На юге Африки, измученный прессой и забитый "мировым сообществом" режим апартеида провел первые выборы среди всех граждан ЮАР — белых, черных, желтых, оранжевых; в Польше, непрерывно бастующей, был закрыт Гданьский судостроительный завод, с которого распространялась по стране зараза "Солидарности", однако ни к чему доброму это запоздалое решение не привело и ничего не изменило; американцы показали миру свое угловатое детище — первый в истории самолет-невидимку и его появление вызвало бурный восторги по обе стороны Атлантики и глухую стену молчания за Железным занавесом; кубинцев выперли из Анголы и Намибии, положив конец "экспорту красных революций". В общем, начиналось победное шествие демократии и либерализма, так много давших Америке и насаждаемых теперь повсеместно.

В Южной Корее один из творцов "экономического чуда" — Президент Чон Ду Хван на собственном примере показал общественности, что коррупция и экономический рост государства никак не связаны. Для экономического роста всего лишь нужно было национализировать банки и упорядочить финансовые потоки в стране, перенаправив их с фондовых рынков в реальный сектор экспортоориентированной экономики. И полученные взятки для экономического роста страны нужно всего лишь размещать в национальных банках, не вывозя их в Швейцарию или Лондон. Кореец признался в том, что брал взятки, как сказали бы в Советском Союзе — в особо крупных размерах, вернул деньги и добровольно отправился в монастырь замаливать грехи. Кажется, у корейцев начинался период истории, когда глава государства из высокого кресла непременно отправлялся на скамью подсудимых.

Но значимее всего для нас было происходящее в Союзе, который уже давно перестал быть "тихой гаванью". В Баку состоялся очередной митинг с разгоном демонстрантов, жертвами и прочими прелестями позднесоветского стиля управления национальными окраинами. Вдруг откуда не возьмись, повылазила уйма советских доморощенных специалистов, говоривших много, долго и путано о вещах, в которых разбирались примерно как свиньи в апельсинах, но в силу личной убедительности и новизны для публики заслуживших славу непревзойденных экспертов, без сомнения, понимающих, куда следует вести страну. Но даже проведенное повышение пенсий аж на сорок процентов не принесло желаемого успокоения населения.

Горбачев в очередной раз поменял состав руководителей страны, и к удивлению многих, выкинул из Политбюро своего старинного приятеля Шеварднадзе, лишив его заодно и поста министра иностранных дел. Эдуард Амвросьевич отправился в Якутию, где возглавил местный исполком, а на его место был назначен бывший посол в США — Александр Александрович Бессмертных, с которым последние полгода достаточно плотно работали Серегины гб-шники под прикрытием визиток от Ландри и Снайла. Бывший среди советских министров первым выпускником МГИМО, он слыл в первую очередь просто хорошим дипломатом, и только потом партийным функционером. Теперь можно было надеяться, что грядущее соглашение по разграничению территорий в Беринговом море не будет подписано на американских условиях. Что уступки в сфере разоружения в одностороннем порядке и без обсуждения прекратятся. Бессмертных нашел время и снялся в длинной трехчасовой передаче перед советской общественностью с разъяснением международной ситуации. Запись производилась в том же формате, что и памятное интервью с Маргарет Тэтчер и показала миру, что и в России есть думающие люди с трезвым мышлением, ничем не уступающие Железной леди. Его выступление было фрагментами показано по всему миру, и мне запомнился необычный пассаж о том, что в США еще до сих пор рабство толком не отменено, что есть штаты, которые спустя сотню лет после принятия соответствующего закона, так его и не ратифицировали. Госдепартамент разразился в ответ уверениями, что это просто не соблюденные формальности, которые обязательно завершат в ближайшее время. Но слова уже были сказаны и услышаны. Новый советский министр прослыл человеком, абсолютно понимающим, что такое Америка.

Он не пользовался хитрыми словесными конструкциями как Тэтчер, отвечавшая на вопрос советского журналиста:

— Не представляет ли программа "Звездных войн" новую угрозу для человечества? Разве это не вывод ядерного оружия в космос?

