Скоробогатов видел, что дело его дало крен и готово покатиться по наклонной плоскости. Каждый день приносил все новые и новые затруднения.

Кирька Голохвостов закрыл потребиловку. Не хватало топлива.

Разрез стал пустеть, словно лютая зима, вымораживая людей, опустошала когда-то шумные разработки.

— Чахнет дело, — заметил Красильников зятю. — Война-то крошит людей. Неспособные, по-моему, стали управители наши.

Макар внутренне соглашался с этим, но упрямо молчал. Он отсиживался на прииске, не выезжал в Подгорное. Неудачи отражались и на Татьяне. Она, как быстро зажглась, так же быстро теперь потухла. Денег Макар не давал, поэтому дамы не стали показываться в скоробогатовском доме. Она, как тень, ходила или забивалась в угол, читала. Яков, поглаживая бороду, заметил:

— Где твои расфуфыренные?.. Небось, брат, к толстому кошелю льнут, как мухи к меду, а как отказали — глаз не кажут.

— Отстаньте, тятенька!

— Неправду я, что ли, говорю?

Приходил Гриша из школы и часто заявлял:

— Сегодня не учились.

— Почему?..

— Дров нет, в школе холодно.

— Дров, говоришь, нет в школе? — переспрашивал старик.

— Нету.

— Вот и ладно… Рубить некому: народ-то перебили да искалечили.

Яков точно радовался всем неудачам, поглаживал бороду, улыбался.

Роясь в сундуке, он случайно обнаружил запрятанную в угол, в тряпье, Макарову «сорочку», которую прибрала Полинарья. Яков поколебался: сказать об этом сыну или нет? «Пока что я в силе, еще поработаю. Макару некуда хватать, а я поработаю», — решил он.

— У тебя как на Акимовке-то? Робят? — спросил сына Яков.

— Нет, а что?

— Работать надо. Дай-ка мне там делянку!

Макар удивился:

— Ты чего это выдумал?

— Ничего не выдумал — небось в силе еще состою. Ты не бойся, не даром прошу — заплачу за делянку-то.

Макар усмехнулся. Он посмотрел на отца, и ему показалось, что отец действительно окреп, выпрямился.

— Чего смотришь? Не подгажу!.. Я еще вот женюсь, только бы вот мне на дело напасть на хорошее…

Он готовился к весне. Целыми днями возился в большой завозне под сарайным открылком, на задворках, извлекая из-под старых телег и рассохшихся колес свою снасть: ворота, бадьи, ручные насосы.

Младший Скоробогатов тоже думал с весны начать работы на Акимовских логах, но его удерживало одно соображение: придется пустить в ход прорез — с риском затопить разработки на Безыменке.

Снежная зима подходила к концу. На небе начали появляться бездонные синие ямы…

Был ясный мартовский день. Снежные сугробы в лесу осели, потемнели, обнажая на пригорках пни. Ветер затаился где-то в горах. Сосны весело кудрявились. Солнце пригревало. Макар верхом объезжал Акимовские лога. Он с утра был в самом тяжелом настроении. Из Подгорного приходили тревожные вести. В Петрограде, будто, идет небывалый бунт. В Подгорном завод три дня не работает. Обо всем этом рабочие говорят открыто. Макару хотелось подольше не возвращаться на Безыменку, где паровая машина, устало пыхтя, доедала последний десяток кубов дров. Он подъехал к шахте, где когда-то копался Гурьян Сошников. Снег стаял, провалился в черную яму. У сосновой гривы на припеке вытаял шалаш. Хвоя сгнила, осыпалась, остались только сложенные коньком сучья, похожие на ребра.

— Пожалуй, прав отец, нужно здесь работы начать, зря место лежит.

Он вспомнил крупные зерна платины, которые Гурьян приносил ему, подумал о богатстве Акимовских логов… и сознание власти и могущества точно окрылило Макара. — «Мое!» — думал он, окидывая взглядом лога. — «Мое!» — думал он, представляя себе прииск Безыменку. Успокоенный и точно набравшийся новых сил, он поехал обратно.

Но когда он поднялся на пригорок, откуда был виден его прииск, тревога снова ударила по сердцу: машина не пыхтела и чаша была неподвижной.

Он подхлестнул лошадь.

Навстречу ему вприпрыжку бежал Телышков и размахивал руками:

— Скорей, скорей, Макар Яковлич!

