1. «Подводная стратегия» Чарльза Тэккера

Вот уже почти месяц океанографическое судно «Кассиопея» бороздило воды Японского моря, тщательно исследуя квадрат за квадратом. «Кас­сиопея» имела гидрологическую и биологиче­скую лаборатории, планктонную, ихтиологиче­скую, на верхнем мостике — метеорологическую. Это было судно, оборудованное по последнему слову науки и техники.

«Кассиопея» своими плавными обводами, об­текаемыми надстройками, мощностью отогнутых назад труб больше напоминала военный корабль. И кроме хорошо оснащенных лабораторий, она была буквально начинена самым современным электронным, навигационным, акустическим, ра­диолокационным и другим оборудованием. Авто­матизация и централизация управления всей этой техникой здесь были доведены, казалось, до предела. Из своего салона Тэккер, когда это было нужно, мог контролировать действия всего экипажа. Он имел даже возможность подслуши­вать все разговоры, какие велись в кубриках и каютах. Были даже такие приборы, о наличии которых мало кто знал на судне. Особенно скры­валась магнитная аппаратура для обнаружения подводных лодок и мин.

Иногда на дно опускали глубоководный трал. В такие моменты все надстройки были заняты людьми: все с нетерпением ждали, когда будет поднята траловая сеть. Сеть приносила из глу­бин мягких, почти лишенных извести рачков, бе­лесых голотурий, ярко окрашенные губки.

—   В Японском море тридцать два рода и сто сорок два вида представителей зоопланктона, — говорил своим сотрудникам профессор Чарльз Тэккер.

Исследователь жизни моря Чарльз Тэккер был полновластным хозяином на судне. Асси­стенты, научные сотрудники, матросы, даже сам капитан Дильворти трепетали перед Чарльзом Тэккером.

Это был крупный мужчина с массивным темно- красным лицом. Маленькие голубые глазки, ли­шенные ресниц, никогда не меняли своего выра­жения — всегда в них светился недобрый огонек, они пронизывали собеседника насквозь. Редко кто мог выдержать пристальный, изучающий взгляд Тэккера. Засунув веснушчатые руки в карманы фланелевых брюк, профессор обычно разгуливал по верхней палубе, беспрестанно ды­мил своей глиняной трубкой и, не согласуясь ни с какими правилами, то и дело сплевывал корич­невую слюну прямо на сверкающую белизной палубу.

Наблюдая все это, капитан Дильворти прямо- таки менялся в лице и злобно ворчал сквозь стиснутые зубы:

—   Грязный буйвол, рыжая собака... Чтоб тебе лопнуть, зловонный кашалот...

Человеческий язык был бессилен выразить то возмущение, которое кипело в груди блюстителя чистоты и порядка капитана Дильворти. Но под взглядом Тэккера он сразу притихал, вытягивал по швам руки.

Помимо профессорского звания, Чарльз Тэккер носил еще адмиральское, и ни для кого это не было секретом. Дильворти смутно догады­вался, что Тэккер связан с разведкой и что ны­нешний рейс «Кассиопеи» преследует несколько иные цели, нежели изучение планктона и взаимо­отношений моря, атмосферы, воды и грунта.

Черт бы его побрал, этого Тэккера! С Диль­ворти он всегда говорит повелительным тоном и не терпит возражений.

Три дня бушевал свирепый шторм. Капитан, опасаясь за «Кассиопею», предложил отойти к берегам Хонсю, но Тэккер грубо оборвал его:

—     Не распускайте язык, Эндрью! «Кассиопея» устойчива на волне, не валка. Можете идти...

Какую цель преследует Чарльз Тэккер, гоняя «Кассиопею» из одного конца Японского моря в другой? Сперва судно петляло над подводной возвышенностью Ямато. Эта возвышенность со­стояла из двух банок, разделенных глубоким же­лобом. Глубины здесь не превышали 300—400 метров.

Тэккер был чем-то недоволен. Он хмурил кос­матые брови, раздраженно попыхивал своей гли­няной трубкой.

Дильворти совершенно случайно довелось услышать обрывок фразы, брошенной Тэккером ассистенту Кестеру:

—     Она должна быть северо-западнее, если ве­рить старым картам. Мерзкие макаки! Они во­дят нас за нос.

Капитан Дильворти, человек прямой и добро­порядочный, свое недружелюбное отношение к профессору перенес и на его любимчика Кесте­ра. Как говорят японцы: кто ненавидит жреца, тот ненавидит и его шляпу. Кестер для капитана был своеобразной загадкой. «Темный тип...— часто думал Дильворти.— И о чем они все время шепчутся с Тэккером?..» Но Кестер, казалось, не замечал, что капитан третирует его. Он всегда был учтив и любезен. Тонкие бескровные губы кривились в улыбочке. Только «латунные» глаза были непроницаемы. Они жили какой-то своей настороженной жизнью. Дильворти каждый раз испытывал неприятное чувство, встречая асси­стента на палубе. Кестер, помимо всего прочего, был отличным легководолазом, обладал выдерж­кой, беспрекословно исполнял все приказания босса — это свидетельствовало о высокой само­дисциплине, и этих качеств Дильворти не мог умалить. И все же Кестер не был «настоящим» моряком, а Дильворти уважал только настоящих моряков. Моряки — особые люди, и если он, Дильворти, испытанный капитан, вынужден ис­полнять все прихоти босса, то это лишь потому, что мир устроен не совсем правильно. Все же он старается быть независимым, а эта лиса Кестер из кожи лезет, чтобы угодить Тэккеру. Мелкий карьерист, дрянь... Из таких, должно быть, вер­буют всех этих ищеек, с которыми Дильворти уже пришлось однажды столкнуться...

Вскоре «Кассиопея» по распоряжению про­фессора взяла курс на северо-запад.

На море после шторма постепенно установился полный штиль. Процент насыщения воды Япон­ского моря кислородом велик от поверхности до самых больших глубин, и, может быть, поэтому вода здесь имеет чисто синий цвет. Сейчас море свершало, как лазурное зеркало.

На палубе все приготовления были закончены. Инженер Бэртон проверил затяжку сальника. На стальном тросе висел продолговатый цилиндр, окрашенный в защитный цвет. Это была пере­дающая камераподводной телевизионной уста­новки.

—    Опускай!

Конец стрелы с блоком, через который был пропущен стальной трос, отвели за борт, и ци­линдр, слегка покачиваясь, медленно погрузился в лазурную воду.

Пригласив ассистента Кестера, Чарльз Тэккер тяжелой походкой направился в салон и запер за собой дверь. Здесь на столе стоял телевизор с большим экраном. Тэккер указал ассистенту на мягкое кресло. Они уселись. Салон был святая святых «Кассиопеи». Вход сюда, помимо Тэккера, разрешался только Кестеру. Салон также был своеобразной лабораторией. На столиках — мик­роскопы, принадлежности для препарирования, мензурки, колбы. В углу размещалась фотогра­фическая лаборатория. Кроме того, имелся порта­тивный передатчик на сто ватт, о наличии кото­рого на судне не подозревал даже капитан Дильворти.

Тэккер коротко бросил ассистенту:

—    Передайте в штаб, что Судзуки ошибся: в указанном квадрате банка Сакура не обнару­жена. По-видимому, исчезающий островок. В конце концов, черт с ней, с Сакурой! Ведем по­иски в квадрате «С». По моим предположениям, здесь должно быть что-то. Заодно передайте, что семнадцатого мая мимо прошла лодка в подвод­ном положении. Такие факты тоже нужно фик­сировать.

И пока Кестер составлял шифрограмму, Чарльз Тэккер наблюдал за экраном телевизора. Некоторое время экран был серым, потом по не­му пронеслись несколько блестящих креветок. Затем экран посветлел. Тэккер догадался: близ­ко дно. Спуск камеры замедлился. Профессор, словно сквозь туман, различал нечеткие контуры каких-то растений. Стебли морской травы слабо покачивались, между ними плавали рыбы. Мелькнула стайка морских карасей. Около боль­шого камня притаился краб.

—    Глубина? — запросил Тэккер по телефону.

—    Восемьдесят метров, — послышался глухо­ватый голос ведущего инженера.

Тэккер не поверил и переспросил. Ответ был тот же.

Лицо профессора расплылось в улыбке. Он вскочил с кресла, подошел к Кестеру, хлопнул его по плечу:

—     Отставить, старина! Мы, кажется, нащупа­ли то, что нужно. Так и передайте. Координаты пока можно не указывать...

Распорядившись поднимать передающую ка­меру, Тэккер взволнованно зашагал по салону.

—     Все в порядке, сэр,— доложил Кестер, когда шифрограмма была передана в эфир.

—    Вот и отлично! Теперь мы обоснуемся здесь надолго. Вы верите в интуицию, Боб?

—     Во всяком случае, в вашу, сэр,— отозвался Кестер льстивым тоном.

—     Вы далеко пойдете,— бросил Тэккер мило­стиво.— Понимаете, какие перспективы откры­ваются перед нами?

—    Не совсем, сэр.

Вам, дорогой мой, придется выслушать ма­ленькую лекцию по подводной стратегии Чарльза Тэккера.

—    С большой охотой.

Кестер меньше всего был расположен слушать лекцию. Замкнутый, неразговорчивый, он не лю­бил болтовни. В науке он ничего не смыслил, хоть и числился ассистентом профессора. Он увлекался легководолазным спортом, был често­любив и мечтал о карьере разведчика. Все эти гидрографические исследования казались ему мышиной возней. Но он знал, что главное в жиз­ни— это молчаливое терпение. Если тебя присте­гнули к грубому Тэккеру, значит, это кому-то нужно. Тэккер — ученый новой формации, типа некоего Эдварда Теллера, сделавшего настоя­щий бизнес на водородной бомбе. Кто знает, мо­жет быть, и Тэккер в конце концов выплывет на поверхность. А тогда уж и он, Кестер, непримет­ный офицер, каких тысячи, не останется в на­кладе. Голотуриями Тэккер интересуется так же мало, как и он, Кестер. Под всем этим кроется нечто...

—     Вы — симпатичный малый, Боб,— начал Тэккер,— умеете держать язык за зубами, и я ре­шил и впредь не отпускать вас от себя. Мне нужны преданные люди, настоящие морские волки. Для больших дел всегда нужны предан­ные люди. А ваше прошлое заслуживает самых высоких похвал. Вас недооценили штабные кры­сы... Вы помните выступление адмирала Кэрни в Новом Орлеане еще в 1953 году? Он тогда сказал буквально следующее: «В будущем военно-мор­ской флот СССР может представить большую опасность, чем его авиация и сухопутные силы, В один прекрасный день советский флот может  выйти из своих закрытых проливами морей и по­ставить под угрозу все мировые морские пути со­общения». Адмирал Кэрни — дальновидный че­ловек. Он предупреждает об опасности. Не забы­вайте, что уже сейчас подводный флот Советского Союза занимает первое место в мире. Его подвод­ные лодки имеют радиус действия свыше семи тысяч миль, а это значит, что они могут сво­бодно пересекать океан и возвращаться обратно в свои базы. Прибавьте ракетные установки, ре­активные снаряды... Мы отстали в этом отноше­нии от русских...

—    Неужели все обстоит так плохо?! — неволь­но вырвалось у Кестера.

—    Ну, не совсем так. Мы ведь не сидим сложа руки. Вы слышали что-нибудь о нейлоновых под­водных сверхтанкерах? А о планах доктора тех­нических наук Буша?

Кестер печально вздохнул. Он был полнейшим црофаном во всех этих вопросах. Водолазный спорт — другое дело...

—    Доктор Буш, насколько я помню, до сорок восьмого года возглавлял какие-то там организа­ции,— вымолвил он не совсем уверенно.

—    Какие-то! —возмутился Тэккер.— Не какие- то, дорогой мой мальчик, а правительственные организации США, ведавшие научно-исследова­тельской работой в области новых видов воору­жения. Буш, а не кто иной, предложил способы диверсий при помощи атомных бомб. Один из них заключается в том, что атомные бомбы достав­ляются торговыми судами, которые бросают якорь вблизи городов, а в момент внезапного на­падения бомбы взрываются вместе с судами. Вто­рой способ наиболее легкий: атомные бомбы сбрасываются прямо на дно гаваней и каналов через люки трюмов торговых судов и в нужный момент подрываются при помощи радиосигналов или особых взрывателей. Все эти «сюрпризы», размещенные вокруг городов стран коммунисти­ческого лагеря, будут взорваны одновременно. Это и послужит сигналом начала тотальной войны...

—    И мы?.. — не удержался Кестер.

—     И мы... но не сейчас, а чуть позже. Сейчас на нас возложена более скромная задача. Мы должны были нащупать эту проклятую банку. По имеющимся сведениям, она невелика — вершина давно затухшего подводного вулкана или еще что-то в этом роде. Может быть, просто затонув­ший островок. А вокруг — глубины до трех кило­метров! Вы понимаете что-нибудь, Боб?

—    Ни черта не понимаю, шеф,— чистосердечно сознался Кестер. Тэккер рассмеялся:

—     В том-то и дело, что все эти олухи во главе с капитаном Дильворти не могут взять в толк, какого дьявола мы целый месяц слоняемся взад- вперед по Японскому морю. Пока мы с вами тут копаемся в морском иле, известные фирмы изго­товляют нейлоновые сверхтанкеры. В одном та­ком танкере можно будет скрытно перевезти до ста тридцати тысяч тонн горючего, продоволь­ствия, если хотите, водородную бомбу, оборудо­вание для ремонта подводных лодок и надвод­ных кораблей. И все это будет перевозиться под водой подводными же лодками со скоростью шестьдесят узлов. Как справедливо утверждает вице-адмирал Момсен, подводный флот в наше время стоит на грани преодоления кавитационного барьера. Но это еще не все. У нас изготов­ляются мягкие нейлоновые резервуары-контейне­ры для хранения и транспортировки горючего емкостью до нескольких миллионов литров. Сверху резервуара находится вентиляционный люк, по бокам — два отверстия, через которые с помощью насоса и гибких шлангов осуществ­ляется заполнение или опорожнение резервуара- Для транспортировки по морю большого количе­ства горючего создаются длинные сигарообраз­ные нейлоновые мешки емкостью пять — восемь тысяч тонн каждый. Обычный морской буксир может тянуть несколько таких контейнеров об­щей емкостью до двадцати четырех тысяч тонн.

Для подводного хранения жидкого топлива к контейнерам подвешиваются грузы — якоря. Ме­сто погружения обозначается буями-поплавками, которые легкими прочными тросами соединены со шлангами. Для перекачки горючего не требуется насосов: топливо подается в корабельные цистер­ны самотеком под давлением окружающей воды.

Опыты показали, что мягкие контейнеры доста­точно стойки к подводным взрывам и могут про­должительное время находиться в морокой воде.

Шведская фирма «Сасек», например, в Крас­ном море провела испытание такого контейнера. Заполненный бензином и погруженный на глуби­ну сорок метров, после двухлетнего пребывания в воде контейнер не имел повреждений. Такие контейнеры, находясь под водой, могут заправ­ляться при помощи вертолетов-заправщиков.

Уже разрабатывается проект атомного подвод­ного танкера водоизмещением в сто тысяч тонн, со скоростью подводного хода пятьдесят — шесть­десят узлов. Танкер постоянно будет находиться в подводном положении. По мере выгрузки топли­ва его цистерны будут заполняться забортной во­дой. Для входа и выхода экипажа будет смонти­рована выдвижная рубка.

Вокруг коммунистического лагеря и во всех точках мирового океана мы создадим подводные пункты заправки подводных и надводных кораб­лей, гидросамолетов, склады атомных бомб. Мно­гие месяцы морские силы смогут вести эффектив­ные действия в отрыве от своих континентальных баз. Теперь вы поняли, к чему я клоню?

—     Понял, сэр... Безграничные перспективы...

—    Вот именно. Мы имеем лодки, которые мо­гут высаживать десант в сто двадцать — сто три­дцать человек, мы имеем вертолеты для пере­броски подводных лодок, мы, наконец, распола­гаем контейнерами с ракетными установками, ко­торые могут буксироваться малыми лодками. Я, как и адмирал Локвуд, бывший командующий нашими подводными силами на Тихом океане, считаю, что карликовые лодки «Х-1» в недале­ком будущем станут стандартным оружием каж­дой обычной подводной лодки. Подводная лодка-малютка может быть спущена с подводной лодки-матки на большом удалении от конвоя против­ника и сблизиться с ним для атаки в подводном положении, оставаясь незамеченной. Геликопте­ры грузоподъемностью в сорок тонн легко смогут перебрасывать лодки-малютки во внутренние моря, например в Каспийское море в южной Рос­сии. Две лодки «Киллер» с обесшумленными ме­ханизмами и усиленными средствами пеленгова­ния могут наводить ужас на все дальневосточное побережье, а в нужный момент месяцами отле­живаться вот на этаком маленьком подводном плато...

Но и это не все!

В США находится в строю, строится или наме­чено к постройке три десятка атомных подводных лодок. Наши адмиралы считают, что этот новый вид оружия можно эффективно использовать в обширных труднодоступных арктических райо­нах, примыкающих к северным морским грани­цам СССР,

На верфи «Электрик Боут дивижн» и на воен­но-морской судоверфи в Мер-Айленде строятся ускоренными темпами три крупные атомные лодки — носители баллистических ракет «Поля- рис», запуск которых можно осуществлять из подводного положения.

Наша подводная лодка «Наутилус» прошла под арктическим льдом от Аляски до Шпицбер­гена через Северный полюс. К этому походу го­товились в течение нескольких месяцев. Обычное навигационное оборудование в высоких широтах не обеспечивает необходимой точности плавания, поэтому на лодке была установлена так называе­мая инерциональная навигационная система. Кроме того, был значительно расширен состав гидроакустических средств. Во время похода одновременно работали тринадцать гидроакусти­ческих систем различного типа; а в ограждении рубки была смонтирована передающая часть под­водного телевизора для непрерывного наблюде­ния за нижней кромкой льда. Лодка вышла из военно-морской базы Нью-Лондон и приняла уча­стие в маневрах Тихоокеанского флота.

