чувством он должен был, во исполнение приказа Временного правительства, сообщить Государыне об аресте всей Царской Семьи. Это был один из самых тяжелых дней его жизни».

Еще одной акцией, вызвавшей неоднозначное отношение к Корнилову в армии и стране, стало награждение Георгиевским крестом 4-й степени старшего унтер-офицера лейб-гвардии Волынского полка Т.И. Кирпичникова — якобы за убийство собственного командира, начальника полковой учебной команды штабс-капитана И.С. Лашкевича. Однако формулировка в приказе по Петроградскому военному округу № 120 от 1 апреля 1917 года звучит совершенно иначе: крест вручался Кирпичникову «за то, что 27 февраля, став во главе учебной команды батальона, первым начал борьбу за свободу народа и создание Нового Строя, и несмотря на ружейный и пулеметный огонь в районе казарм 6-го запасного Саперного батальона и Литейного моста, примером личной храбрости увлек за собой солдат своего батальона и захватил пулеметы у полиции». Здесь, разумеется, можно спорить о том, насколько награда соответствовала Статуту Георгиевского креста 1913 года, но факт остается фактом — об убийстве Лашкевича речь не шла.

Как и большинство современников февральских событий 1917 года, какое-то время Корнилов испытывал прилив радости, надежд на всеобщее преображение. Однако когда прошел хмель от первого «глотка свободы», Лавр Георгиевич обнаружил, что нести службу при новой власти практически нереально. Начать хотя бы с того, что властей в Петрограде было две — Временное правительство и Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов, и приказы по округу нужно было согласовывать с обоими. И хотя Корнилову, по словам военного министра А.И. Гучкова, «были даны неограниченные полномочия в области личных назначений на все командные должности в частях Петроградского округа», а «в его распоряжение были отпущены большие кредиты для организации пропаганды порядка и дисциплины в войсках», он не справился даже с задачей-минимум — «оздоровлением» столичного гарнизона и созданием частей, верных исключительно правительству, то есть законной, в представлении Корнилова, власти. Это отнюдь не значит, что генерал бездарно провалил порученное ему дело — просто в обстановке хаоса весны 1917-го справиться с таким заданием было невозможно. Лишивший офицеров власти Приказ № 1, упавшая до нуля дисциплина, бесконечные митинги — лицо демократии оказалось вовсе не таким привлекательным, как это многим представлялось в последние годы «царского режима»…

Очень быстро деятельность Корнилова по поддержанию боеспособности войск вступила в противоречие с приказами местного совета. Так, когда 7 марта Лавр Георгиевич приказал убрать из Петрограда разложившиеся запасные полки и заменить их фронтовыми частями, «советские» деятели заявили, что это невозможно — «запасные» останутся в городе и будут «защищать завоевания революции». А когда 20 апреля Корнилов попробовал вывести войска на Дворцовую площадь для противодействия антивоенной демонстрации, исполком Петросовета сообщил, что право вывода войск на улицы есть только у него, но никак не у командующего округом.

Эта наглость стала для Корнилова последней каплей. 23 апреля он подал на имя военного министра рапорт с просьбой о переводе его в действующую армию. А.И. Гучков предложил Корнилову должность главнокомандующего армиями Северного фронта, однако натолкнулся на резкое противодействие Верховного главнокомандующего генерала от инфантерии М.В. Алексеева. Указав, что назначение Корнилова подорвет «в корне общие основы иерархических взаимоотношений» и обидит более заслуженных генералов, он подчеркнул при этом, что «армию Корнилов может получить любую». В итоге главкомом Северного фронта 29 апреля стал генерал от инфантерии А.М. Драгомиров, а Корнилов в тот же день сменил генерала от кавалерии А.М. Каледина на посту командующего 8-й армией Юго-Западного фронта.

Внешне это назначение выглядело вполне лестным — 8-я армия, которой в 1914—1916 годах командовал А.А. Брусилов, имела высочайшую репутацию и на протяжении всей войны не выходила из тяжелых боев, покрыв себя славой во время Брусиловского прорыва. Но, принимая армию, Корнилов знал и другое — время было уже не то. Удастся ли повести войска в давно запланированное летнее наступление?.. На этот вопрос ответа не было даже у такого опытного военачальника, как Лавр Георгиевич…

Один из его подчиненных, Генерального штаба капитан М.О. Неженцев, так вспоминал первый день, проведенный Корниловым в 8-й армии: «Знакомство нового командующего с личным составом началось с того, что построенные части резерва устроили митинг и на все доводы о необходимости наступления указывали на ненужность продолжения “буржуазной” войны, ведомой “милитарщиками”… Когда генерал Корнилов после двухчасовой бесплодной беседы, измученный нравственно и физически, отправился в окопы, здесь ему представилась картина, которую вряд ли мог предвидеть воин любой эпохи. Мы вошли в систему укреплений, где линии окопов обеих сторон разъединялись, или, вернее сказать, были связаны проволочными заграждениями… Появление генерала Корнилова было приветствуемо… группой германских офицеров, нагло рассматривавших командующего русской армией… Генерал взял у меня бинокль и, выйдя на бруствер, начал рассматривать район будущих боевых столкновений. На чье-то замечание, как бы пруссаки не застрелили русского командующего, последний ответил:

— Я был бы бесконечно счастлив — быть может, хоть это отрезвило бы наших солдат и прервало постыдное братание.

На участке соседнего полка командующий армией был встречен… бравурным маршем германского егерского полка, к оркестру которого потянулись наши “братальщики” — солдаты. Генерал со словами “Это измена!” повернулся к стоявшему рядом офицеру, приказав передать “братальщикам” обеих сторон, что, если немедленно не прекратится позорнейшее явление, он откроет огонь из орудий.

Дисциплинированные германцы прекратили игру… и пошли к своей линии окопов, по-видимому, устыдившись мерзкого зрелища. А наши солдаты — о, они еще долго митинговали, жалуясь на “притеснения контрреволюционными начальниками их свободы”…» И это касалось не только двух полков, увиденных Корниловым в первый же день, а всей армии.

Конечно, были и исключения. Так, именно в летние дни 1917-го появилась на фронте первая ударная часть русской армии — 1-й добровольческий ударный отряд под командованием Генерального штаба капитана М.О. Неженцева. В нем числился 91 офицер и 1763 солдата. В соответствии с приказом Верховного главнокомандующего № 578 от 8 июня 1917 года отличительными знаками ударных частей стали черно-красный шеврон на правом рукаве и «Адамова голова» (череп со скрещенными костями) вместо кокарды. Отряд прекрасно проявил себя в боях и 11 августа был преобразован в трехбатальонный Корниловский ударный полк, став, таким образом, своеобразной «личной гвардией» полководца.

Другой безраздельно преданной Лавру Георгиевичу частью зарекомендовал себя Текинский конный полк, укомплектованный туркменами из племени теке. Огромное впечатление на них произвело то, что Корнилов в совершенстве владел их родным языком. Среди текинцев Корнилов получил почетное прозвище «уллу бояр» — великий воин.