Задыхаясь, он торопливо начал рассказывать:

— Приехали какие-то три матроса да солдат с ними Мишка Лопатин… Работы прекратили, народ собрали и говорят… Послушай-ка, чего говорят! Волосы дыбом становятся…

И, не объяснив толком, Телышков побежал.

— Куда ты? — спросил Макар.

— К Филатычу! — крикнул на ходу Телышков.

У стены собрались рабочие. Кони врассыпную стояли поодаль. На пне высился широколицый, гладко выбритый матрос. Порывисто размахивая руками, он громко кричал:

— Вам здесь в лесу ничего неизвестно. Вам не говорят ваши хозяева, что самодержавие сброшено.

Возле матроса стоял армейский солдат — высокий, давно не бритый, белобрысый человек. Лопатин, скрестив руки на груди и нахмурив брови, смотрел на собравшихся. Матроса терпеливо слушали, глядя ему в рот, и тихонько переговаривались:

— Где нам знать!

— А как теперь быть?

— Погоди, растолкуют!..

— Здорово…

— А это пошто?..

— Слушай и другим не мешай.

— Спихнули, стало быть, Миколашку!

Скоробогатов не доехал до корпусов. Он остановился поодаль и прислушался. Лицо его потемнело. Он быстро свернул и ускакал к себе в контору.

Телышков забежал к стражнику Филатычу. Тот, ничего не подозревая, спокойно распивал чай.

— Игнатий Матвеич, ты чего же это? — крикнул Телышков, вбегая.

Филатыч удивленно раскрыл глаза.

— Чего шары-то вылупил?.. Не видишь, что у тебя творится? — кричал Телышков.

— Чего? — удивленно спросил Филатыч.

— Чего-о-о, — передразнил Телышков, — разуй зенки-то да посмотри!

— Чего, где? — уже испуганно заговорил Филатыч.

— Бунт!.. Собрание вон там…

— Бу-нт?.. Ну, это ты ерунду порешь… Как же это так?.. А?.. Сейчас… Гм, бунт?.. Без разрешения начальства собрание устраивают?.. Э, сукины сыны!.. Сейчас!

Филатыч поспешно натянул темнозеленый выцветший мундир, привесил шашку с облезлыми ножнами, пристегнул увесистый револьвер и вышел, говоря с угрозой:

— Ну-ка, где они?.. Сейчас я их, сукиных сынов!

Оправляя фуражку с большой бляхой, он шел уверенной, грозной походкой. Когда он приблизился к толпе рабочих, на пеньке стоял Лопатин.

— …Революция, — говорил он, — не шутка, — Он взглянул в сторону Филатыча и улыбнулся. Тот, подбоченясь, стоял, закинув одну руку назад, и большими глазами смотрел на Лопатина. Лопатин продолжал размеренно — Мы должны помнить, что враг наш здесь, возле нас, в нашей стране; враг наш — это буржуазия, хозяева заводов, рудников, приисков. Вот мы с кем должны воевать.

Рабочие испуганно обернулись назад. Полицейский протискивался вперед сквозь густую толпу. Лопатин продолжал:

— Мы должны отмежевываться от всех тех, кто предает наши интересы и идет в союзе с буржуями.

— Именем закона — слезай с пенька! — крикнул Филатыч.

— Погоди, не мешай! Вот кончу, тогда уж и арестуешь, — сказал Лопатин с усмешкой.

— Смелый чорт, — проговорил кто-то.

К стражнику подошел матрос и спокойно сказал:

— Отец, не шуми, брось!

— Это как так?

— Да просто так! Тебе уж, пожалуй, пора на покой. Дай-ка сюда шашку-то! — Подошли еще два матроса.

Рабочие с любопытством следили, как матрос снял с Филатыча шашку, отстегнул револьвер.

— Отдохни, старина!.. Вот так, доброе дело. Чего зря лишнюю тягость на себе таскать.

Филатыч оторопело смотрел на матроса и не сопротивлялся. Наконец, пришел в себя и воскликнул:

— Н-нет, это насильство!.. Это… Это… Я-. Исправнику доложу… Ну… Ну, как я теперь?..

— Валяй! — весело ответил матрос, — валяй прямо к исправнику, а губернатору мы уже сами доложим.

— Так это как же так… А?!..

Филатыч заплакал.

— Не реви, все пройдет!