В июне она прибыла в Сиэтл. Командир «На­утилуса» капитан третьего ранга Андерсон под чужим именем вылетел на самолете коммерче­ской авиакомпании к северному побережью Аляски для разведки ледовой обстановки в рай­оне Берингова пролива

Лодка направилась в военно-морскую базу Пирл-Харбор и после вторичной ледовой развед­ки в подводном положении вошла в Берингов пролив. В глубоководных районах она шла, как правило, на глубине ста двадцати метров, всплы­вая на меньшие глубины только для того, чтобы уменьшить забортное давление при удалении от­бросов.

Третьего августа «Наутилус» прошел через Северный полюс и всплыл в Гренландском море западнее Шпицбергена. Подо льдом было прой­дено тысяча восемьсот тридцать миль за девяно­сто семь часов. Средняя скорость хода на этом участке девятнадцать узлов.

Если вы помните, мой мальчик, журнал «Юнай­тед Стейтс ныос энд Уорлд рипорт» в то время писал:

«Основное военное преимущество американ­ских подводных лодок — носителей управляемых снарядов, получивших возможность скрываться под ледяной шапкой, заключается в их способ­ности обстреливать большую часть России»...

Вся беда в том, что русские все же во многом нас опередили. Но они умеют хранить свои тай­ны, не орут на весь мир о своих военных дости­жениях, как это делают наши кичливые чиновни­ки из Пентагона. О многом мы можем лишь дога­дываться...

Неизвестно, сколько времени еще профессор Тэккер разглагольствовал бы о «подводной стра­тегии». Его прервал резкий звонок...

— У них там что-то стряслось! — воскликнул Кестер и вскочил на ноги.

Тэккер и его ассистент поспешили на верхнюю палубу.

Сотрудники стояли плотным кольцом и что-то разглядывали. Однако, когда появился Тэккер, они расступились и пропустили его в круг. Здесь на матах из водорослей лежали трое неизвестных.

«Русские!» — сразу же определил Тэккер и бро­сил на капитана Дильворти взгляд, полный пре­зрения: «Нашел, олух, время возиться с утоплен­никами!»

— Они живы, сэр! — сказал судовой врач Амент, словно угадав мысли профессора.

#img75B3.jpg

Тэккер поморщился. Он молча разглядывал посиневшие лица людей, случайно подобранных сотрудниками экспедиции среди пустынного без­жизненного моря. Кто они? Почему оказались здесь? За все время «Кассиопея» не повстречала ни одного судна, ни одного корабля... А впрочем.

Тэккер пошевелил бровями, что-то припоми­ная. Затем тихо сказал Кестеру:

—     Все документы мне в салон. Сделайте все аккуратно, чтобы ни одна душа не заподозрила... Поняли?

—     Будет исполнено, сэр,— также тихо отозвал­ся Кестер. Поручение вполне соответствовало его наклонностям.

 

2. Звуки моря

Подводную лодку качало даже на глубине. Наверху свирепствовал шторм. В отсеках темпе­ратура доходила до пятидесяти градусов. Люди обливались потом, судорожно ловили ртами го­рячий воздух. Но все находились на своих по­стах, делали привычное дело.

Хуже всех чувствовал себя инженер Николай Румянцев. Сугубо штатский человек, он впервые участвовал в столь тяжелом походе. Лодка дол­го не всплывала, и Румянцеву иногда казалось, что он не перенесет всего этого. Румянцев был талантливым инженером. У себя на заводе в Тайгинске он пользовался большим авторитетом, несмотря на молодость. (Совсем недавноемуисполнилось двадцать семь.) Он был самоуверен и, как ему казалось, достаточно вынослив. Он мог неделями не выходить из своей лаборатории, с настойчивостью одержимого сотни раз прове­рять расчеты, отказывать себе во всем ради це­ли— в отдыхе, развлечениях, даже в любви. Его помощница Инна Кравченко, светловолосая де­вушка с большими задумчивыми глазами, только укоризненно покачивала головой и упрашивала:

— Николай Арсентьевич! Пельмени. Пока не остыли... Ну хотя бы немного...

Он досадливо хмурился и, чтобы отвязаться, рассеянно проглатывал пельмени. Весь завод знал, что Инна влюблена в своего начальника, и только сам Румянцев не подозревал ничего. Он уже привык к заботливому отношению Инны и принимал его как нечто должное.

Но сейчас, очутившись далеко от родного го­родка, он понял, что ему недостает Инны, ее за­боты, ее ободряющего слова. Моряки относились к нему предупредительно, но сами они вели суро­вую жизнь, которая казалась Румянцеву не­мыслимой.

Собственно говоря, Румянцев должен был ра­доваться. Испытания его прибора прошли успеш­но, и теперь лодка возвращалась в базу. Правда, впереди предстояли новые испытания, новая про­верка. На это уйдет, пожалуй, вся весна и часть лета.

Странно было видеть на военном корабле, где все подчинено строгому распорядку, где каждое движение рассчитано, этого немного мешковатого, чуть сутулого, слегка близорукого молодого че­ловека в сером костюме, желтых ботинках, та­кого домашнего, сухопутного. У него было блед­ное тонкое лицо, высокий белый лоб с залыси­нами, спокойные серые глаза, всегда немного со­щуренные. На красиво очерченных губах обычно блуждала улыбка. Инженер все время был со­средоточен, что-то высчитывал на листе бумаги, не отходил ни на шаг от своего прибора. Прибор еще не имел официального названия, но Николай Арсентьевич, не лишенный, как и все молодые люди, честолюбия, уже именовал свое детище «УГЛР» — Универсальный гидролокатор Румян­цева. Этот прибор был результатом многолетней работы, напряженных поисков, бессонных ночей. Электроника, полупроводники, свойства редких металлов и сплавов, пьезоэлектрические свойства минералов и титанатов — все было использовано инженером в новом приборе. Особенно много усилий было затрачено на создание специаль­ного излучателя ультразвуковых импульсов — вибратора.

В большинстве случаев в таких устройствах применяется магнитострикционный вибратор который устанавливается под килем подводной лодки. Румянцев отказался от использования магнитострикционного эффекта и нашел принци­пиально новое решение схемы. Он построил во­гнутый излучатель-рефлектор, концентрирующий в небольшом пространстве огромные мощности, Излучатель Румянцева не был возвратом к ста­рым, дорогостоящим генераторам подобного типа.

Это был сравнительно дешевый, портативный и обладающий большим запасом прочности при­бор, рассчитанный не на лабораторию, а на повседневное использование в любой обстановке. По-новому была решена и схема усилителя. Спе­циалист, привыкший к обыкновенным ламповым усилителям, не нашел бы в устройстве Румянцева ни одной лампы. Это был так называемый маг­нитный усилитель-ферристор, напоминающий по внешнему виду обыкновенный трансформатор. Но весь секрет заключался в сердечнике, сделан­ном из особого сплава. Этим прибором можно было усиливать сколь угодно большие мощности, чего трудно достигнуть на вакуумных лампах и полупроводниковых приборах. Чувствительность такого усилителя весьма и весьма высока, а дол­говечность почти безгранична. Излучатель слу­жил также приемником отраженных сигналов.

Новый гидролокатор, вернее универсальный гидроакустический прибор, позволял не только обнаруживать подводные и надводные корабли на значительном удалении, определять направле­ние и расстояние до цели, но также зондировал водное пространство вокруг корабля в большом радиусе, заменял эхолот; но самое главное, с по­мощью этого устройства можно было держать непрерывную связь с базой и своими кораблями.

Это была своеобразная приемно-передающая станция, обладающая довольно широким диапа­зоном частот, ибо частоту колебаний вибратора можно было регулировать по своему усмотрению. Найденный новый звуковой канал на определен­ных глубинах давал возможность поддерживать связь почти на неограниченном удалении от своей базы.

Таким образом, корабли получили мощное средство подводного наблюдения. Вращающийся под днищем корабля излучатель ощупывал «под­водный горизонт», вспыхивали неоновые лам­почки, на экране осциллографа появлялась пило­образная светящаяся кривая. Для сильного на­правленного поляризованного ультразвукового луча не страшны были ни воздушные пузырьки, ни разница температур различных слоев воды.

Экипаж подводной лодки приходил в восторг от этого изобретения. Лодка как бы получила «зрение».

Да и честолюбие Румянцева было удовлетво­рено. В письме Инне Кравченко он так и напи­сал: «Мое честолюбие и тщеславие удовлетво­рены: дела идут успешно. Можете поздравить меня. Рад, что в этом деле есть большая доля и вашего труда, труда всего коллектива. Задер­живаюсь здесь на неопределенное время. Моря­ки— милые отзывчивые люди. Они делают все возможное, чтобы скрасить мой быт. Со многими я по-настоящему подружился. Кстати, возможно, что это письмо передаст вам главный старшина Буняков Петр Степанович, симпатичный смышле­ный юноша. Насколько я понимаю, он уходит в скором времени в запас. Он наш земляк, из Усть-Телецкого, но хочет устроиться куда-нибудь на завод. Рекомендую его. Может быть, у нас есть вакансия? Прошу поговорить с Константином Ефремовичем. Мне лично очень хотелось бы иметь такого помощника, знающего подводную лодку как свои пять пальцев. Ведь работы только развертываются. Буняков — отличник боевой под­готовки, и о нем даже писали в газетах...»

Да, Буняков в самом деле был ценной наход­кой. У него были «золотые руки», и такой чело­век мог пригодиться в заводской лаборатории. Вручить письмо главному старшине Румянцев решил перед самым отъездом моряка на родину.

Лодку качало все больше и больше. От этого мерного покачивания у инженера темнело в гла­зах, он испытывал приступы' тошноты.

Командир подводной лодки капитан третьего ранга Дорофеев смотрел на инженера с состра­данием. «Скорее бы уж добраться в базу... Со­всем наш инженер расклеился...»

Дорофеев и сам испытывал неимоверную уста­лость. За последние три дня он не сомкнул глаз. В спокойном матовом свете лампы его худое ли­цо казалось особенно угловатым, а умные упря­мые глаза тонули в тени. Он пытался стряхнуть сонную одурь, до крови кусал пересохшие губы, но веки непроизвольно слипались. Сказывалось непрерывное напряжение последних суток. Но Дорофеев был энергичным человеком. Всякое проявление усталости он считал непростительной слабостью, а потому старался держаться молод­цом. Люди сменялись, уходили, приходили, а командир корабля продолжал бодрствовать, и, может быть, никому даже в голову не приходило, что перед ними смертельно усталый человек: До­рофеева привыкли видеть при любых обстоятель­ствах бодрым, деятельным, распорядительным. И хотя каждый выход в море требовал предель­ного напряжения сил, нравственных и физических, другой жизни, спокойной, неторопливой, лишен­ной всяких тревог и забот, Дорофеев даже не представлял. Как это можно беззаботно лежать на диване, покуривать трубку, лениво перелисты­вать страницы журнала или книги?.. В прошлом году Дорофеев побывал в отпуске. Решил мах­нуть к Черному морю. Жена Аня и сын Алешка были в восторге. Теплое ласковое море, много солнца. Первые дни Дорофеев, закатав штаны до колен, бродил по берегу, собирал цвет­ные камешки, отдыхал душой и телом. Случился шторм. Огромные седые волны с гулом обруши­вались на берег. И тут что-то проснулось в душе Дорофеева, что-то глубоко скрытое, но властное, зовущее. Он вдруг затосковал по своему кораб­лю, по своим матросам, стал думать, все ли он сделал, чтобы вот так безмятежно отдыхать здесь, под сенью кипарисов, Инспекторской про­верки он не опасался, но хотелось, чтобы боего­товность экипажа проверяли в его присутствии. Помощник надежный... Но мало ли что... Он успокоился только тогда, когда очутился в своей базе.

Некоторые считали Дорофеева суховатым, че­ресчур уж официальным. Но матросы его лю­били, а это было, пожалуй, самым главным. Когда-то Дорофеев мечтал стать подводником. Волевой, энергичный, он неуклонно шел к цели и добился своего. Мечта осуществилась. Ничего иного он и не желал. Командование не раз отме­чало в приказах успехи офицера, старалось его выдвинуть на более высокую должность в штабе, но Дорофеев заупрямился, и его в конце концов оставили в покое. Дорофеева ценили, при разра­ботке плана учений советовались с ним, выпол­нение наиболее трудных и ответственных зада­ний возлагалось, как правило, на него. Но коман­дир подводного корабля, по-видимому, и в самом деле был сухим человеком, лишенным отзывчи­вости: благодарности командования он воспри­нимал как нечто само собой разумеющееся. Со­ветовались с ним большие начальники, он почти­тельно отвечал, но, когда нужно было отстоять свою точку зрения, не стеснялся вступать в спор, горячился, и переубедить его было почти невоз­можно. Своим упрямством он мог довести самого мягкого и покладистого человека до бешенства.

— Если вы считаете, что я не прав, то разре­шите мне уйти! — говорил он и вытягивался по стойке «смирно».

—     Что же это вы, Лопатин, сплоховали? — спросил Дорофеев без гнева.— Батя-то у вас всю жизнь грузчиком работал — до самой пен­сии таскал на горбу ящики. Волжским богаты­рем его прозвали. Да и вы вроде с виду в отца по­шли, а уравнительную цистерну затопить не смогли.

Старшина первой статьи Струков не стерпел и набросился на Лопатина, обозвал его разгиль­дяем.

Дорофеев поморщился, остановил старшину. Лопатин ждал сурового наказания, но командир корабля сощурил глаза, усмехнулся, окинув взглядом широкоплечую фигуру матроса, и про­говорил с неожиданной лаской:

—    Бывает. Всякое бывает, Лопатин. Пловец вы первоклассный, а вот ерундовый рычажок по­вернуть не смогли. Поразмыслите-ка, почему та­кое случилось. Можете идти.

Когда матрос ушел, Дорофеев сурово сказал Струкову:

—    Жениться, Илья Ильич, задумали?

Струков заморгал белесыми ресницами, потря­сенный осведомленностью командира. Он дей­ствительно захаживал в рыболовецкий колхоз, где приглянулась ему черноокая дивчина Люся, и всерьез подумывал о женитьбе. Но какое отно­шение это могло иметь к только что состоявше­муся разговору с нерадивым матросом Лопати­ным?

—  Вот я и говорю,— продолжал Дорофеев,— жениться задумали. И обмякли, дорогой старши­на первой статьи. Забыли, зачем вас поставили на подводный корабль. К специальности своей охладели. На всех тренировках Лопатин «откры­вал» кингстон условно. Вы видели это, но не создали в отсеке такой обстановки, чтобы матрос мог развить свои практические навыки. Услов­ности и упрощенчество... Идите!

Струков выскочил из каюты как ошпаренный.

—           Откуда только он прознал, что я жениться собираюсь? Никому ни слова не обронил.

—           Да у тебя на физиономии написано, что ты жених,— смеялся главный старшина Буняков.— Наш Сергей Иванович человек с понятием в смысле психологии. Он таких разгильдяев, как ты, насквозь видит... Жених ты и есть жених!

От очередного увольнения Струков отказался.

—           Будем тренироваться,— сказал он Лопа­тину.

Могло показаться, что капитан третьего ранга Дорофеев совершенно лишен того, что называют морской романтикой. Это был трезвый, рассуди­тельный человек, вечно погруженный в свои за­боты. Другой был бы польщен, что именно его лодке доверили такое ответственное дело, как испытание нового прибора, предназначенного произвести целую революцию в подводной аку­стике. А Дорофеев, выслушав приказание, лишь ответил:

—     Есть!

И трудно было понять по его спокойному угло­ватому лицу, обрадован он или нет.

Даже командующий рассердился:

—    Вы хорошо уяснили важность и ответствен­ность предстоящего похода?

—    Так точно.

—    Действуйте!

Командующий только пожал плечами. Но он знал, что на Дорофеева можно положиться. Та­кой не подведет.

Теперь первый этап испытаний закончен. Лодка возвращается в базу. Только сейчас капитан третьего ранга почувствовал, до какой степени он измотан. Продержаться еще несколько часов... А потом — освежающий душ, чистая постель, пол­ный покой. Как хорошо, что самое трудное уже позади... Люди тоже изрядно устали. В первые дни инженер Румянцев еще кое-как держался. Рассказывал свободным от вахты о тайнах мор­ского дна. Оказывается, и в этой области он об­ладал энциклопедическими познаниями. Матросы расспрашивали о последних исследованиях дна Тихого океана. Такие исследования велись Ака­демией наук уже несколько лет. Был открыт ме­ридиональный подводный горный хребет. Он упи­рался своим раздвоенным северным концом в Алеутскую островную гряду и тянулся далеко на юг через Гавайскую возвышенность. Хребет, та­ким образом, делил Тихий океан на западную и восточную котловины. Беседа заинтересовала и Дорофеева.

—     Я слышал, будто бы ученые стремились установить возраст глубинных вод. Какова цен­ность этих исследований для практики? — полю­бопытствовал он.

Румянцев задумался, потом ответил:

—     Вас всегда интересует практическая сторона дела, Сергей Иванович. Да, эти исследования имеют большое практическое значение. Посмот­рим в корень явлений. Дело в том, что американцы выдвинули предложение производить захоро­нение отходов атомной промышленности в глуби­нах океана. Советские ученые решили выяснить этот вопрос и произвели исследования в районе впадины Танга. Каковы же выводы? Выяснили следующее: перемешивание вод глубоководных впадин совершается довольно быстро. Таким об­разом, захороненные там радиоактивные соедине­ния поднимаются на поверхность, попадают в организм растений и животных, рыб и млекопи­тающих. Происходит заражение огромных райо­нов океана. Американское предложение — это злостная авантюра, направленная во вред чело­вечеству.

На пятый день похода инженер уже не читал лекций. Сейчас он осунулся, на лице ни кровин­ки. Держится только на самолюбии. Сегодня утром он с горькой усмешкой произнес:

—     Нет, капитана Немо из меня не вышло бы. А в юности по дурости грезилось и такое... Заве­щание в правом нагрудном кармане. Скажите, что его погубила любовь к морю... Он был вели­ким оптимистом и верил в прогресс.

В центральном посту все рассмеялись. Доро­феев в тон ему ответил шутливо:

—    Наше дело кучерское: доставим в целости и сохранности.

Если бы Дорофеев мог предполагать, что всего через несколько минут на долю экипажа выпа­дет такое суровое испытание, какое редко выпа­дает даже в дни войны, то, пожалуй бы, воздер­жался от своих заверений.