примерно следующее:

— Мы еще не знаем, насколько эффективна будет программа СОИ. Давайте сначала ее запустим, а потом будет судить об угрозах.

Кот Хамфри, этот гений в секвестровании собственного бюджета, любимец баронессы Тэтчер, служащий мышеловом на Даунинг-стрит, 10, и тот ответил бы умнее.

Почему-то этот поистине дурацкий ответ показался зрителям логичным и умным, а по мне так ничем не отличался от слов той обезьяны, что стучала камнем по гранате: ну взорвется, ну и пусть, у меня еще есть! Признаюсь, я никогда не сильно прислушивался к болтовне госпожи Тэтчер, но если это был образец ее красноречия — то я ничего не потерял, потому что такую чушь можно послушать и в куда более искусном исполнении Фрая и Лори или Эддингтона и Хоторна.

Если бы не знания от Сереги, на пальцах объяснившего мне, что вся эта программа СОИ — блеф и ничего больше, я бы, как и любой нормальный человек, испытывал некоторое неудобство от осознания того, что где-то высоко над головой висит спутник, оснащенный лазером с ядерной накачкой. Но госпожа Тэтчер — не участница скетч-шоу, и ее ответы при небольшом размышлении выглядели очень странно. Бессмертных же был последователен, логичен и не оставил никаких сомнений в своей полнейшей компетентности.

В общем, в России постепенно, но как мне казалось, очень уж медленно, создавался пул политиков, достаточно либерально настроенных по отношению к будущему Союза и в то же время прекрасно понимающих, куда может завести тупое следование предлагаемым из-за океана рецептам успеха.

Горбачев вновь навестил своего друга Миттерана, бывшего князя уже родной моему сердцу Андорры, с которым обсудил все, до чего смог додуматься изощренный разум Генсека, забитый массой "добрых" советов от помогальников. Они говорили о многом: от развития межпарламентских отношений и очередного сокращения наступательных вооружений до совместного полета на недавно опробованном "Буране" на Луну. Михаила Сергеевича несло, и он трепетал от восторга, что такие большие люди — Миттеран, Рейган, Тэтчер — обстоятельно слушают его полоумные бредни. Они одобрительно ему улыбались, хвалили и часто вместе фотографировались, но никто из них ни разу даже не задумался о возможных уступках этому никчемному человечку, делавшему одну глупость за другой.

Однако того административного ресурса, что находился в руках даже откровенного врага на посту Генсека, хватило бы на долгие годы правления. А Фролов ничего не делал для предотвращения этого, оставаясь пассивным наблюдателем и практически не занимаясь политикой. Он ждал, когда Горби до конца доведет свою затею — чтобы не осталось на шее у страны нахлебников, с удовольствием прожирающих ее ресурсы и при этом открыто называющих благодетелей оккупантами.

Серый говорил, что активно лезть в дело раньше лета девяносто первого года никакого смысла нет. Он говорил, что ничего нового к тому, что там происходит, мы добавить не сможем. Все наши потуги пропадут втуне, зарытые под ворохом перевранных исторических фактов из "Огонька". А до тех пор страну просто "плющит" и ее народу нужно свыкнуться с новыми знаниями о Родине, чтобы приобрести иммунитет к ним. Ведь без него население так и останется беззащитным перед профессиональной пропагандой последователей Эдварда Бернейса.

— Чтобы можно было пену сдуть, она сначала должна всплыть, — частенько повторял Фролов.

На выданном Союзу кредите в тридцать миллиардов он и успокоился, просто поджидая, когда у Горби закончатся деньги и он снова бросится с протянутой рукой по миру. И тогда мы должны быть готовы к тому, чтобы жестко выкрутить ему руки: заставить провести общенародный референдум о сохранении Союза, а после этого навязать пакет необходимых для развития страны законов и проследить за их выполнением. А до того ничего серьезного в политике предпринимать нельзя, ведь и "друзья" совсем не дремлют и чем ближе решающая дата, тем меньше у них времени для маневра. Так что пока ограничимся возможностью практически монопольной торговли сырьем и ширпотребом с коммунистической Россией и созданием в ней коммерческих банков, где соучредителями выступят зависимые СП — примерно такой, в общих чертах, был план.