— Филатыч, как же ты теперь старухе своей на глаза покажешься в этаком виде? — спросил кто-то из толпы.

— Как ощипанный петух.

А разжалованный полицейский, потрясая в воздухе кулаком, кричал:

— Сказнят вас за это! — потом, обращаясь к толпе убитым голосом спросил: — Братцы, что же вы это смотрите?.. На ваших глазах опозорили мою голову седую Засудит теперь начальство меня.

— Никто тебя не будет судить. Иди на все четыре стороны, — сказал матрос, и, круто повернув его за плечи скомандовал: — Шаго-ом, арш!.. Ать-два, ать-два!

Филатыч, всхлипывая, как побитый мальчишка, зашагал в сторону скоробогатовской конторы.

— По команде пошел.

— Знает свое дело, — кричали из толпы.

Скоробогатов встретил Филатыча злой насмешкой:

— Телохранители вонькие! — сказал он, презрительно осматривая стражника с ног до головы.

— Макар Яковлич, как же это так?.. Один в поле не воин…

— Ну, некогда мне с тобой канителиться! Валяй по своему начальству — докладывай.

Макар оседлал лошадь и уехал в Подгорное.

Он бросился в Жандармское управление, но там нашел наглухо заколоченные двери с большими печатями.

Какой-то человек в штатской одежде преградил ему дорогу винтовкой:

— Куда?.. Проходи живо!

Жизнью управляли какие-то незнакомые люди с повязанными на руках красными лентами.

На другой день с утра на улицах Подгорного началось странное движение. Наблюдая из окна, Яков сообщил:

— Как есть, как в пятом году народ суетится.

Макар беспокоился. Рассказав отцу о собрании на Безыменке, он ждал, что тот скажет, что посоветует. Яков ничего не сказал. Он оделся и вышел.

— Пойду погляжу. Сегодня, говорят, с красным флагом пойдут.

— Почему ты мне ничего не сказал? — крикнул вдогонку сын.

— А я почем знаю, чего будет. Нашел советчика. Ступай к Сидьке Красильникову. Он тебе растолкует, а я что?.. — Яков ушел ворча: — Теперь отца узнал, а то: — «Тут не твое дело… Я знаю»… Вот и знай теперича.

Макар тоже пошел посмотреть. Он удивился, увидев Столярова в огромном шествии. Столяров с большим красным бантом, приколотым к лацкану пальто, шел без шапки в середине густой толпы и вел под руку даму, в большой шляпе и в горжете из чернобурой лисицы. Дама, улыбаясь напудренным полным лицом, что-то рассказывала Столярову.

Впереди их плыло знамя с лозунгом: «Да здравствует демократическая республика».

Опираясь на трость, Скоробогатов пошел тихонько рядом с шествием, пропуская людей и знамена. Люди пели:

Одни проходили, другие шли и пели:

Особенно надсадно пел один веснущатый рыжий парень, широко разевая рот, и сосредоточенно смотря в спину идущим впереди.

Группа пленных австрийских солдат несла большой плакат:

«Угнетенным народам нужна свобода».

Проходя мимо дома Столярова, Скоробогатов увидел в открытом окне Татьяну. Возле нее стояла худенькая белокурая жена Столярова. Татьяна бросила в толпу несколько живых цветов. Большая пунцовая роза упала на плечо Русинова. Макар остолбенел: рядом с Русиновым шла Мария Петровна Маевская и Ефим Сизов. Маевская была бледна и как будто стала выше ростом. У Сизова над головой колыхалось знамя и порой прикрывало его.

«Долой войну — вся власть советам», — прочел Скоробогатов. На сердце стало тяжело и тревожно. Он зашел к Столярову. «Выпить бы крепко сейчас», — подумал он.

Татьяна его встретила улыбкой. Румянец играл на ее всегда бледном лице. Скоробогатов исподлобья взглянул на жену.

— Ты это на каких радостях цветками обрасываешь?

— А что ж? — спросила Столярова.

— Ничего, только я чтобы больше этого не видал. — Он зло сверкнул глазами. Татьяна побледнела, выпрямилась и вышла.

— В социалисты записалась? — крикнул ей вдогонку Скоробогатов.

Запустив руки в карманы, он подошел к окну. Шествие лилось. Песни смешивались в общий нестройный гул.

«Вся земля крестьянам», — прочитал он надпись на проплывающем мимо знамени. Ему захотелось взять цветочный горшок и со всего размаху запустить в толпу.