Все произошло так. Неожиданно поступил до­клад от гидроакустика Чибисова: прослуши­ваются шумы винтов крупного судна. Все были озадачены, особенно капитан третьего ранга. В этот пустынный район, удаленный от всех ком­муникаций, редко заглядывали даже рыбаки. Сигнал мощный... Что бы это могло быть?

Дорофеев решил подвсплыть. Когда лодка подвсплыла, командир, соблюдая осторожность, поднял перископ и припал к окуляру. Головку пе­рископа захлестывали волны. Небо было затяну­то тяжелой колеблющейся пеленой. И все же ка­питан третьего ранга успел рассмотреть в месиве туч и волн мачты неизвестного судна. Судно быстро уходило на восток. Вскоре мрак погло­тил его.

И тут случилось непредвиденное: на какую-то долю секунды корпус лодки оголился, потом рухнула огромная волна и выбила аварийный буй. Металлический поплавок заплясал на индигово-черных с сединой волнах. Дорофеев негром­ко выругался. Хочешь не хочешь — нужно всплы­вать. Хорошо, что в нескольких кабельтовых уже ничего нельзя различить.

Лодка всплыла. Палубу сразу же захлестнули волны. Холодный северо-западный ветер валил с ног.

—   Матроса Лопатина наверх! — приказал До­рофеев.

Матрос Лопатин, который только недавно сме­нился, мигом очутился на скользкой палубе. До­рофеев на мгновение задержал взгляд на его мо­гучих руках. Ладони широкие, ногами будто врос в палубу. Шея короткая, мощная. Глаза по- детски ясные, из-под пилотки выбился русый хо­холок.

—    Действуйте, матрос Лопатин!

Лопатин заулыбался, с невероятной провор­ностью стал раздеваться. Наконец-то предста­вился случай показать себя! Теперь-то уж никто не посмеет называть его «рычажком»...

Намотав канат на руку, Лопатин легко со­скользнул в кипящие волны. Он понимал, что нужно поторапливаться, но буй швыряло из стороны в сторону. Лопатин то взлетал на са­мый гребень пенистого вала, то стремительно па­дал вниз. Это было, как на гигантских качелях.

Захватывало дух. Колыхалось небо над головой. Иногда лицо захлестывало волнами, и .из воды виднелись только руки. Лопатин выныривал и снова искал глазами буй. А крутые темно-серые стены все вставали и вставали между Лопати­ным и металлическим поплавком. Кисть руки, на которую был намотан трос, посинела, вздулась, но матрос не чувствовал боли. Он был хорошим пловцом и все же вскоре понял, что выдыхается. Только воля еще заставляла его держаться на поверхности. Лопатин словно ощущал на себе взгляд командира, и этот взгляд гнал его впе­ред. Вот поплавок почти рядом. И опять набе­жавшая шипящая волна унесла его в сторону. Глухо, будто издалека, слышал Лопатин голос Дорофеева, и это ободряло.

Масса воды вспучилась, подняла матроса над взбугренной поверхностью моря, бросила на буй.

— Ага, голубчик, попался!

Должно быть, Лопатин ударился головой, так что едва не потерял сознание. В ушах гудело, глаза застилала мгла. И все же ему удалось удержать буй, закрепить конец.

Но это была лишь половина дела. Лопатин по­плыл к лодке. Ему бросили второй конец. Лопа­тин поймал этот конец и намотал его уже на другую руку. Он вновь направился к буйку. И вновь хлещущий смерч подхватывает матро­са, снова белоголовые косматые гребни встают на пути. Одиноко и тоскливо было в этой пеня­щейся грохочущей пучине. Когда Лопатин обо­рачивался, то на какое-то мгновение видел под­нявшуюся на волне лодку, потом она тут же снова исчезала за зеленым бугром. Вода струями сбегала по волосам и лицу. Каждый раз, взле­тая на клокочущий гребень, матрос невольно за­таивал дыхание и боязливо заглядывал в тем­ную яму, куда должен был упасть. И в то же время эта скачка по волнам опьяняла его. Так бывает, когда готовишься ринуться на лыжах по крутому заснеженному склону. Закрепить вто­рой конец удалось быстро. Обессиленного, вы­дохшегося подняли Лопатина на палубу. И хотя палуба ходуном ходила, матрос был счастлив, что наконец ощутил нечто твердое под ногами. Им сразу же занялся кок Булгаков. И пока дру­гие подтягивали буй к лодке, водворяли его на место, Лопатин наслаждался горячим чаем. У этого кругленького, юркого, как волчок, Булга­кова был отвратительный характер. Это он не так давно потешался над Лопатиным, он же при­думал обидную кличку «рычажок». Теперь кок юлил, ходил на цыпочках вокруг героя, «умащи­вал» его.

—    Юрий Григорьевич, может быть, шоколад изволите? С пылу с жару...

А на палубе все дела были закончены.

Капитан третьего ранга все время стоял на мостике. Здесь же находился сигнальщик матрос Баженов.

—    Срочное погружение! Все вниз!

И только сейчас капитан третьего ранга за­метил рядом с собой инженера Румянцева. Ин­женер с наслаждением подставлял позеленевшее лицо свежему ветру. Не замешкайся Румянцев, может быть, все было бы по-иному. Но случи­лось нечто непостижимое.

Грохнул взрыв небывалой силы, расколол океанский простор. Лодку тряхнуло. Дорофеев почувствовал, как палуба уходит из-под ног. По­следнее, что он увидел, это искаженное ужасом зеленое лицо инженера Румянцева, его неесте­ственно раскинутые руки. Вслед за тем командир ощутил, что погружается в холодную пучину...

 

3. Диверсия

Три советских человека волею случая оказа­лись на борту американского судна. Члены эки­пажа «Кассиопеи» отнеслись к этому событию по-разному. Капитан Дильворти приказал разме­стить гостей в лучшей каюте, окружил их забо­той и вниманием: ведь это были потерпевшие кораблекрушение и, судя по всему, военные мо­ряки! У одного из них, высокого, широкоплечего, с жесткими черными волосами, были погоны ка­питана третьего ранга, а на кителе значок коман­дира подводной лодки. Другой, с юношески округлым лицом, коротко стриженный,— простой матрос. И совсем невозможно догадаться, отку­да взялся третий — молодой человек с тонким интеллигентным лицом в штатском костюме.

Большинство экипажа посматривало на незна­комцев с чувством опасливого любопытства: рус­ские!.. Особая непонятная порода людей... Так вот они какие русские!..

И лишь Чарльз Тэккер и его ассистент Кестер никак не выражали своего отношения к трем не­знакомцам. Профессор и Кестер сидели, запер­шись в салоне, и негромко разговаривали.

— Вы проделали все хорошо, Боб,— говорил Тэккер.— Жаль, что документы размокли и труд­но разобрать что-либо. Это удостоверение лично­сти. «Доро...» — дальше неразборчиво. Другой — матрос. Картина для меня совершенно ясна: со­ветская подводная лодка потерпела аварию. Мо­жет быть, даже столкнулась с блуждающей ми­ной. Этого добра еще много плавает вокруг. Нам тоже нужно усилить наблюдение... Но кто тот, третий? Он интересует меня больше двух первых.

Кестер услужливо протянул целлофановый па­кет:

—     Здесь кое-что уцелело. Штатские преувели­ченно боятся воды — завернул документы в цел­лофан. Приятная предусмотрительность...

Веснушчатые руки профессора потянулись к пакету. Некоторое время он изучал документы, затем задымил глиняной трубкой.

—    Тысяча водородных бомб! Я начинаю пони­мать! Не я буду, если вас, Боб, в самое ближай­шее время не повысят в звании.

Кестер застыл в почтительном молчании.

—    Это инженер,— продолжал, между тем, Тэк­кер.— А как вы думаете, почему он оказался на подводной лодке? А что дело было именно так, я не сомневаюсь.

—    Не могу знать, сэр!

—     Разведчик должен обладать интуицией. Прочтите внимательно вот это письмо.

Кестер прочитал и вопросительно приподнял брови.

—     Все очень просто, мой мальчик. На лодке установлен новый прибор. Испытания его про­шли успешно. Вот это мы и узнаём из письма к некоей Инне, по всей видимости, сотруднице Ру­мянцева. Обыкновенное рекомендательное пись­мо, с которым должен явиться в лабораторию главный старшина Буняков Петр Степанович. Вы улавливаете мою мысль, Боб?

—     К сожалению, не совсем.

—     Все документы следует вернуть их владель­цам, за исключением письма. Письмо мы отпра­вим в штаб. Очень важное письмо. Оно может сослужить большую службу нашей разведке. Нужно немедленно вызвать гидросамолет. Этих троих следует переправить в штаб. Остальное разведчики сделают сами. А наша задача — оп­ределить место гибели советской лодки. Вот тут- то и может пригодиться ваше водолазное искус­ство. Мы должны знать, что за аппарат испыты­вают русские. Счастливая случайность... Эта слу­чайность— большой бизнес, дружище! Румян­цев — инженер. Этого уже достаточно. Штатский инженер на военном подводном корабле. Если бы его прибор не имел большой ценности, то, ду­маю, подводная лодка не стала бы удаляться на такое расстояние от своих берегов. За всем этим кроется нечто интересное для нас. Не забывайте, что советский подводный флот занимает первое место в мире. У этих парней головы работают отлично. Запуск русскими ракеты в сторону Луны заставил задуматься кое-кого из наших военных деятелей. Мы- не можем знать, какой сюрприз преподнесут нам русские завтра. А мы обязаны это знать. Мы должны любой ценой достать этот прибор. Не воображайте, что разговор с Румян­цевым в штабе даст какие-нибудь положитель­ные результаты. Или я плохо знаю этих фанати­ков. Нам нужен прибор! Да, любой ценой... Вы должны неотступно наблюдать за нашими Плен­никами. Не позволяйте им общаться с кем бы то ни было из экипажа. Этот сентиментальный бол­ван Дильворти может все испортить. Не упускай­те его из поля зрения. Позаботьтесь, чтобы тех троих, когда они придут в себя, не выпускали на верхнюю палубу.

— Будет исполнено, сэр!

Чарльз Тэккер действовал оперативно. Он сам

стоял на мостике и отдавал распоряжения капи­тану Дильворти. «Кассиопея» утюжила квадрат за квадратом. Акустики прослушивали дно. Ино­гда главный инженер Бэртон погружал в пучину камеру телевизионной установки.

Над океаном опустилась ночь. Погода снова начинала портиться. Волны, высокие, как горы, с шумом ударяли о корпус судна.

В десятом часу сигнальщик неожиданно доло­жил:

—    Вижу проблески света на воде!

Тэккер кинул взгляд на черную, как деготь, массу воды и явственно увидел белые пробле­ски...

—    Аварийный буй! — крикнул капитан Диль­ворти.— Они живы!..

Да, сомнений быть не могло: на волнах покачи­вался аварийный буй и посылал сигналы бед­ствия. «Кассиопея» застопорила ход. Можно бы­ло опустить шлюпку на воду, подойти к бую и переговорить по телефону с экипажем затонув­шей лодки. Но Чарльз Тэккер не торопился.

—     Мистер Бэртон! — позвал он ведущего ин­женера.— Опустите на дно камеру!..

Снова заскрипел блок. Тэккер спустился в са­лон. Кестер бесшумной тенью последовал за ним. Профессор включил телевизор. Экран был темным и безжизненным. После того как был включен подводный прожектор, экран ожил. На черном фоне глубинной воды вспыхнули светлые точки, словно маленькие звезды, планктонные организмы. Рыбы с мохнатыми хвостами нале­тали на металлическую арматуру, которой была окружена передающая камера. Тэккер почти ме­ханически повернул верньер. Экран залило го­лубоватое сияние. Черная иззубренная стена, слегка покачивающиеся белесые водоросли, в трещине притаился маленький осьминог... Осве­щение несколько изменилось, появились багрово- красные тона.

Кестер даже приподнялся, когда в поле зрения появился расплывчатый предмет сигарообразной формы. Тэккер ухмыльнулся, нажал кнопку ме­ханизма фокусировки объектива. Изображение прояснилось. Подводная лодка!.. Четкость изоб­ражения была так велика, что Кестеру казалось, будто можно дотронуться до осклизлого метал­лического корпуса.

Корма лодки увязла в расщелине подводной скалы. Форштевень повис над бездной. Здесь, по- видимому, заканчивалось подводное плато. Еще несколько метров — и лодка навсегда бы ушла в темную глубину.

—    Им дьявольски повезло... — пробормотал Кестер.

—    Глубина не превышает восьмидесяти мет­ров,— констатировал Тэккер.

Камера подошла вплотную к корпусу лодки и двинулась вдоль него. Профессор все время бро­сал взгляды на указатель компаса.

Было странно сознавать, что на глубине всего лишь восьмидесяти метров в металлической си­гаре находятся живые люди и при желании эки­паж «Кассиопеи» мог бы сделать для них очень многое: хотя бы подать воздух, связаться по ра­дио с каким-нибудь советским судном или пор­том, поставить в известность о случившемся. В конце концов, можно было бы переговорить с оставшимися в отсеках подводного корабля, узнать об их состоянии.

Но Чарльз Тэккер думал по-иному.

—    Обстановка усложняется, — произнес он мрачно.— Они живы. А я знаю русских: они бу­дут держаться до последнего. Соваться туда сей­час бессмысленно. Мы должны выждать... Когда с ними будет покончено, тогда уж... тогда уж вам придется испытать свой новый скафандр.

—    Но сюда могут пожаловать советские ко­рабли!

—    Думал об этом. Нужно сбить их со следа, И не будем терять времени...

—     Я понял, сэр.

Кестер оказался не таким уж бестолковым парнем, как могло показаться вначале. Нет, у него за плечами была сложная жизнь. Он счи­тался мастером подводной диверсии и прошел хорошую школу у англичан. Еще в 1941 году он был прикомандирован к английскому штабу и здесь познакомился с небезызвестным англий­ским офицером Крэббом и лейтенантом Вилья­мом Бэйли. Тогда они принимали участие в по­исках в Гибралтаре итальянских человеко-тор­пед, погибших при нападении на английские ко­рабли. Смысл их деятельности сводился к тому, чтобы разработать меры защиты судов на буду­щее. Это они обнаружили на дне Гибралтарской бухты самолет польского генерала Сикорского, погибшего вместе с находившимися при нем важ­ными документами. Еще во время войны, когда Черчилль дал команду Монтгомери собирать оружие для возможного использования его про­тив Советской Армии, Крэбб вместе со своими помощниками рвался учинить диверсию где-нибудь в районе Кронштадта или Севастополя.

Сейчас Кестер без слов понял, чего хочет Чарльз Тэккер.

Весь экипаж «Кассиопеи» по приказу Тэккера был загнан вниз, в каюты. На палубе оставались лишь капитан Дильворти, профессор и Кестер.

Привычным движением Кестер надел шлем- маску, ласты, ранец с кислородными баллонами, пристегнул к поясу чехол с инструментами и взрывчаткой.

Вскоре он скрылся в темных волнах. Дильвор­ти хотел включить прожектор, но Тэккер корот­ко бросил:

—    Отставить!

Капитан Дильворти был явно озадачен. Что они собираются делать?

Прошло минут двадцать, прежде чем капитан понял замысел Тэккера и Кестера. Внезапно раз­дался легкий взрыв, и аварийный буй погас. По­том среди волн капитан увидел голову водола­за. Кестер тянул за оборванный буйреп аварий­ный буй.

Когда буй был поднят на борт «Кассиопеи», Тэккер распорядился:

—    А теперь, капитан, следует отойти миль на пять на восток!..

—    Это же гнусно! — не сдержался Дильворти. Подбородок его дрожал от негодования.

Тэккер смерил капитана презрительным взгля­дом, зловеще усмехнулся и отчетливо выгово­рил:

—    Вы забываетесь, капитан Дильворти! Дер­жите язык за зубами, если не хотите, чтобы вас смахнули, как пылинку.

Весь пыл Дильворти мгновенно пропал. Во­брав голову в плечи, он отошел от профессора. Но успокоиться долго не мог. Он стоял на мос­тике, всматривался в ночную мглу, болезненна щурился и вспоминал, как такие же русские пар­ни-подводники мужественно и благородно вели себя в трудные годы борьбы с фашистами. Ясно представилось ему Баренцево море. Он командо­вал тогда транспортом типа «Либерти» — одной из этих «рабочих лошадей» второй мировой вой­ны, как их называли в Штатах.

И вот среди сурового, неспокойного моря на большой конвой налетела вражеская авиация. Затрещали зенитные автоматы, в воздухе разго­релся бой. Вокруг судна то и дело поднимались высокие фонтаны воды от падающих бомб. Одна из них угодила в его «Либерти». На транспорте вспыхнул пожар. Попытка сбить пламя резуль­татов не дала. Дильворти получил приказ: «Эки­пажу покинуть судно». Ему даже не пришлось давать команду о спуске шлюпок. Шустрые пар­ни, узнав еще от радиста о полученном указа­нии, проделали все, что нужно, в несколько ми­нут.

Нажимая на весла, они то и дело посматрива­ли-на судно, над которым стоял огромный столб черного дыма. На транспорте вот-вот должен был произойти взрыв...

Каково же было удивление Дильворти, когда в Мурманске советские моряки передали ему его обгорелый «Либерти».

Оказывается, экипаж одной из русских под­водных лодок, находившихся в районе следова­ния конвоя, получил приказ: «Ликвидировать пожар на покинутом американском транспорте». И вот группа смельчаков (он видел тогда этих славных ребят) высадилась на полыхающее сре­ди волн судно, потушила пожар и привела «Ли­берти» в Мурманск...

Разве может он, Дильворти, забыть такое бла­городство русских? Правда, за свои восторжен­ные рассказы об этом случае там, в Штатах,

Дильворти пришлось крепко поплатиться. Самые мрачные воспоминания остались у него от вызо­вов в комиссию по расследованию антиамери­канской деятельности, но еще более горестно было вспоминать годы, когда его, опытнейшего моряка, ни одна фирма не принимала на работу. Только недавно ему снова улыбнулось счастье.

Тэккер, набирая экипаж своей «Кассиопеи», почему-то остановил свой выбор на нем. Правда, при первой же встрече этот странный профессор цинично сказал, что ему нужны безропотные, молчаливые работники, люди, способные за день­ги пойти на любой риск. Пришлось тогда согла­ситься на все условия.

Целый год экипаж «Кассиопеи» занимался до­вольно странным делом — искал пресную воду на дне океана.