…25 июня 1917 года 8-я армия генерал-лейтенанта Л. Г Корнилова пошла в наступление, нанося вспомогательный удар на город Галич. Это направление генерал выбрал сам, проигнорировав приказ Ставки наступать на Рогатин — атаку Галича Корнилов счел более выигрышной и не просчитался. За шесть дней 8-я армия продвинулась на 18 верст, отбросила 7-ю австро-венгерскую армию и спешившие ей на помощь германские резервы, взяла в плен 834 офицера и 35 809 солдат противника, захватила 121 орудие, 99 минометов и бомбометов, 403 пулемета. Получили боевое крещение «ударники», чья блистательная атака австрийских позиций под Ямницей стала одной из самых ярких страниц истории Первой мировой войны. Потери 8-й армии составили 352 офицера и 14 456 солдат убитыми и ранеными. 27 июня, в день взятия 1-й и 4-й Заамурскими стрелковыми дивизиями города Галича, Корнилов был произведен в чин генерала от инфантерии. На рассвете 28 июня части 164-й пехотной дивизии без боя заняли город Калуш…

Однако успех корниловской армии был сведен на нет поведением ее соседей — частей 7-й и 11-й армий. Добившись первоначального успеха, войска быстро выдохлись, начали митинговать, обсуждая боевые приказы или вовсе отказываясь выполнять их. А после первого же контрудара в панике покатились назад, сдавая Галич, Калуш, Тарнополь… Начался общий отход Юго-Западного фронта. Его главнокомандующий генерал от инфантерии А.Е. Гутор выправить ситуацию уже не мог.

В такой обстановке 7 июля Гутор был отстранен Ставкой от командования и передал полномочия Корнилову. 10 июля Лавр Георгиевич вступил в должность главнокомандующего армиями Юго-Западного фронта официально. Таким стремительным взлетом по карьерной лестнице Корнилов был обязан комиссару 8-й армии М.М. Филоненко и комиссару Юго-Западного фронта Б.В. Савинкову. Они сообщили военному и морскому министру А.Ф. Керенскому, что «операции должны быть объединены командованием того из начальников, действия которого увенчались во время июньских боев успехом»; по их мнению, «успех этот обусловлен не только стратегическими талантами генерала Корнилова… но и умением заставить солдат повиноваться отдаваемым приказаниям, что было редкостью в других армиях Юго-Западного фронта». Верховный главнокомандующий генерал от кавалерии А.А. Брусилов пытался помешать назначению Корнилова, указывая на нежелательность смены главкомов в разгар операции, но его возражения Керенский во внимание не принял: фронт надо было срочно спасать, и никто другой, кроме Корнилова, на должность спасателя на годился.

В первый же день командования фронтом Лавр Георгиевич отдал следующий приказ: «Самовольный уход частей я считаю равносильным с изменой и предательством, поэтому категорически требую, чтобы все строевые начальники в таких случаях не колеблясь применяли против изменников огонь пулеметов и артиллерии. Всю ответственность за жертвы принимаю на себя, бездействие и колебание со стороны начальников буду считать неисполнением их служебного долга и буду таковых немедленно отрешать от командования и предавать суду». Этот приказ, шокирующе звучавший на фоне уже ставших привычными революционных «свобод», стал только началом целого комплекса мер по выправлению ситуации на Юго-Западном фронте. В тылу были спешно сформированы заградотряды из юнкеров и бойцов ударных батальонов, которым были даны права на месте расстреливать дезертиров и мародеров. Одновременно новый главком фронта жестко поставил перед Временным правительством вопрос о восстановлении в армии отмененной еще в марте 1917 года смертной казни и военно-полевых судов. «На полях, которые нельзя даже назвать полями сражений, царит сплошной ужас, позор и срам, которых русская армия еще не знала с самого начала своего существования, — писал Корнилов. — Смертная казнь спасет многие невинные жизни ценою гибели немногих изменников, предателей и трусов».

При этом Лавр Георгиевич обращался к правительству в тоне, который вряд ли мог себе в то время позволить кто-либо из русских генералов: «Я заявляю, что Отечество гибнет, а потому, хоть и не спрошенный, требую немедленного прекращения наступления на всех фронтах для сохранения и спасения армии… Сообщаю вам, стоящим у кормила власти, что Родина действительно накануне безвозвратной гибели, что время слов, увещеваний и пожеланий прошло, что необходима государственно-революционная власть. Я заявляю, что если правительство не утвердит предлагаемых мною мер и тем лишит меня единственного средства спасти армию и использовать ее по действительному назначению защиты Родины и Свободы, то я, генерал Корнилов, самовольно слагаю с себя обязанности командующего».

Безусловно, А.Ф. Керенского уже тогда насторожил резкий ультимативный тон корниловских заявлений. Однако выбирать не приходилось — в катастрофические для фронта дни Корнилов был необходим. 9—12 июля все предложенные им меры были официально утверждены Временным правительством и Верховным главнокомандующим. И эти жесткие меры — запрет митингов и революционной агитации, введение смертной казни — действительно помогли. Ценой неимоверных усилий Корнилов смог спасти Юго-Западный фронт, задержать бегущие в панике войска на линии старой государственной границы России — на линии реки Збруч. За четыре дня были потеряны все территории, которые русская армия оплатила своей кровью в 1914—1916 годах. Убитыми и ранеными наши войска потеряли 20 тысяч человек, пленными — 41 тысячу, трофеями австрийцев стали 257 орудий, 191 миномет и бомбомет, 546 пулеметов, но линия фронта перестала сдвигаться на восток, и это было действительно все, что мог сделать Корнилов в катастрофической ситуации. «Заслуга предотвращения окончательного крушения принадлежит по праву тому, кто в дни Галича и Калуша командовал 8-й армией, а в дни Тарнополя возглавил агонизировавший фронт и вернул его к жизни на скалистых берегах Збруча, — писал в своей «Истории Русской армии» А.А. Керсновский. — В неслыханно трудной обстановке держал здесь Корнилов экзамен на полководца и выдержал его».

Лавр Георгиевич был единственным главнокомандующим фронтом, который отсутствовал в Могилёве во время совещания Ставки по итогам летнего наступления. Но именно на том совещании 16 июля Керенский убедился в том, что Корнилов как никогда подходит на пост Верховного главнокомандующего русской армией. Занимавший эту должность с 22 мая А.А. Брусилов, искренне веривший в возможность совмещения революционной «свободы» и дисциплины и в результате растерявший свой авторитет, больше не устраивал Временное правительство. Естественно, назначение на высший армейский пост 46-летнего Корнилова, который еще три недели назад был генерал-лейтенантом, армией командовал чуть больше двух месяцев, а фронтом — девять дней, ломало все существующие правила старшинства и заслуг среди генералитета, но такие мелочи Керенского никогда не волновали. Корнилов был ему нужен — и 19 июля 1917 года он стал Верховным главнокомандующим…

Почему же новый министр-председатель Временного правительства, одновременно остававшийся военным и морским министром, так «вцепился» в Корнилова?.. На этот вопрос существуют два ответа. Самый простой, «внешний», звучит так: фигура Корнилова действительно очень годилась на роль «главного генерала» России. Молодой, храбрый, решительный, знаменитый на всю страну еще с 1916-го, безоговорочно приемлющий революцию, буквально за неделю выправивший катастрофическую ситуацию на Юго-Западном фронте. Комиссары фронта Б.В. Савинков и М.М. Филоненко так описывали Корнилова в письме Керенскому: «Генерал Корнилов заслужил доверие российского офицерства, особенно фронтового, и честно защищает завоевания революции. Он стремится также к примирению офицерского корпуса с Временным правительством. Его правильно направленная энергия и организаторский талант должны послужить республиканской России не завтра, а сегодня. Завтра, господин министр-председатель, может быть реально поздно».