— Правда, величественно, грандиозно? — проговорила жена Столярова.

Он обернулся, посмотрел на ее лицо с нездоровым румянцем на щеках, и сказал, сдерживая злобу:

— Для кого как…

— Замечательно!

Они наблюдали за шествием молча.

— За что вы обидели Татьяну Сидоровну?

— Не обижал я ее.

— Ушла она…

— Пусть.

Он не хотел и думать о жене. Маевская заслонила собой Татьяну. Его мучило неукротимое желание — увидеть Марию Петровну.

Пришел Столяров веселый и возбужденный.

— Видали? — спросил он, торопливо раздеваясь.

— Видал.

— Ну, как вам это нравится?

Скоробогатов усмехнулся и пожал плечами.

— Непонятно?.. Славная революция, которую мы так долго и терпеливо ждали! — сказал Столяров.

«Ждали, а не делали», — подумал Скоробогатов. Он вспомнил встречи у Маевских с Русановым, с Губковым, Лопатиным.

— Ну, а теперь что будет? — спросил он Столярова.

— А теперь?.. Теперь будет борьба…

— С кем?..

— С анархией!

На столе появилась бутылка крепкого коньяку. Столярова и худенькая черноглазая горничная приготовляли чай.

— Я думаю, что ты теперь должен получить депутатское место в Думе, — сказала Столярова.

— Ну, что — Дума! — отозвался муж. — В Думу я не пойду. Теперь мы пойдем в Учредительное собрание.

— Там и учредят порядок, — насмешливо проговорил Скоробогатов.

— Да!

Столяров заговорил, ероша пушистые волосы.

— Сегодня будет исключительно интересное собрание. Сегодня будет выбран наш местный орган самоуправления. Сегодня будем воевать!

— С кем?..

— С рабочей партией!

— Побьют они вас.

— У нас больше аргументов. Мы должны стать во главе руководства.

— Почему обязательно вы?..

— Эх, батенька мой! Интеллигенция — застрельщица революции. Право наше. Поедемте, Макар Яковлич! Для вас будет поучительно. Вы же профан в политике, а вам с вашим большим делом без политики будет теперь очень трудно.

— Нет уж, вы валяйте, а я на ваше собрание не пойду. Сам-то я здесь, а ум-то у меня там — на руднике.

И Скоробогатов рассказал Столярову историю на Безыменке. На лицо адвоката упала тень.

«Завинтились, обалдели», — думал Скоробогатов по дороге домой. — «Завели канитель!» Он заперся дома на ключ в своей комнате и открыл тяжелый сундук. Пересчитывая золотые монеты и пересматривая в желтых замшевых мешочках платину и золото, он думал: «Подожду сдавать. Дома лежит — хлеба не просит».

Утром, чуть свет, он уехал на Безыменку. Дорога почернела, оттаяла и лежала навозным бугром, проваливаясь под копытом лошади. Кой-где уже видны были на припеках большие проталины. Каллистрат, ерзая на сиденьи, рассказывал о вчерашнем собрании. Завалившись в угол кошевки, Скоробогатов слушал его.

— Шумели вечор долго, так ничего не порешили. Ляксандру Василича Столярова выбрали начальником милиции, а потом снова перебрали, — негож оказался.

— Почему?

— Да как выбрали, значит, ну, велели сейчас идти и Посадить в каталажку купцов — товары будто они припрятали, а он и говорит: «Не могу, говорит, — пока факты не представились»… Ну, и того… Выгнали… А Ефимка-то Сизов, какой говорок стал. Вышел и заговорил. Да так складно, каналья, говорил, как по-писаному.

— Про что говорил? — спросил Скоробогатов.

— А насчет всего говорил. Смело, каналья, говорил Вот и посмотри… Хм?.. Ефимка?.. Давно ли до нижней тубы сопля гуляла, а теперь говорит дельно.

Скоробогатов сердито его оборвал:

— «Говорил, говорил», а о чем я тебя спрашиваю?

— Да все насчет рабочего классу. Слобода, значит, теперь. Все-то не упомнишь. Гурька Сошников тоже злой ходит… Подошел ко мне вечор и говорит насчет Акимовских логов…

— Ну?..

— Ну, я-то что?.. Какое мое дело?..

— Чего он говорил?..