—    Никогда не слыхал ничего подобного! — удивлялся Дильворти.

Тэккер только посмеивался:

—     Охотно вам верю, капитан. Чтобы уяснить все это, нужно иметь более развитый мозг. Вы, разумеется, никогда не читали Плиния Старше­го, Страбона и Лукреция. Эти почтенные джентль­мены жили около двух тысяч лет назад. Я су­мел поставить их на службу американскому флоту. В своих сочинениях они оставили цен­ные указания на то, что даже на дне соленого моря на значительных глубинах при желании можно найти пресную воду. Чем мы и зани­маемся.

Теперь профессор Тэккер околачивался в Японском море, и Дильворти должен был выпол­нять все его приказы, мириться с причудами и даже с противозаконными действиями. «Держи­те язык за зубами, если не хотите, чтобы вас смахнули, как пылинку...»

Да, тяжело, когда у тебя на руках большая семья... А все-таки, русские — славные парни!.

 

4. В кормовом отсеке

Когда над вспененным океаном прогремел- взрыв, главный старшина Буняков Петр Степа­нович, находился в кормовом отсеке у главных электромоторов. Он давал указания молодому матросу Черникову. И вообще за последнее вре­мя у Петра Степановича появилась манера раз­говаривать с молодыми матросами поучитель­ным тоном. Да, он свое отслужил! Вернется лод­ка в базу — и прощай Тихий океан!.. Буняков был человеком суровым, но сейчас он испыты­вал непривычный прилив нежности ко всем лю­дям экипажа. Он свыкся со всеми, сроднился, и когда представлял себе, как он с чемоданчиком в руках последний раз стоит у пирса, смотрит на знакомый до винтика корабль и ребят, машущих пилотками, то что-то подкатывало к горлу, а на сердце становилось тоскливо. И теперь он ста­рался говорить со всеми резко, чтобы не дать нежности прорваться наружу и чтобы заглушить эту тоску.

«Вот уеду в Усть-Телецкое... А там в Тайгинск подамся, на завод устроюсь... Поминайте тогда Бунякова. Потачки давал вам, смотрел на все проделки сквозь пальцы. Придет ужо заместо меня другой, тогда поймете, что мало я на вас ворчал, мало гонял...»

В свои двадцать два года Петр Степанович старался выглядеть солидным, и это ему удава­лось. Бунякова уважали. Он был мастером на все руки. Чуть где какая неисправность — зовут Бунякова; он разбирался и в электротехнике, знал устройство гидроакустических приборов, ка­ким-то внутренним чутьем безошибочно опреде­лял самые сложные неисправности. В последние дни он сдружился с инженером Румянцевым: оказалось, что они — земляки, и Румянцев при­глашал Бунякова после ухода в долгосрочный отпуск к себе на завод, в лабораторию.

В Бунякове жила страсть к технике. Он сразу же освоил прибор Румянцева (так, ради люби­тельства!) и незаметно сделался незаменимом помощником инженера.

— Петр Степанович... Николай Арсентьевич... Вот какие были между ними отношения.

Гидролокатор Румянцева был основан на но­вом принципе. С его помощью лодка, находясь в подводном положении, могла засекать удален­ные на большое расстояние предметы, а также поддерживать связь с другими кораблями и ба­зой.

Матрос Черников недавно пришел из учебного отряда. Он быстро освоился на корабле. Краси­вый парень с румянцем во всю щеку и серыми ласковыми глазами вскоре стал всеобщим лю­бимцем: он обладал мягким юмором, был незло­бив, охотно делал всякую работу, а главное — пел мечтательные песни о своей далекой Каме, и строгий боцман Гаврилов не раз отходил от группы матросов, в кругу которых сидел с аккор­деоном Черников, чтобы скрыть навернувшиеся слезы.

—    Ну, задевает за живое!..— говорил Гаврилов восхищенно.— Талант...

Поучения главного старшины Бунякова Черни­ков выслушивал каждый раз с почтением, ни­когда не возражал, беспрекословно выполнял все приказания. Ему было понятно состояние Петра Степановича, и в душе он жалел его.

Когда лодку тряхнула невидимая сила, Буняков упал и больно ударился обо что-то локтем. Он попытался подняться, но его снова отбросило к переборке. Послышался треск, и в отсек хлы­нула вода.

—    Люк, люк!.. Задраить люк!..— крикнул глав­ный старшина. Погас свет. Но им с Черниковым удалось все же задраить стальную переборку. Теперь они были изолированы от всего экипажа. Лодка стремительно падала вниз. Дифферент на корму все нарастал и нарастал. Что произо­шло? На это Буняков не мог ответить. Он знал, что глубины в этом районе превышают два километра и, если не удастся выровнять лодку, она навсегда уйдет в бездну.

Но сейчас не время было думать о том, что случилось и куда па­дает лодка: вода с шу­мом хлестала сквозь разорванный корпус. Нужно немедленно по­дать сжатый воздух, чтобы поднять в затоплен­ном отсеке атмосферное давление.

 

Буняков вплавь добрался к клапану и открыл его. Воздух высокого давления со свистом во­рвался в отсек. И в этот момент корпус лодки коснулся дна.

— А теперь хватай кувалду и лупи по кли­ну!— крикнул Черникову главный старшина, пе­рекрыв клапан.— Пробоина не так уже велика. А мне, брат, еще в долгосрочный нужно...

 

5. Молчаливый свидетель

Матрос Баженов пришел в себя, когда его несли на носилках в каюту. Он широко открыл глаза, увидел чужих людей, услышал незнако­мую речь.

—    Где я? Что со мной? — ему показалось, что он произнес это громко, на самом деле он лишь пошевелил губами.

Захлопнулась дверь каюты. Баженов припод­нялся и огляделся по сторонам. Яркий солнеч­ный свет врывался в открытый иллюминатор. Рядом на койках лежали капитан третьего ранга Дорофеев и инженер Румянцев. Видно, их силь­но контузило взрывной волной. Они до сих пор не приходили в сознание. Кроме того, все трое изрядно-таки хлебнули соленой воды.

—   Товарищ капитан третьего ранга! — негром­ко позвал Баженов. Веки Дорофеева дрогнули.

—    Сергей Иванович! — снова позвал Баженов.

На этот раз веки Дорофеева поднялись. С уди­влением посмотрел на матроса:

—    А... Баженов... А где инженер?

—    Да рядом с вами!

Дорофеев был очень слаб. Он нехотя повер­нул голову, увидел Румянцева и снова закрыл глаза. Но судовой врач Амент, видно, старался на славу. Еще на палубе он принял все меры, чтобы спасти советских моряков: им делали ис­кусственное дыхание, их растирали, вливали спирт, разжимая зубы деревянной лопаточкой,

В голове у Дорофеева шумело. Он пытался превозмочь слабость, но тело было будто налито свинцом. Иногда он впадал в беспамятство, и тогда потолок каюты начинал вращаться, расцве­чивался причудливыми узорами. Потом мерещи­лись огромные набегающие валы. Дорофеев ка­чался на волнах, и не было конца этой тошно­творной зыби. Когда сознание прояснилось, ка­питан третьего ранга с недоумением огляделся по сторонам. Чистые простыни, солнечные лучи, бьющие в открытый иллюминатор, яркие облож­ки американских журналов на столике, специ­фический чужой запах... Не во сне ли все это?..

—    Сергей Иванович, вы живы? — неожиданно слабым голосом спросил Румянцев.— Куда это нас занесло?

—    Иностранное судно, так я думаю,— сказал Баженов.

—    Знать бы, что произошло с экипажем лод­ки!..— с болью в голосе произнес Дорофеев. Соб­ственное спасение не радовало его. Он был командиром корабля и теперь, может быть, в самые тяжелые часы для экипажа, находился здесь, на иностранном судне, лежал на мягкой постели. А они?.. Возможно, уж и в живых ни­кого нет!.. Но с этой мыслью он не мог сми­риться.

Вошел Кестер. На губах этого высокого сухо­парого человека блуждала улыбка. Он произ­нес на чистейшем русском языке:

—           Мы, кажется, уже чувствуем себя лучше?.. Поздравляю вас, джентльмены, вы легко отдела­лись! Вот ваши документы. К сожалению, они подмокли. Желаю быстрейшей поправки.

—           Нам хотелось бы знать, где мы находим­ся? — спросил Дорофеев.

—            О, ваше законное любопытство легко удов­летворить. Вы попали на американское океано­графическое судно «Кассиопею». Мы ведем ис­следования в этой части Японского моря. Руко­водит работами профессор Тэккер. А я его ассис­тент Кестер.

Дорофеев, Румянцев и Баженов в свою оче­редь представились Кестеру.

—            Очень приятно, очень приятно. Я давно меч­тал познакомиться с советскими моряками. Мис­тер Тэккер тоже проявил к вам живейший инте­рес.

—           Передайте мистеру Тэккеру нашу благодар­ность и признательность. Кроме того, у нас есть просьба...

—    Да, слушаю.

—            Я просил бы вас связаться с ближайшим советским портом или судном и сообщить о том, что три советских человека — можно назвать фамилии — находятся на вашем судне.

—           Мы сейчас как раз заняты этим. Можете ни о чем не беспокоиться.

—    Благодарю вас, сэр.

—    Наш долг помочь попавшим в беду.

Кестер откланялся и вышел.

—           Что вы обо всем этом думаете?—спросил Дорофеев Румянцева.

—    Наше счастье, что мы попали на борт на­учно-исследовательского судна. Не сомневаюсь, что им удастся сообщить о нашей судьбе.

—     Так-то так. Но все же мы должны вести себя осмотрительно и не принимать все, что они говорят, на веру. Что-то не понравился мне этот Кестер. Очень уж он любезен, а глаза, как у сы­щика, блуждают по сторонам. Но дело даже не в этом, а в том, что мы у них в руках...

—     Субъективное суждение. Думаю, они поста­раются от нас побыстрее избавиться. Лишний рот на таком судне — обуза.

—    Ладно. Поживем — увидим.

Приходил судовой врач. Он предупреждал, что всем троим нужен абсолютный покой. Не хо­дить по каюте, не выходить на палубу. Лежать, лежать, лежать... Если нужно вызвать дежурно­го— следует лишь нажать кнопку.

—     Не по душе мне этот госпиталь,— провор­чал Баженов.— Ребята, может...

Он не договорил и махнул рукой. Баженов принадлежал к беспокойным натурам. Он отли­чался недюжинной силой, крепким здоровьем, и всякое бездействие угнетало его. Как только врач ушел, он принялся расхаживать по каюте, чтобы «размяться». Дорофеев тоже попытался встать на ноги, но голова кружилась, к горлу подступала тошнота.

Да, Дорофеев был слаб, очень слаб. Но чув­ство ответственности даже в этом состоянии не покидало его.

—     Мы не имеем права отлеживаться здесь и полагаться на экипаж американского судна, как бы хорошо к нам ни относились. Я не уверен, что нас не подслушивают. Советские люди, да еще вдобавок военные, на чужом судне — это уже накладывает на нас особые обязанности.

Когда все угомонятся, вы, Баженов, постарай­тесь пробраться на верхнюю палубу. Осмотри­тесь. Мы должны знать, куда попали и с кем имеем дело. Осмотрите, как крепится шлюпка. Это может пригодиться. Во всяком случае, мы должны постараться найти средства для связи со своими...

Ночью, когда капитан третьего ранга и Ру­мянцев впали в дремотное состояние (они были еще очень слабы), Баженов выключил свет и не­слышно вышел из каюты. «Только бы не повстре­чать врача или этого долговязого черта!..» — ду­мал он, поднимаясь по трапу. По пути ему ни­кто не встретился, и Баженов благополучно вы­шел на палубу. Еще в каюте командир посове­товал ему обратить внимание на звезды. По ним можно определить, какой курс держит судно. Но «Кассиопея» стояла на месте. Небо было затяну­то тучами. Море волновалось.

Баженов чуть не вскрикнул, когда увидел в кабельтове от судна на воде белые проблески.

Аварийный буй!.. Наша лодка... Живы! Живы!.. Ему хотелось немедленно кинуться в каюту, со­общить эту радостную весть капитану третьего ранга и Румянцеву. Хлопнул выстрел, и огонь внезапно погас. «Неужели померещилось?» Но Баженов так ясно различал проблески!..

Матрос невольно прижался к надстройке, ког­да через несколько минут по трапу из воды под­нялся человек в легководолазном костюме. К не­му подскочили двое. Заработала лебедка. Вско­ре на палубу вытащили большой шар. Он ле­гонько звякнул, коснувшись настила.

Аварийный буй!.. Вот он лежит в нескольких шагах от Баженова, пустотелый металлический поплавок... Прочный стеклянный колпак прикры­вает сверху скрытую в поплавке сигнальную электролампу. Но лампа не горит... Почему она погасла?..

Баженов понял: этот в костюме легководолаза перерезал кабель... Но зачем он это сделал?..

Баженов сжал кулаки, ему хотелось броситься на неизвестного, потребовать объяснения.

Значит, экипаж не погиб!.. Они живы, живы!.. Только слой воды отделяет его, Баженова, от подводной лодки...

Водолаз накрыл буй брезентом, снял ласты, шлем-маску. Баженов узнал Кестера. Кестер от­крыл дверь шкафа и положил на полку снаря­жение.

Огромным усилием воли Баженову удалось сдержать себя. Он начинал понимать, что от этих людей требовать объяснений бесполезно. Перед ним враги... Любезные, улыбающиеся... Что они замышляют против трех безоружных ослабев­ших советских людей?

Когда «Кассиопея» взяла курс на восток, Ба­женов, озираясь по сторонам, подошел к бре­зенту и сдернул его.

Вот он буй!.. Такой знакомый красно-белый буй с родного корабля... А там в молчаливой глубине друзья, товарищи: главный старшина Буняков, Черников, Лопатин, капитан-лейтенант Новоселов... Они живы... Может быть, продол­жают бороться с водой, может быть, задыха­ются... А он ничем, ничем не может помочь им...

Да, видно американская «помощь» всегда но­сит один характер... Научно-исследовательское судно... профессора, ассистенты... Все вроде как у людей, а на поверку...

Капитан третьего ранга прав: нужно действо­вать! Баженов всей грудью налег на буй. Но металлический поплавок не сдвинулся с места. Да и смешно было надеяться ослабевшему до крайности человеку столкнуть эту глыбу в пол­тонны весом... Но буй нужнобыло столкнуть в воду. Буй, украденный американцами. Они хо­тят, чтобы даже место гибели советского кораб­ля осталось неизвестным...

Баженов упал на палубу, уперся плечом в хо­лодный металл. «Кассиопея» покачнулась на волне, и поплавок пополз к борту. Соленый пот ел глаза, ручьями стекал с ладоней, матрос хри­пел от натуги. Теперь он приспособился: нужно выждать, когда судно начнет валиться на борт, и в этот момент подталкивать буй. Ноги подги­бались, разъезжались в стороны, а поплавок — ни с места.

Все силы были израсходованы. Голова стар­шины покоилась на поплавке, глаза были закры­ты. Закоченевшие пальцы не разжимались.

Привел его в сознание крик, долетевший с мо­стика. Баженов поднял голову, расправил плечи. Уж не заметили ли его?.. Нет, кажется, нет. На мостике громко переговариваются.

Матрос взглянул на северо-запад и замер: там над водой разгоралось слабое голубое сияние. Свет прожекторов... Может быть, даже свои...

С безумной яростью, скрипя зубами, навалил­ся он на буй и столкнул его в воду...

 

6. Борьба за жизнь

Борьба за спасение корабля продолжалась. В центральном посту вода доходила до пояса, залило радиорубку, разорвало топливный трубо­провод и масляную магистраль. К счастью, все же сразу удалось задраить рубочный люк. Вы­шли из строя трюмная помпа и турбонасос. Больше всего пострадали кормовые отсеки. Люди работали в воде, для устранения течи использо­вали все, что подвертывалось под руку: бре­зенты, клинья, даже матрацы. Все плафоны и лампочки были разбиты. Электрики впотьмах за­менили лопнувшие лампы и вылетевшие предо­хранители, включили аварийное освещение. При свете люди почувствовали себя увереннее. Та­щили деревянные клинья, маты. Отовсюду по­ступали доклады:

—     Ртутные сосуды разбиты, магнитные компа­сы разбиты...

—     Кормовая дифферентная цистерна повре­ждена...

—    Запас питьевой воды — двести литров...

—     Вертикальный руль вышел из строя...

—    Линии валов не проворачиваются...

А вода хлестала в пробоины, выбивала клинья. Лодка осела в грунт с большим диффе­рентом на корму, и, чтобы добраться до пробо­ины, приходилось взбираться на плечи товари­щей.

Прошло пять томительных часов. Старший по­мощник командира подводной лодки капитан- лейтенант Новоселов не потерял самообладания. Сейчас от его хладнокровия, находчивости и распорядительности зависела жизнь экипажа. Это был молодой, но уже закаленный офицер. После окончания училища он командовал боевой частью на этой же лодке, проявил себя и по хо­датайству Дорофеева был назначен помощником командира. В отличие от своего сурового сухо­ватого начальника Василий Никифорович Ново­селов обладал веселым характером, отличался некоторой лихостью, был скор на решения. Ка­залось, никакие невзгоды не в состоянии выве­сти его из душевного равновесия. Командир и помощник как бы дополняли один другого.

Теперь Новоселов остался один. Он не знал, что случилось с капитаном третьего ранга Доро­феевым и остальными, но сила привязанности к командиру была так велика, что даже сейчас, отдавая распоряжения, он как бы со стороны смотрел на себя и спрашивал: одобрил бы Сер­гей Иванович, будь он рядом, его действия?

Когда поступил доклад от главного старшины Бунякова, капитан-лейтенант до крови прокусил губу. Хорошо, что главный старшина не расте­рялся, задраил люк... Новоселов представил се­бе, как в кромешной тьме Буняков и Черников пытаются сдержать бешеный натиск воды. Хо­лодная вода поднимается все выше и выше, а люк открывать нельзя...

Когда из кормового отсека поступил доклад главного старшины Бунякова, что пробоина за­делана, Новоселов облегченно вздохнул: все дол­гие пять часов его не покидала мысль, что Буня­ков и Черников обречены. Поступление воды удалось остановить, и офицер приказал Бунякову и Черникову покинуть кормовой отсек. Посте­пенно ввели в строй трюмную помпу. Теперь можно было откачать воду из центрального по­ста.