Но была и вторая, скрытая причина стремительного выдвижения Керенским Корнилова. Верховным он был назначен вовсе не потому, что Керенский мечтал видеть на этом посту талантливого генерала-патриота и наконец отыскал такого. Не забудем, что Керенский, как и все Временное правительство, существовал не сам по себе, а выполнял задание организаторов Февральского переворота, «хозяев» и «союзников» по Антанте, преследовавших одну цель — развалить Россию и вывести ее из войны. А для этого прежде всего нужно было развалить русскую армию. Именно поэтому самым первым документом новой власти, созданным 1 марта, еще до отречения императора, был подрывавший основы офицерской власти Приказ № 1, который в мае был дополнен «Декларацией прав солдата и гражданина». Два этих документа подкосили русскую армию так, как ни одно самое кровопролитное сражение до этого. Но даже будучи смертельно больной, армия еще продолжала жить и сражаться. Еще оставались тысячи, десятки тысяч верных присяге генералов, офицеров и солдат, выполнявших свой долг, были готовые умереть за Родину бойцы ударных батальонов. И одним махом вычеркнуть их, списать со счетов просто так, без всякого повода, было невозможно.

Единственным средством оставался… мятеж. Военных, открыто проявивших недовольство разрушением страны и армии, легко можно было объявить вне закона. Но чтобы они пошли на такое выступление, им нужен был авторитетный вождь, лидер. Ни мягкий по натуре М.В. Алексеев, ни стремившийся угодить всем подряд А.А. Брусилов на эту роль не годились. Таким лидером и должен был стать, по мысли Керенского, активный, пользующийся огромным авторитетом в армии Л.Г. Корнилов. Назначив его на пост Главковерха, Керенскому можно было не беспокоиться — рано или поздно энергичный Корнилов начал бы действовать, и его действия неизбежно вошли бы в противоречие с политикой правительства. После этого Главковерха можно было объявить мятежником и под этим предлогом окончательно разгромить армию изнутри…

Обо всем этом Лавр Георгиевич, конечно, не подозревал, но с самого начала догадывался, что с его назначением что-то нечисто. Во всяком случае, он решил подстраховаться и сразу же поставил перед Керенским условия, на которых соглашался занять пост Главковерха — ответственность перед своей совестью и народом, полное невмешательство правительства в оперативные распоряжения и назначения высшего комсостава, распространение недавно введенной на фронте смертной казни и запретов на митинги на те местности тыла, где расположены армейские пополнения. Требования звучали весьма резко, при желании Корнилова можно было обвинить в намерении стать военным диктатором. Но пока в планы Керенского это не входило, поэтому он согласился со всеми выдвинутыми Корниловым условиями.

Уже 30 июля на совещании с министром путей сообщения и продовольствия Лавр Георгиевич изложил свою программу вывода армии и страны из кризиса: «Для окончания войны миром, достойным великой, свободной России, нам необходимо иметь три армии: армию в окопах, непосредственно ведущую бой, армию в тылу — в мастерских и заводах, изготовляющую для армии фронта все необходимое, и армию железнодорожную, подвозящую это к фронту». Эта схема затем применялась дважды уже в Советской России — во время Гражданской и Великой Отечественной войны. Именно так и только так мог сработать лозунг «Всё для фронта, всё для победы».

Но для пораженной многими вирусами России такие разумные (а вообще говоря, элементарные для любой воюющей страны) методы уже казались не чем иным, как военной диктатурой. «Левая» пресса, в которую попали предложения Корнилова, подняла вой, обвиняя генерала в «бонапартизме». В то же время все здоровые силы России связывали свои надежды именно с ним. 13 августа 1917 года прибывшему на Государственное совещание в Москве Верховному устроили триумфальную встречу на Александровском вокзале — под бурные аплодисменты и крики «Ура Корнилову!» офицеры на руках вынесли его с перрона на площадь. О том, как было встречено появление Корнилова на совещании, вспоминал П.Н. Милюков: «Низенькая, приземистая, но крепкая фигура человека с калмыцкой физиономией, с острым пронизывающим взглядом маленьких черных глаз, в которых вспыхивали злые огоньки, появилась на эстраде. Почти весь зал встал, бурными аплодисментами приветствуя верховного. Не поднялась только относительно немногочисленная левая сторона. С первых скамей туда яростно кричали: “Хамы! Встаньте”. Оттуда неслось презрительное: “Холопы!” Председательствующему с трудом удалось восстановить тишину в зале». Во время выступления Лавр Георгиевич заявил: «Я верю в гений русского народа, я верю в разум русского народа и верю в спасение страны. Я верю в светлое будущее нашей Родины и верю в то, что боеспособность нашей армии, ее былая слава будут восстановлены. Но я заявляю, что времени терять нельзя… Нужны решимость и твердое, непреклонное проведение намеченных мер».

Правда, надежда Корнилова на то, что опираться в проведении этих мер нужно исключительно на Временное правительство, быстро рассеялась. Произошло это после совещания, на котором Корнилов докладывал Керенскому и другим министрам о подготовке операций Юго-Западного фронта. Но когда речь зашла о сугубо секретных подробностях, Керенский внезапно прервал генерала и перевел разговор на другие темы. А потом уже Лавру Георгиевичу объяснили, что один из членов правительства, министр земледелия В.М. Чернов… работает на германскую разведку, и в его присутствии никаких военных вопросов лучше не обсуждать. При этом никто Чернова не арестовывал и даже не собирался этого делать…

Этот случай на многое открыл Корнилову глаза. Раньше он полагал, что источник всех бед России — расплодившиеся после марта советы и комитеты, но теперь понял, что и в самом правительстве открыто заседают предатели. А обстановка в стране становилась тем временем все более тревожной, причем в самых разных сферах. В тылу нарастал хаос — продолжали обесцениваться деньги, сокращалось промышленное производство, анархия, погромы и беспорядки захлестывали все и вся. 14 августа 1917 года произошел огромный взрыв пороховых заводов и складов в Казани, было уничтожено 542 здания, почти два миллиона пудов нефти, около миллиона снарядов, 12 тысяч пулеметов (чуть меньше половины того количества, что русская промышленность изготовила за всю войну). Через шесть дней в результате локального германского наступления на Северном фронте пала Рига, распропагандированные войска, ее оборонявшие, отступали в такой панике, что немцы не успевали их преследовать. Ободренное успехом германское командование начало планировать наступательную операцию на Ревель (Таллин) и Петроград. А контрразведка сообщила Корнилову о том, что на конец августа в столице запланировано вооруженное восстание большевиков. Все говорило Верховному главнокомандующему о том, что медлить больше нельзя…

Однако не следует думать, что Лавр Георгиевич затевал что-то втайне от Временного правительства или против него. Да, после случая с Черновым он был уверен, что в Кабинете министров есть явные враги, но ведь от них можно избавиться и создать новый, «честный» кабинет. В течение 24—25 августа в Могилёве Корнилов изложил свое видение дел доверенному лицу Керенского — управляющему Военным министерством Б.В. Савинкову. Керенскому Верховный главнокомандующий предлагал временно перебраться в Ставку, а Петроград (а затем и всю страну) перевести на военное положение и подвергнуть жесткой «чистке»: арестовать продавшихся неприятелю министров, распустить советы, милитаризировать заводы и железные дороги, запретить забастовки и стачки, вывести из крупных городов вконец разложившиеся гарнизоны. В столице эту операцию должны были осуществить войска Отдельной Петроградской армии, которая подчинялась бы напрямую Верховному. Ее командующим сначала должен был стать генерал от инфантерии И.П. Войшин-Мурдас-Жилинский, однако затем Корнилов предложил кандидатуру генерал-лейтенанта А.М. Крымова. Костяк новой армии должны были составить 3-й кавалерийский корпус, командиром которого был Крымов, и Кавказская Туземная конная дивизия.