— Да много говорил, тебя поминал. Михайла Малышенко, говорят, из тюрьмы вышел. Настя-то, ревет от радости. Натосковалась баба, немудрено… Влип тогда парень, и ни с чего влип.

Каллистрат рассказывал все новые и новые истории. Он сидел в полоборота к Скоробогатову и все время переваливался на сиденьи, следя за ходом лошади. Его выжженный глаз странно мигал, а в морщинах пряталась улыбка. Скоробогатову казалось, что Каллистрат не договаривает, какая-то скрытая мысль не позволяет ему говорить откровенно с хозяином.

На прииске Макар несколько успокоился.

— Все обстоит хорошо, благополучно, — доложил Телышков. — Эти уехали… А шуму было много. Они сами-то меж собой несогласны. Мишка Лопатин да этот широкорожий матрос больно яры, а остальные говорили не то: «— Пока, — говорят, — власть у Думы». Мне солдат говорил: «Анархию разводить не дадим».

Через несколько дней рано утром Скоробогатов услышал настойчивый стук в дверь. Телышков, расстроенный, вбежал и, захлебываясь, скороговоркой выпалил:

— Макар Яковлич! Давай скорей одевайся… На Акимовские проехали старатели. Работать хотят там. Гурька Сошников меня обругал, назвал сукой.

Скоробогатов поднялся. Лицо его исказилось, потемнело.

— Вот время проклятое пришло! — жалобно сказал Телышков.

— Не ной! — злобно крикнул Скоробогатов. — Тебе чего больно стало?.. Убирайся отсюда к…

Телышков удивленно раскрыл глаза и боязливо вышел иэ комнаты.

Поспешно одевшись, Макар разбудил Каллистрата:

— Седлай лошадь!

Тихое весеннее утро грело землю. Местами уже густой щетиной проростали тонкие иглы травы. Осмотрев браунинг, Скоробогатов выехал на Акимовские лога.

Дорогой он нагнал Никиту Сурикова. Суриков поспешно и деловито шел, опираясь на толстый батог.

— Куда это ты торопишься? — спросил Скоробогатов.

Не сбавляя хода, Суриков сердито ответил, ткнув вперед батогом:

— Туда…

Скоробогатов догадался, что Никита тоже идет на Акимовские.

— Чего ты там забыл?

— Ничего не забыл, а надо, стало быть. Ты меня рассчитай. Я не буду больше у тебя караулить.

— А чего делать будешь?

— Чего делать? Робить надо! Вон эти все хотят робить, а я что? В поле обсевок, что ли?.. И мне, поди, места хватит.

— Где?

— Ну, а там. На Акимовских-то.

— А кто вам даст робить там? — сощурив глаза, сказал Скоробогатов.

— Спрашивать не будем… Кого теперь спрашивать?.. Слобода теперь ежели полная!

— Мои лога-то — сказал Скоробогатов, но в его голосе не было прежней уверенности. Он только сейчас подумал, что едет туда зря, что все равно ему ничего не поделать с народом, который хлынул на запрещенные места. Даже Никита и тот почуял какую-то свободу.

— Законов еще нету таких, чтобы брать чужое, — добавил Скоробогатов, помолчав.

— Ну, законы… Знам мы все законы… Народ теперь сам законы устанавливает, бают люди-то!

— Кто?

— Ну, не слыхал, поди?..

Не глядя на Скоробогатова, Суриков зашагал по влажной дороге, сердито тыча батогом в землю.

На Акимовских логах народу было много. Тут и там бродили оседланные лошади, обнюхивая голую землю У избушки, где когда-то жил Архипов, весело пылал костер, окруженный кольцом людей. Скоробогатов подъехал и дружелюбно крикнул:

— Мир на стану-у!

— Милости просим, Макар Яковлич! Иди, погрейся!

На пеньке сидел Михайло Малышенко. Черная борода густо обложила его подбородок, большие глаза освещали исхудалое лицо.

«Здорово вымотала его тюрьма-то», — подумал Скоробогатов.

Малышенко улыбнулся Макару и, глядя на ярко пылающий костер, тихо промолвил:

— Ну вот, тем лучше, что приехал.

У костра стоял Гурьян. Он только взметнул глаза на Скоробогатова и снова их опустил в землю, что-то обдумывая. При виде Скоробогатова по его лицу пробежала тень.

Тут же был и Суханов.

Скоробогатов не знал, с чего начать разговор. Сердце его усиленно колотилось.

— Ну, как дела, Михайла, когда приехал?