Так и должно было идти и так оно все и шло, пока однажды я не прочел свежий выпуск The Times, в котором черным по-английски было написано, что Парижский клуб занимается рассмотрением заявки Совета Министров Советского Союза о вступлении в эту мутную структуру и на предоставление консолидированного кредита в размере тридцати миллиардов долларов на пять лет.

Уже в полдень прилетел отец, свирепый как никогда.

— Ты не представляешь, что они там обсуждают! — горячился он, разбрызгивая минералку со людом из потного стакана. — Гостева за его антикооперативные выкрутасы Яковлев с Горбачевым отправили на пенсию, на его место прочат Орлова, а пока в Париже сидит сам Яковлев во главе капитуляционной комиссии и просится в Парижский клуб!

— Кто такой Орлов? Им мало того, что они уже получили? Как можно профукать тридцать миллиардов за полгода?

— Ты меня спрашиваешь? — вспылил отец. — Понятия не имею. Стрелять сук нужно через одного, а не возиться с ними как в песочнице! Орлов ходил замом у Гостева. Он всегда будет согласен с точкой зрения Михаила Сергеевича. Просто бухгалтер. Ты спрашиваешь, куда делись деньги? Не знаю! И никто ничего мне сказать не может. Точно знаю, что часть денег ушла "африканским друзьям" в виде поставок оружия. Еще на часть были закуплены станки у Siemens, еще где-то в Швеции, в Дании, в Гонконге — теперь нет денег на то, чтобы произвести перевооружение отраслей! Станки ржавеют, превращаются в металлолом! Все, финита! Где остальное — этого тебе и Рыжков не расскажет!

— Успокойся, — попросил я. — Вообще-то нужно Серому позвонить, но он еще наверняка спит. Через пару часов позвоню.

После схватки со Standard Chartered мне все казалось преодолимым. И мне казалось, что в этом и состоит задумка Серого — выдать кредит и никак не следить за тем, на что тратятся деньги растерянными аппаратчиками. Только допустить, чтобы Россия оказалась в Парижском клубе с прошением о кредитовании было никак не возможно. У них, как в хороших бандах — вход рубль, выход — пять!

— Давай сначала?

Отец упал в мягкое кресло, ослабил галстук и щелкнул пальцем по горлу:

— Давай, неси, разговор долгий. И без поллитры — никак не разобраться.

Увидев в моих руках традиционный бурбон Келлера, он сморщился и полез в принесенный с собою портфель, откуда извлек початую бутылку французского коньяка:

— Убери эту гадость, живешь в Европе, пей европейское!

Спустя час мне стали известны выверты и требования Парижского клуба. Суть состояла в следующем: Союзу, внешний долг которого превысил пятьдесят миллиардов, опять потребовались деньги. Но те двадцать миллиардов долгов, что накопились у страны еще до привлечения фроловских долларов, кредиторы потребовали вернуть, потому что засомневались в способности Союза обслуживать текущий долг. И ЦК КПСС отправил по совету кого-то из центробанковских деятелей делегацию в Париж — вымаливать реструктуризацию и, по возможности, увеличить размер займа. И здесь началось самое интересное!

— Им пообещали увеличить займ вдвое при условии вступления в Клуб, — торжествующе воздев палец ввысь, сообщил отец. — А вот условия вступления поставили такие, что если они согласятся — то я буду знать, что в ЦК сидят враги страны!

— Давай без патетики, — попросил я. — Расскажи мне в цифрах.

— Слушай, это интересно. Внешний долг Союза, как я уже сказал, около пятидесяти миллиардов. Но дело в том, что и ему должны немало. И здесь сумма втрое больше. Так вот, условием вступления в Парижский клуб выставлено требование списания долгов "слабым и развивающимся странам" за исключением короткого перечня тех, кому прощать нельзя: Вьетнама, Ливии, Ирака и Кубы, за которыми числится — держись за кресло крепче — всего восемь миллиардов. А остальные сто сорок, которые должны Мозамбик, Эфиопия, Йемен, Алжир и прочие Ботсваны, нужно списать! И тогда кредит реструктурируют!