Еще раз повторимся: этот план Корнилов изложил Савинкову, а тот сообщил его Керенскому. Министр-председатель Временного правительства все начинания Корнилова одобрил, и 26 августа 1917-го Отдельная Петроградская армия двинулась к столице. Вечером того же дня в Ставке Корнилов обсудил с М.М. Филоненко и А.Ф. Аладьиным проект реформы правительства, которое должно было получить название «Совет народной обороны». Возглавить СНО должен был Корнилов, министром-заместителем намечался Керенский, участниками намечались также М.В. Алексеев, А.В. Колчак, Б.В. Савинков. Словом, речь шла о «коллективной диктатуре», жестком правительстве военного времени. Тем же вечером Корнилов переговорил по прямому проводу с Керенским, еще раз пригласив его переехать в Могилёв на время, пока Отдельная Петроградская армия будет наводить порядок в столице, и услышал заверения премьера в том, что в Ставку он выедет на следующий же день…

Таким образом, вся затевавшаяся Корниловым реформа, вернее, целый комплекс реформ, выглядела абсолютно легальной и производилась с ведома и одобрения правительства. С его санкции шли разговоры о диктатуре, с его санкции двигался на Петроград корпус генерала Крымова. Тем страшнее оказался предательский удар, нанесенный Лавру Георгиевичу Керенским…

Прологом для него послужил неожиданный визит 25 августа в Ставку В.Н. Львова — в недавнем прошлом обер-прокурора Святейшего синода, политика, знакомого Корнилову лишь шапочно. С порога назвавшись представителем Керенского, он заявил Верховному главнокомандующему следующее: если дальнейшее участие Керенского в управлении страной вредит интересам России, премьер готов уйти из правительства и хочет знать мнение Корнилова на этот счет. В ответ Лавр Георгиевич обрисовал кризисную ситуацию в стране и на фронте и заметил:

— По моему глубокому убеждению, единственным исходом из тяжелого положения страны является установление диктатуры и объявление страны на военном положении. Я лично не стремлюсь к власти и готов немедленно подчиниться тому, кому будут вручены диктаторские полномочия, будь то сам Александр Федорович Керенский, генерал Алексеев, генерал Каледин или другое лицо.

— Такое решение ввиду тяжелого положения страны не исключается, — заявил Львов, — и, думаю, правительство само придет к необходимости диктатуры и, весьма возможно, предложит обязанности диктатора вам.

— Если бы так случилось, я не отказался бы от такого предложения, — сказал Корнилов. — Я всегда считал, что страну может спасти только твердая власть. Но прошу вас передать Керенскому, что участие в управлении страной его и Савинкова я считаю безусловно необходимым.

Тем диалог и закончился. Как видим, ничего заговорщического в его содержании не было — речь шла исключительно о том, как бы спасти Временное правительство и страну путем санкционированной этим самым правительством диктатуры, которая, как мы уже видели выше, предполагалась отнюдь не личной, а коллективной, в виде Совета народной обороны.

А дальше начался почти криминальный сюжет. Вернувшись 26 августа в Петроград, Львов немедленно направился к Керенскому и сообщил, что Корнилов намеревается… отстранить его, Керенского, от власти и стать диктатором. Керенский вызвал Корнилова к прямому проводу и попросил подтвердить верность сказанных им Львову слов (не уточняя при этом, каких именно). Не ожидавший никакого подвоха Корнилов подтвердил, что сказанные им Львову слова верны, после чего Керенский немедленно собрал срочное заседание Временного правительства, объявил действия Корнилова военным мятежом, Львова арестовал как его посланца (!), приказал задержать 3-й кавалерийский корпус на подступах к Петрограду и потребовал у правительства диктаторских полномочий, которые ему были тут же предоставлены. 27 августа о Корниловском мятеже узнала вся Россия. На следующий день Лавр Георгиевич был отчислен от должности с преданием суду за мятеж. После того как Верховным главнокомандующим отказались стать генералы В.Н. Клембовский и А.С. Лукомский, 1 сентября 1917 года эту должность занял сам Керенский…

Реакцию честного и прямодушного Корнилова на все это можно только вообразить. Он ведь считал, что действует заодно с Керенским, и 3-й конный корпус двигался к столице с его ведома и одобрения!.. А тут — абсолютно необъяснимое поведение премьера. Шокированный происшедшим, Лавр Георгиевич отказался покидать свой пост и 28—31 августа обратился из Могилёва с рядом воззваний к армии: «Вынужденный выступить открыто — я, генерал Корнилов, заявляю, что Временное Правительство, под давлением большевицкого большинства Советов, действует в полном согласии с планами Германского генерального штаба и, одновременно с предстоящей высадкой вражеских сил на Рижском побережье, убивает Армию и потрясает страну изнутри…» Но даже в этих пропитанных чувствами оскорбленного человека воззваниях, сжигавших мосты между Корниловым и Временным правительством и явно составленных наспех (так, слова «…вынужденный выступить открыто» давали повод думать, что какой-то тайный заговор в Ставке действительно был), содержались призывы к власти одуматься и создать Совет народной обороны.

Воззвания поддержали несколько военачальников — начальник штаба Верховного главнокомандующего А.С. Лукомский, главком Юго-Западного фронта А.И. Деникин, его начальник штаба С.Л. Марков, командующий Особой армией И. Г Эрдели. Вообще говоря, в той или иной степени Корнилова поддержали (хотя бы морально) все главнокомандующие русскими фронтами (за исключением главкома Кавказского фронта М.А. Пржевальского). Горячо приветствовало выступление Корнилова и обожавшее его фронтовое офицерство. Могилёв и десятиверстная зона вокруг него были объявлены Корниловым на осадном положении.

Однако реальных сил в распоряжении Верховного главнокомандующего не было. Две дивизии 3-го кавкорпуса, двигавшиеся на Петроград, «мятежными» считаться не могли по той простой причине, что были выдвинуты в столицу не для борьбы с Керенским, а для его поддержки и наведения порядка в столице, еще до провокации. Тем более что в этих войсках быстро начались беспорядки, а генерал Крымов, обманом завлеченный Керенским в Петроград, покончил с собой. Верные же Корнилову ударные части — своего рода ядро новой русской армии в его понимании — были слишком немногочисленны и разбросаны по разным фронтам. В распоряжении самого Главковерха, в Могилёве, дислоцировались только Корниловский ударный полк, 1-й ударный революционный полк, Текинский конный полк и Отдельный батальон обороны Ставки, который после «мятежа» оказался целиком на стороне Временного правительства.