— Недавно…

— Выпустили?

— Выпустили, только не всех… Ты что, Макар Яковлич? Насчет ложков пригнал сюда?

— Да, насчет логов.

— Ну, как делаться-то будем?

Окружившие костер люди насторожились.

— А, по-моему, так и делаться нечего… Лога мои… Я их взял в аренду.

— У кого? — вызывающе крикнул Гурьян.

— У кого бы ни взял, на то документ имею.

— Теперь вашими документами только подтереться, — сказал Гурьян.

По лицу Скоробогатова разлилась краска.

— Погоди, Гурьян, — спокойно сказал Малышенко, — Ругаться мы не будем, а сделаем все так — честь по чести. — Он подумал и сказал: — Работать будем на логах-то Макар Яковлич! — И он спокойно посмотрел в его глаза.

— А право-то вы имеете на них?..

— По прежним законам не имеем, а по новым — так мы имеем… Да, имеем! — решительно сказал он, тряхнув головой.

— А, по-моему, так и говорить с ним не следует, — бросив злобный взгляд на Скоробогатова, сказал Гурьян и отошел бормоча: — Так бы я ему башку и размозжил.

— Так это как же?.. Выходит, теперь кто кого смог, тот того и с ног? — спросил Скоробогатов.

— Зачем?.. С ног сшибать не будем, — ответил так же спокойно Малышенко.

— Да так выходит. Понадобились лога — давай. А там и Безыменка понадобится.

— И возьмем! — крикнул Гурьян. — И Безыменку возьмем!

— Ну, это, пожалуй, не по плечу берешь, Гурьян, — сказал Макар.

— А вот возьмем!

— Нет, не возьмешь…

— Возьмем!

— Права на то не имеешь!..

— Прав не будет — добудем, катись отсюда, живоглот!

Гурьян приближался к Скоробогатову, втянув голову в плечи.

— Довольно попользовался, Макар Яковлич! — крикнул Суханов, — Теперь наше право.

— Народная земля-то, — подхватили из толпы.

Всех больше кричал Гурьян.

— Я пробу делал… Жилку отыскал, а он за взятку это место отхватил… Я хищником оказался.

— Хищники? Не мы хищники, а они. Мы честно робим… Мы старатели, все богатимые места отыскиваем, а потом нас по шапке, — поддержал кто-то из толпы.

— Нечего канителиться, за работу надо приниматься. Давай, Михайла, орудуй!

Малышенко, улыбаясь, молча стоял у костра. Скоробогатов, стиснув зубы, сел на лошадь. На Безыменку он не заехал, а прямой дорогой поскакал в Подгорное. По дороге он встретил отца. В нагруженной приисковым скарбом телеге, тот ехал горной дорожкой.

— Ты куда? — спросил Макар.

— Туда, на Акимовские!

— Воротись.

— Это пошто?..

Макар безнадежно махнул рукой.

— Народу туда насыпало много. Без всяких заявок начинают работать.

— Чтой-то? — испуганно крикнул Яков, и, хлестнув лошадь, погнал, не слушая сына.

***

Макар чувствовал, что почва под ним колеблется, и он стремительно катится по наклонной плоскости. Многие рабочие из забоя разбрелись. На Акимовских логах работали артелями и в одиночку, перебуторивали землю и даже подошли вплоть к логам на Безыменке. А Яков, потеребливая бороду, с каким-то затаенным торжеством говорил сыну:

— Обанкротишься!

С сыном он был теперь неласков, говорил презрительно, насмешливо.

— Детки блудят — родителев своих губят. Из-за твоих затей и я у народа не в почете. Как пес бездомный.

— С чего ты это взял?

— А с того же! С Акимовских-то меня шугнули из-за кого? Из-за тебя! Мироедом зовут. А какой я мироед? Ты там с ними заводил всякие художества, а я виноват. Ты блудил, а я окачивайся. Нет брат, так не пойдет. Выходит, что отец сыну сосед, если по разным дорогам пошли.

Макар зашел однажды в горное управление. Как всегда, он смело прошел в кабинет управляющего… и в недоумении остановился на пороге. На месте Ерофеева сидел новый управляющий — совсем еще молодой, чистенький человек. Скоробогатов потоптался и хотел уж было выйти, но окрик «зайдите!» его остановил. Скоробогатов сел в знакомое кресло, которое стояло здесь еще при Маевском.