И настал такой момент, когда все пробоины были заделаны, неисправности устранены.

Будто тысячи тонн свалились с плеч Новосе­лова. Он знал, что экипаж лодки теперь не по­гибнет. Корабль лежит на грунте, правда, со зна­чительным дифферентом на корму: возможно, просто неровное дно, а возможно, корма увязла в иле. Да, еще не все потеряно: нужно только положить корабль на ровный киль, продуть ци­стерны...

Этой мыслью жили сейчас все. Помощи ждать было еще рано, приходилось пока рассчитывать- на свои силы.

—    По местам стоять, к всплытию!.. — голос Новоселова немного дрожал.

Вот поступили доклады, что все стоят по ме­стам. Всем находившимся в центральном посту казалось, что пройдет несколько минут, и ко­рабль всплывет на поверхность.

Старшина трюмных открыл клапан, воздух, устремился в среднюю цистерну.

—    Средняя продута!

Но корабль даже не сдвинулся с места. Осу­шили уравнительную цистерну—результат тот же.

Началось продувание главного балласта. Лод­ка от грунта не отрывалась...

—     Кажется, сорвалось! — сумрачно прогово­рил капитан-лейтенант.— Ничего. Еще не все по­теряно. Лиха беда начало...

...А тем временем главный старшина Буняков возился с прибором инженера Румянцева. При­емник и передатчик вышли из строя. Сейчас важ­нее всего было привести в действие передатчик. Получив приказание Новоселова, главный .стар­шина вскрыл схему. Ребристый кожух повреж­ден не был, и оставалось загадкой, почему аппа­рат вышел из строя. Видно, на такую встряску станция рассчитана не была. Окажись инженер рядом, он, возможно, был бы даже доволен, что аппаратура испытана в обстановке, близкой к боевой, и записал бы в книжечку свои соображе­ния, быстро обнаружил бы неисправность — и все встало бы на свое место. К несчастью, инже­нер, по-видимому, погиб, и Буняков оказался единственным, имевшим до этого касательство к аппарату. На него смотрели с надеждой, ждали ют него чуда.

—    Колдуй, колдуй!.. — подбадривал Новосе­лов.— Свяжемся с базой — будем спасены.

Главный старшина осматривал каскад за кас­кадом. Ни единого повреждения!.. Все детали целы. Развернул на коленях схему, водил паль­цем, пытаясь проследить цепи питания. Мягко выражаясь, в этой схеме черт голову сломит...

—     Ну чего, чего ты на меня уставился? — крикнул в раздражении он на Лопатина.— Не бог я и не герой... Рычажок не мог повернуть, а ждешь, что я в пять минут разберусь во всей этой путанице. Неосвоенная техника. Ясно? — Спохватился, сказал с горечью: — Ладно, не сер­дись. Думаешь, мне не хочется побыстрее испра­вить его? Все дело в соображении, а соображе­ния не хватает.

—    Может, с питанием не все в порядке? — робко подал голос Лопатин. Он и не думал оби­жаться.

Стали проверять питание. Буняков копался долго, бесконечно долго. Помогали ему гидро­акустики.

Капитан-лейтенант Новоселов, потеряв терпе­ние, спросил:

—     Ну как у вас там?..

—     Ничего не выходит, товарищ капитан-лейте­нант! Не постиг... — угрюмо откликнулся Буня­ков. Он был раздосадован неудачей.

—    А вы должны постигнуть, должны!.. На вас теперь вся надежда. Поняли?..

—     Есть!

 

7. Странные сигналы

Худощавое лицо техника-лейтенанта Максимо­ва было озабоченно. Он часто приглаживал свои и без того прилизанные волосы, а это служило верным признаком того, что техник-лейтенант нервничает. Он то и дело бросал взгляд на па­нель управления приемника и спрашивал опера­тора старшего матроса Акопяна:

—    Ну как?

—     Ничего не слышно, молчат.

—    А корпус лодки прослушивается?

—    Так точно. Помехи большие. Мне думается, что лодка стоит на месте. Может быть, у них из­лучатель вышел из строя или еще что...

—     Странно... Еще раз определите расстояние!

Опытная аппаратура была установлена на бор­ту эскадренного миноносца «Властный». Прие­мопередатчик ультразвуковой связи занимал большую часть рубки. В течение двух недель здесь бессменно дежурили операторы. Тревожно мигали зеленые индикаторы, метались стрелки измерительных приборов. Вибратор изо дня в день посылал направленный ультразвуковой луч» операторы все время держали подводную лодку Дорофеева «в поле зрения». Это была двусторон­няя связь, так как лодка через каждый час вклю­чала свой передатчик. В течение двух недель все шло нормально. И вот сегодня что-то случилось: сигналов с подводного корабля не поступало.

Техник-лейтенант отстранил Акопяна, надел го­ловные телефоны и стал прослушивать морское дно. Определил расстояние до лодки: данные те же, что и четыре часа назад. Значит, лодка не движется. Что у них там случилось?

Максимов доложил по команде о своих на­блюдениях. Он весь день не покидал рубку ни на минуту. Он лично знал капитана третьего ранга Дорофеева, бывал у него на лодке. Себя техник-лейтенант считал человеком почти сухо­путным и остро завидовал таким людям, как До­рофеев. Подчеркнуто сухой, властный. Даже командующий относится к нему с почтением... Что случилось с лодкой? Лежит на морском дне... На вызовы не отвечает... На запасной вол­не тоже тишина.

От беспрерывного напряжения у Максимова болели глаза. В ушах покалывало. Он несколько раз проверил приемную аппаратуру, поворачивал верньеры регулировки так и этак, но все было в порядке.

—     Они отвечают!— радостно крикнул Акопян.

Максимов надел наушники. Да, лодка посыла­ла импульсы. Но эти импульсы носили какой-то неустойчивый характер — то появлялись, то вновь исчезали.

Техник-лейтенант бросил взгляд на таблицу условных сигналов.

—    Просят помощи...— проговорил он глухо.— Авария... Но жив ли кто-нибудь из экипажа?.. Гидролокатор Румянцева в случае аварии вклю­чается автоматически и через каждые полчаса посылает сигналы самостоятельно. Оператора может и не быть...

 

8. Будем держаться до последнего

У телефона, связывающего лодку с аварий­ным буем, дежурил старшина второй статьи Орешкин. Мигал индикатор прибора, и от этого беспрестанного мигания утомлялись глаза, кло­нило ко сну. Движение из отсека в отсек было запрещено. Тускло светились аварийные лам­почки.

Капитан-лейтенант собрал коммунистов и комсомольцев в центральном посту.

—     Нужно экономить энергию и воздух,— ска­зал он коротко.— Будем держаться до последне­го... Я не сомневаюсь, что помощь придет. Корма прочно засела в грунте. Оторваться своими си­лами вряд ли удастся: уже сделано все воз­можное.

Новоселов умолк, прислушался. Все тоже на­сторожились: высоко над головой послышался шум гребных винтов.

Все заволновались, заговорили, перебивая друг друга. Значит, помощь пришла. И так бы­стро...

—    Спокойствие, товарищи!

В центральном посту воцарилось молчание. Вот что-то царапнуло о корпус лодки. Уж не во­долаз ли?!

Потянулись минуты томительного ожидания, невероятного напряжения. По-прежнему мигала белым огоньком лампочка индикатора. Царапа­ющие звуки прекратились.

Почему они там, наверху, не подают никаких сигналов?

—    Товарищ капитан-лейтенант, индикатор по­гас!

Слова старшины второй статьи Орешкина по­разили всех, как громом. Индикатор погас!..

Затем шум винтов стал удаляться и вскоре совсем затих.

—    Что же это такое?! — крикнул главный старшина Буняков.— Издеваются над нами, что ли?

—    Возьмите себя в руки, Буняков! — строго сказал Новоселов.— Нам трудно судить, что про­исходит наверху. Может быть, там свирепствует шторм или еще какие осложнения...

Но в голосе капитан-лейтенанта не было уверенности. Он сам не понимал, что случилось.

Нет сомнения: буйреп оборвался или его обо­рвали. Связи с поверхностью нет. Там сейчас ночь. Может быть, какое-нибудь судно, проходя в этом квадрате, нечаянно задело винтами за буйреп? Но это маловероятно: нужно быть сле­пым, чтобы не заметить проблесков сигнальной лампы.

Капитан-лейтенант задумался. Если бы рядом был капитан третьего ранга Дорофеев! О, тогда все было бы в порядке. Он уж нашел бы выход из положения! Но командира корабля рядом не было, и вся ответственность легла на плечи Но­воселова. Его волей, его собранностью жил сей­час весь экипаж, и Новоселов понимал это. Но только общими усилиями можно спасти лодку... Был подобный случай на другом флоте с дру­гим подводным кораблем. Тоже корма прочно засела в грунте. Но командир не растерялся, приказал банками от сухарей вычерпывать воду из кормовых отсеков и переносить в носовые. Он хотел выровнять корабль. А что если попробо­вать?! Шуточное ли дело, перетаскать десятки тонн воды! И все же это лучше, чем полное без­действие. Люди будут заняты работой, гнетущее состояние исчезнет.

Новоселов поделился своими соображениями с товарищами. Он знал, что любое его приказа­ние будет выполнено беспрекословно, и все же хотел, чтобы каждый высказался, чтобы дейст­вия людей были согласованными. Одного реше­ния мало, нужна поддержка всего экипажа.

И когда его предложение поддержали едино­гласно, Новоселов сказал матросу Черникову:

—    Все будут переносить воду, а вам пору­чается другая работа. Берите аккордеон. И ни­каких там «на палубу вышел, сознанья уж нет...». Давайте «Катюшу», плясовую, гопака, чардаш, польку. Чтобы мускулы взыграли!

—     Есть! — коротко ответил Черников,

 

9. Во время шторма

Старший матрос Акопян волновался. «Власт­ный» был включен в поисковую группу, и теперь многое зависело от искусства Акопяна. Это он, беспрестанно прослушивая потерпевшую аварию лодку, вел за собой корабли. То, что удастся точно определить место катастрофы, Акопян не сомневался. Тянулись мили за кормой, и звук в телефонах становился все громче и громче. Одно­временно дно прощупывалось эхолотами.

Корабли поисковой группы прошли в заданный квадрат. Но разыгрался шторм. Удалось подо­брать аварийный буй с оборванным буйрепом. Где-то здесь, под водой, на грунте лежит лодка!..

На палубе корабля-спасателя водолазы гото­вили к действию снаряжение, камеры, компрес­соры, подводные фонари. Но на крутой волне долго не удавалось точно установить спасатель. Лицо командира спуска старшего лейтенанта Козлова было озабоченно. Удастся ли при такой погоде молодым, еще малоопытным водолазам обнаружить лодку? Она где-то здесь, где-то здесь... Ее уже прощупали эхолотами, засекли ее местоположение. Расставили буйки. Через каждые полчаса лодка посылала сигналы бедст­вия, но на запросы с поверхности не отвечала. Глубина не так уж велика — восемьдесят ме­тров. На такие глубины водолаз Зеленцов не раз опускался в обыкновенном мягком вентилируе­мом скафандре. Но то, что под силу Зеленцову, вряд ли окажется под силу остальным. Неужели придется опускать в жестком скафандре? В та­ком скафандре можно погружаться на глубину до двухсот метров. Правда, в таком скафанд­ре— стальной оболочке — водолаз неуклюж, он едва передвигает ноги, движения рук ограни­чены. Да, для начала нужно пустить старшего матроса Зеленцова... Трудно, очень трудно бу­дет работать на такой глубине в обычном трех- болтовом скафандре. Но Зеленцов — человек исключительной физической выносливости. Он, как и все на корабле, увлекается легководолаз­ным спортом. С одной дыхательной трубкой без кислородных баллонов может пробыть под водой несколько минут. Готовясь к нырянию на боль­шую глубину, он всегда «продувает уши», есть у него и другие «секреты» подводного спорта. Зеленцов — завзятый подводный охотник; Он даже смастерил себе ружье с гарпун-линем. Это ружье бьет до шести метров. Он знает места, где любит кормиться и отдыхать рыба, знает ее повадки. Оказывается, бить рыбу нужно сбоку и с упреждением.

Свет прожекторов освещает взрыхленную по­верхность моря. В этом свете стальные фермы — арки корабля кажутся неестественно высокими.

—    Пойдете вы! — сказал старший лейтенант Зеленцову. Уже до этого Зеленцов догадывался, что первым пойдет он, а потому приказ коман­дира спуска встретил спокойно. Его не страшила это бурное море. Вода она и есть вода... До при­хода на флот Зеленцов был шахтером. Однажды шахту затопило. На помощь пришли водолазы и спасли оборудование. С тех пор Зеленцов меч­тал стать водолазом, и теперь его мечта осуще­ствилась.

Зеленцов был водолазом-гигантом. Смешно было наблюдать, когда его снаряжали под воду.

Вот старшина подал команду «Одеть водо­лаза». Зеленцов уселся на банку, взял рубаху и просунул в нее ноги, встал — и около него засуе­тились малорослые матросы Дымов и Макушкин. Они хватают тяжелые калоши и подтяги­вают их к ногам Зеленцова. Труднее надеть че­рез голову водолаза манишку: Зеленцову прихо­дится нагибаться. Вот манишка надета, закреп­лен сигнальный конец.

—    Водолаз, на трап!

Дымов и Макушкин подводят Зеленцова к трапу. Ведет на сигнале, словно на поводке, ма­трос Макушкин.

Уже на трапе на водолаза надевают шлем, грузы.

Водолаз ушел под воду. Прошло несколько на­пряженных минут. Непрерывно от компрессора подавали воздух. Зеленцов сообщил, что он на грунте и чувствует себя хорошо. Прошло еще десять минут, и послышался встревоженный го­лос из глубины:

—    Лодку обнаружить не удалось... Но я вижу кое-что...

 

10. Погоня под водой

На борту «Кассиопеи» поднялся переполох.

—     Черт бы вас побрал! Вы безмозглый идиот, Боб! — брызгал слюной Тэккер.— Как могло случиться, что аварийный буй свалился в воду? Это же улика против нас!

Кестер пожал плечами: он и сам не мог по­нять, куда девался буй. Сняв ласты и шлем- маску, он всего лишь минут на пятнадцать спу­стился в салон, чтобы согреться и выпить рюм­ку виски. Потом поднялся на палубу, поговорил немного с Дильворти, вернулся к брезенту — буй исчез! «Кассиопея» изменила курс на обрат­ный, но буй так и не был найден.

Когда на горизонте был замечен свет совет­ских кораблей, «Кассиопея» отошла миль на пять на юго-восток и бросила якорь.

Тэккер с нетерпением ждал гидросамолета: «ему хотелось как можно скорее избавиться от Дорофеева, Румянцева и Баженова.

А в каюте в это время происходил такой раз­говор.

—    Нас заперли,— сказал Баженов.— Я своими глазами видел, как этот Кестер втаскивал на палубу аварийный буй...

—     Нужно сейчас же потребовать у них объяс­нения!— заволновался Румянцев.— Мы в конце концов не пленные...

Но уже этой ночью про­изошло событие, которое глубоко взволновало всех троих. Во втором часу ночи послышался легкий шум и в иллюминаторы ударил яркий свет. Баже­нов подскочил к иллюми­натору и что есть мочи закричал:

—     Наш корабль!

Да, это был эскадрен­ный миноносец поиско­вой группы. К несчастью, он сделал разворот и по­дошел к судну с левого борта.

Баженов нажимал на все кнопки, дубасил ку­лаками в дверь, но никто не подходил.

Через полчаса дверь открылась. На пороге стоял Кестер, за ним виднелись головы еще пяти человек.

#img639A.jpg

—    Мистер Тэккер приказал перевести вас в другую каюту,— произнес он холодно.

—    Мы требуем, чтобы нас немедленно пере­вели на советский корабль,— сурово сказал До­рофеев.— Мы не пленники.

 —    Вы плохо цените гостеприимство,— криво усмехнулся Кестер.— Вы оказались на нашем судне, мы спасли вас от гибели, и вы обязаны подчиниться нашим правилам и законам. «Кас­сиопея» не собирается никуда уходить. Ваше командование знает, что вы находитесь здесь. Но ввиду плохого состояния погоды советский корабль не смог подойти к борту судна. Спу­скать на воду шлюпку в такой шторм — безумие! Решено оставить вас здесь до утра.

—    Но почему же нас переводят в другую каюту?

—     На этот счет у мистера Тэккера есть свои соображения. Я знаю, что сегодня или завтра с островов должна прибыть почта. Возможно, про­фессор Тэккер решил разместить в этой каюте экипаж гидросамолета. Вам не надо волновать­ся, мистер Дорофеев. Мы — ученые и, следова­тельно, далеки от политики.

Дорофеев хотел спросить про аварийный буй, но что-то удержало его.

Всех троих перевели в новое помещение, чуть ли не в трюм. Здесь не было иллюминаторов, лишь тускло светилась электролампа.

—    Да, мы, кажется, в плену,— мрачно прого­ворил Дорофеев.— Но наши корабли где-то со­всем близко... Если бы удалось подать им сиг­нал...

Лицо его исказилось от гнева, кулаки сжа­лись. Медлить было нельзя. Нужно принимать решение. В силу странных обстоятельств он и вверенные ему люди очутились на борту амери­канского судна. Он остался командиром, хотя и не знает ничего о судьбе своей подводной лод­ки. Он отвечает за жизнь ученого Румянцева, за жизнь матроса Баженова, за их и свое поведе­ние. Плен или гостеприимство? Нет, с гостями так не поступают. И здесь все то же попрание всяких международных правил, все та же поли­тика силы. Мистер Тэккер, по-видимому, не знает, чего можно ожидать от трех советских людей, захваченных им. Но он, Дорофеев, знает, чего можно ожидать от мистера Тэккера. Все заверения Кестера — гнусная ложь. Если бы все обстояло так, как пытается объяснить этот Кес­тер, то командир советского корабля все же на­шел бы способ уведомить Дорофеева о том, что о судьбе трех советских людей с подводной лод­ки известно командованию. Шторм в подобном случае не помеха. Их могли бы выпустить на па­лубу, можно было переговорить по радио. Но Тэккер, руководствуясь какими-то своими сооб­ражениями, не сообщил командиру корабля, что Дорофеев, Румянцев и Баженов находятся на борту его судна.