План Керенского блестяще сработал — русское общество удалось-таки натравить на армию. Выдуманная им «корниловщина» оказалась тем самым жупелом, которого подсознательно страстно желали все русские «демократические» силы — от большевиков до эсеров, от националистов до интернационалистов, от беспартийных солдат до честолюбивых прапорщиков, мечтающих командовать корпусами. В стране были амнистированы немногочисленные еще не выпущенные из тюрем большевики, за правительственный счет спешно вооружались отряды Красной гвардии, которые только в Петрограде через три дня составили не меньше 25 тысяч человек. Воспрянули притихшие было комитеты, создавались новые, носившие пышные названия «спасения Родины и Свободы». Россию захлестнула настоящая волна истерии: «Защитим завоевания революции! Не дадим новому Бонапарту Корнилову прорваться к власти!» В Орше спешно формировался антикорниловский отряд под командованием полковника Короткова, куда стекались добровольцы из Орши, Витебска, Смоленска, желавшие «защищать революцию». Набралось 3 тысячи штыков и 800 сабель при трех батареях артиллерии и 30 пулеметах.

Но на деле «защита революции», как и планировал Керенский, вылилась в очередные массовые расправы над офицерами. Термин «корниловец» теперь применялся ко всем неугодным — главным образом к тем, кто, ссылаясь на приказы 7—12 июля, требовал дисциплины на фронте и к бойцам ударных частей. Достаточно было солдатского доноса с обвинением в «контрреволюционности», чтобы офицера или генерала отстранили от должности. Тех, кто отказывался дать подписку в том, что не поддерживает Корнилова, просто убивали. Так 29 августа погибли генералы Орановский, Гиршфельд, Васильев, Степанов, Максимович, полковники Дунин и Карпович, подполковники Бородин и Кирениус, на флоте — лейтенант Тизенко и мичманы Михайлов, Кондратьев и Кандыба. С расправами «снизу» смыкалась расправа «сверху», особенно пострадал после «мятежа» Юго-Западный фронт, который возглавляли «идейные корниловцы» — А.И. Деникин и С.Л. Марков.

«Разгром» талантливо срежиссированной Керенским «корниловщины» (оба эти слова можно употреблять только в кавычках) привел к положению, которое образно описал генерал Н.Н. Головин: «Произошел окончательный разрыв между двумя лагерями: офицерским и солдатским. При этом разрыв этот доходит до крайности: оба лагеря становятся по отношению друг к другу вражескими». И солдаты, и офицеры утратили всякую веру во Временное правительство, хотя мотивы у них были, понятно, разными. Солдаты ненавидели правительство, которое продолжало окончательно осточертевшую войну, офицерство же после расправы над Корниловым поняло, что оно фактически брошено на произвол судьбы и ждать помощи от государства не стоит.

Политическая ситуация в стране, вроде бы разрядившись, на самом деле накалилась до предела. Временное правительство, в сущности, стало фикцией, на него уже просто не обращали внимания. Еще раз напомним, что А.Ф. Керенский, неизменно укреплявший свое положение во власти начиная с марта (сначала министр юстиции, затем военный и морской министр, премьер-министр, с 1 сентября — премьер-министр с диктаторскими полномочиями), «играл» в одной команде с большевиками, которым он должен был передать власть. И то, что идея государственного переворота буквально витала в воздухе, неудивительно. К этому перевороту Россию подводила вся логика событий лета—осени 1917-го…

История не знает сослагательного наклонения, но сегодня мы не можем не задаваться вопросом: а что бы было со страной, если бы задуманные Корниловым реформы удались?.. На этот вопрос попытался ответить в своей «Истории Русской армии» А.А. Керсновский: «Выступление Корнилова было последней попыткой предотвратить крушение великой страны. Удайся оно, Россию, конечно, ожидали бы еще потрясения. Прежде всего немцы попытались бы утвердить своего Ленина штыками, и нашим не окрепшим еще армиям пришлось бы в сентябре—октябре выдержать жестокий натиск и отступить вглубь страны. Затем надо было считаться с тем, что за шесть месяцев керенщины анархия успела беспрепятственно пустить глубокие корни в народную толщу При всех своих достоинствах героя Корнилов не был государственным человеком и правителем. Его убогое окружение было только немногим выше Временного правительства. Выздоровление России было бы долгим и тяжелым. Но она осталась бы Россией…

Оставшись в Могилёве и не возглавив лично шедшие на Петроград войска, Корнилов совершил роковую ошибку. Некоторым оправданием для него была полная неожиданность провокации. Пассивность Верховного предрешила неудачу спасительной контрреволюции…

Трагически сложившаяся обстановка потребовала от главы Временного правительства выбора между Корниловым и Лениным. И Керенский выбрал Ленина… Корнилов говорил на непонятном Керенскому языке. Казак по происхождению, военный по призванию, государственник по воззрению, он был ему трижды непонятен, трижды неприятен, трижды чужд, тогда как Ленин был своим. Конечно, Керенский не одобрял Ленина, возмущался его “аморальностью”, негодовал на братоубийственную проповедь марксистского изувера. Но это были только частности. И тот, и другой поклонялись революции. Один воскуривал ей фимиам, другой приносил ей кровавые жертвы. И Ленин, и Керенский говорили на одном и том же языке. Разница была лишь в акценте.

Керенский предпочел своего Ленина чужому Корнилову. И отдал Ленину Россию на растерзание. В выборе между Россией и революцией он не колебался, ставя выше революции только себя самого.

Корнилов отдал жизнь за Родину. Керенский отдал Родину за жизнь. История их рассудила».

…После всколыхнувшей страну волны ненависти к офицерству и армии, после последовавшего разгрома чудом уцелевших в хаосе марта—июля 1917-го командных кадров расправа, безусловно, ожидала бы и самого главного «мятежника» — Лавра Георгиевича Корнилова. Спас его человек, который, казалось бы, уже ушел с политической и военной арены — бывший Верховный главнокомандующий генерал от инфантерии М.В. Алексеев. Именно он взял на себя щекотливую миссию ареста Корнилова и его сподвижников, взял с тайной целью спасти их от расправы дикой толпы. Впрочем, расправа могла последовать и от вполне официальных лиц — одновременно с Алексеевым в Могилёв выдвигался из Орши карательный отряд полковника Короткова, призванный усмирить «корниловский» гарнизон города. А поскольку «ударники» и текинцы тоже были грозной силой, бой был бы неизбежен. К счастью, Алексееву удалось перехватить Короткова в Орше и убедить его остановить поход на Ставку. А отправленные на подавление «мятежа» два корпуса Московского военного округа до Могилёва дойти просто не успели.

Убедившись в том, что сил в его распоряжении нет, Лавр Георгиевич скрепя сердце принял решение не оказывать сопротивление представителям власти, предотвратив тем самым гражданскую войну и сохранив Ставку — ведь боевые действия с внешним врагом продолжалась, и ими нужно было руководить. 1 сентября 1917 года Корнилов передал полномочия Верховного главнокомандующего М.В. Алексееву. Сцена получилась тяжелая. «Вам трудно будет выйти с честью из создавшегося положения, — сказал Корнилов Алексееву. — Вам придется идти по грани, которая отделяет честного человека от бесчестного. Малейшая ваша уступка Керенскому толкнет вас на бесчестный поступок… В лучшем случае или вы сами уйдете, или вас попросят уйти». Вечером Алексеев объявил Корнилову, начальнику его штаба А.С. Лукомскому и генерал-квартирмейстеру И.П. Романовскому о их аресте. Лавр Георгиевич до конца жизни так и не смог простить М.В. Алексееву участия в этой акции, и отношения двух генералов были напряженными даже на Дону, когда оба они уже стояли во главе нарождавшегося Белого дела.