Я выпучил глаза от наглости предъявляемых условий:

— Подожди-подожди-подожди! Ты хочешь сказать, что вот так, открытым текстом, предложено отказаться от африканских и азиатских рынков, общей стоимостью в сто сорок миллиардов в обмен на дополнительные двадцать в кредите? Они больные?

— Они? Больные? — удивился отец. — Не думаю. Думаю, их требование будет принято. В Африке все равно не удержаться — силенок не хватит…

— Не хватит сейчас, можно будет вернуться через тридцать лет! Я не понимаю — как это можно отказаться от своих денег?

— А будет ли через тридцать лет кому возвращаться?

Здесь он был прав: откуда дедам из ЦК знать, как все сложится хотя бы через пять лет? У них под ногами земля горит и небо в клочья расползается. Вполне возможно, что и не враги они, а просто честно пытаются спасти страну от самими же сделанного экономического кризиса. Деньги-то нужны сейчас. Но поскольку спасают ее те же люди, что устроили карачун, то эффект от спасения будет покруче самого глубокого кризиса.

— Но если Союз спишет чужие долги, то и ему должны списать его? Разве это не справедливо?

Отец рассмеялся:

— Нет, так не справедливо, так он избавится от удавки! Поэтому его долги никто списывать не собирается. Максимум, на что они согласны — конвертировать обязательства страны в обязательства ее Центробанка или продлить срок выплат, но ни одного доллара никто списывать не будет!

Мы оба понимали, что с первого раза стороны не смогут согласовать все условия и, скорее всего, переговоры будут иметь продолжение, но ключ, в котором они шли, не устраивал нас абсолютно. Хорошо еще, что Шеварднадзе убрали — у того бы хватило ума подписать все сразу, а потом брызгать слюной в Политбюро на соратников, обзывая их тупыми ретроградами, не понимающими своих обязанностей.

— И что делать? Есть мысли?

Мыслей, конечно, было множество. От тривиального "мочить козлов, пока ничего серьезного не натворили" до проведения первой в истории "цветной революции". Где-то между ними уместились Боб Денар и экономическая блокада Москвы. Все было признано негодным.

А Серый, когда я все-таки ему дозвонился, посоветовал не суетиться, потому что у него все под контролем. И то, как идет дело — нам на руку.

— Ни в какой клуб Горби вступить не успеет, — сказал он, протяжно зевая. — Да и не важно это. Переговоры идут, но мало ли о чем и с кем идут всякие переговоры? Вот Дукакис, например, в Мексику улетел договариваться с Карденасом об условиях работы Североамериканской зоны свободной торговли. Хотя, конечно, говорить будут о предоставлении Мексике новых кредитов и отказе Карденаса от объявления дефолта. Ну и о приватизации, конечно. Поговорят, ну и пусть, кому от этого хуже? Плохо не будет, если наши главные буржуины пребывают в уверенности, что Горби у них в руках и никуда уже не денется, а под шум от этих переговоров мы просто будем делать свое дело. Хуже было бы, если бы он перестал бродить по миру с протянутой рукой и начал всем подряд рассказывать, что у него все хорошо. Тогда у многих возникли бы ненужные вопросы. Впрочем, кое у кого они уже возникли. Если случится что-то, что потребует изменения планов — я обязательно сообщу. Привет отцу передавай.

Он положил трубку.

С тех пор, как на выборах в США избиратели с шумом прокатили Джорджа Буша и отдали свои голоса Майклу Дукакису, Серый, как мне казалось, сделался страшно самоуверен. Протащить в Президенты православного грека, выступающего поначалу за сокращение программы "звездных войн" и отмену смертной казни — на самом деле подвиг сродни геракловым. А параллельно с этим еще и в Мексике протолкнуть левака Карденаса — это уже вообще что-то совершенно запредельное.