На лбу Дорофеева вздулась жила. Он кипел от бессильной ярости. Что предпринять? Как дать знать о себе? Проломить дверь и силой за­хватить шлюпку? Но подобная попытка вряд ли увенчается успехом. Кроме того, Румянцев слиш­ком слаб. Грубой силе Тэккера нужно противо­поставить хитрость. Постепенно в уме капитана Дорофеева созрел план. Этот план не был безукоризненным. Он мог потерпеть и неудачу. Однако всякое действие лучше бездействия. Да, все зависит от обстановки. Советский корабль!.. Как он очутился в этих пустынных водах? Что это — помощь или случайная встреча корабля и «Кассиопеи»? Хорошо ли успел рассмотреть Ба­женов корабль? Может быть, какое-нибудь ры­боловецкое судно? Баженов уверяет, что видел эскадренный миноносец. Военный корабль... Зна­чит, нас ищут. И Тэккер здесь ни при чем. Тэк­кер никуда и ни о чем не сообщал. В противном случае все обстояло бы по-другому, .их тотчас бы отпустили. С корабля сразу бы подали шлюпку.

Значит, корабль пришел по зову подводной лод­ки! Они живы!.. Они запросили о помощи...

Дорофеев вскочил и зашагал по каюте. Все, что было до этого, показалось дурным сном. Экипаж жив, действует, а он, командир, окола­чивается на этой «Кассиопее»!.. Нельзя ждать ни минуты, ни секунды... Если даже придется расшвырять их всех...

—    Матрос Баженов!

—    Есть!

—     Инженер Румянцев очень слаб. Его нельзя оставлять одного у американцев. Я буду обере­гать его, а вы добирайтесь до своих...

Дорофеев шепотом изложил свой план. Гла­за у матроса заблестели.

—     Я уже думал о таком деле,— сказал он.— Если эти гады ползучие так с нами поступают, то и нам нечего церемонии разводить. Чем веж­ливее с ними обращаешься, тем больше они наг­леют...

Баженов не стал дожидаться утра. Он понял, что все заверения Кестера — лишь уловка. Нуж­но действовать, действовать...

Он снял с крючка полотенце, затем взял у ка­питана третьего ранга и Румянцева брючные ремни, связал их, попробовал на прочность. По­том он легонько постучал в дверь. Никто не ото­звался. Баженов постучал сильнее. Дверь откры­лась, в щель просунулась косматая голова де­журного. Баженов при помощи жестов стал объ­яснять, что хочет выйти «по нужде». Видя, что матрос в одном нижнем белье, босой, дежурный улыбнулся, приоткрыл дверь пошире. Ударом кулака Баженов сбил его с ног, заткнул рот по­лотенцем, связал ремнями руки, спеленал ноги простыней и одеялом.

— На всякий случай, прощайте! — сказал он тихо капитану третьего ранга и инженеру. — Не я буду, если не доберусь до своих.

Он выволок дежурного в коридор, захлопнул дверь.

Стараясь не шуметь, прижимаясь к перебор­кам, Баженов пробирался по освещенным кори­дорам. Настороженная тишина пугала... Закры­тые двери кают, а дальше трап наверх. Если бы можно было в мгновение ока проскочить осве­щенное пространство! Всего десяток шагов... Но если даже удастся проскочить мимо дверей, то, может быть, на самом трапе он столкнется нос к носу с кем-нибудь... В руках у Баженова была массивная раковина-пепельница. «Оглоушу — и дело с концом!..» — подумал он. Сейчас нужно было вырваться на свободу. Хотя бы на верх­нюю палубу...

Послышались шаги. Баженов застыл. Сердце отчаянно заколотилось. Он стоял у переборки, бе­жать назад было уже поздно. Сверху лился ров­ный мертвенно-бледный свет. По трапу спустился матрос, зевнул, рассеянно взглянул на Бажено­ва, толкнул ногой дверь и скрылся в каюте. Мед­лить больше нельзя... В несколько прыжков Ба­женов очутился у трапа, во весь дух устремился наверх.

Свежий ветер пахнул в лицо. Баженов остано­вился, прижал руку к сердцу. Над головой туск­ло сияли звезды. Это была еще не свобода... Не­бо и море... Матрос крепче сжал раковину. По палубе мерно расхаживал часовой. Фигура его смутно рисовалась на фоне ночного неба. Со сто­роны мостика доносился негромкий разговор.

Баженов распластался на палубе. Он полз бесшумно, замирал, когда часовой направлялся е его сторону. У шкафа с водолазными костю­мами пришлось подняться.

Шкаф оказался запертым...

Маленький замочек хитрой конструкции... Ба­женов крутил его по-всякому, дергал вниз и вверх, но замок не поддавался.

Часового кто-то резко окликнул. В припадке бешенства Баженов уже не замечал ничего. Он рвал и рвал стальную висюльку. Ударил рако­виной по дверце шкафа, потом отшвырнул рако­вину, принялся дубасить по нему кулаками. Злые слезы застилали глаза. На мгновение он опомнился, зажал в ладони замочек.

А по настилу уже гремели шаги.

«Прыгну так, но не сдамся!..» Рванул изо всей силы: замок слетел. Баженов хватал все, что по­падалось под руку. Навесил на спину баллоны, плотно натянул маску на лоб и скулы, заложил в рот мундштук дыхательных трубок, привязал к ногам ласты.

Теперь пора!.. Он не видел бегущих по палубе людей. Сквозь плексигласовый иллюминатор маски виднелось лишь бушующее море и да­лекий свет прожекторов. Баженов поднял вверх руки и, не раздумывая больше, прыгнул в кипя­щие волны. Он сразу же ушел на глубину, от­толкнулся ножными ластами и легко заскользил в нужном направлении. Здесь было тихо. При выдохе слышалось слабое журчание пузырьков. Он старался экономить силы, больше двигаться по инерции. Под ним была мрачная таинствен­ная глубина, но Баженов не думал об опасности. Сейчас уже ничего не страшно! Главное—ско­рее добраться до своих, рассказать все, а они выручат и капитана третьего ранга и инженера.

Иногда он поднимался вертикально вверх, чтобы проверить, не сбился ли с направления. Потом снова уходил под воду. Воздух поступал без перебоев. Даже не двигая руками, Баженов мог плыть приличной скоростью...

Экипаж «Кассиопеи» был поднят по тревоге. Легководолазы торопливо надевали снаряжение. Тэккер стоял на палубе и потрясал кулаками.

— Он далеко не уйдет! — успокаивал расхо­дившегося шефа Кестер. — Вы же знаете, что меня считают подводным асом.

Да, Кестер был уверен, что советский матрос далеко не уйдет. Он облачился в прорезиненный костюм, надел кислородный аппарат, прицепил на пояс фонарь, вооружился ножом.

У ног Кестера лежал небольшой подводный скутер — торпедообразный аппарат с пропелле­ром. На этот скутер, развивающий скорость свыше пяти узлов, Кестер и возлагал надежды.

Начиналась охота на человека, а Кестер был специалистом в этой области.

Кестер взял скутер за длинные рукояти, спу­стился по трапу и нырнул в воду. Нажал паль­цем рычаг — винт заработал и потащил пловца за собой.

Баженов вскоре понял, что за ним организова­на погоня. Сначала он увидел расплывчатое све­товое пятно слева от себя. Что бы это могло быть? Возможно, какая-нибудь светящаяся ры­ба... Вскоре мимо матроса с невероятной быстро­той промелькнула фигура водолаза. Но вот пят­но снова двинулось на Баженова. Значит, пого­ня?.. Значит, рядом враг?.. По-видимому, воору­женный враг... Это похуже акулы или осьми­нога!

Матрос ушел на глубину. Желтое пятно про­неслось над головой. Потом он выскочил на по­верхность и закачался на волнах. Враг, по-види­мому, был сбит с толку. Наверху дул холодный ветер, и Баженов постепенно начал коченеть. По его подсчетам, он находился в воде уже около тридцати минут, а до голубых прожекторных огней было все еще далеко. Хватит ли запаса воздуха? Силы иссякали. Он снова нырнул, и опять впереди замелькало пятно света. Баженов подумал, что нужно подпустить врага на близ­кую дистанцию, а затем броситься на него, от­нять фонарь или уцепиться за горло руками. Он был измучен, вымотан, глухое раздражение и злоба закипали в груди. Разумеется, с самого на­чала смешно было бы думать, что его исчезнове­ние останется незамеченным и что они не устроят погоню. Может быть, их даже несколько, этих преследователей. Навалятся со всех сторон... Как жаль, что не прихватил нож... Но сейчас жалеть об этом бесполезно. Только бы отдышаться хоть немного... Сознание близкой опасности застав­ляло напрягаться, готовиться к схватке.

Опять появилось световое пятно. Враг прибли­жался, плавая по все более сужающемуся кругу. Потом световое пятно расплылось, исчезло. Не­ужели опасность миновала?.. Да, шум винта ста­новился все тише и тише. Американский легко- водолаз потерял след. Баженов вынырнул из во­ды и, как в прошлые разы, увидел голубой луч далекого прожектора. Так близко... друзья, свои... Если бы они могли знать, что Баженов сейчас пытается уйти от погони. Они устремились бы к нему навстречу, десятки рук протянулись бы к нему, защитили от любой опасности...

#img8BF1.jpg

Пронизывающий холод заставил Баженова уйти под воду. Он едва передвигал ластами. О противнике уже забыл. Он решил, что амери­канец, сбившись со сле­па, повернул обратно. Ищи иголку в стоге сена!.. Теперь только бы не впасть в беспамятство. Каждый раз при погруже­нии в ушах появлялась резкая боль, барабанные перепонки вот-вот гото­вы были лопнуть. . Все попытки «продуть уши» ни к чему не приводи­ли. Но легочный автомат работал исправно, и это говорило о том, что запас воздуха еще не иссяк. Баженов прислушался. Он снова уловил не­приятный булькающий звук. Шум винта скуте­ра! Нет, они еще не уго­монились! Значит, все же придется драться. Шум винта нарастал с угрожающей быстро­той. Баженов не двигался с места. И когда враг был не дальше вытянутой руки, матрос нырнул и ухватил его за ноги. Завязалась борьба. Ба­женов изнемогал, но не выпускал американца. Кестер изогнулся (это был он), пытаясь сорвать маску с лица Баженова, но матрос, изловчив­шись, выхватил из левой руки врага скутер, дер­нул за шнур. Шнур оборвался. Но американец, руки которого теперь были свободны, ухватил матроса за горло. Пальцы Баженова разжались, и скутер полетел в глубину. Теперь Кестер ли­шился своего преимущества. Но он все еще дер­жал матроса за горло. Баженов закрутил головой, ударил американца коленом в живот. Удар был легкий, однако Кестер на какую-то долю осла­бил пальцы, и матрос, метнувшись в сторону, выскользнул из его рук. Теперь начиналась игра не на жизнь, а на смерть. На стороне Кестера был большой опыт поведения в воде, ловкость, выработанная длительными тренировками.

Вскоре ему удалось «нащупать» Баженова и снова вцепиться емув горло...

 

11. Они живы!

Если бы Новоселов мог подозревать, что фор­штевень подводного корабля висит над бездной, а корма застряла в расщелине подводной скалы, он отказался бы от попытки перекачать воду из кормовых отсеков в носовые.

Но капитан-лейтенант не знал этого, и экипаж продолжал заниматься выравниванием диффе­рента.

Трубопроводы покрылись инеем, было холодно и мокро. Процент углекислоты в воздухе достиг верхнего предела, а командир не разрешал ис­пользовать запасной баллон. Движения сделались вялыми. Над головой беспрерывно слышался шум винтов, но помощь до сих пор не приходила.

Матрос Лопатин не имел опоры под ногами, он ухитрился привязаться ремнем за трубопровод. Кровоточили руки, порезанные дужкой самодель­ного ведра. Лопатин задыхался. Кружилась голова.

—    Эй, «рычажок»! — кричит откуда-то снизу кок Булгаков. — Принимай банку... Теперь ты превратился в рычаг первого рода.

Лопатин не обижается. Он молча подхваты­вает банку и передает ее старшине первой статьи- Струкову. У Струкова над головой повис еще кто-то.

Когда люди совсем выдохлись, Новоселов при­казал прекратить переноску воды. Во всех отсе­ках воцарилась мертвая тишина. Окоченевшие от холода матросы лежали, как рыбы, выброшен­ные на песок, судорожно ловили ртами воздух. Они задыхались, и не было сил пошевелить ру­кой или ногой. Даже неугомонный кок умолк. Казалось, лодка погрузилась в тяжелый сон.

И все же в недрах стального корабля тепли­лась жизнь. Молчание первым нарушил матрос Лопатин. Он обнял за плечи Черникова и про­шептал:

—    Юрик, Ока и Кама впадают в Волгу. Ты никогда не бывал у нас на Волге?

—     Нет, как-то не доводилось. У вас там, брат, степи, а у нас леса. Выйдешь утром — каждая сосенка светится. А воздух, что твой мед. А то еще дождем пахнет. В лесных озерах вода глу­бокая, вверху журавли курлычут. Под ногами мох сухой. Под корягами рыбы этой — видимо- невидимо...

—    А у нас больше сухим сеном пахнет. Такие цветы: синие, колючие. А то еще есть на Волге утес...

Черников кладет онемевшие пальцы на клави­ши аккордеона, и вот вначале тихо, потом все громче и шире звучит давно знакомая мелодия: «Есть на Волге утес...». Могучая песня, бескрай­няя, как волжские просторы. Будто солнце тех неведомых пространств заглянуло в недра сталь­ного корабля. Песня рождает думы. Каждому чудится свое. Один слышит шепот тайги, друго­му мерещатся скрытые туманной дымкой здания Ленинграда, третий будто увидел родной пле­тень и качающиеся головы пахучих подсолнухов.

Капитан-лейтенант Новоселов невольно под­дался общему настроению. Во время похода, по­ка рядом был командир корабля, Новоселов не чувствовал ни усталости, ни нервного напряже­ния. Он во всем полагался на командира и, сме­нившись с вахты, со спокойной совестью укла­дывался на койку и мгновенно засыпал. Но вот уже неизвестно сколько времени целительный сон не приходил. Да и все будто разучились спатьи пребывали в какой-то полудремоте. Капитан-лей­тенант стремился внушить экипажу, что помощь непременно придет, и ему верили. Но у самого у него такой уверенности не было. Теплилась лишь искорка надежды. Все чаще и чаще прихо­дили мысли о Кате, жене. Почему-то сейчас он ее видел на садовой дорожке среди цветущих яблонь. Может быть, потому, что, приехав в род­ное село в отпуск, он застал ее в саду. Прошел почти год с тех пор, год совместной жизни. Имен­но о такой подруге и мечтал Новоселов. Чуть застенчивая, влюбленная в него, терпеливо жду­щая его из долгих походов. Кто-то сказал, что не легко быть женой моряка. Как это?..

Да, тогда цвели яблони... А сколько света бы­ло вокруг! Солнечные зайчики прыгали по садо­вым дорожкам. Сады, как в снеговом разливе, небо голубое-голубое, а рядом на теплой земле черноглазая девушка с длинной косой, тоненькая, смуглая. То была весна беспокойных ожиданий. Они читали «Алые паруса», и Катя со смехом говорила, что наконец заявился ее принц, прав­да, не на сказочном корабле, а на обыкновенном поезде.

Спасибо вам, добрые люди, написавшие пре­красные книги, возвышающие человека и его лю­бовь... Новоселов увез свою «Ассоль» на Даль­ний Восток, и новый край привел ее в восторг. До этого она никогда не видела моря и сначала боялась его. Теперь она уже привыкла и к морю и к долгим отлучкам мужа. Но каждый раз пе­ред расставанием он улавливал тревогу в ее гла­зах. И успокаивал:

—    Ничего, ничего... Оно же совсем ручное.

Катя устроилась на метеорологическую стан­цию, и теперь ее труднее стало успокаивать. Она имела дело со стихиями, со штормами, тайфу­нами. Все эти грозные силы приводили ее в тре­пет. Как волнуется она сейчас... Но лучше обо всем этом не думать...

Новоселов нахмурился, тронул за рукав Чер­никова:

—    Понятия в вас нет, Черников. Сказано же было: «Катюшу»! А вы тоску на всех нагоняете.

—    Есть, — едва слышно отозвался матрос.

...Пять раз ходили водолазы на грунт, но зато­нувшую лодку до сих пор обнаружить не смогли. Она была где-то здесь, совсем рядом...

Нервничал командир спуска старший лейте­нант Козлов, нервничал инструктор Мелешин, Встревожены до крайности были все на спасате­ле. Да и было от чего волноваться!

Потряс всех доклад водолаза Зеленцова. Он первым спустился на грунт. Лодку не нашел, но увидел массивное бетонное сооружение — огром­ный сегмент с металлическим кольцом. Потом он насчитал еще несколько сегментов.

Мины!.. Да, большой участок подводного пла­то был заминирован. Кем? Когда? Может быть, японцами, может быть, американцами. Возмож­но, плато заминировали еще в минувшую войну. Да, здесь проводились большие по объему рабо­ты. Теперь стало ясно, что произошло с лодкой Дорофеева: она подорвалась на всплывшей ми­не. Мина могла сработать от шума гребных винтов.

Зеленцов, поднявшись наверх и отлежавшись в рекомпрессионной камере, рассказывал водо­лазам:

— Всякое бывало, а такого еще не случалось. Ну, иду это я на глубину, а на сердце что-то не­хорошо. Наверху штормяга, а там тишина, как в глухом колодце. В своей бухте на грунте каж­дый камешек знаешь, а тут вроде черту в лапы лезешь. Глупые думки в голову приходят. Спуск что-то долгим показался. На шестидесятом мет­ре в ушах колоть стало. А потом азот... А я все вниз падаю. Чувствую: под ногами грунт. Все перед глазами плывет. Стал я двигаться туда- сюда. Зацепил ногой за что-то. Пригляделся — и обомлел. Мина... Вся бородой и ракушками об­росла, Стою — и с места сдвинуться опасаюсь. Разглядел-таки: головной взрыватель вроде как бы из пластмассы. Будто новенький. Чуть тронь — и сработает. Дух у меня захватило. Глянул впра­во— вторая мина. С левой стороны — еще одна. Повернулся осторожно назад — тоже мина! Окружили они меня со всех сторон, а я, выходит, упал в самую середку. Из-за ила сперва ничего не видел. А как ил осел, так я и понял, в какой компании очутился. А дальше — бетонные сег­менты кто-то постарался...