Сначала арестованных генералов разместили в могилёвском отеле «Метрополь», но в ночь на 12 сентября из соображений безопасности отправили в расположенный в 50 километрах к югу от Могилёва городок Быхов. Там пленников разместили в здании женской гимназии. Этот двухэтажный, ничем не примечательный внешне дом сохранился до наших дней, сейчас он выкрашен в унылый бледно-красный цвет и выглядит очень запущенным. До недавних пор там размещалась автошкола.

28 сентября прибыли из Бердичева арестанты с Юго-Западного фронта — Деникин и Марков: «Покружили по грязным улицам еврейского уездного города и остановились перед старинным зданием женской гимназии. Раскрылась железная калитка, и мы попали в объятия друзей, знакомых, незнакомых — быховских заключенных, которые с тревогой за нашу судьбу ждали нашего прибытия.

Явился к Верховному.

— Очень сердитесь на меня за то, что я вас так подвел? — говорил, обнимая меня, Корнилов.

— Полноте, Лавр Георгиевич, в таком деле личные невзгоды ни при чем.

Мы уплотнили население Быховской тюрьмы; я и Марков расположились в комнате генерала Романовского. Все пережитое казалось уже только скверным сном. У меня наступила реакция — некоторая апатия, а самый молодой и экспансивный из нас — генерал Марков писал 29-го в своих летучих заметках: “…Нет, жизнь хороша. И хороша — во всех своих проявлениях!..”».

На 2 октября 1917 года в Быховской тюрьме находились 10 генералов (генерал от инфантерии Л.Г. Корнилов, генерал от кавалерии И.Г. Эрдели, генерал-лейтенанты А.И. Деникин, А.С. Лукомский, Е.Ф. Эльснер, Г.М. Ванновский, генерал-майоры И.П. Романовский, В.Н. Кисляков, С.Л. Марков, М.И. Орлов), 3 подполковника, 3 капитана, 1 есаул, 1 штабс-капитан, 1 поручик, 2 прапорщика, 1 военный чиновник, 1 журналист и 1 член Государственной думы. Охрану тюрьмы несли военнослужащие Отдельного батальона обороны Ставки Верховного главнокомандующего (бывший Георгиевский батальон; внешняя охрана) и Текинского конного полка (внутренняя охрана). Последние, как мы помним, еще с лета 1917-го были безгранично преданы Корнилову, обожали его, считались его «личной гвардией». Отношения между текинцами и георгиевцами не сложились. Текинцы не раз на ломаном русском говорили своим «коллегам»: «Вы — керенские, мы — корниловские: рэзать будем…» В ответ георгиевцы постоянно сигналили во всевозможные комитеты о том, что текинцы фактически все вопросы охраны Корнилова замкнули на себе, и просили разобраться в таком странном положении дел. Но поскольку текинцев было вшестеро больше (300 штыков против 50), георгиевцы волей-неволей вынуждены были вести себя корректно. Кроме того, роль сдерживающей силы выполняла расквартированная в Быхове 1-я Польская стрелковая дивизия генерал-майора Г В. Остаповича.

Режим для узников был установлен достаточно вольготный. А.С. Лукомский вспоминал, что «официально мы все время, кроме необходимого на пищу и предоставляемого для прогулки, должны были сидеть по своим комнатам, но в действительности внутри здания мы пользовались полной свободой и ходили, когда хотели, один к другому. Денежного содержания лишили, но пищу нам разрешено было готовить на казенный счет такую же, как давали в офицерских собраниях. Из Ставки в Быхов был прислан повар, и нас кормили вполне удовлетворительно… Прогулка нам разрешалась два раза в день во дворе, вокруг костела. Впоследствии для наших прогулок отвели большой сад, примыкавший к дому, в котором мы помещались».

И в тюрьме Корнилов продолжал пользоваться непререкаемым авторитетом среди товарищей по несчастью. «Его любили, уважали, верили и на него надеялись, питая к нему безграничную преданность, — вспоминал адъютант Корнилова поручик Р.Б. Хаджиев. — При его появлении все… сидящие и лежащие вскакивали и с затаенным дыханием ждали, что скажет Верховный. Ни шепота, ни вздоха, руки вытянуты по швам, безмолвная команда “смирно”».

Надо сказать, что осенью 1917-го и многие жители России по-прежнему видели в Корнилове не «изменника» и «мятежника», а лидера, вождя, способного сплотить нацию и вывести ее на путь истинный. Недаром Лавр Георгиевич именно тогда стал адресатом стихотворения Константина Бальмонта:

Время заключения «быховцы» проводили с пользой, работая над так называемой «корниловской программой» — перечнем из шести пунктов, которые включали в себя политические представления заключенных о будущем России: созыв Учредительного собрания, война «до заключения скорейшего мира», создание боеспособной армии и организованного тыла. О побеге никто не думал, хотя при желании Корнилов и его соратники могли бежать из Быхова хоть на другой день — слишком много у него было помощников и сторонников. «Хотя побег из Быховской тюрьмы не представлял затруднений, — писал А.И. Деникин, — но он недопустим по политическим и моральным основаниям и может дискредитировать наше дело. Считая себя — если не юридически, то морально — правыми перед страной, мы хотели и ждали суда. Желали реабилитации, но отнюдь не “амнистии”. И когда в начале октября нам сообщили, что… суда не будет вовсе, это обстоятельство сильно разочаровало многих из нас. Побег допускался только в случае окончательного падения власти или перспективы неминуемого самосуда. На этот случай обдумывали и обсуждали соответствующий план, но чрезвычайно несерьезно».

«Быховское сидение» закончилось с приходом к власти в стране большевиков. После бегства из Петрограда премьер-министра Временного правительства и Верховного главнокомандующего А.Ф. Керенского обязанности Главковерха принял на себя начальник его штаба — генерал-лейтенант Н.Н. Духонин. В ночь на 9 ноября 1917 года, отказавшись начать по приказу В.И. Ленина переговоры с немцами о заключении мира, Духонин был отстранен от должности Советом народных комиссаров «за неповиновение предписаниям правительства». Новым Главковерхом был назначен большевик прапорщик Н.В. Крыленко. Было ясно, что в ближайшем будущем последует разгром Ставки, и судьба «быховских узников» повисла на волоске — в случае захвата власти большевиками арестантов ждал немедленный и жестокий самосуд.

В этой ситуации Духонин 18 ноября согласился отправить заключенных из Быхова в Новочеркасск — об этом просил атаман Донского казачьего войска генерал от инфантерии А.М. Каледин. Но, получив информацию о том, что Крыленко уже выехал в сопровождении революционных отрядов из Петрограда в Могилёв, Духонин отменил свой приказ и отдал новый — о немедленном освобождении арестантов. Утром 19 ноября в Быхов прибыл полковник П.А. Кусонский и объявил заключенным:

— Через четыре часа Крыленко приедет в Могилёв, который будет сдан Ставкой без боя. Генерал Духонин приказал вам доложить, что всем заключенным необходимо тотчас же покинуть Быхов.

Первыми оставили город С.Л. Марков, И.П. Романовский, А.И. Деникин и А.С. Лукомский. Переодевшись в штатское, с подложными документами, они разными путями отправились на Дон. В первом часу ночи 20 ноября 1917 года, в день захвата большевиками Ставки и жестокого убийства Н.Н. Духонина, покинул Быхов и Лавр Георгиевич Корнилов. С ним уходил Текинский конный полк в составе трех эскадронов и пулеметной команды — всего 24 офицера и 400 всадников.