— Наш пострел везде успел, — прокомментировал отец Серегины достижения. — Пока дела на Востоке отвлекали внимание общественности, провернул тихонько свои делишки.

Он потеребил выращенную в последнее время шкиперскую бородку и неожиданно заявил:

— Знаешь, в последнее время меня одолевают сомнения. Я больше не уверен в том, что то, что мы делаем — верно.

Я даже оторопел на несколько секунд.

— Как это? Ты вообще о чем?

— Подумай сам, Зак. А может быть так, что наш друг ошибается? Представляешь, какой итог может быть от нашей неосторожной "цивилизаторской" деятельности?

Но я все равно не понимал суть его сомнений и отец принялся пояснять:

— Ты знаешь, что такое "крысиный король"? — как обычно, сначала ему потребовалось уточнить терминологию.

— В "Щелкунчике"?

— Нет, не в "Щелкунчике". В жизни.

— Они еще и в жизни есть?

— Есть, — отец тяжело вздохнул. — Когда в хозяйстве заводится крысиная семья — как от нее избавиться?

— Кота-крысолова завести, все засыпать дустом, отравой какой-нибудь, много способов!

— Мне нравится твой оптимизм, Зак. Крысы — существа социальные, хитрые и быстро приспосабливаются к изменяющейся действительности. Коты и яды, это, конечно, хорошо, но с давних пор лучшие результаты показывает метод создания "крысиного короля". Стопроцентный результат.

Он сделал паузу, придавая значительность своим словам. Я внимательно слушал и вертел в руках перед носом пузатенький бокал, из которого доносились чудесные запахи — от сушеной сливы до цветов и дубовой коры.

— А делается это так: вылавливается крупная сильная крыса и садится в банку или клетку, из которой не может выбраться. Некоторое время ее морят голодом, и когда она уже готова издохнуть — к ней подбрасывают дохлого крысиного детеныша. А крысы, будучи существами, как я уже говорил, социальными, каннибализмом не занимаются никогда. И вот эта несчастная крыса, разрываясь между инстинктом стайным и инстинктом выживания, всегда отдает предпочтение последнему. Она пожирает труп мертвой крысы. Понимаешь?

— Не особенно пока.

— Дальше ее опять истязают голодом, но в последний момент бросают к ней полудохлую, раненую крысу, неспособную к самостоятельной защите. И создаваемый "крысиный король" пожирает еле живого собрата, в очередной раз предавая стайный инстинкт. В конце концов дело доходит до живой здоровой крысы, и когда она тоже оказывается сожрана — рождается "крысиный король", для которого больше нет никаких ограничений и свое стадо он воспринимает как еду, добычу, жертвы для собственного выживания. Его подкидывают в его семейку и начинается кровавая вакханалия, когда это существо — крысоед — начинает убивать себе подобных просто потому, что все его табу сняты. Но, если ты помнишь, я говорил, что крысы — существа социальные и заполучив себе такого "короля", они на месте не остаются, собираются и дружно уходят с его охотничьих угодий.

— Интересный способ. К чему ты все это говоришь?

— К тому, что отныне "крысиным королем" движет только рациональная логика собственного выживания. И все остальное — неважные частности. И вот как я отношу все сказанное к нам: мы вывезли из Союза на обучение сюда многие тысячи молодых людей. Они обладали определенной нравственностью. И пусть здешние моралисты считают, что она целиком искусственная, но она есть, и она помогает людям жить. Теперь, насмотревшись на то, что творится вокруг них здесь, они вполне могут стать теми самыми "крысиными королями" на Родине. Из мира коллективизма они попадают в мир индивидуализма, где каждый за себя, где нет высшей ценности, кроме "эго". Они набираются здесь этой заразы и потащут ее в Россию. Представляешь, что будет, когда такой молодой да ранний, облеченный доверием и властью, поймет, что именно он поставлен над послушными согражданами?