— Да.

— Вы ко мне? — спросил управляющий.

— Да.

— Я вас слушаю.

Скоробогатов недоверчиво посмотрел на незнакомца: «То ли не управляющий — щенок белогубый!» Но все же рассказал ему, что взяли лога и грозят взять Безыменку. Управляющий слушал и шлифовал розовые ногти.

— Мне вас очень жаль… Это очень печальная история, но сделать я не могу ничего, — он пожал плечами. — Придется потерпеть, пока не уляжется эта канитель.

— Куда мне надо обратиться?

Управляющий пожал плечами.

Скоробогатов сердито сорвался с места и вышел, хлопнув дверью.

По дороге он догнал рабочих, которые шли и мирно беседовали:

— Николая спихнули, а теперь очередь доходит до буржуев, — говорил молодой смуглый рабочий своему спутнику, — закопченному каталю, в длинном фартуке и в прядениках.

— Вот я это же думаю, — отвечал каталь, — обидно как-то: крестьянам земля, а нам опять нет ничего. Раз у помещиков землю отобрали для крестьян, — нам давай заводы.

— Так и будет. Возьмут у них все фабрики, заводы, все, все… Все капиталы должны быть народными.

— А и верно… Отобрать бы все деньги у них да и разделить поровну. Я читал однова, только не помню, — рассказывал каталь, — сколько доходов получается — много. Вот бы отобрать да и разделить бы. Эх, и отхлопал бы я себе домик. Вот такую штуку еще никто не сможет придумать.

Скоробогатов шел позади и думал:

«Подставляй карманы!». Он ускорил шаги и, грубо толкнув того и другого, прошел в середине. Рабочие удивленно расступились.

— Тебе чего, нет дороги-то? — спросил его молодой.

Макар злобно глянул ему в лицо и поспешно пошел прочь.

Возвратившись домой в полночь, Макар открыл тяжелый шкаф и вынул замшевые мешки с платиной. Потом он вышел через задние ворота в огород. В окне подсарайной избы светился огонь. Он тихонько заглянул в окно. Каллистрат, склонившись над книгой, читал вслух. Слов разобрать было нельзя. Соседние дома, окутанные тьмой вырисовывались угластыми черными глыбами. Сладко пахло цветущей черемухой. Скоробогатов бесшумно пробрался за угол сарая и вынув платину, разбросал ее горстями на землю.

— Никуда не денется! — подумал он, — придет время, сниму верхний пласт, смою, — и все.

Он облегченно вздохнул и зашел к Каллистрату.

Тот изумился: Скоробогатов ни разу не заходил к нему в кучерскую.

— Ты чего это не спишь, полуночничаешь? — спросил Макар.

— А вот зачитался, книжка попала интересная.

— Про что?

— Да про жизнь. Раньше эти книжки-то запрещали нам читать, а теперь читаем, хоть бы хны!

Макар заглянул в книжку и прочел:

— Кравчинский «Энтузиасты».

Каллистрат, как бы оправдываясь, проговорил:

— В книжке-то все понятно, а заглавие непонятное, что это за энтузиасты. А в книжке все обыкновенно, правильно написано.

— Кто это тебе книжку дал?

— Ефимша Сизов.

— Сизов? — переспросил Скоробогатов, прищурив глаза.

— Он! Ефим.

— Зря читаешь эту дрянь, — хмуро сказал Макар, — ложись-ка, спи! Завтра рано на рудник поедем, — дорогой спать будешь.

— Не буду. Успею… Храпом высплюсь.

Спустя некоторое время Скоробогатов эту книжку увидел в руках Гриши. Выхватив ее, он грозно сказал сыну:

— Ты еще туда же лезешь?..

Потом строго сказал Каллистрату:

— Я чтобы этого не видел! Чтобы ты книжки моему Григорию не давал!

— А что такое?

— Ничего. А чтобы этого больше не было! Понял?

Между Каллистратом и Гришей уже давно завязалась теплая дружба. Каллистрат мастерил мальчику лучки, самострелы, а Гриша таскал в кучерскую белый хлеб, пироги. Сидя в маленькой избе, они пили чай и беседовали.

Каллистрат чутко прислушивался к рассказам Гриши, удивленно говоря:

— …Земля круглая? Значит, люди на ней торчат, как гвозди на мячике. Гхм, ловко. А раньше нам никто об этом не говорил, да где и слушать! В лесу родились, пню молились, венчали нас вокруг ели, черти пели.