Сверху запрашивают, а у меня язык к нёбу прилип. Ведь они, подлые, от малейшего колыха­ния сработать могут!.. Давно, видно, лежат. Ак­куратненько этак уложены, будто на витрине. Но задание есть задание. Передал все, что при­метил, затем потихонечку стал подниматься да в сторону уходить. Осмотрел я те сегменты, за кольца потрогал. А подводная лодка, наверное, где-нибудь поблизости... Может, на мине и подо­рвалась. Чего доброго, всплывет этакая банду­ра— да под самое днище...

Как бы то ни было, но спасателю каждую ми­нуту угрожала опасность. Очередная мина мог­ла всплыть и удариться о днище. Корабли по­исковой группы немедленно отошли на почтитель­ное расстояние от спасателя. И теперь он оди­ноко покачивался на волнах. От людей требова­лось исключительное самообладание. Нужно было сделать все возможное и невозможное, что­бы обнаружить затонувшую лодку и спасти ее.

— Разрешите мне!—обратился к Мелешину водолаз Деревянкин.

Старший лейтенант и Мелешин переглянулись. Деревянкин был самым молодым водолазом. Он не взял ни ростом, ни силой — этакий белобры­сый паренек, худощавый, флегматичный. Прав­да, на тренировках Деревянкин показывал хоро­шие результаты. Но то были тренировки. А сей­час речь шла о спасении людей на больших глу­бинах. Если уж такой орел, как Зеленцов, не справился, то чего ждать от Деревянкина!

Ему все же разрешили. Матрос Деревянкин молча стал снаряжаться под воду. Он знал, что там, под водой, всякое может быть. Кто может сказать наверное, удастся ли ему обнаружить, лодку? Над морем ночь. В глубине—непрогляд­ная тьма.

Ни старший лейтенант, ни Мелешин не подо­зревали, что перед ними не обыкновенный водо­лаз. Деревянкин обладал большим воображе­нием, закалял свое тело и свой дух. Он любил подводные глубины, и всякий спуск на грунт был для него настоящим праздником. Он так же, как и Зеленцов, был энтузиастом легководолазного спорта, но это как-то не замечалось. Слишком уж неприметным человеком был матрос Дере­вянкин! Он обожал свое дело. Морские глубины, казалось ему, обладали таинственной притяга­тельной силой. Резиновая маска с овальным ил­люминатором из прозрачного плексигласа была тем волшебным окном, через которое можно за­глянуть в совсем неведомый мир. Одно дело за­нятия, спуски на глубины в тяжелом трехболтовом снаряжении, так сказать, официальное по­гружение. Герметичный скафандр, шланги, гру­зы, брасы, подхвостник, свинцовые галоши с мед­ными носками, на на плечах, на спине и на груди медный лист—манишка. Медный шлем сам по себе, голова сама по себе. Ты втиснут в рубаху ив прорезиненной ткани, на тебе шерстяное белье и теплые длинные чулки, а то еще и ватная куртка, ватные брюки, на голове шерстяная фе­ска. В шлеме у тебя и микрофон и телефон, на поясе — сигнальный конец. Ты должен следить за шлангом и сигналом, владеть техникой регу­лирования воздуха тебя обслуживает, следит за каждым твоим шагом добрый десяток людей. Тебя все время поторапливают, справляются о самочувствии... Ты связан и поэтому. не можешь как следует разглядеть подводный мир.

Другое дело, когда надеваешь маску из эла­стичной микропористой резины, берешь в рот дыхательную трубку, надеваешь ласты, прихва­тываешь гарпун или подводное ружье — ты ста­новишься подводным охотником. В солнечный день на глубине все пронизано светом, над голо­вой у тебя искрящаяся пелена, на которую боль­но смотреть. .Все на дне и вокруг объемно, рель­ефно — каждый камешек, каждая водоросль, каждая морская звезда. Ярко-красные, ядовито- зеленые, оранжевые стебли слегка покачиваются. Ползет огромный краб, и его панцирь сияет, словно невероятной величины жемчужина; мель­кают, будто серебряные клинки, хвосты рыб. Вы­смотрев добычу, стремительно падаешь вниз, а сине-зеленая рыбина уже скрылась в густых зарослях...

Ты ловок, подвижен, и ничто не стесняет тебя...

Вода тяжелыми всплесками падала на ступе­ни трапа. Деревянкин стоял на трапе, на него надевали грузы. Эти свинцовые грузы весят по шестнадцать килограммов каждый, и под их тя­жестью Деревянкин невольно согнулся. Вот за­креплен подхвостник. Завинтили передний иллю­минатор. Старшина шлепнул ладонью по шлему: можно начинать спуск!

Деревянкин нырнул под воду.

Он спускался все ниже и ниже в непрогляд­ный мрак. Вокруг электрического фонаря кру­жилась стая рыб. Мелькнуло что-то огромное, белесое, растворилось в темноте... Еще раньше Деревянкин наслышался о гигантских осьмино­гах, которые якобы обитают в глубинах этого моря. Был такой даже случай, когда Осьминог напал на человека у самого берега и чуть не уво­лок свою жертву на дно.

Перед спуском как-то не верилось в возмож­ность подобной встречи. Но сейчас, когда Деревянкина окутывала тьма, ему то и дело чуди­лись огромные бородавчатые щупальца, подби­рающиеся к шлангам. Но что такое осьминог в сравнении с десятируким кальмаром!.. Кальмара по-другому еще называют спрутом. Десять зуб­чатых щупалец, и каждое толщиной в бревно... О кальмарах Деревянкин наслушался всяких чу­дес от своего приятеля Иванцова, недавно пере­веденного в базу с Курильских островов. Эти кальмары встречаются и у берегов Камчатки, и у Курильской гряды, и в юго-западной части Бе­рингова, моря. У такого чудовища, достигающего иногда чуть ли не двадцати пяти метров в дли­ну, три сердца, крепкий роговой клюв, каждый глаз — величиной с тазик для умывания. Каль­мар бесстрашно нападает на рыбачьи лодки, увлекает их вместе с людьми в пучину, опроки­дывает шхуны и даже набрасывается на океан­ские корабли. В воде кальмар развивает неве­роятную скорость, и уйти от него невозможно.

Кто может с уверенностью сказать, что и в этих пустынных водах не обитают подобные чу­дища?.. Поднимется этакая студенистая тварь из глубины, упрется в тебя злющими глазами, опутает своими бесконечными щупальцами, а по­том доказывай, что кальмары в Японском море не встречаются...

А то, чего доброго, на мину напорешься. Хрен редьки не слаще. Хоть и отвели спасатель чуть в сторону, да, может, тут на каждом шагу мины. Нужно подогнуть ноги, чтобы на грунт коленка­ми стать.

Не задеть бы свинцовой калошей за головной взрыватель!.. Там, наверху, небось тоже пере­живают. Переживайте, переживайте. Не мне од­ному переживать... «мастера водных глубин…». На Деревянкина посматривали свысока, а Деревянкин добровольно пошел вторым. Теперь, если все обойдется, агитатор Солюков Деревянкина в герои произведет. Деревянкин, откровенно гово­ря, недолюбливал матроса Солюкова. Этакий важный, серьезный. Все время пытается в душу влезть. Поверишь, начнешь настоящим другом считать, а чуть оступился — тот же Солюков те­бя при всех разделает, мораль прочитает, будто начальство какое.

Но сейчас Деревянкин думал о Солюкове, ко­торый находился на палубе спасателя, с тепло­той. В общем-то, Солюков хороший парень, чест­ный, откровенный. Таким и должен быть агита­тор. Если даже Деревянкин погибнет в пучине морской, то Солюков не припомнит мелких раз­доров, а скажет при проведении очередной бесе­ды дрогнувшим голосом: «Он выполнил свой долг до конца и погиб как герой. Его свет­лый образ навсегда сохранится в наших серд­цах...». И ни слова об осьминоге или кальмара. Потому что сказать: «Он погиб в объятиях ось­минога»— смешно, и героики не получится. «Сел на мину и подорвался» — тоже звучит не совсем складно...

Появилась боль в ушах. Деревянкин приоста­новил спуск и зевнул несколько раз, стараясь напрячь мышцы шеи. Боль прекратилась. Он снова заскользил вниз. Он уже спустился метров на пятьдесят и вдруг ощутил жестокий приступ страха. Опять мерещился исполинский кальмар. Чудовище гипнотизировало взглядом своих све­тящихся глаз, к водолазу тянулись со всех сто­рон упругие щупальца.

Это были признаки наркотического действия азота. И хотя матрос знал это, но не мог отде­латься от гнетущего чувства.

«Покоритель морских глубин» Деревянкин!..

Внезапно им овладела веселость. Он рассмеял­ся и даже что-то запел. Но это опять-таки было опьянение азотом.

—     Нам море по колено! — проговорил он вслух. Наверху ничего не поняли и запросили о самочувствии.

—     Настроение бодрое. Идем ко дну! — ответил Деревянкин. Это было воспринято на борту спа­сателя как шутка. Шутит водолаз — значит, все в порядке. Но Деревянкину было не до шуток. В ушах стоял неумолчный звон, веки противно дергались. Он уже не видел шланга, не понимал, куда опускается и зачем. Если до этого он боль­ше всего боялся, что может оборваться шланг, то теперь этот страх притупился. Не все ли рав­но?.. Но инстинктивно он стремился не слишком вытравливать воздух из рубашки. «Обжатие, об­жатие, обжатие...»—звучали в ушах слова стар­шины. Важно, чтобы подача кислорода в дыха­тельный мешок успевала компенсировать нара­стающее давление. А для этого следует замедлить спуск... Только бы не оборвался спусковой конец...

Постепенно сознание прояснялось. Ноги косну­лись грунта.

Деревянкин поднял фонарь и чуть не вскрик­нул: прямо перед ним высилось черное сигаро­образное тело подводного корабля. А всего в двух шагах был обрыв... лодка повисла над обрывом.

Какие-то странные звуки поразили матроса. Он взобрался на корпус лодки и припал шлемом к его корпусу.

«Катюша»!.. Он мог бы поклясться, что слы­шит звуки аккордеона, но подумал, что действие азота все еще продолжает сказываться.

Деревянкин вынул нож и ударил рукояткой по корпусу. Странные звуки пропали. Стало тихо и страшно. Узкий пучок света, а со всех сторон — плотная тьма. Даже рыб не видно... Так вот она какая вечная ночь!.. Лишь мягкий скафандр от­деляет его от этой неподвижной, скрывающей тысячи опасностей среды, защищает тело от охлаждения... Он висит на тонюсенькой ниточке. И стоит воздушному шлангу оборваться... Под ним мертвая громада затонувшего корабля. Есть ли там, внутри него, хоть один живой человек?..

Матрос ударил еще раз. Он даже отпрянул от корпуса, когда услышал резкий стук.

Живы!..

— Они живы!—закричал он, захлебываясь от восторга.— Живы!.. Просят дать воздух...

То, что экипаж лодки жив и продолжает бо­роться, наверху знали и до этого. Но вот теперь они, товарищи, которых Деревянкин знал в ли­цо, здесь, рядом. Он «переговаривается» с ними условными сигналами.

Остается только закрепить стальной конец, а потом уж сюда придут другие...

Нет, Деревянкину больше не мерещился чудо­вищный кальмар: рядом с ним на расстоянии вытянутой руки были живые люди, товарищи...

 

12. Свои пришли!

У Кестера не хватило сил подняться на борт «Кассиопеи»: его пришлось втаскивать по трапу. Он лежал на палубе, широко разметав ноги, хлюпая носом и задыхаясь. Всем своим видом он сейчас напоминал огромную лягушку.

Рядом стоял Тэккер и с презрением смотрел на своего любимчика. Когда в рот Кестера вли­ли добрую порцию джина, он наконец, очнулся.

Тэккер ничего не спрашивал, а Кестер расте­рянно лепетал:

—       Он сорвал с меня маску, и я чуть не за­хлебнулся. Он сорвал и швырнул ее к черту!.. Обратно мне пришлось просто плыть наверху. Я ждал, что Джонни и Том подоспеют...

Профессор курил трубку и молчал. Наконец он сплюнул на палубу, и коричневый плевок шлепнулся почти у головы водолаза.

—       Капитан Дильворти! Нам нечего здесь больше делать. Курс на острова... — властно приказал Тэккер.

—    А Джонни и Том? Они еще не вернулись.

—    Не рассуждайте и выполняйте приказ!

—       Я не могу выполнить подобный приказ,— заартачился было капитан.— На судне хозяин — я, и я отвечаю залюдей.

Мягкими шагами профессор подошел к Диль­ворти, цепко схватил его за лацканы тужурки и потряс:

—       Я вам приказываю, черт вас побери! Поня­ли?.. Я за все отвечаю, а не вы...

—     Понял, сэр.

—    Действуйте!

—       Есть. Но только поздно, сэр: советские корабли!

Тэккер выпустил капитана. Советские эскад­ренные миноносцы в самом деле шли наперерез судну.

—    Да, нас, кажется, хотят зажать в клещи...— пробормотал Тэккер. — Впрочем, все равно нам не удалось бы уйти далеко... Проклятый гидро­самолет!..

Вскоре на палубе «Кассиопеи» уже стоял ка­питан второго ранга Денисов.

—    Мистер Тэккер, если не ошибаюсь? — веж­ливо произнес Денисов.

—    Вы не ошибаетесь! — прорычал профессор.

—    Мы прибыли поблагодарить вас за спасе­ние трех советских людей и передать вам вашу признательность.

Тэккер запыхтел трубкой.

—     Их только два,— сказал он, успокаиваясь.— Третий украл принадлежащее нам водолазное снаряжение и, даже не поблагодарив, удрал. Мы не сможем выдать вам Дорофеева и Румянцева, пока не будет возвращено имущество «Кассиопеи».

—    Матрос Баженов! — крикнул капитан вто­рого ранга. — Возвратите взятое во временное пользование легководолазное имущество.

—     Есть! — Баженов, улыбаясь во весь рот, пе­редал опешившему профессору сверток. — Мо­жете проверить. Все целехонько! Премного бла­годарны...

—    Мы могли бы потребовать аварийный буй, случайно оказавшийся на палубе вашего суд­на,— мягко сказал Денисов, — но сейчас не вре­мя сводить счеты. Где Дорофеев и Румянцев?

Профессор нахмурился.

—     Капитан Дильворти! — крикнул он. — По­заботьтесь, чтобы пле... гости были доставлены сюда...

Через несколько минут Денисов сжимал в объятиях Дорофеева и инженера.

—    Довольны ли гости оказанным им прие­мом?— спросил напоследок Тэккер, иронически скривив губы.

Дорофеев усмехнулся и, ничего не ответив, пе­решел на палубу советского корабля.

Но инженер Румянцев, смерив Тэккера с ног до головы, сказал:

—    Честные люди, сэр, не роются в чужих кар­манах. Вы не вернули мне письмо. Но, надеюсь, оно вам не пригодится. Во всяком случае, я при­му все меры, чтобы оно вам не пригодилось!

В небе послышался гул гидросамолета.

Когда советские корабли отошли, гидросамолет сел на воду, закачался на волнах.

Вскоре командир гидросамолета докладывал:

—     Какой-то идиот перепутал цифры: мы иска­ли вас на целый градус южнее, вызывали много раз, но никто не отзывался. Я уже хотел повер­нуть обратно, но потом решил все же попробо­вать...

—    Этот идиот—Кестер! — холодно отозвался Тэккер. — Могу вас с ним познакомить, если вам не доводилось встречаться с круглым идио­том...

—     Каковы будут распоряжения, сэр?

—     Вам придется несколько дней поболтаться здесь, Билл. Не исключена возможность, что мне нужно будет срочно вылететь, оставив «Кассио­пею» на попечение капитана Дильворти.

—    Всегда к вашим услугам, сэр! — бодро ото­звался летчик.

Профессор спустился в салон и вызвал Кесте­ра. Ассистент был еще слаб, но не замедлил явиться.

—   Присаживайтесь, Боб, — пригласил Тэккер почти ласково. — Два поражения за одну корот­кую ночь — много, не правда ли?

—    Я сделал все, что в моих силах, — выдавил из себя Кестер.

—    Да, вам пришлось поработать, — посочув­ствовал профессор.— И если бы не эти растяпы Джонни и Том... Кстати, они вернулись?

—    Вернулись.

—    Их следовало бы наказать. А вы заслужи­ваете поощрения...

Кестер не верил своим ушам. Но он уже успел изучить своего шефа и знал, что Тэккер готовит ему какую-то «пилюлю», а потому насторожился.

—    Как вы думаете, где находится главный старшина Буняков Петр Степанович? — неожи­данно спросил Тэккер.

Брови ассистента прыгнули вверх от удивления.

«Буняков... Ах, да... это в письме Румянцева к некоей Инне. Рекомендательное письмо...»

—    Буняков Петр Степанович находится на дне морском в затонувшей подводной лодке,—■ продолжал, между тем, профессор.— Если этого Бунякова спасут вместе с остальным экипажем, то рекомендательное письмо Румянцева станет пригодно лишь для того, чтобы завернуть в него селедку. Вы улавливаете мою мысль, Боб?

—    Да, сэр.

—    Мы обязаны знать, удастся ли им спасти лодку? Для этого «Кассиопея» должна подойти ближе к советским кораблям. Прогнать нас они не имеют права.

Нет, Кестер не улавливал главной мысли ше­фа. Тэккер основное всегда оставлял под конец. Не из-за этого же, в самом деле, советского мат­роса «Кассиопея» должна крутиться здесь еще нанесколько дней! Если матрос погибнет, то, нет сомнения, об этом сразу же сообщат на родину и рекомендательное письмо все равно потеряет ценность. А если он жив и его спасут, то письмо тем более не будет стоить ни цента... Кроме того, если не действовать оперативно, то после заяв­ления инженера Румянцева вообще опасно ис­пользовать это письмо...

—     Билл передал мне распоряжение началь­ства, — вкрадчиво произнес профессор. — Вам придется поработать еще, Боб. На этот раз в своем новом усовершенствованном скафандре. Вы понимаете меня, мой мальчик?

—     Не совсем, шеф.

—    Нужно обследовать советскую подводную лодку и подцепить магнитную мину!