Дорога на Дон — почти 900 километров — была тяжелой не только потому, что зима 1917-го выдалась ранней и суровой, а карт, провианта и фуража у Текинского полка не было. Опасность подстерегала и со стороны первых большевистских воинских частей. 26 ноября у села Писаревка полк нарвался на красную засаду и понес большие потери. В конце концов Корнилов, чтобы не подвергать преданную ему часть опасности, приказал текинцам добираться на Дон самостоятельно. На станции Холмечи переодетый в крестьянскую одежду генерал с паспортом на имя беженца из Румынии Лариона Иванова сел на поезд, идущий в Новочеркасск. В казачью столицу бывший Верховный главнокомандующий русской армией Л.Г. Корнилов прибыл 6 декабря 1917 года…

Но это уже другая история — история нарождавшегося Белого движения. Недаром слово «быховец» среди белых воинов было одним из самых почетных определений — оно значило, что человек стоял у самых истоков Белого дела вместе с Л.Г. Корниловым, А.И. Деникиным и С.Л. Марковым.

Возглавив созданную М.В. Алексеевым белую Добровольческую армию, Лавр Георгиевич Корнилов оставался в ее главе до самой своей гибели. 31 марта 1918 года в 7.20 (по другим данным — в 6.40), во время штурма добровольцами Екатеринодара, 47-летний генерал был убит разрывом артиллерийского снаряда, попавшего в стену дома, где находился Корнилов. Сильная взрывная волна отбросила Лавра Георгиевича на стенку печи, напротив которой он сидел, сверху рухнули балки перекрытия, посыпалась штукатурка… Один осколок поразил генерала в правое бедро, второй — в висок. Подчиненные отнесли Корнилова на бурке на берег реки Кубани, омыли его лицо от белой штукатурной пыли… Через десять минут, не приходя в сознание, генерал скончался.

Известие о гибели обожаемого вождя глубоко поразило всех добровольцев: «Впечатление потрясающее. Люди плакали навзрыд, говорили между собой шепотом, как будто между ними незримо присутствовал властитель их дум. В нем, как в фокусе, сосредоточилось ведь все: идея борьбы, вера в победу, надежда на спасение. И когда его не стало, в сердца храбрых стали закрадываться страх и мучительное сомнение…» Штабс-капитан А. Тюрин так описывал реакцию на гибель Корнилова основателя Добровольческой армии М.В. Алексеева: «Тело генерала Корнилова было завернуто в бурку, положено на артиллерийскую повозку и отправлено в станицу Елизаветинскую, расположенную в 14 верстах. На середине пути печальный кортеж повстречал едущего на ферму генерала Алексеева. Он вышел из коляски, встал на колени и земно поклонился телу своего боевого товарища. Затем, встав, он подошел к артиллерийской повозке и приподнял бурку. Долго смотрел он в лицо покойного и поцеловал его в лоб. Он понял, какой удар был нанесен Добровольческой армии. Командование было передано генералу Деникину, такова была воля покойного. Генерал Алексеев официально подтвердил это».

В связи с гибелью Корнилова по Добровольческой армии был издан следующий приказ:

«Пал смертью храбрых человек, который любил Россию больше себя и который не смог перенести ее позора.

Все дела покойного свидетельствуют, с какой непоколебимой настойчивостью, энергией и верой в успех дела отдался он на служение Родине. Бегство из неприятельского плена, августовское наступление, Быхов и выход из него, вступление в ряды Добровольческой армии и славное командование ею — известны всем нам.

Велика потеря наша, но пусть не смутятся тревогой наши сердца и пусть не ослабнет воля к дальнейшей борьбе. Каждому продолжать исполнение своего долга, памятуя, что все мы несем свою лепту на алтарь Отечества.

Вечная память Лавру Георгиевичу Корнилову — нашему незабвенному вождю и лучшему гражданину Родины. Мир праху его!»

Похороны Л.Г. Корнилова состоялись в ночь на 2 апреля 1918 года на пустыре за немецкой колонией Гначбау в 50 верстах севернее Екатеринодара. Могилу вырыли преданные телохранители Корнилова — всадники Текинского полка. Одновременно с генералом хоронили его бывшего подчиненного, погибшего днем ранее полковника М.О. Неженцева — «первого ударника» русской армии. Место погребения было засекречено — на нем не установили ни креста, ни памятного знака, координаты захоронения, нанесенные на карту, были известны только трем людям, а войска, отдавая последние почести генералу, проходили стороной. Но такие предосторожности не помогли сохранить могилу Л.Г. Корнилова от осквернения. Колония Гначбау была оставлена добровольцами в тот же день, 2 апреля, а уже 3-го тело генерала было вырыто из могилы большевиками, искавшими «кадетские» драгоценности. В отчете Особой комиссии по расследованию злодеяний большевиков сохранилось описание дальнейших событий, составленное действительным статским советником Г.А. Мейнгардтом:

«Тело генерала Корнилова, в одной рубашке, покрытое брезентом, повезли в Екатеринодар на повозке колониста Давида Фрука.

В городе повозка эта въехала во двор гостиницы Губкина, на Соборной площади, где проживали главари советской власти Сорокин, Золотарев, Чистов, Чуприн и другие. Двор был переполнен красноармейцами. Воздух оглашался отборной бранью. Ругали покойного. Отдельные увещания из толпы не тревожить умершего человека, ставшего уже безвредным, не помогали. Настроение большевистской толпы повышалось. Через некоторое время красноармейцы вывезли на своих руках повозку на улицу. С повозки тело было сброшено на панель.

Один из представителей советской власти, Золотарев, появился пьяный на балконе и, едва держась на ногах, стал хвастаться перед толпой, что это его отряд привез тело Корнилова, но в то же время Сорокин оспаривал у Золотарева честь привоза Корнилова, утверждая, что труп привезен не отрядом Золотарева, а темрюкцами. Появились фотографы, и с покойника были сделаны снимки, после чего тут же проявленные карточки стали бойко ходить по рукам. С трупа была сорвана последняя рубашка, которая рвалась на части, и обрывки разбрасывались кругом. “Тащи на балкон, покажи с балкона”, — кричали в толпе, но тут же слышались возгласы: “Не надо на балкон, зачем пачкать балкон. Повесить на дереве”. Несколько человек оказались уже на дереве и стали поднимать труп. “Тетя, да он совсем голый”, — с ужасом заметил какой-то мальчик стоявшей рядом с ним женщине. Но тут же веревка оборвалась, и тело упало на мостовую. Толпа все прибывала, волновалась и шумела. С балкона был отдан приказ замолчать, и когда гул голосов стих, то какой-то находившийся на балконе представитель советской власти стал доказывать, что привезенный труп, без сомнения, принадлежит Корнилову, у которого был один золотой зуб. “Посмотрите и увидите”, — приглашал он сомневающихся. Кроме того, он указывал на то, что на покойнике в гробу были генеральские погоны и что в могиле, прежде чем дойти до трупа, обнаружили много цветов, “а так простых солдат не хоронят”, — заключил он. И действительно, приходится считать вполне установленным, что все это безгранично дикое глумление производилось над трупом именно генерала Корнилова, который был тут же опознан лицами, его знавшими.