У него появилась ненасытная любовь к книгам. Он их брал где только было можно. Каллистрат прочитал все Гришины учебники. Больше всего ему понравилась история. Читал он ее запоем, просиживая до рассвета. Утром, встретив Гришу, говорил:

— Раньше цари-то как жили! Воевали да свадьбы играли. Поэтому видно ничем и не занимались хорошим, что народ-то был темный. А вот теперь не то, стало быть. Царь пока пировал — терпели, а как войну затеял — шуганули с престола-то.

Он посещал собрания и после каждого собрания рассказывал своему товарищу-подростку, что слышал:

— Вчера был в школе… Ты не был?.. Я был… Ой, и резались здорово большевики с меньшевиками. Иду я с собрания и думаю: моего бы хозяина Макара Яковлича туда бы — послушать… Хлестко!… Люблю на собрания ходить… Поучительная штука. Гляжу я на людей, и думаю: как люди умеют пользоваться разумом. Совсем еще молоденький — прямо еще парнишка, а говорит! Как по-писаному читает. Расхлестал вчера меньшевиков в доску. Умеет на людей словом действовать.

Гриша решил тоже побывать на собрании. Он выпросился у матери к товарищу, а сам пошел с Каллистратом. Поздно вечером они возвратились домой. Каллистрат спросил:

— А что, если твоего отца потревожат?

Гриша задумчиво посмотрел на Каллистрата, а тот, улыбаясь, добавил:

— А ведь потревожат. Дело-то к тому гласит!

Собрание произвело на Гришу сильное впечатление.

Он как-то притих и будто повзрослел.

Вечерами, когда отец был дома, он внимательно следил за каждым словом и движением его. Макар, не замечал сына. Вообще, сын рос в стороне и не чувствовал привязанности к отцу. Как-то Гриша смело подошел к отцу и спросил:

— Ты, папа, — буржуй?

— Что-о?..

— Ты буржуй? — повторил сын.

Скоробогатов позеленел. Он схватил сына за руки.

— Ты откуда это взял?

Прикусив нижнюю губу от боли в руке, мальчик смотрел на отца и молчал. Макар, встряхивая Гришу, спрашивал:

— Ну, кто этому тебя научил?.. Говори… Каллистрат? Выгоню… сейчас же выгоню!

Скоробогатов отбросил мальчика и направился к выходу. Гриша ухватился за отца. Макар остановился и, взяв подмышки сына, старался его оторвать от себя. Гриша неистово вскрикнул и вцепился острыми зубами в руку отца.

— Уйди прочь, стервец!

На крик прибежала Татьяна. Она, бледная, взяла Гришу и отвела в сторону.

— Этого еще не хватало, чтобы дитя бить! — проговорила она, прижимая к себе дрожащего сына.

— Убью и спросу мало будет! — не своим голосом крикнул Макар.

Как-то Скоробогатов, въезжая во двор, увидел Гришу с деревянным ружьем на плече. На фуражке его была пришита красная лента.

— Это что значит? — спросил Макар.

— Я — красногвардеец!

Гриша маршировал под открылком сарая.

— Красногвардеец, а штаны крепкие, — насмешливо сказал отец. — Ты худые надень, у них у всех штаны-то безо вток.

Гриша не обратил внимания на насмешку. Он выбежал на улицу и с ребятами стал играть в «Красную гвардию». Отец, стиснув зубы, крикнул Татьяне:

— Полюбуйся, чем твой сынок занимается!

— Это должно быть, — Каллистрат, — ответила жена. — Но ты не трогай его. Я почему-то боюсь этого человека.

— И бояться нечего, — выгоню и все тут!

На другой день Каллистрат, забрав свой сундучок с пожитками, ушел из скоробогатовского дома.

Провожая Каллистрата, Яков укоризненно качал головой.

— Совсем белены объелся… Ну, с какого это угару Каллистрашку прогнал?

Спустя несколько времени Макар, выглянув из окна, увидел Каллистрата, — тот шел в отряде красногвардейцев под винтовкой.

— Достукался, — проговорил Макар. — В кошомное войско попал. — Он ядовито усмехнулся, говоря Татьяне: — Полюбуйся-ка, — солдат! Стрелок кривоглазый!

Каллистрат посмотрел на скоробогатовский дом, что-то сказал товарищам и расхохотался.