Кестер даже привстал:

—     Но ведь там, в глубине, день и ночь рабо­тают их водолазы!

Тэккер сощурился, потом широко раскрыл гла­ва и сказал сурово:

—     Если бы там никого не было, то эту неза­мысловатую работу могли бы с успехом проде­лать Джонни и Том. Но вы, Боб, постыдно опро­стоволосились и должны загладить свою вину. В противном случае вам придется давать объяс­нения не мне, а сэру Бэрку. Ну, а если ваша экспедиция увенчается успехом — в чем я не со­мневаюсь: ведь вы прославленный подводный ас! — то ждите награды и повышения по службе. Теперь вы меня поняли, Боб?

 

13. Кестер за работой

Парами и в одиночку спускались водолазы на грунт. Налажена была телефонная связь с лодкой.

Капитан третьего ранга Дорофеев почти вы­рвал у дежурного телефониста наушники с рези­новыми заглушками и нагрудный микрофон.

—       Капитан-лейтенант Новоселов слушает! Я слушаю вас...

Голос прозвучал громко, отчетливо, знакомый голос... Можно было подумать, что Новоселов стоит рядом. У Дорофеева сперло дыхание, дрог­нули губы. Он даже зажмурился. А потом про­изнес почти шепотом:

—     Вася...

Впервые он назвал своего подчиненного не по званию, не по фамилии, даже не по имени и от­честву, а вот так просто: «Вася»...

На другом конце провода молчали. Дорофеев еще плотнее прижал наушники, дул в микрофон. Ему вдруг показалось, что связь оборвалась. На лбу проступил холодный пот.

—     Вася... Василий Никифорович...

—      Это я! Это я, Сергей Иванович... Родной вы наш... — закричал Новоселов.—Значит, жи­вы? Живы...

Голос оборвался. А потом уже тише, с некоей осторожностью Новоселов спросил:

—     А Баженов и инженер?.. Инженер, говорю?

—       Все живы-здоровы. Привет просили пере­дать. Всем передать. Потом все расскажу. Ребя­та как? Как ребята?

—         Воздух ждем. Нам бы только воздух... Не тревожьтесь — выстоим. Держатся правильно. Боевой листок даже выпустили. Лопатина в комсомол приняли. Румянцевский прибор цел. При­емник только барахлит. Буняков все возится...

Дорофеев называл по фамилиям матросов, справлялся о состоянии каждого, давал советы. Затем сказал капитан-лейтенанту:

—    Попытайтесь подключить меня к трансляци­онной сети. Хочу говорить с экипажем.

Буняков быстро проделал несложную работу. И когда по всем отсекам зазвучал ровный голос командира, Петр Степанович внезапно ощутил, как спазма сдавила горло. Командир снова был со всеми. И теперь верилось, что час избавления близок. До этого было лишь мучительное ожи­дание, какое-то оцепенение. Старались не дви­гаться, чтобы сохранить жизненные силы. А сей­час все ожили, зашевелились, поднялись, встали на ноги. Так и должен слушать своего команди­ра воин — стоя, подняв голову, развернув пле­чи... Там, наверху, было солнце, синее небо, там капитан третьего ранга Дорофеев, Баженов, Ру­мянцев. Значит, они не погибли в штормовом море!.. Как произошло все это, никто не знал. Но сейчас важно было другое — час встречи с ни­ми близок...

И когда голос Дорофеева умолк, матрос Чер­ников попросил:

—    Разрешите, товарищ капитан-лейтенант, рвануть на аккордеоне плясовую?

—    Добро, — отозвался Новоселов и спрятал улыбку в уголках рта.

Даже Новоселов слегка оторопел. Шланги по­дачи и отсоса воздуха...

И вот свежий воздух ворвался в отсеки.

— Воздух! Воздух!..

Да, спасательные работы шли успешно. Ни­кто не сомневался, что экипаж подводного ко­рабля будет спасен. Заводили крепежные, напра­вляющие тросы. Лодка, словно паутиной, была опутана тросами. Удалось подать в лодку про­дукты питания, медикаменты, шерстяное белье.

Это был огромный, напряженный труд целого коллектива. Уже забыт Зеленцов, забыт Деревян­кин. Появились новые люди, совершавшие под водой беспримерные подвиги. Их выдержка, на­стойчивость, самоотверженность не имела границ.

Прошло всего лишь четыре дня, а всем каза­лось, что спасательные работы ведутся уже мно­го-много суток. Не такое простое дело вызволить подводный корабль из цепких объятий морских глубин. Люди забыли, что такое сон, что такое отдых.

Работы водолазов близились к концу. Оста­лось лишь опустить и присоединить к лодке мед­ный трубопровод высокого давления. А уж тогда экипаж сможет продуть цистерны и всплыть, если, конечно, буксирам удастся выдернуть под­водный корабль из расщелины.

Деревянкину был прописан абсолютный покой, но матрос нервничал, не находил себе места в стальной камере, которая только и спасала его от кессонного заболевания.

Вот через несколько часов все закончится... Потом возвращение в базу. И снова повседнев­ные тренировки, .занятия... Деревянкину все ка­залось, что он не успел проявить себя как сле­дует. Другие находились под водой по две, три нормы времени. Например, старший матрос Ни­китин подал наверх оборванный кабель аварий­ного буя, а после этого еще три часа заводил трос... Вот это геройство!

Деревянкину же поручали все больше мелкую работу, хотя это он, именно он, первым обнару­жил лодку, подбодрил ее экипаж!..

Он не был тщеславным, нет... Но все же хоте­лось отличиться, «утереть нос» кое-кому, кто мнит себя многоопытным водолазом... хотя бы тому же Зеленцову...

И когда Деревянкина выпустили из рекомпрессионной камеры, он не отправился в кубрик, а стал разгуливать по палубе, стараясь вникнуть в каждую мелочь. Оказывается, трубопровод вы­сокого давления еще и не опускали. Спасатель дрейфовал, и не удавалось завести специальный направляющий трос для спуска трубопровода.

Деревянкин подошел к инструктору Мелешину. Здесь же стоял врач-физиолог.

—    Я бы этот трос мигом завел! — произнес Деревянкин хвастливо. — Только бы разрешили...

—    Ну, это исключено, — вмешался врач.— Вы и так потрудились на славу. А с вашими фи­зическими данными... Вон возьмите, к примеру, Зеленцова...

—    А все-таки я завел бы конец, — не сдавался Деревянкин. — Я петушиное слово знаю.

Инструктор улыбнулся:

—    Шли бы вы отдыхать, юноша. Теперь и без вас обойдутся.

Но без Деревянкина все же не обошлись. По­совещавшись между собой, офицеры решили пу­стить его на грунт. Даже врач не стал возра­жать.

Деревянкин обрадовался разрешению.

Солнце едва приметно поднялось. Море стало постепенно успокаиваться, словно, как и люди, исчерпав весь запас своих сил. Солнечный свет стал ярче, золотым покрывалом засверкал на воде.

Деревянкин стоял на трапе и смотрел в синюю глубь. Гремя по железным ступеням свинцовы­ми галошами, медленно спустился в воду. Над головой — киль спасателя, обросший красно-бу­рыми ракушками. Деревянкин спускался быстро. На глубине вода была прозрачной, и водолаз замечал все: вот проплыла скумбрия, шевелятся рыжие водоросли, метнулся в сторону неболь­шой скат.

Но с каждым метром становилось все сумереч­нее. С хрустальным звоном вырывались пузырь­ки воздуха из шлема. Мертвая тишина снова охватила Деревянкина со всех сторон. На какое- то мгновение — провал в памяти. Кольнуло в ба­рабанные перепонки — из-под ног взвился голу­бой ил. Грунт!.. Спуск длился не больше восьми минут.

Осмотревшись, Деревянкин отрегулировал по­дачу воздуха в скафандр и подал сигнал: «Я на грунте, чувствую себя хорошо». В ответ дерну­ли сигнальный конец.

Подводный корабль, темный, молчаливый, был как на ладони: большая вмятина на борту, руб­ка, вздыбленный форштевень и тросы, тросы ? тросы, уходящие наверх...

Водолаз стоял на самом краю обрыва. Там, внизу, был мрак, непроглядный мрак. Водолаз попытался представить эту подводную пропасть и почувствовал озноб. Нет, лучше не думать об этом. Хорошо» что вовремя удалось предупре­дить экипаж лодки...

Деревянкин поднялся на корпус корабля и стал заводить направляющий трос. Он работал сосредоточенно, хотя дышать становилось все труднее и труднее. Силы быстро иссякали. Опять мутилось сознание, к горлу подступала тошнота. Но Деревянкин решил, что скорее умрет, но не станет выходить наверх до тех пор, пока трос не будет заведен.

Он не заметил, как темная тень мелькнула над головой, не окатил внимания на странный журчащий звук.

А над головой Деревянкина плавно скользил водолаз в скафандре. Вот он выключил скутер, и журчащий звук исчез. Водолаз осторожно при­близился к воздушному шлангу, выдернул из футляра нож. На груди водолаза висел аккурат­ный металлический ящик, окрашенный в зеленый цвет. Но ящик пускать в дело было еще рано. Сперва нужно покончить с водолазом, а уж по­том без помех подобраться к затонувшему ко­раблю. Кестер — это был он — взял воздушный шланг Деревянкина в руку и перерезал ножом. Он висел в воде, обсыпанный пузырьками воз­духа, и доламывал этот шланг до спиральной проволоки. Проволока была упругая, и Кестеру с трудом удалось ее перерубить.

Теперь вниз, к затонувшей лодке!..

Деревянкин не знал, что случилось то самое страшное, чего он так опасался,— шланг, соеди­няющий его с компрессором был перерезан. Враг перерезал телефонные провода и сигнальный конец.

Матрос только удивился, что в шлеме вдруг стало как-то тихо. В костюме еще был воздух, и его могло хватить на несколько минут. Все за­висело от того, прикоснется Деревянкин головой к золотнику или не прикоснется. Если прикос­нется, тогда все — воздух мгновенно улетучится!..

Внезапно горло свела судорога, в глазах по­темнело. Деревянкин выпустил трос из рук и упал на корпус лодки вниз лицом.

В это время Кестер коснулся ластами грунта. Он снял с груди зеленый ящик и опустился под киль затонувшего корабля.

 

14. Схватка в глубинах

Водолазы Зеленцов и Никитин готовили мед­ный трубопровод к спуску. Они знали, что Дере­вянкин заканчивает работу и теперь наступал их черед.

Сквозь иллюминатор они увидели встревожен­ное лицо инструктора.

— С Деревянкиным несчастье! — прокричал инструктор. — Привернуть два запасных шлан­га! Зеленцов и Никитин — в воду!..

Водолазы торопливо ушли на глубину. Они не придерживались никаких норм, так как торопи­лись на помощь товарищу. Между ними не было договоренности, но каждый знал, как действо­вать.

Восемьдесят метров... Всего несколько дней на­зад считалось, что спускаться на эту глубину в трехболтовом снаряжении опасно. Теоретиче­ски это было убедительно обосновано. На глу­бине шестидесяти метров на организм человека начинает действовать азот, будто самый сильный наркотик. Водолаз опьянен, у него начинаются слуховые и зрительные галлюцинации. Страшная вещь — азотный наркоз! На глубине девяносто метров дыхание через нос уже невозможно, так как увеличивается плотность воздуха. Прихо­дится дышать широко открытым ртом.

Но обстановка потребовала работать на этих, казалось бы, предельных глубинах, и все шло нормально.

Все же Зеленцову и Никитину казалось, что спуск идет слишком медленно. Жизнь Деревян­кин а в опасности... Что с ним могло случиться там, на глубине?..

Никитин камнем упал рядом с лежащим на палубе корабля Деревянкиным и, мгновенно со­образив, что произошло, наклонился к рожку шлема товарища, подтянул запасной воздушный шланг. Теперь жизнь Деревянкина была в без­опасности,

Зеленцов в это время заметил под килем лод­ки незнакомого водолаза в серебристом шлеме и таком же серебристом костюме. Он что-то делал, не замечая Зеленцова. Зеленцов вывинтил нож из футляра и ринулся на неизвестного. Тот обер­нулся, и старший матрос увидел зарешеченный иллюминатор, две гофрированные трубки, загну­тые от шлема за плечи, словно рога. Зеленцов навалился на неизвестного, но тот выскользнул. Старшему матросу все же удалось удержать его за ноги. И тут Зеленцова с огромной скоростью потащило в сторону. Мешкать было нельзя. Ма­трос подпрыгнул и ударил неизвестного ножом в плечо. Вода вокруг них побурела. Тот рванул­ся изо всех сил, сделал сальто, вырвался из рук Зеленцова и сразу же растворился в темно-синем сумраке.

— Ушел, мерзавец! — крикнул старший матрос и повернулся к подводной лодке. «Что он там делал?..»

Зеленцов опустился под корпус корабля и, плавно перебирая ногами, подошел к тому месту, где совсем недавно находился неизвестный водолаз.

Он сразу же заметил зеленый ящик, будто прилипший к корпусу лодки. Попытался сбить его, но это не удалось.

 

Магнитная мина!.. Сомнений в этом быть не могло. Сейчас грянет под водой взрыв — и от лодки, и от него, Зеленцова, Никитина, Деревянкина ничего не останется. Четверо суток без передышки трудились десятки людей... и ока­жется, что все эти усилия ни к чему...

Зеленцов ухватился за ящик руками, но он словно прирос к корпусу. Старшего матроса бросило в пот. Он почувствовал, что руки отка­зываются повиноваться. Он знал, что взрыв дол­жен прозвучать через секунду — две. «Мина, ми­на...— стучало в мозгу.— Нет спасенья... Все кончится раз и навсегда... Проклятая железная гадина...» Собрав силы, он снова уцепился за скользкий ящик, но нечаянно оттолкнулся и ушел в сторону. А потом его потащило кверху. Он не сразу догадался, что произошло. Взглянул на­верх и сразу понял: Никитин с Деревянкиным за­цепили за сигнал. На спасателе решили, что Зе­ленцов тоже решил выходить на поверхность.

— Стоп поднимать! — закричал он во всю си­лу легких. — Трави обратно... Мина...

Его поняли. Зеленцов единым махом очутился у металлического ящика, рванул его на себя и швырнул в бездну. Прошло несколько напря­женных секунд. Зеленцов словно окаменел, не мог сдвинуться с места, дыхание перехватило. Сверху о чем-то спрашивали, но он не мог поше­велить губами.

Проходила минута за минутой, но взрыва все не было. Опять сверху что-то кричали, но стар­ший матрос не мог разобрать ни слова. Он был цел, .лодка была цела... Мина так и не взорва­лась. Возможно, она взорвется позже.

Зеленцов, забыв, что на нем шлем, хотел про­вести ладонью по мокрому от пота лбу, потом улыбнулся и в полном изнеможении опустился на палубу лодки.

 

15. Солнце над водами

Ветер стих, и море было гладкое, как зеркало. На палубах эскадренных миноносцев, на палубе корабля-спасателя толпились люди.

Вот он наконец настал долгожданный момент!

Мощный буксир натянул трос — и все затаили дыхание. Трос дрожал, звенел, и, казалось, эта капроновая ниточка вот-вот лопнет. Капитан третьего ранга Дорофеев стоял, подавшись впе­ред и уцепившись руками за леер. Он боялся по­шевелиться, словно от этого зависел исход дела. А трос все звенел и звенел, натягивался, как струна. И так же натягивались нервы Дорофее­ва. Он даже ощутил прилив дурноты. В глазах потемнело. Кто-то положил ему руку на плечо. Это был инженер Румянцев. По лицу Николая Арсентьевича прошла судорога, он боязливым шепотом спросил:

— Как вы думаете, выдержит?

Дорофеев даже не пошевелил свинцово-серы- ми губами. Нужно было завести два троса, три... сколько угодно, лишь бы они выдержали!.. Если бы он находился на борту буксира!.. Все дер­жится вот на этой капроновой ниточке...

И Дорофеев словно погрузился в синюю пучи­ну и мысленным взором увидел свой любимый корабль. Там, в тесных отсеках, его друзья, са­мые близкие и дорогие... Надежды, сомнения, предельное напряжение сил, духовных и физиче­ских... Сейчас они ждут, ждут, верят, что избав­ление близко...

Забурлила, взволновалась вода, и вот на по­верхности показалась рубка, вынырнул длинный узкий корпус. Лодка была на плаву...

А потом шлюпка подошла к подводному ко­раблю, и капитан третьего ранга Дорофеев пер­вым взошел на его палубу. Открылся люк, и по­казалась голова капитан-лейтенанта Новоселова. Он зажмурился от яркого света.

Горячие слова, объятия, восторженные взгля­ды... И если бы у капитана третьего ранга Доро­феева спросили, какой день в его жизни самый счастливый, он без колебаний ответил бы: «Вот этот день!.. Самый счастливый, самый прекрас­ный!..»

И когда главный старшина Буняков Петр Сте­панович, расцеловавшись со всеми водолазами, сказал торжественно: «Никуда не пойду, буду проситься на сверхсрочную!..» — это никого не удивило. Ибо тот, кто пережил, перечувствовал все то, что произошло за последние несколько суток, не мог поступить иначе...

Американское океанографическое судно «Кас­сиопея» взяло курс на восток.

По его палубе прохаживался Чарльз Тэккер и, попыхивая глиняной трубкой, сплевывал ко­ричневую слюну на сверкающий линолеум.

Вот он подошел к ассистенту Кестеру, который морщился от боли и поправлял повязку на пле­че, и сказал:

—    Мне даже не пришлось воспользоваться ги­дросамолетом. После вашего вторичного прова­ла, Боб, нам нечего здесь больше делать. Слиш­ком бойкое место. Создавать здесь подводную базу бессмысленно. Русские обследовали на дне каждую расщелину, каждую скалу... А я так на­деялся на вас, Боб... Мы, кажется, проиграли сражение. А в письмо инженера Румянцева мо­жете завернуть селедку.

—    А как теперь поступят со мной? — спросил Кестер, и в голосе его прозвучала тревога.

Тэккер криво усмехнулся, ответил с едва при­метным сарказмом:

—    Вы пока еще нужны мне, мой мальчик! Нужны. Бывают провалы, бывают неудачи, но подводная стратегия Чарльза Тэккера продол­жает действовать... А для осуществления боль­ших планов нужны преданные люди, такие, как вы, Боб. Ведь у нас с вами один бог — доллар!