Глумление это на Соборной площади перед гостиницей Губкина продолжалось бесконечно долго.

После речи с балкона стали кричать, что труп надо разорвать на клочки. Толпа задвигалась, но в это время с балкона послышался грозный окрик: “Стой, буду стрелять из пулемета!” — и толпа отхлынула.

Не менее двух часов тешился народ. Наконец отдан был приказ увезти труп за город и сжечь его. Вновь тронулась вперед та же повозка с той же печальной поклажей. За повозкой двинулась огромная шумная толпа, опьяненная диким зрелищем и озверевшая. Труп был уже неузнаваем: он представлял из себя бесформенную массу, обезображенную ударами шашек, бросанием на землю и пр. Но этого все еще было мало: дорогой глумление продолжалось. К трупу подбегали отдельные лица из толпы, вскакивали на повозку, наносили удары шашкой, бросали камнями и землей, плевали в лицо. При этом воздух оглашался грубой бранью и пением хулиганских песен. Наконец, тело было привезено на городские бойни, где его сняли с повозки и, обложив соломой, стали жечь в присутствии высших представителей большевистской власти. Языки пламени охватили со всех сторон обезображенный труп; подбежали солдаты и стали штыками колоть тело в живот, потом подложили еще соломы и опять жгли. В один день не удалось окончить этой работы: на следующий день продолжали жечь жалкие останки, жгли и растаптывали ногами.

Имеются сведения, что один из большевиков, рубивших труп генерала Корнилова, заразился трупным ядом и умер.

Через несколько дней по городу двигалась какая-то шутовская процессия ряженых; ее сопровождала толпа народа. Это должно было изображать похороны Корнилова. Останавливаясь у подъездов, ряженые звонили и требовали денег “на помин души Корнилова”».

О глумлении над телом покойного в Добровольческой армии известно не было. Когда белые войска через четыре месяца взяли Екатеринодар, на 6 августа 1918 года была намечена церемония торжественного перезахоронения Л.Г. Корнилова в кафедральном соборе. Но после вскрытия могилы обнаружилось, что она пуста. Потрясенная гибелью супруга и его посмертной судьбой вдова генерала Таисия Владимировна пережила его совсем ненадолго — она скончалась через полгода после гибели Лавра Георгиевича. Ее похоронили на берегу реки Кубани, рядом с тем местом, где оборвалась жизнь генерала, там же был установлен символический надгробный памятник Корнилову. Его снесли в 1920 году, уже при советской власти.

Память о Корнилове свято сохранялась в белой армии. Уже в 1919-м в доме, где он погиб, был создан музей военачальника. В сентябре того же года название «Генерал Корнилов» получил крейсер Белого Черноморского флота «Очаков» — тот самый «Очаков», на котором в 1905-м поднял восстание П.П. Шмидт. 14 ноября 1920 года именно на «Генерале Корнилове» ушел из Крыма главнокомандующий Русской армией и Правитель Юга России барон П.Н. Врангель. По иронии судьбы, корабль, считавшийся символом русской революции, покидал Россию как флагман Белого флота… В 1933 году крейсер «Генерал Корнилов» был разобран в тунисской Бизерте.

Своеобразным «памятником» белому вождю стало существование в структуре Добровольческой армии элитных Корниловских частей. Как мы помним, Корниловский ударный полк появился еще в составе русской армии 11 августа 1917 года. Однако вскоре после «мятежа», 10 сентября 1917 года, он был переименован в 1-й Российский ударный, а затем в Славянский ударный. В Добровольческой армии полк был восстановлен под своим прежним названием. 21 июля 1919-го был сформирован 2-й Корниловский, а 27 августа того же года — 3-й Корниловский ударный полки, которые в сентябре были сведены в бригаду, а 14 октября 1919 года — в Корниловскую ударную дивизию. В январе 1920 года в состав дивизии входили 1-й, 2-й и 3-й Корниловские ударные полки, Корниловский запасной полк, Корниловский отдельный и Горско-Мусульманский конные дивизионы, Корниловская артиллерийская бригада в составе трех батарей, Корниловская отдельная инженерная рота, дивизионный транспорт и лазарет. После ноябрьской эвакуации из Крыма остатки дивизии были сведены в Корниловский ударный полк и Корниловский артдивизион, которые в 1921 году были вывезены в Болгарию и год спустя прекратили существование. Отличительным знаком корниловцев оставалось присвоенное этой части еще в 1917-м обмундирование черно-красной расцветки и «ударный» шеврон на правом рукаве. Считаясь своего рода гвардией в рядах Вооруженных сил Юга России, корниловцы всю Гражданскую войну практически не выходили из боев, проявили выдающуюся храбрость и понесли большие потери.

Семья Лавра Георгиевича — дочь Наталья Лавровна и сын Юрий Лаврович — приняли участие в начальном периоде Белого дела вместе с отцом и впоследствии эмигрировали. Наталья Лавровна, в замужестве Шапрон-дю-Ларрэ, скончалась в Брюсселе в июле 1983 года в возрасте восьмидесяти пяти лет, Юрий Лаврович поселился в США, где умер после 1980 года. Родной брат Л.Г. Корнилова, полковник Петр Георгиевич, был расстрелян в Ташкенте в 1920 году после попытки поднять в городе восстание. Сестру Л.Г. Корнилова Анну расстреляли в Луге в 1926-м за антисоветскую агитацию. Просить о помиловании она отказалась, заявив, что готова умереть так же, как ее брат…

В Советском Союзе имя Корнилова было демонизировано так же, как имена других белых вождей — Деникина, Врангеля, Юденича и Колчака. Ему было посвящено немало исследований (первым стала книга бывшего начальника Корнилова — генерал-лейтенанта Е.И. Мартынова), однако их авторы видели в Корнилове исключительно тирана, готового залить Россию кровью, рвавшегося к власти военного диктатора и лютого врага «трудового народа». Такое восприятие деятельности генерала прижилось настолько, что и сейчас слово «корниловщина» в русском языке носит явно выраженный отрицательный оттенок, хотя вряд ли кто-нибудь сможет внятно объяснить, в чем именно его смысл… Заслуги Корнилова в области географии, военной разведки и военной дипломатии, наконец, его деятельность во время Первой мировой войны были забыты напрочь. Только в конце XX века в России начались первые попытки объективно изучить сложную биографию Лавра Георгиевича. Своеобразным прорывом стала вышедшая в серии «Жизнь замечательных людей» книга А.И. Ушакова и В.П. Федюка (2006). А в апреле 2011 года было принято решение о создании мемориального комплекса в память о Л.Г. Корнилове в Краснодаре. В апреле 2013-го в городе был установлен первый в России памятник Корнилову. А еще раньше, в ноябре 2012-го, Краснодар стал первым русским городом, в котором появилась улица Корнилова…

…Во время «быховского сидения» один из арестантов, полковник С.Н. Ряснянский, попросил своих коллег записать на память несколько слов в его альбом. Эту реликвию он сумел сохранить и опубликовал в 1927 году. Автограф, оставленный Корниловым 26 сентября 1917-го, заканчивался примечательным афоризмом: «Чем тяжелее положение, тем смелее вперед». Эту фразу можно считать девизом всей жизни видного ученого-географа, разведчика, военачальника, политического деятеля, выдающегося патриота России — Лавра Георгиевича Корнилова.