— Ты в самом деле этого боишься? Это уже давно произошло. — Я вспомнил Ваську Глибина со товарищи, многочисленное племя фарцовщиков, узбекских баев, ставших председателями колхозов, генералов, не стесняющихся загонять новобранцев на строительство своих дач. — По-моему, этих крыс в России и без нас было выше крыши — любой мелкий уголовник мнит себя вершителем судеб соседей. И наша задача только лишь дать возможность стать сильнее обычным неглупым людям, которые хотят что-то сделать не только для себя. Все, что не убивает нас, делает нас крепче. Не так ли?

— Наверное, я старею, — кивнул отец. — Боюсь любой длиной тени. Но ты все же подумай об этом. Просто пожив здесь немного — в жирной, самодовольной Европе, я вижу, что если моя страна придет к этому же, то мне будет безумно жаль того, что останется в прошлом. Дешевых авиаперелетов на черноморские курорты, бесплатных домов отдыха, тихих спокойных улиц и полных детьми дворов, которые не боятся незнакомых людей. Я буду скучать по умным книгам, видя в магазинах комиксы и порножурналы. Наши горлопаны кричат о том, что коммунисты ограничивают развитие людей, делая всех одинаковыми. Какая гнусная и какая трудноопровергаемая ложь! Этим крикунам — народным артистам, деятелям искусств, кооператорам и остальным, не отягощенным общественной моралью, тем, для кого она обуза, там, в России или Казахстане, действительно тесно и негде развернуться, но в свой индивидуальный рай они норовят затащить всех остальных — рабочих и крестьян, простых врачей и учителей, которых меж собой называют быдлом и которым там совсем не место. А им верят. Потому что уж очень красиво рассказывают о свободе, равенстве и братстве в мире загнивающего капитализма. Знаешь, одна моя хорошая знакомая из облздрава, ты должен ее помнить — тетя Вера, будучи в конце семидесятых вторым секретарем горкома комсомола, получила путевку на поездку в Лондон. На неделю. И в обмен ей дали двадцать рублей. Не знаю, сколько это фунтов по тому курсу, явно не много… Словно специально какая-то скотина таким образом устроила поездку — их водили мимо самых ярких магазинов вроде Harrods, а в кармане у них, комсомольских вожаков, деньги были только на жвачку Wrigley. Ничего, кроме жажды попасть в этот магазин, они привезти с собой в Союз не могли. Это и были первые "крысиные короли", затаившие лютую злобу на вырастившую их страну. И я боюсь, что погнавшись за яркими витринами, мы потеряем то, что делает нас развитым обществом. Да, не все благополучно в отечестве, опять вводятся продуктовые карточки. Но это только потому, что руководители не умеют руководить! Это не народ все сожрал! Насмотрелся, знаешь, я на парижских клошаров, — он горько усмехнулся, — ничего подобного для Москвы не хочу. Но ведь к этому мы и придем.

Я помнил эту историю и даже во рту ощутил тот химический привкус впервые попробованной жвачки.

— Нет, отец. Мы здесь ровно для того и крутимся, чтобы то, что добыто кровью поколений, не ушло вместе с ними. Наши стажеры для того и живут здесь целый год, чтобы успели увидеть и клошаров и сквоттеров. Чтобы успели избавиться от иллюзий и научились ценить то, что есть, развивая его и вкладывая в развитие все силы и умения. Не думаю, что наши молодые специалисты станут деструктивным звеном в будущем. В любом стаде найдется паршивая овца, но большинство, я убежден, все поймет и оценит правильно.

После его отъезда я и в самом деле долго размышлял о необычной концепции, которая легко могла оказаться именно тем, что со временем оставит от "развитого социалистического общества" рожки да ножки — простой человеческий фактор, люди, обманутые огнями рекламы и иллюзией вседозволенности. Но как с ним бороться? Да и нужно ли? Если именно работы этого фактора мы и добиваемся? Но задача непростая, сродни удержанию ядерной реакции в ограниченном объеме.

В общем, изрядно поломав голову, взвесив все и запутавшись окончательно, я эту мысль отложил в долгий ящик, пообещав себе вернуться к ней в более спокойные времена. А пока ни к каким окончательным выводам я не пришел и продолжал привычно делать то, что в последние годы у меня выходило весьма неплохо: деньги.